Кнут Гамсун
«А жизнь идёт...(Men livet lever). 6 часть.»

"А жизнь идёт...(Men livet lever). 6 часть."

- Совершенно верно!

Она тотчас направляется на дорогу, которая ведёт к дому, и все идут за ней. Август замечает, что лошадь раза два останавливается и отдыхает, хотя воз совсем невелик, и тотчас опускает морду к земле и начинает щипать траву. При этом она косится по сторонам.

- Что это с лошадью? - спрашивает Август. - Разве ты позволяешь ей делать что вздумается?

Тобиас: - Я стараюсь взять её лаской, только одна Корнелия умеет справляться с ней.

- Она кусается?

- И кусается, и брыкается.

Корнелию просят распрячь лошадь и стреножить её. Тобиас тем временем снимает сено с воза и охапками носит его на сеновал; под конец он, чтобы ничего не пропадало, снимает с саней каждую травинку. Потом он посыпает сено солью.

Жена и дети вошли в дом.

Август глазами следит за Корнелией; она должна быть настороже, пока едет лошадь, должна держать её под уздцы, чтобы помешать ей схватить зубами за руку. И она продолжает держать её под уздцы одной рукой, в то время как другой надевает ей на ноги путы. Потом она отпускает лошадь и быстро отскакивает в сторону. Лошадь прижимает уши к голове и поворачивает задом.

Корнелия возвращается. Она босая и слишком легко одета, но она красивая и живая, воплощение молодости.

- Как же ты опять поймаешь её? - спрашивает Август.

- Я поманю её пучком сена, - отвечает она.

Так протекает жизнь на этом маленьком клочке земли. Не так уж плохо. Люди и здесь живут и умирают, небо здесь то же, что и над дальними странами. Корнелия привыкла жить здесь и не привыкла ни к чему другому.

Но сердце Августа, испытывает к ней жалость.

Они вошли в избу. Женщина сидела уже за прялкой. Одно окно было открыто, так как вечер был тёплый.

- Я думаю о лошади, - сказал Август. - Это ведь сущее наказание!

Тобиас: - Да, она стала ещё хуже,

- Вовсе уж не так плохо, - сказала Корнелия, - Я выучилась обращаться с ней.

Август: - Я слыхал, что она и кусается, и брыкается, а лошадь не должна этого делать.

- С остальной нашей скотиной ещё хуже, - продолжает Корнелия.

- Каким образом? Она хворает? - спросил Август.

- Нет, но ей нечего есть.

Корнелия знает всё, что происходит на их дворе, и думает обо всех. Да и как могло хоть что-нибудь укрыться от её внимания? Она родилась и выросла среди всего этого.

- Корма совсем нет на лугу, - говорит она. - И причина всему - овцы.

- Да, - подтверждает отец, - всё из-за овец.

- Потому что овца съедает всю траву до самой земли, и коровы ничего не находят после них. Я готова плакать. Скоро не останется ни капли молока, ни у одной коровы.

Август слышит всё это. У Августа голова работает необычайно быстро.

- Гм! - произносит он и хочет сказать ещё что-то.

- Да, это так, - Тобиас никак не может прекратить свою болтовню, - нет больше корма на пастбище.

Август не может более сдерживаться:

- А почему же вы не посылаете овец на зеленые лужайки в горы?

Тобиас улыбается на это:

- Я никого не знаю, кто бы поступал так. Тогда бы нам пришлось пасти их там.

- Сколько у вас овец? - спрашивает Август.

Корнелия пересчитывает овец и ягнят:

- Восемь голов.

- Не хотите ли вы продать их?

- Продать их? - спросил Тобиас. - Как? Хотим ли мы продать их?

- Я куплю ваших овец, - сказал Август, - и отправлю их в горы.

Корнелия улыбается мокрым ртом, она так удивлена, что слюни почти, что текут у неё изо рта.

Её мать останавливает прялку и смотрит то на одного, то на другого.

- Мы не можем продать овец, - говорит она. - Тогда у нас не будет шерсти.

- Ты получишь шерсть свою обратно, - сказал Август. Удивление возрастает.

- Шерсть ты получишь. Но ты должна будешь кормить овец всю зиму. За корм я заплачу.

Вот так торговля овцами! В избе усиленно зашевелили мозгами. Тобиас сказал:

- Это зависит от того, сколько вы дадите.

Август чуть было не сказал: "Всё зависит от того, сколько ты захочешь взять", но спохватился и сказал:

- Назови мне свою цену, мою-то я сам знаю.

Тобиас думал долго, кинул взгляд на жену, кинул взгляд на Корнелию и, наконец, назвал цену. Пожалуй, это была несколько безбожная цена и никак не совпадала со словами писания, но крещение в Сегельфосском водопаде отошло уже в прошлое, а евангелист уехал. Как трудно было Тобиасу и содрать как следует с крёстного брата, и вместе с тем соблюсти приличие по отношению к нему!

- Двадцать шесть-семь крон, - как вы это находите? - спросил Тобиас. - Я не помню, какая цена была в прошлом году или в предыдущие годы.

Август только головой кивнул. Его могущество не знало границ, он чувствовал себя капитаном. Но всё же нельзя было не пустить пыли в глаза.

- У тебя, Корнелия, найдётся, верно, клочок бумаги, перо и чернила? - спросил он.

И пока он писал, было глупо обращаться к нему, потому что он не отвечал.

В избе возникли разные сомнения. Что придумал этот человек? Зачем он пишет? Уж не собирается ли он покупать в кредит? Ах, они были до того просты, - никогда не видали за делом президента или вообще человека, облечённого властью!

Они не поняли также обнаруженной им тактичности: ведь он составлял этот маленький контракт с Тобиасом только для того, чтобы всё это не имело вида подарка.

Август написал до конца и сказал:

- Ну, а теперь подпиши документ, Тобиас, и получи деньги!

Словно бомба разорвалась. Тобиас смог только униженно пролепетать, что он не бог весть какой писака, но что он попробует нацарапать своё имя, - "если вы удовольствуетесь этим".

Август вынул бумажник, - только теперь он вынул свой бумажник! Это было седьмое чудо света, а не бумажник: он был совершенно переполнен и раздут от крупных денежных ассигнаций! Восклицания раздались в избе, Август хорошо заметил это, а Корнелия испустила драгоценный вздох: "А-а!". В открытом окне показалось лицо, лицо Гендрика.

Август выложил три сотенных бумажки на стол.

Уничтоженный Тобиас напрасно ощупывал пустые карманы:

- Я, к сожалению, никак не могу дать вам сдачи.

Августу только головой тряхнул:

- Это не к спеху.

Лицо в окне исчезло. Гендрик быстро вошёл в избу.

- Простите меня, - сказал он.

Всё семейство здорово рассердилось. Тобиас сейчас же спрятал крупные ассигнации. Конечно, не следовало бы продавать овец при открытом окне: вот заявился Гендрик и мешает им, хотя он мог бы держать себя лучше, так как крестился вторично. И что ему от них надо? Корнелия готова была так прямо и спросить его: до того она рассердилась. Потому что Гендрик вовсе не был её любезным в данное время.

Бедный Гендрик! Он, вероятно, заметил враждебное к себе отношение со всех сторон, но всё-таки осмелился произнести несколько слов:

- Сколько возов сена убрали вы сегодня?

Никто не ответил. Корнелия вошла в каморку, мать её опять принялась прясть.

- У нас убрали только четыре воза, - сказал он, чтобы совсем не потеряться от конфуза.

Август не был злым, и ему не понравилось, как отнеслись к юноше. Что из этого, что он стоял у окна и увидал его бумажник? Его стоило поглядеть. Кроме того, Корнелия могла бы посидеть тут и повздыхать ещё, вместо того чтобы, как ни в чём не бывало, уходить в свою каморку. Он убедился, что дверь к ней осталась открытой, и обратился к Гендрику:

- Сколько у вас овец?

- Овец? - Гендрик пересчитал их. - Да будет, вероятно, штук десять-двенадцать. А вы покупаете овец?

- Да, - сказал Август, - я покупаю овец.

Это поставило Гендрика в тупик.

- Мы, пожалуй, охотно продадим. Сколько вы даёте?

- Я плачу двадцать семь крон за овцу, барана или ягнёнка, - сообщил Август.

Гендрик так и подскочил на месте: такой цены не было ни разу за все годы, прямо-таки подарок с неба!

- Не будете ли вы так добры подождать, пока я сбегаю за отцом? - спросил он.

Август кивнул головой в знак согласия. Тут из своей каморки быстро вышла Корнелия в сопровождении брата.

- Поторопись же, Маттис! - попросила она и выпроводила его за дверь.

Мать спросила:

- В чём дело? Куда ты послала его?

- Он побежал в Северную деревню по тому делу, ты ведь знаешь, - отвечала Корнелия.

- По какому делу?

На лице Тобиаса отразилось нестерпимое страдание, и жена опять остановила прялку и с беспокойством взглянула на него: так, значит, этой торговой сделке не суждено было свершиться в тайне, без того, чтобы и другие не воспользовались и не продали своих овец по той же самой бессовестной цене. Какое горе!

- Что вы делаете? - огорчённо спросил Тобиас. - Неужели вы каждому собираетесь платить по двадцати семи крон за штуку?

- Сегодня это моя цена, - отвечал Август.

Боже, до чего приятно снова быть господином и держать в своих руках судьбы людей! Он вовсе не думал скупать овец, чёрт возьми, вовсе не думал, - овцы не серебряный рудник и не сто тысяч быков. Не выдерживают никакого сравнения. Но если как раз сейчас не предвиделось возможности купить нарядную яхту или клочок земли в Боливии, он не намерен отступать от простой купли овец.

И тотчас в голове у Августа стали возникать планы: из вежливости он поговорит с консулом Гордоном Тидеманом, во всяком случае, заручится его позволением пасти на Овечьей горе, потом он будет всё покупать и покупать овец, они здорово разжиреют к осени; Иерн Матильдесен и его жена будут их пасти. Осенью он не будет их резать, он будет их разводить, разводить из года в год: в горах найдётся место для десяти тысяч овец; со временем он выстроит обширные хлева для овечьих отар и купит целую милю болота, чтобы иметь зимний корм. Паулина ничего не может иметь против такого рода деятельности: она любит животных, и у неё у самой есть овцы. О боже, сколько будет овец, мяса, шерсти!..

Но вот по дороге показались Гендрик и его отец, они бегут со всех ног. Тобиас и его жена смеются, глядя на них с презрительной гримасой, и Корнелия ядовито замечает:

- Они бегут, точно за ними гонятся!

Эта Корнелия во многих отношениях удивительная девушка. Гендрик и его отец, запыхавшись, входят в избу, и Тобиас ради приличия принуждён предложить сесть своему соседу.

- Нет, я не буду сидеть. Да ты, верно, успел убрать всё сухое сено, Тобиас?

Август прервал его:

- Сколько ты овец продаёшь?

Такой прямой вопрос огорошивает крестьянина, и он затевает разговор:

- Говорят, вы скупаете овец, так и хотел бы знать...

- Сколько овец можешь ты продать?

- Двенадцать, вместе с мелочью, - сказал крестьянин и почтительно поклонился.

Август к Корнелии:

- Есть у тебя ещё бумага?

- Нет, - ответила она. - Это так досадно, но больше у меня нет бумаги.

- Гм! - сказал Август. - Ты, Гендрик, мог бы сбегать в город за всеми моими книгами и протоколами.

Гендрик тотчас собрался белить.

- Но ты их не найдёшь. - Август вытащил из кармана штанов связку в восемь ключей и сказал: - Ты не найдёшь их во всех этих сундуках и несгораемых шкафах.

- Вот это здорово! Сколько ключей! - воскликнул парень.

Август: - И то четыре ключа я не ношу при себе.

Пусть Корнелия узнает число его сундуков!

Он написал договор с отцом Гендрика на контракте с Тобиасом, указал ту же цену и те же условия относительно зимнего корма, от Михайлова дня до весенней травы, сумма такая-то.

- Подписывай! Вот деньги! Готово! Ни одного лишнего слова!

Крестьянин казался смущённым и сказал:

- Всё это мне? Да не может быть!

Август отвечал, что лишнее пусть пойдёт в счёт зимнего корма. У него нет с собой мелких денег.

- А теперь, - сказал он, - теперь я желаю, чтобы ты, Корнелия, пошла вместе со мной к лошади. Я хочу осмотреть её.

Но всё вышло так неудачно! Ему так нужно было побыть с нею с глаза на глаз хоть часочек, но вся семья и соседи последовали за ними по пятам. Он напрасно старался выиграть, время, всё ходил и кружился вокруг кобылы, исследовал навоз и заставил её несколько раз стать на дыбы, но эти люди, чёрт бы их побрал, хотя и страсть какие голодные после целого дня работы, не трогались с места.

Августу пришлось окончить комедию.

- Я думал, может быть, у неё вздутие, - сказал он. - Тогда бы я в несколько минут вылечил её.

Сосед был счастлив преклониться перед богатым господином:

- Вы бы вылечили? Вот что значит быть настоящим человеком и иметь обо всём понятие!

- Тогда бы следовало только проткнуть её, - сказал Август.

- Да, но тут дело вовсе не в газах, - сказала Корнелия.

- Я это и говорю, - ответил Август.

- Да и вообще у неё ничего не болит, просто она любит брыкаться и кусаться.

- А разве этого мало?

На это они все засмеялись, а сосед заметил, что это истинная правда. Потому что разве мало, что лошадь брыкается и кусается? Он и на страшном суде будет утверждать, что этого достаточно.

Август поглядел на часы.

- Наступает вечер, - сказал он. - В другой раз я осмотрю лошадь твою подробнее, Корнелия, а сейчас мне некогда.

Но когда они шли обратно к дому, во двор въехал велосипедист, а сзади у него сидел мальчик Маттис. Это был Беньямин из Северной деревни, мокрый от пота. Корнелия тотчас вошла в избу.

- А ты всё катаешься! - сказал Тобиас.

- Как видите.

Подземные не помогли Беньямину достичь славы и богатства, но он заработал столько денег за лето, что смог купить себе велосипед и ещё кое-что. И в этом отношении он был счастливее Гендрика, у которого не было велосипеда и не предвиделось возможности получить его.

Беньямин поклонился Августу, как старому знакомому, и хотел было поздороваться с ним за руку. Но Август, строящий гараж или руководящий постройкой дороги, и сегодняшний Август были далеко не одно и то же лицо: сегодня он не намерен был замечать каждую протянутую ему руку.

Все вошли в избу.

- Я слыхал, вы покупаете овец? - спросил Беньямин.

- Да, это моя должность и профессия, - ответил Август.

- Отец хотел бы продать вам несколько штук.

- Ну что ж, пусть твой отец придёт.

- Дело в том, что он меня просил сделать это за него.

- У тебя есть письменная доверенность? - спросил Август.

- Нет, письменной как раз у меня нет, но...

- Но ведь Беньямин получит отцовский двор и все такое, - пояснил Тобиас.

- Тем лучше для него, - коротко оборвал Август.

Он был резок оттого, что ему не удалось свидание с глазу на глаз с Корнелией, и оттого, что приближался вечер и он был голоден и утомлён. К довершению всего Корнелия показалась в дверях спаленки гораздо более принаряженной, чем была до тех пор, даже с серебряным сердечком на цепочке вокруг шеи.

- Значит, торг у нас не состоится? - добродушно спросил Беньямин.

- Нет, - сказал Август и поглядел на часы.

- Вы же не станете делать различие? - сказала Корнелия с порога спаленки.

Чертовская Корнелия, она умела постоять за себя!

- Может быть, я буду делать большое различие, - отвечал Август. - Двадцать семь крон - это моя сегодняшняя цена, но после того как я посмотрю цены за границей и прочту все присланные мне телеграммы, то очень возможно, что завтра я буду платить только двадцать крон.

- Не может быть! - сказала Корнелия и совсем близко подошла к нему. - Нет, вы не захотите делать разницу между Беньямином и Гендриком, я в этом уверена.

Теперь бы он, пожалуй, несмотря на всё, сдался, потому что у неё опять были её просящие глаза, и серебряное сердечко на цепочке было дрянь, это не золотое сердечко, он бы мог сказать: "Хорошо, я беру твоих овец, Беньямин. Сколько их?" Но у него не было денег, и если б он стал просить открыть ему кредит до завтра, то они, пожалуй, не поверили бы, что он так богат. Более чем за восемь овец, он не мог заплатить, а у Беньямина их могло быть двенадцать. Он опять поглядел на часы, встал и сказал:

- У меня деловое свидание. - И, обернувшись к Беньямину, добавил: - Приходи с отцом ко мне на квартиру, в дом консула, завтра, в одиннадцать часов! Сколько у вас овец?

- Семь.

Он был спасён. Он опять сел и сказал недовольным голосом:

- Семь овец! Из-за таких пустяков не стоит беспокоить твоего отца. Я видывал стада в тридцать тысяч голов. Ты только задерживаешь людей, у меня очень важное свидание. И к тому же нет бумаги для контракта.

Корнелия принесла бумагу:

- Я как раз нашла этот последний листок!

Ну и чертёнок же эта Корнелия! Настоящий клад для того, кому она достанется.

Пока Август писал, остальные не должны были говорить. Он сейчас же остановил их болтовню:

- Так что же, писать мне этот документ, или нет?

Две сотенных бумажки появились на столе.

- А нет ли у нас кофе для дорогих гостей? - спросил Тобиас.

- Как же, но у нас только тёмный сахар, - отвечала жена.

Август встал, в десятый раз выхватил из кармана часы, пожелал спокойной ночи и вышел. Тобиас пошёл его проводить, больше никто: Корнелия не пошла. По мнению Августа, она могла бы его проводить.

- Я бы хотел поговорить с вами об одной вещи, - сказал Тобиас. - Может быть, вы не побрезгуете бросить взгляд в эту закуту?

Август сунул туда голову и спросил:

- Что здесь такое?

- Взгляните на эту овчину. Может быть, вам угодно купить её?

- Нет, - сказал Август.

- Ну да, этого и нельзя было ожидать. Но это отличная овчина, и последний, кто укрывался ею, был тот самый евангелист, который вас крестил. И потом вы бы быстро перепродали её.

Август покачал головой.

- Вы же покупаете овец, поэтому я подумал, что вы купите у меня эту замечательную овчину. Но этого нечего было ожидать. И потом вам, конечно, не нужна ни одна из всех моих вещей. Да у меня и нет никаких вещей, я до того припёрт к стене, что не знаю, куда мне деться. А когда понадобилась помощь вдове Солмунда, то ведь они не постеснялись придти ко мне в дом и потребовать, чтобы я купил билеты на какой-то увеселительный вечер, как они это называют, и пришлось выбросить три кроны. И так каждый день и каждый час всякие расходы...

Август поглядел на часы.

- Я не стану вас задерживать, - сказал Тобиас. - И стыдно так прямо просить вас, но сосед мой получил четыреста крон, а на меня пришлось только триста. Не то чтобы я завидовал ему...

- Но у него же было на четыре овцы больше, чем у тебя!

- Да. Не сердитесь на меня, но он всё-таки получил на целую сотню больше, чем я. И при этом ведь он меня же должен благодарить, потому что вы начали с меня. Поэтому я и решил, - если б вы заплатили мне сейчас за зимний корм...

- Нет, - сказал Август и пошёл.

- Ну, конечно, этого и нельзя было ожидать, - согласился Тобиас и пошёл за ним. - Ни в коем случае нельзя было ждать. Но если б вы согласились вытащить меня из пропасти и протянуть мне руку помощи, то я отдал бы вам в залог документ на мою избу. Что вы на это скажете?

Август спросил вдруг:

- А зачем Корнелия посылала за Беньямином?

- Что? За Беньямином?

- Она послала за ним брата.

- Да, - сказал Тобиас, - зачем она это сделала? Бог да простит меня, но это чёрт знает что за беготня с этим Беньямином! Недавно он подарил ей украшение, и потом он солидный и богатый муж для неё, - этого нельзя отрицать. Беньямин получит всё после своего отца, так что Корнелия ничего не потеряет. Да, вы же сами слыхали, они продали только семь овец, но в таком случае у них осталось по крайней мере две овцы с ягнятами и баран на племя. У них страсть сколько всяких вещей и всего! За Корнелию вы не беспокойтесь, - если что вам показалось не так, ей-то будет хорошо. И насколько я знаю, они скоро женятся.

Август поглядел на часы.

- Ну, так что же вы скажете относительно того, что я вам говорил? Совершенно новая изба с дверьми и окнами, и всё, что только можно пожелать.

- Мне не нужен твой дом, - сказал Август.

- Я в такой крайности. И это для вас сущий пустяк...

- Ступай к своему зятю, Беньямину, раз уж он такой молодец! - оборвал Август всю болтовню.

И он поступил тут, как настоящий мужчина и капитан...

Как раз теперь, когда он сделался богатым и важным и мог показаться во всем своём блеске, Корнелия оказалась потерянной для него. Потерянной? Совсем потерянной? Это ещё не известно. Они не видали ещё всего блеска. С каким удовольствием он покажет им своё овцеводство! У него было их теперь двадцать семь штук. Иёрн Матильдесен завтра же придёт за ними и отведёт их в горы. Август слыхал предание о том, как некто по имени Кольдевин, и позднее другой, по имени Виллац Хольмсен, пасли стада овец в горах. Это не было мечтой и чудачеством, над которым будут смеяться, наоборот, он основывает огромное дело; для начала он купит тысячу голов, может быть, ему придётся снять контору в городе...

На крутом повороте дороги перед ним очутилась вдруг Осе. Но Август прежде и Август теперь был уже не тот человек; он прошёл мимо, не поклонившись.

- Вот как! - сказала она. - Ты важничаешь.

Август шёл дальше.

- Ты опять был у неё, как я вижу.

Август обернулся:

- А тебе какое дело?

- Никакого. Но я предупредила тебя.

- Ты предупреждаешь? Неужели ты думаешь, что я обращу на это внимание?

- А вот увидишь! - закричала Осе. - Ты дрянь, ты родился в пятницу, и ты никуда не годишься.

- Ишь ты, леший! Как смеешь ты кричать людям в лицо такие вещи? - воскликнул Август и сделал по направлению к ней несколько шагов. - Я такой человек, что захочу - и тебя арестуют в любой день.

- Ха-ха-ха! - засмеялась Осе.

Но это не был смех: она не смеялась, а только сказала: "Ха-ха-ха".

Август сказал под конец:

- Разное я слышал о тебе, чудовище ты этакое. Ты ходишь и расплёвываешь несчастье перед дверьми у людей, ты так напугала человека и лошадь, что они упали в водопад, ты вырвала доктору глаз. Но я не боюсь тебя, и наступит время, когда власти закуют тебя в кандалы. Попомни моё слово!

И с ней также покончено.

Он выпрямился там, где стоял у дороги, и почувствовал себя большим человеком. Чудно, что Беньямин со своими семью овцами одержал победу над ним, бессмысленно, совершенно бессмысленно. Они его не знают, они думают, что он скупает овчину, а он купит десять тысяч овец...

Август шёл и напевал что-то себе под нос, а внутри у него звучала гордая музыка. Пусть уж они простят ему это, пусть как-нибудь привыкнут к нему, козявки.

Вид маленьких домиков возле моря пронзил его сердце. Он был так богат и могуществен: он мог оставить после себя в доме Тобиаса девятьсот крон и пятьдесят крон у вдовы Солмунда, кто из них мог поступить так же? Вот тут ещё со времён старого Сегельфосса стоят эти крошечные человеческие жилища, и внутри их, уж конечно, нужда. И до того убого и пугливо это племя, что каждый раз, когда он проходит по этой части города, он видит, как здешние дикари шныряют в дыры дверей и не выходят, прежде чем он не пройдёт мимо.

Перед домом играют дети, они не замечают, что Август приближается. Человек с непокрытой головой разбивает на дрова ящик, он увидал его слишком поздно, чтобы скрыться. Август протянул старшей девочке бумажку в десять крон и сказал, чтоб она разделила деньги между всеми. Девочка так и осталась стоять с бумажкой в руке.

- Бог в помощь! - поздоровался Август.

Человек поднял руку к волосам, как бы для того, чтобы снять шляпу, хотя и был простоволос.

- Спасибо, - сказал он.

- Это твоя девочка?

- Нет.

У человека были светлые, голубоватые, как разбавленное водой молоко, глаза, и сам он казался увядшим, но одет он был неплохо.

- Ты рыбак? - спросил Август.

- Нет.

- Кто же ты тогда?

- Могильщик.

- Так, могильщик. Да, мы все умрём, и всем нам понадобится могила! - "Чертовски неразговорчивое существо, интересно, как это он устроен?" - подумал, вероятно, Август. Он спросил: - Это твоя изба?

- Да, - отвечал человек. - Теперь она моя.

- Ты один в ней живёшь?

- Нет.

Боже, что за наказание, какой крест выдавливать слова из этого урода! Август послал девочку разменять деньги и ждал, пока она вернётся. Четверо других детей стояли и глядели на него.

- Среди этих малышей нет твоих ребят? - спросил он.

- Нет. У меня нет детей.

- Они умерли?

- Вроде того, уехали.

- Так, значит, они уехали. Ты, вероятно, остался только с женой?

- Да.

Но когда девочка принесла разменянные деньги и каждый из детей получил по две кроны, с которыми все тотчас разбежались по домам, старый могильщик сказал вдруг сам:

- Точь-в-точь так делал и покойный Виллац Хольмсен!

- Он тоже раздавал мелочь?

- Да, да, да, да, да, он раздавал! - отвечал старичок и, погрузившись в воспоминания, закачал головой.

- Так ты, значит, живёшь здесь со времён Виллаца Хольмсена?

- Да, а потом я работал на мельнице у Хольменгро. А потом всё кончилось.

Понемногу старичок стал более общителен; он не был глупым, а только глубоко подавлен нуждой. И Август получил от него сведение, которое стоило десяти крон, потраченных им во время остановки на этом месте: он узнал решение загадки, над которой ломал себе голову.

- Да, я хорошо знал покойного Хольмсена, - сказал старик, - и у него был единственный сын. Я был здесь всё время и не уезжал отсюда. У Хольменгро было тоже неплохо работать; он часто давал детям, которых встречал, шиллинги. У него у самого были сын и дочь, но только они были взрослые. А потом появился Теодор.

- Отец консула?

- Да. Тоже знатный парень был этот Теодор. Он подарил мне однажды десять крон. Впрочем, это не совсем был подарок: он дал их мне за то, что я отнёс два ведра мальков в большое озеро в горах...

Август так и подскочил:

- В горное озеро? Мальков?

- Да, он пускал их в воду то там, то тут. Мы делали это рано утром, по воскресеньям, насколько я помню. Этот Теодор был такой выдумщик, он много думал про себя, и он получал этих мальков с Юга. А когда мы шли вниз, домой, он и сунул мне эти десять крон. Это было слишком много, но он дал их мне на счастье...

- Ну и что ж, развилась там рыба? - спросил испытующе Август.

- Этого я не знаю, - ответил могильщик. - Теодор не велел мне никому говорить об этом. Да, такие-то времена и такие люди были тогда в Сегельфоссе! - продолжал болтать старичок.

Он был вял, может быть слишком подавлен, чтобы хорошо относиться ко всем. Консула он хвалил особенно рьяно:

- Что за человек! И как добр ко всем! Мы его не знаем, потому что он не ходит среди нас и не показывается, но он отдаёт приказания в лавку, когда хочет помочь нам...

Пришло ещё много детей, и Август досадовал, что у него осталась так мало денег. Он роздал, что у него было, сунул последние десять крон могильщику и ушёл.

XXV

Не успел он встать утром с постели, как к нему пришли уже соседи Беньямина с предложением купить у них овец. Но торг не состоялся, ибо судьба капризна, - а именно, когда Август исследовал цены на мировом рынке, то оказалось, что цены пали за ночь и в Европе, и в Вальпараисо, и в Нью-Йорке.

- Сегодня я даю двадцать крон, - сказал он.

Это обрадовало тех, кто продал вчера, и огорчило продававших сегодня.

- Двадцать крон! - говорили они. - Да это немногим больше того, что мы привыкли получать осенью.

- Это моя цена на сегодня, - сказал Август.

- Тогда мы лучше подождём.

- Ждите, сколько вам угодно! А тем временем овцы дочиста обгложут ваше пастбище, и у коров не будет молока.

Он сходил в банк и запасся деньгами, попросил у консула разрешения использовать Овечью гору и получил его.

- Я не знаю, какая именно часть горы принадлежит мне, но ведь ты же делаешь доброе дело: помогаешь животным добывать себе корм.

Директор банка Давидсен стоял и внимательно слушал, и редактор проснулся в нём.

- Вот уж подлинно доброе дело! - воскликнул он. - Разрешите мне напечатать об этом в газете:

Август: - Что думает об этом консул?

- Что я об этом думаю? Почему ты спрашиваешь меня?

- Хотите ли вы, чтобы о вашем подручном писали в газетах?

Такт, во всяком случае, имелся у этого человека, откуда бы он у него ни был.

- Я ничего не могу иметь против, - сказал улыбаясь консул.

Август послал за Иёрном Матильдесеном и его женой и приставил их стеречь овец. Он сходил в сегельфосскую лавку и, что вполне естественно, оделся в новое платье, а на рубашке была красная отделка. Кстати он купил себе ещё сигару, хорошенько смочил её сверху, чтобы она не так скоро выкурилась, и сунул её в карман. И затем опять отправился в Южную деревню.

Смиренный идиот и влюблённый шут?

Молчите, у него было дело в Южной деревне, предстояло решение важного вопроса. Поняла ли Корнелия, кто он? его вчерашнюю сделку, все значение его предприятия с овцами, его никем не превзойдённую цену? Кто мог сравниться с ним? Не приходило ли ей в голову сравнивать его с кем-либо другим, столь же великим, с Голиафом, например?

Когда показались дома, он зажёг сигару; она размякла сверху и должна была долго куриться. Он расстегнул куртку и вошёл на двор. Никто не появлялся, а Август был не из таковских, что заглядывают к людям в окна. Он тросточкой похлопывал себя по икрам. А так как куртка его была на блестящей шёлковой подкладке, то он старался стать так, чтобы ветер дул ему в лицо; тогда виден был также и его туго набитый бумажник во внутреннем кармане. Старец, переодетый юношей, кичился тем, что у него было, и не хотел признаться в том, чего ему не хватало.

Что же случилось с людьми внутри дома? Даже если они обедали, они должны были кончить теперь и встретить его. Иначе он, ни слова не говоря, войдёт прямо к ним в дом.

Всё семейство сидело за столом.

- Приятного аппетита! - с досадой проговорил он. Корнелия встала и уступила ему свой стул. Ещё бы, только этого недоставало!

Тобиас был сдержан, может быть, он обиделся за то, что ему не удалось продать вчера овчину.

- Ну вот, вы целую ночь проспали после нашей торговой сделки, и я хотел бы знать, что вы думаете о ней сегодня?

- Как же, - сказал Тобиас, - как же.

Нечто в том же роде сказала жена.

- Вы должны быть довольны, что продали вчера.

- Как-так?

- Потому что сегодня моя цена - двадцать крон.

- Вот как!

- А завтра я буду давать, может быть, только восемнадцать.

- А отчего же это происходит? - спросил Тобиас.

Август тряхнул головой:

- Колоссальное падение цен на овец на всем земном шаре.

- Как странно это слышать!

- Австралия выпустила на рынок весь свой годовой приплод.

- Вы, может быть, не будете больше покупать овец? - спросила вдруг Корнелия.

Август улыбнулся:

- Ты так думаешь, Корнелия? О нет, я буду покупать. Этим меня не испугаешь. Как я решил, так и сделаю: куплю тысяч десять голов.

Корнелии не всплеснула руками и не села тут же от удивления, нет, она, верно, не поняла, не поняла этой крупной цифры.

- Мне бы хотелось показать тебе кое-что, - сказал Август и вынул бумажник. - Несколько телеграмм от моих агентов из Азии и Америки. - Но чтобы найти телеграммы, ему пришлось сначала очистить бумажник от огромной пачки денег, заполнявших оба отделения.

- Боже! это всё деньги! - вырвалось у неё.

- Ассигнация в тысячу крон, - сказал он. - Ты, может быть, никогда в жизни не видала ассигнаций в тысячу крон? Видишь, какие они большие! Прочти сама, здесь написано по-норвежски.

Вся семья сбилась в кучку возле Августа, и он показал им ассигнацию. Тысяча цифрами и тысяча буквами, тысяча с лицевой стороны и тысяча с изнанки, тысяча вверху и внизу, и во всех уголках.

- Да, вот они! - сказал он, найдя телеграммы. Они были похожи на лотерейные билеты. - Вот смотри, они падают с часа на час. Вчера, в десять часов утра цена спустилась в еврейской земле до 16512, что на деньги Пилата и Каиафы выходит немножко больше шестнадцати крон. Ты смогла бы прочесть это сама, но ничего нет удивительного в том, что ты не знаешь заграничных языков. Я мог бы выучить тебя им, Корнелия, если бы ты захотела.

- Нет, на что они мне? - спросила Корнелия.

Как глупо было с его стороны быть до того влюблённым, как только не стыдно! Когда она дотрагивалась до него рукой, сладкое чувство пронизывало Августа насквозь, и нависшие усы дрожали. Если б он увидал самого себя, он бы взял себя в руки, но здесь не было зеркала. Становилось всё хуже и хуже: он начинал выдумывать, хвастаться, выворачиваться на изнанку. Потом он улучил минутку и схватил её за руку. Побуждение у него было самое хорошее: он хотел вложить в неё крупную ассигнацию и потом закрыть её. Это была такая жалкая и узенькая рука, верно, от дурного питания пальцы возле ногтей были в трещинках.

- Что это? - спросила она, неприятно поражённая, и отдёрнула руку.

- Да, что это? - сказал и он, и ему не оставалось ничего другого, как фыркнуть.

И опять ему следовало бы взглянуть на себя: усы его дрожали, и в углах рта показалась слюна.

- Я обжёг тебе руку? - произнёс он. Но она ничего не ответила.

- Было бы очень обидно, если б я обжёг тебя!

- Не понимаю, что вам от меня надо, - сказала она.

- И я тоже, - кратко ответил он и взял себя в руки. Он собрал деньги и лотерейные билеты и положил бумажник в карман.

Куртка у него была на блестящей шёлковой подкладке, шёлк шелестел, внутренний карман был обшит швом ёлочкой.

Но обратила ли она внимание на наряд, или подумала, что подкладка бумажная?

- Да вы никак весь сделаны из денег? - воскликнул Тобиас.

- Как это? - спросил Август. - Нет, я не сделан из денег, - этого нельзя сказать. Но если ты думаешь, что эти крохи - всё моё имущество, то ты ошибаешься. Это-то я могу сказать.

Но все его слова были ничто, пустота для Корнелии. Он мог бы произнести слово "миллион", а она бы подумала, что он говорит о песке морском из священного писания.

Корнелия ушла в спаленку.

Её брат, маленький умный Маттис, сидел в углу и возился со старой гармоникой. Август в юные годы был настоящим артистом по части гармоники, он мастерски играл песни и сам пел при этом. Но в последний раз он играл так давно, может быть, сорок лет тому назад, голос у, него пропал, и пальцы перестали сгибаться.

- Покажи-ка мне! - сказал он.

Старый музыкант и знаток потрогал слегка клавиши, прислушался к звукам и задумался. Нет, теперь его пальцы не могут носиться взад и вперёд, вверх и вниз по клавишам, как в юные годы, но он всё-таки попробует сыграть песню с медленным темпом: "Девушку из Барселоны".

И это ему удалось, чёрт возьми! Вся изба наполнилась небесной музыкой, случилось чудо.

Корнелия быстро выскочила из своей каморки и остановилась, как перед чем-то крайне неожиданным.

- Вы даже и играть умеете! - сказала она.

- На таком инструменте, как этот, - нет, - снисходительно ответил Август. - Как тебя зовут? - спросил он мальчика. - Маттис. Отлично, теперь покажи, что умеешь ты.

Маттис смутился и ничего не мог сыграть.

- Да этого и нельзя было ожидать, - сказал Август. - Это же корыто, а не инструмент! Знаешь, что я тебе скажу, Маттис: если завтра, в двенадцать часов, ты зайдёшь в сегельфосскую лавку и скажешь, кто тебя прислал, то там тебе дадут хорошую и новую гармонику!

Маттис вытаращил глаза.

- Что ж ты не благодаришь? - сказала Корнелия. Маттис, уничтоженный и счастливый сверх меры, протянул свою крошечную руку.

- Гм! Какой великолепный подарок ты получил, Маттис!- сказал Тобиас и вышел из избы. Немного погодя вышла и жена.

- Поиграй ещё немного! - попросила Корнелия.

Август опять снисходительно:

- На таком инструменте? Это пригодно для мальчиков, чтобы упражняться; что же касается меня, то я за последнее время играю только на рояле и на органе.

- Всё-то вы умеете! - сказала она.

Он понял из её слов, что теперь она считалась с ним больше, чем прежде, что он поднялся в её глазах. Десять тысяч овец и миллион крон были ценности вне её понимания, но ловко сыгранная песня тронула её сердце.

- А ты, Маттис, ты, верно, всю ночь спать не будешь, - сказала она, - в ожидании такого подарка.

Август: - Если б ты захотела, ты бы получила подарок куда лучше этого, Корнелия.

- Я? А за что же мне его получать?

- Пойди сюда, сядь ко мне на колени, и я скажу тебе - за что.

- Нет, - упрямо сказала она.

- Так ты не хочешь?

- Нет.

Тогда он высказался прямо. Он мог себе это позволить, он не был первый попавшийся.

- Ну, а если я предложу тебе всё, что я имею, чтобы ты была моею, Корнелия, - что ты на это скажешь?

Она побледнела.

- Что вы этим хотите сказать? Вы совсем с ума сошли?

- Нет, я не сошёл с ума, - отвечал он. - Я говорю то, что думаю.

- Чтобы я была вашей женой?! - воскликнула она.

- Разве это так немыслимо?

- Совершенно немыслимо, - оказала она. - Этому не бывать.

Молчание.

Август высказался до конца:

- Для тебя всё стало бы совсем другим, если б я был твоим спутником в жизни, а не какой-нибудь крестьянский сын из соседних деревень. Я могу купить тебе десять дворов и одеть тебя в бархат и драгоценности, - никто не узнал бы тебя!

Корнелия: - Да, но мне вовсе не хочется большего, чем он имеет.

- Тебе бы не пришлось работать, ты бы лежала в пуховой постели и день и ночь и вставала бы только поесть. Мне так жалко тебя, Корнелия, ты столько работаешь. И кроме того, тебе приходится заботиться о лошади, которая кусается.

- Лошадь вовсе не опасна, она только по временам с ума сходит по жеребцу.

- Смотри, остерегайся её! - уговаривал Август и выказывал всякую заботливость. - А если ты услышишь о какой-нибудь другой лошади, то я куплю её тебе. Обязательно куплю.

Но она насторожилась и отказалась. Кобыла была достаточно хороша.

- Да-да, подумай о том, что я сказал, Корнелия! - попросил он и встал.

Не каждый же день он, Август, будет предлагать себя кому-нибудь! В сущности, он не хотел уходить, но так как он встал, то ничего другого не оставалось. В дверях он обернулся и с убитым видом поглядел, но без всякого результата.

Когда он вышел, Тобиас и его жена пристально смотрели на горы. Отсюда вполне ясно видны были овцы, они паслись и почти не двигались, тонули в зеленой траве и ели. Вальборг сидела высоко на скале и следила за ними сверху.

Август не был расположен разговаривать, но он взглянул на небо и высказал предположение, что пойдёт дождь.

- Через несколько дней и здесь, на лугу, будет корм для коров, - сказал он.

- Сейчас как раз собачьи дни, день святого Олафа прошёл уже, в это время в наших краях должен идти дождь. Обратите внимание на то, что я говорю. Мир вам! - попрощался он и пошёл.

Тобиас побежал за ним:

- Что же выдумаете насчёт того, что мы говорили вчера?

- О чём это? - спросил Август, не останавливаясь.

- О том, что вы можете помочь мне. Сто крон для такого человека, как вы, ничего не значат.

В этом отношении Тобиас был прав, и всё не останавливаясь, Август выхватил бумажник, протянул на ходу красную бумажку и пошёл дальше. Всё это - не сказав ни слова.

По дороге он повстречал Иёрна Матильдесена с семью овцами Беньямина. Он вёл одну из них на верёвке, а остальные бежали за ней. Чтобы заставить её идти, к верёвке перед ней был привязан пучок сена, и овца шла целую милю за пучком сена, так и не получая его. Потому что это была овца, кроткая, ласковая, глупая овца.

- Завтра купим ещё овец, - сказал Август, - но теперь пусть люди сами приводят их в горы. А ты только будешь следить и считать, сколько ты их примешь.

Иёрн кивнул головой и пошёл дальше. Он не мог остановиться, потому что тогда верёвка повисла бы, овца достала бы пучок сена и съела бы его.

- Что они сказали там, у Беньямина? - крикнул Август.

- Они смеялись над вами, - крикнул в ответ Иёрн.

- Вот как, они смеялись! Верно, они радовались, что получили лишних шестьдесят-семьдесят крон за своих овец!

Это всё Корнелия устроила, она послала нарочного за своим принцем, хе-хе, за своим генералом на велосипеде. Но подожди ты, любезный Беньямин, не будь слишком уверен в своей девчонке. Август ещё не совсем раскрыл свои карты. Он человек, которому достаточно стать посреди дороги, поднять палец вверх - и все остановятся. В крайнем случае, Гендрик из Южной деревни всего лишь несколько недель тому назад получил согласие девушки, он каждую минуту может вынырнуть со своим ружьём и со своей законной жаждой убийства...

Август зашёл в сегельфосскую лавку, выбрал самую лучшую и самую дорогую гармонику для мальчика Маттиса, купил две сигары и пошёл на пристань. Ему необходимо было повидаться с цыганом. Ему пришла в голову идея.

Они не были друзьями; никто не был другом цыгана, несмотря на его ловкость. Александер поглядел своими острыми глазами и спросил:

- Куда тебя леший носит?

Август: - Тебе что?

- Я спрашиваю потому, что сегодня приходило много народа и все справлялись о тебе, а ты удрал, как какой-нибудь жулик.

- Вероятно, они хотели продать мне овец, - сказал Август. - Да, что, бишь, я хотел сказать, Александер, - старался он подъехать к цыгану. - Чем ты занят теперь днём?

- А тебе какое дело? - неохотно отвечал цыган.

- Потому что если ты ничего не делаешь, то ты можешь заработать у меня денег.

- Ха-ха-ха! У тебя?

- Попридержи-ка язык, пока я не сказал всего! - приказал Август. - Ты всюду хвалишься, что знаешь толк в лошадях. А разбираешься ли ты хотя бы немного в овцах?

Александер: - В овцах? Я знаю толк во всех животных.

- Ты? "Во всех животных"! - передразнил его Август. - Во вшах, вероятно. Но дело в там, что я скупаю овец, и я могу поручить тебе покупать мне овец.

- У тебя, небось, и денег-то нет, - сказал Александер.

- Я бы и сам мог покупать, - продолжал Август, - но я не знаю, понравится ли консулу, что столько людей ходит к нам на двор. Я бы мог также открыть контору и нанять конторщика здесь, в городе, но это не годится, пока я служу у консула и ем его хлеб. Вот, не хочешь ли сигару?

Цыган взял сигару и сказал:

- Но я не стану курить её, после того как она побывала в руках у такой старой дряни, как ты. Меня тошнит от одного твоего вида.

Они стали браниться и ссориться, но под конец пришли к тому заключению, что цыган будет ходить по деревням и скупать овец все те дни, когда он свободен от ловли и копчения лососей. Александер получил приказ каждый раз составлять надлежащий документ на покупку, чтобы продающий в день, сделки сам отводил животных на гору, и чтобы ко времени спуска животных с гор был заготовлен на зиму корм, и так, далее.

Цыган должен поторапливаться: дело спешное, - лето уже подходит к концу, а Август хочет использовать гору возможно скорее, сейчас же; пусть Александер приступает к делу завтра же.

- Понял ты это? - спросил он.

Цыган задал удивительно дельный и умный вопрос:

- А какие это должны быть овцы, мясные или на шерсть?

- То есть как?

- На что тебе нужны овцы - на убой или для шерсти?

Август помолчал немного

- И для того и для другого.

Но ему было досадно, что он не знал разницы между различными породами овец.

Они погрызлись ещё некоторое время из-за этого и из-за многого другого. Александеру трудно было поверить, что у Августа были деньги, и он потребовал, чтобы тот показал их. Ибо откуда же у него могло быть несколько сот крон, когда никто об этом ничего не знал? Что касается вознаграждения Александеру, то оно было установлено в процентах, получалась довольно круглая сумма, так как каждая взрослая, овца оценивалась в восемнадцать крон, а каждый ягнёнок в десять крон.

- Смотри, вот я доверяю тебе пятьсот крон. Можешь начать завтра же.

- Да у тебя страсть сколько денег! - воскликнул Александер. - Ты нашёл бумажник?

- Да, я нашёл его, когда раз убирал свой мешок.

- Ночью, когда ты спишь, он при тебе?

Август: - Бумажник? Нет, я оставляю его в кармане и куртку вешаю на гвоздь. А сам ложусь в постель.

Следующий день ушёл у него на одинокую прогулку. Август надел старое платье и взял с собой только немного еды и револьвер с сотнею патронов. Он пошёл вокруг большого горного озера.

Опять идея? Да, идея.

Исследование горного озера давно тяготело над ним как невыполненная задача, он не мог откладывать его дальше. Хотя бы ценою всего состояния, чести и жизни, он должен узнать, водится ли в озере форель. Затем - развёл ли её там Теодор, отец консула? Или же она поднялась по ручью с моря? Существовал ли вообще такой ручей?

Старый На-все-руки лёгок на подъём, он пробирается через расселины и скалы, иногда идёт вброд, иногда ему приходится обходить, но он упорно продвигается вперёд, шаг за шагом приближается к цели. В нём есть основательность. В полдень Август считает, что прошёл приблизительно полпути; охотничий домик давно исчез из виду, но ему не попалось ни одного ручейка, который вытекал бы из озера. Он съел обед, вынул револьвер и начал стрелять. Это были упражнения в стрельбе на расстояние, на быстроту; он стрелял сквозь карман, стрелял левой рукой, стрелял назад, с закрытыми глазами, проделал всю серию выстрелов. Он стрелял и смеялся. Что за удовольствие, какая радость! Выстрелы подобны музыке, ха-ха-ха!..

Потом он тщательно вычистил свой любимый револьвер и опять пустился в путь.

День начал склоняться к вечеру, рыба стала прыгать над водой за комарами, и не маленькая рыбка, а форель, иногда, изгибаясь, она кувыркалась в воздухе.

Множество ручьёв стекало с ледников в озеро, но ни один ручей не бежал из озера по направлению к морю.

В шесть часов вечера он добрался до той большой реки, которая ниже по течению становилась Сегельфосским водопадом. В это время года река была не очень полноводна, но всё же он не мог перебраться на ту сторону. Конечно, нет. Он сделал вид, что знал об этом заранее, но в сущности это было для него ударом. Теперь он очутился в затруднительном положении. Ему оставалось только идти обратно той же дорогой, вокруг озера, или же спуститься по крутому скалистому обрыву вдоль водопада до большого моста на просёлочной дороге. Что же ему выбрать?

Он сел и начал насвистывать, так, ни с того ни с сего, чтобы развеселиться, потом стал шёпотом разговаривать с самим собой:

- Разве я собирался переходить реку? Совсем нет, я же говорил, что даже пароход этого не сделает, - не так ли? Мне прекрасно это известно, я предупреждал заранее.

Он решил попробовать спуск по обрыву к водопаду и тронулся в путь. Это должно удаться. Он много раз видал скалу снизу, она казалась ужасной; но ведь ему приходилось плыть на опрокинутой лодке и висеть на реях, это было невесть сколько лет тому назад, он и до сих пор был худ и лёгок.

Август стал спускаться с уступа на уступ. Он приближался к водопаду, гул стал возрастать. Август не мог больше шептать и обманывать самого себя всякими выдумками, ему необходимо сосредоточиться и быть осторожным.

У водопада он останавливается. Дальше идти невозможно: под ним пропасть, а рядом поставить ногу некуда. В юности ему приходилось висеть, ухватившись за рею, это верно, но он никогда не висел, держась за шаткий камень. Это невозможно. Ух! Глубоко внизу он видит старую заброшенную мельницу Хольменгро, ещё подальше небольшую заводь, где он недавно крестился. Ах, это уже порядком позабытое вторичное крещение в Сегельфосском водопаде! Вон там оно свершалось, а Корнелия стояла и глядела. Сырой туман поднимается к нему от водопада, и он опять начинает ползти вверх. Иначе ничего не поделаешь. Поднявшись до половины, он садится и отдыхает. Гула водопада больше не слышно.

- Я же говорил, что ничего не выйдет, - шепчет он. Но нет худа без добра. Он тут же, на месте, изменил свой маршрут и вскочил на ноги. Пройдя довольно длинный кусок к востоку, он сможет наискось пересечь Овечью гору и оттуда спуститься прямо в Южную деревню. Это во всяком случае будет ближе, чем обходить ещё раз всё озеро, а он ничего не имеет против, чтобы опять попасть в Южную деревню.

Часа через два он повстречал своих собственных овец и пастухов. Овцы, круглые и сытые, улеглись уже на ночь. Иёрн Матильдесен и его жена сидели под навесом скалы, ели хлеб и запивали чёрным кофе. Им было хорошо под этой кровлей; мешок с сеном и овчина выглядывали из глубины за ними, это был их дом в горах. Лучше и быть не могло. Вальборг была красивая женщина, а Иёрн был совсем другим человеком, когда ему не приходилось бороться за существование.

Они приняли сегодня тридцать одну овцу, - рассказали они; вместе с двадцатью семью прежними это составляло всего пятьдесят восемь животных. Впрочем, они считали по двадцати штук за раз, чтобы не слишком утруждать свои слабые головы: почти что три раза по двадцати называлось это у них, когда овец было пятьдесят восемь.

- Вот дрянные-то, улеглись! - сказали они об овцах. Теперь Август не увидит, какие они славные. Вальборг не решалась тревожить их, раз уж они улеглись, но среди них множество чудесных ягнят и два больших барана с рогами, - объяснила она.

- Мясные это овцы, или для шерсти? - спросил Август. Но они понятия об этом не имели, и Августу пришлось оставить этот вопрос. Какое ему дело до овец! Он едва взглянул на спящие клубки, его интересовало количество, число. Для первого дня Александер отлично справился со своей задачей; он сможет покупать по сто штук в день, когда втянется в это дело.

Августу предложили кофе и ломтик хлеба с салом, и они из вежливости обменялись обычными замечаниями. Он сказал:

- Не тратьтесь на меня.

А они ответили:

- Бог с вами, лишь бы вам понравилось!

Они делились тем, что у них было, и старый голодный человек сразу воспрянул духом от этой еды и питья. Они оба вместе получали пять крон в день; для них это была большая сумма: они никогда прежде не зарабатывали столько. Август дал им теперь ещё десять крон, чтобы "разделили" между собой, и стал спускаться с Овечьей горы.

Южная деревня была погружена в глубокий сон. Он спускался с тем расчётом, что очутится как раз возле дома Тобиаса. Но дом словно вымер, и даже собаки не было, которая бы предупредила. Ничего странного не было в том, что он зашёл спросить, как мальчику Маттису понравилась гармоника.

Он отошёл в сторону посмотреть лошадь. Она всё щипала траву, прижав уши к голове она покосилась на него. Бешеная кобыла, с норовом, чёрт бы её побрал! Август не потерпит её ни одного дня на этом дворе. Он пошёл обратно к дому, чтобы постучать и отдать соответствующее приказание. Он хорошо знал, куда выходило окошко спаленки Корнелии; на нём не было занавески, всё было совершенно просто.

И всё-таки ему не так-то легко было постучать: усы его задрожали.

- Корнелия! - тихонько позвал он. Никто не ответил.

- Корнелия, достань себе другую лошадь!

Тихо.

Чёрт знает что такое! У него ведь дело, она обязана выслушать его, необходимо возможно скорее переменить лошадь.

- Корнелия! - громко, и властно позвал он.

Ничего. Он постучал пальцем по стеклу. Опять никакого ответа. Он загородился рукой и заглянул в окошко: спящие дети, новая гармоника лежала в постели вместе с Маттисом, но Корнелии не было.

Значит, она бегает где-нибудь. Бог знает, может, она в городе, может быть, в Северной деревне, но во всяком случае бегает...

Он услыхал, что кто-то завозился в доме. Немного погодя вышел Тобиас, босой, в одной рубахе и штанах. Он не сердится, он просто вышел.

- А Корнелии разве нет? - спросил он.

Август сперва немного смутился:

- Похоже на то, что нет.

- Так, значит, она куда-нибудь ушла.

- Я хотел только предупредить насчёт лошади, - сказал Август.

- Хорошо. Я скажу.

- Я не хочу, чтобы эта лошадь была здесь, я застрелю её.

Тобиас ничего не доводит до крайности.

- Мы сведём её к жеребцу, - предлагает он.

Такой выход не приходил Августу в голову, и он спрашивает, поможет ли это.

- Да, сейчас же! - настаивает Тобиас.

- Тогда бы это следовало сделать раньше.

- Это верно. Что правда, то правда! Только в сенокос времени совсем не было.

Август потерял терпение:

- Тогда сходи с ней завтра.

- Нет, видите ли, вам придётся подождать, потому что сейчас как раз не время. Корнелия справляется с ней как ни в чём ни бывало.

- Вредное животное! - проворчал Август. - Я подошёл к ней, так она, меня чуть с ног не сшибла.

- Это потому, что вы чужой.

- Да, да. Чужой или нет, но ты должен что-нибудь придумать.

Тобиас опять не стал доводить дела до крайности.

- Я думаю, что через три недели опять ей понадобится жеребец, и тогда Корнелия сходит с ней.

- Как, Корнелия поведёт её? - возмутился Август. - Это Корнелия должна идти с бешеной кобылой по всем деревням?

- Она делает это гораздо лучше, чем кто-либо из нас.

- Где она, Корнелия? - строго спросил Август.

- Если б я это знал, или мог разузнать для вас!

- Потому что я не позволю ей идти с кобылой.

- Я не перечу, - поддакнул Тобиас.

- И какого лешего носится эта Корнелия по ночам!

- Вы совершенно правы!

Август покинул двор, глубоко огорчённый, и забыв спросить Маттиса о гармонике. И стоило после этого заходить в Южную деревню? Он мог бы спуститься вдоль водопада и давным-давно быть дома; эта пропасть в пятьсот метров не представляла собой ничего особенного. Разве Августу не приходилось столько раз прежде стоять на краю самых ужасных пропастей земного шара, и он каждый раз благополучно спускался!

XXVI

Как Август предполагал, так и случилось. Александер скупал до ста голов овец в день; поэтому вскоре на горе собралось большое стадо. В собачьи дни пошёл дождь, и трава стала расти; овцы чувствовали себя отлично и жирели, шерсть росла, никаких несчастий не случалось.

Затем в купле произошёл перерыв: Александеру пришлось заняться ловлей лососей, так как он по-прежнему был на службе у консула. Но он неохотно оставил свою новую профессию: благодаря своему старанию и ловкости он зарабатывал изрядную сумму в день, и Август щедро снабжал его деньгами каждый раз, как он отправлялся из дому. Два дня Александер был занят неводом или в коптильне, потом он приготовил свои ящики с рыбой к отправке и теперь снова мог заняться овцами.

Август был доволен. Его стадо увеличивалось, и цыган Александер каждый вечер честно отчитывался перед ним. Чего же ещё можно было желать? Звезда Августа снова поднималась, и на этот раз он выступал как богач и человек крупного масштаба. Деньги так и текли, тысяча за тысячью, а так как для него было радостью видеть, как развивается дело, то он порешил истратить на овец всё до последнего шиллинга. Словно ему не терпелось поскорей всадить все деньги в предприятие, произвести ими переворот. Если б он случайно не накупил овец, он так же случайно мог купить что-нибудь другое. Если он выиграет на этом деле, - будет прекрасно; если потеряет, то всё же не станет горевать. Ведь это же и есть сама жизнь: купля, продажа, дальше следуют мировая торговля, биржа и банки, - в этом выражается наше время.

Теперь он попал в газету: добряк Давидсен написал о нём в "Сегельфосских известиях". Давидсен был приставлен к банку, и он честно работал в нём, но всё же прежде всего он был редактором своей маленькой благонамеренной газетки. Он с похвалой отозвался об Августе, - об этом добросердечном и сведущем человеке, у которого было достаточно и средств и сердца, чтобы делать добро людям и животным. Все соседние округа приносят Августу глубокую благодарность за то, что он сумел предоставить мелкому скоту обширные пастбища.

Август сделался важным лицом, народ стал здороваться с ним, его стали уважать. По мере того как он стал привыкать к своему богатству, стало уменьшаться его пристрастие к кричащим краскам; он сменил красные рубашки на белые и забросил пёстрый пояс с никелированной пряжкой. Впрочем, Август оставался всё тем же и никогда не мог измениться.

Его старый приятель по карточной игре, вторично крещёный торговец, который присвоил себе его русскую библию, до неприличия низко кланялся ему и хотел непременно занять у него денег. Он получит их обратно через три месяца, он заплатит ему с процентами.

- У меня нет денег, чтобы давать взаймы, - сказал Август, - я трачу их! - И с этими словами он ушёл.

Торговец пошёл за ним. Это противное крещение ничуть не помогло ему: покупатели перестали приходить в его лавчонку и покупали опять у некрещёных купцов.

- Сам видишь, что такое крещение есть наихудшая хула против духа святого.

- Да, да, - согласился торговец.

Но теперь очень уж плохо; жена, дети, надо платить за коммунальные услуги, платить по счёту за верёвки, гвозди и зелёное мыло, он не сможет свести концы с концами. У Августа ничего не было для него, для этой жалкой личности; ведь он ещё в первый вечер, проведенный в его каморке, пробовал хитростью завладеть его новешенькой колодой карт и утащить её домой. Но в конце концов он, конечно, помог ему, спас его, само собой разумеется, но он это сделал так же, как важный капитан бросает матросу десять фунтов стерлингов от своего богатства.

Зато Больдеману, который обратился к нему, он помог с большой охотой. Рабочий Больдеман пришёл к своему старосте и пожаловался, что нотариус Петерсен, Голова-трубой, хочет обмануть его.

- Как же так?

Да так, Больдеман и его товарищи отстроили и зацементировали подвал под новую постройку нотариуса и уже принялись за фундамент, и вдруг приходит Голова-трубой и требует, чтобы всё перестраивали.

- Это уж его дело, - сказал Август.

- Да, но он хочет, чтобы мы сломали всё за те же деньги, - сказал Больдеман.

- Этого не будет! - заявил Август.

Он отправился к Голове-трубой и потребовал разъяснения. Из оправдания нотариуса он смог понять только, что каменщики работали без рисунка, придерживаясь лишь устных указаний, и от этого всё вышло не так.

- А разве у вас не было письменного договора? - спросил Август.

- Нет.

- Но разве вы сами не ходили каждый день на стройку и не следили за тем, что делали каменщики?

- Ходил, но что из того, - отвечал Голова-трубой. - Моя жена заставила их устроить подвал для хранения овощей, и тут же выстроить прачечную и врыть в землю котёл для кипячения белья, и всё такое...

- Все очень нужные вещи в человеческом жильё.

- Да, но они не нужны мне! - воскликнул нотариус. - Это вовсе не человеческое жильё, а учреждение.

Август только рот разинул. Лицо у нотариуса сделалось таким странным, глаза за очками казались совсем дикими.

- Я не понимаю вас, - сказал Август.

Нотариус настаивал:

- Это совершенно ясно: дом мне нужен для банка. Да, для банка. И мне нужен только совсем маленький несгораемый шкафчик для денег. На что мне в таком случае котёл?

Август окончательно запутался:

- Если так...

- Да, и я не хочу никаких подвалов для съестных припасов, и никаких товаров, - они только запачкают мои ассигнации. Пусть нас судят, я не сдамся.

Август почувствовал, что не в состоянии разговаривать долее с этим сумасшедшим, он встал, намереваясь уйти. Нотариус остановил его:

- Я читал о вас в газете. Вы человек с огромными средствами, и у вас блестящая голова. Выслушайте меня, я построю на своём пустыре здание из серого камня и буду принимать на хранение деньги. Это будет самый солидный банк в северной Норвегии, и через несколько месяцев Сегельфосская сберегательная касса не сможет конкурировать со мною. Даже башня будет из серого камня. Подумайте об этом при случае и вкладывайте ко мне хотя бы по десяти тысяч изредка.

- Разве это вас устроит? - отвечал наполовину польщённый Август.

- Сделайте так, поддержите меня для начала! Если хотите, мы заключим письменный договор. Присядьте на минутку! - сказал нотариус и стал искать на своей конторке подходящий листок бумаги.

Но Август не пожелал связываться в тот день: он был занят своей фермой овцеводства.

- Я подумаю об этом, - сказал он. - Вот если вы хотите заключить контракт с вашими каменщиками, то это - другое дело.

- Каменщики! Подумаешь! - фыркнул нотариус. - Пусть они делают, что я хочу.

Безумный человек, - в этом не приходилось сомневаться.

Августу пришлось посоветовать Больдеману и его товарищам прекратить пока работу у нотариуса:

- А чтобы просуществовать это время, возьмите, ребята, вот эти пустяки!

- Да что же это такое? Это уж слишком, староста!

- Дорогие мои товарищи, с вами я делил и радость и горе! - сказал растроганный Август. - И вам не придётся нуждаться, пока я в Сегельфоссе.

Он забежал в банк за деньгами. Дела его шли отлично, великолепно; пусть все знают, как невероятно быстро развивается его дело. В банке был один Давидсен, и этот добряк Давидсен позволил себе заметить что-то - сделать маленький намёк, пожалуй, даже не словами, а скорее интонацией. Консул этого не сделал бы.

Началось с того, что Август сказал просто шутки ради и из снисхождения:

- Вы находите, вероятно, что я слишком много беру денег?

И на это Давидсен не возразил громким хохотом, и не стал уверять, что там, откуда эти деньги пришли, их ещё много осталось, и что Вандербильт не успеет, прежде чем умрёт, истратить все свои миллионы.

Нет, Давидсен имел скорее растерянный и несколько грустный вид, он сказал:

- Но ведь это же ваши деньги!

Консул никогда бы так не сказал. Августа слегка покоробило, и он спросил:

- Консула больше нет здесь?

- Нет, к сожалению, - отвечал Давидсен. - Теперь я один. Но я не пробуду здесь долго: слишком велика ответственность, В первый же раз, как сделаю ошибку, я уйду.

Август: - Но вы ведь не сделали ошибки, выдав мне эти немногие тысячи?

- Нет, конечно, нет! - отвечал Давидсен. Но на всякий случай он ещё раз посмотрел в банковскую книгу и сказал: - Нет, всё правильно.

Консул никогда бы не позволил себе проверять вторично по банковской книге.

- Мне бы нужно было поговорить с консулом, - сказал Август и ушёл.

Августа беспокоило дело с каменщиками. Нотариус Петерсен хочет заставить их работать на себя даром.

- Как посоветует мне консул? Что предпринять? Простите, что я вас беспокою!

Консул отвечал не сразу:

- В этих делах я плохо разбираюсь, или вернее, я ничего, в них не понимаю. Но я думаю, что окружной судья мог бы вам помочь. Мне кажется, что в голове нотариуса Петерсена начинает мутиться. Он писал мне несколько раз и всё просит меня продать ему все долговые обязательства, по которым мне должны, но я ему не ответил. Тогда он несколько дней тому, назад сам явился ко мне в контору и принёс с собой стул, на котором и сидел.

Август не позволил себе засмеяться в присутствии консула, придерживаясь делового тона, и сказал:

- Он придумал выстроить банк на своём пустыре вместо виллы, и теперь заставляет рабочих переделывать весь подвал, а платить за это не хочет.

Консул взглянул на часы:

- Мы ещё застанем судью. Вы поедете со мной?

Хорошо, что Август не одевался больше так пёстро, - его, пожалуй, можно было принять за консула, сидящего в автомобиле рядом с другим консулом: на голове котелок, белый, галстук, пиджак на шёлковой подкладке и белый носовой платок, выглядывающий из кармана. Ему не хватало только жёлтых перчаток.

Они вместе с окружным судьёй обсудили дело. Добиваться чего-либо путём суда слишком долго: разбор дела, отвод, решение, апелляция, новое решение и так далее; рабочим немыслимо начинать эту канитель, надо сделать что-нибудь частным образом. Судья сказал:

- Но вы, консул, и я, мы ничего не добьёмся от нотариуса: выставив его из банка, мы сделались его врагами. Но я думаю, что аптекарь Хольм сможет нам помочь: они старые знакомые, и я много раз присутствовал при том, как они грызлись и жестоко язвили друг друга, но всегда довольно дружески. Что, если бы вы, господа, поговорили с аптекарем?

Они поехали к аптекарю и были встречены серьёзным сообщением:

- Фру Петерсен обратилась вчера к доктору Лунду, пригласила его к своему мужу, который свихнулся. Доктор пришёл потом ко мне, - сказал аптекарь, - мы вместе отправились к нотариусу и долго говорили с ним. В том, что он свихнулся, не могло быть никакого сомнения. Он водил нас на постройку и объяснял, что хочет переделать её в банк. Это здание обойдётся ему в миллион, а подвал он выложит бронированными плитами. Фру ходила вместе с нами, плакала всё время и молилась богу. Мы решили с ней, что нотариусу необходимо съездить на Юг, я уговорю его и поеду с ним. Если эта поездка по морю не поможет, то я устрою его куда-нибудь в клинику.

Консул спросил:

- А вам удастся уговорить его поехать?

- Да, - сказал аптекарь, - мы уже пришли к соглашению, мы поедем за стальными плитами.

- Когда вы выезжаете?

- Сегодня вечером. С пароходом, идущим к югу.

- Жаль каменщиков, которые влипли в такую историю! Они остаются без работы.

Август: - Я предупредил их, чтобы они подождали, а там посмотрим.

- Но разве у них есть средства, чтобы ждать?

- Да, - сказал Август.

Они поехали обратно. Чёрт возьми, как сладко было пересекать город по всем направлениям, сидя с консулом в автомобиле, и самому приподнимать свой котелок, когда консул отвечал на поклоны прохожих! Август сам выразился бы, вероятно, так: совсем другое положение против прежнего.

Возле консульства они вышли из автомобиля.

- Одно к одному, - сказал консул. - Помните, На-все-руки, я рассказывал вам об одном англичанине, который должен был приехать сюда охотиться? Так, может быть, вы помните, что я просил вас также придумать какое-нибудь развлечение для него?

- Я уже думал об этом, - сказал Август. - Когда приезжает лорд?

- Сейчас он в Финмаркене удит лососей, но рыбная ловля скоро будет запрещена. Тогда он и приедет.

- В горном озере водятся форели, - сказал Август.

- Форели? Вот как!

- Да, поэтому, всё-таки можно будет удить рыбу, на муху.

Немного погодя консулу стало ясно, что сообщение Августа имеет огромную важность. Он сказал:

- В горном озере водится форель?

- Отличная форель. Я давно её заприметил.

"В горном озере - форель, и никто этого не знал, - размышлял консул. - Как же она туда попала? Вверх по Сегельфосскому водопаду не могут прыгать даже лососи".

Август объяснил, как всё это вышло: это отец консула давным-давно пустил форель в озеро, это он велел снести туда в двух вёдрах мальков, зародил жизнь в мёртвой воде - и никому не сказал ни слова...

- Откуда вы это знаете?

- Я говорил с человеком, который помогал при этом вашему отцу.

Консул старался не подавать вида, до чего поразило его это сообщение, но он чуть было не всплеснул руками. Они стали разбирать вопрос дальше:

- А разве ловля форелей не будет запрещена?

Но Август умел находить выходы:

- Во-первых, ловля форелей на удочку длится обычно на месяц дольше, чем ловля лососей в море и реках...

- Ну, а этого вполне достаточно, - прервал его консул. - Он не пробудет здесь месяца, самое большее - две недели, потому, что ему надо торопиться домой. А второе - что же?

- А во-вторых, в горном озере ведь не морская форель. Она не поднялась из моря и потому не может быть запрещена.

- Нет, конечно, нет. Но какой дальновидный человек был мой отец!

- Да, и сегельфосский старик тоже так думает. Изучающий и размышляющий человек, - сказал Август.

- Но как же этого никто не знал? - удивлялся консул.

Август: - Его помощник рассказал сам, что обещал отцу вашему молчать. Это должно было оставаться в тайне, чтобы люди не пришли и не выудили форель, пока она ещё не выросла.

- Ну, да. Конечно, это так, отлично придумано. А я был, вероятно, за границей, и отец забыл написать мне об этом. Ведь у него столько было всяких дел: и старостой-то он был, и ещё кем-то.

- Нам нужно будет поднять лодочку на озеро, - сказал Август.

- Да, позаботьтесь об этом, На-все-руки. А если у нас нет подходящей, то выпишите от моего имени.

Удивительно! Постепенно Август чувствовал это - его начинали признавать. Одно к одному: чековая книжка была солидным основанием, новое господское платье делало своё дело, то, что консул начал говорить ему "вы", имело свою ценность, - Август по-прежнему оказывал ему почтение, придерживался дисциплины, но он ничего больше не боялся и не крестился па каждом шагу.

Он осмелился заметить насчёт лодки.

- На яхте есть подходящая лодка.

Консул опешил:

- Когда яхта не будет в порядке, - на тот случай, если она понадобится?

- Яхта-а! - протянул Август. - Если б у меня была яхта, я расстался бы с ней. Не сердитесь, что я говорю вам это.

- Вы бы расстались с ней?

- Такое судно, если понадобится на нем плыть, нужно, чтобы был ветер, а если не будет ветра, то вы опоздаете туда, куда вам надо. Теперь все суда такой величины приводятся в движение мотором, всё равно как ваша собственная моторная лодка.

- Да, - задумчиво сказал консул.

Август продолжал:

- Совершенно не стоит иметь яхту, чтобы ждать, когда пойдёт сельдь. На море теперь столько маленьких пароходов и моторных лодок, и в любое время их можно получить, в то время как яхта лежит без дела и дожидается ветра.

Консул: - Да, то, что вы говорите, На-все-руки, совершенно справедливо, и я подумаю об этом. Сколько стоит моторная шхуна?

- Смотря по величине. Но, может быть, можно поставить мотор на вашу яхту. Она очень старая?

- Этого я не знаю, но я помню её с малых лет.

Да, консул Гордон Тидеман ничего не понимал в яхтах: это ведь не банк, не биржа и не торговые науки. Может быть, он и не знал хорошенько, зачем эта старая посудина лежит у пристани, но он мог бы спросить свою мать.

Он поглядел на часы и спросил:

- Вы куда? Домой?

- Да, пожалуй.

- Тогда садитесь, поедем домой вместе. Мне не терпится рассказать моим дамам, что в горном озере водится форель. А как вы вообще поживаете, На-все-руки?

- Благодарю за участие, живу отлично.

- Это меня очень радует. И как вы сказали, так мы и сделаем: мы возьмём лодку с яхты.

Дома ждал его Александер. Август должен был снабдить его капиталом для очередного похода. Ну что ж, у Августа денег были полны карманы.

- Сколько?

Александер объяснил всё по порядку. Он собирается на этот раз подальше, в соседние деревни: не стоит ходить здесь вокруг города и вылизывать всё дочиста. Он будет отсутствовать несколько дней и купит целую массу овец за раз, целое стадо...

- Итак, сколько же?

- Четыре тысячи, - сказал Александер. - Если у тебя есть.

- Ерунда!

Августу было скорее приятно, что его скупщик рассуждал так широко и действовал в его духе. Целое стадо овец плюс те, что уже ходили в горах, - это будет, пожалуй, первая тысяча. Предприятие развивалось блестящим образом.

Получив деньги, Александер сказал:

- Ты меня не жди в ближайшие дни.

Август только отмахнулся от него. Ему вовсе некогда было ходить и ждать, пока вернётся цыган: для этого он был слишком занят. Прежде всего, он до сих пор ещё не запретит Корнелии провожать кобылу. Это нужно сделать немедленно: ведь так легко может случиться несчастье! Он никогда не простит себе этого.

Пошёл проливной дождь. Август зашёл в сегельфосскую лавку и купил себе зонтик. А так как теперь он имел возможность делать широкие жесты и вести себя, как Вандербильт, то он сказал:

- Дайте мне ещё одни!

С двумя зонтиками отправился он в Южную деревню, а в кармане у него была статья о нём самом.

Никто не вышел из дома Тобиаса и не встретил его и на этот раз, но он на это не обратил внимания. Он был тем, кем был, - человеком, с которым все здоровались и о котором писали в газетах.

- Мир вам! - поздоровался он.

- Спасибо! Милости просим, садитесь.

Август сразу начал с того, что запретил Корнелии провожать кобылу. Он не берёт на себя ответственности.

Её удивление не знало границ, она с открытым ртом глядела на родителей.

- Да, это большая ответственность, - поддакнул Тобиас.

- И я вовсе не желаю, чтобы она тебя искусала и изуродовала или даже убила, Корнелия. Ну, Маттис, как тебе нравится твой новой инструмент?

- Маттис играет и днём и ночью, - сказал на это отец. - Да, уж это подарок, так подарок!

Август: - Я предлагал Корнелии подарок куда лучше, но она отказалась.

Мать строго поглядела на неё и сказала:

- И тебе не стыдно?

- Оставьте меня все в покое! - воскликнула Корнелия и села чесать шерсть.

Август принялся говорить о там, о сём; он был для этого достаточно добр: он мог себе позволить быть снисходительным с упрямой девушкой.

- Теперь, после дождя, есть, небось, пища на пастбище?

- Да, - отвечала мать, теперь у коров опять появилось молоко.

- Я хотел бы показать тебе вот это, - сказал Август и протянул Корнелии газету. - Что ты скажешь на это?

Оказалось, что они уже прочли статью: Беньямин из Северной деревни им показывал её. Разочарованный Август сунул газету в карман и сказал:

- Ну, конечно, в этом нет ничего особенного.

- Как нет? - Тобиас даже головой покачал. - Человек, о котором пишут в газете и всё такое! - И с этими словами Тобиас вышел.

Немного погодя и жена его направилась к двери.

- Зачем ты уходишь, мать? - закричала ей вслед Корнелия. - Всё равно по-другому не будет. Я сказала!

Постыдилась бы! - зашептала в ответ мать.

- А что же ты сказала? - спросил Август. Никакого ответа.

Он настаивал:

- Ты подумала о том, что я говорил тебе в прошлый раз, Корнелия?

- О чём это?

- Ну, если ты не помнишь... Но ведь я же просил тебя стать моей.

- Вы сумасшедший, - сказала она. - Фу! И такой старый!

Это был удар в грудь.

- Но я не старше многих других, - проговорил Август. - И кроме того, со мной дело обстоит так, что я мог бы одеть тебя в бархат и жемчуг!

Но нет, это неудачное самовосхваление ничуть не подействовало на неё, - она слыхала это раньше; да оно не ободрило, на этот раз и его самого.

Он сидел подавленный и жалкий, усы опять задрожали, глаза стали светлыми, как водянистое молоко.

- Я все хожу сюда и хожу сюда, потому что я не могу оставаться дома. Что мне там делать? По ночам я не сплю, а подхожу к окошку и гляжу в эту сторону, к тебе. Но мне нехорошо и дома, и я иду сюда. Не сердись, что я так зачастил к тебе!

- Уж о нас заговорили! - сказала она.

- Как заговорили? Разве не по делу приходил я каждый раз? Смотрел лошадь, покупал овец, обучал Маттиса игре на гармонике, и всё такое! И как бы там ни было, но я не такая личность, чтобы меня стыдились, - снова начал он хвастаться и испортил всё дело. - Так им и скажи от меня. Но само собой разумеется, ты не понимаешь, что я гибну. Но когда ты человек и не спишь, то ты непременно погибнешь. Если спросить себя, жив ли ты, то ты ещё жив, но уже не тот, кем был раньше: тебе не хочется есть, и нигде ты не находишь покоя, против прежнего совсем не то. Я сам не знаю, что со мной случилось. Но я могу снова стать таким же молодым и здоровым, как всякий другой, если ты, Корнелия, захочешь стать моей, ты снова сделаешь меня человеком.

- Нет, об этом уж лучше помолчите. Этого не будет.

- Но я бы хотел попробовать! - сказал он, убитый. - После всего, что было между нами...

- А что такое было между нами?

- Многое. С самого первого раза, как я встретил тебя в городе и ты поглядела на меня. Я почувствовал такую доброту и любовь к тебе, какую никто другой не сможет дать тебе...

Корнелия сложила чесалки и встала. Ей хотелось прекратить всё это. А теперь, когда слова уже не могли выразить его состояния, он схватил её и насильно посадил к себе на колени. Он был стар, но руки у него были мускулистые, она с трудом вырвалась от него и стала посреди комнаты. Всё-таки она была ещё не очень рассержена, никто не смог бы отнестись к этому лучше.

- Теперь вам надо уйти отсюда, - сказала она.

- Ты хочешь, чтобы я ушёл?

- Да, мне надо развести огонь и повесить котёл.

- Ты меня прогоняешь? Слышишь, Маттис, сестра твоя прогоняет меня.

- Нет, я не то хотела сказать.

- А я-то сижу здесь, люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей...

- Да, но я-то вовсе не хочу вас, - сказала Корнелия. - Тут уж ничего не поделаешь.

Конечно, она не прогоняла его прямо, но она навязывала ему решение уйти. В этом не оставалось никакого сомнения. И, собравшись с силами, он против воли дотащился до двери и пустился в странствие. Его ноги словно поскрипывали, он шёл с трудом, шёл, как скелет. Он взял с собой один из зонтиков в сенях, а другой оставил. "Она найдёт его", подумал он.

То же самое и сегодня, каждый раз всё то же самое, ему некуда было податься. Но всё-таки ему удалось заметить, что родители были на его стороне. Это была очень хорошая и радостная вещь. Кто знает, было ли бедному Беньямину так же хорошо в этом отношении? Он в этом сомневался.

Но всё равно Август решил не ходить больше так часто в Южную деревню, чтобы не приобрести привычку преувеличивать. Он этого не хочет. Самое большее он сходит сюда ещё раз, чтобы получить от неё толковый ответ. Это-то она обязана сделать.

По дороге ему приходит в голову мысль о лодке, которую надо поднять на горное озеро. Он влезает на борт яхты, бродит по ней, исследует её основательно и ковыряет её тут и там, чтобы убедиться насколько она прогнила. Вероятно, о ней заботились в прежние годы, когда Теодор Из-лавки владел ею, и теперь, несмотря на небрежное отношение к лодке за последние годы, она смогла бы ещё выдержать мотор.

Август опять поднялся на палубу и отвязал лодку.

Пока он занимался этим, загудел пароход, идущий к югу, и причалил к пристани. На набережной было много народа: аптекарь и нотариус Петерсен, они отправляются в морское путешествие, доктор Лунд сопровождает их. Фру Петерсен тоже пришла и всё время плачет, муж утешает её и говорит, что ему совершенно необходимо ехать, чтобы купить стальные плиты.

Старая Мать тоже тут и, нисколько не стесняясь, на глазах у всех кивает аптекарю. Да будет благословенна она за великое мужество, с которым принимает жизнь! Щадя её, аптекарь почти не смеет кивать ей в ответ. Тогда она подходит к самому краю пристани, и он принуждён ответить ей. Она так красиво улыбается.

XXVII

Через несколько дней к Августу пришли мальчики доктора с запиской от Александера. Но они были до того дики, эти мальчики, что пока Август стоял и читал, они исчезли, и ему не удалось их расспросить.

На записке стояло:

"С правой стороны лошади. Отложи ладонь от крестца и две с половиной ладони от позвоночника. Проткни немного повыше, это не так точно. Вглубь на два вершка. Отто Александер".

Август решил, что это и есть знаменитый прокол лошади, когда у неё вздуется брюхо. Он положил записку в карман и удивился, что получил её таким образом, и что вообще цыган прислал её, а не принёс сам. Что бы это могло означать?

Вечером ему пришли сказать, что Старая Мать хочет поговорить с ним. По правде говоря, он собирался уйти, и по важному делу, но вот Старая Мать прислала за ним.

Она лежала в своей комнате, бледная и тихая, и ждала его.

- Мне нехорошо, - сказала она.

- Почему вам нехорошо? Что с вами?

- У меня рана, На-все-руки. Помоги мне и научи меня, как мне быть.

- Не знаю, сумею ли я. Какая это рана?

- Рана оттого, что я обрезалась. Я не смею позвать доктора, потому что он будет меня выспрашивать. А аптекарь уехал. Уж не уезжал бы этот аптекарь!

- Покажите мне рану, - сказал Август. - Она кровоточит?

- Сейчас нет.

Он откинул одеяло и решительно спустил рубашку, как если бы он был доктор.

- На груди? - воскликнул он. - Как это вас угораздило?

- Ножом. Это было так больно.

Август поглядел на неё:

- Так это был удар ножом?

- Да, удар. Может быть, есть кровоизлияние внутрь?

На это он ничего не ответил, а только сказал:

- Ну, ножик был не особенно велик. Я видал длинные ножи, которые прячут за голенище, а короткие ножи для ношения на боку - это пустяки. Что это у вас лежит сверху?

- Ничего, только тряпка. Я обмыла сначала рану, а потом сверху положила эту тряпку.

- Тряпка вполне годится. Я никогда не употреблял ничего другого, но я могу спросить доктора.

- Вот если б ты это сделал! Но ты, пожалуйста, не говори, как я получила эту рану. Скажи, что я поднималась по лестнице, споткнулась и упала на нож.

- Само собой разумеется, - сказал Август. - Это случилось вчера вечером?

- Да, ночью. Как раз вот у этого окна.

Август головой покачал на это.

- Большая дыра также и на рубашке, как раз спереди, - сказала Старая Мать. - А рубашка совершенно новая.

- А много крови вышло?

- Да, много. Я выстирала потом рубашку, чтобы никто не видел кровь. Никто ничего не знает.

- Мне вас очень жаль, - сказал он.

- Да, я уверена, что тебе жаль меня, На-все-руки, потому что ты всегда был так мил со мной, - отвечала она.

Август почти не отсутствовал, а когда вернулся, попросил позволения взглянуть на рану ещё раз, ухватился за тряпку и разом сорвал её.

- Простите! - сказал он.

- Это очень больно!

- Доктор сказал: сделай так, чтобы рана опять открылась. И потом мне надо влить в неё несколько капель из этого пузырька, - сказал он. - От них почти не будет щипать, а потом станет очень хорошо.

Август влил в рану порядочное количество жидкости, и в ране защипало, защипало самым немилосердным образом. Всё лицо Старой Матери покрылось прозрачными капельками пота, пока длилась самая ужасная боль. Но она не жаловалась, только сжимала дрожащие руки. Под конец он наложил на рану пластырь и сказал:

- Сейчас всё совсем пройдёт, - так велено мне передать.

- Что доктор сказал? О чём он спрашивал?

- Ничего, - я сказал, что беру лекарство для одного из моих дорожных рабочих; а он лечил их и прежде. Они ведь часто бывают совсем не в себе, сердятся, ранят друг друга и всё такое...

Теперь он мог отправиться в поход, который себе наметил, а также выполнить одно важное дело. И он проделал уже часть пути, но когда дошёл до сегельфосской лавки, то увидел, что она закрыта, а ему необходимо было купить там кое-что. Эту вещь он увидел у Старой Матери: чудесное кружево, которое было пришито к её рубашке.

Не оставалось ничего другого, как отложить поход, вернуться домой и размышлять, вернуться домой и ждать, пока пройдёт ночь. Теперь у него было всё, что только есть на земной коре, но не было покоя.

Но были и другие люди, которым тоже было плохо. Утром Старая Мать снова прислала за ним. Ночь была мучительная, сон беспокойный - её мучили кошмары.

- Не сердись на меня, На-все-руки, но не так-то легко быть на моём месте. Хоть бы аптекарь был дома!

Август подумал.

Кнут Гамсун - А жизнь идёт...(Men livet lever). 6 часть., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :