Фенимор Купер
«Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 4 часть.»

"Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 4 часть."

Шекспир: "Гамлет".

По лестнице, между тем, все кто-то поднимался тяжелой поступью, как бы опираясь на костыли. Против той двери, в которую скрылась Сесиль, отворилась другая дверь, и кто-то дружески окликнул Лионеля.

- Да благословит вас Бог, Лионель, и да благословит Он всех нас, потому что мы все в этом так нуждаемся!- говорил Польварт, торопясь подойти к Лионелю, чтобы взят это руку, которую тот протянул. Мне сказал Меритон, что вам лучше, что вам даже совсем хорошо, потому что у вас явился настоящий аппетит. Я по лестнице бежал так, что чуть не сломал себе шею, чтобы только поскорее вас увидать, но дорогой заглянул на минутку в кухню, не спросясь даже у мистрисс Лечмер, чтобы показать её поварихе, как нужно по-настоящему готовить бифштекс, который вам собираются подать. Превосходная это вещь - бифштекс. Питательнейшая пища! Самая полезная после такого долгаго сна! Да благословит вас Бог, Линкольн! Живой блеск ваших тлаз подбадривает мне душу. Он для неё все равно, что кайеннский перец для желудка.

Польварт проговорил все это охрипшим голосом, выпустил руку друга из своей, отвернулся, как бы ища себе стул, провел по глазам рукой, два или три раза откашлянулся и молча сел. Лионель успел заметить в нем большую перемену. Он хогя все еще был тучен, но заметно похудел, а вместо одной из двух ног у него была очень грубо сделанная деревяшка, подбитая железом. Лионель невольно уставился на нее с искренним сочувствием, а Польварт уселся поудобнее в мягкое кресло и сказал, небрежно похлопывая по ней своей тростью:

- На что вы смогрите, Лионель? Вас интересует fruetus belli? Конечно, это далеко не Фидиево произведение, но для Бостона такая штука просто неоценима, потому что не просит ни хлеба, ни тепла.

- Разве американцы все еще теснят город? - спросял Лионель, хватаясь с радостью за повод переменить разговор.- Неужели они серьезно ведут осаду?

- Серьезно ли? Да к нам нет ни откуда никакого подвоза. Все достается с большим трудом. После Чарльстоунского дела к ним приехал из Виргинии их генералиссимус Вашингтон, и с такой помпой, точно у них настоящая армия. С тех пор они стали держаться больше на военный лад, хотя ограничиваются тем, что тревожат нас лишь мелкими стычками и держат в клетке, как голубей.

- Чегь же смотрит Гэдж?

- Гэджа и нет давно. Его сплавили. Теперь командует Вильям Гоу, и он уже успел показать себя мятежникам.

- Тем более, что у него такие помощники, как Клинтон и Бергойн, и такие отборные войска. Еще бы при таких условиях он не удержал за собой позицию.

- Я не знаю такой позиции, майор Линкольн,- воскликнул с живостью Польварт,- которую бы можно было удержать за собой в случае голода.

- Да неужели дошло до этого?

- Я же вам говорю, что нам с суши ничего не доставляют, а на море они организовали корсаров, которые перехватывают то, что нам везут по воде... Ах, вот и Меритон с бифштексом! Ставьте сюда на стол, пододвиньте кресло вашего барина, и мне тоже накройте прибор. Я сегодня очень плохо позавтракал... Бифштекс изжарен очень хорошо: смотрите, Лионель, как брызжет сок из-под ножа. Сейчас здесь не каждый может есть то, что мы едим.

- Вот уж никак не думал, что американцы могут нас довести до такой крайности!

- Но это еще не все. Мы и в топливе нуждаемся: в угле, в дровах. (Мистер Меритон, вам бы следовало потереть слегка эти тарелки чесноком). Вот, когда вы будете выходить из дому, Лионель, вы сами все это увидите и тогда поверите мне. Каждое бревно, плывущее по воде среди льдин, приходится брать с бою и полузамерзшими руками вырывать его у янки. Вы не подумайте, Лионель, что я это жалуюсь или ворчу: мне ведь тепла для тела нужно теперь меньше, чем прежде, на целую ногу, и кормить тело требуется меньше на целый один член.

Лионель печально помолчал и потом сказал: - Польварт, но ведь мы же тогда одержали победу, выбили мятежников из редута, разнесли их в прах.

- Да, разнесли,- отвечал Польварт, беспечно кладя свою деревянную ногу на другую, натуральную, и с грустью на нее глядя.- Но ведь мы при этом сами потеряли полторы тысячи человек (оффициально тысячу сто). Если бы мы тогда действовали умнее, сообразительнее, мы бы пошли в обход неприятельской позиции, а не бросились бы на нее с фронта, не полезли бы прямо быку под рота. Тогда и результаты были бы другие.

- A много тогда помог делу Клингон,- заметил Лионель.- Я нахожу, что Вильям Гоу должен чувствовать к нему большую благодарность.

- Напротив, Гоу с тех пор стал на него коситься за непрошенное вмешательство.

- Сколько, я думаю, наших офицеров убито! Флотский майор Питкэрн пал на моих глазах, незадолго до того, как я сам свалился раненый. Кажется, и наш товарищ Мэк-Фюз тоже убит.

- Да, бедный Мэк-Фюз! - сказал Польварт, отворачивая лицо.- Будь он теперь жив, он бы порадовался, что его курьезный договор с Сетом Седжем приносит нам большую пользу. Этот жадный субъект ухитряется доставлять нам все припасы по условленной цене.

- Удивляюсь, как это ему удается, раз город обложен американцами, как вы говорите? - возразил Лионель.

- О, Седж сумел отлично все устроить, несмотря на осаду. Кажется, он воспользоваися вашим именем для того, чтобы приобрести себе друга между мятежниками. Этот друг доставляет нам от него все необходимое два раза в неделю. Да вы его знаете: это юродивый Джоб Прэй.

- Джоб Прэй! О, помню, помню. Его нельзя забыть, если хоть раз его видел. Прежде он ходил за мной по пятам, но теперь, вероятно, забыл меня. Вон из глаз - вон и из сердца, говорят. Таковы все люди, не он один.

- Вы очень на этот раз ошибаетесь, Лионель. Напротив. Он постоянно справляется о вашем здоровье, и я даже удивляюсь: откуда он бывает относительно вас лучше осведомлен, чем даже я. Прозорливец какой-то. Впрочем, все юродивые бывают такими... Помните наши завтраки и обеды втроем в доме Седжа: вы, я и Мэк-Фюз? A в углу, бывало, сидит этот юродивый и тоже что-нибудь жует... Ах, Мэк, Мэк! Зачем ты умер?

Меритон в это время чистил платье своего барина и, воспользовавшись тем, что тот промолчал на последния слова капитана, осмелился поддержать разговор.

- Да, сэр,- сказал он,- капитан Мэк-Фюз был редкий человек. Немного между гг. офицерами найдется таких, как он.

- А, Меритон, и вы это оценили! - обрадовался Польварт.- Скажите, хорошо ли его схоронили? Хорошо ли отдали ему последний долг? Я, ведь, не знаю, я сам в это время лежал раненый.

- Сэр, его похоронили хорошо. Похороны быля торжественные, великолепные, хоти бы для Лондона впору. Все за его гробом шли, кто не был убит или ранен. Зная его дружбу с моим барином, я сам делал ему последнюю прическу: пригладил усы, обсыпал пудрой волосы на голове. Капитан Мэк-Фюз вышел самым красивым покойником во всем Бостоне.

У Польварта глаза сделались на мокром месте. Он достал носовой платок и громко высморкался, точно труба.

- Да, это утешительно, что его хоть схоронили-то с теми почестями, каких он заслуживал,- сказал он.

- Кортеж был замечательный, сэр,- тоном, соответствующим теме разговора, подтвердил Меритон.- Все мундиры, мундиры, мундиры... Так красиво!.. Вы это мне изволите говорить, сэр?- прибавил он, обращаясь к майору Линкольну.

- Да, вам,- нетерпеливым тоном сказал Лионель.- Снимите скатерть и сходите, узнайте, нет ли мне писем.

Лакей сеичас же ушел, и приятели заговорили на менее мрачную тему.

Впрочем, Лионель больше слушал. Польварт представил ему факты, обрисовавшие политическое и военное положение в колониях. Из этих фактов Лионель ясно увидел, что авторитет английского парламента и престиж короля сошли в Америке почти на нет, и что окончателыиый и бесповоротный разрыв между Георгом III и его америкаискими подданными совершенно неизбежен.

Но вот бой часов в соседней комнате показал Лионелю, что он и так уже провел вне постели больше времени, чем допускало благоразумие. Польварт помог другу лечь в постель и ушел, постукивая по полу деревянной ногой. Каждый этот стук болезненно отзывался в сердце Лионеля.

ГЛАВА XIX.

Богу не угодно, чтобы человек взбирался на небо посредством человеческой мудрости.

Коупер.

Умеренное движение и живительный чистый воздух конца зимы быстро возстановили силы раненаго. В виду слабости Лионеля и своей собственной одноногости Польварт пренебрег армейскими насмешками и приобрел себе дешевый и удобный экипаж, который был в доброе старое время в большом ходу в колениях при общей их непритязательности, Экипаж этот так и назывался попросту томпонг. Запрягать в него стали одну из верховых лошадей Лионеля, которую пришлось довольно долго учить, чтобы она ходила в запряжке. С тех и два друга каждый день аккуратно катались по улицам и окрестностям города или разъезжали с визитами к знакомым и к товарищам, таким же раненым, как и они. Сесиль и Агнеса иногда ездили с ними, но Агнеса всякий раз хмурилась, когда попадался навстречу кто-нибуд из королевских офицеров. Мисс Дайнвор держала себя гораздо миролюбивее, и за это ей всегда попадало от кузины, когда оне оставались вдвоем.

- Мне кажется, Сесиль, вы совершенно забываете о наших бедных соотечественниках, как они страдают в своих жалких жилищах за городом, иначе вы бы не расточали так щедро своих любезностей перед этими армейцами,- сказала ей однажды с большим неудовольствием мисс Дэнфорт, возвратившись с одной из таких прогулок.- Если бы перед вами явился сам главнокомандующий нашей армией, вы бы не могли подарить ему улыбку, очаровательнее той, которой вы наградили сегодня этого сэра Дигби Дента.

- Про свою улыбку я говорить ничего не буду, моя серьезная кузина, но этот сэр Дигби Дент - титулованный джентльмен.

- Джентльмен! Все англичане, на которых красный мундир и эполеты считают себя джентльменами и задирают в колониях нос.

- Я сама рассчитываю со-временем на титул леди и не вижу причины быть невежливой с человеком своего круга.

- Сесиль Дайнвор! - воскликнула Агнеса, сверкнув глазами и женским инстинктом угадывая, на что намекает её кузина.- Не каждый англичанин - Лионель Линкольн.

- Маиор Линкольн даже и не англичанин,- возразила Сесиль, краснеё и улыбаясь.- A вот капитан Польварт - тот, действительно, англичанин.

- О, фи! Этот человек жестоко поплатился за свою ошибку и внушает теперь только сожаление.

- От сожаления один шаг до другого, более нежного чувства, и тогда вы начнете относиться снисходительнее и к другим людям из той же категории.

- Это ко мне не относится. Я могу человека жалеть и в го же время оставаться верной своим принципам.

- Настанет для вас такая минута.

- Никогда! - с жаром воскликнула Агнеса и, сообразив, что хватила через край, прибавила:- Во всяком случае на этом человеке не будет красного мундира.

Сесиль только улыбнулась...

Между тем осада города продолжалась. Впрочем, по существу это была не осада, а только блокада. У американцев, несмотря на захват ими нескольких кораблей и двух фортов на канадской границе, было слишком еще мало военных припасов, чтобы они могли себе позволить роскошь обстрела города. С другой стороны и англичане не забыли, как дорого обошлась им Бенкер-Гилльская победа, и не решалис на вылазку. Впрочем, пушечные выстрелы по временам раздавались, так что к ним успели привыкнуть даже дамские уши.

Прошло еще две недели. В одно прекрасное утро Польварть, по обыкновению, лихо подкатил в томпонге к подъезду дома мистрисс Лечмер, и через несколько минут его деревяшка застучала по коридору, где уже была в сборе остальная компания. Обе прелестные кузины стояли, закутанные в меха так, что видны были только кружевные воротнички, а Лионель принимал на свои плечи шинель из рук Меритона.

- Как! Все уже готовы! - воскликнул Польварт, оглядывая поочередно всю компанию.- Вот и хорошо. Точность - настоящия дрожжи жизни. Верные часы необходимы и гостю, и хозяину, и хозяйскому повару. Мисс Агнеса, ваши глаза сегодня смертоубийственны. Если Гоу желает, чтобы его солдаты были целы, он должен их беречь от вас и не пускать вас в свой латерь.

Глаза Агнесы Дэнфорт сверкали, когда он это говорил, но как только они упали на его деревянную ногу, их взгляд сейчас же смягчился.

- Пусть он лучше сам себя бережет,- сказала она.- Я знаю его слабость.

- Хоть бы раз она сказала мне какую-нибудь колкость с тех пор, как меня вынесля из битвы с оторванной ногой. Жалеет! Щадит! - проговорил Польварт вполголоса Лионелю.- Мы куда же - в церковь едем? - прибавил он.

Ллонель нерешительно подал другу листок бумаги.

- Что такое? - спросил Польварт и прочитал: "Два офицера, раненые в последнем сражении, желают поблагодарить Бога за исцеление".

- Гм! - произнес Польварт.- Два офицера! Один - вы, это я понимаю. A другой кто?

- Я думаю, что мой старый товарищ по школьной скамье.

- Я? - вскричал Польварт, невольно поднимая деревянную ногу и глядя на нее.- Разве вы полагаете, Лионель, что лишиться ноги - это такое счастье, за которое благодарят?

- Могло случиться и хуже.

- Хуже? То есть, лишиться обеих ног? Тогда была бы, по крайности, симметрия.

- У вас есть мать,- продолжал, как будто не слушая, Лионель.- Я уверен, что она помолится, радуясь, что вам это сражение не обошлось дороже.

Польварт три раза кашлянул, поднес руку ко дбу и к глазам, поглядел на уцелевшую ногу и сказал не без волнения в голосе:

- Да, вы правы. Мать не перестанет любить своего сына даже тогда, когда от него останется почти одна окрошка. Прекрасному полу доступно такое великодушное чувство только в известном возрасте, уже после сорока лет. Молодые девушки любят грацию и симметрию.

- Так вы согласны, чтобы Меритон подал эту записку в таком виде, как вы ее прочли?

- Конечно, конечно. Ведь со мной могло случиться то же, что с бедным Мэком. Да, подайте записку от двоих. Одно колено у меня все-таки найдется, чтобы встать на молитву.

Лионель кивнул головой, а капитан повернулся к мисс Дэнфорт и подал ей руку, чтобы вести ее к экипажу. Сесиль взяла под руку майора Линкольна, и все четверо пошли садиться в томпонг.

Это было второе воскресенье по выздоровлении Лионеля. В первое он еще не мог выехать в церковь, потому что был слаб, так что только теперь имел возможность заметить, насколько опустел Бостон. Одни из жителей выбрались из города тайком, другие по полученным пропускам от главнокомандующего, так что в городе было теперь меньше жителей, чем военных.

Подъезжая к королевской церкви, Лионель и его спутники обратили внимание, что военные идут по улице группами, громко разговаривают и хохочут, скандализируя этим горожан, которые шли, напротив, с подобающей степенностью и торжественвостью. Это Лионелю не понравилось. Когда великолепный экипаж остановился у церкви, человек шесть офицеров бросились ке дамам, чтобы помочь им выйти и чтобы превести их через обледенелую паперть. Агнеса холодно отклонила услуги и с двусмысленной улыбкой сказала одному юному офицерику, особенно усердно желавшему ей помочь:

- Мы у себя дома привыкли к климату и отлично умеем ходить по льду. Это опасно только для иностранцев.

С этими словами она поклонилась и торжественно проследовала в церковь, не глядя на офицеров, стоявших шпалерами по обеим сторонам.

Сесиль не была так резка, но и она отклонила предложенную офицерами помощь и прошла в церковь одна. За ними прошли Польварт и Лионель, здороваясь на-ходу с некоторыми товарищами, толпившимися в притворе храма.

Заиграл орган. Группы разговаривающих разошлись, вспомнив, наконец, зачем они тут. Вдруг раздался голос, говоривший в нос и нараспев:

- Горе вам, фарисеи, ибо вы возлюбили председания в синагогах!

Лионель сейчас же узнал этот голос. Он обернулся и в одной из ниш, проделанных в стене, увидал Джоба Прэя, который стоял в ней точно статуя.

- Когда ты, наконец, научишься осторожности? - воскликнул Лионель.- Неужели ты не боишься нашего гнева?

Юродивый не обратил никакого внимания на эти слова. Он был очень бледен и худ и одет грязнее и неряшливее обыкновеннаго. Не глядя на окружающих, он продолжал:

- Горе вам, ибо сами не входите и другим не даете войти.

- Дурак, да ты оглох, что ли? - воскликнул Лионель. Юродивый взглянул в его сторону, и Лионель даже вздрогнул от его взгляда: в нем светилось дикое вдохновение.

- Кто скажет брату своему: рака, тот подлежит синедриону, а кто назовет его безумным, подлежит геенне огневной.

На Лионеля внезапно подействовал вдохновенный вид, с которым юродивый произнес эти евангельские слова, но скоро это прошло, и молодой человек дотронулся до него слегка концом своей палки, приказывая ему выйти за ним.

- Джоб - пророк,- сказал юродивый, и как нарочно в ту же минуту лицо его приняло обычное идиотическое выражение.- Не хорошо бить пророка.- Евреи убивали своих пророков, побивали их камнями.

- Делай, что тебе говорят. Или ты хочешь дождаться, чтобы солдаты добрались до тебя и отдули? Уходи отсюда. Приходи ко мне, когда служба отойдет, я велю одеть тебя в приличное платье, а то ведь на тебе лохмотья, срам смотрет.

- Разве вы никогда не читали хорошей книги? Там сказано: не заботьтесь о том, что вам есть и что пить или во что одеться, ибо всего этого ищут язычники. Старуха Нэб говорит, что когда Джоб умрет, то он пойдет прямо в рай, потому что на земле у него нет ни пищи, ни одежды. Короли носят короны с алмазами, но короли пойдут в преисподнюю.

Идиот замолчал, присел в нише и принялся играть пальцами. Лионель в это время отвернулся, услыхав звон сабель, волочащнхся по земле, и увидал перед собой несколько человек высших офицеров. То был сам главнокомандующий со своим штабом. Они остановились и слушали болтовню Джоба. Майор Линкольн вытянулся и отдал честь, при чем заметил, что у главнокомандующего сильно нахмурены брови.

- Что это за странный субъект? - спросил Гоу.- Как он смеет так непочтительно выражаться о сильных земли?

- Это юродивый, ваше превосходительство,- объяснил Линкольн.- Этот субъект совершенно лишен рассудка. Он ведь не понимает, что говорит, и совершенно не отдает себе отчета, кого он перед собой видить.

- Но ведь это очень опасная пропаганда,- сказал главнокомандующий.- В невеждах она легко может подорвать верность к королю. Можете ли вы, майор Линкольн, поручиться мне за лойяльность вашего странного знакомаго?

Лионель хотел уже ответить довольно резко, но сопровождавший Гоу генерал Бергойн не дал ему на это времени.

- Клянусь крыльями Меркурия, которые у него, говорят, в пятках,- воскликнул он с громким смехом,- я это чучело узнаю! Не правда ли, маиор Линкольн, ведь это он полетел тогда с Коппс-Гилля вниз, когда шло сражение при Бридс-Гилле? Этот самый субъект?

- Вы не ошиблись, сэр, это он,- отвечал, улыбаясь, Лионель.- Через свое юродство он часто попадает в разные переделки.

Бергойн, бывший с генералом под-руку, слегка потянул его вперед, как бы показывая этим, что ему совсем не пристало заниматься таким ничтожеством, но заметив, что генерал все еще хмурился и видимо колебался, он прибавял:

- Несчастный идиот тогда же вдвойне поплатился за свое дурачество: во-первых, свалился с высоты пятидесяти футов, во-вторых, видел победу королевских войск. Я полагаю, что этого наказания для дурака вполне достаточно.

Гоу уступил давлению Бергойна и с полуиронической улыбкой обратился к Линкольну, говоря:

- Все-таки, майор Линкольн, вы позаботьтесь, чтобы ваш знакомый был осторожнее. Таких речей нельзя допускать в осажденном городе. Вы, я думаю, сами понимаете, что значит осадное положение, так что я считаю лишним вам это объяснять... Однако, войдемте в церковь, господа, а то нас там уже, наверное, ждут.

Едва он со своей свитой сделал несколько шагов вперед, как снова раздался звон сабель и шпор. Появился его помощник Клинтон, тоже со свитой. Гоу сейчас же сделал недовольное лицо, с холодной вежливостью ответил на приветствие генерала-соперника и вошел в церковь. Бергойн отстал от него, подлетел к Клинтону и с обычным присутствием духа успел сказать ему несколько льстивых слов по поводу события того дня, с которого зародилась к Клинтону неприязнь в главнокомандующем, так много ему обязанном за своевременную помощь. Клинтон поддался лести и вошел в церковь с самодовольным чувством вместо подобающего христианину смирения. За ним последовали все его адъютанты, секретари и офицеры. Лионель остался опять наедине с идиотом.

Джоб с самого появления главнокомандующего замер в совершенной неподвижности. Глаза его смотрели в одну точку, но не видели ничего. Нижняя челюсть отвисла, придавая его лицу в полном смысле идиотский вид. Всякий сказал бы, что это человек выродившийся, лишенный малейшего проблеска рассудка. Но как только замолкли шаги последнего офицера, идиот успокоился, перестал бояться, встал на ноги и сказал тихо, но с важностью:

- Шел бы он на Проспект, там ему пропишут, что такое закон.

- Упрямый, сбитый с толку дурак! - крикнул Лионель, без церемонии вытаскивая его из ниши. Ты непременно хочешь докричаться до того, чтобы тебя вс полки запороли до смерти?

- Вы обещали Джобу, что гренадеры не будут его трогать, а Джоб взялся за это ходить по вашим поручениям.

- Да, но если ты не научишься держать язык за зубами, то я свое обещание забуду и предоставлю тебя ярости всех гренадеров, какие только есть в городе.

- Кстати, из них теперь осталась только половина, а прочие все перебиты. Джоб слышал, как один из них, самый громадный, ревел, точно настоящий лев: "Ура, королевский ирландский полк"! Но Джоб приложидся из ружья и выстрелил в него.

- Несчастный! - вскричал Лионель, отшатнувшись от юродиваго.- На твоих руках кровь Мэк-Фюза!

- На руках? - не смущаясь, повторил идиот.- Я до него руками не дотрагивался. Он преспокойно издох, как собака, на том месте, где упал.

Лионель совершенно растерялся и стоял в страшном смущении. В это время он услыхал, по стуку деревяшки, что к нему подходит Польварт. Дрожащим от волнения голосом он сказал юродивому:

- Уходи ты отсюда. Ступай к мистрисс Лечмер и скажи... скажи Меритону, чтобы он хорошенько затопил у меня камин.

Джоб тронулся было с места, но сейчас же остановился, поднял глаза на майора и жалобным, умоляющим голосом проговорил:

- Джоб совсем закоченел от холода. У старухи Нэб и у Джоба ничего нет дров и достать нельзя: все забирают солдаты. Позвольте Джобу погреться у вас немного.

Лионель позволил кивком головы и направился к другу. Он сразу догадался, что Польварт слышал если не весь разговор, то во всяком случае часть, и что это на него сильно подействовало.

- Что он такое говорил про Мэк-Фюза? - спросил Польварт, глядя вслед идиоту, который шел по улице, покрытой снегом и льдом.

- Так, одна новая глупость со стороны этого дурака,- отвечал Лионель.- A вы почему не в церкви?

- Я был там и ушел... Этому юродивому вы оказываете свое покровительство, но я боюсь, не черезчур ли вы уж к нему снисходительны. Явился же я сюда по поручению пары чудных голубых глаз, которые вот уже целых полчаса спрашивают у каждого входящего в церковь, почему так долго нет майора Линкольна.

Лионель поблагодарил, принудил себя улыбнуться и вошел с другом в церковь, где занял с ним место на скамье мистрисс Лечмер. Нашедшее на него молитвенное настроение отвлекло его мысли от Джоба и прочих неприятностей. Он слышал окодо себя прерывистое, тяжелое дыхание любимой девушки, стоявшей на коленях в то время, как пастор читал относившиеся к нему лично молитвы, и сам невольно переполнялся чувством признательности к небу. На него сошло приятное успокоение, умиление. Что касается Польварта, то он далеко не получил от молитвы такого утешения, как его друг, а когда ему пришлось вставать с колен, он раскашлялся на всю церковь и так настучал и нагремел своей дервевяшкой, что обратил на себя внимание решительно всех молящихся.

Пастор оказался человеком с большим тактом и не стал утомлять внимания генералитета образцами своего красноречия. Одна минута ушла на произнесение священного текста с достодолжным выражением. Три минуты на вступление. Десять минут потребовалось на изложение двух основных пунктов проповеди и четыре с половиной минуты на заключение. У всей паствы были довольные лица: очевидно проповедь понравилась и краткостью, и ортодоксальным содержанием.

Когда все подходили благодарить пастора и пожимали ему руку, Польварт, расхваливая во всех отношениях его проповедь, между прочим откровенно признал за ней и то достоинство, что она была восхитительно коротка.

ГЛАВА XX.

Ну, моя Вильфрида, пусть не тревожит тебя что-либо такое, что может повредить любви. Пусть ничем не задерживается благословение небесное. Отбрось всякое сомнение и всякий страх.

Может быть, и к лучшему было то, что мистрисс Лечмер за все это время, когда расцветало счастье Лионеля и Сесили, ни разу не появлялась на сцене. В тот самый день, когда Лионелю сделали операцию, и выяснился благоприятный исход, мистрисс Лечмер, на радостях, так быстро побежала к себе в комнату, что на лестнице зацепилась за собственное платье, упала и сильно расшиблась. Такое падение было бы тяжело даже и для женщины гораздо её моложе. У неё сделалось опасное местное воспаление, так что пришлось уложить ее в постель, с которой она до сих пор еще не вставала.

Возвратившись из церкви, Сесиль и Агнеса прямо прошли на половину больной, Польварт уехал к себе на квартиру, а Лионель остался один в отделанной резьбою гостиной. Несколько минут он ходил по ней из угла в угол, размышляя о сцене у входа в церковь и безотчетно взглядывая порою на резные украшения по дереву, среди которых фигурировал на почетном месте его фамильный герб. Но вот послышались легкие шаги, и в комнату почти в ту же минуту вошла мисс Дайнвор.

- Надеюсь, что мистрисс Лечмер теперь лучше? - спросил он, ведя ее под руку к дивану и сам садясь рядом с ней.

- Ей настолько лучше, что она решилась даже на свидание с вами,- ответила Сесиль.- Знаете, Лионель, бабушка принимает в вас необыкновенное сердечное участие. Как уж она была больна, насилу выздоровела, а между тем каждый день, через силу, справлялась о вашем здоровье. Когда являлся доктор, она отказывалась говорить с ним о собственной болезни, пока тот не расскажет ей подробно о ходе вашей.

Сесиль, рассказывая это, даже заплакала, и её личико потемнело.

- Мне кажется, я этим обязан вам. Соединяя свою судьбу с вашей, я становлюсь, конечно, гораздо дороже для мистрис Лечмер. Вы, конечно, ей все сказали?

- Могло ли быть иначе? Но только я сказала в самое последнее время, уже после того, как явилась полная надежда на ваше выздоровление. То есть, я просто дала ей прочитать ваше письмо, а до тех пор держала его в секрете. Она... она одобряет его, Лионель.

- Значит, я не получу отказа?

- О, Лионель!.. Ведь она на вас смотрит, как на главу своей фамилии, и даже пристрастна к вам.

- И вы разрешаете мне попросить ее, чтобы свадьба состоялась безотлагательно?

- Как, в такое печальное, тяжелое время? Не успели колокола отзвонить на похоронах вашего товарища, и друга, как вы уже хотите, чтобы они звонили на вашей свадьбе?

- Время тяжелое, вы правы, и потому нужно особенно торопиться. Гоу, несомненно, скоро приступит к решительным действиям. Вам нужна будет опора и покровительство, а ваша бабушка уже так стара и так слаба. Я надеюсь, Сесиль, что вы не откажетесь принять от меня теперь же эту опору и это покровительство. Позвольте мне переговорить с вашей бабушкой.

Сесиль ничего не сказала. Она только молча, улыбаясь сквозь слезы, подала ему свою руку.

- Так пойдемте же сейчас к мистриссь Лечмер! Вы сами сказали, что она меня ждет.

Сесиль позволила Лионелю взять ее под руку, и он повел ее через весь дом в комнату мистрисс Лечмер. К этой комнате он подходил очень неохотно. Ему вспоминалась сцена в жилище старухя Нэб, приходили в голову все прежния подозрения... Но дело нужно было кончить ради любимого, дорогого существа, и он отогнал от себя прочь все неприятные мысли.

Слабый, болезненный вид мистрисс Лечмер сильно разжалобил Лионеля, который кстати тут же припомнил, что она, в сущности, через него и больна. Поэтому он заговорил с теткой не только сердечно, но и с чувством, очень похожим на благодарность. Мистрисс Леямер была больна уже несколько недель. Ея лицо, и без тoro поблекшее от старости, сильно изменилось от болезни, похудело и побледнело, но выражение было спокойное и довольное. Молодых людей она встретила с необыкновенно ласковой улыбкой, придавшей особенную выразительность её бледным, исхудалым чертам.

- Со стороны больного верх любезности, когда он навещает тех, кто здоров, кузен Лионель,- сказала она, подавая ему высохшую руку.- Мое нездоровье совсем пустяки в сравнении с вашими ужасными ранами, заставившими меня дрожать за вашу жизнь.

- Желаю, чтобы вы выздоровели так же основательно, как и я,- отвечал Лионель, дружески пожимая её руку.- Я никогда не забуду, что единственной причиной вашей болезни была тревога за меня.

- Не будем об этом говорить. Вполне естественно тревожиться за тех, кого любишь. Я дожила до вашего выздоровиения, доживу, Бог даст, и до подавления этого несчастного возстания.

Она остановилась, поглядела с улыбкой на молоденькую парочку, стоявшую у её постели, и прибавила:

- Сесиль мне все рассказала, майор Линкольн.

- Нет, еще не все, дорогая мистрисс Лечмер,- перебил Лионель,- и я надеюсь, что вы меня поддержите в моих притязаниях.

- В ваших притязаниях! Как вы скромно выражаетесь, кузен Лионель. Это слово к вам совсем не подходит. Принимая во внимание ваше происхождение, ваше воспитание, ваши личные качества, ваше крупное состояние - у вас не притязания, а права. Сесиль, пройди в мою библиотеку; там в письменном столе есть потайной ящичек, а в ящике лежит небольшая бумажка с твоим именем. Прочти ее, милое дитя, и потом принеси мне сюда.

Мистрисс Лечмер знаком пригласила Лионеля садиться, и как только за Сесилью затворилась дверь, старая леди возобновила разговор.

- У нас с вами будет разговор деловой,- сказала она,- поэтому я нарочно ее удалила. Она только конфузилась бы. В чем вы ищите моей поддержки?

- Я пришел проспть у вас последнего и самого крупного подарка.

- Моей внучки, да? Лионель, говорите все без малейшего стеснения. Вспомните, что ведь я тоже рожденная Линкольн. Мы должны говорить друг с другом совершенно откровенно.

- Я указал мисс Дайнвор на опасности, которыми мы окружены, на критическое положение в стране, и выразил желание как можно скорее, даже безотлагательно, обвенчаться.

- Что же Сесиль?

- Она сказала, что поступит так, как скажете вы.

Мистрисс Лечмер несколько минут не отвечала, собираясь с мыслями. На её лице отражалось сильное душевное волнение, но это волнение далеко не означало неудовольствия, потому что в её глазах сияла радость. Однако, она понемногу успокоилась. Ея обычно жесткий взгляд затуманился слезами, и когда она заговорила, её голос зазвучал непривычными для слуха Лионеля мягкими нотами.

- Добрая, кроткая, послушная девушка эта моя Сесиль. Майор Линкольнь, она не принесет вам ни большого состояния, ни нового блеска для вашего громкого имени, но зато вы в ней получите такое нежное, простое и добродетельное сердце, в котором не зарождалось до сих пор ни одной сколько-нибудь нечистой мысли. A я думаю, что вы это всему предпочтете.

- Поверьте, тетушка, что она через это для меня еще дороже! - воскликнул Лионель, покидая всякую сдержанность и окончательно растрогивая жесткое сердце мистрисс Лечмер.- Никаких денег, никакого имени мне не нужно. Отдайте мне только ее самое. Мне моя Сесиль дороже всего на свете.

- Я ведь говорила только относительно, майор Линкольн. Дочь полковника Дайнвора, внучка виконта Кардоннеля ни для кого не может быть дурной партией, а наследница Джона Лечмера далеко не бесприданница. Когда Сесиль сделается леди Линкольн, ей не придется прятать герб своих предков под кровавой рукой (Кровавая рука изображается поверх щита всех баронетских гербов.) на гербовом щите своего мужа.

- Боже сохрани! Что вы говорите! Пусть эти гербы как можно дольше не соединяются!

- Значит, я вас не так поняла? Разве вы не просили меня ускорить вашу свадьбу с Сесилью?

- Не в том дело, дорогая леди, но ведь глава моей фамилии еще жив, и я постоянно молю Бога о том, чтобы он жил как можно дольше и пользовался полным рассудком и физическим здоровьем.

Мистрисс Лечмер кинула на племянника блуждающий взгляд, провела рукой по лбу и по глазам и невольно вздрогнула всем своим ослабевшим телом.

- Ваша правда, мой юный кузен,- сказала она, наконец, силясь улыбнуться. - Вместе с телом у меня ослабела и память. Воображение унесло меня в далекое былое. Вы мне очень напоминаете вашего отца, а Сесиль - мою так рано умершую Агнесу. Агнеса была моя дочь. Бог, наверное, простил ей её грехи за молитвы матери.

Лионель изумился той энергии, с которой проговорила все это мистрисс Лечмер. Он даже отодвинулся немного назад. Бледные щеки его тетки покрылись легким румянцем. Она крепко сжала обе свои руки и откинулась на подушку. Из глаз одна за другой показались слезы и медленно покатились по исхудалым щекам. Лионель взялся было за сонетку, но его остановил выразительный взгляд старой леди.

- Мне уже гораздо лучше,- сказала она.- Пододвиньте только ко мне вот тот стакан, что около вас.

В стакане было укрепляющее питье. Мистрисс Лечмер отпила немного и вскоре же успокоилась вполне. Черты лица приняли обычное холодное, а глаза обычное жесткое выражение, как будто ничего и не было.

- Видите, майор Линкольн,- сказана она, - насколько пожилые людя труднее молодых переносят болезни и насколько медленнее поправляются. Но вернемся к более интересному предмету. Я не только охотно даю свое согласие, но сама жду, не дождусь той минуты, когда вы обвенчаетесь с моей внучкой. Я не решалась даже надеяться на такое счастье, а теперь оно готовится озарить закат моей жизни.

- Тогда зачем же откладывать, дорогая тетушка? Время теперь у нас критическое, никто не может сказать, что будет завтра. Нельзя ручаться ни за один день. Вдруг завтра объявят поход - тогда какая уж может быть свадьба?

Мистрисс Лечмер подумала с минуту и сказала:

- Сегодня у нас воскресенье. В нашей провинции все очень религиозны и придерживаиотся доброго обычая венчаться по воскресным дням, которые посвящены Господу. Выбирайте и решайте - или сегодня или в следующее воскресенье через неделю.

При всем своем нетерпении Лионель был несколько удивлен первым предложением тетки, но гордость не позволила ему колебаться даже одной минуты, и он отвечал:

- В таком случае уж позвольте сегодня, если мисс Дайнвор ничего не имеет против.

- Вот она сама пришла и может ответить. Сесиль, дитя мое, я обещала майору Линкольну, что ты сегодня будешь с ним обвенчана.

Мисс Дайнвор, дошедшая до середины комнаты, разом остановилась и застыла, точно прелестная статуя, в позе удивления и даже огорчения. Она то бледнела, то краснела, с ужасающей быстротои меняясь в лице; руки её дрожали; бумага, которую она держала, упала на паркет. Ноги её словно приросли к полу.

- Сегодня! - проговорила она едва слышным голосом.- Вы сказали: сегодня?

- Да, дитя мое, сегодня.

- Что же это вы так удивились и встревожились, Сесиль? - сказал Лионель, подводя ее к креслу.- Вы ведь знаете, какие опасности нас окружают, и вы же сами признались в своих чувствах ко мне. Подумайте, пожалуйста, сами: зима проходит, с первою же оттепелью могут наступить события, которые все у нас перевернут.

- Все это имеет большое значение в ваших глазах, майор Линкольн,- заговорила мистрисс Лечмер,- но у меня есть причины еще важнее. Я знаю, как опасны всякие такие отсрочки сами по себе. Вы оба молоды, вы оба хорошие люди, для чего вам откладывать свое счастье? Сесиль, если ты меня любишь, если ты хоть сколько-нибудь меня уважаешь, то сегодня же обвенчаешься с ним.

- Бабушка, дайте мне опомниться, дайте придти в себя. Ведь это так для меня все ново и важно, майор Линкольн! Будьте уж великодушны до конца, а не наполовину только. Я полагаюсь на вашу доброту.

Прежде, чем Лионель успел ответить, мистрисс Лечмер сказала:

- Это не он просит, это я прошу.

Мисс Дайнвор быстро встала, как бы затронутая в своих щекотливых чувствах, и с печальной улыбкой сказала жениху.

- Бабушка очень ослабела от болезни и сделалась боязлива душой. Извините меня. Мне хочется на одну минуту остаться с ней наедине.

- Хорошо, Сесиль, я уйду,- сказал Лионель.- Но если я ничего не говорю, то только из боязни не угодить вам. Пожалуйста, не приписывайте моего молчания какой-нибудь другой причине.

Сесиль бросила на него благодарный взгляд, и он сейчас же удалился в свою комнату. Полчаса показались Лионелю за полвека. Вошел Меритон и доложил, что его приглашает к себе мистрисс Лечмер.

С первого же взгляда Лионеля понял, что его дело выиграно. Тетка лежала на подушках с выражением сама-то полного эгоистического удовольствия на суровом лице. Ему даже стало почти жаль, что она добилась своего. Но когда он взглянул на Сесиль и встретил её робкий взгляд, отуманенный слезами, он забыл все на свете. Он знал, что Сесиль отдается ему не против своего желания, а каким соображениям она уступала, соглашаясь ускорить свадьбу, это в его глазах было неважно.

- Стараюсь угадать свою судьбу и ободряюсь надеждой только на вашу доброту,- сказал он, подходя к ней.- Знаю, что сам по себе не имею никакого права на снисхождение.

- С моей стороны, может быть, и вправду было ребячеством, Лионель,- сказала Сесиль, улыбаясь сквозь слезы,- что я колебалась из-за нескольких дней, когда уже все равно решилась посвятить всю свою жизнь на то, чтобы сделать вас счастливым. Моя бабушка желает, чтобы я немедленно отдала себя под ваше покровительство.

- Значит, сегодня вечером мы соединимся с вами на всю жизнь.

- Если только вы сами этого хотите, и если нет никаких препятствий...

- Препятствий не мониет быть никаких,- возразил Лионель.- В колониях, на наше счастье, брачные формальности очепь просты, а согласие тех, кто на нас имеет права, у нас есть.

- Идите же, дети мои, займитесь приготовлениями,- сказала мистрисс Лечмер.- Я уверена, что ваш брак будет счастлив.

Лионель пожал руку своей возлюбленной и ушел, а Сесиль со слезами кинулась на грудь своей бабушке. Мистрисс Лечмер прижала внучку к своему сердцу, но посторонний наблюдатель мог бы заметить, что в её глазах светилось не умиление, как можно бы было ожидать, а горделивое торжество.

ГЛАВА XXI.

Покороче, брат Фрэнсис, покороче. Только самое необходимое из обряда венчания!

Шекспир: "Много шума из-за пустяков".

Майор Линкольн был совершенно прав: в Массачусетсе браки совершались в то время почти без всяких предварительных формальностей. Однако, Сесиль, принадлежа к англиканской церкви, любила её торжественные обряды и держалась за них. Многие протестанты венчались даже не в церкви, а у себя на дому, но мисс Дайнвор ни за чтобы так не согласилась. Она желала произнести свои обеты не иначе, как пред алтарем, перед которым привыкла молиться. Мистрисс Лечмер с своей стороны заявила, что она все равно не сможет встать с постели, даже если венчанье будет назначено на дому, и потому нет никакого основания венчаться не в церкви, тем более, что этого желает Сесиль. Но, желая венчаться непременно в церкви, Сесиль в то же время страшно боялась, что там ее окружит любопытная, надоедливая толпа. Чтобы согласовать одно с другим, необходимо было назначить свадьбу попозднее вечером и никому про нее не говорить.

Сесиль посвятила в секрет только свою кузину. Так как все делалось наспех и втайне, то и не было надобности в особенных приготовлениях. Сесиль окончила их быстро и если не без волнения, то и без всякой помехи.

У Лионеля было дела побольше. Он знал, что при малейшем слухе соберется несносная толпа, и решил дождаться вечерней темноты. Чтобы заранее устранить все препятствия, он послал Меритбна к пастору с просьбой назначить сегодня вечером час, когда майор Линкольн может застать его дома. Доктор богословия Ляйтерджи велел ответить, что после девяти часов он освободится от всех воскресных служб и с удовольствием его примет. Оставалось только назначить час для свадьбы. Лионель предложил Сесили быть в церкви в десять часов.

Опасаясь нескромности капитана Польварта, майор сказал ему только, что он сегодня вечером будет венчаться и просит его пораньше явиться на Тремонт-Стрит, чтобы проводить невесту к венцу. Всей прислуге были даны соответствующия инструкции, и все приготовлено было так, чтобы не встретилсь ни малейшего затруднения.

В начале вечера небольшой кружок на Тремонт-Стрите собрался, по обыкновению, за легкой вечерней закуской, которая была тогда в обычае в колониях. Хозяйничала Сесиль. Она была очень бледна и порою не могла скрывать своего волнения. Агнеса молча наблюдала за всеми, но её глубокий, выразительный взгляд показывал, какого она мнения о такой торопливости и таинственности.

- Если бы я была суеверна, Линкольн,- сказала Сесиль,- я бы сочла этот снег и этот ветер за дурное предзнаменование и не поехала бы в церковь.

- Еще время не ушло, Сесиль,- отвечал Лионель.- Я поступил, как осторожный главнокомандующий: обезпечил за нами путь отступления. Мы можем пойти и вперед, и назад, как угодно.

- Неужели вы испугались такого ничтожного противника, как я? - спросила она с улыбкой.

- Я подразумевал только возможную перемену места венчания. Я боюсь за вас, как вы выедете из дома в такую мятель?

- Ничего. Я не желаю откладывать свадьбу и не согласна венчаться иначе, как в церкви.

- Вы напрасно беспокоитесь по поводу мятели,- вмешалась Агнеса. - Бостонкам мятели не страшны, мы привыкли к ним. Помните, Сесиль, как мы с вами еще девочками катались в санях с Бикон-Гилля в погоду хуже этой?

- В десять лет, Агнеса, можно себе позволить то, чего нельзя в двадцать.

- Помилуй Бог! Она уже говорит, точно почтенная мать семейства! - воскликнула Агнеса, поднимая к небу глаза и в комическом восхищении складывая руки.- Ну, что ж, закутайте ее хорошенько, майор Линкольн. Приготовьте ей побольше шуб и всяких плащей и одеял.

Лионель ответил какой-то шуткой, завязался веселый разговор. Тем временем подъехал Польварт.. Он был при всем параде и выражением лица старался показать, что ему все известно о готовящемся важном событии. Приезд капнтана напомнил Лионелю, что час уже поздний, и он сообщил другу про свой план.

В десять часов, Польварт должен был в открытых санях отвезти обеих дам в королевскую капеллу, до которой от Тремонт-Стрита было рукой подать, а Лионель и пастор должны были их там встретить. Предложив изумленному капитану обратиться за дальнейшими справками к Меритону, Лионель сказал несколько ободрительных слов Сесилит поглядел на свои часы, взял шляпу, оделся и ушел.

Сесиль пошла сделать кое-какие перемены в своем туалете, а Польварт остался выспрашивать у Агнесы объяснений. Тем временем майор Линкольн шел по пустынным улицам к доктору богословия Ляйтерджи. Идти приходилось по глубокому снегу, но сильный и легкий на ходу молодой майор несся быстро и, дойдя до дверей пасторского дома, по своим часам убедился, что нисколько же опоздал.

Почтенный пастор сидел у себя в кабинете в огромном глубоком кресле у камина. Перед ним стояла кружка какого-то питья из сидра с имбирем и всевозможными специями. Этим питьем он вознаграждал себя за воскресное утомление. Вместо давечнего громадного, великолепного наряда на нем была бархатная шапочка, башмаки были расшнурованы, и пятки спущены. Видно было, что человек отдыхает. Около него лежала на столе совсем набитая, но не закуренная трубка - из уважения к ожидаемому важному гостю.

Майора Линкольна пастор уже знал немного. Вновь знакомиться не приходилось. Гость сел около пастора и молчал, испытывая небольшое смущение, а доктор богословия смотрел на него и удивлялся, зачем бы это он мог понадобиться так экстренно члену парламента и наследнику десяти тысяч годового дохода.

Наковед, Лионель собрался с мыслями и изложил пастору суть дела. Доктор Ляйтерджи выслушал с удивлением, безотчетно взял трубку, закурил ее и принялся пускать огромные клубы дыма.

- Венчаться!.. Непременно в церкви!.. И уже после вечерней службы!- бормотал он негромко между отдельными затяжками.- Разумеется, майор Линкольн, венчать своих прихожан - это одна из моих обязанностей...

- Я знаю, сэр, что моя просьба не совсем обычна и своевременна, и потому беру на себя заботу о том, чтобы ваши интересы не потерпели ущерба.

С этими словами Лионель достал из кармана туго набитый кошелек и деликатно выложил на стол целую стопку золотых монет рядом с футляром от серебряных очков пастора, как бы оттеняя этим разницу в цене того и другого металла.

Доктер Ляйтерджи с серьезным видом поклонился головой в знак благодарности и незаметно выпустил дым в противоположную сторону, чтобы он не застилал от него вида блестящего золота. Вместе с тем он натянул пятку одного из своих башмаков и заботливо взглянул в окно, какая погода.

- Отчего бы не совершить обряд на дому у мистрисс Лечмер? - спросил он.- Мисс Дайнвор особа деликатная, в храме холодно; я боюсь, как бы это ей не сделало вреда.

- Она желает венчаться непременно в храме, сэр, перед алтарем. Вы понимаете, что я никак не могу отказать ей в этой просьбе.

- Желание похвальное, весьма похвальное, но я полагаю, что ей известна разница между храмом временным и храмом духовным. В колониях, майор Линкольн, законы о браке предоставляют людям большую свободу... Скажу даже: опасную свободу.

- Но так как эти законы создали не мы с вами и изменить их не властны, то я надеюсь, что вы разрешите мне воспользоваться ими при всем их несовершенстве?

- Разумеется. Венчать браки, крестить, хоронить - моя обязанность. Даже, можно сказать, главнейшая обязанность. Позвольте, майор, предложить вам отведать этого напитка. В колониях мы его зовем "самсон". Лучше нет друга в долгие зимние вечера.

- Напиток вполне заслужил свое название,- сказал Лионель, отпив немного. - Его главное свойство - страшная крепость.

Считая дело решенным, Лионель сказал несколько слов насчет часа, когда пастору придется пожаловать в церковь. Доктор богословия сделал еще несколько возражений по поводу венчания в церкви, но Лионель все их опроверг. Тогда он заявил, что в церкви все огни погашены, и что церковник заболел, повидимому, оспой, которая свирепствует в городе.

- Я беру на себя все устроить,- сказал Лионель,- у нас времени еще почти целый час. Церковника я вам найду.

Доктор богословия вынужден был согласиться на все. Нельзя же было даром брать деньги, а он уже решил их взять.

Лионель вышел на улицу, надеясь встретить какого-нибудь солдата и попросить его принять на себя обязанности церковника на полчаса. Но на улице никого не было. В такую погоду все сидели дома. Вдруг он увидал человека, присевшего у стены старого магазина с башнями, о котором в этом рассказе часто упоминалось. Человек жадно глодал кость, которую ему кто-то уделид, должно быть, от своей скудной трапезы. При виде это-то несчастного Лионель совсем забыл, зачем он вышел на улицу, и ласково сказал ему:

- Здесь вам холодно утолять свой голод, приятель.

Не переставая глодать кость, спрошенный отвечал с мрачным, недовольным видом:

- Король может не пустить корабли в Бостон, а холода не впустить не может.

- Да это Джоб Прэй! - воскликнул Лионель.- Пойдем со мной, юноша, я тебя накормлю лучше и дам погреться. Только скажи мне сперва: твоя мать может дать мне фонарь?

- В магазин вам сегодня нельзя входить,- отвечал Джоб решительным тоном.

- A не можешь ли ты купить фонарь где-нибудь тут по соседству?

- Можно вот в этом доме,- отвечал Джоб, указывая на окна, в которых был виден слабый свет.

- Так вот тебе денег. Сходи, купи.

Джобу, видимо, очень не хотелось идти.

- Ну же, иди, юноша, я не могу ни минуты ждать. A сдачу, какая будет, всю себе возьми.

- Джоб пойдет, но только вы позвольте ему купить пищи для Нэб на остаток от этих денег.

- Да я же тебе сказал: бери, покупай, что тебе нужно. Я тебе обещаю, что ни ты, ни твоя мать не будете больше нуждаться ни в одежде, ни в пище.

- Джоб голоден. Говорят, для старых людей голод еще тяжелее, чем для молодых. Как вы думаете, король знает, что такое голод и холод?

- Не знаю, мой друг, но я уверен, что если бы он встретил такого страдальца, как ты, то он сейчас же бы ему помог. Иди же, купи чего-нибудь съестного.

Через несколько минут Лионель увидал, что Джоб выходить из дома, в который он велел ему сбегать, и несет в руках фонарь.

- Надеюсь, что ты не забыл купить себе чего-нибудь поесть? - спросил Лионель.

- Джоб надеется, что он не схватил себе заразу,- отвечал юродивый, с жадностью поедая маленький ломтик хлеба.

- Заразу? Какую заразу?

- Чуму. В этом доме все больны чумой.

- Не оспой ли, Джоб? В городе не чума, а оспа.

- Да. Одни ее называют оспой, другие заразой, а это попросту чума. Король не впускает провизию в Бостон, а чумы и холода не мог не впустить.

- Надеюсь, что я тебя не подвел под заражение, Джоб. Я не знал. Что ты мне раньше не сказал? Я бы тебя не послал. Я бы сам пошел, потому что не боюсь заразы: мне оспа привита еще в детстве.

Джоб ничего не ответил. У него истощился весь запас мыслей по этому вопросу. Они пошли вместе. Через несколько времени Джоб спросил, куда они идут.

- В королевскую капеллу,- отвечал Лионель.- Ты мне будешь там нужен.

ГЛАВА XXII.

Удались! Ты слишком похож на духа Банко!

Шекспир: "Макбет".

Войдя в королевскую церковь, Лионель с удовольствием заметил, что в ней не холодно, что она еще не успела остыть после воскресных служб. Джоб развел новый огонь в печах, зная, где лежат дрова. От фонаря зажгли свечи, и церковь осветилась. Когда все приготовления были окончены, Лионель сел на скамейку, а Джоб пристроился у одной из затопленных им печей и крепко заснул под влиянием охватившего его тепла после испытаиного им сильного холода.

Мысли Лионеля были в каком-то разброде. Как ни старался он их собрать, ничего не выходило. Он встал, подошел к окну, посмотрел на улицу, по которой мела метель, и вернулся на прежнее место. При мерцании свечей ему везде мерещились какия-то странные тени, и было жутко. Он снова встал и обошел всю церковь, заглянул за каждую колонну. Никого нигде не было. Только его собственные шаги с глухой гулкостью раздавались на всю церковь.

Лионель вернулся к печке и, желая услыхать хоть чей-нибудь человеческий голос, дотронулся до Джоба ногой, чтобы разбудить его. Тот сейчас же проснулся, как человек с издерганными нервами,

- Ты сегодня какой-то кислый, Джоб,- сказал Лионель, стараясь скрыть свою слабость под маской веселости.- Что же ты не спросишь, зачем я сюда пришел?

- Бостонцы любят свои храмы,- отвечал юродивый.

- Но по ночам они больше любят все-таки свои постели.

- Джоб любит есть и любит тепло.

- И поспать любит, как видно.

- Да. Спать хорошо. Джоб не чувствует голода, когда спит.

Лионель помолчал, тронутый этим наивным бессознательным выражением со стороны Джоба своих страданий. Потом он продолжал:

- Я жду сюда пастора, двух дам и капитана Польварта.

- Я дюблю капитана Польварта. У нето всегда много съестного.

- Ты только и думаешь об еде.

- Бог создал голод. Он создал и пищу. Но кородь всю пищу отдает своим прожорливым красномундирникам.

- Слушай внимательно, что я тебе буду говорить. Одна из дам, которые сюда приедут, мисс Дайнвор. Ты знаешь мисс Дайнвор? Красавицу?

Красота мисс Дайнвор не имела никакой цены в глазах юродиваго. Он апатично глядел на Лионеля.

- Ну, конечно, Джоб, ты должен ее знать. Она тебя столько раз дарила и вещами, и деньгами.

- Знаю. Мистрисс Лечмер её бабушка..

Это обстоятельство было в глазах Лионеля наименьшей рекомендацией для Сесили. Он помолчал и сказал:

- Дело не в том, кто её бабушка, а в том, что она сегодня сделается моей женой. Ты будешь свидетелем нашего брака, потом загасишь свечи, закроешь печи и отнесешь ключ от церкви доктору Ляйтерджи. Завтра утром придешь ко мне и получишь от меня вознаграждение.

Юродивый вдруг встал, принял какой-то странно-важный вид и проговорил:

- Стало быть, майор Линкольн жеиится и пригдашает меня к себе на свадьбу? Теперь Нэб сколько угодно может проповедовать против гордости и тщеславия. Теперь она, что ни говори, а кровь есть кровь, и плоть есть плоть.

В глазах юродивого мелькнул при этом проблеск рассудка, так что Лионель попросил, чтобы он объяснил свои сюва. Но мысли юродивого сейчас же опять вошли в свои тесные рамки, и он не отвечал ничего. В это время у входа в церковь послышался шум. Отворилась дверь, и вошел доктор Ляйтерджи, закутанный в плащ и весь занесенный снегом. Лионель встретил его и провел к тому месту, где сам сидел у печки. Доктор Ляйтерджи раскутался, осмотрелся кругом и одобрил сделанные Лионелем приготовиения.

- Я удивляюсь, сэр, отчего они не едут,- сказал майор Линкольн.- Им бы уже пора. На моих часах десять часов, а здешние еще не били. Я, по крайней мере, не слыхал.

- Публичные часы теперь все неверно ходят,- отвечал пастор.- На них действует холод. Скажу вам, майор Линкольн, я не разделяю пуританского взгляда на религию. Пуритане видят в религии что-то мрачное, зловещее. Напротив, религия должна быть жизнерадостна. Наша бедная природа подвержена такому множеству всяких зол и бед, что мы просто обязаны пользоваться каждым удобным случаем поймать себе счастье. Это наш долг.

- Грех не может сделать счастливым человека падшего,- раздался вдруг глухой голос, точно выходивший из печки.

- Что? Что вы сказали, майор Линкольн? Какая мрачная мысль для человека, собирающагося венчаться! - сказал пастор, озираясь по сторонам.

- Это один бедный юноша, которого я привел с собой, чтобы он помог мне зажечь здесь свет,- отвечал Лионель. - Он повторяет изречения своей матери, сэр, вот и все.

Доктор Ляйтерджи разглядел Джоба, притаившагося за печкой, и сказал с презрительной усмешкой:

- Я знаю этого мальчика, сэр. Он напичкан всевозможными текстами и даже пускается в религиозные споры. Его слабый от природы рассудок, вместо того, чтобы развивать, еще в детстве, окончательно забили всеми этими тонкостями.

Лионель нетерпеливо подошел к окну, поглядел в него и воскликнул:

- Боже мой! Хоть бы приезжали скорее!

Вдруг он увидал сани, ехавшие по совершенно пустой улице, радостно вскрикнул и побежал встречать невесту. Пастор взял свечку, прошел в алтарь, облачился, зажег все остальные свечи и с открытой книгой в руках стал ждати брачущихся. Джоб остановился в сторонке, в тени, и с детски-почтительным страхом глядел на внушительную фигуру пастора в облачении.

Из менее освещенной части церкви медленно подходила к алтарю небольшая группа лиц. Впереди шла Сесиль под-руку с Лионелем. Верхнюю теплую одежду она сняла с себя в притворе и осталась в одном платье. Оно было белое атласное, сшитое по моде, с такой же мантильей на дорогом меху и обшитой мехом. Верх платья был отделан двумя рядами кружев. Все было очень просто для такого торжественного случая и в то же время замечательно изящно. Сама невеста в этом туалете была чудно-хороша.

Подходя к священнику, Сесиль грациозно сбросила с себя мантилью, повесив ее на решетку, и приблизилась с Лионелем к алтарю. При входе в церковь она едва держалась на ногахь, опираясь на руку Лионеля, но теперь её шаги сделались тверже. Щеки её были бледны от волнения, но глаза светились нежностью к жениху. Из двух брачущихся она была если не спокойнее, то сосредоточеннее своего жениха; Лионель же никак не мог собрать своих мыслей, был очень рассеян и все чего-то озирался, как будто опасаясь, что из темноты вдруг появится что-нибудь страшное.

Провожающих было только двое - Агнеса и Польварт. Как только все встали на свои места, сейчас же раздался в торжественной тишине храма внушительный бас священнослужителя. Доктор богословия Ляйтерджи вдохновился торжественностью позднего часа и необычайностью обстановки среди абсолютно пустой церкви. Увещание, предшествующее моменту благословения брака, он прочитал с особенно елейным выражением, делая длинные и частые паузы, но когда дошла очередь до слов: "Не знает ли кто какого-нибудь законного препятствия? Если знает, пусть говорит теперь же, или пусть уж не говорит никогда!" - эти слова доктор Ляйтерджи произнес громко, на всю церковь, и обвел ее при этом глазами, стараясь заглянуть во все углы. Все присутствующие направили свои взгляды туда же, куда и он, как будто допуская возможность, что может раздаться протестующий голос.

Ответом было безмолвие. Взоры всех снова обратились на алтарь. В эту минуту посредине верхней галлереи появилась чья-то огромная тень, поднялась до потолка и, приняв колоссальные размеры, казалось, начала реять над новобрачными, подобно гению зла.

Пастор повторил формулу таким громким голосом, точно желал, чтобы его услышала вся вселенная.

Тень снова поднялась, и теперь можно было рассмотреть, что она представляла собой человеческую фигуру чудовищных размеров. Черты лица, казалось, выражали сильное волнение, губы раскрывались и произносили беззвучные слова, предназначавшиеся не для земных ушей. Вдруг фигура подняла руки над изумленными новобрачными и скрестила их в виде благословления. После того видение исчезло. На своде и на стенах церкви не осталось более никакой тени.

В третий раз озадаченный священник произнес торжественную формулу о неимении препятствий к браку, и взоры всех устремиллсь к тому месту, где появлялась тень. Но тень больше не появлялась. Подождав несколько секунд, доктор Ляйтерджи продолжал службу, но голос его при этом заметно был не так тверд, как обыкновенно.

Сесиль с волнением произнесла свои обеты. Лионель старался казаться спокойным. Служба кончилась. Они были соединены навеки. В церкви не было слышно ни звука. Никто не решался заговорить. Лионель молча подал меховую мантилью бледной и дрожащей Сесили, а она, вместо того, чтобы поблагодарить его улыбкой, кинула тревожный взгляд вверх на свод. Даже Польварт онемел совершенно, а Агнеса позабыла поздравить кузину и пожелать ей счастья.

ГЛАВА XXIII.

Остерегитесь его судить. Мы все грешники. Закройте ему глаза и задвиньте занавес. Предадимтесь все своим размышлениям.

Шекспир: "Король Генрих V".

Четыре друга молча сели в сани. Только Польварт отдал какое-то приказание слуге, затворявшему дверцу. Тут подошел доктор Ляйтерджи и поздравил молодых. Сани помчались во весь опор, как будто лошадь понимала нетерпение седоков. На безмолвной, безлюдной улице только и слышен был теперь вой мятели да скрип полозьев.

Как только Польварт высадил своих друзей у подъезда мистрисс Лечмер, он пробормотал что-то про "счастье" и про "завтра" и сейчас же уехал, забыв, что его приглашали отужинать. Войдя в дом, Агнеса прошла наверх к тетке, чтобы сообщить ей о состоявшемся венчании, а Лионель повел свою молодую жену в гостиную.

Он снимал с неё теплый платок и меховую мантилью, а она стояла неподвижно, точно статуя, опустив глаза к полу. Раскутав ее, Лионель ласково отвел ее на диван и сел рядом с ней. Только теперь она, наконец, заговорила, в первый раз после того, как сказала "да" перед алтарем.

- Считать ли это дурным предзнаменованием? - пролепетала она, между тем, как Лионель прижимал ее к своей груди.- Или это просто была какая-нибудь страшная тень?

- Тень, конечно, тень, мой друг, моя дорогая! Тень Джоба Прэя, которого я привел с собой зажигать свечи.

- Нет, нет и нет! - с живостью и силой воскликнула Сесиль.- Тень нисколько не была похожа на нашего несчастного юродиваго. Знаете, Лионель, с кем я нашла поразигельное сходство в этом страшном и характерном профиле? С нашим двоюродным дедом, после которого ваш отец получил титул баронета. Его еще звали сэром Лионелем Мрачным...

- Чего не вообразишь себе при подобной обстановке! Вот что, Сесиль, ради Бога, оставим все эти мрачные мысля. Не будем отравлять себе ими такие чудные минуты.

- Разве я обыкновенно мрачна или суеверна, Лионель?- сказала она нежным голосом, глубоко проникшим её мужу в самое сердце.- Но это видение явилось в такую минуту, и в такой форме, что не испугаться нельзя. Всякая женщина на моем месте также бы испугалась.

- Да чего же нам, собственно, бояться, Сесиль? Мы обвенчаны, мы соединены на всю жизнь. Нас теперь не разлучит никакая сила...

- Лионель, я это знаю. Мы обвенчаны, да. И как я молюсь Богу, чтобы он благословид наш союз! Но вот вы сами говорите - тень. A чья же она? Кто этот человек?

- Сесиль, милая, дорогая, славная, хорошая. Не поддавайтесь вы этому ужасному унынию. Обращаюсь к вашему рассудку: какой же мог быть тут человек? Ведь в церкви не было никого, а тень сама собой не может явяться.

- Я рассуждаю здраво, потому что видела ясно. Тень была. Грозная и красноречивая. Я только не знаю, какая причина вызвала её появление.

- Хочется мне сказать: эта причина - ваше собственное пылкое воображение. Но я, пожалуй, допускаю, что кто-нибудь из военных увидел в церкви огонь, пробрался тихонько туда и проделал для забавы всю эту историю без всякого злого умысла. Неужели нам из-за этого отравлять свое счастье? Ведь наша совесть снокойна и чиста. Откуда могут у нась взяться дурные предчувствия? Зачем давать им волю?.. О, дорогая, оставьте все это! Отдадимся всецело нашему счастью!

Лионель говорил так трогательно, так убедительно, что Сесиль в значительной мере успокоилась. Но с самим собой он далеко не так легко справился. Человек впечатлительный и нервный, как вся его семья, он был глубоко поражен видение в церкви и волновался сам не меньше Сесили, только ему удавалось пока это скрывать. Однако, он сам чувствовал, что его волнение скоро прорвется наружу. К счастью в эту минуту вошла Агнеса и сказала, что мистрисс Лечмер желает видеть молодых.

- Идем, Линкольн,- сказала прелестная молодая, сейчас же вставая с дивана.- Мы большие эгоисты, что до сих пор сами не вспомнили о том участии, которое она в нас принимает. Нам бы следовало самим пойти к ней, не дожидаясь, когда она нас позовет.

В ответ Лионель нежно пожал ей руку, потом взял ее под руку и вышел за Агнесой в небольшой коридор, из которого вела лестница в верхний этаж.

- Вы дорогу знаете, майор Линкольн,- сказала мисс. Дэнфорт,- а если забыли, то миледи новобрачная вам напомнит. Мне же нужно пойти взглянуть на тот маленький банкет, который я для вас готовлю. Вы увидите, как мы здесь для вас постарались. Только я боюсь, не напрасно ли мы хлопотали, потому что капитан Польварт не удостоил пожаловать на нашу пирушку. Правда, майор Линкольн, я положительно удивляюсь на вашего друга: такой положительный человек - и вдруг чего же испугался? Тени! И даже до того, что аппетит потерял!

В веселости Агнесы было что-то заразительное. Сесиль только улыбнулась. Но у молодого новобрачного вид был мрачный и озабоченный; поэтому Сесиль сейчас же опять сделалась серьезной.

- Пойдемте наверх, Линкольн,- сказала она,- а резвушка Агнеса пусть занимается своими великими приготовлениями.

- Да, идите, идите,- крикнула та, направляясь в столовую.- Пить и есть! Фи! Это слишком грубо и материально для ваших утонченных натур. Как жаль, что я не могу приготовить чего-нибудь особенно тонкого, неземного для таких чувствительных особ...

Лионель и Сесиль продолжали слушать её голос, уже подинмаясь по лестнице, и вскоре они оба стояли перед мистрисс Лечмер.

С первого же взгляда на нее у маиора Линкольна сжалось сердце. Мистрисс Лечмер сидела на кровати, вся обложенная подушками. На худых, морщинистых щеках играл неестественный румянец, представлявший резкий контраст с признаками старости и следами страстей, лежавшими на её когда-то замечательно красивых, но никогда не бывших привлекательными, чертах. В её взгляде не было обычного выражения заботы и тревоги; в нем светилась почти безумная радость, которой она совершенно не могла скрыть. Лионель в эту минуту окончательно убедился, что если сам для себя он и женился по любви, то своей женитьбой в то же время осуществил пламенное желание эгоистичной, рассчетливой старухи, имевшей какую-то свою собственную тайную цель.

Больная с нескрываемой радостью протянула своей внучке обе руки и заговорила с ней голосом, который от радостного волнения звучал резко и неприятно:

- Дай обнять тебя, моя милая, славная дочка! Ты моя гордость и надежда! Прими мое материнское благословение, ты его заслуживаешь вполне!

Даже Сесиль была поражена тем неестественно-повышенным тоном, которым были сказаны эти ласковые слова, и подошла к постели своей бабушки не так быстро, как бы сделала это при других обстоятельствах. Но это с ней скоро прошло. Как только она почувствовала себя в ласковых объятиях бабушки, она сейчас же заплакала тихими и кроткими слезами.

- Теперь, майор Линкольн, вы владеете моим самым ценным и даже, можно сказать, моим единственным сокровищем! - воскликнула мистрисс Лечмер.- Она была для меня всегда нежной и послушной дочерью. Пусть благословит ее небо, как я сама ее благословляю! Обними же меня хорошенько, моя Сесяль, моя новобрачная, моя молоденькая лэди Линкольн! Я имею право назвать тебя так, потому что современем ты этот титул получишь по закону родства.

Сесили неприятно было слушать эти слова, неприятна была эта неумеренная радость. Она тихо высвободилась из объятий бабушки и, вся зардевшись, опустив глаза вниз, отступила на несколько шагов, чтобы пропустить Лионеля к кровати, так как и он должен был получить свою долю поздравлений. Он наклонился с тайной неохотой и поцеловал подставленную ему щеку мистрисс Лечмер, пробормотав несколько слов благодарности. Взгляд мистрисс Лечмер смягчился, когда она глядела на Лионеля. На глазах заблестели слезы, но она сейчас же смахнула их и сказала:

- Лионель, мой племянник, мой сын! Я старалась принять вас у себя с честью, подобающей главе старинного и знатного рода. Но еслиб вы были даже владетельным князем, я бы не могла сделать для вас больше того, что сделала. Любите ее; берегите ее; будьте ей больше, чем мужем: будьте ей любящим отцом. Теперь исполнились мои самые горячия желания; теперь, в тишине и спокойствии вечера, наступающего после дней, исполненных забот и треволнений, мне можно будет без всякой помехи приготовиться к последней и великой перемене, венчающей человеческую жизнь.

- Женщина! - раздадся грозный голос из глубины комнаты.- Ты обманываешь сама себя!

- Кто это? - вскричала мистрисс Лечмер, выпрямляясь и как бы еобираясь вскочить с постели.- Кто это сказал?

- Это я говорю,- отвечал хорошо знакомый Лионелю голос старика Ральфа, подходившего к кровати.- Это я, Присцилла Лечмер. Человек, знающий все твои дела и твою будущую судьбу.

Мистрисс Лечмер, едва дыша, упала на подушки. Ея лицо помертвело, в глазах изобразился ужас. Но она сейчас же опомнилась, и ею овладел гнев. Она сделала рукою знак, чтобы старик убирался вон, и вскричала:

- Что это такое! Ко мне смеют врываться в такую минуту, смеют беспокоить меня, когда я лежу больная в достели! Кто он такой, я не знаю: сумасшедший или обманщик, но пусть он сию же минуту убирается вон из моего дома!

Но она говорила с глухими. Лионель не двигался и молчал. Все смотрели на Ральфа, лицо которого было совершенно спокойно. Видно было, что он нисколько не испугался слов мистрисс Лечмер.

- Ваши двери скоро откроются для всякого, кто только пожелает войти к вам в дом,- продолжал он невозмутимо.- Почему же я не могу войти вместе с другими? Я по летам ваш сверстник, могу быть вашим товарищем. На мне, как и на вас, уже лежит печать могилы. Присцилла Лечмер, вы жили долго. Вы дожили до того, что ваши румяные щеки сделались бледно-зелеными, как у трупа. Ваше лицо покрыто глубокими морщинами. Ваши, некогда блестящие глаза, потускнели от забот и треволнений. И все-таки вы не дожили до самого главнаго: до раскаяния!

Что все это значит? - воскликнула мистрисс Лечмер, не выдерживая его твердого, блестящего взгляда.- За что такое упорное преследование меня одной? Разве мои грехи уж так велики, что их и простить нельзя, и разве мне одной суждено умереть? Я уже давно знакома с недугами старческого возраста и могу сказать про себя, что я вполне готова к их естественному концу.

- Очень хорошо,- сказал старик.- Так возьми же ты вот эту бумагу и прочти ее. В ней Божий приговор. Да пошлет тебе Господь необходимую твердость, чтобы этот приговор ты спокойно встретила.

Своей изсохшей рукои он подал мистрисс Лечмер развернутое письмо. Лионель мельком разглядел, что оно адресовано на его имя, и хотя вторично имел случаи убедиться, что Ральф позволяет себе слишком безцереможжо совать свой нос в его интимнейшие секреты, однако, не рассердился, а просто стал ждать, что из этого выйдет.

Мисгрисс Лечмер машинально взяла письмо и стала читать. Лицо её вытянулось, глаза остановились. Написано было немного. Она скоро кончила чтение, хотя продолжала бессознательно держать письмо в руке. Но вот больная вздрогнула всем своим ослабевшим телом, и послышался шорох бумаги, которую она машинально стала комкать.

- Это письмо адресовано мне,- сказал Лионель,- проникаясь состраданием к несчастной женщине, доведенной до такого состояния.- Его бы мне должны были передать, а совсем не вам.

Он взял письмо из рук больной, которая не оказала сопротивления.

- Читайте вслух, Лионель! - сказал ему нежный голос.- Ради Бога, вслух!

Лионель исполнил её просьбу и твердым голосом прочитал роковое письмо:

- "Положение, в котором находится город, помешало мне проследить за болезнью мистрисс Лечмер с тем неослабным вниманием, какого требовало состояние здоровья больной. Образовалась внутренняя гангрена. Кажущееся удучшение - это только предвестие близкой смерти. Считаю долгом предупредить, что несколько часов больная еще может прожить, но едва ли переживет эту ночь".- Внизу стояла подпись врача, лечившего мистрисс Лечмер.

Какой резкий, неожиданный переход! Все думали, что болезнь прошла совсем, а она, наоборот, кинулась на внутренние важные органы! У Лионеля руки опустились. Он воскликнул в горестном изумлении:

- Эгу ночь!.. Боже мой! Неужели это правда?

Больная несколько пришла в себя и выслушала чтение письма с жадным вниманием, беспокойно переводя глаза с одного лица на другое. Ей хотелось в выражении лиц уловить хотя бы маленький луч надежды. Но нет. Врач писал ясным, точным языком и высказывался совершенно определенно.

- Вы верите этому?- сказала она сдавленным голосом.- Лионель, скажите. Я вас считала своим другом.

Лионель стоял и молчал, а Сесиль опустилась на колени перед кроватью, сложила руки и тихо сказала:

- Милая бабушка, в такие минуты не должно обольщать человека ложной надеждой, а нужно стараться ободрить его, утешить, поддержать...

- Как! И ты меня бросаешь! - воскликнула мистрисс Лечмер, приподнимаясь и садясь на постели с энергией, как будго опровергавшей предсказание доктора.- Я тебя выростила с детских лет, дала тебе отличное воспитание, выдада тебя блестящим образом замуж - и ты вдруг оказываешь мне такую черную неблагодарность!

- Бабушка, ради Бога, не говорите так жестоко с вашей внучкой! Мы бы и рады, но ничего не можем для вас сделать. Ищите опоры у неба, как я всегда искала опоры у вас.

- Уйди от меня, слабое, безвольное существо! От избытка счастья ты потеряла голову. Подойдите ко мне, сын мой! Поговоримте с вами о Рэвенсклиффе, об этой великолепной резиденции ваших предков! Поговоримте о тех днях, которые мы с вами еще проведем под её гостеприимной кровлей! Эта глупая девочка, на которой вы женились, хочет меня запугать...

Произнося эти характерные для неё слова, больная старалась говорить громче, но голос у неё срывался, и получалась какая-то судорожная икота. Лионель отвернулся и закрыл себе лицо руками, чтобы не видеть этой сцены, которая становилась просто противной.

- Бабушка, не смотрите на нас так! Не смотрите с таким отчаянием! - воскликнула Сесиль, едва дыша.- Вы можете еще прожить несколько часов, несколько дней... О, мать той, которая родила меня на светь! Отчего я не могу умереть за вас?

Это было сказано в простоте душевной, среди рыданий, с уткнувшимся в постель больной лицом.

- Умереть за меня! - резким, неприятным голосом повторила умирающая, и в этом голосе уже слышались предсмертные хрипы.- Умереть среди наслаждений брака! Безразсудная! Уйди ты от меня! Оставь меня! Можешь, если хочешь, молиться там у себя в комнате, но только уйди от меня!

Она с гневным раздражением проводила глазами Сесиль, молча ушедшую из комнаты и решившую, действительно, хорошенько помолиться за бабушку. Когда дверь за внучкой затворилась, мистрисс Лечмер сказала:

- У этого ребенка нет никакой энергии. Я требовала от неё того, что выше её сил. Все женщины из моей семьи такие же слабыя: моя дочь, племянннца моего мужа... Одна я не такая.

- Что ты такое говоришь про племянницу своего мужа?- загремел голос Ральфа.- Она была женой твоего племянника, матерью этого молодого человека. Говори, женщина, пока у тебя есть время, и пока ты еще в здравом рассудке!

Лионель подошел к кровати и сказал:

- Если тебе что-нибудь известно о тех ужасных несчастиях, которые обрушились на мою семью; если ты в какой-нибудь степени принимала в них участие,- скажи мне все, облегчи свою душу и умри с миром. Сестра моего деда, больше того - бабка моей жены, говори, заклинаю тебя: что тебе известно про мою мать?

- Сестра твоего деда... мать твоей жены...- медленно повторила мистрисс Лечмер, которой уже было трудно соображать.- Да, это все верно.

- Разскажите мне про мою мать. Что с ней такое было?

- Она лежит в могиле, мертвая, обезображенная. Ея знаменитая красота стала добычей червей. Что тебе еще нужно, безумный? Не желаешь ли взглянуть на её кости, завернутые в саван?

- Правду говори ему! - вскричал Ральф.- Скажи правду и расскажи про свое участие в преступлении.

- Кто это говорит? - спросила мистрисс Лечмер и прибавила, как бы вспоминая:- Этот голос мне очень знаком.

- Ну, вот, потляди на меня. Твои глаза еще смотрят, направь их на меня! - воскликнул Ральф, стараясь во что бы то ни стало овладеть её вниманием.- Присцилла Лечмер, это я с тобой говорю!

- Чего тебе нужно? Моя дочь в могиле. Ея дочь только что вышла замуж за другого. Ты опоздал. Опоздал. Сватался бы раньше.

- Правду говори! Только скажи правду - больше ничего от тебя не требуется! - прогремел еще раз голос старика.

У умирающей проявилась последняя вспышка энергии. Она еще раз сделала усилие привстать и воскликнула:

- Кто сказал, что я умираю? Мне только семьдесят лет, я еще вчера была невинным, беспорочным ребенком. Он все лжет. Никакой у меня нет гангрены, я проживу еще несколько лет и успею раскаяться.

Она говорила с паузами, и во время этих пауз слышался голос старика:

- Правду говори! Говори правду!

- Поднимите меня. Я хочу взглянуть на солнце,- продолжала умирающая.- Где вы все? Сесиль, Лионель, неужели вы меня оставите одну? Зачем вы сделали темно в комнате? Дайте света, как можно больше света! Умоляю вас небом и землею, не оставляйте меня одну в этой ужасной, в этой непроглядной темноте!

Вид её был такой жалкий, что даже Ральф замолчал. Она продолжала кричать в отчаянии:

- Кто говорит о смерти? Я так еще мало жила. Дайте мне дней, часов, минут! Сесиль, Агнеса, Абигаиль, где же вы? Поддержите меня, я падаю!

Она снова приподнялась, как бы желая вцепиться в воздух. Лионель подал ей руку. Она ухватилась за нее, улыбнулась ужасной улыбкой, радуясь, что нашла, наконец, себе опору потом откинулась на подушки опять. По её телу прошла последняя предсмертная судорога - и оно успокоилось навеки.

Когда замолкли ужасные крики умирающей, в комнате настала глубокая тишина. Слышны были только завывания ветра в городских крышах и трубах, казавшиеся в этот момент чем-то вроде стона небесных духов по поводу такой страшной кончины.

Доктор Ляйтерджи сквозь зубы шепнул Джобу, чтобы он загасил свечи и заглушил огонь в печах, а сам торопливо вышел на улицу вслед за молодыми, оставив церковь на полном попечении сына Абигаили Прэй.

ГЛАВА XXIV.

Сэр, я удивляюсь, что вы хотите жениться. Ведь вы же сами говорите, что считаете всех женщин чудовищами и сторонитесь от них.

Шекспир: "Все хорошо, что хорошо кончается".

Сесиль ушла из комнаты мистрисс Лечмер, чтобы вернуть себе утраченное спокойствие. Пройдя в свою комнату, она встала на колени и принялась горячо молиться Тому, Кто один может облегчить всякую тяжесть и отереть всякую слезу. До сих пор она, живя .в счастье и покое, ни разу еще не молилась особенно усердно, и набожность у неё была чисто внешняя. Теперь, изведав настоящее горе, она почувствовала нужду в божественном утешении и молилась о нем. Молилась не напрасно. Ея душа приподнялась до внутреннего общения с Богом; окружавшее ее спокойствие вошло и к ней в сердце. Она встала с колен и приготовилась идти обратно к изголовью своей умирающей бабушки.

Дорогой она услыхала голос Агнесы, отдававшей прислуге какия-то приказания относительно свадебного ужина, и приостановилась ненадолго, как бы соображая, действительно ли случилось все то, что она пережила за такое короткое время. Она взглянула на свой туалет, хотя и очень простой, но далеко не будничный, вспомнила про призрак, явившийся в церкви, и к ней вернулось полное сознание деиствительности. Взявшись за ручку двери, она с тайным ужасом прислушалась к тому, что делается в спальне. Шум внизу стих, из комнаты не было слышно ничего. Только ветер выл в трубах и в углах дома.

Ободренная темнотой, царившей в спальне бабушки, Сесиль отворила туда дверь в сладкой надежде, что больная христиански покорилась воле Божией и перестала отчаиваться. Она вошла робко, боясь встретить пронзительный взгляд впалых глаз незнакомато старика, принесшего письмо доктора и нанугавшего Сесиль как своей внешностью, так и речами. Комната оказалось пустою. Сесиль поискала глазами Лионеля и, не видя его, подошла к постели. Откинув полог, она сейчас же увидала печальную правду.

Черты лица мистрисс Лечмер уже приняли окаменелый вид и мертвенный цвет. Оне хранили отпечаток перенесенных страданий и пережитых страстей. Видно было, что усопшая до последней минуты обращала свои взоры к земле, а не к небу. Сесиль стояла молча и глядела на эти мертвые, искаженные черты, так хорошо знакомые ей с самого детства. Тут опять ей вспомнилось дурное предзнаменование на своей свадьбе, и она подумала со страхом, что эта смерть, быть может, еще не самое страшное из того, что должно случиться. Эта мысль ее взволновала. Она опустила полог над мертвым телом и быстро вышла из комнаты.

Комната Лионеля была в том же этаже, что и та, из которой она вышла. Быстро дошла до неё Сесиль и взялась за ручку двери. Мысли её путались и разбегались. Еи хотелось собраться с жжми прежде, чем войти. Ей было немжого неловко и стыдно того, что она собиралась сделать, но страх и дурные предчувствия пересилили. Она не вошла, а почти вбежала в комнату с громким криком:

- Лионель! Лионель!

В камине слабо догорали несколько головней, которые кто-то сгреб в одну кучу. В комнате было темно и холодно. По стенам бегали дрожащия тени. Но и здесь, как в спальне умершей старухи, же было никого. Сесиль увидала, что дверь в соседнюю уборную отворена. Она бросилась туда и поняла, почему в комнате холодно: дверь внизу лестницы была раскрыта прямо на улицу, ветер врывался в нее и со свистом несся в верхний этаж.

Сама не отдавая себе отчета в том, что она делает, Сесиль сбежала вниз жо лестнице и остановилась на пороге двери. Сквозь тучи пробивалась луна и освещала, хотя очень слабо, пустынный город и безмолвный лагерь. Ветер все еще дул, метель не унималась и бушевала на улицах и площадях.

Но нигде не видно было ни единой души человеческой, ни единого живого существа.

С такой же быстротой Сесиль, вся дрожа, вернулась обратно в комнату и осмотрела там все закоулки в надежде найти своего мужа. Но тут силы оставили ее. Она не могла помириться с мыслью, что Лионель оставил ее одну в такую минуту, когда она особенно нуждалась в его помощи и поддержке. Несчастная женщина крепко стиснула руки, вне себя от горя и отчаяния, и во весь голос закричала: "Агнеса! Агнеса!". С этим криком она упала на пол, совершенно лишившись чувств.

Агнеса в это время смотрела в столовой, как накрывали на стол. Ей хотелось, чтобы все вышло вполне достойно Лечмеров, хотелось оказать своей кузине почет в глазах её супруга и повелителя. Хотя в столовой стоял шум, потому что прислуга бегала и суетилась, иснолняя приказания Агнесы, однако, там услыхаля крик Сесили. У всех захолонуло сердце, и опустились руки.

- Меня зовут по имени! - сказала Агнеса.- Кто это кричит?

- Еслиб я смел подумать, что супруга моего господина может так кричать,- почтительно отвечал Меритон,- то я бы дал присягу, что это крикнула миледи.

Фенимор Купер - Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 4 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :