Гюстав Эмар
«Пираты Карибского моря-Золотая Кастилия (La Castille d'or). 4 часть.»

"Пираты Карибского моря-Золотая Кастилия (La Castille d'or). 4 часть."

Лодками командовали Монбар, Морган и другие известные флибустьеры.

Испанцы подпустили их на ружейный выстрел. Внезапно артиллеристы склонились над пушками и флотилия была осыпана картечью. Флибустьеры не отвечали, они продолжали двигаться вперед, распевая, по своему обыкновению, гимны и не занимаясь своими товарищами, в которых попала картечь.

Раздался второй залп, за ним - третий.

- Вперед! - закричал Монбар, взмахнув шпагой и бросаясь из лодки в воду.

- Вперед! Вперед! - повторили флибустьеры, выпрыгивая из лодок и устремляясь за Монбаром, совершенно не заботясь о том, близко ли берег.

Испанцы усилили огонь. Флибустьеры выскочили на берег и побежали к палисадам, покрытым землей, которые служили неприятелю аванпостами. Порыв их был непреодолим; палисады в один миг были разрушены, испанцы сбиты с ног и убиты. Беглецов преследовали по пятам, и авантюристы ворвались в испанские укрепления на плечах убегающего противника. Флибустьеры тотчас бросились на артиллеристов, убили их у пушек, не дав времени сделать последний залп, развернули жерла пушек против бежавших солдат и осыпали их картечью в упор.

Так флибустьеры овладели Голубиным островом. Флот, оповещенный о победе, тотчас распустил паруса и вошел в озеро, чтобы приблизиться к городу.

За исключением нескольких солдат, успевших убежать, весь гарнизон был безжалостно перебит.

Флибустьеры нашли в форту шестнадцать пушек большого калибра, оружие, порох и значительное количество провианта.

Взятие форта Барра обеспечивало успех экспедиции. Отныне падение городов, расположенных на берегах озера, было неизбежно. Это был только вопрос времени.

Полковник, как и обещал губернатору Маракайбо, храбро пал во главе своего гарнизона. Но эта смерть, как ни была она достославна, оказалась совершенно бесполезной, потому что форт был взят менее чем за час.

ГЛАВА XXI. Маракайбо

После взятия Голубиного острова дорога до Маракайбо перед флибустьерами была открыта. Они оказались властелинами озера и имели возможность беспрепятственно штурмовать все прибрежные города. Успех экспедиции был почти обеспечен. Только море оставалось открытым. У испанцев была единственная возможность победить: напасть на флибустьеров со стороны Венесуэльского залива, отрезать отступление и запереть их, как в мышеловке. Необходимо было устранить, насколько возможно, эту угрозу с тыла, которая в случае осуществления могла превратить торжество флибустьеров в их гибель. Монбар созвал военный совет, на котором прямо изложил положение дел.

Береговые братья, упоенные своей победой, предоставили ему полную свободу принять меры, которые он сочтет необходимыми для общей безопасности.

Знаменитый флибустьер, опираясь на их согласие и руководимый осторожностью, а может быть, под тайным влиянием планов, которые он составил уже давно и осуществление которых было ближе его сердцу, чем богатства, прельщавшие его товарищей, оказался в этом случае достойным вверенного ему поручения.

Боясь излишней поспешностью свести на нет благоприятные шансы предприятия, он прежде всего занялся обеспечением отступления на случай поражения. Исходя из этого, прежде чем двигаться дальше, он велел срыть до основания укрепления на Голубином острове и заклепать пушки, поскольку не имел ни средств, ни времени захватить их с собой. Как ни быстро были проведены эти работы, они потребовали довольно значительного времени, так что только через три дня после взятия форта Барра флот мог направиться к Маракайбо.

Велико было удивление флибустьеров, когда они напил этот город совершенно пустым. Монбар и его товарищи тотчас высадились и заняли лучшие дома. Но все же адмирал, опасаясь засады, выставил посты у Главной площади, в соборе и даже на улицах, выходивших за город. По принятии необходимых мер предосторожности флибустьерам была предоставлена полная свобода беспрепятственно предаваться грабежам и веселью.

Адмирал поселился в доме, который он занимал прежде, во время своего первого путешествия, а для донны Клары были приготовлены комнаты в этом же самом доме.

С тех пор как флибустьеры овладели Маракайбо, донна Клара ухаживала за ранеными. Ее стараниями кабильдо был превращен в лазарет, и туда перенесли людей, раненных при взятии Голубиного острова. Благодаря неустанным заботам донны Клары многие вскоре выздоровели. Донне Кларе помогали бедные женщины, оставшиеся в городе после бегства жителей; таким образом она в какой-то мере обеспечила их безопасность.

Большую часть дней, а зачастую и ночей донна Клара оставалась в лазарете, ухаживая за больными, стараясь утешить их кроткими словами, которые знают одни только женщины, потому что они черпают их из сердца.

флибустьеры, первое время неприязненно смотревшие на донну Клару, переносившие ее присутствие с глухим ропотом, мало-помалу изменили свое мнение на ее счет. Как все крайние натуры, они резко перешли от ненависти и отвращения к самой глубокой любви, к самому величайшему уважению и к самой неограниченной преданности к своей благодетельнице. Хищные звери превратились в ягнят. Один знак, один взгляд донны Клары совершал чудеса. Эти люди обожали ее, как святую; горе тому, кто осмелился бы нанести ей оскорбление - такая мысль не пришла бы в голову никому.

Сам Монбар все больше ощущал на себе влияние этой кроткой и изящной маленькой женщины и вместо того, чтобы противиться, с тайным удовольствием подчинялся очарованию донны Клары.

В одном он оставался непоколебим: ни слезы, ни просьбы не помогали донне Кларе проникнуть в это сердце, глубокое как бездна, чтобы выведать его планы мщения. Во всех других случаях улыбка донны Клары тотчас заставляла его идти на требуемые уступки, и часто он предупреждал желания донны Клары по собственному побуждению, смягчая строгости, жертвой которых стали несчастные испанские пленные.

Что касается Франкера, положение его среди флибустьеров было странным: он был воспитан на ненависти к ним и, несмотря на свои усилия, не мог считать их своими товарищами. Часто он спрашивал себя, законно ли мщение, замышляемое им против испанцев, и следует ли ему считать всех своих соотечественников виновными в зле, которое причинил ему один человек.

Монбар внимательно следил за душевными переживаниями молодого человека, отражавшимися на его лице, как в зеркале, но сам оставался безмолвен, не подстегивая его, не останавливая. Монбар не знал, как определить чувство, которое влекло его к Франкеру, не знал, несмотря на намеки Дона Санчо и донны Клары, должен ли он видеть в нем сына, так давно потерянного. Поэтому, несмотря на свое притворное равнодушие, он с беспокойством ждал, чтобы события открыли ему истину, которую он так стремился узнать.

Лишь один человек знал тайну, от которой зависели в будущем счастье или несчастье Монбара, и этим человеком был герцог Пеньяфлор. Но как заставить этого неумолимого человека открыть тайну? Однако флибустьер не отчаивался; он ждал результата неких соображений, успех которых казался ему неминуем.

Но несчастнее всех был Филипп д'Ожерон. В то время как его товарищи предавались радости торжества и забывали прошлые усталости и опасности в самых неистовых оргиях, он один был погружен в мрачное отчаяние.

Первая мысль об этой экспедиции, так быстро организованной, так искусно проводимой, принадлежала ему. Это смелое предприятие, поначалу заставившее отступить самых храбрых, пришло ему в голову с единственной целью, для которой он пожертвовал всем - соединиться с той, которую любил, и эта цель, так долго преследуемая, эта надежда, лелеянная с такой страстью, ускользнула от него в ту самую минуту, как он думал, что достиг ее. Напрасно, подплывая к городу, подавал он свой сигнал и с трепещущим сердцем искал в окнах домов, окаймлявших гавань, ответный знак. Все оставалось холодно, безмолвно и мрачно.

Высадившись на берег, он побежал, обезумев от тревоги и горя, к дому доньи Хуаны; дом был пуст. Девушка исчезла, не оставив никаких следов. Тогда с упорством и непоколебимой верой влюбленного он принялся осматривать весь город, входил во все дома, отворял все двери, не желая верить своему несчастью и каждую минуту ожидая увидеть внезапное появление той, которую любил, хотя он знал, что город оставлен всеми жителями, и должен был понимать, что донья Хуана должна была уехать вместе со всеми.

Потом, когда он наконец вынужден был поверить очевидному, когда он окончательно убедился, что той, которую он любил, в городе нет, он заперся у себя дома и несколько часов оставался в таком полном унынии, что даже кавалер де Граммон, хоть и был его соперником, сжалился над его горестью и старался утешить.

Филипп вышел из этого уныния только затем, чтобы впасть в страшную ярость. Он явился к Монбару и принялся доказывать ему, что за оставлением испанцами города наверняка кроется засада, после чего предложил обыскать окрестные леса.

- Обыщите, друг мой, - сказал ему Монбар с тонкой улыбкой. - Совет ваш хорош, сделайте это сегодня же, и если среди людей, которых вы, без сомнения, отыщете, находятся женщины, которыми вы интересуетесь, я постараюсь причислить их к вашей доле.

- Благодарю, - ответил Филипп, - я запомню ваше обещание и напомню его вам при необходимости.

- В этом нет нужды, друг мой, ступайте.

Филипп ушел без дальнейших разговоров. Он вознамерился начать настоящую охоту. Собрав шестьдесят флибустьеров, молодой человек удалился вместе с ними.

Вечером он вернулся в Маракайбо и привел с собой восемьдесят пленных, более пятидесяти мулов с добычей и деньгами на сумму в сто тысяч франков.

- Браво! - воскликнул Монбар, когда Филипп отчитался ему в своей экспедиции. - Прекрасное начало, теперь надо продолжать в том же духе.

- Завтра, - ответил молодой человек.

На другой день он снова отправился на поиски. Флибустьеры, привлеченные первым успехом, с большой охотой следовали за ним, тем более что грабеж домов и церквей не оправдал их ожиданий, да оно и понятно, ведь жители успели вывезти с собой все более или менее ценные вещи.

Таким образом охота продолжалась несколько дней с большим или меньшим успехом, но почти всегда удачно. Флибустьеры были в восторге, один Филипп предавался отчаянию. Товарищи не понимали его странного поведения, они готовы были считать его сумасшедшим.

- Вы не с того конца беретесь за дело, друг мой, - сказал ему Монбар однажды вечером, когда Филипп, чуть не плача, привел к нему сто мулов с добычей на двести тысяч франков. - Предоставьте это дело мне. Есть у вас пленные?

- Человек сто, - ответил Филипп с горестным вздохом.

- Хорошо. Что это за люди?

- Я на них не смотрел.

- Напрасно; пойдемте к ним.

- Зачем?

- Вы сами увидите. Пойдемте же, черт побери! Где вы их заперли?

- Кажется, в церкви Сан-Франциско.

- Хорошо, пошли.

Они вышли. По дороге Монбар захватил с собой несколько флибустьеров, ничем не занятых и не совсем пьяных.

Пленных действительно бросили в церковь Сан-Франциско, вторую по величине в городе. Двери караулили флибустьеры, которые пили и играли в карты. Монбар велел отпереть двери и вошел в церковь вместе с Филиппом и со своей свитой.

Картина, представшая перед их глазами, представляла собой душераздирающее зрелище. Три сотни несчастных - мужчин, женщин и детей - были свалены в кучу; некоторые раненые хрипели на земле, другие жалобно стонали, так как им была прекрасно известна жестокость флибустьеров и они понимали, что единственным благодеянием, которого они могли ожидать от них, была быстрая и немучительная смерть.

Монбар холодно обвел глазами толпу несчастных людей, которые невольно задрожали при виде этого человека с мрачным и неумолимым лицом, которого, по-видимому, радовали их страдания.

- Питриан, - сказал Монбар, - у тебя тонкое чутье, выбери несколько человек из тех, кто по твоему мнению в состоянии заплатить хороший выкуп, и приведи ко мне.

Питриан стал прокладывать себе дорогу в толпе, с циничным равнодушием рассматривая пленников, иногда останавливаясь, чтобы вытолкнуть кого-то из рядов, после чего опять принимался за осмотр, насвистывая и посмеиваясь с лукавым видом.

Через десять минут он отобрал таким образом человек пятнадцать и привел их, дрожащих, к Монбару, заставив стать в одну линию.

- Хорошо, мой милый, этого довольно, - сказал Монбар. - Послушай-ка.

Питриан подошел.

- Приготовься, - сказал Монбар, сделав ему знак.

- Ага! - сказал Питриан. - Кажется, мы сейчас посмеемся.

- Как сумасшедшие; кроме того, это тебя касается.

- Отлично, положитесь на меня.

Пленные не знали, зачем их отделили от товарищей и чего от их потребуют, но тайное предчувствие подсказывало, что им угрожает ужасная опасность, и несчастные дрожали, как листья во время бури.

Монбар сделал шаг вперед и холодно обратился к пленным:

- Поговорим немножко, senores caballeros. Все вы - люди в городе известные, зачем же вы забились в норы, подобно кроликам и лисицам, вместо того чтобы продолжать спокойно жить в своих домах, что было бы гораздо приятнее и полезнее для всех? Сумасшедшие, неужели вы думаете, что мы не узнаем, куда скрылись ваши товарищи и где они спрятали свои сокровища?

Пленные с ужасом переглянулись; наконец один из них решился заговорить от имени всех.

- Наши сокровища, - сказал он, - в ваших руках, вы их захватили.

- Вы лжете, сеньор, но я знаю способ заставить вас говорить... Питриан, дружище, принимайся за дело.

Питриан подошел, держа в руке веревку толщиной с мизинец. Обернув ее пару раз вокруг головы пленника, который вел переговоры, он сделал петлю и посмотрел на

Монбара.

- Я требую ответа на два вопроса, - произнес тот. - Где ваши товарищи? Где золото?

- Не знаю, - сухо ответил пленный.

- Начинай, Питриан.

Питриан вынул из-за пояса пистолет, обернул дуло веревкой и начал вращать пистолет. Веревка натянулась до того, что буквально впилась в голову несчастного.

Боль, которую чувствовал пленный, была ужасна. Глаза его как будто хотели выскочить из орбит, лицо посинело, кровавая пена показалась на губах. Он страшно вскрикнул.

- Отвечайте, - холодно приказал Монбар. Пленный сделал страшное усилие, глаза его налились кровью, нервная дрожь пробежала по всему телу.

- Я не знаю, - прошептал он глухим голосом. - Господи Боже мой! Сжалься надо мной!

- Жми, Питриан, - сказал Монбар, пожимая плечами.

- Что за смысл давать мучить себя подобным образом? - философски произнес Питриан, вновь принимаясь вертеть своим пистолетом.

- Я не знаю! Убейте меня, злодеи! - взревел пленный, лицо которого обагрилось кровью.

Как ни велика была твердость пленника, боль была столь сильна, что он признал себя побежденным. Монбар сделал знак, Питриан развязал веревку.

- Вот дурак-то, дать так себя отделать! - прошептал он.

Веревка настолько глубоко врезалась в голову, что Питриан был вынужден вытащить ее рукой. На пленнике от боли лица не было.

- Ну что же, говорите теперь, если вы наконец стали рассудительны, - сказал Монбар с насмешкой.

- Что вы хотите знать? - прошептал пленник, почти без чувств падая на плиты.

Но достойный Питриан спрыснул его водой, говоря:

- Бедняга! Ему трудно! Экая баба!

Оживленный этим своеобразным лекарством, пленник приподнялся на коленях.

- Куда девались губернатор и его питомица? - спросил Монбар бесстрастно.

- Они в Гибралтаре.

- Вы это знаете наверняка?

- Да.

- А жители?

- Большая часть в лесу с гарнизонными солдатами... Попробуйте догнать их: они заставят вас дорого поплатиться за ваше гнусное нападение...

- Итак, они решили сопротивляться?

- Они будут сражаться до последней капли крови.

- Тем лучше. Если эти люди хотят драться, это значит, что у них есть что защищать, - сказал Монбар, потирая руки. - Где они спрятали свои сокровища?

- В Гибралтаре, в Мериде и в лесу.

- Ну и прекрасно! Вот, по крайней мере, положительные сведения. Прощайте!

- Будьте вы прокляты! - воскликнул пленник и рухнул на землю.

- Что с ним, с бедняжкой, делать? - насмешливо спросил Питриан.

- Ба-а! - ответил Монбар, пожимая плечами. - Что ты хочешь? Он больше ни на что не годится.

Он повернулся спиной к несчастному и вышел из церкви в сопровождении Филиппа.

- Теперь ты знаешь то, что хотел? - спросил Монбар молодого человека.

- Почти, - ответил тот.

- Чего же еще ты хочешь?

- Хочу спросить вас, кто вам сказал, что я люблю донью Хуану.

- Ты сущее дитя, - сказал Монбар, улыбаясь, - разве трудно было догадаться?

Дойдя до площади, они услышали пистолетный выстрел и быстро обернулись. Это Питриан прострелил голову пленнику, чтобы избавить его от нестерпимых мук. Как видно, у Питриана было нежное сердце, исполненное сострадания к ближнему.

ГЛАВА XXII. Гибралтар

Выйдя из церкви, Монбар отпустил сопровождавших его флибустьеров и, взяв под руку молодого человека, направился к своему дому. Оба Береговых брата шли молча, не обмениваясь ни единым словом; каждый размышлял про себя. Вдруг Монбар остановился и, взглянув прямо в лицо своему спутнику, спросил:

- О чем вы думаете, Филипп?

- Я? - ответил молодой человек, поднимая голову. - Я думаю, что Гибралтар просто-таки набит богатством.

Монбар расхохотался.

- Вы этого совсем не думаете, друг мой, - сказал он.

- Я?! - вскричал Филипп.

- Конечно! Хотите, я вам скажу, о чем или, лучше сказать, о ком вы думаете?

- О! Вот уж об этом я с вами поспорю.

- Посмотрим, - насмешливо ответил Монбар. - Вот буквально о чем вы думаете.

- Буквально! Это уж слишком.

- Нет. Вы говорите себе, идя рядом со мной и держа меня под руку: "Какой странный этот Монбар, честное слово. Он теряет время в Маракайбо, из которого жители все вывезли, между тем как прямо напротив него, по другую сторону озера, находится Гибралтар, город тем более богатый, что жители Маракайбо перевезли туда все свои драгоценности. Ему стоит только, так сказать, протянуть руку, чтобы захватить все это, а он этого не делает. Я не говорю уже о том, что, пользуясь этой экспедицией, я могу похитить женщину, которую люблю, сокровище гораздо более драгоценное для меня, чем все бочки с золотом, находящиеся в Гибралтаре. Почему же он теряет время вместо того, чтобы действовать против врагов, заранее побежденных и деморализованных нашими успехами?" Что, брат, угадал я вашу мысль?

- А если действительно такова моя мысль, - сказал Филипп с плохо скрытым раздражением, - что вы можете мне ответить?

- Многое, друг мой. Во-первых, наши враги остерегаются; если они укрылись в Гибралтаре, значит, они решились защищаться.

- Ну и пусть!

- Для вас это так, я знаю, но для меня это совсем другое дело. Я не хочу безрассудно бросаться в такое опасное предприятие, где мы будем иметь дело с людьми, укрывшимися в последнем убежище, которые дадут убить себя, защищаясь до последнего, но не отступят ни на шаг.

- Ну, так мы их убьем.

- Я знаю, что мы их убьем, но какой ценой - вот в чем вопрос! Кроме того, с минуты на минуту я жду важных известий; я не хочу ничего предпринимать, не узнав прежде о планах испанцев.

- Но кто доставит вам эти сведения?

- Тот, кого вы хорошо знаете, - ваш бывший юнга Шелковинка, которого я позаботился оставить здесь, когда мы уезжали отсюда, чтобы он мог сообщить нам все необходимые сведения.

- Да, но Шелковинка исчез. Мы здесь уже две недели, а никаких известий о нем не имеем.

- Он найдется, не беспокойтесь. Шелковинка слишком ловок, чтобы потеряться.

- Бедняжка! Его, верно, узнали, и он убит.

- Не так он глуп... и доказательством служит то, что он уже здесь.

- Шелковинка? - вскричал Филипп.

- А то кто же? Разве вы не видите, что он стоит у дверей вашего дома?

- И правда! - радостно вскричал молодой человек. - Эй юнга! - обратился он к мальчику, неподвижно стоявшему у дверей.

Мальчик осмотрелся вокруг и, узнав приближающихся к нему флибустьеров, вскрикнул от радости и бегом бросился к ним.

- Откуда ты явился? - спросил Монбар, дружески похлопывая его по плечу. - Я думал, что ты умер.

- Умер! - вскричал юнга, смеясь. - С какой стати, адмирал?

- Не знаю, - пожал плечами Монбар, - но так как по приезде сюда мы ничего о тебе не слышали, мы решили, что ты убит или, по крайней мере, взят испанцами в плен.

- Откуда ты? - спросил Филипп.

- Из Гибралтара, на жалкой лодчонке, которую мне удалось украсть.

- Я узнаю тебя, ты по-прежнему ловок. У тебя есть что сообщить нам?

- Много чего, но не здесь, если вам все равно.

- Ты прав; следуй за мной. Честное слово, это преумный мальчик!

- Благодарю, капитан. Каким комплементом могу я вам отплатить? - откликнулся Шелковинка, смеясь.

- Не стоит. Пойдем с нами и поговорим.

Они вошли в дом Филиппа в сопровождении юнги, который щелкал пальцами и строил гримасы, как обезьяна, грызущая орехи.

- Теперь говори, - сказал Монбар, когда они вошли в самую дальнюю комнату, - и особенно не распространяйся.

- О! Я буду говорить кратко, - ответил юнга. - Что вы хотите знать?

- Куда делись местные жители и что намерен делать губернатор дон Фернандо д'Авила. Насколько я могу судить, это храбрый воин; я удивляюсь, как это он еще не дал о себе знать после нашего захода в озеро.

- Все очень просто, он вас ждет.

- Как! Он нас ждет?!

- Сейчас я все расскажу.

Юнга начал рассказывать о том, что произошло, каким образом губернатор узнал о прибытии флибустьеров на остров Аруба, как, рассудив, что Маракайбо не может сопротивляться нападению, он отдал приказание очистить город и как губернатор уехал последний, удостоверившись, что все жители в полной безопасности на кораблях отправились в Гибралтар, а многие потом, на мулах, - дальше, в Мериду.

- Очень хорошо, - заметил Монбар, - я очень рад узнать, что обязан этим приятным сюрпризом Агуиру, я сведу с ним счеты после.

- Неужели вы думаете, что он остался вас ждать? Как бы не так! Когда он высадил войска, которые ему поручили перевезти на Голубиный остров, он не вернулся на озеро, а, напротив, вышел в открытое море.

- Тем лучше! - воскликнул Монбар, радостно потирая руки. - Таким образом я непременно его встречу... Но вернемся к губернатору. Что же он сделал?

- Он не терял времени даром; вы напрасно так долго оставались здесь.

- Что я слышу! Господин Шелковинка дает советы, - засмеялся Филипп.

- Я повторяю только то, что слышал, капитан, вот и все.

- К делу, юнга, к делу! - с нетерпением вскричал Монбар.

- Вот вам и дело: как я уже вам говорил, - начал мальчик с серьезностью офицера, отдающего рапорт, - жители Маракайбо укрылись в Гибралтаре и Мериде; должен прибавить, что они были приняты самым дружелюбным образом и им был оказан прием, которого заслуживало их бедственное положение. Когда все жители разместились, дон Фернандо д'Авила, старый воин, чье имя прославилось в фландрских войнах...

- Сократи похвалы, - перебил Монбар, топнув ногой. - По-моему, этот негодяй насмехается надо мной.

Шелковинка искоса взглянул на Монбара и, увидев, что выбрал не самое удачное время для шуток, продолжил свой рапорт более серьезным тоном.

- Дон Фернандо д'Авила, - сказал он, - взял с собой четыреста солдат, к которым присоединились четыреста хорошо вооруженных жителей Гибралтара. Этот отборный отряд наскоро построил укрепления на берегу моря и сделал непроходимой дорогу к городу, а в лесу проложил другую дорогу - на случай отступления.

- Вот это дельный рассказ, мой милый, - весело произнес Монбар. - А можешь ты рассказать, как выстроены укрепления?

- Это очень легко.

- Рассказывай.

- Сначала вырыли ров глубиной в десять футов и шириной в пятнадцать футов, насыпав земли откосом со стороны города, потом за этим откосом воткнули колья, чтобы поддерживать его, и сделали амбразуры для пушек.

- А пушки поставили?

- Целых двадцать пять штук.

- Гм! - сказал Монбар, качая головой. - Трудновато будет овладеть этими укреплениями.

- Ба-а! - весело воскликнул Филипп. - Разве мы не взяли Голубиный остров?

- Это правда, но он не был так хорошо защищен. Что делают испанцы, малыш?

- Ждут вас; они уверены, что потопят нас всех.

- Ну, это мы еще посмотрим.

- Да, - прибавил Филипп, смеясь, - тем более что мы неплохо плаваем. Что вы решили, адмирал?

- Отправляйтесь на свой корабль, любезный Филипп, скоро вы получите мои распоряжения.

- Итак, мы идем туда?

- Сегодня же, друг мой; вы довольны?

- Я в восторге!

- До скорого свидания. Возьмите с собой этого молодого человека.

Филипп вышел вместе с Шелковинкой.

- Теперь мы с вами остались вдвоем, - обратился юнга к Филиппу.

- Что значит вдвоем?

- Это значит, - сказал мальчик со добродушной улыбкой, - что у меня есть к вам письмо.

- Письмо ко мне? - вскричал молодой человек, вздрогнув. - Правда?

- Вот оно.

Мальчик подал ему запечатанное письмо. Филипп схватил его и прочел с безумной радостью.

- Добрая, милая Хуана! - прошептал он, покрывая письмо поцелуями. - Итак, ты видел ее, Шелковинка?

- Кого? - спросил мальчик с лукавым видом.

- Ту даму, которая мне пишет.

- Разумеется. Уж как она вас любит, капитан, да какая она прекрасная и добрая! Это она меня прислала.

- Она ничего тебе не сказала?

- Извините, она все говорила о вас. Я никогда не закончу, если стану повторять.

- Но ты знаешь, по крайней мере, где она живет?

- Еще бы, ведь я жил у нее в доме! Я без труда отыщу ее.

- Ты останешься со мной. Мы будем говорить о ней; ты мне все расскажешь, не правда ли?

- Буду очень рад, если это доставит вам удовольствие, капитан.

- Я позабочусь о тебе, ты славный мальчик.

В тот же день пушечный выстрел с адмиральского фрегата призвал все экипажи на корабли. Флибустьеры запаслись провизией, взяли с собой пленных, и флот снялся с якоря, оставив перед Маракайбо только один корабль, чтобы не допустить возвращения испанцев и обеспечить владение городом.

Донна Клара на бригантине, которой командовал Данник, в сопровождении своего верного Бирбомоно хотела следовать за экспедицией. Флибустьеры приняли это намерение с криками радости и признательности.

Переезд продолжался три дня. Наконец вдали показался город с многочисленными пригородными домами, опоясывавшими его. Монбар умолчал о сведениях, которые сообщил ему Шелковинка, и строго наказал Филиппу никому ничего не говорить, что тот позаботился исполнить. Он прекрасно понимал, как важно хранить молчание в такой серьезной экспедиции, где малейшее затруднение могло привести в уныние его товарищей, как бы храбры они ни были.

При виде мер, принятых испанцами для обороны, - затопленных водой полей, испорченных дорог, палисадов и батарей, установленных на берегу, - Береговые братья на несколько минут испытали неизвестное им доколе ощущение просто-таки панического страха, такого сильного, что Монбар понял, что все может погибнуть, если не поправить дела самым скорым образом.

Флаг, поднятый на адмиральском фрегате, тотчас созвал на военный совет всех капитанов флота и самых храбрых флибустьеров, участвовавших в экспедиции.

Когда все собрались в зале совета, Монбар встал и, прежде чем кто-нибудь успел произнести хоть слово, решительно заговорил.

- Братья, - произнес он своим звучным голосом, - я созвал вас на свой корабль, потому что с такими людьми, как вы, надо приступать прямо к делу и говорить все как есть. Я не хочу от вас скрывать, что успеху нашей экспедиции угрожают многочисленные затруднения. Испанцы, узнав о взятии Маракайбо, успели подготовиться к встрече с нами; они удалились сюда, чтобы блистательно отомстить за прошлые поражения. Их солдаты многочисленны и привыкли к войне, начальники опытны и поклялись умереть, но не сдаться. У них много пушек большого калибра и, конечно, полно снарядов. Вы видите, что я не скрываю от вас правды. Но Береговых братьев напугать нельзя, они не робеют перед препятствиями. Если испанцы так решительны, то это потому, что все их богатства спрятаны в Гибралтаре. Надо взять Гибралтар и захватить сокровища, которые нас там ждут, или потерять их вместе с жизнью. Если мы выйдем победителями - а так и будет, - посмотрите, какая драгоценная добыча нас ожидает! Почему же фортуна должна отвернуться от нас после стольких милостей? Разве я уже не командир ваш, не человек, которому дали страшное имя - Губитель? Следуйте моему примеру. Вспомните то время, когда, менее сильные, чем ныне, мы считали своих врагов только тогда, когда повергали их к нашим ногам. Так не будем же хуже, чем о нас говорят! Да, опасность велика, но и добыча достаточно богата, чтобы вознаградить наши усилия.

Эти слова, произнесенные твердо и решительно человеком, которому они доверяли больше всех, произвели на флибустьеров необыкновенное действие: в них вновь пробудились те сильные страсти, увлечение которыми в конечном счете решало их успех. Трепет гнева пробежал по рядам флибустьеров, пыл сражения, надежда на поживу засверкали в их глазах. Монбар понял, что выиграл дело и что власть его над умами товарищей по-прежнему велика.

Не желая дать остыть этой восторженности, которой польза дела требовала воспользоваться как можно скорее, он отдал приказ немедленно браться за оружие.

- Вперед, братья! - закричал он громовым голосом. - Если я паду во время этой битвы, отомстите за мою кровь кровью испанцев. Но тот из вас, кто поколеблется или отступит, пусть знает, что он трус, недостойный жить среди нас, и будет умерщвлен моей рукой. К оружию, братья, к оружию!

- К оружию! К оружию! - закричали флибустьеры, размахивая кинжалами.

Эти крики, подхваченные всем флотом, довели до неистовства пыл и восторженность флибустьеров.

На восходе солнца пятьсот человек, каждый вооруженный только короткой саблей, парой пистолетов и тридцатью патронами, высадились на берег. Это были люди, тщательно отобранные среди экипажа флота. Ступив на берег, они обнялись как люди, которым не суждено больше увидеться, после чего решительно пустились в путь.

Вел их бедный испанец, захваченный в Гибралтаре, которого надежда на богатую награду привлекла на сторону флибустьеров. К несчастью, этот человек не знал распоряжений, отданных губернатором, а сведения, доставленные Шелковинкой, были недостаточны. Монбар скоро убедился в этом.

Проводник привел флибустьеров к дороге, проложенной в овраге, но они увидали, что идти по ней невозможно. Дорога эта там и здесь была покрыта широкими ямами с острыми кольями. Они вынуждены были возвратиться и попытаться пройти в обход через лес; но их остановили другие препятствия, воздвигнутые самой природой. Тем не менее им все же удалось приблизиться на ружейный выстрел к окопам испанцев. Внезапно земля начала уходить у них из-под ног и они увязли по колено в вонючей тине; в ту же минуту шесть пушек принялись осыпать их картечью.

Однако ничто не могло остановить их; они продолжали продвигаться вперед с решимостью, способной испугать самых храбрых солдат.

- Проходите через нас, победа за нами! - кричали флибустьеры, которые падали, изувеченные, на грязную землю. - Вперед, братья, вперед!

Наконец флибустьерам удалось пройти это страшное болото, ноги их стали на твердую почву, мужество удвоилось. Они уже думали, что преодолели самое главное препятствие, когда вдруг из глубины чащи, окружавшей их, раздался страшный залп. Батарея в двадцать пять пушек загремела сбоку от них.

Самые храбрые были мгновенно убиты, другие колебались и не смели идти вперед; ужас сообщился всей колонне. Батарея усилила огонь, ветер смерти пронесся над головами флибустьеров, ряды их смешались, и масса нападавших в беспорядке отхлынула к болоту.

Если быстрая помощь не подоспеет к флибустьерам, они погибнут, и победа останется за испанцами.

Но Монбар уже здесь. Он видел все. В сопровождении Филиппа, Мигеля Баска, Тихого Ветерка, Пьера Леграна, Питриана, Олоне и еще сорока своих товарищей, решивших победить или умереть, он сумел пробиться сквозь огонь батареи, не будучи ранен. Прежде чем его успел накрыть залп картечи, он бросился в сторону и добрался до редута.

Но как идти на приступ без лестниц? Он заплатит жизнью за свою смелость. Филипп что-то шепчет ему на ухо, Монбар улыбается. Флибустьеры поворачиваются и бегут назад с громкими криками. Испанцы, уверенные, что имеют дело с испуганными остатками расстроенного отряда, теряют благоразумие, увлеченные азартом битвы, выбегают из своих окопов и со шпагами в руках устремляются на своих ненавистных врагов.

Внезапно картина резко меняется; именно этого и ждал Монбар. Флибустьеры оборачиваются, и начинается ужасная схватка.

Испанцы, столь же храбрые, но не столь искусные, как их противники, в рукопашной битве, где сабля и кинжал - единственное оружие, хотели вернуться в свои укрытия, тем более что артиллерия не могла бить по этой смешанной массе иначе, как убивая и друзей и врагов.

Никто не ждал пощады; кровь лилась потоками, сражение перешло в бойню.

Франкер заметил, что артиллерийский огонь редута утих. Он собрал вокруг себя Береговых братьев, короткой, но пламенной речью воскресил их мужество и привел на помощь Монбару. С этого момента победа окончательно перешла на сторону флибустьеров, и они ворвались во вражеские укрепления по груде мертвых тел.

Шестьсот солдат и жителей Гибралтара нашли смерть в этой битве, остальные сдались и были безжалостно убиты победителями. (Рассказ об этой битве строго достоверен. - Примеч. автора)

Монбар, которому покровительствовала непостижимая удача, не получил ни единой царапины. Но более шестидесяти флибустьеров заплатили жизнью за эту победу; еще сто двадцать человек, получив ужасные раны, также скоро скончались.

Гибралтар был вынужден сдаться.

ГЛАВА XXIII. Монако

Дон Фернандо д'Авила по прибытии в Гибралтар снял очаровательный загородный домик на расстоянии нескольких ружейных выстрелов от города, но до такой степени скрытый в лесу, что нельзя было найти его, не зная, где он находится. Он запасся всевозможной провизией, роскошно меблировал дом, так как хотел, чтобы в случае нападения флибустьеров у его питомицы было надежное убежище.

Как только показался флибустьерский флот, губернатор поспешил под конвоем преданных слуг отвезти донью Хуану и ее кормилицу в этот дом, где они могли на время быть в безопасности, после чего возвратился на место сражения, на пост, выбранный им для себя, который, разумеется, был самым опасным, приказав, однако, своим доверенным слугам держать наготове оседланных лошадей - для того, чтобы в случае поражения обе женщины могли бежать в Мериду, куда он хотел отвезти их сам, если ему посчастливиться выйти из сражения целым и невредимым.

Итак, обе женщины остались одни в страшном беспокойстве, которое увеличивалось от пушечных и ружейных выстрелов, звук которых отчетливо долетал до них.

Донья Хуана со страхом, смешанным с надеждой, слушала этот шум битвы, не смея желать успеха ни той ни другой стороне, потому что в одном из враждующих станов находился ее опекун, а в другом - человек, которого она любила. Не будучи в состоянии оставаться на месте, она беспрестанно переходила из одной комнаты в другую, выходила в сад, во двор, стараясь таким образом обмануть свое беспокойство. Наконец, не имея возможности справиться с ужасным волнением, не раздумывая о последствиях своего поступка или, лучше сказать, просчитав их с тем коварством любви, которая оправдывает все, она решила выставить на крыше дома знак, о котором просил ее Филипп.

"Если испанцы победят, - говорила она себе, - это не будет иметь никаких последствий и у меня сыщется масса предлогов, чтобы объяснить этот сигнал; если же сюда явятся флибустьеры и увидят это знамя, оно будет мне защитой, потому что это знамя одного из их главных предводителей".

Успокоенная этим рассуждением, донья Хуана взяла шарф, который всегда носила с собой в шкатулке, схватила копье, которое нашла вместе с другими копьями у стены в передней, и решительно отправилась на крышу дома.

В испанских колониях по причине прекрасного климата крыши всегда сделаны в виде террас; по вечерам они служат местом отдохновения. Во многих американских городах крыши делают в виде висячих садов и убирают цветами и растениями.

Крыша дома, в котором поселилась донья Хуана, была сделана именно таким образом. Кроме того, на крыше имелся даже боскет из померанцевых и лимонных деревьев, в котором молодая девушка иногда уединялась, чтобы без помех предаваться своим мыслям, устремив глаза на море, которое было прекрасно видно с этого высокого места.

Когда девушка дошла до террасы, она отчетливо услышала шум ожесточенной битвы, происходившей недалеко в глубине леса. Легко было различить место битвы, увенчанное облаком дыма, сгущавшимся над деревьями.

- Боже мой! - прошептала она, набожно сложив руки и падая на колени. - Боже мой! Спаси дона Фернандо! Боже мой! Спаси моего возлюбленного Филиппа!

В эту минуту грохот орудий усилился; девушка приподнялась, перекрестилась и решительно направилась к боскету, на вершине которого прикрепила шарф над копьем, которое служило древком знамени.

Потом, боязливо оглянувшись вокруг, чтобы удостовериться, что ее никто не видел, она тихо сошла вниз и уединилась в своих комнатах.

Шум битвы мало-помалу затихал и наконец совсем прекратился.

В полной тишине прошло несколько часов, в течение которых донья Хуана и ее кормилица, ничего не зная о случившемся, находились в ужасном беспокойстве.

Наконец солнце опустилось за горизонт, темнота сменила свет, наступила ночь, а сон не смыкал век доньи Хуаны. Беспокойство девушки становилось все сильнее особенно из-за того, что она пребывала в полном неведении о том, что случилось в прошлое утро. Дон Фернандо, оставляя ее, обещал, если не может приехать сам, прислать к ней гонца, который сообщит ей о результате атаки флибустьеров. Прошли почти сутки, а гонец все не являлся.

К восьми часам утра беспокойство доньи Хуаны сделалось таким сильным, что она не могла устоять и решила во что бы то ни стало узнать, в чем дело. Не слушая возражений кормилицы и почтительных просьб слуг, со слезами на глазах заклинавших ее подождать еще немного, она оделась в мужское платье, заткнула за пояс кинжал и пару пистолетов и приказала приготовить лошадь. Донья Хуана не знала о том, что у дома стояло несколько готовых оседланных лошадей: дон Фернандо отдал это приказание в ее отсутствие. Слуги не хотели говорить этого девушке и, чтобы выиграть время, пошли за лошадью в конюшню.

Прошло несколько минут, во время которых донья Хуана ходила быстрыми шагами по двору, прислушиваясь к малейшему шуму и чувствуя, что ее беспокойство увеличивается с каждой секундой.

Вдруг она услышала со стороны леса довольно громкий шум, и увидела, что к дому приближаются человек десять, среди которых узнала дона Фернандо д'Авила.

Донья Хуана бросилась к калитке и поспешно отворила ее. Беглецы - в них легко было узнать беглецов по разорванной и окровавленной одежде, по их бледным лицам - устремились на двор, быстро затворив за собой калитку. Дон Фернандо д'Авила был ранен; он шел с трудом, поддерживаемый одним из спутников. Увидев донью Хуану, он радостно вскрикнул:

- Я поспел вовремя! Благодарю тебя, Господи Боже мой! Лошадей, ради Бога! Немедленно лошадей!

Но произнеся эти слова, он без чувств упал на землю. Силы изменили дону Фернандо. Донья Хуана бросилась к нему на помощь.

Кровь хлестала из двух страшных ран дона Фернандо; о побеге в эту минуту не могло быть и речи. Девушка приказала перенести своего опекуна в дом и принялась оказывать ему срочную помощь, поручив его спутников нье Чиале.

Эти бедные люди страдали не меньше своего командира; все они были ранены более или менее тяжело, каждый их шаг оставлял на земле кровавый след. Было чудом, что они сумели добраться до дома, так были они слабы и изнурены.

Сомневаться больше не приходилось, один вид этих людей говорил красноречивее самого подробного рассказа. Это были беглецы, спасшиеся от смерти. Победу флибустьеров можно было прочесть по их лицам, искаженным испугом, по их диким взорам.

По распоряжению ньи Чиалы их уложили под навесом на соломе и перевязали их раны.

Обморок дона Фернандо был связан со слабостью вследствие сильной потери крови и усталости от поспешного бегства по непроходимому лесу. Вскоре он пришел в себя. Поблагодарив донью Хуану, он попытался было встать, но девушка удержала его.

- Вы слишком слабы, - сказала она кротко, - подождите несколько часов.

- Ни одного часа, ни одной секунды! - горячо вскричал дон Фернандо. - Нас преследуют, я в этом уверен. Надо бежать, бежать сейчас же. Если я слишком ослаб, чтобы держаться в седле, пусть меня привяжут, но повторяю вам, дитя мое, надо бежать немедленно; считайте, что каждая минута, потерянная вами, вычеркнута из вашей жизни.

- Хорошо. Если вы требуете, я повинуюсь.

- Да, да, повинуйтесь. Где мои спутники?

- Лежат под навесом.

- Хорошо. Велите слугам взять оружие... Спешите, спешите!

Вдруг он приподнялся на диване, на котором лежал, прислушался и вскричал с выражением неописуемого отчаяния:

- Слишком поздно, Боже мой! Слишком поздно! Вот они! Вот они! Заприте двери! Загородите все - или вы погибли!

Несмотря на все усилия доньи Хуаны удержать его, он бросился к двери, призывая слуг к оружию. Отрывистый лай слышался под листвой и быстро приближался к дому.

Скоро из-за деревьев показалась огромная собака с взъерошенной шерстью и высунутым языком; уткнув нос в землю, она как будто отыскивала след, и несколько раз слышался голос еще невидимого человека, который кричал по-французски:

- Ищи, Монако! Ищи, моя верная собака!

Добежав до калитки, собака остановилась и залаяла еще сильнее.

- Проклятый зверь! - вскричал дон Фернандо с бешенством. - Он напал на наш след и выдает нас врагам!

Он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в собаку, но выстрел, направленный неверной рукой, не попал в нее.

- Что вы сделали? - воскликнула донья Хуана. - Вы погубили нас!

Дон Фернандо с отчаянием опустил голову на грудь.

- Подожди, Монако, - продолжал голос, - держись, собачка, держись!

Нападение на дом было неизбежно. Испанцы думали только о том, как бы храбро умереть, защищаясь. Мысль о сдаче даже не приходила им в голову. Они слишком хорошо знали нрав своих свирепых врагов.

Первой заботой Филиппа по прибытии в Гибралтар было, как и в Маракайбо, бегом отправиться с Шелковинкой, служившим ему проводником, в тот дом, где жила донья Хуана. Но и здесь его ожидало разочарование: дом был пуст.

Напрасно молодой человек ходил из комнаты в комнату. Очевидные следы поспешного отъезда виднелись на каждом шагу; девушки не было. Филипп нашел платок, забытый на стуле, еще влажный от слез, без сомнения пролитых доньей Хуаной перед ее отъездом. Молодой человек несколько раз поцеловал этот платок и вышел в полном отчаянии, не зная, в какую сторону направить шаги.

- Я знаю, - сказал Шелковинка, - что у дона Фернандо есть дом недалеко от города, но где он находится, мне не известно, так как никогда там не был.

- Что же делать? - прошептал Филипп, прижимая платок к губам, как будто надеясь, что эта легкая ткань откроет ему убежище его возлюбленной.

- Подождите, еще не все погибло! - внезапно вскричал Шелковинка.

- Что ты хочешь сказать? - с беспокойством спросил Филипп.

- Предоставьте это дело мне; может быть, еще есть надежда.

Юнга заметил Данника, который в сопровождении своей собаки Монако гнался за испанцами.

- Эй, Данник! - крикнул юнга. Работник повернул голову.

- Что тебе? - спросил он.

- Мне ничего, - ответил Шелковинка, - а воткапитан д'Ожерон хочет тебе кое-что сказать.

- Я здесь, - ответил слуга. - Сюда, Монако!

Он подбежал к Филиппу, к которому был дружески расположен, особенно после одной услуги, которую тот ему оказал.

- Что вы хотели, капитан?

- Я? - с удивлением переспросил молодой человек.

- Капитан хочет знать, - поспешно сказал Шелковинка, - так ли хорошо отыскивает Монако следы, как ты уверяешь?

- Стоит только испытать, - ответил работник, ласково поглаживая свою собаку. - Пусть ему покажут любой след - человека или зверя, - и он найдет его.

- Сейчас мы увидим, старичок; пойдем с нами. Если он найдет след, который ему покажут, ты получишь тысячу франков; хочешь?

- Еще бы! Можешь считать, что они уже у меня в кармане.

- Ба-а! По-моему, ты льстишь своей собачке.

- Монако хорошая собака, - серьезно ответил слуга, - я ей не льщу.

- Хорошо, пошли... Эта собака откроет нам то, что мы ищем, - тихо сказал Шелковинка Филиппу.

- О! - вскричал молодой человек. - Но это невозможно!

- Что нам мешает попробовать?

- Ты прав, - поспешно согласился Филипп, - попробуем.

- Ступайте за мной, - продолжал юнга.

Они отправились за город. По дороге Филипп собрал еще человек тридцать флибустьеров, которые были очень рады следовать за ними.

Выйдя за город, они остановились.

- В какую сторону поворачивать? - спросил Данник.

- Это зависит от твоей собаки, - сказал Филипп Даннику, передавая ему платок.

- Смотри, старичок, - прибавил юнга, - речь идет о тысяче франков.

- Не беспокойся, - заметил слуга, - я же сказал тебе, что они у меня уже в кармане.

Он взял собаку за ошейник и дал ей как следует понюхать платок.

- Ищи, Монако, - приказал он, - ищи, моя добрая собака, ищи!

Монако несколько раз обнюхал платок, уткнув нос в складки, потом поднял голову и устремил на своего хозяина глаза, в которых светился почти человеческий разум. Данник пустил Монако. Собака тотчас уткнула нос в землю и начала бегать, описывая все более сужающиеся круги.

Вдруг она остановилась, подняла голову, отрывисто залаяла и, взглянув на своего хозяина, помчалась вперед с быстротой стрелы.

- След найден, - сказал Данник.

- В погоню! В погоню! - вскричал Филипп. Флибустьеры бросились вслед за собакой.

Было около семи часов вечера, когда юнга увидел Данника и когда ему пришла в голову мысль использовать в своих интересах понятливость Монако. Солнце закатывалось. Несмотря на поздний час, флибустьеры решительно бросились вперед.

К двум часам утра собака, которую, из опасения потерять ее из виду ночью, вели на длинной веревке, проявила беспокойство и несколько раз возвращалась назад.

- Здесь следы пересекаются, - сказал Данник, - было бы лучше остаться здесь до восхода солнца.

Никто не возражал; этот безумный бег в продолжение нескольких часов по почти непроходимым дорогам ослабил если не мужество, то, по крайней мере, их силы; сам Филипп был изнурен усталостью.

На том и порешив, остановились. Разместились на ночлег кто как мог, и скоро все заснули.

На рассвете флибустьеры проснулись; им достаточно было нескольких часов сна, чтобы полностью восстановить свои силы. Собаку снова пустили по следу, дав ей понюхать носовой платок. Через две минуты она нашла след и пустились бегом, как и накануне, в сопровождении флибустьеров, во главе которых мчался Данник, беспрестанно крича:

- Ищи, Монако! Ищи, моя добрая собака!

Так они бежали довольно долго. К восьми часам утра собака, которую флибустьеры на некоторое время потеряли из виду, начала бешено лаять.

- Что-то есть, - проговорил Данник, - Монако остановился.

- Поспешим! - вскричал Филипп, задыхаясь. Данник вновь принялся подгонять собаку. Вдруг раздался пистолетный выстрел.

- Черт побери! - закричал Данник, прыгнув как тигр. - Мою собаку убивают! Держись, Монако, мы здесь, мы здесь!

Собака продолжала бешено лаять. Вдруг флибустьеры очутились прямо перед домом, у которого остановился Монако.

- Кажется, мы нашли то, что искали, - сказал Данник.

- Славная собака! - вскричал Шелковинка. - И какая счастливая мысль пришла мне в голову!

- Остановитесь, - произнес Филипп.

Он подошел ближе и осмотрел дом. Скоро лицо его просияло: он увидел знамя над боскетом.

- Наконец-то, - вскричал он с восторгом, - я нашел ее! Не размышляя о неблагоразумии своего поступка, он направился прямо к дому.

- Кто идет? - закричал грубый голос.

- Друг, - ответил он тотчас.

- У меня нет друзей среди разбойников. Прочь - или я выстрелю!

Флибустьеры, предвидя битву, приготовили оружие. Но, против всеобщего ожидания, после этих резких слов наступило довольно продолжительное молчание, потом вдруг калитка распахнулась и в дверях показались два человека: дон Фернандо д'Авила и донья Хуана в мужском костюме. Филипп хотел броситься к ней, но молодая девушка удержала его движением руки.

- Что вам нужно? - спросил дон Фернандо мрачным голосом.

- Чтобы вы сдали этот дом, которого не можете защищать, - ответил Филипп.

- Сдаться вам? - произнес губернатор с горькой улыбкой. - Лучше умереть с оружием в руках!

- Ваша жизнь и ваше имущество будут сохранены.

- Да, как вы сохранили жизнь и имущество жителей Маракайбо и Гибралтара. Чем вы можете поручиться в этом?

- Моим словом, сеньор кабальеро, словом Филиппа д'Ожерона.

Наступило минутное молчание. Дон Фернандо с трудом сделал несколько шагов вперед, опираясь на свою шпагу.

- Выслушайте меня, - сказал он. Молодой человек подошел.

- Я опекун этой девушки, - с трудом продолжал дон Фернандо. - Только что она призналась мне в своей любви к вам... Я не буду сейчас расспрашивать, как родилась эта любовь... Она говорит, что вы честный человек и настоящий дворянин. Клянетесь ли вы мне уважать ее и защищать?

- Клянусь.

- Я принимаю ваше слово... Умирающим не лгут, а я умру.

- Сеньор! - вскричала девушка.

- Молчите, донья Хуана, время не ждет, дайте мне кончить... Эта девушка была мне поручена в детстве герцогом Пеньяфлором. В этом бумажнике находятся доказательства моих слов, возьмите его.

Он вынул из кармана бумажник и подал его молодому человеку.

- Вы клянетесь, что честно сдержите ваше слово?

- Не только относительно доньи Хуаны, но и относительно вас и ваших товарищей, клянусь вам.

- О! Я сам сумею позаботиться о себе, - произнес дон Фернандо со зловещей улыбкой. - Бог свидетель, при своей жизни я старался исполнять обязанности христианина и солдата как честный человек. Я умру, не упрекая себя ни в чем... Донья Хуана, отворите дверь.

Молодая девушка поспешила повиноваться.

- Выходите все, - сказал дон Фернандо твердым голосом. - Бросайте оружие: вы пленники.

- Нет, - с живостью обратился Филипп к солдатам, которые стали за спиной своего командира, - оставьте себе ваше оружие, храбрецы. Вы свободны, ступайте.

- Ступайте, ребята, - сказал губернатор, делая им рукой прощальный знак, - пользуйтесь дозволением, так любезно дарованным вам, и поскорее укройтесь в безопасное место.

Видя, что солдаты колеблются из привязанности к своему командиру, дон Фернандо прибавил тоном, не допускавшим возражения:

- Уходите. Я так хочу.

Бедняги бросились в чащу деревьев, среди которых немедленно исчезли; флибустьеры даже не повернули головы.

- Благодарю вас за ваш благородный поступок, - обратился губернатор к Филиппу. - Донья Хуана, будьте счастливы и сохраните воспоминание обо мне в вашем сердце; я любил вас, как отец.

- О, мы не расстанемся! - вскричала молодая девушка, бросаясь к нему на шею.

Он печально улыбнулся.

- Мы расстанемся скорее, чем вы думаете, бедное мое дитя, - прошептал он, целуя ее, - я благословляю вас!

Он отстранил ее рукой и обернулся к Филиппу, который неподвижно и внимательно стоял перед ним.

- Такой старый солдат, как я, пощады не принимает и не отдает своей шпаги никому, даже такому храброму дворянину, как вы, - сказал он. - Прощай все, что я любил! Да здравствует Испания!

Прежде чем можно было догадаться о его намерении, он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил себе в голову.

Донья Хуана отчаянно вскрикнула и бросилась к нему. Филипп подхватил бесчувственную девушку на руки.

- Ни слова обо всем, что здесь произошло, братья, - сказал молодой человек флибустьерам.

- Клянемся! - ответили они, невольно взволнованные этой трагической и неожиданной сценой.

- Ей-Богу, жаль, что он убил себя! - воскликнул Данник. - Храбрый был солдат, клянусь своей душой!

ГЛАВА XXIV. Добыча

Прошел месяц после взятия Гибралтара. Флибустьеры вернулись в Маракайбо, но возвращение их походило скорее на побег, чем на торжество. Флибустьеры бежали не от людей, а от врага гораздо более страшного и неумолимого: чумы. Мы расскажем в двух словах о причинах появления чумы, заставившей победителей так поспешно ретироваться.

Испанские пленные были навалены как попало в церквах; женщины и дети, старики и даже невольники - все находились вместе. Их заперли и о них забыли. Они умирали с голоду, но их страшные крики ни на минуту не отвлекали флибустьеров от грабежей, которым они по своему обыкновению методично предавались, принося с честностью, замечательной в подобных людях, все вещи в общую кучу, в ожидании раздела.

Первое время трупы испанцев сваливали на негодные лодки и топили в озере, но скоро флибустьерам надоела эта отвратительная работа, так что пленные, умиравшие от голода в церквах, и флибустьеры, погибавшие каждый день от ран в своих домах, не были прикрыты землей и становились добычей хищных птиц и насекомых.

Эта непростительная небрежность скоро принесла свои плоды: вспыхнула чума, что было неизбежно в таком жарком климате. Многие флибустьеры скоропостижно скончались, у других открылись прежние раны и началась гангрена.

Наконец смертность приняла такие устрашающие размеры, что флибустьеры поняли: если они дольше останутся в Гибралтаре, то ни один из них не вернется на Тортугу.

Монбар отдал приказ готовиться к отъезду, однако прежде послал двух флибустьеров к беглецам, спрятавшимся в лесу, сказать, что если в два дня они не заплатят десять тысяч пиастров, то город будет сожжен.

Срок прошел, деньги не являлись. Монбар, неумолимый, как всегда, велел поджечь город. Немногие жители, оставшиеся в городе, бросились к ногам свирепого флибустьера, обещая двойной выкуп, если он пощадит остатки их опустошенных домов. Монбар согласился на новую отсрочку; двадцать тысяч пиастров были отсчитаны. К несчастью, половина города была уже уничтожена пламенем.

Так распрощались флибустьеры с несчастным Гибралтаром, оставив после себя только трупы и руины (исторически верно. - Примеч. автора).

К тому времени жители Маракайбо уже успели вернуться в свой город; возвращение флибустьеров снова повергло их в отчаяние. Монбар наложил контрибуцию в тридцать тысяч пиастров, если жители не желают подвергнуться новому грабежу. Сопротивление было невозможно, жители согласились.

Тогда флибустьеры вошли в город, и пока жители Маракайбо собирали обещанный выкуп, они, под предлогом того, что монастыри и церкви не включены в договор, с беспримерным рвением принялись за разграбление украшений с алтарей, распятий, священных сосудов и даже колоколов, отвечая на робкие замечания жителей, что хотели употребить эти вещи на сооружение капеллы Божьей Матери на острове Тортуга.

Наконец флибустьерам было уплачено тридцать тысяч пиастров, и жители, желая, чтобы они поскорее удалились, дали им сверх того пятьсот быков на прокорм участников экспедиции.

В первый раз верные своему обещанию, флибустьеры уже готовились оставить страну, так страшно опустошенную ими, когда Монбар вдруг узнал от Франкера, которого он посылал на разведку на бригантине, что многочисленная испанская эскадра крейсирует неподалеку от берегов. Это известие, которого Монбар, без сомнения, ожидал, доставило ему сильную радость и изменило его намерения относительно отъезда.

Знаменитый флибустьер знал, что люди, которыми он командовал, мало заботились о славе без барыша и что если он не примет мер предосторожности, они постараются уклониться от битвы, если по выходе из озера ему придется принять сражение, которое, по всей вероятности, предложит ему испанский адмирал. А Монбар задумал всю экспедицию, столь смело проведенную, результаты которой были такими блестящими, только в надежде на это сражение.

Он велел приостановить приготовления к отъезду и объявил, что в ожидании предстоящих событий, вместо того чтобы делить добычу на острове Ваку - Коровьем острове, как было условлено заранее, раздел будет произведен в Маракайбо, чтобы каждый, вступив в обладание своими богатствами, защищал их с большим жаром, если придется вступить в бой с испанцами.

Это решение пришлось по душе флибустьерам, которые, несмотря на неограниченное доверие к своим командирам, страстно желали как можно быстрее самим вступить во владение своей долей добычи.

Было решено сойтись на другой день, в восемь часов утра, в главной церкви Маракайбо, которая была приготовлена для их приема.

В назначенный час флибустьеры вошли в церковь с оружием в руках и молча встали справа и слева от входа. Для предводителей были поставлены скамьи, и они садились по мере прибытия со своими командами. Посреди церкви лежала огромная груда награбленных вещей, двойная добыча из Маракайбо и Гибралтара.

Флибустьеры слушали обедню с глубоким благоговением, усердно молились и оставались на коленах во все время службы.

По окончании обедни адмирал поднялся со своего места и, положив руку на Евангелие, поклялся, что ничего не скрыл из общей добычи и имеет притязание только на законную долю, положенную ему по договору.

По окончании этой церемонии подсчитали добычу, которая составила, считая вещи и сплющенную серебряную посуду (серебряную посуду - вазы, блюда, тарелки и кубки - расплющивали ударами молота, так как пошлина на них в этом виде была самая ничтожная. - Примеч. автора), оцененную в десять экю за фунт (равен примерно 454 г.), огромную сумму в шестьсот тысяч пиастров, то есть три миллиона франков на наши деньги, не считая пятидесяти тысяч пиастров - или двухсот пятидесяти тысяч франков - наличными деньгами, награбленных матросами, которые, по обычаю, у них не стали изымать.

Отделив долю короля, каждому флибустьеру отдали его часть добычи, сделав, однако, вычет в пользу раненых и хирургов эскадры, а также отделив долю умерших, которую должны были получить их родные и друзья, после того как представят подлинные доказательства своего родства с погибшими.

Следует сказать, что раздел прошел без ссоры и к полному удовольствию каждого.

Когда все флибустьеры разошлись и в церкви остались только командиры, кавалер де Граммон остановил их в ту минуту, когда они собрались выйти из церкви.

- Извините, братья, - сказал он, - у меня есть к совету важное замечание.

- Говорите, - ответил адмирал от имени всех, - мы вас слушаем.

- В нашем договоре сказано, что всякая добыча, считая и невольников, должна быть разделена между нами поровну.

- Это действительно написано в договоре, - согласился Монбар.

Флибустьеры остановились и с вниманием прислушивались. Де Граммон бросил вызывающий взгляд на Филиппа и продолжал со зловещей улыбкой:

- Каким же образом один из нас, старших офицеров флота, человек, который по своему званию и имени обязан подавать пример не только бескорыстия, но и честности, сам взял себе невольницу и скрыл ее от раздела?

- Если кто-нибудь из нас совершил этот недостойный поступок, - строго сказал Монбар, - он виновен вдвойне: во-первых, в том, что обманул своих братьев, а во-вторых, что изменил договору и клятве, произнесенной над Евангелием при всех. Назовите нам имя этого человека, и он будет наказан.

- Этот человек... - начал де Граммон насмешливым тоном.

Но Филипп, положив ему руку на плечо, перебил его.

- На это должен отвечать я, кавалер де Граммон, - сказал он, - потому что вы обвиняете именно меня. Позвольте же мне помешать вам совершить низость.

- Низость?! - взревел, как тигр, де Граммон.

- Я произнес это слово и настаиваю на нем; я согласен дать вам удовлетворение, когда вам будет угодно.

- Сейчас.

- Сперва покончим с первым делом, так некстати начатым вами; другим займемся в свою очередь, будьте спокойны.

- Успокойтесь, де Граммон, а вы, Филипп, говорите. Что вы можете сказать в свою защиту? - произнес Монбар с холодным спокойствием.

- Женщина или, лучше сказать, девушка, о которой идет речь, действительно была взята мною в плен; правда и то, что я не поместил ее с невольниками в общую долю. Я могу сослаться на слова самого Монбара, который в награду за то, что я придумал эту экспедицию, дал мне право сохранить для себя невольника или невольницу, каких я захочу. Я уверен, что Монбар не станет отказываться от своего слова.

- Конечно нет! - вскричал адмирал. - Капитан Филипп говорит правду. Я думал, что власть, предоставленная мне братьями, дает мне право предложить это скромное вознаграждение человеку, которому мы обязаны такой богатой добычей.

- Вы имели на это право, брат, - сказал Пьер Легран, - мне кажется, что я передаю чувства всех наших братьев.

- Да, да! - в один голос ответили командиры.

- Де Граммон не прав, - заметил Тихий Ветерок. Кавалер до крови закусил губы, чтобы не отвечать.

- Стало быть, я совершенно оправдался в ваших глазах, братья, - сказал Филипп.

- Да, да! - закричали они.

- Благодарю вас, но я не буду оправдан в собственных глазах, если не скажу вам всего.

- Говорите, брат, говорите!

Филипп обернулся к исповедальне, находившейся с правой стороны церкви, в боковой капелле.

- Пожалуйте, сеньора, - сказал он. Исповедальня отворилась, и оттуда вышла донна Клара.

Все почтительно поклонились ей; поклонился ей и де Граммон с краской стыда на лице, так как он начинал понимать всю гнусность своего поступка.

- Господа, - сказала донна Клара, - на другой день после взятия Гибралтара в шесть часов вечера капитан Филипп привел ко мне в дом молодую женщину и ее старую служанку. Молодая женщина страдала ужасными нервными припадками. Я предложила капитану оставить ее у себя и позаботиться о ней. Именно этого капитан и желал, для того и привел ее ко мне. Эта молодая женщина заинтересовала меня; мне удалось привести ее в чувство. Я просила капитана отдать ее мне, и он ответил, что услуги, оказанные мною экспедиции, оправдывают это требование с моей стороны и что с этой минуты я могу принимать участие в судьбе этой несчастной. Вот как все было. С тех пор бедная пленница оставалась у меня.

- Сеньора, - ответил Монбар со сдержанным волнением, - мы все обязаны благодарить капитана Филиппа за его благородное поведение в этих обстоятельствах; эта молодая девушка принадлежит вам.

Де Граммон преклонил колена перед донной Кларой.

- Сеньора, - сказал он дрожащим от волнения голосом, - я поступил как негодяй, но вы ангел и простите меня.

- Встаньте, - сказала женщина кротким и печальным голосом, - я вас прощаю и не осуждаю.

Донна Клара поклонилась флибустьерам, которые почтительно склонились перед ней, и медленными шагами вышла из церкви.

- Теперь, капитан, - обратился де Граммон к Филиппу, - я загладил относительно этой дамы совершенную мной ошибку, но вы...

- Остановитесь, - вмешался Монбар, - вы хорошо знаете наши законы; разве вы забыли, что дуэли между Береговыми братьями во время экспедиции запрещены и вы подвергнетесь смертной казни, предложив дуэль одному из братьев? Возвращайтесь на свой корабль, капитан, и ни слова больше вашему сопернику; вы можете драться только тогда, когда прибудете на Тортугу, а до тех пор никаких угроз, никаких вызовов.

- Я подожду до Тортуги, - вскричал де Граммон с бешенством, - но тогда!..

- Тогда действуйте как пожелаете... Братья, - прибавил Монбар, - через час мы будем под парусами; приготовьтесь хорошенько принять испанцев, если они намерены воспрепятствовать выходу нашего флота из озера.

- Пусть только попробуют! - вскричал Тихий Ветерок. Они вышли из церкви и направились к гавани, где их ждали шлюпки.

Несмотря на меры предосторожности, принятые Монбаром, не желавшим, чтобы его товарищи, догадываясь о присутствии испанской эскадры в Венесуэльском заливе, узнали, из скольких кораблей она состоит и сколько на ней людей, в ту минуту, когда флот снимался с якоря, радостные крики жителей Маракайбо открыли флибустьерам всю истину.

Двенадцать боевых кораблей, четыре тысячи шестьсот человек и четыреста пушек большого калибра ждали у входа в озеро и полностью преграждали путь. Кроме того, форт Голубиного острова, разрушенный флибустьерами, был восстановлен, снабжен многочисленной артиллерией крупного калибра и гарнизоном в пятьсот человек. Вице-король лично находился на эскадре.

Это неожиданное известие, прозвучавшее как гром среди ясного неба, охладило пыл самых неустрашимых авантюристов; они впали в глубокое уныние, не находя в себе мужества, чтобы пробиться сквозь строй испанцев.

Действительно, положение флибустьеров было самым что ни на есть критическим: их корабли, плохо вооруженные, не были в состоянии помериться силой с испанцами; кроме того, чума унесла в могилу около трети их товарищей, и таким образом число сражающихся, еще уменьшенное ранеными, не способными принимать участие в сражении, значительно убавилось. Словом, флибустьеры насчитывали не более полутора тысяч человек, которые были в состоянии сражаться.

Между тем в Маракайбо прибыла бригантина под парламентерским флагом. Эта бригантина привезла предводителям экспедиции письмо от вице-короля, в котором им предлагали сдаться. Письмо это заканчивалось страшными словами, заставившими самых храбрых похолодеть от ужаса:

...Если завтра на восходе солнца я не получу двадцать заложников, в числе которых непременно должны находиться Монбар Губитель, Франкер, Филипп д'Ожерон, Пьер Легран, Олоне, де Граммон, Морган, Пьер Пикар и Рок Бразилец, я сам войду в озеро, возьму вас в Маракайбо, и, даже преврати вы этот город в горнило, я сумею вас захватить и поступить с вами, как вы того заслуживаете.

Это письмо, надменное и грозное, возымело эффект, обратный тому, которого добивался вице-король; отняв у флибустьеров всякую надежду на спасение, оно возвратило им их свирепость и неукротимую отвагу. Они пришли в негодование, увидев, что с ними обращаются с таким презрением.

Монбар решил, что это письмо должно быть зачитано перед всеми Береговыми братьями.

- Я не узнаю вас, друзья! - вскричал он. - Как, вы позволяете оскорблять себя подобным образом человеку, который ни разу не мерялся с нами силой в сражении? Или вы решили подвергнуться постыдному наказанию, которым дерзкий враг хочет заклеймить ваше мужество? Хорошо же! Покоряйтесь, но я не стану разделять вашего малодушия. Я считал себя предводителем неустрашимых корсаров! Если я ошибся и вы уподобились бабам, дрожащим при звуке голоса испанца, я не хочу вас знать! Вы свободны, ступайте, протягивайте ваши руки навстречу цепям и целуйте руку палача!

Эта пылкая речь была принята с глухим ропотом, краска стыда выступила на лицах флибустьеров, гнев возвратил им мужество.

- Веди нас на неприятеля! - закричали они. - Пока в наших жилах остается хотя бы одна капля крови, иди вперед, Монбар! Даже раненые последуют за тобой ползком.

- Вы твердо решили повиноваться мне? - спросил он.

- Да, да, приказывай, мы твои!

- Ну, - продолжал Монбар, снимая шляпу и приложив руку к сердцу, - клянусь вам, друзья, что этот дерзкий испанец заплатит жизнью за свое бахвальство и что мы выберемся целы и невредимы из засады, в которую он слишком рано льстит себя мыслью завлечь нас!

- Да здравствует Монбар! - с восторгом взревели флибустьеры.

При этих словах все сомнения исчезли, флибустьеры были уверены в победе.

- А теперь, - продолжал Монбар, - поклянитесь, братья, что вы будете драться до последнего вздоха, не требуя пощады.

- Клянемся! - закричали флибустьеры в один голос, размахивая над головой оружием.

Монбар повернулся к испанскому офицеру, который присутствовал при этой сцене.

- Возвращайтесь к вашему командиру, сеньор кабальеро, - презрительно сказал он офицеру, - и перескажите ему все, что вы видели и слышали; пусть он узнает, что Береговые братья всегда сами диктуют условия, но никогда не принимают их. Отправляйтесь, сеньор, вы исполнили ваше поручение, вам нечего больше здесь делать. Прощайте!

Офицер поклонился и вышел в сопровождении Моргана. Тот довел испанца до бригантины, чтобы защитить от оскорблений флибустьеров, многочисленные толпы которых ходили по улицам и которые, будь парламентер один, зарезали бы его без всякого зазрения совести - так велика была их ненависть к испанцам, особенно в эту минуту.

Морган вежливо простился с парламентером и вернулся к своим товарищам, собравшимся на совет в ту церковь, где утром происходил раздел добычи.

Очутившись в безопасности на своем корабле, испанский офицер вздохнул с облегчением: он не надеялся так дешево отделаться от этих людей. Не теряя времени даром, он снялся с якоря, и через десять минут бригантина на всех парусах устремилась к фрегату вице-короля. Но офицер счел себя в полной безопасности только тогда, когда флибустьерский флот окончательно исчез за его спиной и перед ним замаячили высокие мачты испанских кораблей.

ГЛАВА XXV. Семейная сцена

Ненависть - плохая советчица; герцог Пеньяфлор, ослепленный своей ненавистью к Монбару, допустил важную ошибку.

Если бы он внезапно вошел в озеро и напал на флибустьеров, испуганных его внезапным нападением во главе сил, в несколько раз превосходящих их собственные, то, без всякого сомнения, он победил бы их и заставил если не сложить оружие, то, по крайней мере, возвратить добычу и невольников и отказаться, может быть надолго, от дерзких набегов на испанские колонии.

Но герцог Пеньяфлор, презрев свой долг в угоду ненависти и оставив флибустьерам сомнительный выбор между бесславием и смертью, возвратил им всю их былую энергию. Береговые братья решили вступить в смертельную схватку, надеясь спастись благодаря своей отваге.

У Александра Оливье Эксмелина, флибустьера и хирурга флота, оставившего подробный отчет об этой экспедиции, непосредственным участником коей он стал (В 1678 г. в Амстердаме была выпущена книга "Пираты Америки", написанная неким А. О. Эксквемелингом. Это произведение переведено практически на все европейские языки. В 1686 г. увидел свет французский перевод "Пиратов". Переводчик назвал автора на французский лад Александром Оливье Эксмелином. Книга "Пираты Америки" и поныне служит источником поистине бесценных сведений о пиратах, промышлявших в XVII в. в Карибском море. Практически все авторы многочисленных романов о флибустьерах так или иначе обращались к этому интереснейшему труду), заимствуем мы сведения о мерах, принятых Монбаром, чтобы с честью выйти из затруднительного положения, в котором очутились Береговые братья. Никогда еще знаменитый авантюрист не проявлял такой необычайной находчивости, как в этих обстоятельствах. Мы должны сознаться, что и им также руководила ненависть. Но эта ненависть не ослепляла его до такой степени, чтобы заставить позабыть об обязанностях командующего флотом. Да, он стремился отомстить человеку, неумолимо преследовавшему его столько лет, но хотел прежде всего спасти людей, вверивших свои жизни командиру. Он действовал, сообразуясь с этим, убеждениями возвращая мужество своим товарищам. Монбар сам подавал пример решительности и силы воли, пренебрегающей всеми препятствиями. Хитрость должна была сделаться самым могущественным его оружием для того, чтобы восторжествовать над испанцами, - хитрость он и употребил.

Первым его распоряжением было обезопасить себя против вероятного возмущения пленных, которое поставило бы его в почти отчаянное положение. Пленные испанцы, заложники, привезенные из Гибралтара, были по его приказанию крепко связаны и отданы под самый строгий караул.

После этого он выбрал среди крупных кораблей самый старый, наименее способный держаться в море, и решил сделать из него брандер, корабль-факел. Он велел перенести на этот корабль смолу, серу и то количество пороха, без которого мог обойтись, потом сделал бомбы из смолы и серы, которые можно было бросать, как гранаты, и принял все меры, чтобы обеспечить успех этой ужасной разрушительной машине. Борт брандера был сделан тоньше, чтобы легче мог разорваться, когда наступит минута действовать. По его приказанию на палубу положили чурбаны, грубо обтесанные и обернутые в матросскую одежду, на них надели шляпы с широкими полями, рядом поставили оружие и знамена, так что издали эти фигуры можно было принять за солдат, неподвижно ожидавших приказания стрелять в упор по неприятелю.

В бортах были сделаны амбразуры, в которые поставили бревна, выкрашенные, как пушки, подняли флибустьерский флаг; словом, находчивый гений Монбара не забыл ни малейшей хитрости, чтобы придать брандеру вид хорошо вооруженного французского боевого судна.

Эта адская машина была помещена в авангарде. Другие корабли сгруппировались на небольшом расстоянии позади. В середине флота на одном корабле поместили всех пленных мужчин; женщины и дети, золото и драгоценности, словом, вся добыча была помещена на корабле, которым командовал Тихий Ветерок. Ему был отдан приказ скорее взорвать корабль, чем сдаться.

Окончив эти приготовления, флибустьеры вновь сошли на берег и отправились в церковь; потом, стараясь не нарушать порядка в городе, опять отправились на корабли.

Жители невольно были поражены мрачными и решительными лицами флибустьеров. Они поняли, что эти люди поставили на карту свои жизни, и внутренне дрожали при мысли о последствиях той страшной борьбы, которая развернется между ними и испанской эскадрой.

Было около четырех часов вечера, когда все флибустьеры вернулись на свои корабли. Монбар не хотел сниматься с якоря до наступления ночи; он рассчитывал на кромешную темноту, чтобы незаметно приблизиться к выходу из озера.

Все приготовления заняли у Монбара шесть дней. Несмотря на свой дерзкий вызов, испанцы сами не входили в озеро; ничто не указывало на то, что они собираются привести в исполнение свою угрозу и прийти за флибустьерами в Маракайбо.

Удостоверившись в подзорную трубу, что флот полностью готов и что капитаны ждут только его сигнала, чтобы сняться с якоря, Монбар удалился в свою каюту. Через некоторое время дверь его каюты отворилась и вошли донна Клара и Франкер. Монбар приветственно махнул им рукой и пригласил садиться.

- Извините меня, - сказал он, - что я просил вас прийти сюда, а особенно прийти вместе. Я должен немедленно переговорить с вами обоими.

- Я к вашим услугам, адмирал, - ответил молодой человек, поклонившись.

- Я жду ваших объяснений, - кротко сказала донна Клара.

Монбар молчал несколько минут, потупив голову и нахмурив брови. Однако мало-помалу лицо его прояснилось; он поднял голову и заговорил тихим голосом, в котором слышалось едва сдерживаемое волнение.

- Я хочу кое-что сказать вам, - произнес он, - особенно вам, дон Гусман.

- Адмирал, я уже не называюсь таким образом, - быстро перебил его молодой человек.

Донна Клара положила ему руку на плечо.

- Не прерывайте адмирала, - сказала она.

Молодой человек взглянул на нее с удивлением, но увидел на ее чертах такое выражение доброты и мольбы, что поклонился в знак согласия.

- Великий час, которого я ждал столько лет, наконец настал, - продолжал Монбар. - Завтра на восходе солнца я лицом к лицу встречусь, надеюсь в последний раз, со своим неумолимым врагом, ненависть которого преследовала меня всю мою жизнь. Господь, суд которого непогрешим, будет судьей между герцогом Пеньяфлором и мною.

- Герцогом Пеньяфлором! - вскричала донна Клара, с испугом сложив руки.

- Герцогом Пеньяфлором! - изумленно прошептал молодой человек.

- Да, разве вы этого не знали? - продолжал Монбар с горечью. - Герцог Пеньяфлор, вице-король Новой Испании, находится на флагманском корабле неприятельской эскадры; увлекаемый ненавистью, он захотел лично присутствовать при гибели своего врага. Но оставим это и перейдем к вам, дон Гусман. Я не хотел бы против вашей воли вовлекать вас в смертельную битву с человеком, который заботился о вас в дни вашей юности и которого, до получения доказательств в противном, вы обязаны считать вашим благодетелем. Я не хочу насиловать вашу совесть, - сказал Монбар с выражением жестокой иронии, которое заставило задрожать его собеседников, - вы будете свободны оставаться нейтральным в битве, если ваши чувства побуждают вас к этому.

- Ах, милостивый государь!.. - вскричал Франкер.

- Подождите! - быстро перебил его Монбар. - Я еще не кончил.

- Боже мой! - прошептала донна Клара. - Что вы хотите сказать?

- Все, - ответил Монбар хриплым голосом, - потому что час открытий пробил, истина должна наконец обнаружиться; этот молодой человек должен быть судьей в своем собственном деле и сделать выбор между своим отцом и своим благодетелем!

- Моим отцом? - вскричал молодой человек. - Вы произнесли эти два слова: моим отцом!

- Да, дон Гусман. Все доказывает мне, что вы мой сын; бумаги, отданные умирающим доном Фернандо д'Авила Филиппу д'Ожерону, почти не оставляют сомнений на этот счет.

- Простите меня, я схожу с ума, я не понимаю; вы мой отец?

- Выслушайте меня. У герцога была дочь. Я случайно спас жизнь этой дочери; в то время я был блистательным дворянином, исполненным веры, пылкости и надежды и служил офицером во флоте французского короля. Герцог поощрял мою любовь к его дочери, он, так сказать, толкнул ее в мои объятия, а так как Франция и Испания находились тогда в состоянии войны, он тайно обвенчал нас в Кадисе. Но через несколько дней после этого брака герцог вдруг увез от меня свою дочь, отправив ее неизвестно куда. Когда я пришел к нему в дом с требованием возвратить мою жену, то выяснил, что он уехал, поручив слуге передать мне эту записку.

Монбар вынул бумажник из кармана, а из бумажника - письмо, пожелтевшее от времени.

- Вот что заключалось в этом письме, - сказал он, - слушайте.

Он прочел голосом, дрожащим от гнева, а может быть и от горести:

"Граф, вы не женились на моей дочери; я обманул вас ложным браком. Вы никогда ее не увидите, она умерла для вас. Уже много лет неумолимая ненависть существует между вашей фамилией и моей. Я вас не отыскивал, нас свел сам Господь. Я понял, что Он предписывает мне мщение. Я повиновался Ему. Кажется, мне навсегда удалось разбить ваше сердце. Любовь, которую вы питаете к моей дочери, искренна и глубока. Тем лучше, вы будете больше страдать. Прощайте, граф. Послушайтесь меня, не старайтесь со мной увидеться; на этот раз мое мщение будет еще ужаснее. Моя дочь выходит через месяц за того, кого она любит и кого одного она любила всегда.

Дон Эстеван Сильва, герцог Пеньяфлор".

- О, все это ужасно! - вскричал молодой человек, закрыв лицо обеими руками.

- Это еще не все, - продолжал Монбар, хладнокровно складывая письмо и убирая его в бумажник, - я гнался за герцогом по Испании и Италии, я поехал вслед за ним во Францию, где нагнал его наконец в жалком местечке в нескольких лье от Парижа. Я потребовал от него возвращения своей жены, потому что его дочь принадлежала мне; наша взаимная любовь обманула соображения ненависти: его дочь месяц тому назад родила сына, которого герцог отнял у нее прежде, чем она успела подарить первый поцелуй этому невинному созданию.

- Пощадите, пощадите, ради Бога! Разве я не достаточно наказана?! - вскричала донна Клара, в слезах падая к ногам Монбара.

Он смотрел на нее с минуту со странным выражением, потом наклонился к ней, нежно поцеловал ее в лоб и бережно приподнял:

- Горесть освящает; вы очень страдали, бедная женщина, - сказал он с волнением. - Будьте прощены.

- Моя мать! Это моя мать! О, сердце говорило мне это! - вскричал молодой человек, бросаясь в раскрытые объятия донны Клары. - У меня есть мать! Боже мой! Боже мой! У меня есть мать!

- Сын мой! Ах, наконец-то! - вскричала в то же время донна Клара, прижимая его к груди.

Они смешали свои слезы и поцелуи.

- Увы! Вот после многих лет первая секунда радости, дарованная мне небом, - прошептал Монбар, опуская голову на грудь. - Могу ли я возвратить счастье этим двум обожаемым существам?

Донна Клара вдруг отстранилась от своего сына и, указывая на Монбара, который смотрел на них, улыбаясь, прошептала:

- А он?

- Отец мой! Да, да! Мой отец! О, я его люблю!

Все трое соединились в одном объятии. На несколько минут все было забыто; счастье от неожиданного соединения переполняло их сердца.

Монбар первым взял себя в руки и вернул свое обычное хладнокровие.

- Теперь... - сказал он.

- О, ни слова больше об этом, отец! - с жаром вскричал молодой человек. - Я нашел обожаемую мать, отца, которого я люблю и уважаю; чего более могу я желать? Что еще могу я узнать? Ничего. А герцог Пеньяфлор, палач моего отца, тиран моей матери, развратитель моей юности? Это чудовище, и я не желаю ничего о нем знать!

- Хорошо, сын мой! - радостно вскричал Монбар.

- Сын мой, - сказала донна Клара, положив обе руки на его плечи и смотря на него с мольбой, - это чудовище - мой отец! Если Господь иногда позволяет отцам проклинать своих детей, он приказывает детям благословлять отцов.

- Матушка, - ответил молодой человек дрожащим голосом, между тем как Монбар устремил на него взгляд со странным выражением, - Господь отвергает чудовищ человечества; вы ангел прощения, а мой отец и я...

- Молчи! Молчи! - вскричала она, закрывая ему рот рукой. - Не богохульствуй...

- Я повинуюсь вам, матушка. Адмирал, - продолжал он торжественным тоном, поклонившись Монбару, - я ваш, адмирал; мое место в сражении возле вас. Я требую этого места как принадлежащего мне по праву.

- Вы займете его, - ответил Монбар.

- О! - прошептала с горестью донна Клара. - Как неумолимы они оба!

В эту минуту дверь каюты отворилась и в дверях появился Филипп д'Ожерон.

- Простите, что я вошел так неожиданно, адмирал, - сказал он, поклонившись.

- Вы всегда для меня дорогой гость, любезный Филипп, - ответил Монбар. - Что вы хотите?

- Адмирал, выслушайте меня, прошу вас... Дело в том, что кормилица доньи Хуаны в первый раз, когда мы были в Маракайбо, отдала мне довольно дорогой перстень. До сих пор я не решался расстаться с ним, но так как через несколько часов у нас будет жаркая битва, в которой я, возможно, погибну, а по этому перстню, быть может, удастся узнать родителей несчастной девушки, то я подумал, что обязан отдать этот перстень вам, чтобы вы могли присоединить его к бумагам дона Фернандо д'Авила, относящимся к донье Хуане.

- Где же этот перстень?

- Вот он, - сказал Филипп, снимая его с пальца и подавая Монбару с едва слышным вздохом.

- Ваше желание будет исполнено, друг мой, - ответил Монбар, взяв перстень, - и если, сохрани Бог, вы будете убиты в сражении, я клянусь вам заботиться, как отец, об участи любимой вами женщины.

- Благодарю вас, адмирал...

Боясь, что не может дольше сдерживать своего волнения, молодой человек поспешно поклонился и выбежал из каюты.

- Узнаете вы этот перстень? - спросил Монбар донну Клару. - Единственный подарок, который я сделал вам и который отнял у вас ваш отец во время вашего обморока.

- Что все это значит? - спросила она с беспокойством.

- Герцог, поручив донью Хуану дону Фернандо, сказал ему, что она дочь ваша и дона Стенио де Безара.

- О, он лгал! - воскликнула она.

- Знаю, но эта ложь казалась ему необходимой, чтобы отвлечь подозрения, между тем как ваш единственный сын был воспитан возле него с целью сделать из него палача и убийцу своего отца.

- Ах! - вскричала она с ужасом.

- Это правда, - холодно сказал молодой человек.

- Этот перстень, отданный впоследствии кормилице доньи Хуаны, должен был, по мнению герцога, еще сильнее запутать ситуацию. Понимаете ли вы теперь все коварство этого адского замысла?

- О, это ужасно! - прошептала она горестно. - Но эта молодая особа?..

- Я решительно не знаю, кто она; вероятно, также похищена для гнусных планов мщения против вас и против меня... Вы и теперь все еще готовы простить вашего отца?

- Повторяю вам, он мой отец, а Господь в своем неисчерпаемом милосердии сделал из прощения самую сладостную и самую великую добродетель.

Монбар устремил на нее взгляд, исполненный глубокой нежности, поцеловал ее в лоб и вышел из каюты, оставив донну Клару наедине с сыном.

Разговор матери с сыном продолжался несколько часов, пролетевших для них как одно мгновение; только когда солнце исчезло за горизонтом и темнота окутала землю, Монбар опять пришел в каюту.

- Вы счастливы? - спросил он донну Клару, улыбаясь.

- Так счастлива, - ответила она, - что опасаюсь за будущее.

- Будущее принадлежит Богу.

- Это правда, - сказала донна Клара, опуская голову; внезапно встрепенувшись и указывая Монбару на сына, она сказала твердо: - Поручаю его вам.

- Вооружитесь мужеством; я ручаюсь вам за него, - ответил он спокойно. - Капитан, - обратился он к молодому человеку, - велите поднять три зажженных фонаря на фок-мачте, пора сниматься с якоря.

Франкер тотчас вышел исполнить полученное им приказание.

- Вам надо немного отдохнуть, - заметил Монбар, - эти волнения убивают вас.

- Нет, - ответила донна Клара, указывая на распятие, висевшее на стене, - я буду молиться Тому, Кто держит нашу участь в своих руках, сжалиться над нами.

Монбар поклонился и вышел, ничего не ответив.

Приказание, отданное адмиралом, было тотчас исполнено. При появлении трех фонарей на фок-мачте все корабли начали выстраиваться по предписанному порядку и прошли мимо Маракайбо.

Шли всю ночь. К трем часам утра легли в дрейф на два часа. На восходе солнца все увидели испанскую эскадру, расположившуюся на якоре перед Голубиным островом, укрепления которого, полностью восстановленные, казалось, грозно ощетинились пушками.

Вице-король, корабль которого находился в центре узкой горловины, отделяющей Сторожевой остров от Голубиного, грозно принял неприятеля, дерзость которого казалась ему безумной.

Брандер шел во главе флибустьерского флота. Командующий испанским соединением, приняв его за адмиральский корабль, позволил ему приблизиться, удивляясь, что с такой многочисленной командой и на таком коротком расстоянии он не начинает битвы. Он предположил, что флибустьеры, по своему обыкновению, хотят идти на абордаж. Убежденный в этом, он велел приостановить пальбу с намерением разгромить флибустьеров, когда они подойдут борт о борт. Эта ошибка испанцев принесла огромную пользу Монбару; действительно, нескольких выстрелов, хорошо направленных, было достаточно, чтобы потопить этот корабль.

К несчастью для себя, испанцы поняли свою ошибку, только когда брандер подплыл к ним вплотную. Все их усилия остановить его или изменить направление его хода были бесполезны.

Флибустьеры под командой Франкера отцепили брандер от буксирного судна, бросили энтер-дреки (энтер-дрек - небольшой ручной якорь в форме кошки, бросавшийся при абордаже на неприятельское судно для более надежного сцепления с ним) в снасти корабля вице-короля и, бросившись в лодку, отплыли как можно); дальше от места взрыва.

Операция была проведена так искусно, что когда вице-король хотел оттолкнуть брандер, было уже слишком поздно; однако он не потерял хладнокровия и велел матросам с топорами немедленно вскочить на брандер, чтобы обрубить его мачты и прорубить отверстие на дне. Но брандер уже загорелся внутри; первые удары топором проложили путь огню, который вырвался наружу с клубами дыма.

Пожар, раздуваемый северо-восточным ветром, за не-, сколько минут приобрел такую силу, что корабль вице-короля уже ничто не могло спасти; как ни велики были усилия матросов потушить пожар, это была верная гибель. Менее чем через полчаса корабль пошел ко дну, большая часть команды погибла в волнах; только несколько человек, в числе которых находился вице-король, полумертвые от испуга, добрались до Голубиного острова.

Флибустьеры завязали отчаянную битву.

ГЛАВА XXVI. Лицом к лицу

Между тем Монбар внимательно следил за ходом, событий. Он тотчас воспользовался смятением в рядах испанцев и направил своих смелых товарищей в атаку на второй корабль, который был взят на абордаж в ту самую минуту, когда корабль вице-короля погрузился в пучину волн.

Корабль де Граммона сцепился с третьим судном и вел ожесточенную схватку с доведенными до отчаяния испанцами.

Битва развернулась не на жизнь, а на смерть; встретив ожесточенное сопротивление, флибустьеры шли в атаку с еще большим упорством. Они уже готовы были восторжествовать, когда внезапно де Граммон упал с головой, раздробленной топором. Флибустьеры, испуганные смертью своего командира, заколебались; испанцы удвоили усилия, и битва возобновилась.

Но на испанскую эскадру шел весь флибустьерский флот, каждый корабль бросал энтер-дреки и вступал с неприятелем в битву грудь с грудью.

Битва была жестокая и беспощадная и с той и с другой стороны. Четыре испанских корабля взорвались, но не сдались; другие, испуганные неудачей, думая только о том, как бы избежать грозящей гибели, поспешно обрубили якоря и поплыли к Голубиному острову, защищаемому рвами, наскоро сооруженными из развалин прежнего форта. Высадившись на берег, они потопили свои суда, чтобы не оставлять их во власти флибустьеров. Великолепная испанская эскадра, такая гордая и грозная, была полностью уничтожена.

Битва продолжалась менее часа. Случившееся казалось чудом. Флибустьеры и сам Монбар не понимали, как за такое короткое время, потеряв не более пяти-шести человек, они сумели выйти из почти безнадежного положения и одержать такую блестящую победу. Радость их была безмерна; они обнимались, поздравляли друг друга, и с криками "ура" возносили до небес имя Монбара, своего спасителя.

Но этого торжества адмиралу было не достаточно; заклятый враг ускользнул от него, а он хотел поразить одного его. Он решил немедленно идти на приступ укреплений Голубиного острова.

Флибустьеры с неслыханным бешенством бросились на эти укрепления; они жаждали испанской крови и хотели уничтожить до последнего матроса всю эскадру.

Вице-король, предвидя нападение, поспешил принять меры к серьезному сопротивлению.

Между флибустьерами и испанцами произошла страшная схватка. Вице-король сумел так разумно расставить солдат на самых опасных пунктах, а те, зная, что им нечего ждать пощады, сражались так решительно, что, несмотря на свое ожесточение, флибустьерам не удалось переступить за линию вражеских укреплений.

Монбар, признав невозможность овладеть позициями, которые неприятель защищал с мужеством отчаяния, вынужден был отступить и вернуться на суда, понеся серьезный урон; этот приступ стоил ему ста двадцати человек убитых и раненых.

Несмотря на одержанную ранее победу и уничтожение испанской эскадры, положение флибустьеров не улучшилось: они все еще находились у выхода в открытое море. Испанцы, укрывшись на Голубином острове, могли безнаказанно, благодаря своей многочисленной артиллерии, топить их корабли по мере того, как они станут входить в горловину. Следовательно, их спасение заключалось в овладении фортом Барра; но все их попытки захватить его окончились неудачей.

Серьезные потери, понесенные ими при нападении на испанцев, когда те еще не совсем укрепились на своих позициях, привели флибустьеров в уныние, с новой силой пробудили их опасения и заставили сомневаться в успехе предприятия.

Один Монбар не отчаивался; несмотря на просьбы своих товарищей, которые уговаривали его вступить в переговоры с вице-королем, даже отдать ему добычу, награбленную в Маракайбо и Гибралтаре, он оставался непоколебим в своем намерении овладеть фортом и насильно пробиться в открытое море. Он напомнил флибустьерам клятву повиноваться ему во всем и сражаться до последней капли крови, насмехался над их малодушием и отвечал на все их возражения, что если они вверили ему свое спасение, то должны исполнять его распоряжения, не тревожась о последствиях, которые касались одного его.

Тут мы опять уступим место Александру Оливье Эксмелину, этому очевидцу, к свидетельствам которого мы обращались уже не раз.

Будучи вынужден отказаться от возможности проложить себе путь силой, Монбар решил пойти на хитрость. Вот что он придумал.

На следующий день после приступа, на рассвете, он велел доставить в лодках сотню флибустьеров на берег вне досягаемости выстрелов с форта, к месту, покрытому высокой травой и густым хворостом.

По его приказанию эти флибустьеры, просидев в течение нескольких часов на хворосте, один за другим, по-индейски, ползком, вернулись в свои лодки, чтобы их не заметил гарнизон форта Барра. Добравшись таким образом до лодок, они легли на дно, и лодки, казалось бы пустые, были доставлены гребцами на корабли.

Этот странный маневр повторялся в течение целого дня на виду у испанцев, чтобы убедить их, что команда со всех кораблей высадилась на берег.

Монбару удалось достичь желаемого результата: обманутые этой хитростью, испанцы, убежденные, что на следующую ночь флибустьеры непременно атакуют форт с берега, поставили все свои пушки у этого пункта, так что со стороны моря остались почти без защиты.

На это-то и рассчитывал Монбар, который воспользовался заблуждением испанцев со своей обычной ловкостью. К десяти часам лодки с вооруженными людьми высадились на берегу Голубиного острова, флибустьеры бросились к укреплениям, в то время как корабли беспрепятственно прошли в горловину и начали обстреливать форт.

Испанцы, поняв наконец хитрость неприятеля, спешили вернуть свои пушки обратно и воспрепятствовать нападению на форт, но было слишком поздно: флибустьеры уже находились среди них, грозно крича и гневно размахивая оружием.

Между врагами завязалась битва врукопашную, битва страшная, где благодаря ловкости и физической силе, превосходившей силу испанцев, победа окончательно должна была перейти на сторону флибустьеров.

Однако испанцы, движимые отчаянием и решившись пожертвовать своей жизнью, сопротивлялись чрезвычайно храбро и стойко, отступая шаг за шагом и падая только мертвыми. Каждая пядь земли, завоеванная флибустьерами, стоила им потоков крови. Ожесточение было одинаковым с обеих сторон; каждый понимал, что суждено или победить, или умереть.

Призрачный свет луны, освещая битву, делал ее еще ужаснее.

Вице-король, несмотря на свой преклонный возраст, демонстрировал чудеса храбрости; он поспевал повсюду, поощряя своих солдат и голосом, и личным примером.

Около двух часов продолжалась эта битва - горячая, лихорадочная, ожесточенная; ни одна из сторон не желала уступать. Нельзя было предвидеть исход этой ужасной резни. Вдруг послышалось "вперед!", произнесенное громким голосом Монбара. Знаменитый флибустьер в сопровождении самых храбрых своих товарищей ринулся в место наибольшего скопления испанцев, опрокидывая, уничтожая или разгоняя всех, находившихся на его пути.

Флибустьеры удвоили усилия. Испанцы почувствовали, что погибли; их поддерживало только отчаяние. Они сражались уже не затем, чтобы победить, а чтобы пасть с оружием в руках, предпочитая смерть стыду и мукам рабства.

Монбар, вне себя от гнева, размахивает саблей в самой гуще неприятельских рядов и хриплым голосом призывает герцога Пеньяфлора, ищет в толпе лишь его одного.

Вице-король отвечает на крик своего врага; он с отчаянием бросается ему навстречу, хочет поразить его, как вдруг его хватают сзади, опрокидывают и обезоруживают. Когда Монбар наконец подбегает к герцогу, он останавливается с ревом бешенства и отчаяния: его враг в плену у Франкера и Филиппа д'Ожерона. Молодые люди бросились на вице-короля и вместе схватили его.

- О-о! - вскричал Монбар тоном невыразимого упрека. - Вы отняли у меня мое мщение! Вы, мои верные друзья!

- Нет, - ответил Филипп, - напротив, мы способствовали ему.

Франкер опустил голову.

- Этот человек не должен умереть в сражении, - сказал он.

- Это правда, - продолжал Монбар, - это правда, ей-Богу! Умереть таким образом было бы для него слишком большой честью! Благодарю вас, дети мои!

Оба переглянулись, между тем как Монбар опять бросился в битву.

Взятие в плен вице-короля, скоро сделавшееся известным повсюду, было сигналом к окончательному поражению испанцев; их сопротивление было скорее безотчетным и машинальным, и через некоторое время немногие оставшиеся в живых из этих храбрых солдат были вынуждены сложить оружие.

Через два часа флибустьерский флот окончательно покинул эти уединенные берега, оставив за собой лишь трупы и руины.

В Пор-де-Пе царил праздник. Флибустьерский флот с торжеством вернулся из своей достославной маракайбской экспедиции и привел корабли, доверху нагруженные золотом.

Береговые братья, как всегда не заботясь о завтрашнем дне, спешили как можно быстрее растратить в страшных оргиях богатства, стоившие им столько крови, опасностей и усталости.

Испанские невольники, за исключением вице-короля, были временно размещены по тюрьмам, чтобы в дальнейшем быть проданными местным жителям и буканьерам. Герцог Пеньяфлор и некоторые офицеры, на свою беду оставшиеся в живых после последней битвы, содержались в доме губернатора в ожидании выкупа.

Состоялся большой флибустьерский совет под председательством д'Ожерона. На этом совете Монбар, получив всяческие поздравления, потребовал, чтобы ему был выдан вице-король. Д'Ожерон противился этой просьбе, но, так как Монбар ссылался на права Берегового братства и поскольку большая часть флибустьеров приняла сторону адмирала, губернатор был вынужден уступить. Он согласился выдать герцога Монбару, но потребовал отсрочки на неделю; в свою очередь Монбару пришлось принять это условие, и он удалился, взбешенный этой проволочкой.

За эту неделю д'Ожерон несколько раз призывал к себе своего племянника и его друга Франкера и о чем-то беседовал с ними в обстановке строгой секретности. В конце концов губернатор дал Франкеру тайное поручение; уже шесть дней никто не видел молодого человека в Пор-де-Пе.

Монбар также скрылся ото всех. Он заперся в своем доме, и двери его покоев были безжалостно закрыты даже для самых близких друзей. Исключение составили только два человека: Тихий Ветерок и Мигель Баск. Исключение это никого не удивило, поскольку все знали, что эти два человека - самые старые его товарищи, питающие к нему неограниченную преданность.

Наконец неделя, которую потребовал д'Ожерон, истекла. Утром на восьмой день губернатор послал за Монбаром, передав, что он готов отдать пленника. Флибустьер нахмурил брови, получив это известие. Под видимой сговорчивостью губернатора он подозревал подвох. Однако, не обнаруживая волновавших его чувств, он тотчас вышел из дома и в сопровождении Тихого Ветерка и Мигеля Баска отправился к губернатору.

Губернатор ждал Монбара в гостиной. Он принял его чрезвычайно вежливо и самым непосредственным тоном пригласил следовать за ним в комнату пленника.

Монбар с минуту рассматривал чистосердечную и открытую физиономию губернатора.

- Одно слово, - сказал он.

- Хоть два, если хотите, друг мой, - ответил д'Ожерон.

- Вы называете меня своим другом? - спросил Монбар с некоторым недоверием.

- Конечно, разве вы мне не друг?

- Это правда. Вам известно, что герцог Пеньяфлор мой смертельный враг?

- Я это знаю.

- Вы знаете также, что я намерен ему отомстить?

- Я в этом убежден; но я знаю также, что месть будет достойной вас.

- Вы сможете судить сами. Итак, мы играем в открытую игру.

- Да, в открытую, друг мой. Вы можете взять пленника, если хотите. Вы, кажется, только этого и желаете?

- Только этого. Пойдемте же.

- Пойдемте.

Монбар, все так же в сопровождении двух флибустьеров, пошел за губернатором.

Пройдя несколько комнат, д'Ожерон отпер последнюю дверь, и Монбар вошел в комнату, в которой содержался герцог Пеньяфлор. Герцог был не один, с ним находились несколько лиц.

Это были маркиз дон Санчо, его сын, донна Клара, донья Хуана, Франкер, Филипп д'Ожерон, а немного дальше - мажордом Бирбомоно.

Увидев Монбара, герцог встал, сделал два шага ему навстречу и церемонно поклонился.

- Я ждал вас с нетерпением, - сказал он, не давая ему времени заговорить первому.

- А-а! - произнес Монбар задыхающимся голосом, бросая сверкающий гневом взор на окружавших его особ. - Благодарю за добросовестность, с какой вы исполняете ваши обязанности, - обратился он к д'Ожерону с выражением горького презрения.

- Подождите, - хладнокровно ответил губернатор.

- Граф, - сказал герцог, - я знаю, что я ваш пленник, и готов следовать за вами; но прежде чем ваша месть свершится, я прошу вас дать мне несколько минут. Мне уже больше восьмидесяти лет, жизнь моя на исходе, - сказал он с горестной иронией, - я знаю, что час искупления для меня пробил.

- Я не желаю слушать вас, - возразил Монбар мрачным голосом. - Человек, который в неумолимой ненависти всю жизнь преследовал меня без всяких причин, человек, погрузивший меня в бездну горести, из которой ничто не может меня извлечь, наконец, человек, побежденный мной и находящийся в моей власти, не может малодушным и поздним раскаянием растрогать мое сердце и склонить его к состраданию.

Лихорадочная краска покрыла лицо герцога. Он печально переглянулся с сыном, но продолжал кротким голосом:

- Не малодушие и не позднее раскаяние предписывает мне мое поведение, - сказал он, - моя ненависть к вам теперь, когда я нахожусь в вашей власти, так же сильна, как и двадцать пять лет тому назад; я вас ненавижу и буду ненавидеть до последнего своего вздоха.

- А-а! Теперь я узнаю вас! - вскричал Монбар.

- Только, - продолжал герцог, не обращая внимания на это восклицание, - прежде чем отдать себя в ваши руки, я хочу объясниться с вами в присутствии этих людей.

- Я не знаю, - с достоинством возразил Монбар, - есть ли у этих людей право присутствовать при объяснениях, касающихся лично нас.

- Мой отец не совсем правильно выразился, - вмешался маркиз, - и чтобы отбросить все сомнения относительно моего присутствия здесь, позвольте сказать вам, что это присутствие не несет ничего неприятного для вас и что я не только чувствую себя обязанным вам, но и имею глубокое уважение к вашему характеру.

- Но как же вы оправдаете это присутствие?

- Разве я не сын герцога Пеньяфлора?.. Какого другого оправдания требуете вы от меня?

- И я также вам скажу: это мой отец, - сказала донна Клара, с мольбой сложив руки.

- Он заботился о моем детстве, - прошептал Франкер, на которого Монбар бросил вопросительный взгляд.

Флибустьер не отвечал; брови его нахмурились, голова опустилась на грудь. Присутствующие ждали с беспокойством. В комнате царило печальное молчание.

- Итак, - сказал Монбар через минуту, - женщины, дети, друзья - все объединились, чтобы вырвать добычу у льва, лишить его возможности мстить, хотя именно надежда на месть столько лет придавала мне мужество жить и бороться с горестью, раздиравшей мне грудь! О, горе мне, что я не нашел мужества вырвать из своей груди сердце, когда давал страшную клятву отомстить! Презренный я человек, позволивший себе растрогаться от слез и просьб!

- Милостивый государь, - надменно произнес герцог, - я не умоляю и не прошу вас.

- О, молчите! - вскричал Монбар. - Разве вы не видите, что мне вас жаль и что я вас прощаю?

- Прощаете меня?! - вскрикнул герцог.

- Молчите, говорю я вам. Я вас прощаю, потому что окружающие вас добры и я не хочу возлагать на них ответственность за ваши гнусности; потому что я простил вашей дочери ее слабость; потому что, наконец, несмотря на все ваши усилия, вам не удалось сделать негодяя из моего сына. Ступайте, вы свободны. Я даже не возьму с вас выкупа. Маркиз, я возвращаю вам вашего отца.

- О, какие оскорбления! - с бешенством вскричал герцог. - Берегитесь, между нами еще не все кончено; я могу заставить вас дорого поплатиться за ваше презрение.

Монбар с пренебрежением пожал плечами.

- Теперь вы ничего не сможете сделать, слабый старик, - с иронией сказал он, - поскольку обнаружены и пресечены все ваши темные проделки, даже относительно этой несчастной девушки, которую вы хотели выдать за ребенка вашей дочери, между тем как она дочь одного из ваших доверенных слуг. Доказательства ее происхождения находятся в моих руках. Вы побеждены, потому что вы остаетесь в одиночестве, окруженный презрением всех, кто вас знает. Какую более горестную муку, какое более ужасное наказание могу я наложить на вас, сохраняя вам эту презренную жизнь, за которую вы еще цепляетесь? Вы будете жить, потому что я этого хочу, слышите вы? Потому что я считаю ниже своего достоинства мстить вам - слабому и бессильному.

- О, ты умрешь, негодяй! - вскричал герцог, бросаясь на Монбара с кинжалом в руке.

Монбар вырвал у него кинжал, отбросил его далеко в сторону и презрительно оттолкнул герцога.

- Прочь, убийца! - сказал он.

- О, побежден, опять побежден! - вскричал герцог с яростью.

- Да, побежден, - ответил Монбар, - потому что, несмотря на мои поступки и преступления, Господь защищает меня от твоего гнева!

Но герцог не слышал его: он изгибался в страшных конвульсиях на руках сына и дочери. Странная перемена произошла в нем, синеватая бледность покрыла его лицо, холодный пот выступил на висках; он только поводил глазами, налитыми кровью, и все его тело судорожно подергивалось.

- Бог! - прошептал он глухим голосом. - Бог! Он все призывает Бога!.. О-о, злодей! Злодей!..

Вдруг герцог выпрямился, вырвался из рук, удерживавших его, посмотрел на своего врага, бесстрастного и холодного, с выражением безумной ярости, сделал к нему шаг, поднял руку, как бы затем, чтобы ударить его по лицу, и закричал хриплым голосом:

- Проклят! Проклят! Проклят!..

Но рука его бессильно опустилась, все тело вздрогнуло от последних судорог, и он, словно дуб, сраженный громом, покатился к ногам Монбара, который не сделал ни малейшего движения, чтобы уклониться, и ждал с высоко поднятой головой и с улыбкой на губах.

К герцогу бросились и попытались поднять его. Но все было кончено; он умер. Его черты, искривленные предсмертной судорогой, широко раскрытые неподвижные глаза даже после смерти все еще сохраняли выражение неумолимой ненависти, которое обезобразило до неузнаваемости посиневшее лицо покойника...

Через два месяца после рассказанных нами событий люгер "Чайка" на всех парусах входил в дьеппскую гавань.

На палубе этого люгера восемь человек со сладостным волнением приветствовали любимые берега отчизны. Это были Бертран д'Ожерон, возвращавшийся во Францию по призыву короля Людовика XIV, Монбар, донна Клара, Филипп д'Ожерон, донья Хуана, дон Гусман де Тудела, нья Чиала и Бирбомоно.

Филипп и донья Хуана, обвенчанные шесть недель тому назад, собирались провести медовый месяц в старом фамильном замке де Бармонов, у Монбара и донны Клары, сердца которых, так давно остывшие из-за перенесенных страданий, начали пробуждаться при виде чистого и безоблачного счастья молодых людей.

Д'Ожерон повез дона Гусмана ко двору, чтобы представить тому, кого уже начинали называть великим королем.

Может быть, когда-нибудь, несмотря на планы уединенной жизни и счастья, мы опять найдем наших действующих лиц среди страшных флибустьеров на Тортуге, вновь ведущих неумолимую войну с испанцами, поскольку будущее принадлежит Богу, который в своем высоком могуществе по своей воле располагает человеческой судьбой.

Гюстав Эмар - Пираты Карибского моря-Золотая Кастилия (La Castille d'or). 4 часть., читать текст

См. также Гюстав Эмар (Gustave Aimard) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :