Уильям Шекспир
«Король Генрих V (Henry V). 1 часть.»

"Король Генрих V (Henry V). 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА

Король Генрих V.

Герцог Глостэр, Герцог Бедфорд, братья короля.

Герцог Экзэтэр, дядя короля.

Герцог Иоркский, двоюродный брат короля.

Граф Сольсбюри.

Граф Уэстморленд.

Граф Уорик.

Архиепископ Кенторбэрийский.

Епископ Эли.

Граф Кембриджский, Лорд Скруп, СэръТомас Грэй, заговорщики против короля.

Сэр Томас Эрпинэм, Гаур, Флюэллен, Мекморрис, Джеми, офицеры королевской армии.

Бетс, Корт, Уильямс, солдаты той-же армии.

Ним, Бардольф, Пистоль, бывшие слуги Фольстэфа, теперь солдаты той-же армии.

Мальчик, прислуживающий им.

Герольд.

Хор.

Карл VI,король Франции.

Людовик, дофин.

Герцог Бургундский.

Герцог Орлеанский.

Герцог Бурбонский.

Коннэтабль Франции.

Рамбур, Гранпрэ, французские дворяне.

Правитель Арфлера.

Монжуа, французский герольд.

Изабелла, королева Франции.

Катарина, дочь Карла и Изабеллы.

Алиса, придворная дама, приближенная принцессы Катарины.

Куикли, содержательница харчевни и жена Пистоля.

Придворные лорды и дамы, офицеры, французские и английские солдаты, послы, гонцы и свита.

Действие происходит то в Англии, то во Франции.

ХОР.

Хор. О, зачем нет у меня к услугам огненной музы, которая умела бы возноситься до самых лучезарных небес изобретательности! Зачем у меня вместо сцены нет целаго королевства, вместо актеров, настоящих принцев и, вместо зрителей нашего представления, настоящих венценосцев. Тогда все узрели-бы войнолюбивого Генриха в настоящем его свете; сам он имел бы вид Марса, а у ног его, в ожидании быть употребленными в дело, словно псы на своре, ползали-бы голод меч и огонь. Но простите, снисходительные зрители, что автор, с самонадеянным и далеко не совершенным умом, дерзнул показывать вам такой возвышенный предмет с ничтожных подмосток. Разве может наш жалкий курятник вместить в себе обширные поля Франции? в состоянии-ли мы в нашем деревянном и тесном нуле вместить хоть-бы одни шлемы, переполнившие ужасом воздух под Азэнкуром? Да, простите! но если такое значительное число, как миллион, выраженное в крючковатых цыфрах, может без малейшего труда помещаться на крошечном клочке бумаги, почему бы и нам, мелким цыфрам, из которых состоит громадное число миллионов, не попытаться призвать на помощь ваше воображение? Попытайтесь представить себе, что пространство, опоясанное этими стенами, вмещает в себе два великие и грозные государства, берега которых почти соприкасаются, и их одно от другого отделяет только узкий, хотя и опасный рукав океана. Пополните своим воображением наши недостатки; делите одного человека на тысячи частей и таким образом создавайте целые войска. Когда мы говорим о конях, воображайте, будто вы видите, как их гордые копыта оставляют оттиски на рыхлой земле. Вашему воображению предстоит теперь изукрашивать наших королей, заставлять их переноситься с места на место, перескакивать через значительные промежутки времени и втискивать события нескольких лет в одну стклянку от песочных часов. В силу всего этого, позвольте мне, как хору, пополнять пробелы в том, что мы будем иметь честь изобразить перед вами, и в тоже время, прибегая к вашей бесконечной снисходительности, просить вас терпеливо и не чрезмерно сурово отнестись к нашему представлению (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Лондон; прихожая в королевском дворце.

Входят архиепископ Кенторбэрийский и епископ Эли.

Архиепископ Кенторбэрийский. Говорю вам, милорд, что теперь снова представляют тот-же законопроект, который поступал на рассмотрение еще ранее, и на одиннадцатом году царствования покойного короля, как мы против него ни возставали, он прошол бы непременно, если бы наступившие беспокойные и смутные времена не прекратили о нем прений.

Епископ Эли. Как-же, милорд, помешать ему пройти теперь?

Архиепископ Кенторбэрийский. Надо об этом подумать. Если направленный против нас законопроект пройдет, мы лишимся доброй половины наших имуществ, так-как со всех мирских земель, завещанных церкви набожными людьми, предполагается взымать такие поборы, которых хватило-бы на содержание самого короля, пятнадцати графов, полуторы тысячи рыцарей и шести тысяч двух-сот избранных эскуайров. Затем на те-же средства предполагается устроить сто домов призрения, где содержались бы на всем готовом больные и дряхлые бедняки, не имеющие более сил работать. Мало этого!- в казну должно ежегодно поступать по тысяче фунтов. Вот каков законопроект.

Епископ Эли. Глоток порядочный...

Архиепископ Кенторбэрийский. Он опорожнил-бы весь кубок, сразу поглотив все.

Епискон Эли. Как-же этому помешать?

Архиепископ Кенторбэрийский. Король снисходителен, преисполнен самых добрых намерений.

Епископ Эли. К тому-же он верный приверженец святой нашей церкви.

Архиепискон Кенторбэрийский. В ранней юности быть таким он не обещал. Едва последний вздох успел вырваться из груди отца, как все его беспутные наклонности укротились и тоже как будто умерли. Да, в самую эту минуту, словно ангел, явилось благоразумие, изгнавшее из него греховного Адама и превратившее его душу в эдем, предназначенный привлекать бесплотных духов и служить им местом жительства. Никогда ни с кем не совершалось такого внезапного превращения, никогда ни одно перерождение к лучшему, нахлынув могучим потоком, не смывало так быстро всех прежних недостатков; никогда наделенное головами гидры своеволие не покидало так внезапно и при том разом своего престола, как у этого короля.

Епископ Эли. Такая перемена большое для нас счастие.

Архиепископ Кенторбэрийский. Послушали-бы вы, как он рассуждает о богословских вопросах, и вы, несмотря на весь свой восторг, непременно пожалели бы втройне, зачем он король, а не прелат. Послушали-бы, как он говорит о государственных делах, и вам непременно пришло бы на мысль, что он этот предмет изучил глубоко, очень глубоко, исключительно посвятив ему все свои силы. Прислушайтесь, как он рассказывает про военные дела, и вам покажется, будто до вас долетает гром битвы, положенный на музыку. Заведите речь о каком-нибудь сложном международном вопросе, и он так-же легко развяжет все Гордиевы узлы, как свою подвязку. А когда он говорит, даже такой отъявленный повеса, как воздух, становится недвижным и, немея, спешит насторожить слух, чтобы ловить налету каждое из его медово-сладких изречений, как будто являющихся не плодом умозрений, а словно вынесенных из житейского опыта. Остается только удивляться, как удалось его величеству набраться такой бездны знаний, когда вся ранняя его молодость протекла среди занятий пустяками в обществе людей безграмотных, пустых и грубых, в вечных попойках, пирах и других низменных развлечениях, когда его не могли приохотить ни к одному серьезному делу, которому следовало предаваться в тиши уединения, вдали от вечной толкотни в уличной толпе и от вечного общения с простонародьем.

Епископ Эли. Ростет же земляника под крапивой, да и вообще самые здоровые ягоды лучше всего зреют вблизи плодов низшего качества. Так и принц прикрывал свои способности под личиною беспутства, а знания его между тем росли, как летом растет трава, всего сильнее вытягивающаеся ночью, никем невидимая, но именно вследствие этого набирающаеся все большим и большим количеством живучести и соков.

Архиепнскоп Кенторбэрийский. Вероятно, так. Время чудес миновало, поэтому мы поневоле должны прибегать к более естественным объяснениям.

Епископ Эли. Однако, добрейший лорд, как нам смягчить удар, который грозит нанести нам новый законопроект, так сильно поддерживаемый общинами? Как смотрит на него его величество? Стоит он за него или против?

Архиепископ Кэнторбэрийский. Повидимому, он ни за, ни против. Или даже более:- он, кажется, более расположен в нашу пользу, чем в пользу наших притеснителей, поэтому, в виду настоящего, изложенного мною подробно, положения дел относительно Франции, я, созвав на совет всех главных столпов церкви, предложил его величеству собрат для него такое крупное пожертвование деньгами, какого духовенство никогда еще не вносило единовременно ни при одном из его предшественников.

Епископ Эли. Как же принял король такое предложение?

Архиепископ Кенторбэрийский. Как нельзя более милостиво; но, хотя, как я заметил, ему очень этого хотелось, ему за недостатком времени не удалось выслушать полный и обстоятельный перечень его прав не только на некоторые отдельные герцогства, но и вообще на корону и на престол Франции, прав, которые предъявлял еще его великий прадед - король Эдвард.

Епископ Эли.Что-же вам помешало довести разговор до конца?

Архиепископ Кенторбэрийский. В эту самую минуту французский посол попросил аудиенции, и назначенный ему час, кажется, наступил. Есть уже часа четыре?

Епископ Эли. Есть.

Архиепископ Кенторбэрийский. Когда так, войдем и постараемся узнать цел его прибытия, хотя я по одной догадке безошибочно мог бы сказать, в чем она состоит, ранее чем сам посол успел бы вымолвить о ней хоть слово.

Епископ Эли. Идемте. Мне очень любопытно узнать, в чем дело? (Уходят).

СЦЕНА II.

Там же; приемная зала.

Входят король Генрих, Глостэр, Бедфорд, Экзэтэр, Уорик, Уэстморленд и свита.

Король Генрих. А где же уважаемый лорд Кенторбэри.

Экзэтэр. Его пока еще нет.

Король Генрих. Пошлите за ним, добрейший дядя.

Уэстморленд. Прикажете, государь, пригласить и посла?

Король Генрих. Нет, подожди, кузен. Прежде чем увидаться с ним, нам хотелось бы разрешить несколько заботящих нас недоразумений, возникших между нами и Францией.

Входят Архиепископ Кенторбэрийский и епископ Эли.

Архиепископ Кенторбэрийский. Да охраняют Господь и Его ангелы священный ваш престол и да сохраняют они на нем вас еще долгие годы.

Король Генрих. Благодарю вас от души. Теперь, ученейший мой лорд, прошу вас продолжать беспристрастно и с богобоязненною точностью объяснять нам, в чем существующий во Франции салический закон может служить нам препятствием для достижения наших целей в этой стране? Только, дорогой и верный наш лорд, да избавит вас Бог от насилия над своею душою, которое заставило бы ее, опираясь на всякие натяжки и хитрые умствования, признавать за нами права, несогласные с истиной, потому что одному только Господу известно, какому громадному количеству людей, ныне пребывающих в полном здоровье, придется пролить свою кровь в защиту тех притязаний, которые угодно будет внушить нам вашему преподобию. Обдумайте же хорошенько, какую ответственность вы заставляете нас взять на себя, пробуждая дремлющий меч войны. Мы именем Бога умоляем вас:- будьте осторожны! Борьба между двумя такими государствами никогда не может обойтись без сильного кровопролития, и каждая капля такой безвинной крови вызовет вопли, ожесточенные жалобы против того, кто своею неправдою заставил обнажиться меч, производящий такие опустошения в рядах недолговечных смертных. Приняв в соображение наши заклинания, говорите, милорд,- и каково бы ни было ваше мнение, мы выслушаем и примем его в полном душевном убеждении, что все, что бы вы ни сказали, так же омоется вашею совестью, как крещением первородный грех.

Архиепископ Кенторбэрийский. Если так, выслушайте меня, добрейший государь; выслушайте и вы, сэры, обязанные жертвовать даже жизнью, с полной верностью, с полным усердием служа этому священному престолу. Вашим правам на Францию можно только противопоставить следующее распоряжение, будто бы относящееся ко временам Фарамонда: "In terram Salicam mulieres Non suceedant", то-есть,- "женщинам в салической стране возбраняется вступать на престол". Французы совершенно неправильно утверждают, будто под салическою страною подразумевается Франция и будто основатель закона против престолонаследия женщин - Фарамонд, меж тем как их же писатели неизменно утверждают, что салическая страна лежит в Германии, между реками Салой и Эльбой, где Карл Великий, покорив саксонцев, поручил управление страною оставленным там французам. Эти правители, относясь с презрением к германским женщинам за некоторые предосудительные черты в образе их жизни, учредили закон, устраняющий женщин от престолонаследия в салической стране, страна же эта, как я говорил, находилась между Эльбой и Салой и теперь известна в Германии под именем Мейсена. Из этого ясно следует, что при основании салического закона имелась в виду совсем не Франция, и что французы завладели салической страною только через четыреста двадцать один год после смерть Фарамонда, которому совершенно неосновательно приписывается учреждение этого закона. Король Фарамонд умер в четыреста двадцать шестом году после нашего искупления, а Карл Великий покорил саксонцев и оставил за рекою Салой своих правителей только в восемьсот пятом году. Кроме того, писатели передают, что свергнувший Хильдерика король Пепин основывал при этом свое право престолонаследия на том, что он потомок Блистильды, дочери короля Клотара, а поэтому он и считал себя законным наследником французской короны. Точно так же и Гюго Капет, самоуправно завладевший короной герцога Лотаринтского Карла, единственного настоящего наследника мужского пола из рода и династии Карла Великого, с некоторым правдоподобием доказывал свои права на престол тем, что он происходил от принцессы Лингары, дочери короля Карломана, который сам был сыном Людовика, сына императора Людовика, приходившагося сыном Карлу Великому. Точно так же мы видим, что впоследствии Людовик Десятый, единственный прямой наследник Капета, самовольно завладевшего лотарингским престолом, до тех пор не мог с спокойною совестью носить корону Франции, пока не убедился, что его бабка, прекрасная королева Изабелла, прямо происходила от принцессы Ирменгарды, дочери вышеупомянутого герцога Лотарингского, и что при помощи этого брака линия Карла Великого опять примкнула к короне Франции. Из всего этого становится ясным, как летнее солнце, что основой прав короля Пепина, притязания Гюго Капета и нравственного успокоения короля Людовика служит родство с женщинами и права этих женщин на престол. На основании тех же правил короли Франции держатся и до сих пор, а на салический закон ссылаются только затем, чтобы оспаривать ваши права, тоже зиждущиеся на родстве по женской линии. Им приятнее путаться в собственных своих сетях, чем признаться, что право царствовать похищено ими у вас и у ваших предков.

Король Генрих. Когда так, мне кажется, что и я могу предъявить свои права, нисколько ни греша ни против справедливости, ни против совести.

Архиепископ Кенторбэрийский. Грех этот, дорогой государь, я беру на свою голову, так как в "книге чисел" сказано: "Если умирает сын, наследие переходит к дочери". Милостивый повелитель, вступись за свою собственность; разверни свое кровавое знамя и оглянись на своих могущественных предков. Отправься, дорогой государь, поклониться могиле великого твоего предка от которого ведут свое начало твои права. Вызови воинственный дух своего внучатного дяди Эдварда, "черного принца", благодаря которому на полях Франции разыгралась великая трагедия и несчастные французские войска были разбиты наголову в полном своем составе, пока его могущественный отец, улыбаясь, стоял на горе и любовался, как рожденный от него львенок упивался кровью французского дворянства. О, хвала вам, доблестные англичане, сумевшие только с половиною своих немногочисленных сил сокрушить всю гордость французов, тогда как другая половина, издали и смеясь, наблюдала ход битвы, стоя в холодном бездействии и не принимая никакого участия в деле!

Епископ Эли. Вызовите воспоминание об этих доблестных покойниках и возобновите их деяния могучею своею рукою. Вы их преемник; вы возседаете на их престоле. Та-же кровь, тоже мужество, которыми прославились они, переливается и в ваших жилах, а вы, мой трижды могущественный государь, хотя находитесь только в майском разцвете жизни, уже вполне созрели для блестящих подвигов и для обширных предприятий!

Экзэтэр. Твои братья короли и венценосцы всех остальных стран только и ждут, чтобы ты подал им пример и возстал, как предшествовавшие тебе львы одной с ними крови.

Уэстморленд. Все они знают, что у вашего величества есть на то и основания, и средства, и необходимые силы. Так оно и есть на самом деле: никогда в распоряжении ни у одного короля Англии не было такого богатого дворянства и таких преданных подданных. Все сердца их, оставив свои тела здесь, в Англии, уже расположились лагерем на равнинах Франции.

Архиепископ Кенторбэрийский. О, высокочтимый мой государь, прикажи, чтобы, вооружившись мечем и огнем, с готовностью проливать свою и чужую кровь, тела последовали за сердцами, дабы отвоевать вам ваши права. Для того, чтобы помочь вам, мы, лица из духовенства, соберем для вашего величества такую громадную сумму денег, какой служители церкви никогда еще не собирали для ваших предшественников.

Король Генрих. Не забывайте, что нам необходимо вооружиться не для одного только вторжения во Францию; нам надо будет оставить здесь значительные силы, которые оберегали бы наши границы против шотландцев, иначе могущих без всякого затруднения проложить себе дорогу в пределы нашей страны.

Архиепископ Кенторбзрийский. Наши пределы, великий государь, и без того, словно надежной стеною, защищены против набегов пограничных с нами хищников.

Король Генрих. Мы имеем в виду не одних только пограничных бродяг, но и вообще ополчение против нас далеко не приятных наших соседей. Вы можете прочесть в летописях, что всякий раз, как великий мой прадед проникал со своим войском во Францию, шотландцы тотчас громадными полчищами, словно поток в прорванную плотину, стремительно вторгались в наши пределы, сокрушали плохо защищенную страну жестокими набегами, беспощадно осаждая наши города и замки, так что неугомонный сосед приводил в отчаяние несчастную Англию, лишенную средств к обороне.

Архиепископ Кенторбэрийский. Однако, этот сосед более устрашал, чем вредил. Вспомните, ваше величество, какой пример подала самой себе Англия. Когда все её рыцарство находилось во Франции, а самой ей приходилось вдовствовать за отсутствием её дворянства, она не только сумела себя защитить против Шотландии, но даже взяла в плен её короля, словно затравленного дикого зверя, заключила его в оковы и потом переселила во Францию чтобы увеличить еще одним лишним царственным пленником торжественное шествие короля Эдварда и чтобы еще большею славою обогатить наши летописи, как обломки затонувших кораблей и другия сокровища обогащают ил морского дна.

Уэстморленд, Однако, существует очень старая, но очень верная поговорка: "Если хочешь восторжествовать над Францией, обуздай прежде Шотландию". Это очень метко, потому что всякий раз, как только орлица-Англия вылетала на добычу, ласка-Шотландия тотчас же пробиралась в незащищенное гнездо, высасывала царственные яйца, уподобляясь мыши, которая в отсутствие кошки портит и раззоряет более, чем в состоянии съесть.

Экзэтэр. Из этого как будто вытекает, что кошке всегда следует оставаться дома, но мы, к счастию, еще не доведены до такой печальной необходимости, так как у нас для охранения своих запасов есть и надежные замки, и отличные капканы для воришек. Пока вооруженная рука воюет за пределами государства, осторожная голова защищает самое себя дома, потому что члены государства, как бы мелко они ни дробились, все от самого крупного и до мелкого, до мельчайшего должны сохранять полное согласие и, подобно звукам музыки, сливаться в один общий и стройный аккорд.

Архиепископ Кенторбэрийский. Поэтому небо и наделяет человеческое общество разнородными способностями, которые приводятся в непрерывное движение и, одушевленные одним стремлением, направляются к одной общей цели, а именно к повиновению. Так работают медоносные пчелы, как-бы умышленно созданные природой затем, чтобы указывать пример порядка многолюдным государствам. У них есть и царица, и должностные лица всяких разрядов, из которых иные, как люди судебного ведомства, наблюдают за внутренним порядком; другия, словно купцы, занимаются внешнею торговлею; третьи, словно солдаты, вооруженные острыми жалами, производят нападения на бархатистые летния распукольки и с веселым жужжанием доставляют свою добычу в царственную ставку своей повелительницы. Она же, несмотря на свой высокий сан, с озабоченным видом наблюдает за работами распевающих строителей, возводящих золотые чертоги; гражданские чины месят мед; бедные поденщики-носилыцики, обремененные тяжелою ношею, сваливают эту ношу у тесного входа в свое жилище; судьи, с суровыми взглядами и с зловещим ворчанием, передают в руки бледным палачам лениво зевающих трутней. Из этого я заключаю, что многое, хотя и стремящееся к одной и той же цели, может действовать весьма различными путями; как несколько стрел, пущенных из разных мест, все-таки попадают в одну и ту-же цель; как несколько дорог ведут к одному и тому-же месту; как множество свежих потоков изливается в одно и тоже соленое море, а множество линий скрещивается у средоточия солнечных часов, так целые сотни сил, раз приведенных в движение, могут, имея в виду одно и тоже стремление, действовать совершенно свободно и самостоятельно и, нисколько не мешая одна другой, приводить к одному и тому-же желанному концу. Итак, государь, во Францию! Но ранее своего отбытия, раздели счастливую Англию на четыре части: одну из этих четвертей возьми с собою, и ею ты заставишь трепетать всю Галлию. Если-же мы со втрое большими силами не сумеем защитить своего порога от вторжения пса, пусть этот пес рвет нас на части, а наш народ лишится славы народа, мужественного и предусмотрительного в государственных делах.

Король Генрих (Поднимаясь на ступени трона). Пригласите сюда послов дофина (Один из свиты уходит). Теперь, благородные силы, составляющия оплот нашего могущества, мы, при Божией и вашей помощи, решили заставить Францию,- так как она часть нашей собственности,- преклониться перед нашею властью или подвергнуть ее окончательному разгрому. Мы или явимся полным властелином как её самой, так и её почти царственных герцогств, или сложим наши останки в бесславную урну лишив себя и могильного холма, и надгробного памятника! Или история громко заговорит о наших подвигах, или наша могила, словно лишенный языка турок, останется немой и не удостоится даже восковой надгробной надписи (Входят французские послы). Теперь мы готовы выслушать чего желает любезный наш кузен дофин, так-как нам хорошо известно, что вы прибыли сюда с поручением от него, а не от короля.

Посол. Угодно будет вашему величеству позволить нам свободно высказать то, что нам поручено, или нам должно только издалека коснуться желания дофина и возложенного на нас поручения?

Король Генрих. Генрих Пятый не тиран, а король христианский, чьи страсти подчинены милосердию и скованы им, как в тюрьмах наши преступники; поэтому передавайте нам поручение дофина прямо, смело и ничем не стесняясь.

Посол. Вот оно в коротких словах. Вы, ваше величество, недавно присылали во Францию уполномоченных, требовавших, чтобы она уступила вам несколько герцогств, права на которые будто-бы перешли к вам от великого вашего предшественника, короля Эдварда Третьяго. В ответ на такое требование, наш повелитель-принц говорит, что в нем сильно сказывается ваша крайняя молодость, и вместе с тем замечает, что во Франции нет ни одной такой пяди земли, которою можно завладеть с такою легкостью, с какою пляшут "Гальярду", и что вам не придется пировать в этих герцогствах. В виду этого, он, зная ваши вкусы, посылает вам целую бочку, полную сокровищ; от вас-же взамен этого он требует, чтобы с вашей стороны более и помина не было о прежних требованиях. Вот, что говорит дофин.

Король Генрих. Взгляни, дядя, какие там сокровища?

Экзэтэр. Мячи для игры, государь.

Король Генрих. Мы очень рады, что дофин так любезно шутит, и от души благодарим как его за подарок, так и вас за ваш труд. Когда нам удается подобрать отбойники к этим мячам, мы отправимся во Францию и там съиграем с дофином партию, ставкой в которой будет корона его отца. Передайте ему, что он найдет во мне такого противника по игре, от которого всполошатся все дворы Франции. Мы отлично понимаем, почему он намекает мне на мою бурную молодость, но также отлично видим, что он совсем не подозревает, какую пользу мы надеялись извлечь из своих, повидимому, легкомысленных поступков. Нас нисколько не прывлекал к себе жаикий трон Англии, поэтому, живя вдали от двора, мы предавались самому необузданному разгулу, так-как давно дознано, что человек никогда не бывает так весел, как в то время, когда он бывает не дома. Передайте также дофину, что мы не окажемся ниже своего сана и по возшествии на престол Франции явимся настоящим королем, выказывая при этом и все свое царственное величие. Там я слагал с себя это величие и трудился, как чернорабочий поденщик; здесь,представ в полном блеске, я ослеплю не только всю Францию, но даже и самого дофина. Передайте вашему шутнику-принцу, что его насмешка превратила присланные мячи в каменные метательные снаряды и что опустошения, производимые этими снарядами, всею своею тяжестью лягут на его душу. Да, его насмешки у многих сотен вдов отнимут их сыновей, разрушат до основания не один замок, и это будет уже далеко не шуткой. Еще многие из тех, кому придется предавать дофина проклятию за его дерзость, теперь еще не родились; но все это еще находится в руках Господа, к которому я взываю. Скажите-же дофину, что я, во имя Бога, иду отомстить за себя, как умею, и справедливою рукою вступиться за священное свое право... Итак, отправляйтесь отсюда с миром и скажите дофину, что его шутка окажется полным безумием, когда она у целых тысяч людей вызовет не смех, а горькие слезы... Назначить им надежный отряд для охраны... Прощайте (Французские послы уходят).

Экзетэр. Забавное послание!

Король Генрих. Мы надеемся, что сам отправитель послания покраснеет за него (Сходит с трона). Поэтому добрейшие мои лорды, не теряйте даром ни одной удобной минуты, которая могла-бы ускорить исполнение нашего предприятия. Теперь, помимо Бога, мысль о Котором, разумеется, идет впереди всех остальных, все наши помыслы исключительно поглощены Францией. Итак, позаботимтесь чтобы войска, необходимые нам для ведения войны, были набраны как можно скорее, и постараемся придать этим войскам насколько возможно быстрое и благоразумное движение, потому что,- сам Бог тому свидетель,- мы дадим дофину полезный урок у самого порога того жилища, где пребывали и пребывают его отцы и праотцы. Пусть каждый напрягает свои нравственные силы, чтобы осуществить это прекрасное предприятие (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

(Входит хор).

Хор.

Все английское юношество теперь, как в огне; суетные шелковые наряды спрятаны в шкафы. Теперь в почете не шелк, а тяжелое вооружение, и одна только мысль о чести дарит в душе каждаго. Теперь продают пастбища, чтобы получить возможность купить коня. Чтобы иметь возможность следовать за образцовейшим королем христианского мира, каждый английский Меркурий выростил у себя на пятках крылья. Весь воздух переполнен великими ожиданиями; в руке у Надежды - меч, на котором от рукоятки до заостренного его конца нанизаны большие короны, начиная с императорской и кончая менее ценными и значительными, и все оне, великие и малые, должны достаться Генриху и его сподвижникам. Французы, из верных источников узнав об этих в высшей степени грозных приготовлениях, дрожат от страха и при помощи всяких, свидетельствующих о бледной трусости происков, стараются помешать осуществлению намерений Англии. О, Англия, образец внутреннего величия, чего, когда того потребовала от тебя честь, не могло бы исполнить твое крошечное тело, внутри которого таится такое могучее сердце, если бы все твои сыны были одинаково верны и преданы? Но взгляни на свой промах! Франции удалось отыскать в твоих недрах целый выводок негодяев, чье ничем не занятое сердце она успешно наполняет предательскими кронами. Трое продажных людей, один - Ричард, граф Кэмбриджский, второй - лорд Генрих Скруп из Мешэма, а третий - сэр Томас Грэй, рыцарь Норсомберлендский, - польстившись на золото трусливой Франции,- на это поистине злодейское золото,- несомненно вступили с нею в тайный заговор, и, если ад и измена сдержат свои обещания, краса всех королей погибнет в Саусэмтоне от руки измены, ранее чем успеет сесть на корабль, чтобы направиться во Францию. Вооружитесь еще терпением, а мы сократим пространства и места, и времени, чтобы придать более живости действию нашего представления. Условная плата внесена; изменники во всем пришли к полному согласию; король выехал из Лондона, и место действия переносится в Саусэмтон; там, благосклонные зрители, придется нам действовать, а вам сидеть и на нас смотреть. Затем мы благополучно перевезем вас во Францию, а оттуда опять домой, умолив воды узкого пролива, чтобы оне даровали вам спокойный переезд, дабы, насколько это зависит от нас, никого не тошнило во время нашего представления. Однако, место действия мы перенесем в Саусэмтон только после, а не ранее отъезда туда короля.

СЦЕНА II.

Истчип в Лондоне.

Входят Ним и Бардольф.

Бардольф. Очень рад встрече с тобою, капрал Ним.

Ним. Доброго утра, поручик Бардольф.

Бардольф. Скажи, помирились вы и по прежнему стали друзьями с прапорщиком Пистолем?

Ним. Что мне Пистоль? Ровно ничего! На слова я не щедр, но на удары при случае не поскуплюсь, будь затем все, что угодно. В драку я ни с того, ни с сего, конечно, не полезу, но следить за всем стану зорко и держать меч на готове. Меч у меня, положим, простой, не важный, но это не беда! На нем все-таки можно поджарить кусок сыра, а холода он боится так же мало, как у всякого другого человека - вот вам и все!

Бардольф. Чтобы помирить вас, я закажу завтрак, а затем мы все трое, поклявшись быть братьями по оружию, отправимся во Францию. Пусть будет так, добрый капрал Ним.

Ним. Клянусь честью, насколько это зависит от меня, я постараюсь прожить на свете как можно долее. Когда продолжать жизнь окажется невозможным, то, право, и сам не знаю, как поступлю, но все-таки поступлю по мере сил. Вот и намерение мое, и конечная цель.

Бардольф. Теперь всем стало известно, что он женится на Нэлли Куикли, а она, как известно, поступила относительно тебя очень скверно. Вы, ведь, были с нею помолвлены...

Ним. Не могу сказать этого наверное... Дела идут так, как им назначено идти. Люди могут заснуть, а им в это время, пожалуй, кто-нибудь перережет горло... потому что, как уверяют иные, и ножи могут быть острые. Чему быть, того не миновать. Хотя терпение не более, как загнанная кляча, ему все-таки придется трусить рысцой. Надо же придти к какому-нибудь выводу, но к какому? я и сам сказать не могу (Входят Пистоль и мистрис Куикли).

Бардольф. Вот идет прапорщик Пистоль и с супругою (Ниму) Добрейший капрал, побольше терпения!.. А, хозяин мой Пистоль, как поживаешь?

Пистоль. Зачем, гнусный пес, называешь ты меня хозяином? Клянусь вот этою рукою, что такое название мне противно, поэтому моя Нелли должна перестать держать жильцов.

Куикли. А если и буду, то, честное слово, не долго. Поверите-ли, нам нельзя поселить у себя на всем готовом человек двенадцать или четырнадцать самых прекрасных дам или девиц, честно зарабатывающих себе иголкой насущный хлеб, как нас тотчас начинают обвинять в том, будто мы держим у себя дом терпимости. (Он обнажает меч). О, Пречистая Дева! вот капрал Ним уже обнажает свое орудие. Помяните мое слово: нам не миновать таких ужасных зрелищ, как прелюбодеяние и убийство. Добрейший лейтенант Бардольф...

Бардольф. Любезный капрал, воздержись здесь от каких бы то ни было угроз!

Ним. Наплевать!

Пистоль (обнажая меч). Сам я плюю на тебя, исландский пес, корноухая дворняжка!

Куикли. Добрейший капрал Ннм, покажи свое мужеское мужество, спрячь в ножны свое обнаженное оружие!

Ним. Убирайтесь пока подобру поздорову. Но только попадись он мне solus... (Вкладывает меч в ножны).

Пистоль. Solus, говоришь ты, отъявленная собака? Так знай же, гнусная ехидна: - самый этот solus я обратно бросаю тебе в отвратительную твою рожу! Бросаю тебе этот solus в зубы, в горло, в омерзительные твои легкие, да, чорт возьми, в твою утробу и, что еще хуже, в твою смердящую пасть! Я возвращаю твой solus тебе в кишки, потому что я могу в тебя выстрелить! Курок у Пистоля взведен и из дула сейчас выскочит пламя!

Ним. Я не Барбасон, и тебе своими заклинаниями не сделать мне никакого вреда. Я расположен расправиться с тобою порядком, но каким образом, это мне все равно. Если ты, Пистоль, явишься относительно меня нахалом я, говоря коротко и ясно, сумею исполосовать тебя своим кинжалом, как только сумею и, притом, в самом лучшем виде; если же ты пожелаешь пройтись со мною, я испотрошу твои кишки тоже в самом лучшем виде. Вот в чем состоит мое нравоучение.

Пистоль. О, негодный самохвал! о проклятый взбесившийся скот! Пасть могилы зияет, и смерть спешить покончить дело! Поэтому, издохни! (Пистоль и Ним скрещивают мечи).

Бардольф (стараясь разнять их тоже обнаженным мечом). Выслушайте меня! Послушайте, что я вам говорю! Клянусь честью солдата, первому, кто нанесет удар, мой меч вонзится в грудь по самую рукоятку!

Пистоль. От такого грозного заклинания смирится даже самый бешенный меч (Ниму). Дай мне свой кулак, то-есть, дай мне свою переднюю лапу. Твой дух могуч и неукротим!

Ним. Я когда-нибудь на этих днях перережу тебе горло. Вот тебе в коротких и ясных словах мое нравоучение.

Пистоль. "Coupe le gorge" - вот самое-то оно слово и есть! Бросаю тебе вызов снова! Ты, критский пес, может быть, воображаешь, будто моею женою можно овладеть? Так нет, ошибся! Ступай в больницу и из кадки позора вызови просолившуюся в нем некую коршуниху из породы Крессид, то-есть, так прозывающуюся Долли Тиршит и женись на ней, если угодно. Я же имею и сохраню за собою некую quodam Куикли; других кроме её мне не нужно, потому что, хоть и pauca, но с меня довольно! Ступай-же!

(Входит мальчик, слуга Фольстэфа).

Мальчик. Хозяин Пистоль, да и вы, хозяйка, тоже,- ступайте к моему господину. Он очень болен и ему хотелось бы: лечь в постель. Добрый Бардольф, всунь ему под одеяло, вместо грелки, свой нос, и ты увидишь. что, право, он очень болен.

Бардольф. Пошел вон, негодяй!

Куикли. Клянусь глоткой,что он того и гляди сделается на днях пудингом для ворон: король убил в нем сердце! Добрый супруг, приходи к нему скорее (Уходит следом за мальчиком).

Бардольф. Дайте-же мне помирить вас; нам надо будет отправиться во Францию вместе. За коим дьяволом держать нам при себе ножи?- не для того-же, чтобы перерезывать друг другу горло?

Пистоль. Пусть потоки сами собою выступят из берегов, а голодные бесы воют в поисках за пищей.

Ним. Отдашь-ли ты мне восемь шиллингов за выигранный мною у тебя заклад?

Пистоль. Всякий, кто платит такие долги, глупый раб.

Ним. Однако, я требую, чтобы ты расплатился; вот в чем все нравоучение.

Пистоль. Пусть мужество решит, кто прав (Обнажает меч). Обнажай и ты!

Бардольф. Клянусь вот этим мечом, не сдобровать тому, кто первый нанесет другому удар. Я вонжу в него вот это лезвие.

Пистоль. Клятва на мече дело священное; ее следует сдержать непременно.

Бардольф. Хотите, ты и капрал Ним, быть друзьями? Так будьте ими, иначе ожидайте увидеть врага во мне. Прошу вас, прекратите ссору.

Ним. Отдашь ты восемь шиллингов, что мне проиграл?

Пистоль. Ты получишь целый нобель, то-есть, весь выигрыш чистоганом. Кроме того, я угощу тебя некоею влагой, а потом дружба и братство навеки свяжут нас своими узами. Жить я буду только для Нима, а Ним для меня. Разве это не справедливо? В войске я буду маркитантом, а всю прибыль мы станем делить пополам. Давай-же руку.

Ним. А, когда-же я получу свой нобель?

Пистоль. Получишь все сполна.

Ним. Вот это нравоучение, так нравоучение (Ним и Пистоль жмут друг другу руки; входит мистрисс Куикли.)

Куикли. Если вы когда-либо родились от женщины, идите скорее к сэру Джону. Ах, бедная душа! Его до того трясет ежедневная перемежающаеся лихорадка, что на него просто жалость смотреть. Ах, добрые люди, идемте к нему!

Ним. Король излил все свои дурные соки на несчастного рыцаря; вот от этого-то все и происходит.

Пистоль. Ним, ты речешь истиннейшую правду; его сердце разбито; его не спаяешь.

Ним. Наш король - король добрый, но чему быть, того не миновать. И королю свойственно быть не в духе и иметь свои причуды.

Пистоль. Пойдем, изольем перед рыцарем наши соболезнования, потому что самим-то нам еще предстоит пожить, как крошечным ягняткам (Уходят),

СЦЕНА II.

Саусемтон. Зала совета.

(Входлт: Экзэтэр, Бедфорд и Уэстморленд).

Бедфорд. Его величество поступает слишком смело, доверяясь таким изменникам.

Экзетэр. Их скоро возьмут под стражу.

Уэстморленд. Какую кротость выказывают они и какую ясность духа! Глядя на них, право, можно подумать, будто в сердцах у них царят самые верноподданнейшие чувства, увенчанные верностью и неизменною преданностью.

Бедфорд. Королю удалось при помощи перехваченного письма узнать все их замыслы, а они этого даже не подозревают.

Экзэтэр. Как! у этого человека, по товарищески спавшего с ним на одной постели, человека, которого король наделял, осыпал всякими почестями и царскими милостями, хватило духа за кошелек, наполненный чужеземным золотом, продать своего государя, обрекая его смерти и отдавая его на жертву гнусным злоумышленникам?! (При громе труб входят король Генрих, Скруп, Кэмбридж и Грэй; за ними идут лорды и свита).

Король Генрих. Ветер дует теперь попутный, и мы, пользуясь им, должны сесть на корабли. Милорд Кембридж, а так-же и ты, любезный лорд Мешэм, и ты, любезный рыцарь Грэй, выскажите мне теперь свое мнение.- Как думаете вы, в состоянии-ли будут те силы, которые мы берем с собою, пробиться сквозь французское войско и достигнуть той цели, ради которой мы их набрали?

Скруп. Без всякого сомнения, государь, если каждый будет делать все, что от него зависит.

Король Генрих. В последнем я убежден вполне. Мы твердо уверены, что не увозим с собою отсюда ни одного человека, чья душа не звучала-бы вполне согласно с нашей, и что за собою мы не оставляем никого, кто-бы не желал нам успеха и победы.

Кембридж. На свете никогда не было ни одного государя, кого-бы так боялись и кто был-бы так любим, как ваше величество. Нет, как мне кажется, ни одного подданного, кому жилось-бы тяжело, не привольно под кроткою сенью вашего правления.

Грэй. Совершенная правда: даже те, которые были врагами вашего родителя, окунули свою желчь в сладчайший мед и служат вам от всей души, с полным усердием и с полным сознанием долга,

Король Генрих. Тем более должны мы быть им благодарны. Поэтому мы скорее забудем поблагодарить собственную руку за оказанные нам услуги, чем воздать должную благодарность за чужия достоинства и заслуги по мере того значения, какое имеют для вас эти достоинства и заслуги.

Скруп. За то и усердие примется работать закаленными, как сталь, мышцами; труд будет освежать себя надеждою, что он оказывает вашему величеству непрестанные услуги.

Король Генрих. Мы меньшего и не ждем... Любезный дядя Экзэтэр, прикажи освободить человека, взятого под стражу за оскорбление, нанесенное нашей особе. Теперь мы понимаем, что он поступил таким образом под влиянием слишком большего количества выпитого вина теперь-же, когда он успел отрезвиться, мы его прощаем!

Скруп. Хотя в таком поступке много милосердия, но в тоже время слишком много крайней неосторожности. Нет, государи, пусть он получит должное наказание, чтобы его безнаказанность не породила еще множества подобных преступлений.

Король Генрих. Все равно. Надо быть мидосердым.

Кембридж. Государь, можно в одно время быть и строгим, и милосердым.

Грэй. Даже наказав его примерным образом, вы, ваше величество, окажете ему величайшую милость, сохранив ему жизнь.

Король Генрих. Увы, слишком сильная ваша любовь ко мне и слишком большие ваши обо мне заботы заставляют вас не в меру беспощадно относиться к провинившемуся несчастному. Если мы не станем смотреть сквозь пальцы на сравнительно ничтожные проступки, являющиеся следствием невоздержания, как-же неумолимо строгим взглядом придется нам смотреть, когда перед нами предстанут более важные государственные преступления, отлично разжеванные, проглоченные и переваренные? Хотя Кембридж, Скруп и Грэй, побуждаемые нежною заботливостью о нашей особе и движимые безмерною к нам любовью, настаивают, чтобы провинившийся вчера несчастный был наказан, мы все-таки хотим, чтобы его освободили. Однако, вернемся снова к походу во Францию; кому обещали мы особенно важные назначения?

Кембридж. Мне, ваше величество; вы даже приказали напомнить вам об этом сегодня.

Скруп. Так-же, государь и мне.

Грэй. Как и мне, мой повелитель.

Король Генрих. Когда так, Ричард, граф Кембриджский, вот твое назначение; вот твое, лорд Скруп Мешам, вот и твое, сэр Грэй Норсомберлендский. Прочтите их, и вы увидите, как хорошо мне известно то, чего вы стоите. Лорд Уэстморленд и ты, дядя Экзэтэр, помните что мы намерены сесть на корабли сегодня-же в ночь. Что с вами, господа? Отчего вы так сильно побледнели? разве в этих бумагах вы прочли что-нибудь для себя неприятное? Посмотрите, как они вдруг изменились; щеки их стали белее самой бумаги. Что-же прочли вы настолько страшное, что вся краска сбежала у вас с лица?

Кембридж. Сознаюсь в своей вине и вполне подчиняюсь милосердию вашего величества.

Скруп и Грэй. Молим о нем и мы.

Король Генрих. Милосердие, сказывавшееся в нас так еще недавно, подавлено, убито вашими-же советами. Вам, хоть ради стыда, не следовало бы упоминать о милосердии, потому что ваши собственные доводы обращаются против вас-же самих и, словно взбесившиеся собаки, рвут на части своих хозяев. Взгляните, благородные принцы и пэры на этих чудовищных сынов Англии! Вот перед вами лорд Кембридж. Вам известно, как заботливо старалась наша любовь наделить его всеми отличиями, которых он казался достойным по своему сану и которые могли служить его возвеличению, а между тем этот человек за несколько легковесных крон легкомысленно решился вступить в заговор с моими врагами и по наущению французов поклялся убить меня здесь-же, в Хэмтоне. Содействовать исполнению того-же самого поклялся вот и этот рыцарь, обязанный нашей доброте не менее, чем Кембридж. Но, Боже мой, что-же скажу я тебе, лорд Скруп, тебе неблагодарному, дикому, безчеловечному существу? Тебе, у которого был ключ от всех моих тайн, тебе, знавшему самую сокровенную глубину моей души, тебе, который, еслибы это оказалось нужным мог-бы чеканить из меня монету для собственного своего употребления? Мне совсем непонятно, как могло иностранное золото прельстить тебя настолько, чтобы заставить тебя согласиться причинить хоть малейшую боль одному из моих пальцев? Это так страшно, что, хотя правда бросается в глаза так-же резко, как разница между черным и белым, мои глаза едва в состоянии ее видеть. Измена и убийство всегда идут об руку, словно пара демонов, давших один другому слово всегда и во всем поддерживать друг друга; они являются сотрудниками по таким грубо-естественным поводам, что их деяния ни в ком не вызывают крика удивления; но ты, своим согласием, наперекор здравому смыслу служишь измене и убийству, приводишь всех в невольное изумление. Кто-бы ни был лукавый демон, соблазнивший тебя на такое нелепое дело, ему в аду должна быть присуждена за ловкость пальма первенства. Другие демоны, наталкивая людей на измену, прибегают для их гибели, для их отвержения к помощи заплат, которые по их цвету и по виду можно принять за блестящее подобие благочестия; но тот, кто искусил тебя возстать против твоего государя, не представил тебе ни одного хоть сколько-нибудь веского повода для измены, помимо, быть-может, желания стяжать имя изменника. Если-бы тот-же демон, который одурачил тебя так ловко, обошел своею львиной походкою весь мир, он мог-бы, вернувшись обратно в необъятный Тартар, сказать адским легионам, что никогда ни одною душою ему не удалось завладеть так легко, как душою некоего, теперь известного всем англичанина. О, как жестоко отравил ты подозрением сладость доверия! Если человек кажется послушным своему долгу, ты тоже имел такой вид. Если он кажется глубокомысленным и ученым, ты тоже казался таким. Если он знатен родом, то и твой род знатен не менее. Если он, повидимому, набожен, то и ты казался набожным тоже. Пусть он славится своим воздержанием, отсутствием в нем грубых страстей, жажды веселаго разгула, дикого гнева, ровностью своего нрава, неподдающагося прихотям крови, украшающею его скромною добродетелью, привычкою не доверять одним своим глазам, но выжидать, чтобы слух подтвердил ему виденное, да и тут подвергать виденное и слышанное строгому разбору; всеми этими утонченными качествами, казалось, обладал и ты. Поэтому твое падение наложило на человека род клейма, которое заставит относиться с недоверием к самым лучшим, к самым совершенным людям... Я буду оплакивать тебя, потому что твоя измена производит на меня впечатление вторичного грехопадения человека. Людские прегрешения и преступления ясны до очевидности. Берите-же этих людей под стражу и заставляйте их отвечать перед законом, и да простит им Господь их черные дела!

Экзэтер. Тебя, носящего имя Ричарда, графа Кембриджского, я беру под стражу за государственную измену; за такую-же измену я беру под стражу и тебя, носящего имя Генриха, графа Скрупа из Мешэма; беру за тоже под стражу и тебя, носящего имя Томаса Грэя, рыцаря Норсомберлендскаго.

Скруп. Правосудие Господне обнаружило наши намерения, и сознание своей вины для меня тяжелее, чем ожидающая меня смерть. Пусть я поплачусь за измену жизнью, но я все-таки молю ваше величество простить меня!

Кембридж. Что касается меня, соблазнило меня не золото Франции, которое я хотя и принял, но только как средство быстрее достигнуть своей цели. Благодарение Богу, что цели эти оказались мертворожденными! Я буду радоваться этому даже в минуту казни, умоляя Бога и вас простить меня.

Грэй. Никогда ни один вернейший подданный не радовался так сильно разоблачению опаснейшей измены, как в настоящую минуту радуюсь я за себя, что мне не удалось окаянное мое предприятие. Простите, государь, если не мою личность, то хоть мою вину.

Король Генрих. Да очистит вас в своем милосердий Господь от ваших прегрешений. Выслушайте свой приговор. Вы вступили в заговор против нашей королевской особы; ради золота из неприятельскихь казнохранилищ, вы вступили в союз с нашим отъявленным врагом и даже получили задаток за наше умерщвление. Итак, вы хотели за деньги предать своего короля убийству, своих принцев и пэров неволе, подданных Англии - угнетению и презрению, а все это королевство полному разгрому. Что касается нас лично, мы мщения не ищем, но мы обязаны неусыпно заботиться о благе нашего государства; так как вы ищете его гибели, мы обязаны предать вас суду его законов. Ступайте, несчастные, жалкие люди, ступайте на казнь. Да вдохнет в вас милосердие Божие мужество совершить этот шаг с подобающим терпением; пусть оно пошлет вам вместе с тем искреннее раскаяние в непростительных ваших преступлениях. Уведите их (3aговорщиков уводят). Теперь, любезнейшие лорды, скорей во Францию; поход этот покроет славою как нас самих, так и вас. Мы убеждены, что нас ожидает победа и что она достанется нам без особенного труда. Так как Господу угодно было разоблачить такую опасную измену, подстерегавшую нас на пути, чтобы помешать исполнению наших замыслов, мы убеждены, что этот путь теперь совсем очищен от препятствий. Итак, дорогие соотечественники, вперед! Поручим наши силы деснице Всевышнего и приведем их немедленно в движение. Отправимтесь живо и весело в море; вперед! боевые знамена! Не быть мне более королем Англии, если я не сделаюсь тоже и королем Франции (Уходят).

СЦЕНА III.

Лондон. Дом мистрис Куикли в Истчипе.

Входят Пистоль, мистрис Куикли, Ним, Бардольф и Мальчик.

Мистрис Куикли. Молю тебя, сладчайше-медовый мой супруг, позволь мне проводить тебя до Стэнса.

Пистоль. Нет, не позволю, потому что мое мужественное сердце и без того переполнено тоскою. Будь весел, Бардольф, а ты, Ним, возбуди в своих жилах обычную хвастливость. Ты, мальчуган, взъерошь свою отвагу, потому что Фальстаф умер, а мы должны скорбеть о его кончине.

Бардольф. Где-бы он ни был: на небесах или в аду, я желал бы всюду сопутствовать ему неотлучно.

Мистрис Куикли. Нет, как можно, чтобы он был в аду! Он наверное на лоне Артура, если хоть один человек когда-либо попадал на это лоно. Ах, какой это был умилительный конец! Он отошел в вечность, словно малое, одетое в крестильное платье дитя, тихо засыпающее в колыбели. Он испустил последний дух ровнехонько между двенадцатью часами и часом, в самый промежуток между приливом и отливом. Когда я увидела, что он начал мять одеяло, играть цветами и улыбаться, глядя на концы своих пальцев, мне тотчас же пришло в голову, что теперь ему остается одна только дорога, так как нос его заострился, словно перо, а сам он болтал что-то нескладное о зеленых лугах:- "Как вы себя чувствуете, сэр Джон?" спросила я, а затем прибавила:- "не падайте духом; будьте мужчиной!" Тогда он не то три, не то четыре раза воскликнул: - "Боже мой! Боже мой! Боже мой!.." Я, чтобы развлечь его, сказала, что ему еще незачем думать о Боге. Я надеялась, что ему еще рано беспокоить себя такими мыслями... но тут он приказал мне потеплее окутать ему ноги одеялом. Я просунула руку под одеяло, ощупала ноги больного; оне оказались холодными, как камень. Потом стала я ощупывать колени, затем еще выше и выше, но и там все казалось такою же холодною окаменелостью.

Ним. Говорят, он сильно проклинал подслащенный херес.

Куикли. О, еще как!

Бардольф. И женщин тоже.

Куикли. Ну, нет, этого он не делал.

Мальчик. Как же не делал? Он говорил, что оне сущие демоны во плоти.

Куикли. Это потому, что он терпеть не мог телесного цвета и всегда от него отворачивался.

Мальчик. Он даже как-то сказал, что если и попадет в лапы к дьяволу, то исключительно благодаря женщинам.

Куикли. Да, бывали минуты, когда он действительно нападал до известной степени на женщин, но это делалось под влиянием болезни, и при том он говорил только о вавилонской блуднице.

Мальчик. Разве вы не помните, как он, увидав блоху на носу у Бардольфа, сказал, что это черная душа поджаривающаеся на адском пламени?

Бардольф. Увы, теперь то горючее вещество, что поддерживало этот огонь, вышло! (Указывая на свой багровый нос) и вот то единственное сокровище, которое мне досталось от покойного сэра Джона.

Ним. Не пора-ли нам в путь? Короля, вероятно, уже пет в Саусэмтоне.

Пистоль. Пожалуй, идемте. Ну, любовь моя, протяни мне свои губки (Целует жену). Береги мои движимые и недвижимые пожитки...Пусть тобою во всем руководит благоразумие. Пусть твоим заветным изречением будет:- "Пируй и плати!", а не верь никому на слово, потому что все человеческие клятвы не более, как солома, мужская совесть - то же, что опреенки; крепкий замок, моя уточка, единственная верная собака, а поэтому твоим советником пусть будет caveto... Утри свои хрустальные источники... Ну, братья по оружию, во Францию! и подобно лошадиным пьявкам, будем сосать, сосать и сосать кровь врагов!

Мальчик. Говорят, пища эта нездоровая.

Пистоль. Еще поцелуй с твоих медовых губ, и в путь!

Бардольф. Прощай, хозяйка (Целует ее).

Ним. Я целоваться не могу:- в этом все нравоучение дела... Однако, все-таки, говорю просто: - прощай.

Пистоль. Докажи, что ты рачительная хозяйка, и сиди побольше дома, вот тебе мой завет.

Куикли. Счастливого пути, прощайте (Уходят).

СЦЕНА IV.

Франция. Комната во дворце короля.

Входят король Франции со свитой, Дофин, герцог Бургундский, Конэтабль и другие.

Король Франции. Итак, король Англии идет на нас с громадными силами, поэтому нам более, чем заботливо, следует подумать о том, как дать ему достойный нас царственный отпор. Вы, герцоги Беррийский, Брэтанский, Брабантский и Орлеанский, а так же и ты, дофин, со всевозможною поспешностью постарайтесь привесть в оборонительное положение наши укрепленные места, снабдив их достаточным количеством храбрых людей и других средств самозащиты, потому что англичанин приближается с тою стремительностью, с какою бездна поглощает в себя бешеный поток.

Дофин. Могущественный мой родитель, нет никакого сомнения в том, что нам следует вооружиться против неприятеля. Благоразумие требовало бы этого даже в том случае, еслибы у нас в виду не было никакой войны, еслибы даже не произошло никакого явного разрыва. Даже и в мирное время ни одно государство не должно до такой степени отдаваться беспечному покою, чтобы перестать набирать, научать и сосредоточивать войска, заботиться о их продовольствии, как это обыкновенно делается в ожидании войны. Поэтому я заявляю, что нам необходимо отправиться всем, чтобы своими глазами осмотреть больные и слабые места Франции. Надо исполнить это, не выказывая ни малейшего страха, даже и в том случае, когда бы нам не было доподлинно известно, что вся Англия исключительно занята теперь приготовлениями к исполнению в Духов день мавританской пляски; ею, светлейший мой государь, управляют так сумасбродно, скипетр её находится в руках такого причудливого, тщеславного, своевольного, пустого и непостоянного мальчишки-правителя что она не может ни в ком возбуждать никаких серьезных опасений.

Конэтабль. Перестаньте, дофин! Вы сильно ошибаетесь в английском короле. Разспросите послов, побывавших за последнее время в Англии, и вы узнаете, с каким благородным чувством собственного достоинства он принимал послов, какими он окружен мудрыми советниками, сколько умеренности он выказал в своих возражениях и в то же время сколько грозной твердости в своей непреклонной решимости. Да, тогда вы убедитесь, что все его былые сумасбродства были тем-же, чем внешние приемы римлянина Брута, скрывавшего свою мудрость под плащем безумия, словно садовник, прикрывающий навозом самые нежные и самые ранние коренья.

Дофин. Поверьте, великий конэтабль, все это далеко не таково, как вы говорите, но какое дело до того, что мы об этом думаем! Для большей успешности обороны лучше считать, что неприятель вдвое сильнее того, чем он кажется, потому что в таких случаях средствам самозащиты придают надлежащие размеры. Скупясь на эти приготовления, легко уподобиться скряге, жалеющему какого-нибудь лоскутка и тем делающему негодным целый камзол.

Король Франции. Будем считать короля Генриха противником опасным, и вы, принцы, чтобы вступить с ним в бой, позаботьтесь о как можно более надежном вооружении. Его предшественники были до отвала обкормлены нашим мясом. Да, он принадлежит к тому кровожадному роду, который травил нас на самых сокровенных наших тропинках... вот хоть-бы в тот позорный, но все-таки памятный день, когда произошла битва под Крэсси и когда все наши принцы были захвачены в плен стяжавшим такую мрачную известность Эдвардом, принцем уэльсским, прозванным "Черным Принцем", тем временем как богатырь, его отец, увенчанный лучами солнца, стоял на исполинском холме и с улыбкою любовался, как его героический сын обезображивал создания природы и старался сокрушать то образцовое поколение, над основанием которого сам Господь и наши отцы-французы трудились целых двадцать лет, Генрих - отпрыск этой победоносной ветви, поэтому нам нельзя не опасаться его врожденного могущества и его высокого предназначения... (Входит гонец).

Гонец. Послы Генриха, короля Англии, желают подучить доступ к вашему величеству.

Король Франции. Мы готовы принять их сейчас-же. Ступайте и приведите их сюда (Гонец и несколько человек из свиты уходят). Смотрите, друзья, как эта охота ведется горячо.

Дофин. Обернитесь назад и взглядом остановите преследование. Трусливые собаки громче всего лают именно тогда, когда то, за чем оне гонятся, далеко впереди. Добрейший государь, отчитайте англичан хорошенько, чтобы они знали, во главе какого государства вы стоите. Самонадеянность благороднее и всегда действует лучше, чем самоуничижение (Некоторые из ушедших лиц возвращаются; за ними входит Экзэтэр, сопровождаемый свитою).

Король Франции. От нашего брата, короля Англии?

Экзэтэр. От него, государь; он шлет привет вашему величеству. Он именем всемогущего Бога требует, чтобы вы отказались от взятого на прокат величия, сложили его с себя, так как оно, по воле небес, по законам природы и народов, есть достояние его самого и его наследников. Он требует, чтобы вы передали ему корону Франции со всеми широкими правами, приданными ей течением времени и обстоятельств. Чтобы вы знали, что это не пустое, не сумасбродное требование, отысканное в червоточинах безвозвратно истекшего времени или отрытое во прахе ветхаго забвения, он посылает вам вот эту родословную таблицу, в которой точно и безошибочно обозначены все ветви могучаго дерева (Передает королю бумагу). Он предлагает вам внимательно просмотреть эту родословную, и в том случае, если вы найдете прямое происхождение его от Эдварда Третьяго несомненным, предлагает вам добровольно отречься от похищенных у него без всякого на то права короны и королевской власти, принадлежащих ему, как настоящему и законному владельцу.

Король Франции. А что-же воспоследует, если я отвечу отказом?

Экзэтэр. Кровавое столкновение, потому что, еслибы вы спрятали корону Франции даже у себя в сердце, он сумеет отыскать и вырвать ее оттуда. Затем-то он, словно Юпитер, при рокоте бури и грозы, сопровождаемый землетрясением, приближается сюда, чтобы в случае неблагоприятного исхода переговоров прибегнуть к вооруженной силе. Заклинаю вас именем самого Создателя, возвратить корону законному её владельцу и тем сжалиться над участью тех несчастных душ, для пожрания которых голодная война уже разевает свою необъятную пасть. Король Генрих напоминает вам, что на вашу голову падут и кровь умерших, и слезы вдов, жалобы сирот, рыдания девушек, оплакивающих своих суженых, своих братьев и отцов, поглощенных этою распрею. Вот в чем состоят его требования, его угрозы и цель моего посольства. Если-же случайно дофин тоже находится здесь, у меня к нему есть особое поручение.

Король Франции. Немедленного ответа мы не дадим и выговариваем себе время поразмыслить обо всем хорошенько. Завтра вы сообщите нашему брату - королю Англии окончательное наше решение.

Дофин. Что-же касается дофина, я служу здесь его представителем.Что-же велит передать ему король Англии?

Экзэтэр. Свою насмешку и полное свое пренебрежение. Да, полнейшее отсутствие малейшего уважения, глубочайшее презрение, словом все, что великий венценосец, не унижая самого себя, может высказать другому, вот те чувства, которые он питает к вам. Таковы слова моего короля, и если его величество, родитель ваш, не поспешит своим полным согласием на все требования моего государя подсластить горькой, обращенной к нему насмешки, мы потребуем вас к такому горячему ответу, что ваша дерзость найдет себе негодующее отзвучие под всеми сводами, во всех пространных подземельях Франции и вернется к вам обратно вместе с громом его пушек.

Дофин. Скажите королю, что, дав ему дружественный ответ, родитель мой поступит против моего желания, потому что самое вожделенное мое желание - вступить в борьбу с Англией. Именно с этою целью, зная его крайнюю молодость и его легкомысленный нрав, я и послал ему парижские мячи.

Экзэтэр. В отместку за это он заставит задрожать ваш парижский Лувр, будь этот Лувр самым первым двором всей могущественной Европы. Будьте уверены, что вы найдете поразительную разницу,- как с удивлением нашли ее мы, его подданные,- между тем, что обещала его незрелая юность, и тем, чем он стал. Теперь он с величайшею точностью взвешивает каждое мельчайшее мгновение времени и это докажут вам собственные ваши потери, вызванные его пребыванием во Франции.

Король Франции. Завтра вы узнаете окончательное наше решение.

Экзэтэр. Отправьте нас скорее обратно, а то наш король, пожалуй, явится сюда лично, чтобы узнать от нас причину нашего промедления, потому что он уже успел вступить в пределы Франции.

Король Франции. Долго мы вас не задержим и отпустим с добрыми пожеланиями. Что значит одна ночь? Она промчится, как мгновенный вздох. Это самый короткий срок, в который можно ответить на такой важный вопрос (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

Входит Хор.

Хор. При помощи крылатого воображения, наше действие переносится к места на место почти с такою-же быстротою, как мысль. Представьте себе, что вы видели, как наш вооруженный с ног до головы король царственно сел в Хэмтонской гавани на корабль и как шелковые вымпелы его доблестного флота стали обвевать лик юного Феба. Заставьте работать свою фантазию, и, благодаря ей, вы увидите, как юнги проворно взбираются по пеньковым снастям; услышите, как резкий свисток водворяет порядок и заглушает гул множества других смешанных звуков; перед вами предстанут холщевые паруса, вздуваемые невидимым и пронзительным ветром, увлекающие по лону зыбкого моря громадные суда, противопоставляющия свои груди могучей волне. Вообразите, будто вы стоите на берегу и видите перед собою целый город, пляшущий на изменчивых волнах, потому что именно тем представляется этот величавый флот, прямо направляющийся на Арльфлер. Следуйте, следуйте за ним! Ухватитесь мысленно за корму этих кораблей и покиньте вашу Англию, спокойную как мертвый час полуночи, охраняемую дряхлыми стариками, мальчишками и старыми женщинами, уже или переживишими возраст и силы, пригодный для действия, или еще не достигшими такого возраста, потому что кто-же из всех, у кого успел уже пробиться на подбородке хоть один волосок, согласился бы остаться дома вместо того, чтобы следовать во Францию за избранным рыцарством?.. Итак, за дело! За дело, мысль! и пусть она изобразит вам осаду города. Смотрите, вот пушки с лафетов прямо направляют роковые свои пасти против укреплений, опоясывающих Арльфлер. Предположите, что посол, отправленный во Францию, вернулся и сообщил королю Герри, что властелин Франции предлагает ему руку дочери своей Катарины и вместе с нею, в виде приданого, несколько мелких, ничтожных герцогств. Предложение отвергнуто; фитиль проворного канонера уже касается заряда бесовской пушки, сокрушающей и разгромляющей перед собою все (Раздаются, но потом смолкают звуки труб и пальбы из небольших орудий). Будьте-же добры до конца и продолжайте пополнять своим воображением наше представление (Хор уходит).

СЦЕНА I.

Франция. Перед стенами Арльфлера.

Гром сражения. Входят: король Генрих, Экзэтэр, Бедфорд, Глостэр и воины, несущие лестницы.

Король Генрих. Еще раз в пролом, друзья мои! прошу вас еще раз! или нам придется завалить пролом английскими убитыми. В мирные времена ничто не украшает так человека, как скромная покорность и смирение, но когда у нас в ушах отдаются неистовые возгласы войны, следует подражать деяниям тигра, сжимать кулаки, воспламенять кровь и скрывать мягкие врожденные качества под личиною неумолимого бешенства, придавая глазам свирепое выражение и заставляя их смотреть из глазниц, как выглядывают пушки из корабельных люков. Пусть брови нависают над ними, как нахмуренные скалы, выступившие над своим расшатанным основанием, подмытым бурным и всесокрушающим океаном. Скрежещите теперь зубами и раздувайте шире ноздри, затаивайте в груди дыхание и напрягайте свой дух до крайних пределов высоты. Вперед, вперед, благородные англичане! В вас струится кровь отцов, испытанных в военном деле! Ваши отцы, следуя примеру Александра, дрались в этой стране с утра и до позднего вечера и, если согласились вложить мечи в ножны, то только потому, что не стало сопротивления. Не позорьте-же чести ваших матерей; докажите сегодня, что вы действительно сыны тех, кого вы называете своими отцами! Служите образцами для людей низшей пробы и научите их, как следует вести себя на войне. А вы, добрые поселяне, чьи мышцы развивались в Англии, докажите нам теперь здесь мощь вскормившей вас страны; вырвите у нас клятвенное уверение, что вы достойные сыны своей отчизны. Я убежден, что это будет вполне вам под силу, потому что даже у самого хилаго, самого тщедушного из вас глаза горят огнем отваги. Все вы, как я вижу, словно гончия на сворах, готовы дружно ринуться на врага. Красный зверь поднят! Итак, дайте волю своей отваге и, идя на приступ, кричите:-"За короля Герри сам Бог, Англия и св. Георгий!" (Уходят. Шум сражения; пушечная пальба).

СЦЕНА II.

Там же.

По сцене проходят войска. Вслед за ними появляются Ним, Бардольф, Пистоль и Мальчик.

Бардольф. Вперед! Вперед! За мною в пролом!

Ним. Сделай милость, капрал, постой минутку! Честь славы достается здесь за через-чур горячую цену, а что касается меня, то у меня для перемены нет другой жизни... Да, шутка слишком горяча; вот тебе и весь мой припев.

Пистоль. Твой припев справедлив вполне, потому что скверные шутки слишком быстро сменяются одна другою. За одним ударом тотчас-же следует другой, а Божии рабы беспрестанно падают на землю и умирают (Поет).

"В разгаре тревога;

Секиры сверкают;

Как тля, умирают

Служители Бога.

На ниве кровавой

Борьба горяча,

И доблесть меча

Венчается славой".

Мальчик. Мне было-бы много приятнее сидеть в какой-нибудь из лондонских харчевен, и я всю славу на свете охотно променял бы на кружку эля да на сознание, что я в полной безопасности.

Пистоль. Да и я тоже (Поет).

Для простого люда,

Еслиб все сбывалось,

Чтоб ни пожелалось,

Я-б удрал отсюда"...

Мальчик (Поет).

"О великий Боже,

Сделал-бы я тоже,

Порываясь к ветке

Вон из тесной клетки"...

Входит капитан Флюэллен, говорящий ломаным языком.

Флюэллен. Фперет, сопака! Фперет, пестельники! Фперет, в пролом! Фперет! (Гонит их).

Пистоль. Будьте милостивы, ваша герцогская светлость, к бедным, вылепленным из праха людям! Укротите свой гнев, свой мужественный гнев! Укротите свое бешенство, славный герцог! Укротите свое бешенство, славный боевой петух! Проявите кротость цыпленка!

Ним. Если это шутки, то можно сказать, что вы, ваша светлость, шутите прескверно.

Ним, Пистоль, Бардольф, а за ними Флюэллен уходят.

Мальчик. Хоть я и очень молод, а всех трех этих самохвалов разгадал вполне. Я служу им всем троим, но еслибы они все трое служили мне, меня не удовлетворили бы все их услуги, взятые вместе, потому что из троих глупых бездельников не сделаешь одного настоящего человека. Возьмем хоть Бардольфа: - печень у него бледная, а рожа красная, поэтому хотя рожа у него и горит, но не воинственною отвагою. Что-же касается Пистоля, у него язык города берет, за то меч самого безвредного свойства, поэтому языка он не щадит, а меч бережет. Ним от кого-то услыхал, будто люди молчаливые - самые храбрые, поэтому, чтобы его не заподозрили в трусости, он перестад молиться, чтобы не произносить слишком много слов. Однако, как ни скуп он на слова, даже на нехорошие, он на них все таки щедрее, чем на хорошие дела... Да и не знаю, чем бы мог он похвастаться: - головы он никому не проламывал, кроме, разве, себе самому наткнувшись в мертвецки пьяном виде на столб. Воруют они все, что попало и называют это приобретением. Бардольф, например, украл футляр от лютни, пронес его на руках двенадцать миль и продал за три полпенса. Бардольф и Ним по воровству - вполне родные братья. В Кале они утащили лопатку, которою они выгребают золу; из этого я заключаю, что они способны таскать даже уголья как в прямом, так и в переносном смысле. Им бы хотелось, чтобы мои руки так-же коротко знакомились с карманами прохожих, как знакомы с ними перчатки и носовые платки этих господ; но моему чувству собственного достоинства так-же неприятно таскать разные вещи из чужих карманов, чтобы перекладывать их в свои, потому что подобное перекладывание может повести к очень большим неприятностям. Нет, надо избавиться от них во что бы то ни стало и приискать себе более честное занятие. Их глупости слишком тяжелая нища для такого слабого желудка, как у меня, поэтому мне необходимо изрыгнуть ее.

Мальчик уходит. Флюэллен возвращается; за ним следует Гаур.

Гаур. Капитан Флюэллен, вас требуют к подкопам. Герцог Глостэр хочет говорить с вами.

Флюэллен. К потхопям? Скашите херсоху, потхотить к потхопям не хорошо, потомю што, поймите, потхопи фириты по фоенным прафилям; исхип ухлюплень нетостатошно хлюпоко и неприятель, - так и опьясните херсоху, - потвель контр потхоп на шесть ядр нише. Клянусь Похом, я тумаю, он фсорфет нас всех, если не путет лютших распоряшений!

Гаур. Осадные работы поручены герцогу Глостэру, а он во всем положился на ирландского инженера, человека вполне достойнаго.

Флюэдлен. На ханитана Мехмеррас, не тах-ли?

Гаур. На него.

Флюэллен. Хлянусь Похом, он самий польшой осель на сфете. Я, фитите, тохашю ему, ф хляса тохашю, што он нишефо не понимает ф фоенной тиссиплине. Та, так ше мале смислит в настоящей римской фоенной тиссипляне, как кухольний щенок.

В отдалении показываются Мекморрись и Джеми.

Гаур. Вот идет и он, а с ним шотландский капитан Джеми.

Флюэллен. О, хапитан Тшеми неопыкнофенно мушестфенный тшентльмен; это исфестно фсем. Кроме тофо он шелофек ошень теятельный и по сопстфенным моим наплютениям ево поснаний, он ошень силен насшет умения трефних римлян фести фойны. Хлянусь Похом, он сумеет поттершать такой расхофор, как ни один фоенный ф мире, то-есть, о тиссиплине ф римских фойсках фо фремя перфопытных фойн.

Джеми. Сдраствуйте, капитан Флюэллен.

Флюэдден. Страстфуйте и фы, топрейший капитан Тшеми.

Гаур. Как поживаете, капитан Мекморрис? Вы возвращаетесь с крепостных работ? Перестали землекопы подводить миныЪ

Мекморрис. Бэрэздали и глянузь Гриздом, боздубыли очень дурно; рабода оздавлена и друба гремид одздубление. Глянузь моею ругою и дужою моево одца, это очень негорожо; зовсем зкверное дело. Езлибы безлужилызь меня, я в чаз времени и одным ударои взорвал бы на воздуг вез город. Глянузь Гриздом, это так! О, боздубили очень дурно, очень дурно... Да, глянузь ругою, очень, очень дурно.

Флюэлден. Хапитан Мекморрис, умоляю фас теперь утелить мне, фитите-ли, несколько фремени тля расхофора, штопы потелиться мислями насшет фоенной тисиплины во фремя перфонашальных римских фойн. Это путет и спор, и трушеская песета, и стопы,- понимаете-ли,- отшасти утофлетфорить мой ум, а отшасти мои мисли касательно фоенной тиссиплины, ф которой фсе тело...

Джеми. Это, кьяянусь, будет очень хоошо, оба дообъейшие мои капитаны, и я аасшитываю с вашего позвоения тоже вступить в аазъоовы и тоже, коода пъетстоится случай скаазать и съое соовцо.

Мекморрис, Деберь зовзем нэ врэмя для разговоров. Глянузь Гриздом, дэнь очень горачий и од богоды, и од зраженые... Взе короли, взе герцогы в деле; какие же дуд разговоры? Город озаждон и друбы гремат, чтобы взе забырализ к пролому, а мы, клянузь Грыздом, долко даром драдим время на разговоры о буздакаг... Это сдыд для взех наз... да, зам Бог звыдедель, что это здыд, глянузь вод этою ругою - здыд!.. А между дем езд кому резать горла, да и езд много взакого дела, а мэжду тем ничего не здедано и не делаетза, зам Гриздоз тому звидедель.

Джеми. Кьяанусь святой литуггией, аанее, чем моими гаазами овъаадеет дъеемота, я надеаю мнооо дела или меня поожат в сыую мооилу. Да, я или умъу, и сдеаю это так хаабъо, как тойко мне возмоожно... но сдеаю мноое и жизни свооей дешеоо не поодам... Это веэнъо, коотко и ясно. А споов ваших быобы все таки пьиятно посушать.

Флюэллен. Фитите, капитан Мекморрис, я, с фашево посфоления, тумаю, што немнохия ис фашей нации...

Мекморрис. Из моей нацыи? Что-ж моя нацые? подлая она что-ли, взя зоздоид из незаконных ублудков, из голобов, из бездельников? Что же дакое мая нацые? Кдо бозмеед зказад чдо-нибудь дурное о моей нацые.

Флюэллен. Фот, фитите, капитан Мекморрис, кохта фи принимаете мои слофа не ф том смысле, как сказано, я, мошет пить, потумаю, што фи относитесь ко мне не так трушестфенно, как ни слетофало, и ни сохласно плахорасумию. Фитите, путуши таким же сфетуюшим ф фоенном искусстфе, как и фи, и не уступая фам ни в происхоштении и ни ф шем друхом...

Мекморрис. Я нэ знаю, можэтэ-ли вы равнадьза зо мною, но, клянузь збазедием моей душя, я знезу вам голову.

Гаур. Господа, вы, кажется, совсем не понимаете друг друга.

Джеми. Коода так, это боошая оошибка (За сценой гремят трубы).

Гаур. Город вызывает на переговоры.

Флюэллен. Слюшайте, капитан Мекморрис, кохта путет полее утопно, я, фитите, путу столько смел, што скажу фам, што я то тонкости снаю фоенное искусстфо, и этофо тофольно (Уходят).

СЦЕНА III.

Там же. Перед воротами Арфлера.

На укреплениях показываются правитель Арфлера; внизу расположено английское войско. Входит король Генрих со свитою.

Король Генрих. На каком же решении остановился правитель города? Это последнее объяснение, на которое мы даем свое согласие; поэтому или положитесь вполне на наше милосердие, или, как люди, гордо готовые умереть, вызовите в нас крайнее ожесточение. Даю вам честное слово солдата,- этот титул, по моему мнению, идет ко мне всего более,- что стоит мне опять открыть по вас огонь, и я только тогда оставлю ваш, уже на половину разрушенный Арфлер, когда он совсем обратится в груду пепла. Ворота сострадания все будут заперты наглухо; неумолимый солдат, с жестким и грубым сердцем, станет свободно чинить расправу своими кровожадными руками и при том примется с ничем нестесняемою совестью, с такою необъятною уверенностью в себе, как необъятны пространства преисподней, словно траву, косить ваших едва разцветающих дочерей и ваших, едва народившихся младенцев!.. Какое дело будет мне до того, что безбожная, словно князь демонов, одетая в пламя война, примется с мрачно нахмуренным челом совершать все гнуснейшие деяния, с которыми неразлучны грабеж и раззорение? Какое мне будет дело, что ваши до тех пор чистые и непорочные девушки очутятся в руках пылкого и неукротимого насилия, когда сами вы явитесь тому виною? Какими возжами возможно удержать разнузданное любострастие, когда оно, совершая свой бешеный путь, стремглав мчится под гору? Тщетно стали бы тогда предписывать законы, чтобы обуздать остервенелых солдат, отведавших сладости грабежа; это значило бы то же, что приказывать Левиафану, чтобы он вышел на твердую землю!.. Итак, жители Арфлера, сжальтесь над своим городом и над своими согражданами! Сжальтесь, пока я еще не утратил власти над своими воинами, пока свежий и умеренный ветер сострадания еще в силах разгонять нечистые и переполненные тлетворным ядом тучи упрямого убийства, грабежа и преступления. Иначе приготовьтесь к той минуте, когда вам суждено будет увидеть, как вкусившие крови и ослепленные яростью солдаты примутся, не смотря на их пронзительные крики, схватывать ваших дочерей за толстые косы и скручивать их остервенелою рукою; как вашим старикам-отцам, схватив их за серебристые бороды, станут размозжат почтенные головы о каменные стены, нанизывать на копья трупы ваших младенцев, а с вашими полу-обезумевшими женами, пытающимися своими отчаянными воплями раздирать скопившиеся на небе тучи, поступать так, как некогда поступили с Иудейскими женщинами травившие их палачи Ирода!.. Что скажете вы на это? Согласны вы сдаться, чтобы избежать подобных ужасов или своим безумным сопротивлением самим быть виною собственной гибели?

Правитель. Сегодняшний день положил конец всем нашим надеждам. Мы с мольбою о помощи обращались к дофину, но он ответил нам, что войска его еще не достаточно сильны, чтобы при их помощи пытаться освободить от осады город, обложенный такими могучими войсками. На этом основании, грозный король, мы решили и наш город, и нас самих, нашу жизнь и наше имущество поручить кроткому твоему милосердию. Проникай в наши ворота; располагай, как собственностью, и нами, и всем, что нам принадлежит, потому что защищаться долее мы не в состоянии.

Король Генрих. Растворите же, если так, свои ворота, а вы, любезный наш дядя Экзэтэр, войдите в Арфлер, останьтесь там и постарайтесь как можно надежнее укрепиться в нем против французов. Что касается нас, любезный наш дядя, мы отступим в Кале, так как зима уже близка и в нашем войске начинают обнаруживаться болезни. Сегодняшнюю ночь мы, как ваш гость, проведем в Арфлере, а завтра с рассветом готовы будем двинуться в дальнейший путь.. (Король и английское войско вступают в город при торжественном громе труб).

Уильям Шекспир - Король Генрих V (Henry V). 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :