Аркадий Сергеевич Бухов
«Как я писал сеансационный роман»

"Как я писал сеансационный роман"

I

Это был первый и последний раз. Больше я никогда не буду заниматься этим делом.

- Вы бы могли написать сенсационный роман?

Я посмотрел на этого человека, державшегося на обломках падающей газеты, как пьяный матрос сгоревшего корабля на бочке из-под солонины, и ответил честно, насколько позволяли мне молодость и обстоятельства:

- Решительно не мог бы.

- А вам самому не приходила в голову эта мысль?

- Даже при том исключительно нехорошем образе жизни, какой я веду, я всегда интересовался другим.

- А если бы вы попробовали, - просительно настаивал он.

- Я понимаю, что это не повлияет на мое здоровье, но у меня ничего не выйдет.

Даже таким заявлением нельзя было убить последних таящихся в его душе надежд. Сначала он успешно торговал рыбой и относился ко всему скептически; потом кто-то раскрыл ему способ легко и весело потерять скопленные деньги путем издавания в маленьком городке ежедневной газеты, и он стал верить даже в чудо.

Отношения между нами были очень тесные и несложные. Первого и пятнадцатого числа он уверял меня, что я его граблю и роняю его репутацию среди деловых людей. Я убеждал его, что ему принадлежит ответственная в моей жизни роль губителя молодого таланта, длительного выжимания из меня влитых природой соков и человека, успешно толкающего меня к гибельному концу.

После получасовой беседы мы расходились, довольные друг другом, удовлетворенные от сознания, что все высказано.

- Значит, будете писать?

- Буду. Ответственность падает на вас.

- Газета не лавочка, - мрачно вылился из него афоризм, - покупатели не переведутся.

II

Со вторника я начал сенсационный роман для нашей газеты. Так как я уже сказал, что это было в первый и последний раз, я могу говорить об этом открыто.

С первой же строчки я начал глухую борьбу с издателем, чтобы доказать, что я не умею писать сенсационных романов. Я уже заранее ненавидел своего героя и его разных приятелей, которых должен был выкапывать для развития действия.

- Романчик надо? - злобно потирал я руки. - Напишу, напишу, голубчик... Я тебе напишу...

Национальность героя обрисовалась сразу. Безусловно, это должен быть малаец. Только к этой нации у меня исключительное, полное, хорошо проверенное незнание ее жизни, обычаев и привычек.

Предстояло наворотить на него массу побочных обстоятельств, явно мешавших интересу, какой мог случайно возникнуть к моему ненавистному детищу. Как мне казалось, я сделал это со вкусом.

В первой же главе обстоятельства складывались так: беглый малаец, которого почему-то звали Арчибальдом, хилый, вечно грязный человек, с вытекшим глазом и неожиданным университетским образованием в Дублине, поселился в маленьком русском городке, служит переписчиком на пишущей машинке у нотариуса и крадет по вечерам сахар у сослуживицы.

Для того чтобы кто-нибудь не подумал, что в романе будет женщина, красивые описания природы или приключения, я продуманно вставил, что означенный Арчибальд на женщин производил впечатление маринованного кота, вид осеннего неба на него действовал, как хинин в пирожном, а что касается приключений, то это был трус, боявшийся самого безобидного мальчишки из лавочки.

Никогда еще с такой радостью я не отдавал в типографию ни одной из своих рукописей, как эту.

III

Результат получился невероятный. Утром раздался телефонный звонок, и в трубку полился знакомый голос издателя, окруженный ореолом неподдельного восторга.

- Как вам не стыдно... - захлебываясь, говорил он.

- Я же говорил, - торжествующе вставил я, - не умею и не умею...

- За это и стыдно... Да вам с семилетнего возраста надо было писать романы... Это же роскошь...

- Где роскошь? - обиженно заворчал я.

- Да роман ваш... Такая выдумка... Другой бы делал героя красавцем, кинул бы ему на тридцатой строчке обаятельную миллионершу, заставил бы его спасать целую семью из реки, а у вас так просто, так есте...

- Послушайте, вы... - оборвал я, чувствуя, что сделал что-то плохо поправимое, - вы это серьезно?..

- А как вы думаете? Бросьте авторскую скромность... Уверяю вас, что если...

Я бросил трубку и сел портить впечатление.

- Тебе урод нравится... Просто начал... Я тебе сейчас покажу...

Вторая глава была написана исключительно блестяще с точки зрения быстрого прекращения любого сенсационного романа и искреннего признания моей неспособности в этой области творчества.

Я переделал своего малайца в аннамита, дал ему столько курчавых волос, сколько хватило бы на целое племя, выставил его счастливым мужем двух красавиц, дочерей банкиров... Я оправдал его вытекший глаз, уверив, что он видел им, как заяц. С самого момента выхода его из конторы он начал совершать невообразимые подвиги; прыгал с крыши на крышу из-за потерянного котенка, обеспечил на всю жизнь двух нищих, походя усыновил кухаркиного сына и даже уступил на ночь свою кровать какому-то прокаженному, которого он выискал где-то на окраине города.

Если бы я прочел где-нибудь такое продолжение первой главы, несмотря на свой спокойный характер, я все же непременно искал бы встречи с автором, нашел бы его и долго таскал бы его по полу на глазах у всех очевидцев этой возмутительной сцены.

IV

На этот раз человек, принесший мне печальную новость, был очень далек от нашей газеты.

- Очень хороший роман, - сказал он, пожимая мне руку, - а главное, очень жизненно... С виду маленький и глаз вытек, а на самом деле и красавец, и самоотверженный, и...

- Ничего подобного... - сурово оттолкнул я эти нарождающиеся симпатии, - и этот человек мерзавец.

- Я сразу заметил, что это отрицательный тип. И вы очень хорошо придумали - сделать героя именно таким...

Потом подошел другой. Ему очень понравилось, что в романе иностранец, мало женщин и нет описания природы. Третьему понравилось, что мой Арчибальд, которому я вообще постарался с первого же момента придать все ненавистное мне, чавкает во время еды, читает чужие письма и подслушивает разговоры.

- В этом есть что-то жизненное. Ваш герой близок к быту. Мне очень понравилось. Я даже подписался сегодня на три месяца.

В этот день с дрожащей от негодования душой я снова сел за роман, напрягая все усилия, чтобы положить предел всякого к нему читательского внимания. Я сразу же выкинул героя, отправив его по какому-то воровскому делу в Харьков. Его место в конторе нотариуса занял приказчик, выгнанный за пьянство из москательной лавочки. С редким упорством на протяжении четырехсот строк я описывал внешний вид дома, где помещалась контора; остановился на подробном описании пишущей машинки; сосчитал, сколько листов чистой бумаги лежало на каждом столике. Все это было так скучно и длинно, что я считал себя уже обеспеченным от продолжения романа.

Тогда несчастье надвинулось в окончательной форме.

- Вы знаете, что сейчас делается с газетой? - искоса поглядывая на меня, спросил издатель.

- Неужели тираж падает? - с тайной надеждой осведомился я.

- Падает... - самодовольно усмехнулось это животное. - Растет как никогда. Интерес к роману изумительный. Пишите, пишите, голубчик!.. Что ни глава, то неожиданность.

Я понял, что работа, взваленная мне на плечи, начинает пригибать меня к земле,

V

И вот потекли дни длительных, едких мучений. Просыпаясь по утрам, я должен был выискивать новые приключения для моего малайца, тыкать этого человека в самые невероятные условия, следить за его друзьями и выискивать ему новые встречи и знакомства.

На четвертую неделю я ненавидел его до глубины души острой, жгучей ненавистью. Создавалось положение, что меня назначили опекуном какого-то шумного, крикливого идиота, которым я должен был руководить в течение четырех месяцев; этот негодяй навел ко мне других людей, завел себе женщин, дождался преследования полиции, стал скрываться по каким-то притонам, и все это я должен был помнить до мельчайшей детали.

Жизнь потеряла для меня интерес. Я уже не мог спокойно посидеть с добрым знакомым за бутылкой вина, если во вчерашнем номере газеты мой малаец оказался висящим между двумя крышами, причем сверху стояла полиция, а внизу дожидалась, когда он неблагополучно упадет вниз, обманутая женщина с большим пистолетом в руках...

И если я шел в театр, то только для того, чтобы закрыть во время какого-нибудь действия глаза и тягостно придумывать, из какого окна должен выставиться матрац для чудесного спасения моего жулика, повисшего в воздухе.

Маленькие женщины в гимназических платьях, кроткие и наивные, с которыми было так приятно проводить вечера в клубном саду, единственном месте с электрическим освещением в этом городе, испуганной волной отхлынули от меня.

Одна из них открыто формулировала это событие.

- Вы, романисты, так знаете женщин, так знаете... С вами как-то даже жутко разговаривать...

- Я же не романист, Наденька, - уныло оправдывался я.

- Ну да, не романист... Папа вчера говорил, что ваш роман может играть даже роль в истории русской литературы...

- Какую роль, Наденька? - еще унылее откликнулся я.

- Как отражение века...

В этом городе было двадцать семь тысяч жителей, два кинематографа, приезжая труппа и одиннадцать извозчиков. Она была ни в чем не виновата.

А в одну из суббот пришла даже какая-то делегация из четырех человек от местного благотворительного общества.

- Мы к вам, как к автору романа "Разбойник Арчибальд, или Губитель силы"... Не можете ли...

Я выгнал делегацию. Достал вина и целый вечер плакал пьяными слезами о моих гибнущих литературных способностях...

VI

Наконец я решился вырваться из-под власти этого бездушного человека, навязавшего мне сенсационный роман.

- Послушайте, вы, - сказал я ему первого числа, - я хочу это прекратить.

Понимая, о чем идет речь, он спрятал деньги, которые только что собирался мне дать, и злобно посмотрел на меня.

- Попробуйте...

- И попробую. Сегодня же ночью я зарежу своего малайца.

- Я выкину вас из газеты. Можете поступать кондуктором.

- Это лучше. Дайте мне мои деньги.

- Зайдите завтра.

В этот вечер у меня не было папирос и ужина, но была молодая энергия и дикая воля к свободе. Я собрал все это воедино и начал безумствовать. На протяжении одной главы я успел кинуть на рельсы под курьерский поезд мою героиню, утопил во время увеселительной прогулки ее родных, радостно отдал всю тайну моих фальшивомонетчиков в руки правосудия и закончил кратким извещением, что первые лучи весеннего солнышка пробежали по трупу Арчибальда с перерезанным горлом. У меня было такое чувство, как будто я зарезал самого издателя.

Утром, когда номер вышел, издатель позвонил ко мне.

- Зарезали?

- Уже.

- Ну, что же, прощайте!

- До свидания!

- Я лично говорю: прощайте.

- Почему же прощайте... Я могу вам снова писать фельетоны, передовые статьи, стихи.

- А по экономическим вопросам тоже можете?

- Могу.

- И этого не надо. Можете убираться из моей газеты, куда вам...

Это было тоже неожиданно.

- Где же я буду жить... - поделился я с ним невеселыми соображениями, - мне завтра платить за квартиру, у меня сегодня...

- Вот, вот, - злобно подхихикнул он, - десять людей перерезать - это ничего, а без квартирки прожить - это вы не умеете. Любите кататься, любите и...

- Что же теперь делать? - мрачно спросил я.

- Верните к жизни вашего идиота!

- Я ему перерезал горло.

- Это не так страшно.

- Не знаю. Не испытывал.

- Дайте ему три дня отлежаться, а потом напишите, что здоровый организм этого человека перенес все...

- Я же вырезал, вытопил и выдавил всех...

- Людей много, - утешающе добавил он, - найдете новых. Ну, как, значит - работаем?

- Работаем, - с отчаянием вырвалось у меня, - работаем...

VII

В романе человеку походить три дня с перерезанным горлом ничего не стоит. Малаец ожил.

Я решил идти окольными путями. Я набрал ему новую шайку, одаряя каждого из ее членов внешностью, привычками и полным портретным сходством с кем-либо из популярных граждан города, где выходила наша газета. Городской голова у меня назывался Хиком, крал угли в порту и поджигал амбары. Единственного адвоката, красу и гордость города, я сделал нищим, калечащим детей. И даже одна благотворительница, милая и добродушная женщина, начала фигурировать у меня в качестве судомойки.

Пришлось прекратить несколько знакомств и перестать появляться в клубе. Издатель, почувствовав, что это предстоит и ему, ходил около двух дней хмурый, но, придя в контору, начинал умиленно вздыхать и подсчитывать увеличивающийся тираж.

- Вам скоро никто не будет подавать руки, - радостно предупредил я его.

- Не чужими руками сыт человек бывает, - наскоро придумал он небольшое философское обоснование, - проживем и без них.

- Они вам напакостят.

- Не боюсь. Не министров задеваете. Полицмейстер сам читает и каждый день звонит: а что, мол, дальше будет?.. Вы уж только его не попробуйте.

Это была прекрасная мысль. Под видом красочного описания прежней жизни одного из пропойц, всаженного в роман, я написал решительно все, что я только знал плохого о полицмейстере.

Полицмейстер был очень ленивый, малоподвижный человек. На этот раз я сумел всколыхнуть в нем прежнюю энергию и подвижность: номер был конфискован. На другое утро каждый из газетчиков взял вдвое больше экземпляров.

- Так нас и закрыть могут, - весело похлопал я по плечу издателя.

- Вы думаете? - с деланным смехом спросил он. - Я другого мнения. Ни за что не закроют. Мне полицмейстер прямо так и сказал: вышлю автора, а уж там как хотите...

- И вышлет, по-вашему?

- Непременно... - успокоил он. - Ужасно упрямый человек: раз уж что задумал - обязательно до конца доведет...

Все почтенные люди в следующей же главе были отданы мной в арестантские роты: пропойца с привычками полицмейстера перестал пить, открыл школу и стал держать экзамен за университет.

VIII

Так продолжалось четыре с лишком месяца, когда наконец роман стал всем надоедать и по утрам газетчики, прежде чем брать газету, осторожно осведомлялись, есть ли в ней роман. Если он оказывался, в этот день большинство из них предпочитало лучше работать на постройках новой дороги, чем торговать печатными произведениями.

- Пора прекратить, - наконец вырвалось у издателя, - будет.

- Ничего подобного. Как же я оставлю на произвол судьбы человека, который уже подпилил решетку и собирается убежать из тюрьмы?

- Повесьте его.

- А потом вы меня заставите, чтобы он восемь дней ходил с веревкой на шее...

- Возьмите лишних сто рублей и прекратите.

Это было мое первое убийство ни в чем не повинного человека за деньги. Я повесил.

Вскоре я уехал из этого города. Прошло уже много лет после этого. Роман еще сохранился у меня как память о тяжелом испытании, перенесенном мной в молодости... И когда теперь меня приглашают работать в какой-нибудь газете, я смотрю приглашающему в глаза долгим пытливым Взглядом и робким голосом осведомляюсь, не будет ли в газете сенсационного романа.

И только получив честное слово, что об этом никто и на думает, вздыхаю радостно и облегченно...

1918

Аркадий Сергеевич Бухов - Как я писал сеансационный роман, читать текст

См. также Бухов Аркадий Сергеевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :