Кнут Гамсун
«Бенони (Benoni). 1 часть.»

"Бенони (Benoni). 1 часть."

Роман.

Перевод Анны Ганзен и Петра Ганзена

- с рукописи, приобретенной у автора т-вом "Знание", единственный разрешенный автором.

От автора.

Как мне известно, сочинения мои выходят в России в различных переводах, а в последнее время меня именуют также сотрудником изданий, с редакциями которых у меня соглашения не состоялось. В виду этого, считаю долгом заявить, что 15 ноября 1907 года я заключил договор с товариществом "Знание", предоставив названной издательской фирме исключительное право переводить и издавать в России мои новые сочинения.

Я знаю, что между Россией и Норвегией литературной конвенции еще не существует, но все-таки надеюсь, что соглашение между издательской фирмой "Знание" и мною будет признано и уважено так-же, как если бы конвенция была уже в силе,- тем более, что, насколько мне известно, заключение литературной конвенции со стороны России лишь вопрос времени.

Кнут Гамсун.

Конгсберг

2 марта/8 апреля 1908 г.

От товарищества "Знание".

Еще 15 ноября 1907 года Кнут Гамсун заключил с т-вом "Знание" договор, по которому обязался: высылать "Знанию" свои новые произведения в рукописи - с таким рассчетом, чтобы "Знание" могло перевести и напечатать каждое из них до обнародования его вне России. Кнут Гамсун предоставил товариществу "Знание" исключительное право переводить и издавать его новые произведения в пределах России. Товарищество будет помещать их в своих сборниках. Таким образом, Кнут Гамсун делается постоянным сотрудником сборников "Знания". Роман "Бенони" - первое из произведений, доставленных в рукописи на основании упомянутого договора.

I.

Между морем и домом Бенони идет лес. Не самого Бенони, а общественный; большой лес, смесь хвойного, березняка и осинника.

Летом, в известную пору, туда стекается народ из двух приходов и рубит сколько душе угодно. A когда нарубят и развезут дрова по дворам, в лесу опять стихает на целый год; ни зверей, ни птиц никто не тревожит. Разве когда пробежит через лес лопарь, пробираясь из одного прихода в другой. Постоянно же ходит лесом - и летом, и зимою - один Бенони; ходит и в вёдро, и в дождь, как придется. Бенони крепыш, молодчина, ему все нипочем.

Бенони рыбачит, как и все тут на берегу. Но у него есть еще побочное занятие: он носит почту в приход по ту сторону скалистого кряжа и обратно - раз в две недели - и получает за свой труд известную небольшую плату. Не все состоят на казенной службе и получают жалованье каждые три месяца, поэтому Бенони слывет среди своих товарищей ловкачом и докой. Бывает, правда, иной воротится с удачного улова сельдей и свищет себе всю дорогу от пущей важности,- богач идет! Только не надолго хватает этого богатства. Добрые люди всегда по-уши в долгу у торговца Макка Сирилундскаго; расплатятся с ним, глядь - и осталось одно воспоминание о том, как они свистали. А Бенони знай себе носит да носит королевскую почту из года в год,- настоящий ловкач, а вдобавок должностное лицо со львом на сумке.

Раз утром он шел с почтой по лесу. Время было летное, и в лесу там и сям попадался народ, рубивший дрова. Попалась и дочка соседнего пастора; нарядная такая, в шляпе с перьями.

- Вот и Бенони! Теперь у меня есть провожатый до дому,- сказала она. А звали ее Розой.

Бенони поклонился и сказал, что коли она не побрезгует...

Роза была девица особенная. Бенони ее хорошо знал; на его глазах выросла; но теперь он но видал её с год,- Бог весть, где она его провела. У кистера Аренцена был сын, большая умница, который вот уж сколько лет обучался там на юге всяким законам; не у него ли Роза и гостила это время? Никто ничего не знал наверно, а сама Роза помалчивала.

Н-да, у Розы, пожалуй, были свои секретцы; она не такая, как другия, сама по себе. Вот и сегодня, небось, ей понадобилось встать часа в четыре утра, чтобы поспеть в общественный лес к восьми. Проворная девица и не трусливого десятка. Да и отец у неё тоже был гордый, важный; все свободное время проводил на охоте да ловил зверей всякими способами. Но славился и даром слова.

Бенони с Розой шли часа два, болтая между собой; она расспрашивала его о том, о сем. Потом присели отдохнуть, и Бенони угостил барышню из своей котомки с припасами; Роза оказала ему честь - поела хорошо. Потом они опять шли с час; вдруг припустил дождь, и Роза предложила спрятаться куда-нибудь. Но Бенони нес королевскую почту, и ему недосуг было валандаться. Прошли еще сколько-то времени; идти было скользко, и Роза с трудом передвигала ноги.

Бенони жаль стало барышню. Он взглянул на небо и увидал, что дождь скоро перестанет. Тогда он сказал Розе, что готов услужить ей, если она не побрезгует посидеть попросту под горой.

Они подошли под гребень кряжа, и там оказалась настоящая пещера.

- Да тут можно устроиться по-барски,- сказала Роза и пролезла поглубже в пещеру. - Только бы еще твою "львиную" сумку, Бенони, вместо сиденья...

- Никак не осмелюсь,- испуганно ответил Бенони.- Но если не побрезгуете старой курткой...- И он стащил с себя куртку, чтобы Розе было на чем сесть.

"Вот молодец", небось, подумала она, и, пожалуй, он ей понравился. Недаром она шутила с ним и спрашивала, как зовут его суженую.

Минут через десять Бенони вылез на свет Божий взглянуть на небо. Как раз в ту минуту мимо проходил бродячий лопарь и увидал Бенони. А был это лопарь Гильберт.

- Что, дождь все еще идет? - спросил Бенони, чтобы сказать что-нибудь. Ему было немножко не по себе.

- Нет, перестал,- ответил лопарь.

Бенони достал из пещеры почтовую сумку и свою куртку, а затем вылезла и пасторская дочка.

Лопарь все это видел...

И явился в селенье с новостью, а потом разнес ее по всему берегу до самой сирилундской лавки.

- Эге, Бенони,- начали с того дня поддразнивать его люди,- ты что это делал в пещере с пасторской дочкой? Вылез оттуда весь красный, без куртки! Как это понимать?

- А так и понимай, что ты старая баба-сплетница! - отвечал Бенони, как настоящее должностное лицо.- Доведись мне только повстречаться с этим лопарем!

Но время шло да шло, и лопарь Гильберт осмелился-таки повстречаться с Бенони.

- А что ты поделывал в пещере, зачем туда забрался? - осторожно спросил он и лукаво прищурился, словно смотрел своими маленькими глазками на солнце.

- Не твоя печаль,- хитро ответил Бенони и тоже усмехнулся. Тем лопарь и отделался.

Бенони начал гордиться славой, которая прошла о нем и пасторской Розе. Дело подошло к Рождеству и, сидя со своими бедняками товарищами за рождественской чаркой, Бенони чувствовал себя впрямь головой выше их всех. Ленеман выбрал его понятым, и теперь ни один аукцион, ни одна опись имущества не обходились без Бенони. А так как он был также мастер и читать, и писать, то ленеман вдобавок стал поручать ему, когда самому было некогда, прочитывать народу с церковного холма всякие оповещения и распоряжения начальства. Да, жизнь была услужлива, жизнь баловала Бенони, почтаря Бенони! За что он ни возьмись - во всем ему везет! Скоро сама пасторская Роза перестала казаться ему такой недосягаемой.

- В тот раз в пещере...- сказал он и причмокнул.

- Не скажешь же ты, что взаправду взял ее?- спросили товарищи.

А Бенони ответил:- Да уж, видно, не без того.

- Чудеса! Теперь, значит, ты на ней женишься?

Бенони ответил:- Не твоя печаль. Это единственно, как вздумается Бенони и... мне!

- А что, по-твоему, скажет кистерский Николай?

- Что скажет Николай? Его и не спросят.

Вот что было сказано. И это повторялось так часто и столькими людьми, что нельзя было не поверить этому. Пожалуй, стал понемножку верить этому и сам Бенони.

II.

Если досточтимому пастору соседнего прихода, господину Якову Барфоду, случалось вызвать кого-нибудь к себе по делу,- оставалось только идти. В контору пастора надо было проходить через две двери, так народ снимал шапки еще в промежутке между первою и второю.

Пастор вызвал Бонони.

"Вот тебе за твой длинный язык!" испугался Бенони. "Пастор услыхал, чем я тут похваляюсь, и теперь хочет разорить, погубить меня". Но делать нечего,- коли вызывает, надо идти. Бенони снял шапку перед второй дверью и вошел.

Но пастор не был на этот раз грозен. Напротив, он попросил Бенони об одной услуге.

- Видишь эти песцовые шкурки? - сказал он.- Оне лежат у меня с начала зимы. Никак не удается сбыть их здесь. Отнеси-ка их к Макку в Сирилунд.

У Бенони сразу отлегло на сердце, и он принялся тараторить:

- Это я непременно сделаю. Сегодня же вечером, в шесть часов.

- Скажи Макку от меня, что песец теперь в цене от восьми до десяти специй-далеров.

А Бенони на радостях опять затараторил: - Десять специй-далеров? Скажите - двадцать! Вам не зачем отдавать их за безценок; с какой стати?

- И потом принесешь мне деньги, Бенони.

- С первой же почтой. Провалиться мне греш... Принесу и выложу чистоганом вам на стол.

Переваливая через гору домой, Бенонк не чувствовал ни голода, ни усталости,- так он был доволен собой и жизнью.

Шутка-ли, сам пастор начал пользоваться его услугами; так сказать - включил его в свой семейный круг! Когда-нибудь и фрокен Роза сделает еще шаг к нему.

В самом деле, он получил за шкурки по десяти далеров и доставил деньги в целости. Но пастора на этот раз не было дома; Бенони застал одну пасторшу, и пришлось ему отсчитать бумажки ей. Его угостили за хлопоты кофеем и прибавили еще на чаёк.

Бенони вернулся к себе домой; голова у него так и работала. Пора было фрёкен Розе решиться на что-нибудь! Дело шло к весне; откладывать не время.

И он сел за письмо пасторской дочке. Вышло хорошо. В конце-концов он напрямик просил ее не погнушаться им окончательно. И подписался: "с глубочайшим почтением Бенони Гартвигсен, понятой".

Он сам отнес письмо...

Но жизнь перестала баловать Бенони. Его похвальбы и бессовестные выдумки за рождественской чаркой дошлитаки до соседнего прихода и до самой пасторской дочки. Настали черные дни.

Пастор опять вызвал Бенони. Бенони разоделся, как у него вошло за последнее время в привычку: в две куртки, одну поверх другой, чтобы можно было распахнуть верхнюю. н рубашку надел самую лучшую ситцевую.

"Вот и ответ на мое письмо", подумал он. "Пастор хочет знать мои намерения; он прав; мало ли на свете негодных соблазнителей и обманщиков; только я-то не таковский!"

Все-таки у него щемило сердце. Добравшись до пасторского дома, он и зашел сперва на кухню поразведать; авось, по лицам, узнает кое-что.

- Пастор хочет поговорить с тобой,- сказали девушки.

Ну, да бояться ему все-таки нечего; самое большее - получит отказ. А от этого он сам хуже не станет. Да и не так уж он гонится за пасторской дочкой!

- Ладно,- ответил он девушкам и выпрямился.- Пойду к пастору.- И он откинул назад свою гриву,- волосы у него были густые, лохматые.

"Верно, попросту попросит меня опять услужить",- думал он, шагая в контору.

Пастор и его дочка были там, когда Бенони вошел. На поклон его никто не ответил. Пастор только протянул ему бумагу и сказал:

- Читай!

Затем пастор принялся шагать по комнате. Роза между тем стояла, выпрямясь, у стола,- высокая и словно немая.

Бенони стал читать. Это было заявление Бенони Гартвигсена о том, что он, распространявший позорящия честь выдумки о себе и фрёкен Розе Барфод, сим публично отрекается от них и объявляет все это наглою ложью.

Бенони дали достаточно времени на чтение. Наконец, пастор, раздраженный его долгим молчанием и видом его все сильнее и сильнее трясущихся рук, спросил:- Все еще не прочел?

- Прочел,- глухо ответил Бенони.

- Что скажешь на это?

Бенони пробормотал, запинаясь:- Видно, уж так. Что поделаешь?..- И покрутил головой.

А пастор сказал:- Садись и подпиши заявление.

Бенони положил шапку на пол; весь съежась, подошел к столу и подписался, не забыв обычного длинного росчерка.

- Теперь эта бумага будет отослана ленеману твоего прихода для прочтения народу с церковного холма,- сказал пастор.

Голова у Бенони стала такая тяжелая, словно налитая свинцом, и он только проговорил: - Видно, уж так.

Роза все это время стояла у стола,- высокая, словно немая...

Жизнь перестала баловать! Веяло весною. Вороны уже начали таскать сухия ветки в гнезда; но где радость и песни, где улыбки и вся прелесть жизни? И что за дело теперь Бенони до богатого улова сельдей? У него были небольшие доли в трех неводах, захвативших косяки сельдей, и он уже так живо представлял себе, как это пригодится ему с Розой... Какой жалкий дурак он был!

С горя он на целые сутки залег в постель и только глядел, как входила и выходила его старая работница. Когда она спрашивала его - не болен ли он, Бенони говорил: да, болен, а когда она спрашивала - не лучше ли ему, он соглашался и с этим: да, лучше.

Пролежал он и еще день. Пришла суббота, и явился рассыльный с пакетом от ленемана.

Работница подошла к его постели: - Пришли от ленемана с пакетом.

Бенони ответил:- Хорошо. Положи пакет там.

"Это объявления, которые надо будет прочесть завтра утром", подумал Бенони. Пролежал еще с час, потом вдруг вскочил и вскрыл пакет: аукционы... сбежавшие арестанты... налоги... и - его собственное заявление, Бенони обеими руками схватился за голову.

Так ему самому придется завтра утром прочесть это с церковного холма, объявить во всеуслышание о собственном позоре!

Он стиснул зубы и сказал себе:- Да, да, Бенони!

Но, когда завтрашнее утро настало, да еще такое солнечное, он не прочел своего собственного заявления. Он прочел все остальное, только не это,- солнце, солнце светило слишком ярко, и сотни глаз впивались ему в лицо!

Он собрался домой в подавленном настроении, отказался от всякой компании и направил свой путь через лес и болото, чтобы побыть одному. Увы, в последний раз довелось Бенони отказаться от предложенной компании,- больше его не удостаивали такой чести.

Скоро открылось, что Бенони утаил бумагу. В следующее воскресенье ленеман надел фуражку с золотым кантом и сам прочел заявление в присутствии массы народа.

Дело было неслыханное в приходе, и в воздухе гул стоял от разговоров - от берега до самых скал. Бенони пал; он снял с себя и сумку со львом, отнеся почту в последний раз. Теперь он ни к чему больше не годился на Божьем свете.

Целую неделю бродил он подле своего дома и все думал и тужил. Вечером пришел "нотбас" - староста неводной артели - и выложил Бенони его долю.- Спасибо,- сказал Бенони. На следующий день вечером пришел другой нотбас Норум, который захватил большой косяк сельдей в бухте против самого дома Бенони. От него Бенони получил за свои три небольшие доли в неводе, да крупную береговую долю, как хозяин берега.- Спасибо,- сказал Бенони. Ему было все равно; он ни на что теперь не годился.

III.

Сирилундский владелец, торговец Макк хотел - делал человеку добро, хотел - зло; у него были на то средства. И душа у него была не то черная, не то белая. Он походил на своего брата, Макка Розенгорского, тем, что мог сделать все, что угодно; но иногда и превосходил его в том, чего не следовало делать.

И вот, Макк послал за Бенони,- чтобы сейчас же явился в Сирилунд.

Бенони пошел с посланным; а это был не кто-нибудь, но один из лавочных молодцов Макка.

Боясь теперь всего на свете, Бенони уныло спросил:- Что ему нужно от меня? Каков он с виду, сердит?

- Не сумею тебе сказать, что ему от тебя нужно,- ответил молодец.

- Ну, пойду уж с Богом! - мрачно заключил Бенони.

Очутившись перед дверями Макковой конторы, он почувствовал себя еще более приниженным и жалким, и так долго стоял там, откашливаясь и оправляясь, что Макк услыхал и вдруг сам распахнул дверь.

- Ну, входи,- сказал Макк. И никто бы не догадался по его лицу, хочет он поднять или уничтожить Бенони.

- Ты дурно поступил,- заговорил опять Макк.

- Да,- отозвался Венони.

- Но и другие поступали не лучше,- продолжал Макк и зашагал по комнате. Потом остановился и стал глядеть в окно. Наконец, повернулся и спросил:- Ты в последнее время зашиб деньгу?

- Да,- оказал Бенони.

- Что же ты думаешь предпринять?

- Не знаю. Мне ничего не нужно.

- Тебе следует заняться скупкой и разделкой сельдей,- сказал Макк.- За ними нынче не далеко ходить,- у самых дверей своих найдешь. Скупай и соли, насколько капиталу хватит, а потом отправишь на юг. Боченки и соль возьмешь, коли хочешь, у меня.

Бенони не сразу заговорил, и Макк спросил напрямик:- Ну, завтра же за дело?

- Как прикажете,- ответил Бенони.

Макк снова подошел к окну и остановился там спиной к Бенони; верно, обдумывал что-то. Голова этот Макк! Бенони успел придти в себя и тоже начал думать.В делах Макк сущий дьявол, и душа у него, пожалуй, скорее черная, чем белая. Бенони знал, что Макку принадлежит хозяйская доля в большом неводе, захватившем сельдь против дома Бенони. Вот ему и хочется сбыть товар, расторговаться! Время было уже позднее, и сельди угрожала рыбья ржа - "от". А заодно поубавится у Макка и огромный запас боченков и соли.

Сообразив все это, Бенони и прибавил:- Дело за ценой,- само собой.

- Я хочу тебе помочь,- ответил Макк, оборачиваясь.- Пора тебе стать опять на ноги. Ты наглупил, но и другие вели себя не умнее, и довольно уж наказывать тебя.

"А ведь он правду говорит", подумал Бенони и сразу размяк:- Спасибо вам за это.

А Макк заговорил тоном воротилы:- Я думаю еще послать письмецо нашему доброму соседу пастору. Я ведь крестный отец Розы и хочу замолвить словечко ей и её отцу. Ну, да тебе нечего знать об этом. Велик ли у тебя капитал?

- Да кое-что наберется.

- Ты понимаешь,- сказал Макк,- что для меня твои далеры не играют особой роли. Надеюсь, ты это понимаешь в точности. Так не из-за них я хлопочу, а просто хочу поставить тебя опять на ноги.

- Честь и спасибо вам за это.

- Ты говоришь - цена... Об этом потолкуем завтра. Встретимся на тоне.

Макк кивнул в знак того, что разговор кончен, но, когда Бенони был уже в дверях, крикнул:- Слушай! Раз уж я заговорил о письме,- так вот оно. Заодно завернешь на почту; тогда оно завтра же пойдет...

Бенони занялся скупкой сельдей. Нанял людей, которые зябрили, солили и укладывали сельдь в боченки. Уж если Сирилундский Макк вернул ему доверие, так у кого-ж бы хватило спеси сторониться Бенони? И он под конец начал ощущать в своей могучей груди частичку прежнего довольства и благополучия.

А Макку он отнюдь не дал себя провести. После первого же маленького ободрения Бенони стал прежним расторопным и сметливым малым; он не весь свой капитал всадил в сельдей. Нет, хватит и половины! - рассудил он. Тем более, что письмо Макка пастору Барфоду было уже послано, и Макк не мог вернуть его назад.

Бенони скупал и солил сельдей и понемножку становился опять человеком. Он заметил, что и люди начали первые кланяться ему, когда он приходил или уходил с места работы, и даже обращаться к нему на "вы",- он ведь стал скупщиком.

Положим, может статься, ему не повезет; небось, и сам Макк не сразу нажился. Но теперь Макк плавал широко и посылал в Берген два больших грузовых парохода с сельдями. Бенони же скромненько нанял у него одну из небольших парусных яхт, на которой в конце весны и отплыл на юг всего с двумя матросами. Он заходил и в большие, и малые местечки и продавал свои запасы боченками. Для первого раза могло быть и хуже,- он нажил малую толику и отложил деньжонок. Домой он вернулся около Иванова дня.

И случилось так, что пасторская Роза опять встала на его пути; он встретил ее у церкви. Роза была верхом и прихожане глядели во все глаза на такое диво. Бенони тихо, униженно снял перед ней шляпу; ему кивнули в ответ. На лице её не мелькнуло ни малейшей тени, и она отъехала шагом. Ветер развевал за её спиной длинный вуаль, словно сизый дымок. Она была похожа на видение.

И на этот раз Бенони пошел домой из церкви через лес и болото. "Я ничтожнее многих тварей на свете", думал он, "но, пожалуй, эта важная барышня прослышала, что я опять стал на ноги и пошел в гору. Не то, с чего бы ей кивать мне."

В конце лета Макк предложил Бенони отправиться в Берген на его шкуне с грузом трески. Бенони ни разу еще не бывал в Бергене, но когда-нибудь да надо было начать, и, если находили туда дорогу другие, найдет и он.

- Я вижу, у тебя легкая рука в делах,- сказал ему Макк.

- И руки, и ноги вы мне вернули,- ответил Бенони как раз кстати, приписывая всю честь Макку

Да, это был не малый шаг вперед - стать шкипером "Фунтуса", как называлась шкуна. Бенони стоял теперь по меньшей мере на ряду с учителями приходских школ, а так как был вдобавок человеком денежным, то ни в чем не уступал и мелким торговцам крайних шкер.

Вернулся он домой с "Фунтусом" незадолго до Рождества. Все обошлось хорошо, и шкуна вернулась битком набитой разными товарами, которые Макк распорядился таким способом доставить из Бергена, чтобы выгадать на провозе.

Сходя на берег и отвечая на поклоны народа на пристани, Бенони чувствовал себя на манер адмирала. Макк принял его ласково и с почтением, угостил в собственной горнице. Бенони в первый раз попал туда. Там были картины на стенах, позолоченная мебель, которая переходила по наследству из рода в род, а на потолке люстра с сотней подвесок из чистого хрусталя. Потом они отправились в контору, где Бенони сдал все счеты, и Макк поблагодарил его.

Теперь Бенони поднялся, пожалуй, повыше прежнего, и люди с самим Макком во главе начали понемножку величать его Гартвигсеном. Даже в те дни, когда он состоял королевским почтальоном и понятым, ни для одной живой души он не был Гартвигсеном, а теперь вот стал. Бенони даже обзавелся занавесками на окна; ну, это он, впрочем, зазнался, за что его строго и осудили в доме кистера. Кроме того, он привез из Бергена несколько тонких белых рубах, которые стал надевать по воскресеньям в церковь.

На святках Бенони был приглашен к Макку. Макк теперь жил бобылем; дочь его Эдварда вышла замуж за финского барона и больше не посещала родного дома. Всем в доме заправляла ключница,- мастерица своего дела и большая охотница до гостей.

Гостей собралось много, в том числе пасторская Роза. Увидав ее, Бенони униженно шмыгнул наискосок к самой стенке.

А Макк сказал:- Это фрёкен Барфод. Ты ее знаешь. Она не из злопамятных.

- Крестный говорит, что ты не виноват, Бенони,- сказала Роза прямо и просто.- Вы подвыпили ради праздника, и кто-то другой сболтнул. Тогда дело другое.

- Не знаю... Может статься, все-таки я сам... и не говорил этого,- пробормотал Бенони.

- Нечего больше и толковать об этом,- решил Макк и отечески отвел Розу.

На душе у Бенони отлегло, прояснилось. Опять Макк помог ему; обелил его. И Бенони даже так взыграл духом, что подошел и поздоровался с ленеманом. За столом он вел себя, пожалуй, и не совсем по-господски, но за всем примечал и кое-чему научился-таки в тот вечер. Ключница Макка сидела рядом с ним и угощала его.

Из разговора за столом он узнал, что пасторская Роза опять уезжает ненадолго. Он украдкой взглянул на нее. Да, вот что значит быть из благородного звания! Именно это и ничего больше. А то наживайся на селедках, сколько хочешь, вешай занавески на окна,- коли не рожден быть барином, так и останешься тем же Бенони. Роза была уж не молоденькая, но Господь Бог наделил ее чудесными светло-русыми волосами, и она так красиво, звучно смеялась своим сочным ртом. Ни у кого не было и такой пышной груди, как у нея. "Нет, полно быть дураком, нечего больше заглядываться на нее",- решил Бенони.

- Сельдь уже показалась во фьордах,- оказал ему потихоньку Макк и показал эстафету.- Зайди завтра пораньше в контору.

Бенони предпочел бы теперь пожить дома, на почетном положении шкипера "Фунтуса". Но все-таки зашел к Макку на другое утро.

- Я хочу предложить тебе одно дельце,- сказал Макк. - Я уступлю тебе свой большой невод за наличные, и ты можешь вести дело на свой страх. Как сказано, сельдь уже во фьордах.

Бенони не был неблагодарным и вспомнил, какую помощь оказал ему Макк еще накануне вечером. Но большой невод был уже не первой свежести, и он проговорил только:- Не по плечу мне это.

- Как раз по плечу,- возразил Макк.- У тебя легкая рука, и ты сам работник. Я - дело другое; мне для всего нужно нанимать людей, и невода мне некому поручить.

- Я бы лучше поехал с неводом от вас,- сказал Бенони,

Макк отрицательно покачал головой. - Я тебе уступлю его задешево с лодками и всем комплектом, с парой водноподзорных трубок в придачу. Прямо задаром.

- Я подумаю,- сказал Бенони, удрученный.

Думал он думал, а кончил тем, что купил невод. Другого Макка не было, и поди-ка, обойдись без его милостей! Бенони набрал артель и отправился с большим неводом во фьорды.

Теперь оставалось только положиться на милость Божью.

Три недели они с другими ловцами высматривали сельдей. Рыбы было мало; раза два выметывали невод, но улова только хватало на пищу своим же людям; для этого не стоило тратиться на большой невод,- себе дороже выходило. На душе у Бенони делалось все пасмурнее. Большую часть капитала он убил на старый невод, который ничего пока не приносил, а только подгнивал с каждым днем все больше. Дорогонько же обошлось ему покровительство Макка! Как-то вечером Бенони и сказал своей артели:

- Нечего тут больше делать. Уйдем отсюда ночью.

Они отчалили втихомолку, гребли и шли на парусах. Ночь была сырая, холодная; они держались берегов. Забрезжило утро. Бенони уже собирался бросить руль и улечься с горя спать, как вдруг услыхал какой-то отдаленный шум с моря. Он посмотрел внимательно на восток, посмотрел на темный запад - никаких признаков бури. "Что же это за странное гуденье?" - подумал Бенони. Он остался на руле и продолжал править вдоль берега, оставляя море в стороне. Разсветало; день вставал туманный. Странный шум как будто приближался. Бенони вдруг приподнялся и стал высматривать. Высмотреть, собственно, он немного высмотрел, но догадался теперь, по долетавшему издалека птичьему крику, что такое неслось им навстречу. В ту же минуту он разбудил артель и велел приниматься за дело.

С моря шла сельдь.

Шумная масса китов, тысячеголосый крик птиц гнали ее во фьорд.

Лодки Бенони оказались слишком в стороне, почти у самой суши, и, прежде, чем он успел добраться до середины фьорда, масса китов и птиц пронеслась мимо. Море казалось белым от китовых фонтанов и морских птиц.

- "Не надо бы нам уходить с места", мрачно подумал Бенони.

Теперь ничего другого не оставалось, как, ловя ветер, плыть обратно в глубину фьорда, чтобы захватить хоть остатки пира.

Совсем рассвело. Мимо с шумом проплывали отдельные отставшие киты. Но вдруг Бенони увидал большую тучу птиц, летевшую назад с фьорда им навстречу; сельдь повернула, описывая большую дугу, и киты продолжали ее гнать. Бенони находился у входа в одну из бухт, когда что-то заставило сельдь разбиться на два косяка; поднялась кутерьма. Пожалуй, это запоздавшие киты встретили главный косяк и врезались в него. Сельди сверкали, как мириады звезд, вокруг лодок Бенони. Нечего было и думать выметывать невод при этой массе китов. Бенони просто задыхался от волнения. Вдруг он заметил, что вся бухта словно кипит и над ней стоит белая туча птиц,- бухта была битком набита сельдями! Бенони бросил несколько отрывистых приказаний и сам с быстротой молнии действовал то тут, то там. Невод выбросили и перегородили им всю бухту, от одного берега до другого; сельдь выпирало на самую сушу. Тут большой невод сделал свое.

Страшный шум, производимый китами и птицами, продолжал стоять над морем, указывая направление второго косяка сельдей.

Бенони был весь в поту, и колени у него тряслись, когда он садился в челнок. Он велел грести вдоль невода, чтобы посмотреть - хорошо ли он притонен и плотно ли запирает выход из бухты.

"А, пожалуй, все-таки хорошо, что мы ушли с того места", думал он.

Бенони послал двух людей к Макку в Сирилунд с письменным сообщением о своей удаче. Он описал и качество улова, представлявшего хорошую смесь, и глубину бухты, позволявшую не бояться дурного привкуса от дна. В общем он видел в событии как бы перст Божий: сельдь повернула в самом фьорде, повалила и словно сама заперла себя прямо на его глазах... "Что касается величины улова, то не осмелюсь выставить число: Единый, ведущий счет звездам на небе, знает его. Но оно весьма огромно. С почтением Бенони Гартвигсен,- собственное имя".

Макк и тут, как всегда, оказался для него добрым другом, разослал от себя нарочных и на восток, и на запад, чтобы добыть Бенони покупателей. И во фьорд начали ежедневно приходить и парусные суда, и пароходы, бросая якорь перед тоней Бенони. Приходили и рыбачьи лодки из его родного селения запастись наживкой для ловли трески у Лофотенских островов. С этими покупателями Бенони не торговался, за ничто отмеривал им рыбы, сколько нужно.

То-то жизнь закипела в тихой бухте! Появились торговцы, евреи с часами, канатные плясуны и девушки легкого поведения из городов; ярмарка да и только! На пустынных берегах вырос целый городок из ларей, палаток и сараев. И у всех в руках поблескивали, словно сельдяная чешуя, монеты...

IV.

Макк сам заговорил с Бенони весною:- Вот что я скажу тебе, любезный Гартвигсен: тебе надо бы жениться.

Бенони, услыхав это, с униженным видом ответил:- Никто за меня не пойдет.

- Но тебе, разумеется, надо жениться по своему званию и состоянию, а не на ком попало,- невозмутимо продолжал Макк.- Я знаю одну барышню... Но не будем пока говорить об этом. А скажи мне, Гартвигсен, много ли ты потерпел убытку на своих делах со мной?

- Убытку?

- Да, ведь согласись сам, странно выходит: казалось бы, ты мог скопить кое-что, но ты ничего не отдаешь мне на сбережение.

- Не Бог весть сколько у меня и накоплено.

- Значит, ты держишь капитал в сундуке? Диковинно. Твои предки отдавали деньги на сбережение моим, и тебе бы следовало придти ко мне. Я это ни к чему другому не клоню, а говорю только, как у нас сложился обычай.

Бенони не сразу ответил:- В том-то и дело, что старики запугали меня.

- Вот как? Верно, наговорили тебе про банкротства после войны? Мой отец был крупный торговец, и он не был банкротом. Я тоже не из мелких торговцев и тоже не банкрот. Надеюсь на Господа Бога!

- Я и то подумывалъпридти к вам с моими крохами,- сказал Бенони.

Макк опять повернул к окну и задумался, по своему обыкновению, стоя спиной к Бенони. Потом заговорил:- Здешний народ идет ко мне, как к отцу. Отдают мне на сбережение свои денежки, пока не понадобятся опять. И я выдаю им росписки за своей подписью: Сирилунд, такого-то числа, Фердинанд Макк. Потом, много-ли, мало-ли спустя, они приходят опять и спрашивают свои деньги,- вот, дескать, росписки. Ладно, говорю, и отсчитываю денежки,- извольте получить! "Да тут больше", говорят они. А это проценты, отвечаю я.

- Да, проценты,- невольно повторил Бенони.

- Разумеется, проценты. Я пускаю деньги в оборот и наживаю,- продолжал Макк и повернулся от окна.- Что до тебя, Гартвигсен,- твоя сумма будет покрупнее, и тебе я выдал бы не простую росписку, а настоящее обязательство, закладную. Я это ни к чему другому не клоню, а только так у меня заведено. С капиталистами нельзя обходиться, как с мелюзгой. Им нужно обезпечение. Твоя сумма, верно, не из таких! чтобы я мог взять да выложить тебе ее из кармана, когда угодно; поэтому ты получишь закладную на усадьбу Сирилунд со всеми угодьями и на торговые суда мои.

- Вы смеетесь! - воскликнул Бенони, ошеломленный. Затем поспешил загладить свою неучтивость:- Я хочу сказать, что не след вам говорить так. Это уж чистая несообразность.

Бенони с детства наслышался о богатстве Макка и великолепии Сирилунда. Одно торговое дело Макка, его амбары и мельница, винный склад, пароходная пристань, пекарня и кузница - стоили куда дороже всей мошны Бенони; а если еще прибавить к этому усадьбу и землю со всеми угодьями - птичьими островками, морошковыми болотами, площадками для сушки рыбы и, наконец, шкуну и две яхты?!

К пущему замешательству Бенони, Макк мягко и снисходительно ответил:- Я говорю только, что так у меня заведено. И ты мог бы быть спокойным за свой капитал. Но не будем больше говорить об этом.

Бенони пробормотал: - Позвольте мне немножко подумать. Не запугай меня так старики... Но ежели вы... За охотой дело не станет.

- Не будем больше говорить об этом. Знаешь ты, о чем я думал сейчас у окна? О своей крестнице, фрёкен Розе Барфод. Она пришла мне на ум... Ты когда-нибудь думал о ней, Гартвигсен? Чудной народ эта молодежь! Она уехала на юг после Рождества и хотела пробыть там с год, а теперь вдруг вернулась. Как будто что ее потянуло назад. Ну прощай, Гартвигсен! Подумай, коли хочешь, насчет денег... А то - воля твоя...

И Бенони думал, да день за днем оттягивал сделку с Макком.- "Время терпит", верно, думал в свою очередь Макк, этот скользкий угорь в торговых делах; "пусть его соберется с мыслями", видно, рассуждал он и не посылал за Бенони.

А Бенони был малый не промах, отлично понял намеки Макка на пасторскую Розу. Продумав несколько дней и ночей, он таки и надумался обойти Макка, обделать дельце сам. Что-ж, коли нет у него таких капиталов, какие навязывал ему Макк; откуда бы они у него взялись? Хо-хо! Бенони не даром слыл в свое время ловкачом.

Он разоделся в две куртки и в праздничную рубаху и пошел общественным лесом через кряж. Направился он прямехонько к пасторскому двору, а сам заранее высчитал, что пастор теперь в отлучке.

Он зашел на кухню и прикинулся, будто ему надо переправиться на ту сторону пролива - так нельзя-ли занять у пастора лодку?

- Пастор уехал,- ответили девушки.

- А пасторша или фрёкен Роза дома? Вы только скажите, что, мол, Гартвигсен кланяется...

Лодку ему дали. Но ни пасторша, ни Роза не вышли с ним поздороваться и пригласить в комнаты.

"Видно, не выгорит дело", подумал Бенони. Переправился через пролив, побродил по лесу, переправился обратно и опять зашел на пасторскую кухню поблагодарить за лодку.

То же самое; господа не показались.

"Не выгорело-таки", думал Бенони на обратном пути домой. Он был во многом настоящий кремень, но перед господами робел и сдавался. "Что же мне теперь делать?", думал он дальше насчет Розы. "Жениться по моему званию и состоянию, или жениться на одной из прежних своих товарок и опуститься?"

Дома он захлопотался,- нанял четверых плотников строить большой сарай для всего неводного комплекта. Но на душе у него было не радостно, и недовольство его все росло; он стал подозрительным; ему чудилось, что люди опять готовы называть его Бенони вместо Гартвигсена.

Чем он заслужил такое посрамление?

Однажды Макк сказал ему:- Ты строишь большой сарай, а это совсем лишнее. Я бы всегда уступил тебе помещение для невода задаром, как прежде. Зато тебе надо бы сделать пристройку к дому. Если ты вздумаешь жениться по своему состоянию, тебе не мешает иметь пару лишних горниц. Дамы это любят.

Они поговорили еще насчет этого, и Бенони вдруг озарило, что теперь-то как раз ему и следовало бы показать Макку свое доверие, сходить домой за деньгами. По дороге он опять все взвесил: раз Макк ставит такой огромный залог, чего же ему бояться за свои деньжонки? Напротив, оне сделают его как бы тайным компаньоном Макка, совладельцем Сирилунда. О, эти денежки! При удаче оне могут вывести бедняка в люди!

Он принес свое богатство в мешке; там было много серебра. Бенони уж не хотел скупиться; раз Макк считал его капиталистом, нельзя было ударить в грязь лицом. Поэтому он выгребал из своего сундука, пока не нагреб кругленькой суммы в пять тысяч специй-далеров.

- Господи твоя воля! - сказал Макк, чтобы польстить ему.

- Уж не обезсудьте за плохой кошель. Получше то у меня не нашлось,- заметил Бенони, разбухая от самодовольства.

Макк не захотел поощрять его дальше. - Но сколько тут серебра,- сказал он.- А ведь бумажки теперь аль пари.

- Ка-ак?

- Аль пари. Считаются совсем за серебро. Ты ведь знаешь. Ну, да серебро все-таки лучше.

- Я полагал, все мои деньги одинаково хороши - что серебро, что бумажки,- сказал Бенони, немножко задетый.

Макк опять не захотел поощрять его спеси и сухо бросил: - Разумеется!.. Потом принялся считать. На это пошло не мало времени; из далеров составлялись столбики, которые потом сбивались в кучи и горстями сметались в мешок. Наконец, пересчитали и бумажки, и Макк торжественно приступил к делу - написал длинное долговое обязательство.

- Хорошенько спрячь эту бумажку,- многозначительно посоветовал он Бенони...

И вот, дошло до того, что пасторская Роза не только явилась в гости в Сирилунд, но прямо стала заглядываться на Бенони, смотреть на него так ласково и пристально, словно он серьезно занимал её мысли. Однажды она пришла к нему на берег и сказала:

- Хотелось взглянуть на твой новый сарай.

- Ну, чего вам на него глядеть; не стоит,- ответил Бенони в первую минуту радостного замешательства. Потом, оправясь немножко, прибавил:- Я вот хочу еще сделать пристройку к дому.

- Вот как! Большую?

- Я было думал пристроить горницу да спальную каморку,- осторожно ответил Бенони.

- Совершенно правильно,- ласково сказала фрёкен Роза.- Так ты, верно, задумал жениться?

- Это... как дело повернется.

- Конечно, я не знаю, какова она будет, твоя суженая, но на твоем месте я бы выстроила спальную попросторнее, посветлее.

- Да,- сказал Бенони,- по-вашему, так надо?

- Да.

Когда Роза собиралась уходить, Бенони набрался храбрости и сказал:- Уж не погнушайтесь, придите посмотреть, когда будет готово.

И Бенони принялся строить горницу и большую спальню, да перехватил малость и выстроил спальню почти одной величины с горницей. Когда Роза пришла взглянуть, Бенони струсил, как заяц: а вдруг ей это неладным покажется? Но она опять преласково сказала, что как раз так все себе и представляла.

Вот тут-то бы ему и закинуть ей словечко, но он ничего не сказал. А вечером пошел и попросил Макка поговорить за него,- если Макк вообще полагает, что дело может сладиться.

Макк передал его просьбу коротко и ясно, улыбнулся им обоим и вышел из комнаты.

Они остались одни.

- Вот, что я скажу тебе, Бенони: не думаю, чтобы из этого вышло что-нибудь хорошее для тебя,- прямо заявила Роза.- Я долго была невестой одного человека там, на юге; недаром я так часто уезжала из дому.

- Так вы, пожалуй... вы, верно, и выйдете за него замуж?

- Нет, этого не будет. Никогда не бывать этому...

- Так, может статься, вы бы не погнушались мной? Только я - весь тут, каков есть, человек простой. Куда уж мне!

Роза подумала, медленно смыкая и размыкая ресницы.- Пожалуй, можно попробовать, Бенони. Крестный полагает, что мне следует согласиться; но я должна тебе сказать,- усмехнулась она,- что ты не первая моя любовь.

- Нет, нет, куда мне! Да я и не гонюсь за этим,- установил Бенони свою точку зрения.

И они поладили...

Следующия недели было много разговоров об этом необычайном происшествии; пожалуй, это был перст Божий, но все-таки нельзя было не подивиться. Зато в доме кистера высказались напрямик: "Перст Божий? Сельдь всему причиной. Не разбогатей Бенони так страшно на селедках, не видать бы ему Розы!"

У кистера был ведь сын, которому пасторская Роза пришлась бы куда больше под пару.

V.

Прошло несколько недель. Роза частенько бывала в гостях в Сирилунде, и Бенони каждый раз виделся с нею там. Люди не дразнили их друг другом; не в обычае было подразнивать пару, которая ни от чего не отпиралась, а Роза с почтарем Бенони даже прямо признавались всем и каждому в том, что они женятся.

Бенони продолжал налаживать дом и сарай; обшил дом тесом и выкрасил, как другие богачи. И, глядя на его дом с моря, люди говорили: вон господский дом Бенони!

В Сирилунде была веранда, и Бенони все подумывал не обзавестись ли и ему такой верандой,- поменьше, разумеется, без всяких затей; просто, чтобы было такое местечко, где посидеть,- с парой скамеек...

Сперва он заговорил об этом с одним из маляров.- Я так заважничал, что хочу сделать себе тут навес,- сказал он.- Совсем немудрящий, в роде крытых сеней.

Маляр, из деревенских, ничего не понял.

- Навес?

- Люди зовут это верандой,- сказал Бенони и отвернулся.

- А на кой прок она?

- Это ты правильно сказал. Просто ради удовольствия; чтобы было такое местечко, откуда смотреть...

Маляр засмеялся?! Бенони разом решился; нельзя было позволить смеяться себе в глаза. Он позвал столяров и с излишнею решительностью объявил им, чего желал; отметил высоту, показал все как и что.

- Это будет такое местечко, где можно сидеть и пить кофей в летнее время,- добавил он.

Столяры оказались сообразительнее маляра; они были люди пришлые, бывалые, много чего видели на белом свете.

- У людей с достатком всегда бывают веранды,- кивнули столяры.

Спустя несколько дней, у Бенони явилась новая затея. В Сирилунде была еще голубятня. Она возвышалась посередине двора на высоком столбе, выкрашенном белой краской, а на самой верхушке красовался медный шарик. Эти птицы вносили такое оживление. Что куры! Их нельзя было и сравнивать с голубями.

- Ежели у меня когда-нибудь заведется парочка другая хороших голубей, мне и посадить их будет некуда,- сказал Бенони. И он взял с собой столяров и указал им, где поставить голубятню.

Так шли недели; подошла осень. Бенони все возился дома и не выезжал с неводом. Столяры и маляры ушли, вставив цветные стекла на веранде. Это была их последняя работа. Ну и вышла же веранда! Райские сени, да и только! Даже в Сирилунде не было цветных стекол на веранде. И все это придумал ловкач Бенони! Стекла были голубые, красные и желтые.

Но, когда мастеровые разошлись, Бенони стало скучно. Он пошел к Розе и сказал - так и так, мол, что за житье одинокому; не пора ли переменить судьбу? Но Роза не спешила с этим; можно было сыграть свадьбу весною; время терпит.

Бенони занялся немножко рыбной ловлей у берегов, но, когда бухта начала покрываться ледком, стало слишком трудно пробиваться, и лов прекратился. Теперь у Бенони не осталось ровнешенько никакого дела - только ходить в церковь по воскресеньям. Ох, выпадали дни, когда он готов был опять бегать с почтовой сумкой. Но теперь почту носил один домохозяин, пасторский арендатор, обремененный семьей и не пользовавшийся никаким почетом.

В церковь Бенони являлся теперь в двух куртках, в сапогах со сборами и лакированными бураками. Он не сутулился, но ходил выпрямясь, что твой монумент, и без устали мог распевать псалмы.

Беседуя же с людьми на церковном холме, он не напускал на себя дурацкой спеси, не прикидывался будто не узнает людей победнее, но тоже и не напрашивался ни на чью беседу.- Мы с Макком...- говаривал он.

- Мы с Макком получили вчера эстафету. Сельдь идет с моря,- сказал он на этот раз.

Писарь ленемана, прочитав народу разные объявления и распоряжения начальства, подошел к Бенони поразспросить кое о чем.- Как насчет сельдей? Нет ли каких вестей?

Бенони ответил:- Мы с Макком были вчера на пароходе, справлялись...

Еще вопрос, и Бенони изрек: - С завтрашнего дня принимаюсь помаленьку за сборы.

Простой народ, столпившись вокруг, слушал, кивая головами. Экий чорт этот Бенони! Получает эстафеты, словно с неба, даже о селедках! А Бенони потрогивал свою густую гриву и улыбался, выставляя на показ крепкие желтые моржевые клыки. Нет, добрые люди хватали через край, но кое-какой опыт есть у него,- при всей его ничтожности.

Писарь ленемана пошел с ним вместе из церкви. Да и чем они были не ровня? Бенони имел капиталец, но писарь был потоньше в обращении и в речи. После того, как Бенони перестал быть понятым и правой рукой ленемана, старику пришлось обзавестись писарем из городских.

Спутники поговорили о доме Бенони, о его шикарной веранде, о голубятне, о свадьбе. Бенони снисходительно подшучивал над женщинами; поди, разбери этот дамский пол! Ну, что она нашла в нем, простом шкипере шкуны? И он называл Розу своим сердечным дружком.

- Могу заключить,- сказал писарь ленемана,- что вам уж не расстаться с ней ни за какие блага?

- Ни даже за все, что вы здесь видите,- ответил, Бенони, обводя рукою вокруг и указывая на свой дом.- Разстаться с нею? Ничего такого быть не может; я покорил её сердце.

- А когда вы вот так гуляете вместе, неужто вы разговариваете, как мы сейчас - о самых простых вещах и как придется?

- Я разговариваю с нею точь-в-точь так же просто, и не по-ученому, как с вами,- ответил Бенони.

- Чудеса! - сказал писарь ленемана.

Но вот они добрались до дома Бенони и зашли. Выпили по рюмочке, другой, потом закусили, напились кофе, и опять принялись потягивать из рюмочек. Бенони хотел угостить на славу этого гостя, этого ровню, которого он, наконец, сыскал себе. И пошли у них тары-бары. Писарь ленемана был человек молодой, ходил в городском платье, в крахмальном воротничке, и про него шла молва, что он здорово изучил все законы на службе у ленемана; с таким человеком лучше было жить в ладу.

- Я теперь сведущ во всяких делах, и у меня все протоколы вот тут,- говорил он, показывая себе на лоб,- но с Розой Барфод, или вернее, с фрекен Барфод я бы, пожалуй, не осмелился завести разговор.

- Она бы не укусила вас,- ответил Бенони.- Завести разговор? Милый человек, я беру ее на руки и подымаю, как перышко; стоит только взяться. Но само собой, я должен вести себя с такой дамской особой по-людски и бережно спустить опять на пол. Не стану я также разговаривать при ней по хамски или вести себя, как свинья. Вон висит кисет, который она мне подарила.

Они осмотрели кисет, вышитый бисером и шелком. Но Бенони только похвастался, что это подарок, а на самом деле купил кисет в Бергене, когда ездил туда на шкуне.

Кисет имел успех, и Бенони разохотился хвастаться.

- Кабы я захотел показать все, что она мне надарила! - сказал он.- И воротнички, и носовые платки, и другое прочее из одежи - все, расшитое бисером и шелком. У меня полным-полны все ящики и сундуки.

- Чудеса! - сказал писарь

А Бенони продолжал:- Вы вот говорите мне насчет учености и прочаго. А что вы скажете про того, кто поученее нас с вами? Она прямо испугала меня однажды.

- Как так?

Бенони припомнил поразительный случай, но не торопился рассказывать. Он налил еще по рюмочке; они выпили; Бенони напустил на себя торжественный и таинственный вид.

- Дело вышло из-за почтовой бутылки. Нашли в море бутылку с запиской, и трое людей приплыли из крайних шхер с этой бутылкой. Пошли к учителю; он ничего не разобрал. Пошли к пастору, и тот ничего не разобрал. Тогда догадались пойти к Макку... Ну, вам известно, много-ли на свете такого, чего бы не смекнул Макк; но тут и он стал в тупик. Я сам сидел у него в горнице на диване, когда пришли с бутылкой, и Макк взялся читать. "Что бы это такое значило?" сказал он; потом спросил меня. Я ничего не мог сказать. Макк думал - думал, читал - читал, и даже руки у него затряслись. Я, признаюсь, начал-было подумывать - нет ли в записке чего такого, что Макк хочет утаить про себя? Верно, насчет сельдей,- думаю себе,- насчет большого улова. Вы ведь сами знаете, Макк - башка. Но тут я ошибался насчет него. Он вдруг поднял голову и закричал в потолок: Роза! и Роза сошла вниз.

Молчание. Собеседники были всецело поглощены событием. Потом писарь спросил:- Она растолковала в чем дело? Я уж смекаю,- не так я прост! Она разобрала записку?

Бенони помолчал, напуская на себя важности.

- Она-то разобрала! - сказал он, наконец, многозначительно.

- Да неужто?

- Для неё это было не мудренее какой-нибудь заповеди,- безделица.

- Чудеса! - сказал писарь.

- Прочла ни дать ни взять, как на своем родном языке! Меня даже оторопь взяла. Немногаго не хватало, чтобы я принял ее за колдунью или что-нибудь такое с того света.

- А что же было в записке?

- Насчет моряков, которые потерпели крушение.

Новые приятели основательно запили жуткое впечатление, произведенное рассказом, и позабыли о почтовой бутылке. Разговор перешел на невод, на шкуну Фунтус и поездку в Берген,

- Что касается сельдей,- сказал Бенони, - то я лучшего и не желаю, как опять захватить такой косяк. Дело в том, что около невода, набитого сельдью, сразу вырастает целый городок; тут и евреи с часами и золотых дел мастера; совсем ярмарка. Я вот не могу даже купить золотых колец для нас, пока не будет сельдей. Что поделаешь с пустыми руками?

Бенони приберег самый главный свой козырь на последок - бумагу Макка насчет пяти тысяч, закладную. Он ничуть не прочь был распространить эту новость и, под предлогом надобности показать бумагу сведующему человеку, достал ее и разложил перед писарем.

Долгое молчание и внимательное чтение.

- Что вы скажете? - спросил Бенони. Писарь ответил:- Все одно, что золото.

- И я так полагал. А как по-вашему - Сирилунд со всеми своими богатствами стоит пяти тысяч далеров? - и Бенони стал перечислять все богатства; ведь он теперь являлся как-бы совладельцем. Его так и распирало от спеси.

Писарь продолжал изучать бумагу и, наконец, сказал:- Только надо прочесть и засвидетельствовать на "тинге". Так полагается по закону.

VI.

Пророчества Бенони насчет сельдей не сбылись, и ему негде было купить золотых колец. Дело складывалось не ладно. Бенони пошел в Сирилунд и сказал Розе:

- Как ты думаешь - не переменить ли нам судьбу?

Но она не ответила: ладно, переменим; а лицо её даже выразило явное несогласие. Тогда он спросил:- Не сделать ли все-таки оглашение?

- Успеется,- ответила она.- Ты разве не поедешь зимой на Лофотены?

- Не собирался.

Его этот вопрос задел немножко. Человеку с его достатком рыбачить? Она поняла, что не ладно сказала, и постаралась поправить дело:- Я думала, ты поедешь от Макка на шкуне.

- Нет, Макк ничего мне не говорил.

- А ты не собираешься сам поговорить с ним?

Бенони был задет еще сильнее.- Я не в такой нужде.

Она положила свою руку на его, чтобы задобрить. Нет, что она за человек! Сидит тут рядом,- ну, что бы ей сказать своим сочным красивым ртом: "давай сейчас поженимся"? Кто его разберет этот дамский пол!

Бенони обвил рукой шею Розы и поцеловал ее. Она далась. Это было уже во второй раз.

- Я куплю тебе золотое кольцо и золотой крестик,- сказал он.

- Да, да. Но дело не к спеху.

- Да что такое с тобой творится? - спросил он, глядя ей в глаза. - Все тебе не к спеху, да не к спеху!

Ея серые глаза стали меркнуть... как будто солнце закатывалось. Она встала и отошла шага на два.

- Ничего со мной не творится... А сельдей разве так и не будет в этом году?

- В том то и дело! Если будут - так я поеду. Тебе, значит, этого хочется!

Опять повторилось то же самое. Она присела, чтобы снова задобрить его. Он сообразил выгоды такой тактики и принялся время от времени хмуриться - с подходящими промежутками - заставляя ее задабривать себя то ласковым словом, то поглаживанием по руке. Роза была скуповата на ласки, и ни одной не дарила иначе, как поневоле.

- Назначь хоть срок,- сказал, наконец, Бенони.- Надо же нам наметить день свадьбы.

Видя, что ей не отвертеться, она хотела хоть выиграть время,- так с годик или побольше.- Ну, скажем через год, считая от Рождества?

Новая обида.- Я не буду тебя упрашивать! - сказал Бенони.

Наконец, они столковались, оба сделали уступки. Роза отодвинула-таки срок до будущего года,- почти до середины лета. Оставалось ждать еще больше полугода; почти семь месяцев.

Прежде, чем пойти домой, Бенони завернул в лавку к Макку. Сам хозяин с двумя молодцами отмечали цены на новых товарах, заготовленных к Рождеству. Огромные ящики стояли раскрытыми, из них вынимались и раскладывались по полкам разные материи и прочее. В лавке было так холодно, что чернила застывали, и Макк отогревал их своим дыханием каждый раз, как надо было проставить цену. Он был в перчатках, но оба молодца работали с голыми руками.

Время от времени в лавку заходил покупатель.

Бенони попросил себе календарь на будущий год, отыскал в нем затмения, сроки ярмарок в северных провинциях и провел черту где-то далеко в году,- около середины лета. "Среда,- подумал он,- день Сильнериуса, и как раз новолуние".

- Что же, в этом году люди так и останутся без сельдей? - сказал Макк, входя в интересы Бенони.

Хотя Макк и был его крупным должником, Бенони всегда льстило внимание с его стороны,- такое почтение внушал к себе старый магнат. Ах, этот Макк! Постоянно носил в своей тонкой некрахмаленой манишке бриллиантовую запонку, а на ногах дорогие штиблеты городского фасона с острыми носками. Уже много лет он красил волосы и бороду.

- Сельдей нет и в помине,- сказал Бенони.- А мне бы надо поговорить с вами по делу в конторе.

- Обожди минуточку,- сказал Макк.

Хотел он что-ли выиграть время - хоть несколько минут - на размышление? Всегда он отвечал так; это у него уже вошло в привычку... Он продолжал ставить цены на товарах и делать отметки в длинном счете от купца. Начали было новую партию, но вдруг он прервал занятие, словно успев обдумать что надо.

- Теперь я готов служить,- сказал он, и пошел впереди Бенони в контору.

- Вы уж не обезсудьте,- начал Бенони,- но говорят, что надо засвидетельствовать закладную.

- Засвидетельствовать? Зачем?

- По закону.

- Кто это говорит?

- Да один... Не знаю... Так говорят.

Макка передернуло, но затем он сказал холодно, отрывисто:- Хорошо, засвидетельствуй. Мне то что?

- Не обезсудьте, но... это денег стоит.

- Безделицу. Я беру весь расход на себя.

- Спасибо; мне только это и хотелось знать. И что это с вашего согласия...

Макк против обыкновения ответил черезчур уж быстро:- Нет, совсем не с моего согласия. Но делать нечего. Гм... Если бы я уже не отослал деньги на юг, я бы сейчас вернул их тебе.

Бенони стало не по себе, и он пробормотал:- Но, дорогой... Люди говорят...

- А пусть их говорят, что хотят. Разве бумага ее подписана: "Сирилунд, такого-то числа, Фердинанд Макк"? Я должен сказать тебе, Гартвигсен: какая мне охота, чтобы все и каждый совали свой нос в мои дела? Никогда мне это не было по вкусу.

- Но говорят, что бумагу надо засвидетельствовать,- твердил свое Бенони. Он подметил, как Макка передернуло, и сразу насторожился.

Макк отошел к окну и задумался. Потом сказал:- Хорошо, давай бумагу, я сам позабочусь, чтобы ее засвидетельствовали.

- Я не захватил её с собой.

- Так занеси как-нибудь на-днях. - И Макк кивнул головой в знак того, что разговор окончен.

По дороге домой Бенони тонко рассуждал сам с собой: "С чего бы Макку так артачиться? Все ведь отлично знают,что он собирает деньги отовсюду, и все сами приносят ему свои денежки и отдают на сбережение - у кого есть лишние гроши*.

VII.

Он пробыл дома уже с полчаса, когда за ним пришел один из лавочных молодцов Макка, Мартин, и сказал: - Макк просит вас опять в контору.

- Зачем? Что ему от меня нужно?

- Не сумею вам сказать. Он о чем-то разговаривал с пасторской Розой.

- С Розой? Да это мой сердечный дружок, Mapтин! Зачем же ты называешь ее при мне пасторской Розой?

Молодец немножко смутился.

- О чем они говорили?

- Не сумею сказать. Что-то насчет шкуны. Будто вы поедете на Лофотены скупать треску.

Молчание.

- Приду,- сказал затем Бенони.

- А еще хозяин просит вас захватить бумагу.

Оставшись один, Бенони задумался. Так Розе непременно хотелось отделаться от него? Почему? Он в толк не мог взять. И неужто он опять примет команду на шкуне? Положим, не больно-то сладко и коротать зиму дома, в таком одиночестве. А теперь заодно удастся побывать кое-где и купить золотые побрякушки, кольца, о которых столько думал.

Смеркалось уже. Бенони зажег свечку, достал закладную и сунул ее в карман. Собираясь задуть свечку и отправиться, он опять вынул бумагу из кармана и перечитал. Все было вернешенько и без единой помарочки на всем длинном листе. Но ведь расписок, небось, не выпускают из рук? Расписки сохраняют.

Он снова спрятал бумагу в надежное место, в сундук, погасил свечку и пошел в Сирилунд.

В полутемных сенях он наткнулся на Макка, который шушукался о чем-то с одной из своих работниц... Ах, этот старый хват! Все тот же. Зорок и блудлив впотьмах, как кот.

- Пожалуйста, Гартвигсен,- сказал Макк и прошел вперед, в контору. - Я забыл сказать тебе давеча... И мне все время казалось, что я забыл что-то... Это насчет шкуны. Не возьмешь ли ты на себя команду и нынешний год?

Дальше разговор перешел на то, что до сих пор не было никаких вестей о сельдях, и что Бенони, следовательно, ничего не прогадал бы, уехав на Лофотены.

- Отчего бы вам самим не поехать?

- Я предпочитаю доверить судно тебе. И ты же закупишь груз для яхт. Тебе я могу доверить какие угодно тысячи.

Бенони был и польщен, и тронут. Он снова будет адмиралом на "Фунтусе"! Он уже побывал на этом судне в морях,- и в Вестфьорде, и в Фольдене, и в Хустадвиге,- так ничего не стоило добраться и до Лофотенских островов. А что до скупки рыбы, так он торговался не по-Макковски; покупал куда дешевле всех прочих, потому что крепко держался за каждый грош и туго раскошеливался. Ну, что же, он попытается, если Макку так хочется. Потом они договорились и насчет жалованья.

Бенони собрался уже уходить, когда Макк напомнил:- Ах да, при тебе закладная?

- Позабыл. Вот так штука! Я как раз думал о ней...

- Ну, захвати в другой раз...

Теперь у Бенони опять нашлось чем заняться; он стал готовиться к поездке на Лофотены, словно в кругосветное плаванье. Как только погода выдавалась помягче, он придумывал себе дело на "Фунтусе", который стоял и покачивался в гавани, черный и безобразный, но внушительный, словно маленький китобой. Что были обе яхты в сравнении с "Фунтусом"! Оне стояли около шкуны, словно две скорлупки, нагруженные сельдью до самой ватерлинии. Сельдь тоже предназначалась для Лофотен, когда там окажется нехватка в наживке для ярусов. Но эти две яхты были в таком малом почете, что одну вел бывший сторож на пристани, Виллас Пристанной, а другую Оле Человечек.

Бенони шагал по палубе "Фунтуса", оглядывал снасти, и высматривал погоду, словно уже шел на всех парусах; советовался с компасом и картами, смазывал салом штаги и приводил в порядок трюм. Но почему он навещал свое судно только в мягкую погоду? О, этот дока Бенони был себе на уме! Его новый непромокаемый костюм из промасленной парусины не годился для больших морозов,- тогда он топорщился колом и трескался. Зато в легкий морозец тот же костюм имел такой шикарный вид, блестел на палубе словно золотой, и его издалека было видно из гавани и даже из окон Сирилунда...

- Зачем тебе хочется спровадить меня? - спросил однажды Бенони у Розы.

- Мне хочется тебя спровадить? - ответила она - Что ты выдумываешь?

- Похоже на то на мой взгляд.

Она опять постаралась урезонить его, чтобы самой иметь покой. Она сказала, что собиралась уехать домой, но Макк попросил ее остаться помогать ему в лавке, когда начнется предпраздничная горячка. Дальше она рассказала, что упросила Макка пригласить на помощь и Бенони.

- Он ничего не говорил.

- Ну, скажет сегодня... Так видишь теперь, что мне вовсе не хочется спровадить тебя.

Бенони затрепетал от такой ласки, как мальчик, и обнял Розу. Это уже в третий раз он целовал ее, да и того было мало! - ты настоящий цветочек! - сказал он ей.

И впрямь Макк пожелал, чтобы Бенони помогал ему в это горячее время. Но его не обязывали работать больше, чем ему самому было желательно; главное, чтобы он находился тут и присматривал там и сям, был как бы правой рукой. При этом случае Макк опять справился насчет закладной.

- Я искал ее тогда, да не нашел,- ответил Бенони.

- Не нашел?

- Надо будет поискать хорошенько. Запропастилась куда-то...

Бенони запер свой дом на замок и от нечего делать стал помогать в лавке Макка.

В сущности, довольно приятно было расхаживать за прилавком, за этой преградой, памятной ему еще с детства, и которой ему до сих пор не доводилось переступать. По мере того, как праздники подходили, покупателей в лавке с каждым днем все прибывало; в нижнем отделении, в винном погребке, с утра до вечера стояла грязь, настоящее месиво. Бенони помогал, где только была в нем нужда; присматривался, как вели дело опытные приказчики, и беспрерывно учился чему-нибудь. И даже заразился торговым языком; день-деньской так и сыпал: первый сорт, второй сорт, нетто, брутто.

Но двое молодцов Макка, опытных в деле, порядком косились на этого чужака, этого почтаря Бенони, который вечно торчал у них на дороге и редко приносил какую-нибудь пользу. Зато они и пускались с ним на разные уловки и хитрости! Они узнавали покупателей сразу, еще на пороге, и зная, кто за чем пришел, по большей части устраивали так, что Бенони приходилось лазить в подвал с теми, кому нужно было патоки, ворвани или махорки, а сами оставались на верху и отпускали материи, крупу и деликатесы. Таким манером удавалось выживать Бенони из лавки надолго. Благодатная патока так туго лилась в зимнюю стужу!

Роза сначала не участвовала в работе, но в одно горячее субботнее утро сошла вниз, в лавку, и стала за выручку. Она была закутана в песцовую шубку, и на маленьких ручках были надеты перчатки. Все покупательницы знали ее; Роза спрашивала, как оне поживают, и это так им льстило, что оне не знали, как и благодарить ее. К тому же она не была так прижимиста, не гналась за лишним вершком материи, или двумя-тремя пуговками, прикинутыми к дюжине.

- Вот славно, что и ты пришла к нам! - сказал ей Бенони.

Оба молодца бесились. Уж эта парочка! Много от неё проку! Лучше бы убиралась отсюда! Расположилась со своими разговорами как раз у ящика с кофеем, который то и дело приходилось выдвигать да задвигать!

- И как хорошо, что ты в меховой шубке,- продолжал Бенони.- И руки прикрыла.

О, все, что она делала, было хорошо! Тут пришел человек за "светом", а это означало ворвань для ламп, и надо было лезть за нею в подвал. Молодцы переглянулись, и один из них, Стен, осмелился сказать Бенони:- Не будете ли так добры отпустить этому человеку?

- Ой, нет, нет! - застыдился человек.- Как можно, чтобы сам Гартвигсен лез из-за меня в подвал! Лучше уж я останусь без света! - и он готов был провалиться от стыда.

Но Бенони после такого почета не прочь был нацедить человеку ворвани.- Я ради удовольствия,- сказал он.- Иди за мной с посудиной.

Человек все время не переставал стыдиться, что допускает подобное. - Стыда во мне нет,- сокрушался он,- не ходите, Гартвигсен; уж лучше я просижу со своими в потемках все праздники!

Бенони пришлось застрять в подвале надолго. Плутоватые молодцы спрашивали на всю лавку:- "Не надо ли кому еще чего из подвала? Бенони как раз там",- и посылали туда одного покупателя за другим. Бенони стал смекать в чем штука и думал про себя: "Ну, пусть-ка любезный Стен попробует в другой раз помыкать мной!"

Когда он, наконец, выбрался из подвала, весь пропахший ворванью и махоркой, его оставили на время в покое, и он опять стал тереться около Розы, болтая с ней о том, о сем.

Но вот кому-то снова понадобилось что-то из подвала.

- Я сейчас занят, но, может быть, Бенони займется с этим покупателем,- сказал Стен, да и промахнулся, помня только почтаря да понятого, а не богатейшего шкипера и рыбопромышленника.

Бенони оглянулся на него и ответил:- А не наймешь ли ты себе кстати слугу, сморкать тебе нос?

Стен покраснел, как рак, и ни слова не промолвил, а Бенони обвел всех торжествующим взглядом и рассмеялся. Взглянул он со смехом и на Розу, но у неё легла поперек носа морщинка. Пришлось Бенони прикусить язык, и еще слава Богу, что Роза после такой выходки стала вообще обращать на него внимание!

Макк зашел в лавку из конторы, и все местные жители, стоявшие у прилавка, почтительно поклонились воротиле. Бенони же захотел показать себя перед Розой и прочими, отвел Макка немножко в сторону и сам заговорил о закладной.

- Никак не могу отыскать ее,- сказал он,- должно быть, потерял.

Макк недоверчиво ответил:- Едва-ли.

- Уж не оставил я ее тогда у вас на конторке?

Макк подумал с тем же недоверчивым, сомневающимся выражением:- Нет, ты спрятал ее в карман.

- А если она затерялась, мне надо будет получить другую закладную,- сказал Бенони.

Глазки Макка блеснули, и он ответил: - Об этом всегда успеем потолковать.

Бенони-же, когда Макк повернулся к нему спиной, прибавил умышленно-громно:- А то ведь это целых пять тысяч далеров для меня!

Пусть себе люди знают, что не о пустяках он тут толкует с Макком!

Ну, и плут был этот Бенони! Прикидывался будто тревожится насчет закладной, а сам отлично знал, что уже передал ее писарю ленемана с просьбой засвидетельствовать на первом же "тинге",- выездной сессии уездного суда,- если Бенони самого не будет в это время в селении.

- Каков Бенони-то! - кивал народ, теснившийся у прилавка:- Пять тысяч далеров!

А он себе расхаживал и надувался спесью от сознания своего богатства. Что это Роза ни о чем его не попросит? Он мог бы, коли на то пойдет, купить всю лавочку. И он опять предложил ей, уж в который раз, выбрать себе что приглянется из товаров. Но она не воспользовалась его предложением. Тогда он сам отыскал кусок тонкого полотна, как раз того же сорта, из какого были сшиты его праздничные рубахи для церкви.

- Что скажешь на это? - спросил он Розу.

Она взглянула на полотно, взглянула на Бенони и опять на полотно:- Что я скажу на это?

- Коли хочешь взять весь кусок, так возьми да запиши на меня. Кажется, я имею на столько кредита.

- Нет, спасибо. На что мне?

- Ну, для мануфактуры,- сказал он, подразумевая под этим нижнее белье, сорочки.

Оба молодца поглядели друг на друга и низко нагнулись над своими ящиками. Роза не ответила, только улыбнулась для вида, но на носу опять легла морщинка.

Бенони положил полотно обратно на место. Всему есть мера и церемониям тоже! Эта морщинка на носу уж больно строга в своем роде! Раз он выражается по-образованному, так нечего делать вид будто он говорит по-хамски...

А Макк остановился у окна своей конторы и все думал насчет закладной, тихонько насвистывая и щуря один глаз, словно прицеливаясь. Бенони хотел засвидетельствовать закладную, да не мог отыскать ея, потерял,- говорит. Ах, этот Бенони! Поискать бы ему хорошенько в сундуке у себя,- небось, сыскал бы. И бумага прямехонько попала бы на судейский стол.

Вдруг Макк отворил дверь и позвал Стена.

- Сдай полбоченка морошки на первый-же почтовый пароход, что идет на юг,- сказал Макк.- Это заказ. Да вели бондарю хорошенько осмотреть боченок. Адресовать опять уездному судье в Бодэ, как три года тому назад.

VIII.

Пришел сочельник, и Бенони был приглашен в гости к Макку, но Роза уехала домой. Она не простилась с Бенони лично, но поручила ключнице Макка усердно ему кланяться.

Настроение в просторной парадной горнице Макка было не особенно праздничное. Бенони привык к иному. Когда случалось ему в сочельник сидеть одному, то он, бывало, распевал отрывки из псалмов в промежутки между рюмочками и читал молитвенник. Здесь же было как-то жутко,- уж больно много оставалось пустого места: в горнице не было даже стульев, а всего пара диванов,- стулья унесли в столовую к ужину.

Макк по старинному обычаю велел зажечь люстру с сотней хрустальных подвесок, и сам расхаживал по горнице разодетый, в вышитых бисером туфлях, и покуривал трубку с длинным чубуком. Он не говорил, как вчера и третьяго дня, о ценах на треску, о наживке, о купле и продаже, но - ради сочельника - о разных мелочах, рассказывал истории, вычитанные из газет, и про деда своего, который живал в Голландии. Время от времени он подливал в стаканчик Бенони, и сам выпивал с ним.

Но вот, ключница распахнула двери в столовую:- Милости просим к ужину!

Макк пошел впереди, Бенони за ним. И в столовой было столько же света: горели и люстра на потолке и четыре пары канделябр вдоль длинного стола.

Ключница отворила дверь в кухню и тоже позвала:- Милости просим, пожалуйте и вы сюда!

Стали потихоньку, степенно, входить все служащие и работники: дворники, два кузнеца, рабочие с пристани, пекарь, бондарь, молодцы из лавки, два мельника,- почти все с женами, но без детей; затем кухарка, скотница, Эллен Горничная и, наконец, двое призреваемых стариков, седых как лунь, Фредрик Менза и Монс. Из этих двух стариков Монс попал в Сирилунд первый, чтобы отбыть свои положенные три недели. Было же это давно, когда Фердинанд Макк еще был женат, и дочка его Эдварда была девочкой. Но, когда три недели прошли, Монс заупрямился переходить к другому призревателю, пришел к Макку и мадам Макк без шапки и стал просить позволения остаться. - "Оставайся"! - сказал Макк. О, Макк был не из таких, которые выгоняют людей,- большой барин! И Монс остался, бродил по двору, колол дрова и болтал сам с собой; жилось ему хорошо, и одежи и пищи было вдоволь. Монс был коренастый, сутуловатый старик, настоящий долгобородый Моисей, с носом крючком, беспритязательный и незлобивый, как ребенок. Прошло лет двенадцать, жена Макка померла, дочка Эдварда выросла, а Монс поизносился; руки и спина стали не прежния, и ему уже не под силу было таскать дрова для всех печей. Тогда он взял да свел знакомство с Фредриком Мензой, таким же дряхлым стариком, как он, чтобы иметь подмогу и приятную компанию в работе, Фредрик Менза в свою очередь пошел к Макку и Эдварде и стоял перед ними без шапки, кланяясь и прося позволения остаться. Макк был все тот-же и сказал:- "Оставайся"!- С тех пор в Сирилунде жило двое призреваемых; они были неразлучны, возились с дровами и все больше и больше впадали в детство. Монс был коренастый и плечистый, с походкой в развалку, а Фредрик Менза худой, высокий, словно монумент. Оттого-то, верно, и дочь у него вышла такая красивая, стройная. Ее сначала держали горничной в Сирилунде, а потом выдали замуж за младшего мельника...

Ужин был поставлен обильный. И всем полагались серебряные ложки и вилки,- и богатому и бедному.

- А что же смотритель маяка с женой? - спросил Макк.

- Мы их звали.

- Позовите еще раз.

Эллен Горничная, такая субтильная, шустрая, мигом шмыгнула за дверь позвать смотрителя с женой. Никто и не дотронулся до кушаний, пока те не пришли; только выпили по рюмочке; наливать был приставлен один из лавочных молодцов, Стен.

Чета с маяка была незначительная скромная пара, по бедности своей в потертом старомодном платье. Безрадостная жизнь и губительная праздность на маяке рано наложили на лица мужа и жены печать тупости, придурковатости. И как они успели надоесть друг другу, с каким трудом принуждали себя хоть на людях быть между собой вежливыми, передавать друг другу то или иное блюдо!

На нижнем конце стола сидела жена младшего мельника; ей поручили угощать двух призреваемых, которые были вообще слабоваты. Какой красоткой расхаживала она по горницам Сирилунда лет двадцать тому назад! Теперь она растолстела и обзавелась двойным подбородком, но все-таки была еще очень недурна и сохранила свежий цвет лица. Ни следа старости! Дальше сидела Якобина, которую выдали замуж за Оле Человечка. Она была с юга, из Гельгеланда, востроглазая брюнетка, с курчавыми волосами, за что ее и прозвали Брамапутрой. Никто бы и не поверил, что прозвище это придумал в счастливую минуту высохший смотритель маяка.

Макк сидел и посматривал вдоль всего стола; он знал всех, а почти всех девушек и замужних женщин даже очень хорошо, и каждый сочельник сидел вот так, поглядывая на знакомые лица и вспоминая...

Да и мельничиха разве не вспоминала, тяжело дыша пышной грудью? А Брамапутра,- поблескивая глазами и вскидывая курчавую голову? Когда подали еще водки, она выпила свой стаканчик до дна и совсем ошалела, далеко вытянув под столом носок своего башмака. Что же до Макка, то, глядя на его серьезное лицо, никому бы и в голову не пришло, как хорошо и приятно умеет он обниматься и нежно глядеть. Он с подобающими промежутками поднимал свой стаканчик и говорил Стену:- Надеюсь, ты не забываешь подливать всем?- Когда же он заметил, что бедняга виночерпий сам не успевает куска проглотить спокойно, он изменил приказ и приставил второго молодца Мартина наливать сидевшим по другую сторону стола. У Макка во всем был порядок. И беседу он вел о разных разностях, которые могли интересовать его гостей.

Одни старики Фредрик Менза и Монс ничего не слыхали; только чавкали медленно и тупо. Монс все больше и больше уходил головой в свой шерстяной шарф и ширился в плечах; Фредрик Менза наоборот все вытягивался кверху,- худой и похожий на хищную птицу, но так же выживший из ума, как и тот. Они оба были похожи на выходцев из могил, и пальцы их тихо шевелились, словно червяки. Увидав что-нибудь на столе подальше, до чего ему было не достать, Фредрик Менза привставал и тянулся туда.- Что ты, чего тебе? - тихо спрашивала дочь, подталкивая его; затем совала ему в руку кусок чего-нибудь, и старик был доволен. Монс облюбовал блюдо с ветчиной и давай ковырять в нем; ему сейчас же пришли на помощь и дали кусок. Монс поглядел на этот кусок, который сначала почему-то не давался ему в руки, а теперь вот попался, потом обильно намазал его маслом и начал уплетать. Ему сунули в руку еще ломоть хлеба, и червеобразные пальцы цепко его схватили. Скоро ветчина исчезла; Монс таращился на свою тарелку, но она была пуста. - У тебя же хлеб в руке,- напомнила ему мельничиха, и Монс, довольный и тем, принялся за хлеб.- А ты помакни его в чай,- советовали ему. Все готовы были помочь этим живым трупам, поухаживать за ними. Кто-то спохватился, что у бедняги в руках один сухой хлеб и поспешил наделить его маслом и другими лакомыми вещами. Словно калека-великан, словно гора, сидел Монс и угощался. Но вот съеден и хлеб, и он таращится на свою пустую руку и говорит, словно человек: - Нету больше. - Нету больше,- вторит ему, словно попугай, Фредрик Менза, так же выживший из ума, как и он.

Эти двое стариков, с замусленными лицами, грязными руками, воняющие от дряхлости, распространяли вокруг себя на нижнем конце стола невообразимо отвратительную атмосферу, какое-то скотское настроение, передававшееся и дальше, по обе стороны стола. Не будь это в столовой у самого Макка, не долго было бы совсем оскотиниться... Среди гостей за нижним концом стола не слышно было ни единого разумного слова, все были поглощены одним - ублажали дряхлость. Наконец, Монс устал есть, и принялся таращиться на свечи и смеяться над ними:- Ха-ха!- при чем глаза его были похожи на пару волдырей. Теперь он, чорт подери, был доволен.- Ха-ха!- смеялся и Фредрик Менза с серьезным видом и продолжал чавкать.- Бедняги, и у них свои радости,- говорили люди кругом. Только мельничиха еще настолько сохранила рассудка, что ей было стыдно.

И нигде в целом доме не было ни единого ребенка...

Потом подали сладости и херес. Ни в чем не было недостатка за этим ужином.

- У всех ли есть что-нибудь в рюмках?- спросил Макк. - Ну, так, по обычаю, осушим их за здоровье моей дочери, баронессы Эдварды!

Вот это было в самую точку,- по-барски и по отечески! Ах этот Макк! Какое почтение внушал он к себе!

Бенони все время следил за своим господином: как он кашлял в салфетку, а не на весь стол, как орудовал вилкой. Да, Бенони недаром был докой: везде и всюду перенимал и отовсюду возвращался обогащенным полезной мудростью. Поэтому, когда Макк чокнулся с ним, он уже подвинулся настолько, что сумел ответить, как подобало, и показать себя настоящим барином. Да, Бенони обещал догнать Макка во всем.

Хозяин выпил и за смотрителя маяка с женой - единственных соседей Сирилунда со стороны моря! Старая дама сконфузилась и даже покраснела, несмотря на свои пятьдесят лет и двух замужних дочерей с детьми. Смотритель с придурковатым видом повернул к Макку свое увядшее лицо:- Ах, так! - и выпил свой стаканчик, не спеша; но рука его как-то странно дрожала. Не оттого ли, что Макк счел его человеком, с которым стоило чокнуться? Потом он опять погрузился в свое идиотское равнодушие.

А затем Макк выпил за здоровье всех своих людей: он никого не хотел выделять и никого не желал обойти; все работали усердно, и он благодарил всех.- Счастливого Рождества всем!

Вот мастер говорить! И откуда только брались у него слова? Гости были растроганы. Брамапутра схватилась за носовой платок. Кузнец в былые годы не принял бы этого тоста,- в нем кипела "вечная" вражда. Это была старая история, и в ней столькие были замешаны - и его молодая жена, которая умерла скоропостижно, и сам Макк, и еще один чужой, по имени лейтенант Глан, охотник. Случилось это несколько лет тому назад; жена его была влюблена в Глана, но Макк заставил ее покориться себе. Кузнец еще помнил ее; она была такая маленькая, и звали ее Евой. Больше же он ничего не помнил; жизнь шла своим чередом, и вот теперь он сидел за столом Макка и пил с ним ради сочельника. Вечная вражда погасла...

- Ну, все ублаготворены? - спросил Макк.

Все встали. Эллен Горничная начала живо перетаскивать белые с позолотой стулья обратно в парадную горницу; туда же ушел Макк, пригласив также смотрителя маяка с женой и Бенони. Всем прочим гостям предложили провести вечерок в столовой, и распить по стаканчику-другому пунша. Там уже шел оживленный говор после выпитых рюмочек водки и вина.

- Не сыграете ли нам, мадам Шёнингь? - сказал Макк, указывая на небольшой клавесин.

Нет, она не играет. Куда ей! Играть? Охота господину Макку так шутить!

- Но вы же играли нам прежде, в былые годы?

Нет, нет, когда? И не думала. Вот дочери её умеют немножко; выучились самоучкой замужем. Оне такие музыкальные.

- Вы из такой благородной семьи, урожденная Бродкорб, и говорите, что не учились музыке? Кроме того, я ведь сам слышал, как вы играете.

- Я из благородной семьи? Я? Все-то вы шутите!

- Ваши родители были владельцами целаго прихода. Вы думаете, мне это неизвестно?

- Мои родители? У них было несколько дворов, пожалуй. И порядочно земли, но... Нет, господин Макк, это все сказки насчет целаго прихода. Мои родители были крестьяне, у нас была своя усадьба, были лошади, коровы, но ничего такого, о чем стоило бы говорить.

Смотритель Шёнинг тем временем расхаживал по горнице с очками на носу и рассматривал картины по стенам. Ему ровнешенько безразлично было о чем разговаривала его жена с Макком. Ох, как ему прислушался её голос! Они были женаты тридцать лет, прожили вместе одиннадцать тысяч дней.

Макк приподнял крышку инструмента.

- Нет, нет,- говорила мадам Шёяинг.- Я не играла с тех пор, как была молода. Разве уж псалом какой-нибудь...

Она уселась, вся пунцовея и жеманясь. Макк отворил двери в столовую и только слегка поднял руку,- там сразу водворилась тишина.

Смотрителя при первых же звуках слегка передернуло, но он постоял еще с минуту, тупо таращась на стену,- на зло, чтобы не дать сбить себя с позиции,- потом присел на стул, позаботясь, однако, повернуть жене спину. Мадам Шёнинг сыграла псалом. Проиграв его до конца и еще раз весь с начала, она опять съежилась и больше ничем о себе не заявляла.

- Весьма благодарен,- сказал ей Макк и закрыл двери в столовую,- теперь люди могли веселиться по своему.

Подали на огромном серебряном подносе коньяк, кипяток и сахар-рафинад, и Макк предложил господам мужчинам угощаться, а сам приготовил два стаканчика пунша - себе и мадам Шёнинг. Затем подошел побеседовать немножко и со смотрителем.

- Да, эту картину дед мой привез из Голландии...

- А там вид острова Мальты,- сказал смотритель, указывая на другую картину.

- Верно,- поощрил его Макк.- Вы разве знаете?

- Да.

- Откуда же?

- Внизу подписано.

- Та-ак,- сказал Макк, смекая, что немножко ошибся, слишком низко оценивая сообразительность идиота.- А я думал, вы были на Мальте и узнали вид.

Теперь в свою очередь мадам Шёнинг имела удовольствие слушать супруга. О, как хорошо ей знакома его тощая спина с торчащими лопатками! Она начала потихоньку наигрывать на клавесине, чтобы только не слыхать этого знакомого голоса.

- Вы ведь когда-то были капитаном,- пояснил Макк смотрителю.- Я и полагал, что вы могли бывать на Мальте.

Что-то в роде улыбки промелькнуло на лице смотрителя.- Я бывал на Мальте.

- В самом деле? Подумайте!

- Но, если я вижу ландшафт Гельгеланда, то я узнаю его не только потому, что бывал в Норвегии.

- Не-ет, само собой! - ответил Макк, соображая, что с этим идиотом все-таки надо быть настороже; лишнее с ним и разговаривать.

И Макк обратился к Бенони, выпил и заговорил:- Видишь ли, любезный Гартвигсен, все это у меня унаследованное - и мебель, и эта сахарница, и картины на стенах, и серебро, и все в доме. Все это пришлось на долю Сирилунда, другая половина отошла к брату моему Макку в Розенгор. Увы, после меня все это, верно, пойдет с молотка. Не зевай тогда, Гартвигсен!

- Зависит от того, кто из нас первый помрет.

Макк только покрутил головой на это. Потом опять перешел к мадам Шёнинг,- не хорошо, что она сидит все одна.

А Бенони думал про себя: "Это он просто так, чтобы сказать что-нибудь. У него ведь есть дочь, наследница всего имущества. Зачем же он подзадоривает меня?"

- Да, мадам Шенинг, со смерти моей покойной супруги этот инструмент так и стоит без дела. Некому играть на нем. А ведь не выкинешь,- вещь дорогая.

Мадам Шёнинг задала разумный вопрос:- Но ваша дочь ведь играла, пока была дома?

- Нет, баронесса Эдварда не играла. Это не по её части было. А мы-то с вами побежали бы Бог весть куда, только бы послушать музыки! Впрочем, Роза играет, когда гостит здесь; она музыкантша.

Тут у Бенони мелькнула смелая фантастическая мысль: а что ежели он, не глядя ни на какую баронессу, поладит с Макком насчет клавесина? Ему ведь не лишнее было обзавестись такой штукой,- как раз понадобится к середине лета. Пожалуй, и Макк то заговорил не без умысла?

В столовой становилось шумно; люди, видно, затеяли игру; несмотря на все благоговение к месту, раздавались громкие взрывы мужского и женского хохота. Послышался звон стакана, упавшего на пол.

- Вы интересуетесь картинками,- опять завел Макк беседу с Шёнингом. - Это вот берега Шотландии. Как там голо и печально!

- Весьма оригинальный вид,- отозвался смотритель.

- Вы находите? Но там один песок да камни; ничего не растет.

- Ну, как же!

- Там?

- Песок такого красивого цвета, а это вот - базальтовые скалы. И вообще на камнях и песке много чего растет.

- То-есть, кое-что, конечно...

- Сосна растет на вершинах и с каждым днем становится все сочнее и пышнее. И в бурю не гнется; стоит себе гордо и только гудит.

- Да... с этой точки зрения,- проговорил Макк, удивленный разговорчивостью смотрителя.

- Есть такое растение Асфаделус,- продолжал смотритель удивлять Макка,- на огромном стебле, в рост человека, с лиловыми цветами. Там, где оно водится, уж ничего другого не растет; оно означает бесплодную почву, песок, пустыню.

- Поразительно! Вы видали этот цветок?

- О, да. Даже срывал такие цветы.

- Где же?

- В Греции.

- Поразительно! - опять сказал Макк, чувствуя себя все более и более сбитым с позиции этим идиотом.- Ваше здоровье, мадам Шёнинг! - с достоинством вышел он из неловкого положения.

В ту же минуту стенные часы в длинном деревянном футляре пронзительно пробили одиннадцать.

- Позвольте мне приготовить вам еще глоточек пунша, мадам Шёнинг? - прибавил Макк.

- Нет, нет, благодарствуйте,- пора нам домой присмотреть за лампой,- ответила смотрительша.- При ней ведь один Эйнар остался.

Поговорили еще на эту тему. Мадам Шёнинг уже встала и протягивала руку на прощанье, но, когда Макк спросил ее насчет Эйнара, глухонемого сына, она позабыла о своем намерении и снова села.

Вдруг смотритель посмотрел на часы и сказал:- Одиннадцать часов; пора мне домой к лампе.

Сказал он это так, как будто жена и не заговаривала об этом, словно он первый начал,- до такой степени слова жены были для него пустым звуком. Он допил свой стаканчик, подал руку Макку и пошел к дверям, где опять остановился поглядеть на картины. Смотрительша со своей стороны отнюдь не спешила, досказала Макку все, что хотела, и потом только пошла. А муж медленно двинулся за нею единственно потому, что как раз в эту минуту досмотрел последнюю картину.

Макк и Бенони остались одни. В столовой становилось все оживленнее; послышался женский визг, и чье-то глухое падение на пол.

- Веселятся, как видно,- с улыбкой произнес Бенони, как будто сам был совершенно чужд такого рода веселью.

Но Макк ничего на это не сказал и не выказывал желания пускаться в интимности. Он закрыл клавесин, подул на крышку и обмахнул ее своим тонким носовым платком,- верно, чтобы показать, какой это дорогой, ценный инструмент.

- Не выпьем ли еще по стаканчику? - предложил он Бенони.

- Нет, покорнейше благодарю,- ответил тот.

В столовой раздалось громкое пение пекаря. Товарищи зашикали на него, уверяя его, что он пьян; он принялся спорить. Лишь время от времени из этого гама выделялись отдельные голоса.

- Извини на минутку,- сказал Макк.- Приготовь себе пока новый стаканчик; я только...

И Макк вышел в кухню,- должно-быть, отдать какое-нибудь приказание. Там он застал ключницу, и Бенони слышал, как он сказал ей: - Если пекарь ослабел, пусть Оле Человечек и бондарь проводят его домой.

Ни упрека, ни сердитого слова по адресу злополучного пекаря. Но Бенони был малый сметливый: "Ага! таким манером Макк отделается от троих, а жены их останутся тут!"

Макк продолжал разговаривать с ключницей:- Вы, конечно, были так добры, не забыли про ванну?

- Нет, нет.

Тут Бенони понял, что уже поздно и что Макк скоро захочет подняться к себе в комнату. О, ванны Макка славились, да и брал он их частенько, так что все о них знали. У него в ванне были постланы мягкая перина и подушки, на которых он преудобно укладывался. Да, много рассказов ходило насчет ванн Макка и насчет тех, кто помогал ему брать их; а также насчет серебряных ангелов по углам его кровати.

Бенони хотел уже распрощаться, но Макк, как любезный хозяин, заставил его налить себе новый стаканчик. Они покалякали еще о том, о сем, и Бенони набрался храбрости спросить: что может стоить такая штука, как клавесин? Макк покрутил головой,- в такой вечер знать-де не знаю никаких цен,- и сказал только: - Верно, не дешево. Мои предки не стояли за ценою, когда им хотелось чего нибудь. Там, в маленькой горнице, есть рабочий столик из розового дерева, выложенный серебром и черным деревом,- вот поглядел бы ты!

Вошла ключница и с сокрушением доложила:- Серебро не все... в этом году не хватает трех вилок!

- Так? - только сказал Макк. - Ну, это, верно, старая шутка; это оне каждый сочельник так пугают нас. В прошлом году вилки ведь отыскались?

- Да.

- Оне привыкли, что я сам ищу пропажу; им забавно, когда я обыскиваю их у себя наверху и чиню суд и расправу. Это у нас в усадьбе старый обычай.

Ключницу это не успокоило.- Якобина с мельничихой помогали нам мыть посуду,- сказала она.- Потом я пересчитала серебро, и Якобина расплакалась... Говорит, что это не она. За ней и мельничиха... о том же.

- Это, как водится,- промолвил Макк с улыбкой. - Оне совсем, как дети. А жена пекаря не плакалась?

- Нет... Не знаю.

- А у меня наверху все готово?

- Да.

- Так пусть жена пекаря пойдет сперва.

Ключница ушла, а Макк, улыбаясь, обратился к Бенони: пора-де ему заняться делом, как ни приятно посиживать тут, потягивая пунш; надо итти чинить суд и расправу. Приходится соблюдать старину!

Бенони простился, и Макк проводил его до дверей. В сенях они столкнулись с женой пекаря, которая уже шла наверх.

IX.

На другое утро Бенони еще лежал в постели, как в дверь постучали. Он подумал, что это его старая работница, которая по собственной догадке стала оказывать ему такое почтение, стучать в дверь прежде, чем войти, и крикнул: - Пожалуйста! Войди!

Вошел совсем чужой человек.

- С добрым утром... то бишь - с праздником, хотел я сказать!

Извинившись, как умел, человек снял меховую шапку. Он был не здешний; с светлой бородкой, худощавый, с длинными волосами и совсем еще молодой.

Бенони лежал и глядел на него, затем сказал: - Присаживайся.

- Спасибо. Холодновато стало на дворе,- сказал человек. - Меня пробирать начало, я и подумал: дай-ка осмелюсь зайти к Гартвигсену.

Кнут Гамсун - Бенони (Benoni). 1 часть., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :