Сэмюэл Ричардсон
«Английские письма, или история кавалера Грандисона. 6 часть.»

"Английские письма, или история кавалера Грандисона. 6 часть."

Таково есть состояние моей нещастной госпожи, присовокупила Камилла. Я вижу, государь мой, что сие повествование вас трогает: вы чувствительны к состраданию; великодушие составляет также часть вашего свойства. Вы любите мою госпожу. Не возможное дело, чтоб вы ее не любили. Сколь я жалею о мучениях раздирающих ваше сердце? любовь моей госпожи к вам простиралась далее проходящего сего света. Она желала быть вечно вашею.

Камилла могла бы еще и более выражать нежность свою к такой госпоже, которую она с ребячества воспитала. Но я не чувствовал сил говорить; а хотяб и мог, то с каким бы намерением стал я изображать ей мучения моего сердца? Я благодарил ей за такие её желания. Я поручил ей сказать Иерониму, что я вечно уважать буду его дружбу, что моя к нему приязнь равняется с тем почтением, которое имею ко всей его знаменитой фамилии и что все что у меня ниесть, не выключая самой жизни, будет всегда употребляемо по их благоразсуждению. А как она прощалась со мною, то надел я ей на палец брилиантовой перстень, сняв его с своего и говоря ей, что боюсь дабы не запрещен мне был вход в дом Порреттов и чтоб тем не лишился случаев с нею говорит. Она долго отказывалась его принять, но наконец согласилась на мои сильные прозьбы.

Какие бы другие договоры, любезной Доктор, мог я отвергнуть? Сколько умножились мои печали от повествования Камиллы? Главнейшее мое утешение в сем прискорбном произшествии есть то, что о всех своих размышлениях, почитаю себя оправданным свидетельством моего сердца, тем более что никогда может быть не бывало столь великого примера бескорыстности; ибо земля не производила еще ничего столь благородного, как Клементина.

Замечание. На другой день Г. Грандиссон получил следующее письмо от Г. Иеронима.

Вас ли, любезный друг, должен я осуждать в жесточайшем и самом нещастном произшествии? Сего сделать по справедливости я не могу: родителей ли моих? Они сами себя осуждают, что позволили вам столь свободной доступ к их дочери. Однако они признают, что вы поступили весьма благородно. Но они забыли, что у их дочери есть свои глаза. Кто не знал её рассмотрительности? Кто не мог ведати её почтения и наклонности к достоинствам? Так должен я осуждать свою сестру? Нет, конечно нет. Менее еще могу я осуждать двух её других братьев. Но не на меня должно обратиться сие осуждение? Сия дражайшая сестра, сказано мне, призналась Гже. Бемонт, что нежнейшая склонность, кою она во мне к вам усмотрела, имела влияние над её сердцем. И так должен я самого себя обвинять? Когда я рассуждаю о своем намерении и о правости своих чувствований к такому человеку, коему обязан жизнию и склонностию своею к добродетели; то не могу себя почитать виновным, естьли предавался когда либо восторгам произходящим от моей признательности. Не ужели не найду я никого, коего бы могли мы обвинить в моем нещастии. Оно весьма странно в своем роде и обстоятельства оного беспримерны!

Но справедливо ли, чтоб была столь противная разность между двумя законами? Надлежит тому верит. Епископ Ноцера в том удостоверяет. Клементина так думает. Родители мои в том убеждены.

Но ваш батюшка такое ли мнение о том имеет? Не желаете ли, Кавалер, чтоб мы его избрали нашим судиею? Нет, вы того не захотите. Вы столь же твердо убеждены, как и мы, хотя по правде и не такие имеете причины.

И так к чему прибегнуть? Попустим ли мы погибнуть Клементине? Как! не ужели тот храброй человек, которой не усумнился подвергнуть опасности свою жизнь за брата, ничего не предпримет для спасения сестры.

Приди сюда, жестокий друг и ощути её прискорбия. Однако вам не позволят ее видеть в сем печальном состоянии. Впечатление от вашего отказа, коим она считает себя уничиженною, и непрестанные укоризны ревностного духовника....

Как мог сей человек поставить себе за долг терзать душу, толико чувствительную к жалости как и к чести? Вы видите, что я наконец нашел кого мне осуждать должно. Но я обращаюсь к той причине, которая понудила меня обезпокоить вас сим письмом. Пожалуйте, сделайте удовольствие, придите ко мне окажите мне честь, Кавалер, и проводите сего утра несколько минут со мною. Может быть вы никого кроме меня не увидите. Камилла мне сказала, и только одному, что она вчера вас видела. Она мне описала ваши печали. Я бы отринул вашу дружбу, естьлиб вы менее оных чувствовали. Я сердечно о вас жалею; ибо давно знаю, с какою твердостию привержены вы к своим правилам, да при том и не возможно чтоб вы не любили Клементины. Почто я не могу вас предупредишь! я бы тем охотнее избавил вас от сего труда, что в теперишних обстоятельствах ваше посещение не может быть вам приятно. Но сделайте однако мне сию честь по усильным моим прозьбам.

Вы дали выразуметь моему брату, что почитая свои правила известными, ласкались соглашением всяких противностей. Надобно вам о сем со мною изьясниться. Естьли я увижу хотя малейший успех.... Но я отчаяваюсь другим средством получить желаемое, а разве отвержением от своего закона. Они любят вашу душу. Они уверены, что она драгоценнее для них нежели для вас самих. Не заключается ли в сем чувствовании такою достоинства, какого вы в себе показать не можете?

Мне сказано, что Генерал сею ночью приехал. Некоторые надобности занимавшие его нынешнего утра, не позволили еще мне с ним видеться. Я думаю, что не очень хорошо будет вам с ним повстречаться. Он нравом вспыльчив. Он обожает Клементину. Он только половину знает о наших обстоятельствах. Какая перемена в его надежде? Главнейшая причина его поездки была та, чтоб вас принять в свои объятия, и способствовать к удовлетворению Клементины. Ах! Государь мой, он приехал за тем, чтоб быть при двух торжественных обрядах; и один, которой бы после другаго последовал, был бы ваш брак. Я повторяю, что вам не должно с ним видеться. Мне смертельная будет печаль, естьли вы получите хотя малейшую обиду от кого нибудь из моих кровных, а паче всего в доме моего отца. Однако приходите, я горю нетерпением вас видеть и утешить; хотяб вы должны были лишить всякой надежды к утешению вашего искреннего и верного друга

Иеронима делла Порретту.

Прим: Кавалер приняв сие приглашение, отдал тогда во всем отчет Доктору Барлету, которой продолжает сообщать выписки его писем Мисс Бирон.

Я был введен без всякой трудности в покой Иеронима. Он встав меня ожидал. В его глазах и в приеме усмотрел я, как мне показалось, больше скрытности, нежели сколько я к тому был привычен. Как я опасаюсь, сказал я ему, что бы не лишишься своего друга! он меня уверял, что такая перемена невозможна, и вдруг начав о сестре своей, говорил: любезная Клементина ету ночь провела очень худо. Матушка не оставляла ее до трех часов. Одна только она присутствием своим ее подкрепляет.

Что мог я отвечать? Я был пронзен до глубины моего сердца; друг мой ето приметил и сжалился на мое смущение. Он стал говорить о посторонних вещах, но я не мог внимательно его слушат.

Он обратился на другой предмет, которой однако не такого был содержания, чтоб его пропустит. Может быть Генерал тотчас сюда придет, говорил он мне, и я думаю, так как уже принял смелость вам писать, что не прилично вам с ним видеться. Я приказал, чтоб мне сказали прежде нежелиб кого сюда ввели, в продолжение того времени, которое вы здесь пробудете. Естьли вы согласны не видеть Генерала и даже моего отца и мать, когда они придут наведываться о моем здоровье с обыкновенною о мне заботливостию; то можете войти в боковую горницу или по крытой лестнице сойти в сад.

Я ему отвечал, мне не менее других жалеть должно; что я пришел к нему по его же приглашению, и что естьли он желает, относительно к самому ему, дабы я удалился при их входе; то охотно бы сделал ему сие угождение, но что ни для какой инной причине не расположен я укрываться. Такой ответ достоин вас, сказал он мне. Все одинаков, любезной Грандиссон! Почто мы не братья? По крайней мере мы оными называться можем во сердцу и душе нашей. Но каким соглашением вы мне польстили?

Я ему тогда объявил, что по переменно мог бы продолжать год в Италии, а другой в Англии, естьли дорогая Клементина согласна будет со мною ездить: или естьли ей такие поездки не нравны, то я хотя три месяца проживать буду в своем отечестве: чтож до закона касается; то она всегда будет свободна держаться исповедуемого ею, я желаю только чтоб раздаватель её милостины был человек степенной.

Он дал мне знать качанием головы, что ничего от сего условия не надеется; однако обещал предложить оное как будто от себя. Оно бы мне удовлетворило, продолжал он, но я сумневаюсь чтоб оно равное имело действие над другими. Я еще большее для вас предприял; но никто не хочет меня слушат. О естьлиб, Кавалер, из дружбы ко мне и для всех.... но я знаю, что вы всегда имеете причины себя защищат. Однако очень странно, что мнение ваших предков кажется вам столь твердым. Я с трудом могу поверить, чтоб у вас были молодые люди столь упорные.... против таких предложений! выгод! впрочем истинно то, что вы любите мою сестру. Вы любите конечно и всю нашу фамилию.

Смею сказать, что все здесь заслуживают вашу любовь; и вы согласитесь, что они не могли вам оказать сильнейших опытов своего уважения.

Друг мой не ожидал того, чтоб я ответствовал ему доводами. В столь трогательном случае молчание было выразительнейшим моим ответом.

Камилла приходом своим прервала его реч. Маркиза, сказала она мне, знает что вы здесь, Сударь, и просит вас не уходить прежде нежели с нею увидитес. Я думаю, что она идет за мною. Я ее оставила с моею молодою госпожею и при том в великом смущении, от того что не может ее уговорить, дабы она позволила пустить себе кровь, чего она очень боится? Г. Маркиз и Епископ оттуда вышли; они не могли перенести нежных и усильных её прошений, дабы отослали от нее лекаря.

Маркиза вошла почти в то самое время. Безпокойство и печаль начертаны были на её лице, хотя при том и оказывала некую нежность и горест. Останьтесь, сказала она мне, Кавалер, не вставайте, и по том бросилась в креслы. Она вздохнула и заплакала, но желалаб, чтоб можно ей было скрыть свои слезы.

Естьлиб я менее её был тронут, то бы старался ее утешит. Но что мог я сказать? Я отворотил голову и желал чтоб мог также скрыть свое смущение. Друг мой сие приметил. Бедной Кавалер! сказал он голосом сожалительным, я не сумневаюсь о его мучениях, отвечала Маркиза столь же милостиво, хотя её сын выговорил свои слова очень тихо: Кавалер может быть упорен; но я не почитаю его способным к оказанию неблагодарности. Превосходная женщина! сколь я был тронут её великодушием! сим истинно поколебала она мое сердце. Вы меня знаете, любезной мой Доктор и можете себе представить мои мучения.

Иероним спрашивал о здоровье своей сестры; я боялся сам о том наведаться. Она не в худшем состоянии, сказала ему Маркиза; но её воображение в таком помешательстве.... нещастная дочь! при сем залилась она слезами.

Я осмелился взять ее за руку и говорил ей. О! сударыня, не уже ли не можно нам согласишься, не льзя-ли.

Нет, Кавалер, прервала она, закон сего не принимает. Мне не позволено о том представлят. Весьма уже известна ваша власт. Моя дочь не долго пробудет Католичкою, есть ли мы согласимся ее за вас отдать: а вы знаете, чтоб могли мы тогда думать о её спасении. Лучше её на веки лишиться..... однако, как мат.... слезы её выразили то, чего от скорьби не могла она выговорит. Потом оправясь говорила, Клементина спорит с своим лекарем и не хочет позволить пустить себе кров. Она меня так усильно просила о помощи, что за лучшее почла от нее уйти. Я думаю, что уже кровопускание окончилос. При сих словах она позвонила. В самое то время пришла её дочь сама. Рука у нее была перевязана, лице бледно и смущенно. Она почувствовала действие ланцета; но не более трех капель крови могли выпустить из её руки, и в своем ужасе бежала она к своей матери просить вспомоществования.

Примеч. Здесь Г. Грандиссон представляет, в какое изумление она пришла его увидя и как вдруг после того успокоился её дух; ибо она без труда согласилась позволить пустит себе кровь; когда он соединил свои прозьбы с Маркизиными. Сии подробности не без приятности для тех описаны быть могут, кои подобные повествования любят, Клементине отворили кровь в горнице её брата и тогда воспользуясь случаем столько оной выпустили, что она в беспамятстве перенесена была в свои покои, куда за нею и мать последовала.

Потом Кавалелер продолжает.

Вскоре после того последовало другое явление. Камилла пришед объявила нам, что Генерал приехал, и что оставшись у Маркизы оплакивает нещастное состояние своей сестры, которая впала в другой уже обморок. Он скоро сюда будет, сказал мне Иероним, расположены ли вы с ним видеться? Я ему отвечал, что как его братец может быть знает что я здесь, то мне не можно тотчас отсюда выдти, не оказав тем некоего притворства: а естьли он там не много замешкается, то я намерен уйти. Лишь только я выговорил сии слова, то он и вошел к нам один, утирая слезы. Слуга ваш, государь мой, сказал он мне с видом весьма угрюмым: и оборотясь к брату своему спрашивал у него о здоровье. Общих наших печалей, присовокупил он, не льзя никак облегчит. Я видел Климентину. Ктоб мог подумать, что зло столь глубоко вкоренилось? По том обратясь ко мне говорил: Правду сказать, Сударь, что вы должны хвалиться торжеством. Сердце Климентины не есть простое завоевание. Ея порода.... я прервал его речь: мне кажется, государь мой, что я не заслуживаю такого приема. Мое торжество; государь мой! нет во всей вашей фамилии толь опечаленного сердца, как мое.

Как? Кавалер, закон и совесть столько имеют силы?

Позвольте мне предложить такой же вопрос вам самим, государь мой, Епископу Ноцере и всей вашей фамилии. Ваш ответ будет равно и моим.

Он меня с укором просил изъясниться.

Ежели вы находите, начал я говорить, существенную разность между обеими законами, когда требуется, чтоб я оставил мною исповедуемый, то по чему бы я мог оной оставить, я, которой считаю за долг иметь к оному столько же приверженности, сколько и вы к своему. Положите, что вы теперь находитесь в моем месте, государь мой?

Пусть так, но я думаю что будучи на вашем месте имел бы менее сумнительства. Епископ Ноцера может быть иначе бы вам отвечал.

Епископ Ноцера не более привержен быть может к его правилам, сколько я к своим. Но я ласкаюсь, государь мой, что самый ваш ответ на сию важную статью может мне подать некое право к вашему дружеству. Мне предлагают отречься от своего закона: я с своей стороны не подаю вашей фамилии никакого подобного сему представления, напротив того еще соглашаюсь, чтоб ваша сестрица пребыла непоколебима в своем законе и готов определить хорошее жалованье разумному её духовнику, коего вся должность только в том и состоять будет, чтоб утверждал ее в догматах вашей веры. Что касается до нашего местопребывания, то предлагаю, чтоб нам можно было проживать год в Италии а другой в Англии попеременно: естьли же она не имеет охоты к таким поездкам; то я соглашаюсь чтоб она и во все не оставляла своея фамилии, я сам довольствуюсь тем чтоб в каждой год жить по три месяца в своем отечестве.

А дети? прервал Иероним, желая подкрепить мои предложения.

Я соглашусь, государи мои, чтоб дочери воспитываемы были матерью; но мне позволят принять на себя воспитание сыновей.

Да в чем же провинятся беднинькие дочери, отвечал мне Генерал с насмешкою, что их предадут погибели?

Разсудите, государь мой, что не входя во мнения богословов обоих исповеданий, предлагаю я только то, что к соглашению различных наших мнений послужить может. Таковым пожертвованием не начал бы я домогаться и Принцессиной руки. Одно богатство не имеет надо мною власти. Пусть оставят мне свободу касательно закона; я охотно отрекусь даже до последнего червонца от имения вашей сестрицы.

Чем же моглиб вы себя содержат....

В етом положитесь на нее и на меня. Я честным образом в таком случае поступать буду. Естьли вы увидите что она для сего самого меня оставит, то будете себя поздравлять что ето предвидели.

Ваш брак, государь мой, весьма умножил бы ваше имение и может быть сверьх настоящего вашего чаяния. Но для чего не обратим мы взоров на ваше потомство, как Италианцы? А в таком предположении.... тат он остановился.

Не трудно было угадать его заключения.

Я не легче могу, говорил я ему, отречься от своего отечества как и от закона. Потомство свое оставил бы я свободным; но не желал бы лишить его той приверженности, которую вменяю себе в честь, ни отнять у отечества своего такого поколения, которое никогда не приносило ему безчестия.

Тут Генерал взял табаку, взглянул на меня и отворотил от меня голову весьма угрюмым видом: я не мог удержаться, чтоб не быть к сему чувствительным.

Не мало мне стоит труда, государь мой, говорил я ему переносить трудности моего положения, соединенные паче всего с теми печальми, кои оно само по себе мне наносит. Быть здесь почитаему за виновного, когда совершено ничем не могу себя укорить, ни в мыслях своих ни в моих ниже в деяниях.... Согласитесь, государь мой, что нет ничего столь жестокаго.... Так, братец, прервал Иероним. Самое великое нещастие в сем приключении, прибавил он весьма благоприятно, есть то, что Кавалер человек необыкновенной; а сестрице нашей, которая не могла быть пристрастною к простым достоинствам, не льзя было остаться нечувствительною к его качествам.

Какие бы ни были пристрастия моей сестрицы, отвечал горделивой Генерал, но ваши, Г. Иероним нам ведомы, и мы не отрицаем что оне великодушны: но не знаем ли мы все, что пригожие мужчины не имеют нужды открывать рта для привлечения к себе молодых девиц? Яд принятой однажды взорами вскоре разливается и по всему телу.

Я его просил заметить, что честь моя в рассуждении женщин равно как и мужчин никогда не была подозрительна.

Он признал, что с сей стороны я должен быть обезпечен и засвидетельствовал, что естьлиб его фамилия такого мнения обо мне не имела, то не вступила бы со мною ни в какие договоры; но что от сего не менее для нее чувствительно видеть девицу происходящую от её крови отвергаемою и что я конечно не предвидел, какие следствия от такого поношения выдут в той земле, где я нахожуся.

Отвергаемою? прервал я с великим жаром. Естьлиб я отвечал на такое обвинение, государь мой, то сим оскорбил бы вашу справедливость и обидел бы недостойным образом вашу знаменитую фамилию. Он встал с раздраженным видом, клянясь что не хочет дабы с ним поступали с презрением. Я встал также и говорил ему: ежели со мною так поступают при том тогда, когда того не заслуживаю, то не привык того сносит.

Иероним казался пораженным. Он нам говорил, что противился нашему свиданию; что знал пылкой нрав своего брата и что я сам судя по прежним произшествиям, должен был оказывать меньше негодования чем жалости. Я ему отвечал что сим оказано справедливое уважение нежному вкусу его сестрицы, к коей привержен я самыми усердными чувствованиями, равно и нужда оправдать свой собственной поступок, которой не позволил мне слышать слово отвержение без движения.

Без движения! подхватил Генерал. Ето слова очень нежно, в рассуждении того, что оно значить может. Но что до меня касается, то не разбирая тонкости в словах; знаю только те, кои выражаются делами.

Я только сказал ему, что надеялся от него больше благосклонности, чем удалении от предварительного моего о деле положения.

Тогда он став спокойнее говорил: пожалуйте, Кавалер, рассудите хладнокровно об основании сего дела. Что будем мы отвечать нашему отечеству, ибо мы люди государственные, церкви, коей мы принадлежим в разном смысле, и нашему собственному характеру, естьли примем для девицы и сестры нашей руку Протестанта? Вы принимаете участие, говорите вы в её чести: чтож будем мы за нее отвечать, естьли услышим что ее почитать станут девицею ослепленною любовию, которая по страсти своей отвергла самых знатных женихов её соотечественников и единоверцов с тем чтоб броситься в объятия иностранца, Агличанина....

Которой обещает, прервал я, и надеется, вспомните ето, государь мой, оставить ей свободу в законе ею исповедуемом. Естьли вы опасаетесь таких трудностей в ответствовании на ваши предположения, прибавляя все к её пользе; та что подумают обо мне, которой хотя и не государственной человек, но не из простого же рода в своем отечестве произхождение имеет; естьли в противность моему знанию и совести оставлю свой закон и отечество по какой либо причине и без сумнения в частной жизни, но которая не от инного чего силу свою имеет, как от самолюбия и личной корысти.

Довольно сего, государь мой, естьли вы пренебрегаете величество, и не вменяете ни во что богатства, почести и любовь, то можно сказать к славе моей сестры, что она есть первая женщина, по крайней мере мне известная, которая полюбила Философа, и я такого о том мнения, что ей должно сносить и все следствия такого странного поступка. Ея пример не очень будет заразителен. Нет, будет, сказал льстивно Иероним, естьли Г. Грандиссон Философ. Я был чрезвычайно тронут видя с каким легкомыслием окончено такое дело, которое пронзало мое сердце. Иероним улуча случаи пошутить над нами, присовокупил к тому и другия веселые выдумки, для изтребления всякой досады и прискорбия, кои от первого разговора могли еще оставаться: и тогда оставил я обеих братьев. Проходя чрез залу, к удовольствию своему услышал от Камиллы, что её госпоже после кровопускания стало легче.

После обеда Генерал удостоил меня своим посещением. Он мне прямо открылся, что он в худую сторону принял некоторые мои выражения. Я не скрыл от него, что некоторые его речи привели также меня в запальчивость и извинялся ему по его примеру.

Он хорошо принял усильные мои прозьбы, коими препоручал я ему свой план к соглашению: но он мне ничего не обещал и довольствуясь тем что взял письменые мои предложения, спросил меня, столько ли тверд отец мой в законе, как я? Я ему отвечал, что до сего времени ничего еще о сем деле не сообщал своему родителю. Он мне сказал, что я его удивил; что какого бы кто закона ни был, но он всегда знал, что когда к оному столько приверженности показывают, то должно быть, и единообразну, и кто может упущать один долг, тот в состоянии нарушать и другой. Я тотчас ему ответствовал, что не мысля никогда домогаться руки его сестрицы писал к родителю своему только о благоприятном приеме, оказанном мне в одном из знаменитейших домов в Италии; что моя о том надежда весьма еще недавно произошла, как и ему самому не безъизвестно, и умеряема была в самом своем начале тем страхом, чтоб закон и местопребывание не поставили в том непреодолимых препятствий: но что при первом признаке успеха я намерен сообщить о своем щастии всей своей фамилии будучи уверен о одобрении моим родителем такого союза, которой столь бы был соответствен склонности его к великолепию.

При уходе Генерал мне сказал довольно горделиво: прощайте, Кавалер. Я полагаю, что вы не поторопитесь уехать из Болонии. Мне невозможно от вас скрыть, что я чрезвычайно чувствителен ко всем неприятностям сего произшествия. Так, присовокупил он с клятвою. Я очень к сему чувствителен. Не ожидайте того чтоб мы обезчещивали сестру нашу и самих себя и приходилиб к вам свидетельствовать свое почтение, дабы вы её руку приняли. По таким любовным происшествиям можете вы самим себе казаться важным; но госпожа Оливия ведь не Клементина. Вы теперь в такой земле, где весьма ревнительны к чести. Наша фамилия занимает здесь одно из первейших поколений. Вы не знаете, государь мой, в какое дело вы вступили.

Я ему отвечал, что он мне говорит то, чего я не заслужил и по тому не хочу на то и отвечат. Из Болонии я не выеду прежде пока не дам ему о том знать и не удостоверясь что не остается мне ни какой: надежды к тому благополучию, коим меня ласкали. Правила мои присовокупил я, были известны прежде нежели они удостоили меня письмом во время пребывания моего в Вене.

Итак вы нас укоряете сею поступкою? возразил он, кусая у себя губы. Она подла; но я в том не имел участия, и с сими словами меня оставил будучи очень тронут.

Сердце мое, дорогой Доктор, было так стеснено, что я желал дабы брат Клементины пощадил меня от такой обиды. Мне весьма жестоко показалось слышать угрозы. Но слава Богу, я такого поступка не заслуживаю.

Спустя два часа по уходе Генерала пришла ко мне Камилла. Она мне сказала, что сюда послана по желанию Маркизы и по приказу Г. Иеронима, которой поручил ей отдать мне письмо. Я тотчас спросил ее о здоровье её молодой госпожи. Она довольно спокойна, сказала она мне, и спокойнее нежели можно было чаять: ибо столь сильной припадок она чувствовала, что насилу вспомнила что нас во утру видела.

Маркиза приказала Камилле сказать мне собственно от себя, что не взирая на мое упорство, переменяющее всю её надежду в отчаяние, она считает за долг иметь ко мне на всегда почтение и известить меня, что досады и гнев могут излишне далеко разпространяться, и по тому она желает, дабы я не долго прожил в Болонии. Естьли же обстоятельства дела обратятся в лучшую сторону; то обещает быть первою из всех, кои меня тем поздравлять будут.

Я развернул письмо моего друга: оно было следующего содержания:

Я чрезвычайно беспокоюсь и печалюсь, любезной Грандиссон, видя человека столь бодрого и великодушного, каков мой брат, колеблема сильными страстями: я его более не познаю. Без сумнения по величию своей души предпочитаете вы свой закон всем тем выгодам, кои приносят вам любовь и богатства. Я с моей стороны думаю, что вы весьма по сему делу печалитесь: да естьлиб не очень печалились, то не былиб довольно чувствительны к достоинствам превосходной девицы, и оказалиб себя чрезвычайно неблагодарным, судя по тому отличию, коим она вас удостоивает. Я уверен, что вы не похулите сих выражений и вмените мне в право думать о ней так как о такой девице, которая приносит честь даже самому любезному моему Грандиссону. Но естьли сие дело будет иметь не щастные следствия; то сколько прискорбий нанесет оное нашей фамилии, когда один из двух братьев погибнет тою самою рукою, которая спасла другаго, или вы, коим она одолжена спасением жизни младшего брата, лишитесь своей собственною рукою старшаго! дай Боже! чтоб вы имели более умеренности: но позвольте мне испросить у вас одну милость, пожалуйте удалитесь в Флоренцию хотя на несколько дней.

Сколь я нещастен, что не могу придать более силы моему посредничеству, но Генерал при всем том вам удивляется. И как же его похулить за такую ревность, в коей бы паче своей жизни желал, дабы честь ваша столько заключалась как и наша. Ради Бога удалитесь отсюда на несколько дней, Клементина теперь спокойнее. Я испросил, чтоб в нынешних обстоятельствах не позволено было её духовнику с нею видеться, хотя он человек предостойной и честный. Но какое нещастие! всякой к лучшему расположить свои старания желает; а все бывают нещастны. Не ужели закон толико бедствий заключить может? Ах! я не в силах действовать, мне можно только размышлять и сокрушаться. Любезной друг, напишите мне хотя одну строчку, что вы завтра поедете из Болонии. Сердце мое по крайней мере получит от сего несколько облегчения.

Я говорил Камилле, чтоб она засвидетельствовала Маркизе мое подобострастие и искреннюю признательность и присовокупил к тому, что обещаюсь вести себя при сем деле с такою осторожностию, которая достойна будет её одобрения: я с прискорбием говорил о той вспыльчивости, которая ее приводила в недоумение и был уверен, как сказывал Камилле, что до какогоб степени оная ни доходила, но человек столь великодушной и благородно мыслящий, каков Генерал, ничего не будет предпринимать без рассуждения: выехать же из Болонии мне не можно, по тому что я еще не отчаяваюсь дабы не произошла какая щастливая перемена в мою пользу. Я писал к Иерониму письмо в таком же разуме, уверяя его о беспредельном моем высокопочтении к его брату: оплакивал случай подавший причину к толь многим замешательствам, и ручался за себя в умеренности. Я напоминал ему также о прежнем моем твердом намерении, в коем моя непоколебимость была ему известна, избегать всяких предумышляемых встречей, и представлял, сколько он на то положиться должен, судя что такое дело касается до сына Маркиза делла Порретты и брата не токмо друга моего но и самой любвидостойной и дражайшей сестры.

Мой ответ не удовлетворил ни Маркизе ни Иерониму. Но мог ли я решиться на что-либо другое? Я дал слово Генералу не выезжать прежде из Болонии, пока его о том не уведомлю, и действительно ласкался надеждою какого либо щастливого по сему делу оборота, как о том и Маркизе объяснился.

Маркиз, Прелат и Генерал поехали в Урбин; и там, как я после от своего друга узнал, в полном собрании положено решение, что Кавалер Грандиссон, по различию своих правил и по неравенству породы и имения недостоин вступить в их сродство. Дано даже выразуметь Генералу, что он не менее был достоин его гнева.

В отсудствие отца и двух братьев Клементина подала некую надежду к выздоровлению. Она усильно просила у своей матушки позволения со мною видеться. Но Маркиза не смея положиться на её желания, и опасаясь укоризн от своей фамилии, а особливо в такое время когда приступали, к основательным изследованиям тогдашних обстоятельств, удалила с нежностию такую прозьбу. Ея отказ только что умножил настоятельные прошения Клементины. Иероним соглашался ее удовольствовать, но как духовник подкреплял опасения Маркизы, то друг мой, не взирая на свои старания и советы, не мог бы преодолеть внушений отца Марескотти, естьлиб Клементина неприняла такого предприятия, которое всех их озаботило и побудило склонишься на её желания. От Камиллы слышал я подробно все странные сии обстоятельства, о коих одно воспоминание терзает еще мое сердце и кои одним вам только сообщить могу.

Болезнь Клементины, по некоторых благополучных признаках появилась опят, но под другим видом. Безпокойства и колебания, в коих непрестанно она находилась, заменяли некие признаки спокойства, и она казалась весьма веселою. Но как не обещано ей было позволение выдти из своих покоев, то такое принуждение ее опечалило. Камилла, оставя ее на четверть часа одну, испугалась чрезвычайно, когда возвратясь к ней не нашла ее в покоях. Она тотчас привела весь дом в смятение. Все покои и все части сада были: осматриваны. От премногих печальных мыслей, коих один другому объяснять не смел, все страшились даже найти ту, которую с таким старанием искали.

Наконец Камилла увидела, как себе воображала, одну служанку, которая тихими шагами сходила по леснице; она на нее рассердилась и чрезвычайно бранила ее, что она так спокойна в такое время, когда все в доме в смертельном страхе и беспокойстве находится. Не сердис. Камилла, сказала ей мнимая служанка. О любезная моя госпожа! вскричала Камилла призвав Клементину; как! ето вы; - и в платье служанки! куда вы идете, Сударыня? Сколько мучения вы нам причинили! и в то самое время приказала некоторым служителям уведомить о том Маркизу, которая в чрезвычайном страхе скрылась в одной садовой беседке и трепетала дабы кто нибудь не пришел к ней с пагубною какою вестию.

Клементина пробыв несколько минут с Камиллою приняла на себя весьма притворной вид. Я хочу идти со двора, сказала она ей, точно я хочу выдти. Вы меня очень много печалите с сумозбродными вашими движениями. Не ужели не можете вы быть также спокойны, как я? Что же вас беспокоит? Мать ея, которая тотчас к ней подошла, взяла ее в свои объятия. О дочь моя! вскричала она задыхаяс. Как могла ты нас привесть в такой ужас? что значит ето переодеяние? Куда ты идешь? Куда я иду, Сударыня? Я иду на служение Богу; на обращение души к своему Создателю: не для своей корысти, но для Бога самого ощущаю я к себе сие святое побуждение: чрез час или два я отдам вам в том верный отчет.

Печальная Маркиза уразумела часть её намерения: она ласкою склонила ее возвратиться в свои покои, где от самой ее услышала, что в отсудствие Камиллы она ходила в девичью и там надела платье одной служанки: она решилась, как говорила своей матери, видеться с Кавалером Грандиссоном. Она помышляла о каких то доводах, коим бы он не мог противиться: и хотя она простая девица, но ласкается иметь над ним больше впечатления нежели Епископ Ноцера и отец Марескотти. Он мне отказал, присовокупила она; все кончено между им и мною. Никто не будет меня обвинять, что ищу в том себе корысти: его собственной пользы я ищу. Мы его еще не столько ненавидим, чтоб не желали его обращения. И так я иду на служение Богу.

Но кудаж ты идешь? Спросила у ней мать, трепеща от её слов. Знаешь ли ты, где живет Кавалер? От такого вопроса она стала безмолвна. Она долго стояла в задумчивости. Нет, сказала она напоследок, право я о том и не думала. Но не все ли знают в городе, где живет Кавалер Грандиссон? Я в етом уверена..... однако естьлиб он сам здесь побывал, то все бы пошло гораздо лучше: все было бы легче. Он придет, прервала тотчас её речь Маркиза. Я велю его сюда попросит. Маркиза надеялась добровольно удержать ее сим обещанием. И в самом деле она показалась весьма довольною.

Как я вам обязана, говорила она. Ваше согласие, Сударыня, подает мне щастливое предзнаменование. Ежели я склонила ваше сердце к удовлетворению моей воле; то для чего не моглаб склонишь его к тому, чтоб он сам себя удовольствовал? Другаго намерения я не имею. Он мне служил учителем; мне хотелось бы оказать ему равную услугу. Но надобно меня оставить с ним наедине; ибо сии горделивые люди стыдятся при людях, когда их девица убедит в каких либо правилах.

Хотя матушка её намерена была только успокоить её дух таким обещанием; однако щастливое действие, которое в ней от того произошло и страх дабы она не решилась на другое какое покушение, которое бы могло избежать неусыпного за нею назирания всех людей, убедили ее совершенно предложить мне сие посещение. Поди, сказала она Камилле. Не льзя думать, чтоб он уехал из Болонии. Разскажи ему все что здесь ни произходило. Естьли он хочет склониться на наши желания; то может статься что теперь не очень еще поздо оное дело опять начать: но ему не должно ожидать возвратного приезда отца и двух сыновей. Однако я ничего себе не обещаю от такого поступка. Все чего я от того надеюсь, есть то что возвращу тем несколько спокойства моей дочери; она прошла в покой Иеронима, дабы сообщить ему сие намерение, коему, как была уверена, весьма он будет радоваться: а Камилла пошла после того ко мне с её приказаниями.

Я без всякого сумнения оным повиновался, хотя чрезвычайно был тронут всем что ни слышал. Я застал еще Маркизу в покоях моего друга. Камилла? сказала она мне, должка была вас уведомить о нашем состоянии. Сия любезная моя дочь нетерпеливо хочет с вами переговорит. Кто знает, не произведет ли ваша и моя благоприветливость какого либо щастливого действия? Она с того времени спокойнее стала, как начала ожидать вашего посещения.Она надеется привести вас к обращению. Дай Боже! сказал мне Иероним, чтоб таковое чудо предоставлено было произвесть состраданию? Как я о вас жалею, Кавалер? Какое искушение готовится для вашего человеколюбия! в глазах ваших усматриваю я всю вашу скорбь; увы! отвечал я ему: она еще сильнее и жесточае свирепствует в моем сердце. Маркиза велела спросить у своей дочери, расположена ли она нас принять; а Камилла пришед от нее сказала, что она нас ожидает.

Замечание. Какое бы рассуждение ни было о следующем произшествии, однако кажется нужно оное сохранишь для того, дабы подать какое нибудь понятие о подобных оному, о коих здесь умалчивается.)

Клементина, продолжает Кавалер, в сокращенных выписках Доктора, сидела у окна держа в руках книгу. Она встала с весьма величественным видом. Маркиза подошла к ней утирая глаза свои платком: я шел за нею, и на несколько шагов от нее остановясь низко ей поклонился. Сердце мое столь стесненно было, что я ничего ей сказать не мог. Клементина не в таком замешательстве казалась: она мне немедленно сказала. Кавалер, вы для меня ни что не составляете: вы отвергли мою руку и я за то вас благодарю: я даже хвалю вас; ибо я весьма горделива, а вы видите сколько печали наношу я самым лучшим моим родителям и сродникам. Я вас хвалю от искреннего сердца; та, которая свою фамилию приводит в толь великие замешательства, должна устрашишь человека, имеющего способность размышлят. Однако мне кажется, что закон есть главною вашею целию. Я жалею, что вы упорны. Ваши сведения подавали мне больше надежды. Но вы были моим учителем. Кавалер, желаете ли чтоб и я равную оказала вам услугу?

Я обещаюсь весьма внимательно слушать, Сударыня, все те наставления коими вы по милости своей меня удостоить изволите.

Но позвольте мне, Сударь, утешить мою матушку. Она бросилась на колени пред Маркизою и взяв обе её руки поцеловала их одну после другой. Успокойтесь, матушка. О чем вы плачете? Я здорова. Не уже ли вы не видите, что дух мой свободен? Подайте мне свое благословение.

Боже да благословит мою дочь!

Тогда она встала весьма легко и обратясь ко мне говорила: вы кажетесь печальны, государь мой, вы молчите. Я не хочу видеть вас в печали, но согласуюсь, чтоб хранили сие молчание. Ученик имеет нужду во внимании и я оной в рассуждении вас никогда не упускала.

По том подумав несколько времени отворотила от меня голову, положа руку ко лбу. Я о весьма многом хотела с вами говорить, Кавалер, но ничего не могу вспомнит. От чего же вы так печальны? Вы знаете собственное свое сердце и ничего такого не сделали, чтоб не показалось вам справедливым. Не правдали? Отвечайте, государь мой? По том оборотясь к своей матушке говорила: Бедной Кавалер лишился голосу, Сударыня. Однако никто его не смущает. Я его вижу в печали. Перестаньте, Сударь, печалиться, говорила она мне.... однако человек, которой отверг мою руку.... Ах! Кавалер, етот поступок с вашей стороны очень жесток! но я тотчас оной превозмогла. Вы видите, сколько я теперь спокойна. Не можетели и вы быть стольже спокойны.

Что мог я тогда отвечать? Я не в силах был ее успокоить, когда она хвалилась своим спокойствием, и не мог вступить с нею в рассуждения. Естьлиб мое расположение к соглашению всех дел было принято; то я объяснился бы ей в самых нежных выражениях. Но был ли когда до меня такой человек, которой бы находился в столь нещастном недоумении? Для чего не вся фамилия отреклась меня видешь? Для чего Иероним не прервал совершенно со мною знакомства? Для чего сия беспримерная родительница не преставала привлекать меня к своему дому по нежнейшему моему высокопочитанию к её фамилии и возбуждать во мне купно благодарность и уважение.

Клементина начала опять говорить с прежнею тихостию: скажите пожалуйте, государь мой, как могли вы быть столь несправедливы, что желали, дабы я оставила свой закон, когда вы столь твердо своего исповедания придерживаетес. Не много ли несправедливости заключается в такой надежде? По истинне, я думаю, что вы мущины вменяете ни во что совестное зазрение в женщинах; для вас довольно и того, когда вы видите, что мы научаемся узнавать вашу волю и исполнять с верностию то что мы вам должны делат. Мужчины почитают себя, так сказать, земными Богами и думают что женщины сотворены единственно для служения им: таких жестоких правил я от вас не чаяла: вы привыкли говоришь всегда с почтительностию о нашем поле. От чего могла произойти такая ваша несправедливость?

Столь мало заслуженная укоризна усугубила мучения моего сердца. Я оборотился к её матери и говорил: позволители мне, Сударыня, объявить вашей любезной дочери мои предложения? Она видно думает, что я требовал от нее переменения её закона. Не было и намерения, отвечала, мне Маркиза, внушишь ей такие мысли: но я помню, что при первом извинении, которое я ей учинила о всем произшедшем между вами и Епископом Ноцерою, не могла я от её нетерпеливости всего того досказат. Довольно того, говорила она, что рука её отвергнута. Она заклинала меня, не говорит ей о протчем и с самого того дня была в таком состоянии, что никак не льзя было ее подробнее о том уведомит. Ежели бы ваши предложения были такие, чтоб мы могли их принят; то первое наше намерение было бы то, чтоб ее о том известит. Однако и теперь не вижу в том я ничего худого, естьли объявлю ей, что вы предлагали. Она увидит, что тут нет ничего такого, что она называет пренебрежением: а сия самая мысль может быть и переменила её нрав и довела до того, что по сильных колебаниях в коих мы ее видели стала она чрезмерно сокрушаться и задумываться.

А как её матушка говорила со мною очень тихо, то от того показалась она опечаленною. Не нужно, сказала она мне, утаевать от меня ваших рассуждений. Оказав мне такое пренебрежение, государь мой, можете вы поверить, что я могу все снести и все слушать: по том оборотясь к Маркизе сказала, вы видите, Сударыня, как я спокойна. Я умела себя преодолет. Не опасайтесь вступать при мне в объяснения.

Пренебрежение! дражайшая Клементина. Клянусь Богом при вашей матушке, что такое ненавистное чувствование не входило в мое сердце. Ежели бы предлагаемые мною условия были приняты; то стал бы я щастливейшим человеком.

Так, так, говорила она, а и стала бы нещастнейшею женщиною: словом сказать, вы отвергли мою руку. По том покрыв лице свое обеими руками сказала, чтоб по крайней мере опричь нашего дома не знали, что дочь наилучшей матери должна была перенесть отказ от другаго кого, а не от владетельного Князя. Сколько сама я презираю сию девицу! как может она казаться на глаза того, кто ее презирает? Я сама себя стыжусь! (отступя на несколько шагов назад) О! Госпожа Бемонт, без ваших стараний тайна моя отсюда бы не вышла! (прижимая грудь одною рукою, а другую держа еще на лицѣ.) По том подошед ко мне говорила. Но не говорите мне ничего, Судар. Слушайте только меня. И когда окончу то, что вам объявить имею, то да будет мне позволено хранит вечное о том молчание.

Мать её утопала в слезах и я от сокрушения был как недвижен.

Мне кажется, что я о весьма многом хотела с вами говорит. Я хотела убедишь вас в заблуждениях, коими вы омрачены. Не воображайте, Сударь, чтоб я домогалась у вас малейшей милости. Все сие произходит от беспристрастного моего к вам почтения. Глас небесный, как я верю, повелевает мне привесть вас к обращению. Я готова была ему повиноваться и совершила бы его повеление: в том усумниться я не могу. Из уст младенцев изводит Бог себе славу. Вы знаете сии слова в нашем завете. Естьли бы мне позволено было выдти, так как я желала.... тогда все я знала; но теперь ничего не помню. Докучливая Камиллла перебила мои мысли неотступными своими вопросами. Она со мною говорила с таким видом, которой мне казался совершенно сумозбродным. Она была тронута, видя что я так спокойна.

Я хотел ей отвечать; но она мне сказала: будете ли вы молчать, когда я вам приказываю? В самое то время она закрыла мне рот своею рукою, которую я удержав обеими своими руками, осмелился прижать к своим устам.

Ах! Кавалер, продолжала она не отнимая ее, вы ничто инное, как льстец! разве забываете вы, что льстите такой девице, которую пренебрегли?

Теперь, Сударыня, позвольте мне сказать два слова. Не прозносите больше ни одного из оных, дабы не мог я после вас их повторять, я прошу вас из милости выслушать предложения, учиненные мною вашей фамилии. Она дала мне время их объяснить, и я присовокупил к тому, что одному Богу известны мучения моего сердца.

Постойте, прервала она, и обратясь к своей матери сказала: я ничего, Сударыня, не понимаю, что говорят мужчины. Должна ли я им верить, матушка? По виду его кажется, что ему поверить могу; скажите, Сударыня, могу ли я положиться на его слова?

Мать её от сердечного сокрушения не в силах была ей ответствоват.

Ах? Государь мой: моя матушка, которая вам не неприятельница, опасается за вас ручается. Но я хочу вас к тому обязать собственною вашею подпискою. Она побежала в свой кабинет и принесла перо, чернильницу и бумагу. Увидим, Сударь, вы конечно не думаете мною играт. Напишите все то, что я от вас слышала. Но я сама ето напишу, и мы увидим, подпишите ли вы свое имя.

Она тотчас написала следующия слова: "Кавалер Грандиссон торжественно объявляет, что предлагал с усильною прозьбою и по движению своего сердца оставить одной девице, которую думали совокупить с ним браком, свободное отправление её закона, предать в её волю выбрать благоразумного человека её духовником, никогда ее не принуждать ехать в Англию и жить с нею в Италии через каждой год, которой проведет в своем отечестве."

Подпишите ли вы ето предложение, Сударь? я подписал свое имя.

Она прочла в другой раз то, что написала. Как? Вы предлагали такие условия ? Правда ли ето, Сударыня?

Правда, моя дорогая: и я бы тебе прежде о том сказала: но ты так была поражена тою мыслию, что отвергают твою руку.... О Сударыня, прервала она, в самом деле очень было мучительно почитать себя отверженною!

Однако желалалиб ты, моя любезная, чтоб мы подали свое согласие на его представления? Моглалиб ты решиться быть женою Протестанта? Девица такой породы!

Она отвела свою мать на сторону; но в движении своем говорила так громко, что я мог все слышат.

Я соглашаюсь, Сударыня, что я не хорошо бы поступила: но я очень радуюсь, что не с презрением отвержена. Я радуюсь, что мой наставник и избавитель моего брата не почитал меня презрения достойною. Откровенно сказать, я подозревала, что он любит Оливию и ищет одних только уверток.

Не уверена ли ты, моя дочь, что ты в рассуждении своего закона подверглась бы великой опасности, естьлиб мы приняли предложения Г. Грандиссона?

Почему! Сударыня? Со всем ни мало. Не могла ли я надеяться привести его к обращению, так как и он надеялся вовлечь меня в свои заблуждения? Я закон свой вменяю себе в славу. Он не менее и к своему привержен, моя дорогая. Ето его вина, Сударыня. Кавалер, говорила она подошед ко мне, вы чрезмерно упорны. Я ласкаюсь мыслию, что вы наших речей не слышали.

Ты обманываешься, душа моя; он не упустил ни одного слова и я о том не жалею.

Дай Бог, сказал я тогда Маркизе, чтоб мне можно было от вас надеяться хотя несколько милости! некоторые слова произнесенные любвидостойною Клементиною подали бы мне смелост....

Не заключайте ни чего из моих слов, Сударь, прервала Клементина покрасневши. Я не могу недоумевать в таком деле, которое касается до моего спасения.

Я просил её мать на минуту со мною удалишься от Клементины и говорил ей со всем жаром, какой только мог совокупить с своим голосом. Ради Бога, Сударыня, не супротивляйтесь отчаяной моей надежде. Не видите ли вы уже некоей перемены в состоянии вашей дражайшей дочери? Не примечаете ли в ней большего спокойствия с того самого времени, когда начала она усматривать, что ничего в рассуждении своей чести и совести страшишься не может? Посмотрите на нее: какая приятная веселость видна в глазах её кои доселе показывали некое заблуждение!

Ах! Кавалер, вы у меня требуете того, что не в моей власти; а когда бы ваше щастие и от меня зависело; но я не могла бы желать для своей дочери супруга столько прилепленного к своим заблуждениям: да и для чегож, Сударь? Естьлибы, я в вас усматривала менее ревности к вашему закону; то бы имела более надежды, а следственно менее и возражений.

Естьлиб я имел менее приверженности к моим правилам; то искушение превозмогло бы мои силы, когда предлагается о браке с Клементиною и о чести вступить в сродство в такую знаменитую фамилию. Ах! Кавалер, я не могу вам подать нималейшей надежды.

Пожалуйте, Сударыня, посмотрите на дражайшую вашу дочь! может быть она колеблется и преклоняется в мою пользу; воспомните, что она составляла всю радость вашего сердца. Подумайте, что с нею сделаться может, и от чего, прошу Бога, ее предохранить, какую бы судьбу он мне не определил. Как? Сударыня, не уже ли любвидостойная Клементина не найдет себе ходатая в своей родительнице? Я свидетельствуюсь Богом что её благополучие более участия имеет в моих обетах, нежели мое собственное. Еще прошу вас, из любьви к своей дочери. Но что значат все мой пользы в сравнении её выгод? Позвольте мне коленопреклонно просить сильного вашего заступления, и когда оное соединено будет с стараниями любезного сердцу моему Иеронима; то предвижу из того такие действия, коих единая лестная надежда возраждает во мне радостное чувствование.

Клементина не могла слышать моих слов; но как скоро увидела меня в том положении, в коем я находился; то подбежала ко мне и простирая обе руки говорила своей матери, помочь ли мне ему встать, Сударыня? Скажите же ему, чтоб он встал. Он плачет, посмотрите на его слезы. Но я вижу, что и все проливают слезы. О чем же вы плачете, Кавалер? Матушка также плачет. Какаяб была причина столь великого сокрушения.

Встаньте, Кавалер, сказала мне Маркиза. О любезнейшая дочь! она приведет меня ко гробу от сострадания к ней и скорьби. Вы ничего, Сударь, не получите иначе как по нашим собственным условиям, да и сама я не желаю, чтоб дела наши получили другой оборот. Но возможноли чтоб сия любезная девица вас не тронула? Нечувствительной Грандиссон!

Тогда я встав говорил; какой мой жребий! меня называть нечувствительным, Сударыня, когда сердце мое, пронзенно состоянием вашей любезнейшей дочери и тою печалию, которую она разпространяет в таком доме, где все для меня равно дорого и почтенно! какое инное изьявил я желание, кроме того чтоб не оставить тою закона, к коему я привержен по совести и по чести? Вы сами, Сударыня, имея матернее и дружелюбное сердце, не моглиб быть более меня опечалены.

В сие время Клементина посматривала с великим вниманием то на меня, то на свою матушку, у коей текущия слезы видела. По том прервав молчание и поцеловав у Маркизы руку говорила; я не понимаю ничего, что здесь происходит. Етот дом уже не тот, что был прежде. Одна только я не переменилас. Мой батюшка со всем против прежнего переменился; братцы мои также: матушка никогда не перестает плакат. Я одна не плачу и должна всех утешат. Так, ето мой долг. Любезная матушка! перестаньте сокрушаться. Но я только умножаю вашу печаль! О! матушка, что бы вы сказали, естьлиб я отвергла ваши утешения! она стала на колени перед Макизою и взяв её руки целовала с нежностию. Утештесь, Сударыня, я вас заклинаю, или дайте мне хотя одну свою слезу дабы и я могла с вами плакат. Для чего не могу я извлечь оных из своих глаз? Я вижу, что и Кавалер плачет! о чем ето? Не ужели вы мне не скажите? Вы видите, какой пример я вам подаю; я, слабая девица не проливаю ни одной слезы. Она в сие время показывала весьма свободной вид и твердост.

О! Кавалер, сказала мне Маркиза испущая вздохи при каждом слове, я легко уверяюсь, что сердце ваше тронуто.

Любезная дочь! (приняв ее в свои объятия) Дражайшая Клементина! Дай Боже, чтоб жертва жизни моей могла способствовать к твоему изцелению! Кавалер! естьлиб мы надежны были, склоняясь на ваши предложения.... но вы ничего для нас сделать не хотите?

Какая укоризна, Сударыня, когда я до такого состояния довел наше дело что не сделал бы сего может быть и для первой Принцессы в свете! позвольте мне повторить оные объяснения перед вашею дочерью.

Как, прервала Клементина, что хочет он повторить? Ах! Сударыня, позвольте ему сказать все что он ни думает. Дайте ему свободу облегчить свое сердце. Говорите, Кавалер. Могули я послужишь к вашему утешению? Мое щастие, естьлиб то сделать могла, состояло бы в том, дабы вас всех учинить благополучными.

Сего уже излишне много, Сударыня, сказал я её матери с глубоким вздохом. Сколь удивительная изящность в её свойствах изьявляется и при возмущенном её воображении! Не уже ли вы не верите, Сударыня, что не было еще столь нещастного человека, как я?

О дочь моя! сказала ей Маркиза, дражайший плод нежной моей любьви, можешь ли ты согласиться быть женою человека не единой с тобой закон исповедающего, иностранца! вы видите, Кавалер, что я ей повторила ваши предложения; быть женою такого человека, любезная моя дочь, которой противоборствует как закону своих собственных предков так и твоему?

Но нет, Сударыня, я не могу думать, чтоб он имел о мне такое мнение.

Позвольте мне, Сударыня, говорил я Маркизе, представишь ей сие же самое в другом виде.... Но естьли вы мне не дадите никакой надежды к получению вашего покровительства и естьли ничего не могу ожидать от Маркиза и двух ваших сыновей; то боюсь нанести вред тому, чего наиболее желаю.

Нет, Кавалер, они ни на что не согласятся.

И так, Сударыня, я должен казаться несправедливым, неблагодарным и даже наглым в глазах Клементины, естьли такое представление может послужить к облегчению её сердца н к успокоению её духа. Когда я лишаюсь надежды получить ваше покровительство, то действительно не остается мне ничего кроме отчаяния.

Естьлиб я усмотрела хотя малейший способ с пользою вам услужить, то всевоможное употребила бы о том старание. Но в таком важном деле мне не позволено иметь разного с моею фамилиею мнения.

По том желая окончить такую материю сказала она своей дочери: Не говорила ли ты мне, моя дорогая, что хотела переговорить на едине с Г. Грандиссоном? Теперешний случай есть один только такой, какого бы ты могла надеяться. Твой батюшка и братья завтра сюда приедут. Тогда Кавалер, сказала она обратясь ко мне, все будет кончено.

Клементина говорила довольно спокойно, что она в самом деле хотела со мною видеться на едине и не имела сама никакой выгоды в том, что мне говорить желала.... думаешь ли ты, прервала Маркиза, чтоб вспомнила все, что ему сказать хотела, естълиб сама его посетила, так как прежде к тому располагалась?

Я не знаю.

Так я выду отсюда. Выдти ли мне, моя дорогая?

Клементина оборотясь ко мне говорила: вы были моим учителем, Сударь, и дали мне превосходные наставления: должна ли я желать, чтоб матушка моя отсюда вышла? Должна ли я сказать вам что нибудь такое, чего бы она не могла слышать? Мне кажется, что нет.

А как Маркиза уходила; то я ее просил войти в ближний кабинет так чтоб не была она примечена. Должно вам Сударыня, говорил, я ей, все слышат. Сей случай может сделаться весьма важным. Естьли вы выдите, то остановитесь по крайней мере так близко от нас, чтоб могли судить о наших поступках. Я прошу вашего одобрения или суждения.

О! Кававлер, отвечала она мне, благоразумие и великодушие всегда вам сопутствуют. Почто не можете вы сделаться Католиком? По том она вышла и я принаровил так, что она вошла опять к нам не будучи усмотрена своею дочерью, которую просил сесть в креслы, коих за спинок стоял прямо к дверям. Она села без всякой недоверчивости и приказала мне сесть подле себя.

Мы сидели несколько минут в молчании. Я желал, чтоб она начала прежде говорить, дабы не могли меня обвинять что я предупредил её воображение. Она казалась в недоумении; поднимала и опять опускала свои взоры и обращала их на все стороны. Ах! Кавалер, сказала она мне напоследок, щастливо то время, как я была ваша ученица и когда вы учили меня по Аглински.

В самом деле щастляво, Сударыня.

Госпожа Бемонт была очень неотступна, Кавалер, знаете ли вы Госпожу Бемонт?

Я ее знаю, она есть из лучших особ мне известных.

Я о ней такого же мнения. Но она подвергла меня странным опытам. Я думаю, что сделала большую ошибку.

Какую ошибку, Сударыня?

Какую ошибку! Я допустила ее проникнуть в одну тайну, которую скрывала от своей матушки, от милостивой и снисходительной своей матушки. Вы на меня смотрите, Кавалер. Но я вам не скажу, какая ето тайна.

Я о том вас не прошу, Сударыня.

Да вы бесполезно бы меня о ней спрашивали. Но мне казалося, что я очень много хотела с вами говорить! За чем бешеная Камилла меня остановила, когда я шла к вам? Я очень много хотела с вами говорит.

Как! Сударыня, не уже ли ничего не можете вспомнит.

Дайте мне немного подумат.... И так, прежде всего я думала, что вы меня презираете. Но не ето меня печалило, божусь вам. Напротив того такая мысль послужила мне в пользу. Я горделива, государь мой; я ето превозмогла и стала спокойна. Вы видите, сколько я спокойна. Однако, говорила я сама в себе, етот бедной Кавалер, хотя меня презирает, хотя нет.... я хочу вам открыть все мои мысли, Сударь: но чтоб оне вас не опечалили. Вы видите, что дух мой спокоен. Однако я ничто инное как слабосильная девица. Вас считают человеком благоразумным: не посрамите же своего благоразумия. Человек благоразумный не уже ли будет слабее простой девицы? Но чтоб никогда такой укоризны...... как начала я вам говорить?

Етот бедной Кавалер, говорили вы, Сударыня.

Да, етот бедной Кавалер, я говорила, получил от Бога изящную душу. Он много трудился меня обучат. Не уже ли мне не трудиться о его обращении? Я собрала множество превосходных мнений и учений из священного писания. Все мысли мои были оными заняты,.... ета наглая Камилла истребила их из моей памяти. Однако я нечто помню: так я ето не забыла. Я хотела вам сказать в заключение моея речи.... так ето было предумышленное намерение, скажите вы мне: я в том согласна, Кавалер. Я должна вам ето сказать на ухо. Но нет. Оборотитесь лучше лицем к другой стороне. Я чувствую, что на лице моем краска уже выступает. Не смотрите на меня. Смотрите к окну. (Я делал все что она ни приказывала.) И так я намерена была вам сказат.... но я думаю, что все ето есть у меня на письме. (Она вынула из кармана свои бумаги) Вот они. Смотрите в другую сторону, когда вам приказываю. Она стала читат. Я согласуюсь, государь мой, от искреннего сердца, (вы видите, что ето сказываю весьма чистосердечно.) Дабы вы питали единую ненависть, презрение и отвращение от злополучной Клементины: но заклинаю вас спасением бессмертной вашей души прилепиться к истинной православной церкви. И так, Сударь, что вы мне на ето отвечать будете? Обращаясь прелестным своим лицем к моему, которое я еще отвращал к другой стороне, ибо не имел еще сил на нее взират. Скажите, Сударь, что вы на сие соглашаетес. Я всегда думала, что сердце ваше честно и чувствительно. Скажите, что оно покорствует истинне. Я не для себя о том вас прошу. Я уже сказала вам, что избираю себе долею ваше презрение. Не будет сказано, что вы согласились на усильные прозьбы женщины. Нет, Сударь; одна совесть ваша будет иметь всю славу сего подвига, я не скрою от вас, что о самой себе помышляю. Я буду жить в мире и спокойствии; (при сих словах она встала с видом сановитым и с таким достоинством, которое от рвения её к закону, еще более умножалось) и когда ангел смерти придет; я простру к нему руку и скажу. Приближься; о! мирный вестник. Я последую за тобою к тому злачному брегу, куда душа моя стремится достигнуть; и там хочу сохранить одно место для такого человека, коему не давно еще того желаю, но с коим неразлучно навеки пребывать там буду. Сия надежда удовлетворит Клементину и заменит для нее нее богатства света. И так вы видите, как я сказывала моей матушке, что я хотела идти на служение Богу и что в том никакой собственно моей выгоды не находится.

Она могла бы продолжать свою речь целые два часа и я не подумал бы ее прерват. Ах! любезный друг, какие мучения терзали мое сердце! она внимала вздохам, кои я испущал. Вы вздыхаете, Кавалер. Вы не нечувствительны, как вас укоряли. Не соглашаетесь ли вы? Скажите, что соглашаетес. Я не хочу в етом иметь отказа. Любопытствуете ли узнать мой жребий? Естьли последний час моего жития наступит не так скоро, как я желаю; то заключусь в монастырь и на все время нещастной моей жизни посвящу себя на служение Господу.

Как я мог я найти выражения, дабы отвечать на её речи? Как изьявить ей в обоюдном нашем положения все нежные ощущения, в коих сердце мое, так сказать, плавало? Сострадание есть такая страсть, которая неможет удовлетворишь женщину великодушную; но каким способом говорить ей о любьви? Мог ли я решиться придти опять у ней в любовь, когда вся её фамилия отвергала мои предложения а подавала такие, коих я принять не мог? Вступить в рассуждения против её закона в защищение моего, никак было не можно; я не должен был о том и мыслить судя по тому смущению, которое видел в её духе. Впрочем справедливость и великодушие позволялиль мне употребить во зло её состояние, дабы внушить ей сумнения о таких догматах, к коим она искренно была привержена?

Я довольствовался уже и тем что начал приписывать великие хвалы её благочестию. Я ее называл Ангелом и говорил, что она, составляет украшение своего пола и честь закона. На конец я всячески старался переменить её разговор. Но она догадываясь о моем намерении и помолчав несколько сказала, что я самой упорной из всех мужчин; однако, присовокупила она, я не могу думать, чтоб вы имели ко мне презрение. Прочтем еще раз вашу бумагу. Она опят прочитала мои условия и при каждом обещании спрашивала меня, вернолиб я оные исполнил. Не сумневайтесь, говорил я ей, о такой верности, которая бы составила все мое щастие. Она, как казалось, о всем том рассуждала, сравнивала, передумывала и оставляя размышления, со вздохом мне сказала, что можно сказать о таких произшествиях, кои еще сокрыты в таинствах провидения?

Я тогда рассудил, что как наш разговор обратился со всем в другую сторону, то Маркизе не худоб было выдти из Кабинета. Я легко мог способствовать её выходу. Она подошла к нам; и глаза её орошены были слезами. Ах, Сударыня! сказала ей Клементина, я теперь окончила сильной спор с Кавалером: и наклонясь к её уху говорила: я не отчаяваюс, Сударыня, чтоб он не был убежден. Сердце его нежно. Но помолчав, присовокупила она приложа палец ко рту. Потом возвыся голос хотела говорить о перечитанной ею бумаге; но мать её видно опасалась, чтоб ето была не излишняя для меня милость и тогда в первой раз, как казалось, усмотрел я в ней умалившееся её желание к моему с ними союзу. Она тотчас прервала её речь сказав ей: любезная моя, мы об етой материи будем говорить между собою, она позвонила. Камилла, пришла в ту горницу и получила приказ остаться с Клементиною.

Маркиза вышла и приглашала меня к себе. Лишь только вошли мы в боковую горницу, как обратилась она ко мне и сказала: ах! Кавалер, как могли вы противиться сему произшествию? Вы не имеете к моей дочери всей той привеязанности, коей она заслуживает: сердце ваше благородно, чувствования доказывают великодушие ваше; но вы непреодолимо упорны.

Как! Сударыня, я кажусь вам неблагодарным. Сколько умножает такая укоризна мои мучения! но не уже ли лишился я вашея милости и покровительства? На вашем добродушии и благоприязни, Сударыня, и на дружестве любезного мне Иеронима основал я всю свою надежду.

Я знаю, Кавалер, что ваши предложения никогда приняты быть не могут и ничего больше от вас не надеюс. После такого свидания, которое по видимому будет последнее, неостается мне никакой надежды. Дочь моя начала уже колебаться. Сколько сердце её вами страстно! Но никак не можно соединишься вам браком: я ето вижу и не хочу ее более подвергать таким свиданиям, от коих ничего щастливого ожидать не могу. Вы кажетесь опечалены, я бы жалела о ваших прискорбиях, государь мой, естьлиб ваше и наше щастие не от вас зависело.

Я не ожидал такой перемены в расположениях Маркизы. Будет ли мне позволено, Сударыня, говорил я ей с великою покорностию, проститься с дражайшею особою, коея сердце и сожаление о мне заслуживают мое обожание.

Мне кажется, Кавалер, чтоб ето лучше было отложено. Отложено! Сударыня. Маркиз и Генерал приедут; и сердце мне вещает, что я навсегда лишусь щастия ее видет.

На етот раз по крайней мере лучше, чтоб ето было отложено, Судар.

Естьли вы требуете моего послушания; то я должен вам оное оказать, Сударыня, и только от Бога могу надеяться щастия познать все ваши милости; да сохранит он здравие дражайшей вашей дочери! да низпошлет вам Его Всемогущество всякое щастие! время может нечто в мою пользу сделать, время и свидетельства моего сердца.... Но вы никогда не видели пред собою нещастнейшего человека.

Я взял смелость поцеловать её руку и удалился от нее в великом движении. Камилла тотчас пошла за мною в след. Она мне говорила, что Маркиза хотела знать, не увижусь ли я с сыном её Иеронимом. Бог да благословит дражайшего моего друга! отвечал я ей. Видеться с ним мне не можно. Я бы только одни жалобы ему приносить мог. Все бы мучения моего сердца пред ним были изьявлены. Препоручите меня в его дружество. Да ниспошлет Бог небесные свой щедроты на всех их. Камилла, услужливая Камилла, прости.

О! дражайший Доктор! но кто может осуждать Маркизу? Она должна была отвечать за свой поступки в отсудствие мужа. Она знала решительное намерение своей фамилии: а её Клементина хотела по видимому оказать мне более милости, нежели сколько приличествовало по тогдашним обстоятельствам. Однако она имела случай заметить, что её любезная дочь в тогдашнем своем состоянии не легко оставляла то, что твердо предприняла исполнить: впрочем ее не приучили сносить противоречия.

На другой день пришла ко мне Камилла от Маркизы, которая приказала ей просить у меня извинения, что не позволила мне проститься с её дочерью. Она меня просила ни на что инное не взирать в сем отказе, как только на её осторожность в сем благоразумии. Она обещала на всегда ко мне хранить уважение и далее столько благоприязни, как будто самые лестные её желания были исполнены. Маркиз делла Порреттта, Граф его брат, Епископ Ноцера и Генерал вчера в вечеру приехали. Она подвержена была многим укоризнам за то, что согласилась на вчерашнее мое свидание с её дочерью; но она тем менее о том жалела, что с самой нашей разлуки Клементина показывалась очень довольною и весьма спокойно отвечала на все вопросы своего отца. Однако она желает, чтоб я выехал из Болонии, как для пользы её дочеря, так и для своей собственной. Камилла сказала мне от Иеронима, что он весьма бы рад был, естьлиб я уехал в Тридент или Венецию. Она присовокупила, как бы от себя самой, что Маркиз, Граф его брат и Генерал действительно осуждали наше свидание: но были однако весьма довольны тем, что Маркиза не позволила мне еще видеться с его дочерью, когда та записка, которую приказала она мне подписать, подавала ей по видимому некую надежду продолжать наше дело на таком основании: они казались все согласны в своих намерениях и думая что я буду всегда готов следовать их произволениям не почитали уже сродство мое с ними приличным, рассмотря какая моя природа, имение и честь: словом, Камилла дала мне заключить из своего повестрования, что как все их выгоды были рассмотрены; то мои очень много потеряли в сравнении с оными, так что трудности стали теперь непреодолимы. Они дошли даже до того, что с строгостию объяснялись с Иеронимом о той горячности, с какою он вступал в мои выгоды. Духовник был возвращен. У него спрашивали советов, как у Оракула. Наконец и Граф Бельведере входил в сей план. Они намеревались его уведомить, что прежния его предложения были бы в нынешних обстоятельствах приняты и не разбирая тонкости с мыслях своих ласкались, что муж будет для нее надежнейшим врачеством, нежели все те, кои прежде употреблены были.

Примеч: Г. Грандиссон продолжает описывать с великою подробностию все случившиеся в продолжении нескольких дней произшествия в фамилии. Он получил осведомления не только от Иеронима, которой усильно его просил выехать из Болонии, но и от их духовника, которой сам к нему приходил и по некоторых обьяснениях ощутил в себе все достодолжное к нему уважение и дружество, и даже став на колена молился усердно о его осведомления. Но не видя ни какого плода от сей своей ревности, увещевает его так же из города удалиться. Кавалер задерживан был по двум причинам: по нежному его состраданию к Клементине, коей болезнь, как его уведомляли, со дня на день умножалася, и по опасении, дабы ему самому не проступиться, естьлиб вдруг согласился он на такие прозьбы, в коих усматривал некие угрозы. Наконец прислано ему было письмо весьма осторожно писанное от Маркиза, в коем сей огорченный родитель просил его, не налагая ему ни какого закона, подать ему способ уверить свою дочь в отъезде его в Англию. Оно решило его намерения; он обещал ехать; но писал в ответ Маркизу, что поелику в сердце своем ни каких укоризн для себя не находит а питает напротив того искреннюю признательность к фамилии за прежния её благодеяния; то и просит позволения лично с оною проститься. Такое требование произвело между ими великие споры. Большему числу из них оно показалось весьма смелым. Но как Иероним с жаром им представлял, что она достойно его друга, его избавителя и невинного ни в чем человека, не желающего дабы его отъезд походил на удаление виновнаго; то и заключено пригласишь Кавалера по надлежащим обрядам, и назначили два дни для собрания других их родственников, кои никогда его не видя, хотели до сей последней разлуки узнать иностранца, которого по толь многим произшествиям почитали за необыкновенного человека.

Между тем Иероним в весьма продолжительном письме уведомляет его о всем что ни произходило у них в доме. В назначенный день Г. Грандиссон был у Маркиза и во всем собрании вел себя с таким благородством, умеренностию и благоразумием, что от всех заслужил уважение и приязн. Слышны тогда были одни только вздохи и нежное сожаление: все проливали слезы. Каждой желал ему щастия и просил его дружбы, изключая однако Генерала, которой на против того старался его оскорблять гордыми своими взглядами и некими колкими выражениями. Он нашел способ отвечать ему с такою же твердостию, как вежливостию и умеренностию. Он удовольствовал всех; и говорил в собрании с одним после другаго, даже и с самим Генералом, коего сила разума и справедливости сделала безмолвным. Они весьма много оказывали ему уважения, из чего казалось что их дело спокойно окончится. Однако когда Кавалер подошел к Иерониму и хотел его обнять; то Генерал встав, подошел к нему и говорил тихим голосом. Вы не можете думать, государь мой, чтоб я в хорошую сторону принял некоторые ваши речи, и даже полагаю, что вы не с таким намерением оные говорили. Я об одном только хочу вас спросить; в которой день вы поедете?

Здесь входит сам Кавалер в сей разговор. Позвольте мне, государь мой, отвечал я ему без всякого принуждения, спросить также и вас, когда вы намерены возвратиться в Неаполь?

К чему такой вопрос ?

Я вам о том скажу откровенно. Вы мне с начала нашего знакомства, государь мой, оказали честь, приглашая меня ехать в Неапол, и я на то согласился. Естьли вы не на долго отложите свой отъезд, то я не только намерен там засвидетельствовать вам свое почтение, но испросить у вас в доме себе жилище: а как я не думаю, чтоб заслужил в том вашего отказа; то и ласкаюсь, что буду там принят стольже милостиво, сколько благоприятства оказали вы мне своим приглашением. Я думаю, что завтра по еду из Болонии.

О братец! сказал ему Епископ Ноцера, не уже ли не уступите вы таким великодушным чувствованьям?

Искренно ли вы говорите? Спросил гордой Генерал.

Так точно, государь мой. Я имею при разных дворах в Италии многих почтенных друзей, с коими хочу проститься, прежде нежели выеду из такой земли, которую отчаяваюсь впредь видеть. Я чрезмерно желаю, дабы и вас мог считать в числе оных. Но я не усматриваю еще того вида дружества, которой ищу в ваших взорах. Позвольте мне, государь мой предложить вам мою руку. Честной человек унизился бы, естьлиб отверг дружественные представления от честнагоже человека. Я в том ссылаюсь, государь мой, на собственные ваши чувствования.

Он довольствовался тем, что поднял только руку, когда увидел что я ему подавал мою. Я не без гордости, любезной Доктор, вы ето знаете, и в сем случае я чувствовал мое над ним превосходство. Я принял его руку, так как он мне ее подавал; но жалел несколько о принужденном его виде и о его движении, в коем не познавал уже тех приятностей, какие всегда соединены бывают с тем, что он ни делает и ни говорит, Епископ меня обнял: ваша умеренность, сказал он мне, дает вам всегда преимущество. О Кавалер! вы есть изящнейшее произведение рук Всемогущаго. Любезной мой Иероним утирал глаза и простер ко мне свои объятия. Генерал же мне говорил: я через неделю буду в Неаполе. Я столько тронут нещастиями моей фамилии, что не могу вести себя так, как бы в сем случае долг от меня требовал. Но истинне, Грандиссон, трудно тем людям кои страждут сохранять все добродетели в одном степени. Так, любезной Граф, отвечал я ему, и я ето сам чувствую. Моя надежда, подкрепляемая столь лестным для меня старанием теперь уничтожается и оставляет мне одно только отчаяние.

И так могу я ожидать вас в Неаполе? Прервал он мою речь по видимому с тем дабы удалишь все таковые мысли.

Можете, государь мой: но в продолжение сего времени прошу у вас милости, дабы вы с тихостию поступали с вашею любезною Клементиною: по что не могу сказать с моею? Да еще позвольте мне испросить у вас милости, которая только до меня касается; уведомьте ее что я простился со всею вашею фамилиею и при моем отъезде от искренней дружбы желаю ей всякого благополучия. Я не предлагаю сей прозьбы господину Иерониму потому что он из любви ко мне вошел бы в такие подробности, кои бы могли умножить наши прискорбия.

Замечание. Г. Трандиссон оставил всех зрителей в удивлении к своим достоинствам. Он вышел от них обремененный сильнейшею скорбию, но не преминул однако излиять свою щедрость на служителей, кои с горестию жалели, что не видят его в числе своих господ.

В тот же самой день и на другой до своего отъезда уведомился он из писем Иеронима и в последния посещения Камиллины, что в доме Порреттов спокойства не было, и что нещастная Клементина извещенная о его намерении, впала паки в задумчивость и в скорби своей приходила в заблуждение ума. Но как он лишился всей надежды ее видеть; то и поехал в Флоренцию, где остановился только для тог, чтоб приказать своему банкиру изготовить изчисление наследства девицы Жервинс. У него были в Сиенне, в Анконе, а особливо в Риме столь любезные ему друзья, что он весьма хотел с ними видеться прежде возвращения в свое отечество: но как он имел таковых и в других местах Италии; то ето еще более его понудило выполнить обязательство данное Генералу. Он прибыл в сей город к тому времени, которое к сему назначил.

Генерал, пишет он, принял меня больше с учтивостию чем с приязнию. По первых вежливых отзывах он мне говорил: вы самые щастливые из людей: пренебрегая опасности нашли вы способ предохранить себя от оных. Я признаюсь вам, что много делал себе насилия, что не посетил вас в Болонии для важных причин. Я намерился сделать оное прежде, нежели вы мне подали надежду оказать мне здесь сию честь.

Я весьма бы сожалел, отвечал я ему, естьлиб видел у себя брата Клементины для такой причины, которая бы не позволила меня почитать его её братом. Но не присовокупляя к тому ни слова, позвольте мне наведаться о её здравии. В каком состоянии находится превосходнейшая от своего пола особа?

Так вы об етом не знаете? Не знаю, государь мои, но ето не от того, чтоб я не старался. Я посылал трех нарочных, но не получил от них никакого удовлетворения.

Вы не узнаете от меня такого, котороеб много оного вам причинить могло.

Какое усугубление моих скорбей! В каком состоянии находятся по крайней мере Маркиз и Маркиза.

Не спрашивайте о том Они чрезмерно нещастны.

Я уведомлен что мой любезной друг Иероним вытерпел.... страшную операцию? прервал он; так вас не обманули. Сколь достоин он сожаления? Он не мог вас сам о том уведомит. Боже да сохранит его нам! Но вы, Кавалер спасли только половину его жизни, хотя мы вам много обязаны, что вы возвратили в наши объятия столь драгоценные нам остатки.

Я мало участвовал в сем произшествии, государь мой, и никогда не вменял оное себе в заслугу: все сие сделалось по случаю. Мне оно ничего не стоило и ету заслугу мою с лишком уже уважили.

Дай Боже, чтоб и всякой подобные услуги оказывал! Сие произшествие, государь мой, понуждает меня желать того же самого и от других.

Он мне показывал свои картины, статуи и хранилище любопытных и редких вещей; но не столько для удовольствования моего вкуса, сколько для своего тщеславия. Я даже заметил в его поступках больше холодности. Он взглядывал на меня пасмурно и тем оказывал более негодования, нежели той открытности, какую может быть должен бы был ко мне иметь, когда я переехал двести миль для того только, чтоб его посетить и изьявить свою доверенность на его честность.

А как такой поступок вредил ему же самому; то я довольствовался тем, что о нем сожалел: но был чувствительно тронут, что не мог от него получить ни малейшего объяснения о здравии такой особы, коея болезни терзали мое сердце. За обедом было нарочито много гостей и разговор был общий. Он не преставал поступать со мною с великим уважением: но я усматривал в том больше притворства, и тем более мучился, что все такие принужденные поступки приводили меня в страх, не производили какие новые злополучия в Болонии со времени моего отъезда.

Он предложил мне проходиться по саду. Вы по крайней мере неделю у меня пробудете, Кавалер?

Нет, государь мой. Мне за важными делами должно быть необходимо во Флоренции и в Риме. Я думаю завтра ехать в Рим, а оттуда отправлюсь в Тоскану.

Такая поспешность приводит меня в изумление. Вам нечто в поступках моих не нравится, Кавалер?

Я признаюсь, государь мой со сродною мне откровенностию, что не вижу в вас более той благоприветливости и ласки, какую при других случаях в вас усматривал.

Божусь вам, Кавалер, что мало таких людей, к коим бы я чувствовал более склонности, нежели к вам: но я равно признаюсь, что здесь взираю на вас не с таким дружелюбием, как удивлением.

Не требуют ли сии слова, государь мой, несколько объяснения. Вы удивляетесь очевидной моей доверенности: а в таком смысле я благодарю вас за такое мнение, которое приносит мне честь.

Я не усматриваю в сем ничего для вас оскорбительнаго; а разумею особливо в сих словах то благородное намерение, которое вас сюда привело, и великодушие оказанное вами в Болонии, когда прощались со всею моею фамилиею. Но не входило ли тут желания меня обидеть?

Единое мое тогда намерение было то, чтоб показать вам, как и здесь, что вы не всегда имели о моих чувствованиях то мнение; какое думаю я заслуживал. Но когда я приметил, что вы начали разгорячаться, то вместо ответа на ваш вопрос о моем пребывании в Болонии, я предложил сам ехать за вами в Неаполь, и при том такими словами, кои конечно ни мало вам обидны быть не могли.

Я признаюсь, Кавалер, что от того пришел в замешательство. Я намерен был избавить вас от сей поездки.

В сем ли намерении, государь мой, сделали вы мне честь своим приглашением?

Совершенно нет. Я ни на что еще тогда не решился. Я хотел с вами говорит, но не знал какое будет следствие сего переговора. Но естьчлиб я вам предложил выдти, соответствовали либ вы моим требованиям?

Судя по объяснению, какое бы вы мне о том подали.

И согласныб были теперь на оные естьлиб ехал с вами до Рима пред возвращением вашим в Флоренцию?

Согласился бы, естьлиб то требовало соответствования. Но думаете ли вы, чтоб я мог предлагать что нибудь такое, которое бы того не требовало?

Государь мой, я думаю, что должен обстоятельнее с вами изьясниться. Вы приняли против меня худо основанные пре рассуждения. Вы как кажется, приписываете мне те нещастия, к коим не можете быть более меня чувствительны. Я знаю свою невинность. Я имею право почитать себя оскорбленным тою тщетною надеждою, какую произвольно мне подавали, когда не можно меня укорять, чтоб я лишился оной своим проступком. Какое опасение может смущать сердце невинное и оскорбленное? Естьлиб я оказал слабость; то она послужила бы к моему вреду. Не был ли я среди ваших родственников в качестве только иностранца, и мог ли избежать вас, хотя бы к тому и был способен, ежелиб вы приняли намерение меня искать? Я всегда, как честный человек, пойду лучше против моего неприятеля, нежели стану от него укрываться, как виновный. Побег в моем отечестве почитается за признание в преступлении. Ежелиб вы мне учинили такие предложения, коим бы мне не прилично было соответствовать; то я принес бы вам о том свои жалобы, и может быть с таким же спокойствием, какое здесь во мне видите. Естьлиб вы не захотели меня слушать, но я не упустил бы защищать себя по надлежащему: но ни за что бы в свете не поранил, когдаб того миновать мог, брата Клементины и Иеронима, и сына Маркиза делла Порретты. А ежелиб ваша вспыльчивость подала мне над вами некое преимущество, естълиб например вас обезоружил, то поднес бы вам обе наши шпаги и разкрыл бы вам свою груд. Она уже пронзенна печальми вашей любезной фамилии и может быть присовокупил бы только сии слова: отмщайте за себя, естьли думаете, что я нанес вам какое-либо оскорбление.

Теперь находясь в Неаполе обьявляю вам, государь мой, что естьли вы решились ехать со мною с другими какими намерениями, а не дружественными; то и ныне не переменю моего поступка. Я положусь на свою невинность и надежду преодолеть великодушного человека великодушным действием. Одни виновные ищут своей безопастности насилием и убийством.

Какая гордость! сказал он мне в движении и осматривая меня с ног до головы. Да на чем, скажите пожалуйте, основываете вы надежду получить тогда некое преимущество?

Когда я буду спокоен и разположен единственно к защищению себя; когда увижу своего противника, колеблемого страстьми, так как то всегда бывает с нападателями; то несомненно почту, что одержу победу. Но против вас, государь мой, естьли не лишась вашего почтения могу обойтись без шпаги, то никогда не будет она обнажена. Невозможное дело, чтоб вы не знали моих правил.

Я их знаю, Грандиссон, знаю и то, что вам приписывают столькоже искуства сколько и храбрости. Думаете ли вы, чтоб я терпеливо слышал предложения о сродстве, естьлиб ваши качества.... Тогда насказал он весьма много для меня лестных похвал. Но по том показывая будто о том жалеет говорил мне: однако, Грандиссон возможноли, чтоб моя сестра подвержена была таким сильным недугам, естьлиб какие нибудь хитрости любовничии....

Позвольте мне прервать вашу речь, государь мой.... я не могу перенести такого подозрения. Естьлиб хитрость имела в том какое участие; то бы зло сие не столь было велико. Не можете ли вы считать свою сестру за девицу, произходящую от одного ил двух знаменитейших поколений в Италии? Не можетели ее представить себе в том состоянии, в коем Гжа. Бемонт столь выразительно ее описывала, борющеюся против своего сердца и против самой себя за долг и закон свой, твердо намерясь лучше умереть, нежели попуститься в малейшую слабость? Почто вспомнил я сей приятной предмет? Но виден ли был когда-либо пример страсти, столь благородно превозмогаемой? и не могу ли я присовокупить, что никакой человек не был меня в таком деле бескорыстнее, и не находился в страннейшем против моего состоянии? Вспомните только о первом моем отъезде, которой был не токмо произволен но и противен ожиданию вашей фамилии. Какое величие духа при сем случае сказывалось в деяниях вашей сестрицы? и сколь благородны были еще её признания, когда Гжа. Бемонт выведала от нее ту тайну, которая принесла бы мне славу, естьлиб я был щастлив и которая повергает меня теперь в глубочайшее уныние.

По истинне, Кавалер, сестрица моя весьма благородного духа. Может быть излишне в поступках своих соображались с произшествиями, не рассматривая причин оных.

Но дозволить вам столь свободное с нею обхождение? С такими качествами, кои в вас все усматривают и по коим, как я думаю, обстоятельства послужили к большему изьявлению ваших достоинств.

Ах! Государь мой, прервал я его речь, об етом также вы судите по происшествиям. Но у вас есть письмо Гжи. Бемонт. Какое благороднейшее свидетельство великодушие найти можно в женщине! других доказательств к защищению моих поступок я приводить не буду.

Ето письмо у меня. Иероним мне его отдал при моем отъезде, и помню, что тогда он мне говорил: Кавалер Грандиссон, (вот его слова,) не преминет побывать у вас в Неаполе. Ваш горячий нрав меня приводит в страх. Его твердость всем известна. Вся моя надежда основывается на его правилах. Поступайте с ним благородно. Я полагаюсь на ваше великодушие, но прочитайте ето письмо прежде его посещения. Я признаюсь вам, продолжал Генерал, что я не имел охоты его читать; но я прочту тотчас, естьли вы позволите.

Он вынул из кармана письмо, и отошед на несколько шагов прочитал оное. По том возвратясь ко мне взял меня дружески за руку, говоря: я сам себя стыжусь, любезный мой Грандиссон: я не оказал достодолжного великодушие, признаюсь вам. Все прискорбия нещастной фамилии мне представлялись живо и я вас принял и поступал с вами, как с виновником того зла, которое ни чему инному приписать не могу как злому нашему року. Я искал причин вас оскорбят. Простите мне. Располагайте всеми усерднейшими моими услугами. Я уведомлю моего брата, с каким великодушием вы меня преодолели, прежде нежели имел нужду в его письме, но когда оное прочел, то крайне жалел, что прежде того не сделал. Я заглаживаю свой проступок и поставляю себе в славу иметь такую сестру, какова моя. Однако я из сего самого письма усматриваю, что благодарность моего брата способствовала тому злополучию кое мы оплакиваем. Но не станем больше говорить о сей нещастной девице. Для меня чрезмерно прискорбно воспоминать о её бедствиях.

Вы не позволите, государь мой....

Ах! Кавалер, пожалуйте сделайте мне сие угождение. Иероним и Клементина терзают мою душу. Но их здоровье не так худо, сколько страшиться о том могли. Не поехать ли нам завтра ко двору? Я думаю представить вас Королю.

Етой чести удостоился я в первое мое путешествие в Италии. Я обязан завтра ехать и простился уже с некоторыми друзьями живущими в сем городе.

Однако по крайней мере вы у меня весь етот день пробудете?

Ето и есть мое намерение, государь мой.

Возвратимся к гостям. Я им должен извиниться. Но я представлю им в мое оправдание необходимость вашего отьезда. Мы пришли в гостиную и я усматривал в Генералѣ одну только открытность и дружелюбие.

Г. Грандиссон поехал на другой день и даже до самого отъезда видел в Генерале больше откровенности и ласки.

Приехав в Флоренцию он распорядил и привел к концу все что ни касалось до наследства его друга, с тою горячностию и умеренностию, какие в нем купно усматривали во всех делах, кои он предпринимал. То, чего бы другой и во многия месяцы не сделал, окончил он в несколько дней. Однако должно ему было преодолеть некие препятствия от Оливии. Он уведомился, что до его отъезда в Неаполь Гжа. Бемонт по усильным прозьбам Маркизы возвратилась в Болонию. Не получая никакого известия от своего любезного Иеронима он решился отписать к Гже. Бемонт, прося известить его о состоянии фамилии, а особливо о здравии своего друга, коего молчание по трех письмах посыланных к нему одно за другим, приводило его в чрезмерное опасение. Он объяснился сей Госпоже что естьли не увидит никакого средства к споспешествованию благополучия столь любезной ему фамилии; то намерен чрез несколько дней ехать в Париж. Гжа. Бемонт отписала ему следующий ответ.

Государь мой.

Я ни о чем щастливом не могу вас уведомит. Мы все здесь в чрезвычайном унынии. Служителям приказано давать на всякие осведомления невразумительные ответы и рачительно утаевать истинну.

Ваш друг Иероним претерпел страшную операцию. О его выздоровлении ни малой нет надежды; но с того времени как он получил сию жестокую услугу от лекарей, естьли лечение не излишне далеко доведено, ласкаются по крайней мере, что зло, коего страшатся, не столь еще скоро его постигнет.

Как он жалок? Однако при конце своих страданий опять начал он беспокоиться о своей сестрице и о вас.

Приехав в Болонию я нашла Клементину в плачевном состоянии: иногда приходила она в изступление; иногда сидела в молчании связанная, ибо сама подала причину страшиться, что предпримет какое нибудь пагубное намерение, так что принуждены были связать ей руки. Мне кажется, что очень неосторожно выбрали способ поступать с нею.

Они употребляют то тихость, то строгость: и не следуют ни какому образцу. Она чрезвычайно просила позволения видеться с вами до вашего отъезда. Неоднократно просила она на коленах пред ними сей милости, обещавая быть спокойнее, естьли окажут ей сие угождение; но они боялись, чтоб тем не умножить еще её злополучия. Я их за то осуждала и говорила что лучшее средство поступать с нею есть тихость. Как только вы уехали из Болонии, то уведомили ее о вашем отъезде. Камилла привела меня в ужас, когда рассказала, в какую ярость и отчаяние пришла Клементина от такого объявления; но по том молчаливость и глубочайшая задумчивость последовали за сими сильными её страстями.

Они ласкались при моем приезде, что мое присудствие и сотоварищество подадут ей некое облегчение. Но в целые два дни она меня почитай не примечала и не слушала моих слов. На третий день приметя, что она чрезвычайно страдала, что не имеет свободы, испросила я с великим трудом, чтоб развязали ей руки и позволили ей прогуляться со мною по саду. Они мне дали выразуметь, что очень боятся, дабы их дочь не бросилась там в воду; а как с нами пошла её горнишная, то я не преминула привесть ее неприметным образом в ту сторону. Она села на скамью на супротив большего водопада; но не оказала никакою движения, которое могло бы меня озаботить. С того самого дня почувствовала она ко мне более любьви и дружбы, нежели прежде. Когда я испросила ей свободу, то первое употребление её рук было то, что она меня обняла и сокрыла свое лице в моей груди. Я легко приметила, что ето было выражение её благодарности, но она казалась мало расположена говорить со мною. Обыкновенное её состояние есть глубокая задумчивость сопровождаемая безмолвием. Однако я иногда примечаю, что дух её сильно колеблется. Она встает, чтоб переменить только место, и не долго остается на том, которое выберет, и так проходя от одного к другому обходит вокруг всей горницы. Такое зрелище проницает внутренность моего сердца. Никогда не видала я столь совершенной и любезной девицы, как она. В непрерывном своем изступления она совершенно не умалила своего усердия к совершению молитв. Она сохраняет все свои добрые обычаи. Но в другое время ее и узнать не можно.

Она часто занимается письмами, кои к вам отослать намерена. Не упускают однако ни одного случая тайным образом уносить от нее то, что пишет; но она кажется того не примечает; ибо никогда не спрашивает, куда девалось её письмо, а берет еще бумаги и начинает писать снова. Предметами к тому всегда избирает она святых или ангелов. Она часто внимательно рассматривает ландкарту Великобритании, и я многажды слышала, что она воздыхала желая быть перенесена в Англию.

Госпожа де Сфорс усильно просит позволения отвесть ее в Урбин или Медиолан; но я надеюсь что того не получит. Сколь нелепое дружество ни оказывает ей сия Госпожа, но она уверена, как я вижу, что только от одной строгости можно получить успех; а я на против того точно знаю, что ето никогда Клементинp3; не будет служить в пользу.

Я не долго могу с нею прожить. Нещастия младой особы столь любвидостойной приводят меня в безмерное уныние. Естьлиб я была ей в чем нибудь полезна, то для сего согласилась бы охотно лишиться всего того, что дражайшего во Флоренции оставила: но я твердо уверена, так как и здесь дала выразуметь, что одна минута её с вами свидания имела бы больше действия для успокоения её духа, нежели все те строгости, кои с нею употреблять не перестают. Я думаю, что с вами увижусь, государь мой пред отъездом вашим из Италии. Без сумнения ето произойдет во Флоренции, ежели не в Болонии. Вы столь будете великодушны что оставите сей выбор на мою волю.

Я с неделю живу уже в сем доме, но ни малейшей еще надежды не вижу. Все доктора, коих призывали для Клементины, предписывают иметь строгия с нею поступки а самой ей наблюдать должно великое от пищи воздержание: но естьли не обманываюсь, делают они ето из угождения к некоторым особам фамилии. Увы! злополучная Клементина имеет столь великое отвращение от пищи, что смело можно ее уволить от всяких яств. Она пьет одну воду.

Вы просили меня, государь мой, обстоятельно вас о всем известит. Я удовольствовала ваше желание, хотя ко вреду моих глаз, и не буду удивляться, естьли сие письмо приведет в смущение такое чувствительное сердце, каково ваше. Да подаст вам Бог щастие такими путями, какие вас достойны. Сего искренно желает ваша покорнейшая и пр:

Гортензия Бемонт.

Госпожа Бемонт выехала из Болонии, прожив там двенадсять дней. Она видела Клементину в спокойнейшие её минуты и прощаясь с нею спрашивала её приказов. Любяте меня, говорила она ей, и сожалейте о вашей злощастной приятельнице. Не льзля делать одного без другаго. Еще одной милости хочу я у вас испросить, прибавила она наклонясь к её уху: вы может быть увидите Кавалера, хотя я не имею уже прежней надежды, но скажите ему, что Клементина бывает иногда весьма достойна сожаления. Скажите ему, что она была бы здесь щастлива, естьлиб могла обресть его по крайней мере в будущей жизни: но что он ее лишит и сего утешения, ежели будет отвращать свое сердце от истинны, скажите ему, что я сочла бы за великую его милость, когда бы он не помышлял о женидьбе, не объявя мне с кем, и не быв в состоянии меня уверить, что будет любим избранною им особою столько, как другою.

О! Гжа. Бемонт, какое для меня будет нещастие, естьли Кавалер вступит в брак с такою особою, которая его не достойна.

В сие время Г. Грандиссон изготовил все нужное к отъезду, а я приехал из Леванта и Архипелага, куда по его прозьбе сопровождал Г. Бошампа, общего нашего друга. Он удостоил меня другим свидетельством своей ко мне доверенности, поруча в мое смотрение Мисс Жервинс, свою любезную питомицу, при госпоже Бемонт, коей попечения, во время его отсудствия, совершенно соответствовали его ожиданию.

Тогда он писал к Епископу Ноцере, предлагая ему, что он еще приедет в Болонию, естьли его посещение не будет неприятно его фамилии; но как сей новый знак его благодарности и приверженности к ним не был за благо принят; то он поехал наконец в Париж. Вскоре потом должен он был отправиться в свое отечество по причине смерти своего отца; а спустя несколько недель по своем возвращении писал ко мне, чтоб и я ехал обратно в Англию с его питомицею.

Может быть вы сожалеете, любезная моя Бирон, что при окончании сего известия не нашли о настоящем состояния злополучной Клемнтины столько объяснений, сколько того желаете. Я в кратких словах присовокуплю к тому те извещения кои, после оттуда получены.

Когда в Болонии уверились, что Г. Грандиссон выехал из Италии; то фамилия Порреттов начала, хотя уже поздо, сожалеть о том что не позволила быть тому свиданию, коего Клементина столь сильно желала и просила: а когда известились, что он возвратился в Англию для принятия наследства своего отца; то такое усугубленное удаление, при одной мысли о море, которое по их мнениям противополагало им страшные препятствия, учинило их жалобы еще горчайшими. Для некоего утишения духа Клементины инного средства они не изобрели как то, чтоб непрерывно ей быть в упражнении, и разъезжать по разным местам: ибо немогши испросить свидания с Г. Грандиссоном сохраняла она всегда сие самое желание. Сперва ее возили в Ноцеру, Рим и в Неаполь, по том во Флоренцию, Медиолан и даже до Турина. Подавали ли они ей надежду свидеться с Г. Грандиссоном; того я не знаю, но справедливо то, что она при конце каждой поездки ласкалась его увидеть и что сие ожидание приносило ей больше спокойствия в её путешествии. Иногда ездила с нею Маркиза, коей, как судили, перемена воздуха и движение стольже нужны были для здравия, как и её дочери, а иногда Гжа. Сфорс и другия её родственники. Но как такие поездки с лишком за три месяца пред сим окончились, то больная Клементина начала их обвинят, что ее обманывали. Она стала весьма нетерпелива и два раза покушалась от них бежать. Они по страху своему начали ее уже запирать в горнице и с начала по прошению Гжи. Сфорс, единственно для опыта отвезли ее в монастырь, где она была нарочито спокойна. Но как скоро Генерал, с коим о сем не советывались, узнал такую перемену, то по таким причинам, кои понять мне кажется трудно, оказал о сем прискорбие и по его усильным прозьбам она немедленно возвращена в дом отеческий. Воображение её еще более стало наполнено её учителем, её другом и Кавалером. Она горит нетерпеливостию его видеть. Я почитаю их весьма достойными осуждения, естьли они склонили ее для сей самой надежды путешствовать; ибо она послужила только к усугублению сильного её желания к такому свиданию. Естьли буду я иметь, говорит она, утешение его еще раз видеть, дабы ему сказать, с какою жестокостию со мною поступают, то сие привело бы у ней в забвение все её печали. Она уверена, что возбудит в нем несколько сожаления, хотя все о ней того не оказывают. За несколько дней Сир Карл получил от Епископа Ноцеры нежное и весьма понудительное письмо, коим приглашает его еще ехать в Болонию. Я оставляю ему самому старание сообщить вам о сем его намерение, тем более что до сего времени я только что прочел мимоходом сие последнее письмо, которое возобновило все мучения его сердца. Он также получил письмо и от Камиллы, которая его уведомляла, не говоря по чьему приказу, что все искренно желают его возвращения в Болонию.

Клементине угрожает то смертельное расслабление, которое здесь называют изтощением жизненных духов. Граф Бельведере не менее ее обожает. Он приписывает беспорядок её разума меланхолическим чувствованиям касательно закона; а как подробности домашних обстоятельств не довольно были сведомы; то сожаление, к коему он по природе сроден, наполняет его искренним о ней состраданием. Однако он знает, что без чрезвычайной её приверженности к своим правилам она бы предпочла Кавалера Грандиссона всякому другому человеку, и не только от такой мысли не охладевает, но удивляется еще такому великодушию, по коему она предпочитает закон своей любви.

Иероним все еще находится в весьма печальном положении. Сир Карл пишет к нему часто с тою искренностию и любовию, какую поставляет за долг оказывать превосходному своему другу. В последнем письме уведомляют его что лекари хотят начать над ним новую операцию и что успех оной очень сумнителен.

С сколь благородным духом Сир Карл переносит такие тяжкие печали! Ибо прискорбия его друзей бывают всегда его мучениями. Но сердце его в тайне кровию наполняется. Чувствительное сердце есть такое благо, которое дорого стоит тем, кои его имеют; но кое не захотели бы они променять ни на какое другое благо.

Сие самое служит также нравственным доказательством невинности; поелику сердце удобное делить печали другаго, не может быть таковым, которое бы произвольно могло оные наносить другому.

Я ласкаюсь, что любезная Мисс Бирон довольна будет повиновением, кое я изьявил её приказу. Она не менее тут найдет точности и верности как и в том повествовании, которое касается до всех произшествий с Оливиею. Но как она опечаливала себя столь печальными изображениями, то я прошу, дабы для своего утешения позволила она мне привлечь её взоры на другой порядок вещей, которой будет истинным источником силы и утешения для разумной души.

ПИСЬМО ХLИХ.

Мисс Бирон к Люции Сельби.

В тот же день.

Кавалер Грандиссон прибыл к нам вчера в вечеру. С обыкновенною учтивостию послал он наведаться о моем здоровье и просить Г. Ревса придти к нему в сие утро на завтрак. Для его ли или для меня употребляет он такие церемонии? Может для обоих. И так я скоро увижу благородной предмет любьви Клементининой, её будущаго.... Ах Люция!

Но вы видите, что главная его учтивость относилась к Г. Ревсу. Остаться ли мне в своей горнице? и дожидаться ли пока он не захочет со мною видеться? Он мне несколько обязан за то движение, в которое меня привел в библиотеке Милорда Л.... с того времени я его почитай не видела. Честь мне запрещает, говорил он мне тогда.... однако честь мне велит.... но я не могу не оказать справедливости, великодушие, ни думать о чем инном, кроме собственных моих выгод.... Сии слова, любезная Люция, еще слышатся в ушах моих. Как их растолковать? Честь мне запрещает.... Что же? изьясниться? Он мне рассказывал весьма трогательное повествование и окончил оное: что же может ету честь запрещать? Однако честь мне велит. Кто препятствовал ему следовать законам чести? Но я не могу не оказать справедливости: может быть, Клементине. Кто принуждает его не оказывать оной справедливости? Я того от вас не опасаюсь, Сир Карл Грандиссон. Слава ваша помрачается, когда занимаете свои мысли такими маловажными заботами, как будто бы ваши качества подвержены были искушению показать вас несправедливым, как будто вы имеете нужду иметь всегда против самого себя осторожность.

Я не могу не оказать великодушия.... Кому же? без сумнения знаменитой Италианке. Он должен иметь о ней сострадание. Но не уже ли я своею прозьбою обязала его мне ето объявлять, как будтоб желала, чтоб он менее оказал мне великодушие, нежели хочет? Такой мысли я перенести не могу. Не то ли ето, как будтоб он сказал: Нежнач Генриетта, я вижу, чего вы от меня ожидаете; но я должен оказать сострадание и великодушие Клементине. Однако же какое ето слово сострадание! Добродетельная Клементина, я о вас печалюсь, что вы находите в нем только великодушного человека. О! да предохранит меня судьба от необходимости быть предметом сострадания какого-либо человека, не выключая и Кавалера Грандиссона!

Но что он хотел выразит словом собственная выгода? Я того не понимаю. Клементина получила на свою часть весьма великое имение; а Генриеттино посредственно. Он не может не оказать справедливости и великодушие, ни думать о чем инном, кроме собственных выгод..... последния слова приводят меня в замешательство, когда произнесены таким человеком, которой ни чего на ветер не говорит.

Очень хорошо; но между тем как я с собою рассуждаю, а время завтрака наступает. Я хочу сойти в низ, дабы избежать всякой принужденности. Я постараюсь взирать равнодушно на того, коему мы все удивлялись и коего в продолжении двух недель рассматривали в толь различных видах; Христианин, герой, друг.... Ах Люция! Любовник Клементины, скромный и великодушный благотворитель, образец благодушие и всех добродетелей. Но он идет! пока я забавляюсь пером а он пришел. Да и чего ты меня удержала, дорогая Люция? Теперь я глупинькая должна сойти в низ с торопливостию однако она хочет дожидать, пока ее кликнут.

А ето в сию самую минуту и сделано.

О Люция! Какой разговор должна я тебе рассказать? Но надлежит привести тебя к нему постепенно.

Сир Карл подошел ко мне, как скоро меня увидел. Он показался мне во всем своем совершенстве; его скромность, вежливость и при том не принужденной вид и ласковая благоприветливость толико его отличали, что я того описать не могу. По первому его движению я сперва было подумала, что он хочет меня взять за руку, и признаюсь тебе, что ни той ни другой руки я не отдернула. С каким искусством умеет он соединять с толь откровенными поступками такое уважение, котороеб могло удовлетворить и самих принцесс?

После завтрака Г. и Гжа. Ревс отозваны были к Кавалеру Аллетрису и его племяннице, кои обыкновенно по утрам принимают посещения: а я осталась одна с Сиром Карлом. Тогда с видом равно учтивым сколь и дружественным, начал он говорить следующую речь.

В последний мой разговор с вами, рассказал я вам, Мисс Бирон, весьма трогательное произшествие, и был уверен, что оное возбудит в таком сердце, каково ваше, великодушное соболезнование об одной из первых особ вашего пола. Я ласкался, что не заслужа никакой укоризны, дабы поступил в чем безразсудно или нескромно, и сам буду иметь некое участие в вашем сожалении. Мне показалось, Сударыня, что сие печальное повествование чувствительно вас тронуло, и дабы не допустить до уныния вас, (позвольте мне примолвить также и себя самаго) я просил Доктора объяснить вам премногия обстоятельства, о коих я не мог вас столь подробно известить, как он. Он мне отдал отчет во всем том, что вам ни сообщил. Я помню, в какое смущение привело вас мое повествование и несумневаюсь, чтоб в таковом чувствовании благодушие и соболезнования, объяснения Доктора не причинили вам еще большего уныния. Но позволители мне, Сударыня, присовокупить к прежним объяснениям такие обстоятельства, о коих не мог он вас уведомить? Теперь, когда уже вы знаете большую часть моего приключения, желал бы я, чтоб вам больше нежели всякой другой женщине все то известно было что сам я знаю.

Он остановился. Я трепетала. Государь мой.... государь мой.... Признаюсь, что сие повествование чрезвычайно трогательно. Сколь достойна сожаления сия злополучная особа! Вы мне сделаете честь, естьли уведомите меня о её теперешнем состоянии.

Доктор вам сказал, Сударыня, что Епископ Ноцера. Другой брат Клементины, недавно ко мне писал и просит меня еще раз съездишь в Болонию. Его письмо со мною. Вы знаете по Италиански, Сударыня. Позволите ли мне.... или сами желаете взять на себя сей труд? При сем подал он мне письмо, и вот в чем оно заключалось:

"Епископ уведомляет его о печальном состоянии своей фамилии. Здравие его отца и матери не чувствительно умаляется; а Г. Иерониму стало еще гораздо хуже, нежели при отъезде Сира Карла. Сестра его не в лучшем состоянии находится и всегда в чрезвычайною нетерпеливостию желает видеть своего учителя. Она теперь в Ноцере, но намеряются вскоре отвезть ее в Неаполь. Епископ действительно просит усильно Сира Карла их еще навестить, хотя признается, что не вся фамилия равно того желает; но он, Маркиза и духовник согласно хотят сделать сие снизхождение непрестанным желаниям его сестры. Он предлагает ехать на встречу Сиру Карлу, в какое место он сам рассудит, и проводить его до Болонии, где уверяет его, что удовольствие его видеть не преминет преклонить всех в пользу его свидания. Ежели сие средство, коему жалеет что столь долго противоречил, не будет иметь ожидаемого успеха; то присоветует, говорит он, заключить свою сестру в монастырь, или поручить ее попечениям неких честных людей, кои станут поступать с нею с тихостию, но так как поступают с такими, которые по нещастию впадают в подобное состояние.,,

Сир Карл дал мне после того прочесть письмо Г. Иеронима, которой ему описывает свое горестное состояние. ,,Жизнь для него есть ни что инное, как бремя так что он желает прекращенил оной. Его лекари, кажется ему, не довольно искусны. Особливо жалуется он на рану, открывшуюся на бедре, которая всему их проницанию была неизвестна. Более всего просил бы он Бога, говорит он, чтоб видеть Кавалера Грандиссона; ибо величайшее щастие, какого он желать может есть то, чтоб он испустил последнее дыхание в обьятиях дражайшего своего друга.,, Но в сем печальном письме не говорит он ни слова о своей сестре. Сир Карл для обьяснения его молчания полагает, что поелику Клементина не в Болонии находится; то скрывают её плачевное положение от Иеронима, боясь раздражить еще более его болезнь.

Он мне прочитал также некоторые места из письма Гжи. Бемонт, писаного на Аглинском языке, и большая часть статей оного не менее печальны. Она извиняется, что не скоро уведомила его о Клементине по тому что долго не могла сама получить таких осведомлений, каких желала.

Она крайне жалеет о сей любезной девице, что не получила никакой пользы от своих путешествий, и вся вина, кажется падает на спутников ея, кои каждой день ласкали ее надеждою встретиться с Кавалером Грандиссоном. Они в другой раз отвезли ее в монастырь по её собственному прошению, и спокойствие ея, последовавшее от того на несколько дней, начало подавать надежду, что всего от времени ожидать можно, но сия перемена столь же долго продолжалась, как и новость её состояния; и одна монахиня сделала зло её гораздо хуждшим против прежнего, предложа ей для испытания сойти с нею в приемную горницу, где обещала доставить ей свидание с одним Аглинским дворянином.

Она стала тем более не терпелива, видя себя обманутою, что употребила целые два часа в приуготовлении себя к сему свиданию. Более недели думала она только о том, чтоб переехать в Англию. По бесполезных стараниях тех кои в одном месте с нею жили, одна только мать её могла лишишь ее сих мыслей, прося ее выкинуть оные из любьви к ней. Столь скорое послушание ободрило Маркизу взять ее обратно под свое смотрение. Но как припадки её начали опять с великою силою сказываться, а здравие снисходительной её матери чувствительно умалялось, то один из самых степенных Докторов произнес такой приговор, что от нее ничего доброго без строгости ожидать не должно. Гжа. Сфорс и Генерал обьявили, что согласуются с сим мнением: принято намерение отвезть ее в Медиолан. Однако она с таким усилием на то жаловалась и просила позволения прожить несколько времени в Флоренции у Гжи. Бемонт, что её мать еще для нее сию милость ихходатайствовала. Маркиз взялся сам проводить ее в Флоренцию и без труда склонил Гжу. Бемонт вступить в его намерения.

Почти с месяц Клементина казалась довольно спокойна, особливо когда она говорила об Англии, о Кавалере Грандиссоне и о его сестрах, с коими она весьма желала иметь некое знакомство. По том когда Генерал с Гжею. Сфорс к ней приехал; то оба они очень оскорбились, видя что она непрестанно занимается такими предметами. Они жаловались, что столь снисходительно с нею поступали и не утаявая, что в том подозревали некое другое намерение, простерли гнев свой так далеко, что в тот же день принудили ее с собою ехать к чрезмерному сожалению госпожи Бемонт и Флорентинских госпож, кои называли ее своею невинною и задумчивою девицею, и весьма ее полюбили. Госпожа Бемонт уверяет, что тихость, с каковою поступали с нею в обществе разумных и любезных госпож, могла бы постепенно служить к возстановлению её здоровья.

По том рассказывает она, сколь жестоко поступаемо было с её злополучною приятельницею. Сир Карл хотел было прервать при сем месте свое чтение. Он говорил мне, что не может продолжать оного без изменения своего голоса, которое бы усугубило мою скорбь и изъявилоб мне его уныние. В самом деле я испустила несколько слез, читая два первые письма, и тогда как он прочел сие место из третьяго письма, я не сумневалась, чтоб оставшиеся в оном статьи не извлекли слез из моих глаз. Однако я его просила дать мне ето прочесть самой.

Злополучие, говорила я ему, не странное для меня зрелище. Я умела принимать участие в печалях другаго человека, а иначе не заслуживалабы, чтоб брали оное и в моих нещастиях. Он мне показал то место и не присовокупя ни слова отошел к окну.

Госпожа Бемонт уведомляет его, что печальная мать принуждена была отдать совершенно свою дочь в смотрение Госпоже Сфорс, которая немедленно увезла ее с собою в Медиолан. Однако ее просили употреблять только необходимые с нею строгости: на что она и согласилас; но с начала удаляла от нее Камиллу, которую винила в том, что оказывала своей молодой госпоже надмеру великое угождение. Она приставила на место ее к Клементине другую женщину, именем Лавру, которая гораздо лучше могла способствовать её намерениям. Вы вскоре узнаете, с какою жестокостию оне с нею поступали. Девица Даурана, дочь госпожи Сфорс, по неразумию своему тем хвалилась в некоторых письмах, вменяя своей матери в честь, что была щастливее в выборе средства к исправлению Клементины, и госпожа Бемонт, не могши забыть своей приятельницы, получила следующия осведомления от самого её духовника, коего Маркиза просила доставить ей оные в поездку его в Медиолан.

Он не мало удивился тому затруднению, с коим позволено ему с начала видеться с Клементиною: настоя в своем прошении именем её матери, нашел он ее в чрезмерном унынии и в великом страхе; ибо она боялась даже говорить, не смела поднять глаз на свою двоюродную сестру, но при всем том показывала вид, что желает жаловаться на свою участь.

Он изьявил о том свое удивление Дауране: а сия девица отвечала ему, что ето наилучшее средство для Клементины, что Доктора все в етом согласны; что Клементина при своем приезде говорила только про Кавалера и что хочет весьма с ним видеться; но ее довели уже до того, что не смеет она произнесть его имени. Чего не должна была она претерпеть, прервал духовник, дабы оказать такоеже повиновение? Об етом не беспокойтесь, сказано ему с тою же жестокостию. Все что ни делают, служит ей в пользу.

Трепещущая Клементина без труда его узнала и сложа руки просила его с покорностию, дабы ее отвезли в монастырь, где хочет произнесть свои обеты и во веки посвятить себя на служение Богу. Кажется, что старались нарочно внушить ей сие намерение, и госпожа Сфорс не скрывала, что она почитает оное единым средством, могущим способствовать к возстановлению спокойствия её племяннице: она промолвила, что не желая ни кому предписывать законов сама она уверена, что её родственники прогневляют Бога, противясь желаниям молодой особы, хотящей посвятить себя Богу и что её болезнь может быть есть за то наказанием.

В письме своем к госпоже Бемонт духовник утверждает, что Гжа. Сфорс так с ней поступает из корыстолюбия, а девица Даурана по прежней зависти к превосходным качествам своей двоюродной сестры. Он приводит весьма трогательный пример их жестокости, а все в её пользу, дорогая Люция. Сколь негодует мое сердце против сих двух женщин? Лавра, новая её служанка, под видом исповеди учинила духовнику с пролитием слез следующее признание: ето произходило на кануне того дня.

"Когда хотели употреблять какую-либо строгость с нещастною Клементиною, то сей девке приказывано было уходить из её покоев; госпожа её выговаривала несколько таких слов, за кои хотели ее наказыват. Гжа. Сфорс, которая не так далеко простирала свое тиранство, как её дочь, не была на то время дома. Лавра из любопытства начала подслушивать их разговоры. Она услышала, что Даурана с неистовством ей грозила; а Клементина не могши конечно противоречить обидам своей сестры говорила, что я тебе сделала, Даурана, что так худо со мною поступаешь? Ты больше не имеешь ко мне дружества. Ты видишь мое состояние; то для чего столь жестоко мною ругаешься? Естьли рука Божия на мне отяготела, то не должна ли ты иметь о мне несколько сожаления? Сия свирепая сестра говорила ей, что все что ни делают, служит ей в пользу, и что самые её жалобы, кои не всегда столь рассудительны бывали, показывают твердые тому доказательства. Увы! прервала она, я думала, что ты меня любишь. У меня нет уже матери, а ты ее имеешь. Моя была наилучшая из родительниц; но она меня оставляет! или лучше сказать не я ли по нещастию с нею разлучена? Я не знаю, кто из нас тому причиною!

"Даурана, видно раздраженная сими нежными жалобами, грозила ее побить корсетом; наказание, которое всегда приводило в великий страх нещастную Клементину. Лавра слышала, что она с великою покорностию ее упрашивала, во как Даурана в великом гневе от нее вышла, то Лавра принуждена была удалиться. В ето время Клементина опасаясь, чтоб её неприятельница не пришла к ней с корсетом, коим ей грозила, немедленно сошла на низ и спряталась под лестницу, где однако скоро ее нашли по платью, которое она не вздумала подобрать за собою.,,

О любезная Люция. Скол трудно мне было удержаться при сем чтении от слез! Сир Карл видя, что оные полились в изобилии из моих глаз легко узнал до какого места я в письме его дочитала. Разсудите, Сударыня, говорил он мне изменившимся голосом, какияб были мои размышления, естьлиб совесть моя могла меня укорить, что был произвольно виновником толиких злополучий.

Ободрясь несколько начала я дочитывать сие начальное письмо. "Свирепая Даурана, по своему тиранству вытащила свою нещастную унылую сестру за полы её платья, присовокупляя к сему насилие всякие новые угрозы. Клементина ей не противилась. Стоя на коленах и держа руки крестообразно на груди она просила помилования не словом, но очами своими, хотя из оных ни единой слезы не капнуло: но не могла ее упросить: ее отвели в её горницу, где и получила то наказание, коим была угрожаема.

"Доктор был чрезмерно тронут повествованием Лавры: не менееж поражен был и по собственным своим наблюдениям. Однакож возвратясь в Болонию, почел за нужное пощадить Маркизу от уныния, скрыв от нее каким образом поступают с её дочерью, сказав только, что того одобрить не может; он ей советовал не противиться возвращению Климентины, естьли можно на то согласить Епископа и Генерала. Но он больше открылся Прелату, которой, немедленно отписал к своему брату и просил его пристать к его стороне, и прервать невольничество их сестры. Они согласились на сей конец съехаться в Медиолан. Клементина была освобождена, но неудовольствие госпожи Сфорс и её дочери, производит новые замешательства в фамилии. Оне утверждают, что их поступки начали было производить превосходные следствия: то есть, оне хотят, дабы принужденная послушливость и действия страха почитаемы были за некое начало излечения...

А как Маркиза была весьма слаба здоровьем, то отвезли её дочь в Неаполь, возвратя ей Камиллу для услуг. Госпожа Бемонт думает, что оне теперь в том городе. Нещастная Клементина! Какой жребий! быть влекомою таким образом из одного города в другой, но кто о её сестре Дауране без чрезмерного негодования воспомивать может?

Епископ, присовокупляет госпожа Бемонт, весьма бы желал склонить Генерала своего брата к тому, чтоб пригласит им вместе Сира Карла, дабы приехал в Италию; и сие почитает последним средством, на какое должно покуситься пред заключением своей сестры в монастырь и прежде поручения её чужим людям. Но Генерал отрекается от сего намерения. Он спрашивает, какая польза будет от сего посещения, когда все следствия, кои оное произвести может, успокоя дух Климентины еще более прежнего подадут ей желания к тому окончанию её дела, коего избегать стараются?

Никогда не соглашусь я, говорил Генерал, чтоб моя сестра вышла за Агличанина, Протестанта. Епископ объявил, что он столь же на то согласен, но желает, чтоб рассуждения о сем важном деле отложены были до другаго времени, в той надежде, что их сестра по излечении своем найдет в своих правилах силу соответствовать всем их желаниям. Можно бы было испытать ето средство, сказал Генерал: но Кавалер кажется ему человеком лукавым, которой для обольщения Клементины, употребил неотменно такие способы, коих никто усмотреть не мог и кои гораздо были действительнее, нежели явное открытие страсти. Не хитростию ли заманил он в свои сети Оливию и всех других госпож, кои его знали? Наконец Генерал признается, что не любит Г. Грандиссона; и естьли обходился с ним учтиво, то конечно делал ето из ничего незначущей вежливости, какую считал за долг оказывать его неустрашимости, что судит о делах по следствиям оных; что за верное почитает для себя лишение такой сестры, которая по своим достоинствам достойна была короны, и что естьли встретится еще с Кавалером в каком нибудь месте; то не отвечает за то, что произойдет при таком свидании. Но когда духовник и Маркиза приняли, как говорит Епископ, намерение покуситься на сей последний способ и были уверены, что ни Маркиз ни Иероним оного охуждать не будут; то и отправлено к Кавалеру приглашение в вышеозначенных выражениях.

Таково есть, моя дорогая, сие нещастное приключение, сколько по крайней мере могу я обстоятельства оного упомнить. Но ты знаешь, сколько сердце помогает памяти ничто от него утаиться не может. Оставалось мне знать, какой ответ Сир Карл на то даст. Не довольноли нежно было тогда мое положение, любезная Люция, естьлиб он советовался со мною прежде принятия своих намерений; то я от всего моего сердца подала бы ему такой совет, чтоб он летел на помощь нещастной Клементине; но мне кажется, что такая неизвестность не была бы её достойна, а его ко мне вежливость не более бы приличествовала свойству человека, толико великодушнаго. Однако мое уважение к его собственным выгодам во всей своей силе сказалось. Мое уважение, Люция! не кажется ли тебе ето слово принужденным? То, что великодушие или лучше сказать справедливость требовала от него для Клементины, и сие уважение делала некое разделение в моем сердце. Мне нужно было несколько минут о том подумать. Я чувствую, сколь трудно было рассудишь о моем поступке, дабы не показать и вида принужденности или излишнего старания. По щастию Гжа. Рев вошла к нам в горницу желая взять какую-то вещь, про которую забыла; а я употребила ето время себе в пользу, и между тем, как Сир Карл делал ей вежливые приветствия, я оттуда вышла, сказав обоим что чрез минуту опять возвращуся.

Я прибежала в свои покои и раза с четыре прошла по передней горнице. Генриетта Бирон! сказала я сказала себе, не окажи подлости. Не имеешь ли ты пред своими глазами примера Клементины? Борение её закона и любьви опровергли её рассудок. Такое искушение тебе не угрожает; но не можешь ли и ты показать такого великого духа, естьлиб в таких же обстоятельствах находилась? Кавалер Грандиссон справедлив. Он обязан дать преимущество превосходной Клементине. Прежния права, сострадание к её мучениям! столь отличные достоинства! не достоинства ли ты в нем любишь? Для чего бы не любить тебе оных в особе твоего пола, естьли в оной усматриваешь их в толиком же отличии? тебе конечно многаго ето будет стоить; но сойди в низ и потщись превозмочь саму себя.

Я действительно сошла в низ будучи довольна, что могла принять такое намерение. Моя двоюродная, сестра вышла оттуда, как только меня увидела. Сир Карл шел мне на встречу даже до дверей: я ласкаюсь, что он в моем виде усмотреть мог достоинство без гордости.

Я начала говорить прежде его, когда ощутила, что дух мой стал возвышен, дабы утвердиться в сем, разположении. Сердце мое обливается кровию, говорила я ему, когда рассуждаю о нещастиях вашей Климентины. (Так Люция, я сказала, вашей Климентины.) Я вышла отсюда ни для чего инного, как для того удивления, кои её качества в меня внушают. Как я сожалею о её состоянии! Но нет ничего трудного и великого, чего бы Сир Грандиссон не мог сделать. Вы меня удостоили, государь мои, названием сестры: во всем пространстве сего нежного имени, я не могу от вас скрыть своих опасений со стороны Генерала, и чувствую почти столько же как и вы, те новые прискорбия, кои настоящия нещастия другаго человека принести вам должны. Однако я уверена, что вы ни минуты не колебались решиться оставить всех ваших друзей в Англии, дабы ехать в Италию и испытать по крайней мере то, чего еще там можно надеяться.

Естьлиб он меня много хвалил за такие речи, то в тех обстоятельствах, в коих мы оба находились, показалось бы что он почитал мое беспристрастие за чрезвычайное действие великости духа, следственно предполагал бы во мне такие о нем намерения, от коих удивлялся, чтоб я могла отречься, сердце его самое нежное. Он просил меня сесть, и садясь подле меня не оставляя моей руки, которую он взял дабы привесть меня к креслам, говорил мне: с того времени, как я узнал Мисс Бирон, почитал я ее за честь её пола. Сердце мое требует с нею союза и ласкается получить оной, хотя в толь нежном деле едва я могу на себя самого положиться. С самого начала я дал девице Бирон наименование сестры; но она более для меня составляет, нежели любезнейшая сестра. Я помышляю о нежнейшем дружестве, к коему с нею стремлюся, не взирая на все произшествия, кои могут противиться и с той и с другой стороны пространнейшим его желаниям: и ето есть такое благо, в котором, как он надеется, она ему не будет отказывать, доколе может он согласоваться с другими его обязанностями.

Он при сих словах остановился. Я усиливалась ему отвечать; но голос мой прерывался. Я чувствовала, что лице мое стольже горячо было как огонь, перед которым мы сидели.

По том начал он опять свою речь: я всегда говорю то, что у меня на сердце: оно страждет, когда не могу выразить всего того, что оно мне вещает. К простым вежливым отзывам мало я имею охоты. Но не почитая себя недостойным вашего дружества, я полагаю что вы ко мне оное имеете, и возвращаюсь к своим делам с тою откровенностию, какую сие нежное чувствование требует.

Вы мне делаете честь, государь мой. Вот все, что я могла ему отвечать.

Я получил, продолжал он, письмо, от верной Камиллы, не от того чтоб я вел с нею хотя малейшую переписку, но поступки, кои, как она видит, употребляют с её молодою госпожею и некоторые слова произнесенные Епископом означавшие по видимому, что он чрезмерно желает меня видеть в Болонии, понудили сию служанку ко мне послать письмо, в коем заклинает меня предпринять путешествие. Однако не имея письма ни от кого из их фамилии и не видя ни какого знака, дабы другие на то согласовались, с каким основанием мог бы я надеяться хорошего приема, когда прежде столько же раз было мне отказывано им себя представить, сколько о том ни просил, особливо когда госпожа Бемонт не только не подает мне никакого ободрения, но еще уведомляет меня, сколь худо к тому разположены в фамилии.

Она все еще думает, как вы могли заметить при конце её письма, что я должен отложит свой отъезд до того времени, пока Генерал и Маркиз не соединят своих прошений с желаниями Маркизы, Епископа и духовника. Но я как скоро прочитал письмо Прелатово; то и обязался весьма учтивым ответом удовольствовать все их желания. Я в нем поместил одно только изъятие, чтоб меня не понуждали ехать далее Болонии, где буду иметь удовольствие видеть любезного моего Иеронима и его сестрицу.

Сердце мое было не без движения, дорогая Люция; но я досадую на свое сердце; а рассудок мой не менее от того защищал сторону Сира Карла. Вы удивляетесь, Сударыня, возразил он, не видя ни каких приуготовлений к отъезду. Все уже готово. Я ожидаю только сотоварищества одного честного человека, которой распоряжает все свои нужные к путешествию вещи и по том со мною в путь отправится. Сей мой товарищь есть искусный лекарь, которой весьма прославился искуством своим в прошедшие войны. Друг мой иным не хвалится. Ежели Г. Ловтер может способствовать к её излечению; то какое будет ето для меня удовольствие! и ежели мое путешествие принесет какую нибудь пользу любьвидостойной Клементине.... Но как я могу ласкаться столь приятною надеждою? Однако я уверен, что в её положении, с таковым свойством, каково ея, и когда она столь жало привычна к тем насилиям, кои она претерпела, единое средство к возстановлению её здравия есть то, чтоб предупреждать все её желания. Какая необходимость прекословить молодой особе, которая в самых сильных припадках своего недуга не изьявляла никогда ни желания, ни мысли противной её долгу, чести её имени, и позвольте мне сказать, Сударыня, горделивости её пола?

Я должен, примолвил он, остановиться в Париже для разпоряжения дел покойного господина Данби. В два дни до моего возращения я успею все ето окончит. В то время, которое должно мне пробыть в Италии может быть я улучу случай окончить два или три щета, кои касаются до моей питомицы и кои остались не досмотрены. Сего дня будет у меня обедать госпожа Ольдгам с своими сыновьями. После обеда я жду к себе госпожу Огару с мужем и с Капитаном Салмонетом. Завтра, Сударыня, я уверен, что вы окажете мне честь и отобедаете у меня с Г. и Гжею. Ревс, и прошу вас склонить их, дабы они весь тот день у меня пробыли. Не должно отказать мне в сей милости, ибо я имею нужду во всем вашем влиянии над моею сестрою Шарлоттою, дабы убедить ее, чтоб назначила щастливой день для Милорда Ж.... Я чрезмерно желаю видеть их сочетавшимися до моего отъезда; а как возвращение мое не известно, (Ах! Лидия, как увеличилось мое смущение.) то я назначил в будущий четверток совершить три брака молодых Данбиев. Ежели я увижу, что до нашей разлуки благополучие Милорда Ж.... и Шарлотты будет возстановлено, то с чувствительнейшим утешением отсюда поеду. Я равномерно весьма желаю прибытия моего любезного Бельшера, дабы оставить его всей нежности его отца. Доктор Барлет и он найдут друг в друге свое благополучие. Я буду весть с Доктором переписку. Он вам удивляется, Сударыня, и станет вам сообщать все, что ни почтет достойным вашего сведения в поступках такого человека, которой будет себе почитать за честь, естьли вы оказывать станете хотя малейшие знаки своего в нему внимания.

Ах Люция! при сих словах Сир Карл вздохнул, мне показалось, что больше усматривала жару в его глазах, нежели в выражениях. Что мне сказать тебе, душа моя? Я не обещаю тебе ничего от моего сердца, естьли он более изьявляет мне нежности, нежели оной в одном дружестве оказывается.... Естьли подаст мне мысль, что желает.... но чего он желать может? Он должен быть Клементининым. Он ей принадлежит; и ежели дает мне второе место в своем сердце, то я буду стараться составить из того себе щастие. Как, Люция! естьли он такой мне ответ даст; то могу ли я огорчаться против такого человека, которой не может быть всем тем, чего бы я от него желала? Нет; он не менее от того потеряет славы в моих глазах. Я буду удивляться благости его сердца и величию его души. Я стану почитать, что он имеет право к искреннешей моей благодарности за то покровительство, коим он меня защитил от насилия хищника и за те услуги, которых не перестает мне оказывать. Не на дружестве ли основывается моя любовь, и Сир Карл не совершенную ли, не самую ли нежную дружбу ко мне питает? Однакож я удержала слезу, которая едва не сверкнула из моего глаза. Я почувствовала, что сердце мое расстроилось, Люция, и не могла удержаться, чтоб не употребить при таком случае небольшой женской хитрости. Приметя, что бесполезно сжимала свои веки, для скрытия слезной капли, которая выпасть уже хотела, и почувствовав что она течет по щеке, тотчас ее утерла. Бедная Емилия! сказала я с нежностию, как будет она томиться вашим отсудствием! Емилия очень любит своего опекуна.

Я также люблю свою питомицу. Я думал, Сударыня, просить вашего покровительства Емилии; но как я имею двух сестер, то полагаю, что она будет благополучна на их попечении и под надзиранием Милорда Л.... тем более, что надеюсь преодолеть её нещастную мат, обуздав её страсти собственными её и мужа её выводами, дабы по крайней мере воспрепятствовать ей чтоб не огорчала своей дочери.

Я весьма была рада, моя дорогая, что отдалила мысли о самой себе и обратила все его внимание на совершенно другой предмет. Мы все уверены, сказала я ему, что Г. Бельшер есть супруг, коего вы назначаете.... Супруг Емилии! прервал он. Верьте, Сударыня, что ето не во моему побуждению случишься может. Половину своего имения представляю я в услугу моему другу; но никогда не буду искать того, дабы питомица моя по принуждению поступила в таком выборе, Емилия выберет себе некогда такого супруга, которого почтет способным к учинению ее щастливою, а Бельшер женится на такой особе, которую полюбит: но Емиля, естьли только могу тому возпрепятствовать, не будет никогда жертвою какого либо политического разпоряжения её дел. Я знаю, что Бельшер весьма нежного вкуса в таком важном деле: но я не менее окажу оного и для своей питомицы, и тем паче почитаю себя к тому обязанным, что она и сама не менее оного показывает. Всегда то удостоверение бывает жестоко, хотя бы произходило оно от отца, хотя и от попечителя, которым предлагают такого супруга, коего сердце отвергает.

Какой человек! подумала я. Не ужелиж не найду я в нем никакой слабости?

Скоро ли будет ваш друг, Сударь?

Я его жду со дня на день, Сударыня.

Вы должны так скоро отсюда ехать: Как же надеетесь столько дел окончить до своего отъезда?

Я опасаюсь только своенравия Шарлотты, Сударыня. Не приметилиль вы в ней некую неохоту к соединению с Милордом Ж....

Нет, Сударь.

И так все будет зависеть от ваших усильных прозб и от стараний Милорда и Милади Л.... Он мне извинился, что столь долго занимал мое внимание. А как Г. Ревс с своею супругою вошел в нашу горницу, то он простился с нами с притворным видом.

Дух мой колебался, я просила у своей сестры позволения на несколько времени от них удалиться.

Мне показалось, что он вышел от нас с весьма важным видом. Я пришла в свой кабинет, и там, признаться ли тебе, Люция? по нескольких непроизвольных вздохах слезы полились ручьем из глаз моих и облегчили мою скорбь. Я коленопреклонно молилась о успокоении возмущенной души превосходной Клементины; просила Бога о непоколебимости своего сердца и о благополучии Сира Карла. Потом утерши глаза пред зеркалом возвратилась к господину и Гже. Ревс, кои увидя столь красные у меня глаза, спросили о причине оного с великим беспокойством. Я им сказала; буря миновалась, любезные мои родственники. Я не могу его похулить: он благороден и справедлив. Теперь меня более о том не спрашивайте. Вы прочтете в моем письме самомалейшие подробности сего произшествия.

Я возвратилась в свои покои, начала писать, и до самого обеда не оставляла своего пера. Наконец будучи утомлена, обезпокоена и недовольна сама собою, не зная почему, отнесла я свое письмо к господину и госпоже Ревс. Вот, сказала я им, прочтите, естьли желаете, и отправьте его скорее к моей дорогой Люции. Однако, рассудя о том в другой раз примолвила, я хочу оное показать также обеим любезным сестрицам и Милорду Л.... Они будут недовольны, естьли не узнают всего того, что происходило в важном разговоре, коего все обстоятельства требовали такой разборчивости, которой опасаюсь не столь хорошо я наблюдала, как он.

Они будут о мне жалеть; я в том уверена: но я того не прошу для себя от таких, кои никакого сожаления не окажут о благородномыслящей и прелестной Клементине.

Примеч: В другом письме, которое Мисс Бирон писала в тот же день в вечеру, уведомляет она свою Люцию, что у ней была Шарлотта, что узнала она о будущем обеде и о сношении Сира Карла с госпожею Ольдгам и её детьми. Он не преминул ободрить сию Госпожу и её сыновей с такою же приветливостию, как и благородством. Он все распорядил к их воспитанию и обещал им, что его старания о их имении будут соответственны их поведению; а чтоб подать им повод к соревнованию друг к другу в учении, то поручил Доктору Барлету смотреть неусыпно за их успехами. Следующее письмо, отправленное на другой день, представляет со всем другое явление.

ПИСЬМО LX.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

Лондон во Вторник 5 Апреля.

Ныне по утру в шесть часов пришла ко мне Мисс Жервинс и говорила, что с великою нетерпеливостию хочет мне сообщить прекрасные вести. Она нашла меня в кабинете за письмом. Я во всю ночь не могла сомкнуть глаз.

Я виделась с своею матушкою, начала говоришь сия любезная девица и думаю, что она приняла меня опять в свою милость. Для чего мне не думать, Сударыня, что она никогда меня оной не лишала?

Любезная моя, отвечала я ей, прижав ее к своей груди, сколь ты мила! скажите, что случилось.

Я должна тебе, Люция, представить сколь можно естественнее все движения и слова сей любезной девицы в таком важном случае.

Сядь, душинька моя, сказала я ей.

Как! Сударыня; когда я хочу говорить о примирившейся матери? и при моей любезной Мисс Бирон? Нет, право нет.

В продолжении своего повествования она часто раскрывала одну свою руку, а указательным перстом другой подтверждала свои рассуждения с великим напряжением; иногда же обе протягивала как бы восхищенная удовольствием и удивлением. Вот начало её речи.

Надлежит знать, дражайшая Мисс Бирон, что вчера в вечеру в шестом часу в изходе моя матушка с своим сожителем и с Капитаном Салмонетом приехала к моему попечителю. Я не прежде узнала с сем посещении, как за два часа до онаго: и как скоро услышала стук кареты и открыла окно; то увидя, что они выходят из оной, едва не лишилась чувств. Я бы отдала охотно половину того, что имею, дабы быть тогда за сто миль от Лондона.

Доктор Барлет вышел их принят. А мой попечитель занимался письмом, готовя Милорду В.... ответ, коего ожидал нарочной. Не прошло и четверти часа, как он к ним появился, и когда к ним подошел; то извинился им с обыкновенною своею вежливостию. Доктор уверяет что никогда еще не видал он столь непочтительных особ, какими ему показались Г. Огара и Капитан. Они хотели было извиниться за прежния свои поступки при последнем своем посещении; но мой попечитель того не позволил: и с самого своего отъезда, говорит Доктор, моя матушка наблюдала совершенную благопристойность.

Как скоро она меня спросила; то мой попечитель по своему снизхождению пришел сам в мою горницу. Он меня взял за руку: Какая благоприветливость! Сударыня, и подводя к леснице говорил мне прелестным голосом: Чего бояться, моя дорогая. Разве я не с вами. Ваша матушка кажется весьма спокойна. Вы испросите её благословения. Я освобожу вас от всяких затруднений и замешательства, и не премину показать вам, как должно вам поступать в таковых случаях.

Едва он окончил сии слова, как уже дошли мы до дверей и вошли в горницу. Я бросилась на колени пред матушкою, так как теперь перед вами; но не имела сил говорить: (любезная ета девица начала целовать мои руки, положа на оные свою голову.) Матушка меня подняла: (и вы должны также поднять меня, Сударыня. Так, точно так.) Она меня два раза поцеловала, плакала прилегши к моей шее и произносила многия нежные именования. Наконец без сумнения для ободрения моего уверяла, что меня любит, и что самая жизнь её не столь ей дорога. И в самом деле я не много ободрилась.

Тогда мой попечитель, с величавостию Княжескою, взял меня за руку и представил ее сперва Г. Огаре а по том Капитану. Они оба ее поцеловали, и я не могу пересказать вам всего, что они в похвалу мою говорили. Государь мой, сказал мой попечитель Маиору, представляя меня ему, вы извините замешательство молодой особы. Она молит Всевышнего, дабы благословил ваш брак и дал вам всякое благополучие; я вам ручаюсь что она весьма желает оказывать вам всевозможные услуги, ради своей матушки. Маиор клялся душею, что я Ангел. Капитан Салмонет божился, что не видывал никогда столь прелестной особы, как я.

Моя матушка много плакала. О! Государь мой, вскричала она взглянув на моего попечителя; и упавши на стул, не могла промолвишь больше ни слова. Я подбежала к ней и обняла ее: слезы полились у меня еще в большем количестве. Я отирала их платком. Я ей говорила, что она раздирает мое сердце и заклинала ее не мучить меня своим плачем. Она отвечала мне одними обьятиями и целовала меня в лоб и в щеки. Увы! помыслила я в себе, я начинаю усматривать к себе нежность в своей родительнице.

Мой попечитель подошел к нам и взяв ее весьма учтиво за руку подвел к камину; он сказал мне, чтоб я села между ею и чайным столиком, прося Маиора и Капитана садиться подле себя. Тогда он мне говорил. Любезная Емилия, пожалуйте разлейте нам чай, и обратясь к моей матушке сказал: Сестрицы моей, Сударыня, нет дома, и Мисс Жервинс заступит её место. Очень хорошо, Сударь, со всею охотою, отвечала я ему, и принялась за свое дело с удивительным проворством.

Но прежде нежели служители пришли, говорил он моей матушке: Позвольте мне, Сударыня, объяснить вам то, что Мисс Жервинс мне предлагала. Они все с глубочайшим вниманием начали его слушать. Она желает, государь мой, обратясь к Маиору, чтоб вы приняли от нее, для взаимного вашего употребления, ежегодную прибавку ста фунтов Стерлингов, которую будут вам платить чрез каждые три месяца по смерть госпожи Огары, в том надеянии, что вы всеми силами будете споспешествовать её благополучию.

Моя матушка низко ему поклонилась: на лице её начертана была искренняя признательность и я приметила, что она была довольна.

А нас, Сударыня, продолжал он обратясь к ней, Мисс Жервинс просит принять, как бы от господина Огары, таковую же сумму на обыкновенные издержки; и деньги будут выдаваемы вам или ему, но коими одни вы располагать будете по своему изволению, Сударыня, ни мало в том не завися от вас, Г. Огара.

Боже мой? вскричал Маиор, сколь я смущен, государь мой, тем что здесь в первой наш приход происходило! Не возможно противустоять толикому благодушию, и при сем встав подошел к окну, а Капитан повторял: Боже мой! и другия подобные возклицания, коих я упомнишь не могу; по тому что я плакала, как ребенок. Как! Государь мой, сказала моя матушка, ста фунтов Стерлингов каждой год! Не ето ли вы разумеете. Так, Сударыня. И сии сто фунтов будут мне платимы с таким великодушием, как будтоб я тем не дочери своей, но своему мужу была обязана? Боже милостивой! Сколь вы меня смущаете, государь мой! Какой стыд и угрызения совести возбуждаете мы в моем сердце! и слезы полились у нее в таком же изобилии, как у меня.

О Сударыня! сказала мне сия любезная девица, прервав сама свою речь, и обнимая меня, сколь сердце ваше тронуто! Чтоб тогда было, естьлиб и вы с нами там находились?

Доктор Барлет, начала она продолжать свое повествование, пришел к нам в то время, как начали пить чай. Мой попечитель не хотел, чтоб служители, кои сами туда приходили, нам прислуживали. Во все то время слышимы были одни только похвалы и обеты о благополучии. Взоры и движения изьявляли одно удивление и признательность. Какою радостию сердца всех восхищались, вы ето представить можете, Сударыня. Не сладостно ли составлять щастие другим? Ах! без сумнения, сколько особ попечитель мой сделал благополучными! Вы должны ему сказать, Сударыня, чтоб менее ко мне был милостив. Я не знаю, что с собою делать. Я опасаюсь, чтоб наконец не стала его обожать. Но естьли же он перестанет поступать со мною с такою нежностию, то что будет со мною? Я прибегну к слезам; обращу гнев свой против самой себя, и буду думать, что он ничего хулы достойного сделать не может. О! Емилия, душа моя! прервала я её речь, умерь свою благодарность; она занимает всю твою справедливую душу, но что худого вы тут находите, Сударыня? Может ли доброе сердце быть неблагодарно? Г. Барлет говорит, что нет в сей жизни истинного благополучия; так не лучше ли то, чтоб наше нещастие происходило от хорошей, а не от худой причины? Вы сами, любезная моя Мисс Бирон, делали меня иногда нещастною. Как? Вашими милостями, коих я не могла ни заслуживать, ни оказывать достодолжную, вам за то признательност.

Прелестная моя собеседница продолжала свою речь; после чаю мой попечитель отвел меня к стороне и говорил? Емилия моя, (я люблю, как он называет меня своею Емилиею; но я думаю, что он со всеми так ласково обходится.) Посмотрим, что нам сделать с сими двумя билетами, и в то время положил мне в руки два банковые билета, каждой в 25 гиней. Можно иметь, какую нибудь необходимую нужду. Разсудим, что ваша матушка за три месяца пред сим вышла за муж: обе выдачи можно начать с прошедшего Декабря. Я увижу при их уходе, моя Емилия, с какою приятностию вручите вы им сей небольшой подарок; а поступки Г. Огары нам покажут, может ли ваша матушка быть с ним теперь щастлива, когда взаимная их польза требует, дабы они имели друг к другу несколько угождения. Но чтоб такое предложение происходило совершенно от одних вас.

Какая милость, Сударыня! я бы с великою охотою поцеловала сии билеты; ибо они шли из его рук. Я разумею, Сударь, отвечала я ему. И когда матушка моя встав хотела ехать домой и начала приносить ему благодарность; то я обратилась к господину Огаре: государь мой, говорила я ему, мне кажется, что первая выдача должна начаться с прошедшего нового году. Примите оную из моих рук, и вручила ему тогда один билет. Потом взглянув почтительно на свою матушку, боясь ошибиться при толь благоразумном наблюдателе, подала ему также и другой. Он посмотрел сперва один билет, потом другой, с различными знаками изумления; после чего низко поклонился мне, а по том моему попечителю, и подал оба билета моей матушке. Вы, Сударыня, говорил он ей, должны выразит мое смущение. Я не нахожу слов соответственных моим чувствованиям. Дай мне Боже сил перенесть то, что я испытываю! Он вдруг вышел из кабинета, где мы находились, и пришед в переднюю отер свои слезы, испущая вздохи, кои слышны были служителям. Моя матушка, пересмотрела оба билета, как и её супруг и подняв оные надо мною, обняла меня с новым восхищением и нежностию. Она хотела было сказать нечто моему попечителю; но он ее предупредил, говоря ей: Емилия не будет никогда упускать того, чем вам должна, Сударыня, и станет также почитать Г. Огару. О! естьлиб вы вместе были щастливы! Потом он ее подвел.... Какое снизхожение! подвел ее за руку к Г. Огаре, которой ободрясь несколько хотел было кое что подарить служителям. Государь мой, сказал ему мой попечитель; верьте, что мои служители получают плату только от одного меня, и в том имеют такие правила, за кои я могу поручиться. Он довел мою матушку до кареты. Что касается до меня, то я не могла идти далее. Я возвратилась в кабинет плача от радости. Я была вся нее своя. Как могла я противиться? Вы ето чувствуете, Сударыня. Во все то время Г. Салмонет утирал глаза, возводил их временем к небу и произносил разные восклицания. Но все сии хвалы и одобрения казалось не подавали ни малейшего тщеславия моему попечителю.

Между тем он ко мне возвратился. Я встала и хотела броситься к его ногам, едва имея сил сказать ему, что благодарю его за милости оказанные моей матушке. Он удержал меня в своих обьятиях сказав мне, чтоб я села, и севши сам подле меня, взял меня за руку. Я столь была тронута такою ласкою, что сердце мое от радости забилось. Он мне говорил, вы видите, моя любезная, что богатства подают средства способствовать щастию других. У вас есть знатное имение. Теперь, когда ваша матушка вышла за Маиора; то я много как от нее так и от супруга её надеюсь. Они почувствуют, чем должны они друг другу, чем должны и обществу. Они не безразсудны. Вы оказали купно и справедливость и великодушие. Тот человек, которой будет жалеть о двух стах фунтах Стерлингов, вычитаемых из вашего имения для составления щастия вашей матушке, не получит руки моей Емилии. Что вы о том скажите?

Ваша Емилия, государь мой, ваша щастливая Емилия, иначе не будет никогда заслуживать внимания, естьли не поручить себя благоразумию такого руководителя как вы. Таков был мой ответ, Сударыня, и я не могла сказать ему ничего столь справедливаго.

И за такой ответ, прервала я, не прижал он своей Емилии к нежному своему сердцу?

Нет, Сударыня. Он не приваживал меня к толиким милостям. Но он похвалил доброе мое сердце, и уверил меня, что никогда не станет от меня требовать слепаго послушания, всегда будет советоваться с моим рассудком, и желает дабы оный внушал мне доверенность к его советам. Я не помню всех его выражений, но он почти так говорил, только гораздо лучше, нежели я пересказываю. Когда я бываю с ним на едине, то он чаще всего называет меня своею дочерью; и хотя всегда обходится со мною чрезвычайно ласково; но я замечаю, что он не столько тогда бывает волен со мною, как в обществе. Можете ли вы сказать мне тому причину, Сударыня? Ибо уверена, что имею к нему не менее почтения в одно время, как и в другое. Думаете ли вы, Сударыня, что ето ничего не значит? Надлежит такому отличию на чем нибудь основываться. Я люблю его рассматривать, и сколько можно изыскиваю даже самое значение его взглядов, равно как и деяний. Сир Карл есть, так сказать, книга, данная мне от Бога для моего научения. Для чего же мне его не рассматривать?

Так, душа моя, отвечала я сей прелестной девице; рассматривай своего попечителя, пока имеешь случай. Но он намеряется нас оставит. Он чрез несколько дней поедет.

Етаго-то я и опасаюсь, возразила она с большею задумчивостию. Я люблю Клементину и жалею о ней; сердце её должно все претерпеть. С того времени, как вы позволили мне прочесть сокращенные выписки Доктора, я все размышляю о её состоянии. Денно и ночно прошу я Бога, дабы вы сочетались с Грандиссоном. Я не престану возсылать сии молитвы до самого сего щастливого дня; но простите мне, естьли оные оканчиваю всегда тем прошением, дабы и вы оба согласились оставить при себе бедную Емилию.

Любезная девица! Бедную Емилию, говорит она! Я ее обняла, сердца наши были тронуты и мы смешали свои слезы, пролив их одна о другой.... или может быть и каждая о самой себе.

Она вышла от меня с великою торопливостию а я принялась опять за перо и немедленно написала все сие почти стольже скоро, какова бывает в мысль. Г. и Гжа Ревс меня торопят. Мы поедем к обеду в Сент-Жамес-Сквар.

ПИСЬМО LXI.

Генриетта Бирон к Люции Сельби.

В Среду в вечеру, 5 Апреля.

Я помнится тебе сказала, что Мисс Грандиссон унесла у меня вчерашнее письмо. При нашем приезде обе сестры поздравляли меня тем предпочтением, которое их брат мне дал над ними, сообща мне столь откровенно свои дела и намерения. Милорд Л.... также пришел к нам. Ему показали мое письмо, и он равные приносил мне поздравления. За что же? Люция; видно за то что жребий может его освободишь от нещастной Клементины; что она заключится в монастырь и что иначе станут располагать ею, а в таком положении дел Генриетта может надеяться руки Сира Карла, т. е. учтивого мужа, но не во все страстнаго. Не то ли значат все сии низкие поздравления?

Кавалер был в своем кабинете с Г. Ловтером, тем лекарем, которой вместе с ним едет в Италию. Он приходил к нам на минуту и оказав нам обыкновенную свою вежливость просил позволения возвратиться к своему обществу. С Г. Ловтером, были два Доктора, прославившиеся лечением головных болезней; он им уже обьявил о состоянии нещастной Клементины, и они подавали ему свои мнения, какому надлежит быть её лечению, смотря по различным признакам её болезни. Когда он к нам возвратился, то спросил нас, не думаем ли мы как и он, что поелику болезни произходящие в нервах гораздо чаще случаются в Англии, нежели в какой другой земле, то Аглинские Доктора гораздо лучше и лечить оные разумеют, нежели иностранные? Подтверждая его мысли, Мисс Грандиссон искренно ему призналась, что его отъезд весьма обезпокоивает всех его друзей и что мы не без опасения думаем о гордом и вспыльчивом нраве Генерала. Мисс Бирон, примолвила она, говорит нам, что госпожа Бемонт не советует вам ехать в Италию.

Он отвечал, что молодой Маркиз Порретта и в самом деле горяч; но что он не менее его честен и что страстно любит его сестру; а в таком случае печаль его заслуживает снизхождения, и имея справедливые причины к прискорбию сродно жалеть о виновнике онаго. Я ничего от него не опасаюсь, продолжал Сир Карл, глядя на нас с веселым видом и не вижу причины вашей недоверчивости. Меня зовут, успех будет таков, каков угоден Богу. Естьли моя поездка будет кому нибудь полезна, то я почту себя за то вознагражденным, естьли многим принесет пользу; то я буду щастлив и какие бы происшествия ни вышли, но я буду гораздо довольнее, нежели тогда, когда бы не согласился на прозьбы Епископа, хотяб оные от него одного происходили.

Милади хотела знать, которой день назначил Сир Карл к своему отъезду. Он теперь лишь определен, отвечал он. Г. Ловтер обещал мне изготовиться со всем к началу будущей недели и думаю что приеду в Дувр в будущую субботу.

Мы смотрели друг на друга: Мисс Грандиссон мне после сказала, что я многократно переменялась в лице и что она и мне беспокоилась. Я, правду сказать, чувствовала некое движение. Может быть я хорошо сделаю, естьли не стану с ним прощаться при самом его отъезде. Ах, Люция! Через девять дней.... Однако до истечения сих девяти дней я буду в обьятиях нежнейших родственников, каких только иметь можно.

Сир Карл отводя свою сестру к стороне просил ее на минуту с ним переговорит. Они пробыли вместе с полчаса и когда возвратились; то он говорил нам: я чрезмерно радуюсь, что Шарлотта соглашается принять руку Милорда Ж... Она знает, что есть истинная честь; сердце её оной последует. Но я хочу ей предложить одну прозьбу: Граф Ж.... и вся его фамилия со мною также просят, дабы она мне оказала удовольствие видеть ее Миладиею Ж.... до моего отъезда из Англии.

Мисс Шарлотта не могла сохранить молчания. Я вам сказала, братец, что мне никак не можно вам повиноваться, естьли вы чрез десять дней едете.

Сир Карл просил особливо моего ходатайства. Я не могу сумневаться, говорила я ему, чтоб Мисс Грандиссон не обязала тем своего брата. Она непрестанно отговаривалась столь коротким сроком; Сир Карл представлял ей, что имеет всякие причины привесть свои дела в порядок прежде своего отъезда и что он с большим бы удовольствием поехал, естьлиб до сего времени сестра его вступила в брак толико её достойный. Милорд, примолвил он с большим жаром, вас обожает, вы намерены за него выдти. Так одолжите такого брата, которой желает вас видеть в благополучии, хотя сам никакого щастия себе ожидать не может.

О Сир Карл! вскричала Шарлотта, вы меня убеждаете своим важным видом и столь великою благоприветливостию.

Я не о шутливом чем говорю и не знаю еще ничего толь важнаго. Шарлотта, у меня дел привеликое множество. Сердце мое теперь в сем любезном обществе открывается; разные дела отдалят меня от оного до наступающей середы. Естьли вы отвергнете теперь мою прозьбу; то я не скажу больше ни слова. Обьяснитесь откровенно. Имеете ли другия, какие на то возражения, кроме трудности в таковом признании? Так я перестану вас просит.

И так, Сударь, ето ваше последнее слово. Она не преминула прикрасить сей ответ некоею горделивостию.

Разумеем ли мы друг друга, любезная сестрица; ето слово не Милордово, а мое. Я бы желал, чтоб вы несколько основательнее рассудили о таком важном деле. Ежели вы мне можете назначить какой нибудь к тому день до вторника, то чувствительно меня одолжите. Я в том полагаюсь на ваши размышления.

При сих словах он вышел. Каждой из нас старался склонить Мисс Грандиссон на желания её брата. Милади Л.... ей представляла, что он имеет некие права требовать угождения от своих сестер и что он с большим еще жаром обьяснился с нею и её мужем; что впрочем такие важные причины, разпоряжения своих дел до своего отъезда, немогут быть опровергаемы; шутливыми возражениями. Ты знаешь, Шарлотта, продолжала она, что он не может иметь другой цели, кроме своих выгод; а ты мне и говорила, что намерена выдти за Милорда Ж... и что почитаешь его отца, дядю и всю его фамилию. Также и они имеют к тебе величайшее уважение. Статьи брачные написаны; братец мне о том вчера в вечеру сказывал. Недостает только того, чтобы ты выбрала день....

Шарлотта с нетерпеливостию отвечала: желалаб я видеть в нем и половину такой торопости к собственной своей свадьбе.

Да то и будет, не сумневайся, возразила Милади, естьли бы он столь же был свободен, как ты.

Прекрасное предложение? прервала её речь своенравная наша невеста. Мне выдти за муж на етой неделе за такого человека, с которым не переставала за две недели до сего времени ссориться. Гордость и болтливость должны постепенно прекратиться, моя любезная Шарлотта. Месяца времени не очень много, чтоб придать несколько приятности к моим словам и приучить его улыбаться предо мною.

Братец ваш, дорогая Шарлотта, взяла я смелость говорить ей, дал вам выразуметь, что любит вашу живость; но еще бы больше вас любил, естьлиб вы разбирали время и случай. Подумайте, любезная своячина, сказал тотчас Милорд Л.... что он вышел от нас в твердом намерении не принуждать вас больше к своему желанию.

Я ненавижу такого решительного вида, отвечала она. Но Шарлотта, начала я опять говорить, не признался ли он вам по самой искренности, что того требует некая необходимость?

Отгадай, любезная Люция, ответ Мисс Грандиссон. Послушайте, Генриетта. Я не люблю етой Климентины; от нее-то все ето зло произходит.

В сие самое время услышав у ворот каретной стук и наша Емилия прибежав в нам сказала, что ето приехал Милорд Ж.... с Графом своим отцем и с Милади Ж.... своею теткою. Мисс Грандиссон переменилась в лице. Она думала, что ето сделано хитростию её брата. Боже мой! сказала она, и так отовсюду будут меня опечаливать? Но я знаю, что делать. Я представлюсь дурою, чтоб чего хуже еще не наделать. Етого я мало опасаюсь, отвечала ей Милади Л.... Однако вспомни усильные прозьбы нашего братца и пощади несколько Милорла Ж.... при его отце и тетке, ежели не хочешь нас всех опечалить. Что делать? возразила она. Последняя наша ссора еще продолжается. Но посоветуйтеж ему не быть нахалом и не представлять из себя такого человека, которой с лишком уже уверен в своих выгодах.

Сир Карл тотчас к нам вошел, подавая руку Милади Ж.... Мисс Грандиссон по первых учтивостях ему сказала, отводя его к себе, пожалуйте скажите, не уже ли вы ничего не знали об етом посещении? Он признался что приглашал их к обеду, но не имел ни мало намерения ее привесть в толь мало ожиданное смущение. Ваше согласие, примолвил он, принесет мне чрезвычайное удовольствие; но вы не менее будете мне любезны, хотя в том и откажите. Она просила его в двух словах со всею пылкостию, какую только могла вместить в оные, говоря ему весьма тихо, чтоб он был менее великодушен или менее бы ее понуждал на свои желания. Милади Ж.... не показываясь изумленною от такого краткого разговора, вставши взяла ее за руку и просила ее пройти с собою в боковой кабинет. Оне вышли оттуда не прежде как к самому обеду. Никогда Мисс Грандиссон не казалась мне столь мила, как при тогдашнем своем возвращении. Прелестный румянец украшал её щеки. Вид удовольствия, усматриваемый в её взорах, оказывал во всем её стане такие приятности, каких я еще в ней не примечала и казалось украшал еще более сродную ей во всех чертах величавость, Милорд Ж.... казался весьма обрадованным, как будто бы сердце его выводило из всего того приятные предзнаменования. Старой Граф не менее оказывал удовольствия. За обедом Мисс Грандиссон говорила очень мало и я приметила, что она стала задумчива. Такая перемена очень меня обрадовала: она мне подала такую мысль, что чем любовник ближе подходит к качеству мужа, тем скорее излишняя живость любовницы переменяется в угождение ласковой жены. Однако по временам, когда Милорд хотел было выражать свою радость словами, я очень примечала, что она опять принимала на себя такой вид, которой вдруг внушает и любовь и опасение. После обеда Милади Ж.... и Граф просили Сира Карла и Милади Л.... переговорить с ними. Сии переговоры не долго продолжались, и Сир Карл пришед к вам взял с собою Мисс Грандиссон и повел ее к собранию. Я примечала, что Милорд Ж.... часто переменялся в лице.

Сир Карл оставя их пришел после того к нам. Мы тогда стояли; а он обратясь ко мне говорил: я надеюсь, что Шарлотта склонится на наше желание; но я не буду ее больше принуждать. Он хотел было подать нам и другия о ней обьяснения, как Милади Л.... пришед просила его пойти со мною к его сестре, которая оставила Милади Ж.... и Графа и не хотела к ним возвратиться. Мы шли до самой передней, где ее встретили. Ах! любезная Генриетта, вскричала она; пожалей о мне, моя дорогая. Уничижение есть изчадие гордости. Потом обратясь к своему брату говорила; и так неотступные ваши прозьбы братец, по причине скорого вашего отъезда, и докучливости Милади Ж.... Графа и моей сестры меня убедили. Не успокоясь духом и не приготовясь ни мало в рассуждении платьев, намерена я обязать наилучшего брата. Делайте, государь мой, что хотите, располагайте мною по своему благоразсмотрению.

Сестрица моя, говорила нам Милади Л.... соглашается назначить будущую среду днем своего замужства.

Сир Карл повторил, что естьли остается ей сделать на то какое либо возражение и естьлиб она только усумнилась.... Я ни в чем не сумневаюсь, Сударь, отвечала она; но я судила, что одного месяца или и двух не много для меня времени осмотреться вокруг себя и что поступавши с Милордом Ж.... несколько безразсудно должна была подавать ему постепенно надежду иметь больше со мною благополучия, нежели сколько может он себе обещевать в сожитии со мною. Сир Карл приняв ее в свои обьятия говорил, что признает в ней свою прекрасную сестру и просил у нее позволения представить ее торжественно Графу и Милади Ж.... я пошла за нею и сей обряд совершен был весьма благородно. Граф немедленно пошел за своим сыном, коего на перед представил Сиру Карлу. Мисс Грандиссон видя что он подходит, говорила мне на ухо, я погибла совсем, любезная Генриетта; мы дошли теперь до самого опасного явления во всей етой комедии. Милорд Ж.... став одним коленом на пол хотел поцеловать у ней руку; и в восхищении своем не мог вымолвить ни слова, когда узнал, что щастливым его днем назначили наступающую среду. И так невозможное дело, дорогая Люция, чтоб Сир Карл не мог привесть к желаемому концу всего того, что ни задумает! Когда он возвратится в Италию и покажется в доме Порреттов, то кто возможет ему противиться? уважение, приобретенное им своими достоинствами, не болеели еще усугубится? Того человека, коего отсудствия желали, теперь они сами к себе приглашают. Все средства уже изтощены для излечения Клементины. Теперь он получил знатное имение. Слух о его добродетелях разпространился и в отдаленных землях. О! моя любезная Люция, какие препятствия удержать его могут? И естьли угодно будет Богу возвратить здравие Клементине; то не должны ли все её родственники единодушно отдать ему её руку на тех условиях, кои он им предлагал? И сам он предложа оные волен ли их отвергнуть?

Ясно видно что сердце его занято Клементиною: я соглашаюсь, что тому так быть должно; но при всем том тронули меня те слова, кои он говорил на какие то представления Милорда Л.... "Я нетерпеливо желаю переправиться за море. Естьлиб я не ждал лекаря; то самолично принес бы свой ответ на те письма, кои получил из Италии.,, Но поелику влечет его туда честь, сострадание, любовь и дружество, которое я почитаю в нем еще более любви; то да последует он столь понудительным законам. Он оказывает мне почтение; то и я желаю быть достойною его дружбы. Ето будет несколько меня мучить; но можно ли почитать кого выше всех и когда нибудь ради сего самого на него не оскорбляться.

Сир Карл говорил нам, что он обязался окончить завтра три брака господ Данби. На другой же день после того должен он ехать в Виндзор, для сопутствования Милорду В.... которой в первой раз хочет еще съездить в замок Мансфелс. Вы, сестрица, говорил он, Милади Л..., пожалуйте примите на себя труд приказать переправить брилианты покойной моей тетки: Милорд В.... хочет ими подарить нашу новобрачную. Они так богаты, что не требуют инной перемены. Вы все будете радоваться, примолвил он обратясь к Милору Л.... и к обеим своим сестрам. Другой вашей тетке и всей её фамилии. Я радостно предусматриваю то благополучие, которое ожидает брата нашей родительницы при его старости и не менее радуюсь тому происшествию, по коему одна древняя и добродетельная фамилия освобождена будет от угнетения.

Ты бы увидела, Люция, что все показывали тогда вид чрезвычайного удовольствия. Мы смотрели друг на друга с нежностию, как бы сообщая взаимную свою чувствительность один другому. Я воображала, что вижу среди нас благотворительного Государя, поставляющего своим щастием то удовольствие, которое нам приносит. Но где он будет чрез восемь дней? И естьли позволено мне сие размышление, кому он чрез год принадлежать будет?

Он много говорил о своем друге Бельшере, коего надеялся видеть в Англии до своего отъезда. Он жаловался на Г. Еверарда Грандиссона, которого несколько недель не видал, и думает что он по своему обычаю пустился на несколько месяцев в какие нибудь новые волокитства. По великому своему благодушию он почитает его искренним всякой раз, когда видит что он оставляет свои худые поступки. Он надеется, говорит он, что рано или поздо его брат узнает совершенно все свои заблуждения. Ах! моя дорогая! какую особу представляет собою волокита, естьли сравнить его с таким человеком каков Сир Карл при своих качествах в обществе бывает? Милади Ж.... и старой Граф не могут на него насмотреться: они слушают его чрезвычайно внимательно, и кажется гордятся свойством с таким человеком, коему никого равного не знают.

В последнем своем письме, Люция, ты мне говоришь, что Г. Гревил осмелился грозить сему примерному человеку. Смешной человек! Как сердце мое негодует на Гревиля! Но не станем говорить о таких низких душах.

Примечание. "Предидущее письмо помещено здесь для того, чтоб показать свойства Мисс Грандиссон и соединить перемену её состояния и имени со многими другими произшествиями, кои за оным должны были последовать: но здесь упускаются все письмы касающиеся до брака Данбиев, Милорда В.... самой Мисс Грандиссон и до прибытия Г. Бельшера. Сир Карл во всем показывается добрым, великодушным, справедливым и неустрашимым Свойство его и в малейших обстоятельствах не изменяется. Удивление непрестанно возрастает во всех тех, кои какое нибудь дело с ним имеют. А удивление Мисс Бирон становится к нему столь велико и столь нежно, что не льзя уже обманываться в истинных её чувствованиях: её любовь добродетельная, но самая страстная. Ея беспокойства чрезвычайно умножаются неожиданным приездом Госпожи Оливии, той знаменитой Флорентинки, которая с давнего времени почувствовала к Сиру Карлу сильную страсть, которую его отсудствие столь мало успокоить могло, что она поехала к нему в Англию, желая ему предложить свою руку и нещетное богатство. Такое предложение происходило, правду сказать, по степенно. Оливия выехала из своего отечества под тем видом, что давно имеет охоту к путешествиям Она виделась сперва с сестрами Сира Карла и тут происходили одни только учтивости. Она и с ним виделась, только в качестве приятельницы, которая не могла его забыть со времени её отъезда из Флоренции и которая радуется что не всем Агличанам незнакома. Но любовь вскоре возторжествовала над всеми такими скрытностями. Она довела ее до того, что она открылась во всем госпожам Грандиссон; понуждала их брата и обьявила, что не хочет быть оскорбленною отказом, а когда уведомилась, что он готовится ехать опять в Италию; то пришла в яростную нерешимость. Однако госпожа Маффеи, старая её тетка, которая с нею вместе приехала, весьма благоразумно привела ее на честные намерения, склоня ее ожидать в Англии возвращения Сира Карла. Сверьх надежды, коею сия госпожа ласкает ее для будущего времени, она уверила ее что естьли возвратится в Италию так сказать по следам такого человека, к коему, как известно, имеет нежную страсть; то тем совершенно себя обезчестит; оставшись же напротив того в Англии она подаст повод думать, что единственно из охоты к путешествиям оставила свое отечество, не считая того что в отсудствие Сира Карла будет иметь время придти в любовь такой фамилии, которую ей столь полезно преклонить на свою сторону. Мисс Бирон описывает все сие в пространных своих письмах к Люции Сельби. Она мало обезпокоена требованиями Оливии; но в рассуждении Клементины опасения её гораздо больше прежнего смущать ее начали, и каждая минута приближающаеся к его отъезду усугубляет её беспокойство. Она наблюдает и сообщает своей приятельнице все, что ни видит и ни слышит. По справедливости, она усматривает с каким трудом он ее оставляет. Он прощается с нею с великою боязнию, препоручает ей Эмилию и самого себя, и наконец в самой день отъезда укрывается от всех и тех, кои надеялись принять его еще в свои обьятия, как бы опасался быть надмеру тронутым, дабы не изьявить своих сердечных чувствований. Приносят известие, что он уже поехал и Мисс Бирон первая уведомляет о том свою двоюродную сестру.,,

ПИСЬМО LXII.

Генриетта Бирон к Люции Сельби.

В Субботу, 15 Апреля.

О! Люция, Сир Карл нас оставил. Он уехал. Он сел в коляску в три часа по утру, в том видно намерении, чтоб не принесши печали о сей разлуке своим сестрам, двум зятьям, Милорду В... и без сумнения самому себе. Мы об етом узнали уже по нашем пробуждении. Естьлиб я имела охоту писать, которая только на нынешний случай на мне пропала; то могла бы сообщить тебе премножество подробностей обо всем, о чем теперь только в двух словах сказать тебе могу.

Вчера за обедом провели мы время довольно приятно. Каждой старался по крайней мере казаться веселым. Увы! Сколь великая печаль сопрягается с удовольствием любить кого и быть любиму! Я не менее почитаю его сожаления достойным, как и нас самих.

Италианка была всех задумчивее. Но Емилия.... Ах! бедная Емилия она раз пять выходила из за стола плакать; но я одна только ето заметила. После обеда я видела только одного Сира Карла веселым: но такая веселость показалась мне принужденною. Он просил меня сыграть арию на клависине. Милади Л... также меня просила. Мы даже на великую силу играли, естьли сказать правду. Он сам взял скрыпку, а потом сел к клависину. Мы знали что он превосходно играет на сем инструменте, но ето есть плод долговременного его пребывания в Италии. Оливия знала сие его искустово; она и сама играла, и мы не удивлялись, что она нас в том превосходила. Италия есть отечество Гармонии.

В семь часов в вечеру он просил меня на минуту с собою поговоришь, и слова его не мало меня удивили. Он мне сказал, что Милади Л.... удостоила его своим посещением. Я весьма была поражена таковым известием и едва не лишилась чувств. Она мне предлагала разные вопросы, продолжал он.

Государь мой, государь мой! Вот все что я могла ему на то отвечать.

Сам он трепетал, говоря со мною. Увы! любезная моя, я уверена что он меня любит. Но как степенен он мне показался! Бог да подаст вам всякое благополучие! любезная моя Мисс Бирон! говорил он мне; мое благополучие не столь для меня дорого, как ваше. Для исполнения только моего обещания говорю я вам о сем посещении: иначе мог бы освободить от сего прискорбия вас и самого себя. Тут он остановился; потом опять начал, видя что я была безмолвна, не имея сил говорить ему что нибудь. Сродников ваших, Сударыня, просят усильно благоприятствовать одному молодому человеку, которой вас любит. Он молодой и знатной господин; я знаю его достоинства.... Я привожу вас в смущение, Сударыня. Извините меня, я исполняю данное мною слово. При сих словах он меня оставил с некоею веселостию. Как может он быть так спокоен! По том сели играть в карты. Я продолжала свою игру без всякого внимания. Емилия смотря в свои карты вздыхала, и я видела что слезы текли по её щекам. Сколь она любит своего опекуна! Емилия, говорила я вам.... право я сама не знаю, что пишу.

За ужином мы были чрезвычайно печальны?

Бельшер хотел ехать с своим другом, Сир Карл переменил сей разговор, и отверг хотя и не прямо такое предложение, поручая ему иметь нежнейшие попечения о обеих Италиянок. Он пробыл несколько минут на едине с Гжею Оливиею, которая возвратилась после сего разговора с покрасневшими от слез глазами. Бедная Емилия искала случая также переговорить с ним на едине. С каким желанием она того искала! Он отвел ее на минуту к окну и говорил с нею. Полночь наступала. Он взял ее за обе руки, называл ее своею Емилиею и просил ее не замедлить к нему писать. Она признается, что не могла, ни слова на то ответствовать; она только вздыхала; а при всем том о весьма многом хотела с ним говорит.

Он нимало не противуречил своим сестрам; кои желали дабы он с нами вместе на другой день завтракал: оне и меня к оному пригласили, равно как и обеих Италиянок В сей надежде разошлись мы все по своим покоям. Но ныне по утру Милади Ж.... велела мне сказать, что он уже поехал. Жестоко было для меня, естьлиб я в другой надежде с ним опять увиделась. Как мог он столь тайно нас оставить? Я вижу, что вчера по утру навещал он нас с тем, чтоб проститься со мною и двоюродною моею сестрою. Я тому не доверялась. Сколь нежно говорил он с нами? Сколько жалел о своем жребии? Как предлагал нам свои услуги? Он казался смущен выражая вам все свои чувствования. Точно, моя любезная, он меня не ненавидит. Сколь противуборствовало ему сердце. Мужчина не может жаловаться: мужчина не может требовать сострадания, как женщина. Но я не обманываюсь, что он имеет сердце самое нежное.

Когда мы хотели расставаться; то он подав руку госпоже Ревс, довел ее до самой кареты; он и мне равную оказал учтивость, Г. Ревс сказал ему; мы уверены, Сир Карл, что завтра по утру будем иметь удовольствие с вами видеться. Он отвечал на то одним поклоном, и пособя мне сесть в карету воздохнул и пожал у меня руку. Мне кажется по крайней мере, что он искал ее. Вот все. Ни с кем не целовался, и я сумневаюсь, чтоб он свиделся с Клементиною так как с нами расстался. Но я имею почти причину думать, что Доктор знал его тайну.

Так точно, моя любезная; он теперь лишь нас оставил и видел что глаза мои очень были томны. Я не могла сомкнуть их во всю ночь; хотя не прежде узнала о его отъезде как в семь часов сего утра.

Сколь Доктор добросердечен что меня навестил. Его посещение меня ободрило. Но он не примечал, что глаза у меня были красны. Он говорил мне, что Сира Карла сестры, шурья, и дядя так были опечалены, как будто бы он на всегда их оставил. Ктож знает?... Но я не хочу мучишь себя столь жестокими предположениями. Я буду вспоминать то, что он сам вчера говорил, и конечно для нашего наставления; что он обещевал себе радостные дни.... Однако должна ли я думать, чтоб он такое наставление считал меня нужным? Мыслил ли он подать мне оное? Но не станем о том говорить, ето тщеславие; удались от меня таковая надежда. Я должна верить со всем тому противному. Клементина определена для него; и он для ней.

Однако, Люция, что сказать о его движении, когда он говорил мне о Милади Д.....? Ах! Я желаю быть одолженною оным чувствованиям его сердца всегда человеколюбиваго. Он хотел иметь мою дружбу и свидетельствовал мне свою с нежности. Не должнали я быть тем довольна: я и довольна, и быть такою хочу. Не имеет ли он ко мне такой любьви, которая превосходит чувства? Несчастная Оливия такого удовольствия не имеет. Как она сожалительна? Естьли я ее вижу в печали и изнеможении, то не могу отказать ей в своем сожалении. Вся её надежда миновала; все её намерения, понудившие ее преодолевать толикие трудности, пустишься в продолжительное путешествие, подвергнуться яростным волнам и приехать даже в Англию, вдруг уничтожилась, и в то самое время когда она верно считала что оные совершатся. Она приезжает; а он отправляется в путь и летит на крыльях любьви и сострадания к предмету дражайшему и достойнейшему его нежности в ту землю, которую она оставила с тем, дабы его искать в его отечестве. Ея состояние не гораздо ли плачевнее моего? Таково оно кажется в моих глазах. И так на что же должна я жаловаться?

Я заблуждаюсь, дорогая Люция. Прости мне, естьли ето примечаешь. Я весьма поражена лишаясь своей надежды и в такое прихожу состояние, что бываю чувствительна к прискорбиям других. Но естьли злополучие производит такое действие; то мне от сего легче будет сносить свои печали.

Доктор меня уведомил, что Емилия сраженная своими собственными печальми немедленно ко мне будет. Естьли я могу служит к её утеинению? Но не имею ли сама в том нужды? Мы смешаем свои слезы, мы станем плакать одна о другой.

Милорд В.... возвращается в Виндзор. Г. Бельшер чрез несколько дней едет в Гампшир; откуда в непродолжительном времени хочет назад возвратиться и представить свои услуги Италианкам. Оливия готовит екипажи. Она хочет здесь представить из себя пышную особу; но не будет с нею Сира Карла; может ли пышность служишь к успокоению возмущенного сердца? Граф Ж.... и Милади, его сестра поедут обратно в Гертфордшир. Милорд и Милади Л.... говорят, что удалятся на несколько недель в Колнеброк. Доктор разполагается ехать в замок Грандиссон, а бедная твоя Генриетта в Нортгамптоншир. Боже мой! Какое расселние! Но брак Милорда В.... соберет некоторых из сих особ в Виндзор.

Емилия приехала. Мне сказано, что ета любезная девица вся в слезах. Она у госпожи Ревс и ожидает позволения идти ко мне. Представь себе, что мы вместе плачем и молимся о сохранении общего нашего попечителя. Твое воображение не может тебе представить столь трогательной картины. Прости, дорогая моя Люция.

ПИСЬМО LXIII.

Мисс Бирон к той же.

В Воскресенье, 16 Апреля.

Ах! какое произшествие, моя любезная! не бесполезно для меня оное вам сообщит. Бедная Емилия! Естьли я стану описывать тебе её уныние, то тем выражу свое собственное.

Милорд В.... поехал вчера в Виндзор. Что скажешь ты о страннейшем поступке Оливии? Когда Г. Бельшер к ней пришел и представляя свои услуги хотел ей сотовариществовать в её прогулках, по желанию Сира Карла, который поручил ему доставлять здесь всякие приятности и веселия обеим Иностранкам; то она при своей тетке ему отвечала, что благодарит его за учтивость; но что она ни какого не причинит ему труда во все время своего здесь пребывания, и знает несколько таких людей, кои имеют сведение о Англии. Он оставил ее с неудовольствием. А как Милади ныне после обеда ее навестила, то она сама рассказала ей о предложении Г. Бельшера и о её ответе. Она хвалила его вид и учтивость. Но что она несколько грубо отвергла его предложения, что сие сделала, говорит она, для того что не может сумневаться, дабы Кавалер Грандиссон не имел каких нибудь замыслов в том деле, которое поручил своему другу. Я их презираю, примолвила она и ежелиб в том была уверена; то сыскалаб может быть средство дать ему возчувствовать всю низкость онаго. Милади отвечала ей, что её брат и Г. Бельшер не имели инных намерений, как доставить ей какие нибудь приятности в своем отечестве. Нет нужды, возразила гордая Италиянка, я не ожидаю ни каких услуг от Г. Бельшера: но естьли вы мне позволите, Сударыня, также и ваша сестрица, и оба Милорда снискивать ваше дружество; то я приложу к тому все свои старания. Общество Доктора Барлета будет мне также весьма приятно. Я имею некое право требовать дружбы от Мисс Жервинс, которую я старалась было удержать в Италии, но ваш братец, у коего причины к возражению всегда готовы.... Не будем о том говорить; однако не с меньшею охотою желаю я видеться с тою Аглинскою красавицею, которую вы называете Мисс Бирон. Я удивляюсь ей тем более, что она, естьли не обманываюсь, заслуживает мое сожаление. Словом, я почту себя весьма щастливою, естьли короче с нею спознаюсь.

Милади отвечала ей весьма щастливо за себя и за своего мужа, но сказала ей, что я готовлюсь ехать обратно в свою провинцию, а Доктор за нужными делами должен отправиться в поместья Сира Карла. В продолжении сего разговора приметя, что у Оливии рука завязана была черною лентою, спросила она, не приключилось ли ей какого припадка, Безделица, отвечала Италиянка. Вы не можете никогда узнать тому причину: но я прошу вас больше меня о том не спрашивать. Сии слова более еще возбудили любопытства в Милади. Она просила Емилию, с коею Оливия желает вместе ныне завтракать, употребить все искуство к открытию сей тайны, ибо отговариваясь от обьяснений она покраснела и казалась сама собою недовольна.

Милади Ж.... усильно меня просит делить с нею целый месяц все городские веселости. Но я ничего столь сердечно не желаю, как видеть себя у ног моей бабушки и тетушки, и заключить в свои обьятия мою Люцию, мою Нанси и всех любезных мне особ в Нортгамптон-Шире. Я боюсь только дядюшки. Сколько насмешек готовит он своей Генриетте? Но оне, я уверена, будут служить для развеселения ея. Однако мне кажется, что веселые мои дни миновались. Мое положение уже не таково: во пусть его забавляется, естьли такие шутки ему угодны.

Меня так часто просят пробыть здесь долее, что я должна, я желаю, да и нет другаго средства, как назначишь однажды день моего отъезда. Согласны ли вы, дражайшие мои родственники, чтоб я поехала в замок Сельби в будущую пятницу.

В Воскресенье в вечеру.

Ах, дорогая Люция! Какую странную повесть ты услышишь? Емилия вышла теперь из моея горницы. Она просила меня поговоришь с нею особенно. А когда увидела себя со мною на едине; то бросилась ко мне на шею. Ах! Сударыня, вскричала она, я пришла вам сказать, что есть на свете такой человек, которого я ненавижу да и должна ненавидеть во всю мою жизнь: Ето Оливия. Возмите меня, увезите с собою в Нортгамптон-Шир, чтоб я никогда не имела печали ее видеть. Такие слова меня удивили.

О? Сударыня, я узнала, что в прошедший четверг она хотела убить моего попечителя.

Помните, Сударыня, как они вместе от нас удалились, когда мой попечитель к нам возвратился, то лице его было воспаленно: он послал к ней свою сестру, и мы удивились, что сам он к ней не воротился. Она требовала от него, чтоб отложил свое путешествие и не могши того получить, пришла в ярость. Они весьма горячо говорили друг с другом, и в неистовстве своем она вынула из корсета своего кинжал и клялась вонзить его сердце, если он не обещает ей никогда не видаться с Клементиною. Он к ней подошел, надеясь отнять у ней сие оружие, не достало ей бодрости к совершению её умысла, и он, как вы Сударыня легко подумать можете, схватил её руку и вырвал кннжал; но как она вырывалась от него, то и поранила себе ладонь. От того-то у ней завязана рука широкою черною лентою. Ехитная женщина! она могла иметь столь зверское намерение! Он же обезоружа ее только сказал ей: какое насилие! чего вы от того надеетесь? Я не отдам вам сего рокового орудия; и вы не будете иметь случая употреблять оное в Англии. Он в самом деле удержал его у себя.

Такое известие привело меня в трепет. О! моя дорогая, сказала я Емилии мы знаем, какие печали причинили ему добродетельные женщины. Но ета Оливия не из числа их. Справедливоли ето приключение? От кого ты слышала?

Ош самой госпожи Маффей, которая думала, что Сир Карл от нас бы того не скрыл: и когда узнала, что ето нам со всем неизвестно; то весьма досадовала что мне сказала. Она меня даже просила хранить сию тайну; но я ничего ей не обещала. Оливия весьма жалеет что была так вспыльчива, особливо когда помыслит, что он тотчас ее простил и после весьма дружественно принял её в любовь всей своей фамилии. Но я не менее от того ее ненавижу.

Как она жалка! не могла я удержаться чтоб ей не отвечать со вздохом на такое обьявление. Но посмотри, Емилия, до чего могут нас доводить буйные страсти, нас, говорю я, кои с природы столь слабы и нежны! Нежны! Однако когда она расскаявается; то надлежит не токмо не иметь к ней ни мало ненависти; но мы должны еще скрывать сие произшествие от сестриц Сира Карла и от их мужей; они не моглиб сокрыть того отвращения, которое оно неминуемо бы в них внушило, а ето было бы новым поводом к отчаянию нещастной Иностранки.

Госпожа Маффеи не преминула присовокупить к тому, что естьлиб неистовство её племянницы не утишилось, то Сир Карл подвергся бы великой опасности, подходя к ней с чрезмерною смелостию. Когда он выдернул у нее кинжал, то она показала вид, что сама о себе уже страшится и в первом своем движении бросилась пред ним на колени. Я вам прощаю; расстроенные ваши чувства возбуждают во мне жалость, сказал он с таким видом, в коем, сама она признается, что величество духа и сострадание его вместе изображались. Но она бесполезно заклинала его остаться. Он к ней послал свою сестру; и удалясь в свой кабинет не открыл своей печали и самому Доктору Барлету, хотя я очень помню, что Доктор тотчас за ним туда вошел.

Конечно укоризны, кои Оливия за свое неистовство себе приносит, понудили его принять на себя столь умеренной вид.

Боже милостивый! что делать? Я получила записку от Милади Д... которая спрашивает нас, госпожу Ревс и меня; будем ли мы завтра по утру дома. Она конечно хочет мне сказать, что когда Сир Карл не помышляет о Генриетте Бирон, то Милорд Д.... может опять возприять свою надежду, а может быть употребит она и одобрение Сира Карла в пользу своего сына. Естьли она сделает мне такое предложение; то дай мне Боже всю потребную терпеливость, дабы ее выслушать. Я опасаюсь чтоб не упустить достодолжного сей превосходнейшей особе почтения.

Конец пятой части.

ПИСЬМО LXIV.

Генриетта Бирон к тем же.

В понедельник 17 Апреля.

Милади Г.... с нами разпрощалась, Г. Ревс сего дня приглашен был к Милади Виллиамс; а Графиня застала нас дома одних, Гжу. Ревс и меня.

В самую ту минуту как она вошла сердце мое поколебалось и сие смущение еще более умножилось в то время когда мы начали пить с Гж. Ревс чай. Взоры её оказывали такую благоприветливость, что я оную сладостно ощущала в моем сердце. В глазах ея, кажется мне, читала я следующее: Вы не должны более питаться надеждою, Мисс Бирон, и я думаю что вскоре будете мне принадлежать.

Но по окончании завтрака она не утомляла уже меня более. Я ясно усматриваю ваше замешательство, любезная Мисс, сказала она мне с весьма нежным видом и весьма о вас соболезную, видя умножение онаго; но оно подает мне знать, что Сир Карл дал мне свое слово. Я в том нимало не сумневаюсь; поелику весьма не удивительно, любезная моя, что вы возъимели к нему склонность. Ибо как по обхождениям так и виду он самый любезный человек. Женщина исполненная добродетелью и честностию может его любить, не навлекая на себя чрез то ни малейшей укоризны. Но весьма бесполезно хвалить мне его пред вами, ниже вам, Гжа. Ревс.

Однако надлежит вас уведомит, продолжала она, что мне предлагают за моего сына такую невесту, о коей я имею весьма хорошее мнение, но я бы не в пример еще лучшее имела, любезная моя, естьлиб никогда вас не знала. Я говорила о том Милорду. Вам не безъизвестно, что я чрезвычайно желаю видеть его сочетавшимся законным браком. Он отвечал мне, что до того времени пока будет иметь хотя некую надежду понравиться Мисс Бирон, и слышать не желает инных предложений сего рода. Согласен ли ты, сказала я ему, чтоб я прямо отнеслась к Кавалеру Грандиссону в том, дабы узнать его намерения от самого его? Его почитают самым откровеннейшим из человеков. Ему небезъизвестно, что наше свойство толикоже беспорочно как и его, и что наш союз не может нанести ни малейшего безчестия и самой знатнейшей фамилий в Королевстве. Я признаюсь, что сей вопрос может показаться весьма отважным между такими особами, кои знакомы токмо по одному имени. Однако Сир Карл есть такой человек, с коим я принимаю великое удовольствие говорить откровенно.

Милорд усмехнулся от сего моего предложения; но я видя что он нимало тому не противился, поехала к Сиру Карлу и без всякого затруднения с ним изьяснилась.

При сем Графиня замолчала. Она весьма проницательна. Она посмотрела на нас, на Гжу. Ревс и на меня. И так, Сударыня, сказала ей моя сестрица с видом изъявляющим любопытство; пожалуйте доканчивайте. Чтож касается до меня, Люция, то нетерпеливость знать оное, не позволила мне сказать ни единого слова.

Третьяго дня случилось ето, возразила она. И самым искусный живописец не в состоянии представить толико пленительной картины о смертной, какую Сир Карл изобразил мне о вас. Он говорил мне о тех обязательствах, кои понуждают его отправляться в путь. Он превозносил похвалами ту особу, которая составляет предмет его путешествия; он равномерно восхвалял брата, коего он с великою нежностию любит: он говорил с страстною любовию о всей той фамилии. Один Бог сказал он мне, известен о моем жребии. Я буду поступать по великодушию, справедливости, или лучше сказать положусь на Провидение. После сей благородной откровенности, я его спросила, надеется ли он в предположении щастливого выздоровления, чтоб иностранка была его супругою? Я ничем не ласкаюсь, отвечал он мне. Я отъезжаю без всякой надежды. Естьли те вспомоществования, кои я стараюсь приложить, возвратят столь драгоценное для меня здоровье, и естьли болезнь её брата, коего я не менее люблю, несколько умалится, то моя радость будет превыше моего чаяния. Прочее же оставляю я на Провидение. Случай не может от меня зависеть.

Из сего то должна я заключит, Г. мой, сказала я ему, что вы никакого не имеете обязательства с Мисс Бирон.

При сем, я не могу тебе сказать, любезная Люция, сама ли по себе остановилась Графиня или для наблюдения нас; ибо я не в состоянии была преодолеть такого движения, кое меня со всем смутило. Она приметила мое замешательство. Она у меня спрашивала, куда я хочу идти, представляя мне что она прекратит речь свою, естьли её повествование мне тягостно. Я придвинула свой стул к ней как можно ближе, наклоня голову позади её стула и закрыв половину лица, так что видны были одни только глаза. Она встала. Нет, сударыня, сказала я ей, не вставайте, продолжайте; пожалуйте продолжайте. Вы привели меня в чрезвычайное любопытство. Позвольте мне остаться на моем месте и не беспокойтесь о мне. Так, сударыня, сказала гжа. Ревс, которая не менее меня пылала любопытством, как она мне после в том призналась, продолжайте и позвольте моей сестрице остаться в своем положении: чтож на сие отвечал Сир Карл?

Дражайшая моя Мисс, возразила Графиня, садясь и говоря мне, я хочу наперед сделать вам один вопрос; ибо я не желаю никого оскорблять.

О сударыня! Вы совершенно к тому неспособны, отвечала я ей. Но в чем состоит сей вопрос?

Неужели Кавалер Грандиссон, любезная моя, никогда не делал вам, совершенного обьявления?

Никак нет, сударыня.

И так я весьма обманута, естьли он вас не любит. Вот его ответ: в таких обстоятельствах, в коих я теперь нахожусь, какоеб впечатление ни могло произвести надо мною достоинство Мисс Бирон, но я почел бы себя недостойным жизни, естьлиб старался привлечь её к себе склонность.

Ах Люция! Сколь благородно его поведение со мною оправдано!

И так, Г. мой, возразила Графиня, вы конечно не будете гневаться, естьли мой сын примет намерение уверять Мисс Бирон, что он не без достоинства и что его сердце совершенно ей предано.

Гневаться? Никак нет, сударыня, справедливость и честность совершенно мне то запрещают. Дай Боже чтоб Мисс Бирон, обрела в щастливом бракосочетании все то благо, коего она достойна! Я слыхал что о Милорде Д.... говорят весьма похвально. Имение его соответствует его породе. Он может приносить честь своей матери.... чтож касается до меня, коего все чувствования рассеяны, которой не знает того что сделать может, ниже помнит долг свой, то я весьма буду остерегаться привлекать в неизвестность такую молодую особу, коей я удивляюсь и коея дружба столь для меня драгоценна, наипаче когда я толикими прелестями нет ни чего такого, чтобы она должна почитать превыше себя.

Какое великодушие, Люция! Колико оно меня тронуло! От сего лице мое обливалось слезами в то время когда я сокрывала оное позади кресел Графини. Но она продолжала в словах Сира Карла.

Позвольте мне, Сударыня, избавить вас от дальних вопросов, Из столь разборчивого разговору конечно дойдет что ниесть до Мисс Бирон. Но поелику я не известен, какой получит успех мое путешествие, то и повторяю что собственная моя честь и то, чем я обязан двум молодым особам равного почтения достойным, налагает на меня такие законы, кои позабыт было бы для меня весьма стыдно. И дабы совершенно открыть вам внутренность моего сердца, с каким видом осмелился бы я появиться пред честною женщиною, пред вами, Сударыня, естьлиб в то время когда справедливость и честность подвергают меня к тем должностям, коих исполнения имеют право от меня требовать, способен я был признаться в других желаниях, и держат в недоумении другую женщину до объяснения моего жребия. Нет, Сударыня, я лучше соглашусь умереть, нежели помрачить себя сим недостойным поступком. Я знаю свои разположения, присовокупил он; но Мисс Бирон свободна. Италианка, коей нещастие призывает меня в Болонию, равномерно свободна. Путешествия же моего отложит ни как нельзя; но я ни каких не делаю с самим собою условий; и взирая на свой долг нахожу мою благодарность в том удовольствии, когда оный исполню.

Графиня переменилась в своем голосе повторяя благородные сии слова. Она присовокупила к тому некие знаки удивления о свойстве героя. Потом, возвратясь опять к своему повествованию продолжала; я его тогда спросила, не ужели по всем тем признакам, кои совершенно почти заставляют думать, что он не возвратится из Италии не сочетавшись браком, и по столь хорошему мнению в пользу моего сына, не явит он мне своего ходатайства у той любвидостойной Мисс Бирон, кою он иногда называл своею сестрою, и над коею сие звание подает ему некое влияние? Он отвечал мне: сие предложение, сударыня, показывает то высокое мнение, которое вы имеете о Мисс Бирон и коего конечно признаете сами, что она достойна: но могу ли я приписать себе без чрезвычайной неосмотрительности то влияние, кое вы предполагаете во мне над её разумом, когда у ней ней есть родственники столько же её достойные, сколько и она их?

Вы легко судить можете, любезная Мисс, сказала мне Графиня, что мое намерение в сем вопросе состояло в том, дабы испытать его сердце. Однако я просила у него за то прощения и присовокупила, что я не почла бы себя уверенною чтоб он меня простил чистосердечно, естьлиб он не обещался мне по крайней мере уведомить Мисс Бирон о предмете моего посещения.

Мне кажется, Люция, что я нимало бы не досадовала, естьлиб он ее и не простил.

Теперь, любезная Мисс, возразила ласковая Графиня, вы можете смотреть на меня без всякого затруднения и позволите мне видеть прелестное ваше лице. И так она обратилась ко мне; она взяла меня в свои обьятия; сделала мне некую укоризну утирая на глазах моих слезы, поцеловала меня в щеку, и когда увидела что я пришла несколько в себя, то начала говорить мне следующим образом:

Любезная моя, прелестная моя Мисс Бирон.... для чегож не могу я сказать дражайшая дочь моя, в том смысл, в каком желаю? Ибо по сей или другой какой причине, вы должны позволить мне называть вас сим именем: скажите мне теперь, как будто бы в самом деле говорите вы своей матери, имеете ли вы какую ни есть надежду, что Сир Карл Грандиссон может быть вашим супругом?

Ах! Сударыня, отвечала я ей с великим замешательством, не столько ли жестокой делаете вы мне вопрос, как и ему самому сделали?

Так, дражайшая Мисс, столько же жестокой; я я равномерно готова просить прощения у вас, как просила и у него, естьли вы действительно говорите мне, что оный вас оскорбляет.

Я объявила, Сударыня, и при том от искренности моего сердца, что я почитаю его обязанным предаться своей иностранке; и хотя в самом деле предпочитаю я его всем мною виденным, мужчинам, однако решилась, естьли возможно, преодолеть ту склонность, кою к нему чувствую. Он обещался иметь ко мне дружество до тех пор, пока оное может быть принимаемо не помрачая других привязанностей; и на сем то ограничиваю я все свои намерения.

Нет совершенно такой другой привязанности, возразила Графиня, с коею бы столь чистая и непорочная дружба не могла согласоваться. Сын мой поспешит от искренности своего сердца оправдать оную. Он удивляется свойству и качествам Кавалера Грандиссона. Он почтет за сугубую себе честь, когда посредством вас соединится с ним дружеством. Дражайшая моя, окажите равномерно свое дружество, но под самым нежнейшим именем, такому молодому человеку, которого вы найдете оного достойным. Чтож касается до меня, то я требую от вас четвертого места в вашем сердце. О дражайшая моя! Какое щастие можете вы составить своим союзом!

Вы весьма иного делаете мне чести, Сударыня. Вот все, что я могла ей отвечать.

Но, любезная Мисс, вы должны мне изьясниться. Я не требую от вас сего засвидетельстования.

Очень хорошо, Сударыня, я согласна изьясниться. Я почитаю честность: но сердце состоит не в моей власти.

И так вы имеете некую надежду, любезная моя.... как бы то ни было, но я от вас не отстану, естьли можно. Я никогда не почитала себя способною учинить вам такое предложение: но я почитаю вас, так как и сын мой, бесподобною в свете девицею. Выслушайте меня: мы нимало не станем помышлять о предлагаемом нам союзе до возвращения Сира Карла из путешествия. Вы мне однажды сказали, что предпочли бы моего сына всем тем, кои домогаются получить ваше сердце. Я не говорю о Сире Карле, которой привлек вашу склонность прежде, нежели вы нас спознали; но обещаетесь ли вы выдти за моего сына, естьли Кавалер не возвратиться холостым.

Я по истинне ей призналась, что она приводит меня в великое изумление. Как, сударыня! Не ужели я не потщусь извлечь себе какого ниесть плода из того примеру, которой вы мне предлагали почти сию же минуту? С каким видом.... некоего человека сказал, (а ето тот самый человек, коего вы заставили говорить следующее:) с каким видом появилась бы я пред честною женщиною; пред вами сударыня естьлиб способна была держать кого ниесть в недоумении?... Нет, сударыня, я лучше соглашусь умереть, как и Сир Карл, нежели помрачить себя сею недостойною поступкою. Но мне кажется, сударыня, что вы мне учинили сие предложение, так как и ему, единственно для того дабы испытать мое сердце.

По истинне, любезная моя, прервала она речь мою с некиим замешательством, вы приносите мне великое удовольствие, подавая мне способ ко извинению. Впрочем я говорила чистосердечно, и по сей то причине должна почувствовать несколько смущения.

Какое благоразумие, дражайшая Люция? Она приняла меня в свои объятия и вторично поцеловала обе мои щеки. Я хочу, сказала она мне, несколько себя оправдать: заблуждение в кое я поверглась, должно показать вам с коль чрезвычайным пристрастием желала бы я видеть вас Графинею Д.... но вы по своему достоинству заслуживаете такое титло, коего я и вообразить себе не могу. Она спросила у меня, когда я намерена возвратиться в Нортгамптоншир. Я обьявила ей мое намерение. И так вы не должны отъезжать не посетивши меня! А я вам обещалась, что во время вашего посещения сын мой вам не покажется. Теперь я более не желаю, чтоб он с вами увиделся, и обратясь к Гже. Ревс сказала: естьли он придет сюда без моего соучастия, Сударыня, то прошу вас не позволить ему видеться с Мисс Бирон.

Я оказала ей чувствительную благодарность за толикое её добродушие. Она просила меня, чтоб я писала к ней письма в небытность мою в Лондоне. Сия прозьба приносила мне толико чести, что я не могла ей в том отказать. Сын ея, сказала она мне усмехаясь, не более будет видеть мои письма, как и саму меня. Выходя от нас она отозвала меня на минуту к стороне и сказала; я хочу признаться; что мне никогда не случалось даже и в таких обстоятельствах, кои наиболее впечатлены были в моем сердце, видеть себя принужденною к молчанию собственными моими изречениями. Чтож делать? Я пришла было лаская себя успехом. Когда надежда бывает равна почти желанию, то исполняются единые токмо те мечтания, кои оную ласкают. Страсти наши, любезная моя, обыкновенно преодолевают наш рассудок. Однако я знаю двух, коих можно изключить из сего правила, то есть: вас и Сира Грандиссона.

По окончании сей речи она, разпрощалась с нами. Я избавлю тебя, любезная Люция, от всех размышлений коим я предалась, по причине сего докучливого хотя и ласкательного посещения. Нет! дражайшая Люция, не для сих малозначущих прискорбий потребна мне твердость духа и усилие к преодолению оных.

Примечание. Хотя беспрестанно и без всякого затруднения изключают великое множество таких писем; кои отводят материю от главного содержания; но и между таковыми есть столь приятные, кои заслуживают внимание. Таковы суть два следующия, в коих свойство Мисс Грандиссон, именуемой теперь Милади Ж.... изъявляется совершенно.

ПИСЬМО LХ?.

Генриетта Бирон к Люции Сельби.

Во вторник по утру 28 Апреля.

Что ты скажешь о сей странной Милади Ж...? Что касается до меня, то я ее нахожу чрезвычайно хулы достойною. Милорд Л... потерял от нее все терпение. Милади почти в таком же состоянии; Емилия обьявляет, что она весьма ее любит; но токмо не любит её своенравий, Милорд Ж.... желает приносить мне свои жалобы. Предмет ссоры кажется не весьма важен, как я о том узнала от Емилии: но безделушки производят иногда весьма важные следствия, когда заключается в том бесстыдстве. Как бы то ни было, дело состоит между ими и ни кто из них не желает о том говорить. Впрочем Милорд и Милади Л.... чрезвычайно не одобряют тот насмешливый вид, которой она притворно на себя принимает.

Несогласие их началось со вчерашнего вечера. Мы ужинали у них, Гжа. Ревс и я с Милордом и Миладиею Л.... и при том были еще две Италианки. А как я не имела охоты играть с ними в карты; то мы и поехали от них еще рано, и Госпожа Оливия почти в то же самое время разпрощавшись с ними уехала вместе с своею тетушкою. Милорд же и Милади Л.... также Емилия и Доктор Барлет сели играть в карты. Во время их игры, Милади Л..... из своей горницы пошла в низ по лестнице с великою торопливостию, поя какие то ноты. Милорд следовал за нею с видом исполненным великого смущения, сударыня, начал он говорят, вам должно нечто сказать.... должно, прервала она, нет, Милорд, ни чего не должно мне говорить. Она села позади Емилии. Не смотрите на меня, сказала она ей. Кто выиграл? Кто проиграл? Муж же её в сие время прохаживался по горнице большими шагами. Милорд и Милади Л.... хотели было притвориться будто ничего не приметили в той надежде, что воставшая буря сама собою утишится, ибо сестра их проговорила за обедом несколько колких изречений, хотя за ужином и все было спокойно. Доктор Барлет предложил ей свои карты; но она не пожелала их взять. Нет Доктор, сказала она ему; у меня есть свои карты, с коими я хочу играть, а моя игра не весьма легка. Но Люция, ты конечно не различишь ролей, естьли я не означу каждое действующее лице.

Милорд Ж.... Естьли таким образом как вы поступаете, Сударыня, то я легко могу поверить....

Милади Ж.... Будьте спокойны, Милорд; мы здесь не одне. Сестрица, мне кажется, что ты выиграешь шпадильею.

Милорд Ж.... Позвольте, Сударыня, сказать мне вам одно слово.

Милади Ж.... Всегда готова к повиновению, Милорд.

Она встала. Он хотел взять ее за руку; но она завернула ее за себя.

Милорд Ж.... И так вы не желаете дать мне своей руки, Сударыня?

Мил. Ж.... Она мне самой надобна.

Он отошел от нея, и не сказав ни единого слова, вышел из горницы.

Мил. Ж.... (оборотясь к собранию с веселым и спокойным видом.) Какие мужчины странные создания!

Мил. Л.... Шарлотта, ты приводишь меня в великое удивление.

Мил. Ж..... Я весьма тому радуюсь, сестрица.

Мил. Л..... Но, сестрица, я совершенно ничего не понимаю.

Мил. Ж.... Мы вообще все женщины любим весьма удивительное и непонятное.

Милор. Л.... По истинне, Сударыня, вы несправедливо говорите.

Мил. Ж.... Я весьма тому радуюсь, Милорд.

Милор. Л.... Радуетесь! чему ?

Мил. Ж....Тому, что сестрица моя всегда говорит справедливо.

Милор. Л.... По истинне, Сударыня, естьлиб я был на месте Милорда Ж.... то не мог бы сего стерпеть.

Мил. Ж.... Прекрасное для вас наставление, Милади Л.... воспользуйтесь оным и говорите всегда справедливо.

Мил. Л.... Когда я также буду поступать как вы Шарлотта.

Мил. Ж.... Понимаю, любезная сестрица, оставьте ето: всякой поступает по своему желанию.

Мил. Л.... Сего конечно бы не случилось, естьлиб мой братец.....

Мил. Ж . . . Может быть нет.

Мил. Я ..... По истинне, любезная Шарлотта, мне кажется что ты виновата.

Мил. Ж.... Я также то думаю.

Мил. Л.... Для чегож не спешите....

Милади Ж.... Исправить мои проступки? Всякая вещь имеет свое время.

Емилия признается, что она начала страшиться при окончании, сего разговора, когда горнишная Милади Ж.... пришедши сказала ей, что Милорд желает с нею видеться. Нет страшнее на свете людей, как мужчины, возразила она; они не бывают довольно ни с нами, ни без нас. Но я столь покорна, что подобна сущей покорности. Все мои клятвы будут соблюдены. При сих словах она вышла.

А как никто из них назад не возвращался то, Милорд и Милади Л.... услыша стук своей кареты употребили сей случай себе в пользу, и дабы дать знать о их неудовольствии своей сестре, то уехали не простясь с нею. Г. Барлет также удалился в свою горницу; к так Милади Ж.... которая немедленно по том возвратилась, пришла в чрезвычайное изумление, и была также несколько тронута, увидя там одну токмо Емилию. Милорд почти в тож самое время вошел туда из других дверей. Вот прекрасной поступок, сказала она ему. Вы своими мужескими взорами разогнали всю компанию.

Милор. Ж.... Боже милостивый! Вы приводите меня в чрезвычайное удивление, Сударыня.

Мил. К чему служат такие восклицания, когда вы всех привели в ужас?

Милор. Я! Сударыня.

Мил. Вы, Сударь. Так, вы. Не приняли ли вы на себя вид властелина в моем кабинете? Ради тишины не сошла ли я в низ? Не последовали ли вы за мною.... Со взорами.... весьма прекрасными, я вас уверяю, для такого человека, которой не более еще двух дней как женат? Потом, не призвали ли вы меня к себе опять? Не подумали ли они, что сие было для того дабы оказать мне некое сожеление по причине своего поступка? Не ужели чего ниесть недоставало к моей покорности! Не привлекло ли оно на меня человеческих взоров! Не с торопливостию ли вы вышли из горницы? Все присудствовавшие могут засвидетельствоват о том спокойствии, с коим я возвратилась к ним, опасаясь чтоб они не весьма опечалились из сожаления ко мне, и чтоб не почли нашу ссору весьма важною. На конец, когда ваш гнев утишился, как я то предполагаю, вы приказали меня позвать. конечно подумала я, что вы совершенно пришли в самого себя. Я еще поспешила повиноваться.....

Милор. И разве я вас не покорно просил, Сударыня......

Мил. Покорно просил! Г. мой так, но с такими взглядами..... Человек, за коего я вышла за муж позвольте мне сие сказать, Г. мой, имел совершенно другой вид. Посмотрите, посмотрите Емилия; вот он и еще разгорячился.

В самом деле Милорд пошел вон в чрезвычайном изступлении. О! что вы думаете о сих мужчинах, любезная моя! вскричала она взирая на Емилию.

Я знала бы, сказала мне любвидостойная сия девица, что надлежало ей отвечать; но люди говорят, что не должно вмешиваться в чужия ссоры, а особливо супружеския.

Несогласие еще более увеличилось на другой день. Емилия не могла более подать мне известий; но когда она оканчивала свое повествование. то мне подали от Милади Ж.... записку следующего содержания.

"Генриетта! естьли ты имеешь обо мне хотя некое сожаление? то приди ко мне поскорее. Я великую имею нужду в твоем совете. Я решилась развестись с странным моим мужчиною. И так хочу я подписать любезное мое имя.

Шарлотта Грандиссон.

Я в то же самое время написала ей ответ следующего содержания: "Я совершенно не знаю той особы, которая называется Шарлоттою Грандиссон. Я с великою нежностию люблю Милади Ж...; но сожалею токмо о Милорде. Я к тебе не поеду. Я не могу подать тебе совета кроме того, что ты не должна шутить над своим благополучием.,,

По прошествии получаса, я получила другое письмо.

"И так вот что я выиграла моим замужством! Братец мой в отсудствии, к мужу не льзя приступиться, Милорд и Милади Л.... приняли его сторону, не узнавши кто прав и кто виноват; Доктор Барлет изъявляет свою важность и молчание меня осуждающее; Емилия меня <текст в книге испорчен> к своему глазу; Генриетта моя от меня отрекается! и все сие еще с первой недели моего замужства началося! Чтож мне теперь делать? Война кажется явною. И так вы не желаете принять на себя качества посредственницы! вы не желаете говорите вы? Очень хорошо; я на то согласна. Но я хочу представить глазам вашим все произшедшее.

"Вчерашнего вечера, до окончания еще первой недели, в первые Милорд Ж.... принял вольность вступать в место моего уединения, без всякого от меня на то соизволения. Вы конечно приметили, что он проболтал за столом несколько дерзских и бесстыдных слов; но я пропустила оное мимо ушей.

"Что значит сия смелость? сказала я ему. Пожалуйте, Г. мой, выдьте отсюда. Для чего оставили вы гостей?

"Я пришел, любезная моя, представить вам одну прозьбу. Начало, как вы видите, довольно было учтиво, естьлиб он не столько вмешал в оное докучливых своих восхищений, но он обнял меня обеими своими руками, при Женни, горнишной моей девушке. А поелику бесстыдные ласкательства мужа могут произвесть опасные впечатления над сими девицами; то веришь ли ты, Генриетта, что сим совершенно можно испортить хорошие нравы.

,,Я отвергаю вашу прозьбу и не хочу ее слушать. Как осмелились вы придти сюда без спросу? Вы должныб были рассудить, что я конечно не оставила бы моей сестрицы на долгое время. Как! не ужели торжественный обряд столь уже древен, что позволяет забывать правила жизни ?

"Правила жизни, Сударыня? Он, как кажется, чувствительно был тронут сим изречением. Оставьте меня, возразила я, не давши ему времени ответствовать. Выдьте отсюда в сию же минуту. Не прискорбно ли мне было будучи в таком гневе, когда он объявил, что не выдет, и обняв вторично поцеловал меня безобразною своею харею, Женни все еще была в кабинете.

"Теперь, Мисс Бирон, вы конечно меня не покинете в таком случае, в коем благопристойность принимает участие. Конечно нет, я в том уверена. И естьли бы вы стали защищать ненавистные сии вольности в начале еще бракосочетания, то сим дали бы знать, что оне и самим вам нравятся.

"И так вы легко вообразить себе можете, что я пришла в чрезвычайное негодование. Он изчез, осмелясь бормотать и изъявлять свою злость. Он упомянул какого то дьявола. Тогда я спросила у Женни, не мне ли он ето сказал? Нет, по истинне, отвечала она мне: и так видишь, любезная Генриетта, действие худого примера над таковыми девками: она осмелилась еще говоришь в пользу нежности мужней. Впрочем во всяком другом случае она поступает благоразумно.

"Прежде нежели гнев мой утишился, сей ненавистный человек появлеся опять без всякого замешательства. По истинне, любезная Генриетта, я говорю сущую правду. Он мне сказал: поелику вы ничего тайного не делаете, то я и не хочу вас оставлять. Клянусь моею честию, Сударыня, вы весьма худо со мною поступаете.

Сэмюэл Ричардсон - Английские письма, или история кавалера Грандисона. 6 часть., читать текст

См. также Сэмюэл Ричардсон (Samuel Richardson) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :