Элизабет Вернер
«У алтаря (Am Altar). 2 часть.»

"У алтаря (Am Altar). 2 часть."

- Это у вас Спиноза? - спросил он снисходительно. - Мне кажется, такое чтение не для вас.

Последняя капля робости Люси исчезла при этих словах монаха. Когда задевали ее самолюбие, она забывала все на свете, а потому и теперь гневно ответила:

- Во всяком случае, скорее я могу читать Спинозу, чем вы!

Неожиданный ответ изумил отца Бенедикта. Он долго молча смотрел на молодую девушку, а затем наконец спросил:

- Почему?

- Потому, что вы - монах! - заявила Люси, стараясь придать своим словам презрительный оттенок.

По лицу отца Бенедикта промелькнула тень, и оно снова приняло холодное, угрюмое выражение, даже голос потерял мягкое звучание.

- А вы, по-видимому, презираете монахов? - мрачно спросил он.

Люси почувствовала, что невольно причинила боль молодому человеку. Прежняя тревога охватила девушку, и, чтобы победить ее, она ответила более резко, чем хотела:

- Да, я их терпеть не могу. Я вообще не понимаю, как может живой человек запереться на всю жизнь в монастырь, вечно молиться и каяться, не принимая участия в жизни, которая так прекрасна.

Отец Бенедикт улыбнулся, и, Боже, сколько горечи было в его улыбке-

- Да, вы не можете понять этого, - сказал он, - потому что росли и воспитывались на свободе. Но если бы вас еще ребенком отдали в руки духовенства, подчинили ему вашу душу и тело, то и вы пошли бы в монастырь. Уверяю вас, что сделали бы это, - повторил он в ответ на молчаливый протест Люси. - В железных тисках дробится сила воли, и хотя человек внутренне всеми силами души противится тому, что из него хотят сделать, в силу необходимости все же покоряется.

В словах монаха чувствовались сдержанный гнев и подавленное страдание, но Люси ничего не заметила. Ее возмутила речь отца Бенедикта. Как он смел говорить, что она тоже пошла бы в монастырь? Не слишком ли много воображает о себе этот монах!

- Позвольте мне получить мою собственность, - вдруг обратился к ней отец Бенедикт спокойным тоном - усилием воли ему удалось победить волнение.

Люси молча протянула ему книгу, причем слегка коснулась руки монаха и невольно вздрогнула.

- Вы боитесь меня? - тихо спросил отец Бенедикт, заметив это.

Люси ничего не ответила.

Монах отступил на несколько шагов, так что расстояние между ним и девушкой увеличилось. Книга незаметно выскользнула из его руки и упала на траву.

- Вы не должны бояться меня, - продолжал он, - мне не придется часто встречаться с вами. Что общего между вашим легким, веселым существованием бабочки и моим тяжелым жизненным путем? Это - два полюса, которые никогда не могут сойтись.

Слова монаха были крайне оскорбительны для Люси.

- Да, я тоже надеюсь, что нам не придется часто встречаться, - возразила она с гневным видом. - Я знаю, что вы ненавидите все то, что дает радость и счастье: молодость, красоту, сияние солнца, но больше всего - меня, вы это достаточно ясно показали.

Густая краска залила лицо отца Бенедикта.

- Когда и каким образом я показал это? - робко спросил он.

- Третьего дня на вечере у барона Бранкова; не я одна заметила это! - быстро проговорила Люси. - Граф Ранек тоже видел, каким враждебные взглядом вы смотрели на нас; он даже сказал мне, что у вас такой вид, точно вы хотели бы сжить нас со света.

Лицо монаха покраснело еще сильнее.

- Ах, и граф Ранек находит это? - иронически произнес он, не спуская взора с молодой девушки. - Ну, его наблюдения, конечно, непогрешимы, по крайней мере для вас. Вы совершенно правы. Старайтесь быть подальше от мрачного фанатика, не желающего вам ни радости, ни счастья. Ненавидьте его всеми силами души - так будет лучше всего! - и отец Бенедикт резко отвернулся от Люси.

Люси смущенно потупилась, никак не ожидая подобного ответа. В голосе монаха звучала такая глубокая скорбь, что у нее пропало желание ссориться с ним. Она взглянула на него большими, удивленными глазами, и в первый раз в этих веселых детских глазах появилось серьезное, задумчивое выражение. Девушка медленно опустилась на камень и начала молча обрывать цветы, росшие рядом, надеясь, что монах уйдет наконец; но он стоял неподвижно, точно пригвожденный к месту. Вероятно, этот мрачный человек поддался очарованию легкой женской фигурки, сидевшей у ручья и окруженной душистыми цветами. Девушка составляла букет, не поднимая взора от своей работы, но чувствовала, что взгляд отца Бенедикта, не отрываясь, следит за нею, и невольно смущалась под этим взглядом.

Кругом царила глубокая тишина, только ручеек напевал свою однообразную песенку, как бы убаюкивая и навевая сладкие грезы. Луг пестрел цветами и весь сверкал под золотыми солнечными лучами. Прохладный темный лес, все еще недоступный полуденному солнцу, манил в свою таинственную чащу. Постепенно лицо отца Бенедикта утратило выражение злобы и горечи. Нежная мать-природа сгладила черты страдания на лице молодого монаха, навеяла задумчивую мечтательность на юное существо, склонившееся над цветами, протянула тонкую, невидимую нить от одного человеческого сердца к другому. Эта нить крепла и притягивала друг к другу высокого юношу в монашеском одеянии и стройную синеглазую девушку с розовым детским личиком.

Вдруг как будто чья-то чужая грубая рука разорвала прозрачную ткань, сотканную из солнечных лучей и аромата цветов. Отец Бенедикт резко повернулся, задев сухую ветку. Люси взглянула на него и снова увидела прежнего мрачного монаха, враждебно смотревшего на опушку леса. Она тоже обратила свой взор в ту сторону. Там стоял граф Ранек. По-видимому, он был очень разочарован, увидев рядом с Люси отца Бенедикта.

Молодая девушка была и смущена, и довольна приходом графа; во всяком случае, его присутствие избавляло ее от того необъяснимого состояния, в котором она находилась, и она невольно сделала несколько шагов навстречу графу. Отец Бенедикт заметил это, лицо его побледнело, и он отступил на несколько шагов.

Оттфрид быстро подошел к Люси.

- Какое неожиданное счастье!.. - воскликнул он. - Я никак не думал встретить вас. Ах, и вы здесь, ваше преподобие? - холодно обратился он к отцу Бенедикту, слегка кланяясь. - Вот уж не предполагал, что мои одинокие скитания дадут мне возможность встретить вас, фрейлейн Гюнтер. Мне еще не удалось видеть вас после бала и поблагодарить за честь, которую вы мне оказали, согласившись танцевать со мной. Я вдвойне благословляю случай, приведший меня сюда.

Граф говорил так непринужденно, точно он действительно совершенно случайно встретился с Люси. Никто не знал, что он накануне и в этот день исходил все окрестности Добры в надежде увидеть молодую девушку. Заметив издали светлое платье Люси, он все время следовал за нею и не показывался до сих пор потому, что хотел придать встрече характер случайности.

Люси искренне поверила словам графа, но зато отец Бенедикт ни минуты не сомневался в лживости Оттфрида. Он едва ответил на его поклон и смотрел на него и на девушку пронизывающим насквозь взглядом.

При других условиях она была бы рада встрече с графом, так как твердо решила не исполнять приказания брата, требовавшего от нее, чтобы она прекратила знакомство с Оттфридом. Здесь, в лесу, Бернгард не мог помешать ей говорить с графом, и она была бы довольна, что может действовать вопреки этому приказанию. Но присутствие монаха испортило ее настроение; сознание, что мрачный наблюдатель не спускает с нее своего враждебного взгляда, стесняло ее до последней степени, так что она не могла беседовать с Оттфридом тем непринужденным, веселым тоном, как на вечере барона Бранкова, и лишь рассеянно и смущенно бормотала что-то в ответ на любезности графа.

Оттфриду тоже было не по себе в обществе молчаливого монаха. Оно вынуждало его оставаться в известных границах и говорить с Люси, как со случайно встреченной малознакомой барышней, не позволяя себе особой любезности.

- Я вижу, фрейлейн Гюнтер, что вы собираетесь уходить, не позволите ли мне проводить вас через лес? - обратился он к молодой девушке, желая отделаться от общества монаха. - Мы мешаем отцу Бенедикту, - прибавил он, заметив книгу, лежавшую на траве, - он занят изучением серьезных произведений и, конечно, будет рад, когда мы уйдем отсюда. Позвольте предложить вам руку?

Люси собралась принять предложение графа, как вдруг между ними стала высокая фигура монаха. Его рука тяжело опустилась на руку девушки, так что она вздрогнула от неожиданного прикосновения. При этом он повелительно проговорил:

- Вы лучше сделаете, сударыня, если пойдете одна, в лесу безопасно; во всяком случае безопаснее идти одной, чем в сопровождении графа.

Оттфрид, смерив отца Бенедикта насмешливым и гневным взглядом, иронически произнес:

- Я не думал, ваше преподобие, что вас могут интересовать житейские дела. В довершение всего, фрейлейн Гюнтер не принадлежит к числу ваших прихожан и имеет полное право сама решить, могу ли я пойти с нею или нет.

Рука монаха продолжала держать руку Люси.

- Не думаю, чтобы брат фрейлейн Гюнтер знал об этом свидании и разрешил вам провожать его сестру. Я убежден, что действую в его интересах, мешая вам проводить молодую девушку. Она вернется домой или одна, или со мной, но ни в коем случае не с вами.

- Вы берете на себя непрошеную опеку, - с раздражением возразил Оттфрид. - Кто дал вам право распоряжаться мною и фрейлейн Гюнтер?

- Ваша репутация, граф! - холодно ответил монах.

- Отец Бенедикт! - грозно вскрикнул Оттфрид.

- Что прикажите, граф Ранек? - невозмутимо-спокойно произнес монах.

- Прошу вас, фрейлейн Гюнтер, высказать этому странному господину свое желание, - обратился Оттфрид к Люси, весь дрожа от гнева. - Скажите ему, что вы доверяете мне и не нуждаетесь в его опеке.

Люси ничего не отвечала. Она находила вмешательство отца Бенедикта неслыханной дерзостью. Будь это кто-нибудь другой, она страшно возмутилась бы и сумела бы показать, что это - не его дело, но мрачный монах сковывал ее волю. В душе она с большой горечью сознавала, что подчиняется этому чужому человеку, что его большие темные глаза имеют над ней какую-то необъяснимую власть; она чувствовала, что не в состоянии сказать ни одного слова против него.

В то же время Люси надеялась, что Оттфрид, несмотря на запрещение монаха, подойдет к ней, и тогда она, опираясь на его руку, почувствует себя сильнее. Но граф, по-видимому, решил пока отступить. Он смерил отца Бенедикта бешеным взглядом и сквозь зубы процедил:

- Я требую от вас объяснения, ваше преподобие.

- Вы можете получить его в любой момент, как только мы будем одни - ответил монах.

Люси почувствовала, что отец Бенедикт крепче сжал ее руку и направился в лес. Девушка быстрыми шагами шла вперед, желая как можно скорее избавиться от непрошеного проводника. Монах выпустил ее руку, как только они углубились в лес, и теперь шел рядом с нею.

Около получаса они шли молча, не проронив ни слова, и это молчание еще больше сердило Люси. Девушка видела в нем безмолвное осуждение, точно она совершила что-то дурное, тогда как в сущности оскорбил ее отец Бенедикт, а не она его. Сердце ее сжималось от негодования, она осуждала также и Оттфрида. Как он мог отпустить ее с этим ужасным монахом? Он должен был понять, что она молчит только потому, что боится мрачных, таинственных глаз, должен был насильно оттолкнуть отца Бенедикта и сам проводить ее. Слезы подступали к глазам Люси, и если бы противный монах сказал ей хоть одно слово, она бы расплакалась.

Наконец лес окончился, за ним начинались владения Гюнтера. Издали уже была видна крыша дома, невдалеке в поле работали крестьяне.

Отец Бенедикт остановился.

- Я, кажется, поступил против вашего желания, сударыня, лишив вас общества графа, - проговорил он. - Вы, конечно, нашли мое вмешательство неслыханной дерзостью, но я не только не прошу извинить меня за него, а позволю себе дать вам совет избегать встреч с Оттфридом Ранеком. Я знаю, что вы отнесетесь к этому совету с полным презрением, так как он исходит из уст "ненавистного монаха", но считаю своим долгом сказать вам, что граф пользуется дурной репутацией, и всякая молодая девушка, если она даже умеет держать его в известных границах, все же рискует своим добрым именем, оставаясь с ним наедине. Вы поступили очень неосторожно, выйдя к нему на свидание.

- Я вышла к нему на свидание? - возмущенно воскликнула Люси. - Вы, может быть, еще скажете, что я сама назначила ему свидание?

- Не станете же вы меня уверять, что случайно встретились с графом? - сурово сказал монах, впиваясь в лицо молодой девушки пронизывающим взглядом.

Это незаслуженное обвинение переполнило чашу страданий Люси. Слезы обиды и гнева хлынули из ее глаз.

- Я не хочу ни в чем уверять вас, - запальчиво возразила она, - но не позволю, как граф Ранек, наносить мне оскорбление. Я не хочу слушать несправедливые выговоры, не хочу, не хочу! - и она, топнув своей маленькой ножкой, громко разрыдалась.

- Вы не ждали графа? Нет? - медленно спросил отец Бенедикт.

Люси не отвечала, продолжая горько плакать, как глубоко обиженный ребенок.

Монах подошел к ней и страстным движением схватил обе ее руки. Несмотря на свое волнение, молодая девушка заметила, что он взволнован еще больше, чем она. Его руки дрожали, глаза горели, голос прерывался, словно ему не хватало воздуха.

- Ответьте мне, Люси! Вы не ожидали графа?

- Конечно, нет! - почти крикнула Люси, выведенная из себя допросом монаха.

Глубокий вздох облегчения вырвался из груди отца Бенедикта; лицо его прояснилось, он выпустил руки молодой девушки и, отступив на несколько шагов, тихо проговорил:

- В таком случае простите меня!

Люси сразу перестала плакать - так поразило ее извинение монаха, а еще больше его голос: в нем не осталось и следа суровости, он был бесконечно мягок, почти нежен. Смущенно взглянула она на отца Бенедикта своими заплаканными глазами; он не отрывал от нее взгляда, но не только не пытался подойти ближе, а, наоборот, как будто хотел еще больше отстраниться от нее.

- Я вижу, что причинил вам боль своим подозрением, - продолжал он все тем же мягким, тихим голосом, - но у меня было для него основание. Граф Ранек уже однажды объяснялся вам в любви, и вы не оттолкнули его.

Люси невольно сделала испуганный жест. Откуда отец Бенедикт знает это? Неужели он все видит насквозь?

- Да, я знаю, что граф Ранек объяснился, - повторил монах, - но ему недоступно чувство настоящей любви, он никогда не понимал и не испытывал его, он недостоин чистой, истинной привязанности. Поверьте мне, фрейлейн Гюнтер, и держитесь от него подальше. Я не только советую вам, но и очень прошу об этом.

В голосе отца Бенедикта слышалось с трудом сдерживаемое волнение. Подобное предостережение Люси уже слышала третьего дня от своего брата, но повелительный тон Бернгарда вызвал у нее лишь желание поступить ему наперекор. Совсем другое впечатление произвели на Люси кроткие слова - "очень прошу вас об этом". Они были сказаны так тихо, что едва донеслись до ее слуха, но почему-то проникли в самую глубину сердца и причинили боль.

Девушка наклонила голову и вытерла глаза. Она ничего не ответила, ничего не обещала, но видно было, что просьба монаха не пройдет бесследно. Молча повернула она по направлению к своему дому. Отец Бенедикт сделал было движение, чтобы последовать за ней, но вдруг остановился, охватил рукой ствол дерева, у которого стоял, и прижался к нему. Люси оглянулась; казалось, она ждала от него чего-то, надеялась, что он простится с нею. Но ни один звук не сорвался с крепко сжатых губ молодого монаха, только его взгляд неотступно следил за молодой девушкой, пока ее светлое платье не скрылось совершенно за густыми кустами, росшими у дома Гюнтера.

Вдруг позади отца Бенедикта раздались шаги. Он быстро обернулся и увидел перед собой Оттфрида. Граф или возвращался домой по той же дороге, или специально следил за Люси и монахом и шел следом за ними в некотором отдалении.

Отец Бенедикт видел, что объяснение неизбежно, и, стоя у дерева, спокойно ждал, пока Оттфрид подойдет к нему. На лице графа не осталось и следа недавнего раздражения, оно было невозмутимо ясно, только на губах играла злобная улыбка.

- Позвольте, ваше преподобие, вернуть вам вашу вещь, - насмешливо проговорил он. - В порыве рыцарских чувств и взятых на себя обязанностей вы совершенно забыли об этой книге. Не станете же вы уверять, что фрейлейн Гюнтер читает Спинозу во время прогулок в лесу?

Удар попал в цель. Лицо монаха побледнело, он в замешательстве взгляда на книгу, но быстро овладел собой.

- Да, это моя книга! - спокойно ответил он и протянул за ней руку.

- В высшей степени интересное чтение, - тем же насмешливым тоном продолжал граф, не выпуская творение Спинозы из своих рук, - очень интересное, но, насколько мне известно, изучение таких книг запрещается уставом монастыря. Я слышал, что монахов строго наказывают за это... Может быть, я ошибаюсь? Будьте так любезны, ваше преподобие, разрешите мое недоумение.

- Вы совершенно правы, граф, - полным презрения тоном сказал отец Бенедикт, - монахи не имеют права читать и держать Спинозу у себя в монастыре, вот почему я и занимаюсь изучением его только тогда, когда бываю в лесу, вне стен монастыря. А теперь можете пойти и донести господину настоятелю о моем преступлении, если находите, что донос - подходящее для вас занятие.

- Я запрещаю вам, господин монах, говорить такие оскорбительные вещи по моему адресу! - запальчиво заметил Оттфрид.

- Ведь вы мне грозили доносом, - холодно произнес отец Бенедикт, - и я ответил вам на основании ваших же слов.

Оттфрид надеялся, что сразит монаха вещественным доказательством, имевшимся у него в руках, но, убедившись, что его цель не достигнута, сердито отбросил книгу.

- Суть, конечно, не в Спинозе, - снова начал он, - а в том, что вы позволяете себе вмешиваться в мои дела. Я знаю, что мой отец желает назначить вас моим духовником, и считаю нужным предупредить вас, что никоим образом не потерплю, чтобы вы критиковали мои действия и поступки. Может быть, мужикам вы и можете импонировать своим вмешательством в их частную жизнь, но со мной рекомендую вам быть осторожным.

- Для меня, как духовника, совершенно безразлично, имею ли я дело с графом или простым мужиком, - гордо возразил отец Бенедикт; - то, что я вправе предпринять по отношению к мужику, допустимо и для графа. Но не в этом дело. Я "вмешался", как вы выражаетесь, не в качестве вашего духовника, а просто в качестве мужчины, видящего, что желают погубить неопытного, доверчивого ребенка. Если вы чувствовали, что поступаете честно по отношению к молодой наивной девушке, то почему остановились здесь? Путь в Добру открыт каждому. Мы могли пойти втроем, однако вы предпочли остаться. Почему? Вероятно, у вас имелась какая-нибудь задняя мысль, когда вы предложили свои услуги мадемуазель Гюнтер?

- Во всяком случае вас я не стану посвящать в свои планы! - высокомерно проговорил Оттфрид. - Повторяю, что впредь я не потерплю вашего вмешательства. Если я кое-как мирюсь с вами, то только из уважения к своему отцу и дяде, но не к вам.

- Я это знаю и уверяю вас, граф, что ничуть не нуждаюсь в вашем уважении!

Презрительный тон, которым были сказаны последние слова, взбесил Оттфрида.

- Не забывайте, пожалуйста, с кем вы говорите, господин Бруно! - воскликнул он. - Вы, кажется, совершенно забыли, что монашеское одеяние, придающее вам столько смелости, надето на вас исключительно по милости моего отца - вашего благодетеля. Если бы не он, вы стояли бы теперь в лакейской ливрее за моим стулом и должны были бы исполнять каждое мое приказание.

Оттфрид не подозревал, какое действие произведет на монаха его оскорбительная фраза. Отец Бенедикт смертельно побледнел, руки его судорожно сжались, и он таким взглядом посмотрел на графа, что тот невольно отступил и крепче прижал к себе ружье.

- Вы сейчас же возьмете обратно свои слова, - не помня себя от гнева, вскрикнул монах. - Сейчас же, не сходя с этого места!

- Ай-ай, ваше преподобие, - насмешливо заметил Оттфрид, - вот истинно смиренное обращение, подобающее духовному лицу! Может быть, вы сейчас же вызовете меня на дуэль? По вашему виду как будто похоже на то.

Насмешка графа еще более возбудила отца Бенедикта. Он бросился к Оттфриду, и выражение его лица было таким страшным, что граф поспешил достать большой охотничий нож, висевший у него сбоку. Он ничего не мог придумать хуже этого. Заметив движение Оттфрида, молодой монах бросился к нему, вырвал у него из рук нож и с такой силой толкнул графа, что тот ударился о дерево.

Оттфрид в свою очередь побледнел. Последнее оскорбление заставило его потерять рассудок. Он вскинул на плечо ружье и прицелился; но в следующий же момент ружье было сброшено чьей-то посторонней рукой, и руки молодого графа очутились как в железных тисках.

- Бруно, Оттфрид, разойдитесь! - раздался голос графа Ранека старшего, мужественная фигура которого вдруг оказалась между обоими противниками.

Старый граф тоже был в охотничьем костюме. Он охотился невдалеке, и громкий разговор молодых людей привлек его внимание. Он подоспел как раз вовремя, чтобы не допустить могущего произойти несчастья.

- Говорю вам, разойдитесь! - строгим тоном повторил он, еле сдерживая голос, дрожащий не то от гнева, не то от сильнейшей тревоги. - Что случилось?

Оба противника молчали, но появление старого графа произвело на них совершенно разное впечатление. Оттфрид, который признавал авторитет отца, опустил ружье и отошел на несколько шагов, тогда как разъяренный Бруно продолжал стоять на том же месте, держа в высоко поднятой руке охотничий нож. На его лбу образовалась характерная суровая морщина. В порыве гнева и старший граф Ранек, и прелат имели совершенно такой же вид, какой был в данную минуту у отца Бенедикта. Не к наследнику майората перешла фамильная черта старинного дворянского рода Ранеков, а к скромному монаху.

Старый граф, несмотря на свой гнев и беспокойство, не мог не заметить этой морщины на лбу отца Бенедикта; в его глазах промелькнули гордость и нежность, он узнавал себя в этом благородном лице.

- Бруно, в твоих руках оружие? - воскликнул он с ударением на слове "твоих".

Отец Бенедикт вздрогнул; он понял намек и, невольно взглянув на свое монашеское одеяние, выпустил нож из рук.

- Вы поссорились? - продолжал свой допрос старый граф. - Кто первый начал ссору и что послужило причиной?

На этот вопрос не последовало ответа.

- Бруно, - с упреком обратился старый граф к отцу Бенедикту, - ты подумал бы по крайней мере о своем сане. Разве подобает духовному лицу приходить в такую дикую ярость?

- А разве мой сан обязывает меня выслушивать оскорбления? - возразил отец Бенедикт, мрачно взглянув на графа. - Граф Оттфрид заявил мне, что если бы его семья не облагодетельствовала меня, то я стоял бы в качестве лакея за его стулом.

- Оттфрид, ты осмелился сказать это? - воскликнул граф, бросая гневный взгляд на сына.

- Я указал отцу Бенедикту его место, - высокомерно ответил молодой граф, - он несколько забылся передо мной.

- Если ты действительно произнес эти слова, то обязан сейчас же извиниться! - резко заявил старый граф.

- Ты требуешь от меня, отец...

- Оттфрид, сейчас же извинись! - перебил сына старый граф.

- Никогда и ни за что! - решительно воскликнул Оттфрид и с такой ненавистью взглянул на монаха, что старый граф решил не доводить дела до крайности.

- Оттфрид сейчас еще слишком разгорячен, - сказал он, подойдя к отцу Бенедикту и положив ему руку на плечо - Когда он успокоится, то возьмет свои слова обратно. Будь уверен, Бруно, он извинится, я во что бы то ни стало заставлю его сделать это.

- Мне не нужно, граф, вынужденное извинение, - холодно ответил отец Бенедикт, стараясь освободить свое плечо от руки графа, - я хотел сам потребовать удовлетворения от оскорбившего меня человека, мне не нужно постороннее вмешательство.

- Постороннее!? Бруно!

Упрек прозвучал с грустной нежностью, но это не тронуло монаха. Наоборот, в его глазах как будто промелькнуло отвращение, появлявшееся каждый раз, когда старый граф делал попытку сблизиться с ним.

- Я очень хотел бы, граф, не пользоваться ни вашими благодеяниями, ни вашим расположением, - резко проговорил отец Бенедикт, - я всегда ненавидел благодеяния, которые вы навязывали мне. Еще когда я был ребенком, вы избрали для меня монашеский путь и зорко следили за тем, чтобы в юношестве я не свернул с этого пути на другую дорогу. Я ничем не могу отплатить вам за то, что вы сделали для меня, и должен всю жизнь чувствовать к вам благодарность! Вы дали мне известное общественное положение, хотя при этом убили во мне всякую личность. Скажу вам откровенно, что вы сделали бы гораздо лучше, если бы оставили меня в той среде, к которой я принадлежу по происхождению; я был бы мужиком, поденщиком, в поте лица зарабатывал для себя кусок хлеба, но был бы более счастлив и более благодарен вам, чем за эту жизнь у алтаря!

Оттфрид с негодованием слушал речь отца Бенедикта, находя, что неблагодарность последнего переходит всякие границы. Молодой граф не понимал и своего отца. Как мог тот спокойно смотреть на дерзкого монаха, который попирал ногами все, что было для него сделано? А всеми уважаемый граф Ранек допускал это, на его лице не было и следа гнева, только бесконечная печаль!.. И действительно, при последних словах отца Бенедикта граф отвернулся и закрыл рукой глаза.

Эта молчаливая грусть заставила монаха смягчиться.

- Вы, вероятно, считаете меня страшно неблагодарным? - несколько потеплевшим голосом спросил он. - Конечно, вы правы. Я всегда видел от вас только добро и так плачу вам за него! Я понимаю, что это возмутительно, но не могу чувствовать по-другому.

Монах поклонился графу и ушел.

Оттфрид некоторое время следил за ним взглядом, затем посмотрел на отца, укоризненно покачал головой и с ударением заметил:

- Неужели, отец, ты можешь позволить, чтобы с тобой говорили таким образом?

- Ты-то уж молчи, Оттфрид, - возразил старый граф. - Это дело касается меня одного. Лучше хорошенько запомни следующее: никогда не смей оскорблять Бруно. Понимаешь? Никогда!.. Я постараюсь, чтобы и он в свою очередь не задевал тебя. Если вы не можете переносить друг друга, тогда держитесь подальше один от другого, только не проявляйте такой ненависти. Помни, я запрещаю тебе оскорблять Бруно! В крайнем случае я сам буду вашим судьей.

Оттфрид промолчал, но в первый раз у него возникло какое-то подозрение. Почему его отец так щадит этого монаха? Нежная забота о других была вовсе не в характере графов Ранек. Несмотря на то, что Оттфрид был единственным сыном, наследником майората, он никогда не видел со стороны отца ни малейшего проявления нежности. Да и теперь тот оказал явное предпочтение отцу Бенедикту! В чем же дело? Что представляет собой ненавистный монах?..

- Однако пойдем, - сказал старый граф, по-видимому, желая отвлечь сына от его мыслей. - Нам давно пора вернуться домой.

Оттфрид повиновался, но предварительно поднял с травы книгу отца Бенедикта и собрался сунуть ее в свой ягдташ.

- Что это у тебя? - рассеянно спросил старый граф.

- Любимая литература отца Бенедикта, - со злобной иронией ответил Оттфрид, показывая книгу.

Граф Ранек прочел заглавие и ужаснулся.

- Еще и это! - воскликнул он. - Господи, что же будет в конце концов? - и, сунув книгу в свой мешок, обратился к сыну: - Ничего не говори дяде, я сам потолкую с Бруно относительно чтения подобных книг. Пойдем скорее!

С подавленным гневом шел Оттфрид рядом с отцом. Ему стало окончательно ясно, что с проклятым монахом ничего не поделаешь! Уж слишком открыто отец стоял на его стороне!

А Люси в это время входила в сад, подступавший к самому дому в Добре. Рейх собиралась прочесть ей суровую нотацию по поводу того, что она убегала одна Бог знает в какую даль, но, увидев заплаканные глаза молодой девушки и подавленное выражение ее лица, остановилась на полуслове и, подбежав к Люси, испуганно спросила:

- Бога ради, скажите, что случилось с вами, Люси? Кто-нибудь обидел вас?

Молодая девушка отрицательно покачала головой и попыталась заговорить с гувернанткой прежним непринужденным тоном, но ничего не выходило. Она взглянула на чернеющий вдали лес и вдруг, охватив руками шею воспитательницы, спрятала лицо на ее груди и, не говоря ни слова, залилась горючими слезами.

Глава 7

Католический монастырь праздновал один из своих больших праздников. Как всегда в таких случаях, монастырская церковь была местом сбора верующих всей округи, так что, несмотря на обширные размеры, едва могла вместить под своими сводами огромное количество молящихся. Обедню служил сам настоятель, окруженный наиболее уважаемыми духовными лицами. Солнечные лучи, врываясь через сводчатые окна, играли всеми цветами радуги в хрустальных подвесках люстр и бегали зайчиками по мраморному полу. Могучими аккордами неслась с хор музыка; вместе с волнами ладана поднимались вверх звуки человеческих голосов, с горячей молитвой обращенных к Господу. Стоя у алтаря, настоятель совершал службу. Его внушительная фигура казалась еще более величественной в торжественной обстановке богослужения. Он высоко поднял дароносицу, и вся толпа молящихся опустилась на колени; казалось, что люди поклоняются именно ему, этому благословляющему их красивому, властному старику.

За спиной настоятеля находился отец Бенедикт. По заведенному в этом монастыре обычаю, в дни больших праздников все монахи снимали черное одеяние и облачались в богатые шелковые рясы светских священников. Отец Бенедикт был в дорогом, расшитом золотом облачении и казался еще красивее, чем обычно. Его бледное лицо, обрамленное длинными темными вьющимися волосами, привлекало внимание присутствующих, стоявших в первых рядах; не одно женское сердце сильнее билось при виде молодого священника, но он холодно и неподвижно смотрел на алтарь, казалось, полностью поглощенный богослужением. Однако мысли его витали далеко. Он слышал шум стекающего с гор ручья, видел уединенную поляну в темном лесу и сквозь облака ладана - девичью головку с каштановыми локонами и большие синие глаза, влажные от слез. Губы отца Бенедикта крепко сжимались, он старался оттолкнуть от себя это видение, преследовавшее его день и ночь, не дававшее ему покоя даже во время службы у алтаря. Ведь он монах, и его мечты о молодой девушке - преступление...

Многие монахи относились к богослужению с привычным равнодушием профессионалов. Внешне они проявляли полное благоговение перед церковным обрядом, но, как только пение хора отвлекало от них внимание молящихся, начинали вполголоса беседовать между собой.

- Бенедикт сегодня очень красив, - прошептал один из священников, отец Евсевий, наклоняясь к стоявшему рядом с ним приору. - Когда он в черном, трудно себе представить, какой у него в сущности внушительный вид.

- Военный мундир был бы ему гораздо более к лицу, - с усмешкой так же тихо отвечал приор, бросая многозначительный взгляд на семью графа Ранека.

- Обрати внимание, как смотрит на Бенедикта граф Ранек, - пробормотал отец Евсевий, - можно подумать, что только его одного и видит. Ты не находишь, что граф очень мрачен сегодня?

Усмешка снова пробежала по губам приора, но он низко склонил голову и молитвенно сложив руки, принял смиренный вид, однако при этом насмешливо заметил:

- Его сиятельство, вероятно, предпочел бы видеть отца Бенедикта в качестве наследника майората, а Оттфрида на его месте, у алтаря!

- Глупости! - возразил отец Евсевий, тоже смиренно склоняя голову. - Неужели ты веришь темным слухам?

- Я верю лишь собственным глазам, а они у меня очень зорки, как тебе известно. Нужно только стараться, чтобы эти слухи не достигли ушей Бенедикта; он и так слишком высокомерен, а когда...

Громкий голос настоятеля заглушил последние слова приора. Служба подходила к концу. Толпа молящихся двинулась к выходу, почетные посетители тоже поднялись с мест, прелат со своей свитой удалился во внутренние покои.

Отец Бенедикт вышел в ризницу и, не снимая праздничного облачения, о котором, видимо, совершенно забыл, стал смотреть через окно на раскинувшуюся за ним залитую солнцем долину и возвышающиеся вдали горы.

Вдруг одна из боковых дверей ризницы открылась и в нее вошел приор.

- Вы еще в полном параде, отец Бенедикт, почему же это? - резко спросил он. - Обедня давно окончилась, а вы не разоблачаетесь?

- Я совершенно забыл переодеться! - ответил отец Бенедикт и сделал движение, чтобы уйти, но приор задержал его:

- Вы хотели говорить с отцом настоятелем?

- Да!

- Отчего непременно сегодня, в такой большой праздник? Разве у вас неотложное дело?

- А вас это очень интересует, ваше преподобие? - холодно спросил отец Бенедикт.

Приор взглянул на дерзкого подчиненного с начальственным видом и сухо возразил:

- Вы, кажется, забываете, что я являюсь посредником между простыми монахами и настоятелем? В высшей степени нетактично обращаться к его высокопреподобию, минуя меня.

- Я знаю, что существует такое правило; но ведь это правило, а не запрещение, - спокойно ответил отец Бенедикт. - Кажется, отец настоятель ничего не имеет против моего поступка, так как охотно согласился принять меня. Впрочем, вам, ваше преподобие, незачем тревожиться. Ведь я буду говорить с его высокопреподобием о своем личном деле и ни о чем другом.

Последние слова были так подчеркнуты, что приор невольно насторожился.

- Что вы хотите этим сказать? - спросил он еще строже.

- Хочу сказать, что ничего не сообщу отцу настоятелю о некоторых монастырских делах, как, например, о том, почему ему до сих пор не подают сведений об оставшейся части монастырских денег.

Приор внезапно побледнел, и его острый взгляд еще более враждебно впился в лицо отца Бенедикта.

- Может быть, вы можете дать его высокопреподобию эти сведения? - насмешливо спросил он.

- Сведений дать не могу, - спокойно ответил отец Бенедикт, - но в состоянии указать путь, который многое разъяснит его высокопреподобию. Вероятно, вы помните, ваше преподобие, что бывший казначей незадолго до своего увольнения внезапно заболел? Вы, его постоянный духовник, находились в отсутствии, и мне пришлось исповедовать его.

Приор побледнел еще сильнее.

- Казначей вам в чем-нибудь сознался? - дрогнувшим голосом пробормотал он.

- Почти, хотя не назвал никого! Видно, этот человек прошел хорошую школу. Я, конечно, не надоедал ему расспросами, поскольку его положение и без того было очень тяжелым. Однако исповедь казначея навела меня на мысль, что главный виновник не он, а другое лицо, в руках которого он был лишь простым орудием. Он утаил деньги не для себя. Я убежден, что если отец настоятель окажет на казначея известное давление, ему нетрудно будет узнать всю правду.

- Вы действительно сделали важное открытие, - внезапно охрипшим голосом заметил приор и отвел глаза, так как не мог вынести презрительного взгляда своего подчиненного. - Очень жалею, что вы не сообщили о нем отцу настоятелю тогда же. Ведь это произошло уже несколько недель тому назад.

- Если бы мне не противно было стать доносчиком, то я, вероятно, так бы и поступил. Увидев, что его высокопреподобие принял все меры для того, чтобы хищения из кассы прекратились, я решил не возбуждать вопроса о признании, сделанном казначеем. Я не коснулся бы этого пункта и теперь, если бы вы не вывели меня из себя своими преследованиями. С тех пор как я здесь, вы не оставляете меня в покое, злоупотребляете своей властью начальника. Все ваши придирки, правда, лишь булавочные уколы, но и они становятся невыносимыми, когда повторяются беспрестанно. Прошу вас пощадить меня! Многие в монастыре заслуживают большей ответственности за сделанное ими, чем я.

Если бы отец Бенедикт был менее горд и бесстрашен, он испугался бы взгляда приора, в котором отразилась готовая на все смертельная ненависть.

Молодой монах даже не подозревал, как неосторожен был его поступок; он с презрением отвернулся от приора и вышел из ризницы.

Приор несколько секунд молча смотрел ему вслед, и в голове его проносились злобные мысли: "Он осмеливается грозить мне! Болван-казначей открыл ему глаза на некоторые вещи. Ну, уж я постараюсь, чтобы он не смог сделать еще большую глупость. Да и вы, отец Бенедикт, берегитесь! До сих пор вы были для меня только неудобны, теперь становитесь опасны. Пора убрать вас с моего пути!"

Прошло еще несколько времени. Богато сервированный, обильный монастырский праздничный обед окончился. Настоятель любил в торжественные дни показать богатство монастыря и умел принять всех - и высоко стоящих, и простых людей - с чарующим гостеприимством. Почти все посетители уже разошлись, и прелат прошел к себе.

В назначенный час отец Бенедикт вошел в покои настоятеля. Камердинер провел его прямо в сад, где его высокопреподобие гулял после обеда. Еще издали была видна его высокая фигура в черной рясе с усыпанным бриллиантами большим крестом на груди. Густые серебристые волосы прелата прикрывала круглая бархатная шапочка.

Большой, прекрасно ухоженный монастырский сад мог бы оказать честь и королевскому замку. Бывший граф Ранек ничего не проиграл, избрав себе жизнь монаха. Его брат, владелец майоратного имения, не мог сравниться с ним по богатству и силе влияния; прелат чувствовал себя неограниченным властелином и повелителем в той среде, в которой проводил свою жизнь.

Однако не все благоговели перед настоятелем монастыря, и в частности отец Бенедикт. Его не прельщало великолепие, окружавшее прелата. Может быть, он и мечтал когда-то, что займет со временем такое же почетное место в монастыре, но если у него и были такие честолюбивые мечты, они давно исчезли. Теперь он смотрел на настоятеля и на всю роскошь окружающей обстановки так же холодно-равнодушно, как утром - на толпу, стоявшую на коленях в ожидании его благословения.

Прелат был в тот день настроен очень милостиво. Он знаком подозвал к себе монаха, почтительно стоявшего в некотором отдалении, и ласково заговорил с ним.

- Вы хотели видеть меня, отец Бенедикт? В чем дело? Я готов выслушать вас.

- У меня просьба к вашему высокопреподобию.

Настоятель с некоторым изумлением взглянул на монаха. До сих пор тот ни разу не обращался к нему, а лишь коротко отвечал на предлагаемые вопросы и молчаливо повиновался всем требованиям.

- Говорите! - ободряющим тоном сказал он.

- Несколько недель тому назад сюда приезжал священник из провинции. Он просил вас, ваше высокопреподобие, дать ему помощника для исполнения духовных треб ввиду того, что болезненное состояние и преклонный возраст не позволяют ему удовлетворить всех прихожан. Вы еще не решили, кого послать ему в помощь?

- Нет, не решил!

- В таком случае, ваше высокопреподобие, прошу вас назначить меня.

- Вас? Почему? На каком основании? - удивленно спросил настоятель.

Отец Бенедикт потупился. Он чувствовал, что краснеет под испытующим взглядом прелата.

- Мне, мне... хочется деятельности. Жизнь в монастыре обрекает меня на полную праздность. Я - самый младший из священнослужителей, и потому мне совершенно не приходится исполнять священнические обязанности. У меня остается так много свободного времени...

- Но ведь вы употребляете его с большой пользой, - прервал его настоятель, - вы день и ночь сидите над книгами. Неужели вы потеряли интерес к науке?

Отец Бенедикт ничего не ответил, но краска залила его лицо. Он не мог и не хотел назвать настоящую причину, заставлявшую его бежать из монастыря.

- Ведь место, на которое вы проситесь, самое худшее из всего, что можно себе представить, - продолжал настоятель. - Там, высоко в горах, вы будете отрезаны от всех людей, от всего мира. Вам придется иметь дело с жителями жалкой, бедной деревушки и довольствоваться весьма суровой обстановкой, ни о каких удобствах не будет и речи.

- Я молод и не изнежен, - тихо ответил отец Бенедикт; - кроме того отцу Клеменсу нужна помощь только в течение нескольких месяцев, пока не наступит весна.

- Странно! Я думал кого-нибудь послать в горы в виде наказания, - задумчиво произнес настоятель, не спуская своего проницательного взгляда с лица собеседника, - и уж никак не ожидал, что один из моих приближенных сам пожелает ехать к отцу Клеменсу. Хорошо, я подумаю о вашей просьбе.

Молодой монах молча поклонился, но не уходил, так как настоятель не сделал знака, что он может удалиться. Несколько секунд стояла полная тишина, но по лицу отца Бенедикта видно было, что он хочет и не решается сказать еще что-то.

- Ваше высокопреподобие... - наконец произнес монах.

- Вы желаете еще чего-нибудь? - спросил прелат.

- У меня сегодня утром была жена Игнатия Ланка; ее муж при смерти и желает причаститься. Бедная женщина умоляла сделать на сей раз исключение и приобщить больного.

- Вы, конечно, отказали ей? - строго проговорил прелат. - Вы знаете, что ее муж - богоотступник, что он был участником движения, направленного против нас.

- Игнатий Ланк - самый честный крестьянин во всем округе, - возразил отец Бенедикт прерывающимся от волнения голосом. - Он всегда относился почтительно к монастырю и еще недавно спас жизнь отцу Евсевию, когда тому грозила опасность утонуть.

- Он переменил образ мыслей?

- Нет!

- В таком случае откажите ему в причастии и, если он умрет, не служите по нем панихиды.

- Ваше высокопреподобие... - начал было отец Бенедикт.

- Молчите и повинуйтесь! - остановил его прелат.

Монах замолчал, но руки его непроизвольно сжались в кулаки. Настоятель заметил это движение и недовольным тоном проговорил:

- Как странно, что в таких неприятных случаях обращаются именно к вам! Почему жена Ланка не попросила отца Евсевия или кого-нибудь другого из старших монахов, которые менее дичатся людей и более доступны, чем вы?

- Вероятно, потому, что, несмотря на мою неприветливость, они чувствуют, что из всех обитателей монастыря у меня одного есть сердце.

Неосторожные слова непроизвольно сорвались с уст монаха, и их нельзя было уже вернуть обратно. Если бы он сказал эту фразу в присутствии приора, то мог бы ожидать самого строгого выговора, но настоятель смотрел на отца Бенедикта так же снисходительно, как и раньше.

- Владейте лучше своим сердцем и головой, - спокойно заметил он, и это спокойствие показалось молодому монаху более ужасным, чем самый строгий выговор. - Вашего сердца здесь совершенно не нужно, а голова должна работать лишь во славу монастыря и католической церкви. Не забывайте, что вы обещали беспрекословно подчиняться требованиям монастырских правил, и научите свое сердце и голову добровольно склоняться пред ними, иначе вас могут насильно заставить сделать это.

Отец Бенедикт ничего не возразил, да ему и нечего было сказать.

- Что касается вашей просьбы, - вдруг переменил тему настоятель, - то я склонен исполнить ее. Можете собираться. Послезавтра поедете в горы.

- Благодарю вас, ваше высокопреподобие!

Молодой монах хотел удалиться, но прелат остановил его и произнес, положив руку на его плечо и глядя ему прямо в глаза:

- Когда вы уедете, то, конечно, и я лично, и монастырь в особенности перестанем влиять на вас, вы будете вне всякого контроля. Вы знаете, какие надежды возлагает на вас граф Ранек. Хотя вы - самый младший член нашего братства, но я считаю вас наибольшей силой нашего монастыря и не хочу, чтобы вы были потеряны для нас. Помните, отец Бенедикт, что клялись перед алтарем принадлежать католической церкви и телом, и душой; эта клятва связывает вас навеки. Если явится искушение, не забывайте о своей клятве. Я отпускаю вас, так как убежден, что вы не способны на клятвопреступление.

Молодой монах побледнел еще сильнее, но спокойно выдержал пытливый взгляд прелата. Очень редко случалось, чтобы настоятель говорил таким тоном с подчиненными; обыкновенно он ограничивался выговором или наказывал провинившихся, но никогда не уговаривал, не предостерегал никого. Отцу Бенедикту в словах и тоне прелата послышалась не снисходительность начальника, а обращение равного с равным.

- Я знаю, в чем клялся, и сдержу свою клятву! - коротко ответил он.

- Вот и прекрасно!.. Я жду отца приора и сообщу ему сейчас же о вашем назначении. Можете идти!

Не успел отец Бенедикт выйти из сада, как туда вошел приор. На его лице кроме почтительности выражалось и беспокойство - по-видимому, он боялся, что молодой монах все-таки сказал настоятелю о "некоторых вещах". Однако его тревога скоро улеглась. Прелат был очень милостив и снисходительно выслушал доклад приора о событиях дня. Только в конце разговора он сказал вскользь:

- Ах, вот еще что: отец Бенедикт на этих днях уедет отсюда. Отец Клеменс просил у нас помощника, и вот отец Бенедикт едет к нему, в горы, по собственному желанию.

- По собственному желанию? - повторил приор с величайшим удивлением.

- Вы поражены? Я тоже был удивлен. Это далеко не такое завидное назначение, чтобы кто-нибудь сам попросил его. Не знаете ли вы, что могло вызвать у отца Бенедикта такое желание?

- Не имею ни малейшего представления! Вероятно, строгий монастырский надзор ему не по душе, и он жаждет большей свободы, - прибавил приор, не упуская случая сказать что-нибудь неприятное по адресу ненавистного монаха.

- Нет, это не то, - возразил настоятель, покачав головой. - Не заметили вы, не завел ли он знакомства с какими-нибудь соседями? Не встречается ли с женщинами?

- Нет, нет! Наоборот, он старается уединяться как можно больше, - ответил приор, - выбирает для прогулок самые глухие места и не переступает чужого порога, разве только если его посылают с какой-нибудь требой.

- Может быть, я ошибаюсь, - задумчиво заметил прелат. - В таком случае он наложил на себя новую эпитимию (Эпитимия - духовное наказание, налагаемое на прегрешение, преимущественно в виде поста, молитв с земными поклонами и т.п.).

- О, с эпитимиями отец Бенедикт давно покончил, - воскликнул приор, - несколько недель он не постится и не молится. Раньше он все ночи проводил в покаянии, а затем сразу все оборвал.

- Видимо, убедился, что это лишнее, - спокойно проговорил настоятель, - за что я его меньше всего осуждаю. А больше у вас нет оснований жаловаться на отца Бенедикта?

Приор колебался. Ему очень хотелось сказать что-нибудь дурное про молодого монаха, но он знал, что прелат на слово не поверит, а потребует доказательств.

- Нет, ваше высокопреподобие, никаких! - ответил он, скрепя сердце.

- В таком случае пусть будет так, как он желает. Известите отца Клеменса о приезде Бенедикта.

- Ваше высокопреподобие, - снова начал приор умильным тоном, - конечно, мне не подобает давать вам советы, но я не отпустил бы отца Бенедикта. Я начинаю сомневаться в его надежности.

- Я в ней сомневаюсь уже давно, - холодно ответил настоятель, - и именно поэтому соглашаюсь на его отъезд. Здесь он поневоле держится так, как того требует устав монастыря. Он знает, что за каждым его словом, за каждым движением следят, и не может показать нам свою настоящую физиономию. Там же, на свободе, он сбросит маску, и мы увидим его таким, каков он в действительности. Само собой разумеется, что и на новом месте жительства придется следить за ним. Может быть, у вас есть в приходе отца Клеменса надежные люди?

- На школьного учителя вполне можно положиться, ваше высокопреподобие! Понятно, что отец Клеменс не сможет следить за отцом Бенедиктом, а он сам тем более не станет извещать нас о своей деятельности в горах.

- В таком случае попросите школьного учителя сообщать лично мне о жизни отца Бенедикта. Если окажется, что он злоупотребляет своей свободой, я снова возьму его под строжайший надзор.

- Пожалуй, будет слишком поздно, - заметил приор. - В соседнем монастыре был подобный печальный опыт. Там тоже назначили одного из молодых монахов помощником в отдаленный приход, и в результате монах сбросил с себя монашеское одеяние и бесследно скрылся.

- Это только доказывает, что в соседнем монастыре - слабохарактерный настоятель и плохой надзор. Мои монахи находятся в более строгих руках.

- Как раз отец Бенедикт...

- Позвольте мне, отец приор, самому знать, как я должен действовать, - резко прервал настоятель речь своего помощника. - Как раз у отца Бенедикта есть нечто такое, чему вы, по-видимому, придаете мало значения, а именно - у него есть совесть. Для него обет и клятва не пустые звуки, как для многих других; если он изверится, придет в отчаяние от сомнений, то скорее наложит на себя руки, чем изменит своему слову. Он, наконец, может открыто пойти против нас, но никогда не спрячется за чужую спину, никогда не убежит. За это я ручаюсь, в этом отношении я знаю его хорошо.

Приор подобострастно поклонился. Он молча проглотил пилюлю, так как понял намек прелата на совесть. В сущности, отъезд отца Бенедикта даже радовал приора, и он протестовал против него лишь для формы.

А молодой монах стоял в это время в своей келье и смотрел через окно на видневшуюся вдали крышу дома Гюнтеров. Что заставило его стремиться как можно дальше от Добры? Приор был прав: молодой монах давно перестал мучить себя покаянием и молитвой. Они еще кое-как могли заставить молчать разум, но когда заговорило сердце, оказались бессильными. С тех пор как отец Бенедикт увидел у ручья стройную молоденькую девушку с детским личиком, он совершенно потерял покой. Он не мог изгнать ее образ из своего сердца, как ни боролся с искушением. Он молился день и ночь, но все было тщетно. Тогда он решил уехать далеко в горы, где не рисковал еще раз встретиться с этой девушкой, там надеялся найти покой и забвение!..

Глава 8

- А я вам говорю, что с девочкой что-то случилось. Можете сколько угодно ухмыляться и пожимать плечами, я остаюсь при своем мнении, - закончила мадемуазель Рейх свою длинную речь и, бросив на Гюнтера вызывающий взгляд, начала так быстро вязать, точно хотела вознаградить себя за напрасно потерянное время.

- Не понимаю, почему вы так волнуетесь? - спокойно возразил Бернгард. - Люси просто стала благоразумнее... Ну и слава Богу!

- Благоразумнее? - презрительно повторила гувернантка. - Она несчастна, говорят вам. С тех пор как она вернулась из леса с заплаканными глазами, она совершенно изменилась. Что-то произошло, даю голову на отсечение, произошло что-то! Только не знаю, что именно! Раньше девочка без умолку болтала о всяком пустяке, теперь из нее и слова не выжмешь. На все мои вопросы она едва отвечает. Я никак не думала, что она может быть такой замкнутой.

Насмешливое выражение лица Гюнтера сменилось озабоченным.

- Не играет ли тут роли граф Ранек? - серьезно спросил он.

- Ну, вот еще! Люси нисколько не интересуется им! - ответила Рейх.

- А я, наоборот, нахожу, что тогда, на вечере, она обращала на него слишком много внимания. Мой строгий приказ забыть о существовании графа Ранека, по-видимому, мало повлиял на нее, по крайней мере весь следующий день у нее был такой вид точно она открыто заявляла, что поступит по-своему.

- Повторяю вам, Люси никогда даже не спрашивает о графе, никогда не встречается с ним, хотя граф все время околачивается около Добры со своим ружьем и ягдташем. К счастью, мы знаем, какая охота влечет его сюда, и принимаем свои меры Пусть граф молит Бога, чтобы не попасться мне на а, не то я его так отчитаю, что у него навсегда пропадет желание охотиться этих краях.

- А вы уверены, что после вечера у Бранкова Люси не встречалась с молодым графом?

- Господин Гюнтер, вы доверили мне свою сестру, и потому, я думаю, ваш вопрос излишен! - с чувством собственного достоинства ответила гувернантка. - С того дня как Люси без моего разрешения ушла одна в лес, я не отпускаю ее от себя ни на шаг и стерегу ее, как, как...

- Как Цербер! - закончил Бернгард.

- В высшей степени любезно с вашей стороны! - обиженно воскликнула мадемуазель, поднимаясь с места. - Следовательно, я играю роль Цербера при вашей сестре?

- Что ж тут обидного? Я думал сказать вам комплимент этим сравнением. Куда же вы уходите?

- Боюсь, что услышу еще подобные комплименты. Кроме того, Люси одна в саду, а я должна исполнять при ней свою обязанность Цербера.

- Но...

- До свидания!

- Франциска!

Гувернантка остановилась, но сердито отвернула лицо. Бернгард встал и подошел к ней.

- Вы на меня сердитесь?

- Да! - резко ответила Рейх, но не ушла, а вернулась к столу и села на свое место.

Как ни в чем не бывало, Гюнтер поместился напротив нее и проговорил после некоторого молчания:

- Это поразительно!.. Мы не можем пробыть вместе и пяти минут без ссоры.

- Ничего удивительного, - раздраженно возразила Франциска, - с вами нельзя ужиться и пяти минут.

- Как же я уживаюсь с другими?

- Да ведь другие-то позволяют вам обращаться с ними свысока, и лишь я одна осмеливаюсь иногда возражать вам.

Тон гувернантки ясно доказывал, что она еще не забыла "Цербера".

- Вы все так же обидчивы, как были раньше, у нас на родине! - сухо заметил Бернгард.

- А вы все так же неосторожны, как и тогда! - запальчиво ответила гувернантка.

- Может быть! Мы всегда ссорились и тем не менее не могли жить друг без друга.

- Мы, кажется, хотели говорить о Люси?

Бернгард слегка нахмурил брови.

- У вас странная способность прерывать разговор в тот момент, когда он становится наиболее интересным!

- То, что интересно для вас, неинтересно для меня! - заявила Франциска.

- Почему? - спросил Бернгард, не спуская взора со своей собеседницы.

Та слегка смутилась.

- Я вполне понимаю, что вам приятно вспомнить свою молодость, - наконец ответила она. - Вы заняли в жизни очень высокое место и с удовольствием смотрите вниз, ну а мне не приходится глядеть сверху. И в молодости мне не сладко жилось, и теперь я представляю собой только наемное лицо, служу гувернанткой в вашем доме. Я не забываю своего положения и хочу, чтобы и вы о нем помнили.

- Вы не должны были говорить мне это, Франциска, - сказал Гюнтер, вставая с места и подходя к ней. - И мне в молодости "не сладко жилось". Вы знаете, что, когда мой отец вторично женился, мне пришлось уйти из дома. Новая супруга не принесла ни отцу, ни мне счастья: для него она была плохой женой, а для меня - злой мачехой; наше небольшое состояние тоже было промотано ею. Когда отец и она умерли, мне пришлось содержать свою осиротевшую маленькую сестру. Свет видит во мне выскочку, забравшегося слишком высоко; меня помнят сыном помощника лесничего и не понимают, каким образом я сделал такой грандиозный скачок. Большинство забывает, что между сыном бедного помощника лесничего и богатым владельцем Добры лежит двадцатилетний упорный труд, сопряженный со многими заботами и огромными усилиями. Шаг за шагом завоевывал я свое положение и богатство, потратив на это лучшую половину человеческой жизни. Однако вы, кажется, не любите, когда я касаюсь прошлого? Куда вы уходите?

- Вы правы, господин Гюнтер, но...

Франциска смущенно опустила голову, не окончив фразы.

- "Господин Гюнтер"! - повторил Бернгард. - Это означает, что вы не желаете, чтобы я вспомнил старое и называл вас Франциской?

- Я думаю, что так будет лучше для нас обоих! - пробормотала Рейх, подходя к окну и смотря в сад.

Бернгард молча вернулся на свое место и взял газету. Легкая тень набежала на его лицо, хотя оно, как всегда, оставалось спокойным.

Приход Люси прервал тягостное молчание. Молодая девушка, еще разгоряченная игрой с детьми, быстро бросила шляпу на стол и уселась в глубокое, удобное кресло.

- Ну что? Нашалилась вволю? - спросил Бернгард, пристально вглядываясь из-за газеты в лицо сестры.

- О, я играла с детьми только для того, чтобы доставить им удовольствие, - ответила Люси каким-то вялым, усталым голосом. - Кроме того, я знала, что у тебя какой-то серьезный разговор с моей милой наставницей, и думала, что, может быть, мое присутствие нежелательно.

- Верно! Ведь предметом нашего разговора была ты.

- Я?

- Прошу вас, господин Гюнтер! - воскликнула Франциска, подходя к столу.

- Я не понимаю, зачем нам путаться в догадках и предположениях, когда мы можем все узнать от самой Люси? - сказал Бернгард. - Моя сестрица непослушна, своенравна, но на ложь она не способна ни в коем случае. Подойди ко мне, Люси!

Девушка удивленно и недоверчиво переводила взор с брата на гувернантку.

- После вечера у барона Бранкова ты встречалась с молодым графом?

Вопрос Бернгарда смутил девушку своей неожиданностью. Она густо покраснела.

Гюнтер не ошибся: Люси не способна была сказать неправду.

- Да, один раз, на следующий день! - пробормотала она.

- Следовательно, это было тогда, когда ты отправилась одна в лес? - снова спросил Бернгард, бросая многозначительный взгляд на Франциску.

Гувернантка сердито отвернулась. По поведению Люси трудно было предположить, что она равнодушна к графу.

- Он опять говорил с тобой о любви? - продолжал допрашивать Гюнтер.

- Нет, - ответила Люси, которой допрос брата явно был неприятен. - Мы вообще лишь обменялись несколькими словами. Он предложил проводить меня.

- И ты согласилась?

Люси покраснела еще сильнее и коротко ответила:

- Я не пошла с ним; граф остался на том месте, где встретился со мной. Больше, Бернгард, не спрашивай меня ни о чем!.. Я все равно не скажу ни слова.

Девушка упрямо сжала губы, и Гюнтеру стало ясно, что она действительно не скажет больше ни слова.

- Ну хорошо; мне достаточно знать, что граф не провожал тебя и что ты больше с ним не виделась, - строго проговорил Бернгард. - Ведь ты больше не встречалась с ним?

- Нет! - резко выкрикнула Люси.

- Послушайте вы этого ребенка! - удивленно воскликнула Франциска. - Можно подумать, что говорит не молодая девушка, а ее брат!

Люси отвернулась; она боялась, как бы ее не спросили о другом... Ничего не подозревавшая гувернантка подлила еще масла в огонь.

- Отчего вы не хотите нам сказать, что произошло между вами и графом? - спросила она.

- О, Господи, что вы вечно мучаете меня с этим графом? - с таким неподдельным отчаянием воскликнула Люси, что Франциска с испугом бросилась к ней.

- Ну вот, опять слезы! - вполголоса пробормотала она и хотела обнять девушку, но та быстро вытерла глаза и уклонилась от объятий.

- Я вовсе не плачу, - ответила она с натянутой улыбкой. - Однако мне надо переодеться, ведь Бернгард едет в К. и хочет взять меня с собой. Он всегда так насмешливо пожимает плечами, когда я не готова в назначенное время, что сегодня я хочу поторопиться.

Люси вышла; Франциска озабоченно посмотрела ей вслед.

- Я уверена, что она уляжется теперь на кушетке и будет плакать, - проговорила она. - Ну что же, верите вы, наконец, что дитя несчастно, хотя не хочет сознаться в этом ни нам, ни себе?

Гюнтер задумчиво ходил взад и вперед по комнате.

- Да, вы правы, - ответил он, - я не думал, что дело так серьезно. По-видимому, это не мимолетное увлечение, не неудовлетворенное тщеславие, она на самом деле глубоко заинтересована графом. Странно в таком случае, что она не согласилась, чтобы он проводил ее. Я не ожидал, что Люси так свято выполнит мое приказание.

- Я тоже не ожидала этого, - откровенно созналась Франциска. - Люси обыкновенно поступает именно не так, как ей приказывают.

- Во всяком случае нужно положить конец этому роману, - твердо решил Бернгард. - Мне не хочется лично иметь дело с графом, поэтому я потребую письменно, чтобы он не смел показываться в пределах Добры. Его поведение по отношению к Люси дает мне право предъявить ему известные требования. Он никак не может объяснить простой случайностью свое появление в моих владениях!

- Да, да, напишите ему, - живо воскликнула Франциска. - Я могу продиктовать вам содержание письма. Граф прочтет нечто такое, чего он никогда еще не слышал в своей жизни.

Несмотря на тревожное чувство, охватившее его, Бернгард не мог удержаться от улыбки.

- Нет, на этот раз я думаю обойтись без диктовки, - ответил он. - Не беспокойтесь, письмо будет вполне убедительным, тон его - очень вежливым, но тем не менее крайне оскорбительным. У меня нет никаких оснований щадить графа. Позаботьтесь, однако, чтобы Люси была готова вовремя. Я надеюсь, что прогулка развлечет ее.

Через полчаса Люси сидела рядом с братом в коляске, направлявшейся в К. по прекрасной горной дороге. Только в одном месте, где начинался крутой подъем, путь был довольно тяжел. На верху горы дорога разделялась - одна спускалась вниз, к местечку К., а другая тянулась еще выше.

Хотя лошади Гюнтера были молоды и сильны, но и они с трудом взбирались по крутой горе. Бернгард приказал кучеру остановить экипаж и вышел с сестрой, чтобы лошадям было легче. Люси, ходившая по горам без всяких усилий, пошла вперед, а Бернгард следовал за ней на некотором расстоянии. Вдруг молодая девушка остановилась, застыв на месте.

- Что случилось? - спросил Гюнтер, поравнявшись с ней.

- Ничего! Я думаю, мы можем идти медленнее, - ответила Люси и, взяв брата под руку, прильнула к нему.

Тот только теперь заметил на повороте дороги еще один экипаж. Это была закрытая монастырская карета. Очевидно, ее пассажир, бенедиктинский монах, тоже предпочитал прогулку пешком, так как шел рядом с пустой каретой.

Гюнтер не любил встречаться с соседями монахами, но на сей раз сделал исключение. Едва взглянув на бенедиктинца, он ускорил шаги, чтобы догнать его.

- Не спеши так, Бернгард, - сказала Люси, - подождем, пусть монах проедет вперед.

- Почему? - удивленно возразил Гюнтер. - Это отец Бенедикт, разве ты его не знаешь? Впрочем, ты, вероятно, не видела его на вечере у барона Бранкова?

- Нет, видела, - ответила девушка тихим, прерывающимся голосом. - Я... я боюсь его, боюсь его глаз. Подождем, пока он уйдет.

- Не будь таким ребенком, Люси! - нетерпеливо проговорил Бернгард и увлек сестру вперед.

Через несколько минут они догнали молодого монаха, и Гюнтер, поклонившись первым, непринужденно обратился к нему:

- Вы тоже жалеете своих лошадей, ваше преподобие? Здесь действительно очень тяжелая дорога, бедным животным и так трудно взбираться, приходится для них жертвовать собой.

Молодой монах обернулся и остановился, как вкопанный. Дыхание остановилось у него в груди, густая краска залила лицо. Он молча ответил на поклон и глухим, прерывающимся голосом произнес:

- Да, я с большим удовольствием хожу пешком!

- Не могу сказать этого про себя, - заметил Бернгард, - но ничего не поделаешь, здесь, в горах, нельзя рассчитывать на такие удобные шоссейные дороги, как на равнине.

Гюнтер медленно продвигался вверх, и отец Бенедикт невольно шел рядом с ним - было бы неловко отстать, раз его карета уехала далеко вперед. Люси не выпускала руки брата; она не вмешивалась в разговор и ни разу не взглянула на монаха.

Бернгарду не приходило в голову наблюдать за сестрой, он впился глазами в лицо отца Бенедикта и снова обратился к нему:

- Не знаю, ваше преподобие, помните ли вы меня, но мы виделись с вами у барона Бранкова. Правда, нас не представили друг другу.

- Я прекрасно знаю владельца Добры! - тихо ответил отец Бенедикт.

Гюнтер слегка поклонился.

- Вы тоже едете в К.? - спросил он.

- Нет, я еду в горы, в местечко Р.

- Так высоко? Вам предстоит тяжелая и далекая дорога. Вероятно, хотите навестить священника?

- Нет, я назначен помощником священника. Я проведу там несколько месяцев, по всей вероятности, всю зиму.

- Ну, это незавидное назначение, - с искренним участием заметил Бернгард. - Р. лежит в самой недоступной части гор. По-моему, настоящее геройство - решиться провести там всю зиму.

Губы молодой девушки вздрогнули, и невольный вздох облегчения вырвался из ее груди, когда она узнала об отъезде монаха.

Отец Бенедикт хотя и не видел Люси, но услышал вздох и понял его значение.

- Есть вещи, которые гораздо труднее перенести, чем снежные бури и трескучие морозы! - с глубокой горечью ответил он.

Гюнтер с удивлением взглянул на монаха.

- Простите, ваше преподобие, за нескромный вопрос, - живо спросил он. - Вы родились в Б.?

- Нет, я родом из южной Германии, - ответил отец Бенедикт с недоумением.

- Вот как? Значит, я ошибся. Меня ввело в заблуждение некоторое сходство. Мне казалось, что я знал вашу мать.

- Вряд ли! Она умерла давно, когда я был еще ребенком, в одном из имений графа Ранека; там же умер и мой отец.

- Да, я ошибся. Простите за неуместный вопрос!

- Пожалуйста!

"Следовательно, он ничего не знает, - подумал Бернгард, - его оставили в полном неведении".

Все трое молча продолжали свой путь. Можно было подумать, что отец Бенедикт жалел, что вступил в разговор с Гюнтером. Но вот перед ними показалась вершина горы, где ожидали оба экипажа. Двинувшись вниз, кучер Бернгарда хотел затормозить, но сделал это так неловко, что цепь тормоза попала между колес и разорвалась. Гюнтер заметил это и нахмурил брови.

- Иосиф сегодня опять - олицетворенная неловкость, - проворчал он, - нужно самому пойти и поправить дело, не то мы полетим с горы сломя голову.

С этими словами Бернгард побежал вперед, оставив вдвоем сестру и монаха.

Люси продолжала стоять на том же месте, где брат выпустил ее руку. Отец Бенедикт сделал движение, чтобы последовать за Гюнтером, но, по-видимому, раздумал и остановился в замешательстве. Несколько секунд длилось тягостное молчание.

- Вы далеко уезжаете, - проговорила наконец девушка, для которой молчание становилось невыносимым.

- Достаточно далеко для вашего спокойствия, - сказал монах, поднимая голову. - Вы, конечно, боитесь, что непрошеный советчик снова станет вам поперек дороги? Будьте уверены, что во второй раз этого не случится, довольно было и одного раза.

- Я ничего подобного не думаю! - возразила Люси, опуская глаза.

- Нет? Почему же вы так облегченно вздохнули, когда узнали о моем отъезде?

Молодая девушка покраснела. Она, несомненно, почувствовала облегчение, узнав, что не будет больше встречать мрачного монаха. Он подавлял ее, и она не могла освободиться от его влияния даже тогда, когда его не было рядом. Невольно ее мысли постоянно возвращались к отцу Бенедикту, хотя она всеми силами старалась не думать о нем. Теперь, когда он уедет, она надеялась, что избавится от этого наваждения.

- Откуда вы знаете, что я вздохнула? - запальчиво ответила Люси. - Вы даже ни разу не взглянули на меня.

Отец Бенедикт и теперь не посмотрел на нее, а сдавленным голосом, то краснея, то бледнея, проговорил:

- Мне незачем видеть вас, я и так знаю, что вы меня боитесь и ненавидите.

Монах сказал то же самое, что недавно слышал в лесу по своему адресу от Люси; тогда он промолчал в ответ на ее слова, теперь девушка поступила так же.

- Видите, хорошо, что я уезжаю, - добавил он, тщетно ожидая возражения Люси. - Прощайте!

Глубокая грусть в голосе отца Бенедикта отозвалась в сердце молодой девушки; она невольно сделала движение, чтобы остановить монаха, ее ясные глаза тревожно взглянули на него, и так велика была сила этих глаз, что он остановился, и постепенно лицо его приняло мягкое, кроткое выражение.

- Я огорчил вас? - спросил он. - Простите!.. Мы не должны расстаться врагами. Я долго-долго не вернусь обратно, а, может быть, и никогда. Будьте счастливы!

Теперь его голос прозвучал иначе, чем несколько минут назад, в нем, кроме грусти, чувствовалась невыразимая нежность, а в темных глазах промелькнуло то загадочное выражение, которое особенно сильно задевало Люси.

Каждая встреча с отцом Бенедиктом заставляла почему-то страдать молодую девушку. Тоска разлуки, разрывавшая грудь монаха, нашла отклик и в сердце Люси; она не знала, отчего ей так больно, но боль была настолько сильна, что она еле сдерживала слезы.

Гюнтер починил тормоз и, подняв голову, удивился, что видит перед собой отца Бенедикта одного, без сестры. Монах молча поклонился ему и поспешно сел в карету. Когда его экипаж отъехал уже довольно далеко, показалась наконец и Люси.

- Ну, нельзя сказать, чтобы отец Бенедикт был особенно вежлив в отношении женщин! - сказал Гюнтер, усаживая сестру в коляску. - Он мог подождать тебя, а не бежать вперед.

- Мне его вежливость не нужна, - ответила Люси.

- Верю тебе, дитя мое. Его внешность малопривлекательна для женщин, да этого для монаха и не требуется.

Люси промолчала; она была довольна, что все внимание брата было поглощено тормозом, который внушал ему опасение. Между тем сама она нисколько не заботилась о том, что произойдет, если тормоз снова порвется: ей все было безразлично, жизнь вдруг потеряла для нее всякую прелесть.

А в это время отец Бенедикт медленно ехал в противоположную сторону, в горы. Он высунул голову в открытое окно кареты и вдыхал холодный горный воздух. В последний раз боролся он с чарами молодой девушки, в последний раз вел жестокую борьбу со своим сердцем.

Все ближе надвигались темные горы с холодными снежными вершинами. Они станут непреодолимой преградой между монахом и соблазном в виде легкой девичьей фигурки и больших синих глаз... Отец Бенедикт считал себя победителем, он думал, что борьба окончена, что там, за снежными вершинами, он навсегда освободится от того, что заставляло его так страдать все последнее время. Увы, он не знал власти истинной любви, не ведал, что перед ней бессильны и люди, и время, и расстояние. Преодолевая все препятствия, она несет горячее человеческое сердце или к огромному счастью, или к полной гибели.

Глава 9

Прошло более трех месяцев; лето уступило место осени, и дикий, холодный ветер свирепствовал в горах. Все, кто проводил зиму в городе, уехали из своих имений. В замке Ранек тоже готовились к переезду в столицу. Старый граф уже давно был в городе по обязанностям службы и теперь приехал только на несколько дней в Ранек за женой и сыном.

На другой день после приезда он с утра отправился к своему брату в монастырь, и сейчас они оба сидели в креслах в кабинете прелата. В комнате ничего не изменилось - она была так же роскошно обставлена, не хватало лишь солнечного света, льющегося из окон. За ними виднелись горы, покрытые туманом, воздух был холоден и влажен.

- Однако довольно о столичных новостях и политике, - сказал граф, - я хочу узнать, как поживает Бруно. Что, он все еще в Р.? Как его здоровье?

- Он здоров, - сухо ответил прелат.

- Что же, он ревностно относится к своим новым обязанностям?

- Очень ревностно! - тем же тоном проговорил настоятель.

Сухой, холодный тон брата поразил графа.

- Что с тобой? - воскликнул он. - С Бруно случилось какое-нибудь несчастье?

- Ничего хорошего я тебе не могу сообщить!

- В чем дело? Умоляю тебя, говори скорее! - попросил граф, вскакивая с кресла.

- Отец Бенедикт давно превзошел и твои, и мои ожидания, - насмешливо ответил прелат. - В три месяца своего пребывания у отца Клеменса он сделался настоящим апостолом среди горного населения. В Р. стекается масса народа, Бог знает откуда, для того только, чтобы видеть и слышать отца Бенедикта. Он действительно проповедует поразительные вещи, и нужен только небольшой толчок, чтобы он открыто перешел на сторону противной нам партии, которая с радостью признает его своим.

- Господи, Твоя воля!.. - воскликнул граф. - Зачем же ты допустил это? Отчего не остановил его вовремя?

- Потому что не подозревал всей опасности. Я всегда считал Бенедикта ненадежным, но никак не ожидал, чтобы он так быстро прославился, приобрел такое влияние.

- И ты ничего не предпринял?

- Все, что можно было сделать, сделано, но слишком поздно. Бенедикт успел бросить искру в сознание народа. Я очень долго щадил его, отчасти ради тебя, отчасти из-за себя, так как мне хотелось сохранить для монастыря талантливого человека. В первый раз в жизни я совершил ошибку и жестоко наказан за нее.

- Что же собственно сделал Бруно? - с тревогой спросил граф. - Когда я уезжал, ты был вполне доволен им.

- Да, сначала. Его первые проповеди были блестящи, правда, может быть, слишком смелы, но я этого и желал. Наша обычная манера проповедовать очень устарела; теперь больше, чем когда бы то ни было, нам нужны энергичные, пылкие ораторы, умеющие так подействовать на народ, чтобы он продолжал видеть в нас своих могущественных, сильных друзей, на которых он всегда может опереться. Бенедикт обладает именно таким даром действовать на массы. Я с большим интересом следил за его успехами, но он зашел слишком далеко. Несколько раз я предостерегал его, но мои предостережения не действовали. Я решил отозвать его, но в последний праздничный день он сказал такую проповедь... такую... - прелат остановился, не находя нужных слов. - Надо быть безумным, чтобы проповедовать такие вещи, ведь он не мог не знать, что губит себя...

- Что же, он произнес что-нибудь против католицизма? - встревоженно спросил граф.

- Хуже! Его проповедь была чисто революционной пропагандой. Местные жители и так представляют собой дикий, необузданный народ, как вообще горцы. Постоянная борьба с тяжелыми условиями жизни в горах вырабатывает в них протест против тех, кто стоит выше их, даже против духовенства. Ограниченный и слабовольный Клеменс дал своей пастве слишком много свободы, а тут еще революционная проповедь Бенедикта. Мы здесь всеми силами стараемся сдерживать непокорных, число которых растет, а там, в горах, проповедуют полное неуважение к духовенству.

Прелат поднялся с места и с необычным волнением стал ходить взад и вперед по комнате.

- Что же ты решил сделать с Бруно? - спросил граф, внешне равнодушно, но в то же время с большой тревогой следя за каждым движением брата.

- Естественно запретил ему читать проповеди и вызвал сюда для объяснений. Я убежден, что он исполнит мое приказание и на днях явится в монастырь. Принять более решительные меры я пока не могу. Горцы в своем фанатическом обожании Бенедикта ни за что не выдали бы его, если бы, конечно, подозревали, что ему предстоит.

Граф вздрогнул при последних словах настоятеля и сдавленным голосом спросил:

- А что ему предстоит?

- То, что полагается по монастырскому уставу. Бенедикт подлежит духовному суду и будет принужден испытать всю его строгость.

- Брат, ты ведь не станешь...

- Чего я не стану? - перебил графа настоятель, останавливаясь перед ним. - Неужели ты думаешь, что я могу и теперь защитить Бруно? Для тебя, конечно, не существует ничего невозможного, раз дело касается твоего любимца, Оттфрида ты никогда не любил.

Граф молча отвернулся.

- Я понимаю, - продолжал прелат, - что ты не чувствуешь никакой привязанности к графине, - ты женился на ней только для того, чтобы увеличить блеск нашего дома, принес себя в жертву семейным традициям. Понятно, что она осталась чужой для тебя. Но я не могу постичь, как можешь ты так равнодушно относиться к собственному сыну?

- Оттфрид мне несимпатичен своим эгоистическим характером, - ответил граф. - Лицом он похож на меня, но в нем нет ничего общего с моим темпераментом.

- Я знаю, кто унаследовал твой темперамент, - заметил прелат. - Будь осторожен!.. Твой темперамент уже довел тебя однажды до невозможного положения, из которого тебя вывела только моя рука. Если бы твоя любовная связь...

- Замолчи! - грозно крикнул граф. - Ты лучше, чем кто-либо другой, знаешь, что это была не любовная связь, а брак.

Прелат насмешливо пожал плечами.

- Брак! - повторил он. - Хорош брак между людьми разных исповеданий, заключенный где-то за границей, без согласия родителей и многих других необходимых условий!.. Католическая церковь не признает таких протестантских браков, она считает их недействительными.

- Тем не менее я не потерплю, чтобы бросали тень на репутацию моей покойной Анны. Нас венчал священник в церкви. Откуда могла знать восемнадцатилетняя девушка, что по нашим законам протестантский брак недействителен? Все то, что случилось потом, должно пасть укором только на меня, а уж никак не на нее.

- Ты поступил так, как тебя обязывала поступить честь нашего рода. То, что было просто глупостью для незначительного офицерика, становилось преступлением, когда офицерик превратился во владетеля майората, единственного представителя рода Ранек. Этой мещаночке не следовало протягивать руку к графской короне, за свою дерзость она и поплатилась. Счастье твое, что она умерла, и так было достаточно возни с ее ребенком.

- Он никогда не принадлежал мне, - с глубокой скорбью возразил граф. - Ты сейчас же предназначил мальчика для монастыря, сам занимался его воспитанием и только изредка позволял мне видеться с ним.

- Неужели я должен был допустить, чтобы весь свет узнал о твоей тайне? Своей безумной нежностью ты ни в ком не оставил бы сомнения, что Бруно - твой сын. Какое бы он мог занять в свете положение рядом с графиней и Оттфридом? Монастырь был его единственным прибежищем. Ты знаешь, на что мы оба рассчитывали. Разве наша вина, что он в слепом увлечении отталкивает руки, которые хотели поднять его на высоту, что он сам стремится в бездну?

- Ну, это минутное увлечение; Бруно одумается и вернется к нам! - несмело проговорил граф.

- Нет, он никогда не вернется, - решительно заявил прелат, отрицательно покачав головой. - Он потерян для нас навсегда. В нем заговорила его протестантская кровь, которая мстит нам за то, что мы хотели сделать из него католического монаха.

Прелат снова начал быстро ходить взад и вперед по комнате. Граф последовал за ним и, с умоляющим видом положив руку ему на плечо, прошептал:

- Пощади его, пока ты еще можешь сделать это, пока ты - его единственный судья. Пощади в лице Бруно мою кровь... ведь она и твоя также.

- Я не пощадил бы и тебя, Оттфрид, если бы ты пошел против меня, - с ледяной холодностью возразил прелат. - Ты не знаешь, что позволил себе Бенедикт. Вот его последняя проповедь, слово в слово, - прибавил он, доставая из портфеля листки исписанной бумаги, - а вот перечень книг, которыми он пользовался для своей проповеди.

Граф быстро отстранил от себя бумаги, насмешливо заметив:

- Я вижу, вы окружили Бруно шпионами.

- Неужели ты думаешь, что я, зная характер Бенедикта, оставлю его без всякого наблюдения? Это было бы слишком глупо. Бенедикт в рядах наших противников представляет для нас страшную опасность. При его увлекательном красноречии сотни преданных слуг церкви перешли бы на враждебную сторону, последовали бы его примеру. Он ненавидит монашество, а также католическую церковь, и его ни под каким видом нельзя выпустить из наших рук.

- Что же ты предполагаешь сделать с ним? - спросил граф с всеувеличивающимся беспокойством.

- Ты уже дрожишь от страха за своего любимца, - с неприятной улыбкой сказал прелат. - Успокойся, теперь не средние века! Прошло то время, когда непокорных монахов замуровывали в стены монастыря или подвергали пыткам. Теперь мы подчинены светскому правосудию и должны давать отчет о каждом члене нашего братства. Нам поставлены очень узкие рамки.

- Я это знаю, - мрачно возразил граф, - но знаю также, что вы находите способы самостоятельно расправляться со своими жертвами. Вы объявляете непокорного монаха безумным и удаляете его от посторонних глаз. Это дает вам право на всевозможные телесные и душевные пытки. Сколько было действительно душевнобольных в числе тех, кого вы назвали безумными? Я думаю - немного! Большинство лишились рассудка в ваших руках. Не говори мне о монастырском сострадании к людям, я знаком с ним слишком хорошо. Я спрашиваю тебя еще раз: что ты сделаешь с Бруно?

- Что бы я ни задумал с ним сделать, ты в любом случае не можешь помешать мне, - ответил прелат, взглянув на брата холодным, безжалостным взглядом. - Ты не имеешь на Бенедикта никаких прав; раз он поступил в монастырь, он теряет все родственные и всякие другие связи с миром. Он принадлежит мне, настоятелю монастыря, и я поступлю с ним так, как посчитаю нужным.

Элизабет Вернер - У алтаря (Am Altar). 2 часть., читать текст

См. также Элизабет Вернер (Elisabeth Werner) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :