Даниель Дефо
«Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...02.»

"Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...02."

VII.

Мой новый поклонник.- Я опять выхожу замуж и уезжаю в Виргинию.

Возвращаюсь к себе. Мое положение было не особенно приятно. Условия, в которые я была поставлена, побуждали меня найти себе хорошего мужа, во что бы то ни стало; но я скоро убедилась, что это было не так легко сделать; все узнали, что у вдовы нет состояния, и узнав, начали говорить обо мне все дурное, несмотря на то, что я была прекрасно воспитана, хорошо сложена, умна, приятна в обществе, словом была одарена всеми хорошими качествами, но все это не имело никакого значения без билонов. Говоря прямо, всюду ходила молва, что у вдовы нет денег.

Итак, я решила, что мне необходимо изменить свое положение и отправиться в совершенно другое место, а при случае переменить даже свою настоящую фамилию.

Я передала эти соображения своей подруге, жене капитана, которая была ко мне очень привязана и которая, когда случались у неё деньги, делала мне такие подарки, что они окупали вполне мое содержание, так что до сих пор я не тратила своих денег. Первое, что она предложила мне сделать, это назваться её кузиной и отправиться, по её указанию, к её родственникам в деревню, куда она привезет своего мужа сделать мне визит; затем она устроит так, что там она и муж пригласят "свою милую кузину" переехать к ним в город; они жили в другом городе, не там, где я. Кроме того, она сказала мужу, что у меня есть состояние в 1,500 фунтов и что я расчитываю получить еще больше.

Я не принимала ни в чем участия и только выжидала событий. Скоро между соседями распространился слух, что у капитана живет молодая вдова, имеющая 1,500 фунтов, а может быть и больше, и что об этом говорил сам капитан; если кто-нибудь и спрашивал обо мне капитана, то он по совести мог утверждать это, так как вполне доверял словам своей жены. Благодаря слухам о моем состоянии, у меня скоро явилась толпа обожателей; таким образом, я начала тонкую игру, и мне оставалось теперь выбрать между ними человека, отвечающего моим намерениям, то есть человека, который был бы склонен верить этим слухам, не спеша заранее проверять их в подробности, так как моя жизнь не допускала точного изследования.

Мне не трудно было найти такого человека, принимая во внимание характер его ухаживаний за мной; я позволила ему уверять, что он любит меня больше всего на свете, и что если я соглашусь отдать ему свою руку, то он будет счастлив, не требуя от меня больше ничего; но я понимала, что все эти уверения основывались на предположении. что я богата, хотя я не обмолвилась об этом ни одним словом.

Мне следовало глубже испытать его чувства, в этом было мое спасение, потому что, если бы он отказался от меня, то я осталась бы обманутой, так же, как он, взяв меня замуж; и если я не сомневалась в его состоянии, то я должна была выяснить ему свое истинное положение дел; в виду этого, я прежде всего притворилась, что не верю искренности его чувств и сказала, что, быть может, он ухаживает только за моими деньгами, но он не дал мне кончить фразы и стал горячо уверят в противном; однако я делала вид, что продолжаю сомневаться в его уверениях.

Однажды утром он снял с своего пальца брильянтовый перстень и написал на оконном стекле моей комнаты следующия слова:

Вас я люблю, вас и одну только вас.

Я попросила у него перстень и написала в ответ:

Другим говорили вы это не раз.

Он взял назад перстень и снова написал:

Приданное будет одна добродетель.

Я опять взяла у него перстень и написала внизу:

Но деньги в любви все же лучший свидетель.

Он покраснел, как огонь, видно было, что я задела его за живое, он дал слово победить меня и написал:

Долой ваши деньги, люблю только вас.

Я рискнула, как вы увидите дальше, и смело написала следующий стих:

Я бедна, еще повторяю вам раз.

Это была для меня печальная истина; я не умею сказать, поверил ли он ей или нет; хотя мне казалось, что он не верит. Как бы то ни было, но он бросился ко мне, обнял меня и начал горячо и страстно целовать, держа в своих объятиях; затем он попросил перо и чернил, говоря, что у него не достает терпения усердно выписывать слова на стекле, причем, достав из кармана листок бумаги, он написал:

Пусть вы бедны, но все-таки будьте моей.

Я взяла перо и сразу ответила:

А втайне он думал - не верю я ей.

Он сказал, что я написала жестокие и несправедливые слова, что я заставляю его изобличать меня во лжи, а это невежливо; и так как я невольно увлекла его в поэтические шалости, то он умоляет больше не прерывать его; затем, взяв перо, он написал:

В любви лишь у нас пуст идет состязание.

Я подписала внизу:

Любовь это лучшее сердца желание.

Он понял эту фразу, как выражение моих чувств и сложил оружие, то есть бросил перо; я говорю, он понял мои слова, как выражение моей любви, и действительно я готова была любить его, и он видел, что я хотела продолжать с ним игру в любовь; он был человек с таким прекрасным и веселым характером, каких потом я не встречала; мне часто приходило в голову, что я поступала вдвойне преступно, обманывая человека, который, повидимому, так искренно любил меня, но печальная необходимость устроиться заставляла меня невольно действовать таким образом; действительно, его спокойная любовь ко мне и мягкость его характера вполне убеждали меня, что он легче перенесет разочарование, когда узнает истину, чем какой-нибудь горячий человек со всеми пылкими страстями, составляющими иногда несчастье для женщины. Кроме того, хотя я часто шутила с ним (как думал он) насчет моей бедности, однако же, узнав, что это правда, он лишил себя права упрекать меня, так как, шутя или серьезно, но он говорил мне, что берет меня, нисколько не думая о приданном: с своей стороны, так или иначе, но я показала ему, что я очень бедна; словом я заперла его со всех сторон, и если потом он мог сказать, что его обманули, то во всяком случае не мог обвинить в этом меня.

Однажды я взяла на себя смелость сказать ему, что я верю в искренность его любви, так как он хочет на мне жениться, не заботясь о моем состоянии, что я отплачиваю ему тем же и не беспокоюсь о его средствах больше, чем следует; но я надеюсь, что он позволит мне предложить несколько вопросов, на которые может, по своему усмотрению, ответить или нет; прежде всего меня интересует знать, как и где мы будем жить, потому что я слыхала, будто у него есть большая плантация в Виргинии, хотя меня нисколько не тревожит то, что если это так, то мне придется отправиться в ссылку.

Он охотно рассказал мне все свои дела и откровенно объяснил все условия своей жизни. Из его рассказа я узнала, что он может занять хорошее положение в свете, но что большая часть его состояния заключается в трех плантациях в Виргинии, которые приносят ему 300 фунтов в год, и если бы он эксплоатировал их сам, то мог бы получать в четыре раза больше. "Хорошо, сказала я себе, ты можешь хоть сейчас везти меня, куда угодно, но теперь еще рано говорить тебе об этом".

Я острила на счет Виргинии, но, убедившись, что он готов исполнить все мои желания, я переменила тон; я сказала ему, что у меня есть сильные причины не хотеть жить там, потому что, если его плантации действительно стоят столько, сколько он говорит, то у меня нет состояния, которое могло бы соответствовать доходам джентльмена в 1200 фунтов в год.

Он отвечал, что он никогда не спрашивал меня о моем состоянии, что для него оно не имеет никакого значения, в чем он заранее дал мне слово, которое и сдержит всегда, что во всяком случае он никогда не вопросит меня ехать с ним в Виргинию и не поедет сам, если только я добровольно не решусь на это.

Короче сказать, мы обвенчались и, что касается меня, я была очень довольна своим замужеством; мой муж был человек с таким прекрасным характером, какого только можно желать, хотя его положение и не было так блестяще, как я предполагала; с своей стороны, и он, женясь на мне, не мог его так улучшить, как надеялся.

Когда мы обвенчались, я была вынуждена отдать ему свое небольшое состояние и показать, что у меня больше ничего нет; мне необходимо было это сделать, и потому, выбрав удобный случай, я прямо сказала ему:

- Друг мой, вот уже две недели, как мы женаты, и я думаю пора вам узнать, имеет ли ваша жена что нибудь или нет?

- Эта пора настанет тогда, когда вам будет угодно, сердце мое, сказал он; мое желание удовлетворено, я имею жену, которую люблю, и кажется не часто тревожил вас тем вопросом, который вы теперь поднимаете.

- Ваша правда,- отвечала я,- но я нахожусь в большом затруднении и не знаю, как из него выйти.

- В каком затруднении?- спросил он.

- Слушайте, вот в чем дело: как это ни тягостно для меня и для вас, но я должно сказать, что до меня дошли слухи, будто капитан X... (муж моей подруги) говорил вам, что я гораздо богаче, чем на самом деле... уверяю вас, что если он и говорил это, то не по моей просьбе.

- Чем меньше у вас денег, моя милая, тем хуже для нас обоих, сказал он, но я надеюсь, что вы не станете тревожиться мыслью, будто я могу измениться к вам, потому что у вас нет приданаго; нет, так и нет, только скажите мне это откровенно: быть может я поговорю с капитаном, быть может я скажу ему, что он обманул, но я никогда не стану обвинять вас, так как из ваших разговоров я мог вывести одно заключение, что вы женщина бедная.

- И так, мой друг, сказала я, я счастлива тем, что не была причастна к этому обману до нашей свадьбы; а если теперь я и обману вас, то от этого не станет хуже; правда, я бедна, но не так уж бедна, чтобы не иметь ничего.

Затем я вынула несколько банковых билетов и дала ему около 160 фунтов.

- Вот вам кое-что, мой друг, но может статься, это не все, что я имею.

Мои прежние разговоры по этому поводу привели его к мысли, что у меня ничего нет, поэтому та незначительная сама по себе сумма, которую я передала ему теперь, приобрела двойную ценность в его глазах. Он признался, что, судя по моим словам, он не рассчитывал на такие деньги и не сомневался в том, что все мое состояние заключается в нескольких хороших платьях, золотых часах и одном или двух брильянтовых кольцах.

Я предоставила ему тешиться 160 фунтами впродолжении трех дней, затем, выйдя однажды из дома как бы по делу, я скоро возвратилась и принесла ему 100 фунтов золотом, говоря: "вот вам еще мое приданное". Вообще я отдала ему в конце этой недели 180 фунтов деньгами и на 60 фунтов полотна; причем объявила, что все это я вынуждена была взять за долг в 600 фунтов, за которые при разверстке я могла получить не более шести шиллингов за фунт.

- Теперь, мой друг, я с грустью должна признаться, что отдала вам все свое состояние.

Я прибавила, что если бы меня не обманул тот, кто взял у меня 600 фунтов, то я могла бы принести ему в приданное 1,000 фунтов; я говорила это искренно, действительно, я отдала бы ему все, что имела.

Он очень обрадовался полученным деньгам и был очарован моим способом действий; так или иначе, но раньше его тревожила мысль, что у меня ровно ничего нет. Таким образом, благодаря этому обману, я без денег устроила свою судьбу, поймав мужа на такую приманку, которая слишком опасна для всякой женщины; действуя таким образом, я подвергала себя страшной случайности быть открытой и потерять всякое уважение в его глазах.

Отдавая справедливость моему мужу, я должна сказать, что это был человек бесконечно добрый и не глупый. Видя, что его доходы не соответствуют тому образу жизни, который он наметил, если бы я принесла ожидаемое им приданное, я однажды утром сказала ему, что, по моему мнению, его плантации приносят мало дохода, благодаря тому, что он не сам ведет хозяйство, что я очень хорошо вижу его желание ехать туда и глубоко чувствую его разочарование своей женитьбой; поэтому я не могу ничего лучшего придумать, как объявить свое искреннее желание ехать с ним в Виргинию.

Он наговорил мне тысячу самых милых любезностей по поводу моего предложения. Он сказал, что хотя он действительно разочаровался в надеждах на мое состояние, но не во мне, как в лучшей жене, какую только он желал, и что он не находит слов выразить свою благодарность за мое великодушное предложение.

Короче сказать, мы решили ехать. Он рассказал мне, что у него там есть хороший дом, прекрасно убранный, в котором живут его мать и сестра, единственные его родственники, и что, по нашем приезде, оне переберутся в другой дом, находящийся в пожизненном владении его матери; после её смерти он перейдет к нему, так что впоследствии я буду там полной хозяйкой.

Мы сели на корабль, взяв с собою много хорошей мебели для нашего дома, белья и других хозяйственных вещей, а также разного товара для продажи, и отправились.

Здесь не место давать полный отчет о нашем путешествии, которое было продолжительно и исполнено больших опасностей; ни я, ни мой муж не вели морского журнала и потому я могу сказать только, что после страшного переезда, сопровождавшагося двумя ужасными бурями и еще более ужасным нападением пирата, который отнял у нас почти все товары и едва не взял в рабство моего мужа, возвратив его только, благодаря моим мольбам,- после всех этих бедствий, говорю я, мы прибыли в реку Иорк, в Виргинии, и отправились на его плантации, где нас с любовью встретили его мат и сестра.

Мы поселились все вместе: по моей просьбе, моя свекровь осталась в том же доме; она была слишком хорошей матерью и не могла быть нам в тягость; муж мой нисколько не изменился, и я чувствовала себя счастливейшей женщиной в свете, когда одно странное и непредвиденное обстоятельство мигом разрушило мое счастье и сделало мое положение самым невозможным.

VIII.

История моей свекрови.- Я узнаю в ней свою мать, а в муже своего брата.- Мое отчаяние по этому поводу.

Моя свекровь была необыкновенно веселая и добрая старуха; я говорю старуха, потому что её сыну было больше тридцати лет; эта приятная и общительная женщина часто меня занимала интересными рассказами о стране, где мы жили и об её обитателях.

Между прочим, она рассказывала мне, что большая часть живущих в этой колонии поселенцев были англичане, прибывшие сюда при самых ужасных условиях, и что здесь все население делится вообще на два класса: один состои из людей, которых привезли корабли для продажи в услужение, другой составляют каторжно-ссыльные, обвиненные судом в преступлениях, за которые полагается смертная казнь.

- Когда прибывают те и другие,- продолжала она,- мы не делаем между ними различия: их покупают плантаторы и они все месте работают на полях до окончания срока; после этого им дают возможность поселиться самим и заняться обработкой и расчисткой земли, на которой они разводят табак и эерновые хлеба для собственного пользования; купцы доверяют им в кредит орудия, за которые они уплачивают после жатвы. Вот каким образом, дитя мое, многие из Ньюгетских висельников сделались здесь значительными людьми; из них у нас есть мировые судьи, чиновники и члены магистрата, хотя они носят на руках выжженое железом каторжное клеймо.

Разсказывая таким образом, она добродушно и с полным ко мне доверием говорила о себе, о своей жизни, объяснив, что она сама принадлежала к последнему классу и давно, давно прибыла сюда, как осужденная за преступление.

- А вот и клеймо, дитя мое,- сказала она, показывая мне красивую белую руку, на ладони которой остались знаки, выжженные раскаленным железом, как это обыкновенно бывает у всех каторжников.

Этот рассказ сильно взволновал меня, но моя мать, улыбаясь, сказала:

- Не надо этому удивляться, точно какой-то необыкновенной вещи; у нас люди с большим положением носят подобные клейма и не стыдятся их показывать; вот, например, маиор X... был когда-то знаменитым карманщиком, судья На..., был тоже известен, как ловкий вор, обкрадывавший лавки, у обоих на руках клейма, и я могла бы назвать тебе многих других порядочных людей с такими же клеймами.

Мы часто вели подобного рода разговоры, и она всегда подтверждала многочисленными примерами свои рассказы. Спустя некоторое время, однажды, когда она рассказывала приключения одной особы, высланной сюда назад тому несколько недель, на меня нашло какое-то задушевное настроение, и я просила ее рассказать мне свою историю, что она и сделала, передав просто и откровенно следующее. Еще молодой девушкой она попала в очень дурную компанию в Лондоне, благодаря тому, что её мать часто посылала ее относить кушанье одной своей родственнице, бывшей в заключении в Ньюгетской тюрьме; несчастная голодала там, потом она была приговорена к смертной казни, но, благодаря беременности, эта казнь была отсрочена и она погибла в тюрьме.

Здесь моя свекровь перечислила длинный ряд тех ужасов, которые совершаются обыкновенно в этом страшном месте.

- Да, дитя мое,- говорила моя свекровь,- быть может, тебе мало известно все это, а может быть ты даже и не слыхала ничего подобнаго; но будь уверена, мы все здесь знаем, что одна Ньюгетская тюрьма порождает столько воров и несчастных, сколько не в состоянии породить самые преступные ассоциации и клубы в Англии; это проклятое место на половину снабжает поселенцами нашу колонию.

Затем она продолжала рассказывать свою историю так пространно и с такими подробностями, что я начинала приходит в смущение; но когда она дошла до одной частности, заставившей ее сказать свое имя, я чуть было не упала в обморок; заметив мое расстройство, она спросила, хорошо ли я себя чувствую и что меня так встревожило. Я объяснила, ей, что её грустная история на меня сильно подействовала, и я прошу ее не продолжать больше.

- Но, милая моя,- очень нежно сказала она,- ты напрасно тревожишься, все это случилось так давно, что не причиняет мне ни малейшего беспокойства; теперь я вспоминаю свою историю даже с чувством некоторого довольства, потому что она привела меня сюда.

Потом она продолжала рассказывать, как здесь она попала в одну хорошую семью, как, благодаря своему прекрасному поведению, после смерти хозяйки, её хозяин женился на ней; от него у неё были сын, мой муж, и дочь; как, благодаря её стараниям и хорошему управлению, после смерти мужа, она улучшила свои плантации и привела их в такое состояние, в каком оне не были никогда при муже, так как большую часть земли она культивировала уже будучи вдовой, которою осталась шестнадцать лет тому назад.

Я не особенно внимательно слушала эту часть её истории, так как мне необходимо было остаться одной, чтобы свободно предаться раздиравшим мою душу тревогам; пусть судят, в каком ужасном положении находился мой мозг при мысли, что эта женщина была не менее, как моя родная мать, и что я имела двух детей и была беременна третьим от своего собственного брата.

Теперь я была самая несчастная женщина на свете. Ах! все шло хорошо, пока я не знала этой истории, я могла спокойно жить с моим мужем. Ах! еслибы я никогда не узнала ее!

У меня лежала теперь такая тяжесть на сердце, что я была постоянно на-стороже; я не видела пользы открывать мою тайну, но и скрывать ее было почти невозможно; да, я не была уверена, что во сне не выдам своей тайны мужу и если я открою ее, то меньшее, чего я могла ожидать, это потерять мужа, так как он был слишком чист и честен, чтобы продолжать быть им, зная, что я его сестра; таким образом я находилась в самом затруднительном положении.

Предоставляю судить всем, каково было это положение: я была далеко от моей родины, у меня не было возможности возвратиться туда; здесь я жила очень хорошо, но в невыносимых условиях; еслибы я открылась матери, мне было бы трудно убедить ее в подробностях и я не имела средств в точности доказать свое предположение; с другой стороны, если бы она стала меня допрашивать, или если бы у неё явилось сомнение в истине моих слов, то я погибла бы, так как малейшее её внушение моему мужу немедленно отдалило бы его от меня и я потеряла бы его и мать, приведя в недоумение обоих.

Тем не менее, истина для меня была очевидна, и для меня было ясно, что под видом честной женщины я живу в кровосмешении и распутстве, и если бы даже я относилась не особенно чувствительно к этому преступлению, то все же в нем было что то такое оскорбляющее природу, что отталкивало меня от мужа. Несмотря на это, после долгаго и серьезного размышления, я признала необходимым скрыть мою тайну от мужа и матери, не сделав ни малейшего намека; таким образом я прожила под страшным душевным гнетом еще три года.

Втечении этого времени моей матери доставляло большое удовольствие рассказывать мне истории о своих прошлых приключениях, которые мне не особенно нравились, потому что, хотя она передавала факты не ясно, но сопоставляя их с тем, что я знала прежде, мне не трудно было придти к заключению, что в молодости она была проституткой и воровкой; но, по прибытии сюда, она искренно раскаялась в этих преступлениях и стала женщиной набожной, честной и строгой.

Итак я оставляю её жизнь, какова бы она ни была, и обращаюсь к своей, которая была для меня вполне невыносима: как я уже сказала, я чувствовала себя самой распутной женщиной в свете; таким образом я не могла рассчитывать ни на что хорошее; в самом деле, несмотря на мое внешнее благополучие, у меня был в виду один только исход: нищета и разорение.

Действительно, прошло не много времени, как дела наши изменились к худшему, и что всего было хуже, муж мой стал капризен, ревнив и неприятен, а я на столько же стала нетерпелива с ним, на сколько он был несправедлив и неразсудителен в своем обращении со мной. Наши отношения так обострились и мы зашли так далеко, что я наконец потребовала от него исполнения его обещания, которое он дал мне в то время, когда я согласилась оставить для него Англию, и которое заключалось в том, что если мне не понравится жизнь здесь, то я возвращусь на родину, объявив ему об этом за год вперед, с тем, чтобы он мог устроить свои дела.

Я говорю, что я потребовала от него исполнения этого обещания и, надо признаться, потребовала не в особенно любезной форме, как легко себе это представить: я объясняла ему, что он очень дурно обходится со мной, а у меня нет здесь друзей, которые могли бы справедливо рассудить нас, что он ревнует меня без всякого повода и что наш отъезд в Англию изменит эти отношения.

Я так решительно настаивала на своем требовании, что ему оставалось или сдержать свое слово или отказаться от него; и не смотря на то, что он пустил в дело всю свою хитрость, призвав на помощь мать и других наперсников с целью убедить меня изменить свое решение, но все их попытки были напрасны, так как сущность решения лежала в моем сердце, а последнее стало совершенно чуждым моему мужу. Я находила тысячи предлогов избегать его ласк, боясь более всего беременности, которая наверное могла помешать моему отъезду или по крайней мере замедлить его.

Наконец моя настойчивость вывела его из себя и он принял быстрое и роковое решение: он объявил, что вообще мы не можем ехать в Англию, что хотя он и дал мне обещание, но что при настоящих условиях было бы безрасудно исполнить его, это значило расстроить все наши дела, разорить семью и довести ее почти до гибели; таким образом я не должна больше требовать от него исполнения этого обещания, так как ни одна женщина в мире, принимающая сколько нибудь близко к сердцу интересы своей семьи и мужа, не станет этого требовать.

Говорят, что если женщина вобьет себе что нибудь в голову, то ее трудно заставить изменить свое решение; действительно я не переставала изыскивать средства сделать возможным мой отъезд и, наконец, предложила мужу отпустить меня одну. Это предложение возмутило его до последней степени; он объявил мне, что в его глазах я не только жестокая женщина, но и самая извращенная и безчувственная мать, что он не понимает, как я могу без ужаса допустить мысль бросить детей и никогда не увидеть их больше. Все это было бы верно, если бы теперь я не сгорала единственным желанием не видеть больше никогда ни мужа, ни детей; что касается упрека в моей извращенности, то мне было бы не трудно снять с себя этот упрек, мне, которая слишком глубоко чувствовала свой позор и сознавала, что едва ли на свете существовала более извращенная любовная связь, чем моя с ним.

Так или иначе, но не было никакой возможности привести к соглашению моего мужа. Он очень дурно относился к моему поведению и действительно имел на это основания. Я наотрез отказалась жить с ним и пользовалась всяким случаем увеличить, так сказать, брешь в наших отношениях, так что однажды он объявил мне, что ему остается одно: признать меня сумашедшей и посадить в дом умалишенных. Это привело меня к решению во что бы ни стало раскрыть мою тайну, но как это сделать и кому первому передать ее, оставалось для меня неразрешимым вопросом до тех пор, пока между мной и мужем не случилось новой ссоры. Началось с того, что он заговорил со мной о невозможности моего отъезда в Англию. Я защищала свое решение и, как всегда бывает в семейных ссорах, когда одно жесткое слово ведет за собой другое, мы разгорячились; он сказал мне, что я веду себя с ним не как с мужем, и говорю о детях не как мать, и потому он не может относиться ко мне как к жене; он испробовал все, он был со мной нежен и добр, он вел себя как достойный муж и христианин; он думал изменить мой характер, но я обращаюсь с ним как с собакой, как с самым презренным и совершенно посторонним человеком, и хотя всякое насилие возбуждает в нем глубокое отвращение, тем не менее он поставлен в необходимость прибегнуть теперь к таким мерам, которые заставят меня вернуться к своим обязанностям.

Эти слова взбунтовали во мне кровь; я никогда не приходила в такое раздражение и сказала ему, что какие бы меры он ни принял, будет ли это насилие или любовь, я презираю все, я решила во что бы то ни стало уехать в Англию; что же касается моих отношений к нему и детям, то в основе их лежит быть может обстоятельство, которого он еще не знает; однако же, пользуясь случаем, я замечу только одно: что он не имеет права быть моим законным мужем, также как наши дети не могут считаться законными детьми, вот почему я не в силах заботиться о них больше, чем я забочусь.

Надо признаться, взглянув на него, я пожалела о том, что сказала; он совершенно изменился в лице, побледнел, как смерть, и не мог выговорить слова, как будто пораженный молнией. Я думала, что он упадет в обморок. С ним сделался прилив, он дрожал, капли пота катились по его лицу, а между тем лицо было холодно как лед, словом он пришел в такое состояние, что необходима была серьезная помощь; когда он несколько пришел в себя, у него началась тошнота, мы уложили его в постель, на другой день утром у него появилась жестокая лихорадка.

Он медленно поправлялся, и, когда ему стало лучше, то раз он подозвал меня к себе и сказал, что последния мои слова нанесли ему смертельную рану и что он хочет предложить мне только один вопрос. Я прервала его, говоря, что меня глубоко огорчает моя горячность, которая заставила меня зайти так далеко; я вижу как ужасно подействовали на него мои слова, но теперь умоляю его не требовать их объяснения. Я уверена, что это объяснение только ухудшит его положение.

Но теперь дела зашли так далеко, что дальше нельзя было скрывать тайну, и мой муж сам доставил мне случай снять с себя это страшное бремя; три или четыре недели он неотступно просил меня сказать ему только одно, хотела ли я своими словами рассердить его, или они действительно имеют какое нибудь основание. Я была непреклонна и отказывалась от всяких объяснений, до тех пор пока он не согласится отпустить меня в Англию; на это он ответил, что, пока он жив, он не согласится отпустить меня. Тогда я сказала, что если так, то я должна объявить ему, что от меня вполне зависит не только получить, когда захочу, его согласие, но даже устроить так, что он сам станет умолять меня уехать; последния слова в конец разожгли его любопытство.

После этого он рассказал всю историю матери и заставил ее выведать у меня истину, причем, надо отдать ей справедливость, она пустила в ход всю свою изобретательность, чтобы достигнуть цели; но я сразу остановила ее, говоря, что вся тайна заключается в ней самой и что мое уважение к ней заставляет меня скрывать эту тайну, вообще же я объявила, что больше ничего не могу сказать и умоляю ее не настаивать.

Эти слова привели ее в крайнее изумление, она не знала что говорить и думать; затем, не обращая внимания на зародившееся в ней подозрение и делая вид, что принимает мои слова за известную тактику, она снова начала говорить со мной по поводу своего сына, изыскивая средства помирить меня с ним. Наконец я сделала вид, что уступаю ей и сказала: "хорошо; извольте, я открою вам тайну великой важности, если только вы дадите мне торжественное обещание, что без моего согласия вы никогда не расскажете ее своему сыну".

Невозможно описать её изумление при моих словах; она, если бы могла, охотно не поверила этой истории, понимая, какой переворот угрожает семье; но все подробности так согласовались с теми событиями, которые она передавала мне сама и которые теперь она охотно готова была отрицать, что ей не оставалось ничего другого делать, как молча броситься ко мне на шею и начать нежно целовать меня. Долго она не могла выговорить слова, наконец бедная старуха жалобно закричала:

- Несчастное дитя мое! Какой рок принес тебя сюда и бросил в объятия моего сына! Ужасная дочь! мы погибли! ты жена своего родного брата и имела от него трех детей, детей от одной плоти и крови! мой сын и моя дочь жили как муж и жена! Какое безумие! Какая несчастная семья! Что нам делать? Что говорить? Ах, Боже мой, что нам делать?

Немного успокоясь, мы стали говорить о том, что следует сделать, прежде чем сообщить эту тайну моему мужу. Но к чему могли привести все наши совещания? Мы были не в силах найти выход из нашего мучительного положения, мы не знали как передать всю трагедию моему мужу, мы не знали как она подействует на него, что он предпримет: узнав эту роковую тайну, он мог, не владея собой, объявить ее всем, что неизбежно погубило бы нашу семью; или он мог, пользуясь защитой закона, который в этом случае был на его стороне, и презирая меня, потребовать развода; тогда все мое ничтожное приданное было бы поглощено процессом и я стала бы нищей, а через несколько месяцев я увидела бы его в объятиях другой женщины, в то время как сама должна была довольствоваться жалким существованием. Все эти соображения близко принимались к сердцу моей матерью, но мы не знали, что делать. Спустя некоторое время, мы решились прибегнуть к самым осторожным мерам, но к несчастью наши решения были совершенно различны; по мнению моей матери, мне следовало глубоко похоронить мою тайну и продолжать жить со своим мужем, до тех пор, пока какой нибудь удобный случай даст возможность спокойно рассказать ему все; в то же время она употребит все свои силы примирить мужа со мной и возстановить согласие нашего домашнего очага; таким образом, эта тайна останется и умрет вместе с нами. Но если она выступит на свет Божий, дитя мое, сказала мать в заключение, тогда мы обе погибли.

Желая побудить меня согласиться на это, она обещала устроить меня, она обещала оставить мне после своей смерти, независимо от состояния мужа, все, что только будет возможно; таким образом, если когда-нибудь и откроется наша тайна, то я буду материально обезпечена.

Хотя её предложение указывало мне ясно на нежность и доброту моей матери, но оно совершенно не согласовалось ни с моими мыслями, ни с моими чувствами, и потому я сказала, что, после долгаго и спокойного размышления, я пришла к следующему решению, которое, надеюсь, не покажется ей крайностью и успокоит ее: я просила ее употребить все свое влияние на сына, с целью убедить его отпустить меня в Англию, снабдив достаточной суммой денег, в товарах или в банковых билетах; затем, когда я уеду, она может уговорить его, спустя некоторое время, вызвать снова меня к себе.

Мы долго не сходились с матерью в наших мнениях по этому поводу, мы не могли примирить их; мы много спорили, но эти споры не приводили ни к каким соглашениям.

Я не могла победить свое отвращение к сожительству с братом, она настаивала на невозможности уговорить его согласиться на мой отъезд в Англию; мы продолжали жить в таком нерешительном положении; хотя наши споры не доводили нас до крайностей, но мы были не в силах придти к такому решению, которое могло бы уничтожить эту ужасную пропасть.

IX.

Я открываюсь своему мужу. - Я уезжаю в Англию. - Мое пребывание в Бате.- Новая встреча.

Наконец, я решилась на самый отчаянный выход из этого страшного положения и объявила матери, что сама расскажу все мужу. При одной мысли об этом моя мать пришла в ужас; но я просила ее успокоиться и сказала, что сделаю это исподоволь, спокойно, тихо и так ловко, как только могу; я выберу самую благоприятную минуту и не сомневаюсь, что если сумею притвориться любящей его больше, чем я могу теперь его любить, то я успею в своем намерении и мы мирно расстанемся, потому что я все-таки люблю своего мужа, как брата.

В продолжении всего этого времени он осаждал свою мать, он настаивал объяснить ему, если возможно, что означает моя страшная фраза, как он назвал ее, будто он не законный мой муж и мои дети - не законные его дети. Мать советовала ему терпеливо выжидать событий, говоря, что она еще ничего не могла узнать от меня. Она видит только, что я сильно взволнована, что меня мучит какая то тайна, которую, тем не менее, она надеется скоро узнать; до тех же пор она просит его обходиться со мной как можно лучше и постараться приобрести мое расположение, так как я страшно напугана его угрозой запереть меня в дом умалишенных; в заключение она сказала: никогда не следует доводить женщину до отчаяния, какие бы ни были для этого поводы.

Я скоро почувствовала влияние этих переговоров: поведение моего мужа вдруг изменилось, он стал совершенно другим человеком; нельзя было быть любезнее и предупредительнее его; я как могла отвечала ему тем же, но делала это, принуждая себя. Однажды вечером, мы, беседуя, сидели вдвоем в небольшой беседке, у входа в сад; он был в веселом и приятном настроении духа и говорил мне много нежностей, наша дружба и надежда, что наши прежния ссоры и неприятности не повторятся больше, приводили его в восторг.

Я глубоко вздохнула и сказала, что нет в мире женщины, которая была бы более рада нашему доброму согласию и более бы огорчалась, если бы оно было нарушено, но я с глубокой горечью в сердце должна сказать ему, что в наших отношениях существует одно такое обстоятельство, которое я не знаю как объяснить ему и которое делает меня самой несчастной женщиной в мире.

Он просил объясниться яснее, но я отвечала, что не знаю, как приступить к этому объяснению; я убеждена в том, что пока тайна принадлежит мне одной, я одна и буду несчастна; и потому лучше всего не открывать ему этой тайны, что и было единственной причиной моего молчания, так как я знаю, что рано или поздно, но моя роковая тайна приведет меня к гибели во всяком случае.

Тогда он стал уверять меня, что с этой минуты он оставит меня в покое, он будет верить мне во всем и просит только об одном: убедить его, что, какова ни была моя тайна, наша взаимная любовь не изменится никогда и останется вечной.

Это для меня было самое худшее, что он мог сказать, и потому я прямо сказала ему, что я не могу быть счастлива даже в том случае, если он перестанет настаивать на том, чтобы я открыла ему эту тайну, хотя с другой стороны я не знаю, как мне рассказать ее.

- Но, посмотрим, мой друг,- продолжала я,- согласитесь ли вы на те условия, которые я предложу вам прежде, чем открыть эту тайну?

- Я соглашусь на все условия в мире,- отвечал он,- каких только может потребовать ваше благоразумие.

- Хорошо,- сказала я,- в таком случае дадите ли вы мне письменное обещание, что если вы убедитесь в том, что я не умышленно создала некоторые несчастные для нас обстоятельства, то вы не станете меня осуждать, оскорблять, не станете дурно относиться ко мне и не сделаете меня жертвой того, что случилось не по моей воле.

- Это самое благоразумное требование,- сказал он,- я не могу осуждать вас за чужую ошибку, дайте мне перо и чернила.- Я принесла бумагу, перо и чернила. Он написал свое обязательство в тех самых выражениях, в каких я передала его, и подписался.

- Теперь, друг мой,- сказала я,- я не потребую от вас больше никаких письменных обязательств; но так как вы услышите самую неожиданную, самую поразительную семейную тайну, то я умоляю вас, обещайте мне, что вы примете ее спокойно, с полным присутствием духа, свойственным каждому благоразумному мужчине.

- Я даю вам слово,- сказал он,- но ради Бога, перестаньте наконец пугать меня всеми этими приготовлениями.

- Итак, вот в чем дело: я уже вам говорила когда то в раздражении, что перед законом я не могу считаться вашей женой, а наши дети законными детьми, теперь я должна спокойно и с любовью, но с страшной тоской в сердце объявить вам, что я ваша родная сестра, вы мой брат, мы дети одной матери, которая живет с нами в одном доме и которая до того глубоко убеждена в истине моих слов, что не может отрицать их.

Я видела, как он побледнел и как страшно изменилось выражение его глаз, и потому прибавила:

- Вспомните о вашем обещании и сохраните присутствие духа; мне кажется, я достаточно приготовила вас для этого.

Однако, я позвала слугу и приказала подать рюмку рому, так как я видела, что муж теряет сознание. Когда он пришел немного в себя, я сказала:

- Эта история, как легко себе представить, требует долгаго объяснения; поэтому запаситесь терпением, соберитесь с мыслями, чтобы выслушать ее до конца, я же постараюсь быть краткой, на сколько это возможно.

Затем я рассказала ему все, что считала необходимым для выяснения самого факта, сообщив, каким образом его мать навела меня на это открытие.

- Теперь вы видите, мой друг, что я имела основание требовать от вас некоторых условий, прежде чем открыть эту тайну, и что я не была и не могла быть причиной нашего несчастия, так как до сих пор сама ничего не знала об этом.

- Я вполне в этом уверен,- сказал он, - во всяком случае это страшная для меня неожиданность, но у меня есть средство положить конец всем нашим несчастиям, не заставляя вас уехать в Англию.

- Это было бы так же странно, как и все остальное,- сказала я.

- Нет, нет, я вижу, что я один стою всем на дороге.- Произнося эти слова, он имел вид человека, близкого к помешательству, но тогда его слова не испугали меня: я была убеждена, что человек, желающий лишить себя жизни. не станет говорить об этом.

Хотя это несчастье не в конец поразило его, но и замечала, что он стал задумчив, грустен, как человек, у которого отчасти помутился рассудок. Своими разговорами я старалась привести его в сознание, я сообщала ему свои планы относительно устройства нашей жизни в будущем; иногда он чувствовал себя лучше и бодро отвечал мне, но несчастье слишком угнетало его мысли и он дошел до того, что два раза покушался на свою жизнь; однажды он едва не задушил себя, но его спасла мать: она вошла в комнату и при помощи негра слуги перерезала веревку, на которой он висел.

Наконец, благодаря моей неутомимой настойчивости, мой муж, которого здоровье, повидимому, сильно ослабело, уступил моему желанию. Судьба толкала меня дальше, она открывала перед мною новый путь; благодаря стараниям моей матери, я получила от мужа богатый груз товаров, с которым и должна была отправиться в Англию.

Разставаясь с братом (теперь уж я не буду больше называть его своим мужем), мы решили, что по прибытии моем в Англию он получит подложное письмо о моей смерти, и таким образом у него явится возможность снова жениться, когда захочет; он обещал вести со мной переписку, как с сестрой, обещал помогать мне и поддерживать меня всю жизнь, оставив после своей смерти состояние матери, которая могла бы содержать меня, как его сестру. До известной степени он остался верен своему слову, но наша жизнь сложилась так странно, что я всегда чувствовала ложь в наших отношениях, как это вы скоро увидите.

Я отправилась в августе месяце, прожив в Виргинии восемь лет; теперь меня ожидала новая арена таких несчастий, которые едва ли переживала другая женщина.

Наше путешествие шло довольно хорошо в продолжении тридцати двух дней, пока мы достигли берегов Англии, но здесь мы выдержали две или три бури, из которых одна прибила нас к берегам Ирландии, и мы остановились в Кинселе. Тут мы пробыли тринадцать дней и, сделав необходимые поправки, снова отправились в путь; нас опять встретила дурная погода, ветер сломал грот мачту-корабля, и мы вашли в порт Мильфорд в Корнвалисе; здесь, хотя мы были еще далеко от места нашего назначения, но, став на почву родного острова, я решила, не подвергая себя больше страшным случайностям моря, отправиться сухим путем в Лоыдон и, забрав с собою свой багаж и деньги вместе с банковыми билетами и товарными документами, я оставила корабль и на нем свой товар, который он должен был доставит в Бристоль, где находился главный агент моего брата.

Спустя три недели, я приехала в Лондон, здесь скоро я узнала печальную новость: наш корабль прибыл в Бристоль, выдержав сильную бурю, причем большая часть его груза была испорчена.

Теперь передо мной открывалась жизнь, повидимому, при самых ужасных условиях; я уехала, простившись на веки с своими родными; правда, я привезла с собой много ценных товаров, так что они могли составить хорошее приданое, если бы были доставлены в целости, но они были так испорчены, что, продав все, я могла выручить за них не более двух или трех сот фунтов; это было все, и я не имела никаких надежд в будущем. Я осталась одна, без друзей и знакомых, потому что мне было опасно возобновлять старые связи; моя же ловкая подруга, помогавшая мне когда то поймать мужа, давно умерла вместе с своим супругом.

Хлопоты по получению товаров скоро заставили меня уехать в Бристоль. Занявшись там своими торговыми делами, я нашла возможным для развлечения проехать в Бат (морские купанья); я была еще далеко не стара, веселаго характера и, как всегда, немного эксцентрична; чувствуя себя совершенно свободной и как бы женщиной с состоянием, я надеялась встретить на своем жизненном пути какой-нибудь новый случай, который улучшит мое положение, как это было когда-то.

Бат - место волокит и любезников, место очень дорогое для жизни и изобилующее всякого рода приманками; надо сказать правду, я отправилась туда с единственной целью поймать все, что представится; но я должна отдать себе справедливость: у меня не было в этом отношении никаких безчестных намерений, и я еще не руководилась ими, как вынуждена была делать это потом.

Там я осталась на весь поздний сезон, я приобрела некоторые несчастные знакомства, которые скорее толкали меня на безумства, чем удерживали от них. Я жила в удовольствии, в хорошем обществе, то есть среди веселых и изящних людей; но скоро я с горечью увидала, что такой образ жизни разорит меня, так как, не имея постоянного дохода, а тратя капитал, я быстрыми шагами шла к нищете; это навело меня на многия печальные мысли. Тем не менее я стряхнула их с себя, обольщаясь надеждой, что какой-нибудь счастливый случай выведет меня из затруднений.

Но для этого я жила не там, где мне следовало; я не поселилась в Редрифе, где могла бы устроиться хорошо, и где какой-нибудь честный морской капитан мог предложить мне свою руку; в Бате мужчины ищут только любовниц, а не жен, и потому здесь женщина может рассчитывать только на одне преступные связи.

Начало сезона я провела в этом отношении удачно, потому что познакомилась с одним джентльменом, который приехал сюда для развлечений. Я не согласилась на его пагубные предложения, однако в этот же сезон я свела знакомство с одной женщиной, которая хотя и не содержала дурного дома, тем не менее по своему направлению готова была ка это. Во всяком случае я вела себя с таким достоинством, что на моем имени не лежало ни малейшего грязного пятна, никто не мог осудить меня в какой-нибудь связи и, повидимому, ни у кого не было даже в мыслях сделать мне дурное предложение.

Я провела много грустных дней в Бате после того, как все общество разъехалось; я часто ездила по своим делам в Бристоль, где получала деньги, и потому мне казалось удобным основаться в Бате, тем более, что здесь у меня завязались хорошие отношения с хозяйкою, у которой я жила летом и у которой устроилась на зиму так дешево, как не могла бы нигде устроиться. Здесь я прожила зиму так же скучно, как весело летом; сойдясь ближе с хозяйкой дома, я не постеснялась поделиться с ней тем, что тяжело лежало у меня на сердце, особенно своим бедственным положением; я говорила ей, что у меня в Виргинии есть мать и брат, которые живут в довольстве, и так как я действительно написала матери письмо, в котором объяснила, сколько я потеряла на товаре, то и сообщила моей хозяйке, что ожидаю от матери новой присылки товаров,- но так как корабли, отправляющиеся из Бристоля в Виргинию, возвращаются раньше тех, которые выходят туда из Лондона, а мой брат имеет главного агента в Бристоле, то я нашла лучшим ожидать товаров здесь, чем переезжать в Лондон.

Моя новая подруга отнеслась сочувственно к моему положению и брала с меня так мало за мое содержание в течение зимы, что я была уверена, что не доставляю ей никакой выгоды, особенно если принять во внимание, что я ничего не платила ей за квартиру.

При наступлении весеннего сезона, она продолжала быть так же любезна со мной, как всегда, а я продолжала жить у неё известное время, пока не представилась необходимость поступить иначе; она рассчитывала отдать квартиру на лето тому, кто останавливался у нея, и особенно тому джентльмену, который ухаживал за мной в прошлом сезоне; действительно, он приехал вместе с другим джентльменом и двумя лакеями и поселился у нея; я подозревала, что его пригласила моя хозяйка, но она отрицала это.

Прибывший джентльмен продолжал обращать на меня свое внимание и оказывать мне большое уважение; я должна признаться, он был настоящий джентльмен и мне было так же приятно его общество, как мое ему, он был такого высокого мнения о моей добродетели, что, как часто говорил сам, не смел и думать предложить мне что либо такое, что я могла отвергнуть с презрением и тем оттолкнуть его от себя; скоро я ему сообщила, что я вдова и прибыла с последним кораблем из Виргинии в Бристоль, что я ожидаю в Бате следующей флотилии из Виргинии, на которой прибудут мои товары; от него же я узнала, что он женат, но его жена больна расстройством мозга, и что он поместил ее у своих родных, чтобы избежать нареканий в дурном лечении, а сам приехал в Бат, желая хотя немного развлечься и забыться от домашнего горя.

Моя хозяйка при всяком случае поощряла наше сближение. Она описывала его мне в самых лучших красках, как человека честного, добродетельного и с большим состоянием; у меня были основания этому верить, так как мы жили с ним в одном этаже и он часто входил в мою комнату, даже в то время, когда я лежала еще в постели. Тем не менее он никогда не позволял себе ничего больше, кроме поцелуя, он никогда ни о чем не просил меня. Такие отношения продолжались довольно долго, как вы увидите дальше.

Я часто говорила с моей хозяйкой об его скромности: с своей стороны она уверяла меня, что это ее нисколько не удивляет; тем не менее она повторяла мне несколько раз, что, по её мнению, я должна ожидать от него подарков, в благодарность за мое благосклонное отношение к нему и за то, что я постоянно отдаю ему свое время; действительно, он преследовал меня по пятам. Я отвечала, что я не дала ему ни малейшего повода думать, будто я нуждаюсь в его помощи; но она обещала мне позаботиться об этом и повела дело так ловко, что в первый-же раз, как мы остались с ним вдвоем, он начал расспрашивать меня о моем положении, о том, чем я живу с тех пор, как приехала в Англию, и есть ли у меня её деньги.

Я очень смело отвечала ему, что я привезла с собой много табаку, который, хотя и испортился во время кораблекрушения, но во всяком случае не совсем пропал; купец, которому я дала табак на коммиссию, очень честно рассчитывается со мной, и я не испытываю никакой нужды, надеясь при известной бережливости прожить до прибытия нового груза; разумеется, теперь я должна сократить свои расходы; в прошлом сезоне я держала служанку, занимала две комнаты, теперь делаю все сама и имею одну комнату. "Тем не менее, я так же довольна, как прежде, добавила я, и в вашем обществе я живу очень весело, как не жила никогда раньше, чем и обязана вам". Таким образом на этот раз я отклонила его предложение.

Но прошло немного времени, как он снова начал разговор на ту же тему, говоря, что ему кажется, будто я не хочу поверить ему свое действительное положение дел, и это очень огорчает его, так как он спрашивает меня не из пустого любопытства, а из желания помочь мне, если представится случай. Я не хочу или не решаюсь сознаться в том, что мне нужна его помощь, и потому он просит по крайней мере обещать ему - откровенно сказать, когда я буду в затруднительных обстоятельствах, и так же дружески воспользоваться его услугами, как он предлагает их.

Я сказала все, что могла бы сказать в этом случае глубоко обязанная женщина, с целью дать ему понять, как сильно я чувствую его великодушие; действительно, с этих пор я не была с ним так сдержанна, как прежде, хотя мы оба не переступали границ самой строгой добродетели; тем не менее, несмотря на то, что я не стеснялась с ним, я не дошла до такой близости, чтобы сказать ему, что нуждаюсь в деньгах, хотя в глубине души я радовалась его предложению.

Таким образом прошло несколько недель; я не просила у него денег; моя хозяйка, хитрое созданье, часто побуждавшая меня обратиться к нему за помощью, видя, что я молчу, сама взялась за это дело. Однажды, когда мы были все вместе, она рассказала мне следующую грубую басню собственного изобретения.

- Ох, моя вдовушка, сегодня я приношу вам дурные новости.

- Что такое,- спросила я,- ужь не взяты ли французами Виргинские корабли?

Я особенно боялась этого.

- Нет, нет,- сказала она,- но человек, которого вы посылали вчера в Бристоль за деньгами, вернулся с ответом, что он ничего не привез.

Мне очень не понравился её план; мне казалось, что не было никакой надобности в таком очевидном вымогательстве, и я была убеждена, что не потеряю ничего, если покажу, что не желаю вести подобной игры; поэтому я резко прервала хозяйку следующими словами:

- Я не могу представить, зачем он вам это сказал; уверяю вас, я получила от него все деньги, за которыми посылала; вот они, прибавила я, вынимая кошелек, в котором лежало около двенадцати гиней. Я намерена вам сейчас же отдать из них большую часть.

Ему не понравилась эта проделка хозяйки, так же, как и мне: он видел, что она слишком много позволяет себе, но, услыхав мой ответ, он тотчас успокоился. На другой день утром мы снова говорили с ним по этому поводу, и тут я убедилась, что поступила вчера вполне благоразумно. Улыбаясь, он, между прочим, заметил: "я вполне уверен, что вы не окажетесь без денег, не сказавши мне об этом, как обещали". Я отвечала, что мне очень досадно, зачем хозяйка так откровенно говорила накануне о таких вещах, в которые она не должна вмешиваться. Я предполагаю, сказала я, что она хотела получить около восьми гиней, которые я была должна ей и которые отдала вчера вечером.

Мои последния слова ему особенно понравились, и мы переменили разговор; на следующий день утром, услыхав, что я уже встала с постели, он окликнул меня,- я ответила. Он попросил меня войти в его комнату; войдя, а застала его в постели; он просил меня сесть возле него на кровать, говоря, что он хочет кое что сообщить мне. После нежных любезностей, он спросил, желаю ли я честно и искренно ответить ему на один вопрос. Обратив его внимание на слово "искренно" и на то, что я всегда была с ним откровенна, я обещала исполнить его желание. "И так, сказал он, я хочу, чтобы вы мне показали ваш кошелек". Я тотчас вынула кошелек с тремя с половиной гинеями и отдала ему:

- Это все ваши деньги?- спросил он.

- Нет, смеясь, отвечала я,- у меня их гораздо больше.

- Хорошо,- сказал он,- тогда вы обещайте мне пойти в вашу комнату и принести все, что у вас есть до последнего фартинга.

Я согласилась, пошла к себе и принесла маленькую шкатулку с семью гинеями и мелким серебром и высыпала их к нему на кровать, говоря, что это все мое состояние до последнего шиллинга; он взглянул на деньги, перемешал их, не считая, и бросил в шкатулку. Затем он вынул из кармана ключ и попросил меня открыть маленькую ореховую шкатулку, стоявшую на его столе, вынуть оттуда ящик и принести к нему; в этом ящике лежало множество золотых монет; я полагаю, около двух сот гиней, а может быть и больше. Он взял ящик и, держа меня за руку, хотел опустить ее туда, чтобы заставить захватить горсть золота; я сопротивлялась, но он крепко сжал мою руку в своей, ввел ее в ящик и насыпал мне в горсть столько золотых монет, сколько их поместилось в моей ладони.

Потом он заставил меня высыпать деньги к себе на колени и, взяв мою маленькую шкатулку, перемешал в ней мои деньги со своими, говоря, чтобы я отнесла их к себе в комнату.

Я особенно подробно передаю эту историю, желая обрисовать его характер и тон наших отношений. Скоро после этого он стал замечать, что у меня мало платьев, кружев, головных уборов; словом, он заставил меня покупать самые лучшие наряды, к которым я питала большую склонность, хотя и не показывала этого; для меня ничего не было лучшего в свете, как хорошее платье, но я объявила ему, что мне необходимо беречь его деньги, так как иначе я не смогу никогда отдать их. Тогда в нескольких словах он дал мне понять, что, питая ко мне искреннее уважение и зная мое положение, он не предлагал мне денег в займы, а отдал их, как вполне заслуженные, за то, что я отдала ему все свое время. Затем, вскоре он принудил меня взять служанку и жить своим хозяйством, а когда уехал его товарищ, он просил меня вести и его хозяйство, на чем настаивала даже наша хозяйка дома.

Таким образом мы прожили около трех месяцев; общество в Бате стало разъезжаться, он начал поговаривать тоже об отъезде и высказывать сильное желание увезти меня в Лондон; это предложение очень смутило меня, я не знала, как он будет относиться ко мне у себя и какое я займу положение в его доме; пока мы вели споры по этому поводу, он сильно заболел и отправился в Сомерсет; там болезнь его усилилась до того, что он не мог уехать и прислал своего слугу в Бат, прося меня нанять карету и приехать к нему. Еще до отъезда он поручил мне свои деньги и другия ценности и я не знала, что с ними делать; наконец, я как могла лучше спрятала все, заперла на замок квартиру и уехала к нему; здесь я нашла его таким слабым, что убедила позволить перенести себя на руках в кресле в Бат, где можно было найти большие удобства и лучшую медицинскую помощь.

Он согласился перебраться в Бат. Насколько помню, расстояние между Батом и Сомерсетом составляет около пятнадцати лье; здесь он продолжал болеть сильной лихорадкой втечении пяти недель. Во все это время я не переставала ухаживать за ним с заботливой нежностью жены; действительно, если бы на самом деле я была таковою, то не могла бы делать больше; я сидела около него так долго и так часто, что, наконец, он сказал, что откажется от моих услуг, если я не соглашусь приказать принести себе постель в его комнату и спать на ней возле него.

Правда, я глубоко сочувствовала его положению, с другой стороны я боялась потерять в нем такого друга, каким он мог быть для меня; я сидела возле него и плакала по целым часам; наконец ему стало лучше, и он начал подавать некоторую надежду на выздоровление.

Если бы между нами произошло что нибудь другое, чем то, о чем я рассказываю, я бы не стеснялась сказать это, в чем легко может убедиться читатель из всего предыдущего рассказа; но я утверждаю, что во все это время мы не сказали ни одного дурного слова и не совершили ни одного дурного поступка, несмотря на то, что мы входили друг к другу в комнату, когда он или я были в постели и когда я ухаживала за ним во время его болезни днем и ночью. Ах! если бы такие же отношения продолжались у нас до конца.

X.

Я делаюсь любовницей моего нового знакомаго.- Я переезжаю в Лондон.- Мой любовник оставляет меня.

Спустя некоторое время силы его возстановились, и он стал быстро поправляться; я хотела унести свою постель, но он не позволял этого сделать, пока не оправится совсем и не будет нуждаться ни в чьей помощи.

При всяком удобном случае он выражал мне чувства своей нежности и, когда совсем выздоровел, то подарил мне пятьдесят гиней, в благодарность за мои заботы о нем и за то, что, говоря его словами, я спасла ему жизнь, рискуя своей.

Теперь он несколько раз объяснялся мне в своей искренней и вечной привязанности, сохраняя полное уважение к моей добродетели; я высказывала ему свое удовольствие по этому поводу и, наконец, он стал уверять меня, что охранял-бы меня от себя, как от всякого, кто решился бы посягнуть на мою добродетель. Я объяснила, что верю ему, но он, не довольствуясь этим, сказал, что будет ожидать случая доказать на деле свои слова.

Долгое время спустя, мне представилась надобность поехать по своим делам в Бристоль; он нанял карету и захотел ехать со мной; теперь наши отношения становились более и более близкими. Из Бристоля он повез меня в Глэчестер, желая подышать хорошим воздухом; здесь случайно мы нашли в гостиннице только одну комнату с двумя постелями. Хозяин дома, показывая эту комнату, очень откровенно сказал:

- Сэр, не мое дело спрашивать, супруга ли ваша эта дама, или нет; во всяком случае вы можете честно и благородно проспать оба на этих постелях, как бы вы были в двух разных комнатах.

С этими словами он задернул занавес, действительно разделявший обе кровати.

Когда мы стали ложиться спать, мой друг чопорно вышел из комнаты, пока я разделась и легла, затем он вошел и, тоже раздевшись, лег в постель; таким образом, мы долго разговаривали.

Наконец, повторив свои слова, что он никогда не причинит мне никакого оскорбления, он вскочил с своей кровати, говоря:

- Теперь, моя дорогая, вы увидите, как я справедлив и как умею держать свое слово.

С этими словами он подошел ко мне.

Я оказывала ему некоторое сопротивление, но, надо признаться, очень слабое, даже и в том случае, еслибы он не давал никаких обещаний, так что после недолгой борьбы я позволила ему лечь к себе на постель; когда он лег, то обвил меня руками и таким образом я проспала около него всю ночь; он не сделал мне ничего дурного, он только целовал меня, держа в своих объятиях; рано утром он встал, оделся и оставил меня такою же невинною по отношению к себе, какою я была прежде.

Я согласна, что это был очень благородный поступок с его стороны, какого я не встречала раньше, тем не менее он привел меня в крайнее изумление. Я не скажу, чтобы я была так особенно очарована этим, как он думал,- нет, я была более порочна, чем он.

Таким образом мы прожили около двух лет, в течение которых он три раза ездил в Лондон и раз прожил там четыре месяца; надо отдать ему справедливость, во все это время он давал мне деньги, на которые я могла прекрасно содержать себя.

Еслибы мы могли всегда продолжать такую жизнь, то имели бы полное основание гордиться ею, но я должна отдать ему справедливость и сказать, что не он первый нарушил чистоту наших отношений. Случилось это однажды ночью, когда мы были оба веселые, разгоряченные вином, которого выпили немного более обыкновенного, впрочем не столько, чтобы оно могло заставить нас забыться; тем не менее я первая сказала ему с ужасом и стыдом (я повторяю эти слова), что нахожу в своем сердце желание снять с него его обещание, хотя бы только на одну эту ночь.

Он поймал меня на слове, и я не могла больше сопротивляться; говоря правду, я и не думала об этом.

Таким образом сломилось кормило нашей добродетели, я переменила имя друга на ужасное имя непотребной женщины. Утром нам обоим стало совестно; мы каялись; я плакала от всего сердца, а он был печален; ничего другого мы не могли сделать; путь был очищен, преграды, поставленные совестью и добродетелью, разрушены, теперь нам приходилось бороться уже с меньшими препятствиями.

В конце той же недели между нами произошел мрачный разговор, я краснела и постоянно спрашивала: "Что, если я теперь беременна? Что я стану делать?" Он ободрял меня, говоря, что, пока я буду ему верна, он не изменит мне, и так как мы дошли до того, чего действительно он не ожидал никогда, то он берет на себя заботы о ребенке, если только я стану беременной. Это успокоило нас обоих: я уверяла его, что скорее. соглашусь остаться без акушерки, чем признать его отцом моего ребенка, он же успокоивал меня, говоря, что я не буду иметь ни в чем недостатка во время моей беременности. Эти взаимные уверения так сблизили нас, что мы повторяли наше преступление, когда хотели, пока, наконец, не случилось того, чего я боялась, то есть пока я не забеременела.

Когда я убедилась сама в этом и убедила его, мы стали придумывать, как поступить нам в нашем новом положении; я предложила ему поверить тайну моей хозяйке, он согласился, и я рассказала ей все. Хозяйка оказалась женщиной опытной в подобного рода делах, она объявила, что давно предвидела, чем кончится наша история, весело пошутила и взяла на себя все заботы, обязавшись доставить акушерку, кормилицу и скрыть все от любопытных взоров, сохранив таким образом наше имя незапятнанным, что действительно она очень ловко и сделала.

Когда наступило время родов, она попросила его уехать в Лондон или сделать вид, что он уехал; после его отъезда она уведомила полицию, что у неё живет дама, которая скоро должна родить, что она очень хорошо знает её мужа Вальтера Клив, этого достойного джентльмена, за которого она может вполне поручиться. Таким образом я была обезпечена со стороны полиции, и на меня смотрели, как на леди Клив; но все это стоило очень дорого, о чем я часто напоминала ему, однако он просил меня не беспокоиться о деньгах.

Так как он давал мне много денег на экстренные расходы во время родов, то у меня было все лучшее и все необходимое, хотя я не тратила лишнего, и, зная жизнь, а также понимая, что такое мое положение не может долго продолжаться, я откладывала себе столько, сколько могла.

Таким образом, когда я встала, у меня составилось вместе с прежними его подарками около двухсот гиней.

Я родила прекрасного мальчика; действительно это было очаровательное дитя; когда мой любовник узнал о родах, он написал мне нежное и любезное письмо, говоря, что, по его мнению, мне следует лучше всего приехать в Лондон; лишь только я встану и поправлюсь, он наймет мне квартиру в Гаммер-смите, что будет иметь вид, будто я только переехала из Лондона; а между тем по прошествии некоторого времени я возвращусь с ним в Бат.

Мне очень понравилось это предложение, я наняла карету, взяла с собой ребенка, кормилицу, горничную и поехала в Лондон.

Он встретил меня в Ридинге в собственной карете, куда я села, оставя горничную и кормилицу с ребенком в наемной карете, и отправилась с ним на свою новую квартиру в Гаммер-смит, от которой пришла в восторг, так она была хороша.

Теперь я действительно достигла того, что можно назвать полным благополучием, и я ничего другого не желала, как быть его женой, но это желание никогда не могло исполниться; вот почему при всяком удобном случае я старалась сохранять все, что могла, зная очень хорошо, что такие положения не могут продолжаться всегда, что мужчины, имеющие на содержании любовниц, часто меняют их или потому, что те надоедают им, или по ревности, или по другой какой причине; часто сами женщины не умеют сохранить любовника, не умеют быть благоразумными, не умеют заставить уважать себя, быть верной и доводят мужчину до того, что он наконец бросает ее.

Но я могла быть спокойна в этом отношении; я не имела никакой наклонности изменять, у меня не было никаких знакомств, кроме жены некоего пастора, занимавшей квартиру на одной лестнице со мной; так что, в отсутствии моего любовника, я никуда не выходила, и каждый раз, когда он приезжал ко мне, он всегда заставал меня дома.

Ни он, ни я никогда не думали, что нам придется таким образом устроить нашу жизнь. Часто он говорил мне, что со времени первого знакомства со мной и до той ночи, когда мы нарушили наше слово, он не имел ни малейшего намерения дойти до того, что случилось; он всегда чувствовал ко мне искреннюю привязанность, но никогда не думал сойтись со мной; я уверяла его, что я не подозревала его в этом намерении я что, если это желание и пришло мне в голову первой, то ведь за то я не так легко уступила и позволила те вольности, которые довели нас до крайности, бывшей для меня полной неожиданностью.

Однако же он был так справедлив, что никогда не упрекал меня и не выражал ни малейшего неудовольствия, напротив он всегда уверял меня, что ему и теперь так же приятно мое общество, как в первое время нашего сближения.

С другой стороны, на самой вершине благополучия, меня не переставали мучить тайные угрызения совести за ту жизнь, которую я вела; мне иногда рисовалась перспектива бедности и нищеты, и я приходила в ужас и со страхом смотрела на свое будущее; часто я принимала решение все оставить, думала, сделав достаточное сбережение, уйти, но подобные мысли не имели никакого значения; оне рассеивались при его приходе, так как в его прекрасном и веселом обществе невозможно было грустить; я бывала в мрачном настроении духа только в его отсутствии.

Таким образом я прожила счастливой и несчастливой в одно и то же время шесть лет, в продолжении которых я родила трех детей, из них остался жив только первый сын. Два раза я переезжала на другую квартиру, но последний год я пробыла в Гаммер-смите. Здесь, однажды утром, я была поражена его нежным письмом, в котором он извещал, что заболел и боится нового приступа его прежней болезни; что родные его жены поселились в его доме, и потому мне будет неудобно приехать к нему, хотя он имел сильное желание, чтобы я ухаживала и смотрела за ним так, как когда то прежде.

Это письмо меня крайне обезпокоило, и горела нетерпением узнать, что происходит с ним; я прождала пятнадцать дней, не имея от него известий, это поразило меня и я действительно страшно мучилась; следующие пятнадцать дней я была как сумасшедшая. Главное мое затруднение заключалось в том, что я точно не знала, где он; сначала я поняла, что он живет в квартире матери своей жены, но, приехав в Лондон, где я имела его адрес для писем, я узнала, что он живет на Блумсбери, куда переехал со всей семьей, т. е. с своей женой и её матерью, хотя прежде его жена не соглашалась жить с ним под одной крышей. Скоро я узнала, что он находится при смерти, но и я была не в лучшем положении. Однажды ночью, я оделась служанкой, надела чепчик и соломенную шляпу и пошла к нему в дом, говоря, что меня прислала одна дама, соседка по его прежней квартире, узнать вообще о его здоровье и как он провел эту ночь. Таким образом я нашла случай, которого искала; я разговорилась с одной их служанкой и узнала все подробности его болезни; оказалось, что у него кашель и лихорадка; кроме того она же сообщила мне, что его жена поправляется и доктора полагают, что к ней вернется рассудок, но те же доктора мало надеются на его выздоровление и даже думают, что он умрет сегодня утром.

Все это были для меня самые ужасные известия. Я начинала понимать, что настал конец моему благополучию, я не имела ничего в виду и не знала, чем буду поддерживать свое существование.

Особенно меня тяготило то обстоятельство, что у меня был сын, милое и доброе дитя; ему наступил седьмой год и я не знала, что с ним делать. С такими мыслями я вошла к себе вечером, я спрашивала себя, чем я буду жить и каким образом я устроюсь теперь.

Не трудно представить, что с этого времени я не имела покоя; не смея рисковать сама, я отправляла разных посыльных под тем или другим предлогом узнавать о его здоровьи; спустя пятнадцать дней, явилась слабая надежда на его выздоровление; я перестала отправлять посыльных и через некоторое время получила известие от его соседей, что он встает в своей комнате, а потом, что он может уже выходить.

Тогда я н сомневалась, что скоро получу от него самого известие и начала успокаиваться, думая, что он выздоровел; я ждала неделю, другую, но, к моему величайшему изумлению, прошло около двух месяцев, и я узнала только, что он отправился в деревню пользоваться чистым воздухом после болезни; прошло еще два месяца, я опять узнала, что он вернулся в город, домой, но от него не получала ничего.

Я писала ему много писем, адресуя их, как обыкновенно, и оказалось потом, что он получил из них только два или три остальные пропали. Наконец я написала ему такое убедительное письмо, как никогда прежде, говоря, что буду вынуждена придти к нему сама, так как нахожусь в самом отчаянном положении, что мне нечем платить за квартиру и содержать себя и ребенка, что я лишена средств, а между тем он дал мне торжественное обещание заботиться обо мне и не оставлять меня; я сделала копию этого письма и, узнав, что оно пролежало месяц у него в доме, прежде чем его доставили к нему, я нашла случай вручить ему копию в одной кофейной, куда он постоянно ходил.

Это письмо вызвало у него ответ, из которого я увидала, что я покинута; из него же я узнала, что несколько раньше он послал мне письмо с просьбой переехать в Бат, но я сейчас вернусь к содержанию этого письма.

Верно правду говорят, что постель больного иногда заставляет его смотреть иными глазами, чем прежде, на свои близкие связи; мой любовник был при смерти, он стоял на краю вечности и вероятно у него явился справедливый укор совести при мысли о своей прошлой жизни, исполненной легкомысленных увлечений и преступных связей; тут связь со мной представлялась ему самой ужасной, и действительно она была ничем иным, как постоянным прелюбодеянием, которое, по всей справедливости, теперь возбуждало в нем ужас. Нравственное чувство не позволяло ему продолжать эту связь, и вот как он поступил. Из моего последнего письма он увидел, что я не переехала в Бат и не получила его первого письма, поэтому он написал мне следующее:

"Мадам!

"Меня удивляет, что мое письмо, помеченное 8 числом прошлаго месяца, не попало к вам в руки; даю слово, что оно было передано в вашей квартире вашей горничной.

"Безполезно говорить вам, в каком положении я находился несколько времени тому назад и как, стоя на краю могилы, я возвращен к жизни, благодаря неожиданной милости неба, которую я не заслужил; вы не станете удивляться, что в этом положении наша несчастная связь лежала не малой тяжестью на моей совести; мне нет надобности больше распространяться; поступки, в которых покаялся, надо изменить.

"Я бы желал, чтобы вы подумали о вашем возвращении в Бат; в этом письме вы найдете билет на 50 фунтов; вы рассчитаетесь за квартиру и заплатите расходы по вашему путешествию. Надеюсь, для вас не будет неожиданностью, если я прибавлю, что в силу только этой причины, а не какого нибудь оскорбительного повода с вашей стороны, я не могу больше с вами видеться; я принимаю на себя заботы о ребенке, останется ли он здесь, или увезете вы его с собой. Я вам советую проникнуться теми же мыслями и пусть оне послужат вам на пользу".

Это письмо поразило меня, как тысячи ран, хотя я не была ослеплена своим преступлением; размышляя, я видела, что я с меньшим грехом могла продолжать свое сожительство с братом; оно не было преступлением, пока наше родство нам было неизвестно.

Но мне ни разу не пришло в голову, что все это время я была замужней женщиной, женой М... торговца полотнами, который хотя и был поставлен в необходимость оставит меня, однако не мог уничтожить нашего брачного контракта и дать мне законную свободу для нового замужества; таким образом во все это время я была не более и не менее, как проститутка и непотребная женщина. Я упрекала себя в том, что я завлекла в западню этого джентльмена и была первой виновницей нашей связи; теперь, благодаря убеждениям своего рассудка, он извлек себя из той пропасти, в которой я осталась, как бы покинутая милостью неба, чтобы продолжать мой страшный путь порока и несчастий.

В таких печальных размышлениях я прожила около месяца, не желая возвращаться в Бат. Я не хотела жить с той женщиной из страха, что она опять натолкнет меня на какое нибудь дурное дело; кроме того мне было стыдно показать ей, что я отвергнута и брошена своим любовником.

Теперь меня страшно беспокоило положение моего маленького сына; расстаться с ним мне было хуже смерти, с другой стороны мысль о том, что я когда нибудь могу очутиться вне возможности содержать и воспитывать его, до того пугала меня, что я решила отдать ему сына с тем, чтоб самой поселиться недалеко возле, с целью только видеться с ним, не принимая на себя забот о его воспитании.

И так я написала моему любовнику короткое письмо, говоря, что я во всем повинуюсь его распоряжениям, кроме возвращения в Бат, что хотя наш разрыв был для меня страшным ударом в сердце, ударом, от которого я никогда не оправлюсь, тем не менее я вполне соглашаюсь с его справедливыми рассуждениями и не оспариваю его новых взглядов на наши отношения.

Затем, в самых трогательных выражениях я объяснила ему свое положение. Я сказала, что питаю надежду, что мои бедствия, вызвавшие когда-то его великодушную ко мне дружбу, могут вызвать в нем жалость теперь, когда преступная сторона нашей связи уничтожена; что я желаю раскаяться так же искренно, как раскаялся он, но умоляю его поставить меня в такое положение, при котором мне не могли бы угрожать искушения, имея в виду ужасную перспективу бедности и нищеты; и если у него возникнет опасение, что я стану надоедать ему в будущем, то прошу его дать мне возможность возвратиться к моей матери в Виргинию, откуда, как ему известно, я недавно приехала, это может положить конец всем его опасениям. Затем в заключении я уверяла его, что если он пришлет мне 50 фунтами больше, чтобы облегчить мое путешествие, то я выдам ему росписку с обещанием не тревожить его уже никакими просьбами, кроме одной: сообщать мне сведения о моем ребенке и отдать его мне, когда я за ним пришлю, в случае, если застану в живых свою мать и хорошо устроюсь в Виргинии,

Все это был обман; я не имела никакого намерения отправляться в Виргинию, и дело заключалось только в том, чтобы выманить у него еще 50 фунтов, так как я очень хорошо знала, что это было последнее, чего я могла от него ожидать.

Тем не менее мои доводы и, главным образом, обещание выдать росписку подействовали на него; он прислал мне с одним господином билет на эту сумму и готовую росписку, которую я тотчас подписала. Так печально окончилась эта связь.

XI.

Я остаюсь одна.- Новые знакомства.- Мне предлагают ехать в провинцию.- Я не знаю, где поместить свой капитал.- Это затруднение разрешается моим новым другом.- Я уезжаю на север Англии.

Теперь я снова стала незамужней женщиной, как я называла себя; я была свободна от всех обязательств жены и любовницы; теперь никто не мог осуждать меня, никто, кроме моего мужа, торговца полотнами, о котором я ничего не слыхала в продолжении пятнадцати лет.

Я начала подводить итоги своему состоянию. Благодаря многим моим письмам в Виргинию, а также заботам моей матери, я получила оттуда новый груз товаров на пополнение тех убытков, которые я понесла вследствие порчи моего первого груза, под условием, как оно ни казалось мне жестоким, выдать брату обязательство не требовать больше ничего. Но я так хорошо сумела устроить это дело, что получила товары прежде, чем выдать это обязательство.

Считая все, что у меня было, я имела более 450 фунтов. Я могла бы иметь еще 100 фунтов, если бы со мной не случилось следующего несчастия. Эти деньги я одолжила серебряннику, который обанкрутился, причем я потеряла 70 фунтов, получив при разверстке за 100 фунтов только 30. Кроме этих денег, у меня было серебро, много платьев и белья.

С этим состоянием я должна была начинать новую жизнь, причем надо иметь в виду, что я была уже не той женщиной, какой жила в Ротергайте, когда мне было двадцать пять лет и когда я еще не предпринимала путешествий в Виргинию и обратно, и хотя я не пренебрегала ничем, чтобы сохранить свою красоту (кроме притираний и румян,- до этого я никогда не унижалась), тем не менее всегда можно отличить женщину в двадцать пять лет от женщины в сорок два года.

Главное мое несчастье заключалось в том, что у меня не было друзей и знакомств; я не могла ни к кому обратиться за советом и вполне откровенно объяснить свое положение; я узнала из опыта, что для женщины после нищеты хуже всего не иметь друзей; я говорю "для женщины", потому что мужчина может сам в себе найти советника и всегда сумеет лучше выпутаться из затруднений, чем женщина; но если женщина останется одна, без друга, который мог бы принять участие в её горе, который мог бы успокоить ее, подать ей совет, тогда десять шансов против одного говорят за её падение. Такую одинокую женщину, без друзей и хороших знакомых, можно уподобить мешку с золотом или с драгоценностями, брошенными на дороге; этот мешок всегда может сделаться добычей первого проходящего, и хорошо, если он попадет в руки добродетельного человека, который объявит о находке и возвратит ее по принадлежности. Но много ли таких людей, и на сколько случаев придется один, когда подобная находка попадет в руки добросовестного человека?

Все это имело близкое отношение к моему положению, я была женщина свободная, бродячей жизни, женщина развращенная, беспомощная, не имевшая друга, который бы мог руководить поступками; я преследовала известную цель, я знала, что мне нужно, но я не умела достигнуть этой цели прямым путем; я искала обезпеченной жизни и если бы могла найти скромного мужа, человека строгих правил, я была бы такой верной женой, какую только может создать добродетель. Но если я действовала иначе, то это потому, что путь к пороку всегда прокладывает не врожденная к нему наклонность, а нищета; не пользуясь покойной и благоустроенной жизнью, я слишком хорошо понимала цену такой жизни, чтобы стремиться к ней; да, не смотря на все преграды, заглушавшие во мне добродетель, я могла бы быть лучшей женой, так как при всяком моем замужестве я не давала мужу ни малейшего повода подозревать меня в неверности!

Но все это не послужило ни к чему, и мне не открывалась утешительная перспектива; я выжидала, я вела правильную, умеренную жизнь, но мне ничего не представлялось, а между тем мой капитал быстро уменьшался, и я не знала, что мне делать; ужас приближавшейся нищеты угнетал мою душу; у меня были небольшие деньги, но я не знала, куда их поместить, да притом я не могла жить одними процентами с моего капитала, по крайней мере в Лондоне.

Наконец, передо мной открылась новая арена. В доме, где я квартировала, жила одна дама из северной провинции. Я познакомилась с ней и она очень часто в разговорах со мной выхваляла мне жизнь в своей провинции; она описывала необыкновенную дешевизну всех продуктов, их изобилие, рассказывала, какое приятное общество можно встретить там, и много других подобных вещей; она так увлекла меня своими рассказами, что однажды я сказала ей: вы меня почти соблазнили поселиться в ваших местах; я вдова и хотя у меня есть достаточные средства для жизни, однако я не имею возможности увеличивать свои доходы; а между тем Лондон это место всяких сумасбродств и излишеств, и я вижу, что здесь я не могу проживать менее ста фунтов в год, отказывая себе даже в прислуге и принуждая себя жить совершенно уединенно, как будто по необходимости.

Если бы этой женщине было известно мое действительное положение, она бы никогда так заманчиво не расставляла своей западни, она никогда бы не делала столько докучливых подходов с целью заманить к себе бедное, разбитое созданье, которое не могло принести ей ничего особеннаго; я же действительно находилась в таком безнадежном положении, хуже которого, мне казалось, не могло быть и потому я не очень заботилась о тов, что случится со мной, если я поеду с ней; таким образом после многих приглашений с её стороны и уверений в искренней дружбе я позволила убедить себя отправиться с ней и вследствие этого готовилась к отъезду, хотя совершенно не знала, куда я поеду.

Однажды утром мне пришло на мысль отправиться самой в банк, куда я часто ходила за получением процентов по некоторым бывшим у меня билетам и где я познакомилась с одним честным клерком по следующему поводу: раз я неверно сосчитала следуемые мне проценты и взяла меньше, чем было нужно; я уже уходила, когда он вернул меня и выдал мне недополученную сумму, вместо того, чтобы положить ее к себе в карман.

Итак я пошла в банк и, увидя там своего клерка, просила его посоветовать мне, бедной, одинокой вдове, как поступить с моими деньгами. Он сказал, что он с готовностью поможет мне устроить свой капитал таким образом, что я не понесу ни малейшей потери, что он порекомендует мне своего знакомого, человека глубоко сведущего в банковых операциях, который служит в другом банке и на честность которого он полагается вполне.

- Я могу отвечать за каждый его шаг,- прибавил он, и если вы потеряете хоть один фартинг, то зачтете его на мой счет; этот джентльмен охотно помогает всем и всегда готов сделать доброе дело.

Он просил меня придти в тот же вечер после закрытия банка, чтобы познакомиться с его другом. Во время этого свидания я сразу вполне убедилась, что буду иметь дело с честным человеком. Его лицо, его разговор, и наконец общие хорошие о нем отзывы рассеяли все мои сомнения на его счет.

Придя к нему на другой день, я чувствовала себя гораздо свободнее и подробно изложила ему положение своих дел; я объяснила ему, что я вдова, приехала из Америки, что я одинока и не имею друзей, но имею небольшие деньги, очень небольшие, и прихожу в отчаяние от страха потерять их, я не знаю кому довериться и поручить заботы о моем крошечном капитале; я отправляюсь на север Англии, желая устроиться подешевле, не растрачивая своего капитала, который я бы охотно поместила в банк, но боюсь забрать с собой банковые билеты; оставить же их здесь я могла бы только тогда, если бы у меня был человек, который бы вел мои денежные дела, но такого у меня нет.

На это он сказал:

- Отчего вы не изберете себе такого управляющего, который бы сразу взял в свое ведение вас и ваши деньги, тогда вы избавили бы себя от всяких забот?

- Но быть может я избавила бы себя от своего капитала,- отвечала я;- нет, я боюсь рисковать.

Однако я помню, что при этом я подумала так: я бы желала, чтобы ты более откровенно поставил этот вопрос, и тогда мне пришлось бы серьезно подумать прежде, чем на твое предложение отвечать тебе нет!

Он долго говорил на эту тему и раз или два мне показалось, что он питает на счет меня серьезные намерения, но, к моему огорчению, я скоро узнала, что он женат и повидимому находится в таком же положении, как мой последний любовник, то есть, что его жена или лунатик, или что-нибудь в этом роде. Однако мы больше не касались этого вопроса. Он объявил мне, что теперь у него есть срочные дела и что, если я желаю придти к нему, когда он их кончит, тогда мы обдумаем, каким образом поместить безопасно мои деньги. Я сказала, что я приду, и просила сообщить мне, где он живет. Он написал свой адрес и, прочтя его, сказал:

- Вот вам, леди, мой адрес. Если вам угодно вы можете вполне положиться на меня.

- Да, сэр,- отвечала я,- я думаю, что могу вполне положиться на вас, так как вы говорите, что вы женаты, а я не ищу мужа. Кроме того я доверяю вам все мои деньги, а если я их потеряю, тогда мне уже нечего будет полагаться на кого-бы то ни было.

Затем он шутя наговорил много милых любезностей, которые мне очень пришлись бы по сердцу, если бы оне были серьезны; наконец, я ушла и была у него опять в семь часов вечера.

Теперь он сообщил мне несколько своих предположений относительно помещения моих денег в банк, с тем чтобы я могла получать на них проценты, но каждое из этих предложений было соединено с такими затруднениями, что не представлялось никакого выхода, и это вполне подтверждало его неподкупную честность. Я с полной искренностью объяснила ему, что совершенно спокойно поручаю ему заведывание моими небольшими делами, если только он пожелает быть управителем бедной вдовы, не имеющей возможности предложить ему вознаграждения.

Он улыбнулся, потом встал, почтительно поклонился и сказал, что он в восторге от моего прекрасного мнения о нем, но что он никак не может принять на себя от меня поручения, которое даст повод мне думать, что он действует из личных интересов, причем в случае моей смерти у него могут вознивнуть споры с моими душеприкащиками, чего он боится более всего.

Я отвечала ему, что у меня нет ни наследников, ни родных в Англии и после моей смерти единственным душеприкащиком и наследником может остаться только он, по крайней мере до тех пор, пока не изменится мое положение, о чем я вовсе не думаю; если же я умру такою же вдовой, как теперь, тогда все мое состояние перейдет к нему, чего он вполне заслуживает, благодаря своей честности, в которой я глубоко убеждена.

При этих словах он изменился в лице и спросил, что заставляет меня относиться к нему с таким доверием и расположением. Затем он восторженно объявил, что искренно полюбил меня и жалеет, что он женат; я, улыбнувшись, ответила, что так как он женат, то мое предложение не может внушить подозрения, будто я имею на него виды, и что его непозволительное сожаление является преступлением по отношению к его жене.

На это он возразил:- вы не правы, потому что я женат и не женат в одно и то же время, и мне нисколько не грешно желать, чтобы моя жена была повешена.

- Я не знаю условий вашей жизни, сэр,- сказала я,- но ужели можно назвать невинным желание смерти своей жене?

- Я говорю вам,- повторил он,- что она жена мне и не жена; но вы не знаете ни меня, ни ее.

Я переменила разговор и обратилась к своему делу, но увидала, что он мало интересуется им, а потому предоставила ему говорить; тогда он передал мне подробности своей жизни с женой, слишком длинные, чтобы повторять их здесь; достаточно будет сказать, что раньше, чем занять это место, он жил за границей, где его жена имела двух детей от одного армейского офицера; по приезде в Англию, он примирился с этим, прекрасно обходился с ней; тем не менее она убежала с одним приказчиком, захватив с собою все, что могла взять; "таким образом, добавил он, вы видите, миледи, что она действует так не ради нищеты, которая служит соблазном для всех людей, а просто потому, что она порочная женщина".

Я выразила ему свое сожаление и пожелала найти возможность расстаться с женой навсегда. Затем я хотела снова вернуться к моему делу, но он не слушал, и, смотря мне прямо в глаза, сказал:

- И так, миледи, вы вот пришли просить у меня совета по вашему делу, я готов так же верно служить вам, как если бы вы были моя сестра; но так как вы отнеслись ко мне с полным доверием и показали мне столько расположения, то нам приходится поменяться ролями: я хочу в свою очередь просить у вас совета; скажите, как должен поступить несчастный обманутый муж с своей женой, чтобы удовлетворить чувству справедливости?

- Увы, сэр, это слишком тонкое дело, чтобы я могла дать вам совет, но мне кажется, что раз она ушла от вас, вы стали совершенно свободны и вам нечего больше желать.

- Без сомнения, она ушла,- отвечал он,- но ведь это не значит, что мы расстались с ней навсегда.

- Это правда; она может наделать долгов; но ведь закон дает вам возможность гарантировать себя: вы можете публично отказаться от платежа по таким долгам.

- Нет, нет,- сказал он,- это не то; я гарантировал себя в этом отношении, но меня занимает совсем другой вопрос: я бы хотел освободиться от неё так, чтобы жениться снова.

- Ну, что же, сэр, тогда вам остается развестись если вы можете доказать все, что говорите, вы наверное получите развод и будете свободны.

- Это слишком долго и слишком дорого стоит,- сказал он.

- Но если вы встретите особу, которая вам понравится, то я думаю, ваша жена не станет оспаривать у вас той свободы, которою пользуется сама.

- Разумеется,- отвечал он,- но трудно согласить на такую вещь честную женщину, а что касается дам иного сорта, то я слишком иного страдал от этой, чтобы иметь дело с такими же другими.

При этом я подумала: "я от всей души поймала бы тебя на слове, если бы ты прямо поставил вопрос", ему же я ответила так:

- Хорошо, сэр,- в вашем деле легче дать совет, чем в моем.

- Говорите, говорите, умоляю вас.

- Ваше положение ясно, как день,- сказала я,- вы можете получить законный развод и тогда найдете довольно честных женщин, из которых каждой можете сделать предложение; ведь женщины не такая редкость, чтобы вы не могли найти того, чего ищете.

- Прекрасно,- сказал он,- тогда я серьезно приму ваш совет; но прежде я хочу поставить вам еще один важный вопрос.

- Какой вам будет угодно,- отвечала я,- кроме того, о котором идет речь.

- Нет,- сказал он,- именно этот, другие пока меня не интересуют.

- Вы можете спрашивать все, что вам угодно, но я уже дала свой ответ; с своей стороны я спрошу вас: неужели вы составили обо мне такое дурное мнение, что рассчитываете получить от меня утвердительный ответ на сделанное вами раньше предложение? Неужели порядочная женщина может думать, что вы говорите все это серьезно?

- Но,- сказал он,- я совсем не смеюсь над вами, я говорю серьезно, подумайте об этом.

- Однако, подумайте и вы,- сказала я, принимая несколько важный тон,- ведь я пришла к вам по поводу моих собственных дел, я пришла просить вас посоветовать мне, как поступить с моими деньгами, а вы...

- Я подумаю об этом,- сказал он,- в следующий раз, когда вы пожалуете.

- Но своим поведением вы положительно непозволяете мне снова придти к вам,- отвечала я.

- Почему это?- в изумлении спросил он.

- Но неужели вы думаете, что я соглашусь возвращаться к вашим вопросам?- спросила я его в свою очередь.

- Так или иначе, но вы должны дать мне слово, что придете; я же с своей стороны обещаю вам не заикаться о своих делах до тех пор, пока не получу развода; тем не менее я прошу вас изменить ваше настроение по крайней мере к тому времени, когда у меня все будет кончено; так как я решил, что или вы будете моей женой, или я не стану хлопотать о разводе; вот что дала мне ваша неожиданная дружба, хотя помимо этого у меня есть другия основания поступать именно так, а не иначе.

Ничто не могло быть для меня приятнее этих слов, однако, я очень вежливо сказала ему, что у него еще будет довольно времени подумать об этом, когда он станет свободным человеком. На этом мы и остановились; он обещал на следующий день заняться моими делами и просил меня придти к нему, на что я согласилась только после многих настоятельных его просьб; хотя, если бы он мог прочитать мои мысли, то ему не было бы надобности так долго на этом настаивать.

Действительно, на следующий вечер я пришла к нему, нарочно с горничной, и с удовольствием заметила, что он приготовил для меня ужин; у него была прекрасно обставленная квартира, и вообще, как видно, он жил очень хорошо, что, сказать правду, меня весьма обрадовало, так как я считала его уже своим.

После ужина он очень упрашивал меня выпить два или три стакана вина, и хотя я отказывалась, тем не менее выпила один или два; потом он сказал, что намерен сделать мне одно предложение, но сперва я должна обещать ему не оскорбиться, если не соглашусь на это предложение. Я отвечала, что я прошу лучше не говорить, чтобы не заставить меня потерять уважение, которое я теперь питаю к нему и благодаря которому решилась придти сюда. Затем я умоляла его позволить мне удалиться,- причем начала надевать перчатки и сделала вид, будто собираюсь идти, чего на самом деле не желала, точно так же, как он не желал меня отпустить.

Он просил меня не говорить о моем уходе, уверяя, что он очень далек от мысли предложить мне что либо неприличное, и если я так думаю, то он не скажет больше ни одного слова.

Было не в моих видах заставлять его молчать, и потому я сказала, что готова его выслушать. Тогда он сделал мне следующее формальное предложение: он просил меня выйти за него замуж, хотя еще и не получил развода с своей женой, и чтобы убедить меня в чистоте своих намерений, он дал слово не просить меня жить с ним, пока развод не совершится... С первых же его слов мое сердце отвечало ему "я согласна", но мне необходимо было еще полицемерить, и потому я с некоторым волнением отклонила его предложение и довела его своими доводами до полного убеждения, что его предложение не имеет смысла; тогда он перешел к другому и просил меня заключить с ним письменное условие, по которому я должна была обязаться выйти за него замуж, как только он получит развод, в противном случае, контракт остается недействительным.

Я отвечала, что хотя это предложение и более основательно, чем первое, но так как я не имею привычки отвечать сразу, то прошу его дать время подумать. С этим любовником я поступала так, как поступает рыболов с форелью; я видела, что он ловится на крючок, и забавлялась этим, откладывая свое решение; я говорила ему, что он еще мало меня знает, и просила собрать обо мне сведения; я позволила ему проводить себя до квартиры, но не предложила войти, находя это не приличным.

Словом, я избежала контракта, но объяснила ему, что я отправляюсь на север и оставляю ему свой адрес, по которому он будет писать мне о моих делах, что я передам ему почти все, что у меня есть и таким образом оставляю ему залог моего полного уважения и доверия к нему, и охотно даю обещание, что лишь только он исполнит формальности развода и напишет мне об этом, я тотчас приеду в Лондон, и тогда мы серьезно поговорим по этому поводу.

Я должна признаться, что я ехала с самыми блестящими надеждами, хотя меня и приглашали туда с самыми дурными целями, как потом оказалось. Наконец, мы отправились с моей подругой, как я называла ее, в Ланкашир; впродолжении всей дороги она не переставала ухаживать за мной, выказывая искреннюю и непритворную ко мне привязанность: она угощала меня всем, так что я платила только за экипаж; в Уорингтоне нас встретил её брат в дворянской карете; оттуда мы поехали в Ливерпуль, окруженные такою пышностью, лучше которой нельзя было желать.

Нас прекрасно приняли в доме одного ливерпульского купца, где мы пробыли три или четыре дня; я не называю его по причинам, которые узнаете после; затем моя подруга объявила мне, что мы поедем к её дяде, где нас примут по-царски; действительно скоро явился её дядя, в карете четверкой, которая и отвезла нас за сорок лье от Ливерпуля, но я не знаю, в какую сторону.

Даниель Дефо - Радости и горести знаменитой Молль Флендерс...02., читать текст

См. также Даниель Дефо (Daniel Defoe) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :