Кнут Гамсун
«Бродячая жизнь»

"Бродячая жизнь"

Пер. Л. Добровой.

I.

- Эй, люди, пора вставать!- кричит смотритель участка Оранж-Флат. Мы не видим его, так как еще глубокая ночь, всего три часа утра, но мы тотчас же вскакиваем с постелей и натягиваем панталоны и блузы.

Время жатвы, и мы мучаемся, как собаки, спим слишком мало, и все ходят в неестественно возбужденном состоянии духа. Мы ссоримся из-за каждого пустяка; при малейшем затруднении, встречающемся в работе в продолжение дня, мы поднимаем шум и ломаем орудие. Сам смотритель сделался худ и тощ, как жердь. Он рассказал нам, что соседний участок значительно опередил нас и кончит жатву на несколько дней раньше, чем мы.

"Этому не бывать!" - ответили мы со стиснутыми зубами.

Мы вбили себе в голову догнать соседний участок и даже блестяще превзойти его. Никто не в состоянии удержат нас от этого; поэтому последния две недели смотритель будить вас в три часа утра, и его возглас: "эй, люди, пора вставать!" мы услышим и завтра и после завтра к три часа утра. Мы не предвидим конца этой горячке.

Мы спешим к столу и принуждаем себя проглотить хотя самую малость хлеба с маслом, мяса и кофе. Пища хорошая, но мы забыли уже, что такое хороший аппетит. Десять минут спустя мы уже сидим в наших повозках и выезжаем на работу.

И мы работали, как Богом забытые, полоумные существа. Мы прекрасно сознаем, что нас ждут благодарность и похвала, в случае если мы хотя на один день окончим работу раньше, чем соседний участок, а соседний участок тоже работает изо всех сил. Каждый из нас имеет свою долю честолюбия на этом свете, и у нас оно было.

Светает. Солнце восходит и начинает палит немилосердно; мы сбрасываем наши блузы. Сотни людей разбросаны по бесконечному длинному полю, засеянному пшеницей; тут мы будем работать до вечера, пока не наступит темнота.

- Я не знаю, буду ли я в состоянии выдержать это, Нут, - сказал Гунтлей, ирландец.

А Нут, это был я.

Я слышал, как в продолжение дня Гунтлей говорил то же самое бродяге Иецу, что он не в состоянии больше выдержать.

Я сделал ему замечание за его болтливость и упрекнул его в том, что он говорит это какому-то бродяге.

Гунтлей прекрасно сознает, что, благодаря этому, он имеет надо мной известную власть и разбудил мою ревность. Он пускается в дальнейшие подробности и говорит совершенно открыто:

- Я больше не могу. Сегодня ночью я удираю. Если ты захочешь итти со мною, то я буду в 12 часов ночи около конюшни.

- Я не хочу итти с тобой, - сказал я.

Я проработал весь день и все думал о том, что мне сказал Гунтлей; когда наступил вечер, я окончательно решил не итти с ним. Я прекрасно видел, что он хотел поговорить со мной, как во время ужина, так и после, когда мы ложились спать, но я избегал его и был доволен собой, что мог оказать ему сопротивление.

Вечером мы разделись и легли в постели. Все погрузилось во мрак. Через несколько минут раздался храп по всей комнате.

Я сидел одетый на кровати и думал, что мне делать. Через несколько часов смотритель опять закричит: "Эй, люди, пора вставать!" - и день пройдет так же, как и вчера и третьяго дня. Правда, чтобы дойти до ближайшей фермы или города, где я мог бы достать какую-нибудь работу и заработок, нам следовало пройти, по крайней мере, несколько дней. Но зато я мог бы там больше спать.

Я вышел украдкой из комнаты и направился в конюшне. Гунтлей был уже там; засунув руки в карманы и съежившись, он стоял спиной к стене. Он дрожал от холода. Минуту спустя подошел и бродяга Иец.

Я спросил:

- Разве Иец идет с нами?

- Конечно, - ответил Гунтлей.- Он хотел итти со мной. А что ты здесь не при чем.

- Я хочу итти, - сказал я, и действительно мне захотелось уйти.

- Да, но теперь слишком поздно, - объяснил Гунтлей.- У меня провизии только на двоих.

В порыве гнева я сказал: - Тогда я донесу смотрителю.

- Ты это сделаешь?- спросил Гунтлей кротко, совершенно кротко.- Ты этого никогда не сделаешь, - сказал он, - ни в каком случае ты этого не сделаешь...

Он так близко подошел ко мне, что я чувствовал на себе его дыхание.

- Постой!- сказал шопотом бродяга.- Если Нут хочет итти с нами, то я добуду еще провизии. Я знаю, куда повар прячет мясо.

Пока бродяга Иец ходил за провизией, Гунтлей и я стояли у конюшни и ссорились из-за того, что я хотел донести на него; и когда Иец вернулся с мясом обратно, Гунтлей был так взволнован, что сказал:

- Неужели ты не мог принести больше мяса, ты, подлец! Что это за порция для взрослаго человека? Ладно, вот тебе мясо, Нут, - сказал он и бросил мне мясо.

После этого мы потихоньку выбрались из Оранж-Флат.

II.

Мы пошли по направлению к северу, чтоб добраться до полотна железной дороги, и шли несколько часов под-ряд. Наконец, Иец объявил нам, что ему необходимо немного выспаться. Что касается нас обоих, то мы могли бы итти и дальше. Мы шли по степи и не видели никаких признаков рассвета. Так как по ночам стояли довольно сильные заморозки, то мы шли по бесконечным полям и лугам, не промочив ног.

Мы шли цепью и щупали ногами почву. Желая найти хорошее место для отдыха; я лег на живот, подпер голову руками и так задремал.

Вдруг Иец будит нас; за последния недели он совсем отвык от сна и теперь не может уснуть.

- Эй, люди, пора вставать!- кричит он.

Испуганные и сонные мы вскакиваем с места; нам не грозит никакой опасности, не слышно погони, вокруг нас царит полная тишина. Гунтлей ругается и утверждает, что будить нас так рано было совершенно напрасно. Иец возражает:

- Нам нужно уходить отсюда. Вокруг нас лежит белый иней. Смотритель может напасть на наши следы, и так как он ездит верхом, то он может легко нас нагнать.

- Ну, а что же дальше?- спросил Гунтлей.- Мы его пристрелим.

- Но он может нас раньше застрелить, - возразил Иец.

Тогда мы опять побрели на север. С правой стороны неба стало проясняться, сон подкрепил нас, так что мы стали бодрее; даже Иец, не спавший совсем, казался крепче, он шел прямо и спотыкался реже, идя по неровному лугу.

- Теперь они проснулись, - сказал Иец. Он узнал это по небу. Несколько минут спустя он сказал:- Теперь они завтракают. А теперь спрашивают о нас.

Мы пошли невольно все трое быстрее.

- Теперь смотритель вышел и ищет нас, - проговорил Иец.

Я слышал, как билось мое сердце.

- Придержи язык, - воскликнул Гунтлей.- Не можешь ли ты поменьше тараторить и, лучше всего, совсем замолчать?

- Ему придется мчаться во-всю, если он захочет теперь нас догнать, - сказал я, желаю поддержать свое мужество.

- Да, ты прав, - сказал Гунтлей.- Ему ни за что нас не догнать.

Уверенность Гунтлея была очень велика; вскоре мы услыхали, как он начал уплетать украденную провизию. Становилось все светлее и светлее, и наконец взошло солнце. Иец остановился и огляделся кругом; ничего не было видно, ни всадника, ни живого существа. Никакого жилища, ни единого дерева не было на этом бесконечно громадном пространстве. Иец сказал:

- Теперь мы пойдем по направлению к востоку. Солнце вскоре окончательно высушит наши следы, но если мы будем держаться того же направления, смотритель может нас еще нагнать.

- Ты прав, - сказал Гунтлей опять.- Пуст он едет на север, он нас там не найдет.

Мы прошли еще добрых полтора часа и едва держались на ногах от усталости. По мере того, как всходило солнце, оно пригревало все сильней и, наконец, совершенно высушило траву. Было, вероятно, часов семь - восемь утра, и мы легли отдохнуть.

Я был переутомлен и не мог уснуть, я сел и стал разглядывать своих спутников. Бродяга Иец был худ, с темным цветом лица; у него были узкие, гибкие руки и плечи. Бог-весть сколько профессий он переменил перед этим для того, чтобы, наконец, иметь возможность бродить, вечно бродит и вести жизнь босяка, наполненную приключениями. В бытность свою моряком он изучил компас, он имел кое-какие понятия о торговле и, быть-может, служил в одной из городских лавок. Он был услужливый товарищ: когда ночью он сказал, что устал и не в состоянии больше итти, оказалось, что он это сделал для того, чтобы дать нам возможность вздремнуть, а сам он бодрствовал.

Гунтлей был гораздо выше и дороднее Иеца. Повидимому, судьба обошлась с ним круто; как-то однажды во время разговора на ферме, когда мы были свободны в виду того, что лил дождь, он стал горячо соболезновать мужу "имеющему неверную жену". "Если ты ее не любишь, убей ее!- сказал он, - но если ты ее любишь - то скорби о ней всю жизнь, а сам сделайся никуда негодным отребьем". Очевидно, Гунтлей видал лучшие дни, но теперь он был безнадежным пьяницей и по образу своих мыслей обратился в хитрую лису. У него были кроткие, отвратительные глаза, на которые противно было смотреть. Под жилеткой он носил постоянно старую шелковую фуфайку, которая от времени сделалась такого же коричневого цвета, как и его кожа, и составляла с ним одно целое. С первого взгляда казалось, что он обнажен до самого пояса. Так как он по силе превосходил нас всех, то пользовался в нашем кругу большим уважением. Солнце имело свое действие, и я мало-помало засыпаю. В высокой траве шуршит ветерок...

III.

Но это был очень неспокойный сон, несколько раз я вскакивал и кричал, но потом ложился опять, когда я видел, где я нахожусь. Иец говорил каждый раз: "Спи спокойно, Нут".

Когда я проснулся совсем, был уже день, мои оба товарища сидели и закусывали. Они говорили о том, что мы не взяли своего жалованья, и за те четыре недели, которые мы отработали на ферме, мы ничего не получили..

- Когда я об этом подумаю, мне хочется вернуться на ферму и сжечь ее, - сказал Гунтлей.

Они поглощали невероятное количество провианта, не думая о том, что следовало бы быть экономными в виду предстоящего путешествия. Так как у меня была своя порция мяса, то я взял только немного хлеба у Иеца. Теперь у каждого был свой запас.

Подкрепившись, мы продолжали наше путешествие. Солнце сильно опустилось, на наш взгляд было часа четыре, половина пятого, когда мы двинулись в путь. Мы попрежнему держались севера, чтобы попасть на полотно железной дороги.

Мы шли до поздней ночи и снова устроились на ночлег в степи; перед этим Гунтлей съел весь свой запас провианта и, насытившись, заснул, как убитый. Ночью мы проснулись все трое один за другим от леденящего холода, мы стали прыгать в темноте, чтоб хотя немного согреться, затем бросились на землю и чувствовали, как трава, покрытая инеем, касалась наших лиц. Мы легли как можно ближе друг к другу, задремали и стучали от холода зубами. Гунтлей мерз менее нас, так как он был очень сыт.

Наконец, Иец не выдержал и сказал:

- Не лучше ли нам продолжат сейчас наше путешествие, пока не взойдет солнце, а тогда прилечь.

Когда мы опять тронулись в путь, то Гунтлей хотел итти одной дорогой, а Иец другой. Впереди не было огонька, и ни одной звезды на небе, которая могла бы указать нам, какого направления держаться.

- Я пойду с Иецом, - сказал я и пошел за ним.

И Гунтлей пошел за нами, он ругался и проклинал нас, меня особенно, называл негодяем и безмозглым дураком.

Когда начало светать, мы стали на ходу закусывать. Гунтлей, которому нечего было есть, молча следовал за нами. Днем мы почувствовали жажду, и Иец сказал:

- Может-быть, нам целый день не удастся получить воды, будьте экономнее с табаком, дети, и употребляйте его понемножку.

Но Гунтлей извел свою порцию табаку, так что мы должны были поделиться с ним.

В сумерки, когда мы уже ничего не могли видеть, мы услыхали, как вдали промчался поезд. Это прозвучало в наших ушах как дивная музыка, и мы бодро пошли по тому направлению. Наконец, наши ноги ударились о рельсы. Но зато кроме рельсов ничего не было видно, и мы должны были лечь, где стояли, и дожидаться утра. Мои товарищи легли на самое полотно железной дороги, положив головы на рельсы, но я не решился и лег опять на траву.

И эта ночь пришла к концу, хотя я то и дело вставал и бегал вдоль полотна железной дороги, чтобы согреться.

Когда начало светать, Иец вдруг поднялся и сказал:

- Держите ухо востро, ребята, - поезд идет.

Лежа на рельсах, он издали услыхал приближение поезда.. Мы стояли все трое наготове и начали делать машинисту знаки, чтоб он остановил поезд, хотя у нас не было ни гроша денег. Гунтлей, ужасная лиса, бросился на колени и протянул умоляющим жестом руки вперед. Но поезд промчался мимо нас. Это был товарный поезд, нагруженный пшеницей; он мог бы свободно захватил нас с собой. Два закоптелых человека стояли на паровозе и издевались над нами.

Гунтлей поднялся с земли, он был взбешен.

- У меня когда-то был револьвер, вот досадно, что его сейчас нет со мною!

Мы пошли по полотну железной дороги на восток, это было очень утомительное путешествие через тысячу шпал, точно ходьба до лежащей лестнице. Иец и я подкрепились слегка; Гунтлей стал попрошайничать, чтобы мы дали ему хоть кусочек, но мы ему ничего не дали. А чтобы во время сна остаток моей провизии не попал в руки Гунтлея, я уничтожил на его глазах все до последней крошки.

- По-твоему это хорошо?- спросил с ненавистью Гунтлей.

Днем мы снова услыхали приближение поезда. Иец решил, что мы должны встать у полотна железной дороги на расстоянии нескольких сот метров друг от друга и попытаться вскочить на поезд. В воздухе стоит полоса дыма, весь поезд кажется таким маленьким, как коробка. Мы стоим в нетерпеливом ожидании.

Гунтлей должен был попытаться первым. Ему удалось уцепиться за ручку одного из вагонов, но он был слишком тяжел, чтобы бежать наравне с поездом; вися на ручке, он перевернулся всем корпусом и был отброшен далеко в траву. Я и не пытался совсем, видя неудачную попытку своего приятеля. Что касается Иеца, то ему приходилось, вероятно, и раньше вскакивать на идущий поезд, он пробежал несколько шагов рядом с приездом, затем схватился за ручку вагона и в тот же момент очутился на подножке.

- Собака, он уезжает перед самым нашим носом, - сказал Гунтлей и выплюнул траву изо рта.

Вдруг поезд останавливается недалеко от нас, и мы видим, как два железнодорожных служащих высаживают Иеца. Гунтлей и я побежали к нему на помощь, но было уже слишком поздно, поезд уже тронулся, и мы - трое несчастных бродят - стояли опять посреди степи.

Жажда начинала мучить нас все сильнее и сильнее. Гунтлей вторично уничтожает свою порцию табаку и у него ничего не остается, чтобы утолить жажду; он выплевывает на руку белую слюну в доказательство того, что он более, чем кто-либо, страдает от жажды. Тогда Иец и я в последний раз делимся с ним табаком.

И мы идем, все идем по направлению в западу.

Начинает смеркаться.

Какой-то человек идет по шпалам к нам навстречу, он направляется на восток. Он, видимо, такой же бродяга, как и мы, толико шея у него повязана маленьким шелковым платком, и он одет теплее, чем мы, обувь же его никуда не годится.

- Есть ли у тебя провизия или табак?- спрашивает Гунгтлей.

- Нет, ничего нет, - отвечает спокойным тоном бродяга.

Мы обыскали его, тщательно осмотрели карманы, щупали грудь, но у него ничего не было. Тогда мы уселись вчетвером на землю и стали разговаривать между собою.

- На западе вы ничего не найдете, - сказал наш новый приятель.- Я иду вот уже два дня и две ночи под-ряд и не встретил ни единой человеческой души.

- А что нам делать на востоке?- спросил Гунтлей.- Мы оттуда идем, мы в дороге с самого утра.

Но новый бродяга уговорил нас вернуться с ним обратно и итти по направлению к востоку.

Весь трудный пут, пройденный нами с сегодняшнего утра, пошел к чорту; теперь еще более, чем прежде, мы стали надеяться, что кондуктор товарного поезда захватит нас с собой.

Наш новый товарищ шел вначале бодрее нас, так как он чувствовал себя налегке и был полон сил; но к вечеру, подходя к тому месту, где мы провели ночь, он стал итти медленнее и отставал от нас.

Иец спросил его, сколько времени он не ел, он ответил, что двое суток.

Мы прошли еще около часу с нашим ослабевшим спутником. Когда вокруг нас совсем стемнело, мы должны были высоко поднимать ноги, и итти как петухи, чтобы не задеть ногами о кочки. Мы попробовали итти, взявшись за руки, но Гунтлей стал злоупотреблять этим и заставлял тащить себя, поэтому мы отказались от этого плана. Наконец, выбившись из сил, мы легли на покой.

IV.

Чуть забрезжил день, мы были уже на ногах. Сегодня было как вчера. Мимо нас промчался на восток товарный поезд, нагруженный пшеницей, но не обратил никакого внимания на наши сигналы. Скрежеща от злости зубами, Гунтлей погрозил им вслед кулаком. Новому бродяге он сказал:

- Если бы у тебя было хоть немножко табаку, нас не мучила бы так жажда. Как тебя зовут?

- Фред, - ответил человек.

- Значит, ты из проклятых немцев?

- По рождению, да.

- Я так и думал. Я заметил это, - сказал враждебно Гунтлей.

Фред сделался бодрее и шел героем. Казалось, он был уверен в том, что на востоке он обязательно набредет на ферму или на маленькое селение; впрочем, он говорил мало и не вмешивался в наши разговоры. По прошествии нескольких часов он ослабел и начал отставать. Когда мы обернулись, то увидали, что он уселся на землю.

Бродяга Иец сказал:

- Мы должны отдать ему остаток нашей провизии, Нут.

Это было хвастовством со стороны Иеца, так как он прекрасно знал, что у меня ничего больше не оставалось; но он сказал это для того, чтобы мы могли ясно увидать, что он хочет это сделать. Он подошел к Фреду и отдал ему свою порцию.

- Ты это делаешь только для того, чтобы люди удивлялись тебе, - закричал я ему взволнованным голосом, так как я видел его насквозь.

Иеца передернуло.

- И все ты делаешь только для того, чтобы выделиться от нас. Когда ты бодрствовал в первую ночь, пока мы спали, то ты заботился только о том, чтобы мы оценили твой поступок. Мошенник ты! Хот Гунтлей и негодяй, но я во сто раз ставлю его выше тебя.

- Придержи свою негодную глотку!- сказал Гунтлей; он ни слова не понял из всего, что я сказал.- Ты завидуешь Иецу потому, что он лучше тебя.

Для Фреда пища явилась большим подкреплением, и мы снова двинулись в путь.

Но оказалось, что пища имела для Фреда не только хорошие, но и дурные последствия: он мало-по-малу впадал в какое-то умопомешательство и терял самообладание. Он пустился в разговоры, сделался наглым. У него были планы относительно небольшой станции, стоящей в степи.

- Там на рельсах стоить поезд, нагруженный пшеницей, - говорил он, - и там же стоит паровоз с разведенными парами, который можно поджечь.

- К чему нам его поджигать? - спросил сердито Гунтлей. Завязался оригинальный разговор относительно этого паровоза..

- Если мы его подожжем, то произойдет взрыв, - сказал Фред, - тогда соберется много народу и мы можем всех убить.

- Тогда на нашу долю перепадет много провизии, - заметил язвительно Гунтлей.

А мне он сказал: - Этому сумасшедшему следует немедленно убраться от нас. Он только мешает нам. Пока его не было, все шло хорошо.

Наговорив всякой ерунды, Фред погрузился в прежнее безмолвие.

Мы все шли молча, старательно шагая перед, только Гунтлей продолжал ораторствовать.

- Что же будет дальше?- спросил он, обращаясь к нам.

- Я почем знаю, - последовал мой ответь.- Нет, нет, ты этого не знаешь. А разве тебя тянет обратно в Оранж-Флат? А что бы ты стал там делать?

- Мы должны итти все прямо, - сказал Иец. Когда настал полдень, мы легли отдохнут. Гунтлей заметил:- Отчего ты молчишь, Фред?

- Ты обезьяна, - сказал Фред, глядя на него злыми глазами.

Это взорвало Гунтлея.

- Ты верно так знатен, что нуждаешься в пряжке для башмаков?- сказал он, указывая на башмаки Фреда.

Фред молчал и вздыхал. Он прекрасно сознавал, что из нас троих никто не был на его стороне. Когда мы двинулись в путь, Фред попробовал заинтересовать нас тем, что вдруг нагнулся, поднял с полотна железной дороги не то камень, не то заржавленный блок и стал его со вниманием рассматривать. Мы подбежали к нему, в надежде увидать что-нибудь интересное, и разочаровались, увидав, что это было, Фред это сделал только для того, чтобы хоть на мгновение привлечь наше внимание.

Мы набрели на полуразвалившийся сарай, стоящий посреди степи. Очевидно, он стоял здесь со времен постройки железной дороги. Мы вошли в него и стали осматриваться; но бродяга Фред не пошел с нами.

Иец и Гунтлей стали, по обычаю бродяг, вырезывать свои вензеля на стенах; в это время Фред стоял снаружи, а Гунтлей нет-нет да поглядывал за ним в замочную скважину.

Вырезав свой вензель, он подошел опять и стал смотреть. - Смотрите, он удирает! - закричал он взволновано.- Собака, он хочет улизнуть от нас. Он знает, вероятно, какое-нибудь хорошее место.

Мы помчались все трое вслед за удирающим Фредом и орали так, будто намеревались лишить его жизни. Заметив погоню, Фрод круто повернул в степь; но так как нас было трое, он не мог скрыться от нас. Когда Гунтлею удалось схватить его в свои объятия, он начал трясти его, как малаго ребенка, и требовал ответа, известно ли ему какое-нибудь выгодное место.

- Никаких доходных мест я не знаю, - возразил Фред, - но я не могу оставаться с вами. Вы озлобленные дураки. Пожалуйста, убей меня. Я не дорожу своей жизнью.

Мы опять помирились и всей компанией продолжали наше путешествие, пока не наступили сумерки; мы были изнурены и потому рано легли на покой. Но перед этим я поссорился с бродягой Иецом, и кончилось это тем, что он ударил меня несколько раз по физиономии за то, что я назвал его мошенником.

- Это правильно, он заслуживает потасовки, - сказал Гунтлей и стал с любопытством наблюдать за нами. Наконец, мне удалось ударом под подбородок свалит Иеца на землю, и тогда он успокоился.

Ночью я услыхал, как Иец поднялся и пошел в степь. Его штаны слегка касались травы; покрытой инеем. "У него что-то на уме", подумал я и в темноте тихонько последовал за ним. Я был от него на расстоянии десяти шагов, когда увидел, что он сел на траву и стал что-то есть, - мне почудился мясной запах. "Значит, у него есть еще провизия", подумал я. Тихонько я вернулся на свое место и притворился спящим. Приблизительно через полчаса вернулся Иец и улегся на траву..

Утром я рассказал Гунтлею о том, что я знал, и потребовал, чтобы он помог мне обыскать Иеца. Гунтлей, конечно, согласился и тотчас же облапил Иеца. Оказалось, что в трех внутренних карманах его блузы был спрятан хлеб, причем мякишь хлеба был вынут и вместо него лежало мясо. Это было нашим спасением. Мы разделили все на четыре части, и каждый из нас получил маленькое подкрепление. Закусив, мы благодарили Иеца и благословляли его, хотя он и собирался нас надуть. Иецу было стыдно, и он принялся насвистывать, желая нас этим развлечь. Действительно, он свистел мастерски.

Затем мы отправились дальше.

По прошествии часа мы увидали впереди какие-то маленькие белые квадраты. Прошло еще несколько минут, пока наконец мы добрели до них: это оказалась ферма с полями, засеянными пшеницей, с искусственным колодцем и различными постройками. Не доходя до фермы, мы натолкнулись на женщину, молодую девушку, сидящую за соломорезкой. Для нас это было великолепным видением, так как мы пришли из степи и целый век не видали ни единой женщины. Она была молода, на ней была соломенная шляпа с большими полями, и она приветливо кивнула нам головой, когда мы ей поклонились. Гунтлей заговорил первый и просил ее дать нам чего-нибудь закусит и выпить.

Девушка ответила, что мы получим все, что нам нужно.

- Нас уволили из Оранж-Флата, потому что там пахота теперь прекратилась, - сказал Гунтнией.

Тогда Иец захотел, чтобы на него обратили внимание, и желая показаться честным, он сказал: .

- Нет, мы удрали из Оранж-Флата, так как у нас было слишком мало времени для сна. Вот где правда.

- Хорошо!- сказала девушка.

Мы приблизились к ней, я стоял с фуражкой в руке и говорил с ней. Но больше всех ей понравился Фред, он был белокурый немец и самый интересный из нас всех. Она попросила его проводить ее до фермы, чтобы принести оттуда провизии; а мы должны были тем временем присмотреть за её лошадьми.

- На ферме никого нет, - сказала она, и она не решалась нас захватить всех с собой, боясь испугать свою мат. Пока девушка и Фред ходили на ферму, мы по очереди садились на соломорезку и правили лошадьми. Через несколько минут к нам подошел хозяин фермы. Он увидал, что мы умеем работать и, прежде чем девушка вернулась с едой, её отец нанял нас, четырех бродяг, к себе в услужение вплоть до окончания жатвы.

V.

С жатвой мы покончили в четыре дня, а с молотьбой в следующие два дня; таким образом мы: получили плату за семь дней и снова были свободны, как птицы. Иец готов был тотчас же покинут это место - как перед этим он покидал уже вероятно целую сотню; ведь уже целую неделю он не вел бродячей жизни. Я согласился итти с ним вместе; но мы не хотели брать с собою Гунтлея и немца Фреда.

Когда мы стояли на дворе, а Гунтлей удалился уже на порядочное расстояние, то фермер сказал, что ему понадобятся двое из нас еще на целый месяц для осенних полевых работ. Иец отказался оставаться на ферме, отговариваясь тем, что ему необходимо отправиться немедленно на восток, таким образом немец Фред и я были принуждены оставаться на ферме. Фред очень этому обрадовался, он тотчас же снял куртку и отправился на работу.

Иец сказал мне:

- Мы условились с тобой вместе путешествовать. Проводи меня хотя до города. У нас у обоих есть деньги, и мы можем приискать себе более выгодное место, чем это.

Я сказал фермеру, что вернусь завтра, и мы отправились с Иецом в путь-дорогу. Пройдя несколько часов вдоль рельсов, мы натолкнулись на одну ферму, часа через четыре - на другую. Наконец мы добрели до городка Элиот. По дороге Иец объяснил мне, что можно получить хороший заработок, если только не сидеть целую вечность на какой-нибудь отдаленной ферме. Вот теперь перед нами лежит маленький городок; быть-может, нам удастся достигнуть его, идя по полотну железной дороги.

- Я хочу вернуться завтра на ферму, - сказал я.

- Я прекрасно знаю, что ты задумал, - сказал Иец.- Девчонка вскружила тебе голову. Оставь ее в покое. Фред нравится ей больше тебя, и у него больше шансов, так как у него красивая наружность.

- Я нахожу, что Фред далеко не красавец, - заметил я.

На это Иец промолчал. Но немного погодя он сказал:

- Поэтому Фреду тоже не удается жениться на девочке.

- И ты тоже так думаешь?- сказал я радостно.- Ты в этом отношении настоящий чорт, ты в этих делах смыслишь, Иец, - значит, ты не думаешь, что Фреду удастся жениться на ней?

- Старик этого не допустит... Я скажу, что тебе нужно делать, если у тебя действительно серьезные намерения. Ты должен удалиться на некоторое время, заработать побольше денег я тогда только вернуться к ним. Вот тебе верный путь.

С этой минуты мне захотелось заработать как можно больше денег. Придя в город, мы отправились в кабак и приказали подать себе напитков. Мне так редко приходилось пить спиртные напитки, что я с места в карьер опьянел и принялся буйствовать. Но это продолжалось недолго. Как только в кабак вошла странствующая труппа музыкантов и стала играть на арфе и на скрипке, я сделался опять скромным и стал тихо всхлипывать. Женщине, игравшей на арфе, я дал несколько пфеннигов. Иец посмотрел на меня с удивлением.

- Видно, что ты влюблен, - сказал он. Мы перекочевывали из одного кабака в другой, так как у нас не было другого пристанища. Всюду нас встречали очень радушно, так как мы пришли с запада, а по нашему поведению можно было заключит, что у нас много денег. В одном из кабаков мы встретили Гунтлея, который был совсем пьян и хотел заколоть нас своим карманным ножом. Поэтому мы не захотели быть с ним вместе. Вечером мы опять вернулись в первый шинок. Стоя у прилавка, мы услыхали часть разговора между хозяином и одним из посетителей, железно-дорожным служащим, который пришел сюда, чтобы выпить виски. Хозяин спросил:

- Я видел сегодня мистера Харта и его супругу, они шли по направлению к вокзалу. Куда они уехали?

- В Чикого, - ответил человек.- У него там дело, как я слыхал. А жена поехала с ним, чтобы развлечься.

- Значит, Георг будет тем временем управлять банком?

- Я думаю, что Георг не хуже других, если только он не будет там.

Этот разговор не представлял для меня никакого интереса, но мой товарищ слушал с большим вниманием и по окончании разговора тотчас же попросил меня выйти с ним: ему нужно было со мной поговорить. Мы шли не спеша, и Иец всю дорогу мечтал о чем-то. Мы подошли к зданию, на котором была вывеска: "Харт и К°. Земельный банк"; Иец попросил меня подождать его здесь минутку, а сам вошел в подъезд. Когда он вернулся, я спросил его:

- Что ты там делал?

- Я разменял свою последнюю ассигнацию, - ответил Иец.

Мы дошли дальше и дошли таким образом до самого конца города; там мы уселись у полотна железной дороги, у самого дровяного склада.

Прежде всего Иец обошел вокруг всего склада и, убедившись, что мы совершенно одни, он вернулся на место и сказал:

- Ни ты, ни я не обладаем таким количеством денег, чтобы об этом стоило говорить, не правда ли?

- У меня есть еще два доллара, - возразил я и посмотрел, чтобы удостовериться, в целости ли они.

- Значит, у тебя долларом меньше, чем у меня. Ты ведь заплатил арфистке. Это было самое глупое, что ты только мог сделать.

- Ну, я не нахожу, чтобы было разумнее ходит по кабакам и пропивать деньги.

- А ты заметил, как я пью? - спросил Иец.- Я выпиваю стаканчик в то время, как ты выпиваешь целую кружку. И так каждый раз.

- О чем же ты хотел поговорить со мной?- спросил я.

- А кроме того, если б мы не пошли в кабак, в моей голове не мог бы зародиться тот план, о котором я хочу тебе рассказать, - продолжал Иец.

- А какой это план?

- Мистер Харт и его супруга уехали сегодня в Чикого, - сказал Иец.

- Да?

- А управлять тем временем банком будет Георг.

- Да, я это слышал.

- По наведенным мною справкам, Георг - брат мистера Харта.

- Так, так.

- Но Георг завзятый пьяница.

- Все это мне уже известно, Иец. Что за вздор ты мелешь?

Тогда Иец стал говорить яснее, и из его слов я понял, что он просто-напросто в эту или следующую ночь намеревается обокрасть банк. Я должен был помочь ему в этом деле.

- Я не решаюсь этого сделать, - ответил я.

- Ну, тогда я возьму с собой Гунтлея.

Это мне тоже не улыбалось, и я сказал:

- Я этого никогда не делал. Это, говорят, очень рискованно. Но если ты будешь мною руководить...

- Здесь нет никакой опасности, - сказал Иец.- Если только Георг запьянствует, то все остальное пустяк, я изучил дом.

И Иец доказал мне пилку для распиливания металлов, затем прекрасные плоскогубцы для отвертывания винтов. Оба лезвия были остры, как два ножа.

- Но потом?- спросил я.

- А после этого мы будем уже далеко отсюда, - возразил Иец.- Мистеру Харту нужно три дня езды туда и столько же обратно, это значит шесть дней; в Чикого они пробудут четыре дня, в общей сложности выходит десять дней.- Затем он добавил:- Впрочем, я и не намереваюсь до них обокрасть банк. А эти деньги послужат тебе фундаментом для того, что тебе нужно будет для этой девочки; впоследствии ты можешь еще прикопить.

Мы шатались несколько часов сряду, лавки закрылись, и улицы оживились на время людьми, идущими со службы. Только кабаки были еще открыты, но они не закрывались до тех пор, пока там были посетители. "Ну, теперь нам предстоит отыскать Георга и посмотреть, что он думает предпринять", сказал Иец. И мы ходили из трактира в трактир, пили пиво и виски, но среди посетителей не находили никого, кто мог бы быть Георгом. Мы отправились в первую корчму. Тут мы встретили Георга.

VI.

Георг пробыл здесь уже несколько часов сряду и ни за что не хотел уходить из этой трущобы; так он сказал по приходе. Но сегодня такой дивный осенний день, прибавил он, что совершенно безразлично, где он проведет часок-другой.

Это был маленький живой человечек, лет сорока, не больше, с удивительно чувственным взглядом. Он был прекрасно одет, и так как он почти постоянно сидел на одном месте и писал, то руки его были очень белы. На нас он не обратил никакого внимания.

С места в карьер он начал сильно пить. С улицы приходили люди, которые были с ним знакомы, и в их компании он кутил. Все относились к нему с большим уважением.

Когда Иец подошел к столу и предложил ему с ним выпить, Георг отказался, говоря, что он в городе крупная шишка, а Иец бродяга.

- Вы все-таки выпейте с ним, - вмешался хозяин.- У обоих господ карманы полны денег, - прибавил он, указывая на меня и на Иеца.

- У них наверное больше, чем у меня, - возразил он, показывая свой бумажник. Там было несколько банковых ассигнаций.

С этой минуты он взял на себя все расходы и угощал всех, кто хотел выпить. Хозяин делал все, чтобы удовлетворить его.

- Мне нужно принести побольше денег, - сказал Георг.- Подождите меня, ребята.

Он вышел. Он был очень возбужден и пел.

- Прекрасный молодой человек, - говорили между собой его собутыльники.

И так он проведет всю ночь напролет.

Иец не пропускал ни единого слова мимо ушей.

Вернувшись обратно, Георг прежде всего притворился, что не нашел больше денег; но затем заказал целый ряд напитков и щедро расплатился ассигнациями, лежавшими в бумажнике.

Таким образом прошло несколько часов.

- Теперь пойдемте к Тонваю, - объявил Георг.

Тонвай был содержателем питейного дома.

- У него уже закрыто, - сказал хозяин.

- Тогда мы вломимся силой, - сказал Георг.- Идемте, ребята!

Иец и я держались в стороне, желая показать, что мы слишком горды, чтобы итти с ними.

- А вы оба не хотите итти с нами?- спросил Георг.- Я приглашаю вас.

Мы согласились.

У Тонвая не было еще закрыто; там тоже собралась теплая компания, и Георг со своей свитой был принят с распростертыми объятиями. Иец не хотел отстать от других, он начал мастерски насвистывать и имел громадный успех.

"Он чертовски хорошо насвистывает!" решили все.

Мы пробыли там часа два и уничтожили целую уйму спиртных напитков. Я пил так, так учил меня Иец, а так как я был в большом волнении по поводу предстоящих событий, то вино не имело на меня никакого действия.

Георг сосчитал свои деньги и сказал:- Теперь я иду к девочкам. Покойной ночи, дети. Пойду захвачу еще денег.

- У тебя же еще куча денег, - возразили ему.

- Этого недостаточно, - ответил он. Шатаясь, он направился к двери.

- Сегодня за ночь банк обеднеет на несколько сот талеров, - говорили молодые люди.

- На то похоже, - согласился Иец.- Он мастерски умеет тратить деньги.

Но так как никто не хотел вести разговоров с Иецом, который был и оставался бродягой, то все мало-по-малу перешли за другой стол.

Иец подошел к ним и стал спрашивать каждого в отдельности, чего бы он хотел выпить, но все отказывались, говоря, что они ничего больше не хотят.

- Пойди и закажи себе виски, - обратился он ко мне.

Я посмотрел на него с удивлением.

- Тебе это пригодится, - сказал Иец.

Я выпил два больших стакана виски и сразу почувствовал себя бодрым и непобедимым, мне ничего бы не стоило выкинуть за шиворот одного за другим всех посетителей питейного дома.

Иец и я пожелали всем покойной ночи и вышли на улицу. Город лежал темный и пустынный. Иец указывал дорогу, и мы двигались по направлению к банку. В окнах был свет, и мы заключили отсюда, что Георг был дома.

- Подожди меня здесь!- сказал Иец, и пятью неслышными прыжками он очутился около дома. Он исчез за калиткой.

"Куда он мог пойти?" - думал я. Я подождал минуты две, Иец вернулся обратно. Он делал те же прыжки

- Где ты был? - спросил я его.

- Я был там и смело ощупал дверной замок, - ответил Иец.- Мы можем здесь спокойно переждать.

Вдруг Иец схватил меня за руку и шепнул:

- Ты слышишь?

Мы услыхали, как кто-то вертел ключом в замке, произнося все более и более ужасные проклятия.

- Это Георг, - сказал Иец.

Мы прижались к углу дома и стали ждать.

- Я никак не могу запереть проклятую дверь, - сказал Георг и вышел на улицу.- Ну, а впрочем, шкаф заперт двумя замками!

Георг отправился к девочкам. Он не твердо держался на ногах.

- Теперь сделаем маленькую прогулку, пока все успокоится, - сказал Иец.

По дороге я сказал:

- Я все-таки не думаю, чтобы ты мог решиться на это, Иец.

- Так, - сказал Иец. Он разглядывал дома, насколько это было возможно при полной темноте, выбрал лавку с двойной дверью и сказал, что он мне кое-что покажет. Он притворился совершенно пьяным и как бы нечаянно ударился о дверь. Это произвело сильное сотрясение по всему дому, и обе двери раскрылись. Сторож, сидящий в лавке, закричал:

- Что за чорт?

Иец стоит у дверей, шатаясь во все стороны, как бы не понимая, каким образом он сюда попал.

- Кто там? - спрашивает сторож.- Я буду стрелять, собака, если ты не ответишь.

- Это я, - говорит Иец расслабленным от пьянства голосом и падает на порог.

Человек, сидящий в лавке, принужден теперь тащить его на тротуар. И Иец сумел притвориться пьяным настолько естественно, что сторож был в полной уверенности, что это было нечаянное вторжение. Он запер дверь и ругался.

- Как досадно, что в лавке сидел сторож, - сказал Иец, снова подойдя ко мне на улице.- А то можно было бы сделать небольшой улов.

- Теперь я вижу, что ты на все способен, - сказал я.

И опять мы стояли около банка. Иец сказал:

- Ты должен набрать горсть песку и в случае, если кто-нибудь пройдет по улице, бросить ее в окошко.

- Хорошо, - сказал я и слышал, как сердце колотилось в груди.

- Теперь я иду, - сказал Иец.

Я стоял и смотрел ему вслед, пока он не скрылся за садовой калиткой. А что, если бы теперь кто-нибудь подошел ко мне и спросил, зачем я здесь стою: что я бы ответил? Я нашел горсть песку: и стал очищать его от маленьких камешков; улица была немощеная, и на дороге лежали кучи песку. Ничего не было видно, город спал, и только по временам раздавались свистки локомотивов. Вдруг я слышу шаги по панели. Я поднимаю уже руку, чтобы бросить песок в окно банка, но раздумываю и вместо того иду идущему навстречу, кланяюсь ему, он отвечает тем же и идет своей дорогой. Таким образом Иец выиграл несколько лишних минуть. Теперь я ясно слышу тихий скрип в банке. Это Иец отвинчивает винты, соображаю я и удивляюсь его хладнокровию. Я знал, куда мне следует бежать в случае опасности: к полотну железной дороги, к тому месту, где вдоль рельсов был склад шпал.

Это продолжалось долго, целую вечность. Вот Иец начинает пилить металл, я слышу визг пилы и стою, как на иголках, и в то же время удивляясь его беспримерному нахальству. "Хотя бы ему удалось украсть что-нибудь посущественнее", думаю я и страстно жажду получить поскорее свою часть. Но чем становилось позднее, тем спокойнее становился я, ходил взад и вперед по набережной и мечтал.

Я думал о девушке с фермы, которую звали Алисой Родгерс. Теперь уже наверное прошел целый час с тех пор, как ушел Иец, а его все еще не было. Тогда я наконец решаюсь войти в сад и посмотреть, что он делает, но как раз в эту минуту выходит Иец. Он спешит вперед к складу шпал, находящемуся у полотна железной дороги.

"Проклятая судьба!" бормотал он.

- Что случилось?- спросил я.

- Этот проклятый Георг унес верно все деньги к девчонкам, - сказал Иец.- Шкаф был пуст. Там лежали только протоколы.

Радость охватила меня при этом сообщении, и я выдал себя, похлопывая его по плечу и говоря:

- Значит, ты себе ничего не заработал?

- Что же я мог заработать, безмозглая бестия?- сказал Иец озлобленно.

- Я не хочу здесь долее сидеть, - продолжал он взволнованно, - нам нужно попытать еще что-нибудь.- С этими словами Иец направился по шпалам к станции, я пошел за ним. Но я изнервничался, благодаря тому напряженному состоянию, которое я испытал, карауля его, и сказал:

- Откровенно говоря, я думаю, что ничего больше не стоит предпринимать. Оставим это.

- Нет, мы еще одно попробуем, - сказал Иец.

Он пошел на станцию и спросил телеграфиста, когда пройдет поезд, идущий на восток.

- Через полчаса, - ответил телеграфный служащий, посмотрев на часы.

- Пока поезд не приедет, нам нечего делать, - сказал мне Иец. Мы сели поблизости от станции и мерзли изрядно в ожидании поезда.

Начинало светать. Как только послышалось приближение поезда, Иец встал и попросил меня подождать его тут. Он пошел на станцию и остался там. Я дожидался его. Поезд подошел к станции, сделал остановку и тронулся дальше. Я прождал понапрасну целый час, на востоке занялась заря.

"Он выжидает удобного случая", подумал я про себя. Я пошел на станцию и спросил, не видали ли моего товарища.- Он уехал с поездом, - ответил телеграфист.

- Так, значит, он уехал с поездом, - сказал я, не рискуя выразить своего удивления. У меня закралось подозрение относительно того, что Иец нашел в банке не одни протоколы. Он был как в лихорадке и как-то странно отнесся ко мне.

Телеграфист спросил, улыбаясь:

- А что, он удрал у тебя из-под носа? Я тотчас же ответил ему с улибкой:- Нет, я знал, что он хотел уехать. Я знал его очень мало и прямо сказал ему, что не хочу иметь с ним никакого дела.

Я покинул станцию, в голове у меня роились тысячи мыслей. Я был огорошен нахальством своего приятеля. Конечно, этому негодяю посчастливилось, и он нашел в банке уйму денег. А мне он не дал и десятой части. Чорт бы его побрал! Я пошел по направлению к ночлежному дому, вывеска которого бросилась мне сегодня в глаза, и хотел отдохнуть. Мне становилось все легче и отраднее на душе, что я не осквернил своих рук ворованными деньгами. "Какое наслаждение жить на земле чистым и незапятнанным!" думал я и заржал от удовольствия. Пусть я буду бедным и буду работать для других до последней капли крови! Дойдя до ночлежного дома, я решил лучше отправиться к дровяному складу и там задаром выспаться. У меня было всего два доллара в кармане, а мне хотелось подарит Алисе Родгерс золотую ручку, которую я видел в окне ювелирного магазина.

VII.

- Я думал, что ты останешься со своим приятелем на востоке, - сказал фермер Родгерс, когда я вернулся к нему.- Мне нравится, что ты сдержал свое слово.

- Я же сказал, что вернусь сегодня, - возразил я.- Что касается моего приятеля, то мы поссорились, и я не захотел остаться с ним.

- Тебе в башмаках холодно будет сидеть на плуге. Тебе следовало бы купить пару новых сапог, раз ты был в городе и у тебя были деньги, - сказал мистер Родгерс.

Меня послали в степь выбрать себе пару волов. Я надевал сбрую на все стадо и приглядывался, какие волы больше подходят друг к другу. Наконец я выбрал себе запряжку.

- Это моя запряжка, - сказала Алиса, когда я вернулся на ферму.- Будь осторожней!

- Будьте покойны, мисс, - ответил я.

Я прибавил мисс, как-будто она была дама; обыкновенно же мы не говорили так на ферме.

Но мне недолго пришлось пользоваться запряжкой Алисы. Как-то однажды вол Фреда споткнулся и околел от заворота кишок, Фред потребовал, чтобы я уступил ему свою запряжку. Я отказался, и сам старик Родгерс был на моей стороне; но Алиса и Фред одержали верх над нами. На следующее утро Фред встал раньше обыкновенного, и, когда я подошел к стойлу, моих волов уж и след простыл. Для меня этого было достаточно, чтобы уйти с фермы, но мистер Родгерс сказал, чтобы я не расстраивался и выбрал бы себе другую запряжку. Я так и сделал, и новые волы во всяком случае не были хуже первых, а даже выносливее. А так как я хорошо кормил их, мыл им головы и чистил их ежедневно скребницей. то я скоро значительно опередил Фреда в работе.

Первая неделя на ферме прошла в постоянном страхе. Престулление негодяя Иеца могло со дня на день открыться, и меня могли бы притянуть за сообщничество; но когда на ферму пришли две газеты из городка Элиот и ни в одной из них ни слова не было сказано о мошенничестве, то ко мне вернулась бодрость, и я больше не думал об этом. Или Иец совсем не взламывал денежного шкафа, а просто форсил перед мною, желая доказать свою храбрость, или же банк был действительно ограблен, но Георг побоялся об этом донести. Мне пришлось услыхать потом, что Георг - сын богатого мельника, и в случае необходимоcти отец мог бы всегда покрыть дефицит.

С каждым днем Фред брал надо мною перевес в глазах Алисы. Что бы я ни предпринял, он постоянно становился поперек дороги и одерживал победу. Уже во время жатвы он ухаживал за собой и чистился больше других, а когда наступало время обеда, он задолго до него становился перед зеркалом и расчесывал на пробор свои светлые волосы. Его огорчало то, что у него не хватало одного глазного зуба, и, когда он смеялся, была видна дырка. А что мне было делать, мне, совершенно оплешивевшему за один год пребывания в степи! К тому же я перестал бриться, и у меня выросла жесткая борода, а к довершению всего от солнца и непогоды у меня вылезли брови. Я не мог тягаться с Фредом.

Но зато старик Родгерс и его жена были очень милы в обращении со мной и хорошо ко мне относились. Случалось часто, что за столом мистрис Родгерс говорила мне, чтобы я брал больше пудинга или пирожных. Иногда она с интересом расспрашивала меня о тех или иных обычаях моей родины, а Фреда она никогда не расспрашивала, так как он родился в Америке, в Фарионе и, следовательно, был городским жителем.

Однажды утром Алиса разрядилась во-всю. Я думал, что она собирается в город, и предложил проводить ее, но оказалось, что было воскресенье, и поэтому она надела свое праздничное платье. Я, как всегда, отправился на работу и старался не думать больше об этом. Вдруг я вижу, что Алиаа во всем своем великолепии направляется к Фреду. Он работал в степи. Ко мне она не зашла. Так проходил день за днем. Я не заискивал в Алисе, хотя продолжал называть ее мисс и был всегда очень внимателен по отношению к ней. Фред держался гораздо естественнее меня. "Ты придаешь вещам слишком много значения!" думал я про себя. Но теперь Алиса избаловалась, и, когда я перестал называть ее мисс, а просто стал называть Алисой, она считала это нахальством с моей стороны и не отвечала мне. Однажды мне удалось принести в исполнение одну хитрость, бывшую у меня давно на уме, Как-то в продолжение нескольких часов шел проливной дождь, и была гроза, пахать было невозможно, мы распрягли волов и отправились в дом. У меня не было второй куртки для перемены. Я надел сухую рубашку и пошел в комнаты, где было тепло и все семейство сидело в сборе. Тут я принялся писать письмо, мне хотелось показать, как быстро я умею писать, я воспользовался золотой ручкой, для того, чтобы все могли подумать, что я привык ей писать.

- Мне никогда еще не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так красиво и скоро писал! - сказал с удивлением мистер Родгерс.

Алиса невольно бросила взгляд в мою сторону; Фредь сидел возле нея, и они болтали между собою.

- Ты пишешь золотой ручкой?- сказала она.

- А вам она нравится?- спросил я.

- Конечно.

- Вы можете ее получит, мисс, - сказал я и подал ей ручку.

- Я? Я вовсе не хочу ее, - коротко возразила она.- Но меня удивляет, что ты пишешь такой дорогой ручкой.

- Пишут тем, что имеется.- Далее я намекнул ей, что ручка была мне подарена женщиной. Но это не произвело на нее никакого впечатления. А мне так и не удалось подарить ей ручку, несмотря на то, что я и употребил хитрость.

Я прибегал к всевозможным уловкам и придумывал один план за другим. В продолжение одной недели я был сдержан и молчалив, желая вызвать её сочувствие, на следующую неделю я был весел и старался блистать остроумными ответами. Алиса спросила только:

- Ты давно в Америке?

- В общем лет семь, - ответил я.- Теперь я здесь во второй раз.

- А ты, Фредди?

- Я родился здесь, - последовал его ответ.

- Ты видишь разницу, - сказала Алиса, обращаясь ко мне.

Родиться в Америке было признаком благородного происхождения. Она потому и назвала Фреда - Фредди, что это звучало не на немецкий, а на американский лад.

- Посмотри на его волосы!- сказала Алиса, указывая на волосы Фреда.- Они совсем как золото. А что случилось с твоими волосами, Нут?

- Я растерял их в степи, - ответил я.- Но теперь, мне кажется, они окрепли и начинают расти.

- Так, так,- сказала Алиса.

VIII.

Но, наконец, должен был настать день, когда моя звезда действительно взошла высоко, и я на короткое время оказался победителем на ферме. То были для меня часы непомерной гордости.

К Родгерсам приехал гостить маленький внук, его звали Эдвин. Мальчуган был почти целый день со мной, ходил со мной в поле, и там я сажал его вместе с собой на плуг, и он правил волами. Однажды, когда он был с дедом на ферме, с ним случилось несчастие. Старик был занят тем, что спускал доски вниз по лестнице амбара, одна из этих досок скользнула неправильно и попала одним концом ребенку в голову. Эдвин упал и лежал, как мертвый.

По всей усадьбе поднялось невероятное волнение. Алиса позвала меня, так как я был ближе других, я должен был итти немедленно. Я отпряг волов, оставил их на произвол судьбы и побежал к дому. Но Алиса обратилась ко мне в минуту отчаяния; когда она опомнилась, то позвала Фреда, так как питала к нему больше доверия, чем ко мне. Она поручила ему, как можно скорей запрячь в экипаж лошадей и ехать в город за доктором.

Старики были в отчаянии, и их слезам и причитаниям не предвиделось конца. Мистер Родгерс поворачивал ребенка во все стороны, не умея принести его в чувство. Старое воспоминание из дней юноcти пришло мне вдруг в голову, и мне стало ясно, что нужно было сделать.

- Снимите ему курточку, - сказал я, моя бритва лежала у меня под подушкой на кровати, я поспешно принес ее; вернувшись, я разорвал рукав рубашки Эдвина и стал осторожно надрезать жилу на его руке.

Женщины закричали и бросились на меня, как угорелые, особенно Алиса была невоздержна и кричала, что я хочу умертвит ребенка. Я ударил ногой об пол и приказал ей отойти в сторону; здесь дело шло о жизни или смерти, и я хочу спасти ребенка. На старика Родгерса мои слова произвели сильное впечатление, и он стал помогать мне держать ручку ребенка.

- Разве это не опасно - вскрыть ему жилу?- спрашивал он только.

Когда я надрезал немного глубже, показалась кровь, сначала маленькими капельками, а потом тоненькой струйкой. Я расстегнул сорочку и приложил ухо к его груди, сердце не работало. Тогда я схватил его за ноги и начал качать взад и вперед головою вниз. Я сделал это для того, чтобы возстановить кровообращение. Затем я положил ребенка на пол и стал выслушивать его сердце - оно начинало слабо работат. Это была наиудачнейшая операция, на которую я мог только рассчитывать. Мы стояли и смотрели на ребенка. Маленькие пальчики на его руке слегка задвигались.

- Он зашевелил пальчиками, - сказал мистер Родгерс, задыхаясь от радости.

- Он зашевелил пальчиками, - сказала бабушка и, рыдая, вышла из комнаты.

Вслед за этим ребенок открыл глаза и опять закрыл их.

- Он открыл глаза!- воскликнул мистер Родгерс, - он жив.- Он позвал свою жену и повторил ей то же самое.

- Принеси мне кусок полотна, - сказал я Алисе.

Алиса ушла и долго не возвращалась, я делался все смелее, я схватил то, что бросилось мне в глаза, это был кусок полотна, приготовленный очевидно для работы. Я оторвал четырехугольник для корпии и длинную полосу для бинта.

Алиса вернулась и сказала:

- Это ты разорвал мое хорошее полотно?

- Я вам заплачу за него, - ответил я и продолжал щипать корпию.

Мистер Родгерс проникся ко мне уважением за мое искусство и сказал дочери:

- Замолчи, Алиса.

Эдвин все чаще и чаще открывал глаза, он начал стонать и хотел прикоснуться рукой к ране на голове, но я не допустил этого. Тогда он широко открыл глаза, и по его взгляду я понял, что он меня узнал. Я положил теперь корпию на вскрытую жилу и наложил повязку, что мне следовало уже сделать раньше. После этого мы отнесли его на кроватку; и раздели его. Он впал в бессознательное состояние; тем временем я омыл рану на его голове и забинтовал ее.

- Теперь может приехать и доктор, - сказал я. И у меня было божественное настроение.

Но когда состояние напряженноcти улеглось во мне, я сделался вялым и апатичным. Я опустился в изнеможении на стул. Вскоре затем я поднялся и вышел из дому, колени у меня дрожали, я примостился за конюшней и чувствовал, что я никуда больше не гожусь. Я просидел тут минут десять, после этого я почувствовал себя немного бодрее, пошел на поле, запряг волов и принялся пахать. Меня клонило ко сну.

Я пахал часа три. Наконец пришел старик Родгерс и сказал, что был доктор, сделал Эдвину перевязку и дал ему капель. Мистер Родгерс попросил меня на сегодня прекратить работу. Я отпряг волов и отправился с ним в дом.

Мы почти не говорили между собою, но я видел по глазам старика, как он был мне благодарен.

Мистрис Родгерс вышла к нам навстречу и сказала мне:- Здесь был доктор, он надеется, что Эдвин выживет.

- Он сказал, что ты правильно поступил, надрезав жилу, - добавил Родгерс.

- Он сказал, что ты спас ему жизнь, - вмешалась мистрис Родгерс.

И опять я почувствовал Бога в душе. Остальную часть дня я отдыхал. Но это безделье не доставляло мне никакого удовольствия, я бродил по ферме и скучал; если бы было возможно, я опять принялся бы за полевые работы. Алисе следовало бы сказать мне несколько ласковых слов, но вместо того, она подошла ко мне и сказала сердито.

- Ты топнул на меня ногой, Нут. Не делай этого в другой раз.

Я не нашелся ничего ответить. Зато старики решили, что я замечательно знающий человек, они внимательно прислушивались к тому, что я рассказывал, и мне казалось, что они начали делать различие между мной и Фредом, и, конечно, в мою пользу. Так, например, они однажды послали меня в город продавать пшеницу и сделать кое-какие поручения и покупки.

Между тем дни проходили за днями. Эдвин поправлялся, и все входило в свою колею; подвиг мой был мало-по-малу забыт, и я опять бродил по ферме бедным и побежденным. И для меня не было больше никаких перемен. Фред пришел ко мне и сказал:

- Скоро наступят морозы, а с ними и конец пахотным работам. Что ты думаешь предпринять?

- Право, я не знаю, - ответил я.- Во всяком случае, мне надо обдумать.

Фред и я, мы жили дружно между собою, мы не были противниками, и я не сердился на него за то, что он присвоил себе мою запряжку. Алиса была тому виною. Фред не был бродягой в худшем смысле этого слова, он принялся за бродяжничество только в этом году, лишившись заработка. К тому же он гордился своей красивой наружностью, и когда он смеялся, то едва открывал рот, желая скрыть пустое место в ряду зубов. Благодаря этому, у него был такой вид, будто он смеется через щель. Но это ему шло, так как от природы у него были довольно полные губы.- Посмейся еще немного!- говорила ему в таких случаях Алиса. Она была влюблена в него по уши.

Хотя мне приходилось не легко в виду того, что на мою любовь не отвечали взаимностью, но Фред также не покоился на розах. Он рассказал мне, что Алиса призналась своим родителям, что любит его, но родители потребовали, чтоб она его забыла.

Фред сказал мне:

- Ты должен нам помочь, Нут.

Я почувствовал себя польщонным этой просьбой и спросил:

- Ты просишь меня с согласия Алисы?

- Да, - сказал Фред, - она этого хочет.

Я сказал:

- Тогда я это сделаю!

Мне казалось, что я своим невероятным благородством вытесню Фреда из сердца Алисы. Старики охотно разговаривали со мною, и я однажды спросил мистера Родгерса, где он родился, в городе или деревне.

- В деревне, - послышался ответ.

- Должно быть, жизнь молодой девушки на уединенной ферме не из веселых, - продолжал я.- Как же здесь знакомятся с людьми?

Мистер Родгерс ответил, что здесь все-таки есть окрестные фермы. Затем каждую неделю она ездит в город. Но, конечно, много людей здесь не встретишь.

- А как обстоит дело с замужеством?- спросил я.- Берут первого встречнаго?

Старики переглянулись между собою. Их старшая дочь удрала из дому с проходимцем. Но им посчастливилось, молодые люди приобрели себе кусок земли и сделались фермерами; маленький Эдвин был их сыном.

- Но все же опасность есть, - продолжаю я доказывать дальше.- Как легко может случиться, что молоденькая девушка влюбится в недостойного человека только потому, что она не знает другого и не имеет выбора. Да, в этом отношении я наверное был прав.

- Вообще, надо относиться осторожней к таким бродягам, как мы, например, - добавил я в заключение. Старики опять переглянулись между собою и, очевидно, поняли меня.

Но вскоре я сам испугался своих слов; я зашел слишком далеко. Алиса узнает, что я действовал против Фреда.

Итак, я воспользовался первым удобным случаем и сказал мистрис Родгерс, что Фред представляет собой исключение, что он несомненно порядочный малый и, будь я девушкой, мой выбор наверное пал бы на него.

И на этот раз старики выслушали меня, и я заметил, что им стало ясно, какой я бескорыстный человек.

В сумерки я подкараулил девушку и хотел с ней поговорит.

- Ты не друг Фреда, - сказала она.

- Что я сделал?

- Ты худо отозвался о нем.

Тогда я повел Алису к её матери и спросил, что я сказал худого о Фреде.

- Ты сказал, что нужно остерегаться бродяг, но Фред представляет собой исключение и находку, - ответила мать.

- Но, мать, ты мне этого не рассказывала!- воскликнула Алиса. - Благословит тебя Господь, Нут!

Я гордо отошел от неё и сумел использовать свою выгодную позицию.

Когда Фред в следующий раз попросил меня помочь ему, я ответил, что не хочу больше вмешиваться в его дела, и объяснил, что причиной тому было поведение Алисы.

IX.

Алиса пришла ко мне вся в слезах и умоляла сказать родителям еще что-нибудь хорошее о Фреде. Дело происходило вечером, когда все работы были уже окончены... Алиса подошла ко мне вплотную, касаясь пальцами пуговиц на моей блузе, я чувствовал на себе её дыхание. Оги счастья у меня захватило дух, и я бессвязно ответил:

- О Фреде? Хорошо, но что я должен сказать? Да, я сделаю все, что вы потребуете.

Я не знал, что Фред подслушивает нас; а он стоял в конюшне и прислушивался к нашему разговору.

- Что должен я сделать?- спросил я.- Знаете, о чем вы меня просите? Ведь вы заметили, что я тоже люблю вас.

- Нет, я этого не замечала, - ответила она.- Ты мне этого никогда не говорил.

- Говорить я этого не говорил, нет. Я знаю, что я бродяга и недостоин вас.

- Впрочем, это все равно, - сказала Алиса, - так как я люблю Фредди.

- А меня вы просите о помощи?

- Нет, нет, - сказала она, - не будем больше говорить об этом.

- Вам никогда не приходило в голову, что я и без того был достаточно бескорыстен?- сказал я.- Я никогда не слышал от вас ни слова благодарности. Но если б мне пришлось говорить еще, то это было бы выше моих сил.

- Я знаю, что ты хороший человек, - сказала Алиса.

- И больше ничего?

- Нет, ты также человек с большими познаниями. Ты пишешь с быстротой молнии.

Но то, что мне хотелось услыхать, а именно, что я так же интересен и обольстителен, как Фред, этого Алиса мне не сказала.

- А вы никогда не могли бы полюбить меня?- спросил я.

- Конечно, отчего же нет, - сказала Алиса, - немного, то-есть...

Я старался приобрести её доверие и спросил:

- Неужели вы не верите, что я мог бы улучшить вашу ферму, что я стал бы зарабатывать много денег и носить вас на руках? А что сделает Фред?

Алиса молчала.

- Вы не знаете, что я за человек, - оказал я таинственным голосом, желая внушить ей, что она не имеет обо мне никакого представления.

- А я, а я!- закричал Фред и выскочил вдруг из конюшни. В руках у него были сенные вилы.- Я имею представление, что ты подлец и скверный малый, - сказал в бешенстве Фред, - я убью тебя, как собаку! Я струсил и, защищаясь, поднял руку.

- Успокойся, Фред, и пусти меня, - сказал я.

- Отпустить тебя! Я сию же минуту убью тебя!- закричал Фред и бросился на меня с вилами. Алиса и не подумала разнимать нас.

- Не убивай его, - это было все, что она сказала.

- Ты убийца, - сказал я Фреду.- Я прошу тебя оставить вилы, ты убийца!

Но Фред не хотел пощадить меня.

- Если ты сделаешь еще шаг, я заколю тебя на месте, - сказал он.

Я сел на землю. Я видел, что Фред окончательно сошел с ума, и с ним ничего не поделаешь.

Известно, что рана, нанесенная вилами, заживает очень медленно, а иногда даже совсем не зарастает. Поэтому я дрожал за свою жизнь.

- Что ты наговорил обо мне старику?- кричал Фред.

- Ты глупое животное, - сказал я.- Я ничего не говорил и не хочу, делать тебе никакого одолжения.- Фред перевернул вилы и ударил меня рукояткой по голове. Это не было особенно больно. Но когда вилы коснулись меня, я выхватил их из рук Фреда. Алиса поняла, что теперь опасность грозит Фреду, она побежала домой и притащила отца.

- Потише, ребята, - оказал мистер Родгерс, - что тут случилось?

- Спросите Фреда, - ответил я.- Он бросился на меня с вилами.

- Вилы были у вас по очереди у обоих, - сказала Алиса.

Теперь я понял, что Алиса была дурным человеком, и хоть и я не был особенно хорош, она была хуже меня. Взбешенный я пошел своей дорогой и предоставил обоим любовникам объясняться, мириться и делать за моей спиной все, что им будет угодно. Но на следующий день я отправился к Фреду, в то время как он пахал, и приказал ему слезть с плуга. Он не захотел этого сделать, тогда я дал ему в зубы, он зашатался и упал с сиденья. В отместку за это Фред не нашел ничего умнее, как разрезать всю спину на моей куртке, в то время как я спал.

Мы пахали до тех пор, пока поле не затянулось снежной пеленой, до тех пор, пока мороз уж стал проникать в землю. И тогда однажды мистер Родгерс сказал:

- Теперь, ребята, пора кончать пахоту.- Мы тотчас же отпрягли волов и отправились домой. В последний раз я почистил животных скребницей, вымыл им головы и накормил их.

- Становится темно, скоро наступит ночь, оставайтесь до завтра, - сказал мистер Родгерс.

Он высчитал, сколько нам следует, и заплатил нам деньги. Так как я не брал денег вперед, то получил больше Фреда. А он брал раньше деньги для покупки шляпы и моего костюма.

Мистер Родгерс одолжил мне на дорогу свою куртку, которая была крепче моей; я мог оставить ее у его знакомого купца, сказал он. Я вывернул карманы, чтоб он мог убедиться, что в них ничего не было. Это была уловка с моей стороны, которая должна была служит доказательством моей честноcти.

Ночью я проснулся оттого, что Фред встал с своей койки и начал одеваться.

- Куда ты идешь?- спросил я. Никакого ответа не последовало. Фред ушел и больше не возвращался.

"У него что-то на уме!" - подумал я, шмыгнул вслед за ним к двери и открыл ее; снаружи было темно и холодно, несколько звезд мерцали на небе. Шпионить дальше я не рискнул и вернулся к себе; что бы ни случилось, лучше держаться в стороне. Я промерз, стоя у двери, и заснул крепким сном; проснулся я только на следующее утро.

Я встал и отправился к старикам. Фреда еще не было.

- Где Фред?- спросила мистрис Родгерс; она приготовила нам закусит.

- Я не знаю, - ответил я.

Тогда она вышла на двор и крикнула Фреда. Ответа не последовало. Тогда у старушки закралось подозрение, она открыла дверь в комнату дочери и заглянула туда. Комната была пуста. Она закрыла дверь и сказала:

- Куда запропастилась Алиса?

Ея лицо сделалось серого цвета. Мы стали искать обоих, обыскали все вдоль и поперек, но не могли их найти. В конюшне не хватало Алисиной запряжки, и нам стало ясно, что парочка бежала.

- Совершенно как наша старшая дочь, - сказала смущенно мистрис Родгерс.

Старик Родгерс тосковал по дочери, был молчалив, и хотя он и принялся за работу, но нигде не находил себе покоя. Жена его первая забрала себя в руки и сказала:

- Старшей дочери живется хорошо, быть-может, и этой посчастливится.

- Если ты когда-нибудь будешь опять в нашей стороне, я тебе с удовольствием дам работу, - сказал мне на прощание мистер Родгерс.- Куда ты поедешь теперь?

- Подальше, на запад, - ответил я.

- Этого я бы тебе не посоветовал, - сказал мистер Родгерс.- Найди себе место здесь в городе и оставайся в наших краях.

Но я отправился оттуда в калифорнийские виноградники.

Кнут Гамсун - Бродячая жизнь, читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :