Чарльз Диккенс
«Посмертные записки Пиквикского Клуба. 13.»

"Посмертные записки Пиквикского Клуба. 13."

Глава LIV.

Мистер Соломон Пелль, при содействии почтенных представителей кучерского искусства, устраивает дела м-ра Уэллера старшаго.

- Самми!- сказал м-р Уэллер старший, приступив к своему сыну на другое утро после похорон,- я нашел его, Самми. Я так-таки и думал, что оно там.

- О чем думал, что оно где?- спросил Самуэль.

- Я говорю, Самми, о завещании твоей мачехи,- отвечал м-р Уэллер,- по силе которого мы должны распорядиться так, чтобы все, знаешь, для верности и приращения было припрятано в банк, как я тебе говорил.

- A разве она не сказала, где найти эту бумагу?- спросил Самуэль.

- И не заикнулась, друг мой, в том-то и штука!- отвечал м-р Уэллер.- Мы все толковали, знаешь, об этих домашних дрязгах, и я старался развеселить ее, как мог, так что мне не пришло и в голову расспросить ее насчет этого документа. Оно, и то сказать, едва-ли бы я стал делать эти расспросы, если бы даже вспомнил о них,- прибавил м-р Уэллер,- неловко, друг мой Самми, хлопотать о собственности человека, как скоро видишь, что ему надобно отправиться на тот свет. Если бы, примером сказать, какой-нибудь пассажир шарахнулся на мостовую с империала дилижанса: неужели y тебя достало бы совести запустить руку в его карман и расспрашивать в то же время, как он себя чувствует?

Озадачив своего сына этим аллегорическим вопросом, м-р Уэллер развязал бумажник и вынул оттуда грязный лист, исчерченный разнообразными каракулями в замечательном беспорядке.

- Вот он, Самми, этот документ, друг мой,- сказал м-р Уэллер,- я нашел его в маленькой черной чайнице на верхней полке, за стойкой, y буфета. Туда она, еще до замужества, обыкновенно прятала свои банковые билеты, Самми, и я подмечал несколько раз, как она вынимала их для надобностей по хозяйству. Бедняжка! Будь y неё все чайники наполнены одними только завещаниями, в доме не вышло бы никакого расстройства, потому что в последнее время она совсем перестала пить,

- О чем же говорится в этом документе?- спросил Самуэль.

- Да все о том же, о чем уж я толковал тебе, Самми. "Двести фунтов стерлингов, видишь ты, оставляю моему возлюбленному пасынку Самуэлю, a всю прочую собственность, движимую и недвижимую, любезному моему супругу, Тони Уэллеру, которого я назначаю своим единственным душеприказчиком.- Вот как!

- И больше ничего?

- Ничего больше. И так как все это дело касается только нас с тобой, друг мой, то эту грамотку, я полагаю, всего лучше зашвырнуть в огонь так, чтобы и след её простыл.

- Что ты делаешь?- закричал Самуэль, выхватив бумагу из рук отца, который, в простоте душевной, принялся разгребать уголья, чтобы торжественно предать всесожжению завещание своей супруги.- Хороший ты душеприказчик, нечего сказать!

- A что?

- Как что! Ты должен явиться с этой бумагой в суд, старичина, и выполнить все по порядку, что там потребуют от тебя.

- Неужто!

- Я тебе говорю,- отвечал Самуэль, тщательно свернув документ и положив его в карман.- Надевай сейчас же свое лучшее праздничное платье и марш за мной. Времени терять не должно.

- Очень хорошо, Самми, времени терять не станем: чем скорее, тем лучше. Только заметь, мой друг; один только Пелль в состоянии нам обделать эту механику - никто, кроме Пелля.

- Мы к нему и пойдем, старичина. Скоро-ли ты соберешься?

М-р Уэллер подошел к маленькому зеркалу, стоявшему на окне, подвязал галстук и затем принялся напяливать на свое тучное тело разнообразные статьи верхнего туалета.

- Погоди минуточку, друг мой Самми,- сказал он,- старцы не так легко надевают свои жилетки, как ваша братья, ветреная молодежь. Доживешь до моих лет, сам узнаешь.

- Нет, уж я лучше останусь вовсе без жилета, чем соглашусь напяливать его по твоему, старик.

- Ты так думаешь теперь, легкомысленная голова,- сказал м-р Уэллер с важностью маститого старца,- но, вот, если поживешь лет полсотни, да овдовеешь раза два, так авось запоешь другую песню. Дурь-то понемножку испарится из твоей головы, и ты на опыте узнаешь, что вдовство и премудрость идут рука об руку, Самми.

Выразив эту непреложную истину, бывшую плодом долговременных наблюдений, м-р Уэллер застегнул жилет от первой пуговицы до последней, надел свой парадный сюртук, почистил шляпу локтем и объявил, наконец, что он совсем готов.

- Только надобно тебе заметить, Самми,- сказал м-р Уэллер, когда они катились в кабриолете по лондонской дороге,- ум хорошо, два лучше, a четыре и того лучше. На всю эту собственность, пожалуй, чего доброго, могут разгореться ненасытные глаза этого доки; так поэтому не мешает нам взять с собой двух приятелей на всякий случай, тех самых, что тогда провожали тебя в тюрьму. При них я ничего не боюсь, потому что, видишь ты, они отлично знают толк в лошадях.

- Что-ж из этого?

- A вот что: кто хорошо судит о лошадях, тот умеет судить обо всем на свете, и такого человека сам чорт не проведет. Заметь это, сын мой Самуэль.

Такое мудрое умозаключение не допускало никаких противоречий, и Самуэль не возражал.

Пестролицый джентльмен и еще два жирные и толстые кучера, избранные, вероятно, за их необъятную премудрость, немедленно явились к услугам м-ра Уэллера в харчевню на Португальской улице, откуда, с общего согласия, отправлен был посол в Коммерческий Банкротский Суд с поручением отыскать юридического доку, м-ра Соломона Пелля.

М-р Соломон Пелль, в ожидании заседания, присутствовал в Коммерческом Суде и угощал себя пеклеванным хлебом с колбасою. Получив приглашение в трактир, он засунул колбасу в карман между разными оффициальными документами и, перебежав через улицу с быстротою стрелы, очутился в общей зале трактирного заведения перед почтенными лицами представителей кучерского искусства.

- Джентльмены!- сказал м-р Пелль, скидая шляпу.- Желаю всем вам здравия и благополучия на многия лета. Я не намерен льстить вам, господа; но вы должны знать, что ни для кого, кроме вас, я не вышел бы сегодня из Суда.

- Разве вы очень заняты?- спросил Самуэль.

- Занят! Скажите лучше - завален делами по шею, по горло, как обыкновенно говаривал мне незабвенный друг мой, покойный лорд-канцлер, господа, когда он, после выслушания прошений, выходил из палаты лордов. Бедный товарищ! Если бы вы знали, как изнуряли его все эти труды! Мне уж не раз приходило в голову, что эти прошения совсем доканают его.

Здесь м-р Пелль, взволнованный грустными воспоминаниями, печально покачал головой и приостановился. М-р Уэллер старший многозначительно подмигнул своему соседу и предложил вопрос относительно влияния, произведенного многотрудными занятиями на впечатлительную натуру благородного друга м-ра Пелля.

- Да, джентльмены, эти занятия совсем расстроили его здоровье, и уж он никогда не мот оправиться,- сказал м-р Пелль.- Сердце, бывало, надрывалось, когда видишься с ним после парламентских заседаний.- "Пелль, друг мой,- говаривал он мне по временам,- скажите, пожалуйста, какой дьявол помогает вам управляться с этой головоломной работой? Право, я не постигаю этого".- Признаться, друг мой,- обыкновенно отвечал я,- уж я и сам этого не понимаю.- "Пелль", бывало, прибавлял он со вздохом, и при этом глаза его обращались на меня с некоторою завистью... то есть с дружескою завистью, вы понимаете, господа, и я, разумеется, ничего обидного не находил для себя в этом чувстве,- "Пелль, вы, право, можно сказать, восьмое чудо в свете".- Ох да! Это был прекраснейший человек, джентльмены, и вы бы полюбили его от всего сердца, если бы знали.- Стакан пуншу, моя милая.

Сделав это обращение к трактирной служанке, м-р Пелль вздохнул, посмотрел на свои сапоги, на потолок, и затем, когда принесли пунш, выпил его одним залпом.

- И то сказать, джентльмены,- продолжал м-р Пелль, придвинув своя стул к столу,- должностной человек не имеет права распространяться о собственных своих чувствах, как скоро требуют его помощи в какой-нибудь житейской нужде. Кстати, м-р Уэллер, сегодня я имел честь прочесть горестное известие о смерти вашей супруги. Какой ужасный случай! Умереть в пятьдесят два года!

М-р Уэллер подтвердил, что это был действительно ужасный случай.

- Говорят, она была превосходнейшая женщина, м-р Уэллер,- сказал Пелль тоном соболезнования.- Светская дама, сэр.

- Да, вы не ошибаетесь, сэр,- отвечал м-р Уэллер старший, не любивший входить в подробности этого предмета.- Она была превосходная женщина, когда я познакомился с нею в первый раз. Тогда она была вдова, сэр.

- Ах, как это интересно!- сказал Пелль, озираясь кругом с грустной улыбкой.- И м-с Пелль тоже была вдова.

- Необыкновенный случай!- заметил пестролицый джентльмен.

- Странное стечение обстоятельств!- подтвердил м-р Пелль.

- Тут ничего нет странного,- брюзгливо заметил м-р Уэллер старший,- вдова, дело известное, скорей выйдет замуж, чем старая девка.

- И то дело,- подтвердил Пелль,- ваша правда, м-р Уэллер. М-с Пелль была светская дама в полном смысле, с большими достоинствами, с огромным талантом: её обращению и манерам удивлялся, можно сказать, весь наш квартал. Посмотрели бы вы, как она танцовала - ох, как танцовала! Было что-то, знаете, такое тонкое, осанистое, субтильное во всех её движениях, и в то же время все это так просто, натурально, особенно в кадрили. Кстати, м-р Самуэль, высока ростом была ваша мачеха?

- Не совсем,- отвечал Самуэль.

- М-с Пелль, господа, была дама высокая, стройная, блистательная, с благородной осанкой и величественным носом, созданным как будто для того, чтоб повелевать, джентльмены. Удивительно! Она меня очень любила... да, очень, и родня y ней знаменитая: брат её матери, джентльмены, содержатель магазина гербовой бумаги, обанкрутился на огромную сумму.

- Все это очень недурно,- сказал м-р Уэллер, начинавший чувствовать некоторое беспокойство в продолжение этой беседы,- только надобно нам обратиться к делу, за которым мы призвали вас, господин юрист.

Эти слова оказались истинною музыкою для ушей м-ра Пелля. Уже начинал он думать с великим огорчением, что почтенные представители кучерского сословия пригласили его единственно затем, чтоб откушать с ними чашку чаю или выпить стакан грога; но теперь, к великому наслаждению, все эти сомнения рассеялись в одну минуту. Глаза юриста заблистали искрометным блеском; он облокотился на стол и сказал:

- За каким же делом я призван, джентльмены? Не желает-ли кто-нибудь из вас объявить себя банкротом или засесть в тюрьму из дружеских рассчетов?

- Нет, сэр, история тут будет немножко почище тюремного ареста,- сказал м-р Уэллер старший.- Самуэль, подай документ.

И завещание, по всей форме, перешло в руки делового человека.

- Обделайте нам эту механику, и мы вам будем очень благодарны,- сказал м-р Уэллер.

- Извольте, извольте, это нам ни почем,- отвечал стряпчий,- только я должен предупредить, что за хлопоты...

- Останетесь довольны, я вам говорю,- перебил пестролицый джентльмен.

- Так-то оно так, только не угодно-ли пять фунтиков заплатить вперед, м-р Уэллер? - сказал м-р Пелль с улыбающимся лицом.

После предварительных переговоров со своими товарищами, м-р Уэллер принужден был тотчас же выдать эту сумму в виде задатка своему адвокату. Затем последовала юридическая консультация, не имевшая, впрочем, определенного предмета. М-р Пелль намекнул, к общему удовольствию почтенного комитета, что, не будь это дело вверено в его собственные руки, все пошло бы навыворот вследствие причин, объясненных не совсем удовлетворительно, но признанных весьма достаточными как душеприказчиком, так и всеми его посредниками. Затем, после сытного завтрака, вся компания, в сопровождении юриста, отправилась для предъявления духовной в Докторскую Общину, где свидетельствовались завещания.

На другой день, тем же порядком, опять совершено путешествие в ту же Докторскую Общину, но необходимые в этом случае свидетельские показания были заторможены одним пьяным конюхом, который, к великому ужасу прокурора и проктора, вместо слов присяги, изрыгал безобразные ругательства. На следующей неделе пришлось сделать еще несколько визитов в Докторскую Общину и в канцелярию, специально занятию рассмотрением прав по наследству. Покончив здесь дела, достопочтенная компания посетила контору совершения контрактов. На перепутьи джентльмены заходили отдыхать в трактиры, где насыщали себя приличными завтраками, обедами и услаждали свой отдых обильными возлияниями благородных напитков.

Наконец, все эти важные дела были окончены, и назначен день для продажи полученного м-ром Уэллером наследства и получения рент из Банка, что предназначалось совершить с помощью маклера Вилькинса Флэшера, эсквайра, живущего в окрестностях Банка и рекомендованного компании самим м-ром Соломоном Пеллем.

Этот день был праздничным днем для м-ра Уэллера и его друзей, и они, в виду предстоящего торжества, разрядились на славу. Сапоги м-ра Уэллера блестели, костюм на нем был с иголочки и сидел весьма комфортабельно. Пестролицый джентльмен воткнул себе в петличку огромнейший цветок георгины; платья остальных двух друзей также были украшены букетами из листьев лавра и других дерев. Все трое надели свои праздничные платья, лучше сказать, каждый из них нарядился, по крайней мере, в два кафтана, что, по мнению кучеров общественных экипажей, составляет высшее проявление изящества и вкуса.

М-р Пелль ожидал их в месте их обыкновенных собраний. Он также имел с собой пару перчаток и надел чистую рубашку, которая, к несчастию, от слишком частого мытья, была прорвана в двух-трех местах.

- Теперь без четверти два,- сказал м-р Пелль, смотря на часы в буфете.- Я полагаю, нам лучше отправиться к м-ру Флэшеру в четверть третьяго.

- Как думаете, джентльмены, не выпить-ли по доброй кружке пива?- внушительно сказал пестролицый джентльмен.

- Не дурно бы проглотить кусок холодной говядины,- проговорил второй кучер.

- Слушайте! Слушайте!- вскричал Пелль.

- Не худо бы и устриц,- добавил третий кучер хриплым голосом. Этот почтенный джентльмен с давних пор страдал хрипотой.

- Надобно достойно отпраздновать получение наследства,- закончил искусный делец.- Не так ли? Ха, ха, хи, хи!

- За мной дело не станет, джентльмены,- отвечал м-р Уэллер старший,- Самми, позвони!

Самуэль повиновался, и, немного погодя, стол перед джентльменами был уставлен портером, холодной говядиной и устрицами. Каждый из джентльменов немедленно принялся за еду и питье, и все одинаково отличались на этом поприще; впрочем, джентльмен с хриплым голосом превзошел всех: он так исправно помачивал устрицы уксусом, что один истребил его целую пинту (почти полбутылки).

Когда устричные скорлупы были убраны со стола, джентльмены занялись приготовлением напитка из джина и воды.

- М-р Пелль,- сказал м-р Уэллер, приподнимая свой стакан с грогом.- Вы мастерски сварганили мое дело, вам я обязан, что оно не застряло на дороге...

- Слушайте! Слушайте!- прокричал Самуэль.

- Да, вы ловко смастерили его, и, в благодарность за ваши хлопоты, я предлагаю выпить за ваше здоровье.

- Стойте! Стойте на минутку!- закричал пестролицый джентльмен с изумительной энергией.- Глядите на меня, джентльмены.

И, говоря это, пестролицый джентльмен поднялся на своем месте. Все прочие последовали его примеру. Сперва он внимательно посмотрел на каждого из своих товарищей, потом медленно поднял свою руку, и каждый джентльмен также медленно поднес свой стакан к губам. Через минуту корифей опустил руку, то же сделали прочие и поставили на стол совершенно пустые стаканы. Невозможно описать потрясающий эффект этой церемонии. В одно и то же время простая, поражающая и полная достоинства, она заключала в себе все элементы величия.

Растроганный м-р Пелль благодарил своих друзей следующею превосходной речью:

- Общия хлопоты наши окончены, милостивые государи, и я очень рад, что могу изъявить вам торжественную благодарность за лестную доверенность, которою вы почтили меня в этом деле. Скажу без гордости и лести, что я здесь, как и во всех случаях, действую по утонченным правилам юридического искусства. Если бы вы обратились к какому-нибудь низшему сочлену из моей профессии, я убежден искренно и глубоко, что вам никогда бы не выкарабкаться из трущобы крючкотворных кляуз и сплетней. Это самое мог бы, конечно, подтвердить вам благородный друг мой, лорд-канцлер, если бы только был он жив. Прошу покорнейше не забывать меня и вперед, милостивые государи. Я обыкновенно присутствую в Коммерческом Суде с утра до вечера или забегаю по временам в этот самый трактир. Вот мой адрес. Юридическое мое ходатайство всегда обойдется очень дешево, и никто, конечно, не будет столько заботиться о своем клиенте, как я, милостивые государи, что вы знаете теперь по собственному опыту. Можете смело рекомендовать меня всем вашим приятелям, и они в свою очередь будут вам очень благодарны, как скоро узнают меня покороче. Этот кубок, милостивые государи, имею честь пить за ваше общее здоровье.

Выразив таким образом свои чувства, м-р Соломон Пелль вручил визитные карточки друзьям м-ра Уэллера и, посмотрев на часы, заявил опасение, что как бы не опоздать. Поняв намек, м-р Уэллер заплатил за съеденное и выпитое, и потом все шестеро отправились в Сити.

Маклерская контора Вилькинса Флэшера, эсквайра, находилась в первом этаже во дворе, сзади английского банка; клерк м-ра Флэшера, эсквайра, ушел обедать, и сам м-р Флэшер закричал: "войдите!", когда Пелль и его спутники постучались y двери конторы.

- Здравствуйте, сэр,- сказал м-р Пелль, почтительно кланяясь.- Нам нужно бы получить завещанные деньги из Банка.

- Милости прошу, входите,- отвечал Флэшер.- Садитесь пожалуйста, я попрошу вас подождать минут десять.

- Нам не к спеху,- ответил Пелль.- Вот вам стул, м-р Уэллер.

М-р Уэллер взял стул, Самуэль уселся на каком-то ящике, прочие друзья на чем попало, и стали рассматривать календарь и еще какия-то две бумаги, прибитые на стене, с таким вниманием, как будто это были картины великих мастеров.

- Ну-с, так держимте пари на полдюжины бордосского вина,- сказал м-р Флэшер, эсквайр, возобновляя разговор, прерванный приходом м-ра Пелля и его товарищей.

Собеседником м-ра Флэшера был весьма элегантный молодой человек, как видно, очень занятый своей наружностью. В ту минуту, как входила в контору компания м-ра Уэллера, элегантный джентльмен предавался невинному занятию: ловле и истреблению мух. На обоих джентльменах были очень открытые жилеты, очень тесные сапоги, очень большие кольца, очень маленькие часики, несоразмерно толстые часовые цепи, чрезвычайно симметричные панталоны и сильно надушенные платки.

- Я не хочу держать на полдюжины. На дюжину, пожалуй,- отвечал элегантный джентльмен.

- Идет, Симмери, идет!

- Самого лучшего качества.

- Натурально,- ответил Вилькинс Флэшер, эсквайр, и записал пари в своей записной книжке карандашом, вправленным в золотой рейсфедер. М-р Симмери сделал то же самое.

- Сегодня я прочел объявление,- сказал м-р Симмери,- дом Бэфера назначен в продажу с аукциона. Бедняга! Мне жаль его.

- Держу пари десять гиней против пяти, что он перережет себе горло.

- Принимаю.

- Постойте! Я подумаю,- сказал м-р Флэшер с серьезной миной.- Он, может быть, повесится.

- Отлично!- отвечал м-р Симмери, вынимая свой золотой рейсфедер.- Согласен и на это. Скажем просто, что он лишится жизни.

- Лишится жизни самоубийством.

- Превосходно, Флэшер, десять гиней против пяти; Бэфер лишится жизни самоубийством. На сколько времени идет пари.

- На две недели.

- О, нет!- возразил м-р Симмери, приостанавливаясь на минуту, чтобы убить муху.- Лучше на неделю.

- На десять дней.

- Пусть будет по вашему: идет, десять дней.

Тем же порядком, как и прежнее пари, в записные книжки обоих джентльменов была внесена памятная запись, что Бэфер лишится жизни самоубийством не позже, как через десять дней. Если это совершится, Вилькинс Флэшер, эсквайр, получит пять гиней от Франка Симмери, эсквайра, в противном случае Франк Симмери, эсквайр, получит десять, гиней от Вилькинса Флэшера, эсквайра.

- Мне очень жаль, что он провалился,- сказал Вилькинс Флэшер, эсквайр.- Какие великолепные обеды он задавал нам.

- Какой прекрасный портвейн мы всегда распивали y него. Я пошлю завтра своего метр-д'отеля на аукцион, чтобы он закупил там все вино, которое получше.

- Я тоже пошлю. Пари на пять гиней, что мой посланный отобьет вино y вашего.

- Держу.

Затем м-р Симмери, убив еще несколько мух, простился с м-ром Флэшером и отправился разгильдяйничать на Биржу.

Тогда Вилькинс Флэшер, эсквайр, подошел к м-ру Пеллю и, отобрав нужные сведения, пригласил всю компанию отправиться вместе с ним в Банк. По дороге м-р Уэллер и его друзья смотрели с удивлением на все, что встречали на своем пути. Самуэль же на все эти чудеса взирал с полнейшим хладнокровием, как будто они были давно ему знакомы.

Перейдя двор Банка и несколько комнат, наши путники пришли в отделение, где должно было окончательно завершиться дело м-ров Уэллера старшего и младшаго. Пелль и Флэшер занялись беседой с чиновниками Банка, a остальная компания расположилась на ближайшем диване.

- Как называется это место?- прошептал пестролицый джентльмен на ухо м-ра Уэллера старшаго.

- Отделение фондов,- отвечал спрошенный.

- A кто такие эти джентльмены, что сидят за конторками?- спросил кучер, обладавший хриплым голосом.

- A чорт их разберет, что это за птицы,- ответил м-р Уэллер.- Самми, сын мой любезный, кто эти джентльмены?

- Клерки,- отвечал Самуэль.

- A зачем все они едят сандвичи?

- Потому, я полагаю, что это их обязанность. Это часть системы. Они только и делают целый день, что едят.

М-р Уэллер старший и его друзья не имели достаточно времени, чтобы размыслить о такой странной особенности английской финансовой системы, потому что м-р Пелль и м-р Флэшер возвратились и пригласили их следовать за собой к конторке, над которой была выставлена громадная литера W, написанная белой краской на черном фоне.

- На кой прах намалевано здесь это чудище?- спросил м-р Уэллер своего адвоката, указывая ему на громадную вывеску.

- Это заглавная буква фамилии вашей покойной супруги,- отвечал делец.

- Это, верно, какая-нибудь плутня,- сказал м-р Уэллер своим друзьям.- Наша фамилия начинается с V, a не с W (Фамилия почтенного джентльмена по-английски пишется Weller, но он привык подписывать Veller и, конечно, отдает предпочтение своему правописанию.). Нет, брат, шалишь, я не позволю надуть себя.

Друзья согласились с правильностью умозаключения м-ра Уэллера, и, по всей вероятности, дело приняло бы плачевный исход, по крайней мере в том отношении, что пришлось бы для разъяснения щекотливого обстоятельства потерять еще день, если бы Самуэль не разъяснил его способом, по виду не совсем почтительным, но зато решительным. Схватив своего отца за шиворот, он его притащил к самой конторке и держал до тех пор, пока почтенный джентльмен не подписал своего имени, на что потребовалось не мало времени, ибо м-р Уэллер выводил на бумаге свою фамилию печатными литерами. Эта операция была настолько продолжительна, что клерк успел очистить и съесть три яблока.

Так как м-р Уэллер настаивал на немедленной продаже полученных билетов, вся компания отправилась на Биржу.

Вилькинс Флэшер, эсквайр, получив свое вознаграждение, пошел в свою контору, насвистывая какую-то арию.

М-р Уэллер старший получил билетами английского Банка пятьсот тридцать фунтов стерлингов; Самуэль двести.

М-р Уэллер первоначально хотел превратить свои билеты в соверены, но когда друзья заметили, что для хранения их придется купить новый мешок, почтенный джентльмен согласился разменять их на пятифунтовые билеты.

- Мой сын и я,- сказал он, выходя от банкира,- сегодня же должны обделать не терпящее отлагательства дельце, зайдемте-ка куда-нибудь по близости и покончим поскорее наши счеты.

В соседстве оказалась очень удобная и спокойная комната, где и расположились друзья и стали приводить в ясность все обязательства. На Самуэля возложили обязанность определить вознаграждение м-ру Пеллю. Затем друзья м-ра Уэллера старшего подвергли выведенный счет строгому обсуждению и хотели было вычеркнуть некоторые статьи, но м-р Пелль красноречиво, жалобным тоном, стал доказывать им, что они слишком строги к нему, и так смягчил их сердца, что они беспрекословно утвердили все и еще накинули малую толику. В окончательном итоге на долю м-ра Пелля пришлась весьма почтенная сумма, которой он в течение шести месяцев мог оплатить свою квартиру, стол и прачку.

Трое кучеров, хватив по стаканчику, поспешили домой, так как сегодня же вечером они должны были возседать на козлах своих дилижансов. М-р Пелль, видя, что не предвидится новой попойки, распрощался самым дружеским образом с обоими Уэллерами, и они остались теперь одни.

- Мой любезный сын,- сказал м-р Уэллер, засовывая бумажник в свой боковой карман.- От продажи дома и прочаго имущества твоей покойной мачехи, и с приложением денег, взятых из банка, y меня капиталу тысяча сто восемьдесят фунтов. Ну, Самми, поворачивай теперь оглобли в гостиницу "Коршуна и Джорджа".

Глава LV

Мистер Пикквик и господа Уэллеры, отец и сын, бес23;дуют о важных делах.- Неожиданное прибытие джентльмена во фраке табачного цвета.

М-р Пикквик сидел один в своей гостиной и размышлял между прочим о средствах устроить судьбу юной четы, легкомысленно вступившей в тайный брак, как вдруг в комнату впорхнула мисс Мери и, подойдя к столу, сказала скороговоркой:

- Самуэль внизу, сэр, и спрашивает, может-ли его отец видеть вас?

- Конечно, может,- отвечал м-р Пикквик.

- Благодарю вас, сэр,- сказала Мери, готовясь опять выпорхнуть из дверей.

- Самуэль, кажется, давно здесь не был?- спросил м-р Пикквик.

- Да; но уж теперь он никуда не пойдет больше: он сам это сказал мне.

Это известие сообщено было с особенною горячностью, в которой, при настоящих обстоятельствах, вовсе не было нужды. М-р Пикквик улыбнулся. Молодая девушка опустила головку и посмотрела на конец своего маленького передника с усиленным вниманием.

- Пусть они войдут,- сказал м-р Пикквик.

Мери поклонилась и исчезла.

М-р Пикквик прошелся по комнате два или три раза, потирая подбородок левою рукою Какая-то внезапная мысль промелькнула в его голове.

- Ну, да, это самый лучший способ наградить его за верную службу,- сказал, наконец, м-р Пикквик довольно печальным тоном.- Да будет воля Божия. Верно, уж так заведено, что все, рано или поздно, оставляют одинокого холостяка, вступая в новые отношения и связи. Я не имею никакого права надеяться и рассчитывать, что судьба тут сделает исключение в мою пользу. Нет, нет,- прибавил м-р Пикквик, стараясь по возможности казаться веселым:- было бы низко с моей стороны и думать об этом. В сторону личные интересы: я должен с радостью воспользоваться этим случаем устроить его счастье.

Углубленный в эти размышления, м-р Пикквик не слыхал, как два или три раза постучались в его дверь. Наконец, он сел на стул, сообщил своему лицу веселое выражение и сказал:

- Войдите!

Вошли м-р Самуэль Уэллер и его отец.

- Очень рад видеть вас, Самуэль,- сказал м-р Пикквикь.- Как ваше здоровье, м-р Уэллер?

- Ничего, сэр, благодарим вас,- отвечал вдовец.- A вы, сэр, как поживаете?

- Я здоров, благодарю вас,- отвечал м-р Пикквик.

- Мне бы хотелось поговорить с вами, сэр, об одном дельце,- начал м-р Уэллер: - не можете ли, сэр, уделить мне минут пяток?

- С большим удовольствием. Самуэль, подайте стул вашему отцу.

М-р Уэллер сел y дверей на кончик стула и положил шляпу на пол. Последовало продолжительное молчание.

- Погода удивительно жаркая сегодня,- сказал, наконец, вдовец, почесывая затылок.

- Ваша правда, м-р Уэллер,- отвечал м-р Пикквик.- Дни стоят очень хорошие для этого времени года.

- Да уж такие хорошие, сэр, каких лучше требовать нельзя. Отменные дни.

Здесь старый джентльмен кашлянул, крякнул и замолчал. Затем он принялся качать головой, мигать, моргать и выделывать грозные жесты на своего сына; но Самуэль, повидимому, ничего не замечал.

Видя такое замешательство со стороны старого джентльмена, м-р Пикквик начал разрезывать листы новой книги, лежавшей перед ним, и терпеливо выжидать, пока м-р Уэллер соберется с духом для объяснения цели своего визита.

- Таких сорванцов, как ты, Самуэль, признаюсь, никогда я не видывал,- сказал м-р Уэллер, бросив гневный взор на своего сына.

- Что он вам сделал, м-р Уэллер?- спросил м-р Пикквик.

- Да посудите сами, сэр, на что это похоже. Он знает очень хорошо, что я этак, в затруднительных случаях, бываю немножко застенчив на старости лет - и что-ж? Он стоит себе, выпуча глаза, и не думает выручать своего отца, a время-то все идет да идет. Ведь мы, сэр, не комедию играем, и, дело известное, y нас всякая минута дорога. Нет, ты недобрый сын, Самуэль,- заключил м-р Уэллер, отирая пот с своего лба,- недобрый сын.

- Ведь ты сказал, что сам будешь объясняться?- возразил Самуэль.- Почему мне было знать, что ты станешь втупик при самом начале?

- Как почему? Ты видишь, что я сижу в овраге, так и вытащи меня: это твоя обязанность, Самми. Какой ты будешь сын, если откажешься навести на прямую дорогу своего отца.

- Дело вот в чем, сэр,- сказал Самуэль: - старик мой вынул из банка свои деньги.

- Очень хорошо, Самми, очень хорошо,- подхватил м-р Уэллер, кивая головой с самодовольным видом.- Забудь все, друг мой Самми, все, что я тебе сказал. Очень хорошо. Так и следует начинать: без обиняков, прямо к делу. Отлично, хорошо, Самми.

И, проникнутый чувством истинного наслаждения, старик неутомимо качал головою, изъявляя готовность выслушивать дальнейшие показания сына.

- Вы можете говорить, Самуэль,- сказал м-р Пикквик, увидевший теперь, что эта аудиенция, по всей вероятности, окончится не очень скоро.

Самуэль поклонился и сел. Старик устремил на него нетерпеливые взоры.

- Отец мой, сэр, получил в наследство чистыми деньгами пятьсот тридцать фунтов.

- Именно так: пятьсот тридцать фунтов чистоганом. Отваливай дальше, Самми!

- После продажи дома, мебели и всех вещей, принадлежавших к хозяйству его жены, он выручил еще значительную сумму, так что теперь весь капитал его простирается до тысячи ста восьмидесяти фунтов.

- Право?- сказал м-р Пикквик.- Очень рад слышать это. Поздравляю вас, м-р Уэллер.

- Погодите минуточку, сэр,- сказал м-р Уэллерь, делая нетерпеливый жест.- Катай, Самми.

- Вот этот капитал, сэр, ему бы хотелось пристроить куда-нибудь в безопасное место, и я в свою очередь советую ему не оставлять этих денег y себя, потому что, в противном случае, он станет барышничать, кутить, давать взаймы, и все рассорит в самое короткое время, и сам превратится потом в египетскую мумию. Уж я его знаю, сэр.

- Очень хорошо, Самми,- заметил м-р Уэллер одобрительным тоном, как будто сын его читал ему великолепный панегирик.- Очень хорошо.

- По этой-то причине, сэр, он, по моему совету, пришел к вам сегодня за тем, чтобы...

- Я пришел к вам, сэр, сказать, что эти деньги совсем не нужны мне,- подхватил м-р Уэллер нетерпеливым тоном.- Я буду переезжать с одной станции на другую, и мне бы пришлось засунуть их в какой-нибудь ящик или держать под козлами, a это, согласитесь сами, плохая штука. Я буду вам премного обязан, сэр, если вы прибережете этот капитал. Оно может быть и кстати, сэр,- продолжал м-р Уэллер шопотом, наклонившись к уху м-ра Пикквика: - вы поиздержались в последнее время на эти судебные кляузы, так оно и пригодится. Я скажу только одно: располагайте этими деньжонками, как вам угодно, до тех пор, пока я не потребую их обратно.

С этими словами м-р Уэллер бросил свой засаленный бумажник на стол, схватил шляпу и выбежал из комнаты с замечательною скоростью, какой никак нельзя было ожидать от престарелаго и тучного джентльмена.

- Остановите его, Самуэль!- вскричал м-р Пикквик.- Догоните, приведите его назад. Эй, м-р Уэллер! Воротитесь!

Исполняя приказание господина, Самуэль схватил отца своего за руку, когда тот спускался с лестницы, и насильно притащил его назад.

- Добрый мой друг,- сказал м-р Пикквик, подавая руку старому джентльмену,- ваша честная доверенность изумляет меня в высшей степени.

Старик нахмурился и запыхтел.

- Уверяю вас, добрый друг мой,- продолжал м-р Пикквик,- что я не имею ни малейшей нужды в деньгах. У меня их больше чем сколько может израсходовать на свои потребности человек в мои лета.

- Ох, сэр, не сделав прежде опыта, никто не может сказать заранее, сколько он может израсходовать,- заметил м-р Уэллер.

- Очень может быть; но я не намерен делать таких опытов и, стало быть, могу заранее сказать, что не буду нуждаться в деньгах. Прошу вас взять их назад, м-р Уэллер.

- Извольте, сэр, извольте; только уж ты замет, Самуэль, что отец твой, с этой собственностью, решится на отчаянный поступок,- помяни мое слово.

- На какой, например?

М-р Уэллер подумал с минуту и, потом, застегивая сюртук, с великою решимостью сказал:

- Буду содержать заставу.

- Что?- спросил Самуэль.

- Шоссейную заставу, сын мой, и уж ты прощайся заранее с своим отцом. Я проведу остаток дней своих на шоссейной заставе - вот что! Поминай меня, как звали.

Не было никакого сомнения, что упрямый старик, глубоко огорченный отказом м-ра Пикквика, в состоянии привести в исполнение эту страшную угрозу. Подумав несколько минут, великодушный джентльмен удержал его и сказал:

- Очень хорошо, м-р Уэллер, я беру к себе ваши деньги. Может быть, мне удастся сделать из них лучшее употребление, нежели какое вы сами можете придумать.

- Уж, разумеется, вам удастся, сэр, я в этом уверен,- отвечал старик с просиявшим лицом.

- Перестанем же толковать об этом,- сказал м-р Пикквик, запирая бумажник в своей конторке: - я вам очень обязан, добрый друг мой. Присядьте, м-р Уэллер. Мне надобно с вами посоветоваться об одном деле.

Внутренний смех, произведенный торжественным успехом этого визита, смех, скорчивший не только лицо м-ра Уэллера, но его руки, плеча и все туловище, внезапно уступил место глубокомысленной и сановитой важности, когда он услышал следующия слова:

- Оставьте нас минут на пять, Самуэль.

Самуэль немедленно вышел из гостиной. М-р Уэллер широко открыл глаза и едва не остолбенел, когда м-р Пикквик обратился к нему с такою речью:

- Вы, кажется, не слишком расположены в пользу супружеской жизни: не правда ли, м-р Уэллер?

Старик покачал головой. У него отнялся язык при мысли, что какая-нибудь хитрая вдова одержала победу над сердцем м-ра Пикквика.

- Вы не заметили здесь внизу молодой девушки, когда пришли ко мне со своим сыном?

- Заметил, сэр. Вы говорите про ту молодую девушку, что докладывала о нас?

- Да. Что-ж вы о ней думаете? Скажите откровенно, м-р Уэллер, что вы о ней думаете?

- Она бела, сэр, стройна и румяна, если не ошибаюсь.

- Так точно, вы не ошиблись, м-р Уэллер. Как вам нравятся её манеры?

- Ничего, сэр, манеры сообразные.

Точный смысл, соединенный с этим последним словом, оставался несколько загадочным; но, судя по тону, с каким оно было произнесено, можно было догадаться, что старик и в этом отношении составил благоприятное мнение о молодой девице. М-р Пикквик безостановочно продолжал свои расспросы.

- Я принимаю большое участие в этой девице,- сказал он.

М-р Уэллер кашлянул.

- Мне хочется устроить её счастье,- продолжал м-р Пикквик,- то есть я желаю, чтобы она была пристроена приличным образом в своей жизни. Вы понимаете?

- Как не понимать!- отвечал м-р Уэллер, для которого до сих пор слова м-ра Пикквика оставались сфинксовой загадкой.

- Эта молодая особа очень расположена к вашему сыну.

- К Самуэлю?

- Да.

- Это очень естественно,- сказал м-р Уэллер после некоторого размышления; - естественно, но возмутительно и опасно для отцовских ушей. Самуэль должен держать ухо востро.

- Что вы под этим разумеете?

- Он должен быть осторожен, сэр, и ничего не говорить с нею. Девчонки эти, скажу я вам, народ очень хитрый. Стоит только развесить уши, и оне как раз заманят вас в свои сети. В молодых летах я испытал это сам на себе, когда женился первый раз. Да, сэр, Самуэль должен держать ухо востро.

- Вы так думаете, м-р Уэллер?

- Да, я именно так рассуждаю.

- Ну, после этого, мне довольно трудно приступить к тому, что я намерен был сказать вам, м-р Уэллер; однакож, вы все-таки должны выслушать меня до конца. Сын ваш Самуэль так же расположен к этой молодой девице, как она к нему.

- Неужто?

- Я вам говорю.

- Вот уж этого никак не ожидал; это все равно, что съездить обухом по виску бедного престарелаго отца.

- Я давно следил за их отношениями,- продолжал м-р Пикквик, не обращая особенного внимания на последнее замечание м-ра Уэллера,- и теперь убежден вполне, что они любят друг друга. Предположите теперь, что я, принимая живейшее участие в их судьбе, намерен соединить их неразрывными узами брака и, по мере возможности, обезпечить их: что вы на это скажете, м-р Уэллер?

Сначала м-р Уэллер выслушал с решительным отвращением это предложение; но по мере того, как м-р Пикквик распространялся в доказательствах, опираясь преимущественно на тот факт, что Мери не была вдовою, физиономия старика смягчалась мало-по-малу, и он выслушал дальнейшие речи уже без всяких гримас. Наружность молодой девицы, если сказать правду, произвела довольно сильное впечатление на его старческое сердце, и он успел весьма замысловато подмигнуть ей два или три раза, когда всходил на лестницу для этого свидания. Наконец м-р Уэллер объявил решительно, что он заранее, с великою благодарностью, соглашается на все распоряжения м-ра Пикквика и готов женить своего сына хоть сию же минуту. М-р Пикквик с радостью поймал его на этом слове и немедленно позвал Самуэля.

- Самуэль,- сказал м-р Пикквик,- мы рассуждали о вас.

- О тебе, Самуэль,- подхватил м-р Уэллер покровительственным тоном.

- Уже давно я заметил, Самуэль, что вы питаете более чем дружеские чувства к горничной м-с Винкель. Так или нет?

- Слышишь ты это, Самуэль?- сказал м-р Уэллер тем же диктаторским тоном.

- Надеюсь, сэр,- отвечал Самуэль, обращаясь к своему господину,- надеюсь, вы ничего не находите предосудительного в поступке молодого человека, если он обращает внимание на молодую хорошенькую девушку, очень скромную и примерно честного поведения.

- Конечно, ничего,- сказал м-р Пикквик ...

- Разумеется, ничего,- добавил м-р Уэллер снисходительным тоном.

- Совсем напротив: такое поведение молодого человека я считаю совершенно естественным,- продолжал м-р Пикквик,- и хотел бы всей душою помочь вам, Самуэль, сколько это может от меня зависеть. С этой целью y меня было совещание с вашим отцом, и так как он совершенно согласен с моим мнением ...

- Мы приняли в рассчет, что эта девушка не вдова,- дополнил в пояснение м-р Уэллер.

- Да, мы приняли в рассчет, что эта девушка не вдова,- подтвердил улыбаясь м-р Пикквик.- Вас может в этом случае стеснить одно только то обстоятельство, что вы находитесь y меня в услужении, Самуэль; но я охотно готов отпустить вас мой друг, a чтобы выразить вам мою благодарность за вашу изумительную преданность ко мне и другия ваши прекрасные качества, мне приятно будет содействовать вашей женитьбе на этой молодой девице и доставить вам обоим средства к безбедному существованию с вашей будущей семьей. Да, Самуэль, я с радостью готов устроить вашу судьбу,- заключил м-р Пикквик голосом, немного дрожащим от внутреннего волнения.

Последовало на короткое время глубочайшее молчание. Наконец Самуэль, собравшись с духом, отвечал голосом решительным и твердым.

- Премного вам обязан, сэр, за ваше милостивое внимание к моим чувствам, но я должен сказать, что этого не может быть.

- Как не может быть!- воскликнул озадаченный м-р Пикквик.

- В уме-ли ты, Самми?- вскричал м-р Уэллер.

- Я говорю, что этого не может быть,- повторил Самуэль, нисколько не смущенный этими восклицаниями.- Вы-то что станете делать, сэр, если не будет меня при вашей особе? Что из вас выйдет?

- Обо мне не беспокойтесь, мой друг,- отвечал м-р Пикквик.- Обстоятельства, в которые теперь поставлены мои друзья, должны совершенно изменить мой образ жизни. К тому же становлюсь я стар: мне нужен отдых и покой. Странствования мои кончились, Самуэль.

- Уж не вам бы говорить это, сэр, и не мне бы слушать,- возразил Самуэль.- Как вы можете сказать заранее, что все уже кончилось на вашей ученой дороге? Нет, сэр, вы слишком умны для этого: в одной вашей голове достанет мозгу по крайней мере на двадцать пять человек. Оттого-то и бывает, что y вас иной раз на дню семь пятниц: сегодня в Лондоне, a завтра - какая-нибудь ученая фантазия, и катайваляй за тридевять земель. Поэтому, сэр, нечего тут вздор-то городить. Я остаюсь при вас, сэр.

- Дельно, Самми, дельно, друг мой,- сказал м-р Уэллер одобрительным тоном.

- Но я говорю, Самуэль, после продолжительного размышления и вполне уверен, что сдержу свое слово,- возразил м-р Пикквик, качая головой.- Новые сцены и явления изменяют мой образ жизни, и еще раз: странствования мои окончены навсегда.

- Очень хорошо. В таком случае тем нужнее вам держать при себе человека, который бы знал все ваши привычки и умел ходить за вами. Если, примером сказать, есть y вас на примете другой слуга, более меня опытный и образованный - возьмите его, Бог с вами; но с жалованьем или без жалованья, с квартирой или без квартиры, с хлебом или без хлеба, Самуэль Уэллер, взятый вами из гостиницы в Боро, останется при вас, что бы из этого не вышло. Этого моего намерения ничто в свете ни изменит.

К концу этой декларации, произнесенной с великим достоинством и эффектом, Уэллер старший быстро вскочил с своего места и, забывая всякие приличия времени и места, заключил своего сына в могучих объятиях и громогласно произнес троекратно: "Ура!"

- Любезный друг,- сказал м-р Пикквик, когда старик, наконец, угомонился и снова сел на свое место,- вы обязаны также обратить внимание на положение этой молодой девицы.

- Об этом уж вы не беспокойтесь, сэр,- отвечал Самуэль,- я объяснился с этой девушкой и подробно рассказал ей, что, как и почему. Она согласна ждать, пока придет время, и я уверен, что будет ждать. A если нет, так и все покончено между нами: такой девицы мне не надобно и даром. Я все сказал, сэр. Больше не стоит об этом распространяться.

Кто мог противостоять такой решимости молодого человека? Конечно, не Пикквик. Он гордился в эту минуту бескорыстной преданностью своего скромного друга и считал себя счастливейшим существом во вселенной.

Между тем, как эта беседа происходила в комнате м-ра Пикквика, в нижнюю галлерею "Коршуна и Джорджа" пришел какой-то старичок в скромном фраке табачного цвета, сопровождаемый привратником, который нес за ним небольшой чемодан. Приказав отнести его в нанятый нумер, старичок спросил слугу, не здесь-ли квартирует одна особа, по имени м-с Винкель? Ответ был утвердитеьбный.

- Она одна теперь?- спросил старичок.

- Кажется, что одна, сэр,- отвечал трактирный слуга.- Я могу позвать её горничную, если угодно вашей милости.

- Не нужно. Покажите мне её комнату. Я хочу войти без доклада.

- Как же это, сэр ...

- Глухи вы, что ли?

- Нет, сэр.

- Ну, так делайте, что я вам говорю. Слышите вы теперь?

- Слышу, сэр.

- Очень хорошо. Введите меня в комнату м-с Винкель без доклада.

Отдавая это приказание, старичок вложил в руку слуги пять шиллингов и устремил на него пристальный взгляд.

- Право, сэр, я не знаю, как это ... оно ведь того ... не водится.

- Очень хорошо, без отговорок,- запальчиво сказал старый джентльмен,- нечего терять времени по пустякам.

Слуга рассеянно положил пять шиллингов в карман и, не делая больше никаких возражений, пошел на верх.

- Это, что ли, её комната?

- Да, сэр.

- Ну, так можете теперь уйти.

Слуга пошел назад, недоумевая, кто бы такой мог быть этот старый джентльмен и чего ему надо. Старичок между тем постучался в дверь.

- Войдите!- сказала Арабелла.

- Гм! Хорошенький голосок!- пробормотал старый джентльмен.- Но это еще ничего не значит.

Говоря таким образом, он отворил дверь и вошел. Арабелла, сидевшая за работой, быстро вскочила с места при виде незнакомого джентльмена.

- Не беспокойтесь, сударыня,- сказал незнакомец, затворяя за собою дверь.- М-с Винкель, если не ошибаюсь?

Арабелла поклонилась.

- М-с Натаниэль Виикель, супруга молодого человека, y которого старик-отец живет в Бирмингэме: так или нет, сударыня?- продолжал незнакомец, осматривая Арабеллу с видимым любопытством.

Молодая леди снова наклонила свою миньятурную головку и с беспокойством осмотрелась вокруг себя, не зная, позвать-ли ей на помощь, или нет.

- Я застал вас врасплох, сударыня: не правда ли?

- Я не ожидала никого, сэр,- отвечала Арабелла, бросая изумленный взор на старого джентльмена.

- Прикажете мне сесть, сударыня?

- Прошу покорно.

- Ну да, я сяду и без вашего позволения,- сказал незнакомец, вынимая очки из футляра и надевая их на нос.

- Вы меня не знаете, сударыня?- спросил старичок, осматривая Арабеллу с таким напряженным вниманием, что ей сделалось очень неловко.

- Нет, сэр.

- Немудрено, очень немудрено: однакож имя мое вам известно, сударыня.

- Позвольте узнать, сэр, с кем имею честь говорить.

- Узнаете, сударыня, сейчас же узнаете,- сказал незнакомец, не отрывая глаз от раскрасневшагося личика молодой леди.- Вы ведь недавно замужем, сударыня?

- Недавно, сэр,- отвечала Арабелла едва слышным голосом.

Волнение молодой леди увеличивалось с минуты на минуту, и она трепетала всем телом, хотя сама не знала, почему.

- И вы, если не ошибаюсь, не сочли нужным уполномочить своего жениха посоветоваться наперед с его отцом, от которого он совершенно зависит?

Арабелла приставила платок к своим глазам.

- Вы не постарались даже узнать, что станет думать бедный старик по поводу самовольной женитьбы своего сына: не так ли, сударыня?

- Ваша правда, сэр.

- Конечно, правда. И вы не принесли с собою приданого, которое бы могло обезпечить существование вашего мужа в случае, если раздраженный отец лишит его наследства: и это ведь правда?

Арабелла заплакала.

- И вот что эти девочки и мальчики называют бескорыстной страстью, пока сами не обзаведутся детьми! Ох, вы, легкомысленный народ!

Слезы Арабеллы потекли быстрым потоком, и она, в трогательных выражениях, начала извиняться, ссылаясь на свою молодость и неопытность. Что делать? Она полюбила Натаниэля страстно; посоветоваться ей было не с кем; она круглая сирота, без матери и отца, и проч.

- Нехорошо, очень нехорошо,- сказал старый джентльмен смягченным тоном.- Оба вы поступили легкомысленно, ветрено, как глупые дети.

- Я одна во всем виновата, одна, сэр!- отвечала Арабелла, заливаясь горькими слезами.

- Вздор, вздор!- возразил старый джентльмен.- Не ваша вина, что он влюбился в вас, сударыня. Он один виноват, хотя и то правда ... как же ему было не влюбиться?- заключил старичок, бросив лукавый взгляд на молодую леди.

Этот комплимент вызвал невольную улыбку на заплаканное личико м-с Арабеллы.

- Где ваш муж, сударыня?

- Я ожидаю его с минуты на минуту, сэр. Я уговорила его погулять сегодня поутру. Натаниэль очень расстроен, сэр.

- Отчего?

- Оттого, что до сих пор нет никаких вестей от его отца. Это его убивает.

- Поделом ему, поделом!

- Он слишком наказан, сэр, и я глубоко чувствую, что бедный муж страдает из-за меня. Я одна была причиною, что он доведен теперь до этого несчастного состояния.

- Поделом вам обоим! Очень рад это слышать.

Едва вырвались эти слова из уст старого джентльмена, как на лестнице послышались шаги, которые, казалось, он и Арабелла угадали в одну и ту же минуту. Старичок побледнел и сделал над собой величайшее усилие, притворился спокойным и холодным, когда м-р Винкель вошел в комнату.

- Батюшка!- вскричал м-р Винкель, с изумлением отступая назад.

- Да, сэр, я ваш отец. Посмотрим теперь что вы скажете в свою защиту?

М-р Винкель молчал.

- Что? Вам стыдно за самого себя: так-ли сэр.

М-р Винкель продолжал хранить упорное молчание.

- Стыдно вам или не стыдно, сэр?

- Нет, сэр,- отвечал м-о Винкель, взяв Арабеллу за руку,- я не стыжусь ни за себя, ни за свою жену.

- Честное слово?

- Могу вас уверить. Мне очень больно и прискорбно, если мой поступок лишил меня родительской любви; но я скажу и буду говорить всегда, что не имею никаких причин стыдиться за свою жену, и вам отнюдь не стыдно признать в ней свою дочь.

- Право? Ну, давай руку, Натаниэль,- сказал старый джентльмен изменившимся голосом.- Поцелуй меня, душенька: ты прекрасная дочь!

Через несколько минут м-р Винкель побежал в комнату м-ра Пикквика и, воротившись с этим джентльменом, представил его своему отцу, после чего они искренно и радушно принялись пожимать друг другу руки впродолжение пяти минут.

- М-р Пикквик, благодарю вас душевно за все благодеяния, оказанные вами моему сыну,- сказал наконец старик Винкель.- Натура y меня вспыльчивая, м-р Пикквик, и, признаюсь, я был очень неприятно изумлен, когда свиделся с вами в последний раз. Теперь я вижу свою дочь собственными глазами и доволен, как нельзя больше. Прикажете просить извиненья y вас, м-р Пикквик?

- Ах, помилуйте, какое тут извиненье! Ваше великодушие совершеннейшим образом довершило мое счастье.

Последовало новое рукопожатие, сопровождавшееся множеством весьма лестных комплиментов с обеих сторон. Старички были в восторге друг от друга.

Самуэль между тем проводил своего отца на постоялый двор и, по возвращении домой, встретил y ворот гостиницы жирного детину, который приходил с записочкой от мисс Эмилии Уардль.

- Послушайте-ка, м-р Уэллер,- сказал Джой, сделавшийся на этот раз необыкновенно болтливым,- какая красотка эта Мери! Я влюбился в нее по уши.

Вместо ответа, м-р Уэллер взял жирного детину за шиворот, повернул его налево кругом и дал ему пинка в затылок, после чего м-р Уэллер свистнул и пошел в комнату своего господина.

Глава LVI.

Заключающая в себе истинную легенду о принце Блэдуде и историю дяди странствующего торговца.

Насладясь беседой с своим новым другом, м-ром Винкелем старшим, достопочтенный президент Пикквикского клуба удалился к себе в комнату размышлять о счастливом событии - примирении отца с своими детьми. От глубоких философских соображений мысли великого человека весьма натурально перешли к истории любви молодых людей, и ему припомнилось их тайное свидание в Бристоле, устроенное под руководством великого человека. Припомнилось ему также, что в то знаменательное время он записал два чрезвычайно интересных рассказа, которым придал, во время своего долгаго тюремного заключения, литературную форму, с намерением напечатать их при первом удобном случае.

Как только зародилось это воспоминание в мозгу ученого мужа, он тотчас же достал оба рассказа из своего бюро и принялся их снова перечитывать и исправлять.

Через несколько дней они сделались известны всему образованному миру, появившись в печати в одном из распространенных лондонских журналов в следующем виде:

РАЗСКАЗ ПЕРВЫЙ.

Истинная легенда о принце Блэдуде.

"Лет за двести до нашего времени, а, пожалуй, и ближе, на одной из общественных ванн города Бата еще красовалась надпись в честь её могущественного основателя, знаменитого принца Блэдуда, но теперь этой надписи нет и следа.

"По словам старинной легенды, изустно передаваемой из века в век, много столетий тому назад этот знаменитый принц возвратился из Афин (куда он ездил за тем, чтобы собрать обильную жатву научных познаний) зараженным проказой, почему не решился предстать к королевскому двору своего отца и удалился в пустыню, где печально проводил время в обществе пастухов и свиней. В этом стаде (говорит легенда) паслась свинья, отличавшаеся от всех своей важной и величественной осанкой; к ней принц почувствовал особенную симпатию, ибо это была не простая свинья, a свинья мудрая, задумчивая, осторожная, целой головой превышавшая своих собратий; хрюканье её было ужасно, укушение пагубно. Молодой принц глубоко вздыхал, взирая на величественную физиономию этой свиньи. Он с грустью думал о своем отце, и слезы текли из его глаз.

"Эта мудрая свинья любила полоскаться в мягкой сочной тине. И купалась она не только летом, что и до сих пор делают самые обыкновенные свиньи для собственного освежения и что делали оне даже и в те отдаленные от нас времена (что доказывает, конечно, что свет цивилизации уже начинал блестеть, хотя и слабо),- но даже и зимой, во время самых сильных холодов. Ея кожа была всегда так гладка, лосниста, её взгляд такой светлый и ясный, что принц решился и на себе испробовать очищающия свойства воды, столь благодетельно действующия на его друга. Он сделал опыт. Под черным илом журчали горячие источники Бата. Принц окунулся в них и получил исцеление от своей болезни. Тотчас же он отправился ко двору своего отца, короля, пробыл там некоторое время и вскоре опять возвратился к целебному источнику, основал здесь город и устроил знаменитые ванны.

" Конечно, принц с особенным рвением старался отыскать своего друга, но, увы, эти знаменитые воды послужили причиной смерти мудрой свиньи. Она выкупалась в воде, имевшей слишком высокую температуру - и натуральный философ заплатил жизнью за свою страстную приверженность к знанию! Плиний, который шел по его стопам в философии, точно также стал жертвой своей любви к науке.

"Такова была легенда. Послушаем теперь, что говорит истинная история.

"3а много столетий до нашего времени благоденствовал в своем большом государстве знаменитый Люд Гудибрась, король Британии. Он был могущественный монарх. Земля стонала под его стопами, так он был дороден. Его народ согревался светом его лица, так оно было красно и блестяще. Он был король с ног до головы, и хотя он не быль высок ростом, но страшная полнота уравновешивала этот недостаток, и, чего не хватало в вышину, то пополнялось шириной.

"Этот добрый король имел королеву, которая восемнадцать лет тому назад произвела ему сына, получившего имя Блэдуд. До десяти лет принц обучался в приготовительном учебном заведении во владениях своего отца, затем, под надзором особоназначенного наставника, отправился в Афины для окончания курса наук. Так как по правилам заведения не требовалось вносить особой платы за то, что воспитанник оставался в школе во время праздничных дней и не было сделано предварительного условия насчет увольнения принца в известные дни домой, он оставался в училище безвыходно целых восемь лет, по истечении которых отец его, король, послал в Афины лорда-канцлера, чтобы выплатить издержки принца и привести его домой; лорд-канцлер исполнил поручение точно и, когда возвратился назад, был милостиво принят королем и тотчас же получил хорошую пенсию.

"Когда король Люд увидел своего сына и заметил, что принц стал красивым молодым человеком, он тотчас же дал себе слово как можно скорее женить принца, чтобы славный род Люда не прекращался до скончания веков. В этих видах он составил чрезвычайное посольство из благородных сеньеров, которым нечего было делать, между тем каждый из них горел желанием получить доходное место. Так удачно составленное посольство Люд послал к соседнему королю просить, чтобы его величество отдал свою прелестную дочь замуж за его сына. При этом он приказал рассыпаться в уверениях, что британский король, хотя пламенно желает сохранить дружеские отношения с королем, своим братом и другом, но, в случае неудачи в сватовстве, найдется вынужденным к горькой необходимости сделать визит своему соседу с огромной армией и выколоть ему глаза. Соседний король, как более слабейший, на такое категорическое заявление отвечал, что он чувствует себя крайне обязанным королю, своему другу, за его доброту и великодушие, и что его дочь сочтет за честь сделаться женой принца Блэдуда, который может во всякое время приехать за ней и получить её руку.

"Едва этот ответ достиг Англии, вся страна возликовала; со всех сторон раздались радостные восклицания, всюду устроились блистательные пиры и слышался звон монеты, которая переходила из рук народа в кошелек сборщика податей королевского казначейства, собиравшего ее для пополнения расходов, которых потребует счастливое бракосочетание. Король Люд выслушал ответ соседнего короля с высоты своего трона, в полном собрании своего совета, и, по случаю великой радости, приказал лорду министру юстиции принести самые лучшие вина и призвать менестрелей,- и пошел y него пир горой.

"Среди этих празднеств и всеобщей радости только один человек не пил, когда искрометное вино шипело в его стакане; не танцовал, когда инструменты менестрелей издавали самые чарующие звуки. Этот человек был сам принц Блэдуд, в честь которого народ выворачивал свои карманы, наполняя его кошелек. Принц, позабыв, что за него должен оффициально влюбляться министр иностранных дел, в противность правилам дипломатии и политики, иозволил себе сделать самопроизвольно сердечный выбор и уже совершил помолвку с дочерью одного благородного афинянина.

"Здесь для сравнения мы не можем не выставить поразительный пример одного из многочисленных преимуществ цивилизации и современной утонченности нравов. Еслиб принц жил в наше время, он без всякого зазрения совести женился бы на принцессе, избранной его отцом и немедленно и серьезно принялся бы за дело, чтобы тем или другим способом избавиться от нея. Он мог бы разбить её сердце систематическим презрением и оскорблениями; a если бы спокойная гордость, свойственная её полу, и сознание своей невинности дали бы ей силу противостоять его возмутительному обращению с нею, ему не составило бы труда другим способом отнять её жизнь и избавиться от неё без шуму. Но ни одно из подобных средств не пришло в голову принцу Блэдуду, и он решился выпросить y отца особую аудиенцию и признаться ему во всем.

"Самая древнейшая прерогатива королей - управлять всем, кроме своих страстей. Король Люд предался самому возмутительному гневу; он бросил свою корону на пол, потом опять надел ее на голову (в то время короли носили корону на своей голове, a не держали ее в Тоуэре): затопал ногами, бил себя в голову; требовал ответа y неба, зачем его собственный сын возмущается против него; наконец, призвал свою стражу и приказал запереть принца в тюрьму; - такое наказание встарину короли обыкновенно назначали своим сыновьям, если их брачные наклонности расходились с видами и соображениями короля, их отца.

"Прошел почти год с той поры, как принц Блэдуд был засажен в тюрьму, и его глаза не видели никакого другого предмета, кроме каменной стены, a об освобождении его не было ни слуху, ни духу. Весьма натурально, что принц стал думать о побеге; в его уме созрел подходящий план бегства, и через несколько месяцев он привел его в исполнение, вонзил при этом столовый нож в сердце своего тюремщика, из опасения, что этот бедняк, имевший семью, будет заподозрен, как пособник бегства принца, и примерно наказан раздраженным королем.

"Монарх дошел до крайней степени бешенства, когда узнал о побеге своего сына. Сначала он не знал, на ком выместить свой гнев, как вдруг, к счастию, ему пришел на память лорд-канцлер, ездивший в Афины за принцем: в одно и то же время король отнял от него пенсию и снял с него голову.

"Между тем молодой принц, искусно переодетый, бродил пешком по владениям своего отца; он весело и хладнокровно переносил все лишения, поддерживаемый сладкими воспоминаниям об юной афинянке, бывшей невольной причиной его несчастий. Однакож он остановился отдохнуть в деревне и увидел, что большая часть её жителей весело танцовала на площади, a лица всех их блестели благонамеренной радостью; принц подошел к ним и рискнул спросить их, с чего это они так радуются и веселятся.

"- Разве вы не знаете, о странник,- заметил ему один старик,- о, недавней прокламации нашего милостивого короля?

"- Прокламации! Нет. Какой прокламации?- спросил принц, который, проходя по проселочным путям, не знал ничего, что происходило на больших дорогах (если таковые в то время существовали).

"- Дело в том,- сказал крестьянин,- что иностранная девица, на которой хотел жениться принц, вышла замуж за благородного иностранца в своей стране; наш король, объявляя об этом событии, приказал везде праздновать его, так как теперь принц Блэдуд, конечно, возвратится ко двору своего отца и женится на принцессе, выбранной его отцом; говорят, она прекрасна, как полуденное солнце. Ваше здоровье, сэр. Боже, спаси короля!

"Принц не захотел дальше разговаривать и ушел из деревни быстрыми шагами. Он скрылся в соседний лес и бродил там по самым глухим местам, бродил день и ночь, бродил под палящими лучами солнца, бродил при бледном свете луны, не обращая внимания ни на полуденный жар, ни на ночные туманы. Бродя таким образом из леса в лес, из пустыни в пустыню, и желая достигнуть Афин, он очутился в Бате.

"Города Бата, впрочем, в то время не существовало, и принц пришел только на то место, где теперь расположен этот город. В то время там не было и признаков человеческого жилья, не замечалось следов человека; но была та же прелестная природа, как и теперь, то же восхитительное местоположение, та же красивая долина, тот же залив, те же могучия горы, которые издали кажутся мрачными, но на близком расстоянии теряют свою дикость и представляют из себя мягкие, грациозные контуры. Очарованный красотою картины, принц упал на траву; слезы обильно потекли из его глаз и падали на его распухшие от усталости ноги.

"- О!- вскричал несчастный Блэдуд, складывая свои руки и печально подняв свои глаза к небу.- О, если бы мой тяжелый путь мог окончиться здесь, на этом месте. О, если бы эти благодетельные слезы, которыми я оплакиваю свои несбывшиеся надежды и обманутую любовь, могли мирно течь целые века!

"Его мольба была услышана. То было время владычества языческих богов, которые частенько ловили людей на слове с предупредительностью, подчас тягостною для проболтавшагося смертнаго. Земля раскрылась под ногами принца, он упал в пропасть, которая мгновенно закрылась над его головой, но его горячия слезы продолжали течь, просачиваясь через землю и образуя источник теплой воды: текут оне и теперь.

Второй рассказ записан м-ром Пикквиком со слов странствующего торговца, передавшего его в трактире за стаканом доброго пунша собранию из нескольких человек, и ведется от его имени. Он носит заглавие:

История дяди странствующего торговца.

"Мой дядя, джентльмены, был большой весельчак, шутник, забавник, искусник на все руки, одним словом, душа человек. Жаль, что вы его не знали лично, джентльмены. Однакож, подумав, я должен сказать: и хорошо, что вы его не знали, так как, следуя законам природы, еслиб вы его знали, вы были бы теперь в могиле или, по крайней мере, приготовлялись покинуть этот мир, что, конечно, лишило бы меня безценного удовольствия беседовать с вами в эту минуту. Но, джентльмены, я тем не менее пожелал бы, чтобы ваши отцы и матери были знакомы с моим дядей. Могу уверить вас, что они остались бы им вполне довольны, в особенности ваши почтенные матушки. Он обладал многими добродетелями, но преобладающими из них были две: необыкновенная способность приготовлять пунш и удивительное уменье петь застольные песни. Извините, джентльмены, что я остановился на меланхолическом воспоминании об этих достоинствах, которые более уже не существуют; но вы не каждый день в неделе встретите такого человека, как мой дядя.

"Я всегда ставил в честь моему дяде, что он был другом и товарищем Тома Смарта, агента известного дома Вильсон и Слэм. Мой дядя разъезжал по поручениям Тиджина и Уэльпа; но долгое время ему приходилось ездить по тем же местам, которые посещал Том; и в первую же ночь, как они встретились, мой дядя почувствовал склонность к Тому, a Том привязался к дяде. Не прошло и получаса после их первого знакомства, как они уже держали пари, кто приготовит из них лучший пунш и скорее выпьет его целую кварту одним духом. Дядя выиграл первое пари, т. е. приготовил лучший пунш, зато Том выпил раньше: он перегнал дядю на чайную ложечку. Затем они потребовали каждый по новой кварте и выпили за здоровье один другого, и с этого времени стали друзьями навсегда. В подобных событиях играет главную роль судьба, джентльмены, она сильнее нас.

"Что касается наружности, дядя мой был немного пониже среднего роста, немного потолще обыкновенного размера и, может быть, лицо его было чуть-чуть излишне красновато. Физиономия y него была самая развеселая, джентльмены: нечто в роде Пэнча (Punch, полишинель), только с более красным носом и подбородком; глаза y него вечно моргали и светились веселостью, a улыбка - не то, что ваши ничего не выражающия, деревянные усмешки,- a настоящая, веселая, сердечная, добродушная улыбка не сходила никогда с его уст. Однажды его выбросило из кабриолета, и он ударился головою прямо о дорожную тумбу. Он так и остался недвижим на месте, и лицо y него, попав как раз в кучу щебня, до того было повреждено и изуродовано порезами, что, по собственному сильному выражению дяди, родная мать не узнала бы его, если бы вернулась снова на землю. Впрочем, рассудив хорошенько, джентльмены, я полагаю, что она и без того не могла бы его, узнать, потому что умерла, когда дядюшке было всего от роду два года и семь месяцев, и не случись даже щебня, одни высокие дядины сапоги сбили бы совсем с толку почтенную леди, не говоря уже о его веселой, красной роже. Как бы там ни было, он свалился, и я слыхал от него не раз, что человек, поднявший его, рассказывал после, что дядя лежал с превеселой улыбкой, как будто только споткнулся слегка; a когда пустили ему кровь и в нем обнаружились первые слабые признаки его возвращения к жизни, он вскочил на постели, разразился громким хохотом, поцеловал молодую женщину, державшую тазик, и спросил себе тотчас же порцию баранины с маринованными орехами. Он очень любил маринованные орехи, джентльмены. Он говорил всегда, что, если есть без уксуса, то нет лучшей закуски к пиву.

"Главную свою поездку дядя совершал осенью; он собирал в это время долги и принимал заказы на севере: ехал из Лондона в Эдинбург, из Эдинбурга в Глазго, из Глазго обратно в Эдинбург и затем, на закуску, в Лондон. Вы понимаете, конечно, что вторичная его поездка в Эдинбург предпринималась им для собственного удовольствия. Он ездил туда на недельку единственно для того, чтобы повидаться со старыми друзьями, и, завтракая с одним, перекусывая с другим, обедая с третьим и ужиная с четвертым, он проводил очень приятно эти денечки своего отдыха. Не знаю, джентльмены, случалось-ли кому из вас угощаться настоящим, существенным, гостеприимным шотландским завтраком, a потом перекусить слегка блюдом устриц, да запить все это добрыми двумя стаканами виски да дюжиной хорошего элю. Если вам приводилось на себе самих испытывать такое угощение, то вы согласитесь со мною, что требуется порядочно крепкая голова, чтобы еще плотно пообедать и поужинать после этого.

"Но, чтобы мне провалиться на месте, если я вру, все это было дядюшке ни почем. Он был такой богатырской комплекции, что такой подвиг считал простою детскою игрушкой. Он говаривал при мне, что мог пировать хоть каждый день с дундейцами и возвращаться потом домой не шатаясь; a ведь y жителей Дунди такие крепкие головы и такой крепкий пунш, джентльмены, каких вы не встретите более нигде между обоими полюсами. Мне рассказывали о состоянии одного доброго парня из Глазго с таким же парнем из Дунди; борцы пятнадцать часов к ряду пили не переставая. Оба они задохлись почти в один момент, насколько это можно было засвидетельствовать, но, за этим малым исключением, нисколько не пострадали при этом.

"Однажды вечером, почти ровно за сутки до своего обратного путешествия в Лондон, дядя ужинал y одного своего хорошего старого приятеля, судьи, какого-то там Мака с четырьмя слогами еще после того, жившего в древнем городе Эдинбурге. Была тут жена судьи и три дочки судьи, и подросток - сынок судьи, и еще трое или четверо здоровенных, густыми бровями опушенных, веселых шотландских стариков-молодцов, которых судья пригласил для чествования моего дяди и для забавы честной компании. Ужин был на славу. Была тут и форель с икрою, и финская вахня, и головка ягненка, и сальник - великолепнейшее шотландское блюдо, джентльмены, о котором дядя мой говорил, бывало, что оно, появляясь на столе, всегда казалось ему желудком купидона! Сверх того, было много еще других блюд и закусок, название которых я позабыл, но все-таки блюд и закусок великолепных. Девушки были миловидны и любезны; жена судьи милейшее из всех живых существ; дядя был в самом превосходнейшем расположении духа; понятно, что время шло y них весело и приятно, молодые особы хихикали, старая леди громко смеялась, a судья и прочие старики хохотали до того, что даже побагровели. Не помню хорошенько, по сколько рюмок виски тогда было выпито после ужина, но знаю, что к часу по полуночи подросток - сынок судьи совсем потерял сознание в то время, как силился затянуть первую строфу песни: "Вилли варил пиво из ячменя", a так как с полчаса его одного только видел дядя за столом, то и решил, что пора отправляться во свояси, тем более, что выпивка началась еще в семь часов и следовало воротиться домой в приличное время. Но, рассудив, что было бы неучтиво уйти без обычного напутствия, дядя пригласил себя сесть, налил себе еще рюмку, встал, чтобы провозгласить свое собственное здоровье, обратился к себе с милым и весьма лестным спичем и затем выпил тост с величайшим сочувствием. Никто не проснулся, однако; тогда дядя выпил еще с ноготок, ровно настолько, чтобы опохмелиться, и, схватив неистово свою шляпу, ринулся вон на улицу.

"Ночь была темная, бурная, когда дядя запер за собою дверь дома судьи. Нахлобучив покрепче свою шляпу, для того, чтобы не снесло ее ветром, он засунул руки в карманы и, взглянув наверх, сделал краткое наблюдение над состоянием атмосферы. Тучи неслись с крайнею быстротой мимо луны, то совершенно заслоняя ее, то дозволяя ей выглянуть в полном блеске и пролить свет на все окружающие предметы; затем, оне снова набрасывались на нее с удвоенной быстротою и снова погружали все в непроглядную темь. "Право, так не годится!" сказал дядя, обращаясь к погоде, как лично оскорбленный ею. "Это вовсе не то, что мне требуется для путешествия. Решительно не годится!" заключил он внушительно и, повторив это несколько раз, снова отыскал с некоторым трудом свое равновесие, потому что y него немножко закружилась голова от долгаго смотрения на небо, и пошел потом весело вперед. "Дом судьи находился в Канонгэте, a дяде надо было идти на другой конец Лейтского бульвара, так сказать, с милю пути. С каждой стороны y него высились к темному небу громадные, узкие, разбросанные врозь дома, с фасадами, потемневшими от времени, с окнами, не избегнувшими, повидимому, участи человеческих глаз и потускневшими, впавшими с годами. Дома были в шесть, семь, восемь этажей вышиною; этажи громоздились на этажах, как в детских карточных домиках, бросая темные тени на грубо вымощенную дорогу и еще усиливая ночную темноту. Кое-какие масляные фонари торчали на больших расстояниях друг от друга, но они служили разве указанием каких-нибудь грязных калиток в соседних заборах или тех пунктов, на которых общая дорога соединилась, уступами и извилинами, с разными лежащими около неё низменностями. Поглядывая на все эти предметы с пренебрежением, взглядом человека, который видывал их и прежде слишком часто и никогда не считал достойными своего внимания, дядя шел по середине улицы, заложив большие пальцы каждой руки в карманы своего камзола, напевая по временам разные мотивы с таким зыком и одушевлением, что мирные граждане пробуждались от своего первого сна и лежали дрожа в своих постелях, пока звук не замирал в отдалении. Успокоив себя мыслию, что то был просто какой-нибудь забулдыга, отыскивавший свой путь домой, они укрывались потеплее и погружались снова в сон.

"Я рассказываю вам все эти подробности и упоминаю, что дядя шел по середине улицы, держа пальцы в камзоле, для того, чтобы вы убедились, что, как он сам часто говаривал, джентльмены, (и весьма основательно) - в этой истории не было ничего необыкновенного, что вы и уясните себе, если уразумеете хорошенько с самого начала, что дядя был человек вовсе не романического и не суеверного настроения.

"Джентльмены, мой дядя шел, засунув пальцы в карманы камзола, держась самой середины улицы и напевая то любовный куплет, то вакхический, a когда то и другое ему надоело, посвистывая мелодическим образом, шел до тех пор, пока не достиг Северного моста, соединяющего на этом пункте старый Эдинбург с новым. Здесь он приостановился на минуту, чтобы поглазеть на странные, неправильные массы огоньков, висевших один над другим и иной раз так высоко в воздухе, что они уподоблялись звездочкам, светящимся с замковых стен, с одной стороны, и Кальтонова холма, с другой, точно из действительных воздушных дворцов, между тем как старый живописный город спал тяжелым сном в тумане и мраке под ними внизу. Голлиродский дворец и часовня, охраняемые денно и нощно, как говаривал один из приятелей моего дяди, троном старого Артура, высились нахмуренно и мрачно, точно угрюмые гении над древним городом. Я сказал, джентльмены, что мой дядя остановился на минуту, чтобы оглядеться; после того, сказав любезности погоде, которая немного прояснилась, хотя луна уже заходила, он, как и прежде, величественно пошел вперед, держась с достоинством середины дороги и посматривая с таким выражением, как будто желал встретиться с кем-нибудь, кто вздумал бы оспаривать y него обладание дорогой. Но не встретил он никого, кто бы захотел посоперничать с ним насчет обладания ею, и таким образом дядя продолжал свой путь, заткнув пальцы в карманы камзола, кроткий, как овца.

"При конце Лейтского бульвара дяде приходилось перейти через большое пустое пространство, отделявшее его от переулка, в который ему следовало повернуть, чтобы прямее пройти к дому. В те времена на этом пустыре находилось отгороженное место, принадлежавшее одному каретнику, покупавшему y почтового управления старые, негодные к службе дилижансы. Дядя мой, большой охотник до всяких экипажей, старых, юных или среднего возраста, забрал себе в голову своротить с дороги только для того, чтобы взглянуть сквозь частокол на старые экипажи каретника, которых, сколько он помнит, было тут с дюжину в весьма разрушенном и запустелом виде. Дядя, джентльмены, был человек пылкий и настойчивый; находя, что сквозь частокол плохо видно, он перелезь через него и, усевшись спокойно на старой дроге, принялся весьма серьезно рассматривать дилижансы.

"Было их с дюжину, было, может быть, и более,- дядя никогда не удостоверился в этом в точности и, как человек крайне правдивый насчет цифр, не хотел говорить утвердительно о их числе,- но сколько бы их там ни было, они стояли нагроможденные в кучу и в такой степени запустения, какую только можно себе вообразить. Дверцы их были сняты с петель и брошены прочь, обивка оторвана и только кой-где еще придерживалась ржавыми гвоздиками; фонари были разбиты, дышла исчезли, железо покрылось ржавчиной, краска сошла. Ветер свистел сквозь щели этих оголевших деревянных останков, и дождь, собравшийся на их крышках, падал капля по капле во внутренность с пустынным меланхолическим звуком. То были, так сказать, разлагавшиеся скелеты отшедших экипажей, и в этом пустынном месте, в этот ночной час они казались страшными и наводящими уныние.

"Дядя сидел, опершись головою о руки, и думал о той озабоченной, суетливой толпе, которая каталась в прежние годы в этих самых старых каретах, a теперь, может быть, изменилась и также безмолвствовала, как они. Он думал о том множестве людей, которым эти грязные, заплесневелые экипажи приносили ежесуточно и во всякую погоду и трепетно ожидаемые извещения, и страстно желаемые отсрочки, и обещанные уведомления о здоровьи и благополучии, и неожиданные вести о болезни и смерти. Купец, любовник, жена, вдова, мать, школьник, даже малютка, ковылявший к двери при щелканьи почтового бича, как все они ожидали, бывало, прибытия старого дилижанса! И где были все они теперь?

"Джентльмены, дядя мой говаривал, что он помышлял обо всем этом в то время, но я скорее подозреваю, что он вычитал это позднее из какой-нибудь книжки, потому что сам же он положительно подтверждал, что впал в род забытья, сидя на старой дроге и глядя на разрушенные дилижансы; он был внезапно пробужден из него каким-то звучным церковным колоколом, пробившим два часа. Дядюшка же был обыкновенно такой неторопливый мыслитель, что действительное обдумание всех вышесказанных вещей заняло бы его, по крайней мере, до половины третьяго. Я держусь поэтому того мнения, джентльмены, что мой дядя впал в род забытья, не успев подумать решительно ни о чем.

"Как бы там ни было, впрочем, церковный колокол пробил два. Дядя мой проснулся, протер себе глаза и вскочил на ноги от изумления.

"Лишь только пробило два часа, в одно мгновение все тихое и пустынное место оживилось и закипело деятельностию. Дверцы дилижансов снова висели на своих петлях, обивка была в порядке, железные части блестели заново, краска посвежела, фонари горели; на всех козлах были подушки и длинные чехлы, рассыльные совали пакеты в каждый экипажный карман, кондукторы укладывали сумки с письмами, конюхи выливали ведра воды на поновленные колеса, рабочие налаживали дышла к каждому дилижансу, явились пассажиры, прислуга тащила их чемоданы, кучера запрягали лошадей - одним словом, было совершенно ясно, что каждый из находившихся тут экипажей сноровлялся в путь. Джентльмены, дядя мой при этом зрелище вытаращил глаза до такой степени, что потом, до самой последней минуты своей жизни, дивился, как это он не утратил способности снова закрывать их.

"- Садитесь, сэр,- сказал кто-то, и в то же время дядя почувствовал y себя на плече чью-то руку,- вы записаны на внутреннее место. Вам, я полагаю, лучше сесть теперь же.

"- Я записан?- произнес дядя, оборачиваясь.

"- Разумеется.

"Дядя мой, джентльмены, не мог возразить ничего, до того он был озадачен. Конечно, это было удивительно, но еще чуднее показалось дяде, что, хотя здесь теснилась целая толпа и ежеминутно прибывали новые лица, но нельзя было объяснить, откуда они появлялись: казалось, что они родятся каким-то странным образом из воздуха или из земли и исчезают тем же путем. Лишь только рассыльный сдавал свою ношу в дилижанс и получал свое вознаграждение, он поворачивался и уходил, но прежде, чем мой дядя успевал выразить удивление и решить, куда пропал рассыльный, полдюжины новых рассыльных уже торчали на том же месте и гнулись под тяжестью нош, которые казались до того громадными, что должны были их раздавить. И пассажиры были одеты как-то странно: все в длинных, широко окаймленных, вышитых кафтанах, с большими манжетами и беъь воротников. И в париках, джентльмены,- больших, настоящих париках с косой назади. Дядя не мог понять решительно ничего.

"- Ну, садитесь же, что ли, ведь уж пора,- повторил человек, обращавшийся прежде к дяде. Он был одет в платье почтового кондуктора, был тоже в парике и с громадными манжетами на своем кафтане; в одной руке он держал фонарь, a в другой громадную двухстволку, готовясь в то же время, запустить эту руку в свой маленький дорожный ящик.-Сядете-ли вы, наконец, Джек Мартин?- сказал он, поднося фонарь к лицу моего дяди.

"- Позвольте!- произнес дядя, отступая на шаг или два.- Это совсем уж безцеремонно!

"- Так стоит на путевом листе,- возразил кондуктор.

"- И не стоит перед этим "мистер?" - спросил дядя, потому что он находил, джентльмены, что кондуктор, которого он совсем не знал, называя просто-напросто Джеком Мартином, позволяет себе вольность, которую, конечно, не допустило бы почтовое управление, еслиб только этот факт дошел до его сведения.

"- Нет, не стоит,- хладнокровно отвечал кондуктор.

"- И за путь заплочено?- полюбопытствовал дядя.

"- Разумеется!- отвечал кондуктор.

"- Заплочено?..- произнес дядя.- В таком случае... который дилижанс?

"- Вот этот,- сказал кондуктор, указывая на старомодный эдинбурго-лондонский мальпост, y которого были уже отворены дверцы и подножки опущены.- Стойте... вот и другие пассажиры. Пропустите их вперед.

"- При этих словах кондуктора появились, прямо под носом y моего дяди, несколько пассажиров. Впереди всех шел молодой джентльмен в напудренном парике и небесно голубом кафтане, вышитом серебром, очень полном и широком в полах, которые были обшиты накрахмаленным полотном. Тиджин и Уэльпс торговали ситцами и льняными тканями для жилетов, поэтому дядя разузнавал материи с первого взгляда. На пассажире были еще короткие штаны и род штиблетов, надетых поверх его шелковых чулков; башмаки с пряжками; на руках манжеты; на голове треугольная шляпа; с боку длинная тонкая шпага. Полы его жилета доходили до бедер, a концы галстуха до пояса. Он важно приблизился к дверцам кареты, снял свою шляпу и продержал ее над своею головою, вытянув руку во всю длину и оттопырив при этом мизинец в сторону, как делают многие щепетильные люди, держа чашку чая; потом сдвинул ноги, отвесил глубокий поклон и протянул вперед свою левую руку. Мой дядя хотел уже подвинуться вперед и от всего сердца пожать протянутую руку джентльмена, как вдруг заметил, что все эти учтивости относились не к нему, a к молодой леди, которая показалась в эту минуту y подножки и была одета в старомодное зеленое бархатное платье с длинною талиею и корсетиком. На голове y неё не было шляпки, джентльмены, a была она закутана в черный шелковый капюшон, но когда она оглянулась на минуту, готовясь войти в дилижанс, дядя увидел такое восхитительное личико, какого не встречал никогда,- даже и на картинках. Она вошла в карету, придерживая одною рукою свое платье, и дядя говаривал всегда, с прибавлением крепкого словца, когда рассказывал эту часть истории, что он и не поверил бы, что ноги и ступни могут быть доведены до такой степени совершенства, если бы не удостоверился в том собственными глазами.

"Но при одном мимолетном взгляде на чудное личико этой леди дядя приметил, что на её лице выражался испуг, и она смотрела совсем потерянной; она бросила на дядю умоляющий взгляд, он заметил тоже, что молодой человек в напудренном парике, несмотря на выказанную им любезность, можно сказать самую великосветскую, ухватил леди прекрепко за руку возле кисти, при входе её в карету, и немедленно последовал за нею сам. Какой-то молодец необыкновенно подозрительной наружности, в нахлобученном темном парике, в кафтане сливяного цвета, в сапогах, доходивших ему до ляшек, и с широкой шпагой y бедра, видимо принадлежавший тоже к их обществу, уселся возле молодой дамы, которая отшатнулась в угол кареты при его приближении. Заметив это движение прелестной незнакомки, дядя убедился окончательно, что первое его впечатление было верно и что должна случиться какая-нибудь таинственная и мрачная драма или, по его собственному выражению, "какая-нибудь гайка развинтилась". Изумительно даже, с какой быстротою он порешил помочь этой леди в случае опасности, если только она будет нуждаться в его помощи.

"- Смерть и молния!- воскликнув молодой джентльмен, схватываясь рукою за свою шпагу, когда дядя мой вошел в карету.

"- Кровь и гром!- заревел другой джентльмен и с этими словами, вытянув свою огромную шпагу из ножен, ткнул ею дядю без дальнейшей церемонии. Дядя был безоружен, но он с величайшею ловкостью стащил с подозрительного джентльмена его треугольную шляпу и, подставив её тулью прямо под острие шпаги, смял ее, потом захватил его шпагу за острие и крепко держал ее в своей руке.

"- Ткни его сзади!- закричал подозрительный джентльмен своему товарищу, тщетно стараясь высвободить свою шпагу.

"-Пусть не пробует!- крикнул дядя, пуская в ход один из своих каблуков самым угрожающим образом.- Я выбью ему мозги, если таковые имеются, a если нет, то расколочу череп!

" И, напрягая в это мгновение все свои силы, дядя вырвал из рук подозрительного человека его шпагу и вышвырнул ее в окно дилижанса; молодой человек снова проорал: "смерть и молния!" схватился за рукоять своей шпаги с весьма грозным видом, однакож её не обнажил. Может быть, джентльмены, он боялся встревожить молодую леди, как говаривал мой дядя с усмешкой.

"- Ну, джентльмены,- сказал дядя, усаживаясь покойно на своем месте.- Мне бы не хотелось, чтобы в присутствии леди случилась чья-нибудь смерть, с молнией или без оной; и мы имеем уже достаточно крови и грома на всю нашу поездку; поэтому я вас прошу, будем сидеть каждый на своем месте, как подобает мирным пассажирам... Эй, кондуктор, поднимите поварской нож этого джентльмена.

"Лишь только дядя произнес эти слова, кондуктор появился уже y окна дилижанса со шпагою джентльмена в руках. Передавая ее, он поднял к верху свой фонарь и поглядел серьезно дяде в лицо, и вдруг, к величайшему своему удивлению, дядя увидел при свете этого фонаря, что вокруг окна теснится неисчислимое множество кондукторов и каждый из них также серьезно смотрит ему в лицо. Он в жизнь свою не видывал такого моря белых рож, красных туловищ и серьезных глаз.

"- Это самое странное из всего, что мне приходится теперь испытывать,- подумал дядя.- Позвольте мне возвратить вам шляпу, сэр!

"Подозрительный джентльмен принял молча свою треуголку, осмотрел внимательно дыру в её тулье, но под конец вздел ее на верхушку своего парика с торжественностью, эффект которой, однакож, пропал, так как джентльмен неистово чихнул, и шляпа свалилась к нему на колени.

"- Готово!- закричал кондуктор с фонарем в руке, влезая на свое маленькое сиденье сзади кареты. Поехали. Дядя выглянул из окна, когда дилижанс выезжал за ворота, и заметил, что прочие мальпосты, с кучерами, кондукторами, лошадьми и всем комплектом пассажиров, ехали, описывая круги,- круг за кругом,- мелкою рысью, примерно по пяти миль в час. Дядя так и кипел от негодования, джентльмены. Как человек коммерческий, он чувствовал, что с почтовыми посылками так шутить нельзя, и решил отписать об этом почтовому управлению тотчас же по своем прибытии в Лондон.

"Но в настоящую минуту все его мысли были заняты молодою особой, сидевшею в заднем уголке дилижанса, с личиком, совершенно укутанным в капюшон. Джентльмен в небесно-голубом кафтане сидел против нея, a подозрительный, в платье цвета сливы, рядом с нею, и оба внимательно наблюдали за каждым её движением. Если только она чуть-чуть раздвигала складки своего капюшона, дядя слышал, что подозрительный человек ударял рукой по своей шпаге, а по прерывистому дыханию другого (лица его нельзя было рассмотреть за темнотою) можно было догадаться, что он смотрит на нее, как бы желая проглотить ее разом. Все это более и более подзадоривало дядю, и он решился, будь что будет, дождаться, чем разрешится эта таинственность. Он был большой поклонник блестящих глазок, миловидных лиц и хорошеньких ног и ступней; одним словом, страстно любил женский пол. Это y нас уже фамильное, джентльмены; я и сам таков.

"Много хитростей употреблял дядя, чтобы привлечь на себя внимание молодой леди или хотя, на всякий случай, завести разговор с таинственными джентльменами. Но все оказывалось напрасным: джентльмены не хотели беседовать, a леди не осмеливалась даже пошевелиться. Дядя от скуки сталь по временам высовывать голову из окна и покрикивать: "поезжайте же скорее!". Но, хотя он кричал до хрипоты, никто не обратил ни малейшего внимания на его крики. Он снова откинулся в карету и стал думать о прекрасном личике незнакомки, о её очаровательных ножках и ступнях. Эти думы несколько развлекли его; время теперь проходило незаметно, и он даже перестал раздумывать о том, куда его везут и каким образом он очутился в этом странном положении. Не то, впрочем, чтобы это положение его беспокоило; нет, был он человек мужественный, веселый, беззаботный, кутящий напропалую и такие-ли еще он видал виды. Да, джентльмены, замечательный человек был мой дядя.

"Вдруг дилижанс остановился.

"- Ну, чего там еще?- спросил дядя.

"- Выходите здесь!- сказал кондуктор, опуская ступеньки.

"- Здесь!- воскликнул дядя.

"- Здесь,- возразил кондуктор.

"- Ни за что!- сказал дядя.

"- И то ладно, останьтесь, где сидите,- сказал кондуктор.

"- И останусь,- сказал дядя.

"- Как угодно,- ответил кондуктор.

"Прочие пассажиры вслушивались очень внимательно в этот разговор; видя, что дядя решил не выходить, молодой человек протеснился мимо него, чтобы высадить леди. Подозрительный человек был занят в это время рассматриванием дыры в тулье своей треуголки. Выходя из кареты, молодая леди бросила перчатку в руку моего дяди и тихо, держа так близко от него свои губы, что он почувствовал на своем носу её жаркое дыхание, прошептала одно только слово: "спасите!" Джентльмены, дядя в то же мгновение выпрыгнул из дилижанса так стремительно, что экипаж покачнулся на своих дрогах.

"- Что, небось передумали?- сказал кондуктор.

"Дядя посмотрел на него с минуту пристально, раздумывая, не лучше-ли будет вырвать y кондуктора двухстволку, выстрелить прямо в рожу старшего незнакомца, повалить остальную компанию ударами приклада, подхватить молодую леди и исчезнуть с нею, как дым. Но при дальнейшем размышлении он покинул этот план, находя его несколько мелодраматичным, и последовал за таинственными незнакомцами, которые между тем входили уже в старый разрушенный дом, в нескольких шагах от того места, где остановился дилижанс. Молодая леди нехотя шла между мужчинами, не спускавшими с неё глаз. Они повернули в коридор, и туда дядя пошел вслед за ними.

"Из всех разрушенных и запустелых мест, которые только случалось видеть дяде, это было самое ужасное, самое запустелое. Повидимому, здесь некогда была богатая гостиница, но потолки в ней обвалились местами, лестницы были запущены и частью поломаны. В комнате, в которую вошли незнакомцы и куда за ними последовал и дядя, был громадный камин, с совершенно черной от сажи трубою, но он не освещался приветливым огоньком. Белый пепел сгоревших дров все еще покрывал под очага, но камин был холоден, и все кругом было мрачно и грустно.

"- Славно,- сказал дядя, оглядываясь вокруг себя.- Ехать в почтовой карете, делающей каких-нибудь шесть с половиной миль в час, и потом остановиться на неопределенное время в подобной трущобе,- да, ведь, это возмутительно. Таких штук нельзя оставлять без внимания, их следует предавать гласности; непременно напишу об этом в газетах.

"Дядя говорил довольно громко и с большою развязностью, имея в виду хоть этим путем завлечь незнакомцев в беседу. Но они видимо не хотели вступать в разговор и показали, что замечают присутствие дяди в комнате лишь тем, что перешепнулись между собою, бросая на него свирепые взгляды. Леди находилась на противоположном конце комнаты и осмелилась раз помахать дяде рукою, как бы призывая его к себе на помощь.

"Наконец, незнакомцы ступили немного вперед, и завязался серьезный разговор.

"- Вы, вероятно, не знаете, что это отдельный номер, приятель?- сказал небесно-голубой джентльмен.

"- Нет, не знаю, приятель,- ответил дядя.- Замечу только, что если это отдельный номер, то воображаю, как хороша и комфортабельна должна быть общая зала.

"С этими словами дядя уселся в кресло с высокою спинкою и так аккуратно смерял глазами джентльмена, что Тиджин и Уэльпс могли бы, по указанию дяди, снабдить этого господина ситцем на полную пару, не ошибаясь ни на вершок больше, ни на вершок меньше.

"- Оставьте сейчас эту комнату!- сказали оба джентльмена, хватаясь за свое оружие.

"- Что вам угодно?- спросил дядя, притворяясь, что он не понимает, чего они требуют.

"- Убирайтесь отсюда или вас тотчас же убьют!- закричал подозрительный джентльмен, вытаскивая свою огромную шпагу из ножен и помахивая ею в воздухе.

"- Скорей покончи с ним,- закричал небесно-голубой джентльмен, тоже обнажая шпагу и отскакивая фута на два или на три назад.- Кончай с ним.

"Леди громко взвизгнула.

"Должен я вам сказать, джентльмены, что дядя всегда отличался большою отвагой и присутствием духа. В продолжение всего этого времени, выказывая, повидимому, совершенное равнодушие ко всему происходящему, он хитро выглядывал, нет-ли где какого-нибудь подходящего оборонительного оружия, и в то самое мгновение, когда оба джентльмена обнажили свои шпаги, дядя усмотрел в углу, возле печи, старую рапиру с картонным эфесом, в ржавых ножнах. Мигом схватил ее дядя, обнажил, щегольски взмахнул ею над своей головою, громко крикнул леди, чтобы она посторонилась, пустил креслом в небесно-голубого, a ножнами в подозрительного, и, воспользовавшись смятением, напал на обоих разом.

"Джентльмены, есть рассказ,- который не хуже оттого, что он правдив,- о прекрасном ирландском юноше, которого спросили: "умеет-ли он играть на флейте?" Юноша, как вам известно, отвечал: "конечно, умею, но только не могу положительно утверждать этого, так как еще никогда не пробовал играть". Это достоверное предание можно применить и к моему дяде в отношении его способности к фехтованию. Он в своей жизни ни разу не держал в руках шпаги, за исключением того единственного случая, когда играл Ричарда Третьяго на одном домашнем спектакле, при чем y него было условлено с Ричардом, что тот проколет его насквозь сзади, просто, без всякого предварительного сражения перед публикой. Теперь дяде пришлось сражаться с двумя отъявленными бретерами, и он нападал, отбивался, колол, рубил, вообще фехтовал изумительно ловко и мужественно, хотя до сих пор и не подозревал, что имеет малейшее понятие об этом искусстве. Из этого, джентльмены, видно, как справедлива старинная поговорка, что человек никогда не знает, на что он способен, пока не сделает опыта.

"Шум битвы был ужасен; все три бойца ругались, как солдаты, a шпаги их стучали одна о другую, так что со стороны можно было подумать, что каким-нибудь механическим приводом приведены между собою в соприкосновение все ньюпортские ножи. Когда же схватка дошла до полного разгара, молодая леди, вероятно, для того, чтобы ободрить по возможности моего дядю, сдернула свой капюшон и открыла лицо такой поразительной красоты, что дядя почувствовал в себе силу сражаться против пятидесяти человек, лишь бы заслужить только одну улыбку её и умереть. Он совершал чудеса уже и до этой минуты, но теперь нагрянул на своих противников, как обезумевший, яростный исполин.

"В это самое мгновение, небесно-голубой джентльмен повернулся и увидел, что лицо молодой женщины открыто; испустив крик бешенства и ревности, он обратил свое оружие против её прелестной груди и направил удар ей прямо в сердце, что заставило дядю вскрикнуть от испуга, так яростно, что все здание задрожало. Леди отскочила немного в сторону и, вырвав шпагу из рук молодого человека, прежде чем он успел опомниться, заставила его отступить к стене и проткнула его и стенную обшивку насквозь, вонзив шпагу так глубоко, что на виду остался только один эфес ея; небесно-голубой джентльмен был, таким образом, весьма надежно пригвозжен к стене. Это послужило великолепным примером, Дядя, с громким победным криком и неотразимою силою, принудил своего противника отступить в том же направлении и, воткнув свою рапиру прямо в сердцевину одного красного цветка, находившагося на узоре камзола подозрительного джентльмена, пригвоздил его рядышком с его другом. Так и остались оба они тут, джентльмены, подергивая в предсмертных муках своими руками и ногами, подобно игрушечным фигурам, которые приводят в движение веревочкой. Дядя впоследствии всегда говаривал, что он считает подобный способ разделываться с врагом весьма удобным, но только он непрактичен в экономическом отношении, потому что на каждого пораженного врага приходится жертвовать по шпаге.

"- Дилижанс! дилижанс!- завопила леди, кидаясь к дяде и обвивая его шею своими прелестными руками.- Мы можем теперь спастись!

"- Можем!- повторил дядя.- Но не следует-ли еще кого нибудь убить?

"Дядя был несколько обманут в своих ожиданиях, джентльмены, потому что по его соображению, после побоища следовало полюбезничать хотя бы только для контраста.

"- Нам нельзя терять ни минуты!- сказала молодая леди.- Он (она указала на небесно-голубого) единственный сын могущественного маркиза Фильтовилля!

"- Я опасаюсь, моя милая, что вряд-ли ему придется теперь наследовать титул своего отца, - возразил дядя, равнодушно поглядывая на юного джентльмена, приколотого к стене на манер жука, как я уже вам докладывал.- Вы подрезали ему наследство, моя душечка!

"- Я была похищена из моего дома, от моих родных, от моих друзей!- продолжала молодая леди с лицом, пылавшим негодованием.- Этот негодяй готовился силою жениться на мне!

"- Вот дерзость-то!- сказал дядя, бросая презрительный взгляд на умиравшего наследника Фильтовиллей.

"- Как вы могли догадаться из всего, что вы видели и слышали,- продолжала молодая леди,- эти господа были готовы убить меня, если бы вы вздумали призывать на помощь. И если их сообщники найдут нас здесь, мы погибли! Две минуты промедления могут стоить нам дорого. Дилижанс!..

"И при этих словах, сильно взволнованная наплывом тяжелых воспоминаний и естественным возбуждением во время убийства молодого маркиза де-Фильтовилля, она упала на руки моего дяди. Он успел подхватить ее и вынес на крыльцо. Тут стоял уже дилижанс, запряженный четверкою вороных, длиннохвостых и густогривых коней, совершенно снаряженных в путь; но не было ни кучера, ни даже трактирщика, который держал бы их под узду.

"Джентьмены, я полагаю, что не оскорблю памяти моего дяди, выразив убеждение, что, хотя он и был холостяком, но ему частенько приходилось в то время держать женщин в своих объятиях; я полагаю даже, что y него была положительная привычка целовать трактирных служанок, и знаю, по совершенно достоверным свидетельствам, что раз или два его заставали в то время, как он расточал поцелуи самой трактирщице. Я упоминаю об этом обстоятельстве с тою целью, чтобы показать, какое необыкновенное существо была эта прекрасная молодая леди, если она могла так сильно взволновать моего дядю, что он решительно потерялся. Он говаривал потом не раз, что, когда её длинные темные волосы рассыпались y него по рукам, a её чудные темные глаза устремились на его лицо, лишь только она снова пришла в сознание, он почувствовал себя в таком расстроенном, нервном состоянии, что даже ноги его подкосились. Но кто же может спокойно выносить устремленные на него прелестные, темные нежные глаза, не чувствуя на себе их неотразимого влияния? Я не могу, джентльмены; и признаюсь, когда одна знакомая мне пара глаз остановится на мне, мне делается жутко, джентльмены,- это святая истина.

"- Вы никогда не покинете меня?- прошептала прелестная леди.

"- Никогда!- отвечал дядя. И в ту минуту он говорил вполне чистосердечно.

"- Дорогой мой спаситель!- воскликнула молодая женщина.- Дорогой, добрый, отважный спаситель!

"- Перестаньте,- сказал дядя, перебивая ее.

"- Почему?- спросила она.

"- Потому что ваш ротик до того прелестен, когда вы говорите, что я не ручаюсь, чтобы y меня не явилась дерзость поцеловать его.

"Молодая леди подняла ручку, как бы для того, чтобы воспрепятствовать моему дяде исполнить его намерение, и сказала... Нет, она не сказала ничего, a только улыбнулась. Когда вы смотрите на прелестнейшие губки в мире и видите, что оне складываются в лукавейшую улыбочку... a вы в это время близки к ним и нет возле вас никого... вы ничем лучше не засвидетельствуете вашего поклонения красоте их формы и цвета, как жарким поцелуем. Так поступил мой дядя, и я уважаю его за это.

"- Тс!- воскликнула молодая леди встревоженно.- Слышите стук колес и лошадей?

"- Так точно,- сказал дядя, прислушиваясь. У него был славный слух для колесного и копытного стука, но тут, казалось, мчалось издалека столько лошадей и экипажей, что было невозможно угадать их число. Судя по грохоту, могло быть карет до пятидесяти, каждая запряженная шестериком чистокровных коней.

"- За нами погоня!- воскликнула молодая женщина, ломая свои руки.- За нами погоня! Вся моя надежда только на вас.

"В её лице было такое выражение ужаса, что дядя тотчас же решил, что надо делать. Он посадил ее в карету, прижал еще раз свои губы к её губам и затем посоветовал ей поднять стекло, чтобы не настудить воздуха внутри, и не бояться ничего, сам вскарабкался на козлы.

"- Подожди, милый!- закричала леди.

"- Что случилось?- спросил дядя с козел.

"- Мне надо сказать тебе кое-что,- продолжала она.- Одно словечко .... только одно словечко, дорогой мой!

"- Надо мне сойти?- осведомился дядя. Она не ответила, но только улыбнулась опять. И что это была за улыбка, джентльмены! Она разбивала в прах ту, прежнюю улыбку. Дядя слез с своего шестка в одно мгновение.

"- Что нужно, моя душка?- спросил он, заглядывая в окно дилижанса. Случилось так, что леди тоже нагнулась в ту самую минуту, и дяде показалось, что она на этот раз еще прекраснее, чем была. Он находился очень близко к ней, джентльмены, и потому старался рассмотреть ее хорошенько.

"- Что же нужно, моя душка?- спросил он.

"- Обещаешь-ли ты мне никого не любить, кроме меня?... Не жениться ни на ком?- произнесла молодая леди.

"Дядя поклялся торжественно, что никогда ни на ком не женится, кроме нея; леди снова спрятала свою голову в карету и подняла стекло. Дядя вскочил на козлы, округлил свои локти, подтянул возжи, схватил бич, лежавший на крыше кареты, хлестнул передового коня, и пустилась наша длиннохвостая, густогривая четверка полной рысью, делая по пятнадцати добрых английских миль в час и неся за собою старый дилижанс. Батюшки как понеслись борзые кони, управляемые могучей рукою дяди.

"Но шум позади их усиливался. Чем быстрее мчался старый дилижанс, тем быстрее мчались и преследователи; люди, лошади, собаки соединились для этой погони. Страшен был этот шум, но и среди него выдавался голос прелестной леди, которая кричала: "Скорее, скорее!"

"Они летели мимо темных деревьев, подобно перьям, уносимым ураганом. С быстротою и шумом потока, прорвавшего свои плотины, оставляли они за собою дома, ворота, церкви, стоги сена и всякие другие встречные предметы; но грохот погони становился все громче и громче, и дядя все чаще и чаще слышал дикий крик молодой леди: "Скорей, скорей!"

"Дядя налегал на бич и поводья, кони, покрытые белой пеной, мчались, как вихрь, но шум погони увеличивался, и молодая леди кричала: "Скорее, скорее!" В сильном экстазе дядя стукнул громко ногою по козлам... и увидал, что начинало светать, a он сидит среди двора, принадлежащего каретнику, на козлах старого эдинбургского дилижанса, дрожа от холода и сырости и стуча ногами, чтобы их согреть. Он слез с козел, быстро заглянул внутрь кареты, надеясь там увидать прекрасную молодую леди... Увы! В этом дилижансе не было ни дверец, ни сиденья, от него остался всего один жалкий остов...

"Во всяком случае, дядя понимал очень хорошо, что во всем этом скрывалась какая-то непостижимая тайна и что все происходило именно так, как он рассказал. Он остался верным торжественному обещанию, данному молодой леди: отказал многим выгодным невестам и умер холостяком. Он часто толковал, что, не приди ему охота перелезть через забор двора каретника, он никогда бы не узнал, что тени мальпостов, лошадей, кондукторов, почтальонов и пассажиров имеют привычку путешествовать регулярно каждую ночь. При этом он прибавлял обыкновенно, что, по всей вероятности, он был единственным живым существом, ехавшим в качестве пассажира в эту ночь и, я полагаю, он был прав, джентльмены; по крайней мере, мне ни о ком другом слышать не приходилось".

"- Хотелось бы мне знать, что перевозят эти мальпосты в своих почтовых сумках,- сказал трактирщик, слушавший с большим вниманием весь рассказ.

"- Конечно, мертвые письма,- заметил странствующий торговец.

" Д-да, должно быть, так,- согласился трактирщик. - A я и не подумал об этом."

Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пиквикского Клуба. 13., читать текст

См. также Чарльз Диккенс (Charles Dickens) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :