Марк Твен
«Простофиля Вильсон - 02»

"Простофиля Вильсон - 02"

ГЛАВА XIII

ТОМ НА КРАЮ ГИБЕЛИ

Когда я раздумываю над тем, сколько неприятных людей попало в рай, меня охватывает желание отказаться от благочестивой жизни.

Календарь Простофили Вильсона

Октябрь - один из самых опасных месяцев в году для спекуляции на бирже. Остальные опасные месяцы июль, январь, сентябрь, апрель, ноябрь, май, март, июнь, декабрь, август и февраль.

Календарь Простофили Вильсона

Так, скорбно беседуя с самим собой, Том миновал дом Простофили Вильсона, затем по переулку, вдоль которого тянулись огороженные пустыри, дошел до дома с привидениями и побрел обратно, то и дело мрачно вздыхая. Кто бы сейчас придал ему бодрости? Ровена! При этой мысли сердце его встрепенулось, но тут же упало: ведь ненавистные близнецы, наверно, там!

Проходя мимо обитаемой части дома Вильсона, Том заметил в гостиной свет. Что ж, на худой конец... Другие люди иной раз давали ему почувствовать, что он явился некстати, Вильсон же встречал его с неизменной вежливостью, а вежливость по крайней мере щадит твое самолюбие, даже если и не выдает себя за радушие. Вильсон услыхал шаги на крыльце, покашливание.

"Кто, как не он, этот ветреный шалопай! Небось, все приятели сегодня от него попрятались, кому охота водиться с этим дураком, после того как он так опозорился: трусишка, подал в суд за оскорбление личности!"

В дверь робко постучали.

- Войдите!

Вошел Том и, ни слова не говоря, повалился на стул. Вильсон спросил участливо:

- Что с тобой, мальчик? Зачем такое отчаяние? Не принимай все так близко к сердцу. Постарайся забыть этот пинок.

- О господи, - горестно откликнулся Том, - тут не в пинке дело, Простофиля! Тут кое-что другое, в тысячу раз хуже, в миллион раз хуже!

- Что именно, Том? Неужели Ровена дала тебе отставку?

- Нет, не она. Старик...

"Ага! - подумал Вильсон, сразу вспомнив таинственную девушку в спальне.

- Дрисколлы начинают понемножку догадываться!" Но вслух он проговорил назидательно:

- Том, распущенность иногда приводит...

- Глупости, распущенность тут ни при чем! Он хотел, чтоб я вызвал на дуэль этого проклятого итальянского дикаря, а я не согласился.

- Понятно, это скорее в его духе, - как бы размышляя вслух, заговорил Вильсон. - Меня и то удивило, почему он не занялся этой историей вчера вечером и вообще разрешил тебе обращаться с таким делом в суд - хоть перед дуэлью, хоть после. Разве джентльмены решают такие дела судом? На твоего дядюшку это не похоже. Я не могу постичь, как это случилось.

- Да вот так и случилось, потому что он ничего не знал. Он уже спал вчера, когда я вернулся домой.

- И ты не разбудил его? Неужели правда, Том?

От этого разговора Тому не становилось легче. Он заерзал на стуле.

- Не пожелал я докладывать ему, вот и все. - вымолвил он наконец. -

Старик собирался ехать на заре с Пемброком Говардом удить рыбу, и я решил так: если засажу близнецов в каталажку... - а я был в этом уверен, разве я мог думать, что они за такое чудовищное оскорбление отделаются каким-то пустяковым штрафом, - так вот я и решил: если я засажу их в каталажку, они будут опозорены, и дядя не потребует, чтобы я дрался с такими темными личностями; наоборот, он даже не позволит...

- И тебе не стыдно, Том? Как ты можешь так относиться к своему доброму старому дядюшке? Выходит, я ему более надежный друг, чем ты; ведь если б я знал эти обстоятельства, то, прежде чем идти в суд, я поставил бы его в известность, чтобы он успел принять меры, как подобает джентльмену.

- Да неужели? - воскликнул Том с искренним удивлением. - Хотя это был ваш первый судебный процесс? Хотя вы прекрасно знаете, что процесс был бы отменен, прими только дядюшка меры? И вы прожили бы до конца своих дней в нищете и безвестности, вместо того чтобы стать, как сегодня, настоящим признанным адвокатом? Неужели вы и впрямь могли бы так поступить?

- Безусловно.

Том пристально взглянул на Вильсона, потом сокрушенно покачал головой и сказал:

- Я вам верю, честное слово. Не знаю почему, но верю. Слушайте, Простофиля Вильсон, да ведь вы самый большущий болван на свете!

- Очень благодарен!

- Не стоит благодарности.

- Итак, он потребовал, чтобы ты вызвал на дуэль этого итальянца, а ты отказался. Ты позор славного рода! Я краснею за тебя, Том!

- Ну и ладно! Теперь уж все равно, раз он снова уничтожил завещание.

- Признайся, Том, не был ли он сердит на тебя за что-нибудь еще, кроме этого суда и отказа драться на дуэли?

Вильсон испытующе уставился на Тома, но тот глядел на него невинными глазами и ответил без запинки:

- Нет, только за это. Если бы он раньше сердился, то начал бы волынку вчера: у него как раз было подходящее настроение. Он возил этих идиотов близнецов по городу, показывал им достопримечательности, а воротившись домой, не мог найти серебряные часы своего отца, которые очень любит, хотя они давно не ходят; он их видел три-четыре дня назад и никак не мог вспомнить, куда их девал, и страсть как разволновался; а я возьми да и скажи, что, может, они не затерялись вовсе, а стянул их кто-нибудь; тут он совсем взбеленился и обозвал меня дураком, и я сразу понял, что он именно этого больше всего и боится, только признаться не хочет, ведь украденные-то вещи реже находятся, чем потерянные.

- Фью! - присвистнул Вильсон. - Список увеличивается!

- Список чего?

- Краж.

- Каких краж?

- Обыкновенных. Эти часы не потеряны, их украли. В городе опять начались кражи - такие же таинственные, как и в тот раз, помнишь?

- Да неужели?

- Точно, как дважды два четыре! А у тебя самого ничего не пропало?

- Нет. Впрочем, да - я не нашел серебряного пенала, который тетушка Мэри Прэтт подарила мне в прошлом году ко дню рождения.

- Вот увидишь, что и его украли!

- А вот и нет. Когда я сказал, что дядюшкины часы украли и получил за это нагоняй, я пошел к себе наверх, стал осматривать свою комнату и заметил, что пенала нет; но после я его нашел - он просто лежал в другом месте.

- Но ты уверен, что остальное все цело?

- Все более или менее ценное на месте. Вот еще не знаю, где мой золотой перстень. Он стоил доллара два или три. Но я поищу, он найдется.

- Думается мне, что нет. Уверяю тебя, это был вор. Кто там, войдите!

В комнату вошел судья Робинсон в сопровождении Бэкстона и городского констебля Джима Блейка. Они сели, и после разных пустопорожних разговоров и болтовни о погоде Вильсон сказал:

- Кстати, мы сейчас обнаружили еще пропажу, если не две. У судьи Дрисколла украдены старинные серебряные часы, и вот у него, у Тома, кажется, золотое кольцо.

- Да, скверная история, - заметил судья Робинсон, - и чем дальше, тем все хуже. Пострадали Хэнксы, Добсоны, Пиллигрюзы, Ортоны, Грэнджерсы, Хейлсы, Фуллеры, Холкомы - да, собственно говоря, все, кто живет неподалеку от Пэтси Купер. У всех у них похищены разные безделушки, чайные ложечки и другие ценные мелочи, которые легко унести в карманах. Совершенно ясно, что вор воспользовался моментом, когда эти люди были на приеме у Пэтси Купер, а рабы толпились у забора, чтобы хоть украдкой повидать это представление, -

вот тут-то он и похозяйничал беспрепятственно. Пэтси ужасно расстроена из-за соседей и особенно из-за жильцов - до такой степени расстроена, что уж о своих потерях и не думает.

- Это один и тот же вор, - заявил Вильсон. - По-моему, сомневаться не приходится.

- Констебль Блейк придерживается другого мнения.

- Вот тут-то вы и ошибаетесь, Вильсон, - сказал Блейк. - Прежние ограбления совершил мужчина, хоть он нам и не попался в руки до сих пор, но по многим признакам мы, профессионалы, имеем возможность судить об этом. А на сей раз орудовала женщина.

Вильсон сразу же подумал о таинственной девушке. Она не выходила у него из головы. Но он и тут ошибся. Блейк продолжал:

- Это была сгорбленная старуха в трауре, под черной вуалью, с закрытой корзинкой в руке. Я видел ее вчера на пароме. Вероятно, живет в Иллинойсе;

но где бы она ни жила, все равно я до нее доберусь, пусть не сомневается.

- Но с чего вы взяли, что это и есть воровка?

- А с того, что, во-первых, другой женщины не было, а во-вторых, один черномазый возчик, который в это время проезжал по улице, видел, как она входила и выходила из домов, и рассказал мне об этом, а именно эти-то дома и обчистили.

Все согласились, что такие косвенные улики можно считать вполне достаточными. Засим последовало продолжительное молчание. Первым заговорил Вильсон:

- Но одно хорошо: она не сможет ни продать, ни заложить драгоценный индийский кинжал графа Луиджи.

- Господи! - воскликнул Том. - Неужели и он пропал?

- Представьте себе, да.

- Хороший улов! Но почему вы думаете, что она не сможет ни продать, ни заложить его?

- А вот почему. После собрания Сынов Свободы всюду только и говорили: того обокрали, этого обокрали, и тетя Пэтси ждала близнецов, замирая от страха, как бы у них тоже не обнаружилась какая-нибудь пропажа.

Действительно, оказалось, что пропал кинжал, и они тут же предупредили полицию и всех ростовщиков. Улов-то был хорош, да только рыбку продать не удастся: старушенцию сцапают.

- А они пообещали вознаграждение? - поинтересовался Бэкстон.

- Да. Пятьсот долларов за кинжал и пятьсот долларов за поимку вора.

- Тоже придумали, идиоты! - воскликнул констебль. - Разве вор придет сам или пришлет кого-нибудь? Ведь тот, кто явится, сразу же влипнет; сами посудите, какой ростовщик упустит возможность...

Если бы кто-нибудь взглянул в этот момент на физиономию Тома, возможно, ее серо-зеленый цвет вызвал бы некоторые подозрения, но никто не взглянул. А Том подумал: "Ну, теперь я пропал, теперь мне нипочем не разделаться с долгами: ведь за все остальное, что я наворовал, я и половины того, что мне надо, не выручу ни от продажи, ни от заклада! Пропал я как пить дать, на этот раз уж не выкручусь никоим образом! Вот ужас-то, что мне делать, куда кинуться?"

- Не торопитесь с выводами! - сказал Вильсон Блейку. - Вчера ночью я сел и начал прикидывать, как лучше поступить, и к двум часам у меня был готов превосходный план. Они получат свой кинжал обратно. И тогда я вам объясню, как все было устроено.

Это вызвало общее любопытство, и Бэкстон сказал:

- Да, вы заинтриговали нас не на шутку! И позвольте вам заявить, что если бы вы пожелали сообщить нам конфиденциально...

- От души был бы рад, Бэкстон, но мы с близнецами условились до поры до времени ничего не разглашать, поэтому не обижайтесь, если я не скажу. Но поверьте моему слову: вам не придется ждать и трех дней. Кто-то сразу же явится за вознаграждением, и тогда я покажу вам и вора и кинжал.

Констебль был расстроен и смущен. Он сказал:

- Хорошо бы, если б так; надеюсь, что вы окажетесь правы. Но будь я проклят, если я что-нибудь понимаю. Слишком это все мудрено для вашего покорного слуги.

Казалось, тема была исчерпана. Замечаний больше ни у кого не было.

После паузы мировой судья заявил Вильсону, что он, Бэкстон и констебль пришли к нему в качестве депутации от демократической партии - просить его выставить свою кандидатуру на пост мэра: Пристань Доусона собиралась стать настоящим городом, и, по положению, в скором времени должны были состояться первые муниципальные выборы. И это был первый случай, когда Вильсона удостаивала вниманием какая-нибудь партия; положим, невелика честь, но, значит, признали все же его дебют в качестве местного общественного деятеля,

- это обещало поднять его на ступеньку выше, и Вильсон был весьма обрадован.

Он дал свое согласие, после чего депутация откланялась, а с нею вместе удалился и Том Дрисколл.

ГЛАВА XIV

РОКСАНА НАСТАВЛЯЕТ ТОМА НА ПУТЬ ИСТИНЫ

Настоящий южный арбуз - это особый дар природы, и его нельзя смешивать ни с какими обыденными дарами. Среди всех деликатесов мира он занимает первое место, он божьей милостью царь земных плодов. Отведайте его, и вы поймете, что едят ангелы. Ева вкусила не арбуза, нет, это мы знаем точно: ведь она раскаялась.

Календарь Простофили Вильсона

В то время когда депутация прощалась с Вильсоном, в соседний дом входил Пемброк Говард, дабы сообщить о результатах своей миссии. Судья Дрисколл ожидал его; он сидел в кресле, прямой, как палка, с хмурым челом.

- Ну, Говард, какие новости?

- Самые великолепные!

- Он согласился, да? - Боевой огонек засветился в повеселевших глазах судьи.

- Не только согласился, но был просто счастлив!

- Да ну? Хорошо. Отлично. Я очень рад. Когда же состоится дуэль?

- Нынче вечером. Сейчас. Немедленно. Замечательный молодой человек, замечательный!

- Замечательный? Это даже не то слово! Стреляться с таким человеком не только удовольствие, но и честь. Прошу вас, ступайте не теряя времени!

Приготовьте все и передайте ему мои сердечнейшие пожелания. Да, такие молодые люди - редкость! Он замечательный, вы правильно говорите!

Говард не стал мешкать; уходя, он сказал:

- Через час, самое большее, я приведу его на пустырь между домом Вильсона и домом с привидениями; пистолеты я принесу свои.

Судья Дрисколл принялся шагать взад и вперед по комнате в состоянии приятного возбуждения. Вдруг он остановился и начал думать - думать о Томе.

Он дважды порывался подойти к секретеру, но не подошел. Наконец он проговорил:

- А вдруг это моя последняя ночь на земле? Тогда я не имею права так рисковать. Да, он ничтожный и недостойный малый, но в этом есть доля и моей вины. Мой брат на смертном одре поручил его мне, а я баловал его и портил, вместо того чтобы сурово учить и сделать человеком. Я не оправдал оказанного мне доверия, а если брошу его сейчас на произвол судьбы, то лишь усугублю тем свой грех. Однажды я простил его, а вот теперь... Если бы я был уверен, что проживу еще долго, я подверг бы его длительному тяжелому испытанию, прежде чем опять простить, но имею ли я право на такой риск? Нет, надо восстановить завещание перед дуэлью, а уж потом, если я останусь в живых, спрячу эту бумагу, и он ничего не узнает; буду молчать, пока он не исправится полностью и навсегда.

Судья Дрисколл уселся писать новое завещание, и мнимый племянник снова превратился в наследника его богатств. Когда старик уже кончил писать, вернулся домой Том, усталый от блуждания по улицам. Он прокрался на цыпочках к гостиной, заглянул в дверь и поспешно отступил назад: сейчас встреча с дядюшкой страшила его больше всего на свете. Удивительно, старик что-то пишет! Никогда раньше он не писал по ночам. Интересно знать, что это за бумага? Том почувствовал леденящий душу страх: а вдруг там что-нибудь насчет него? Беда никогда не приходит одна. Нет, надо во что бы то ни стало заглянуть в эту бумагу, узнать хотя бы, о чем она. Вдруг Том услышал чьи-то шаги и притаился. Пемброк Говард! Что тут такое затевается?

- Все в полном порядке, - радостно сообщил Говард. - Он отправился на поле чести со своим секундантом и врачом, с ними вместе пошел и его брат. Я обо всем договорился с Вильсоном, Вильсон будет его секундантом. Каждый из противников имеет право сделать три выстрела.

- Прекрасно. Как луна?

- Светло, как днем... почти что. Лучшего и не требуется; дистанция -

пятнадцать ярдов. Ни малейшего дуновения ветерка. И очень тепло.

- Отлично. Превосходно. Одну минутку, Пемброк, прочтите это и подпишите как свидетель.

Пемброк прочитал завещание и скрепил его своей подписью, затем, с чувством пожав старику руку, промолвил:

- Вы правильно поступили, Йорк, но я другого от вас и не ждал. Вы не могли бы оставить бедного юношу на произвол судьбы, зная, что без средств и без профессии он погибнет; вы не могли бы этого допустить ради его покойного отца, если не ради него самого.

- Конечно, я это делаю только во имя его покойного отца, моего бедного брата Перси: вы же знаете, как мне был дорог Перси! Но имейте в виду, Том ничего не должен знать об этом - если меня сегодня не убьют.

- Понятно. Я сохраню вашу тайну.

Судья спрятал документ и вместе с Говардом отправился на место поединка. Не прошло и минуты, как Том уже читал завещание. Все его горе точно рукой сняло, настроение мгновенно переменилось. Он аккуратно положил документ на место и подбросил вверх свою шляпу - раз, другой, третий, широко разевая рот, словно выкрикивая "ура!", хотя на самом деле не издавал ни звука. Радостные мысли закружились у него в голове, победное "ура" так и рвалось из груди.

Он говорил себе: "Я снова богат, но нельзя и виду подавать, что мне это известно. Теперь уж я своего не упущу и рисковать больше не стану.

Отказываюсь от карт, прекращаю пить, зарекаюсь посещать все злачные места!

Это самый верный способ избегнуть искушения. Давно пора было подумать об этом... да вот не захотел! Зато теперь, когда я такого страху натерпелся, -

кончено! К черту! Сегодня вечером мне еще казалось, что смогу уломать его как-нибудь, но чем дальше, тем меньше я верил в успех и тем тоскливее становилось на душе. Так вот, если он мне сам все расскажет - ладно; а не расскажет, я тоже не подам виду. Хорошо бы поделиться с Простофилей Вильсоном... нет, лучше поостерегусь; пожалуй, не стоит. Ура! - опять мысленно возликовал он. - Я исправился - и теперь уж навсегда!"

Том готов был выразить свои чувства еще одной мощной безмолвной демонстрацией радости, но тут внезапно в мозгу его всплыла мысль, что по вине Вильсона он не может ни продать, ни заложить индийский кинжал, а это значит, что он не избавлен от страшной опасности: кредиторы могут открыть дяде глаза. Вся радость Тома потухла, он повернулся и побрел из гостиной, тяжело вздыхая и негодуя на свою злую судьбу. Едва волоча ноги, он поднялся наверх в свою комнату и долго еще предавался тоскливым, безутешным мыслям -

кинжал Луиджи не выходил у него из головы. Наконец он сказал себе со вздохом:

- Когда я считал, что это не драгоценные камни, а стеклышки, и что это не слоновая кость, а просто кость, я не придавал значения этой вещице: мне и в голову не приходило, что она имеет такую ценность и может выручить меня.

Но теперь - теперь я только о ней и думаю, я просто с ума схожу! Это мешок с золотом, которое у меня в руках превратилось в золу и пепел. Я гибну, а этот кинжал мог бы меня спасти. Я как утопающий, который идет ко дну, хотя ему рукой подать до спасательного круга. Такой уж я неудачник! Вот счастливчикам везет - таким, как Простофиля Вильсон! Он пошел наконец в гору как юрист, -

а чем он это заслужил, скажите на милость? И мало того: ради своей карьеры он хочет столкнуть меня с дороги. Мир полон эгоизма и зла, лучше бы я умер!

Том осветил кинжал свечкой, и камни заиграли дивным блеском, но это сверкание драгоценностей не радовало его, а лишь пуще расстраивало. "Я не стану ничего рассказывать Рокси, - решил он, - она ведь отчаянная: начнет выковыривать камни и продавать их по одному, и ее, чего доброго, арестуют, дознаются, откуда они, и тогда..."

Эта мысль повергла Тома в трепет, он поспешно спрятал кинжал, весь дрожа и украдкой озираясь, как преступник, которому кажется, что он сейчас будет пойман с поличным.

Не попытаться ли заснуть? О нет, он слишком удручен, слишком подавлен, ему не до сна. Сейчас ему необходимо чье-нибудь сочувствие. Он пойдет поделится своим горем с Рокси.

Откуда-то донеслось несколько пистолетных выстрелов, но в здешних местах это было не в диковину и не произвело на Тома никакого впечатления.

Он вышел черным ходом и направился в западную сторону. Миновав владения Вильсона и шагая дальше по переулку, он вдруг заметил какие-то фигуры, направлявшиеся к дому Вильсона со стороны пустырей. Это были дуэлянты, возвращавшиеся с поединка, и Тому показалось, что он узнал их; но сейчас он не искал общества белых людей и потому притаился за забором, пока они не прошли.

Рокси была в отличном расположении духа.

- Где ты был, мальчик? - спросила она. - А я думала, ты тоже участвуешь.

- В чем?

- В дуэли.

- В какой дуэли? Что, разве была дуэль?

- Ну да! Старый судья дрался с одним из этих близнецов.

- Боже милостивый! - воскликнул Том, а про себя подумал: "Так вот почему он написал новое завещание! Побоялся, что его убьют, и потому так раздобрился! Теперь я понимаю, что за важные дела были у него с Говардом. О, если только этот иностранец убил его, тогда я, слава богу, избавлен от..."

- Что ты там бормочешь, Чемберс? Где ты пропадал? Разве ты не знал, что будет дуэль?

- Ничего я не знал. Старик хотел заставить меня стреляться с графом Луиджи, но я не согласился, так он, видно, сам решил спасти фамильную честь.

Эта мысль показалась ему смешной, и он стал в подробностях пересказывать свой разговор с дядей: как старик не мог прийти в себя от стыда и ужаса, узнав, что в семье у него завелся трус. Покончив с рассказом, Том взглянул на мать - и тут и сам почувствовал ужас. Грудь Роксаны бурно вздымалась от еле сдерживаемого волнения, глаза метали молнии, лицо выражало безграничное презрение.

- И ты отказался драться с человеком, который дал тебе пинка? Да ты бы должен обрадоваться такому случаю показать себя! И у тебя хватило духу прийти сюда и рассказывать это мне! Подумать только, что я родила на свет такую дохлятину, такого подлого труса! Да мне на тебя глядеть тошно! Это в тебе негр заговорил, вот что! Ты на тридцать одну часть белый и только на одну часть негр, но вот этот-то малюсенький кусочек и есть твоя душа. Такую душонку нечего спасать - поддеть на лопату и кинуть на помойку, и того она не стоит! Ты опозорил свой род! Что сказал бы о тебе твой папаша? Он небось в гробу переворачивается!

Последние три фразы привели Тома в бешенство, и он подумал, что если бы только папаша был жив и его можно было бы прирезать, он как благодарный сын живо показал бы матери, что довольно ясно представляет себе размеры своей задолженности этому человеку и готов оплатить ее сполна, даже с риском для собственной жизни. Однако Том не стал высказывать вслух свои рассуждения, решив, что так будет для него безопаснее, принимая во внимание настроение матери.

- В толк не возьму, что сталось с кровью Эссексов, которая в тебе! А в тебе ведь не только кровь Эссексов, но и других господ поважнее, куда поважнее! Мой прапрапрадед, а твой, значит, прапрапрапрадед был капитан Джон Смит, самый знатный господин в старой Виргинии, а его прапрапрабабка, или кем там она ему приходилась, была индейская царица Покахонтас{392}, жена черного африканского царя, а ты, такой-сякой негодяй, испугался дуэли и опозорил весь наш род, как самая последняя собака! Это все твоя негритянская кровь виновата!

Рокси присела на ящик из-под свечей и погрузилась в задумчивость. Том не стал нарушать ее: если ему иногда и не хватало благоразумия, то все же не при таких обстоятельствах. Буря в душе Роксаны понемногу стихала, но далеко еще не улеглась, и, хотя уже казалось, что она миновала, вдруг раздавались отдаленные раскаты грома, то есть сердитые восклицания такого рода:

- В нем мало чего от негра. Даже по ногтям не признаешь. А вот душа-то черная! Да, сэр, на душу хватило! - пробормотала она в последний раз, и лицо ее стало очищаться от туч, к удовольствию Тома, который достаточно изучил ее характер, чтобы знать, что сейчас выглянет солнце.

Том заметил, что Рокси то и дело машинально щупает кончик своего носа.

Он пригляделся попристальнее и спросил:

- Странно, маменька, у тебя содрана кожа с кончика носа. Отчего бы это?

Рокси разразилась тем добродушным смехом, каким господь бог в своей премудрости наградил в раю счастливых ангелов, а на земле - одних только обиженных жизнью, несчастных черных рабов.

- Да прах ее возьми, эту дуэль, - сказала она, - это я там заработала.

- Боже милостивый, неужто от пули?

- А то от чего же?

- Ну и ну! Как же это случилось?

- А вот как. Сижу я здесь, даже вздремнула в темноте, вдруг слышу:

"пиф-паф" - вон с той стороны. Я бегу на тот конец дома поглядеть, что там делается, подбегаю к окну, что напротив дома Простофили, - знаешь, которое не запирается... ну да хотя все они не запираются, - стою в темноте и выглядываю. От луны на дворе светло, и вижу, прямо под окном присел один из близнецов и ругается - не так чтоб очень громко, но все-таки ругается. Это был братец-брюнет, - он был ранен в плечо, потому и ругался. Доктор Клейпул, вижу, что-то с ним делает, Простофиля Вильсон помогает, а старый судья Дрисколл и Пем Говард стоят в сторонке и ждут, когда те будут опять готовы.

Ну, они тут раз-два все сделали, потом что-то крикнули, и пистолеты опять

"пиф-паф" - и брюнет как охнет! В руку ему, что ли, попало, а пуля - "цок"

под мое окно. Потом еще раз выстрелили, близнец только успел опять "ох"

крикнуть: ему досталось по щеке, а пуля - ко мне в окошко и царапнула меня по носу; стой я хоть на дюйм-полтора ближе, и вовсе бы нос оторвало, была б твоя мать уродом. Вот она, пуля-то, я ее нашла.

- Неужели ты все время там стояла?

- А то нет? Спрашиваешь тоже! Что, мне каждый день выпадает случай дуэль посмотреть?

- Да ты же была на линии огня! И не струхнула?

Рокси презрительно ухмыльнулась:

- Струхнула? Смиты-Покахонтасы никогда не трусят и пули не испугаются.

- Да, храбрости у них, видимо, хватает; вот чего не хватает, так это разума. Я не согласился бы там стать.

- Ты-то? Да уж куда тебе!

- Кто же еще был ранен?

- Да все мы, пожалуй. Целы и невредимы остались только близнец-блондин, доктор да секунданты. Судью-то, правда, не ранило, но клок волос у него выдрало - я слыхала. Простофиля Вильсон говорил.

"Господи! - подумал Том. - Что бы счастью случиться! Теперь останется он жить, все обо мне узнает и долго размышлять не будет: продаст меня работорговцу". А вслух промолвил мрачно:

- Мать, мы попали в ужасную беду.

Роксана едва не задохнулась.

- Сынок! Что это ты вечно меня пугаешь? Какая еще там новая беда стряслась?

- Видишь ли, я не успел тебе рассказать. Когда я отказался от дуэли, он разорвал свое второе завещание и...

Роксана побелела, как полотно, и воскликнула.

- Ну, теперь тебе крышка! Конец! Придется нам с тобой с голоду помирать!..

- Да помолчи, выслушай до конца! Все-таки, когда он решил сам стреляться на дуэли, он, наверно, испугался, что его могут убить и он не успел простить меня на этом свете; тогда он составил новое завещание, я сам его читал, и там все в порядке. Но...

- Слава богу, значит, мы с тобой опять спасены! Спасены! Так зачем же ты явился сюда и нагоняешь на меня страх?

- Да погоди ты, дай договорить! Что толку в завещании, если все мои кредиторы сразу явятся... Ты же понимаешь, что тогда будет!

Роксана уставилась в пол. Ей нужно посидеть одной и все это хорошенько обдумать.

- Послушай, - проговорила она внушительно, - ты должен быть теперь все время начеку. Он уцелел, и если ты хоть самую малость его прогневишь, он опять порвет завещание, - и уж это будет наверняка в последний раз, так и знай! Ты должен за это время показать себя с самой лучшей стороны. Будь кротким, как голубь, и пусть он это видит; лезь из кожи вон, чтоб он тебе поверил. Ухаживай за старой тетушкой Прэтт: она ведь вертит судьей, как хочет, и тебе лучший друг. А потом уезжай в Сент-Луис, тогда он тебя еще больше полюбит. А как приедешь туда, тотчас обойди своих кредиторов и сторгуйся с ними. Скажи им, что судья не жилец на этом свете - это же правда, - и пообещай им проценты, большие проценты, ну там, скажем, десять, что ли...

- Десять процентов в месяц?

- А ты что думал? Ясно. И начинай помаленьку сбывать свои вещички и плати из этого проценты. На сколько, думаешь, тебе хватит?

- Пожалуй, месяцев на пять, может, на полгода.

- Что ж, и то хлеб! Если он не помрет за эти полгода, тоже ничего, положись на святое провидение. Все будет в порядке, только веди себя хорошо!

- Она окинула его строгим взглядом и добавила: - И ты будешь вести себя хорошо, ты теперь понял, правда?

Том рассмеялся, заверив ее, что так или иначе решил постараться. Но Рокси была неумолима.

- Стараться - это что! - заявила она строго. - Нет, уж ты изволь исправиться! Смотри и булавки не тронь - это тебе теперь опасно! Беги от дурной компании, забудь, что ты с ней знался! Вина в рот не бери! Зарекись играть в карты! Он "постарается", ишь ты! Нет, ты делом докажи! Помни: я за тобой буду следить! Сама приеду в Сент-Луис, заставлю каждый божий день приходить и рассказывать, как ты мой наказ выполняешь, а если нарушишь его вот хоть настолько, клянусь богом, сразу прикачу сюда и расскажу судье, что ты черномазый и раб, и документ предъявлю! - Она сделала паузу, чтобы ее слова поглубже проникли в его сознание, потом спросила: - Чемберс, ты веришь, что я не шучу?

Он понимал, что Рокси не шутит. И ответил без обычного легкомыслия:

- Да, мать, верю. Но ведь я теперь исправился - раз и навсегда. Теперь мне никакие искушения не страшны.

- Тогда ступай домой и начинай новую жизнь!

ГЛАВА XV

ОГРАБЛЕННЫЙ ГРАБИТЕЛЬ

Ничто так не нуждается в исправлении, как чужие привычки.

Календарь Простофили Вильсона

Дурак сказал: "Не клади все яйца в одну корзину!" - иными словами: распыляй свои интересы и деньги! А мудрец сказал: "Клади все яйца в одну корзину, но... береги корзину!"

Календарь Простофили Вильсона

Пристань Доусона переживала волнующее время. Этот всегда сонный городок теперь не успевал вздремнуть. Важные события и умопомрачительные сюрпризы сыпались на него без передышки: в пятницу утром - первое знакомство с

"настоящими аристократами", большой прием у тети Пэтси Купер, а также ряд таинственных краж; в пятницу вечером - наследник "первого гражданина"

получает полный драматизма пинок в присутствии четырехсот свидетелей; в субботу утром - Простофиля Вильсон, долго находившийся в опале, выступает в роли адвоката, и в тот же вечер происходит дуэль между "первым гражданином"

города и титулованным иностранцем.

Пожалуй, этой дуэлью жители Пристани Доусона гордились больше, чем всеми остальными событиями вместе взятыми. Город воспринял это как величайшую честь. В его глазах участники дуэли проявили верх благородства.

Их имена были у всех на устах, все восхваляли их геройство. Немало одобрения со стороны горожан удостоились и второстепенные участники дуэли, и посему Простофиля Вильсон внезапно сделался важной личностью. Когда в субботу вечером ему предложили выставить свою кандидатуру на пост мэра, он еще рисковал потерпеть поражение, но уже на следующее утро стал так знаменит, что успех был ему обеспечен.

А близнецы теперь покорили всех, город с энтузиазмом раскрыл им объятья. Каждый день и каждый вечер они ходили с визитами, обедали в гостях, заводили друзей, увеличивая и закрепляя свою популярность, чаруя и удивляя всех своими музыкальными способностями, а время от времени и талантами в иных областях, поразительными по своему многообразию и совершенству.

Близнецы были так довольны местным гостеприимством, что подали уже заявление

- как полагается, за месяц, - о желании принять американское гражданство, решив на всю жизнь остаться в этом приятном уголке. Это был апогей.

Умиленные горожане поднялись все как один человек и разразились рукоплесканиями. Близнецам было предложено баллотироваться в члены городского самоуправления. Они изъявили согласие, и общественность была полностью и во всех отношениях удовлетворена.

Тома Дрисколла все это не только не радовало, но, наоборот, злило и уязвляло до глубины души. Одного из близнецов он ненавидел за то, что тот дал ему пинка, а другого - за то, что он родной брат обидчика.

По временам обыватели выражали недоумение: почему до сих пор ничего не слышно ни о воре, ни о судьбе похищенного кинжала и других вещей? Но никто не мог пролить на это свет. Уже прошла целая неделя, а дело по-прежнему было покрыто мраком неизвестности.

В субботу констебль Блейк и Простофиля Вильсон встретились на улице.

Откуда ни возьмись к ним подскочил Том Дрисколл и сразу задал тон беседе.

- Вы неважно выглядите, Блейк, - сказал он, - вроде вас что-то тревожит. Что, сыщицкие дела не ладятся? По-моему, вы с полным основанием пользуетесь довольно хорошей репутацией... - Блейк от этого комплимента заметно повеселел, но Том поспешил закончить: - Для провинциального сыщика!

И Блейк сразу слетел с облаков, выдав это не только взглядом, но и тоном голоса:

- Может, мы и провинциальные сыщики, сэр, а ни одному знаменитому сыщику не уступим.

- Ах, извините, я не хотел вас обидеть. Я собирался вас спросить вот о чем: где же та старуха воровка... ну, вы знаете... та скрюченная старая карга, которую вы обещали поймать? Я вам верил, потому что не привык считать вас хвастуном; ну, так как, поймали вы эту старуху?

- Будь она проклята, эта старуха!

- Как же прикажете вас понимать? Не поймали, значит?

- Пока не поймал. Уж кто-кто, а я б ее поймал, если бы можно было поймать, да вот никому она не дается в руки.

- Очень сожалею, очень сожалею и сочувствую вам: ведь если в городе узнают, что сыщик прежде высказался с такой уверенностью, а потом...

- Пусть вас это не волнует, да, да, пусть вас это совершенно не волнует, а что касается города, так и он может не волноваться. Я ее как миленькую сцапаю, будьте уверены! Я уже напал на след и обнаружил нити, которые...

- Прекрасно! А если бы вы еще позволили старому опытному сыщику из Сент-Луиса помочь вам распутать эти нити, узнать, куда они ведут, то...

- Я сам опытный, не нуждаюсь ни в чьей помощи! Она будет в моих руках самое большее через неде... ну, через месяц. Клянусь!

Том ответил небрежным тоном:

- Что ж, это бы еще ладно, с этим можно вполне примириться. Но, боюсь, она довольно стара, а старикам-то не всегда удается дотянуть до конца вашей профессиональной слежки: пока вы там собираете потихоньку свои улики, она, глядишь, не выдержит и помрет.

Тупая физиономия Блейка побагровела от обиды, но, пока он придумывал ответ, Том уже повернулся к Вильсону и сказал с видом полнейшего равнодушия:

- Кто получил награду, Простофиля?

Вильсон как-то съежился, поняв, что настал его черед.

- Какую награду?

- Ну как же, одну - за поимку вора, другую - за кинжал.

Вильсон ответил, сконфуженно запинаясь:

- Как сказать, гм... собственно, никто до сих пор не являлся.

Том сделал удивленную мину.

- Что вы, неужели?

- Да, вот так, - подтвердил Вильсон с некоторым раздражением. - А что из этого?

- Ничего. Признаться, мне показалось, что вы предложили новую систему собственного изобретения, которая должна произвести переворот в дрянных устарелых методах... - Том сделал паузу и повернулся к Блейку, который уже возликовал, что не он, а другой занял место на дыбе. - А вы, Блейк, разве не поняли тогда его намеки, что вам, мол, незачем искать старуху?

- Безусловно! Он говорил, что через три дня и вор и краденое будут у него в руках, - когда это было? Да уже с неделю прошло. А я еще тогда сказал: если ростовщикам обещана награда, то вор и сам не пойдет и никого из своих дружков не подошлет продавать или закладывать это добро. Меня прямо как озарило тогда!

- Вы бы так не думали, - не без раздражения осадил его Вильсон, - если бы знали весь план, а не только часть.

Констебль задумался.

- Что ж, - сказал он, - я говорил, что из этого ничего не выйдет. И, как видите, до сих пор ничего не вышло.

- Отлично, поживем - увидим. Как бы там ни было, мой метод ничем не хуже вашего, насколько я могу судить.

Констебль не сумел достаточно быстро отпарировать этот удар и лишь недовольно фыркнул.

После того как Вильсон у себя дома в прошлую пятницу вечером частично поделился своим замыслом с гостями, Том несколько дней тщетно ломал себе голову над тем, что представляет весь план в целом. Тогда он решил преподнести эту загадку более хитрой голове - Роксане. Он придумал сходный случай и рассказал ей. Она поразмыслила и изрекла свое суждение. "А ведь она наверняка права", - тогда же сказал себе Том. Сейчас он решил воспользоваться случаем проверить правильность этого суждения и понаблюдать за лицом Вильсона.

- Вильсон, - сказал он задумчиво, - вы далеко не дурак, как это недавно установлено. Я вижу кое-какой смысл в вашем плане, хотя Блейк другого мнения. Я не прошу, чтоб вы открыли свои карты, но давайте для начала представим себе, как было на самом деле, а потом сделаем некоторые выводы.

Вы обещали пятьсот долларов за кинжал и пятьсот долларов за выдачу вора.

Предположим, что о первом вознаграждении расклеены объявления, а о втором сказано только в секретном письме, разосланном ростовщикам, и...

Блейк хлопнул себя по ляжке и воскликнул:

- Черт возьми, Простофиля, он вас поймал! Как это ни я и ни один дурак не догадался!

А Вильсон подумал: "У любого человека с нормальными умственными способностями возникла бы такая мысль. Что Блейку это не пришло в голову, нечего удивляться, а вот что Том додумался - это довольно странно. Видимо, он все же толковее, чем я полагал". Но вслух Вильсон не промолвил ни слова.

А Том продолжал развивать свою теорию:

- Итак, продолжим. Вор, не подозревая о ловушке, приносит или там присылает с кем-нибудь кинжал, рассказывая, что он купил его где-то за гроши, или нашел на дороге, или что-нибудь еще выдумывает и требует вознаграждения. Его арестуют, не так ли?

- Конечно! - ответил Вильсон.

- Непременно! - подтвердил Том. - Можно не сомневаться. А сами вы видели этот кинжал?

- Нет.

- А кто-нибудь из ваших друзей видел?

- Насколько мне известно - тоже нет.

- Ну, теперь я, кажется, сообразил, почему ваш план провалился.

- Что вы имеете в виду, Том? Не понимаю, куда вы гнете? - сказал Вильсон, начиная ощущать некоторое беспокойство.

- А туда, что никакого кинжала вообще нет.

- Послушайте, Вильсон, - сказал Блейк, - Том Дрисколл прав, бьюсь об заклад на тысячу долларов... Да жаль, нет их у меня!

Вильсона словно жаром обдало: неужели приезжие подшутили над ним? А ведь похоже на то. Но какой им от этого прок? Он высказал свои сомнения вслух. Том ответил:

- Какой прок? По-вашему, ясно, никакого. Но ведь они приезжие и стараются завоевать себе положение на новом месте. Так чем плохо представиться фаворитами восточного князя - это же ничего не стоит? Чем плохо ослепить жалкий городишко обещанием тысячедолларовых наград, когда это тоже ничего не стоит? Поверьте, Вильсон, никакого кинжала нет, иначе, по вашему же плану, он бы уже где-нибудь обнаружился. А если и есть, так спрятан у тех же близнецов. Я готов поверить, что они видели такой кинжал: Анджело так быстро и ловко нарисовал его карандашом, что вряд ли это была просто фантазия. Не берусь утверждать, что у них никогда не было такого кинжала, но за одно ручаюсь головой: если он был у них, когда они сюда приехали, то он и сейчас у них.

Блейк сказал:

- А Том дело говорит, пожалуй, так оно и есть.

Том бросил через плечо:

- Вот вы найдите эту старуху, Блейк, но если кинжала у нее не окажется, ступайте и сделайте обыск у близнецов!

И он не спеша удалился. Вильсон был весьма расстроен. Он не знал, что и подумать. Не хотелось ему терять свое доверие к близнецам, доводы-то довольно слабые, но... конечно, все надо продумать и взвесить.

- А каково ваше мнение на сей счет, Блейк?

- Сказать по правде, Простофиля, я склонен согласиться с Томом. Не было у них этого кинжала, а если был, то он и сейчас у них.

Они распрощались, и Вильсон сказал себе:

- Нет, быть-то он у них был, этому я верю, но если его действительно похитили, то мой план помог бы его вернуть, это точно. Значит, похоже, что он у них.

Том подошел к Вильсону и Блейку и завел с ними беседу без всякой определенной цели, только затем, чтобы поддеть обоих и насладиться их смущением. Но покидал он их уже в ином настроении - окрыленный уверенностью, что счастливый случай помог ему достичь без труда отличных результатов: во-первых, он сумел уколоть своих собеседников и видел, как досадливо они морщились; во-вторых, ему удалось уронить близнецов в глазах Вильсона: теперь у Простофили останется довольно горький привкус, который не так скоро исчезнет; ну а самое главное - он лишил ненавистных приезжих ореола в глазах местных жителей, ибо Блейк, как всякий сыщик, начнет, конечно, болтать направо и налево, и через неделю вся Пристань Доусона будет посмеиваться над Анджело и Луиджи, что они-де пообещали пышную награду за какой-то пустячок, которого у них даже не было, а если и был, так никуда не пропадал. Словом, Том был чрезвычайно доволен своими успехами.

Всю неделю Том вел себя безукоризненно. Дядя и тетушка никогда его таким не видели. Просто не к чему было придраться.

В субботу вечером Том сказал:

- Дядюшка, меня уже давно беспокоит одно обстоятельство. Я уезжаю.

Может случиться, что я никогда вас больше не увижу, а потому я не смею таиться. Я знаю, что у вас создалось впечатление, будто я побоялся дуэли с этим итальянцем. Мне необходимо было найти предлог для того, чтоб отказаться от нее. Возможно, захваченный вами врасплох в прошлую пятницу, я выбрал неудачный предлог. Но ни один благородный человек не согласился бы встретиться с этим авантюристом на поле чести, располагая теми сведениями, которыми располагаю я.

- Да ну? В чем же дело, расскажи!

- Граф Луиджи убийца. Он сам признался.

- Не может быть!

- Клянусь вам! Вильсон узнал это по его руке с помощью хиромантии и сказал ему об этом напрямик, да так прижал его к стене, что тот вынужден был сознаться; но оба близнеца на коленях умоляли нас держать это в тайне и поклялись исправиться и впредь вести честный образ жизни, ну мы их и пожалели и дали им слово не выдавать их, если они сдержат свое обещание. И вы бы, дядюшка, на нашем месте тоже так поступили.

- Ты прав, мой мальчик, я поступил бы точно так же. Тайну человека следует хранить свято, если ты ее выведал таким случайным путем. Ты поступил хорошо, я горжусь тобой. Вот только жаль мне, что сам я не избежал позора дуэли с преступником, - договорил судья со скорбной ноткой в голосе.

- Но что можно было сделать, дядюшка? Если бы я знал, что вы собираетесь вызвать его, я, разумеется, пренебрег бы своей клятвой и предупредил бы поединок; ну, а от Вильсона нельзя этого требовать.

- Да, Вильсона осуждать не за что, он поступил правильно. Ах, Том, с моей души камень свалился! Я был потрясен, узнав, что в нашей семье есть трус!

- Вы можете себе представить, дядюшка, чего стоила мне эта роль!

- Да, мой бедный мальчик, я представляю, я все себе представляю. Я понимаю, как тяжко тебе было носить до сих пор такое позорное пятно! Но теперь все в порядке. Забудем взаимные обиды. Ты вернул мне душевный покой и себе самому тоже, а каждый из нас уже достаточно настрадался.

С минуту старик сидел погруженный в думы, потом с просветлевшим лицом проговорил:

- Я займусь этим делом, - правда, не сейчас. Ведь подумать только: этот убийца позволил себе наглость встретиться со мной на поле чести, словно джентльмен! Я пока не стану убивать его, подожду, пока не пройдут выборы. Я знаю, как погубить этих братцев иным путем, и немедленно приму меры. Ни тот, ни другой не будут избраны, ручаюсь! А никому еще не стало известно, что он убийца, ты в этом уверен?

- Абсолютно уверен, сэр.

- Тогда - вот мой козырь. Я намекну на сей факт весьма прозрачно на митинге накануне выборов. Это выбьет почву у них из-под ног.

- Еще бы! Это их доконает.

- Доконает наверняка, если мы к тому же подготовим избирателей. Ты должен будешь приезжать сюда время от времени и тайком обрабатывать городскую шантрапу. Будешь подкупать их на мои деньги - тут я не поскуплюсь.

Еще одно очко против ненавистных близнецов! Поистине сегодня счастливый день! И видя, что ему представляется случай сделать последний выстрел в ту же цель, Том не преминул им воспользоваться:

- Кстати насчет замечательного индийского кинжала, о котором так шумят эти близнецы... О нем до сих пор ничего не известно, и в городе уже пошли толки и пересуды, люди стали смеяться. Половина наших граждан считает, что у близнецов не было этого кинжала вовсе, а другая половина считает, что он и по сию пору у них. Человек двадцать это сегодня говорили, я собственными ушами слышал.

Итак, безупречное поведение Тома в течение целой недели восстановило былую благосклонность к нему со стороны дяди и тетки.

Его мать тоже была им довольна. В душе ей казалось, что она начинает любить его, но ему она этого не говорила. Она советовала ему уехать в Сент-Луис и готовилась ехать туда вслед за ним и даже разбила свою бутылку виски, сказав:

- Прах с ней! Коль скоро я собираюсь сделать из тебя трезвенника, Чеберс, не хочу, чтоб ты учился плохому от своей мамаши. Я тебе наказывала, чтоб ты не смел якшаться с дурной компанией. Теперь я тебе буду вместо компании и должна давать тебе хороший пример! Ну, отправляйся! Живей!

В тот же вечер Том уехал из города на одном из больших транзитных пароходов, увозя с собой тяжелейший чемодан, полный награбленных вещей, и он проспал всю ночь сном неправедника, который, как известно нам из описаний кануна казни миллиона негодяев, бывает крепче и слаще, чем сон праведника.

Но наутро оказалось, что счастье снова изменило ему. Какой-то собрат по профессии стащил его багаж, пока он спал, и сошел на берег на одной из промежуточных пристаней.

ГЛАВА XVI

ПРОДАНА В НИЗОВЬЯ РЕКИ

Если подобрать издыхающего с голоду пса и накормить его досыта, он не укусит вас. В этом принципиальная разница между собакой и человеком.

Календарь Простофили Вильсона

Мы хорошо знакомы с повадками муравьев, мы хорошо знакомы с повадками пчел, но мы совсем не знакомы с повадками устриц. Можно сказать почти с уверенностью, что для изучения устриц мы всегда выбираем неподходящий момент.

Календарь Простофили Вильсона

Когда Роксана приехала в Сент-Луис, она застала сына в таком отчаянии, что это тронуло ее сердце, и материнское чувство с новой силой заговорило в ней. Положение Тома показалось безнадежным: его ждет быстрая, решительная расправа, и дальше - полное одиночество и отверженность. Для матери этого достаточно, чтоб полюбить свое чадо, и Роксана не являлась исключением; она даже сказала сыну об этом. И Том в душе содрогнулся - ведь она "черномазая"!

То, что сам он такой же, отнюдь не мирило его с этой презренной расой.

Роксана осыпала его нежностями, на которые он отвечал как умел, хоть и без всякого удовольствия. Она пыталась утешить его, но утешить было нечем.

Ее ласковость вызывала у Тома отвращение, и он целый час храбрился: "Вот сейчас потребую прекратить эти телячьи нежности или хоть умерить их..." Но он боялся ее... К счастью, мать вдруг сама притихла и некоторое время сидела в задумчивости. Она размышляла, как бы ей спасти Тома. Наконец она вскочила: есть выход! Том едва не задохнулся от восторга, услышав столь неожиданную и радостную новость. Роксана сказала:

- Я придумала, и мой план спасет тебя наверняка! Я негритянка, стоит мне заговорить, как это всякому становится ясно. За меня дадут шестьсот долларов. Продай меня и расплатись с этими картежниками.

Том был ошеломлен. Уж не ослышался ли он? На миг он точно онемел, потом проговорил:

- То есть ты согласна... быть проданной в рабство, ради того... чтоб спасти меня?

- Разве ты не мое дитя? И разве есть такая вещь на свете, которой мать не сделала бы для своего ребенка? Белая мать для своего ребенка ничего не пожалеет. А кто сотворил ее такой? Господь бог. А кто сотворил негров? Тоже господь бог. В душе все матери одинаковы. Так уж они господом богом устроены. Можешь продать меня в рабство, а через год выкупишь, и твоя мать снова будет свободным человеком. Я научу тебя, как это сделать. Я придумала.

- Какая ты добрая, маменька, я просто слов не нахожу...

- Ох, скажи это еще раз! И еще разок, пожалуйста! Лучшей платы мне и не надобно! Благослови тебя господь, сыночек! Когда я стану рабыней и люди будут меня обижать, я вспомню, что у меня есть где-то сын, который поминает меня добром, - и мне сразу полегчает, и я все, все смогу вытерпеть!

- Изволь, матушка, я буду говорить это непрестанно. Но как я тебя продам? Ведь ты же свободная?

- Ну и что же, сынок? Белые не разбираются! А если бы, к примеру, мне велели убраться из этого штата и дали сроку шесть месяцев, а я бы не уехала, ведь имели бы они право меня продать? Составь бумагу - купчую - так, чтобы подумали, будто ты меня купил где-то далеко в Кентукки, и напиши чужие фамилии, и скажи, что продаешь меня по дешевке, потому что тебе срочно деньги нужны, - и все сойдет как нельзя лучше. Отвези меня в деревню и продай на какую-нибудь ферму; если недорого возьмешь, никто ничего у тебя не спросит.

Том подделал купчую и продал свою мать на хлопковую плантацию в Арканзас за шестьсот с лишним долларов. Он не хотел совершать такое предательство, но, как на грех, подвернулся покупатель из тех мест, и это избавило Тома от необходимости ехать куда-то севернее и кого-то искать, да еще с риском, что пришлось бы ответить на кучу вопросов. Этот плантатор был так рад купить Рокси, что почти ничего не спрашивал и даже сам потребовал, чтобы Рокси не говорили, куда она едет. Узнает потом, когда успокоится!

И вот Том стал убеждать себя, что для Рокси большое счастье попасть к хозяину, которому она понравилась, а что она понравилась, тот не скрывал. И скоро, призвав на помощь свою пылкую фантазию, он почти поверил, что оказывает матери великую тайную услугу, продавая ее в низовья реки. Он упорно твердил себе: "Ведь это же только на год. Через год я выкуплю ее на свободу. А раз она это знает, ей легче будет все перетерпеть". Вообще Том считал, что столь невинный обман вреда не принесет, - в конце концов все уладится самым лучшим образом. Том сговорился с покупателем, и оба они в присутствии Рокси толковали о том, что эта ферма к северу, и какой это райский уголок, и как все рабы там счастливы, - и бедную Рокси без труда обвели вокруг пальца. Ей и в голову не пришло, что собственный сын способен на подобное предательство по отношению к матери, добровольно надевавшей на себя страшное ярмо, ибо, соглашаясь на рабство, все равно какое - легкое или тяжелое, короткое или продолжительное, Рокси приносила Тому такую жертву, по сравнению с которой смерть казалась пустяком. Оставшись с ним наедине, она осыпала его поцелуями и обливала слезами, а потом уехала с новым хозяином, хоть и опечаленная, но гордая тем, что спасла сына.

Том рассчитался с кредиторами и решил не отступать от своего прежнего решения, дабы не рисковать больше дядюшкиным наследством. После уплаты долгов у него осталось еще триста долларов. По плану, начертанному Рокси, ему следовало их спрятать и каждый месяц добавлять к ним половину своего содержания - ту часть, которая причиталась ей. Через год на эти деньги можно будет выкупить ее из рабства.

С неделю он плохо спал, ибо злодейский поступок, совершенный им по отношению к доверчивой матери, заставил заговорить остатки его совести. Но мало-помалу голос совести умолк, и Том опять мог спать блаженным сном, как все преступники.

Пароход, на котором плантатор увозил Рокси, отчалил из Сент-Луиса в четыре часа дня. Стоя на нижней палубе, Рокси сквозь слезы смотрела на Тома, пока он не потерялся в толпе на берегу, затем она отошла от перил и, сев на бухту каната, проплакала до поздней ночи. И только тогда встала и отправилась в смрадный трюм, но заснуть под грохот машин ей так и не удалось. В глубокой печали лежала она на койке и ждала, когда наконец наступит утро.

Обманщики думали: "Она не догадается! Поверит, что плывет вверх по реке". Это она-то, проплававшая столько лет по Миссисипи! Едва рассвело, Рокси опять пробралась на палубу и снова присела на канат. По пути попадалось много коряг, торчавших из воды, и бурлившая вокруг них вода ясно показывала направление течения, так что нетрудно было сообразить, в какую сторону идет пароход, но мысли Рокси были далеко, и она ничего не замечала.

Вдруг особенно громкий плеск вывел ее из оцепенения; Рокси подняла голову, наметанным глазом посмотрела на реку... и поняла все. С минуту она не отрывала от воды окаменевшего взгляда. Потом уронила голову на грудь и со стоном прошептала:

- О господи, смилуйся надо мной, несчастной грешницей! Меня продали в низовья реки!

ГЛАВА XVII

СТРАШНОЕ ПРОРОЧЕСТВО СУДЬБЫ

Даже слава может быть чрезмерна. Попав в Рим, вначале ужасно сожалеешь, что Микеланджело умер, но потом начинаешь жалеть, что сам не имел удовольствия это видеть.

Календарь Простофили Вильсона

Четвертое июля{408}. Статистика показывает, что в этот день Америка теряет больше дураков, чем во все остальные 364 дня вместе взятые. Однако количество дураков, остающихся в запасе, убеждает нас, что одного Четвертого июля в году теперь уже недостаточно: страна-то ведь выросла!

Календарь Простофили Вильсона

Томительно тянулось лето. И вот наконец началась избирательная кампания, - началась довольно оживленно и с каждым днем становилась все более бурной. Братья-близнецы ушли в нее с головой - для них это был вопрос самолюбия. Их слава, столь громкая вначале, скоро пошатнулась, - главным образом потому, что была чрезмерно раздута, и это повлекло за собой естественную реакцию. К тому же повсюду усердно шушукались о том, что странно, как это до сих пор не нашелся их замечательный кинжал, если он был таким драгоценным и, кстати, если он вообще существовал. При этом обыватели толкали друг друга локтями, хихикали и подмигивали, что всегда производит должное впечатление. Близнецы сознавали, что успех на выборах поднимет их репутацию, но если их постигнет поражение, все тогда пропадет. Вот почему они старались изо всех сил, хотя, конечно, уступали в этом судье Дрисколлу и Тому, которые делали все от них зависящее, чтобы подорвать шансы Луиджи и Анджело в последний период избирательной кампании. Эти два месяца Том вел себя до такой степени безупречно, что дядюшка не только доверял ему деньги, с помощью которых практиковалось воздействие на избирателей, но даже позволил племяннику собственноручно доставать эти деньги из несгораемого шкафа, стоящего в маленькой гостиной.

Заключительную предвыборную речь произнес судья Дрисколл. Она была направлена против обоих иностранцев и сыграла роковую роль. Судья поливал их ядом насмешек, то и дело заставляя участников митинга хохотать и аплодировать. Он с издевкой называл близнецов авантюристами, шарлатанами, бродячими комедиантами, экспонатами из грошового паноптикума; перечислял с безграничным презрением их пышные титулы, утверждал, что они - базарные цирюльники, загримированные под аристократов, уличные продавцы орехов, нарядившиеся джентльменами, бродячие шарманщики, потерявшие где-то своего третьего брата - ученую обезьяну. Наконец судья Дрисколл умолк и выжидательно обвел глазами публику и, лишь когда в зале наступила полная напряженная тишина, нанес свой сокрушительный удар, - нанес его с ледяным спокойствием, точным расчетом на эффект.

- Обещание награды за похищенный кинжал, - веско, многозначительно проговорил он, - это чистейший вздор и надувательство! Обладатель кинжала знает сам, где его найти, в любой момент, когда ему понадобится кого-нибудь убить.

Затем мистер Дрисколл сошел с трибуны, и аудитория, вопреки обыкновению, проводила его не аплодисментами, не выкриками партийных лозунгов, а недоуменной глубокой тишиной.

Загадочная фраза облетела весь город и произвела невероятную сенсацию.

Все недоумевали: "Что хотел сказать судья?"

Все задавали друг другу этот вопрос, но не получали на него ответа, ибо судья ограничился лишь намеком, ничего, однако, не объяснив; а когда обращались к его племяннику, тот отвечал, что понятия не имеет о том, что хотел сказать дядюшка. Вильсон же, когда его спрашивали, отвечал вопросом на вопрос: "А вы сами что думаете насчет этого?"

Избранным на пост мэра Пристани Доусона оказался Вильсон.

Братья-близнецы потерпели поражение, жесточайшее поражение, и все друзья и знакомые отвернулись от них. Том уехал в Сент-Луис совершенно счастливый.

Пристань Доусона получила на недельку передышку, в которой сейчас очень нуждалась. Но город ждал чего-то, в воздухе пахло событиями. От напряженной предвыборной деятельности судья Дрисколл даже слег, но ходили слухи, что, как только он поправится, граф Луиджи вызовет его на дуэль.

Братья-близнецы отрешились от общества и в полном уединении переживали свой позор. Они избегали людей и выходили на прогулку только поздно вечером, когда на улицах не было ни души.

ГЛАВА XVIII

РОКСАНА ПРИКАЗЫВАЕТ

Благодарность и предательство - это по сути дела начало и конец одной процессии. Когда прошел оркестр и пышно разодетые важные лица, дальше уже не стоит смотреть.

Календарь Простофили Вильсона

День Благодарения. Сегодня все возносят чистосердечные и смиренные хвалы богу, - все, кроме индюков. На островах Фиджи не едят индюков, там едят водопроводчиков. Но кто мы с вами такие, чтобы поносить обычаи Фиджи?

Календарь Простофили Вильсона

В пятницу после выборов целый день лил дождь. Лил как из ведра, не переставая, точно собираясь добела отмыть прокопченный город Сент-Луис, -

но, конечно, старался зря. Около полуночи Том Дрисколл возвращался под проливным дождем в пансион, где он жил. Не успел он закрыть зонт и ступить в прихожую, как следом за ним вошел какой-то человек, по-видимому тоже квартирант, и, закрыв дверь, стал подниматься позади Тома по лестнице. В темноте Том нащупал свою дверь, вошел к себе и зажег газовый рожок; потом, насвистывая, повернулся - и вдруг заметил, что незнакомец тоже неслышно скользнул в комнату и, стоя спиной к нему, запирает дверь. Свист замер на губах Тома, ему стало не по себе. Неизвестный обернулся, и Том увидел промокшее до нитки тряпье и черное лицо под поношенной шляпой с широкими полями. Ему стало страшно. Он хотел крикнуть: "Вон отсюда!", но слова застряли у него в горле. И тогда незнакомец заговорил первым. Он сказал шепотом:

- Тише! Это я - твоя мать!

Том повалился на стул и, еле ворочая языком, забормотал:

- Я виноват, я поступил дурно, я знаю, но я хотел тебе добра, ей-богу правда!

С минуту Роксана стояла, безмолвно глядя на него, а он корчился от стыда и бормотал бессвязные слова, то обвиняя себя, то делая жалкие попытки объяснить и оправдать свое преступление. Потом Роксана опустилась на стул, сняла шляпу, и пряди длинных каштановых волос рассыпались у нее по плечам.

- Если я еще не поседела, так не тебе должна говорить за это спасибо, -

печально промолвила она, глянув на свои волосы.

- Я знаю! Я подлец! Но клянусь, я хотел тебе добра, клянусь!

Рокси начала тихо плакать, потом, всхлипывая, сквозь слезы заговорила.

Слова ее звучали скорее жалобно, чем гневно:

- Продал человека в низовья реки - в низовья реки, и еще говорит, что это ради его добра! Да я бы с собакой так не поступила! Ох, устала я, измучилась, даже злость и та куда-то пропала; прежде, бывало, спуску не дам, если кто посмеет меня обругать или обидеть. А теперь словно какая-то другая стала. Где уж мне теперь бунтовать, когда я столько выстрадала! Сидеть да горько плакать - вот и все, что мне осталось!

Слова матери не могли не тронуть Тома Дрисколла, но вместе с тем они подействовали на него еще иным образом: разогнали давивший его страх, вернули утраченную было самоуверенность, наполнили мелкую душонку чувством покоя. Однако он хранил благоразумное молчание, воздерживаясь от всяких реплик. Тишина длилась довольно долго, только слышно было, как барабанит по стеклам дождь, стонет за окном ветер да всхлипывает время от времени Роксана. Потом плач ее постепенно утих, и она снова заговорила:

- Прикрути-ка немного рожок, еще, еще немножко. Когда за человеком гонятся, ему что ни темнее, то лучше. Вот так, хорошо. Мне-то и без света видно, какой ты! Сейчас я тебе расскажу про свои дела - не бойся, я быстро,

- а потом научу, что тебе надо делать. Этот человек, который купил меня, вообще-то ничего, не так плох, если сравнить с другими плантаторами, и будь его воля, он бы меня сделал служанкой в доме. Но жена у него - янки, и не сказать чтоб красивая, так она с первой минуты взъелась на меня и поселила с другими неграми, с простыми полевыми работниками. Да только ей и этого показалось мало, и она от злости и ревности начала натравливать на меня надсмотрщика, а тот стал поднимать меня до света и заставлял работать дотемна, да еще бичом хлестал, если я отставала от самых здоровенных работников. Он тоже был янки, из Новой Англии, а кому уж на Юге не известно, что это за люди! Мастера вколачивать нас в гроб, и бич пускать в ход мастера, - так исполосуют тебе спину, что она у тебя как стиральная доска станет! Хозяин сперва за меня заступался, но, на мою беду, хозяйка и это пронюхала и принялась совсем меня со свету сживать - что, бывало, ни сделаю, за все попадало!

Сердце Тома воспылало ненавистью... к жене плантатора, разумеется.

"Если бы эта дура не совала нос, куда не следует, все было бы хорошо", -

злобно подумал он и смачно выругался.

Ослепительная вспышка молнии на мгновение рассеяла полутьму комнаты, и Роксана заметила искаженное гневом лицо Тома. Радость охватила ее - радость и благодарность: значит, сын еще способен пожалеть свою тяжко обиженную мать и возненавидеть ее обидчиков, - а она-то в нем сомневалась! Но радость вспыхнула и тотчас погасла. "Он же продал меня в низовья реки, - напомнила себе Рокси, - значит, нет в нем жалости, это он только сейчас на минутку!"

- Ну вот, дней десять назад я и подумала, - продолжала Рокси прерванный рассказ, - что долго не протяну, издохну от работы, запорют меня до смерти.

И так мне все опостылело, такая я была несчастная, что ничего уж мне не хотелось. Чем так жить, лучше в могилу. Ну, а уж если такие мысли приходят, тогда пропади все пропадом. Была там на плантации одна девчушка черномазенькая, годочков десяти, хиленькая такая, сирота, без матери;

привязалась ко мне, полюбила меня, и я ее тоже. В тот день приходит она туда, где я работала, и сует мне кусок жареного мяса - свой отдала, знала, что надсмотрщик совсем меня голодом заморил, - а он тут как тут и хвать ее палкой по спине, а палка у него толстенная, как от метлы. Девчонка как закричит благим матом и повалилась на землю, корчится в пыли, как паук, когда его раздавят. Тут уж я не стерпела. Давно накипело у меня на сердце, выхватила я у надсмотрщика палку и раз-раз его по голове! Он упал, воет, клянет меня на чем свет стоит, а все негры вокруг столпились и дрожат от страха, вроде бы помочь ему собираются. А я - скок на его лошадь и - к реке.

Понимала, что мне за это будет. Подымется - забьет меня насмерть, а если хозяин не даст меня бить, тогда продадут меня еще дальше вниз по реке -

опять беда! Утоплюсь, думаю, раз и навсегда избавлюсь от всех своих бед. Уже вечерело. За две минуты я прискакала к реке. Вижу, у берега лодка, - всегда, думаю, успею утопиться-то. Привязала лошадь к бревну, вскочила в лодку, оттолкнулась от берега и гребу вниз по течению, вдоль высокого берега - там темнее. Дай бог, думаю, чтоб ночь поскорее настала! Пока тебе везет, Рокси: хозяйский дом от реки далеко, за три мили, а ездят у нас на рабочих мулах, и ездят ведь наши, негры, они-то не станут спешить, дадут мне уйти. Да и пока еще доберутся до дома и потом сюда, будет ночь, значит лошадь до утра не найдут и до тех пор не догадаются, куда я делась, а каждый негр будет врать им по-своему.

Совсем стемнело, а я все гребу, гребу уже часа два, а то и больше.

Теперь уж мне было не страшно. Я бросила весло; лодка моя сама плывет, а я сижу и размышляю: что ж буду дальше делать, коль не утопилась? Кое-что придумала и перебираю разные планы в голове. Было уже наверняка за полночь, я отплыла миль пятнадцать-двадцать от плантации, никак не меньше. Вдруг вижу возле берега пароходные огни. А так ни города, ни пристани не должно вроде быть. Небо все в звездах... и вдруг, - что ты думаешь, - знакомые трубы!

Господи, радость-то какая, это же "Великий Могол"! Восемь лет я на нем проплавала горничной от Цинциннати до Нового Орлеана! Тут я на своей лодочке проскользнула мимо, никто меня и не заметил; слышу - в машинном отделении стук молотков, значит что-то у них испортилось, вот почему и стоянка.

Вылезла я на берег, а лодку пустила дальше плыть, подкралась к пароходу, вижу: одна сходня спущена. Поднялась я на борт. Жарища страшная, все матросы развалились прямо на палубе вокруг полубака и спят, а на мостике - младший помощник, Джим Бэнгс, свесил голову, глаза закрыты, - видали, как младшие помощники несут капитанскую вахту?! И сторож, Билли Хэтч, тоже дрыхнет возле трапа. Все мои старые знакомые. Ох, и обрадовалась же я, милые вы мои, хорошие! Ну, думаю, старикашка хозяин, попробуй сунься, никто меня отсюда не отпустит, тут все друзья! Прокралась я мимо них прямо на корму, в дежурку для горничных, присела на скамейку, где небось миллион раз до того сиживала, и сразу как в родной дом попала, - понимаешь?

Прошел, верно, час, слышу сигнал к отплытию; начинается суета. Потом гонг. Это значит: "Правое колесо задний ход", - я всю эту музыку назубок знаю. Снова гонг. Я шепчу: "Левое колесо передний ход". Третий раз гонг. А это: "Правое колесо стоп". Потом еще четвертый: "Правое колесо передний ход". Значит, мы идем к Сент-Луису, и никто меня теперь не схватит, и не к чему мне уже топиться! Я-то еще раньше слышала, что "Могол" делает теперь рейс до Сент-Луиса. Уже было совсем светло, когда мы прошли мимо нашей плантации, и на берегу я увидела много рабов и белых, они там каждый кустик обшаривали: это я им задала работу, - а мне-то что, пускай!

Тут как раз вышла на дежурство Салли Джексон, - когда я работала, она была у меня помощницей, а теперь уже сама стала старшей горничной. Она мне очень обрадовалась, и все начальство тоже обрадовалось. Я рассказала, что меня украли и продали в низовья реки, и они собрали мне двадцать долларов, а Салли подарила хорошее платье. Как только мы приехали сюда в город, я сразу пошла в тот дом, где ты раньше останавливался, а оттуда - сюда; а мне говорят ты уехал, но со дня на день должен воротиться. Ну я уж и не поехала в Доусон: боялась разминуться с тобой.

А в прошлый понедельник прохожу я по Четвертой улице, мимо одной из этих контор, где принимают объявления о беглых неграх и помогают их ловить, и, как ты думаешь, кого я там вижу? Моего хозяина! У меня со страху ноги подкосились. Он ко мне спиной стоял и разговаривал с каким-то человеком, и я видела, что он давал ему такие листки, какие развешивают, когда сбежит негр.

А этот негр - я. И он за меня награду обещает. Верно я поняла?

Том слушал ее, и леденящий страх сжимал его сердце. "Как ни поверни, пропал я! - подумал он. - Ее хозяин сказал мне, что вся эта сделка кажется ему теперь подозрительной. Он получил письмо от какого-то пассажира с

"Великого Могола", тот написал ему, что ехал сюда вместе с Рокси, и все на пароходе знали ее историю; потому хозяин думает, что, раз она бежала сюда, а не в свободный штат, значит я тут тоже замешан, и если я не найду ее и не верну ему в самый короткий срок, то он притянет меня к ответу. А я еще не хотел ему верить, не мог допустить, что материнский инстинкт изменил ей и она явится сюда! Ведь понимает же она, в какую я могу попасть беду. И вот вам - она и впрямь тут как тут! А я-то дурень, дал слово помочь ему разыскать ее, я же был уверен, что меня это ни к чему не обязывает. Если я рискну сдать ее теперь хозяину, тогда... но какой же у меня еще выход? Я вынужден это сделать, иначе он потребует с меня деньги, а где я их возьму?

Я... я... что ж, ведь она сама сейчас говорила, что он хороший человек; если бы он побожился, что будет справедливо обращаться с ней, не даст изнурять ее работой и морить голодом..."

Блеск молнии озарил бледное лицо Тома, помрачневшее и осунувшееся от невеселых мыслей. Роксана встрепенулась и, словно осененная догадкой, сказала:

- Прибавь-ка огня. Я хочу разглядеть тебя получше. Вот так. Ну-ка, дай я посмотрю на тебя, Чемберс. Ты что-то бел, как полотно! Скажи, ты видел этого человека? Он приходил к тебе?

- Д-да.

- Когда же?

- В понедельник днем.

- В понедельник днем? Ты думаешь, он меня выследил?

- Кто его знает, может - да, а может - нет. Ему-то кажется, что выследил. Вот его объявление, которое ты видела на улице. - Том вытащил из кармана листок бумаги.

- Читай вслух!

Она задыхалась от волнения, и в глазах ее, горевших мрачным огнем, Тому почудилась затаенная угроза. На листе бумаги была изображена традиционная фигура бегущей негритянки, с головой, повязанной платком, с обычным узелком через плечо на палке. Первые слова объявления - "Сто долларов награды" -

были напечатаны жирным шрифтом. Том громко прочел текст - по крайней мере ту часть, где излагались приметы Роксаны и сообщались фамилия и адрес ее хозяина, временно находящегося в Сент-Луисе, а также адрес агентства на Четвертой улице. Он не прочел ей, однако, то место, где говорилось, что желающие получить вознаграждение могут сообщить свои сведения также мистеру Томасу Дрисколлу.

- Дай-ка мне этот листок!

Том успел сложить его и собирался сунуть назад в карман. По спине его пробежал холодок, но он ответил самым небрежным тоном:

- Этот листок? Ты же не умеешь читать! На что он тебе?

- Ничего, давай сюда!

Том отдал ей объявление с большой неохотой, которую даже не сумел скрыть.

- Ты мне все тут прочитал?

- Конечно, все.

- Подними руку и побожись!

Том подчинился. Не спуская с него глаз, Роксана бережно положила объявление к себе в карман.

- Ты врешь! - сказала она.

- Зачем мне врать?

- Не знаю зачем, только врешь. Вижу, что врешь. Ладно, бросим этот разговор! Когда я увидела своего плантатора, я так испугалась, что еле добралась до дома. Купила у одного негра все это тряпье и уже больше ни в какой дом не заходила ни днем, ни ночью. Вымазала себе лицо сажей и днем пряталась в погребе какого-то сгоревшего дома, а ночью пробиралась на пристань - искала чего-нибудь поесть: то залезу в бочку с сахаром, то в мешок с крупой, - а в лавку пойти боялась. С голодухи уже едва ноги таскаю.

Я и к тебе не смела прийти; теперь решилась только потому, что льет дождь и все сидят по домам. Я тут стояла в переулочке с самого вечера, ждала, пока ты мимо пройдешь! И сразу за тобой!

Она задумалась, потом спросила:

- Ты в понедельник днем видел этого человека?

- Да.

- И я в тот же день, но уже под вечер. Он что, сам тебя нашел?

- Да.

- И тогда дал тебе этот листок?

- Нет, тогда они еще не были напечатаны.

Рокси метнула на сына подозрительный взгляд.

- Это ты ему помог составить, да?

Том выругал себя за промашку и поспешил исправить положение, притворившись, будто вспомнил, что плантатор действительно дал ему листок в понедельник днем.

- И опять все врешь! - сказала Рокси. Она выпрямилась и погрозила ему пальцем. - Вот я тебя сейчас кое о чем спрошу и погляжу, что ты на это скажешь. Ты знал, что он меня ищет. Если бы ты сбежал и не остался помочь ему, он бы тогда понял, что дело нечисто, и начал бы узнавать, кто ты есть, дошел бы в конце концов до твоего дяди. А если бы дядя прочитал это объявление и понял, что ты продал свободную негритянку в низовья реки, он бы тебе показал, ты его характер знаешь! Мигом порвал бы завещание и выгнал бы тебя из дому. Так вот, отвечай мне: говорил ты этому человеку, что я наверняка заявлюсь к тебе, обещал ему помочь меня сцапать?

Том понял, что, как он ни ври, как ни отпирайся, ничего ему не поможет,

- он попал в тиски и ему не выкрутиться.

Лицо его перекосилось от злобы, и он грубо проворчал:

- А что же мне оставалось делать? Сама видишь, он меня к стенке прижал!

Роксана бросила на него испепеляющий взгляд.

- Ох, бедняжечка! Что тебе оставалось делать? Ты, Иуда, предал собственную мать, чтобы спасти свою паршивую шкуру! Кто бы мог этому поверить? Собака и та лучше тебя! Ты же самый подлый из всех подлецов на свете! А кто во всем виноват? Я, больше никто! - И она плюнула ему в лицо.

А он даже не пытался возмутиться. Рокси подумала и сказала:

- Ну вот, слушай, что тебе надо делать. Отдай этому человеку деньги, что у тебя отложены, а остальные попроси подождать, пока ты съездишь к судье и привезешь сколько нужно, чтобы меня выкупить.

- Черт! Придумала тоже! Как это я поеду просить у дяди триста долларов?

Да тут и не триста, а больше надо! Как я ему объясню, для чего они мне понадобились, скажи на милость?

Рокси ответила холодно и невозмутимо:

- Так и объяснишь. Продал, мол, Рокси, чтобы расплатиться за карточные долги, и признаешься ему, что соврал мне и вел себя, как разбойник; а я теперь потребовала: "Доставай деньги и выкупай меня на свободу".

- Да ты с ума сошла! Он порвет завещание в клочки, разве ты не знаешь?

- Знаю, ну и что?

- И ты думаешь, что я к нему поеду? Идиот я, что ли?!

- Зачем мне думать, я знаю, что поедешь! Да и ты знаешь не хуже меня, на что я способна, если ты не достанешь денег. Я сама поеду к нему, и уж тут он продаст не меня в низовья реки, а тебя... Поймешь тогда, как это сладко!

Глаза Тома злобно сверкнули. Дрожа от волнения, он поднялся и шагнул к двери, заявив, что хочет выйти на воздух из этой духоты, проветриться немного, а потом уже что-то решать. Но дверь не открывалась. С мрачной усмешкой Рокси сказала:

- Ключ-то у меня, миленький. Садись! Ничего тебе не надо проветривать и решать. Будешь делать все, как я прикажу!

Том воротился на свое место и стал растерянно и беспомощно ерошить волосы.

- Этот человек здесь, в доме? - спросила Рокси.

Том удивленно взглянул на нее.

- С чего ты взяла?

- Да ты сам себя выдал! Ты только что сказал, что идешь проветривать мозги. Как будто у тебя есть, что проветривать! И еще - твои глаза, они тоже тебя выдали. Ох, и подлый ты человек, самый подлый из всех подлецов на свете! Это я тебе не впервой говорю! Ну так вот: сегодня пятница. Договорись с этим человеком: скажи, что едешь достать для него остальные деньги и привезешь их во вторник или - самое позднее - в среду. Понял?

- Понял, - буркнул Том.

- А как получишь бумагу, что я выкуплена, положи ее в конверт и отправь по почте мистеру Простофиле Вильсону и сделай приписку: пусть держит ее у себя, пока я не приеду. Понял?

- Да.

- Ну, значит все. Бери зонтик и надевай шляпу.

- Это еще зачем?

- Проводишь меня до пристани. Видишь этот нож? Я ношу его все время, с тех пор как чуть не попалась на глаза хозяину. Я тогда купила вместе и одежду и нож. Если хозяин меня схватит, сразу заколюсь. Ну, пошли. Только ступай тихо и осторожно, а я буду идти сзади; и помни, если ты хоть пикнешь или с кем-нибудь остановишься на улице, я всажу нож тебе в спину. Ты мне веришь, Чемберс?

- Еще бы! Я знаю, ты всегда слово держишь.

- Да, уж не так, как ты! Ну, гаси огонь и выходи! Вот ключ.

Конечно, никто за ними не следовал, но каждый раз, когда Том замечал какого-нибудь запоздалого гуляку, идущего ему навстречу, его начинала бить дрожь. Он ждал: сейчас холодное лезвие ножа вонзится ему в спину. Пройдя с милю, они очутились на огромной заброшенной пристани, мокрой и скользкой от дождя, и здесь, в кромешной тьме, мать и сын расстались.

Том возвращался домой, и мрачные мысли одолевали его, он строил самые фантастические планы. Порядочно устав от всей этой умственной работы, он сказал себе в конце концов:

"Да, другого выхода нет, остается принять то, что она предлагает. С одной только поправкой: я не стану просить у него денег - охота мне себя губить! Лучше я ограблю старого скупердяя!

ГЛАВА XIX

ПРОРОЧЕСТВО СБЫВАЕТСЯ

Пожалуй, нет ничего более раздражающего, чем чей-то хороший пример.

Календарь Простофили Вильсона

Если бы все люди думали одинаково, никто тогда не играл бы на скачках.

Календарь Простофили Вильсона

Пристань Доусона мирно доживала период скучного отдыха и терпеливо ждала дуэли. Ждал ее и граф Луиджи, - правда, по слухам, не очень-то терпеливо. В воскресенье утром он все-таки настоял на том, чтоб его вызов был передан. Взял на себя эту миссию Вильсон. Но судья Дрисколл заявил ему, что отказывается драться с убийцей.

- Я имею в виду, драться на поле чести, - добавил он многозначительно.

Всякую другую борьбу судья готов был допустить.

Сколько ни пытался Вильсон убедить судью, что тот не считал бы поступок Луиджи позорным, если бы сам слышал рассказ Анджело об этом убийстве, упрямый старик продолжал стоять на своем.

Вильсон вернулся к своему клиенту и сообщил ему, что его старания не увенчались успехом. Луиджи вознегодовал: как это пожилой джентльмен, далеко не глупый к тому же, придает больше веры нелепым домыслам своего племянника, чем словам адвоката? Но Вильсон рассмеялся.

- Да очень просто, - сказал он, - и очень понятно. Племянник ему вместо сына - это его баловень, его любимчик; а я ему никто. Судья и его жена-покойница никогда не имели детей. И вот только под старость судьба подарила им это сокровище. Надо принять во внимание, что родительский инстинкт, который лет двадцать пять - тридцать остается неудовлетворенным, превращает человека, изголодавшегося по ребенку, в безумца. И кого бы ни послала ему судьба, он уже всему рад, его вкус настолько притупился, что он не в состоянии отличить рыбу от курицы. Если у молодой четы рождается ребенок с дурным нравом, родители довольно скоро начинают понимать, что это сам сатана, но если этого сатану усыновляет пожилая чета, то для нее он всегда ангел, что бы ни случилось. В глазах судьи Том ангел, старик боготворит его. Том иной раз добивается от старика того, чего никто другой бы не добился, - ну, не всегда, но очень часто, особенно в таких случаях, когда надо расположить дядюшку к кому-нибудь или, наоборот, восстановить против. Старику вы оба понравились. Том возненавидел вас. И этого было достаточно, чтобы дядя изменил к вам свое отношение. Самые старые и прочные узы дружбы рвутся, когда на них замахивается вот этакий ангелочек, усыновленный людьми преклонного возраста.

- Странные рассуждения! - молвил Луиджи.

- Не рассуждения, а жизненный опыт. Но в этом есть даже что-то трогательное и красивое. Хуже и противнее бывает, когда подобная бездетная чета обзаводится сворой визжащих и лающих собачонок, хриплыми попугаями с ослиными голосами, сотней, а то и двумя, певчих птиц, которые свистят и трещат на все лады, выводками вонючих морских свинок и кроликов и в довершение всего целой армией мяукающих и воющих кошек. Это все беспомощные, неумелые попытки найти замену того, в чем им отказано природой. Эти люди похожи на безумца, который собирает разный медный и железный хлам и думает, что скопил несметное сокровище. Простите за отступление. По неписаному закону здешних мест, вам полагается застрелить судью Дрисколла. И он и все остальные наши жители ожидают, что он падет от вашей руки, хотя, если окажется наоборот, город и этой новости обрадуется. Будьте осторожны! Хорошо ли вы вооружены, все ли у вас припасено на тот случай, если встретитесь с ним?

- Да, я не откажу ему в этом удовольствии: если он нападет на меня, я отвечу достойно.

Уже уходя, Вильсон сказал:

- Судья не совсем оправился после выборов и денька два еще посидит дома, но как только он начнет выходить на улицу, советую вам быть начеку.

Около одиннадцати часов вечера близнецы вышли подышать свежим воздухом.

Сквозь дымку облаков светила луна, и они предприняли довольно дальнюю прогулку.

Тем временем Том Дрисколл высадился с парохода у Хэкетского склада, в двух милях к югу от Пристани Доусона. Он был единственным пассажиром, сошедшим на берег в этом глухом местечке. Пройдя вдоль реки и не встретив за всю дорогу ни души, он, никем не замеченный, проник в дом судьи Дрисколла.

В своей комнате наверху он задернул шторы, зажег свечу и, сняв сюртук и шляпу, начал готовиться к маскараду. Отпер сундук, вытащил оттуда спрятанное среди мужских вещей женское платье. Затем вымазал себе лицо жженой пробкой и сунул пробку в карман. Расчет его был таков: он проберется вниз, в маленькую гостиную, оттуда - в спальню судьи, достанет из кармана старика ключ от несгораемого шкафа, стоящего в гостиной, отомкнет шкаф и вытащит что там есть. Том взял свечу и собрался идти. До этой минуты он храбрился и был уверен в успехе, но сейчас его уверенность несколько поколебалась: а вдруг он нечаянно наделает шума и его схватят, когда он будет открывать несгораемый шкаф? Том достал из потаенного места индийский кинжал и, к своей великой радости, ощутил новый прилив отваги. Он вышел и стал красться по узкой лестнице вниз, замирая при каждом скрипе ступеней и чувствуя, как от страха у него встают дыбом волосы. Еще на лестнице он заметил внизу свет.

Что это? Неужели дядюшка не спит так поздно? Не может быть! Наверно, ушел спать и забыл погасить лампу. Том продолжал спускаться, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Дверь гостиной была открыта, и Том заглянул внутрь. То, что он там увидел, наполнило его сердце радостью. Дядя спал на диване, у изголовья его, на маленьком столике, тускло горела лампа, а возле нее стояла небольшая закрытая шкатулка, в которой старик обычно хранил деньги. Рядом лежала пачка банкнотов и листок бумаги, исписанный цифрами.

Несгораемый шкаф был заперт. Очевидно, старик подсчитывал деньги, устал от этого занятия и прилег отдохнуть.

Том поставил свечу на ступеньку лестницы и, согнувшись в три погибели, стал подкрадываться к банкнотам. Когда он приблизился к старику, тот пошевельнулся во сне, и Том мгновенно замер; впившись взглядом в лицо своего благодетеля, он начал осторожно вытаскивать кинжал из ножен, чувствуя, как бешено колотится у него сердце. Переждав секунду-другую, он сделал еще один шаг и схватил деньги, но при этом уронил ножны, и они со стуком упали на пол. В то же мгновение он почувствовал, как сильная рука судьи сдавила его плечо, и услышал отчаянный крик: "Караул! Помогите!" Без малейшего колебания Том пустил кинжал в ход и... освободился. Несколько ассигнаций вылетели из его левой руки и упали на пол, в лужицу крови. Том кинул кинжал, схватил ассигнации и бросился было бежать, потом вне себя от страха переложил деньги из правой руки в левую и поднял кинжал, но тут же опомнился и снова отшвырнул его в сторону, сообразив, что это опасная улика, которую нельзя уносить с собой.

Он выскочил на лестницу, притворил за собой дверь и схватил свечу.

Взбегая наверх, он услышал чьи-то торопливые шаги, приближающиеся к дому. В следующую минуту Том был уже у себя в комнате, а братья-близнецы стояли, объятые ужасом, над трупом судьи.

Том надел сюртук, спрятал под полу свою шляпу, а поверх напялил женское платье и закрыл лицо вуалью. Затем он задул свечу, запер дверь, через которую вошел, и, спрятав ключ, выскочил на заднюю площадку через другую дверь, запер ее тоже и, сунув ключ в карман, неслышно спустился по черной лестнице. Здесь он не встретил никого, как и рассчитывал: все внимание домочадцев было привлечено теперь к другой части дома, и его расчет подтвердился. Пока он крался через задний двор на улицу, миссис Прэтт со слугами и дюжиной полуодетых соседей успели уже присоединиться к близнецам и окружить убитого, а с парадного крыльца прибывали в дом все новые и новые люди.

Когда Том, дрожа, как в лихорадке, вышел за калитку, из дома напротив выскочили три женщины. Они промчались мимо него с криком: "Что случилось?", но не стали дожидаться ответа. Том подумал: "Эти старые девы все-таки задержались, чтобы одеться, как в ту ночь, когда горело рядом, у Стивенса!"

Через несколько минут он был уже в доме с привидениями. Там он зажег свечу и снял женское платье. С левого боку платье было испачкано кровью, а на правой руке Тома были пятна от окровавленных банкнот - единственные улики. Том вытер руку о солому и тщательно смыл сажу с физиономии. Потом он сжег все, что снял с себя - и мужское платье и женское, разгреб пепел кочергой и облачился в костюм бродяги. Задув свечу, он спустился по лестнице на улицу и пошел неторопливой походкой к реке, решив использовать опыт Роксаны. И в самом деле, у реки он нашел лодку и поплыл на ней по течению, а с наступлением рассвета причалил к берегу и, оттолкнув пустую лодку, зашагал в сторону ближайшей деревни. Там он прятался до тех пор, пока не прибыл транзитный пароход. Он купил себе место на палубе до Сент-Луиса, но и на пароходе продолжал еще некоторое время трепетать от страха. Лишь после того как Пристань Доусона осталась позади, он подумал: "Теперь ни один сыщик на свете не доберется до меня, ведь я же не оставил никаких следов; тайна этого убийства сохранится навечно, как и многие другие тайны подобного рода, и даже через полсотни лет люди будут ломать над ней голову!"

На следующее утро он прочел в сент-луисских газетах телеграфное сообщение из Пристани Доусона:

"Судья Дрисколл, один из самых почтенных и уважаемых жителей нашего города, был убит ночью у себя дома неким распутным итальянским цирюльником, выдающим себя за аристократа. Поводом для убийства послужила ссора, возникшая на почве состоявшихся недавно выборов. Убийце, вероятно, грозит суд Линча".

- Одного из близнецов схватили! Вот здорово! - воскликнул Том. - И все благодаря кинжалу. Неисповедимы пути твои, господи! А я-то ругал Простофилю Вильсона за то, что он лишил меня возможности продать этот кинжал. Беру все свои слова назад.

Наконец он станет богат и независим! Том поспешил договориться с плантатором относительно выкупа Рокси и послал Вильсону документ, согласно которому его кормилица могла снова считаться свободной; затем протелеграфировал тетушке Прэтт:

"Прочел страшное известие в газетах. Сражен горем. Выезжаю пакетботом сегодня. Старайтесь не падать духом, скоро буду".

Придя в дом, где лежал покойник, Вильсон постарался выяснить у миссис Прэтт и собравшихся там соседей наиболее точно обстоятельства преступления и, в качестве мэра, потребовал, чтоб никто ничего не трогал до прихода мирового судьи Робинсона, который будет вести следствие. Он выдворил из гостиной всех, оставив там только близнецов. Вскоре явился шериф и отвез братьев в тюрьму. Вильсон просил их не терять надежду, обещав, что сделает все от него зависящее для их защиты на суде. Вскоре прибыл мировой судья Робинсон в сопровождении констебля Блейка. Они тщательно обследовали комнату и, конечно, нашли ножны и кинжал. На рукоятке кинжала Вильсон заметил отпечатки пальцев. Это его обрадовало, так как едва только первые из сбежавшихся соседей показались в гостиной, близнецы тотчас потребовали, чтобы те осмотрели их руки и платье, и никому из присутствующих, включая самого Вильсона, не удалось обнаружить никаких следов крови. Может быть, близнецы действительно не лгут, утверждая, что они прибежали на крик и нашли судью мертвым? Первой пришла Вильсону на ум таинственная девушка. Но в следующий миг он подумал, что вряд ли женщина могла совершить такое преступление. Так или иначе, комнату Тома Дрисколла необходимо было обыскать.

После того как следственная комиссия осмотрела труп и место преступления, Вильсон предложил сделать обыск наверху и направился туда вместе с остальными. Пришлось взломать дверь в комнату Тома, но там, разумеется, ничего подозрительного не обнаружили.

Следственная комиссия вынесла заключение, что убийство совершено графом Луиджи при соучастии Анджело.

Весь город метал громы и молнии против несчастных братьев, и первые несколько дней им грозило линчевание. Присяжные, решавшие вопрос о предании суду, признали Луиджи виновным в преднамеренном убийстве, а Анджело - в соучастии. Близнецов перевели из городской тюрьмы в окружную, и там они сидели в ожидании суда.

Вильсон осмотрел отпечатки пальцев на рукоятке кинжала и отметил про себя: "Это не их отпечатки, ни Анджело, ни Луиджи!" Значит, здесь замешан кто-то еще, либо самостоятельно действовавший, либо наемный убийца.

Но кто? Это он должен выяснить. Несгораемый шкаф оставался запертым, шкатулка с деньгами тоже, а в ней оказались нетронутыми три тысячи долларов.

Значит, целью убийства было не ограбление, а месть. Но кто еще мог быть врагом покойного, кроме Луиджи? Только он один на свете мог затаить глубокую обиду на судью Дрисколла.

А кто была таинственная девица? Мысль о ней не давала Вильсону покоя.

Однако ее можно было заподозрить лишь в том случае, если бы целью убийства оказалось ограбление; но какой девушке могло понадобиться лишить старика жизни из мести? Судья никогда не обижал никаких девушек - он был джентльмен.

Отпечатки пальцев на рукояти кинжала были очень четкими; среди коллекции Вильсона имелось громадное количество отпечатков пальцев женщин и девушек, снятых за последние пятнадцать - двадцать лет, но напрасно искал Вильсон среди них отпечатков, одинаковых с теми, которые были на кинжале.

То, что на месте преступления нашли это оружие, сильно смущало Вильсона. Еще неделю тому назад он готов был поверить вместе с остальными, что Луиджи по-прежнему владеет кинжалом, хоть и заявил о его пропаже. Но вот факт налицо: кинжал оказался здесь, и оба брата рядом. Большинство местных жителей считало, что близнецы старались всех околпачить баснями о мнимой краже кинжала. Теперь каждый из них с торжествующим видом восклицал: "А что я говорил?!"

Если бы на рукоятке кинжала были отпечатки их пальцев... Да что говорить, когда это явно не их отпечатки, - Вильсон готов был дать голову на отсечение!

Что касается Тома Дрисколла, то его Вильсон не подозревал по ряду причин. Вильсон считал, что, во-первых, Том слишком труслив; во-вторых, если бы он даже был способен на убийство, то не избрал бы своей жертвой ни собственного благодетеля, который его обожал, ни другого близкого родственника; в-третьих, он не сделал бы этого из эгоистических соображений, ибо при жизни старика был щедро им обеспечен и мог надеяться, что завещание еще будет восстановлено в его пользу. Правда, теперь стало известно, что завещание было и так восстановлено, но Том же этого не знал! Уж если бы знал, то, при своей болтливости и неумении хранить секреты, непременно рассказал бы это Вильсону. И наконец самое главное: когда было совершено убийство, Том находился в Сент-Луисе и узнал о нем на следующее утро из газет, что явствовало из телеграммы, которую он послал тетушке. Все это были скорее смутные ощущения, чем оформленные мысли, ибо Вильсон поднял бы на смех всякого, кто заподозрил бы Тома в убийстве судьи Дрисколла.

Дело близнецов Вильсон считал безнадежно проигранным. Рассуждал он так: если соучастник не будет найден, премудрый суд присяжных штата Миссури несомненно приговорит их к повешению; но если даже соучастник обнаружится, то и это не поможет делу: просто шериф вздернет еще одного человека. Вот если бы нашелся действительный убийца, преследовавший собственную цель, -

это спасло бы близнецов; но такая возможность, по-видимому, исключалась. И все-таки Вильсон решил продолжать поиски человека, оставившего отпечатки пальцев на кинжале. Пусть близнецы не виновны в убийстве, но если убийца не будет найден, их осудят как виновных.

Вильсон ходил угрюмый, день и ночь думал и гадал, но так ни до чего и не додумался. Стоило ему увидеть какую-нибудь незнакомую девушку или женщину, он под любым предлогом старался получить у нее отпечатки пальцев, но каждый раз вздыхал, сравнивая их с отпечатками на кинжале.

Что касается Тома, то он клялся, что понятия не имеет ни о какой таинственной девушке и ни на ком не замечал такого туалета, какой описывал Вильсон... Что греха таить, он не всегда запирал свою комнату на ключ, и слуги тоже, заявлял он, по временам забывали запирать наружные двери, но все же вряд ли эта особа так уж часто могла проникать в их дом: неужто ее бы не заметили?! Когда Вильсон высказал предположение о какой-то связи между ее появлением и совершенными в городе кражами, - а вдруг она была соучастницей старухи или сама рядилась в старушечье платье? - Том сделал удивленное лицо и с притворным жаром пообещал, что будет теперь зорко следить, хотя, конечно, эта особа или особы, если их несколько, не настолько глупы, чтобы снова совать нос в город, где жители долго еще будут начеку.

Весь город жалел Тома, который притих и казался убитым горем. Отчасти он, конечно, играл роль, но было здесь и нечто другое. Нередко, лежа ночью с открытыми глазами, он видел перед собой своего мнимого дядю таким, каким видел его в ту роковую ночь; этот же образ преследовал его и во сне. Он не мог заставить себя войти в комнату, где произошла трагедия. Это еще больше подкупило боготворившую его миссис Прэтт, которая начала говорить, что она

"впервые по-настоящему поняла", какой чувствительной и тонкой натурой является ее драгоценный племянник и как он обожал своего несчастного дядюшку.

ГЛАВА XX

УБИЙЦА ПОСМЕИВАЕТСЯ

Даже самые ясные и несомненные косвенные улики могут в конце концов оказаться ошибочными, поэтому пользоваться ими следует с величайшей осторожностью. В качестве примера возьмите любой карандаш, очиненный любой женщиной: если вы спросите свидетелей, они скажут, что она это делала ножом, но если вы вздумаете судить по карандашу, то скажете, что она обгрызала его зубами.

Календарь Простофили Вильсона

Однообразно потянулись недели; никто из друзей не посещал заточенных в тюрьму близнецов, кроме их адвоката да еще Пэтси Купер; но вот настал наконец день суда - самый мрачный день в жизни Вильсона, ибо, несмотря на все его неутомимые старания найти следы исчезнувшего соучастника, тот как в воду канул. Словом "соучастник" Вильсон давно уже стал называть некое неизвестное лицо, хотя далеко не был убежден в правильности этого термина.

Все-таки, если он был их соучастником, почему же тогда близнецы не последовали его примеру и не бежали, как он, а остались возле трупа убитого, чтобы быть схваченными на месте?

Разумеется, зал суда был битком набит, и следовало предполагать, что так и будет до конца процесса, ибо не только в городе, но и на много миль вокруг все только о нем и говорили. Миссис Прэтт в глубоком трауре и Том с черным крепом на шляпе занимали места рядом с Пемброком Говардом, который выступал в роли прокурора, а позади разместились бесчисленные друзья их семьи. На стороне же близнецов оставался только один-единственный человек -

их участливая, сострадательная старушка хозяйка. Она сидела возле Вильсона и казалась воплощением доброжелательства, чем немало его подбадривала. В

"негритянском углу" можно было видеть Чемберса и Рокси - она была в хорошем платье, и в кармане у нее лежал документ о выкупе. Это было ее самое главное богатство, с которым она не расставалась ни днем, ни ночью. Вступив во владение наследством, Том назначил ей ежемесячную пенсию в тридцать пять долларов, причем не мог удержаться, чтоб не заметить вслух: "Спасибо близнецам, что они сделали нас с вами богатыми!" Но Рокси так возмутилась, услышав подобные речи, что Том уже больше их не повторял. Подумать только, негодовала Рокси, покойный судья обращался с ее ребенком в тысячу раз лучше, чем тот заслуживал, и сама она никогда не слышала от него дурного слова! Да она готова растерзать этих злодеев чужеземцев - такого человека убили! И она не успокоится, пока не увидит их на виселице! Она будет здесь, в суде, до самого конца и, как только прочитают решение, во всю глотку закричит "ура!",

- пускай ее в тюрьму сажают за такое поведение хоть на целый год! Она тряхнула головой, повязанной платком, и прибавила:

- Когда их приговорят, я подскочу до потолка от радости!

Пемброк Говард произнес довольно краткую обвинительную речь. Он заявил, что собирается доказать при помощи цепи косвенных улик, ни одно звено которой не нарушено, что обвиняемый совершил это убийство, и совершил его отчасти из мести, а отчасти из желания обезопасить собственную жизнь, и что его брат, присутствуя при этом, стал соучастником наиболее подлого из всех известных человечеству злодеяний - убийства; что только самая черная душа могла замыслить и только самая трусливая рука - осуществить это злодеяние;

что убийца разбил сердце преданной сестры, отнял счастье у юного племянника, которого покойный любил, как родного сына, и поверг город в скорбь и печаль.

Пемброк Говард требовал самой суровой кары для преступников и не сомневался, что эта кара будет к ним применена. Остальные доводы он приберег для своей заключительной речи.

Прокурор сел, растроганный собственным красноречием, и вся публика в зале была тоже растрогана, некоторые женщины - в том числе и миссис Прэтт -

плакали, и не одна пара глаз была с ненавистью устремлена на несчастных подсудимых.

Один за другим выступали свидетели обвинения, которых допрашивали очень обстоятельно. Но Вильсон не стал задерживать их и устраивать перекрестный допрос. Он понимал, что его подзащитным это пользы не принесет. Публика жалела Простофилю: ему, как начинающему адвокату, этот процесс не обещал славы.

Несколько свидетелей показали под присягой, что судья Дрисколл говорил в своей публичной речи, что близнецы отыщут потерянный кинжал, если им понадобится кого-нибудь убить. Это было известно и раньше, но сейчас прозвучало как роковое пророчество, и по притихшему залу, потрясенному пересказом этих страшных слов, пронесся взволнованный шепот.

Тут поднялся прокурор и заявил, что в день смерти судьи Дрисколла ему довелось с ним беседовать, и он узнал следующее: адвокат обвиняемых принес ему вызов на дуэль от лица, судимого ныне за преступление, но мистер Дрисколл не принял вызова, мотивируя свой отказ тем, что этот человек -

убийца, однако многозначительно добавил: "Я не хочу встречаться с ним на поле чести", давая этим понять, что при других обстоятельствах он к его услугам. По всей вероятности, тот, кому ныне предъявлено обвинение в убийстве судьи, был предупрежден, что при следующей встрече он должен убить мистера Дрисколла, в противном случае судья убьет его. Если адвокат подсудимых подтверждает это заявление, прокурор согласен не требовать у него свидетельских показаний по этому вопросу. Мистер Вильсон заявил, что ничего не опровергает. В зале шепот: "Дело принимает плохой оборот для обвиняемых".

Миссис Прэтт, допрошенная в качестве свидетельницы, заявила, что криков брата она не слышала и не знает, что ее разбудило, вернее всего, чьи-то поспешные шаги, приближавшиеся к дому. Она вскочила с постели и в чем была поспешила в прихожую; услышав, что кто-то взбегает по парадной лестнице, она побежала следом. В гостиной она увидела подсудимых, стоящих над ее убитым братом. (Тут ее голос прервался, и она разрыдалась. Волнение в зале.)

Продолжая свои показания, миссис Прэтт заявила, что следом за ней в гостиную вошли мистер Роджерс и мистер Бэкстон.

Отвечая на вопросы Вильсона, она показала, что близнецы заявили о своей невиновности, они утверждали, что прогуливались по улице и, услышав крики еще довольно далеко от дома судьи, поспешили на помощь; они упросили ее и упомянутых двух джентльменов осмотреть их руки и платье, - и это было сделано, причем никаких следов крови не оказалось.

Свидетели Роджерс и Бэкстон подтвердили показания миссис Прэтт.

Далее суд установил обстоятельства, при которых был обнаружен кинжал, и ознакомился с объявлением, содержавшим подробнейшее описание кинжала и обещание вознаграждения тому, кто его доставит, причем сличение кинжала с его описанием доказало, что это и есть тот самый пропавший кинжал. Затем суд уточнил кое-какие подробности, и на этом представление материалов обвинения было закончено.

Вильсон заявил, что им вызваны три свидетеля: барышни Кларксон, которые могут подтвердить, что спустя несколько минут после того, как раздались крики о помощи, они столкнулись с молодой женщиной под вуалью, выбежавшей из боковой калитки со двора судьи Дрисколла. Их показания, подчеркнул Вильсон, вместе с некоторыми другими обстоятельствами, которые он желал бы довести до сведения суда, должны, по его мнению, убедить суд, что в этом преступлении замешано еще какое-то лицо, до сих пор не найденное, и что в интересах подсудимых он требует отсрочки судебного разбирательства до тех пор, пока это лицо не будет обнаружено. Что касается допроса свидетельниц, то вследствие позднего часа он просит перенести его на следующее утро.

Публика высыпала на улицу и, расходясь по домам группами и парами, азартно, с жадным интересом обсуждала события дня; казалось, все сегодня развлекались в полную меру и были довольны, все, кроме обвиняемых, конечно, их адвоката и преданной им старушки. Им этот день не принес ничего обнадеживающего и радостного.

При прощании с близнецами тетя Пэтси пыталась сделать веселое лицо и бодрым тоном пожелать им спокойной ночи, но вместо этого вдруг расплакалась.

Том хоть и чувствовал себя неуязвимым, но торжественный судебный ритуал сперва произвел на него угнетающее впечатление и вызвал смутную тревогу в его душе, так как он всегда легко поддавался страху. Но когда суду стала очевидна вся несостоятельность того, на чем строил свою защиту Вильсон, Том снова успокоился и даже возликовал. Он ушел из суда, исполненный презрительной жалости к Вильсону. "Девицы Кларксон встретили где-то на задворках неизвестную женщину, - думал он, - вот его козырь! Пусть попробует ее найти, даю ему сто лет сроку, а то и двести, пожалуйста! Была да сплыла, и платье сгорело, и пепел развеян". И Том в сотый раз похвалил себя за то, какой он молодец, как хитро застраховал себя не только от разоблачения, но от всякого намека на подозрение!

"Ведь почти всегда в таких случаях кто-то чего-то недоглядел, оставил какой-то крохотный след, какую-то царапину - и это влечет за собой разоблачение. А вот уж я не оставил ни малейшего следа! Как птица, что пролетела по небу темной ночью! Только тот, кто выследит птицу в ночном небе, может угадать, что это я убил судью, другим не дознаться! И ведь надо же было, чтоб такое дело досталось бедняге Вильсону! Боже, вот-то будет потеха, когда этот простофиля начнет обшаривать все углы и закоулки, разыскивая несуществующую женщину, в то время как тот, кого он ищет, торчит у него перед глазами!" Чем больше Том размышлял об этом, тем забавнее казалась ему вся история. Наконец он решил про себя: "Я его изведу: до самой смерти буду спрашивать об этой женщине. Как увижу с кем-нибудь в компании, прикинусь простачком и с дружеским видом наступлю ему на мозоль. Уж я его позлю, как бывало, когда я осведомлялся о его успехах в юриспруденции, хотя знал, что никаких успехов нет. "Ну как, - скажу, - Простофиля, все еще не напали на ее след, а?"

Том чуть не захохотал, но вовремя спохватился - нельзя, кругом народ, а ему положено скорбеть по дядюшке! И тогда он решил отложить удовольствие на вечер и наведаться к Вильсону; у того, верно, будет дрянное настроение - его защита-то провалилась с треском! Ну, он, конечно, посочувствует Вильсону, выразит ему участие и уж доведет его до белого каления...

А Вильсон даже ужинать не стал - пропал аппетит. Он извлек свою коллекцию отпечатков, снятых у женщин, и уже час, а то и более, сидел, мрачно вглядываясь в свои стеклышки, стараясь убедить себя, что где-то среди них находится и то, которое хранит отпечатки пальцев неуловимой особы, -

очевидно, он его как-то пропустил. Однако и новые поиски не дали никаких результатов. Вильсон откинулся на спинку кресла, обхватил руками голову и предался унылым, бесплодным размышлениям.

Час спустя, когда уже стемнело, к нему зашел Том Дрисколл и, усевшись в кресло, сказал с добродушным смешком:

- Вот те на, что я вижу? Мы снова вернулись к былым забавам, которыми тешились в дни безвестности и одиночества! - Он взял одно из стеклышек и поднес его к лампе, чтоб получше разглядеть. - Полно кукситься, старина! Ну стоит ли впадать в отчаяние и опять хвататься за эти игрушки. Ну, не выгорело так не выгорело. Все пройдет, все наладится. - Он положил стекло на стол. - Вы что, думали - так уж и будет вам вечно везти?

- О нет, напротив, - со вздохом ответил Вильсон, - но я не могу поверить, что Луиджи убил вашего дядю, и мне его очень жаль. Вот почему я в таком настроении. И вам было бы так же горько, если бы вы не были предубеждены против этих молодых людей.

- Ну, не знаю, - буркнул Том, и лицо его потемнело от воспоминания о полученном пинке, - каюсь, симпатии к ним у меня нет, и причиной тому грубость, которую однажды позволил себе этот брюнет по отношению ко мне.

Называйте это предубеждением, Простофиля, если вам угодно, но мне они не нравятся, и когда они получат по заслугам, меня вы не увидите среди плакальщиков.

Он взял в руки другое стеклышко и воскликнул:

- Смотрите, ярлычок старухи Рокси! Вы что, для украшения королевских дворцов собираете отпечатки негритянских лап? По дате, которая здесь указана, мне тогда было семь месяцев, и она кормила нас обоих: меня и своего негритянского щенка. Тут какая-то линия пересекает отпечаток большого пальца. Что это? - Он протянул стеклянную пластинку Вильсону.

- Обычное явление, - вяло ответил тот, почувствовав вдруг ужасную усталость. - Так бывает, когда на пальце порез или царапина... - и, с равнодушным видом взяв пластинку, поднес ее к лампе.

И разом вся кровь отхлынула от его лица, рука затряслась, и он уставился на блестящую поверхность пластинки остекленевшим взглядом мертвеца.

- Господи боже, Вильсон, что с вами? Вам дурно?

Том вскочил, налил воды в стакан и поднес Вильсону, но тот, весь дрожа, отшатнулся.

- Нет, нет, не надо! - С трудом ловя губами воздух, он тупо и удивленно повел головой, как человек, которого внезапно оглушили чем-то. Потом сказал:

- Кажется, мне лучше лечь, сегодня у меня был очень трудный день, и вообще последние дни я переутомился.

- В таком случае я уйду, а вы отдохните. Спокойной ночи, старина! - Но на прощанье он не мог отказать себе в удовольствии кольнуть Вильсона и добавил: - Не принимайте вашу неудачу так близко к сердцу, не всегда же везет. Ничего, вам еще удастся вздернуть кого-нибудь на виселицу!

"Смотри, как бы я не начал с тебя, - подумал Вильсон. - Хоть ты, ей-богу, дрянная собака, а мне все-таки тебя жаль!"

Он выпил для бодрости стакан холодного виски и снова сел за работу.

Сравнивать случайно оставленные Томом отпечатки пальцев на стеклышке Рокси с отпечатками на кинжале он не стал: для его опытного глаза сходство было очевидно и так. Он занялся другим, время от времени бормоча себе под нос:

- Какой же я идиот! Искал зачем-то девушку, а о том, что это может быть мужчина, переодетый в женское платье, я и не подумал!

Итак, первым делом Вильсон достал стеклышко с отпечатками пальцев Тома, когда ему было двенадцать лет, затем - другое, с его же отпечатками в семимесячном возрасте, и обе эти пластинки приложил к той, на которой этот же субъект, сам того не подозревая, только что оставил отпечатки своих пальцев.

- Теперь у меня тут полная коллекция, - радостно сказал Вильсон и уселся поудобнее, чтобы хорошенько рассмотреть свои экспонаты и насладиться ими.

Но насладиться ему не пришлось. Сперва он долго, словно отупев от изумления, взирал на стекла, наконец положил их на стол и воскликнул:

- Черт возьми, ничего не понимаю! Отпечатки, когда он был младенцем, совершенно не похожи на остальные!

С полчаса Вильсон расхаживал по комнате, упорно думая, что бы это могло означать, потом вытащил откуда-то еще два стеклышка.

Он снова сел за стол и долго еще бился над этой головоломкой, хотя уже почти потерял надежду.

- Ну что толку ломать голову! - бормотал он. - Совершенно непонятная история! Они не совпадают, а я все-таки даю голову на отсечение, что всегда записывал имена и даты правильно. Значит, все его отпечатки должны быть одинаковы. Я еще ни разу в жизни не ошибся, наклеивая ярлычки. Нет, тут что-то загадочное.

Под конец Вильсон почувствовал невыносимую усталость, мысли его стали путаться. Не поспать ли ему, а утром с ясной головой снова взяться за дело?

Авось, что-нибудь и надумается. На час он забылся тяжелым, беспокойным сном, но вдруг словно что-то толкнуло его, и он сел на постели, еще окончательно не проснувшись.

- Что мне снилось? Что? - мучительно пытался он припомнить. - Похоже на разгадку...

И, не договорив, он одним прыжком перелетел с кровати на середину комнаты, подкрутил фитиль в лампе и схватил со стола стеклышки с отпечатками пальцев Тома. Одного беглого взгляда на них было для него довольно, чтобы воскликнуть:

- Ну конечно же! Силы небесные! Вот так открытие! И целых двадцать три года никто ничего не подозревал!

ГЛАВА XXI

ВОЗМЕЗДИЕ

На поверхности земли он совершенно бесполезен, ему надо находиться под землей и вдохновлять капусту.

Календарь Простофили Вильсона

1 апреля. В этот день нам напоминают, что мы собой представляем в течение остальных трехсот шестидесяти четырех дней.

Календарь Простофили Вильсона

Вильсон поспешно, кое-как оделся и лихорадочно принялся за работу. Сна как не бывало. Неожиданное открытие, словно струя свежего ветра, взбодрило его и развеяло всю усталость. Он с великой тщательностью скопировал несколько образцов из своей коллекции и при помощи пантографа увеличил их в десять раз. Он сделал это на листах белого картона, а затем обвел черной тушью все линии, составляющие узор в этой густой, неразборчивой сети черточек, извилин и завитков. Неопытному глазу все отпечатки пальцев из коллекции Вильсона казались одинаковыми, но при десятикратном увеличении их рисунок начинал напоминать узор на поперечном распиле дерева, причем даже самый невнимательный наблюдатель мог издали заметить, что среди всех этих узоров не было двух одинаковых. Покончив с этой трудной, утомительной работой, Вильсон расположил новые листы в хронологическом порядке, а затем прибавил к ним еще несколько старых увеличенных снимков, сделанных им за много лет.

За этими занятиями прошла ночь и начался день. Было уже девять часов, когда Вильсон, наскоро позавтракав, отправился в суд, спеша попасть к открытию заседания. Через двенадцать минут он уже был на месте и выкладывал на стол свои материалы.

Увидав, что Вильсон принес с собой образцы коллекции, Том Дрисколл толкнул локтем сидящего рядом приятеля и, подмигнув, сказал:

- Этот Простофиля на редкость предприимчив: решил, что если нельзя выиграть процесс, то он по крайней мере использует этот случай для бесплатной рекламы своих дворцовых украшений.

Вильсона уведомили, что его свидетельницы по каким-то обстоятельствам задержались и с минуты на минуту будут, но он встал и заявил, что, пожалуй, ему не понадобятся их показания. (По залу пронесся насмешливый шепот: "Идет на попятную!" "Отступает без боя!")

- У меня есть другие доказательства, куда более веские! - пояснил Вильсон. (Это вызвало любопытство и послужило поводом для удивленных возгласов, впрочем, не без доли разочарования.) - Прошу прощения, -

продолжал он, - за то, что не предъявил суду этих вещественных доказательств своевременно, но я сам обнаружил их лишь нынче ночью, просидел над проверкой и классификацией полученных мною данных до утра и только полчаса назад все закончил. Сейчас я предъявляю суду свои улики, но прежде мне хочется сказать несколько слов.

Да будет мне дозволено напомнить суду, что прокурор весьма настойчиво и, я бы сказал, даже воинственно утверждал, что человек, оставивший кровавые следы пальцев на индийском кинжале, и есть убийца судьи Дрисколла.

Вильсон помолчал несколько секунд, чтобы придать многозначительность своим последующим словам, и добавил невозмутимо:

- Мы согласны с этим утверждением.

Его слова произвели поистине потрясающее впечатление, к такому заявлению никто из присутствующих не был подготовлен. Удивленные возгласы неслись со всех сторон, кое-кто даже позволил себе высказать догадку, что адвокат от переутомления спятил. Даже многоопытный судья, достаточно привыкший к юридическим засадам и замаскированным ловушкам в уголовном судопроизводстве, не поверил своим ушам и попросил адвоката повторить сказанное. На бесстрастном лице Говарда не отразилось ничего, однако его осанка и манеры на какое-то мгновение утратили обычную самоуверенность.

- Мы не только согласны с этим утверждением, - продолжал Вильсон, - но приветствуем его и со всей решительностью поддерживаем. Впрочем, оставим на время этот вопрос и займемся обсуждением других сторон дела, которые мы сейчас подкрепим доказательствами, а упомянутое утверждение найдет себе соответствующее место в последующей цепи улик.

Вильсон решил выдвинуть несколько смелых догадок, объясняющих причину убийства и то, как оно было осуществлено. Эти догадки должны были восполнить кое-какие пробелы, допущенные следствием. Если они достигнут цели, это поможет разобраться в обстоятельствах дела, если же нет, они ничему не повредят. На мой взгляд, некоторые обстоятельства дела подсказывают мотивы преступления, в корне не похожие на те, которые были выдвинуты прокурором. Я убежден, что убийство было совершено не из мести, а ради ограбления. Здесь утверждалось, что присутствие моих подзащитных в гостиной покойного судьи Дрисколла в роковую минуту и вскоре после полученного ими предостережения, что один из них падет от руки судьи при первой же встрече, если сам раньше не лишит судью жизни, якобы неопровержимо доказывает, что инстинкт самосохранения заставил их тайно проникнуть к судье и убить его, чтобы спасти графа Луиджи.

Но в таком случае почему же они продолжали оставаться там после совершения убийства? Миссис Прэтт не слыхала криков о помощи, проснулась не сразу и прибежала в гостиную тоже не сразу - однако она застала там этих братьев-близнецов, которые и не собирались скрываться. Если же они совершили бы убийство, то несомненно поспешили бы покинуть дом, прежде чем в гостиной появилась миссис Прэтт. Если допустить, что, следуя властному инстинкту самосохранения, они решились убить безоружного человека, почему же этот инстинкт вдруг потерял над ними власть именно в ту минуту, когда он должен был заговорить с удвоенной силой? Будь мы на их месте, неужели кто-нибудь из нас остался бы в гостиной судьи Дрисколла? Право же, не будем так клеветать на наш здравый смысл!

Здесь особо подчеркивалось следующее обстоятельство: мой подзащитный обещал весьма значительное вознаграждение за кинжал, которым позднее оказался убит мистер Дрисколл, однако, несмотря на заманчивость этого обещания, вор так и не объявился - и этот факт рассматривается как косвенное доказательство того, что заявление о пропаже кинжала было пустым хвастовством и обманом; при сопоставлении же этого факта с известными всем пророческими словами покойного и учитывая, что в конце концов именно этот кинжал и был найден в роковой гостиной, где подле убитого не оказалось ни души, кроме владельца кинжала и его брата, создается якобы прочная цепь доказательств того, что злосчастные чужестранцы повинны в убийстве.

Но я клятвенно заверяю суд и готов присягнуть, что в свое время была обещана также большая награда за голову вора, хотя и тайно, без объявления;

однако о ней было кое-где неосторожно упомянуто, или, во всяком случае, факт обещания такой награды не отрицался в присутствии некоторых людей, не вызывавших, казалось бы, подозрения, - но, быть может, так только казалось.

Тот, кто похитил кинжал, мог находиться среди них. (Том Дрисколл, глядевший на оратора, при этих словах опустил глаза.)

Если так, - продолжал Вильсон, - то вор сохранил у себя кинжал, не осмеливаясь ни продать его, ни заложить. (Некоторые из публики кивнули с понимающим видом.) Я берусь привести доказательства, которые убедят присяжных заседателей, что в комнате судьи Дрисколла за несколько минут до того, как туда вошли мои подзащитные, находился какой-то человек. (Это заявление вызвало сенсацию в зале: если кого-нибудь клонило ко сну, то тут уж он очнулся и обратился в слух!) В случае надобности барышни Кларксон могут подтвердить, что они встретили некую особу под вуалью, по виду женщину, которая вышла из задней калитки двора Дрисколла через несколько минут после того, как раздались крики о помощи. Но эта особа была не женщина: это был мужчина, переодетый женщиной.

Еще одна сенсация! Высказав свое предположение, Вильсон скосил глаза на Тома, проверяя, какое впечатление оно произвело. Результаты обрадовали его.

"Удар попал прямо в цель!" - подумал он и продолжал:

- Этот человек явился в дом не с целью убийства, а с целью грабежа.

Правда, несгораемый шкаф он так и не открыл, однако на столе стояла жестяная шкатулка с тремя тысячами долларов. Легко можно предположить, что вор прятался где-то в доме, что он знал о существовании этой шкатулки и о привычке ее владельца каждый вечер пересчитывать деньги и приводить в порядок свои счета, - конечно, я этого не утверждаю, а только предполагаю.

Итак, вор хотел унести шкатулку, пока владелец спал, но произвел шум, был схвачен и, спасая свою шкуру, прибегнул к кинжалу; затем, услыхав, что кто-то спешит на помощь, он бросился бежать, не успев захватить добычу. Я изложил вам свою теорию, а теперь перейду к фактам, посредством которых собираюсь доказать ее правильность.

Вильсон взял со стола несколько стеклышек. Когда публика увидела знакомые ей предметы давнишних забав Простофили, напряженное ожидание, написанное на лицах, сразу исчезло, и все весело и облегченно расхохотались, а громче всех Том. Один только Вильсон оставался невозмутимым; он разложил свои стекла перед собой на столе и продолжал:

- Прошу суд разрешить мне дать несколько предварительных разъяснений, а затем перейти к предъявлению улик, подлинность которых я готов подтвердить под присягой. Каждый человек сохраняет неизменными на всю жизнь, от колыбели до могилы, некоторые физические приметы, благодаря которым он может быть в любую минуту опознан, причем без малейшего сомнения. Эти приметы являются, так сказать, его подписью, его физиологическим автографом, и этот автограф не может быть ни подделан, ни изменен, ни спрятан, ни лишен четкости под влиянием времени. Этот автограф - не лицо, лицо как раз с годами меняется до неузнаваемости; это не волосы, волосы могут выпасть; это не рост, ибо бывают люди одинакового роста; и это не фигура, ибо фигуры тоже бывают одинаковые,

- а этот автограф неповторим, и двух одинаковых автографов не сыщется среди всех миллионов людей, обитающих на земном шаре! (В публике снова пробуждается интерес.)

Этот автограф состоит из тонких линий и складок, которыми природа наделила наши ладони и ступни ног. Если вы взглянете на кончики ваших пальцев, те из вас, кто обладает хорошим зрением, заметят густую сеть слабо очерченных линий - вроде тех, какими обозначают на карте морские глубины, -

образующих явные узоры: круги, полукруги, петли; что ни палец - то свой неповторимый узор. (Каждый из присутствующих поднял к свету руку и, наклонив голову набок, принялся внимательно разглядывать кончики своих пальцев; тут и там слышались приглушенные восклицания: "Действительно! Никогда прежде этого не замечал!") Узоры на правой руке отличаются от узоров на левой.

(Восклицания: "А ведь он прав!") Каждый ваш палец отличается от пальцев вашего соседа. (Все стали сравнивать, и даже судья и присяжные заседатели погрузились в это непривычное занятие.) У близнецов узоры на пальцах тоже неодинаковые; присяжные заседатели сейчас убедятся, что узоры на пальцах моих подзащитных не являются исключением. (Пальцы близнецов сразу же подверглись осмотру.) Вы часто слышали о близнецах, обладающих таким сходством, что собственные родители с трудом отличали их друг от друга, если они были одинаково одеты. Тем не менее не родилось еще таких близнецов, которых нельзя было бы различить по этому верному, замечательному природному автографу. И никто из близнецов не мог бы, вопреки этому доказательству, обманным путем выдать себя за другого.

Вильсон сделал долгую паузу. Когда оратор прибегает к этому приему, все, кто отчаянно зевал за минуту до того, моментально обращаются в слух.

Пауза предупреждает, что сейчас последует нечто важное. И вот все руки легли на колени, все спины выпрямились, все головы поднялись, и все взоры обратились к Вильсону. А он переждал секунду, другую, третью, чтобы полностью завладеть вниманием аудитории, затем, когда в глубочайшей тишине стало слышно тиканье стенных часов, протянул руку, взял за лезвие индийский кинжал, высоко его поднял, давая всем обозреть страшные пятна на ручке слоновой кости, и произнес ровным, бесстрастным голосом:

- На этой рукоятке убийца оставил свой автограф, написанный кровью беззащитного старика, который никому не причинил зла, который любил вас и которого вы все любили, и на всем свете есть только один человек, с чьих пальцев можно снять копию этого кровавого автографа. - Вильсон снова помолчал и, посмотрев на качающийся маятник, добавил: - И не успеют часы пробить двенадцать, как мы, с божьей помощью, покажем вам этого человека здесь, в зале.

Потрясенная, ошеломленная публика невольно привстала, словно ожидая увидеть убийцу на пороге зала. "Прошу соблюдать порядок! Сядьте!" -

потребовал шериф. Все повиновались, и снова воцарилась тишина. Вильсон украдкой поглядел на Тома и отметил про себя: "Он взволнован, это видно;

даже люди, которые презирают его, прониклись к нему жалостью. Они думают о том, какое это тяжкое испытание для молодого человека, потерявшего своего благодетеля из-за жестокого убийцы... Да, тяжкое - они правы".

- Больше двадцати лет, - продолжал Вильсон, - я заполнял вынужденные часы безделья, собирая в городе эти загадочные автографы. На сегодня у меня в доме накопилось их великое множество. Каждый снабжен ярлычком с именем, фамилией и датой, причем ярлык наклеивается не через день и даже не через час, а только в ту минуту, когда снимается отпечаток. Если вы меня допросите как свидетеля, я повторю под присягой то, что сказал сейчас. У меня хранятся отпечатки ваших пальцев, господин судья, и ваших, шериф, и каждого из присяжных заседателей. Едва ли найдется такой человек в этом зале, белый или негр, чьих отпечатков пальцев я не мог бы вам продемонстрировать; и никому не удастся спрятаться от меня: я найду его среди множества ему подобных и безошибочно узнаю по рукам. И если нам с ним суждено дожить до ста лет, я и тогда сумею это сделать. (Публика слушала Вильсона с возрастающим интересом.) Некоторые из этих "подписей" я изучал столь старательно, что знаю их теперь так, как знает банковский кассир подпись самого старейшего вкладчика. Я повернусь к вам спиной и попрошу нескольких человек провести рукой по волосам, а затем коснуться пальцами оконных стекол позади стола присяжных заседателей, и пусть вместе с ними приложат свои пальцы мои подзащитные. Прошу затем, чтобы лица, производящие опыт, или любой, кто пожелает, оставили отпечатки своих пальцев на другом окне, а рядом с ними еще раз мои подзащитные, но только в ином порядке. Я готов допустить, что в одном случае из миллиона можно угадать чисто случайно, и чтоб исключить этот элемент случайности, прошу вас проверить меня дважды.

Он отвернулся, и оба окна быстро покрылись бледными пятнами овальной формы, которые, впрочем, были заметны только тем, кто видел их на темном фоне, например на фоне листвы. Когда все снова расселись по местам, Вильсон подошел к окну, присмотрелся и сказал:

- Вот это - правая рука графа Луиджи; а вот это - на три ряда ниже -

его левая. Вот правая рука графа Анджело; а в этом углу - его левая. На втором окне: вот отпечатки пальцев графа Луиджи, а здесь и вот здесь - его брата. - Он обернулся: - Я не ошибся?

Оглушительный взрыв аплодисментов послужил ему ответом. Судья воскликнул:

- Это просто какое-то чудо!

Вильсон снова обернулся к окну и продолжал, указывая пальцем:

- Вот это автограф мистера судьи Робинсона. (Аплодисменты.) Это -

констебля Блейка. (Аплодисменты.) Вот - Джона Мейсона, присяжного.

(Аплодисменты.) А это - шерифа. (Аплодисменты.) Я не могу сейчас назвать остальных, но у меня имеются дома отпечатки их пальцев; все датировано, и помечены фамилии, и я смогу назвать их, как только загляну в свою коллекцию.

Вильсон вернулся на место под гром аплодисментов, вызвавших неудовольствие шерифа, который отчаянно шикал, пытаясь заставить публику снова сесть, ибо все стояли и вытягивали шеи, чтоб получше видеть. Судья, присяжные заседатели, да и сам шериф со всеми остальными были так увлечены сеансом, что почти забыли о порядке.

- Итак, - сказал Вильсон, - вот передо мной отпечатки пальцев двух детей, увеличенные в десять раз на пантографе, благодаря чему любой из вас, обладающий хорошим зрением, может различить их по первому взгляду. Назовем этих детей А и Б. Вот отпечатки пальцев ребенка А, снятые, когда ему было пять месяцев. Вот они снова - теперь уже ребенку семь месяцев. (Том вздрогнул.) Как видите, они одинаковы. Вот отпечатки пальцев ребенка Б в возрасте пяти месяцев, а здесь - в возрасте семи месяцев. Они тоже представляют точную копию друг друга, но их рисунок существенно отличается, как вы сами видите, от рисунка А. Я потом вернусь к этому, а пока положим их оборотной стороной.

Вот перед вами увеличенные в десять раз отпечатки пальцев двух братьев, которых обвиняют в убийстве судьи Дрисколла. Я сделал эти снимки на пантографе нынче ночью и готов засвидетельствовать это под присягой. Прошу господ присяжных заседателей сравнить их с отпечатками пальцев, которые обвиняемые оставили на оконных стеклах и подтвердить суду, что они одинаковы.

И он передал увеличительное стекло старшине присяжных заседателей.

Один за другим, заседатели брали в руки картон, глядели на окно сквозь увеличительное стекло и сличали. Когда это было закончено, старшина заявил судье:

- Ваша честь, мы пришли к единогласному выводу, что они идентичны.

Тогда Вильсон сказал старшине:

- Теперь переверните этот лист оборотной стороной вверх, возьмите вот этот и при помощи увеличительного стекла сравните то, что вы там увидите, с роковыми отпечатками на рукоятке кинжала и объявите суду о результатах.

Присяжные заседатели снова погрузились в изучение экспонатов; засим последовал ответ:

- Мы находим их совершенно идентичными, ваша честь.

Вильсон повернулся к прокурору, и в голосе его явственно прозвучала угроза.

- Напоминаю суду, - заговорил он, - упорные и настойчивые утверждения прокурора о том, что кровавые следы пальцев на рукоятке кинжала принадлежат убийце судьи Дрисколла. Вы слышали, что мы охотно поддержали это утверждение. - Тут Вильсон снова обратился к присяжным: - Сравните отпечатки пальцев обвиняемых с отпечатками пальцев убийцы и дайте ваше заключение!

Сличение началось. Пока присяжные заседатели сопоставляли образцы, в зале царила тишина, публика словно замерла. Все с величайшим нетерпением ждали ответа, и когда наконец раздались слова: "Они совершенно не похожи", гром аплодисментов нарушил тишину, и все как один вскочили на ноги; впрочем, официальные лица быстро применили свою власть и восстановили порядок. Том непрерывно вертелся - ему не сиделось ни так, ни этак, но сколько он ни ерзал, легче ему не становилось. А Вильсон, снова завоевав внимание публики, сказал веско, указывая на близнецов:

- Эти люди не виновны, о них мне больше нечего говорить. (Новый взрыв аплодисментов, правда, сразу же прекращенный.) Теперь займемся поисками настоящего преступника. (Глаза Тома буквально вылезли из орбит. А каждый в зале думал: "Да, тяжелый это день для осиротевшего юноши!") Вернемся к младенческим отпечаткам пальцев А и Б. Прошу присяжных заседателей взять эти увеличенные "факсимиле" ребенка А, на которых стоит пометка "пяти месяцев от роду" и "семи месяцев от роду". Соответствует ли одно другому?

- В точности! - провозгласил старшина.

- А теперь посмотрите на этот пантограф, где зафиксированы отпечатки восьмимесячного А. Соответствует ли он двум другим?

И удивленные присяжные отвечали:

- Нет, нисколько!

- Вы безусловно правы. Теперь возьмите вот эти два пантографа ребенка Б, пяти месяцев и семи месяцев от роду. Соответствуют ли они друг другу?

- Да, полностью.

- И вот вам третий пантограф, помеченный Б, восьми месяцев от роду.

Соответствует ли он двум другим того же Б?

- Ни в коей мере!

- А знаете ли вы, чем объяснить это странное несоответствие? Сейчас я вам расскажу. По неизвестной для нас причине, преследуя, очевидно, какие-то личные цели, кто-то поменял этих детей в колыбелях.

Эти слова произвели, разумеется, невообразимое впечатление на всех;

Роксана была поражена столь замечательной догадкой, но ничуть не обеспокоена. Одно дело - догадаться о подмене, другое - догадаться о виновнике. Простофиля Вильсон несомненно способен на редкостные фокусы, но до чудес ему далеко! Может ли она считать себя в безопасности? Безусловно! И Рокси в душе усмехнулась.

- Малыши были подменены в возрасте от семи до восьми месяцев. - Вильсон сделал еще одну эффектную паузу и добавил: - И лицо, повинное в этом, находится здесь, рядом с вами!

Кровь застыла у Рокси в жилах! По залу словно прошел электрический ток, все вскочили с мест - каждому хотелось хоть одним глазком увидеть, кто же это. Том обомлел, ему показалось, что у него останавливается сердце. А Вильсон между тем продолжал:

- Младенец А был положен в колыбель младенца Б в детской господского дома; младенец Б был отправлен на кухню и стал негром и рабом. (Переполох в зале.) Но через четверть часа он предстанет перед вами как белый и свободный человек! (Взрыв аплодисментов, подавленный служителями.) Итак, с тех пор, когда ему было семь месяцев от роду, и до сегодняшнего дня А являлся узурпатором, ибо, согласно отпечаткам пальцев в моей коллекции, он живет под именем Б. Вот его пантограф в двенадцатилетнем возрасте. Сравните его с отпечатками пальцев на рукоятке кинжала. По-вашему, они похожи?

- Как две капли воды! - ответствовал старшина присяжных.

И Вильсон торжественно закончил:

- Убийца нашего общего друга Йорка Дрисколла, доброго, щедрого человека, находится в зале. Вале де Шамбр, негр и раб, ложно именующий себя Томасом Бекетом Дрисколлом, приложи к оконному стеклу пальцы и оставь отпечатки, которые пошлют тебя на виселицу!

Том с мольбой повернул землистое лицо к говорившему, сделал попытку произнести что-то побелевшими губами и без чувств свалился на пол.

Вильсон нарушил мертвую тишину, произнеся:

- Больше ничего не требуется. Он сознался.

Рокси рухнула на колени, закрыла лицо руками и, рыдая, запричитала:

- Господи, помилуй меня, грешницу!

Часы пробили двенадцать.

Судья встал. Нового арестанта, в железных наручниках, вывели из зала.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Часто бывает, что человек, который ни разу в жизни не соврал, берется судить о том, что правда, а что ложь.

Календарь Простофили Вильсона

12 октября - день открытия Америки.

Замечательно, что Америку открыли, но было бы куда более замечательно, если бы Колумб проплыл мимо.

Календари Простофили Вильсона

Эту ночь город провел без сна. Все только и обсуждали необычайные события дня и ждали суда над Томом. Целыми толпами граждане шли петь хвалу Вильсону, требовали, чтобы он произнес речь, и кричали до хрипоты, повторяя каждую его фразу, ибо теперь все, что он говорил, ценилось на вес золота, казалось чудом. Долгая борьба Вильсона с неудачами и предубеждением кончилась, он стал знаменит.

В каждой группе восторженных обывателей, когда они покидали дом Вильсона, обязательно находился хоть один совестливый человек, который робко говорил:

- И вот такие, как мы, целых двадцать лет называли его простофилей!

Друзья, он освободил это место!

- Конечно, но оно уже занято: простофили-то мы!

Братья-близнецы снова были возведены в ранг героев, и репутация их восстановлена. Но они устали от своих приключений на американском Западе и тут же отбыли в Европу.

Сердце Рокси было разбито. Хотя юноша, которого она заставила двадцать три года жить в рабстве, и обещал сохранить ей пенсию в тридцать пять долларов, назначенную ей мнимым наследником, раны Рокси были слишком глубоки, чтобы деньги могли их залечить; взор ее потух, статная фигура утратила свою воинственную осанку, беззаботный смех умолк. Единственным утешением Рокси стала теперь религия.

Подлинный наследник внезапно оказался богатым и свободным человеком, но положение его было весьма затруднительным. Он не умел ни читать, ни писать и говорил на том простом диалекте, на котором говорят только негры. Его манеры, походка, жесты, смех - все было неотесано и грубо, все выдавало в нем раба. А деньги и дорогое платье не могли исправить эти недостатки или, тем более, скрыть их: наоборот, делали их еще более явными, а его - еще более жалким. Бедный юноша замирал от страха, находясь в гостиной среди белых, и чувствовал себя спокойно только на кухне. Пыткой было для него и сидеть на родовой скамье Дрисколлов в церкви, а между тем "негритянский балкончик", где можно было отдохнуть душой, оказался теперь для него закрытым навсегда. Но мы не можем дальше заниматься его необыкновенной судьбой - это отняло бы слишком много времени.

Мнимый наследник признался во всем и был приговорен к пожизненной каторге. Но тут возникло одно осложнение. Имение Перси Дрисколла находилось в таком плачевном состоянии после его смерти, что в свое время кредиторам было предложено получить только шестьдесят процентов долгов, и им пришлось согласиться. Зато теперь все кредиторы сбежались и подали жалобу: поскольку-де была такая ошибка и мнимый наследник не числился среди описанного имущества, значит по отношению к ним была совершена ужасная несправедливость! Мнимый Том Дрисколл, по закону, должен был уже целых восемь лет принадлежать им; они и так достаточно потеряли, оттого что были лишены его услуг в течение столь долгого времени, и нельзя же требовать, чтобы они терпели дальнейшие убытки. Если бы "Тома" выдали им в самом начале, они бы продали его, и он не смог бы тогда убить судью Дрисколла, а посему в убийстве судьи виноват не он, а виновата неправильная опись имущества. И все согласились, что это логично. Все поддержали мысль, что, будь "Том" белым и свободным, его бесспорно следовало бы наказать, поскольку это не принесло бы никому убытка, но посадить за решетку на всю жизнь раба, представляющего денежную ценность, - это уж совсем другое дело!

Как только губернатор уразумел, в чем тут суть, он сразу же помиловал Тома, и кредиторы продали его в низовья реки.

Перевод В.Лимановской

Марк Твен - Простофиля Вильсон - 02, читать текст

См. также Марк Твен (Mark Twain) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :