Фенимор Купер
«Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 6 часть.»

"Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 6 часть."

Для того, чтобы воспользоваться генеральским разрешением и выехать из города, Сесиль подождала, когда стемнеет. Было, впрочем, еще не очень поздно, когда она простилась с мисс Агнесой и отправилась в путь в сопровождении Меритона и того незнакомца, которого мы уже несколько раз видели состоящим при ней. Она вышла из экипажа раньше, чем доехала до самого конца города, и несколько улиц прошла до берета пешком. Набережные были совершенно безлюдны и безмолвны. Сесиль шла впереди своих спуткаков, ступая по грубым доскам, и остановилась у широкого бассейна, который вдруг перегородил ей дорогу. Она смутилась, нет ли какой-нибудь ошибки, но сейчас же обрадовалась, увидав, что к ней подходит молодой человек, которого до тех пор не было видно за магазином, находившимся на набережной.

- Я боюсь, не ошиблись ли вы дорогой,- сказал он, подходя к Сесили и внимательно ее разглядывая.- Позвольте вас спросить, кого вы здесь отыскиваете и зачем, вообще, сюда пришли?

- Сюда должен был явиться человек по приказанию главнокомандующаго. Я его и ищу.

- Но вас только двое. Где же третий?

- Он немного отстал,- отвечала Сесиль, указывая на Меритона, который шел по доскам гораздо осторожнее своей госпожи.- Нас должно быть трое, и вот мы все налицо.

- Прошу меня извинить,- отвечал молодой человек в морском пальто, из-под которого виден был мундир мичмана коралевского флота,- но мне приказано было действовать с особенной осторожностью, потому что мятежники сегодня ночью что-то не спят.

- Действительно, я покидаю страшную сцену,- сказала Сесиль,- и чем скорее вы дадите мне возможность удалиться отсюда, тем больше я вам буду благодарна.

Молодой человек сделал поклон, давая понять, что он к её услугам, и пригласил ее идти за ним вместе со своими спутниками. Через несколько минут они дошли до лестницы, спустились по ней к воде и приблизились к дожидавшейся лодке.

- За работу, товарищи,- крикнул мичман,- и гребите как можно тише, чтобы не услыхал неприятель! Прошу вас войти в лодку, сударыня. Я вас берусь доставить благополучно на тот берег, но какой вам там будет сделан прием,- за это я, разумеется, не ручаюсь.

Сесиль, неизвестный и Меритон вошли в лодку, которая быстро понеслась по воде. Матросы молчали и почти безшумно гребли. Сесиль в эти немногия минуты как бы забыла о своем положении, заинтересовавшись открывшеюся перед её глазами сценой.

Вследствие одной из внезапных перемен, свойственных нашежу климату, погода вечером стояла сравнительно теплая и даже приятная. Луна проливала яркий свет на город и порт. Ясно были видны все предметы, и все казалось таким красивым при лунном освещении. Громады английских кораблей, точно спящие левиафаны, неподвижно покоились на воде, по которой нигде не скользило ни одной лодки. С другой стороны, окружающие Бостон холмы резко выделялись на лазоревом небе, и кое-где выставлялась то крыша, то колокольня, освещенная палевым светом. Город был тих, как вымерший, но по ту сторону гор, на пространстве от Чарльстоунских высот до перешейка, все говорило о кровавой войне. Уже и раньше в продолжение нескольких ночей американцы делали очень серьезные атаки, но в этот раз они вели атаку еще более ожесточенную. Город они, впрочем, щадили, направляя огонь на батареи, защищавшие доступ на полуостров с запада.

Уши Сесили давно привыкли к военному шуму и грохоту, но ночную бомбардировку она видела собственными глазами только еще в первый раз. Она сняла с себя капор, откинула спустившиеся на лицо волосы и, облокотясь на борт лодки, слушала орудийные выстрелы, следя за вспыхивавшивд молниями, перед которыми бледнел и пропадал томный свет ночного светила. Матросы гребли веслами, завернутыми в холст, чтобы меньше шуметь, и лодка двигалась среди такой полной тиншны, что слышно было при каждом выстреле не только пыхтение пушки, но и полет ядра.

- Я не понимаю, миледи,- сказал Меритон,- для чего столько английских генералов и других бравых воинов, находящихся в Бостоне, упорствуют в том, чтобы оставаться на таком тесном полуострове, под ядрами и пулями толпы мужиков, когда у нас есть такой город, как Лондон, где теперь и тишь, и гладь, и Божья благодать..

Нить мыслей разом оборвалась у Сесили. Она подняла глаза и заметила, что мичман глядит на нее с искренним востортом. Она покраснела и опять надела капор, после чего переетала смотреть вдаль.

- Сегодня ночью американцы не жалеют пороха,- сказал молодой моряк.- Должно быть, их корсары опять поймали какой-нибудь наш транспорт с военными припасами, иначе мистер Вашингтон не стал бы так шуметь, когда все добрые люди легли спать. Не находите ли вы, сударыня, что если бы адмирал двинул три или четыре корабля в тот канал, что позади города, то с этих янки сразу была бы сбита вся их спесь?

- Я так мало понимаю в военных вопросах,- с улыбкой ответила Сесиль,- что мое мнение, еслиб я его решилась высказать, не имело бы ровно никакой цены.

- Как вы так говорите, молодой джентльмен? - спросил Меритон.- Разве вы не знаете, что в позапрошлую ночь мятежники прогнали из канала большую галеру? Я спрятался за кирпичным забором и видел это собственными глазами.

- Самое для вас подходящее место, сэр, сидеть за кирпичным забором,- с нескрываемым презрением возразил мичман.- Это я вижу... Вы изволите знать, миледи, что такое галера? Это просто низкобортное судно, вооруженное небольшим числом тяжелых пушек. Другое дело фрегат или двухдечный корабль, я вот про какие суда говорю.

Лодка продолжала двигаться в тишине и приблизилась к небольшому заливчику, приютившемуся между холмами, так что здесь было можно незаметно высадиться на берег. Мичман велел гребцам войти в этот заливчвк и остановиться у беpera. Там он подал руку Сесили, помог ей выйти из лодки и, расставаясь с ней, сказал:

- Дай Бог, молодая леди, чтобы те люди, которые вас здесь встретят, были с вами так же почтительны, как и те, с которыми вы расстаетесь. Если нам придется когда-нибудь увидеться опять...

- Напрасно вы думаете, что вам придется так скоро расстаться, молодой человек! - воскликнул кто-то, выходя из-за утеса, за которым был спрятан.- Не сопротивляйтесь, иначе вы все будете убиты.

- Поезжайте, товарищи, поезжайте! - крикнул мичман, сохраняя замечательное присутствие духа.- Спасайте лодку во что бы то ни стало, а обо мне не думайте!

Матросы повиновались без малеишего колебания, а молодой офицер, воспользовавшись моментом, когда так некстати подоспевший американец повернулся звать своих людей, бросился бежать к берегу, до которого было несколько шагов, спрыгнул в воду и ухватился за лодку. Матросы сейчас же помогли ему влезть в нее, и лодка быстро помчалась прочь. На берег выбежал вооруженный отряд человек в двенадцать и стал наводить на беглецов мушкеты, но первый американец крикнул:

- Не стреляйте! Молодой человек убежал от нас - и пускай его. Он молодчина, храбрец. Ограничимся теми, которые остались на берегу, а то наши выстрелы могут привлечь внимание флота и замка.

Американцы опустили ружья прикладами вниз и, опираясь на них, следили глазами за лодкой, которая быстро плыла к своему фрегату. Вскоре она была уже вне выстрелов. Сесиль едва дышала от тревоги и страха за моряков, но когда убедилась, что они вне всякой опасности, она приготовилась обратиться с доверчивой откровенностью к своим соотечественникам, смотревшим на нее, повидимому, как на свою пленницу. На американцах была самая простая крестьянская одежда с нашитыми на ней лишь кое-какими отличиями солдатского звания. Все они были вооружены только мушкетами, которыми владели очень умело, не хуже регулярных солдат.

Меритон, когда его окружили американцы, от испуга задрожал всеми фибрами своего тела; сопровождавший Сесиль неизвестный человек тоже заметно струсил, но сама Сесили сохранила полное хладнокровие, будучи уверена в своих соотечественниках.

Когда все они подошли к ней и остановились, опершись на ружья, их начальник приступил к допросу пленных. От своих подчиненных он отличался только зеленой кокардой на шляпе, но Сесиль знала, что это кокарда означает офицерский чин не ниже капитана.

- Очень неприятно допрашивать женщину,- сказал онь спокойным, но твердым голосом,- в особенности такую, как вы, н этого требует мой долг. Зачем вы явилясь сюда, в такое уединенное место и в такой поздний час, при том же на ялике с королевского корабля?

- Я своего приезда и не думала скрывать,- отвечала Ceсил.- Все, что я желаю, это повидаться с кем-нибудь из генералов, которому я и объясню причину и цель своего появления здесь. Многие из них меня знают. лично и поверят мне на слово.

- Мы нисколько не сомневаемся в вашей добросовестности, но мы обязаны поступать осторожно в виду наличныхь обстоятельств. Не можете ли вы мне самому объяснить вашу цель? Знаете, я не привык причинять затруднения женщинам.

- Вам объяснить я не могу.

- В таком случае я боюсь, что вам предстоит провести одну дурную ночь. Вы попали в несчастную минуту... Судя по выговору, вы американка?

- Я родилась в Бостоне.

- Я тоже, следовательно, мы с вами земляки,- сказал офицерь и несколько раз попробовал заглянуть под канор Сесили, чтобы рассмотреть её лицо, но это ему не удалось.- По правде сказать, мне очень надоело сидеть здесь и видеть только дым из труб родного города, сознавая к тому же, что у наших очагов греются посторонние люди, чужеземцы.

- Никто больше меня не желает, чтобы как можно скорее водворился мир, и чтобы каждый получиль то, что ему следуеть,- заметила Сесиль.

- Пусть парламент отменит новые законы, а король отзовет войска,- вмешался другой американец,- и всему делу будет конец. Мы сражаемся вовсе не для того, чтобы только проливать кровь. Кровопролитие нам ровно никакого удовольствия не доставляет.

- Если бы мой слабый голос мог быть услышан, то король сделал бы давно вот так, как вы говорите,- сказала Сесиль.- К сожалению, я на него не могу иметь ни малейшего влияния.

- Он поддался влиянию нечистого духа, который, как я полагаю, не разбирает, кто король и кто простой смертный, и нападает на всех одинаково,- что на короля, что на сапожника.

- Я могу иметь очень плохое мнение о поступкак мниистров, но мне всегда неприятно слышать, когда при мне обсуждают личные качества моего государя.

- Я не имел намерения вас оскорбить. Я только сказал то, что думаю, и сказал от души.

Американец неловко отвернулся и замолчал, видимо не очень довольный собою.

Между тем офицер переговорил с двумя из своих товарищей и сообщил Сесили результать совещания трех мудрых умов.

- Я решил,- сказал онь,- отправить вас к ближайшему генералу под конвоем вот этах двух людей. Они с местностью хорошо знакомы и дорогу найдут.

Сесиль сделала реверанс в знак того, что она подчиняется решению офицера, и заявила, что с своей стороны желала бы отправиться как можно скорее. Посоветовавшись еще раз с прежними двумя мужчинами, офицер отдал приказ остальному отряду готовиться в путь отдельно. Перед тем, как повести пленников к генералу, один из назначенных проводников подошел к Меритону и сказал:

- Вас двое, нас тоже только двое; поэтому, любезный, покажите нам, что у вас есть, чтобы после не было ссор и недоразумений. Не правда ли, так будет лучше?

- Конечно, конечно, сэр,- отвечал, весь дрожа, лакей и беспрекословно подал американцу свой кошелек.- Он не очень тяжел, но в нем настоящее английское золото, которое вам, мятежникам, несомненно пригодится, потому что ведь у вас только бумажные деньги,

- Может быть, оно нам и очень пригодилась бы, но только мы не воры. Я не про деньги вас спросил, а про оружие.

- К сожалению, оружия я вам не могу предложить: у меня его нет. Но, быть может, сэр, вы удовольствуетесь вместо него деньгами? В кошельке лежат десять полновесных гиней, не считая серебра.

- Ну, будет тебе, Аллен,- вмешался другой милционер,- мне кажется, это не так важно, есть ли у этого джентльмена оружие или нет. Другой пленник лучше своего товарища понял, в чем дело, и дал мне возможность убедиться в том, что он без оружия. Я думаю, что мы и на этого можем положиться.

- Уверяю же вас, что у нас самые мирные намерения,- сказала Сесиль,- вам с нами не будет никакого труда.

Оба проводника почтительно выслушали нежный голос Сесили, и обе партии разделились. Отряд с офицером стал подниматься на гору, а проводники Сесили пошли в обход горы, направляясь к перешейку, соединявшему две смежных возвышенности. Они шли очень быстро, но несколько раз останавливались и спрашивали Сесиль, не слишком ли трудно ей за ними поспевать, предлагая, если она хочет, идти тише. За ней они почти не следили, но с её спутников не спускали глаз.

Кругом гремели пушечные выстрелы. Сесиль безшумно шла по промерзлой совсем траве. Вдали слышен был стук телег, ехавших по твердой мерзлой земле.

- Наша пальба разбудила англичан,- сказал один из милиционеров.

- Пальба была бы еще громче, если бы у нас вчера не разорвалась мортира "Конгресс". Ты видал когда-нибудь эту старую мортиру?

- Нет, самой мортиры не видал, а как из неё летали ядра - видел. Это ужасно, в особенности в темную ночь. Тише! Вот они!

В эту минуту подходил многочисленный отряд пехоты, шедший через горы и направлявшийся к берегам полуострова. Входившие в его состав люди были одеты почти так же, как и милиционеры, встретившие Сесиль. Двое или трое были верхами, и по их костюму можно было догадаться, что они принадлежат к высшему офицерству. За отрядом ехал многочисленный обоз, за обозом шел другой отряд, еще более перваго.

Последним проехал к перешейку один из верховых офицеров; он обратил внимание на небольшую кучку зрителей, остановившуюся под яблоней, указал на нее тем, которые при нем находились, и направился к ней, наклоняясь на седле, чтобы лучше ее рассмотреть.

- Это что значит? - воскликнул он.- Женщина и двое мужчин под караулом двух милиционеров! Неужели среди нас все еще есть шпионы? Срубить это дерево! Оно нам, кстати, нужно, и кроме того я хочу хорошенько их видеть.

Древо вмиг было повалено с американской быстротой. Сесиль прошла несколько шагов вперед, чтобы не быть задетой при падении яблони, и тут офицер увидал по её костюму и по всей фигуре, что она не из простого класса.

- Тут какая-нибудь ошибка,- сказал он.- По какому случаю эта дама взята под арест?

Один из проводников Сесили объясяил в чемь дело. Офицер, у которого были задачи поважнее этой, сказал проводникам, чтобы они исполняли то, что им велено, а сам дал шпоры коню и поскакал галопом.

- По-моему, нам следует взойти на холмы,- сказал один из проводников.- Там мы наверное найдем командующего генерала.

- Я сомасна пойти всюду, куда угодно, только бы поскорее достигнуть цели.

В несколько минут они добрались до вершины ближайшего холма и здесь увидали многочисленную толпу людей, работавших над постройкой укреплений. Один из проводников пошел отыскивать офицера, который был здесь начальником.

С холма Сесиль могла отчетливо видеть и город, и порт, и часть прилегающих к нему окрестностей. Английские корабли мирно стояли на рейде. В городе было тихо, не было заметно ни малейшей тревоги. Напротив, там постепенно потухали последние огни, не смотря на гремевшую канонаду. Возможно; что у Гоу еще продолжалось пиршество, которое Сесиль застала два часа тому назад.

Вернулся уходивший милиционер-проводник и объяснил, что сейчас явится генерал, командующий здешней позицией. Следом за ним показался мужчина средних лет в полувоенном костюме и с огромной темно-красной кокардой на большущей трехуголке, какие носили в те года.

- Извяните, сударыня, что я не так скоро к вам вышел,- сказал генерал.- У нас тут работа идет... Мне сказали, что вы только сеюдня из города?

- С час тому вазад.

- A что думает Гоу? Предчувствуеть ли он, как мы собираемся его сегодня угостить?

- Сэр, откуда я могу знать, как думает или чувствует английский генерал? Но даже если бы я знала,- неужели вы думаете, что я сказала бы вам?

- Правда. Извините меня, я виноват,- сейчас же сознался генерал без малейшего колебания. Подумав немного, он прибавил:- Молодая леди, сегодня ночь не такая, как все, поэтому я должен буду отправит вас к генералу, который командует всем этим крылом. Очень можеть быть, что он найдет нужным, в свою очередь, отправить вас к самому главнокомандующему.

- Сэр, я его-то именно и ищу. С ним самим я бы и желала поговорить.

Генерал поклонялся, отдал приказание одному из младших офицеров и ушел к тому месту, где производились работы. Новый проводник Сесили сказал, что можно идти. Ceсиль бросила последний взгляд на спокойное великолепие пейзажа бухты, на тихия кровли Бостона, на людей, копошившихся на соседнем холме, где производились такие же точно работы, как и на здешнем,- потом запахнула поплотнее свою тальму и легкой молодой походкой стала спускаться с холма.

ГЛАВА XXX.

Мятежные должны окружены мятежными деревьями; далекие леса, горы и волны отражают мятежное эхо.

Битва при Кегсе.

Громадная белая кокарда на шляпе нового проводника была для Сесили единственным указанием на то, что он состоит в чине капитана колониального ополчения, поднявшагося на защиту прав колонистов. Во всем остальном костюме не было ровно ничего военного, кроме громадной сабли с колоссальным серебряным эфесом, очевидно принадлежавшей еще какому-нибудь предку, сражавшемуся в старых колониальных войсках. Носитель этой страшной сабли оказался, однако, человеком вовсе не страшным; напротив, он отнесся к своей пленнице с самым заботливым вниманием.

Внизу холма он добыл для неё телегу, возвращавшуюся порожняком, и усадил ее там на сиденьи, подвешенном на ремнях. Сам он уселся с ней рядом, а Меритон, незнакомец и два первых проводника сели прямо на дно телеги. Сначала ехали очень медленно, потому что дорогу загромождали другия телеги, так что приходялось останавливаться чуть не на каждом шату, но когда выехали на дорогу в Роксбюри, дело пошло скорее.

- Не жалейте кнута! - сказал офицер вознице, когда дорота стала свободнее.- Поддержите честь своих лошадей... Сударыня, вы эту зиму провели, вероятно, в Бостоне?

Сесиль в ответ только наклонила голову.

- В дамских глазах королевская армия должна значительно выигрывать перед нашим колониальным ополчением, но и у нас есть люди, хорошо знакомые с военным делом и очень воинственные с виду (при этомь офицер выставил вперед эфес своей прадедовской сабли). Королевские офицеры мээм, вероятно, часто дают вам в Бостоне балы и вечера?

- Я полагаю, что очень мало нашлось бы среди нас охотниц посещать эти увеселения.

- Да наградит их за это Бог! Каждое ядро, которое мы бросаем в город, для нас точно капля крови из сердца... Я думаю, что после Чарльстоунского дела королевские офицеры перестали так презрительно относиться к колонистам, как относились раньше.

- Это дело произвело на всех в Бостоне такое сильное впечатление, которое не забудется никогда.

Молодой американец по печальному тону, которым были сказаны Сесилью эти слова, сразу догадался, что он своим торжеством разбередил у неё какую-то рану. Он замолчал, не решаясь продолжать так неудачно заведенный разговор. На следующем повороте им встретился конный отряд, галопом скакавший к тому холму, с которого они только-что спустились. Командир отряда остановился, когда поравнялся с телегой, и офицер велед своей телеге также остановяться, заметив, что командир хочет ему что-то сказать.

У этого нового офяцера был очень внушительный вид, так что Сесиль невольно ярислушалась к его разговору с особенным вниманием. На нем костюм был какой-то полувоенный, полуштатский, но выправка и манеры были у него совсем военные. Когда он остановился, около него стали прыгать и ласкаться три или четыре собаки, быстро шмыгавшие между ногами его коня.

- Я полагаю, господа,- сказал этот странный американский военачальник,- что вы спустились с Дорчестерских холмов и пробуете, удобно ли будет отступать оттуда в телеге, если придется отступать?

Молодой офицер почтительно снял шляпу и отвечал: - Это правда, генерал, что мы сейчас спустились с этих холмов, но для того, чтобы отступать, нужно сначала встретиться с неприятелем, а мы его даже и в глаза не видали.

- Белая кокарда! Так! Раз на вас такой чин, сэр, то я полагаю, что вы не без разрешения начальства предприняли это движение. Прочь, Юнона! Прочь, глупая собака!

- Эта леди, сэр, прибыла сюда час тому назад на королевской шлюпке, и я получил приказание доставить ее к генералу, командующему правым крылом.

- Леди? О, тогда другое дело... Теперь я понимаю... Перестанешь ты, Юнонка, или нет?- Он обернулся к своему адъютанту и шопотом прибавил:- Гоу пожелал избавиться от которой-нибудь из своих любовниц и посылает ее нам, как образец скромности и честности.- Сэр,- продолжал он вслух, обращаясь опять к офицеру,- вы очень хорошо сделали, что взяли для этой леди лошадей. Удивляюсь, что вы взяли их еще так мадо, а не целую шестерню. A как подвигаются траншеи? Юнонка, убирайся! Тебе бы следовало поступить к королевскому двору,- здорово умеешь ластиться, вылизала бы там себе у министров целую ленту через плечо... Ну-с, как же наши траншеи?

- Их роют, сэр, и огонь батарей до такой степени отвлекает внимание королевских войск, что работы будут кончены сегодня до рассвета, прежде чем их успеют заметить.

- О, да, мы копать землю мастера, зато другого чего лучше уж и не спрашивать... Мисс Юнона, говорю вам в последний раз: убирайтесь прочь!.. Слушай, твоя жизнь в опасности. А, так ты непременно этого захотела? Вот же тебе!

Он выхватил пистолет и хотел выстрелить в бедную собаку, но пистолет дал осечку. Тогда, обернувшись к своей свите, он досадливо крикнул:

- Господа, если кто-нибудь из вас окажет мне услугу и убьет эту тварь, я сделаю о нем похвальный отзыв в первом же своем донесении конгрессу.

Один из слуг свистом поманил собаку и тем спас ей, по всей вероятности, жизнь.

Генерал успокоился и уже совершенно хладнокровно обратился к офицеру:

- Простите, сэр, что я вас задержал. Больше не задержу. На рассвете будет на холмах горячее дело. Вы, конечно, рады этому?

Он поклонился и поехал. Телега тронулась тоже. Но вдруг он не утерпел, обернулся на седле и саркастически крикнул.

- Капитан, рекомендую вам хорошенько позаботиться об этой... "леди"! Постарайтесь, чтобы она довольна осталась.

Сесиль не пропустила ни одного слова из этого разговора и почувствовала у себя на сердце леденящий холод. Когда генерал отъехал, она спросила, едва переводя дух:

- Так это Вашингтон?

- Это? О, нет, мээм! - воскликнул офицер.- Вашингтон совсем другьй человек. A это один английский офицер, которому у нас дали чин генерала. Он очень храбр в сражении и совершенно невозможен в гостиной. Я никогда не мог хорошенько понять его характера, однако, могу сказать во егь пользу то, что хотя в обращении он горд и презрителен, но зато любит свободу и предан ей вполне (Автор, очевидно, имеет в виду Чарльза Ли, который был очень вспыльчив. Он был одним из главных зачинщиков возстания и даже метил в главнокомандующие, но ему предпочли Вашингтона, что вызвало в нем зависть.).

Сесиль почти не слушала капитана. Она сейчас же перестала интересоваться этим человеком, как только успокоилась, что её участь зависит не от него. Возница принялся наверстывать потерянное время, усердно подхлестывая лошадей, и телега скоро доехала до Роксбюри. Канонада продолжала греметь с обеих сторон; поэтому офицер остановил телегу в сравнительно безопасном месте, а сам отправился узнавать, где находится командующий правым крылом. Сесиль осталась ждать в телеге. Когда офицер возвратился, он сообщил, что ему приказано доставить пленников к генералу, для чего предстояло проехать еще несколько миль. Объехали одну гору, переехали через одну реку и через час езды прибыли в маленькое селение Роксбюри, где находился местный рассадник наук - университет.

Местечко было занято войсками, и сразу было видно, что войска нерегулярные. Все университетские здания были превращены в казармы, у дверей трактиров и постоялых дворов толпились милиционеры, желавшие туда войти. У одного из постоялых дворов, тде было не так шумно и людно, офицер велел остановиться телеге и сказал Сесили, что ей придется туда войти и подождать, пока он сходит к генералу за приказаниями. Ее это не особенно устраивало, но делать было нечего, и она без возражений сошла с телеги. В сопровождении Меритона и неизвестного и в предшествии офицера она прошла сквозь толпу, из которой она не только не услыхала для себя ничего обидного, но даже все перед неё расступались, а крикуны понижали голос и говорили тише. Все, видямо, любовались её походкой и фигурой. Раздалось даже какое-то одиночное восклицание по этому поводу, при чем офицер извинился перед ней, объясняя, что это крикнул один стрелок из отряда южан, которые все храбрецы, но плохо умеют себя держать.

Внутри постоялаго двора было очень тихо и скромно. Это был просто частный дом, открывшийся для публики очень недавно: владельцу его захотелось нажить деньгу, пользуясь обстоятельствами. Под трактир была отведена только одна зала внизу, в которую Сесиль и ввели. Прочия комнаты оставались, как были, семейными.

В зале находилось человек двенадцать посетителей. Одня сидели у камина; в том числе были две женщины. Другие прохаживались по зале. Третьи расселись группами в разных умах. Когда вошла Сесиль, все обратили на нее внимание, но сейчас же и оставили ее в покое; только женщины подольше заинтересовались её тальмои из прекрасного дорогого драпа и шелковым капором, и в глазах у них было больше суровости, чем до сих пор встречала Сесиль за все время своего путешествия по неприятельскому лагерю. Ей предложили стул у камина. Она села и принялась с нетерпением дожидаться возвращения офицера, который пошел докладывать генералу об её прибытии.

- Неудобно путешествовать в такое время, в особенности даме,- сказала женщина средних лет, сидевшая у камина и вязавшая чулок, но одетая по-дорожному.- Если бы я знала, что сегодня здесь будут происходить такие вещи, я бы ни за что не переехала через Коннектикуть, не смотря на та, что у меня здесь единственный сын в ополчении. У меня было два сына, два близнеца, но старший уже убит на Бридс-Гилле. Вот я сейчас надвязываю для младшего оставшиеся после него чулки...

Все это она рассказала с замечательной простотой, которая глубоко всех тронула. Сидевший около неё почтенный фермер вмешался в разговор:

- Да, за наши грвхи Бог наслал на нас такое бедствие - эту ужасную войну,- сказал он.- Да благословит вас Богь, добрая женщина, и да сохранит он вам хотя другого вашего сына. Завтра на рассвете я отправляюсь на запад. Не хотите ли послать со мной весточку вашему мужу? Для меня проехать одну-две горы лишних ничего не составить.

- Благодарю вас, сэрь, за ваше предложение, как если бы я его приняла,- отвечала женщина.- Мой муж тоже был бы очень рад вас видеть у себя, но только я сама скоро отсюда уеду. Мне смотреть на все на это не под силу. Я вот только дождусь, чем кончится нынешняя битва, да съезжу завтра поутру в Крэджис-Гауз, чгобы хоть одним глазом взглянуть на замечательного человека, которого наш народь выбрал себе вождем.

- Ну, вамь прядется для этого отправиться в какое-нибудь очень опасное место, потому что я час тому назад сам видел, как он со своей свитой проскакал куда-то к берегу.

- О ком вы говорите? - невольно спросила Сесиль.

- О ком же можно так говорить, какь не о Вашингтоне? - вдруг ответил сзади неё сильный, но низкий голос, напомнивший Сесили голос того незнакомца, который предстал вестником смерти перед постелью её бабушки за несколько минут до её кончины.

Сесиль вздрогнула, встала и отступила на несколько шагов от Ральфа, который смотрел на нее прмстально и проницательно, не заботясь о том, что он этим заставляет обращать на нее внимание всю разнокалиберную публику постоялаго двора.

- Мы друг другу не совсем посторонние, молодая леди,- продолжал старик,- и для вас далеко не вредно встретить знакомую личность среди царящего здесь беспорядка.

- Знакомую личность! - повторила Сесиль.

- Да, знакомую,- отвечал Ральф.- Мы уже виделись и знаем друг друга. Кроме того, я вам могу сообщить, что уже видел сидящими на гауптвахте обоих ваших спутников.

Сесюь украдкой оглянулась кругом и убедилась, что ни Меритона, ни неизвестного мужчины с ней нет. Прежде, чем она успела что-нибудь сообразить, Ральф приблизился к ней и сказал с чисто придворной вежливостью, так не шедшей к его грубой и небрежной одежде:

- Здесь совсем неподходящее место для внучки и племянницы английского пэра. Но я в этом селении свой человек давно. Идите за мной. Я вас провожу туда, где вам будет гораздо приличнее оставаться.

Сесиль колебалась, но, видя, что на нее с чрезвычайным любопытством устремлены глаза всех присутствующих, робко взяла руку, предложенную ей стариком, и ушла с ним не только из комнаты, но и из дома. Вышли они совсем в другую дверь, не в ту, через которую Сесиль входила, и очутились на другой улице, где было тихо, и не было милиционеров.

- Где же оба мои спутника? - спросыа Сесиль.- Я без них не могу дальше итти.

- Они находятся под стражей,- отвечал Ральф совершенно спокойно,- и вам остается одно из двух: или разделить их участь, или на время с ними расстаться. Если же узнают настоящую роль того, кто вас сюда привел, то ему будет плохо.

- Настоящую роль?... - повторила Сесиль и опять вздрогнула.

- A как же? Разве он не враг свободы, враг упорный и смертельный? Неужели вы думаете, что наши соотечественники будут настолько безумны, что позволят ему свободно расхаживать по своему лагерю? Нет, неть! - прибавш старик с торжествующей улыбкой.- Он сделал большую неосторожность, явившись сюда, и не избежит своей участи. Пойдемте; дом, куда я вас веду, находится недалеко отсюда, и если вы пожелаете, вы можете потом вытребовать этого человека к себе.

Сесиль позволила довести себя до уединенного дома скромной наружности. У дверей ходил часовой. Очевидно, тех, кто жил в этом доме, стерегли по приказу военного начальства.

- Входите! - сказал Ральф, без колебания отворяя дверь. Сесиль вошла и с удивлением увидала в сенях другого часового с ружьем. Этот часовой и Ральф были, повидимому, свои люди, потому что солдат с большой развязностью задал Ральфу вопрос:

- Ну, что, от Вашингтона еще не было никакого приказа?

- Нет, не было,- отвечал Ральф,- и эта проволочка наводит меня на мысль, что ничего особенно хорошего ждать нельзя.

Отворив другую дверь, он обратился к Сесили и сказал:

- Пожалуйте.

Сесиль послушалась и вошла. Дверь сейчас же закрылась за нею, но прежде, чем молодая женщина успела удивиться или испугаться, она увидала себя в объятиях своего мужа.

ГЛАВА XXXI.

Так разве же из рода Капулетти

Она была? О, драгоценный счет!

Я своему врагу обязан жизнью!

Шекспир: "Ромео и Юлия".

- Ах, Линкольн, Линкольн! - вскричала Сесиль, плача и вырываясь из рук нежно ее обхватившего мужа.- В какую минуту вы меня покинули!

- И как же я был за это наказан, Сесиль! Ночь безумия! Потом - утро раскаяния! Я тут еще сильнее почувствовад, какие узы нас связыкают... Если только мое безумие не разорвало их навсегда...

- Я поняла вас теперь, легкомысленный человек, и постараюсь опутать вас такими сетями, какие только может сплести для мужчины женщина. Лионель, если вы меня вправду любите, как я готова верить, то забудемте прошлое. Не будемте его вспоминать. Я не хочу спрашивать у вас никаких объяснений. Вас обманули, и по вашим глазам я вижу, что вы теперь опомнились. Поговорим о вас самих. Почему вас сторожат здесь скорее, как преступника, чем как королевского офицера?

- Действительно, я нахожусь под усиленным присмотром.

- Как бы попали к ним во власть? Как они смеють злоупотреблять до такой степени своим преимуществом?

- Это очень понятно. Разсчитывая, что вьюга... Помните, какая это была ужасная ночь, когда мы венчались, Сесили?..

- Ужасная! - воскликнула она, вздрагивая.

Вслед затем она сейчас же улыбнулась, как бы отбрасывая всякий страх и всякую заботу, и прибавила:

- Но только я уже больше не верю ни в какие предзнаменования, Ленкольн. Если предзнаменование и было, то оно уже исполнилось. Я не знаю, придаете ли вы, Лионель, вообще какую-нибудь цену благословению души, готовящеися покинуть тело, но только для меня служит большим утешением, что моя бабушка благословила перед смертью наш с вами неожиданный союз.

Не обращая внимания на то, что Сесиль положила ему на плечо свою руку, он вдруг отодвинулся с сумрачным видом и стал ходить до комнате.

- Сесиль,- сказал он, - я вас люблю, как только можно любить, и охотно готов предать ьсе забвению. Но я не кончил своего рассказа. Вы помните, какая была вьюга. Никто бы не решился тогда выйти из дома без крайней необходимости. Я задумал этим воспользоваться и вышел из города с парламентерским флагом, которым разрешалось пользоваться Джобу Прэю. В своем нетерпении мы увлеклись и зашли черезчур далеко. Я,- надо вам сказать, Сесиль,- был не один.

- Я это знаю, знаю! - воскликнула .она, с трудом переводя дух.- Ну, хорошо: вы зашли черезчур далеко?...

- И наткнулись на пикет, который не пожелал принять королевского офицера за юродиваго. Обо всем об этом мы забыли... Верьте, дорогая Сесидь: у меня и в мыслях не было вас покидать. Но сцена, очевидцем которой мне пришлось быть... и другия причины... Право, я не так уж виновен...

- Да разве я когда-нибудь сомневалась в этом, Лионель? - сказала Сесиль, краснеё от волнения и от стыдливого чувства.- Неужели я бы забыла свое положение, свой пол, свои траур и пришла бы сюда, если бы считала вас человеков недостойным? Я и не дуиала вас ни в чем упрекать. Я ваша жена, Лионел, и сочла своей обязанностью быть с вами в тот момент, когда вам оообенно необходимо, быть может, женское сочувствие и женская ласка. Я дала свой обет перед Господним алтарем. Могла ли я колебаться выполнить его только потому, что на меня стали бы глядеть глаза мужчин?

- Нет, я сойду с ума, я лишусь рассудка! - вскричал Лионель, начиная опять ходить огромными шагами по комнате.- Мне временами кажется, что проклятие, разразившееся над отцом, готово пасть и на сына!

- Лионель! - кротко сказала Сесиль.- Так ли вы делаете меня счастливой? Так ли вы принимаете доверчивую девушку, которая отдала вам в руки все свое счастье? Но я знаю, вы опомнитесь и будете справедливее ко мне относиться. И воле Божией не будете более противиться. Вас, вероятно, подозревають в том, что вы явились в американский лагерь с преступной целью? Нетрудно будет убедить американских вождей, что вы на такую низость не свособны.

- Трудно обмануть бдительноеть тех, кто сражается за великое дело свободы! - произнес спокойный голос Ральфа, неожиданно появившагося в комнате.- Маиор Линкольн слишком долго следовал советам тиранов и рабов и забывал о своей родной стране. Если он хочет спастись, то пусть откроет свои глаза и вернется на правый путь, пока еще он может сделать это с честью и достоинством.

- С честью и достоинством! - повторил Лионели с нескрываемым презрением и снова начал взволнованно бегать по комнате взад и вперед. Сесиль опустилась на стул, наклонила вниз голову и уткнулась лицом в свою муфту, как бы желая не видеть того, что, по её ожиданию, должно было произойти.

Наступившее минутное молчание было нарушено шумом и голосами в сенях, потом растворилась дверь, и вошел Меритон. Сесиль вздрогнула, быстро встала с места и воскликнула с какой-то даже неистовой торопливостью:

- Не сюда! Не сюда! Уходите! Ради Бога, уйдите отсюда!

Лакей колебался. Но когда он увидал своего господина, привязанность взяла верх над почтительностью.

- Слава Богу, мистер Лионел, привелось мне все-таки вас увидеть! - воскликнул он.- Это для меня самая счастливая минута с тех пор, как у меня из вида скрылись берега старой Англии. Ах, мистер Лионель, уедемте отсюда! Вернемтесь в страну, где нет бунтовщиков, где не злословят короля вместе с палатой пэров и палатой общин!

- Довольно на этот раз, Меритон,- сказала едва слышным, почти совершенно упавшим голосом Сесиль.- Вернитесь на постоялый двор, в гостинщу или куда угодно, только уйдите отсюда.

- Не отсылайте, миледи, человека легального к бунтовщикам,- взмолился Меритон.- Еслиб вы только знали, сэр, чего я у них не наслушался! Как они кощунствуют! Что они говорят про короля. Я очень рад, что они меня отпустили.

- Если на здешней гауптвахте оскорбляют вашего земного короля,- сказал Ральф,- то на гауптвахте противоположного берега оскорбляют самого Царя царей, а это гораздо хуже.

- В таком случае оставайтесь здесь,- сказала Сесиль, не вполне поняв значение того презрительного взгляда, которым Меритон окинул старика,- но только пройдите в какую-нибудь другую комнату. Майор Линкольн, здесь наверное есть еще какая-нибудь комната. Прикажите ему туда пройти. Я думаю, что и вам нежелательно присутствие прислуги при нашем свидании.

- Чего вы вдруг так взволновались и испугались, Сесиль? Здесь хоть и не особенно подходящее для вас помещение, но вы здесь в полной безопасности. Меритон, пройдите в соседнюю комдату.

Меритон что-то пробормотал, причем можно было расслышать только: "Вот так костюм!" и по направлению его взгляда догадаться, что речь идет о Ральфе. Потом он вышел, а за ним ушел и старик. Сесиль и Лионель остадись одни.

- Ничего не бойтесь, Сесиль, в особенности не бойтесь за себя,- сказал Лионель, нежно прижимая ее к своему сердцу.- Меня вовлекла в опасное положение моя безразсудная поспешность, та смутная тревога, которую вы во мне уже не раз замечали сами, и, наконец, тот рок, который, видимо, тяготеет над моим родом. Но у меня есть оправдывающая причина, которую я всегда могу привести, так что даже мои злейшие враги не смогут ничего возразить, и все их подозрения рассеются.

- Что касается меня, Лионель, то я ни в чем вас не подозреваю и ни за что не упрекаю. Я желаю только одного, чтобы бы успокоились, пришли в равновесие... и... и... вот, что Лионель, мой милый беглец... настала минута... я должна вам прямо объяснить...

Ей опять помешал договорить тихо вошедший в комнату Ральф. Старость, худоба и беззвучные движения делали его вообще похожим на существо из другого мира. Он нес в руках плащ и шляпу, которые Сесыь сейчас же узнала: они принадлежали незнакомцу, который был её спутником в эту тревожную ночь, полную для неё самых разнообразных переживании и приключений.

- В этом костюме для вас заключается свобода,- сказал Ральф с выразительной улыбкой.- Надевайте, молодой человек, и вы будете свободны.

- Не верьте! Не слушайте! - вполголоса сказала Сесиль, с ужасом отодвигаясь от Ральфа.- Или нет, я ошиблась. Слушайтесь его, но только будьте осторожны.

- На что мне эта одежда? - спросил Лионель.- Уж если унижаться до переодевания, то надобно, по крайней мере, быть уверенным, что получится успех.

- Молодой человек! Взгляни на это живое изображение невинности и страха, которое находится подле тебя, и если не ради себя, то ради неё - беги, беги сейчас же, чтобы спастись. Через минуту будет, пожалуй, уже поздно.

- Бегите, Линкольн, бегите, не думайте обо мне! - воскликнула Сесиль, разом переменяя мнение под влиянием нового импульса. - Я останусь одна. Мой пол, мое имя будут мне...

- Ни за что в мире! - вскричал Линкольн, с презрением отталкивая одежду, которую подавал ему старик.- Я уже покинул вас один раз, когда смерть только что похитила свою жертву, но пусть она поразит меня самого прежде, чем я сделаю что-нибудь подобное в другой раз.

- Я потом вас догоню.

- Вам и не придется разлучаться,- сказал Ральф, развертывая нлащ и накидывая его на плечи Лионелю, который не сопротивлялся, уступая настойчивости старика и жены.- Оставайтесь здесь, покуда я вас не позову, а ты, нежный цветок невинности и любви, ступай за мной и раздели со мной честь освобождения того, кто сделал тебя своей невольницей.

От этих сильных выражений старика лицо Сесили покрылось девственной краской, но она покорно наклонила голову в знак согласия. Старик пошел к дверям, сделав ей знак, чтобы она шла за ним, а Лионелю, чтобы он оставался.

Когда оня вышли в сени, Ральф дружески-фамильярно заговорил с часовым.

- Поглядите,- сказал он, откидывая с лица Сееили шелковый капор,- какая она хорошенькая, и какь она при этом встревожена за участь своего мужа. Бедняжка! Она все время здесь плакала. Теперь она уходит и берет с собой одного из лакеев, с которыми пришла, а другой останется при своем господяне. Поглядяте на нее. Правда - хорошенькая?

С неловким смущением поглядел на Сесяль милиционер и, видимо, был тронут её красотой, но ничего не сказал. Ральф вернулся в комнату и почти сейчас же вышел обратно в сопровождении человека в плаще и в большой нахлобученной шляпе. Под этим переодеванием любящие глаза Сесили сейчас же узнали Лионеля. Она поняла и оценила хитрость, придуманную стариком. Боязливо пройдя мимо часового, она сейчас же пошла рядом с человеком в плаще, и будь часовой лучше знаком с светскими обычаями, он бы сразу догадался, что дело нечисто. Но он был простец-крестьянин, только что переменивший заступ на ружье, и такие тонкости были ему невдомек.

Ральф не дал часовому долго раздумывать, сделал ему дружеский знак рукой в виде прощанья и вышел из сеней вместе с обоими своими спутниками. У выхода из дома их встретил другой часовой, загородивший им дорогу и резко обратявшийся к Ральфу:

- Что все это значит, старик? Вас тут чуть ли не целый взвод: один, два, трое. Чего доброго, среди вас находится и сам нашь пленный офицер. Говорите-ка, старина, говорите: кто да кто с вами? Ведь вас, говоря по правде, многие и то уж подозревают, будто вы шпион генерала Гоу. Вас недавно видели в совсем неподходящей компании и уже поговаривают, что вас самого пора посадить под замок.

- Слышите, господа? - со спокойной улыбкой обратился Ральф к своим спутникам.- Вот что значит не наемник, а сознательный борец за свободу! Как он осторожен и бдителен! Ну, разве найдутся в королевских войсках такие верные часовые? О, свобода, свобода! Какие чудеса ты делаешь с людьми!

- Ну, уж ступайте,- сказал часовсй, забрасывая ружье за спину через плечо.- Если бы что-нибудь у вас там случилось нехорошее, про то знал бы часовой, которыц в самом доме, и не пропустил бы вас.

Часовой снова стал мерно прохаживаться взад и вперед, мурлыкая "Янки-дудль", а Ральф и его спутники быстро пошли по улице, желая как можно cкopеe удалиться от дома. Когда они завернули за угол на другую улицу и были уже довольно далеко, Ральф подошел ближе к Лионелю и с торжеством проговорил вполголоса, сжимая кулак:

- Я его теперь держу вот как! Теперь он уже не опасен! За ним надзирають три неподкупных патриота!

- Про кого вы говормте? - спросил Лирнель.- Кто этот ваш пленник, и какое преступление он сделаи?

- Я говорю про того, кто только по виду человек, а на деле лютый зверь. Про тигра в человеческом образе. Но он у меня в руках,- повторил старик с довольной улыбкой, видимо, шедшей из глубины души.- Это такая собака, такая собака!.. Дай Бог, чтобы он до самого дна сам испил чашу рабства.

- Послушайте, старец! - сказал с твердостью Лионель.- Я пошел с вами в тот раз сюда из самых непредосудительных побуждений,- это вам лучше, чем кому-нибудь, известно. Я послушался вас, находясь во временном затемнении рассудка вследствие разных причин. Я забыл тогда клятву, которую только что дал перед алтарем, беречь и защищать вот это слабое, непорочное существо. Теперь заблуждение рассеялось. В эту минуту мы с вами расстаемся навсегда и никогда больше не увидимся, если вы сейчас же, немедленно, не исполните тех торжественных обещаний, когорые вы подтверждали мне несколько раз.

Торжествующая улыбка, придававшая лщу Ральфа противное выражение, разом исчезла. Он внимательно и спокойно выслушал Лионеля и уже собрался отвечать, но тут вмешалась Сесяль и сказала дрожащим голосом:

- Не надо останавливаться ни на одну минуту. Едемте куда угодно, только не будемте здесь задерживаться. За нами, быт может, уже гонятся. Я могу идти с вами куда угодно, только пойдемте.

- Лионель Линкольн, я вас и не думал обманныать,- сказал Ральф торжественным тоном.- Провидение уже направило нас на нужную дорогу, и через несколько минут мы будем у цели. Позвольте этой робкой, дрожащей женщине возвратиться в селение и пойдемте со мной.

- Я не отойду от неё ни на шаг,- отвечал Лионель, теснее прижимая к себе руку Сесили.- Мы с вами расстанемся здесь, вы здесь должны исполнигь свое обещание.

- Идите с ним! Идите с ним! - тихо сказала Сесиль, почти повиснув на руке Лионеля.- Не спорьте, это может вас погубить. Разве я не сказала, что пойду с вами всюду?

- Ступайте вперед,- сказал Лионель Ральфу. - Я еще раз доверюсь вам, но только вы осторожнее пользуйтесь моим доверием. Помните, что со мною мой ангел-хранитель, и что я уж больше не помешанный.

Лунный свет осветил спокойную улыбку на поблекшем лице старика, когда он молча пошел вперед быстрым шагом. От селения они ушли еще не очень далеко; еще видны были строения, принадлежащия к университету, и слыщались крики милиционеров, толпившихся возле трактиров. Даже можно было расслышать, как перекликаются часовые. Старик направился к одинокой церкви очень правильной архитектуры.

- Здесь, по крайней мере, тем хорошо, что никто Бога не оскорбляет,- проговорил, указывая на нее, старик.

Лионель и Сесяль взглянули на безмолвные ствны храма и вошли вслед за Ральфом в ограду через сделанный в кирпичах пролом. Лионель остановился опять.

- Дальше я не сделаю никуда ни шагу, покуда вы меня не удовлетворите вполне,- сказал он и, как бы в доказагельство своей твердой решимости, крепко уперся ногой в небольшой бугор оледенелой земли. - Пора мне перестать думать только о себе, надобно позаботиться о том слабом существе, которому я взялся быть опорой.

- Милый Линкольн, вы обо мне не думайте! Я...

Сесили не дал договорить старик. Он с серьезным выражением снял шляпу, подставляя под лунные лучи свои седые волосы, и произнес дрожащим от волнения голосом:

- Твоя задача окончена. Ты пришел до того места, где покоятся останки женщины, носившей тебя под сердцем. Безразсудный юноша, ты святотатственной ногой попираешь прах своей матери!

ГЛАВА XXXII.

Ах, у старости тяжелые дни и скорбные, бессонные ночи! О, счастливая весна жизни, отчего ты не можешь вернуться?

Бёрнс.

За этим неожиданным заявлением наступило гробовое молчание. Лионоль вздрогнул, отошел на шаг назад и, по примеру старика, снял шляпу из почтения к памяти своей матери. Он ее помнил очень смутно, но все-таки немного помнил, как помнят иногда сон. Немного успокоившись, он сказал Ральфу:

- Вы именно здесь, на этом самом месте, собирались рассказать мне про мои семейные несчастия?

- Да,- отвечал старик необыкновенно для него мягким голосом и с выражением глубокого сострадания на лице.- Здесь, на могиле твоей матери, ты должен выслушать весь рассказ.

- Начинайте же скорее,- воскликнуд Лионель, при чем Сесиль, вся похолодев, заметила, что его лицо страшно изменилось, и глаза стали блуждать.- Я вас выслушаю, и если все окажется правдой, то клянусь, что моя месть...

- Нет! Нет! Нет! - вскричала встревоженная Сесиль.- Не останавливайтесь здесь, Линкольн! Вы не в состоянии будете выдержать такую сцену!

- Я все буду в состоянии выдержать!

- Вы преувеличиваете свои силы, Линкольн. Подумайте о своей безопасности! Отложите до другой, до более счастливой минуты. Вы и без того все узнаете. Я ручаюсь вам, я, ваша жена, что вам все будет рассказано.

- Вы ручаетесь? Вы, Сесиль?

- С тобой говорит отпрыск Джона Лечмера, и ты уже готов развесить уши,- с саркастической улыбкой проговорил Ральф.- Правда, ты не годишься для сцены на кладбище. Тебе бы только фигурировать на брачном пиру.

- Повторяю, я все могу выдержать,- с твердостью отвечал Лионель.- Я сяду вот на этот скромный надгробный камень и буду слушать все, что вы мне будете рассказывать, хотя бы легионы мятежников пришли сюда и нас окружили.

- Как! Неужели ты устоишь против умоляющих взглядов любимой женщины?

- Устою, раз этого требует сыновнее чувство.

- Хорошо сказано. И награда не замедлит. Не гляди на эту сирену, а то твоя решимость может ослабеть.

- Это моя жена! - вскричал Лионель, обвивая рукой талию дрожащей Сесили.

- A здесь твоя мать!- указал Ральф изсохшей рукой на обледенелый бугор.

Лионель не сел, а скорее упал на надгробный камень, о котором говорили, уперся локтем в колено, а на руку опустил голову и приготовился внимательно слушать. Старик улыбнулся довольной улыбкой и сел на другой надгробный камень, по другую сторону могилы. Он подпер себе лоб обеими руками и так сидел несколько минугь, собираясь с мыслями. Сескль, вся дрожа, присела рядом с Линкольном и не сводила с него глаз, следя за переменой в выражении его лица.

- Тебе уже известно, Лионель Линкольн,- начал Ральф, подняв голову и взглядывая на майора,- что твой род давно уже переселился в колонии, ища для совести свободы и для всех справедливости. Ты знаешь, что старшая линия осталась в Англии, среди распущенности двора, и очень скоро вся выродилас и вымерла, а наследственные земли и почести перешли к твоему отцу,

- Про это в Массачусетсе знает каждая кумушка,- нетерпеливо сказал Линкольн.

- Но кумушкам неизвестно, что все это предвиделось заранее, и что по этой причине на бедного офицерского сына-сироту многие родственники смотрели совсем другими глазами. Кумушки не знают, что своекорыстная Присцилла Лечмер, твоя тетка, готова была перевернуть небо и землю, только бы эти богатства и почести перешли в её род.

- Это было несбыточно, потому что от нея, во-первых, шла женская лнния, а во-вторых, у неё не было сына.

- Человеку жадному и черствому все подобное кажется возможным. Ты знаешь, что после неё осталась внучка. У этой внучки, насколько мне известно, была мать.

Это сопоставление показалось Линкольну убедительным доводом, а Сесиль от горя и стыда прижалас спиной к плечу мужа.

- Я христианин и джентльмен, - продолжал старик. - Боже сохрани, чтобы я стал грязнить непорочное имя той, о которой я сейчас упомянул, то-есть, имя дочери этой преступной женщины. Она была так же невинна и так же чиста, как и то милое существо, которое в эту минуту дрожит подле тебя, Лионель. Задолго до того, как Присциллою Лечмер овладела внолне, её честолюбивая мечта, сердце её дочери было отдано молодому доблестному англичанину, за которого она несколько леть спустя и вышла замуж.

Сеисль подняла голову, услышав этот отзыв о своих родителях. С её сердца снята была тяжесть. Она стала спокойно слушать дальше.

- Так какь желания моей несчастной тетки не сбылись, то я не вижу, каким образом могло все это отразиться на судьбе моего отца,- заметил Лионель.

- Сейчас ты увидшль. В том же доме жила другая особа, еще красивее, чем дочь Присциллы, такая же, повидимому, чистая, как и та. Она приходилась родственницей, крестницей и воспитанницей этой негодной женщины. Твой отец влюбился в нее и женился на ней еще до получения родового наследства. Векоре родился ты - к общей радости родителей. Потом твой отец уехал на родину предков утверждатъея в правах наследства, а свою Присциллу (их было, стало быть, две, и обе спят теперь вечным сном) вместе с сыном оставил пока в колонии, рассчитывая вернуться и увезти их потом в Англию. В Англии твой отец пробыл два года, которые показались ему за два века. Хлопоты с наследством были долгие и томительные. Но все кончилось благополучно. Он вернулся сюда. Увы! Он не нашел, своей жены, не нашел своей верной и любящей Присциллы.

- Я знаю,- сказал Лионель,- она умерла.

- Мало того, что умерла, - прибавил каким-то замогильным голосом старик,- она себя обезчестила.

- Эта ложь!

- Это правда! Святая правда!

- Это ложь! Черная, грязная, подлая ложь, какую только когда-либо выдумывали люди.

- А я тебе, говорю, что это правда, молодой безумец! Она умерла, дав жизнь плоду своего безчестия. Когда Присцилла Лечмер рассказала мне все это, я ей не поверил, потому что в её глазах светилось нескрываемое торжество и злорадство. Но тут была еще другая женщина, которую нельзя было заподозрить в пристрастии, а между тем ей были известны все обстоятельства. Эта женщина поклялась на Евангелии, что все это правда. Поклялась именем Того, Кто читает во всех сердцах.

- A кто же соблазнитель? - воскликнул Лионель, невольно отворачиваясь от Сесили.- Как его имя, чтобы я мог ему отомстить?

- Лионель, Лионель, как вы можете этому верить? - воскликнула с горьким плачем Сесиль.

- Да как же не верить! - сказал Ральф с ужасной улыбкой.- Он должен всему верить, что я говорю. Я все знаю. Разве сцена у смертного одра Присциллы Лечмер не служит доказательством, что мне известно решительно все? От тяжкого удара в самое сердце твой отец потерял рассудок, и этим временным умопомешательством злые люди воспользовались для того, чтобы засадить его в сумасшедший дом. Он там пришел в себя через несколько времени, но интриги и хлопоты Присциллы Лечмер сделали то, что он остался на целых двадцать лет.

- Говорите мне все,- сказал Лионель.- Не скрывайте от меня ни одной подробности, или уж все сказанное берите назад.

- Ты узнаешь все, Лионель Линкольн, но только ты должен поклясться в вечной ненависти к той стране, где закон позволяет невинного, гонимого человека сажать на цепь, как дикого зверя, и доводить его до такого состояния, когда он готов проклинать своего Создателя и Творца...

- Клянусь! Десять тысяч раз клянусь! Я перейду на сторону мятежников, я...

- Лионель, Лионель! Опомнитесь, что вы! - в ужасе вскричала Сесиль.

В тот момент в селении раздались крики, и послышался тяжелый солдатский шаг. Ральф встал и подошел к краю большой дороги. То же сделали и Лионель с Сесилью.

- Его ищут,- сказал Ральф.- Они думают, что он им враг, но он поклялся встать под их знамена. Такого человека, как он, они примут с радостью.

- Нет, нет! Бегите, Линкольн, убегайте! Преследователи найдут меня здесь одну, но мой пол и мое имя меня защитят.

Лионель обнял стройную талию своей жены и сказал:

- Старик, когда я отведу ее в безопасное место, вы должны будете представить мне доказательства на все ваши слова.

Но Ральф уже ушел вперед далеко по полю и делал своим спутникам издали знаки, чтобы они на ним шли. Вскоре он скрылся у них из вида.

Между тем шаги преследователей становились все слышнее. Вдали не умолкала пушечная пальба. Лионель вывел усталую Сесиль на узкую проселочную дорогу и остановился, заметив, что она совершенно выбилась из сил и не может итти.

Вдруг послышался стук колес, и показалась огромная телега, запряженная четырьмя быками, которых погонял рожном старик-крестьянин. На телеге был огромный воз сена.

- Куда вы едете? - спросил его Лионел, когда воз поравнялся с усталыми путниками.

- Куда же, как не на Дорчестерский полуостров? Туда теперь все едут и везут сено целыми возами. Оно нужно там для фашин. Я вон видите какой воз навил и везу его туда даром - фашины делать. Сыновья мои все на войне, так мы с моей старухой сами навивали и провозились всю ночь. Решено во что бы то ни стало выжить красномундирников из Бостона. 14 марта будет мое рожденье, мне исполнится восемьдесят три года, и я надеюсь, что к этому дню не останется в Бостоне ни одного королевского солдата.

- Нам тоже нужно в Дорчестер. Моя жена очень устала. Не подвезете ли вы нас? Я бы заплатил.

- Ну, что там заплатил? Кто же берет деньги за такую услугу в такое время? Полезайте на воз...

Лионель уложил Сесиль на сено, укрыл тем плащом, который дал ему Ральф, и воз тронулся. Сесиль скоро заснула.

Было уже довольно поздно, когда показались Дорчестерские холмы. Сесиль проснулась, и Лионель уже придумывал, под каким бы приличным предлогом слезть с воза и пойти своей дорогой. Вдруг быки остановились. На самой дороге стоял человек. Лионель узнал Ральфа.

- Дай проехать, любезный! - крикнул крестьянин.

- Слезайте! - сказал Ральф Лионелю и сделал соответствующий знак рукой.

Лионель сошел с воза и помог сойти Сесили.

Побл&юдарвв фермера, они быстро пошли с Ральфом, который повел их обходом вокруг берега бухты. Уже начало светать, когда они дошли до заливчика, в котором стоял привязанный челнок. Лионель сейчас же узнал додочку Джоба Прея.

Все трое поспешили в нее сесть. Лионель взял весла и стал быстро грести. Еще не успел рассеяться утренний туман, как они уже причалили к набережной возле старого магазина.

ГЛАВА XXXIII.

Прощайте, добрый принц! Вас покидает

Великое и доблестное сердце.

Шекспир.

Лионель помог Сесили взойти на набережную по крутой лестнице. Ральф поднялся за ними.

- Теперь мы с вами расстанемся,- сказал Лионель,- а в следующий раз вы мне доскажете конец.

- Зачем откладывать до другого раза? - отвечал Ральф.- Это можно сделать теперь же, сейчас. A следующий раз,- когда-то он еще будет?..

Лионель подумал.

- Хорошо,- сказал он,- я вот только провожу ее домой на Тремонт-Стрит и сейчас же к вам вернусь.

- Линкольн, я с вами не расстанусь!- решительно объявила Сесиль.- Узнавайте все, что хотите, но только я хочу быть при этом с вами вместе. Ваша жена тоже должна знать все.

Ральф, не возражая, знаком пригласил их за собой и своей обычной быстрой походкой прошел в старый магазин, до которого как-будто не достигало царившее в городе шумное смятение. В нем как-будто было тептерь даже еще тише, чем всегда.

Они шли по магазину, осторожно ступая по набросанным на полу веревкам, оставшимся еще с того тяжелаго дня, и вдруг услыхали сдержанный стон, донесшийся из комнаты в одной из башен. Они дошли до этой каморки, отворили в нее дверь - и остановилсь на пороге все трое, даже Ральфь не решаясь войти.

На низеньком табурете сидела убитая горем мать идиота и чинила какие-то лохмотья своего сына. Руки её работали машинально, а брови были сдвинуты; сухие глаза были воспалены, мускулы всего лица подергивались от жестоких нравственных страданий. Джоб лежал на своей жалкой кровати. Дышал онь еще тяжелее, а по его лицу видно было, что роковая болезнь быстрыми шагами идет вперед. Польвар сидел около него и с важностью, точно доктор, щупал ему пульс, поминутно взглядывая на потухающие глаза больного.

Даже внезапное появление Ральфа и Линкольна с Сесилью не произвело на бывших в комнате особенно сильного впечатления. Джоб кинул на дверь усталый взгляд и даже как-будто не заметил вошедших. В глазах Польварта мелькнула на один миг радост при виде Лионеля с Сесилью, но он сейчас же принял снова озабоченный вид. Сильнее всех реагаровала на приход посетителей сама Абигаиль Прэй. При виде Ральфа она вся вздрогнула и поникла головой, но сейчас же оправилась и опять принялась за свою незатейливую работу.

- Что это значит?- спросил Лионель у своего друга.- Отчего все здесь так грустны и подавлены, и по какому случаю я вас вижу, Польварть, в этом жилище горя и нищеты?

- Потому здесь все и подавлены, потому и грустны, что здесь горе и нищета - отвечал Польварт, не сводя глаз с больного.- Ответ заключается в самом вопросе... Я вот стараюсь, насколько могу, облегчить и помочь, да только...

- Это очень похвально с вашей стороны. Но чем же болен этоть молодой человек?

- Он болен какою-то болезнью. Я вчера его нашел здесь в состоянии полного истощения и постарался подкрепить его питательной пищей в таком количестве, что любому солдату вашего гарнизона было бы достаточно, но он все не поправляется и находится в ужасном положении.

- У него та самая эпидемия, которая свирепствует в городе,- воскликнул Лионель, внимательнее взглянувши на Джоба.- Неужели вы давали ему есть при такой повышенной температуре?

- Оспа в данном случае имеет лишь второстепенное значение,- возразил Польварт,- потому что больной был еще раньше того поражен гораздо более ужасной болезнью - голодом. Линкольн, вы читали в школе слишком много латинских поэтов, а философией природы не занимались совсем. Существует природный инстинкт, который даже ребенку указывает средство против голода.

Линкольн не стал спорить с Польвартом, усевшимся на своего любимого конька, а обратился к Абигаили:

- Вы-то ведь опытная! Вам-то ваша опытность могла бы подсказать побольше благоразумия и осторожности!

- Сын мой, стонал и плакал от голода... Против этих стонов не могла бы устоять никакая опытность, никакая осторожность. У меня все сердце кровью изошло...

- Линкольн, теперь не время для упреков,- кротко сказала Сесил.- Постараемся помочь беде, не вдаваясь в её причины.

- Слишком поздно! - воскликнула убитая горем мать.- Его часы сочтены, смерть уже простерла над ним свою руку. Остается только помолиться Богу о том, чтобы Он облегчил ему исход души из тела и принял ее потом в свою обитель.

- Бросьте вы эти несчастные лохмотья,- сказала Сесиль, тихо и осторожно отнимая у Абигаили её работу,- в такую минуту не стоит заниматься таким бесполезным делом.

- Молодая леди, вы еще сами не испытали материнских чувств, вы еще не можете понять материнского горя. Я работала на своего милаго мальчика двадцать сем лет, не лишайте меня этого удовольствия в последния остающиеся минуты.

- Неужели ему так много лет? - с удивлением воскликнул Лионель.- Вот я никак не думал.

- Во всяком случае ему бы еще рано умирать. Он был лишен света разума. Да оправдает его Господь светом невинности.

До сих пор Ральф стоял, как вкопанный, на пороге, а теперь повернулся к Лионелю и спросил почти жалобным голосом:

- Как вы думаете, он умирает?

- Боюсь, что так. Все признаки близкой смерти...

Старик быстрыми, легкими шагами подошел к кровати и сел около неё прямо против Польварта. Не обращая внимания на удивленные взгляды капитана, он поднял кверху руку, как бы требуя молчания, и проговорил торжественным голосом:

- Итак, сюда явилась смерть. Она не забывает даже молодых, а вот старика не берет. Не хочет. Скажи мне, Джоб, какие видения представляются в эти минуты твоим духовным очам? Мрачные или светлые?

В погасающих глазах Джоба промелькнул луч сознания. Он с кроткой доверчивостью взглянул на старика и перестал хрипеть. Глубоким, внутренним голосом ответил он на вопрос:

- Господь не сделает зла тому, кто сам в жизни никому зла не сдежал.

- Помолись же Ему за несчастного старика, который черезчур долго носит на себе бремя жизни. На земле всюду только один грех, только одно предательство. Старик этот устал жить. Но погоди уходить на небо. Пусть твоя душа унесет с собой к престолу Милосердия хоть какой-нибудь знак раскаяния от этой грешницы.

Абигаиль громко простонала, выронила из рук свою работу и опустила голову на грудь, потом вдруг встала, откинула нависшие на лицо черные пряди седеющих, но когда-то прекрасных волос, и оглянулась на всех с таким выражением, что обратила на себя общее внимание.

- Время приспело,- сказала она.- Теперь ни страх, ни стыд не связыкают моего языка. Слишком явно видна рука Провидения над этим смертным одром, чтобы можно было еще учорствовать и противиться Его воле. Я, по крайней мере, больше не могу. Майор Линкольн! В жилах этого умирающего юноши течет одинаковая с вашей кровь, хотя удел ему достался с вами неодинаковый. Джоб ваш брат.

- Бедная! Она помешалась от горя! - воскликнула Сесиль.- Она сама не знает, что говорит!

- Она говорит совершенную правду,- спокойным тоном произнес Ральф.

- Слышите, что он говорит? - продолжала Абигаиль.- A он знает все. Само небо послало сюда этого грозного свидетеля и обличителя. Он подтверждает мои слова. Он знает мою тайну, хотя я думала, что она скрыта от всех навек.

- Женщина, ты заблуждаешься сама, стараясь ввести в заблуждение других! - вскричал Лионель.- Хотя бы само небо стало подтверждать эту гнусную басню, я все-таки буду всегда говорить, что это несчастное существо никак не могло родиться от женщины такого ума и такой красоты.

- Существо несчастное, это правда, но родилось оно от женщины, не менее красивой, чем была твоя мать, которую ты так превозносишь, горделивый сын счастья и благополучия? Можешь богохульствовать и кощунствовать, сколько хочешь, но он твой брат. Твои брат старший.

- Это истинная правда!- еще раз повторил старик Ральф...

- Не может этого быть! - воскликнула Сесиль. - Не верьте им, Линкольн. Они сами себе противоречат.

- Я в тебе самой ношу сейчас подтверждение моим словам,- продолжала Абигаиль.- Разве ты сама у подножия алтаря Господня не признала над собой влияния сына? Где же было мне, слабой, тщеславной, неопытной молодой девушке, устоять против обольщения отца?

- Так это ты его мать! - воскликнул Лионель, чувствуя, что у него отлегло от сердца.- Продолжайте и знайте, что вы говорите с друзьями.

- Да, вот так всегда! - с горечью воскликнула Абигаиль, складывая вместе руки.- Вы все умеете делать различие между грехом мужчины и падением женщины. Майор Линкольн, я жалкая, опозоренная женщина, но я была такая же невинная и красивая, как ваша мать, когда попалась на глаза вашему отцу. Он был могуч и знатен, а я слаба, ничтожна и безвестна. Залог нашей любви явился на свет уже после того, как ваш отец меня бросил ради вашей матери.

- Истинно, как само Евангелие! - сказал Ральф.

- Но как же это мой отец оставил вас в такой нужде? - спросил Лионель.- Как могло это случиться?

- Он даже и не знал никогда о моем положении. Утратив добродетель, я почувствовала стыд и все скрыла от него, убедившись, что он мне изменяет и уже увлекся Присциллой. Я стыдилась, я чувствовала себя падшей, а ему было и горя мало. Он преспокойно наслаждался... Но вот родились вы. На свои разгневанные руки я приняла его наследника. Каких только проклятых мыслей не приходило мне тогда в голову! Но, слава Богу, я нашла в себе достаточно силы воли, чтобы отогнать их прочь, и не запятнать своих рук убийством.

- Убийством! - вскричал Лионель.

- Да, убийством. Вам где же знать, какие мысли подсказывает иногда отчаяние несчастью! Но вскоре же мне удалось утолить свою месть иным путем, и я сделала это с адской радостью. Ваш отец уехал в Англию, а ваша мать заболела без него оспой. Вы видите, как обезображен мой сын этой ужасной болезнью? Так вот, прелестное лицо вашей матери было обезображено гораздо хуже. Эта несчастная жертва неправды лежала на смертном одре так же точно, как теперь лежит Джоб. Бог правосуден. Я покоряюсь Его святой воле.

- Продолжай, женщина! - сказал Лионель.- Кажется, я в состоянии буду тебя благословить.

Абигаиль испустила такой глубокий стон, что всем показалось, не простонал ли это Джоб, испуская уже свой последний воздух в борьбе со смертью. Она упала на свою скамеечку и закрыла лицо передником.

- Жертва неправды, - повторил саркастическим тоном Ральф.- Всякой казни мало женщине, забывшей свой долгь!

- Да, жертва неправды! - воскликнул Лионель.- Я готов ручаться за это своей жизнью. Ты сказал мне, старик, гнусную ложь.

Старик ничего не ответил, но губы его двигались, как будто он говорил сам с собой, и кривились презрительно-недоверчивой улыбкой.

- Я не знаю, что мог он вам такое сказать,- продолжала Абигаиль,- но клянусь Богом, что я не скажу больше ни одного слова лжи. То, что я теперь говорю, истинная правда. По нашим здешним законам больных оспой изолируют совершенно от всех людей, и ваша мать осталась в полном моем распоряжении, а также во власти еще одной женщины, которая ненавидела ее еще больше, чем я.

- Боже! И вы посмели!..

- Нет, не посмели. Болезнь избавила нас от этого преступления. Она умерла, обезображенная, а я осталась жить во цвете красоты, если не чистоты и невинности. В презрении у людей я тогда еще не была, и нужды еще не терпела. Все это пришло после... Я очень всегда тщеславилась своей красотой, но в эти минуты любовалась гораздо больше на безобразие своей соперницы, чем на свою красоту. Моя жажда мести была утолена. Ваша тетка, внимавшая также советам лукавого виновника всякого зла...

- Не говорите мне про мою тетку, про мою мать рассказывайте! - воскликнул Лионель.

- Безчувственная ко всему, что не относилось к её выгоде, она оказалась настолько слепой, что пошла не по той дороге, которая одна могла бы привести к цели, а взяла совершенно ложное направление, вызвавшее неожиданную катастрофу. Как только ваша мать испустила дух, мы с вашей теткой составили гнусный заговор умертвить ее вторично, очернив её память. Ваша тетка имела в виду искоренить из сердца вашего отца малейший след любви к это покойной жене, чтобы выдать-таки за него замуж свою дочь, невинную и кроткую мать вашей теперешней жены,- а я была настолько глупа и тщеславна, что надеялась на несбыточное. Я возмечтала, что ваш отец, мой соблазнитель, поступит справедливо со мной и с моим сыном и предоставит мне то место, котрое раньше занимала моя ненавистная соперница.

- И вы посмели обмануть моего отца такой клеветой?

- Да, посмели. Видит Бог, посмели. A так как он все же не решался нам поверить, то я поклялась на Евангелии, будто все это правда.

- И он поверил! - сказал Лионель, дрожа от волнения.

- Поверил, потому что поклялась на Евангелии женщина, которую он считал очень слабой и легкомысленной, но не способной на клятвопреступление. Когда мы увидали, какой эффект произвела наша ложь, мы подумали, что наша цель достигнута. Но есть разница между поверхностными увлечениями и глубокой любовью. Мы хотели уничтожить эту любовь в его сердце, а вместо того уничтожили только его рассудок.

Абигаиль кончила. В комнате водворилась такая глубокая тишина, что когда раздавался пушечный выстрел, то казалось, что стреляют в соседней комнате. Слышно было тяжелое дыхание Джоба, но вскоре и оно прекратилось. Его душа словно дожидалась, когда мать кончит свою исповедь, и после того отлетела на небо.

Вдруг Ральф выпрямился во весь свой рост. Глаза его блеснули. С диким, нечеловеческим криком кинулся он на Абигаиль Прэй, точно тигр на добычу. Бывшие в комнате задрожали от ужаса.

- Негодная, мерзкая женщина! - крикнул старик, хватая и треся ее за руку.- Попалась ты мне! Несите сюда святую книгу, несите сюда Евангелие, пусть она еще что-нибудь солжет под присягой! Пусть она будет проклята окончательно!

- Чудовище! Что ты делаешь! - сказал Лионель, выступая на защиту Абигаили.- Сейчас оставь эту женщину! Ты ведь и сам меня обманул, не смотря на свои седые волосы!

- Лионель! Лионель! - вскрикнула Сесиль.- Удержи свою преступную руку! Ведь это твой отец!

Лионель отшатнулся прочь, как пораженный громом, и, едва дыша, прислонился к стене.

Все было ясно: Ральф, или, вернее, отец Лионеля, когда узнал, как ужасно оклеветали его жену, снова помутился в рассудке и подвергся припадку бешенства, какие случались с ним и раньше. Предоставленный самому себе, он бы, по всей вероятности, скоро покончил с несчастной Абигаилью, но в эту минуту отворилась дверь, и в комнату быстро вбежал тот приезжий незнакомец, которого Ральф так ловко оставил в руках американцев.

- Я сейчас же узнал ваш крик, мой почтенный баронет,- вскричал он.- Недаром же я столько лет надзирал за вами в Англии. Ошибиться не могу. A в Америке меня по вашей милости едва не повесили... Но я не без причины и не без цели переплыл океан, а чтобы вас изловить. Теперь мы с вами уже не расстанемся никогда.

Под влиянием досады на баронета за ту опасность, под которую тот его подвел в американском лагере, незнакомец кинулся на старика. Как только баронет увидал человека, которого считал своим самым лютым врагом, он пришел в еще большее бешенство и, оставив Абигаиль, набросился на него, точно преследуемый охотниками лев. Борьба была короткая, но упорная, и сопровождалась яростными проклятиями с обеих сторон и бранью. Гнев придал баронету сверхъестественную силу и помог ему одолеть противника. Тот упал, а баронет придавил ему коленком грудь и принялся душить его за горло.

- Месть священна!- закричал он с диким хохотом, потрясая седыми волосами, спустившимися ему на глаза.- И Urim и tumim! Наш лозунг - свобода! Умри, негодяй! Отправляйся в ад, к духам тьмы, дай нам свободно вздохнуть!

Бывшему больничному надзирателю баронета удалось, хотя и с большим трудом, на минуту освободиться из-под руки, давившей ему шею, и воскликнуть:

- Да помогите же мне, ради Бога? Неужели вы позволите при себе убить человека?

Но помочь ему не мог никто. Обе женщины в ужасе закрыли себе руками лица. Польварт, все еще лишенный своей деревяшки, сам не мог без посторонней помощи ступить ни одного шага, а Лионель весь застыл в смущении и ужасе и стоял неподвижно, точно статуя. Баронет снова схватил противника за горло и стал его опять душить, но тут отчаяние придало больничному служителю как бы новую мускульную силу: его рука вдруг три раза под-ряд с силой ударяла баронета чем-то в левый бок. При третьем ударе баронет поднялся на ноги и еще раз дико, дико захохотал, так что все похолодели и затрепетали. Его противник воспользовался этим моментом, вскочил на ноги и выбежаль из комнаты с торопливостью человека, совершившего преступление.

Из трех ран, полученных баронетом, ручьями лилась кровь. По мере того, как жизнь уходила из тела, глаза умирающего становились менее дикими, и рассудок прояснялся. Злобное выражение сошло с его лица. Он с отеческой нежностью глядел на молодую чету, которая усердно около него хлопотала. Но говорить он уже не мог, только беззвучно шевелиль губами. Молча простер он руки, благословил своих детей совершенно таким же жестом, как это сделала таинственная тень, которая появилась в церкви на их свадьбе,- и вслед затем сейчас же опрокинулся мертвый навзничь на тело своего старшего сына, который так долго был у него в совершенном забросе.

ГЛАВА XXXIV.

Я видел древнего, древнего седовласаго старца. Годы и заботы провели по его щекам и по его челу глубокие морщины, последние следы ныне позабытого горя. Вокруг него царила печаль. Мужчины поникли головами, женщины плакали, дети рыдали.

Брайанти.

Как только рассвело, бостонский гарнизон пришел в движение. Вся обстановка чрезвычайно живо напоминала то, что происходило перед прошлогодней битвой. Гордый английский главнокомандующий не в силах был дольше переносить, что колонисты заняли Дорчестерские высоты и укрепляются на них. Он отдал приказ их оттуда выбить. Все пушки, какие только имелись в распоряжении у англичан, были наведены на высоты и громили американцев, но те продолжали держаться и не прекращали саперных работ. Вечером были высажены войска для подкрепления гарнизона замка. На высотах появился сам Вашингтон, и вообще все признаки указывали на то, что обе стороны готовились - одна к решительной атаке, а другая к упорному сопротивлению.

Судя по медленным передвижениям королевской армии, она должна была очень обрадоваться неожиданно разразившейся на другой день сильнейшей буре, помешавшеи ей пролить потоки крови и избавившей ее от вероятного поражения. Тут как бы само Провидение вмешалось. Буря разразилас в конце ночи и продолжалась весь день. О битве в такую бурю нечего было и думать. Между тем удобный момент для отобрания у американцев их позиций был упущен. Гоу, весь дрожа от бешенства, начал готовиться к выступлению из города, на котором в течение нескольких последних лет была сосредоточена слепая мстительность английского правительства.

После бури миновала целая неделя, в продолжение которой в городе замечалось большое волнение среди жителей и возбужденная деятельность среди англичан. Первые плохо скрывали свою радость, а вторые даже и не пытались скрыть мрачной досады на такой неожиданный исход.

В один из этих тревожных дней из дома, принадлежавшего самому знатному семейству в городе, состоялся вынос покойника. Над подъездом красовался траурный щит с гербом Линкольнов и с эмблемой в виде окровавленной руки. Зрителей было немного, почти одни дети, которые в это тяжелое время только и оживляли бостонские улицы. Немногочисленный похоронный кортеж направился на кладбище при королевской церкви.

Гроб обращал на себя внимание своей необыкновенной шириной. Покрытый широчайшим покровом, он, когда его вносили в церковь, обеими своими сторонами коснулся дверных косяков. Тот же пастор, о котором мы уже не один раз упоминали, встретил гроб в дверях церкви и глядел с каким-то особенным интересом на шедшего за гробом впереди всех молодого человека в глубоком трауре. Гроб торжественно внесли в церковь. За Лионелем шел сам главнокомандующий английских войск со своим любимым помощником Бергойном. С ними рядом шел еще один офицер значительно меньшего чина; одна нога у него была деревянная; он шел, опираясь на палку. Он, повидимому, рассказывал генералам дорогой что-то очень таинственное и очень интересное, но при входе в церковь перестал. Прочая публика состояла из небольшого числа офицеров, состоявших при обоих генералах, из мужской прислуги Линкольнов и нескольких любопытных зевак, присоединившихся к процессии.

По окончании заупокойной службы гроб понесли из церкви на кладбище. Генералы и одноногий офицер возобновили вполголоса прерванный разговор. Процессия дошла до каменного свода над склепом в углу кладбища. Склеп был открыт. Вдали с этого места хорошо видны были занятые американцами высоты. Невольно глаза обоих генералов устремились в ту сторону, они забыли и об интересной беседе, и о покойнике и вновь стали думать о затруднительном положении английских войск.

Гроб поставили у входа в склеп, и назначенные для того люди приготовились опускать его туда. Но когда сняли покров, провожающие с изумлением увидали, что под ним не один гроб, а два. Один гроб был обит черным бархатом. Гвозди были серебряные, и весь он был богато украшен серебром. Другой гроб был совершенно простой дубовый. На одном была прибита массивная серебряная доска с гербом умершего и с длинной надписью; на другом были только вырезаны по дереву две буквы: Дж. П.

Генералы нетерпеливо поглядывали на доктора богословия Ляйтерджи, давая ему взглядами понять, что они дорожат каждой минутой. Все, поэтому, было окончено скорее, чем мы рассказываем. Тело богатого баронета и труп его безвестного товарища были опущены в склеп и поставлены рядом с телом женщины, которая при жизни была бичем их обоих.

Подождав с мянуту из уважения к майору Линкольну и видя, что тот собирается пробыть у склепа еще несколько времени, генералы раскланялись с ним и ушли. Остальная публика последовала их примеру. При Лионеле остался только офицер с деревянной ногой, в котором читатели, вероятно, уже узнали капитана Польварта. Отверстие склепа закрыли, вход в него заперли на железную щеколду с крепким висячим замком и ключ отдали Лионелю. Тот заплатил деньги работавшим и сделал им знак, чтобы они уходили.

Но кроме Лионеля и его друга на кладбище было еще одно живое существо. У стены, на коленях, закрытая чьим-то памятником, стояла оборванная женщина в красной накидке, небрежно наброшенной на плечи.

Увидав ее, Лионель и Польварт подошли к ней. Она услыхала их шаги, но не обернулась, а стала пальцами водить по буквам надписи на медной доске, вделанной в стену. Надпись указывала местоположение фамильной могилы Линкольнов и Лечмеров.

- Мы сделали для них все, что могли, и больше уж ничего не можем сделать,- сказал женщине Лионель.- Дальнейшая их участь зависит от одного Всевышняго.

Тощая рука, высунутая из-под красной накидки, продолжала свое бессмысленное занятие.

- С вами говорит сэр Лионель Линкольн,- сказал Польварт, стоя под-руку с товарищем.

- Кто? - с ужасом воскликнула Абигаиль Прэй, совсем сбрасывая с себя мантилью и показывая свое истощенное, заплаканное лицо, за эти дни изменившееся еще больше.- Ах, я и забыла, что сын наследует на земле отцу... тогда как мать должна последовать за сыном в могилу.

- Его похоронили прилично,- сказал Лионель,- рядом с кровными родственниками, рядом с его отцом, который так его любил за его простоту и чистосердечие.

- Да, мертвый он помещен гораздо лучше, чем помещался живой. Слава Богу, он больше не будет терпеть ни голода, ни холода.

- Я позаботился о том, чтобы вы больше никогда ни в чем не нуждались. Надеюсь, что остальная ваша жизнь будет счастливее, чем была до сих пор.

- Я теперь на земле совершенно одинока. Старики будут от меня сторониться, молодежь будет меня презирать. Мне остался только стыд, стыд и стыд.

Молодой баронет промолчал, но Польварт счел своим долгом ответить:

- Мне кажется, что если вы будете читать Библию, то несомненно найдете в ней себе утешение. Кроме то-то, советую вам хорошенько заботиться о своем питании. Готовьте себе всегда самую сытную, укрепляющую пищу, и я вам ручаюсь, что тяжесть угрызений совести для вас тогда значительно облегчится. Средство самое верное. Оглянитесь на то, что делается на свете. Разве хорошо упитанный злодей терзается когда-нибудь укорами совести? Никогда. Только тогда, когда у него на желудке пусто, вспоминает он о своих преступлениях. И я вам советую кушать как можно плотнее и сытнее, а то ведь вы до невозможности худы. Кожа да кости. Я не желал бы напоминать вам о вашем горе, но мы с вами знаем один случай, когда пища явилась черезчур поздно.

- Да, да, черезчур поздно! Все явилось слишком поздно, даже раскаяние.

- Этого вы не должны говорить,- сказал Лионель.- Вы должны твердо верить словам Того, Кто обещал раскаянию прощение.

Абигаиль устремила на него взгляд, в котором отразился весь ужас, переживаемый её душою, и проговорила слабым толосом:

- Кто был при кончине мистрисс Лечмер? Мирен ли был исход её души?

Лионель промолчал, как будто воды в рот набрал.

- Я так и думала,- продолжала Абигаиль.- На смертном одре про грех забыть нельзя.- Составить злейший заговор! Призвать Бога в свидетельство своей лжи! Погубить в человеке разум - и какой разум!.. Уйдите, пожалуйста. Вы молоды и счастливы, что вам здесь делать среди могил? Дайте мне здесь помолиться: ничто так не смягчает укоры совести, как молитва.

Лионель бросил около неё ключ, который он держаль в руке, и сказал:

- Этот склеп заперли навсегда, если только вы не потребуете, чтобы его отперли еще раз - для вас самих, чтобы лечь рядом с сыном. Дети тех, кем этот склеп выкопан, лежат все уже здесь, за исключенисм двух, которые умрут в другом полушарии. Возьмите себе вот это - и да простит вас Господь, как я вас прощаю.

Он бросил рядом с ключом большой кошелек, наполненный золотом, и ушел вместе с Польвартом, не прибавив больше ни слова. В воротах кладбища они оба обернулись и в последний раз взглянули на Абигайль. Она стояла на коленях, руками опираясь на памятник над чьей-то могилой, пригнувши голову почти к земле. Видно было, что она смиренно и горячо умоляет небо о милосердии.

После того дня через три в город с триумфом вступали с одного конца американцы, между тем как английская армия очищала его с другого конца. Некоторые из американцев пожелали посетить могилы своих родных и на кладбище королевской церкви нашли тело какой-то старухи, повидимому, погибшей от холода. Она открыла склеп, желая, должно быть, умереть возле гроба своего сына, и в ту же минуту лишилась сил, не успевши еще туда спуститься. Она лежала на мерзлой земле, и её спокойное лицо носило следы былой замечательной красоты, которая ее погубила. Около неё лежал кошелек с деньгами, на том самом месте, где его бросил Лионель.

Возвращавшиеся в свои дома горожане с ужасом уходили от этого зрелища. Но потом на кладбище забрел случайно один отсталый солдат из королевской армии, нарочно для того и отставший, чтобы поживиться, где придется. Он увидал кошелек и тотчас же завладел им, а тело Абигаили столкнул в подземный склеп, запер отверстие и ключ забросил.

Медная доска с надписью много лет уже как оторвалась от стены, и в настоящее время в Бостоне осталось очень не много лиц, которые могли бы указать место, где находилась семейная могила Линкольнов и Лечмеров.

Сэр Лионель и Польварт вместе отправились на набережную, сели там в шлюпку и поехали на фрегат, который должен был отвезти их в Анмию. Фрегат был как раз тот самый, на котором служил молодой мичман, возивший Сесиль в американский лагерь. На палубе они встретились с Агнесой Дэнфорт, которая приехала на фрегат незадолго до них вместе со своей кузиной. У Агнесы были заплаканные глаза, но щеки горели румянцем от удовольствия, что из Бостона убираются, наконец, гордые островитяне, которых она всегда очень недолюбливала.

- Я только вас дожидаюсь, кузен Линкольн, чтобы с вами проститься,- сказала она, дружески его обнимая.- Мне уже пора съезжать на берег. Будьте счастливы, а я никогда не перестану желать вам всего, всего лучшаго.

- Так вы нас покидаете? - сказал молодой человек, за все эти дни в первый раз улыбнувшись. - Вы должны знать, что не меня одного эта жестокость...

Его перебил Польварт, выступая вперед и беря мисс Дэнфорт за руку. В пятидесятый, по крайней мере, раз повторил перед ней храбрый капитан свою просьбу, чтобы она соединила с ним свою судьбу. Агнеса слушала его молча и с серьезным видом, но он еще не успел договорить всего, что хотел сказать, а по её губам уже пробежала лукавая улыбка. Она дружески и ласково поблагодарила его, но отказала наотрез и окончательно. Капитан выдержал удар, как человек, получающий его далеко не в первый раз, и со всею вежливостью помог ей сойти в лодку, на которой она приехала. В лодке ее встретил молодой человек в форме американского офицера. Сэру Лионелю показалось, что румянец на щеках его кузины сделался еще гуще, когда её молодой спугник стал накидывать ей на плечи теплый плащ, так как было холодно. Лодка, имея на себе парламентерский флаг, поплыла не в город, а к противоположному берегу, занятому американцами. На следующей неделе состоялась свадьба Агнесы с этим самым офицером, и они вступили во владение домом на Тремонт-Стрите и всем наследством после мистрисс Лечмер, от которого Сесиль отказалась с полного одобрения своего мужа.

Командир фрегата сигналом даль знать адмиралу о прибытии на борт пассажиров, которых ждали, и получил в ответ приказ итти в плавание по указанному назначению. Через несколько минут легкое и стройное судно прошло мимо Дорчестерских высот, выпустило по ним несколько бортовых залпов и поставило все свои паруса. Американцы не отвечали, не имея ни малейшего желания препятствовать выходу фрегата в открытое море. Он помчался к берегам Англии, везя с собою правительству и обществу важную весть об эвакуации Бостона (Бостон был очищен англичанами в марте 1776 г. на основании конвенции, заключенной между генералом Гоу и Вашингтоном. Город был потом ремонтирован и укреплен за счет "лойялистов", которые были объявлены врагами отечества.).

Флот тоже вскоре снялся с якоря и удалился, и с тех пор город, бывший так долго в угнетении, ни разу не видаль у себя в гавани ни одного неприятельского корабля.

Во время плавания Лионель и его симпатичная подруга имели досуг хорошо обдумать все, что с ними случилось. Много говорили они друг с другом, между прочим, о такой странной, таинственной, необъяснимой и в то же время такой тесной связи, которая установилась между помутившимся в рассудке отцом и никогда не имевшим рассудка сыном. Углубившись в рассмотрение всех причин, они достигли того, что описанные нами события предстали перед ними во всей ясности и естественной простоте, без малейшей примеси темного и сомнительнаго.

Больничный сторож покойного баронета, посланный за ним в погоню в Америку и бывший невольною - наверное, так - причиной его смерти, не посмел возвратиться в Англию, а остался в Америке, где и затерялся в толпе.

Польварт умер очень недавно. Несмотря на свою деревянную ногу, он, при поддержке Лионеля, достиг почти самых высших почестей и отличий и под конец жизни подписывался баронетом, генералом и членом парламента. Он был командиром одной приморской крепости, и эта крепость считалась, благодаря ему, одной из самых надежнейших во всем королевстве. В парламенте он заседал в качестве представителя одного местечка, владельцем которого был сэр Лионель Линкольн. Там он обращал на себя внимание усидчивостью и добросовестностью, с которой он выслушивал все депутатские речи, а также той поспешностью, с которой он всегда подавал голос "за", когда дело шло об ассигновании средств на съестные припасы для чего бы то ни было.

Через год после приезда молодой четы Линкольнов в Лондон у Сесили умер её дядя, лорд Кардоннель, а перед тем незадолго умер его единственный сын. Леди Линкольн сделалась неожиданно обладательницей большого состояния и наследницей одного из древнейших английских баронств. Вплоть до самой французской революции сэр Лионель Линкольн и его жена прожили в полном согласии. Леди Линкольн своим кротким влиянием отлично умела успокаивать своего вспыльчивого мужа. Среди безмятежного счастья его наклонность к наследственной меланхолии исчезла почти совсем. Когда оказалось нужным принять меры для охраны британской конституции, которой стала грозить опасность, правительство в числе нескольких других богатых и талантливых людей призвало сэра Лионеля Лннкольца в верхнюю палату. Он сделан был графом и пэром, и таким образом в восемнадцатом веке к нему в род возвратился титул, которым в средние века пользовалась угасшая старшая линия Линкодыиов.

Никого уже теперь нет в живых из главных действующих лиц нашего рассказа. Даже розы Сесили и Агнесы перестали цвести и были сорваны в мире и невинности смертью. соединившей их в могильном мраке с их предшественниками и предшественницами. Разсказанные нами исторические факты уже начинают меркнуть в отдалении времени, и очень возможно, что тот англииский пэр, который в настоящее время пользуется всеми наследственными правами рода Линкольнов, даже и понятия не имеет о той части своей семейной хроники, когда члены этого рода жили в глухой и отдаленной провинции Великобританского королевства.

КОHЕЦ

Фенимор Купер - Лионель Ликольн или осада Бостона (Lionel Lincoln or the Siege of Boston). 6 часть., читать текст

См. также Фенимор Купер (Fenimore Cooper) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :