Уильям Шекспир
«Как вам это понравится (As You Like It)»

"Как вам это понравится (As You Like It)"

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА:

Герцог, живущий в изгнании.

Фредерик, брат его, похитивший у него престол.

Амиан, Жак - приверженцы герцога, последовавшие за ним в изгнание.

Ле-Бо, придворный Фредерика.

Шарль, борец.

Оливер, Жак, Орландо - сыновья синьора Роланда-де-Буа.

Адам, Денис - слуги Оливера.

Оселок, шут.

Мессир Оливер Путаница, пастор.

Корен, Сильвий - пастухи.

Гильом, деревенский парень, влюбленный в Одри.

Лицо, изображающее Гименея.

Розалинда, дочь изгнанного герцога.

Целия, дочь герцога Фредерика.

Феба, пастушка.

Одри, деревенская девушка.

Синьоры, приверженцы обоих герцогов; пажи, охотники и прочая свита.

Сцена происходит сначала близь дома Оливера; потом, частью, при дворе герцога Фредерика, частью в Арденском лесу.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Огород близь дома Оливера.

Входят: Орландо и Адам.

Орландо. На сколько я помню, Адам, вот что было оставлено мне по завещанию: лишь жалкая тысяча ефимков; но, как ты сам говоришь, на брата моего было возложено, под страхом его спасения, воспитать меня хорошо. С этого и начинается мое горе. Он поместил моего брата Жака в школу и о нем получаются самые золотые отзывы; что же до меня касается, то он держит меня дома по деревенски или, говоря правильнее, наравне с животными. Разве можно назвать содержанием, подобающим дворянину моего происхождения, такое, которое не отличается от содержания вола в хлеве? Его лошади воспитываются лучше, потому что, кроме того, что им нет недостатка в корме, их обучают езде, для чего и нанимают берейторов за дорогую плату. А я, его брат, пользуюсь на его попечении только правом рости; в этом отношении, его скот на навозных кучах столько же ему обязан, как я. Помимо этого ничего, которое он дарует мне так щедро; он старается еще отнять у меня то немногое, что дала мне природа, заставляет меня есть с своей челядью, отказывает мне в положении своего брата и, насколько в его власти, уничтожает во мне благородство таким воспитанием. Вот что огорчает меня, Адам, и дух моего отца, который я сознаю в себе, начинает возмущаться против подобного рабства: я не хочу терпеть его более, хотя и не нахожу еще разумного средства к избавлению от него.

Входит Оливер.

Адам. Вот и мой хозяин, брат ваш.

Орландо. Отойди в сторону, Адам, и ты услышишь, как он будет пробирать меня.

Оливер. Что поделываешь здесь, сударь?

Орландо. Ничего; меня не обучали уметь делать что-нибудь.

Оливер. Так что вы портите здесь, сударь?

Орландо. Да, вот, помогаю вам портить праздностью такого вашего бедного, недостойного брата, каким Бог меня создал.

Оливер. Придумайте что нибудь получше, да довольствуйтесь быть ничем.

Орландо. Неужели я должен сторожить ваших свиней и питаться с ними лузгой? Что за наследие я промотал для того, чтобы дойти до такого нищенства?

Оливер. Понимаете ли вы, сударь, где вы?

Орландо. Прекрасно понимаю: в вашем огороде.

Оливер. И знаете, перед кем вы?

Орландо. О, и гораздо лучше, чем тот, перед кем я, знает меня. Я знаю. что вы мой старший брат и, по нежному голосу крови, вы должны бы знать и кто я. Народный обычай признает за вами преимущества, как за первым рожденным, но тот самый завет не лишает меня моей крови, будь между мною и вами хотя еще двадцать братьев: во мне такая же отцовская частица, как и в вас, хотя я признаю, что ваше первородство ставит вас ближе к почестям, которыми он пользовался.

Оливер. Что, мальчишка?..

Орландо. Потише, старший братец, не то вы окажетесь помоложе меня кое в чем...

Оливер. Ты позволишь себе дать волю рукам, подлый?

Орландо. Я не подлый: я младший сын синьора Роланда де Буа; он был моим отцом, и трижды подл тот, кто говорит, что такой отец народил подлых. Не будь ты моим братом, я не выпустил бы твоего горла из этой руки, пока другою не вырвал бы у тебя языка, произнесшего это! Ты обругал сам себя.

Адам. Дорогие господа, не горячитесь; в память отца вашего, будьте посогласнее!

Оливер. Пусти меня, говорю!

Орландо. Подождешь, пока захочу. Ты должен меня выслушать. Мой отец завещал тебе дать мне хорошее воспитание, а ты выростил из меня мужика, закрывая, утаивая от меня все свойства благородного человека; но дух моего отца возстает грозно во мне, и я не хочу более выносить прежняго; ты должен предоставить мне занятия, приличные дворянину, и возвратить мне ничтожную сумму, завещанную мне отцом; я отправлюсь с нею попытать своего счастья.

Оливер. И что же ты будешь делать? Растратив ее, просить милостыни? Хорошо, убирайся; не хочу более возиться с тобой; я исполню часть того, что ты просишь. Оставь меня теперь, прошу.

Орландо. Я не хочу оскорблять тебя более того, что требуется для моей пользы.

Оливер. Уходи и ты с ним, старый пес!

Адам. Это в награду мне: старый пес?.. Оно и верно: я зубы растерял на службе у вас... Господь помяни моего старого господина! Он не выговорил бы такого слова (Уходят Орландо и Адам).

Оливер. Так-то оно? Ты хочешь перерости меня? Я вылечу тебя от такой скороспелости, и не жертвуя вовсе тысячью ефимков. Ей, Денис!

Входит Денис.

Денис. Вы звали, ваша милость?

Оливер. Не приходил сюда Шарль, борец герцога, чтобы поговорить со мною?

Денис. Какже, он тут, у входа, и настаивает на том чтобы видеть вас.

Оливер. Призови его сюда (Денис уходит). Это будет отличное средство; борьба назначена на завтра.

Входит Шарль.

Шарль. Добраго-утра вашей милости!

Оливер. Почтенный господин Шарль!..Что новенького при новом дворе?

Шарль. Нового ничего при дворе, одно старое: то есть, старый герцог изгнан его младшим братом, новым герцогом и трое или четверо из преданных ему вельмож последовали добровольно за ним в изгнание, а новый герцог забрал себе их земли и доходы, вследствие чего охотно дает им разрешение странствовать.

Оливер. Можете вы мне сказать, изгнана-ли и Розалинда, дочь герцога, вместе с отцом?

Шарль. О, нет, потому что дочь нового герцога, её двоюродная сестра, так любит ее; оне воспитывались вместе с самой колыбели, и она скорее последовала бы за нею в изгнание, или же умерла бы от разлуки с нею. Розалинда осталась при дворе и любима дядею не менее, нежели его собственная дочь. Никогда еще две женщины не любили так друг друга, как оне.

Оливер. Где живет старый герцог?

Шарль. Говорят, что он теперь в Арденском лесу, вместе с несколькими веселыми товарищами; они живут там, как старый английский Робин-Гуд. Слышно, что еще многие молодые дворяне пристают к ним с каждым днем, и они проводят время беззаботно, как в золотом веке.

Оливер. Вы завтра боретесь в присутствии герцога?

Шарль. Да, ваша милость, и я пришел с тем, чтобы сообщить вам кое-что. Мне передали, потихоньку, что ваш младший брат, Орландо, намерен явиться переодетым, чтобы попытать силы в схватке со мной. Но завтра, мессир, я борюсь из чести, и тот, кто уйдет от меня не искалеченным, должен считать себя счастливым. Ваш брат очень молод, нежен и, при моем расположении к вам, мне было бы жаль изувечить его, а ради моей чести мне придется это сделать. Вот почему, любя вас, я пришел вас предуведомить, для того, чтобы вы могли отговорить его от его намерения, или же были бы уже приготовлены к несчастию, которое он на себя накликает. Сам он лезет на это, и совершенно помимо моего желания.

Оливер. Благодарю тебя, Шарль, за любовь ко мне; ты увидишь, что я сумею за нее отплатить. Я сам знал уже о намерении брата и старался стороною отклонить его от того; но он стоит на своем. Я должен сказать тебе, Шарль: это самый упрямый малый во всей Франции: он очень честолюбив, завистлив и хочет равняться по таланту со всяким; да еще питает тайные и подлые замыслы против меня, своего родного брата... Поэтому поступай, как знаешь: мне все равно, сломаешь ли ты ему палец, или и шею; но тебе надо быть на-стороже, потому что, если ты причинишь ему только легкое повреждение, или же он сам не одержит над тобою блистательной победы, он употребит против тебя яд, завлечет тебя предательски в какую нибудь ловушку и не отстанет, пока не лишит тебя жизни, тем или другим способом. Уверяю тебя и говорю это со слезами, нет теперь в живых человека, такого молодого и уже столь низкаго. И я рассуждаю о нем еще по-братски, а еслибы я стал разбирать его вполне, мне пришлось бы краснеть и плакать, а ты побледнел бы от ужаса.

Шарль. Я рад сердечно, что пришел к вам: если он явится завтра, я с ним посчитаюсь! И если, после этого, он будет еще в состоянии ходить один, обещаю не бороться более на призы! А затем Бог храни вашу милость! (Уходит).

Оливер. Прощай, любезный Шарль... Теперь надо будет подстрекнуть этого повесу. Надеюсь, наступит ему конец... Клянусь душою, не знаю почему, но я никого не ненавижу так, как его. Между тем, он добр; не обучен ничему, но знающ; полон благородного порыва; любим всеми слоями общества и даже так обвораживает сердца всех, особенно моих собственных людей, которые его ближе знают, что я остаюсь без должного уважения. Но это не продлится: этот борец уладит все; мне остается только поджечь мальчишку еще более, и я займусь этим тотчас (Уходит).

СЦЕНА II.

Лужок перед герцогским дворцом.

Входят: Розалинда и Целия.

Целия. Прошу тебя, Розалинда, милая моя сестрица, будь веселее.

Розалинда. Дорогая Целия, я и так выказываю большую веселость против той, которую чувствую, а ты требуешь, чтобы я была еще веселее? Если ты не можешь заставить меня забыть изгнанного отца, то не можешь и научить меня вспоминать что либо особо приятное.

Целия. Я вижу из этого, что ты не любишь меня со всею тою силою, с которою я тебя люблю. Еслибы мой дядя, твой изгнанный отец, изгнал бы твоего дядю, моего отца, герцога, а я осталась бы с тобою, я научилась бы любить твоего отца вместо своего; так поступила бы и ты, еслибы сила твоей любви ко мне была такого же прочного закала. как моя к тебе.

Розалинда. Хорошо, я забуду свое положение для того, чтобы радоваться твоему.

Целия. Ты знаешь, что я единственное дитя моего отца, у которого, вероятно, других и не будет; когда он умрет, ты увидишь, что ты будешь его наследницей, потому что отнятое им силою у твоего отца будет возвращено мною тебе любовно. Клянусь честью, я это сделаю; если же я нарушу эту клятву, пусть обращусь я в чудовище! Поэтому Роза, моя дорогая Роза, будь весела!

Розалинда. Буду с этих пор, сестричка; начнем забавляться. Что бы придумать?.. Как ты думаешь, не влюбиться ли нам?

Целия. Прекрасно, прошу тебя; но только ради забавы: серьезно полюбить мужчину не надо, да и в шутку лишь так, чтобы можно было отстать честно, не теряя своего непорочного румянца.

Розалинда. Чем же мы станем забавиться?

Целия. Сядем и будем издеваться над хозяюшкою-фортуной с её колесом, ради того, чтобы она вперед раздавала свои дары поравномернее.

Розалинда. Это стоит сделать, потому что она одаряет всех очень несправедливо: щедрая слепая женщина особенно ошибается в своих подарках женщинам.

Целия. Это верно: тех, которых она дарит красотою, она редко делает и честными, а тех, кого сделает честными, дарит одним безобразием.

Розалинда. Но ты смешиваешь обязанности фортуны с принадлежащими природе: фортуна властвует над земными дарами, а не над тем, что творится природой.

Входит Оселок.

Целия. Так?.. Но если природа создала красивое существо, разве оно не может, по воле фортуны, свалиться в огонь? Если природа одарила нас умом для борьбы с фортуной, не послала ли фортуна сюда этого дурака, чтобы прервать наш спор?

Розалинда. В этом случае фортуна слишком жестока к природе: она обращает природную глупость на помеху природному уму.

Целия. Может быть, это дело не фортуны, а самой природы, которая, находя наш природный ум слишком тупым для рассуждения о таких богинях, прислала сюда этого дурака, чтобы служить нам оселком: тупость дурака служит всегда оселком его острот... Ну, что, умница? Куда ты направляешься?

Оселок. Сударыня, пожалуйте к отцу.

Целия. Тебя сделали послом?

Оселок. Нет, честное слово, но мне поручили сходить за вами.

Розалинда. Где ты выучился такой клятве, дурак?

Оселок. Перенял ее у одного кавалера, который клялся честным словом, что блины хороши, и клялся, тоже честным словом, что горчица никуда не годится. А я могу поручиться, что блины никуда не годились, а горчица была хороша. И все же этот кавалер клялся не ложно.

Целия. Какже ты это докажешь своим великим запасом разума?

Розалинда. Да, просим тебя, сними узду с своей мудрости.

Оселок. Станьте обе передо мной; потрите себе подбородки и поклянитесь своими бородами, что я подлец.

Целия. Клянемся бородами, будь только оне у нас, что ты подлец.

Оселок. Клянусь своею подлостью, что я таков, будь только она во мне. Но если вы клянетесь тем, чего у вас нет, вы не нарушаете клятвы; так было и с тем кавалером, который клялся честью: её у него не бывало никогда, а если и водилась, то он давно расстратил ее на клятвы, прежде нежели увидал эти блины и эту горчицу.

Целия. Кого-же это ты разумеешь здесь, скажи?

Оселок. Человек, которого любит ваш отец, старый Фредерик.

Целия. Одной любви моего отца к нему уже достаточно, чтобы его уважать. Довольно! Не говори более о нем. Тебя высекут на днях за твои издевательства.

Оселок. Очень жаль, что дуракам запрещается говорить умно о глупостях, совершаемых умными людями.

Целия. Клянусь, это ты говоришь справедливо: с тех пор, как небольшой ум дураков был вынужден замолчать, доля глупости, присущая умным людям, стала очень заявлять о себе. Вот идет Ле Бо.

Входит Ле Бо.

Розалинда. С полным ртом новостей...

Целия. Которые он выложит перед нами, как голубь, питающий своих птенцов.

Розалинда. Так мы будем начинены новостями.

Целия. Тем лучше: на нас будет более покупателей. Доброго дня, господин Ле Бо! Что новаго?

Ле Бо. Прекрасная принцесса, вы пропустили хорошую забаву.

Целия. Забаву? Какого цвета?

Ле Бо. Цвета, принцесса? Как мне ответить вам?

Розалинда. Как подскажут вам остроумие и случай.

Оселок. Или как будет предназначено судьбою.

Целия. Прекрасно сказано, угодил пальцем в небо.

Оселок. Позвольте, еслибы я не поддерживал своего положения...

Розалинда. Ты потерял бы весь свой аромат.

Ле Бо. Вы меня сбили с толку, принцессы. Я хотел рассказать вам о прекрасной борьбе, которую бы проглядели.

Розалинда. Передайте нам подробности этой борьбы.

Ле Бо. Я расскажу вам о её начале, а если вашей милости будет угодно, окончание её вы увидите; теперь-то и настанет самое занимательное, а для совершения его борцы придут сюда, где вы теперь.

Целия. Ну, это начало, которое умерло и схоронено?

Ле Бо. Пришел старик с тремя сыновьями...

Целия. Как раз начало для старинной сказки!

Ле Бо. Все трое славные молодые люди, прекрасного роста и наружности...

Розалинда. С билетами на шее: "Да будет сим известно всем и каждому"...

Ле Бо. Старший вступил в бой с Шарлем, герцогским борцом, который повалил его в один миг, переломив ему три ребра, так что теперь мало надежды на его спасение. Точно также отделал он и второго, и третьяго. Все трое лежат там, а бедный старик, их отец, так убивается с горя над ними, что у всех зрителей выступают слезы от сочувствия к нему.

Розалинда. Увы!

Оселок. Но какую же забаву, сударь, проглядели принцессы?

Ле Бо. Да ту же, о которой я говорю.

Оселок. Век живи, век учись! Я слышу в первый раз, что ломание ребер составляет забаву для дам.

Целия. И я тоже, уверяю тебя.

Розалинда. Но неужели найдется еще кто-нибудь, желающий прочувствовать эту сокрушительную музыку на своих боках? Есть еще охотник до перелома ребер?.. Будем мы смотреть на эту схватку, кузина?

Ле Бо. Придется вам, если останетесь здесь, потому что именно это место назначено для борьбы, и они уже готовы начать ее.

Целия. Вот уже и идут. Останемся и посмотрим.

Музыка. Входят: герцог Фредерик, придворные, Орландо, Шарль и свита.

Герцог. Начинайте. Если этот юноша не слушает увещаний, пусть сам отвечает за свою смелость.

Розалинда. Это он?

Ле Бо. Этот самый, принцесса.

Целия. Увы, он слишком молод! Однако, вид у явно самоуверенный.

Герцог. Как, дочь моя и племянница?.. Вы пробрались сюда взглянуть на борьбу?

Розалинда. Да, государь, просим на то вашего позволения.

Герцог. Это доставит вам мало удовольствия, уверяю вас, потому что слишком велико различие между этими людьми. Из сострадания к юности вызывающего, я старался его отклонить, но он не хочет слушать никаких убеждений. Поговорите вы, девушки, с ним; посмотрите, не удастся ли вам тронуть его.

Целия. Позовите его сюда, добрейший господин Ле Бо.

Герцог. Сделайте это; я отойду в сторону.(Удаляется).

Ле Бо. Господин вызывающий, принцессы зовут вас.

Орландо. Повинуюсь, со всем подобающим уважением.

Розалинда. Молодой человек, вы вызвали на бой борца Шарля?

Орландо. Нет, прекрасная принцесса; он вызывает всех вообще, и я, подобно другим, хочу испытать с ним мою молодую силу.

Целия. Молодой кавалер, дух у вас слишком смел для ваших лет: вы видели уже жестокое доказательство силы этого человека; еслибы вы захотели взглянуть на себя своими глазами и обсудить себя своим-же рассудком, то опасность вашего предприятия подала-бы вам совет приступить к более равномерному испытанию. Мы просим вас, ради вас-же самого, позаботиться о своей сохранности и отказаться от своей затеи.

Розалинда. Согласитесь на это, молодой синьор; ваша слава не пострадает от этого: мы можем попросить герцога о том, чтобы он велел прекратить бой.

Орландо. Умоляю вас, не судите о мне сурово, хотя и сознаюсь, что виновен, отказывая в чем-либо таким прелестным и достойным особам. Но пусть ваши прекрасные глаза и добрые пожелания сопровождают меня на это испытание: если я паду, будет опозорен лишь тот, кто никогда не бывал в чести; если буду убит, то умрет лишь тот, кто и всегда желал этого; я не огорчу тем никого из моих друзей, потому что и нет у меня никого, кто стал-бы сокрушаться обо мне: я только занимаю в мире место, которое может быть занято более достойно, когда я очищу его.

Розалинда. Я хотела-бы прибавить вам ту малую силу, которою я обладаю.

Целия. А я, в добавку к ней, и мою.

Розалинда. Будьте счастливы! Молите небо, чтобы я ошиблась насчет вас!

Целия. Да исполнятся сердечные желания ваши!

Шарль. Ну, где-же тот юный молодец, которому так хочется полежать с своею матерью - землей?

Орландо. К вашим услугам, мессир, но его притязания более скромны.

Герцог. Бой лишь до первого падения.

Шарль. Я поручусь вашей светлости, что вам не придется ободрять его во вторую схватку, после того, что вы так настоятельно отговаривали его от первой.

Орландо. Вы надеетесь посмеяться надо мною потом; но вам не следовало-бы издеваться наперед. Но, начинайте!

Розалинда. Геркулес тебе в помощь, молодой человек!

Целия. Я хотела-бы быть невидимкой, чтобы схватить того силача за ногу.

Шарл и Орландо борятся.

Розалинда. О, превосходный молодой человек!

Целия. Будь у меня в глазах громовой удар, я знаю, кто был-бы поражен.

Шарль падает. Восклицания.

Герцог. Довольно, довольно!

Орландо. Да, прошу вашу светлость; мне надо перевести дух.

Герцог. Каково тебе, Шарль?

Ле Бо. Он не в состоянии говорить, ваша светлость.

Герцог. Унесите его (Шарля уносят). Имя твое, молодой человек?

Орландо. Орландо, государь. Я младший сын синьора Роланда де Буа.

Герцог. Я желал-бы лучше, чтобы ты был сыном кого-нибудь другого; свет считал твоего отца почтенным человеком, но я встречал в нем всегда врага, и ты понравился-бы мне более своим подвигом, еслибы происходил из другого дома. Но приветствую тебя: ты доблестный юноша... Хотелось-бы мне только, чтобы ты назвал мне другого отца (Уходит; за ним cвuma и Ле Бо).

Целия. Будь я на месте моего отца, сестричка, поступила ли бы я так?

Орландо. А я горжусь тем, что я сын синьора Роланда, его младший сын... И я не променяю этого названия на то, чтобы стать приемным наследником Фредерика!

Розалинда. Мой отец любил синьора Роланда, как свою душу, и все на свете были одного мнения с моим отцом. Еслибы я знала прежде, что этот молодой человек его сын, я умоляла-бы его со слезами не отваживаться

Целия. Милая кузина, пойдем, поблагодарим его и ободрим. Грубое и подозрительное обращение моего отца колет меня в сердце... Мессир, вы отличились, и если вы будете исполнять свои любовные обеты подобно тому, как вы здесь даже превзошли обещанное, ваша возлюбленная будет счастлива.

Розалинда (давая ему цепь с своей шеи). Синьор, носите это в память обо мне, находящейся не в ладах с фортуной и желавшей-бы дать вам более, но не имеющей на то в руках средств... Идем, сестричка?

Целия. Да... Прощайте, прекрасный кавалер (Удаляются).

Орландо. Неужели я не могу выговорить: благодарю? Мои лучшие способности уничтожены, а то, что сохранилось, стоит столбом, безжизненною массой!

Розалинда. Он зовет нас назад... Моя гордость ослабела вместе с моим счастьем; я спрошу, чего он хочет... Вы звали, мессир?.. Вы боролись хорошо и победили не одного только врага...

Целия. Идем, что-ли, сестрица?

Розалинда. Тотчас... Прощайте (Уходит с Целией).

Орландо. Что за страсть сковала такою тяжестью мой язык? Я не мог заговорить с нею, когда она напрашивалась на беседу... О, бедный Орландо! Ты поражен: если не Шарль, то кто-нибудь послабее одолел тебя.

Входит снова Ле Бо.

Ле Бо. Любезный мессир, даю вам дружеский совет покинуть эти места. Хотя вы заслужили высокое одобрение, искренния рукоплескания и любовь,- но герцог теперь в таком расположении духа, что истолковывает иначе все сделанное вами... Герцог своенравен... Что он в сущности, о том вам легче догадаться, нежели мне говорить.

Орландо. Благодарю вас, синьор; но, прошу вас, скажите: которая из двух, присутствовавших при борьбе, была дочь герцога?

Ле Бо. Ни одна, если судить по обращению; но, в действительности, та, которая пониже, его дочь; другая-же - дочь изгнанного герцога; она удержана здесь похитителем престола - дядей, чтобы быть подругой его дочери; но их взаимная любовь глубже, чем естественный союз сестер. Однако, я могу сообщить вам, что в последнее время этот герцог возымел неудовольствие против своей кроткой племянницы; оно основано единственно на том, что народ уважает ее за её добродетель и жалеет ее, из-за участи её отца. Я убежден вполне, что его злоба против этой молодой девушки вспыхнет как-нибудь внезапно... Мессир прощайте! Впоследствии, среди лучшего общества, нежели здешнее, я постараюсь снискать вашего большего расположения и познакомиться ближе с вами.

Орландо. Я очень вам признателен. Прощайте! (Ле Бо уходит). Мне приходится из дыма в копоть: от тирана герцога к тирану брату... Но, небесная Розалинда! (Уходит).

СЦЕНА III.

Комната во дворце.

Входят: Целия и Розалинда.

Целия. Что же, кузина.. Что-же, Розалинда... Помилуй нас, Купидон... Ни словечка!

Розалинда. Ни одного, чтобы даже бросить собаке!

Целия. Твои слова слишком драгоценны, чтобы бросить их собакам; но брось какия-нибудь мне, забей меня своими рассуждениями.

Розалинда. И будут-тогда две кузины, которых пришлось уложить: одна была забита рассуждениями, а другая помешалась от недостатка в них.

Целия. Все это относительно твоего отца?

Розалинда. Нет, отчасти и относительно его дочери. О, как много терний в этом будничном мире!

Целия. Это только репейники, которыми мы перебрасываемся при наших праздничных шалостях; если мы ходим не по пробитой дорожке, они прицепляются к нашим юбкам.

Розалинда. Я могу отряхнуть эти с платья, но те у меня в сердце.

Целия. Выкашляй их прочь.

Розалинда. Хотела-бы попытаться: кашлянуть: "го!" и получить "его".

Целия. Полно, борись с своим увлечением.

Розалинда. О, оно держит сторону лучшего борца, нежели я!

Целия. Но я желаю тебе успеха! Настанет пора, когда и ты вступишь в борьбу, не страшась упасть... Но, оставим эти лишния шутки, поговорим серьезно: возможно-ли, чтобы ты так внезапно глубоко полюбила младшего сына старого Роланда?

Розалинда. Герцог, мой отец, очень любил его отца...

Целия. Разве из этого следует, что ты должна очень любить его сына? Если рассуждать так, то я должна ненавидеть Орландо, потому что мой отец глубоко ненавидел его; однако, я не ненавижу его.

Розалинда. Нет, прошу тебя, ради меня, не питай к нему ненависти.

Целия. Зачем буду я? Разве он не заслужил уважения?

Розалинда. Дозволь мне любить его за это, а ты люба его потому, что я люблю... Но, смотри, сюда идет герцог.

Целия. И с взглядом, полным гнева!

Входит Герцог с придворными.

Герцог. Сударыня, соберитесь возможно поспешнее и удалитесь из нашего двора.

Розалинда. Я, дядя?

Герцог. Да, племянница. И если, в течение последующих десяти дней, тебя встретят ближе, чем за двадцать миль от местопребывания нашего двора, ты умрешь за это.

Розалинда. Умоляю вашу светлость позволить мне унести с собою хотя объяснение моей вины: если я владею своим рассудком или сознаю свои собственные желания, если я не сплю и не помешана,- на что надеюсь,- то я, дорогой дядя, никогда, даже в самом зародыше помышления, не оскорбляла вашей светлости.

Герцог. Таковы все предатели; еслибы их оправдание зависело от слов, они были-бы чище самой благодати!.. Довольно того, что я тебе не доверяю.

Розалинда. Ваше недоверие не может еще обратить меня в предательницу. Скажите, на чем вы основываете подобное?

Герцог. Ты дочь своего отца: этого достаточно.

Розалинда. Я была ею, когда ваша светлость владели его герцогством; была, когда вы изгнали его, предательство не наследственно, синьор; но еслибы даже оно и передавалось нам родственниками, это не относится ко мне: мой отец не бил предателем. Поэтому, мой добрый государь, не подозревайте меня так, не считайте мое бедствие способным на измену.

Целия. Дорогой властитель, позвольте мне сказать...

Герцог. О, Целия, она оставалась здесь лишь ради тебя, иначе она скиталась-бы со своим отцом.

Целия. Я не просила вас оставлять ее здесь, но это была ваша добрая воля и ваше сострадание; я была еще слишком мала в то время, чтобы оценить Розалинду, но я знаю ее теперь: если она изменница, то такова и я; мы спали вместе, вставали разом, учились, играли, ели в одно время и, куда-бы мы ни шли, подобно лебедям Юноны, мы были всегда парой, неразлучны.

Герцог. Она слишком хитра для тебя; её кротость, самое её безмолвие и терпение, трогают народ, и он ее сожалеет. Ты глупа: она лишает тебя должного, и ты покажешься краше, будешь сочтена добродетельнее, когда её не будет... Поэтому не открывай уста! Приговор, произнесенный мной над нею, тверд и неизменен: она изгнана.

Целия. Произносите тогда такой-же приговор и надо мною, государь: я не могу жить без нея.

Герцог. Ты безумна... А ты, племянница, распорядись. Если ты пропустишь срок, клянусь честью и моим великим словом, ты умрешь (Уходит с придворными).

Целия. О, бедняжка Розалинда! Куда-же ты пойдешь? Хочешь, обменяемся отцами? Я уступлю тебе своего... Прошу тебя, не будь печальнее, чем я!

Розалинда. Мне более причин на то.

Целия. Нет, кузина. Прошу тебя, развеселись: разве ты не знаешь, что герног изгнал и меня, свою дочь?

Розалинда. Этого он не делал.

Целия. Нет? Не делал? Так Розалинде не достает любви, которая внушила-бы ей, что мы с нею одно! Можем-ли мы быть разлучены? Можем-ли расстаться, милая девушка? Нет. Пусть мой отец ищет себе другую наследницу... Обсудим вместе, как нам бежать, куда идти, что взять с собою. И не старайся ты принять всю эту перемену на себя, нести одной беду, исключив меня вовсе из нея; именем неба, бледнеющего при виде наших горестей, что бы ты ни говорила мне, я иду всюду с тобою.

Розалинда. Но куда мы пойдем?

Целия. Отыщем моего дядю.

Розалинда. Увы! какой опасности подвергнемся мы, странствуя в такую даль, мы, девушки? Красота прельщает хищников еще более, чем золото.

Целия. Я оденусь в бедную, простую одежду и вымажу себе лицо чем-нибудь вроде умбры; так сделаешь и ты и тогда мы пройдем, не подвергаясь нападениям.

Розалинда. Не лучше-ли мне, так я выше обыкновенного роста, переодеться мужчиной? Красивый тесак на бедре, в рук кабанье копье и,- какой-бы женский страх ни таился у меня на сердце,- у меня будет лихая и воинственная наружность, не хуже, чем у многих трусов - мужчин, лишь прикрывающихся наружной личиной.

Целия. Какже мне звать тебя, когда ты станешь мужчиною?

Розалинда. Я не хочу называться хуже, чем паж Юпитера, и потому, смотри-же, зови меня: Ганимед. А как звать тебя?

Целия. Так, чтобы было сообразно моему положению: я более не Целия, а Алиена.

Розалинда. Но, кузина, что, если мы постараемся сманить дурачливого шута, который при дворе твоего отца? Не будет-ли он нам подпорой в нашем странствовании?

Целия. Он готов пойти на край света за мною; предоставь мне одной уговорить его. Пойдем теперь, соберем наши драгоценные украшения и нашу казну, наметим удобнейшее время и лучший способ, как скрываться от погони, которая устремится за мною после моего бегства. Идем радостно не в изгнание, а на свободу (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Арденский лес.

Входит: Старший Герцог, Амиан и другие дворяне в охотничьих костюмах.

Ст. Герцог. Ну, что, мои товарищи и братья по изгнанию, не сделала-ли нам долгая привычка эту жизнь слаще той, с её подкрашенным великолепием? Не свободнее-ли от опасности эти леса, чем завистливый двор? Мы испытываем здесь лишь кару Адама: перемену времен года; но когда когти мороза и суровые нападки зимнего ветра режут и треплют мое тело, заставляя меня дрожать от холода, я улыбаюсь и говорю: "Это не лесть, это советники, которые осязательно убеждают меня в том, что я такое". Действия невзгоды сладки: она, подобно безобразной и ядовитой жабе, носит в своей голове драгоценный камень. Так наша здешняя жизнь, вдали от общественной суеты, открывает нам глагол в деревьях, книги в текущих ручейках, поучения в камнях и добро во всех предметах.

Амиан. Я не желал-бы перемены, и счастливы вы, ваша светлость, умея очертить гонения судьбы в столь спокойных и мягких выражениях!

Ст. Герцог. Что-же, отправиться нам убивать дичину? Хотя мне бывает жаль бедных пегих глупцов, природных граждан этих пустынных мест; среди их собственных владений, им пронзают крутые бока наши зазубренные стрелы.

1-й дворянин. Действительно, ваша светлость, и Жак-меланхолик грустит о том-же самом, клянясь, что, в этом отношении, вы еще больший похититель, нежели ваш брат, изгнавший вас. Сегодня-же, синьор Амиан и я - мы подкрались к нему сзади, когда он лежал под дубом, старый ствол которого навис над ручьем, журчащим в этом лесу. К этому-же месту притащился вздыхать бедный, загнанный олень, пораженный ударами охотников; и правда, ваша светлость, это несчастное животное испускало такие тяжкие стоны, что выдыхание их распирало его кожу так, что она была готова лопнуть; а большие, круглые слезы катились, одна за другой, по его невинной морде, в жалобной гоньбе. И волосатый бедняк, замеченный Жаком, стоял так на самом краю обрыва, над быстрым ручьем, увеличивая его своими слезами.

Ст. Герцог. А что говорил Жак? Не извлекал-ли он нравоучений из этого зрелища?

1-й дворянин. О, да, на тысячу ладов. Во-первых, по поводу того, что олень ронял слезы в ненуждавшийся в том ручей: "Бедное животное, говорил он, ты делаешь завещание подобно светским людям, отказывающим наибольшие суммы тем, у которых и так слишком много". Потом, насчет того, что он был одинок и покинут своими бархатистыми друзьями: "И правильно, говорил он, несчастие должно всегда отталкивать приятелей". Когда же беспечное стадо, насытившись на пастьбе, промчалось мимо, не остановясь для привета ему, Жак заметил: "Бегите, отъевшиеся, жирные граждане! Так принято; нечего заботиться об этом бедном. разорявшемся банкроте". Так, крайне едко, пронизывал он насквозь двор, города и села и даже наш образ жизни, клянясь, что мы похитители, тираны и даже хуже того, если пугаем зверей и убиваем их в назначенном им природном обиталище.

Старший герцог. И вы оставили его среди этого созерцания?

2-й дворянин. В слезах и рассуждениях над рыдающим оленем.

Старший герцог. Укажите мне это место. Я люблю накрывать Жака в таком мрачном настроении, потому что именно тогда он особенно занимателен.

2-й дворянин. Я проведу вас прямо туда (Уходят).

СЦЕНА II.

Комната во дворце.

Входят: Герцог Фредерик, придворные и свита.

Герцог. Возможно-ли, чтобы никто не видел их? Не может быть!.. Какие-нибудь негодяи при моем дворе были потворщиками и пособниками в этом.

1-й придворный. Не слышно, чтобы кто видел их. Дамы, состоящия при её комнатах, оставили ее в постели, а рано утром нашли эту постель уже без её драгоценной госпожи.

2-й придворный. Ваша светлость, тот дрянной шут, над которым вы часто изволили потешаться, тоже пропал; затем Гесперия, фрейлина принцессы, признается, что подслушала, как ваша дочь и её кузина рассуждали между собой о качествах и прелести того борца, который победил недавно могучаго Шарля; она полагает, что, куда бы оне ни скрылись, этот юноша должен быть с ними.

Герцог. Пошлите к его брату, приведите этого молодца сюда; я заставлю его отыскать этого юношу; торопитесь! И чтобы розыски и распросы не ослабевали, пока мы не найдем безумных беглецов! (Уходят).

СЦЕНА III.

Перед домом Оливера.

Орландо и Адам встречаются.

Орландо. Кто здесь?

Адам. Что это? Молодой хозяин!.. О, дорогой господин, мой милый господин! О, воплощение старого синьора Роланда! Зачем вы здесь? Зачем вы добродетельны? Зачем любит вас народ? Зачем вы кротки, сильны и храбры? Зачем вы решаетесь одолевать костистых борцов причудливого герцога? Ваша слава достигнута вами слишком скоро. Разве вам не известно, что достоинства обращаются во вред некоторым людям? Так оно с вами: ваша доблесть, добрый господин, святая и непорочная предательница ваша. О, что это за мир, если то, что хорошо, оказывается отравою для украшенного им!

Орландо. Но в чем дело?

Адам. О, несчастный юноша, не входи в эти двери, под этой крышей живет враг всех твоих достоинств: твой брат... Нет, нет, не брат... однако, сын... Нет, и не сын; не хочу называть его сыном того, которого я только-что хотел назвать его отцом... Он узнал о вашей славе и решился поджечь этой ночью то помещение, в котором вы ночуете; если это ему не удастся, он отыщет другия средства, чтобы вас извести. Я подслушал его, знаю его намерения. Здесь не место вам, этот дом лишь бойня, возненавидьте его и страшитесь и не входите в него!

Орландо. Но куда же хочешь ты, чтобы я пошел, Адам?

Адам. Все равно куда, лишь бы не сюда!

Орландо. Неужели ты хочешь, чтобы я пошел просить себе на хлеб? Или, взяв подлый и буйный меч, стал разбойничать на больших дорогах? Придется мне взяться за это или же не знать, что делать; но я не могу делать этого, что бы там ни было. Я готов лучше подвергнуться злокозненности извращенного родства и кровожадности брата!

Адам. Не делайте этого. У меня есть пятьсот ефимков, бережливо скопленных мною на службе у вашего отца и сохраненных мною, как подспорье на то время, когда мои старые члены откажутся служить, и я, одряхлевший, буду заброшен в угол. Возьмите это; а Тот, Который питает воронов и предусмотрительно запасает и про воробья, приютит и мою старость. Вот золото; я даю вам все, но позвольте мне быть вашим слугою: хотя я на вид старик, но я силен и бодр, благодаря тому, что в юности не примешивал горячих и возбудительных напитков к моей крови, и тоже никогда, с бесстыдным лбом, не добивался средств к тому, чтобы себя расслабить, сделать немощным. Поэтому моя старость подобна ясной зиме; холодной, но здоровой. Позвольте же мне идти с вами: я прислужу вам не хуже молодого во всех ваших нуждах и делах.

Орландо. О, добрый старик! Как хорошо изображаешь ты собою одного из преданных старинных слуг, усердствовавших ради долга, а не платы! Ты не под стать нынешним обычаям, когда никто не хочет стараться иначе, как ради своей выгоды, и, достигнув ее, оставляет службу с тем, что добыл. Ты не таков; но, бедный старик, ты ухаживаешь здесь за подгнившим деревом, которое не может подарить тебе даже просто цветком за все твои труды и заботы. Брось это, пойдем со мною, и прежде, нежели мы истратим заработок твоих молодых лет, мы набредем на какое-либо смиренное пристанище себе.

Адам. Ступайте, господин, ни последую за вами до последнего моего издыхания, со всею честностью и верностью! С семнадцати лет я прожил здесь почти до восьмидесяти, но более жить не буду. В семнадцать - многие ищут своего счастья; в восемьдесят - уже на одну недельку поздненько; но судьба не может послать мне лучшей награды, как позволив мне хорошо умереть и не в долгу у моего господина (Уходят).

СЦЕНА IV.

Арденский лес.

Входят Розалинда в мужском платьи, Целия, одетая пастушкой, и Оселок.

Розалинда. О, Юпитер! Как ослаб мой дух!

Оселок. Мне до моего духа нет дела, еслибы только ноги у меня не ослабли.

Розалинда. Еслибы я послушалась моего сердца, то опозорила бы этот мужской наряд, расплакавшись, как женщина. Но я должна ободрять более утлый сосуд, потому что камзол и штаны должны выказывать храбрость перед юбкой. Поэтому ободрись, милая Алиена!

Целия. Прошу вас, перенесите это от меня, но я не могу идти далее.

Оселок. Что до меня, то мне лучше перенести что-либо от вас, чем нести вас; хотя, в этом случае, мне не пришлось бы нести крест, потому что, сдается мне, в кошельке-то у вас нет денег.

Розалинда. Вот и Арденский лес!

Оселок. Так и я в Арденах! Тем глупее я; когда я был дома, я находился в лучшем месте; но путникам приходится мириться со всем.

Розалинда. О, да, добрый Оселок!.. Но смотри, сюда идут: молодой человек и старый; они ведут серьезную беседу.

Входят: Корен и Сильвий.

Корен. Этим путем ты добьешься постоянного презрения от нея.

Сильвий. О, Корен, еслибы ты знал, как я люблю ее.

Корен. Догадываюсь отчасти, потому что и я некогда любил.

Сильвий. Нет, Корен, ты стар и не можешь этого понимать, хотя бы ты был в юности самым истым влюбленным, когда либо вздыхавшим над ночною подушкой; но еслибы твоя любовь сколько-нибудь уподоблялась моей, то, также верно, как никогда никто не любил так, как я, в какое число нелепых поступков ни вовлекла бы тебя твоя склонность?

Корен. И вовлекала в тысячу уже перезабытых мною.

Сильвий. О, значит, ты никогда не любил всем сердцем! Если ты не припоминаешь малейшего из безразсудств, в которые заставляла тебя впадать любовь, ты не любил; если ты не сиживал, как я теперь, надоедая слушателю своими похвалами возлюбленной,- ты не любил; если ты не покидал внезапно собеседника, как моя страсть вынуждает меня сделать это теперь,- ты не любил...О, Феба! Феба! Феба... (Уходит).

Розалинда. Увы, бедный пастух! Пока ты обнаруживал свою рану, я, по горькой случайности, ощутила свою.

Оселок. А я свою. Я помню, как, будучи влюблен, я изломал свой меч о камень, твердя ему принять это за мои ночные посещения Джэн-улыбки; помню, как целовал её валек и коровы вымя, выдоенное её малыми, потрескавшимися ручками; помню, как ухаживал за гороховой шелухою вместо нея, взял две шелушинки и возвратил их ей со слезами, говоря: "носи их в память обо мне". Мы, истинные влюбленные, подвержены странным причудам, но так как в природе все смертно, то и все, что есть в природе влюбленного, поражено смертельно безумием.

Розалинда. Ты говоришь разумнее, нежели сам то замечаешь.

Оселок. Никогда я и не замечу своего ума, пока не наткнусь на него так, что голени себе переломаю.

Розалинда. Юпитер! Юпитер! Страсть этого пастуха весьма походит на мою.

Оселок. И на мою; только моя начинает уже выдыхаться.

Целия. Прошу, спросите кто-нибудь из вас этого человека, не согласится-ли он дать нам пищи за золото: я ослабела до смерти.

Оселок. Эй, ты, шут!

Розалинда. Тише; он не родственник тебе.

Корен. Кто кличет?

Оселок. Те, кто почище вас, сударь.

Корен. Будь иначе, они были бы уже совсем жалкими.

Розалинда. Молчи, я говорю... Доброго вечера, друг!

Корен. И вам, любезный господин, и всем вам!

Розалинда. Скажи нам, пастух, возможно ли в этих пустых местах добыть себе, по радушию или за золото, такое пристанище, в котором мы могли бы отдохнуть и поесть? Эта молодая девушка крайне утомилась в пути и нуждается в подкреплении.

Корен. Прекрасный синьор, сожалею ее и желал бы, более ради ея, чем ради себя самого, чтобы у меня были средства подкрепить ее; но я служу пастухом у другаго человека и не стригу руна с тех, кого пасу. Мой хозяин скареден и мало заботится о том, чтобы проложить себе путь на небо своим гостеприимством; к тому же, его усадьба, стала и кормовые запасы теперь в продаже, и при нашей овчарне, по случаю его отсутствия, нет ничего пригодного вам в пищу... Но взгляните на то, что есть, и будьте гостями, на сколько от меня зависит.

Розалинда. А кто думает купить его стада и пастбища?

Корен. Этот молодец, которого вы видели недавно здесь; но ему не до покупки чего либо теперь.

Розалинда. Прошу тебя, если это согласно с честностью, купи сам эту усадьбу, пастбище и стадо, на что ты получишь деньги от нас.

Целия. А мы прибавим тебе жалованья... Мне нравится это место, и я охотно проведу в нем время.

Корен. Все это несомненно продается; пойдемте со мною, соберите справки, и если вам приглянется земля, доход и здешний образ жизни, я останусь вашим преданнейшим скотоводом и куплю все тотчас же на ваше золото (Уходят).

СЦЕНА V.

Входят: Амиан, Жак и прочие.

Амиан (поет.) "Кто под зеленою древесною сенью любит возлежать со мной и тянуть веселую песню, как сладкогласное птичье горлышко, приходи сюда, приходи, приходи! Здесь ты не увидишь другаго врага, кроме зимы и непогоды!"

Жак. Еще, еще, прошу тебя, еще!

Амиан. Но я нагоню на вас грусть, мессир Жак.

Жак. За это и спасибо. Еще, прошу тебя, еще! Я могу высасывать грусть из песни, как хорек высасывает яйца. Еще, прошу, еще!

Амиан. У меня сиплый голос; я знаю, что не понравлюсь вам.

Жак. Я и не требую, чтобы ты мне понравился; я желаю только, чтобы ты пел. Прошу тебя, еще; другие стансы. Вы называете это стансами?

Амиан. Как хотите, мессир Жак.

Жак. Да мне и нет дела до названий, как и им до меня. Вы запоете?

Амиан. Более по вашей просьбе, чем по собственному удовольствию.

Жак. Ну, так если я когда нибудь поблагодарю человека, это будет вас. Но то, что называют вежливостями, походит для меня на встречу двух обезьян; и когда кто-нибудь благодарит меня сердечно, мне все кажется, что я подал ему грош, и он осыпает меня нищенскою признательностью. Ну, пойте же, а кто не хочет, пусть прикусит язык.

Амиан. Хорошо, я докончу песню. А вы, господа, накройте стол; герцог желает выпить под этим деревом... Он целый день искал вас, Жак.

Жак. А я целый день избегал его. Он слишком большой спорщик для меня. Я размышляю о не меньших предметах, чем он, но, благодаря небу, не пользуюсь так этим. Ну, пойте же, ну!

Все (поют). "Кто не гонится за честолюбием и любит жить на солнышке, отыскивая сам себе пищу, и доволен тем, что найдет, приходи сюда, приходи, приходи! Здесь ты не увидишь другаго врага, кроме зимы и непогоды".

Жак. Я прибавлю вам строфу к этой песне, сочиненную мною вчера вопреки собственному вдохновению.

Амиан. А я спою ее.

Жак. Вот она: "Если случится, что человек превратится в осла и покинет свои богатства и удобства, ради упрямой прихоти, дукдаме, дукдаме, дукдаме! Здесь он найдет таких же великих дураков, как он сам, если он придет к нам..."

Амиан. Но что это за дукдаме?

Жак. Это греческое заклинание для собирания дураков в кружок. Я постараюсь заснуть; если мне не удастся, обругаю всех перворожденных в Египте!

Амиан. А я пойду звать герцога: трапеза для него готова (Все уходят).

СЦЕНА VI.

Там же. Входят: Орландо и Адам.

Адам. Дорогой господин, я не могу идти далее. О, я умираю без пищи!.. Я лягу здесь и вымеряю себе могилу. Прощайте, добрый господин!

Орландо. Что ты, Адам! Ты так слаб духом? Оживись немного, ободрись немного, развеселись немного! Если в этом диком лесу водится какое-нибудь дикое животное, я или буду пожрен им, или принесу его в пищу тебе. Твое воображение более поражено смертью, нежели твои силы. Ради меня, успокойся, отдали от себя смерть на время; я тотчас же ворочусь к тебе и если не принесу тебе ничего поесть, тогда позволю тебе умереть; но если ты умрешь до моего возвращения, ты насмеешься над моим трудом. Вот и хорошо! Ты смотришь веселее, и я мигом буду снова с тобой. Но ты лежишь здесь на холоде; постой, я переведу тебя под какое-нибудь убежище; и не умрешь ты из-за недостатка обеда, если только водится что живое в этой пустыне. Веселее, добрый Адам! (Уходят).

СЦЕНА VИИ.

Там же. Накрытый стол. Входят: Старший Герцог, Амиан, дворяне и пр.

Старший герцог. Я думаю, что он превратился в зверя, потому что я не могу отыскать его в человечьем обраpе.

1-й дворянин. Ваша светлость, он только что ушел отсюда; он был здесь весел и слушал пение.

Старший герцог. Если он воплощение противоречия, пристращается к музыке, в наших сферах скоро наступит дисгармония. Подите, отыщите его, я хочу с ним поговорить.

Входит Жак.

1-й дворянин. Он избавляет меня от труда своим появлением.

Старший герцог. Что же это, мессир! Разве можно жить так, что вашим друзьям надо выпрашивать вашего общества?... Но, вы что-то веселы!

Жак. Дурак, дурак!.. Мне попался в лесу дурак, ливрейный дурак!.. Жалкий мир!.. Также верно, как я живу благодаря пище, я встретил дурака; он лежал, грелся на солнце и посмеивался над госпожей Фортуной очень складно, весьма даже удачно, хотя он и ливрейный дурак. "Доброго утра, дурак", сказал я. "Нет, мессир, ответил он, не называйте меня дураком, пока небо не пошлет мне счастья". Потом он вытащил часы из своего кармана и, глядя на них мутными глазами, произнес очень разумно: "Теперь десять часов; мы можем так следить за миром, как он тащится; лишь час тому назад было девять, а через час позднее будет одиннадцать; и так, из часа в час, мы зреем и зреем, и тоже, из часа в час, гнием, гнием, и в этом весь сказ". Когда я услыхал, как ливрейный шут извлекает такую мораль из времени, мои легкие стали кукарекать подобно петуху, при виде такого глубоко-созерцательного дурака, я я стал хохотать, без передышки, втечение целаго часа по его циферблату... О, благородный шут! О, достойный шут! Единственный теперь наряд - пестрый, шутовской.

Старший герцог. Что же это за шут?

Жак. О, почтенный шут!.. Он из придворных и говорит, что если дамы молоды и хороши, оне имеют дар знать это; в его мозгу,- изсохшем как залежалый сухарь после путешествия,- у него находятся странные уголки, снабженные наблюдениями, которые он выпускает в разных видах... О, еслибы мне быть дураком! Я теперь жажду пестрого наряда.

Старший герцог. Ты его получишь.

Жак. Это моя единственная просьба; разумеется, если вы искорените из вашей разумной мысли внедрившееся в нее убеждение о том, что я умен. Я должен пользоваться так широко - как ветер, свободою нападать на кого хочу; это предоставлено дуракам. И те, кого я наиболее задену моим дурачеством, должны смеяться тоже более всех. А почему, мессир, должны они? Это "почему" также очевидно, как дорога к приходской церкви: тот, кого дурак разумно задевает, поступит глупо, хотя-бы и был умен, если не выкажет нечувствительности к удару иначе, глупость этого умника будет выставляться на показ даже при пущенных наудачу словечках дурака. Оденьте меня в шутовской наряд, разрешите мне говорить, что у меня на душе, и я вам прочищу вдоль и поперек прогнившее тело зараженного мира, если он только захочет терпеливо принимать мое лекарство.

Старший герцог. Полно! Я знаю, что из этого выйдет.

Жак. Что, ручаюсь счетной маркой, что сделаю я, кроме добра?

Старший герцог. Худший, ужасный грех, преследуя грех, потому что сам ты был распутен, сластолюбив, как самая скотская похоть, и все собранные тобою недуги, все накопленное тобою зло, будут излиты тобою на мир вообще.

Жак. Что-же, если кто-нибудь возстает против гордыни, разве он указывает тем на кого-либо в частности? Разве она не воздымается так же высоко, как море, до тех пор, пока самая крайность этого не вызовет отлива? Какую женщину в городе разумею я, если говорю, что иная городская женщина носит на недостойных плечах целые королевские состояния? Которая из них может придти сказать, что я подразумеваю именно ее, когда совершенно подобна ей её же соседка? Или кто при подлом ремесле, скажет, что его наряд добыт не на мой счет, полагая, что я указываю именно на него, и тем признает свое безумие предметом моей речи? Пусть так, но какже! Посмотрим, в чем обидел его мой язык: если я отозвался о нем справедливо, он сам вредит теперь себе; если он свободен от нарекания, то моя оценка улетает, как дикий гусь, не требуемый никем... Но кто спешит сюда?

Входит Орландо с обнаженным мечом.

Орландо. Остановитесь и не ешьте более!

Жак. Да я еще и не ел ничего.

Орландо. И не должен, пока не будет насыщена нужда!

Жак. Какой породы может быть этот петух?

Старший герцог. Скажи, любезный, осмеливает тебя на это крайность или же презрение к хорошему обхождению лишает тебя всякой вежливости?

Орландо. Вы угадали в первом случае терновый укол крайней нужды снял с меня обличье нежной учтивости; однако, я не из диких мест и несколько воспитан. Но, остановитесь, говорю... Тот умрет, кто дотронется до одного из этих плодов, прежде чем будем удовлетворены я и мои нужды!

Жак. Если вас нельзя удовлетворить разумно, то мне придется умирать?

Старший герцог. Но что вам надо? Вы добьетесь от нас всего скорее кротостью, чем укротите нас насилием.

Орландо. Я почти умираю с голода; дайте мне поесть.

Старший герцог. Милости просим к нашему столу.

Орландо. Вы говорите так ласково? Простите мне, прошу; я думал, что все здесь дико и потому прибегнул к строгому приказу. Но, кто-бы ни были вы, в этой неприступной пустыне, под сенью этой унылой листвы, проводящие беспечно крадущиеся часы времени! Если вы видали когда-либо лучшие дни; если вы живали там, где колокола сзывают в церковь; если вы садились за трапезу с добрыми людями; если вы утирали с ваших век слезу и знавали, что значит сожалеть и быть предметом жалости, то пусть моим сильнейшим насилием будет простота! Надеясь на нее, я краснею и прячу свой меч.

Старший герцог. Справедливо то, что мы видали лучшие дни, и что призывали нас в церковь священные колокола; сиживали мы и за трапезой с добрыми людьми, утирали с глаз капли, вызываемые блаженной жалостью; поэтому, садитесь мирно с нами и распоряжайтесь по желанию тем, чем мы можем служить, и что годится вам для вашей нужды.

Орландо. Так обождите немного с вашею едой, покуда я, подобно лани, схожу к своему детенышу и отнесу ему пищи. Со мною тут бедный старик, который, из одной любви ко мне, проковылял не мало тягостных шагов; пока не накормится сначала он, угнетенный двойным злом: старостью и голодом, я не возьму куска.

Старший герцог. Так сходите за ним, а мы не дотронемся ни до чего, пока вы не возвратитесь.

Орландо. Благодарю вас! Будьте благословенны за вашу добрую помощь! (Уходит).

Старший герцог. Ты видишь, не мы одни несчастливы: обширный театр вселенной представляет более печальных зрелищ, нежели сцена, на которой играем мы.

Жак. Весь мир, сцена и все мужчины и все женщины лишь актеры: у них свои выходы и свои появления, и один человек играет на своем веку разные роли, при чем действия заменяются у него семью возрастами. Сначала, он ребенок, пищащий и кривляющийся на руках у няньки; потом - хнычащий школяр, с своею сумкою и светлым, как заря, лицом, ползущий в школу неохотно, как улитка, потом - влюбленный, вздыхающий, как горн, и с грустною балладой в честь бровей возлюбленной; потом - солдат с запасом чужеземных клятв, бородатый, как леопард, недотрога в чести, всегда скорый на ссору, готовый искать мимолетной славы хоть в самом дуле пушки потом - судья, с хорошеньким круглым брюшком, начиненным добрыми каплунами, со строгостью во взгляде и бородой, подстиженной профессионально, полный мудрых изречений и общих мест. Так играет человек свои роли. А шестой возраст ходит в обвислых панталонах с туфлями, с очками на носу и мешком на боку; штаны его молодых дней, хорошо сохранившиеся, непомерно широки для его сморщенных икр, а его густой, мужественный голос, обращаясь снова в младенческий лепет, походит звуком на писк и свист. А последняя сцена, которою заключается эта многосодержательная история, состоит из второго детства, равного забвению: без зубов, без глаз, без вкуса, без всего!..

Входят: Орландо с Адамом.

Старший герцог. Добро пожаловать! Усадите ваше почтенное бремя и накормите его.

Орлаидо. Весьма благодарю вас за него.

Адам. Так и следует; я сам почти не в силах отблагодарить...

Старший герцог. Милости просим! Приступайте; я не буду тревожить вас теперь расспросами о ваших похождениях. Пусть музыка играет, а ты, добрый кузен, спой.

Амиан (поет). "Дуй, дуй, зимний ветер, ты не так зол, как людская неблагодарность; твой зуб не так резок, потому что тебя не видно, хотя твое дыхание и сурово. Гей, го! пойте; гей, го! под зеленым остролистником! Часто дружба притворна, часто любовь - одно безумие, поэтому гей-го! под остролистником, жизнь наша веселее!.. Студи нас, студи, суровое небо; ты не уязвишь так, как забытое благодеяние! Хотя ты заволакиваешь воды, твои уколы не так пронзительны, как забывчивость друзей. Гей, го! пойте, гей, го! под зеленым остролистником. Часто дружба притворна, часто любовь - одно безумие, поэтому, гей, го! под остролистником, жизнь наша веселее!"

Старший герцог. Если ты сын доброго синьора Роланда, как ты доверил мне искренно и как мои глаза удостоверяются в том, видя верное воспроизведение его облика в твоих чертах, будь нам желанным пришельцом. Я герцог, любивший твоего отца. Приди в мою пещеру, чтобы рассказать мне все остальное о своей судьбе... Добрый старик, добро пожаловать и ты, как твой господин... Отведите его под руки... А ты подай мне руку и поведай мне все свои похождения (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Комната во дворце.

Входят: Герцог Фредерик, Оливер, придворные и свита.

Герцог. Ты не видал его с тех пор? Мессир, мессир, это не может быть; и еслибы во мне не преобладало милосердие, я не стал бы искать отсутствующего предмета моей мести, если ты на лицо. Но, смотри, отыщи своего брата, где бы он ни был; ищи с огнем, доставь его, живого или мертвого, в течение двенадцати месяцев, или же не возвращайся в наши владения. Твои земли и все, что ты называешь своим и что стоит взять, перейдет в наши руки, до тех пор, пока ты не оправдаешься устами своего брата от подозрений наших на тебя.

Оливер. О, еслибы ваша светлость знали, что у меня на сердце! Я никогда в жизни не любил этого брата.

Герцог. Тем подлее ты. Ну, вытолкайте его вон, и пусть те мои служащие, которым это надлежит, опишут его дом и земли. Чтоб это было сделано немедленно; и выгнать его! (Уходят).

СЦЕНА II.

Лес.

Входит Орландо с запиской.

Орландо. Висите здесь, мои стихи, свидетельствуя о моей любви; а ты, трижды венчанная царица ночи, блюди своим целомудренным оком, с высоты твоей бледной сферы, за именем твоей ловительницы, губящей всю мою жизнь. О, Розалинда! Эти деревья будут моими записями, я начерчу мои помыслы на их коре, так чтобы каждый глаз, смотрящий в этом лесу, мог видеть твои достоинства засвидетельствованными повсюду. Беги, беги, Орландо, вырежи на каждом дереве ее - прекрасную, непорочную, невыразимую! (Уходит).

Входят: Корен и Оселок.

Корен. Ну, как нравится вам эта пастушья жизнь, мессир Оселок?

Оселок. Правду сказать, пастух, если взять эту жизнь самое по себе, жизнь не дурная; но если в том смысле, что это жизнь пастухов, то она никуда не годится. В том отношении, что она уединенная, она мне очень нравится; но в том, что она захолустная, это очень подлая жизнь. Так как она в полях, то она очень по мне; но так как не при дворе, то очень скучна. Будучи умеренной, видишь ли, она мне по вкусу, но она очень не изобильна, и потому претит моему желудку. Ты способен философствовать, пастух?

Корен. Лишь на столько, чтобы знать, что чем более хвор человек, тем хуже он себя чувствует; и если нет у него денег, средств и довольства собою, то не достает ему трех добрых друзей. Знаю тоже, что свойство дождя в том, чтобы вымачивать, а свойство огня - жечь; что от хорошей пастьбы овцы жиреют и что главная причина темноты ночи в отсутствии солнца. Знаю еще, что тот, у кого нет ума, ни от природы, ни от ученья, может жаловаться на то, что учили его плохо, или же на то, что происходит от очень тупых родителей.

Оселок. Это у тебя натуральная философия. Бывал ты при дворе, пастух?

Корен. Нет, воистину.

Оселок. Так ты проклять.

Корен. Надеюсь, что нет.

Оселок. Верь, что проклят; ты будешь, как худо спеченое яйцо, поджарен с одной стороны.

Корен. За то, что не был при дворе? Растолкуйте это.

Оселок. Если ты не бывал при дворе, ты никогда не видывал хорошего обращения; если ты не видывал хорошего обращения, обращение у тебя должно быть дурное; а все дурное - грех, а грешники прокляты. Твое положение опасно, пастух.

Корен. И нисколько, Оселок. То, что считается хорошим обращением при дворе, очень смешно в деревне, как деревенское - смешно при дворе. Вы рассказывали мне, что вы не иначе здороваетесь при дворе, как поцеловав себе ручку; это было бы очень неопрятно, еслибы придворные были пастухами.

Оселок. Доказательство, мигом! Ну же, скорее!

Корен. Да мы постоянно трогаем своих овец, а шерсть у них, вы знаете, жирная.

Оселок. А разве у придворных руки не потеют? И разве овечий жир менее здоров, чем человечий пот? Слабо, слабо! Нужно доказательство получше; ну же, говори!

Корен. Руки у нас грубоваты.

Оселок. Тем чувствительнее оне для губ. Слабо опять; подавай доказательство посильнее; ну-же!

Корен. И оне часто в дегте, которым мы лечим наших овец. Неужели вы хотите, чтобы мы целовали деготь? У придворных-то руки надушены мускусом.

Оселок. О, тупой человек! Ты тухлятина по сравнению с хорошим куском мяса, право! Учись у умных и заруби себе: мускус худшего происхождения, нежели деготь; это весьма неопрятное истечение кошачье. Измени свои доказательства, пастух.

Корен. У вас слишком придворный ум для меня; я отступаюсь.

Оселок. Ты хочешь оставаться проклятым?.. Господь, да спасет тебя, тупоумный! Да подстругает Он тебя! Ты совсем неотесанный.

Корен. Я простой земледелец; я ем то, что жну, добываю то, что ношу; не питаю ни к кому ненависти, не завидую ничьему счастью; радуюсь чужому благополучию, покоряюсь своим бедам и ничем так не тешусь, как глядя на то, как мои овцы пасутся, а ягнята сосут.

Оселок. В этом опять твой грех по неведению: ты сводишь овец и баранов, добываешь себе пропитание совокуплением скота; ты сводник при баране с бубенчиками и даришь годовалую овечку кривоногому, старому, рогоносцу - барану, не годному уже в разумный союз. Если ты не будешь проклят за это, то, значит, самому дьяволу не нужны более пастухи; иначе, не знаю, как ты от него спасешься.

Корен. Вот идет мессир Ганимед, брат моей новой хозяйки.

Входит Розалинда, читая записку.

Розалинда (читает). "От востока до западной Индии, нет драгоценности, равной Розалинде. Ея достоинства, несомые ветром, гласят по всему миру о Розалинде. Все портреты, нарисованные прекрасно, черны перед Розалиндой. В душе не должно оставаться другого образа, кроме красоты Розалинды".

Оселок. Я готов рифмоплетничать вам так восемь лет подряд, за исключением часов для обеда, ужина и спанья. Это вроде того как едет в перевалку торговка на базар.

Розалинда. Прочь, дурак!

Оселок. Не угодно ли? Если оленю нужна дань, пусть он отыщет Розалинду; если кошка желает дружка, то, наверное, желает того Розалинда. Зимняя одежда должна быть с подбоем, так и стройная Розалинда; кто пожинает, должен собирать в снопы и вязать, чтобы везти потом с Розалиндой; у самого сладкого ореха самая горькая скорлупа; такой орех и Розалинда. Кто хочет найти благоуханнейшую розу должен взять шипы любви и Розалинду!" Это какая-то поддельная скачка стихов; охота вам заражать себя ими!

Розалинда. Молчи, тупой шут; я нашла их на дереве.

Оселок. Плохие же оно приносит плоды.

Розалинда. Я привью его к тебе, а потом привью к нему кизильник; тогда оно даст самые ранние плоды во всей стране, потому что ты сгниешь прежде чем на половину созреешь, что и составляет настоящее качество кизила.

Оселок. Вы присудили, но, разумно или нет,- пусть решит лес.

Входит Целия, читая записку.

Розалинда. Тише! Вот идет моя сестра, читая... Отойдите в сторону.

Целия. "Почему должна безмолвствовать эта пустыня? Потому ли, что она необитаема? Нет; я повешу по языку на каждое дерево и они будут вещать торжественные слова: одни - о том, что человеческая жизнь пробегает свое блуждающее странствие так быстро, что на протяжении пядени уместится сумма его лет; другие - о нарушении клятв между двумя дружественными душами. Но на самых красивых ветвях и на конце каждого изречения я напишу "Розалинда" для того, чтобы всякий читающий знал, что небо сосредоточило самую тонкую сущность всякого изящества в ней, как в миниатюре. Небо поручило природе соединить в одном теле все прекрасное, рассеянное в мире, и природа собрала тогда для нея: лицо Елены, но не её сердце; величавость Клеопатры, все, что было лучшего в Аталанте, и унылую скромность Лукреции. Так многосторонне была одарена Розалинда небесным синклитом; многия лица, очи и сердца сообщали ей свои драгоценные черты. Небо решило, что она будет обладать этими дарами, а я буду жить и умру её рабом".

Розалинда. О, благий Юпитер!... Какою скучнейшею проповедью любви изморил ты своих прихожан, даже не прибавя: "Потерпите, добрые люди!"

Целия. Вы здесь, меньшая братия? Пастух, отойди немного; и ты с ним, сударь.

Оселок. Пойдем, пастух, совершим почетное отступление, если не с оружием и обозом, то с записочками и сочиненьицами. (Уходит с Кореном).

Целия. Выслушала ты эти стихи?

Розалинда. О, да, выслушала все и даже более того, потому что в некоторых из них более стоп, нежели полагается для стиха.

Целия. Это не беда, лишь бы такие стоны поддерживали стих.

Розалинда. То-то, что стопы хромали и не могли бы устоять без стихов. почему оне калечили и стихи.

Целия. Но не странно ли тебе было услышать, что твое имя должно быть вырезано или подвешено на этих деревьях?

Розалинда. Я дивилась уже семь дней из девяти до тебя, потому что, взгляни, что я нашла на одном пальмовом дереве. Никогда еще не прославляли меня так в стихах со времен Пифагора, когда я была ирландскою крысой, о чем я плохо припоминаю.

Целия. Подумай, кто бы мог это устраивать?

Розалинда. Человек?

Целия. И с того цепью на шее, которую ты когда-то носила. Ты меняешься в лице?

Розалинда. Прошу тебя, кто-же?

Целия. О, Боже, Боже! Другу с другом трудно сойтись, но горы могут сдвинуться при землетрясении и встретиться.

Розалинда. Да, ну же, кто это?

Целия. Возможно-ли это'?

Розалинда. Нет, прошу тебя, с самою пылкой настойчивостью, скажи мне, кто это?

Целия. О, изумительно, изумительно, и весьма изумительно - изумительно, и до крайности изумительно, и превыше всяких возгласов!

Розалинда. Чтоб мне поблекнуть! Неужели ты полагаешь, что, нарядясь мужчиной, я одела и свой характер в камзол и штаны? Еще один дюйм ожидания равен для меня поездке на открытия в Южном океане. Прошу тебя, скажи, кто он? Скорее, говори тотчас. Я желала-бы, чтобы ты была заикой, так, чтобы этот тайный человек выскочил у тебя изо рта, как вино из узкогорлой бутылки: или разом хлынет, или вовсе не идет. Прошу тебя, вынь пробку у себя изо рта, так, чтобы я могла испить твои вести.

Целия. И поместить человека у себя в желудке?

Розалинда. Творение-ли он рук Божиих? Что за человек? Стоит-ли своей шляпы его голова, подбородок стоит-ли бороды?

Целия. У него мала борода.

Розалинда. Бог пошлет и более, если человек захочет быть благодарным; но я готова ждать роста его бороды, если ты не отложишь более моего знакомства с его подбородком.

Целия. Это молодой Орландо, тот самый, который поразил за одно и борца, и твое сердце.

Розалинда. Нет, к чорту шутки! Говори серьезно и, если ты чистая девушка.

Целия. Право, сестричка, это он.

Розалинда. Орландо?

Целия. Орландо.

Розалинда. О, горе! Что я теперь стану делать с моими штанами и камзолом?... Что он делал, когда ты его увидала? Что он говорил? Каков у него вид? В чем он одет? И зачем он здесь? Спрашивал он обо мне?.. Где он живет? Как он расстался с тобою? И когда ты увидишь его опять? Отвечай одним словом!

Целия. Дай мне сперва такой рот, как у Гаргантуа: такое слово должно быть слишком громадно для рта современной нам величины. Ответить только через "да" или "нет" на все эти подробности труднее, чем на катехизис.

Розалинда. Но знает ли он, что я здесь, в лесу, и в мужской одежде? Так ли он бодр, как в день той борьбы?

Целия. Легче перечислит пылинки, чем разрешит предположения влюбленной! Но ознакомься с тем, как я его открыла, и слушай это с должным вниманием. Я нашла его под деревом, как упавший жолудь.

Розалинда. Это дерево может назваться Юпитеровым, если роняет такие плоды.

Целия. Выслушайте же, почтенная особа.

Розалинда. Продолжай.

Целия. Он лежал тут, вытянувшись, как раненый рыцарь.

Розалинда. Как ни жалостно подобное зрелище, но оно должно украшать пейзаж.

Целия. Крикни "тпру"! своему языку, прошу тебя: он брыкается очень неразумно. Одет он был по-охотничьи.

Розалинда. О, страх! Он намеревается убить мое сердце.

Целия. Я желала-бы пропеть свою песенку без припева: ты сбиваешь меня с тона.

Розалинда. Разве ты не знаешь, что я женщина? Когда я думаю, то должна и высказываться. Ну, милая, говори.

Входят: Орландо и Жак.

Целия. Ты все сбиваешь меня... Тише! Не он ли идет сюда?

Розалинда. Это он... спрячемся и проследим за ним. (Отходят обе в сторону).

Жак. Благодарю вас за общество; хотя, правду сказать, я также охотно остался бы один.

Орландо. Я тоже; однако, ради приличия, и я благодарю вас за беседу.

Жак. С Богом! Будем встречаться так редко, как возможно.

Орландо. Я желал-бы лучше, чтобы мы стали и совсем чужими.

Жак. Я попрошу вас, не портите более деревьев, исписывая их кору любовными стихами.

Орландо. Я попрошу вас, не портите более моих стихов, читая их неблагосклонно.

Жак. Вашу возлюбленную зовут: Розалинда?

Орландо. Да, так.

Жак. Не нравится мне её имя.

Орландо. Никто не подумал о том,чтобы вам понравиться, когда ее крестили.

Жак. Какого она роста?

Орландо. Так высока, как у меня сердце.

Жак. У вас на-готове миленькие ответы. Не были-ли вы знакомы с женами ювелиров и не заимствовали-ли все с их перстеньков?

Орландо. Нет, но я отвечаю вам как крашеная ткань, с которой вы заимствуете ваши вопросы.

Жак. У вас юркий ум; думаю, что он сделан из пяток Аталанты. Хотите посидеть со мною? Будем посмеиваться над вашею любовницею, миром и над всеми нашими бедствиями.

Орландо. Я не хочу бранить никого из дышащих в мире, кроме меня самого, за которым я знаю много ошибок.

Жак. Худшая у вас та, что вы влюблены.

Орландо. Это такой проступок, который я не обменяю на вашу лучшую добродетель. Надоели вы мне!

Жак. Клянусь, я искал дурака, когда нашел вас.

Орландо. Он утонул в ручье; загляните только туда и увидите его.

Жак. Я увижу там свою собственную особу.

Орландо. Которую я считаю за дурака или за нуль.

Жак. Не могу более мешкать с вами. Прощайте, почтенный синьор Любовь!

Орландо. Я рад вашему уходу; прощайте, почтенный синьор Меланхолия! (Жак уходит. Целия и Розалинда приближаются).

Розалинда. Я заговорю с ним как развязный слуга и поведу себя нагло, благодаря этой одежде. Слышь, охотник!

Орландо. Слышу. Чего вам надо?

Розалинда. Скажите, который час?

Орландо. Вы должны были-бы спросить, какое время дня, потому что в лесу нет часов.

Розалинда. Так нет здесь и настоящих влюбленных, потому что, вздыхая каждую минуту и стеня каждый час, они определяли-бы медленный ход времени так-же верно, как часы.

Орландо. Почему не быстрый ход времени? Не точнее-ли это будет?

Розалинда. Никак, мессир. Время идет различным шагом для различных людей. Я могу сказать вам, для кого оно идет иноходью, для кого идет рысью, для кого вскачь, а для кого и на месте стоит.

Орландо. Скажи, прошу, для кого оно идет рысью?

Розалинда. Оно идет большой рысью для девушки между днем её брачного контракта и днем совершения брака. Будь этот промежуток всего в семь ночей, время шагает так тряско, что покажется длиной и в семь лет.

Орландо. А для кого оно идет иноходью?

Розалинда. Для священника, не знающего латыни, и для богача, не болеющего подагрой: первый спит спокойно, потому что не может учиться, а второй живет весело, потому что не испытывает боли; первый избавлен от бремени сухого и губительного учения; другой незнаком с бременем тяжкой, унылой заботы. Для них время ступает иноходью.

Орландо. Для кого-же оно мчится вскачь?

Розалинда. Для вора на пути к виселице, потому что, как-бы тихо он ни передвигал ноги, ему все-же покажется, что он дошел слишком скоро.

Орландо. А для кого оно на месте стоит?

Розалинда. Для судей во время неприсутственных дней: они спят от срока до срока, почему и не замечают движения времени.

Орландо. Где живешь ты, красивый мальчик?

Розалинда. Я живу с этою пастушкой, моею сестрой, здесь на опушке леса, как на бахромке у юбки.

Орландо. Вы здешний уроженец?

Розалинда. Как кролик, который там и живет, где родился.

Орландо. Но выговор у вас чище, чем тот, который можно усвоить в таких уединенных местах.

Розалинда. Так замечают мне многие, но дело в том, что меня обучал говорить старик дядя, священник, бывший, в своей юности, человеком хорошего общества; он знал хорошо придворный быт; там он влюбился, и я слышал потом от него много проповедей против любви. Благодарю Бога, что я не женщина и потому свободен от многих недостатков, которыми он укорял вообще весь женский пол.

Орландо. Вы можете припомнить главнейшие из зол, которые он ставил в вину женщинам?

Розалинда. Главнейших не было, все были одинаковы, как гроши; каждый недостаток казался чудовищным, пока другой не являлся ему на смену.

Орландо. Но, прошу тебя, припомни некоторые из них.

Розалинда. Нет, я не хочу тратить лекарств, иначе как только на больных. Здесь шатается по лесу человек, который портит молодые растения, вырезая на их коре имя Розалинды; он развешивает оды на шиповниках, элегии на черной малине, обоготворяя в них эту Розалинду. Еслибы мне удалось встретить этого мечтателя, я преподал-бы ему несколько хороших советов, потому что у него, как видно, ежедневная любовная лихорадка.

Орландо. Это меня так трясет от любви.Прошу тебя, объяви мне свое лекарство.

Розалинда. Не вижу я в вас ни одного из дядиных признаков любви. Дядя научил меня, как распознавать влюбленных. Я убежден, что вы не попались еще в эту тростниковую клетку.

Орландо. А какие-же это признаки?

Розалинда. Впалые щеки, а этого у вас нет; глаза, окруженные синевой и ввалившиеся, чего тоже нет; неразговорчивое расположение духа, чего тоже нет; растрепанная борода, чего тоже нет... Но это вам прощается, потому что ваша бородатость равна пока доходам меньших братьев. Далее, ваши штаны должны быть без подвязок, шапка развязана, рукава расстегнуты, башмаки не пристегнуты, и все на вас должно обнаруживать небрежность и запустение. Но вы не таковы: вы скорее изысканы в своей одежде и более походите на то, что любите себя, а не кого другого.

Орландо. Прекрасный юноша, мне хотелось бы убедить тебя, что я влюблен.

Розалинда. Убедить меня? Скорее убедите ту, которую любите, как вы говорите. Она, ручаюсь вам, более склонна к этому, чем к тому чтобы в этом признаться; это один из тех случаев, в которых женщины всегда говорят против совести. Но скажите правду, неужели это вы увешиваете деревья стихами, в которых прославляете Розалинду?

Орландо. Клянусь тебе, юноша, белой рукой Розалинды, это я, несчастный я!

Розалинда. И вы так влюблены, как это говорится в ваших стихах?

Орландо. Не выразить этого вполне ни стихами, ни разумом!

Розалинда. Любовь - одно безумие; она заслуживает темной комнаты и бича, как сумасшедшие; и если влюбленных не наказывают, как и не лечат, то потому, что подобное помешательство слишком распространено и те, которым пришлось бы сечь других, влюблены сами. Но я берусь излечивать это советом.

Орландо. И вы уже излечивали кого?

Розалинда. Да, одного, и вот каким способом. Он должен был вообразить меня предметом своей любви, своею возлюбленной, и ухаживать за мною ежедневно; а я, как изменчивая особа, то грустна, изнежена, капризна, прихотлива, нежна, горда, причудлива, лукава, слаба, непостоянна, слезлива или готова улыбаться, как будто испытывала всякую страсть хотя в сущности, ни одной, в чем молодые люди и женщины, большею, частью стадо одной масти; то любила его, то не могла терпеть, то ласкала, то ругала его, то рыдала над ним, то плевала на него. Таким образом, я извлекла моего поклонника из безумия любви для перехода в помешательство пожизненное, которое состояло в том, что он отказался от всего мирского потока и отправился на житье в совершенно монашеский угол. Так был он вылечен, и я изберу тот же путь для того, чтобы ваша печень стала столь же чистою, как здоровое овечье сердце, и в ней не осталось бы ни пятнышка любви.

Орландо. Я не хочу выздоравливать, юноша.

Розалинда. Я вылечу вас, если вы только согласитесь звать меня Розалиндой, приходя каждый день в мою хижину, и ухаживать за мной.

Орландо. Хорошо, именем моей любви, я согласен; расскажи мне, где эта хижина.

Розалинда. Пойдем вместе, и я покажу ее вам, а вы расскажите мне дорогою, где живете вы в этом лесу. Хотите идти?

Орландо. От всей души, добрый юноша.

Розалинда. Нет, зовите меня Розалиндой. Сестра, ты идешь с нами? (Уходят).

СЦЕНА III.

Входят: Оселок и Одри. Жак наблюдает за ними издалека.

Оселок. Иди скорее, милая Одри! Я загоню твоих коз, Одри. Ну, что, Одри? Гожусь я тебе? Мои простые черты удовлетворяют тебя?

Одри. Ваши черты! Господи помилуй! Какие такие черты?

Оселок. Я здесь с тобой и твоими козами, как самый прихотливый поэт, честной Овидий, был между готами.

Жак (всторону). О, плохо помещенная ученость хуже, чем Юпитер под соломённою крышей!

Оселок. Когда наши стихи непоняты, или наше остроумие не поддерживается этим скороспелым ребенком, догадливостью, это человеку более смертельный удар, нежели большой счет за ничтожное угощение. Да, хотелось бы мне, чтобы боги создали тебя поэтичнее.

Одри. Не знаю, что это, поэтичное. Честное что нибудь в делах и в речи? Правдивое что?

Оселок. По правде, нет; потому что искреннейшая поэзия лишь вымысел; а влюбленные склонны к поэзии, и то, в чем они клянутся в своей поэзии, так сказать, как влюбленные; должно быть ими вымышлено.

Одри. А вы все желаете, чтобы боги сделали меня поэтичною?

Оселок. Очень желаю, потому что ты клянешься мне в том, что ты честна; если же ты будешь поэтессой, мне можно будет отчасти надеяться, что ты притворяешься.

Одри. А вам хочется, чтобы я не была честна?

Оселос. Не хотелось бы в том случае, если-бы ты была безобразна; а честность в придачу к красоте, это все равно, что мед соусом к сахару.

Жак (всторону). Набитый знанием дурак!

Одри. Ведь я некрасива, поэтому и прошу богов сделать меня честною.

Оселок. Но одарять честностью гадкую неряху, значит подавать хорошее кушанье на грязном блюде.

Одри. Я не неряха, хотя и благодарю богов за то, что дурнушка.

Оселок. Ну, возблагодарим богов за твою дурноту! Неряшество может явиться потом. Но, как бы там ни было, я хочу жениться на тебе и я переговорил уже о том с мессиром Оливером Путаницей, викарием ближайшей деревни; он обещался придти на это место в лесу и соединить нас.

Жак (всторону). Желательно посмотреть на эту сходку.

Одри. Да пошлют боги нам счастья!

Оселок. Аминь! Иной трусливый человек и побоялся бы такого шага, потому что здесь нет другого храма, кроме этого леса, нет другого общества, кроме рогатых животных. Но что же из этого? Смелее! Если рога противны, они и необходимы. Сказано: иной человек не видит конца своему богатству; верно! у иного человека хорошие рога и он не видит их конца. Что же, это приданое его жены, а не сам он их приобретает. Рога!.. Ну, да. Только для бедняков?.. Нет, нет; обладает ими как самый благородный из оленей, так и самый захудалый. И разве холостяк блажен? Нет! Как обнесенный стеною город превосходит деревню, так и чело женатого человека почетнее голаго лба холостого, и на сколько искусство защититься лучше неуменья, на столько рога предпочтительнее отсутствия их.

Входит мессир Оливер Путаница.

Вот и мессир Оливер!.. Мессир Оливер Путаница, добро пожаловать! Покончите вы с нами под этим деревом или нам надо пойти с вами в вашу часовню?

Путаница. Кто здесь выдает эту женщину?

Оселок. Я не хочу принимать в подарок ее от какого-нибудь мужчины!

Путаница. Но она должна выдаваться кем-нибудь, или же брак не будет законным.

Жак (подходя). Действуйте, действуйте; я готов выдать ее.

Оселок. Доброго вечера, добрый господин "Как вас звать!" Как поживаете, мессир? Кстати пожаловали. Бог благословит вас за такое появление; очень вам благодарен... Что вы держите в руках эту игрушку, мессир? Прошу вас, накройтесь.

Жак. Ты хочешь жениться, пестрый?

Оселок. Как у вола ярмо, у коня удило, у сокола колокольчики, так у человека свои желания; и как голуби целуются, так и в супружестве следует поклеваться.

Жак. И такой воспитанный человек, как ты, хочет венчаться под кустом, как нищий? Иди в церковь, к хорошему священнику, который объяснить тебе, что такое брак. Этот же человек только сколотит вас как деревянную обшивку; один из вас осядет и, как сырая доска, покоробится, покоробится.

Оселок (всторону). Я бы не прочь, чтобы меня обвенчал этот, а не другой, потому что этот обвенчает как нибудь не ладно; а если я буду обвенчан не ладно, это послужит мне потом хорошим извинением к тому, чтобы бросить жену.

Жак. Пойдемте со мною, я научу вас.

Оселок. Пойдем, милая Одри; мы должны обвенчаться или жить прелюбодейно. Прощайте, добрый мессир Оливер!.. (напѣвает). "Нет, о милый Оливер, о почтенный Оливер, не оставляй меня сзади себя! Но... убирайся прочь, уходи, говорю тебе, я не хочу, чтобы венчал меня ты! (Уходят: Жак, Оселок и Одри).

Путаница. Это ничего не значит. Никогда такие сумасбродные негодяи не вытеснят меня из моей профессии (уходит).

СЦЕНА IV.

Там же. Перед деревенским домиком. Входит Целия и Розалинда.

Розалинда. Не говори мне ничего, я хочу плакать.

Целия. Сделай милость, но только потрудись принять в соображение, что слезы мужчине не к лицу.

Розалинда. Но разве мне нет повода плакать?

Целия. О, самый подходящий; поэтому, плачь.

Розалинда. У него даже волоса вероломного цвета.

Целия. Немногим темнее, нежели у Иуды; поцелуи его должны быть родными детищами Иуды.

Розалинда. Нет, волоса у него хорошего цвета.

Целия. Превосходнаго: каштановый цвет был всегда наилучшим.

Розалинда. А поцелуи благоговейны, как прикосновение к освященному хлебу.

Целия. Он купил пару целомудренных губ у Дианы, самая замороженная монахиня не целует более набожно: в этих поцелуях самый лед целомудрия.

Розалинда. Но зачем поклялся он, что придет сегодня утром, и не пришел?

Целия. Ясно, что он человек неверный.

Розалинда. Ты так думаешь?

Целия. Да. Он не карманщик, не конокрад, но что касается его любовной верности, я считаю его таким же пустым, как стакан с крышкой или выеденный червем орех.

Розалинда. Неверен в любви?

Целия. Да, когда он влюблен; но мне кажется, что этого нет.

Розалинда. Ты слышала, как он клялся, что был влюблен!

Целия. "Был" не значит "есть", не говоря уже о том, что обеты влюбленного не надежнее заверений кабатчика; оба они подтверждают ложные счеты... Он здесь в лесу с герцогом, твоим отцом.

Розалйнда. Я встретила герцога вчера и много с ним говорила. Он спрашивал меня о моем происхождении; я сказала, что оно не хуже его собственнаго; он рассмеялся и отпустил меня... Но что мы рассуждаем о родителях, если есть такой человек, как Орландо?

Целия. О, это славный человек! Пишет славные стихи, говорит славные речи, дает славные клятвы и славно нарушает их, пронизывая поперек сердце своей возлюбленной, как неумелый наездник, который дает шпоры коню лишь с одного бока и ломает свою шпагу, как благородный гусь. Но славно все, на чем скачет молодость и чем правит безумие... Кто идет сюда?

Входит Корен.

Корен. Хозяин и хозяйка, вы часто распрашивали о пастухе, который томится любовью; вы видели его, когда мы сидели с ним на лугу, и он восхвалял гордую, высокомерную пастушку, свою возлюбленную.

Целия. Хорошо, что же с ним?

Корен. Если вам угодно видеть настоящее представление между бледнолицею любовью и ярко-румяным издевательством и гордым пренебрежением, пойдемте неподалеку отсюда; я отведу вас туда, где вы увидите это.

Розалинда. О, отправимся... Вид влюбленных питает тех, кто тоже любит... Проводи нас к этому зрелищу, и тебе можно будет сказать, что и я выступлю деятельным актером в этой пьесе (Уходят).

СЦЕНА V.

Другая часть леса.

Входят: Сильвий и Феба.

Сильвий. Милая Феба, несмейся надо мною; не делай этого, Феба! Говори, что ты не любишь меня, но говори это без горечи. Простой палач, сердце которого ожесточилось от привычного вида смерти, и тот не опускает меча на склоненную голову, не попросив наперед прощенья. Неужели ты хочешь быть суровее того, кто живет пролитием крови до своей кончины?

Входят: Целия, Розалинда и Корен, которые останавливаются в стороне.

Феба. Я не хочу быт твоим палачом, я бегу от тебя потому, что не хочу тебя оскорблять. Ты говоришь, что мой взор убийствен. Нечего сказать, прекрасно и очень правдоподобно, что глаза - эти столь нежные и хрупкие органы, смыкающие трусливо свои двери перед каждою пылинкой - могут называться тиранами, резниками, убийцами! Ну, я теперь нахмурюсь на тебя от всего сердца! И если мои глаза могут ранить, пусть она убивают тебя. Притворись, что обмираешь, упади на землю, и если не можешь, так стыдись, стыдись и не лги, говоря, что мои глаза убийственны. Покажи рану, нанесенную тебе моим взором; оцарапай себя булавкой, и то останется у тебя какой-нибудь след; попробуй опереться о куст, и на твоей ладони останется царапина, какой-либо отпечаток, хоть на минуту; а мои глаза, которые я устремляю на тебя, не наносят тебе вреда. Да я и знаю, что нет в глазах такой силы, которая могла бы ранить.

Сильвий. О, дорогая Феба, если когда нибудь - а это "когда-нибудь" может быть очень близко - ты встретишь в чьем-либо красивом лице силу внушить тебе любовь, тогда ты поймешь, какие невидимые раны наносят острые стрелы любви!

Феба. Но, до этого времени, не приближайся ты ко мне; а когда оно настанет, осыпай меня насмешками, не сожалей меня, как и я до той минуты тебя жалеть не буду.

Розалинда (подходя). А почему, скажите? Что была у вас за мать, если вы можете так оскорблять несчастных, так возноситься над ними? Неужели потому, что вы красивы,- хотя я, признаюсь, вижу тут красоты лишь настолько, чтобы пойти в темноте, без свечи, к кровати,- вы должны быть надменной и безжалостной?.. Но что это? Зачем вы так уставились на меня? Я вижу в вас не более, как дюжинное творение природы. О, чтоб меня побрало! Мне кажется, она думает заполонить и мои глаза. Нет, поверьте, гордая госпожа, вам нечего надеяться на это. Ни ваши чернильные брови, ни ваши волоса, похожие на черный шелк, ни ваши воловьи глаза, ни ваши молочные щеки не склонят моего духа на поклонение вам... А ты, глупый пастух, чего ты ходишь за нею, подобно южному туману, нагоняющему ветер и дождь? Ты в тысячу раз лучше, как мужчина, чем она, как женщина. Это именно такие глупцы, как ты, населяют мир безобразными ребятами. Не её зеркало, а ты льстишь ей, и в тебе она видит себя красивее, чем она в действительности. Но, сударыня, придите в себя; станьте на колена и благодарите небо, постясь, за любовь доброго человека, потому что, шепну вам дружески на ушко, продавайте, пока берут; вы не всякому годны. Молите у него прощенья, любите его: примите его предложение. Дурные еще дурнее, когда позволяют себе насмехаться. Итак, бери ее, пастух... Прощайте!

Феба. Милый юноша, прошу тебя, брани меня хоть целый год; мне приятнее переносить твои выговоры, нежели его ухаживания.

Розалинда. Он влюбился в её дурноту, а она готова влюбиться в мой гнев! Если это так, то лишь только она ответит тебе с суровым видом, я начну обдавать ее грубостями. Зачем смотрите вы так на меня?

Феба. Не с дурным намерением.

Розалинда. Прошу вас, не вздумайте в меня влюбиться, потому что я вероломнее обетов, данных спьяна. К тому-же, вы мне не нравитесь... Если хотите знать, где я живу, то это в оливковой роще, здесь по близости... Хочешь идти, сестра?.. Пастух, не давай ей спуска... Идем, сестра... Пастушка, будь к нему милостивее, не гордись: еслибы на тебя смотрел весь свет, никто не ошибался-бы так в твою пользу, как он!.. Идем к нашему стаду (Уходят: Розалинда, Целия и Корен).

Феба. Пастух умерший!.. Теперь я понимаю смысл твоего стиха: "Тот не любил, кто не влюбился с первого взгляда"...

Сильвий. Милая Феба...

Феба. Ах!.. Что ты говоришь, Сильвий?

Сильвий. Милая Феба, пожалей меня.

Феба. Что-же, мне грустно за тебя, добрый Сильвий.

Сильвий. Там, где грусть, может быть и утешение. Если ты сочувствуешь моему любовному горю, то, подарив мне любовь, ты можешь исцелить разом и свою грусть, и мое горе.

Феба. Я дарю тебе свою приязнь; разве это не милостиво?

Сильвий. Я желал-бы тебя самое.

Феба. Это уже жадность. Недавно еще, Сильвий, я тебя ненавидела, и теперь еще я не питаю к тебе любви, но потому, что ты можешь говорить о любви так красноречиво, я хочу терпеть твое общество, которое было так несносно для меня, и я буду пользоваться твоими услугами; но не жди дальнейшей награды и радуйся лишь на то, что тебя будут употреблять.

Сильвий. Моя любовь так свята и так совершенна, а я так лишен всякой ласки, что сочту за обильную жатву, если мне удастся подобрать хотя кое-какие поломанные колосья вслед за тем, кому достанется главнейший сбор. Брось мне порою небрежную улыбку,- и я этим проживу.

Феба. Ты знаешь юношу, который говорил со мной тотчас?

Сильвий. Особенно не знаю, но часто его встречал; он купил усадьбу и поля у старого хрыча, который был тут хозяином прежде.

Феба. Не подумай, что я его люблю, хотя распрашиваю о нем; это глупый мальчишка... Однако, он говорит складно... Но что мне до речей?.. Хотя речи приятны, когда говорящий нравится тому, кто слушает... Красивый юноша... Не то, чтобы очень... Только видно, что горд... Но гордость идет к нему; из него выйдет дельный мужчина... Лучше всего у него цвет лица, и прежде, чем его язык успеет нанести обиду, его глаза уже залечат ее... Он не высок, но довольно высок для своих лет... Ноги у него - так себе; однако, недурны... На губах прекрасный румянец: немного гуще и ярче, нежели на щеках; именно различие между алой краской и нежно-розовой. Иные женщины, Сильвий, успев разобрать его так, как я, могли-бы в него влюбиться; но, что до меня, я не люблю его, и не ненавижу тоже, хотя у меня более причин его ненавидеть, чем любить, потому что зачем ему понадобилось журить меня? Он говорил, что у меня черные глаза и волосы тоже черные, и, как я припоминаю, насмехался надо мной... Удивительно, отчего я ему не возражала? Но это все равно: что отложено, то еще не пропало; я напишу ему очень дерзкое письмо, и ты его снесешь. Сделаешь это, Сильвий?

Сильвий. От всего сердца, Феба.

Феба. Я тотчас-же напишу. Оно уже готово у меня в голове и в сердце. Я отнесусь к нему едко и без околичностей. Иди со мною, Сильвий (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Там-же.

Входят: Оселок и Одри.

Оселок. Придет время, Одри. Надо потерпеть, милая Одри.

Одри. А право, этот пастор был довольно хорош, чтобы ни говорил старый синьор.

Оселок. Очень дурной этот мессир Оливер, Одри, очень подлый этот Путаница!.. Но, Одри, тут в лесу находится молодой человек с притязаниями на тебя.

Одри. О, знаю, кто это, но у него нет никаких прав в свете на меня. Он и идет сюда, этот человек,о котором вы думаете.

Входит Гильом.

Оселок. Настоящая еда и питье для меня - встреча с простаком! Клянусь, мы, люди остроумные, должны нести за это и большую ответственность. Мы должны насмехаться, мы не можем удержаться от этого.

Гильом. Доброго вечера,Одри!

Одри. Пошли и вам Бог доброго вечера, Гильом!

Гильом. И вам доброго вечера, почтенный синьор!

Оселок. Доброго вечера, любезный. Накрой голову, накрой... Ну же, прошу тебя, накройся.Который тебе год, мой друг?

Гильом. Мне двадцать пять, мессир.

Оселок. Возраст зрелый. Зовут тебя: Гильом?

Гильом. Гильом, мессир.

Оселок. Хорошенькое имя. Ты родился здесь,в лесу?

Гильом. Да, мессир, благодаря Бога.

Оселок. "Благодаря Бога". Это хороший ответ. А ты богат?

Гильом. Что же, мессир... Так себе.

Оселок. "Так себе". Это хорошо, очень хорошо, весьма отлично... Однако, нет, это лишь так себе. А ты умен?

Гильом. Да, мессир, ума у меня довольно.

Оселок. Вот это ты хорошо говоришь. Я припоминаю одну поговорку: "Глупец думает, что умен, а умный знает о себе, что глуп". Языческий философ, желая поесть винограда, открывал губы, когда клал его в рот, желая сказать этим, что виноград создан на то, чтобы быть съеденным, а губы на то, чтобы открываться. Вы любите эту девицу?

Гильом. Да, мессир.

Оселок. Дайте мне руку. Вы учены?

Гильом. Нет, мессир.

Оселок. Так научитесь следующему от меня: Иметь, значит: иметь. Это только риторическая фигура, что питье, будучи вылито из чаши в стакан, через наполнение его, опоражнивает ее. Ведь все ваши авторы согласны в том, что ipse - это он; вы же не можете быть ipse, потому что он - это я.

Гильом. Кто это "он", мессир?

Оселок. Тот "он",который должен жениться на этой женщине. Поэтому ты, деревенщина, покинь... что на обыденном языке значит: оставь... общество... что,по деревенски, знакомство... с этою особою женского пола... в просторечии женщиною... Это, вообще, значит: не знайся с этою женскою личностью! Или же, деревенщина, ты погибнешь, или, чтобы тебе было понятнее, умрешь; иначе говоря, я тебя убью, уничтожу, обращу твою жизнь в смерть, твою свободу в закрепощение, расправлюсь с тобою ядом, или палкою, или сталью; я затравлю тебя ловушками; опутаю тебя хитростями, умерщвлю на полтораста разных способов! Поэтому трепещи и убирайся!

Одри. Уходи, добрый Гильом.

Гильом. Счастливо оставаться, мессир! (Уходит).

Входит Корен.

Корен. Хозяин и хозяйка ищут вас. Идите, идите!

Оселок. Беги, Одри, беги... Спешу, спешу! (Уходят).

СЦЕНА II.

Там-же.

Входят: Орландо и Оливер.

Орландо. Возможно-ли, чтобы при столь коротком знакомстве она уже понравилась тебе? И только увидев ее,ты уже влюбился? И, влюбясь, уже сделал предложение? и она тотчас-же приняла его? И ты твердо решился обладать ею?

Оливер. Не ставь вопроса о моем легкомыслии, о её бедности, о слишком кратковременном нашем знакомстве, о моем поспешном предложении и её поспешном согласии, но говори вместе со мною, что я люблю Алиену, а с нею, что она любит меня; сам-же ты согласись с обоими нами, в дом, что мы можем соединиться, и это будет к твоему-же благу, потому что я отдам тебе и дом нашего отца, и все доходы, принадлежавшие старому синьору Роланду, а сам стану жить здесь и умру пастухом.

Входит Розалинда.

Орландо. Я соглашаюсь. Пусть свадьба ваша совершится завтра-же; я приглашу на нее герцога и всех его веселых приверженцев. Поди и приготовь к тому Алиену; ты видишь, сюда идет Розалинда.

Розалинда. Бог в помочь, брат!

Оливер. И тебе, сестра.

Розалинда. О, дорогой Орландо, как грустно мне, что у тебя сердце в перевязке!

Орландо. Только рука.

Розалинда. Я думала, что когти львицы поранили тебе и сердце.

Орландо. Оно поранено, но слезами одной дамы.

Розалинда. Разсказывал тебе твой брат о моем притворном обмороке. когда он показал мне твой платокъ'?

Орландо. Да, и еще о больших чудесах.

Розалинда. О, я понимаю, на что ты намекаешь... Действительно,не случалось ничего столь внезапного, разве что драка двух баранов или хвастливый возглас Цезаря: "пришел, увидел, победил". Твой брат и моя сестра, лишь только встретились, так воззрились друг на друга; лишь только воззрились, влюбились; лишь только влюбились, стали вздыхать; лишь только завздыхали, так спросили друг друга о причине того; лишь только узнали причину, стали искать исцеления, и так, но ступенькам, устроили себе пару лестниц к браку, по которым они должны взобраться не воздерживаясь, чтобы не стать невоздержанными до брака. Они в полной любовной ярости и готовы схватиться; их не разнимешь и палками!

Орландо. Они обвенчаются завтра, и я приглашаю герцога к брачному обряду. Но, как горько смотреть на счастье сквозь глаза другого человека! На сколько усилится у меня завтра на сердце тяжесть, при мысли моей о счастии брата, получившего то, чего он желал!

Розалинда. Что-же, разве я не могу завтра служить вам за Розалинду?

Орландо. Я не могу жить долее только мечтою.

Розалинда. Я не буду мучить вас более пустым разговором. Знайте-же от меня... я говорю теперь с известной целью... что я признаю вас за достойного синьора. Сказываю это не для того, чтобы вы возымели хорошее мнение о моем рассудке, видя, что я понимаю, каковы вы. Не стараюсь я тоже заслужить от вас уважения более той малой меры, которая нужна для поселения в вас доверия, ради вашей-же пользы, а не ради моего собственного восхваления... Поверьте-же мне, прошу вас, что мне доступны чудные дела: с моего трехлетнего возраста, я был в сношении с чародеем, весьма могущественным в своем искусстве, хотя и не ведавшимся с нечистым. Если вы так любите Розалинду, как это выдается всеми вашими движениями, то вы можете жениться на ней, когда ваш брат женится на Алиене. Я знаю, до какой крайности доведена она судьбою, и мне возможно, если вы не найдете в том неудобства, вызвать ее завтра вам на глаза, в её человеческом образе, без всякой опасности.

Орландо. Говоришь ты серьезно?

Розалинда. Клянусь жизнью, которою я дорожу, хотя и говорю, что я чародей. Поэтому оденься в свое лучшее платье, пригласи своих друзей, потому что если ты желаешь жениться завтра,то и женишься, и на Розалинде, если ты этого хочешь.

Входят: Сильвий и Феба.

Смотри, идет сюда влюбленная в меня и влюбленный в нее.

Феба. Молодой человек, вы поступили очень невежливо со мною, показав письмо, которое я вам написала.

Розалинда. Мне дела нет до этого; я даже стараюсь быть невежливым и злобным с вами; за вами следует этот верный пастух; смотрите на него, полюбите его; он вас боготворит.

Феба. Добрый пастух, скажи этому юноше, что значит любить.

Сильвий. Это значит: состоять из слез и вздохов; таков я ради Фебы.

Феба. А я ради Ганимеда.

Орландо. А я ради Розалинды.

Розалинда. А я ради никакой женщины.

Сильвий. И состоять из верности и преданности. Таков я для Фебы.

Феба. А я для Ганимеда.

Орландо. А я для Розалинды.

Розалинда. А я ни для какой женщины.

Сильвий. Это значит тоже состоять из одного восторга, страсти, из желаний, обожания, обязанности, внимания, смирения, терпения и; нетерпения, чистоты, самопожертвования и повиновения; таков я для Фебы.

Феба. А я для Ганимеда.

Орландо. А я для Розалинды.

Розалинда. А я ни для какой женщины.

Феба (Розалинде). Если это так, то зачем вините вы меня за любовь к вам?

Сильвий (Фебе). Если это так, зачем вините вы меня за любовь к вам?

Розалинда (Орландо). Кому скажете вы: "Зачем вините вы меня за любовь к вам?"

Орландо.Той, которой здесь нет, и которая не может меня слышать.

Розалинда. Довольно этого: это походит на вой ирландских волков на луну (Сильвию). Я постараюсь помочь вам, если могу (Фебе). Я полюбил-бы вас, еслибы мог... Мы встретимся все завтра и тогда (Фебе), я обвенчаюсь с вами, если только когда либо буду венчаться с женщиной... и обвенчаюсь завтра (к Орландо). Я исполню ваше желание, если мне дано когда-либо исполнить желание мужчины, и вы будете обвенчаны завтра (Сильвию). И вас я удовлетворю, если то, что вам нравится, может вас удовлетворить; вы будете обвенчаны завтра (к Орландо). Если вы любите Розалинду, вы придете; (Сильвию), если вы любите Фебу, вы придете, и если я не люблю ни одной женщины, я приду... И так, прощайте! Я оставляю вам эти приказания.

Сильвий. Не премину исполнить, если буду жив.

Феба. И я.

Орландо. И я (Уходят).

СЦЕНА III.

Там-же.

Входят: Оселок и Одри.

Оселок. Завтра радостный день, Одри: мы завтра поженимся.

Одри. Я желаю этого от всего сердца, и я надеюсь, что нет ничего нечестного в желании зажить своим домком. Сюда идут два пажа изгнанного герцога.

Входят два пажа.

1-й паж. Приятно встретиться, уважаемый мессир!

Оселок. Клянусь, приятно! Садитесь, садитесь, и песенку!

2-й паж. К вашим услугам; садитесь между нами.

1-й паж. Что же, примемся разом, без прокашливания или сплевывания, или извинений в том, что охрипли,- всего, к чему прибегают, обыкновенно, безголосые?

2-й паж. Да, да, и оба в один тон, как два цыгана на лошади.

Оба поют.

"Был влюбленный и его красотка, гей, го, гей, но-ни-но. Шли они через зеленое ржаное поле, в весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поют: гей, динг, динг, дннгь! Нежные любовники любят весну. Среди ржаных полей, гей, го, гей, но-ни-но! красивые эти деревенские люди легли, в весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поют: гей, динг, динг, динг! Они начали петь тотчас эту песню, гей, го, гей, но-ни-но! О том, что жизнь лишь цветок в весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поют: гей, динг, динг, дингь! Пользуйтесь же настоящим временем, гей, го, гей, но-ни-но! потому что любовь венчается первым цветом, в весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поют: гей, динг, динг, динг!"

Оселок. Знаете что, молодые господа, хотя мало смысла в словах, но и пение-то вышло плоховато.

1-й паж. Вы ошибаетесь, мессир; мы не сбивались с такта, сохраняли такт.

Оселок. Совершенно верно. Я тоже вел счет времени, которое потерял, слушая такую глупую песнь. Господь с вами! Да исправит Он вам голоса! Пойдем, Одри (Уходят).

СЦЕНА IV.

Другая часть леса.

Входит: Старший Герцог, Амиан, Жак, Орландо, Оливер и Целия.

Старший герцог. И ты думаешь, Орландо, что этот юноша может выполнить все то, что обещает?

Орландо. То верю этому, то нет, как те, которые, хотя и боятся, но питают надежду на то, что опасения их не сбудутся.

Входят: Розалинда, Сильвий и Феба.

Розалинда. Еще немного терпения до исполнения нашего уговора (Герцогу). Вы обещаете, если я приведу вашу Розалинду, выдать ее за этого Орландо?

Старший герцог. Я это сделаю, будь у меня даже королевство, чтобы дать за нею!

Розалинда (к Орланду). А вы говорите, что вы берете ее, если я ее приведу?

Орландо. Беру, будь я даже королем всех королевств.

Розалинда (Фебе). Вы говорите, что пойдете за меня, если я изъявлю на то согласие?

Феба. Да, хотя бы мне пришлось умереть через час после того!

Розалинда. Но если вы сами откажетесь выдти за меня, вы отдадитесь этому преданному вам пастуху?

Феба. Таков уговор.

Розалинда (Сильвию). Вы сказали, что возьмете Фебу, если она того захочет?

Сильвий. Хотя-бы обладание ею и смерть были тожественны.

Розалинда. Я обещаю уладить все эти дела. Сдержите свое слово, о, герцог, и отдайте свою дочь, а вы, Орландо, сдержите свое о том, что примете его дочь; сдержите свое слово, Феба, и выходите за меня, или же, если откажетесь, за этого пастуха. Сдержите свое слово, Сильвий, жениться на ней, если она откажется от меня... А я уйду теперь, чтобы разрешить все эти сомнения (Уходит с Целией).

Старший герцог. В этом молодом пастушке припоминаются мне некоторые милые черты моей дочери.

Орландо. Синьор, увидя его в первый раз, я счел его за брата вашей дочери; но, добрый синьор, этот юноша уроженец здешних лесов и был обучен разным тайным наукам своим дядей, великим чародеем, по его словам, и скрывающимся в этих дебрях.

Входят: Оселок и Одри.

Жак. Вероятно, наступит другой потоп, если все пары спешат в ковчег! Вот явилась пара замечательных зверей, называемых на всех языках дураками.

Оселоу. Поклон и приветствие всем вам!

Жак. Добрейший синьор, примите его милостиво. Это тот нестроумный господин, которого я часто встречал в лесу; он клянется в том, что был,царедворцем.

Оселок. Если кто сомневается в этом, пусть он подвергнет меня испытанию! Я прохаживался в танцах, я увлек одну даму, я был осторожен с друзьями, любезен с врагами; разорил трех портных, имел четыре ссоры и чуть не подрался из-за одной.

Жак. Как-же она покончилась?

Оселок. Мы сошлись и нашли, что ссора не доходит еще до седьмого случая.

Жак. Какой седьмой случай? Добрый синьор, полюбите этого молодца.

Старший герцог. Он мне очень нравится.

Оселок. Господь вас вознаградит, синьор! Желаю, чтобы и вы нравились! Я поспешил сюда, вместе с другими сельскими брачащимися, чтобы принести клятву, а потом нарушить ее, потому что венчание соединяет, а страсти нарушают. Вот бедная девица, ваша милость, порядочная замарашка, ваша милость, но моя собственная; жалкая прихоть с моей стороны, ваша милость, брать то, что никому не годится... Но богатая собой честность живет в лачугах, как скупец, ваша милость, подобно жемчужине в грязной раковине.

Старший герцог. Поистине, он очень находчив и речист.

Оселок. Это согласно с болтовнею шута, ваша милость, и с другими сладенькими поговорками.

Жак. Но обратимся к седьмому случаю. Как нашли вы, что ваша ссора не подводится вполне под седьмой случай?

Оселок. То есть, под седьмое отрицание лжи... Держись поприличнее, Одри... Вот как оно было, мессир. Мне не нравилось, как подстригает себе бороду один придворный. Он прислал мне сказать, что если, по моему, его борода была дурно подстрижена, то он был другого мнения на этот счет. Это называется "вежливое возражение". Когда я заметил, что она все же дурно подстрижена, он сказал, что стрижет ее по своему вкусу. Это называется "скромная язвительность". Я ему снова: Не хорошо подстрижена! Он мне в ответ, что я ничего несмыслю; это уже "грубое возражение". Я свое: Не хорошо подстрижена! Он отвечает, что я говорю неправду. Это зовется: "смелый отпор". Я снова: не хорошо подстрижена. Тогда он мне уже прямо, что я вру. Это уже "бранное опровержение". Затем идет далее "опровержение обстоятельное" и "прямое уличение во лжи".

Жак. Сколько же раз вы сказали, что его борода дурно подстрижена?

Оселок. Я не пошел далее "опровержения обстоятельнаго", а он не решился тоже прибегнуть к "прямому уличению во лжи". Так мы померились шпагами и разошлись.

Жак. Вы можете перечислить по порядку все эти степени лжи?

Оселок. О, мессир, мы спорим по печатному, у нас есть на это книга, как у вас бывают книги на счет хорошего обхождения. Но я могу пересчитать вам эти степени. Первая: "Вежливое возражение"; вторая: "Скромная язвительность"; третья: "Грубое возражение"; четвертая: "Смелый отпор"; пятая: "Бранное опровержение"; шестая: "Опровержение обстоятельное"; седьмая: "Прямое уличение во лжи". Вы можете уклониться от всех, кроме "Прямого уличения во лжи". Да можно избежать и этого посредством "Если". Я видел раз, как семь судей не могли уладить ссоры; но когда оба спорящие встретились, кто-то из них вспомнил о "Если". В таком роде: Если вы сказали так, то я сказал так, и они пожали руки друг другу и побратались. Это "Если" - единственный миротворец; много добра в "Если".

Жак. Не замечательный ли это малый, ваша светлость? Он пригоден на все, хотя только шут.

Старший герцог. Его шутовство служит ему только коньком, и он пользуется этой личиной для своих острот.

Входит Гименей, ведя Розалинду в женской одежде. За ними Целия. Тихая музыка.

Гименей. "В небесах радость, когда на земле дела устраиваются к общему удовольствию. Добрый герцог, прими свою дочь: Гименей приводит ее с неба, да, приводит ее сюда для того, чтобы ты мог соединить её руку с рукой того, чье сердце у неё в груди".

Розалинда (герцогу). Отдаюсь вам, потому что я ваша (к Орландо). Отдаюсь вам, потому что я ваша.

Старший герцог. Если зрение меня не обманывает, ты моя Розалинда!

Орландо. Если зрение меня не обманывает, ты моя Розалинда!

Феба. Если зрение и её образ меня не обманывают, тогда - прощай, моя любовь!

Розалинда (герцогу). Я не хочу другого отца, кроме вас (к Орландо). Не хочу другого мужа, кроме вас (Фебе). Не выйду ни за какую женщину, если не за вас.

Гименей. Тише! Я предотвращаю замешательство; мне надлежит привести к заключению эти странные события. Эти восьмеро должны взяться за руки, чтобы соединиться узами Гименея, если только истина пребывает истиной (Розалинде и Орландо). Вас не должно разделять никакое недоразумение (Оливеру и Целии). Ваши сердца неразрывны (Фебе). Вы должны склониться на его любовь или же иметь супругом женщину (Оселку и Одри). Вы так крепко связаны друг с другом, как непогода с зимою. Но, пока мы поем свадебную песнь, утешайте себя распросами, и рассудок поуменьшит ваше изумление перед такими встречами и такою развязкою дел (Поет) "Брак - это венец великой Юноны. О, благословенный союз крова и ложа! Кто, как не Гименей, населяет все веси! Да будет же слава брачному союзу, да будет честь, высокая честь и слава Гименею, божеству всякой веси!"

Старший герцог. Моя дорогая племянница, приветствую тебя; ты равна мне дочери, не менее её благожеланна для меня.

Феба (Сильвию). Я не хочу отказываться от моего слова: теперь ты мой; твоя верность склоняет к тебе мои чувства.

Входит Жак де-Буа.

Жак де-Буа. Благоволите выслушать от меня слова или два. Я второй сын старого синьора Роланда де-Буа и приношу такие вести этому уважаемому собранию: герцог Фредерик, узнав, что сюда, в лес, стекаются ежедневно люди, самые достойные, собрал большие силы и двинулся, во главе их, чтобы захватить здесь своего брата и лишить его жизни. Он подошел уже к опушке этого дикого леса, но встретился здесь с благочестивым старцем; поговорив с ним, он отказался не только от своего предприятия, но и от мира, завещая свою корону изгнанному им брату и возвращая земли всем тем, которые были изгнаны с ним. В истине того, что говорю, ручаюсь жизнью.

Старший герцог. Добро пожаловать, молодой человек! Ты приносишь хорошие подарки на свадьбу братьев: одному - его конфискованные земли, а другому - большую область, могущественное герцогство. Но прежде покончим здесь в лесу то, что было начато хорошо и хорошо проведено. А после весь счастливый сонм терпевших здесь со мною тяжкие дни и ночи разделит с нами и блага, даруемые нам поворотом счастья, сообразно с своими заслугами. Но, пока, забудем эти неожиданные почести и повеселимся по сельски. Музыка, играй! А вы все, женихи и невесты, гармонично преисполненные радости, пляшите под гармоничные звуки.

Жак. Мессир, прошу извинения... Но, если я вас верно понял, герцог обратился к благочестивой жизни, отвергнув с пренебрежением всю придворную пышность?

Жак де-Буа. Так точно.

Жак. Я пойду к нему. От таких обращенных можно услышать многое и поучиться многому (Герцогу). Предоставляю вас вашим прежним почестям; вы заслуживаете их своим терпением и добродетелями (к Орландо). Вас предоставляю любви, которую заслуживает ваша верность... (Оливеру). Вас - вашей области, любви и высоким союзам... (Сильвию). Вас - давно желанному и заслуженному ложу... (Оселку). А вас - ссорам; потому что ваше любовное путешествие снабжено припасами лишь на два месяца... Итак, каждому свое удовольствие... А я способен на иное, чем на пляски.

Старший герцог. Останьтесь, Жак, останьтесь.

Жак. Не вижу в этом веселья... Если вы пожелаете сказать мне что, я обожду этого в покинутой вами пещере (Уходит).

Старший герцог. Начинайте, начинайте! Приступим ж празднеству, надеюсь, что оно закончится истинным блаженством (Танцы).

ЭПИЛОГ.

Розалинда. Непринято видеть госпожу - эпилог, но это нисколько не некрасивее, чем видеть господина пролога. Если справедливо, что хорошее вино не нуждается в пучке веток, справедливо и то, что хорошая пьеса не нуждается в эпилоге. Однако, хорошему вину придают и хорошие пучки, а хорошие пьесы выигрывают от хорошего эпилога. Каково же мне, когда я и не представляю собой хорошего эпилога, и не могу говорить вам в пользу хорошей пьесы? На мне не нищенское одеяние, поэтому мне не идет выпрашивать по нищенски; мне остается только заклинать вас, и я начну с женщин... О, женщины! Именем любви, которую вы питаете к мужчинам, заклинаю вас полюбить эту пьесу на столько, чтобы она им понравилась; а вас, о, мужчины! заклинаю именем любви, которую вы питаете к женщинам... а ни один из вас не ненавидит их, как я заключаю по вашим усмешкам... Заклинаю вас о том, чтобы пьеса имела успех, благодаря вам и женщинам. Будь я женщиной, я перецеловала, бы всех тех из вас, которых бороды понравились бы мне, цвет лица тоже мне приглянулся бы и дыхание было; бы мне не противно, и я надеюсь, что все, у кого хорошая борода, приятное лицо и нежное дыхание, захотят, за такое мое доброе предложение, пожелать мне успеха, когда я раскланяюсь с ними (Уходит).

КАК ВАМ УГОДНО.

Согласно некоторым коментаторам, сюжет этой пьесы заимствован Шекспиром из повести Кока (Coke) "Tale of Gamelyn"; по другому мнению, более достоверному, он взят из повести Лоджа (Lodge), известной под названием "Rоsalynd or Epheu's golden Legacy". Шекспир мало отступил от своего источника в этом случае, но личности Жака, Шута и Одри введены им. Джонсон находит "Как вам угодно" одною из наиболее удачных шекспировских комедий, хотя делает несколько оговорок относительно плана пьесы и её развития; так он находит конем её скомканным; вместо некоторых излишних длиннот, было бы уместнее не выпускать беседы герцога Фредерика с отшельником; эта беседа имеет решающее значение, между тем, зритель узнает о ней лишь по рассказу второстепенного лица. Перечисляя достоинства пьесы, Джонсон указывает на содержание в ней сравнительно меньшего числа тех вольных выражений, которыми так богаты речи, но только шутов, но и других лиц в шекспировских комедиях; он находит характер Жака вполне выдержанным; Целия и Розалинда представляют трогательный образец женской дружбы; оне только слишком внезапно влюбляются.- По мнению Мелона, пьеса написана в 1600 г.

Стр. 156. "Хозяюшка-Фортуна с её колесом..." По замечанию Джонсона, автор смешивает здесь Фортуну, колесо которой изображает лишь непрочность земного счастия, с Роком (Парками, плетущими и перерезающими нить человеческой жизни); или же отожествляет колесо Фортуны с колесом прялки, на которой работает домовитая хозяйка.

Стр. 157. "С тех пор как дураки..." Намек на стеснение полной свободы слова, предоставленной, в прежнее время, придворным шутам.

Стр. 164. Умбра, грязно-желтая краска, добываемая в Умбрии.

Стр. 165. "Алиена" - отчужденная.

Стр. 166. "Подобно безобразной жабе..." По старинному поверью, в головах старых жаб находились драгоценные камни или жемчужины, имевшие чудодейственную силу. Льюптон (Thomas Lupton), в своей книге о замечательных вещах (Book of Notable Things), рассказывает о необыкновенных свойствах этих камней, которые он называет "Crapaudina", при чем учит, как их добивать и как удостоверяться в их неподдельности. Для этого, говорит он, надо держать такой камень перед какою нибудь встречной жабой; если он настоящий "Crapaudina", жаба поползет с нему, делая попытки его проглотить, с досады на то, что человек овладел таким талисманом.

Стр. 169. "Перенесите от меня..." Игра слов; Целия хочет сказать: не вините меня. В словах Оселка тоже игра слов: под "крестом" разумеются монеты. с вычеканенным на них крестом.

Стр. 173. "Дукдами". Испорченное: due ad me, т. е. приведи его ко мне.

Стр. 176. Прежнее деление человеческой жизни на семь возрастов изображалось на картинах, весьма распространенных в старину.

Стр. 177. "С бородой, подстриженной профессионально..." Военные подстригали себе бороду на один образец, судьи иначе и т. д.

Стр. 182. "Когда я была ирландскою крысой..." Намек на учение Пифагора о переселении душ.

Стр. 185. "Я отвечаю, как крашеная ткань..." В старину были в моде занавеси и обои с отпечатанными или затканными на них нравоучительными или забавными изречениями.

Стр. 188. "Чтобы ваша печен стала здоровой..." Печень считалась месторождением любви.

Стр. 190. "Пестрый". Жак называет так шута вследствие его разноцветного шутовского наряда.

Стр. 191. "Волоса вероломного цвета". Иуду изображали всегда с рыжими волосами.

Стр. 194. "Тот не любил..." Стих из "Геро и Леандр" (Марло 1637).

Стр. 196. "Я не поверю, что вы плавали в гондолах..." т. е. были в Венеции. Венеция была центром всяких увеселений и распущенности; молодые люди стремились в нее и находили потом скучными свои отечественные обычаи и порядки.

Стр. 197. "Я буду лишен всего?.." "Не платья..." Здесь игра слов на suit - иск, ходатайство, и suit - одежда.

Стр. 199. "Диана в фонтане..." Фонтаны украшались статуями, поставленными так, что вода струилась через них.

Стр. 208. "И тебе, сестра!.." Оливер зазывает Ганимеда (переодетую Розалинду) так в подражание брату, который зовет юношу женским именем.

Стр. 213. "Мы спорим по печатному..." Автор смеется над нелепым трактатом Саниоло "О чести и честных поводах к ссоре".

Стр. 216. "Не принято видеть госпожу - эпилог". В прежнее время, женские роли исполнялись мужчинами.- "Хорошее вино не нуждается в пучке веток..." Лавки, в которых производилась продажа вина на ярмарках, украшались ветками.

Уильям Шекспир - Как вам это понравится (As You Like It), читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :