Кнут Гамсун
«Бенони (Benoni). 2 часть.»

"Бенони (Benoni). 2 часть."

Он говорил бойко и складно, без лишнего уничижения.

Бенони спросил:- Ты меня знаешь?

- Нет. Слыхал о вас. Люди к вам послали.

- Как тебя зовут?

- Свен Иоган Кьэльсен. Я из города; был там одно время в дозорных, меня и прозвали Свен Дозорный. А родом я с юга.

- А какое же у вас дело ко мне? - Бенони не понял хорошенько, что за дозорный такой, и за всякий случай перешел на вы.

- А такое дело, что все только и твердили мне: ступай к Гартвигсену. Я работы ищу... люди и говорят: не ходи сразу к Макку, поди сначала к Гартвигсену; он поговорит за тебя Макку.

- Так ты еще не был у Макка?

- Нет.

Бенони почувствовал себя польщенным и гордым.- Так люди говорят: поди к Гартвигсену к через него попадешь к Макку? Ну, я не так близок с Макком, чтобы взять да сразу поставить тебя на место. Но как-нибудь оборудуем дело. Как ты сюда добрался?

- Пешком. Шел-шел и дошел. У меня вот есть алмаз - резать стекло. Я и захватил с собой из города целый ящик стекол,- шел да вставлял людям стекла. А вот, как вышли все, и делать стало нечего.

Человек улыбнулся, и Бенони тоже.

- Да и дело-то не стоющее,- заметил Бенони.

- Но у меня был вот этот алмаз. Я его нашел на улице, ночью, когда был дозорным. Надо же было пустить его в дело.

- А теперь стекла все вышли?

- Последнее стеклышко вставил сегодня ночью. Там на краю поселка есть такая хибарка... с сердечком в дверях; я туда и вставил.

Бенони принялся хохотать.- Вставил стекло?..

- От нечего делать. Месяц так ярко светил,- хотелось что-нибудь такое выкинуть. Я взял да и вставил туда стеклышко, и хорошенько вмазал. Пожалуй, это как раз на задворках у школьного учителя...

- Ха-ха-ха! - потешался Бенони. - Теперь он подумает, что это в насмешку над ним.

Человек тоже рассмеялся, потом отряхнулся и заговорил:- А теперь стало так холодно, что я пошел и постучался к вам. Я всю ночь пробродил. Приходил было вчера вечером, да у вас было заперто.

- Я был в гостях у Макка,- пояснил Бенони.- Тебе бы зайти сюда около полуночи, когда я вернулся.

- Тогда и я уж вернулся назад... в ту хибарку. Не позволите ли растопить печку?

- Не трудись, я сам...

Бенони соскочил было с постели, но гость закричал:- Лежите, лежите смирно! - и принялся растапливать. Такой прыткий! Бенони объяснил, что у него для такой работы есть женщина, но она не успела еще придти.

- Не поставить ли котелок на огонь? - спросил Свен Дозорный.

- А ты сумеешь? Она, верно, сейчас придет, но...

Свен Дозорный поставил котелок на огонь, а, когда вода закипела, всыпал туда горсти две кофею.- Не жалей,- сказал ему Бенони. Когда в комнате потеплело, он встал и достал кое-чего перекусить. Потом вспомнил, что надо же показать чужому, куда он попал - к человеку образованному, и принялся усердно умываться. Покончив с этим, Бенони с удовольствием слушал болтовню лихого дозорнаго. Превеселый вышел завтрак.

Тут пришла работница. Бенони и ей поднес ради праздника рюмочку, прибавив, что она может сказать гостю спасибо за его труд. - Да принеси еще воды в рукомойник,- прибавил Бенони.

- Для меня? Я уж умывался,- сказал Свен.- В лесу, когда шел сюда. Набрал пригоршню снегу да и умылся.

- А чем же вытерлись? - спросила работница.

- Вывернул рукав у куртки и вытерся о подкладку.

- Молодчина! - одобрил Бенони.

- А волосы расчесал еловой шишкой.

- Чудеса! - сказала работница хозяину.

Бенони гость сразу понравился. И не было ничего дурного в том, что он сразу открылся, в какой он нужде. По крайней мере, это не какой-нибудь толстопузый богач, который побрякивает мошной и готов задрать нос перед Бенони, И какой он признательный, этот Свен, как ловко умеет отозваться на всякое благодеяние! Когда Бенони предложил ему не жалеть кофею, Свен ответил:- Да, да, уж я вижу, что попал в зажиточный дом.- Когда же Бенони пообещал взять его с собою к Макку и похлопотать за него, Свен усердно поблагодарил и прибавил, что вот точь-в-точь так ему люди и предсказывали.

- А ежели Макк тебя не возьмет, я сам тебя возьму,- сказал Бенони.

Дело было рано утром, а он уже выпил два стаканчика и разошелся:- Пожалуй, коли на то пойдет, мне самому может понадобиться не меньше народу, чем у него, у Макка.

Но тут Бенони сам смекнул, что хватил через край, и поправился:- Вон висит мой большой невод. Коли сельд хлынет, так и тридцати рук не хватит.

- Вы разве не едете на Лофотены? - спросил Свен.

Бенони был озадачен. Гостю и это известно - что он поедет на шкуне скупать треску для трех судов? И он ответил коротко и ясно:- Если я порешу насчет Лофотен, то возьму тебя с собой.

X.

Бенони отправился на Лофотены; все рыбаки двинулись туда, и в селенье совсем не осталось мужчин. Бенони ушел на шкуне и не преминул взять с собой Свена матросом. Ушли и обе яхты Макка; одну повел Виллас Пристанной, а другую Оле Человечек. В Сирилундской гавани осталось только несколько малых лодок да большой почтовый баркас.

Бенони собрался-таки зайти к Розе перед самым отъездом, но у него было еще столько хлопот и забот, что он успел только наскоро проститься с ней и пообещать верность до гроба. По дороге он еще раз обернулся и крикнул, что непременно купит ей кольцо и крестик. Потом он отплыл из гавани, а Роза стояла у окна в Сирилунде и глядела ему вслед. Но через полчаса со шкуны было видно уже только что-то в роде развешанной на окошке материи вместо человека.

У Макка в Сирилунде ничего нового не случалось, но у кистера Аренцена в один прекрасный день, в феврале, оказалась новость - вернулся сынок, законник. Выучился, наконец. У молодого Аренцена были белые руки и ни единого волоска на маковке,- сразу видно было, что много учился. Зато люди и относились к нему с большим почтением. Дома ему отвели отдельную комнату да еще контору, и он готовился повернуть тут дела по-новому. Теперь никому не придется терпеть несправедливость годами; всякий сразу может добиться своих прав. О, тут, наверно, предстояло дела не мало,- старый ленеман правил больно круто.

И старику кистеру с женой пришла пора отдохнуть. Не мало они потрудились и побились на своем веку. Все шестеро старших детей вместе не обошлись им столько, как один этот седьмой и младший сынок Николай, солнышко семьи, законник. Как они бились ради него, как во всем себе отказывали, и в еде и в одежде, откладывая для него каждый грош! И даже занимали деньги, закладывали свое добро. Теперь сынок вернулся и за все им заплатит. На дверях конторы появилась дощечка с его именем и обозначением часов, когда его можно застать.

Пока же молодой Аренцен ходил навещать соседей, чтобы не показаться гордецом.

Посещения его доставляли не малое развлечение; он был такой добродушный, легкомысленный, болтал, смешил. У церкви он тоже вступал в разговоры и заводил себе знакомства. Но в это время года из взрослых людей оставались в приходе одне женщины, так что к нему в контору никто еще не заглядывал. Вот придет весна, рыбаки вернутся,- тогда и дела пойдут. До тех же пор весь приход сидел вдобавок без денег.

Однажды молодой Аренцен забрел и в Сирилунд. Он, не торопясь, обошел двор, постоял и посмотрел на голубей, насвистывая им какие-то мотивы. Было это перед самыми окнами дома, так что Макк и Роза имели время понаблюдать за ним. Затем он вошел в дом, а шляпу снял уже в самой горнице,- он ведь был плешивый.

- Добро пожаловать в родные края ученым и все такое...- приветствовал его Макк и вообще обошелся с ним ласково, отечески называя Николаем.

Поговорили о том, о сем.Роза, когда-то слывшая невестою Аренцена, была тут, но он не напускал на себя по этому случаю никакой торжественности, а был по своему обычаю весел и разговорчив. Макк заговорил о его видах на будущее, но он ответил, что пока не имеет в виду ничего другого, как сидеть дома да поджидать бешеных людей. - Люди ведь обязаны затевать ссоры и приходить ко мне мириться,- сказал он.

Роза хорошо его знала и посмеивалась на его речи, хотя и была задета тем, что её помолвка не настроила его на более серьезный лад.

- Но ведь это ужасно,- ты стал совсем плешивым! - сказал Макк.

- Совсем? - невозмутимо отозвался молодой Аренцен.- Отнюдь нет.

Но Роза уже видела его плешивым раньше, и для неё это было не ново. Увы, за эти годы она находила в нем все больше и больше перемены каждый раз, как ездила туда, на юг. И с каждым разом он становился все большим и большим кривлякой, легкомысленным, ленивым балагуром. Городская жизнь развратила этого сына деревни.

- Но как ни мало у меня волос тут,- продолжал молодой Аренцен, показывая на свою полированную макушку,- они все-таки встали у меня дыбом недавно, когда я приехал домой.

Макк улыбнулся, и Роза тоже.

- Первый попался мне навстречу лопарь Гильберт. Я сразу его узнал и спросил, как он поживает, как его здоровье. "Ничего себе,- ответил он, а вот Роза помолвлена с почтарем Бенони". "С поч-та-рем Бенони?" - спросил я. "Да, да!" "Со мно-ой!" - поправил я. Но Гильберт закачал головой и не поддержал меня. Ну, прошу покорно, сами судите о моем ужасе, когда он не поддержал меня!

Наступило неловкое молчание.

- Вот когда,- продолжал молодой Аренцен,- волосы у меня и встали дыбом.

Роза медленно отошла к окну и стала смотреть на двор.

Тут-то бы Макку и осадить этого франта, но он был человек сообразительный и сразу смекнул, что ссориться с Николаем Аренценом, законником, не-рука. Напротив. Впрочем, и поощрять этого развязного тона Макку не хотелось, и он, сказав:- Ну, вам, пожалуй, есть о чем поговорить друг с другом,- вышел из комнаты.

- Нет, совсем не о чем! - крикнула Роза вслед ему.

- Послушай-ка, Роза, повернись,- попросил молодой Аренцен. Сам он не встал с места и даже не глядел на нее. Он осматривался кругом, так как попал к Макку в первый раз.- А тут есть недурные старинные гравюры на стенах,- сказал он с видом знатока.

Никакого ответа.

- Ну, поди же сюда, побеседуем, коли хочешь,- продолжал молодой Аренцен, вставая. Он подошел к одной из картин на стене и принялся ее разглядывать. И вот, эти двое, оставшись наедине, стояли каждый в своем углу, спиною друг к другу - Право, недурно,- сказал он, самому себе, кивая на картину. Затем вдруг подвинулся к окну и заглянул Розе в лицо:- Ты плачешь? Я так и знал.

Она быстро отошла от окна и бросилась на стул.

Он медленно последовал за него и сел на другой. - Не горюй, Розочка,- сказал он,- все это пустяки.

Этот прием не имел успеха. Тогда он пустил в ход другой:- Я тут сижу и стараюсь развлечь тебя, а ты и ухом не ведешь. Вот как меня тут ценят! Да покажи ты хоть чем-нибудь, что замечаешь мое присутствие.

Молчание.

- Ну, однако! - воскликнул он и встал. - Я возвращаюсь в родные края, так оказать, и первым долгом стремлюсь к тебе...

Роза только рот открыла, глядя на него.

А молодой Аренцен воскликнул: - Ну, выбил таки из тебя искру жизни! Улыбнулась! О, Господи, эта раскаленная медная улыбка, эти яркие нелинючия губы!..

- Да ты с ума сошел! - не выдержала, наконец, Роза.

- Да,- сразу подхватил он, кивая головой. - Я не перестаю сходить с ума с тех пор, как вернулся домой. Знаешь-ли ты, что мне рассказали о тебе? Что ты невеста почтаря Бенони! Слыханное-ли дело? С ума сошел,- говоришь ты? Нет, я разбит, уничтожен, не существую, умер, или нечто в этом роде. Я хожу день-деньской и не знаю, за что мне ухватиться, что предпринять,- все, что ни придумаю, никуда не годится. Когда я шел сюда сегодня, я об одном молил Бога... Молитва была не длинная, да и просил я немногаго - только, чтобы с ума не сойти. Почтарь Бенони! А я-то? С ума сошел,- говоришь ты? Да, да, я обезумел, я болен. Я стою тут, а на самом деле я слег! Да, да, кремень и тот не выдержал бы такого удара.

- Господи Боже мой! - опять вырвалось у Розы на этот раз с искренним отчаянием:- Ну, есть ли тут хоть капля здравого смысла?

Он был несколько озадачен этим искренним воплем; лицо у него передернулось, и он спал с тона:- Ну, скажи слово, и я собственноручно накрою шляпой остаток своих волос и уйду.

Она посидела, подумала, потом вскинула голову и заговорила: - Хорошо; теперь уж все равно. Но я все-таки нахожу, что ты... что не мешало бы тебе быть посерьезнее. Мне, пожалуй, следовало бы написать тебе о том, что вышло здесь у нас, но... Да, я помолвлена. Надо же было кончить чем-нибудь. Да и не все ли равно?

- Не унывай. Давай лучше поговорим об этом. Ты ведь знаешь, что мы с тобой самые лучшие неприятели в мире.

- Не о чем и разговаривать больше. Мы с тобой достаточно уже разговаривали. Помнитоя, четырнадцать лет тому назад начали.

- Да, в сущности баснословная верность! Сделай-ка маленькую экскурсию в историю человечества и поищи подобного примера,- не сыщешь. Так вот, значит, я возвратился в родные края...

- Слишком поздно. И хорошо, что так.

Он стал серьезнее и сказал: - Значит, голубятня и большой сарай так на тебя повлияли?

- Да,- ответила она,- вообще все вместе; не буду отпираться. А отчасти и сам он. Да и надо же мне было чем-нибудь кончит. И раз он так добивался меня...

Молчание. Оба сидели и думали каждый свое. Вдруг Роза обернулась на стенные часы и сказала:- Не знаю...

- Я знаю! - отозвался он и взялся за шляпу.

- А то Макк подумает, что мы тут сидим и меняемся кольцами,- отчеканила она. Но тут ее как-будто зло взяло, и она порывисто спросила:- А скажи мне, ты ведь мог бы сдать эти свои несчастные экзамены еще года три-четыре тому назад, как говорят?

- Да,- ответил он, как будто сконфуженный,- но тогда нашей верности было бы всего одиннадцать лет.

Она сделала усталое движение рукой и встала. Он простился, не подавая руки, и прибавил: - Я-то не придаю этому значения... но что, если бы и я теперь постарался насчет недвижимости?

- Ты? Ты постарался бы?..

- Нет, ради Бога,- это не манифест. Я только говорю, что целью моего честолюбия становятся отныне голубятня и сарай!

XI.

К Пасхе приехало на побывку много рыбаков. Они привезли семьям крупной Лофотенской трески,- одна лодка могла захватить с собой рыбы для десятка семейств,- и поклоны от оставшихся на промыслах. Бенони не мог приехать сам, так как у него на руках было три судна, и послал за себя Свена Дозорного, доверив ему шлюп с грузом рыбы для Макка, а для Розы Барфод золотое кольцо и золотой крестик. Но Роза уже опять находилась дома, так что посланному пришлось для исполнения поручения пуститься в длинный путь через общественный лес в соседний приход. К посылке было приложено и письмецо.

Свен остался провести на пасторском дворе первые дни Пасхи. Этот белокурый, с такой белой кожей, парень, по обыкновению, принес с собой веселье и готов был петь сколько угодно. А какой он был сильный! Натаскал воды и для хлева и для кухни.

Роза пришла в людскую как раз, когда он распевал, и сказала:- Продолжай!

Свен не заставил себя упрашивать и продолжал песню ночных сторожей:

Средь наших братьев много

морские пашут волны;

опасна их дорога,

их ночи страхов полны.

О, Боже, путь их сгладь,-

часы пробили пять,-

верни семье опять!

- А здешний народ не поет,- затараторил он.- Совсем зверье. Встретишь кого-нибудь, спросишь: умеет ли он петь,- нет! Иной раз прямо зло возьмет.

- А ты все время распеваешь? - спросила его одна из девушек.

- Еще бы! Я никогда не тужу; смеюсь, да и все тут. Скольким людям на свете живется хуже моего; они пусть и тужат. Впрочем, Гартвигсен поет,- я должен признаться.

- Разве? - внезапно спросила Роза.

- Как же! Как возьмет молитвенник, да заведет псалом - никто его не перетянет.

- Он и на Лофотенах часто поет?

- Как же! Гартвигсен - он поет!

- Поблагодари его за посылку,- сказала Роза.

Свен поклонился. Молодец был этот Свен; из городских; его учили вежливости. А, поклонившись, он сказал:- Благодарствуйте! Верно, будет и письмецо?

- Нет, едва-ли,- ответила Роза.- О чем отсюда писать?

- Пожалуй, что так,- сказал Свен, не без некоторого удивления.

Да, Роза решительно не знала, о чем ей писать жениху. Она примерила кольцо; оно оказалось впору, но какой тяжелой стала её рука от этого толстого кольца! И вся рука казалась точно чужою. Потом она принялась разглядывать крест,- большой золотой крест, какие было в моде носить на черной шейной бархатке. Впрочем, у Розы уже был крестик; ей подарили его к конфирмации. Первый день Пасхи она все-таки походила в обновках, но потом сняла их и спрятала. Письмо она прочла всего раз; она в сущности ничего другого и не ожидала, но перечитывать письмо не стала.

А, пожалуй, все-таки следовало послать Бенони пару слов, поблагодарить? Да, это было бы не лишнее. И вечером она присела и написала, что "шлет сердечное спасибо дорогому Бенони, хотя уже такой поздний час"... и так далее. "Кольцо мне впору, а в крест я продела черную бархатную ленточку"... и так далее. "Все мы здоровы, а меня теперь сильно ко сну клонит. Спокойной ночи! Твоя Роза".

На другой утро она хотела отдать это письмецо, но оказалось, что Свена уже нет. У Свена ведь было еще письмо к Макку в Сирилунд, а шел уже третий день Пасхи, так приходилось спешить.

Свен Дозорный опять шел лесом, распевая, болтая сам с собой, раздумывая о том, о сем и передергивая плечами. В дороге он пробыл недолго, пришел в Сирилунд еще засветло, хотя дни и стояли короткие. Он отдал письмо Макку и получил приказ переночевать, чтобы дождаться ответа.

В письме Бенони к Макку сообщалось о ценах на треску, печень, икру и соль; сколько груза уже закуплено и сколько еще имеется в виду. Дальше говорилось, что он продал порядочно сельдей для наживки, и по хорошей цене. В конце же письма Бенони, как человек, собирающийся жениться, спрашивал насчет клавесина в большой горнице и розового рабочаго столика в маленькой: мы уступит ли Макк ему эти вещи и как дешево? На Лофотенах не купишь ни такой музыки, ни такого столика, кроме разве простых сосновых, а зa таким Роза не станет шить, поэтому Макк оказал бы ему услугу... "С почтением Б. Гартвигсен со шкуны".

Макк написал в ответ, что ему, конечно, жаль расстаться с клавесином и рабочим столиком, но из расположения к самому Бенони, а также потому, что его милая крестница вздыхала по этим вещам и, пожалуй, жить без них не могла, он их уступит за сходную цену...

Свен расположился вечером в людской, пел песни и забавлял всех. Сначала бойкий парень устроился было на чердаке над людской,- под предлогом, что смертельно устал с дороги. На чердаке оказалась постель, начинались такие приятные сумерки, лежать было так славно, тепло, что Свен отлично мог бы выспаться... Но у него терпения не хватило пролежать там больше часа, и он опять шмыгнул вниз. В людской уже зажгли огонь, но у самого входа на лестницу Свен наткнулся на очень горячаго человека,- это был старший из дворовых работников, и между ними завязалась любопытная перебранка.

- Взять да вытолкать тебя в шею! - сказал работник.

Свен расхохотался и ответил только:- Ну-ка!

- Я приставлен следить за порядками в людской. Сам Макк так велел.

- А что же я такое сделал?

- Ты лазил на чердак... Как раз оттуда идешь... Якобина! - крикнул работник наверх.

- Чего? - отозвалась сверху Брамапутра.

- Слышишь? Она там.

- А мне-то какое дело! - ответил Овен. - Я спал там с дороги.

- Беззаконно спал! Якобина замужем за Оле.

- А я почем знал? Я тут чужой; городской человек.

- Нет, я тебе скажу, кто ты: живодер, который шляется из двора во двор,- заявил работник.

- Тебя бы плетьми угостить за твой язык!- ответил Свен.

- А тебя вздуть до полусмерти! - разъярился работник.- Понял, что я сказал? Вздуть!

- Обзывать людей живодерами - да это уголовщина! Во всяком порядочном городе на тебя бы надели за твою ругань колодки! - не оставался в долгу Свен.

Брамапутра спросила сверху из-за чего они ссорятся. Как только у Свена оказался стоющий внимания свидетель, задора в нем еще прибавилось, и он подступил с кулаками к самому носу работника:- Ежели ты сейчас же не уберешься, я тебе нагрею уши!

Брамапутра спустилась совсем вниз,- бесстрашная, курчавая и любопытная.- Да вы совсем спятили! - сказала она.

- А ты напрасно так поддаешься,- предостерегающе обратился к ней работник. - Смотри, Оле твой ведь только в отлучке; небось, вернется.

Свен только взглянул, и видно было, что ему недолго перейти от слов к делу: - Что ты сказал? - спросил он.

- Ничего,- ответил работник,- я не стану много разговаривать, а возьму да вышвырну тебя вон!

Брамапутра вмешалась в дело, продела свою руку под локоть работника и оттащила его в сторону.- Будет вам! Есть из-за чего! - сказала она.- Сегодня же Пасха и все такое... Пойдем лучше со мной!

И работник пошел с ней в людскую.

Свен остался в сенях, насвистывая и раздумывая. На самом деле на уме у него была не Брамапутра, а Эллен Горничная. Он видел ее несколько раз, шутил с ней и оказывал разные маленькие любезности. "Ну, да, верно, она придет после", подумал он и тоже двинулся в людскую. Вот тогда-то он и поднял там возню, принялся петь и выкидывать разные штуки. А Эллен Горничная, действительно, пришла, немного погодя, и осталась до позднего вечера. Да, не будь Пасха, пожалуй, сразу пустились бы в пляс.

В самый разгар веселья вошел Макк с письмом в руках. В людской сразу наступила мертвая тишина, и каждый пожелал очутиться где-нибудь подальше,- такое почтение внушал к себе старый хозяин. Но Макк даже не поглядел по сторонам; ему не к лицу было показаться перед слугами мелочным придирой.

- Вот, передай это письмо Гартвигсену,- сказал он только, обращаясь к Свену.

Тот взял письмо, поклонился, как следует, и сказал, что передаст непременно.

Макк повернулся и вышел.

С минуту еще длилась тишина, а там опять пошло веселье, да еще пуще прежнего,- у всех как будто отлегло на сердце. Еще бы! Сам Макк был тут,- вон он где стоял, а говорил словно один из них. Ах этот Макк!

Свен закричал:- Давайте споем: "Ой вы, сорозские девушки красные!" Да хорошенько подтягивайте! Не забудьте, что после каждого стиха, как только я кончу, вы все должны подхватывать хором, этак скороговоркой: ой вы, сорозские девушки красные! Так меня учили. Ну, я затягиваю...

- А не поплясать ли нам кстати? - разошлась Брамапутра. В ней словно бес сидел.

Старший работник зловеще процедил:- Да, да, Оле твой пока на Лофотенах, но...

- Ну, и целуй меня со своим Оле! - ответила Брамапутра, так и извиваясь перед ним со своими кудряшками. Уж больно ее разбирала охота поплясать.

Работник размяк, поглядел на нее и промолвил:- Да, не будь Пасха...

- Ну, и целуй меня со своей Пасхой! - опять бросила ему Брамапутра.

Тогда работник не вытерпел, выступил на середину комнаты и принялся кружить Брамапутру. А он был молодец плясать, не из слабосильных. После них вышли Свен Дозорный с Эллен Горничной, а за ними еще две пары. Послали за парнем с гармоникой, и наладилась заправская вечеринка; всем было весело. А двое седых призреваемых, Фредерик Менза и Монс, сидели в углу и глядели на все, словно два бездыханных тела с того света. Время от времени они болтали друг с другом, спрашивали и отвечали, словно в этом и впрямь была какая-нибудь надобность. Да, они выжили из ума, но на веселый лад, как заправские архиплуты. Им, пожалуй, чудилось, что горница изловила всех этих людей и кружит их, вот они порой и хватали своими беспомощными руками воздух, чтобы привести горницу в повиновение.

А Свен Дозорный с Эллен Горничной куда девались? Они улизнули в укромный уголок и шушукались там. Он два раза обнял и поцеловал ее. Ах, какая у неё была тоненькая талия! И какое милое имячко! И вся она была такая славненькая!.. И стоило ему шепнуть ей пару нежных слов, как и у неё глаза заискрились, и она тоже влюбилась в него. Ах, в ней все было прелестно! - У тебя такие маленькие холодные ручонки,- так славно взять их в свои и согревать...- сказал он. - А какое легкое имячко Эллен; совсем датское имя!

Как они были молоды и как влюблены оба!

На другой день Свен Дозорный отправился обратно на Лофотены.

XII.

Молодой Аренцен предпринял далекий путь. Встав спозаранку, он около полудня добрался уже до середины общественного леса, по дороге в соседний приход. Шел он пешком; была суббота; погода стояла мягкая.

Что так всколыхнуло ученого человека? По какой причине молодой Аренцен, этот избалованный шалопай, столь не любивший себя беспокоить, вдруг взял на себя такой труд? Бог его знает! Сам-то молодой Аренцен, впрочем, говорил себе, что имеет в виду деловые интересы. Разве не посещал он по воскресеньям свою приходскую церковь ради обновления знакомств? Ну вот, а завтра, по той же причине, пойдет в соседнюю. У молодого Аренцена было на уме утверждать закон и право не в одном своем приходе. Но ведь до весны не на что было расчитывать,- все мужчины на Лофотенах, и все рыбацкие селенья без денег. Из-за чего же он хлопотал сегодня?

Молодой Аренцен сбил снег с пня и устроил себе сиденье. Потом закусил из походной сумки и здорово хлебнул из бутылочки. Хлебнул он и еще, и еще, пока не опорожнил бутылки; тогда он швырнул ее далеко в снег. "Вот котомка-то и полегче стала - без бутылки", подумал молодой Аренцен. О пустой бутылке он не жалел,- у него была в запасе полная.

А как славно, как тихо в лесу и в поле в такой вот зимний день! Совсем не скучно побывать тут разок; напротив, даже преинтересно,- именно разок.

Чу! Молодой Аренцен поднял голову и стал вглядываться,- ему послышались шаги. Да, навстречу идет кто-то... Вот так удача! Роза!

Они поздоровались, оба пораженные встречей.

- Ты к нам? - спросил он.

- Да. А ты к нам?

- Я в своих интересах... Мне нужно завести знакомства в разных приходах.

Роза тоже сочла нужным объясниться: - А я в Сирилунд. Я еще не гостила там в нынешнем году.

Но по мере того, как первое удивление от неожиданной встречи проходило, каждому становилось все досаднее, что вздумалось пуститься в путь как раз сегодня. И как это они не могли удержаться подольше! Ну, да Розе-то еще было не так неловко: всем известно, что она еще со времен Эдварды, когда сама ходила в коротеньких платьицах, то и дело гостила в Сирилунде. А вот молодому Аренцену было ужасно обидно... Ну что бы ему переждать денек - хоть до завтра! Однако, он был не таковский, чтобы не выпутаться.

- Я собственно расчитывал, что ты уйдешь из дому как раз сегодня,- сказал он.

- Да?

- Потому и пошел. Я нарочно все приноравливался - попасть к вам в церковь, когда тебя не будет.

Прозрела она или нет его уловку, но рассмеялась и поблагодарила.

- Я смекнул, что тебе не любо... Вот и хотелось угодить тебе разок.

- Что-то ты уж больно серьезен стал,- подозрительно сказала она. - По-твоему, это красиво, что ты норовишь придти к нам, когда меня нет дома?

Но и старому притворщику становилось уже не по себе под личиной серьезности.- Если ты принимаешь это так, то я лучше поверну и пойду с тобой,- объявил он.

Они прошли рядом несколько шагов...

- Нет,- сказала она,- тогда уж лучше поверну я. У меня ведь нет там никаких деловых интересов.

И они опять повернули и направились в приход Розы.

Они шли и перебрасывались словами, ни в чем не прекословя друг другу. Но вот, молодой Аренцен стал ослабевать от добрых глотков из бутылки.

- Ступай себе... У меня что-то попало в сапог,- сказал он, отставая.

Роза прошла немножко и приостановилась. Он догнал ее легкими шагами, как заправский танцор, и отпустил какую-то шуточку насчет хромоногих. Потом вдруг сразу накинулся на нее с вопросом: продолжает ли она состоять в невестах почтаря Бенони?

Да, продолжает. И ни слова об этом.

- Ты же знаешь, что это блажь?

Она как будто собиралась огрызнуться, но почему-то прикусила язык, напустив на себя вид благонравной барышни. - Гы,- только промолвила она. В глубине души она, пожалуй, была согласна с ним

Они усердно шагали дальше. Вот и два часа, вот и три; на скалах становилось свежо; на небе начали поблескивать звезды. Молодой Аренцен опять понемножку заводил разговор. По правде сказать, он опять ослабел; на беду он зарядился с утра,- теперь оставалось только продолжать подкрепляться. Пьяницей он не был, а кутнуть был не прочь и полагал, что в дороге не худо выпит... Вот и четыре часа; дорога пошла под гору; в лесу становилось теплее; земля чернела...

- Пожалуй, что и блажь,- молвила вдруг Роза.

Ему пришлось хорошенько подумать, чтобы припомнить, о чем он говорил давеча и с чем она теперь согласилась.- Ну да, блажь, отозвался он.- Разве он тебе пара? Блажь.

- Но не тебе это говорить,- горячо возразила она.- И очень скверно с твоей стороны говорить так!

- Ну, и не буду... И, чорт побери тоже - тащиться такую даль с непривычки! Теперь что-то такое стряслось с подтяжками... Ты подожди меня впереди.

Она продолжала идти. Когда он догнал ее, прямо над их головами взошел месяц. Вечер выдался чудесный.

- А вот и месяц,- сказал молодой Аренцен, снова подбодрившийся и готовый завести тары-бары. Вдруг, он протянул руку вперед, остановился и сказал:- Слушай, буря тишины! - и опять затараторил с легким сердцем: - Да, подумай только,- полный месяц! Так и пялит на тебя глаза. А тебе, пожалуй, неловко, когда на тебя так глядят?

- Почему это?

- Да как-же,- бывшая невеста почтаря Бенони.

Она не ответила. Нет, с чего это она стала такой благовоспитанной и не наговорит ему каких-нибудь резкостей? А ведь молодой Аренцен сказал: бывшая невеста. Как будто это дело уже прошлое.

- Борре эккед (Добрый день!),- услыхали они чей-то голос.

- Ибмель адде (Дай Бог!),- рассеянно откликнулась Роза.

Это был лопарь Гильберт; он шел в Сирилунд.

- Кланяйся от нас! - сказал молодой Аренцен.

И Гильберт поклонился,- нечего сказать! Пришел в один дом, в другой, в третий и везде болтал то же самое:- Ну, видно, у Бенони с пасторской Розой ничего не выйдет.

О, лопарь Гильберт мастерски разнес новость этого лунного вечера!

"И надо же было этому Гильберту попасться мне навстречу как раз сегодня? Удивительно!" - задумалась Роза.

Они пришли на пасторский двор. Молодого Аренцена приняли, как почетного гостя. Ужин был хороший, пунш крепкий, и поздно засиделись хозяева с гостем. Когда пунш начал понемножку действовать, мать Розы не раз от души посмеялась, слушая веселую болтовню молодого Аренцена.

- Верно, ваша матушка теперь очень довольна?- спросила она,

- Ах, она мне покоя не дает своими заботами, уверяю вас.

Пасторша улыбнулась и постаралась извинить бедную женщину,- она ведь мать.

- Представьте, она навязывает мне по две пары рукавиц!

- Бедняжка!

- Бедняжка? Да, не будь я так живуч, не сдобровать бы мне!

Тут пасторша рассмеялась от души. Какой этот законник веселый малый!

Пастор с пасторшей ушли на покой, а молодой Аренцен с Розой просидели еще долго. Они отлично поладили, и молодой Аренцен стал куда серьезнее. Роза еще никогда не слыхала, чтобы он говорил так дельно и связно. В сущности, оба считали, что все-таки они пара, а эта выдумка насчет Бенони просто блажь. Старая четырнадцатилетняя привычка брала свое, и ничто не могло быть естественнее. Молодой Аренцен, не стесняясь, говорил о будущем. Разумеется, они заживут хорошо; заведется у них и голубятня, и сарай для рыболовных снастей, хе-хе! Гостившие дома в Пасху рыбаки, видно, уже оповестили на Лофотенах о его приезде: он уже успел получить от своих односельчан несколько писем с просьбами о помощи.

- Подумай! Не могли даже потерпеть пока вернутся домой,- боялись, что противник перетянет меня на свою сторону. Хе-хе!

Роза на это сказала: - Но что же мне делать с Бенони?

- В самом деле - что тебе с ним делать?- ответил молодой Аренцен, придавая её словам совсем иной смысл.- Попросту бросить!

Роза покачала головой.- Нельзя. То-есть, конечно, мне придется покончить с ним так или иначе, но... Надо написать ему.

- Ни-ни! Совсем не нужно.

- Еще на-днях я опять получила от него письмо. Постой, я сейчас покажу тебе. Я еще не ответила; и это будет так трудно...

Роза пошла за письмом. При этом вспомнила про кольцо и крест, вспомнила и пристройку и большую спальню,- все, ведь, было сделано для нея. Потом она вспомнила еще какое-то число в середине лета.

- Оно немножко чудно написано,- сказала она, как бы извиняясь перед молодым Аренценом, и развернула письмо. Роза была серьезна и даже грустна,- Да, впрочем, тут дело не в словах и не в буквах,- прибавила она.

- А в чем же?

- В смысле,- отрезала она, чтобы предупредить всякие насмешки.

Но письмо Бенони было написано так ходульно... О, как трудно было не посмеяться над этим курьезным посланием! Он писал, что, по-правде сказать, ему больно неохота браться за перо, но прежде всего он должен сказать, что здоров. Затем, он был так опечален её молчанием со Свеном Дозорным; от двух её строк ему хватило бы радости на всю зиму, но верно она была не в таких обстоятельствах, чтобы написать. Что же касается груза, то он все закупил по мере сил и рассудка, и всегда соблюдал интересы Макка, но многие скупщики взвинчивали цены... "Должен также сообщить тебе, что приобрел у одного здешнего хозяина две пары голубков для нашей голубятни к весне. Два белых и два сизых. Из этого видишь, что ты всегда и вечно у меня в мыслях, и что я верен тебе по гроб. Возлюбленная Роза, ежели тебе вздумается написать мне разок, то не забудь проставить имя шкуны Фунтус, а то здесь много шкун и судов по всему морю. А как я буду благодарить тебя и благословлять и спрячу, как цветок, у себя на груди. Из новостей могу тебе сообщить, что нам дали отличного пастора; он посещает и нас всех на судах и рыбаков в самых бедных лодчонках. А мы ведь тут день-деньской на море в смертельной опасности. Каждую минуту можем ожидать призыва. Так, в прошлую среду, после обеда, перевернулась одна лодка с Гельгеланда, и один из команды Андреас Гельгесен утоп. Других сняли с киля, но они потеряли все свое добро и снасти. Закончу на этот раз свое нижайшее послание и попрошу тебя прислать мне ласковый ответ, так как люблю тебя, как могу и умею. Но, когда ты избрала меня в спутники своей жизни, то не за мою знатность или ученость, а за мое бедное сердце. Еще одну вещь я хотел скрыть от тебя и не говорить раньше, чем вернусь домой, но теперь раздумался и лучше сообщу, что я уже писал два раза Макку и получил два ответа, и мы с ним уже порешили, так что я купил музыку, на которой ты играешь, и розовый швейный столик из маленькой горницы. Я перевезу их в наш дом и это будет тебе маленькая память от меня, когда я вернусь. Будь здорова и напиши скорей. Твой Б. Гартвигсен,- мое имя; имя шкуны Фунтус".

- Господи Твоя воля,- прямо не верится, что это человек писал! - сказал молодой Аренцен, вытаращив глаза.

- Ну, я этого не нахожу,- заметила Роза. Но ей было очень неловко, и она сейчас же спрятала письмо в карман.

- "Из новостей могу тебе сообщить, что нам дали отличного пастора",- пробормотал он, косясь на Розу.

- Ах, зачем я показала тебе! - вырвалось у неё с досадою.

Она, сердитая, сконфуженная, принялась прибирать что-то, а он не мог удержаться, чтобы еще разок не поддразнить ее:- Как бишь его звали, того гельгеландца, который утоп? Андреас Гельгесен, кажется? Смотри, не забудь!

Роза ответила из глубины комнаты:- Ты не смотришь на то, сколько он сделал для меня. Теперь вдобавок еще купил клавесин и рабочий столик мадам Макк.

- Да, теперь тебе уж не видать их!

- Я не к тому говорю, что мне их не видать, а к тому, что он купил их, вошел в такие расходы. Нет, это ужасно гадко с моей стороны... я готова плакать.

- Эх,- раздражительно сказал он, и встал.

Розу взорвало.- Что ты сказал? Неужто у тебя и сердца нет? Нет, теперь уж я напишу ему непременно; сейчас же пойду наверх и напишу заодно. Пусть хоть получит от меня письмецо за все добро, которого он желал мне.

- А я захвачу с собой письмо завтра утром,- сказал молодой Аренцен.

XIII.

На другое утро молодой Аренцен снова предложил захватить с собой письмо к Бенони, но Роза отказалась:- Нет, ты попросту оставишь его у себя.

- Да,- согласился он.- А ты и в самом деле написала?

- В самом деле? Разумеется.

- Но посылать его все-таки не следует. Нельзя выдавать против себя такие документы.

- Поди ты с твоими рассуждениями! Письмо будет послано.

Когда служба в церкви отошла, и молодой Аренцен успел хорошенько показаться всем на церковном холме, было уже поздно отправляться восвояси, и пришлось ему согласиться еще раз переночевать у пастора. Зато Роза пообещала сопровождать его на другой день в Сирилунд.

В понедельник утром они и отправились в путь, запасшись сумкой со съестным и дорожной фляжкой. Роза взяла с собой и свое письмо к Бенони. Она все еще твердо намеревалась сдать его на почту.

Когда они дошли до селенья, Роза свернула по направлению к Сирилундской усадьбе, а молодой Аренцен в кистерское жилище. Они окончательно поладили. Перед тем, как расстаться, Роза потребовала, чтобы он назначил срок, когда они повенчаются; он ответил, что пусть она сама назначит, и она предложила двенадцатое июня - когда кончается сушка трески. На том и порешили...

В недолгом времени рыбаки вернулись с Лофотенских промыслов, а за ними и Бенони и другие шкипера с гружеными судами. Треску сразу отправили к сушильным площадкам на берегу, где ее сначала промывали, а потом сушили на скалах.

С последним почтовым пароходом прибыл еще диковинный господин, иностранец в клетчатом костюме и с большим складным удилищем, которое можно было разбирать на части и опять собирать. Это был англичанин, по имени Гью Тревельян, а лет ему могло быть от сорока до пятидесяти. Он сейчас же отправился к скалам, где сушили треску, и наблюдал там за промываньем рыбы два дня под ряд, с раннего утра до позднего вечера. Он не говорил ни слова и никому не мешал. Арн Сушильщик, поставленный надсмотрщиком, подошел к англичанину, поздоровался и спросил, что он за человек. Но англичанин как будто и не заметил его. С иностранцем был парнишка, который таскал за ним чемоданчик, за что получил новенький далер. Об эту пору парнишка готов был свалиться с ног от голода,- целый день ничего не ел; Арн Сушильщик дал ему перекусить из своей котомки и стал расспрашивать - что это за господин?

- Не знаю,- ответил парнишка,- когда приказывает что-нибудь, так говорит словно мой меньшой братишка, а когда я спрошу его - не из чужих ли он краев, то ничего не говорит.

- Не из комедиантов ли, вот какие по ярмаркам бродят? - высказал догадку Арн Сушильщик...

Англичанин стоял, опираясь на сложенное удилище, покуривал трубку и смотрел на работу. При этом он то и дело открывал свой чемоданчик и потягивал из бутылки. Батюшки, как он тянул! И глаза у него при этом становились такие неподвижные... За день он выпил две бутылки, и под конец стал время от времени присаживаться на камни,- ноги у него подкашивались. Через два дня, когда промывка кончилась, диковинный Гью Тревельян взял с собой парнишку и пошел. По дороге он останавливался там-и-сям, заглядывал вниз в обрывы и подымал камешки, которые взвешивал на руке прежде, чем бросить. Возле дома Бенони он опять весьма тщательно осмотрел горы и заставил парнишку отломить ему несколько камешков, которые сунул в чемодан. Затем он пожелал пройти в соседний приход, и парнишка повел его по общественному лесу, через кряж, за что получил два далера. Там англичанин составил свое удилище и принялся удить лососей в большой реке. Удилище было с колесиком, на которое наматывалась леса и вытягивала рыбу из воды. Вечером он зашел в ближайший крестьянский двор и попросил позволения попользоваться плитой, сам сварил себе рыбу и съел ее. После того пришел к хозяевам с горстью серебряных монет расплатиться. И хозяин двора, Марелиус из Торпельвикена, заключил с иностранцем условие на свободную рыбную ловлю в течение всего лета за что выручил целую кучу серебра,- англичанин не скупился. Летом англичанину приходили письма, а на адресе стояло и "Hon." и "Sir", так что он, видимое дело, был не из простых. Поселился он неподалеку от двора Марелиуса, в маленькой хижине, выселив её бедных хозяев за хорошую плату. Целых два месяца англичанин воздерживался; потом послал за водкой в Сирилунд и здорово пил две недели, потом опять крепился до самой осени. Но молчаливым как был, так и остался.

Вот единственное необыкновенное событие, которое случилось в тех краях, а то все шло своим порядком, как всегда: Маккова треска сохла помаленьку, женщины и дети, занимавшиеся сушкой, получали свою поденщину, и в рыбачьих хижинах появлялись монеты в большое подспорье бедным людям...

А Роза то гостила в Сирилунде, то жила дома, но часто гуляла со своим женихом, молодым Аренценом. Письмо к Бенони осталось не отосланным. Правда, сгоряча Роза твердо решила сдать письмо на почту, но понемногу жар её остывал, и письмо залежалось; наконец, она взяла и спрятала его. Все-таки, пожалуй, Николай был прав, говоря, что не следует отправлять таких писем. И в конце концов она даже перестала чувствовать себя такой виноватой: что-же, пусть теперь Бенони понесет свой крест, как она несла свой четырнадцать лет; такова жизнь! Но крестному отцу Макку Роза не раз порывалась признаться во всем, да он и слушать не хотел.- Я в этих делах ничего не смыслю,- говорил он, отмахиваясь. А, небось, батюшка крестный смыслил тогда, когда сосватал ее за Бенони? Да чего там! Макк-то уж наверно сам догадался обо всем. Все селение только об этом и толковало; осторожный намек лопаря Гильберта разросся в целый поток сплетен. Да Роза ничего и не имела против того, чтобы люди узнали все; таким образом, сама она была избавлена от всяких объяснений.

Но, навещая Сирилунд, Роза не всегда чувствовала себя спокойной,- когда-нибудь да должен был наступить расчет.

Бенони же, как только вернулся домой, заторопился перевезти в свой дом клавесин и рабочий столик. Макк только поставил условием, чтобы перевозка состоялась попозже вечером. В остальном Макк оказался сговорчив и не заломил цены, назначив за эти наследственные сокровища, которым в сущности цены не было, всего триста далеров.

Но Бенони попятился даже перед такой суммой, сказав, что у него не наберется столько наличных. Макк только вскинул голову и сказал:- Милейший Гартвигсен, у нас с тобой ведь свои счеты... Ах, да, кстати: ты купил столовое серебро, позаботился насчет этого?

- Я купил ей кольцо и крест,- ответил Бенони, вертя на пальце правой руки свое новое золотое кольцо.

- А серебра не купил? Чем же она будет есть у тебя? - спросил Макк.

Бенони взялся за свою гриву и не знал, что сказать в свое оправдание.

Макк продолжал: - Конечно, можно обойтись и тем, что у тебя есть; и Роза, верно, не отказалась бы поесть и роговой ложкой в случае нужды. Но дело-то в том - разве ты, Гартвигсен, такой уж бедняк, чтобы предложить ей роговые ложки и железные вилки?

- Я, по-правде сказать, не подумал об этом,- пробормотал Бенони обезкураженный.

И Макк объявил коротко и решительно: - Я уступлю тебе кое-что из своего серебра. - Потом, взяв гусиное перо, начал высчитывать что-то.

Бенони поблагодарил за помощь, за то, что Макк вывел его из неприятного затруднения. Да и что ни говори, хорошо иметь в доме собственное серебро к свадьбе...- Но не надо лишнего,- сказал он Макку,- чтобы не выше моих средств... ежели вы это сейчас высчитываете.

- Я не насчитаю лишнего на такого бедняка, как ты,- сказал Макк, желая польстить ему.- Но стыдно тебе представляться! Итак, за сто далеров ты можешь иметь самое необходимое...

- Тогда выйдет уже четыре сотни? - спросил Бенони.- У меня нет таких денег.

Макк принялся писать.

- Вы только не вычитайте этих четырех сотен из пяти тысяч! - закричал Бенони.- Запишите отдельно. Я заплачу вам при первой возможности.

- Хорошо...

Теперь Бенони стал обладателем многих драгоценностей, и ему было и диковинно и приятно поглядывать на них, расхаживая по горнице. Одну из ложек и одну из вилок, которые показались ему красивее других, он отложил для Розы,- она будет ими кушать каждый день, и их не надо мешать с другими. Он примерил их - как они подойдут к ротику Розы - и завернул особо. О, ей будет такой сюрприз! Но дни шли, а Роза все не приходила; он написал ей, но она все-таки не пришла. Тогда он стал задумываться. Да и не мог он, наконец, не услыхать, что рассказывали люди про пасторскую Розу и молодого Аренцена. Но он не хотел верить этому. Нет, это все пустые сплетни, подлая клевета! Тем не менее в сердце его разросталась тревога. Разве он не приготовил для неё все - и дом, и музыку и серебро? Даже голуби были на месте, разгуливали по двору, взлетали на воздух и широкими кругами спускались на голубятню. Презабавные животные эти "чистые" голуби! Мели хвостами, как настоящие танцоры в хороводе! А когда все птицы усаживались на крыше сарая, то им ничего не стоило в своей невинности отделать всю стенку...

Но дни шли...

Однажды после обеда Бенони, расхаживавший взад и вперед по дороге к дому кистера, встретил Розу.

Да, Бенони потянуло прогуляться. Было так тепло; весь лед сошел; фьорд сверкал зеркальной синевой; прилетели перелетные птицы; сороки кокетливо попрыгивали, вертя хвостами не хуже трясогузок, лопотали и стрекотали день-деньской. Да, пришла весна! А Бенони столько наслышался пересудов о своем сердечном дружке Розе... Но целую неделю все крепился и только сегодня пошел.

При встрече оба немножко побледнели. Она сразу заметила толстое золотое кольцо у него на правой руке.

- А, и ты гуляешь,- сказал Бенони, поздоровавшись и взяв ее за руку.

- Да. А ты каким молодцом смотришь после Лофотенской поездки,- сказала она, чтобы задобрить его немножко. Голос её слегка дрожал.

- Ты находишь? - и Бенони готов был забыть обо всем, наплевать на все сплетни. Разве Роза, его сердечный дружок, не была тут с ним? Он обхватил её талию и хотел поцеловать...

- Нет,- сказала она, уклоняясь.

Он оставил попытку, сейчас же выпустил ее и спросил:- Почему так?

- Нет, нет,- ответила она.

Он нахмурился и с горечью проговорил: - я не буду клянчить у тебя милости.

Молчание.

Она стояла, понурив голову. Он все смотрел на нее и готовился...

- Я ждал от тебя хоть пары слов на Лофотенах,- сказал он.

- Да...- робко отозвалась Роза.

- И с тех пор, как я вернулся домой, ты не показалась ни разу.

- Я не удивляюсь, что ты так говоришь,- только и сказала она.

- Что же мне теперь думать? Или между нами все кончено?

- Боюсь, что так.

- Я слыхал что-то насчет этого,- сказал он, кивнув головой и не подымая никакой истории.- Так ты забыла, что обещала мне?

- Я помню, но...

- Ты забыла, что я уже отчеркнул в календаре?

- Как? Что такое отчеркнул?.. Ах, да! - догадалась она.

- Я отчеркнул день, который ты сама назначила.

Она медленно покачала головой, давая понять, как это все ужасно.

- День нашей свадьбы,- продолжал он мучить ее.

Тогда она сделала шага два по дороге и заговорила: - Что мне отвечать? Верно, мы не пара... Не знаю. Конечно, не годится так поступать, как я... Но сделанного не воротишь. Подумай, что было бы с нами... Ради Бога, Бенони, забудь обо всем!

- Да, ты гладко говоришь,- сказал он. - Где мне за тобой угнаться. Но люди говорят, что тебя берет Николай Аренцен?

Она ничего на это не ответила.

- Говорят, вы с ним старые друзья...

- Да, мы давно с ним знакомы. С самого детства,- ответила она.

Бенони поглядел на её продолговатое лицо с пышными пунцовыми губами... Грудь её так и ходила; глаза были опущены, и густые ресницы оттеняли их словно черной полосой. Ох, должно быть сам бес сидит в ней, коли у неё такие губы!

От волнения его собственные губы раскрылись, и блеснули желтые моржевые клыки.

- Да, да, Николай первый взял тебя, так пусть возьмет и последний,- сказал он, желая показать, что ему все равно.

- Да,- тихо ответила она и почувствовала облегчение. Теперь дело было сделано и разговорам конец.

- Небось, ему, Николаю, не приходилось отъезжать от тебя ни с чем,- продолжал Бенони, разгорячаясь.

Она вопросительно взглянула на него.

- Так люди говорят. А тогда плевать мне на всю твою важность! Ступай и милуйся со своим любовником!

Она глядела на него во все глаза, как будто не понимая. Прошла минута; затем вдруг лицо её исказилось, и глаза заметали искры.

Бенони увидел, что он наделал, и немножко смутился.- Так люди говорят. Я не знаю. Мое дело сторона.

- Ты с ума сошел!- проговорила она.

Он раскаивался в своих словах и начал опять говорить что-то такое, путаясь и становясь смешным в своем замешательстве.

- Чорт знает, как тебя это задело! Неужто ты думаешь, я такая свинья? Но мне попросту не в моготу стоять тут и миндальничать с тобой. И ты, небось, не глядишь на мое бедное сердце, а только слышишь, что я мелю. А на это нечего обращать внимание,- пытался он утешить ее.

Она стихла. Голова её поникла, и две крупные слезы потекли по её носу и упали на грудь. Вдруг она вытянула руку и, не глядя на Бенони, сказала:- Прощай. - Затем быстро сделала несколько шагов вперед, но опять обернулась! - Не верь этому.

- Чему не верить? Нет, я-то не верю, и никогда не верил. Но ты все только о себе думаешь, а нисколько не думаешь о том, каково теперь придется мне; как я проживу всю долгую жизнь. Я не человек больше.

- Я очень виновата перед тобой, я знаю.

- Да, знаешь, знаешь, а не говоришь об этом. Ты важная дама, а я бедняк перед тобой. Я останусь, а ты себе пойдешь. По-моему, все это больно скоро у тебя поспело, а по-твоему, небось, нет?

Не получая ответа, он снова рассердился, да и самолюбие брало свое. - Ну, да ладно, как-нибудь справимся!

Она снова сделала несколько шагов и обернулась.

- А то... ты знаешь что,- я верну тебе.

- Что такое?

- Кольцо и крест.

- Не беспокойся. Что твое, то твое. А я с Божьей помощью не нуждаюсь в этом.

Она только покачала головой и пошла.

XIV.

Бенони в нерешительности постоял еще на дороге. Сперва он думал было пойти за Розой... Да, нет! Пусть чорт за нею бегает, а уж он-то не погонится! Потом он решил пойти к кистеру, хотя ему и нечего было делать там.

Куда девалась теперь прямая осанка Бенони? Он уже не держался монументом. Да и не хвастаться было ему больше в шутку тем, что он покорил сердце пасторской Розы и не может с нею расстаться.

Завидев двор кистера, он постоял перед ним с идиотским видом, вытянув шею, а затем, придя в себя, повернулся и пошел обратно в Сирилунд повидаться с Макком.

- Вышел вот из дому и зашел кстати по делу,- сказал Бенони.

Макк подумал с минуту и, видно, сразу понял в чем дело. Но не даром он был Макк! Как ни в чем не бывало, он положил перо на конторку и спросил: - Ты за жалованьем своим? Мы еще не подвели итогов... Хочешь получить чистоганом?

- Не знаю... Тут столько всего... Я так потратился, что не знаю, как извернуться.

- Так что же, помех никаких нет, можешь получить свое жалованье,- сказал Макк и взялся за перо, чтобы подвести итог.

У Бенони, должно быть, голова шла кругом от мыслей, потому что он вдруг сказал:- На Лофотенах толковали насчет банка или как там его...

- Банка?

- Да. Что вернее, дескать... Так толковали.

Макк вдруг усмехнулся, потом сказал:- Вернее?

- По той причине, что банк кладет деньги в железный шкап, который уж никак не может сгореть,- вывернулся Бенони.

Макк открыл конторку и достал свою шкатулку.- Вот мой железный шкап,- сказал он и прибавил:- И предкам моим служил.- Затем он как то порывисто сунул шкатулку обратно в конторку, проговорив:- И никогда еще не сгорал.

- Да, да,- отозвался Бенони,- а случись такая беда?..

- У тебя есть закладная.- Но тут Макк вдруг припомнил, что ведь закладная пропала. И, чтобы не подымать вопроса о том, нашлась ли она и будет ли засвидетельствована, он поспешил добавить:- Впрочем, я не держу капиталов в сундуке. Я пускаю деньги в оборот.

Но Бенони был слишком рассеян, чтобы вступать в спор, и вдруг заговорил насчет музыки, столового серебра, и розового швейного столика... Пожалуй, мол, они ему и не понадобятся вовсе, пропадут задаром?.. Роза-то ведь теперь с молодым Аренценом...

- Что такое - Роза?

- Люди разное говорят... Будто кистеров Николай вернулся и берет ее.

- Не слыхал,- ответил Макк.- Ты говорил с нею?

- Да. Она была страсть неподатлива.

- Беда с этими женщинами! - задумчиво проговорил Макк.

Бенони подсчитал в уме, сколько он круглым счетом сделал и еще готов был сделать для Розы, и, глубоко обиженный, заговорил сгоряча своим настоящим языком,- сказал, что следовало: - Это по закону так поступать с простым человеком? Коли бы я захотел поступать по своему праву, так я бы поучил этого Николая законам,- наклал бы ему в загорбок сколько влезет!

- Да Роза сказала тебе что-нибудь положительное?

- Ни единого слова. Плела, плела и оплела меня. Прямо-то она так и не сказала, что делу конец, но все к тому вела.

Макк отошел к окну и задумался.

- В старину говорили, что женской хитрости конца нет. А я так думаю, в ней столько концов и петель!..- изрек Бенони.

Макку не к лицу было вести долгие разговоры и выслушивать излияния какого бы то ни было Бенони, и он, отвернувшись от окна, отрезал: - Я поговорю с Розой.

В сердце Бенони мелькнул луч надежды.- Вот, вот; спасибо вам!

Макк кивнул в знак того, что больше толковать не о чем, и взялся за перо.

- А еще насчет музыки и прочаго... Мне, ведь, ничего этого не нужно, ежели...

- Дай же мне поговорить с Розой,- сказал Макк.

- Да, да. А насчет банка?..

- Отложим.

Бенони пошел к дверям, повертел в руках свою шляпу и нерешительно протянул:

- Да-а... Счастливо оставаться.

Бенони вернулся домой, совсем упав духом. Никогда еще не было ему так грустно. На другой день он опять зашел к Макку - нет ли чего новаго?- но Макк даже не успел поговорить с крестницей. Бенони это показалось странным; но, может статься, Макк хочет действовать на нее исподволь? Бенони подождал еще два дня и отправился к Макку в самом напряженном состоянии духа.Теперь он знал, что Розы больше нет в Сирилунде,- он сам видел, как она шла по дороге к общественному лесу.

Макк встретил его, покачивая головой.- Не пойму, что такое с Розой.

- Так вы говорили с ней?

- И не раз. Могу сказать, что всячески старался за тебя, но...

- Да, да, - сказал Бенони совсем подавленный.- Конец всему.

Макк задумался у окна. А Бенони тем временем разгорячился и набрался гордости.- Она хотела вернуть мне золотое кольцо и золотой крест. Не трудись, говорю,- что твое, то твое. Небось, и без того хватит у меня во что одеться, и с голоду не помру,- говорю. Ха-ха-ха! Небось, хватит у меня на кашу с прихлебкой,- говорю.

Бенони опять рассмеялся раздражительно и отрывисто. А под прихлебкой он разумел глоток молока к каше.

- Ну, я еще не пустил в ход последнего, главного своего козыря,- сказал Макк, оборачиваясь.- Небось, тогда поддастся! - прибавил он, опять подавая Бенони надежду.

- Не скажете - какой?

Макк только кивнул, поджав губы.

- Не прогневайтесь, какой такой козырь?

Тут Макк уже отмахнулся,- без разговоров, дескать,- и прибавил:- Предоставь это мне... Кстати: ты тут насчет банка толковал; хочешь что ли взять свой вклад из оборота?

- Не знаю... У меня в голове такая меланхолия...

- Нет, ты лучше говори прямо. Я тут хлопочу за тебя, мне нужен покой, чтобы хорошенько все обдумать, так надо порешить насчет денег - так или этак.

- Но прогневайтесь,- я оставлю деньги; мне их пока не нужно.

Бенони смекнул, что не следует заходить далеко сразу; надо выждать, пока Макк договорится с Розой до чего-нибудь. У него все еще оставалась надежда; Макк - воротила!

Выходя из конторы, Бенони заметил, что один из лавочных молодцов, Стен, прибивает объявление к стене около лавки.

- Что новаго? - спросил Бенони.

Стен Лавочник что-то пробурчал в ответ.

Бенони разглядел, что это было оповещение о тинге, и приостановился было прочесть день и число. Он подозревал, что бедняга Стен точит на него зуб еще с зимы, когда они торговали вместе в лавке, а потому и решил больше не расспрашивать его. Но Стену, видно, не к спеху было; он положил свою изсиня-красную лапищу на объявление и так обстоятельно вколачивал каждый гвоздик, пропуская его сквозь клочки кожи, что конца этому не предвиделось. В прежнее время Бенони без всяких церемоний отпихнул бы тщедушного Стена Лавочника, но теперь он был так глубоко потрясен и унижен, что не смел ни с кем ссориться. Так и пришлось ему уйти, не узнав числа.

Да, воистину, Господь низверг его в бездну! Вот он теперь богат; сколько у него добра, а разделить его не с кем. Нет никакого сомнения, что Роза уйдет от него. Ах, не заноситься бы ему так высоко, не забирать себе в голову жениться на ней. Да и могло ли это дело кончиться добром? Ведь он сразу начал с обмана,- насчет того, что было тогда в общественном лесу, в пещере, когда еще он был почтальоном... О, эти незабвенные дни, когда он ходил с почтовой сумкой, разносил людям письма и был в ладах со всеми! В зимнее время общественный лес был такой тихий, белый, весь залитый северным сиянием; а летом в нем стоял аромат сосен и черемухи - просто наслаждение! Подышать этим воздухом все равно что поесть крепких яиц морских птиц.

XV.

Бенони пережил несколько тяжелых дней; он осунулся и побледнел; его медвежье здоровье поддалось. Он заглядывал в многочисленные ящички розового рабочаго столика и говорил себе: - На что мне это? - перетирал серебро, обмахивал пыль с клавесина и говорил так же безнадежно:- На кой прах мне все это? - он пытался было сам играть, призывал свою работницу и заставлял ее осторожно перебирать клавиши, но музыки из этого не выходило, и он говорил:- Ассэ; еще придет кто-нибудь, услышит нас...

И ночью ему не давали покоя мысли... Экая беда! Разве нельзя взять за себя другую? И он перебирал в уме всех местных девушек. Да, он мог считать себя завидным женихом для любой. Вряд ли которая отказала бы Бенони Гартвигсену, ха-ха! Небось, оне все знали, что у него хватит и на молоко и на кашу и на всякую там мануфактуру,- ха-ха! Он знал и по опыту - и когда искал любовных утех, и на рождественских вечеринках, и на сборищах у церкви - что его ухаживания не останутся без ответа. Но для чего же тогда обзавелся он господским домом, и музыкой, и швейным столиком, и столовым серебром? И как задерут нос все люди, увидав, что он спустился до них, взял за себя девушку из простого звания! Тогда и Роза мотнет головой и скажет:- "вот эта ему под стать!" Нет, уж такого удовольствия он ей не доставит!..

Бенони оставалось с горя удариться в набожность или запить. Или выбрать между жизнью и смертью. Но в нем было так мало порочных задатков, он был человек средний, хороший малый. Мог он также пуститься в море... Вот это бы как раз пришлось по душе Розе, этой бессовестной, бессердечной девушке! И Бенони мрачно заявил своей работнице:- Не надо ничего готовить к ужину.

- Верно, опять в гости пойдете в Сирилунд?

- Нет. Гм... Но мне не захочется есть.

- Чудеса! - вырвалось у той.

- Не могу я быть голодным во всякое время,- с раздражением сказал Бенони. - Невозможное дело!..

- Да, да.

- Когда-нибудь все помрем,- прибавил он.

- Помрем?

- Ну да, и ты тоже. Небось, не думаешь об этом.

Работница созналась, что, к несчастью, мало думает о смерти, но все-таки надеется когда-нибудь предстать белее снега, омывшись в крови агнца...

- Ну да, это ежели взять вообще...- ответил Бенони.- Но я думаю теперь насчет крушенья и смерти в море.

Да, это она тоже могла понять,- у неё был зять моряк...

- Так тебе незачем хлопотать об ужине,- прервал ее Бенони.

Он отправился в Сирилунд. Зачем? Если его тянуло пуститься в море, то ведь море было прямо против его дома. Бенони бросил взгляд кругом, на пристань, на Сирилундскую усадьбу, на сушильные площадки, около которых стояли на якоре суда,- часть всего этого богатства принадлежала ему; он ведь был компаньоном Макка. Бенони зашел в усадебный двор и вызвал Свена Дозорнаго.

Свен все жил в Сирилунде. Вернувшись на "Фунтусе" с Лофотенских промыслов и получив расчет, он, однако, не нашел в себе сил уехать от Эллен Горничной, так она ему полюбилась. Ему стоило только сесть на почтовый пароход, чтобы уехать от неё на юг, а он вместо того опять пошел к Макку в контору и стал просить, чтобы тот оставил его у себя.

- Но к чему я тебя приставлю? - сказал Макк и задумался.

- К чему хотите,- ответил Свен Дозорный, учтиво кланяясь.- Мало ли у вас дела в таком большом хозяйстве? Сад привести в порядок, во дворе где покрасить, где почистить, а то может понадобиться и стекло вставить...

Макку парень понравился своим веселым нравом и учтивостью, поэтому он и задумался, а Свен продолжал:- Потом, эти двое стариков; они, ведь, одной ногой в могиле; где им колоть и таскать дрова? Монс, говорят, три недели только и делает, что лежит да ест. Ему не встать больше. А Фредрик Менза сидит возле него да ругается, что тот не встает. А и сам никуда уж не годится. Намедни Эллен Горничной самой пришлось таскать дрова... Господи, ты Боже мой! Ну, много ли она сделает своими невинными ручками!..

- А работники? - спросил Макк.

- Они навоз возят. У вас такое большое хозяйство, всем дело найдется.

- Оставайся,- сказал Макк.

Свен Дозорный остался и исполнял всякие работы. То девушкам надо было помочь в амбаре или на скотном дворе, то Эллен Горничной при уборке комнат: шнурки у штор запутаются - надо распутать; дверной замок заржавеет - надо смазать. Во всех таких случаях Эллен с самым невинным видом звала на помощь Свена Дозорнаго. И то сказать: ведь она сама была страсть влюблена в веселаго малаго.

Надо было бы ожидать, что и дворовые работники, и Оле Человечек и лавочный молодец Мартин - все будут довольны таким товарищем, мастером на все руки; но они, напротив, завидовали ему, ревновали его и всячески ему пакостили. Начнет Брамапутра стирать белье в прачешной и позовет Свена отнести ей вальки на чердак,- Оле Человечек тут, как тут, крадется за ними и шипит:- Чорт тебя побери! Чего ты хватаешь мою жену? - старший работник в свою очередь требовал к ответу Эллен Горничную,- никогда-де она не портила столько штор, как теперь, когда ей стоит только мигнуть Свену Дозорному, чтобы он их поправил! - Погодите! Вот еще Макк когда-нибудь проведает...

Бенони вызвал Свена, чтобы услышать в своей осиротелости от кого-нибудь слово утешения.

- Ты не беспокойся. Я так себе разгуливаю эти дни. А не то, чтобы по делу какому.

- Кому же и разгуливать, как не людям с вашими капиталами,- отозвался Свен.- И еще раз спасибо за службу на "Фунтусе".

- Да, "Фунтус"... Видишь это кольцо? Духу не хватает снять.

Свен поглядел на него, понял все, и стал утешать своего шкипера, как умел.- И не надо. Скольким людям приходится каяться, что поторопились, не подождали маленько.

- Ты говоришь?.. Пожалуй, ты прав. У меня не хватает духу зачеркнуть и то число, которое я было отметил в календаре. Что ты на это скажешь?

- Никогда и не следует делать ничего такого,- решительно отозвался Свен.- Что отмечено, пусть так и остается.

- Ты говоришь..? Но женщины и прочия такие особы ведь бывают разных сортов.

- То-то и есть! Никак не разберешь их. Такие непостоянные. Лови ветра в поле!

- Нет. тут ты ошибаешься,- сказал Бенони.- Что до Розы, так она постоянная,- это я всегда скажу.

Свен стал догадываться, до какой степени был расстроен его шкипер. Роза порвала с ним и все-таки оставалась безупречной. Роза постоянна! Роза верна!

- Увидите, все еще наладится,- сказал он.- Впрочем, мне самому тошно. Я не стал бы и разговаривать, случись это в городе. Там у меня девок было хоть отбавляй; по крайности три-четыре. А тут всего одна.

- Эллен Горничная?

Свен утвердительно кивнул головой и признался заодно, что у него сил не хватало уехать от неё с почтовым пароходом.

- Так и оставайся,- ободрил его Бенони в свою очередь.- Увидишь,- твоей будет.

На это Свен отозвался, что оно и так, да не так. Коли она не будет принадлежать ему одному, так ему и вовсе её не надо! А у него есть подозрение, что за ней увивается сам Макк,

Бенони тряхнул головой.- Это-де в Сирилунде не в диковинку; нечего и толковать.

А Свен, бледный, с дрожащими губами, стал рассказывать про свои подозрения. Раз утром он работал в саду, а Эллен была чем-то занята на верху в коридоре, и напевала, мурлыкала что-то. Вдруг Макк позвонил из своей горницы...

- Я себе работаю в саду и думаю: зачем бы ей напевать? Словно нарочно знать дает: вот я где! И она пошла к Макку и пробыла там несколько часов...

- Несколько часов? Ну, это уж совсем того... несуразно.

Свен остановился; ему самому стало ясно, что он хватил через край, и он постарался выразиться поточнее.

- Уж по крайней мере с полчаса или этак с четверть часа. Да это все едино! А дело-то в том, что пришла она от него такая вялая, и глаза у неё были совсем сонные. Я позвал ее и спросил, что она там делала? "Вытирала ему спину мокрым полотенцем",- говорит, а сама отдувается. На это не нужно столько часов,- говорю я. Или, может статься, я сказал полчаса, или четверть часа. Да эта все едино! Она больше ничего не сказала, только такая была вялая...

Бенони все взвесил и рассудил:- Вот, что я скажу тебе, Свен: ты глупей, чем я думал. Она растирала ему спину, вот и измаялась, бедняжка!

Бенони говорил строго,- ему так хотелось утешить Свена Дозорнаго.

- Вы так думаете, Гартвигсен? Я и сам полагал, да... Вы, пожалуй, не видали кровати Макка, на которую он их ловит? Я раз был у него в спальной,- смазывал дверной замок. Вот так кровать! Под красным шелковым одеялом, и на колонках серебряные ангелы.

Бенони слыхал про четырех больших серебряных ангелов; они были уже старые и привезены откуда-то из-за границы. В прежнее время, еще при мадам Макк, эти ангелы стояли в парадной горнице, каждый на своей подставке, и держали в руках подсвечники со свечами. Но потом Макк взял да поставил их по углам своей кровати,- он ничем не стеснялся.

- Чудеса! - сказал Бенони насчет ангелов, а Свен Дозорный продолжал:

- А шнурок от звонка висит над самой кроватью! Шнурок шелковый с серебром, а ручка красная, бархатная,

- Чудеса! - и Бенони вдруг задумался... И он бы, пожалуй, обзавелся таким звонком, ежели бы Роза... Но, ведь Роза!..

- Но я разболтался,- прервал себя Свен, заметив меланхолию Бенони. Кроме того, у Свена уже немножко отлегло на сердце,- ведь его шкипер находил Эллен невинной.- Ах да,- подхватил он, я еще не рассказал вам про учителя. Вы помните, я в сочельник вставил у него стеклышко... Ха-ха!

- Он заходил сюда?

- Еще бы! Совсем бешеный. Я предлагал ему спеть,- не хочет; предлагал вынуть стекло,- не хочет.

- Чего же он хочет?

- Притянуть меня. Гартвигсен, вы человек сильный,- что мне делать?

Бенони ожил при этих словах и отечески ответил:- Я поговорю с учителем.

- Он грозил, что пойдет прямо к новому адвокату Аренцену и доберется до меня на тинге.

"К Аренцену? К кистерскому Николаю? Да когда же тинг?" - Бенони подумал еще немножко и сказал с видом воротилы:- Пусть и не пробует.

Он прошел мимо лавки и прочел в объявлении, что тинг состоится в Сирилунде 17-го. Оставалось, значит, всего два дня. В то время, как Бенони стоял и читал, к нему подошел лопарь Гильберт. Он успел побывать у винной стойки и теперь ухмылялся, очень довольный.

- Боррис! Боррис! - поздоровался лопарь. - А вам кланяется пасторская Роза.

Бенони так и впился в него глазами.

- У меня самые свежия новости; я с ней толковал вчера вечером,- лукаво продолжал Гильберт.

- Да, вот чудеса! Хо-хо! Вы слыхали?

Бенони нетвердо ответил: - Нет.

- Она выходит за адвоката,- докладывал Гильберт, ухмыляясь.

- Это я знаю,- сказал Бенони.

- Она сказала: как треску сымут с сушильных площадок, так и свадьба наша.

- Она так и сказала?

- Я стоял с ней рядом, как вот с вами сейчас. Что,- говорит,- скажешь на это, Гильберт? Двенадцатого июня моя свадьба,- говорит. И рассмеялась. Видно, страсть как рада!

Бенони оставил лопаря и пошел домой. В голове у него вихрем вертелось: всего два дня до тинга; закладную прочтут во всеуслышание и что тогда скажет Макк? Не захочет хлопотать за него перед Розой! Ну и пусть! Бог с ней, с Розой! Все равно она потеряна. Двенадцатого июня, когда треску снимут с площадок, её свадьба. Бенони надо привыкать к этой мысли и - Бог с ней, с Розой, еще раз! Не быть же ему таким ослом, про которого в библии говорится - как на нем все ездили.

И он все больше и больше горячился, и голова у него шла кругом. Когда он пришел домой, работницы уже не было, и ужина не оказалось. Он сам отыскал себе кое-что поесть и лег спать.

На другое утро Бенони вышел из дому. Он все-таки решил зайти к писарю ленемана и взять свою закладную обратно. Нет, сегодня он уже не говорил себе: Бог с ней, с Розой, и не хотел раздражать Макка.

Но писарь ленемана еще зимой отослал закладную, и она давно уже находилась в руках уездного судьи. Бенони был сражен.

- Видно, судьба такая, что пришлось вам утруждать себя понапрасну,- сказал ему писарь ленемана.- Вы же понимаете, я не смел задерживать у себя такой дорогой документ. Вдруг бы он сгорел?

Тогда Бенони спросил: - А нельзя ли устроить так, чтобы закладную не читали на тинге? Я не хочу этого,- прибавил он.- Попытайтесь выручить бумагу; я уж поблагодарю вас.

Затем Бенони направился к учителю. Этого-то он живо уговорит не дурить! Бенони ни слова не сказал Свену Дозорному, но дело было в том, что учитель взял у него весною в долг сколько-то далеров. Это весьма облегчало Бенони его задачу миротворца, но он и не обмолвился об этом Свену, а просто с видом воротилы пообещал свою помощь. Так всегда орудовал Макк,- загадочно-всесильный.

Разумеется, учитель по первому же слову Бенони пообещал взять обратно от Аренцена свою жалобу. Он просто погорячился; уж очень рассердил его этот бродяга, который заставил его жену и детей, да чуть ли и не его самого, поверить в проделки нечистой силы в ночь под Рождество!

Под конец Бенони сел в лодку и отправился к крайним шкерам - поразведать насчет сельдей.

XVI.

К адвокату Аренцену прибегнул не только местный учитель да Арон из Гопана, а чуть ли не весь приход. Вошло в моду ходить на кистерский двор со всякими кляузами, а Николай записывал все жалобы, высчитывал убытки, составлял прошения и загребал деньги лопатой. Никогда еще не бывало в околотке столько ссор b тяжб! Стоило на часок взять без спросу чужую лодку - как, например, у Арона из Гопана - перейти чужую межу или сделать маленький просчет,- у адвоката являлась новая пожива. Случай-то был уж больно удобный! Ведь кистерский Николай, окончив свое долгое учение, за тем и вернулся домой, чтобы отстаивать законные права людей; так кому же охота была продолжать жить по-старому? С Лофотен рыбаки вернулись не с пустыми руками, да и сушка Макковой трески на скалах тоже давала кое-что; у всех местных жителей завелись деньжонки, так что и бедняки оказывались в состоянии потягаться маленько за свое право, завести с кем-нибудь тяжбу. Уж на что Оле Человечек, и тот, набив карман своим промысловым заработком, обратился к адвокату Аренцену, чтобы найти управу на жену свою и Свена Дозорнаго.

Адвокат Аренцен ежедневно отсиживал в своей конторе положенные часы и принимал всех одного за другим, как настоящий начальник. Теперь он не был благодушным балагуром, говорил отрывисто и решительно.- Закон - это я, Николай Аренцен,- изрекал он. - Берегись, кто вздумает тягаться со мной! - И в самом деле, язык у него был что твоя бритва; он мог припереть к стене любого человека, и начал для пущей строгости выставлять после своего имени железное клеймо: "Н. Аренцен >". Ах, этот чортов Николай с кистерского двора! Сколько к нему валило народу! И спросить его, хоть о самой малости, стоило полдалера; за совет он брал уже далер, а если составлял бумагу, то и целых два; но зато он был обходителен, приглашал каждого садиться, и отнюдь не настаивал на уплате непременно серебром, но брал охотно и бумажки. А если, гуляя после своих дневных трудов, усталый и измученный, встречал кого из своих клиентов, то не спесивился и пригласить его: - Ну, пойдем вместе в Сирилунд, выпьем рюмочку за успех дела!

Адвокат Аренцен пожинал теперь и плоды своего посещения церковного холма в соседнем приходе. Оттуда пришел Левион из Торпельвикена, сосед Марелиуса, продавшего англичанину право рыбной ловли в реке. Другой-то берег реки при надлежал Левиону; так не обязан ли был сэр Гью заплатить и ему? Или он, чортов англичанин, воображает, что довольно сыпать деньги одному Марелиусу? Положим, у Марелиуса была взрослая дочка,- вот в чем штука!

Марелиус со своей стороны не скрывал, что они с сэром Гью приятели и даже показывал вид, будто может разговаривать с ним по-английски. А дочка его, взрослая девка Эдварда,- ее назвали так в честь Макковой Эдварды,- и впрямь живо научилась лопотать на этом чужом языке, целые часы просиживая с англичанином вдвоем в его каморке... Она-то, небось, понимала его даже с полуслова!

И вот, Левион пошел со своей претензией к адвокату Аренцену. Тот согласился, что Левион прав, и спросил:- Какова ширина реки в самом узком месте?

- У водопада сажен двенадцать. Это самое узкое место.

- А длина применяемого удилища?

Этого вопроса Левион не уразумел сразу, но ему объяснили: если англичанин забрасывает удочку за половину ширины реки, то не миновать ему расплаты. И Левион тотчас же начал сбавлять с двенадцати сажен и торговаться сам с собой, пока не дошел до того, что река во веки веков не была шире восьми сажен в самом узком месте.

- Сер Гью отказывается платить?

- Не знаю,- ответил Левион.- Я его не спрашивал.

- Гм... Так мы вызовем его в примирительную камеру.

Вызов был сделан. Сэр Гью явился и пожелал помириться, предлагая Левиону столько же, сколько он заплатил Марелиусу, и назвал сумму.

Но Левион сердито замотал головой и сказал! - Мало. Вы заплатили куда больше. Позвольте узнать: откуда у Эдварды пошли такие наряды - и верхние и нижние?

Сэр Гью встал и покинул примирительную камеру.

- Теперь подадим на него в суд,- сказал адвокат Аренцен.

- У меня день и ночь не выходит из головы - какие убытки нанес мне Марелиус,- сказал Левион.- Продал и лососок в реке и лососок в море! В последнее время англичанин удит с лодки у самого устья, прямо на моей банке!

Адвокат Аренцен на это сказал:- Мы подадим и на Марелиуса!

Законник принимал свои решения быстро и твердо, с самым уверенным видом. Необыкновенный человек! А когда Левиону пришлось платить, и у него не оказалось ничего, кроме жалких бумажек, Аренцен и тем не побрезговал, не стал придираться...

Настал день тинга в Сирилунде.

Ключница Макка гоняла Свена Дозорного по всему околотку за птицей и прочею живностью, и взяла мельничиху на подмогу в кухне. Конца не было её приготовлениям к приему начальства. Она устроила также, что Роза приехала помогать принимать гостей. Людская была превращена в залу суда; туда поставили большой стол с сукном для судьи и маленькие столы для адвокатов. Столы были отгорожены решеткой. В другом конце людского флигеля отвели контору фогту.

Но тинг вышел не очень торжественный.

Амтман не приехал, как писал и сам обещал, и добрая ключница горько сетовала на неприезд главного начальства. Но еще хуже было то, что и уездный судья не приехал. Старик разнемогся и прислал за себя своего помощника. Это заставило призадуматься самого Макка, который немедленно поспешил осведомиться о судье.

- Ему нездоровится; он не в постели, но сильно похудел, плохо спит, и, как видно, очень расстроен.

- Чем расстроен?

Помощник пояснил, что прежде-де в канцелярии были такие-то порядки, а теперь такие-то; словом, религиозные сомнения.

- ?!

Помощник с достоинством продолжал:- Судья просил меня передать вам его искреннюю признательность за боченок морошки, что вы прислали зимою...

- Ах, безделица!

- ...и выразить его сожаления по поводу невозможности поблагодарить вас лично.

Макк отошел к окну и задумался...

Заседание открылось.

За столом, покрытым сукном, возседал молодой помощник судьи, и два письмоводителя. По правую и по левую руку от него четыре "судных мужа", или заседателя, выбранных из достойнейших местных обывателей. За маленькими столами сидели адвокаты, старый адвокат из города за своим и адвокат Н. Аренцен > за своим; перед обоими высились стопы бумаг и протоколов. Если вглядеться хорошенько, у старого адвоката бумаг, однако, было поменьше, чем в прошлом году, и меньше, чем у Аренцена. Время от времени входили люди и просили позволения переговорить с одним из адвокатов и - больше все с Аренценом.

Затем началось разбирательство очередных дел одного за другим: уголовных, межевых споров, исков и всяких тяжб... Аренцен все время играл первую скрипку: говорил, записывал, просил занести в протокол. Не мешало бы ему вести себя поскромнее в такой торжественной обстановке! Но молодой заместитель судьи, видно, не мог внушить ему ни малейшей робости; Аренцен даже не называл его господином судьей, как все другие, а господином помощником. Положив на стол одну бумагу, Аренцен сказал: - Не угодно-ли,- прямо под стекло и в рамку! - а свой доклад по делу Арона, у которого взяли без спросу лодку, подкрепил заявлением:- Таков закон.- Судья, несколько задетый, возразил на это:- Ну, да, вообще; но в данном случае надо принять в соображение то-то и то-то.- Таков закон,- внушительно повторил Аренцен. И народ по ту сторону решетки кивал головами и думал: "Этот молодец знает законы; слушать любо!*

Благодаря массе новых дел, внесенных Николаем Аренценом, молодой судья конца не предвидел нынешней сессии. Он добросовестно трудился, в поте лица допрашивал свидетелей, справлялся с протоколами, читал, писал и говорил, но лишь на третий и последний день добрался до иска Левиона из Торпельвикена к Гью Тревельяну.

Сэр Гью явился на судбище в первый же день; он то бродил по двору, то заходил в залу суда, слепой и глухой ко всему, по-британски невежливый и немой даже тогда, когда к нему обращались с приветствием. Он был совершенно трезв. Кушал он за столом у Макка, и комнату ему отвели в господском доме. Но, хотя англичанин и сидел за столом каждый раз рядом с помощником судьи, он ни разу не обмолвился о своей тяжбе. Да и вообще он почти не говорил.

- Сегодня разбирается ваше дело,- сказал ему помощник судьи за обедом.

- Хорошо,- ответил тот равнодушно.

На вызов судьи он вышел со своим удилищем, но без адвоката; снял свою спортсмэнскую шапочку с рыболовной "мухой" и назвал свое имя, звание и место рождения в Англии. Аренцен изложил дело, и сэр Гью дал свое краткое показание, которое было занесено в протокол, а именно - что он еще в примирительной камере предлагал заплатить Левиону столько же, сколько заплатил Марелиусу, но истец признал сумму недостаточной.

- Сколько получил Марелиус?

Сэр Гью назвал сумму и прибавил, что Марелиус здесь и готов засвидетельствовать его слова.

Марелиус подтвердил под присягой то же самое.

И судья не мог удержаться, чтобы не заметить Аренцену:- Ведь это же хорошая плата, господин поверенный Аренцен?

- А он, небось, не сказал, сколько выдал еще Эдварде особо! - не выдержал за решеткой Левион.

- Тише! - приказал судья.

Тогда за своего доверителя вступился Аренцен:- Но это заявление имеет существенное значение для дела.

Судья задал еще несколько вопросов, ему ответили, и он, подумав немножко, заметил Аренцену:- Для какого же дела это имеет значение? Во всяком случае не для определения платы за право рыбной ловли.

Сэр Гью продолжал показывать: по утверждению истца, река в самом узком месте имеет всего восемь сажен ширины, и выходит, что ответчик закидывает удочку по меньшей мере столько же на недозволенную сторону. Но у водопада река всего уже, а и там в ней двенадцать сажен.

По просьбе Аренцена судья спросил:- Вы измеряли?

- Да.

- А какой длины ваше удилище?

- Две сажени. Вот оно.

Левион опять не удержался за решеткой: - И я мерил; у водопада всего восемь сажен.

- Тише!

Аренцен прикинулся крайне изумленным и опять вступился:- В летнее время река всегда мелеет и, конечно, в ней тогда не больше восьми сажен.

Судья отпустил сэра Гью и спросил Аренцена:- У вас есть свидетели, что в реке у водопада всего восемь сажен?

- Кроме самого владельца - нет.

- Небось, я-то знаю собственный водопад! - громко заявил Левион.

Какой-то человек из публики за решеткой попросил привести его к присяге насчет ширины реки. Весной, когда был предъявлен иск, он, по приглашению Марелиуса, измерил реку, и тогда у водопада оказалось тринадцать сажен слишком. Явились и еще двое свидетелей из народа, подтвердивших под присягой то же самое. Все трое были люди известные в околотке. И два дня тому назад они снова по вызову ответчика измеряли реку: она сузилась едва на сажень, так что оставалось добрых двенадцать сажен.

Они, впрочем, не были специалистами; мерили реку, мерили удилище, но ни один не заикнулся о том, как далеко можно закинуть удочку, при двухсаженном удилище. Молодой судья был того мнения, что сэр Гью не обязан платить дороже, чем сам предлагал, и велел принести из лавки Макка аршин, желая помочь иностранцу оправдаться.

Удилище смерили; в нем оказалось ровно две сажени.

Судья спросил:- У вас нет ни единого свидетеля, господин поверенный Аренцен?

- Нет, таких свидетелей у меня нет.

- Вы сами были на спорном месте?

- Я полагался на показание моего доверителя.

- А сами вы были на месте?

- Нет.

Все показания записывались, с известными промежутками прочитывались вслух и скреплялись. Дело принимало дурной оборот для Аренцена и его доверителя. Они пошептались, посоветовались, и адвокат спросил: согласен ли сэр Гью и теперь заплатить сумму, которую предлагал в примирительной камере,- в таком случае можно покончить дело миром.

Сэр Гью ответил отказом. Теперь он желал решения суда.

Тогда Аренцен выпустил свой последний заряд: сэр Гью с недавних пор орудует в бухте, вправо от устья реки, где собственником должен считаться один Левион,

Сэра Гью снова вызвали к судейскому столу. Он в толк взять не мог: что это, выходит будто он удит в полупресной - полусоленой воде? Презрительная гримаса показала, как он относился к столь вульгарному ужению.

- Так вы не удили около устья?

С какой стати ему удить там? Там еще нет никакой рыбы. Лососки все еще держатся в самой реке и не спустятся вниз по течению раньше осени,- после того, как вымечут икру.

- Удивительное знание естественной истории! - заметил свысока Аренцен. - Да разве лососки не волятся в море всегда?

Но там их не удят "на муху".

- А что же вы делали там?

Сэр Гью охотно объяснил; он удил на удочку с металлическими рыбками мелкую треску и совсем не около устья, а в нескольких стах саженях, в море. Гребец, каждый раз его сопровождавший в лодке, был здесь. Он хозяин той хижины, которую нанимал сэр Гью, и может явиться свидетелем.

Хозяина привели к присяге, и он все подтвердил.

Аренцену оставалось только потребовать, чтобы дело отложили...

Но вообще этот тинг не похож был на прежние; далеко нет. Когда, бывало, заседал сам старик судья, людям не возбранялось расспрашивать его даже из-за решетки, справляться насчет того, как-де бывает в таких-то и в таких-то случаях по закону? И судья давал ответы и указания. А молодой помощник все боялся, как бы у него не выманили какого-нибудь ответа, который подаст повод к осложнениям.- Судья не адвокат,- отвечал он в таких случаях;- дело судьи судить; обратитесь к адвокату,- он вам скажет что и как.

Никто не сочувствовал таким новым порядкам. Народ выходил и собирался около винной стойки Макка; в зале суда остались лишь немногие, по обязанности. Поэтому, когда один из письмоводителей приступил, наконец, к чтению закладных, слушателей оставалось уже совсем мало, и для тех не было новостью, что Бенони Гартвигсен поместил у Фердинанда Макка Сирилундского пять тысяч далеров под такое-то обезпечение. Сам Бенони отнюдь не скрывал этого, и все о том знали. Ведь и другие отдавали Макку свои крохи; вся разница была в сумме. Бенони поместил у Макка целую уйму денег, настоящее богатство.

Молодой судья успел к концу заседания и устать и проголодаться. Но адвокат Аренцен так не понравился ему своим развязным тоном, а иск его к сэру Гью Тревельяну показался ему таким неосновательным и легкомысленным, что он с удовольствием теперь-же вынес бы оправдательный приговор сэру Гью. Тогда сам собою отпал бы и иск к Марелиусу, будто бы продавшему право на рыбную ловлю в чужих водах.

Николай Аренцен сказал своему доверителю:- Я сам побываю на месте и вызову свидетелей. Кроме того, в Норвегии есть лишь один суд, решений которого нельзя обжаловать, и этот суд еще не тот суд,

Он пошел к Макку, чтобы повидаться с Розой. Он ничего не проиграл на этом тинге, так что ему нечего было тужить. Он и вошел той твердой уверенной поступью, какую усвоил себе с тех пор, как обзавелся большой клиентурой и стал загребать деньги лопатой.

Роза была в кухонном переднике и застыдилась. - Пройди пока в маленькую горницу,- я сейчас,- сказала она Аренцену.

В самом деле она явилась туда вслед за ним.- Только мне недосуг теперь. Ты здоров? Суд окончен? Как твои дела?

- Разумеется, превосходны. Я сам тут - закон!

- Такая жалость, что мне некогда было придти послушать тебя.

Однако, как Роза притворялась из любви к этому человеку! Наоборот, она следила за ним, и слушала его и видела на суде, когда разбиралось его громкое дело с сэром Гью. И ей было ужасно обидно слышать, как этот молодой судья позволил себе два раза под ряд спросить его: а вы сами были на месте? А вы сами были на месте? Тогда-то она и шмыгнула вон из залы суда, предчувствуя недоброе Слава Богу, это, видно, не сбылось! Николай, небось, сумеет выиграть все дела.

- Ты ведь помнишь число? - сказала она.

- Число?

Кнут Гамсун - Бенони (Benoni). 2 часть., читать текст

См. также Кнут Гамсун (Knut Hamsun) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :