Жюль Верн
«Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 6 часть.»

"Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 6 часть."

- Да, когда обед четырех человек не зависит от моего искусства. Впрочем, в случае надобности, я сделаю все от меня зависящее. A между тем, друзья мои, удовольствуемся этим плохим ужином и остатками пеммикана, постараемся заснуть, а утром опять тронемся в путь-дорогу.

Несколько минут спустя, все уже спали глубоким сном, потому что усталость взяла верх над всякого рода соображениями.

В субботу, рано по утру, Джонсон разбудил своих товарищей. Собак запрягли в сани, и отряд стал подвигаться к северу.

Небо было великолепно, воздух чрезвычайно чистый, температура очень низкая. Показавшееся на горизонте солнце имело форму удлиненного элипсиса; его горизонтальный поперечник, вследствие рефракции, казался в два раза больше вертикальнаго. Своими светлыми, но холодными лучами солнце озаряло необъятную равнину льдов. Во всяком случае, отрадно было возвратиться если не к теплоте, то, по крайней мере, к свету солнца.

Не обращая внимания на холод и одиночество, доктор, с ружьем в руках, на одну или на две мили ушел от отряда, приведя в известность свой запас пороха и свинца. У него оставалось всего четыре заряда пороха и только три пули. Этого было очень мало, принимая во внимание, что сильное и живучее животное, подобное полярному медведю, можно свалить только десятью или двенадцатью выстрелами.

Впрочем, доктор не настолько был честолюбив, чтобы отыскивать крупную дичь и удовольствовался-бы несколькими зайцами и лисицами, которые с успехом пополнили-бы собою запас скудной провизии.

Но если ему и случилось в этот день видеть зайцев и лисиц, то подойти к ним не было никакой возможности; рефракция беспрестанно вводила его в обман и доктор только даром потерял один заряд. День этот стоил ему одного выпущенного без пользы заряда пороха и одной пули.

Товарищи Клоубонни вздрогнули от радости, заслышав выстрел; но увидев, что доктор возвращался с опущенною головою, они не сказали ни слова. Вечером, по обыкновению, путешественники легли спать, отложив в сторону две четверти рационов, предназначавшихся на два следующие дня.

На другой день дорога показалась истомленным путникам чрезвычайно трудною. Отряд не шел, а скорее полз: собаки съели даже внутренности тюленя и начали уже глодать свою ременную упряжь.

Несколько лисиц пробежало вдали от саней; доктор, преследуя их, опять даром потерял заряд и затем уже не смел рискнуть последнею пулею и предпоследним зарядом пороха.

Вечером остановились на привал раньше; путешественники с трудом передвигали ноги, и хотя великолепное северное сияние освещало дорогу, но они нашлись вынужденными остановиться.

Печально прошел последний ужин в воскресенье вечером, под обледеневшею палаткою. Если Бог не поможет и не сотворит чудо - все они погибнут.

Гаттерас молчал, Бэлль даже лишился способности думать, Джонсон размышлял, не говоря ни слова, но доктор еще не отчаявался.

Джонсону пришло в голову устроить ночью волчьи ямы, хотя он и мало надеялся на успешность своей затеи, так как приманки у него не было. Действительно, отправившись утром осмотреть ямы, он заметил следы лисиц, но ни одно из этих животных не попалось в ловушку.

Джонсон печально возвращался назад, как вдруг увидел громадного медведя, обнюхивавшего сани, не больше как в пятидесяти саженях расстояния. Старый моряк подумал, что сам Бог неожиданно дослал ему это животное. Не будя товарищей, Джонсон взял ружье доктора и направился в сторону, где находился медведь.

Подойдя на выстрел, моряк прицелился. Но в то мгновение, когда он был готов уже спустить курок, у него задрожала рука; толстые кожаные перчатки мешали ему. Он быстро снял их и твердою рукою схватил ружье.

Вдруг Джонсон вскрикнул от боли, кожа его пальцев, опаленная холодным стволом, пристала к последнему; ружье выпав из его рук, выстрелило вследствие сотрясения и послало в пространство последнюю пулю.

Доктор тотчас-же прибежал на выстрел. Он все понял. Медведь спокойно уходил. Джонсон был в отчаянии и не думал уже о боли.

- Я чистая баба!- вскричал старый моряк. Я ребенок, который не может вынести малейшей боли! В мои-то лета!

- Пойдем Джонсон,- сказал доктор, а то вы замерзнете. У вас уже побелели руки. Пойдем!

- Я не заслуживаю ваших попечений, доктор!- ответил Джонсон. Оставьте меня здесь!

- Да пойдем-же! Экой упрямец! A то будет поздно.

Доктор привел старого моряка в палатку и заставил его опустить обе руки в кружку с водою, хотя и холодною, но находившеюся в жидком состоянии вследствие распространяемой печью теплоты. Но едва руки Джонсона погрузились в воду, как последняя от соприкосновения с ними немедленно стала замерзать.

- Вот видите-ли,- сказал доктор,- пора было возвратиться, в противном случае я нашелся-бы вынужденным прибегнуть к ампутации.

Благодаря попечениям доктора, через час миновала всякая опасность, не без хлопот однакож. Потребовались сильные растирания, чтобы возстановить кровообращение в пальцах Джонсона. Доктор в особенности рекомендовал держать руки подальше от печи, теплота которой могла оказаться чрезвычайно вредною для отмороженных членов.

Утром этого дня путешественники не завтракали; не было ни пеммикана, ни солонины, ни сухарей. Всего осталось полфунта кофе, так что пришлось ограничиться одним этим горячим напитком, после чего отряд отправился в путь.

- Все средства истощены! - с невыразимым отчаянием сказал Бэлль Джонсону.

- Будем надеяться на Бога,- ответил последний. Он всемогущ и может спасти нас.

- Ах, капитан Гаттерас, капитан Гаттерас? Он мог возвратиться из своих первых экспедиций,- безумец!- но из этой никогда не возвратится; нам тоже никогда не увидеть родины!

- Мужайтесь, Бэлль! Сознаюсь, что капитан человек отважный, но подле него находится одна очень изворотливая личность.

- Доктор?- спросил Бэлль.

- Он самый!- ответил Джонсон.

- A что он может поделать при настоящих обстоятельствах? - пожав плечами, сказал Бэлль. Не превратит-ли он эти льдины в куски мяса? Разве он Бог, чтоб творить чудеса.

- Как знать!- ответил Джонсон. Но я надеюсь на него.

Бэлль приподнял голову и погрузился в то мрачное молчание, во время которого у него прекращался даже процесс мышления.

В этот день отряд с трудом прошел три мили. Вечером путешественники ничего не ели; собаки готовы были пожрать друг друга; как люди, так и животные жестоко страдали от голода.

Путешественники не видели ни одного зверя. Да и к чему? С одним ножем охотиться нельзя. Но Джонсон заметил под ветром, в одной миле расстояния, громадного медведя, который следовал за несчастным отрядом.

- Он подстерегает нас,- подумал Джонсон,- и считает нас своею верною добычею.

Однакож, Джонсон ничего не сказал своим товарищам. Вечером, по обыкновению, остановились на привал; ужин состоял из одного кофе. Несчастные путники чувствовали, что у них мутилось в глазах, головы их сжимало точно железными обручами; томимые голодом, они не могли уснуть ни на один час. Какия-то нелепые, печальные видения одолевали их!

Настало утро вторника, а между тем несчастные не ели уже тридцать шесть часов в стране, где организм необходимо требует обильной пищи. Поддерживаемые сверхчеловеческими волею и мужеством, они отправились, однакож, в путь и сами повезли сани, которых собаки не могли уже тронуть с места.

Через два часа, все в изнеможении попадали на землю. Гаттерас хотел продолжать путь. Он прибегнул к просьбам, мольбам, убеждая товарищей своих подняться на ноги. Но это значило-бы требовать невозможнаго.

При помощи Джонсона, Гаттерас вырубил углубленле в одной ледяной горе. Работая таким образом, казалось, приготовляли себе могилу.

- Я готов умереть от голода, говорил Гаттерас,- но не от стужи.

С большим трудом путешественники построили себе хижину и тотчас приютились в ней.

Прошел день. Вечером путники неподвижно лежали в своем ледяном убежище, как вдруг с Джонсоном сделался бред. Он говорил о каком-то громадном медведе.

Безпрестанно повторяемые слова обратили, наконец, на себя внимание доктора. Очнувшись из состояния окоченения, Клоубонни спросил у Джонсона, почему он говорил о медведе и о каком медведе идет дело.

- О медведе, который следит за нами,- ответил Джонсон.

- Следит за нами?- повторил доктор.

- Два уже дня!

- Два дня! Вы его видели?

- Да, он держится под ветром, в одной миле расстояния.

- И вы не предупредили меня, Джонсон!

- К чему?

- И то правда,- сказал доктор. У нас нет ни одной пули.

- Ни одного куска металла, ни одного куска железа, ни одного гвоздя!- ответил старый моряк.

Доктор замолчал и призадумался, затем сказал Джонсону:

- И вы уверены, что медведь следит за нами?

- Да, доктор. Он надеется полакомиться человеческим мясом! Он знает, что мы не ускользнем от него!

- Что вы, Джонсон!- сказал доктор, встревоженный выражением отчаяния, с которым были сказаны эти слова.

- Пища у него готова!- ответил Джонсон, у которого опять начинался бред. Должно быть, он голоден, и я не знаю, зачем мы заставляем его ждать.

- Успокойтесь, Джонсон!

- Нет, доктор; если нам суждено погибнуть, то к чему мучить это животное? Медведь так-же хочет есть, как и мы; опять-же, он не может добыть себе тюленя, чтоб утолить свой голод. Но Бог послал ему людей! Тем лучше для него!

Старик Джонсон, казалось рехнулся, и непременно хотел выйти из хижины. Доктор с трудом удержал его и если успел в этом, то не при помощи силы, а благодаря следующим, сказанным с полным убеждением, словам:

- Завтра я убью медведя!

- Завтра!- повторил Джонсон, как-бы очнувшись от тяжелаго сна.

- Да, завтра!

- У вас нет пули!

- Я сделаю пулю!

- У вас нет свинца!

- Но есть ртуть!

Сказав это, доктор взял термометр, показывавший пятьдесят градусов выше точки замерзания (+10° стоградусника), вышел из дома, поставил инструмент на льдину и возвратился назад. Внешняя температура стояла на пятидесяти градусах ниже точки замерзания (- 47° стоградусника).

- До завтрашнего дня,- сказал он Джонсону. A теперь постарайтесь уснуть и подождем солнечного восхода.

Ночь прошла в страданиях голода, страданиях, которые у Джонсона и доктора умерялись некоторыми проблесками надежды.

На следующий день, при первых лучах солнца, доктор, в сопровождении Джонсона, вышел из ледяного дома и подошел к термометру, вся ртуть которого скопилась в чашечке, в виде компактного шарика. Доктор разбил инструмент и, пальцами, защищенными перчаткою, вынул из термометра кусок металла, очень не ковкого и твердаго. То был слиток ртути.

- Да это просто чудеса!- вскричал Джонсон. Ну, и ловкий же вы человек, доктор!

- Нет, друг мой,- ответил доктор,- я просто человек, одаренный хорошею памятью и много читавший.

- Как?

- Я вспомнил об одном факте, о котором капитан Росс упоминает в своем путешествии. Он говорит, что из ружья, заряженного ртутною пулею, он пробил доску в вершок толщиною. Если-бы у меня было миндальное масло, то при помощи его можно-бы достичь такого-же результата, потому что, по словам Росса, пуля из миндального масла пробивает столб и, не разбиваясь, падает на землю.

- Это невероятно!

- A между тем, это так, Джонсон. Вот кусок металла, который может спасти нам жизнь. Оставим его на открытом воздухе и посмотрим, не ушел-ли медведь.

В это время Гаттерас вышел из дома. Показав ему кусов ртути, доктор сообщил капитану о своем намерении. Гаттерас пожал ему руку и затем охотники стали осматривать горизонт.

Погода была очень ясная. Шедший впереди Гаттерас заметил медведя менее чем в шести стах саженях.

Медведь сидел, спокойно покачивал головою и казалось чуял приближение необычных пришельцев.

- Вот он!- вскричал капитан,

- Молчите!- сказал доктор.

Громадный зверь, увидев охотников, даже не пошевелился. Он смотрел на них без боязни и злобы. Однакож подойти в нему было очень трудно.

- Друзья мои,- сказал Гаттерас,- тут идет дело не о пустом удовольствии, а о спасении нашей жизни. Будем действовать, как подобает людям благоразумным.

- Именно,- ответил доктор,- тем более, что у нас всего один заряд. Упустить медведя никак не следует; ускользни он от нас, и нам навсегда пришлось-бы распрощаться с ним, потому что бегает он быстрее борзой собаки.

- В таком случае надо прямо отправиться в нему,- заметил Джонсон.- Конечно, за это можно дорого поплатиться, но что-ж из этого? Я прошу позволения рискнуть моею жизнью.

- Право это принадлежит мне!- вскричал доктор.

- Нет, мне! - сказал Гаттерас.

- Но разве вы не полезнее для общего спасенья, чем подобный мне старик?- вскричал Джонсон.

- Нет, Джонсон,- ответил Гаттерас. - Позвольте мне действовать по своему усмотрению. Рисковать жизнью я не стану больше, чем следует. Очень может быть, что я потребую вашей помощи.

- Значит, вы пойдете на медведя, Гаттерас? - спросил доктор.

- Я сделал-бы это, если-бы даже медведь должен был раскроить мне череп, будь только я уверен, что убью его. Однако при моем приближении он уйдет. Это чрезвычайно лукавое животное, постараемся перехитрить его.

- Как вы намерены поступить?

- Подойти к нему на десять шагов, стараясь, чтобы он даже не догадывался о моем присутствии.

- Каким-же это образом?

- У меня есть для этого одно опасное, но простое средство. Вы сохранили шкуру убитого вами тюленя?

- Да, она в санях.

- Хорошо. Войдем в дом, а Джонсон пусть остается здесь.

Джонсон спрятался за одним hummock'ом, вполне скрывавшим его от взоров медведя.

Последний не трогался с места и продолжал по прежнему покачиваться и фыркать.

V.

Тюлень и медведь.

Гаттерас и доктор вошли в хижину.

- Вам известно,- сказал первый,- что полярные медведи охотятся на тюленей и главным образом питаются ими. По целым дням медведь подстерегает тюленя у окраины отдушины и как скоро земноводное появляется на поверхности льда, душит его в своих объятиях. Следовательно, медведь не испугается присутствия тюленя, напротив...

- Мне кажется, что я угадываю ваш план; он опасен,- сказал доктор.

- Но зато представляет шансы на спасение,- ответил капитан.- Следовательно прибегнуть к нему необходимо. Я надену на себя шкуру тюленя и выползу на ледяную поляну. Не будем терять времени. Зарядите ружье и дайте его мне.

Доктору нечего было отвечать: он и сам сделал-бы то же самое, что готовился сделать его товарищ. Он вышел из дома, взяв два топора: один для себя, а другой для Джонсона, и в сопровождении Гаттераса отправился к саням.

Там Гаттерас нарядился тюленем, с помощью шкуры, которая почти совсем покрывала капитана.

Между тем доктор зарядил ружье последним зарядом пороха, опустил в ствол кусок ртути, твердый как железо и тяжелый, как свинец, и отдал оружие Гаттерасу, который искусно скрыл и его, и себя под шкурою.

- Идите к Джонсону,- сказал доктору капитан,- а я подожду несколько минут, чтобы сбить с толку моего противника.

- Смелее, Гаттерас!- сказал Клоубонни.

- Не беспокойтесь и, главное, не показывайтесь, прежде чем я выстрелю.

- Доктор поспешил в hummock'у, за которым стоял Джонсон.

- Ну, что? спросил последний.

- A вот, подождем! Гаттерас жертвует собою, чтобы спасти нас.

Взволнованный доктор посматривал на медведя, выказывавшего признаки беспокойства и как-бы чувствовавшего, что ему грозит близкая опасность.

Через четверть часа тюлень уже полз по льду. Чтоб вернее обмануть медведя, Гаттерас сделал обход, скрываясь за большими льдинами, и теперь находился в пятидесяти саженях от медведя. Последний, заметив тюленя, съежился, стараясь, так сказать, стушеваться.

Гаттерас с удивительным искусством подражал движениям тюленя. Не будь доктор предупрежден, он наверное дался-бы в обман.

- Так, так! Точь в точь! в полголоса говорил Джонсон.

Подвигаясь в медведю, земноводное, казалось, не заиечало последнего и старалось только найти какую-нибудь отдушину, чтобы погрузиться в свою стихию.

С своей стороны, медведь, скрываясь за льдинами, осторожно подвигался в тюленю. В его сверкавших глазах выражалась страшная жадность. Быть может, он голодал уже два месяца, а тут случай посылал ему верную добычу.

Тюлень находился всего в десяти шагах от своего врага. Вдруг медведь развернулся, сделал огромный прыжок и - изумленный, испуганный остановился в трех шагах от Гаттераса, который сбросил с себя тюленью шкуру, опустился на одно колено и прицелился прямо в грудь медведю.

Раздался выстрел; медведь упал на лед.

- Вперед! вперед! вскричал доктор.

И вместе с Джонсоном он побежал к месту битвы.

Громадный зверь поднялся на задния ноги и, размахивая в воздухе одною лапою, другою схватил горсть снега, которым старался закрыть свою рану.

Гаттерас не сделал ни одного шага назад и ждал, держа в руке нож. Но он прицелился метко и послал пулю твердою рукою; прежде чем подоспели товарищи, нож капитана по рукоятку вонзился в грудь медведя, упавшего с тем, чтобы никогда уже не вставать.

- Победа! вскричал Джонсон.

- Ура! Ура! кричал доктор.

Гаттерас, спокойный, скрестив на груди руки, смотрел на громадное животное.

- Теперь ноя очередь работать, сказал Джонсон.- Свалить такого зверя - дело похвальное, но не должно дозволять, чтобы медведь затвердел от мороза как камень: тогда с ним не совладаешь ни зубами, ни можем.

Проговорив это, старый моряк стал поспешно снимать шкуру с чудовищного зверя, который по величине не уступает быку. В длину он имел девять, а в обхвате шесть футов. Во рту его торчали два огромные клыка, в три вершка длиною.

Джонсон вскрыл медведя, в желудке которого не было ничего, кроме воды. Очевидно, медведь давно уже ничего не ел. Не смотря на кто, он был очень жирен и весил более полуторы тысячи фунтов. Его разрубили на четыре части, из которых каждая дала двести фунтов мяса. Охотники снесли мясо к ледяному дому, не забыв также взять и сердце, сильно бившееся еще три часа спустя по смерти животнаго.

Товарищи доктора охотно принялись-бы за сырую медвежатину, но Клоубонни остановил их, сказав, что чрез несколько времени мясо будет изжарено.

Войдя в ледяной дом, доктор удивился, что в нем так холодно. Од подошел к печи; огонь в ней погас. Вследствие утренних занятий и душевных тревог, Джонсон упустил из вида возложенные на него обязанности.

Доктор поторопился было развести огонь, но не нашел ни искорки в остывшей уже золе.

- Потерпим немножко, сказал он себе.

Он пошел к саням за трутомь и спросил у Джонсона огниво.

- Печь потухла, сказал он последнему.

- По моей вине, ответил Джонсон.

Моряк поискал в кармане, где обыкновенно носил огниво, и очень изумился, не найдя его там, затем пошарил в других карманах, но столь-же безуспешно, вошел в ледяной дом, во все стороны стал переворачивать одеяло, на котором спал прошедшую ночь, но по прежнему без успеха.

- Ну, что-ж? крикнул доктор.

Джонсон возвратился и молча в смущении глядел на своих товарищей.

- Нет-ли у вас огнива, доктор?- спросил он.

- Нет, Джонсон.

- A у вас, капитан?

- Нет,- ответил Гаттерас.

- Да ведь оно всегда находилось у вас,- сказал доктор.

- Да... Но теперь его нет у меня... побледнев, ответил старый моряк.

- Нет! - вскричал вздрогнув доктор.

Другаго огнива не имелось и потеря его могла повлечь за собою серьезные последствия.

- Поищите хорошенько, Джонсон,- сказал доктор.

Джонсон побежал к льдине, из-за которой он наблюдал медведя, затем прошел в месту сражения, где разрубал на части медведя, но ничего не нашел. Он возвратился в отчаянии. Гаттерас только посмотрел на Джонсона, во не сделал ему ни малейшего упрека.

- Дело серьезное,- сказал он доктору.

- И очень даже серьезное,- ответил последний.

- К несчастию, у нас нет ни одного оптического инструмента, нет подзорной трубы, а то при помощи выпуклых стекол мы легко могли бы добыть огонь.

- Знаю,- сказал доктор,- и это тем прискорбнее, что лучи солнца теперь на столько сильны, что могли-бы воспламенить трут.

- Что-ж, сказал Гаттерас,- приходится утолить голод сырым мясом. Затем мы отправимся в дорогу и постараемся как можно скорее достичь судна.

- Да,- в раздумье говорил доктор. Да... По меньшей мере, это возможно... Да и почему-бы нет?.. Можно попробовать...

- О чем вы задумались? - спросил у него Гатгерас.

- Мне пришла в голову одна мысль...

- Мысль?- вскричал Джонсон. В таком случае мы спасены!

- Но удастся-ли осуществить ее - это еще вопрос,- сказал доктор.

- В чем-же дело?- спросил Гаттерась.

- Так как зажигательного стекла у нас нет, то остается только сделать его.

- Из чего?- спросил Джонсон.

- Из льда.

- Как? Вы полагаете?..

- Почему-бы и не полагать? Все дело состоит в том, чтобы сосредоточить лучи солнца в одном фокусе, но это может быть достигнуто как при помощи льда, так и при помощи лучшего зажигательного стекла.

- Может-ли это быть?- спросил Джонсон.

- И очень даже, только я предпочел-бы пресноводный лед льду из соленой воды. Первый прозрачнее и тверже.

- Если не ошибаюсь, сказал Джонсон, указывая на hummock, находившийся в ста шагах,- эта почти темная глыба льда и её зеленый цвет показывают...

- Вы правы. Пойдем, друзья мои. Возьмите ваш топор, Джонсон.

Все они отправились к льдине, которая действительно оказалась пресноводною.

Доктор приказал отрубить от неё один кусок и стал вчерне обделывать его топором, затем, при помощи ножа, несколько выровнял его поверхность и, наконец, мало по малу отполировал рукою.

Возвратившись ко входу в ледяной дом, он взял кусок трута и приступил к производству опыта.

Солнце светило ярко; доктор подставил ледяное зажигательное стекло под лучи солнца и сосредоточил их на куске трута, который чрез несколько секунд воспламенился.

- Ура! Ура!- вскричал не веривший своим глазам Джонсон. Ах, доктор, доктор!

Старый моряк не мог совладать со своим восторгом и, точно полоумный, бегал взад и вперед.

Доктор вошел в ледяной дом; через несколько минут печь загудела и приятный запах жареного извлек Бэлля из состояния оцепенения.

Не трудно догадаться, с каким восторгом путешественники принялись за обед; однакож, доктор советовал им поудержаться, и подавая собою пример умеренности, перестал вскоре есть и сказал:

- Сегодня выдался счастливый денек, и у нас хватит съестных запасов на все время путешествия. Но не следует предаваться негам Капуи, и мы поступим благоразумно, если отправимся в путь.

- Мы находимся не больше как в сорока восьми часах от Porpoise'а,- сказал Альтамонт.

- Надеюсь,- засмеявшись ответил доктор,- что мы найдем там достаточно топлива.

- Да,- сказал американец.

- Если мое зажигательное стекло оказывается теперь вполне удовлетворительным,- ответил доктор,- то вовремя бессолнечных дней оно будет оставлять желать многаго. A таких дней наберется не мало в местах, удаленных от полюса меньше чем на четыре градуса.

- Да, меньше чем на четыре градуса,- вздохнув сказал Адьтамонт. Мое судно находится там, где не бывало до него ни одно судно!

- В путь!- резким голосом сказал Гаттерас.

- В путь!- повторил доктор, тревожно взглянув на обоих капитанов.

Силы путешественников возстановились; собаки получили порядочную долю медвежьяго мяса, и отряд быстро начал подвигаться к северу.

Во время дороги доктор попробовал было добиться от Альтамонта кое-каких сведений на счет причины, заставившей его зайти в такую даль, но американец на вопросы Клоубонни отвечал уклончиво.

- Приходится следить за этими людьми,- на ухо шепнул доктор Джонсону.

- Да,- ответил последний.

- Гаттерас никогда не говорит с американцем, а последний, повидимому, мало расположен к благодарности. К счастию, я нахожусь здесь.

- С того времени,- сказал Джонсон,- как этот янки начинает оживать, лицо его все меньше и меньше приходится мне по сердцу.

- Или я очень уж ошибаюсь,- ответил доктор,- или он догадывается о намерениях капитана.

- Не думаете-ли вы, что у американца такие-же планы, как и у Гаттераса?

- Как знать, Джонсон? Американцы народ смелый и предприимчивый, и Альтамонт мог попытаться выполнить задуманное англичанином.

- Следовательно, вы думаете, что капитан?...

- Ничего я не думаю,- ответил доктор,- но положение его судна на пути к полюсу дает повод к кое-каким предположениям.

- Однакож, Альтамонт говорит, что его отнесло на север льдами.

- Говорить-то он говорит... Но при этом я подметил на его губах какую-то странную улыбку,- сказал доктор.

- Очень было-бы неприятно, доктор, если-бы между людьми такого закала возникло соперничество.

- Дай Бог, чтобы я ошибся, но такое положение вещей не замедлило-бы вызвать серьезные усложнения и, быть может, погубило-бы нас всех.

- Надеюсь, Альтамонт не забудет, что мы спасли ему жизнь.

- A разве, в свою очередь, он не спасет нам жизнь? Действительно, без нас его не было-бы на свете, но что сталось-бы с нами без него, без его судна и без средств, находящихся на последнем?

- Как-бы то ни было, доктор, но вы находитесь здесь, и я надеюсь, что при вашей помощи все пойдет хорошо.

Путешественники продолжали подвигаться вперед без всяких приключений. В медвежьем мясе не было недостатка. В маленьком отряде царило даже некоторого рода веселое настроение, благодаря выходкам доктора и его покладливой философии. В своем багаже ученого, этот достойный человек постоянно имел про запас какой-нибудь вывод, как результат наблюдений над фактами и вещами. Его здоровье находилось в удовлетворительном состоянии; не смотря на все труды и лишения, он не слишком похудел, и ливерпульские друзья доктора узнали-бы его тотчас, особенно по его постоянно веселому расположению духа.

Утром, в субботу, природа беспредельной равнины значительно изменилась. Исковерканные льдины, частые pack'и, массы hummoch'ов - все это свидетельствовало, что ледяная поляна подвергалась сильному давлению. Очевидно, что такой беспорядок произведен каким-нибудь неизследованным материком, или островом, суживавшим проливы. Частые и значительные по своим размерам пресноводные льдины указывали на присутствие недалеких берегов.

Итак, в недальнем расстоянии находился новый материк, и доктор горел нетерпением обогатить им карту северного полушария. Нельзя себе представить, как приятно изследовать никому неизвестные еще берега и карандашем наносить их на бумагу. В этом состояла цель доктора, подобно тому, как Гаттерас поставил себе задачею - стать ногою на северном полюсе мира. Доктор заранее радовался при мысли, как он назовет моря, проливы, заливы, малейшие извилины берегов нового материка. Само собою разумеется, при этом он не забудет вы своих товарищей, ни своих друзей, ни её величество, ни королевское семейство; но, не упуская из вида и собственных интересов, доктор с вполне законным удивлением и восторгом прозревал уже в будущем некий "мыс Клоубонни".

Такого рода мысли занимали его весь день. Вечером, как обыкновенно, разбили палатку, и каждый поочередно дежурил в эту ночь, проведенную так близко от неизвестного материка.

На следующий день, в воскресенье, после питательного, отличного завтрака, состоявшего из медвежьей лапы, путешественники направились на север, склоняясь несколько в западу. Дорога становилась трудною, но отряд подвигался быстро.

Альтамонт с лихорадным вниманием наблюдал горизонт; его товарищи тоже невольно поддавались чувству тревоги.

Последняя солнечная обсервация дала 83°35' широты и 120°15' долготы: в этом месте должен был находиться американский корабль, следовательно вопрос о жизни и смерти решится сегодня-же.

Наконец, около двух часов по полудни,. Альтамонт встал во весь рост на санях, остановил отряд громким криком и, показывая пальцем какую-то белую массу, которую никто не отличил-бы от окружающих ее ледяных гор, сильным голосом вскричал:

- Porpoise!

VI.

Porpoise.

24-ое марта приходилось в день большего праздника, в вербное воскресенье, когда улицы городов и сел Европы усеяны цветами и древесными листьями, когда воздух наполнен колокольным звоном и сильным запахом цветов.

Но в этой угрюмой стране - какая грусть и безмолвие! Резкий, палящий ветер, ни одного даже засохшего листочка, ни одной былинки...

Однакож это воскресение было днем радости для путешественников, потому что они нашли наконец средства, недостаток которых неминуемо погубил-бы их.

Путешественники ускорили свои шаги; собаки везли сани с большею энергиею, Дэк лаял от радости, и вскоре отряд прибыл к американскому судну.

Porpoise вполне занесло снегом. Он не имел ни мачт, ни рей, ни снастей: вся его оснастка погибла во время крушения. Судно засело между скалами, совершенно невидимыми в настоящее время. От силы удара Porpoise лег на бок, и жить в нем, по всему вероятию, не было никакой возможности.

Капитан, доктор и Джонсон убедились в этом в то время, когда проникли - не без труда впрочем - во внутренность судна. Чтобы дойти до люка, надобно было расчистить пятнадцать футов снега; но, в общей радости, дикие звери, которых следы во множестве замечались на ледяной поляне, не тронули драгоценный склад съестных припасов.

- У нас нет здесь недостатка в съестных припасах и топливе, но жить на корабле, как кажется, нельзя,- сказал Джонсон.

- В таком случае, надо построить снежный дом,- ответил Гаттерас,- и поудобнее устроиться на материке.

- Разумеется,- сказал доктор. Но не должно спешить; будем действовать благоразумно. В крайнем случае можно поместиться на судне, а между тем, займемся постройкою прочного дома, способного защитить нас от холода и диких зверей. Я буду архитектором; вот увидите, как я стану работать.

- Я не сомневаюсь в вашем искусстве, доктор,- ответил Джонсон. Устроимся получше и затем составим опись вещам, находящимся на судне. К сожалению, я не вижу здесь ни шлюпки, ни ялика, а из остатков судна едва-ли можно построить шлюпку.

- Как знать!- ответил доктор. Со временем и при помощи размышления можно многое кое-что поделать. В настоящее время дело идет не о плавании, а o постройке постоянного убежища, поэтому я предлагаю: не составлять сразу многих планов, но каждым заняться своевременно.

- Это вполне благоразумно,- сказал Гаттерас. Начнем с необходимаго.

Путешественники покинули судно, возвратились в саням и сообщили о своих намерениях Бэллю и Альтамонту. Бэлль изъявил готовность работать. Американец, узнав, что его судно ни в чему не годно, только покачал головою. Но как в настоящее время всякого рода пререкания были-бы неуместны, то решили на некоторое время приютиться в судне, а между тем заняться постройкою большего дома на материке.

В четыре часа по полудни путешественники кое-как устроились в трюме. Из обломков мачт и жердей Бэлль настлал почти горизонтальный пол; в помещении поставили закостеневшие от мороза кушетки, которые от теплоты печи вскоре пришли в свое нормальное состояние. Альтамонт, опираясь на доктора, без особенного труда прошел в отведенный ему уголок. Став ногою на свое судно, он с самодовольствием вздохнул, что, по мнению Джонсона, не предвещало ничего добраго.

- Он чувствует себя дома и, повидимому, приглашает нас к себе.

Остальная часть дня была посвящена отдыху. Под действием западного ветра, установилась переменчивая погода; термометр показывал двадцать шесть градусов (-32° стоградусника).

Porpoise находился вне полюса холодов, под относительно менее холодною, хотя и более северною широтою.

В этот день путешественники съели остатки медвежьяго мяса с небольшим количеством сухарей, найденных в отделении для провианта, выпили по несколько чашек чаю и, одолеваемые истомою, вскоре погрузились в глубокий сон.

На следующий день Гаттерас и его товарищи проснулись довольно поздно. Мысли их приняли теперь совершенно другое направление; их не тревожила уже неуверенность в завтрашнем дне и они думали только о том, как-бы поудобнее устроиться. Они считали себя переселенцами, прибывшими на место своего назначения и, забывая о тягостях пути, старались только создать для себя сносное будущее.

- Уф! - вскричал доктор, вытягивая руки.- A как приятно не задаваться вопросом, где отдохнем вечером и что буден есть завтра.

- Прежде всего приступим к описи судна,- сказал Джопсон.

Оказалось, что на судне находилось следующее количество съестных припасов: шесть тысяч сто пятьдесят фунтов муки, жира и изюма для пуддингов; две тысячи фунтов солонины и соленой свинины; тысяча пятьсот фунтов пеммикана; семьсот фунтов сахара, столько-же шоколада; полтора цибика чаю, весом девяносто шесть фунтов; пятьсот фунтов риса; несколько боченков маринованных фруктов и овощей; большое количество лимонного сока и семян ложечной травы, щавеля и салата; триста галлонов водки и рома. В крюйт-камере находился большой запас пороха, пуль и свинца; в угле и топливе не было недостатка. Доктор тщательно собрал физические и мореходные инструменты, а также большой аппарат Бунзена, взятый, вероятно, для производства электрических опытов.

Словом, всех запасов хватило-бы на пять человек втечение двух лет, при выдаче полных рационов. Следовательно нечего было опасаться смерти от голода или стужи.

- Наше существование обезпечено,- сказал доктор капитану,- значит ничто нам не помешает отправиться к полюсу.

- К полюсу?- вздрогнув ответил Гаттерас.

- Разумеется. Во время лета мы можем подняться к полюсу материком.

- Да, материком... Ну, а морем?

- Разве нельзя сколотить шлюпку из досок корабля?

- Американскую шлюпку,- презрительно ответил Гаттерас,- состоящую под командою американца? Не так-ли?

Доктор понял причину негодования капитана, не настаивал больше на этом предмете и переменил тему разговора.

- Теперь, когда нам известно количество запасов, необходимо построить для них амбары, а для нас самих - дом. В материалах нет недостатка, следовательно, устроиться мы можем вполне прилично. Надеюсь, Бэлль,- обратился доктор к плотнику,- что это представит вам возможность отличиться. Впрочем, я могу помочь вам моими советами.

- Я готов, доктор,- ответил Бэлль.В случае надобности, я не затруднился-бы построить из этих льдин целый город, с домами и улицами.

- Ну, так много нам не требуется. Возьмем пример с агентов Гудсоновой компании, строющих форты в защиту от диких зверей и индийцев. Больше нам и не надо. Постараемся укрепиться понадежнее: с одной стороны дом, с другой - амбары, под прикрытием двух бастионов. По этому случаю я постараюсь припомнить себе кое-какие сведения по части устройства станов.

- Я нисколько не сомневаюсь, доктор, что под вашим руководством мы создадим нечто великолепное, сказал Джонсон.

- Главное, друзья мои, это выбор места. Хороший инженер прежде всего должен изследовать местность. Вы пойдете с нами, Гаттерас?

- Я во всем полагаюсь на вас, доктор, ответил капитан. - Делайте ваше дело, а я между тем осмотрю берега.

Альтамонта, слишком слабого, чтобы принять участие в работе, оставили на судне, а четыре англичанина сошли на землю.

Погода стояла бурная и туманная; в полдень термометр показывал одиннадцать градусов ниже точки замерзания (-23° стоградусника), но, за отсутствием ветра, температура была сносная.

Судя по расположению берегов, большое, совершенно замерзшее море тянулось на запад на необозримое пространство. На восток оно ограничивалось закругленными берегами, прорезанными глубокими оврагами, которые в иных местах ползли на высоту двух сот аршин. Море образовало собою обширный залив, усеянный теми грозными скалами, на которых разбился Porpoise. Вдали, на материке видна была гора, высоту которой доктор определил в пятьсот сажень. На севере, один мыс, нависший над частью залива, заканчивался уступами в море. Небольшой остров, или скорее островок, выдавался на поверхности ледяной поляны в трех милях от берега. Здешний рейд представлял-бы безопасную и защищенную от ветров якорную стоянку, если-бы только вход в него был свободен. В одном изгибе берега находилась даже очень доступная для судов бухточка; неизвестно только, очищалась-ли когда либо от льдов эта часть арктического океана. Однакож, согласно с показаниями Бельчера и Пенни, все это море бывало свободно от льдов втечение летних месяцев.

Доктор заметил в полугоре нечто в роде крутой площадки, имевшей в поперечнике около ста футов. Площадка эта господствовала над заливом с трех сторон; четвертая-же её сторона замыкалась отвесным утесом, высотою в двадцать сажень. На площадку можно было подняться по прорубленным во льду ступенькам. Место это казалось удобным для устройства на нем прочного сооружения; укрепить-же его было вовсе нетрудно. В этом отношении все сделала сама природа; оставалось только разумно воспользоваться естественными условиями местности.

Доктор, Бэлль и Джонсон поднялись на площадку.- Она оказалась совершенно ровною. Убедившись в выгодности этого места, доктор решился очистить площадку от загромождавшего ее снега, так как для дома и амбаров требовались прочные фундаменты.

В понедельник, вторник и среду шла безустанная работа; наконец, добрались до материка. Почва состояла из очень твердого, зернистого гранита, с острым, как стекло, изломом и содержала в себе винис и крупные кристаллы полевого шпата, дробившагося под киркою.

Доктор проектировал размеры и план снежного дома (snow-house), который должен был иметь сорок футов длины, двадцать ширины, при высоте в десять футов, и содержать в себе три комнаты: залу, спальню и кухню. Больше и не требовалось. Налево находилась кухня; направо - спальня; посредине - зало.

Пять дней работали усердно. В материале не было недостатка. Ледяные стены должны были быть достаточно толсты для того, чтобы противиться оттепелям. Впрочем, даже летом не следовало подвергаться опасности остаться без крова.

Дом принимал приличный вид по мере того, как он становился выше. По фасаду он имел четыре окна, два в зале, одно в кухне и одно в спальне. Стекла, заменявшиеся великолепными ледяными листами, согласно с обычаем эскимосов, пропускали в помещение, подобно матовым стеклах, мягкий свет.

Пред залою, между двумя её окнами, шел длинный, подобный закрытому пути, корридор, ведший в дом. Корридор герметически запирался крепкою дверью, взятой с Porpoise'а. По окончании дома, доктор восхищался своим произведением. Трудно было сказать, к какому архитектурному стилю относилось это сооружение, хотя строитель его высказывался в пользу саксонского готического стиля, столь распространенного в Англии. Но как дело шло, главным образом, о прочности, то доктор снабдил фасад дома могучими контрфорсами, неуклюжими, как романские столбы. Очень покатая крыша опиралась на гранитный утес, который поддерживал также и дымовые трубы.

По окончании главных работ приступлено было к внутреннему устройству дома. В залу перенесли с Porpoise'а кушетки и расставили их вокруг большой печи. Скамьи, стулья, кресла, столы, шкафы поместили в зале, служившей также столовою. Наконец, в кухню поставили плиту судна, с различною поварскою утварью. На полу растянули паруса, заменявшие ковры и исполнявшие также должность портьер у внутренних дверей, ничем не закрывавшихся.

Стены дома имели пять футов толщины, а оконные углубления были похожи на пушечные амбразуры.

Все это отличалось крайнею прочностью; чего-же больше? Но если-бы послушались доктора, то чего только нельзя было поделать из снега, так легко принимающего всевозможные формы! По целым дням он обсуждал великолепные планы, которые и не думал осуществить; во всяком случае, своими умными выходками доктор скрашивал и облегчал общий труд.

В качестве библиофила, он прочитал одну довольно редкую книгу М. Крафта: "Подробное описание ледяного дома, построенного в С.-Петербурге, в январе месяце 1740 г., и всех находившихся в нем предметов". Воспоминание об этом возбуждало его изобретательный ум. Однажды вечером он даже поведал своим товарищам чудеса этого ледяного дворца.

- Но разве мы не можем сделать того-же, что было сделано в С.-Петербурге? сказал он им.- Чего нам недостает? Решительно ничего, даже воображения не занимать стать.

- Значит, это было очень уж красиво? спросил Джонсон.

- Волшебно, друг мой! Ледяной дом, построенный по приказанию императрицы Анны и в котором она сыграла свадьбу одного из своих шутов, в 1740 году, был не больше нашего дома. Пред его фасадами стояло на лафетах шесть ледяных пушек, из которых стреляли холостыми и боевыми зарядами, но орудий от этого не разорвало. Тут-же находились мортиры для шестидесятифунтовых бомб. Следовательно и мы можем, в случае надобности, завести у себя артиллерию: бронза у нас под рукою, сама валится с неба. Но искусство и изящный вкус высказались во всей полноте на фронтоне дома, красовавшемся превосходными статуями. На крыльце стояли вазы с цветами и апельсинные деревья, сделанные из льда. Направо стоял огромный слон, днем выбрасывавший хоботом воду, а ночью - горящую нефть. Какой великолепный зверинец мы могли-бы завести у себя, если-бы только захотели!

- Что касается зверей, ответил Джонсон,- то у нас не будет в них недостатка. И хотя они не изо льда, тем не менее они не лишатся от этого своего интереса.

- Мы сумеем защититься от них, сказал воинственный доктор.- Возвращаясь к с.-петербургскому дому, добавлю, что в нем находились столы, зеркала, канделябры, свечи, кровати, матрасы, подушки, занавесы, стулья, стенные часы, игральные карты, шкафы, словом, полная меблировка, и все это было сделано из чеканенного прорезного льда.

- Следовательно, то был настоящий дворец? сказал Бэлль.

- Великолепный дворец, достойный великой государыни! Ах, лед, лед! Какое счастие, что Бог выдумал его, потому что лед не только дает возможность производить такие чудеса, но и доставляет некоторые удобства людям, потерпевшим крушение.

Устройство дома продолжалось до 31-го марта, т. е. до Светлаго Христова Воскресенья. День этот, посвященный отдыху, путешественники провели в зале и, после богослужения, каждый из них мог оценить целесообразность устройства своего нового помещения.

На следующий день приступили к постройке амбаров и порохового погреба. Это потребовало восьми дней, считая в том числе и время, необходимое для полной разгрузки Porpoise'а, сопряженной с затруднениями, так как при очень низкой температуре нельзя было работать долго на открытом воздухе. Наконец, 8-го апреля, съестные припасы, топливо, порох и свинец находились на материке. Амбары были расположены на северной стороне площадки, а пороховой погреб - на южной, почти в шестидесяти шагах от дома. Подле амбаров устроили для гренландских собак нечто в роде кануры, назвагной доктором Dog Palace. Дэк находился в общем помещении.

Окончив постройку дома, доктор занялся фартификационными работами. Под его руководством площадка была обнесена ледяным валом, защищавшим ее от всякого нападения. Самая высота площадки делала из неё как-бы естественный эскарп; так как форт не имел ни входящих, ни исходящих углов, то он по всем фасам представлял одинаковую силу обороны. Доктор, возводивший укрепление, напоминал собою достойного дядюшку Товия Огерна, благодушием и ровным характером которого он обладал можно сказать вполне. Надо было видеть, с каким тщанием определял доктор наклон внутреннего откоса или ширину банкета! Все работы производились при помощи податливого снега без всяких затруднений. Достойный ученый хот дать своему ледяному валу толщину в целых десять футов. Площадка господствовала над заливом, следовательно не было надобности ни в наружном откосе, ни в контр-эскарпе, ни в гласисе. Снежный парапет, огибая площадку, примыкал к гранитному утесу и заканчивался по обеим сторонам дома. Фортификационные работы были вполне окончены к 15 апреля. Укрепление вышло хоть куда, и доктор, повидимому, очень гордился своим произведением.

Действительно, форт мог-бы долго выдерживать нападение бродячих шаек эскимосов, если-бы подобного рода враги находились под этою широтою. Гаттерас, производивший съемку берегов залива, нигде не заметил следов эскимосских хижин, встречающихся обыкновенно в местностях, посещаемых гренландскими племенами. Повидимому, люди, потерпевшие крушение на судах Forward и Porpoise, первые посетили эту страну.

Но если опасность не грозила со стороны людей, то нельзя было сказать того-же о диких зверях; они конечно не замедлят своими нападениями и форту придется не на шутку защищать свой небольшой гарнизон.

VII.

Картологические прения.

Во время приготовлений к зимовке, силы и здоровье Альтамонта вполне возстановились; он ног даже принимать участие в работах по разгрузке судна. Его сильный организм восторжествовал наконец над недугом и бледный цвет лица не долго выдерживал борьбу с могучею кровью Альтамонта.

В американце сказывался крепкий сангвинический темперамент гражданина Соединенных Штатов, личность энергичная, интеллигентная и одаренная решительным характером, человек на все готовый, предприимчивый и решительный. По словам Альтамонта, он родился в Нью-Иорке и с юных лет плавал по морям. Его судно Porpoise было снаряжено и отправлено в полярные страны одним обществом американских богачей, во главе которых стоял известный О. Гриннель.

Между Альтамонтом и Гаттерасом существовало известного рода сходство характеров, но не симпатий. Внимательный наблюдатель мог-бы тотчас-же подметить между ними существенную разницу. Так, стараясь казаться откровенным, Альтамонт на самом деле был скрытен, более уступчивый, чем Гаттерас, он не обладал однакож правдивостью капитана; его характер не внушал такого доверия, как суровый темперамент Гаттераса. Раз высказав свою мысль последний вполне предавался ей. Американец говорил много, но высказывался скудо.

Вот результат медленных наблюдений доктора над характером Альтамонта. Клоубонни вполне основательно опасался, что между капитанами Forward'а и Porpoise'а со временем может возникнуть вражда, если только не ненависть.

Из двух капитанов начальство должно было принадлежать только одному. Несомненно, что Гаттерас имел полное право на повиновение Альтамонта, право, основанное на старшинстве лет и на силе. Но если первый стоял во главе своих подчиненных, то второй находился на своем корабле. Это уже было заметно.

И по рассчету и по инстинкту Альтамонт сразу же увлекся доктором, которому был обязан жизнью; но симпатия влекла его к этому достойному человеку сильнее, чем чувство благодарности. Таково было неизбежное действие, оказываемое характером достойного доктора; друзья нарождались вокруг него, как нарождается трава под живительными лучами солнца.

Доктор решился воспользоваться расположением Альтамонта и узнать истинную причину что присутствия в полярных морях. Но американец умел говорить много, ничего однакож не сказав, и возвратился в своей излюбленной теме о северо-западном проливе,

Доктор был искренно убежден, что экспедиция Альтамонта вызвана совсем другими причинами и теми именно, которых так опасался Гаттерас. Поэтому он положил не дозволять соперникам сталкиваться по поводу щекотливого вопроса. Не всегда, однакож, ему удавалось это. Не смотря на все его старания, самый простой разговор готов был ежеминутно уклониться в сторону и каждое слово могло вызвать столкновение между противоположными интересами.

И столкновение не замедлило произойти. Когда дом был окончен постройкой, доктор пожелал отпраздновать такое событие великолепным обедом и таким образом перенести на полярный материк обычаи и удовольствия европейской жизни. Бэлль очень кстати застрелил несколько куропаток и белаго зайца, первых предвестников наступающей весны.

Пиршество состоялось 14-го апреля, при очень сухой погоде. Но холод не смел вторгаться в ледяной дом, в виду того, что гудевшие печи легко справились-бы с ним.

Пообедали плотно; свежее мясо приятно заменило собою солонину. Дивный пуддинг, приготовленный доктором, был два раза вызван на сцену. Ученый повар, при фартуке и с можем у пояса, не уронил-бы достоинства кухни английского лорда-канцлера.

За дессертом подали вина. Альтамонт не принадлежал к числу tectotalers'ов (Tectotalere - люди не употребляющие никаких крепких напитков.), поэтому не имелось достаточной причины лишать его рюмки джина или водки. Другие застольники, люди вообще воздержные, без вреда могли позволять себе легкое уклонение от установленных правил. Итак, с разрешения доктора, в конце этого веселаго обеда каждый мог чокнуться рюмкою с своими товарищами. Во время тостов в честь Соединенных Штатов Гаттерас постоянно молчал.

После обеда доктор возбудил один очень интересный вопрос.

- Друзья мои,- сказал он,- недостаточно пройти проливы, осилить ледяные горы и поляны и, наконец, прийти сюда, остается еще сделать кое-что другое. Предлагаю вам дать имя гостеприимной стране, в которой мы нашли спасение и отдых. Этот обычай практикуется мореплавателями всего мира и никто из них не отступал от него в положении, подобном нашему. Независимо от гидрографического описания берегов, мы должны обозначить названиями мысы, косы и заливы этой страны. Это крайне необходимо.

- Что дело - то дело, доктор! - вскричал Джонсон. Обозначение специальным именем неизвестных стран в некоторой степени оживляет их, так что даже на новооткрытом материке человек не в праве считать себя окончательно оставленным всеми.

- Не говоря уже о том,- заметил Бэлль,- что это в значительной степени упрощает составление инструкций на время экскурсий и облегчает их выполнение. Во время какой нибудь экспедиции или на охоте мы можем разбрестись врозь, а чтоб найти дорогу, необходимо знать, как она называется.

- Итак,- сказал доктор,- относительно этого предмета вопрос решен утвердительно. Постараемся теперь прийти к соглашению относительно самих названий и не забудем при этом ни нашей родины, ни наших друзей. Что касается меня, то, при виде карты, ничто не доставляет мне такого удовольствия, как имя соотечественника, стоящее рядом с названием какого нибудь мыса, острова или моря. Это, так сказать, любезное вмешательство дружбы в дело географии.

- Вы правы, доктор,- сказал Альтамовт; - к тому-же, вы выражаетесь с искусством, возвышающим цену сказанного вами.

- Приступим к делу по порядку,- ответил доктор.

Гаттерас не принимал участия в разговоре; он размышлял. Но как взоры товарищей были устремлены на него, то он встал и сказал:

- По моему мнению, и никто, надеюсь, не будет противоречить, мне - в эту минуту Гаттерас смотрел на Альтамонта - я считаю приличным дать нашему дому имя его искусного строителя, лучшего из всех нас, и назвать его Doctor's Hause (Домом Доктора).

- Хорошо сказано! вскричал Бэлль.

- Прекрасно! - подтвердил Джонсон. Дом Доктора!

- Ничего не может быть лучше,- заметил Альтамонт. Я предлагаю тост в честь доктора Клоубонни.

Раздался дружный и троекратный возглас ура, смешавшийся с одобрительным лаем Дэка. - Итак,- сказал Гаттерас,- пусть за нашим домом остается такое название в ожидании того времени, когда какой нибудь новый материк даст нам возможность обозначить его именем нашего общего друга.

- Если-бы земной рай не имел еще названия, то имя доктора пришлось-бы ему как раз подстать.

Взволнованный Кдоубонни из скромности попробовал было уклониться от предлагаемой чести, но успеха в этом не имел. Пришлось покориться необходимости, после чего самым законным образом было постановлено, что этот веселый обед состоялся в большой зале Дома Доктора, что он был изготовлен на кухне Дома Доктора и что все общество весело отправится на отдых в спальню Дома Доктора.

- Теперь,- сказал доктор,- перейдем к более важным сторонам наших открытий.

- И прежде всего,- ответил Гаттерас,- в окружающему нас громадному морю, волны которого не бороздил еще ни один корабль.

- Ни один корабль! Однакож, мне кажется,- сказал Альтамонт,- что не должно забывать Porpoise'а, разве только предположить что он прибыл сюда сухим путем,- насмешливо добавил американец.

- Это можно подумать, на самом деле, глядя на скалы, на которые его высадило,- ответил Гаттерас.

- Вы правы, капитан,- сказал обидевшийся Альтамонт. Но все-же это лучше, чем испариться в воздухе, подобно Forward'у.

Гаттерас готов был уже резко ответить, как доктор вмешался в разговор.

- Друзья мои,- сказал он,- дело идет не о кораблях, а об новом море...

- Оно не ново,- ответил Альтамонт. На всех картах полярных стран оно обозначено именем Северного океана, и я не думаю, чтобы настояла необходимость переменить это название. Если впоследствии мы узнаем, что оно только залив или пролив, тогда рассудим, как поступить.

- Пусть будет так,- сказал Гаттерас.

- Значит, дело решено,- сказал доктор, почти раскаявавшийся уже в этом что возбудил столь щекотливый и вызывавший наружу национальное первенство разговор.

- Возвратимся к земле, на которой в настоящее время мы находимся,- продолжал Гаттерас, я сомневаюсь, чтобы она была обозначена каким-либо именем даже на новейших картах!

Говоря это, он пристально смотрел на Альтамонта, который ответил не опуская глаз:

- И в этом случае вы можете ошибаться, Гаттерас.

- Ошибиться? Как! эта неизследованная страна, эта новая земля?

- Уже имеет имя,- спокойно ответил Альтамонт.

Гаттерас замолчал; губы его дрожали.

- Какое? - спросил доктор, несколько озадаченный заявлением американца.

- Любезный доктор,- ответил Альтамонт,- у всех мореплавателей существует обычай, всем им принадлежит право дать название стране, в которую они прибыли первые. Мне кажется, поэтому, что в настоящем случае я мог, я должен был воспользоваться этим неоспоримым правом...

- Однакож... сказал Джонсон, которому не по сердцу приходилось вызывающее спокойствие Альтамонта.

- Мне кажется,- продолжал американец,- трудно отрицать факт прибытия Porpoise'а к этим берегам, допустив даже, что он явился сюда сухим путем,- добавил Альтамонт, глядя на Гаттераса. Это даже не может составлять вопроса.

- Такого притязания я не могу допустить,- важным голосом и сдерживаясь, ответил Гаттерас.- Для того, чтобы дать название земле, необходимо, по меньшей мере, открыть ее, а этого, по моему мнению, вы не сделали. Вы предлагаете нам условия, а между тем, где были бы вы теперь без нас? На двадцать футов под снегом!

- A без меня, без моего корабля, что было бы теперь с вами? Вы перемерзли бы от голода и стужи.

- Друзья мои,- сказал доктор,- успокойтесь, все может уладиться. Послушайте меня.

- Господин Гаттерас,- продолжал Альтамонт,- может дать название другим открытым им землям,- если только он откроет их,- но этот материк принадлежит мне! Я даже не могу допустить, чтобы он имел два названия, подобно земле Гриннеля, известной также под именем земли принца Альберта, так как она почти одновременно открыта англичанами и американцами. Но здесь дело представляется в ином виде. Мои права старшинства несомненны. До меня ни один корабль не касался своим бортом этих берегов, нога человека не стояла на здешнем материке. Я дал ему имя, которое и останется за ним.

- Какое имя?- спросил доктор.

- Новая Америка,- ответил Альтамонт.

Кулаки Гаттераса сжались.

- Можете ли вы доказать,- продолжал Альтамонт,- что нога англичанина стояла на этом материке раньше ноги американца?

Бэлль и Джонсон молчали, хотя надменная уверенность Альтамонта бесила их не менее самого капитана. Но отвечать они не могли.

После нескольких минут тягостного молчания доктор сказал:

- Друзья мои, первый закон человеческий - это закон справедливости, совмещающий в себе все другие законы. Итак, будем справедливы и пусть в сердце нашем не будет места для дурных чувств. Права Альтамонта мне кажутся несомненными. Никаких пререканий тут не может быть; мы вознаградим себя впоследствии и на долю Англии достанется значительная часть наших будущих открытий. Оставим за этою землею название Новой Америки. Но назвав ее так, Альтамонт, полагаю, не распорядился насчет её заливов, мысов, кос, и ничто не препятствует нам назвать эту бухту, например бухтою Виктории.

- Препятствия не будет никакого,- сказал Альтамонт,- если только вот тот мыс получит название мыса Вашингтона.

- Вы могли бы выбрать другое имя,- вскричал вышедший из себя Гаттерас,- менее неприятное для слуха англичанина.

- Но не мог бы найти имени более приятного для слуха американца,- высокомерно ответил Альтамонт.

- Послушайте, господа,- сказал доктор, выбивавшийся из сил, чтобы поддержать согласие в небольшем обществе,- прошу вас насчет подобного рода вопросов не спорить. Пуст американцы гордятся великими людьми своей родины. Отнесемся с почтеньем к гению, где бы он ни родился. Так как Альтамонт высказал уже свое желание, то поговорим теперь о предстоящем нам выборе. Пусть наш капитан...

- Так как земля эта американская, то я не желаю, чтобы с ней было связано мое имя.

- Это ваше окончательное решение?- спросил доктор.

- Окончательное,- ответил Гаттерас.

Доктор больше не настаивал.

- Теперь наша очередь,- сказал он, обращаясь к Джонсону и Бэллю. Оставим здесь следы нашего пребывания. Предлагаю вам назвать остров, лежащий в трех милях отсюда, островом Джонсона.

- Что это вы, доктор,- сказал сконфузившийся моряк.

- Что касается горы на западе, то мы назовем ее Bell-Mount, Горою Бэлля, если наш плотник изъявит на это согласие.

- Слишком много чести,- ответил Бэлль.

- Но зато совершенно справедливо,- сказал доктор.

- Ничего не может быть лучше,- добавил Альтамонт.

- Следовательно, нам остается только дать название нашему форту,- сказал доктор,- и на этот раз нам не придется спорить. Если мы нашли в нем убежище, то обязаны этим не её величеству и не Вашингтону, а спасшему всех нас Богу. Итак, пусть это форт называется фортом Провидения!

- Прекрасная мысль!- сказал Альтамонт.

- Форт Провидения - это звучит очень хорошо!- вскричал Джонсон. Так, возвращаясь из экскурсии на север, мы отправимся сперва на мыс Вашингтона, войдем в бухту Виктории, а оттуда - в форт Провидения, где в Доме Доктора найдем отдых и пищу.

- Значит, дело улажено. Впоследствии, по мере наших открытий, нам придется давать и другия названия, но полагаю, к пререканиям это не поведет. Друзья мои, здесь надо любить друг друга и помогать друг другу. На этом пустынном берегу мы являемся представителями всего человечества. Не будем же предаваться тем гнусным страстям, которые терзают человеческое общество, и соединимся в общих усилиях, чтобы с твердостию, непоколебимо противостоять тяжелым испытаниям. Кто знает, каким опасностям, каким страданиям Богу угодно подвергнуть нас, прежде чем мы увидим родину? Будем же все пятеро, как один человек, и отрешимся от чувств соперничества, которое не должно бы существовать нигде, а здесь и того менее. Слышите, Альтамонт, и вы, Гаттерас?

Гаттерас и Альтаноят не ответили, но доктор не обратил на это внимания.

Затем разговор перешел на другой предмет и коснулся охоты. Необходимо было возобновить и пополнить запасы мяса, тем более, что и время уже благоприятствовало охоте:- уже появились куропатки, зайцы, лисицы и медведи. Итак, решено было воспользоваться первым хорошим днем, чтобы произвести разведку на земле Новой Америки.

VIII.

Экскурсия на север бухты Виктории.

На следующий день, при первых лучах солнца, доктор поднялся на довольно крутой склон скалистого утеса, в которому был прислонен Дом Доктора. Утес заканчивался чем-то в роде усеченного конуса. Доктор не без труда поднялся на его вершину, откуда взоры его проносились над огромным пространством почвы, истерзанной, повидимому, каким-нибудь вулканическим переворотом. Безконечный белый покров снегов застилал материк и море, так что их нельзя было отличить одно от другаго.

Как скоро доктор убедился, что возвышение, на котором он находился, господствует над соседними долинами, ему тотчас же вспала на ум одна мысль, которая нисколько не удивила бы никого из знавших доктора.

Он принялся соображать, обсуждать, и так сказать во все стороны поворачивать свою мысль; по возвращении в ледяной дом достойный ученый ног сообщить своим товарищам план, вполне уже созревший, в его уме.

- Мне пришло на ум,- сказал он,- устроить маяк на вершине утеса, возвышающагося над нашими головами.

- Маяк?- вскричали товарищи доктора.

- Да, маяк! Он окажется полезным в двояком отношении: ночью, когда мы будем возвращаться из дальних экскурсий, маяк будет указывать нам дорогу и освещать площадку, втечение восьмимесячной зимы.

- Действительно,- ответил Альтамонт,- такой аппарат может оказать нам несомненную пользу. Но как его устроить?

- При помощи одного из фонарей Porpoise'а.

- Прекрасно. Но чем будете вы питать лампу вашего маяка? Неужели тюленьим жиром?

- О, нет! Свет тюленьяго жира слишком слаб, и едва ли был бы виден в тумане.

- Не намерены ли вы добывать из каменного угла светильный газ?

- И этот способ освещения оказался бы неудовлетворительным; притом же, он потребовал бы некоторой части нашего топлива.

- В таком случае,- сказал Альтамонт,- я не знаю...

- Что касается меня,- ответил Джонсон,- то я полагаю, что нет такой вещи, которой не мог бы сделать доктор. Со времени изобретения им ртутной пули, ледяного зажигательного стекла и возведения форта Провидения, я...

- Скажете ли вы, наконец, каким образом намерены вы устроить маяк?- перебил нетерпеливо Альтамонт.

- Очень просто,- ответил доктор.- Я устрою электрический маяк.

- Электрический маяк!

- Разумеется. Ведь на борте Porpoise'а находится аппарат Бунзена в полной исправности?

- Да,- ответил Альтамонт.

- Очевидно, что, взяв его с собою, вы имели в виду произведение электрических опытов; при аппарате находятся прекрасно изолированные проводники и кислота, необходимая для действия элементов. Значит, не трудно будет произвести электрический свет: и светло, и ничего не стоит!

- Отлично, - ответил Джонсон,- и чем скорее...

- Материал на лицо,- сказал доктор,- и через час мы сложим ледяной столб, высотою в десять футов. Этого будет совершенно достаточно.

Доктор вышел из дома, его товарищи отправились за ним на вершину утеса; работа закипела и вскоре на столбе стоял уже один из фонарей Porpoise'а.

Доктор провел к фонарю проволоки аппарата, стоявшего в зале ледяного дома, где теплота печей предохраняла его от холода. Оттуда проволоки поднималась до фонаря маяка.

Все это было кончено очень быстро и путешественники ждали только вечера, чтобы насладиться эффектом электрического освещения. Ночью, два с заостренными концами угля, помещавшиеся в фонаре в надлежащем один от другаго расстоянии, были сближены и волны сильного света, неослабляющагося и не усиливаемого ветром, целым снопом вырвались из фонаря и осветили погруженную до того в мрак окрестность. Чудное зрелище представляли трепетавшие лучи электрического света, по белизне не уступавшие снежным полянам и ярко обрисовывавшие тени соседних возвышений. Джонсон не мог воздержаться, чтоб не захлопать в ладоши.

- Теперь доктор принялся уже делать солнце! вскричал он.

- Надо уметь делать всего понемножку, скромно ответил Клоубонни.

Мороз положил конец общему удивлению, и все отправились на отдых.

Жизнь путешественников установилась правильно. 15-го и 20-го апреля и втечение следующих дней погода стояла переменчивая. Температура изменялась в продолжении нескольких часов градусов на двадцать. В атмосфере происходили неожиданные колебания. То снежная и ветренная, то сухая и холодная, погода не позволяла выходить из жилья без соблюдения надлежащих мер предосторожности.

Однакож, в субботу ветер улегся, что позволило путешественникам предпринять экскурсию и посвятить один день охоте, с целью возобновления запасов продовольствия.

Альтамонт, доктор и Бэлль, вооруженные каждый двухствольным ружьем, с достаточным количеством зарядов, небольшим топором и снеговым ножем, взятыми на случай если-бы оказалась надобность в постройке снежной избы, отправились в путь утром, при сумрачной погоде.

Во время их отсутствия, Гаттерас должен был осмотреть берега и произвести кое-какие съемки. Доктор не упустил из вида привести в действие маяк, которого свет успешно боролся с лучами дневного светила. И в самом деле, только электрический свет, равный по силе и блеску свету трех тысяч свечей или трехсот газовых рожков, в состоянии выдержать сравнение с светом солнца.

Погода стояла холодная, но безветренная. Охотники направились в мысу Вашингтона; по затвердевшему снегу идти было не трудно, в полчаса они прошли три мили, отделявшие названный мыс от форта Провидения. Вокруг них прыгал Дэк.

Берег склонялся к востоку, и вершины гор, окружающих залив Виктории, исчезали на севере. Из этого можно было заключить, что земля Новой Америки - остров. Но в настоящее время дело шло не об определении географических очертаний.

Охотники быстро подвигались вдоль морского берега, мы встречая ни малейших следов человеческого жилья. Они шли по девственной почве, которую никогда еще не попирала нога человека.

Подкрепившись на ходу пищею, охотники втечение первых трех часов прошли миль пятнадцать. Казалось, их охоте не суждено было увенчаться успехом. Действительно, им удалось видеть только следы зайцев, лисиц и волков. Кое-где носились уже snow-birds (снеговые птицы), предвестники возвращения весны, а вместе с нею и арктических животных.

Охотники углубились в сторону, чтоб обойти обрывистые овраги и отвесные скалы, прилегавшие к горе Бэлля. Потеряв несколько часов времени, они снова возвратились в морскому берегу. Лед еще не тронулся; следы тюленей на замерзшем море свидетельствовали о первом появлении этих земноводных, выходивших на поверхность ледяных полян, чтоб подышать воздухом. Суда по оставленным во множестве следам и свеже проделанным во льду отдушинам, тюлени в большом числе выходили недавно на берег.

Животные эти очень любят солнце и охотно выходят на сушу, чтобы насладиться благотворною теплотою солнечных лучей.

На это обстоятельство доктор обратил внимание своих товарищей.

- Заметим хорошенько это место, сказал он им,- очень может быть, что летом мы найдем здесь сотни тюленей. Подходить к ним к местностях, мало посещаемых людьми, очень легко, да и добыча их тоже не особенно трудна. Только не надо распугивать их, потому что тюлени исчезают тогда как-бы по мановению волшебного жезла и уже не возвращаются. Неумелые рыбопромышленники, вместо того, чтобы убивать тюленей каждого отдельно, нападают на них толпою, с гамом и криком и таким образом лишаются всего своего улова или-же в значительной степени парализуют его успешность.

- На тюленей охотятся единственно из-за их шкур и жира?- спросил Бэлль.

- Европейцы - да, но эскимосы едят этих земноводных, хотя куски тюленьяго мяса, смешанного с кровью и жиром, не представляют ничего аппетитнаго. Впрочем, надо только умело взяться за дело, и я берусь приготовить тюленьи котлеты, которыми не побрезгает никто, кто только привык к их черноватому цвету.

- За чем-же дело стало, доктор, попробуем,- ответил Бэлль.- Я наперед обязываюсь съесть этого кушанья сколько вам будет угодно. Слышите, доктор?

- Любезный Бэлль, вы, вероятно, хотите сказать, сколько вы сможете съесть. Что бы вы, однакож, ни делали, никогда вам не сравняться в обжорстве с гренландцем, который съедает ежедневно от десяти до пятнадцати фунтов тюленьяго мяса.

- Пятнадцать фунтов! вскричал Бэлль.- Вот так желудок!

- Желудок полярный,- ответил доктор,- желудок удивительный, который расширяется и сокращается по желанию, желудок способный переносить как крайнюю степень голода, так и избыток пищи. В начале своего обеда эскимос тощ, а в конце его и не узнать,- до того он растолстеет. Правда, обед эскимоса длится нередко целый день.

- Как видно, такая прожорливость свойственна только обитателям холодных стран,- сказал Альтамонт.

- Полагаю,- ответил доктор.- В арктических странах необходимо есть иного; это необходимое условие сохранения не только силы, но и самой жизни. Поэтому, компания Гудсонова залива отпускает ежедневно на каждого человека от восьми до десяти фунтов мяса, или двенадцать фунтов рыбы, или же два фунта пеммикана.

- Нечего сказать, пища солидная! - заметил Бэлль.

- Не на столько однако, насколько вы полагаете, друг мой, и индеец, проглотивший такую массу пищи, производить не больше работы, как и англичанин, съевший фунт мяса и выпивший пинту пива.

- Значит, все к лучшему, доктор.

- Конечно; однакож, обед эскимосов, по всей справедливости, мог бы удивить вас. Сэр Джон Росс, во время зимовки на земле Боотиа, постоянно изумлялся прожорливости своих проводников. В одном месте он говорит, что два эскимоса,- заметьте, два,- втечение одного только утра съели целую четверть мускусового быка. Изрезав мясо длинными полосами, они вводили последния себе в рот, затем каждый отрезывал наравне с губами кусок не поместившиеся в рот полосы и передавал ее своему товарищу. Иногда обжоры эти развешивали полосы мяса таким образом, чтобы оне достигали пола, мало по малу пожирали их и затем переваривали, лежа да земле, подобно удаву, переваривающему проглоченного быка.

- Бррр! Что за отвратительные скоты!- сказал Балль.

- Всякий обедает по своему,- философски заметил Альтамонт.

- К счастию!- ответил доктор.

- Так как пища составляет столь настоятельную потребность в полярных широтах, то после этого нисколько не удивительно, что путешествующий в арктических странах в отчетах своих беспрестанно говорят о пище.

- Вы правы,- ответил доктор,- и я сам заметил это. Происходит это де только потому, что в полярных странах человек нуждается в обильной пище, но и потому еще, что порою очень трудно добыть ее. Вследствие этого беспрестанно думаешь о пище, а, отсюда - очень понятно - говоришь о ней.

- Однакож,- сказал Альтамонт,- в самых холодных частях Норвегии, туземные крестьяне не нуждаются в столь питательной пище и довольствуются небольшим количеством молока, яйцами, хлебом из березовой коры и, повременам, лососиною. Мяса они не едят никогда, а между тем, вы-бы посмотрели на них, какие это все молодцы!

- Все зависит от организации,- ответил доктор,- и объяснить этого я не берусь. Но я думаю, что второе или третье поколение норвежцев, перевезенных в Гренландию, под конец начало бы питаться на гренландский образец. Будь нам суждено надолго остаться в этой благодатной стране, то и мы, друзья мои, стали бы жить эскимосами, чтоб не сказать - чистейшими обжорами.

- Доктор говорит, а мне уж и в самом деле захотелось есть, сказал Бэлль.

- Все, что вы нам сейчас передавали, поселяет во мне отвращение в тюленьему мясу. А! Да вот, кажется, представляется удобный случай испытать себя. Или я очень уж ошибаюсь, или там, на льдине, я вижу действительно какую-то, повидимому, живую массу.

- Это морж! вскричал доктор.- Молчите и - вперед!

Действительно, в ста саженях от охотников на льду барахтался очень большой морж; он поворачивался во все стороны, с удовольствием подставляя свое неуклюжее тело бледным лучам солнца.

Охотники разошлись таким образом, чтобы окружить животное и отрезать ему путь к отступлению. Скрываясь за hummock'ами, они подошли б нему на несколько сажень и дали залп.

Морж упал, но не смертельно раненый, ломал лед и хотел скрыться. Альтамонт бросился на него с топором и пересек ему спинные плавники. Животное отчаянно защищалось, но несколько выстрелов прикончили его и, бездыханный морж растянулся на льду, обагренном его кровью.

То было большое земноводное, длиною в пятнадцать футов от морды до хвоста; наверное, из него можно-бы было добыть несколько боченков жира.

Доктор отрезал лучшие части моржа, а труп оставил в добычу воронам, которые уже носились в воздухе в эту пору года.

Начинало темнеть. Необходимо было подумать о возвращении в форт Провидения; небо совершенно очистилось и, в ожидании луны, горело великолепным звездным сиянием.

- В путь, сказал доктор,- становится поздно. Наша охота оказалась неудачною; впрочем, если охотник добыл себе ужин, то сетовать он уже не имеет права. Пойдем кратчайшею дорогою и постараемся не сбиться с пути. Впрочем, звезды нам несколько помогут.

Не легко, однакож, ориентироваться по полярной звезде в странах, где она блещет над головою путешественника. Действительно, когда север находится как раз посредине небесного свода, тогда другия части света определить трудно. К счастию, луна и большие созвездия помогли доктору найти желанную дорогу.

В видах сокращения пути, доктор решился отправиться не вдоль извилистого берега моря, а напрямик пробраться. к форту материком. Так было ближе, но зато и более рискованно, и в самом деле, через несколько часов охотники окончательно сбились с пути.

Возник вопрос: не провести-ли ночь в ледяной хижине и не подождать-ли утра, чтобы ориентироваться, хотя-бы при этом пришлось возвратиться к берегу и идти по ледяной поляне. Но доктор, опасаясь встревожить Гаттераса и Джонсона, настаивал на продолжении пути.

- Нас поведет Дэк, сказал он,- а Дэк ошибиться не может. Он одарен инстинктом, не нуждающимся ни в компасе, ни в звездах, отправимся за ним.

Дэк шел впереди; его чутью путешественники доверяли вполне. И они были совершенно правы, потому что вскоре на горизонте показался свет, который нельзя было принять за звезду, потому что звезда ни в каком случае не была-бы видна из низко-нависших туманов.

- Это наш маяк! вскричал доктор.

- Вы полагаете? сказал Бэлль.

- Я уверен в этом. Пойдем!

По мере того, как путешественники подвигались вперед, свет становился ярче. Вскоре они вступили в полосу светлой пыли и стали подвигаться среди лучезарного пространства; их громадные, отчетливо очерченные тени, длинными полосами ложились на покровы освещеного снега.

Путешественники ускорили шаги и через полчаса поднимались уже по склону форта Провидения.

IX.

Стужа и тепло.

Гаттерас и Джонсон с некоторым беспокойством ждали возвращения охотников, которые очень обрадовались, добравшись, наконец, до теплаго и удобного угла. Вечером температура значительно понизилась и термометр показывал семьдесят три градуса ниже точки замерзания (-31° стоградусника).

Истомленные и почти замерзшие охотники выбились из сил. К счастию, печь действовала исправно; плита ждала только добычи охоты; доктор преобразился в повара и изжарил несколько котлет. В девять часов вечера, пятеро застольников уселись за сытный ужин.

- Хоть-бы пришлось прослыть за эскимоса, сказал Бэлль,- но я утверждаю, что еда имеет существенное значение во время полярной зимовки. Попадись только человеку порядочный кусок, и все церемонии в сторону.

Так как у всех застольников рты были полны, то никто не мог тотчас-же ответить Бэллю. Однакож, доктор знаком дал понять плотнику, что он совершенно прав.

Моржевые котлеты были найдены отменными, и хотя никто не заявлял этого, тем не менее на столе ничего не осталось, а это было равносильно всевозможным заявлениям.

За дессертом доктор, по своему обыкновению, приготовлял кофе. Клоубонни никому не позволял варить этот превосходный напиток, изготовлял его тут-же на столе, на спирте, и подавал горячим, как кипяток. Если кофе не обжигало ему языка, то доктор не удостоивал проглотить свою порцию. В описываемый вечер он пил кофе при столь высокой температуре, что товарищи не могли подражать ему.

- Да вы сгорите, доктор, сказал Альтамонт.

- Никогда, ответил он.

- Значит, нёбо у вас обшито медью? спросил Джонсон.

- Нисколько, друзья мои. Советую вам брать пример с меня. Некоторые люди, и я в том числе, пьют кофе при температуре ста тридцати одного градуса (+55° стоградусника).

- Ста тридцати одного градуса! вскричал Альтамонт.- Рука не выдержит такого жара!

- Само собою разумеется, Альтамонт, потому что рука выносит только сто двадцать два градуса жара. Но небо и язык менее чувствительны, и выдерживают то, чего рука выдержать не в состоянии.

- Вы изумляете меня, сказал Альтамонт.

- Что-ж, я готов воочию убедить вас.

Доктор взял термометр, погрузил его чашечку в кипящия кофе, подождал, пока ртуть поднимется до ста тридцати одного градуса, и затем с видимым удовольствием выпил благотворный напиток.

Бэлль хотел было подражать доктору, но обжег себе рот и заорал благим матом.

- Недостаток привычки, заметил Клоубонни.

- Можете-ли вы, доктор, спросил Альтамонт,- сказать нам, какую степень жара способно выдержать тело человека?

- Это не представит мне ни малейших затруднений, ответил доктор, тем более, что по этому вопросу произведен целый ряд вполне точных опытов. В этом отношении я могу указать вам на чрезвычайно замечательные факты. Я помню два или три из них; они докажут вам, что ко всему можно привыкнуть и, между прочим, выдерживать температуру, при которой жарится бифстекс. Утверждают, будто девушки, служившие в общинной пекарне города Ларошфуко, во Франции, втечение десяти минуть оставались в печи, нагретой до трехсот градусов (+132° стоградусника), т. е. до температуры на девяносто градусов, превышающей температуру кипящей воды. Вокруг них жарились в печи яблоки и говядина.

- Нечего сказать, девушки!- вскричал Альтамонт.

- A вот вам другой, не подлежащий сомнению факт. Девять наших соотечественников, Фордайс, Бэнкс, Саландер, Благдин, Гом, Нус, лорд Сифорс и капитан Филапс выдерживали в 1774 г. температуру двухсот девяносто пяти градусов (+128° стоградусника) в печи, в которой жарился ростбиф и варились яйца.

- И это были англичане? с некоторым чувством гордости спросил Бэлль.

- Да, Бэлль, англичане, ответил доктор.

- О, американцы сделали-би гораздо больше, сказал Альтамонт.

- Они изжарились бы, засмеялся доктор.

- Почему-бы и не так? ответил капитан.

- Во всяком случае, сделать этого они не пытались, а потому я ограничусь моими соотечественниками. Упомяну еще об одном невероятном факте, если-бы только можно было заподозрить правдивость его очевидцев. Герцог Рагузский и доктор Юнг, француз и австриец, видели, как один турок погружался в ванну, температура которой доходила до ста семидесяти градусов (+78° стоградусника).

- Мне кажется, что это гораздо меньше сделанного служанками общинной пекарни и нашими соотечественниками.

- Между погруженьем в горячий воздух и погруженьем в горячую воду большая разница, сказал доктор.- Горячия воздух производит испарину, предохраняющую тело от обжога, но в горячей воде мы не потеем, следовательно, обжигаемся. Поэтому, высшая, назначаемая для ванн температура не превышает вообще ста семи градусов (+42 стоградусника). Видно, турок этот был какой-то необыкновенные человек, если он ног выносить подобный жар!

- Скажите, доктор, спросил Джонсон,- какою вообще температурою обладают животные?

- Температура животных изменяется соответственно их натуре, ответил Клоубонни.- Так, наивысшая температура замечается у птиц и, в особенности у кур и уток. Температура их тела превышает сто десять градусов (+43° стоградусника), но у филина, например, она не выше ста четырех градусов (+40° стоградусника). Затем уже следуют млекопитающия, люди; температура англичан вообще равняется ста одному градусу (+37°стоградусника).

- Я уверен, что Альтамонт заявит требования в пользу американцев, засмеялся Джонсон.

- Да, между ними есть люди очень горячие, сказал Альтамонт,- но так как я никогда не измерял их температуры, то ни в каким определенным выводам в этом отношении еще не пришел.

- Между людьми различных рас, продолжал доктор,- нет большой разницы в температуре, если они поставлены в одинаковые условия, каков-бы ни был род их пищи. Скажу даже, что температура человеческого тела под экватором и под полюсом одна и та-же.

- Следовательно, спросил Альтамонт,- теплота вашего тела одинакова как здесь, так и в Англии?

- Почти одинакова, ответил доктор.- Что касается других млекопитающих, то их температура вообще несколько выше температуры человека. Ближе всех в этом отношении подходят к человеку: лошадь, заяц, слон, морская свинья и тигр; кошка, белка, крыса, пантера, овца, быв, собака, обезьяна, козел, коза достигают температуры ста трех градусов, но температура привиллегированного животного, свиньи, превышает сто четыре градуса (+40° стоградусника).

- Это очень обидно для нас, людей, сказал Альтамонт.

Жюль Верн - Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 6 часть., читать текст

См. также Жюль Верн (Jules Verne) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :