Лидия Алексеевна Чарская
«Дом шалунов - 02»

"Дом шалунов - 02"

ГЛАВА XXXV

То, что представилось глазам Жени.

Спичка в чьей-то невидимой руке ярко вспыхнула и сразу своим светом прорезала темноту. Другая рука протянула огарок к спичке, и в подполье от зажженной свечи стало светло.

Женя увидела белокурого мальчика и черную собаку. Мальчик сидел на старом чемодане и кормил мохнатую собаку, которая радостно махала хвостом, от времени до времени отскакивая в сторону Жени.

- Котя!

- Женя!

- Кудлашка!

- Гав! Гав! Гав!

Вот так история!

Вот так домовой в подполье!

- Как ты сюда попал с Кудлашкой? - изумленно спрашивает Женя и, морщась, потирает плечо. - Ведь Кудлашка пропала две недели тому назад! Как же все это?

- Известно, пропала! - важно отвечает Котя, - известно, пропала, коли я ее сюда перетащил и здесь все время прятал от всех. День она здесь одна сидела, а ночью я ей еду приносил, кости, которые собирал после обеда, да хлебушка, да воды... Выпускал погулять на волю, а потом опять запирал...

- Да как же она себя не выдала? Разве она не лаяла? - все больше изумлялась Женя.

- А я ей на мордашку ремешок надевал, вроде намордника, а ночью снимал, - пояснял Котя. - Она у меня умница и послушная. Свое положение, небось, поняла! - с гордостью говорил мальчик, лаская собаку, - тихохонько вела себя ночью. Только у самой дверцы сидит и ждет меня, значит... Знает, что еду я ей несу... И опять, как увидит, не залает ни за что! Храни, Господи! Только прыгнет на меня, визгнет раз-другой и все лицо оближет на радостях... Только и всего!

- Бедная Кудлашка!.. Сидит как в тюрьме! - участливо проговорила Женя и погладила мохнатую узницу.

- Ладно! Лучше так-то, нежели вон отсюда! Сама, небось, говорила, что дяденька твой ее согнать со двора ладил! - сурово произнес Котя. - Доживем как-нибудь... до зимы...

- А зимою как же? - встрепенулась Женя.

- А зимою замерзнет здесь на смерть Кудлашка. Здесь, небось, холодно, как в леднике! - мрачно произнес Котя и махнул рукой, как бы желая сказать: - "Ну, чего пристала с расспросами. И без тебя ведь тошно!"

Женя притихла. Чуткое сердечко девочки забило тревогу. Она присела на холодный земляной пол подвала и стала нежно гладить Кудлашку.

Личико её стало не детски серьезным и задумчивым. Она потерла себе лоб рукою, нахмурилась и вдруг... ясно и светло улыбнулась.

- Слушай, Котя!.. - зашептала Женя, в то время как глаза её загорелись какой-то новой, внезапно появившейся в её уме, мыслью. - Котя, иди домой и ложись спать... Тебя может хватиться monsieur Шарль или Кар-Кар... Удивляюсь еще, как они не заметили, что ты каждую ночь исчезаешь из спальни? - прибавила она, пожав недоумевающе плечами.

- Куда им заметить! - разом оживляясь, произнес Котя, - мы с Алеком чучело на ночь в мою постель кладем!..

- Какое чучело? - изумилась Женя и высоко подняла свои темные брови.

- Обыкновенное... из соломы... Напихаем соломы в мою куртку и штаны и положим под одеяло... Пущай лежит... Благо, есть не просит.

И Котя засмеялся в кулак, чуть слышно. Женя тоже засмеялась и, снова тряхнув по привычке головою, обняла Котю и сказала:

- Ступай спать... только не домой, в пансионскую спальню, а в мою классную, где мы учимся с Марусей... Знаешь? Да возьми с собою и Кудлашку. Я провожу тебя.

- А как же Ляксандра Васильич? Если увидит, беда будет... Ведь он тогда сгонит со двора Кудлашку-то, а? - робко осведомился Котя.

- Говорю тебе, положись на меня... Идем! Кудлашка, сюда, за мною! - повелительным голосом произнесла Женя, и все трое тихонько, оглядываясь кругом, на четвереньках вылезли из подполья.

ГЛАВА XXXVI

Странный подарок.

Александр Васильевич был не в духе. Ему жаль было наказывать двух провинившихся мальчиков, так как вообще он не любил крутых наказаний. Но в этот раз мальчиками выкинута была такая злая шутка, за которую не наказать виновных не было возможности. И, скрепя сердце, добряк директор решил, что наказание необходимо. Но его душа болела при этом так, точно ему самому предстояло быть наказанным, а не Коте и Вите.

Но вот внезапно счастливая улыбка озарила нахмуренное лицо директора. Морщинки на его лице разгладились: он услышал за дверью шаги маленьких ножек и узнал милую походку своей любимицы Жени.

Женя и Маруся попали к нему после смерти их родителей. Младшей племяннице, Жене, было тогда всего лишь два месяца. Марусе - два года. Александр Васильевич самолично, как нянька, выходил Женю, тогда еще слабенькую, хрупкую малютку, и немудрено, что он горячо привязался к ней. Жене ни в чем не было отказа. Вместе с годами к Жене пришло и здоровье. Она оправилась и окрепла. Но, уже начав баловать хрупкую, болезненную Женю, добрый дядя продолжал баловать и здоровую, жалея стеснять живую и подвижную, как ртуть, девочку. Женя росла совсем особенным ребенком. В ней было много мальчишеского, удалого. Ни одна гувернантка не уживалась у неё.

Шести лет она упросила сшить ей костюм мальчика вместо платьица и лазала, как белка, по деревьям. Видя, что это не мешает ей быть чуткой и доброй девочкой, дядя не очень горевал и с улыбкой смотрел на мальчишеские замашки Жени.

Женя пулей влетела в кабинет дяди, взобралась к нему на колени и повисла у него на шее.

- Завтра чье-то рожденье! Завтра чье-то рожденье! - припевала она, осыпая поцелуями его бородатое лицо.

- Ну и что же, шалунья ты этакая? - так и расцветая улыбкой, спросил Макаров.

- А то, что я придумала себе подарок. Только это не вещь! - внезапно выпалила Женя и, прищурив лукавый глазок, взглянула искоса на дядю.

- Знаю, знаю... Пони, о котором ты уже не раз говорила! - засмеялся тот, возвращая ей поцелуи.

Женя вздохнула.

- Ах, не пони! - произнесла она уныло, - а если бы ты знал, дядя, как мне хочется пони!

- Так за чем же дело стало, шалунья? Подарю тебе пони, и дело с концом!

- Ай, нет, нет! Нельзя этого! - вся так и всколыхнулась Женя. - Если я получу пони, то уже не посмею просить ничего другого!

- А какой же это другой подарок, позвольте узнать? - шутливо осведомился у неё дядя.

- Это не подарок, а просьба! - произнесла тихо Женя и скромно и лукаво опустила глазки.

- Какая же просьба, шалунья? Выкладывай скорее! Мне некогда. Сейчас уже восемь часов. Надо спешить в пансион.

- Зачем так рано? - удивилась Женя.

- Там будут наказывать двух шалунов, - нехотя отвечал Александр Васильевич.

- Дядя, прости их! Прости, пожалуйста, дядя! - так и взмолилась Женя, устремляя на дядю свои красивые глаза.

- Нет, деточка, эту просьбу я положительно не могу исполнить.

И Александр Васильевич даже отвернулся, не желая встречать молящего взгляда своей любимицы.

- Не простишь?

- Нет!

- Ни за что?

- Ни за что!

Женя вздохнула долгим, протяжным вздохом. Потом полезла в карман, вынула оттуда конверт и дрожащей рукой подала его дяде.

- Вот, - проговорила она торжественно, - когда я хлопну в третий раз в ладоши, ты разорвешь конверт и прочтешь это письмо, только громко, во весь голос. Это и будет твоим подарком мне ко дню моего рождения вместо пони, которого я должна лишиться, - печальным голосом заключила Женя. - Понял меня, дядя?

Дядя мотнул головою, хотя ровно ничего не понял из слов Жени. Но размышлять над этим было поздно. Женя уже командовала:

- Теперь сиди, не шевелясь, пока я не ударю три раза в ладоши! Я начинаю.

Она вышла на середину комнаты и ударила резко ладонь о ладонь.

- Раз!..

Дверь из гостиной в кабинет отворилась, и на её пороге появился сконфуженный и красный, как рак, Витик Зон

- А... а!.. - как-то странно проронил директор и искоса взглянул на маленького пансионера

- Два!

Женя снова, во второй раз, хлопнула в ладоши. И вторично растворилась дверь, не гостиная только, а другая, маленькая, чуть заметная для взора, та, что вела из классной девочек в кабинет.

На пороге классной новое видение.

Перед изумленным взором господина Макарова теперь стоят уже не один, а двое: Котя и Кудлашка.

- Что же это, наконец, за шутки, Женя? - растерянно моргая, спрашивает Александр Васильевич. Но Женя только трясет головой и мычит что-то непонятное себе под нос.

- Три!

Третий и последний хлопок.

- Читай письмо, дядя! Скорее, скорее! И как можно громче! - кричит Женя так, точно потолок готов свалиться ей сию минуту на голову.

Александр Васильевич, недоумевая, разрывает конверт, вынимает из него лист бумаги, исписанный крупным почерком Жени и читает во весь голос:

- "Дети, вы провинились и заслужили наказание. Но я прощаю вас и наказывать не буду. Кудлашку позволяю оставить в пансион. Это будет мой подарок, вместо обещанного пони, моей маленькой Жене".

Вот и все, что стояло в записке.

Женя торжествовала.

ГЛАВА XXXVII

Живой петух в печке.

Каждый понедельник monsieur Шарль аккуратно, от девяти до двенадцати, читал детям очень поучительную повесть об одном умном, добром и послушном мальчике. Этот мальчик никогда не шалил, не клал локтей на стол за обедом, не фыркал носом, не пачкал курточки, не рвал чулок. Он умел кланяться и шаркать ножкой, за все благодарил и нё носил дохлых мышей и живых лягушат в кармане. Словом, это был настоящий "пай-мальчик". Но слушать про этого мальчика было очень скучно маленьким пансионерам. К тому же Женя сидела на яблоне, как раз под окном классной, и строила "рыцарям" такие уморительные гримасы, что те, глядя на нее, едва удерживались от смеха. Женя не ограничилась этим и, сорвав несколько яблок, еще зеленых и незрелых, пустила их в окошко. Одно яблоко попало в чернильницу, которая стояла как раз против monsieur Шарля. Черные брызги полетели во все стороны фонтаном. Одна из них попала на нос monsieur Шарля и украсила кончик его черной лепешкой. Monsieur Шарль, разом поняв в чем дело, помчался в сад накрывать виновницу, а заодно и смыть с носа злополучное чернильное пятно.

Вслед за ним из класса выскочили четыре мальчика: Вова, Арся, Павлик и Котя и тоже помчались, только не в сад, а на птичник, прямо через заднее, кухонное крыльцо.

Мальчуганы придумали новую "штучку". Слишком скучно было сидеть и слушать про благовоспитанного мальчика, и они решили позабавиться на славу. Пока monsieur Шарль делал должное нравоучение Жене и отмывал с носа чернильное пятно, "рыцари" раздобыли на птичьем дворе огромного петуха с огненно-красными перьями и великолепным хвостом. Вова приволок его подмышкой в класс. Петух орал так, точно его режут, во все время пути. Но он заорал еще громче, когда Котя, ловко привязав к его ноге веревку, открыл дверцу печки и сунул туда опешившего петуха.

Печи летом, разумеется, не топились, но, тем не менее, петух почувствовал себя там, как в тюрьме. К тому же длинная веревка, протянутая от его ноги к ближайшей классной скамейке, на которой сидел Павлик Стоянов, пренеприятно действовала на его петушиные нервы. Между тем monsieur Шарль вернулся, и чтение про благовоспитанного мальчика возобновилось.

Monsieur Шарль читал по-русски, так как мало кто из детей понимал по-французски. Читал он ужасно, все время коверкая слова. И все-таки "рыцари" поняли, что благовоспитанный мальчик, о котором говорилось в книжке, опасно заболел. Но он, как и все благовоспитанные и добрые дети, которые никогда не шалят и не портят настроения духа старшим, не боялся приближения смерти. Monsieur Шарль читал:

- "Мама, - обратился к своей доброй матери благовоспитанный мальчик, - когда я умру, то придите на могилку и скажите"...

В эту минуту Павлик дернул за веревку.

- "И скажите на моей могилке, мама"... - продолжал читать monsieur Шарль.

- Ку-ка-ре-ку! - оглушительным криком пронеслось по классу.

Monsieur Шарль даже подпрыгнул от неожиданности на своем стуле.

- Не смейте кукарекать! - закричал он сердитым голосом на весь класс.

Дело в том, что monsieur Шарль подумал, что кто-нибудь из пансионеров так искусно передразнил петушиный крик.

Потом он снова опустил нос в книгу и прочел дальше:

- "И скажите, что любили меня всю жизнь, мама.." - "Дорогой мой! - отвечала мама благовоспитанного мальчика, - когда ты уйдешь от меня, я только и смогу"...

- Ку-ка-ре-ку! - снова, еще оглушительнее, заорал петух за своей заслонкой, потому что Павлик дернул его изо всех сил за ногу.

- О, это уже слишком! - закричал monsieur Шарль и так застучал руками по столу, точно стол был не столом, а барабаном. - Если еще кто-нибудь посмель кукарекать, я пошель и привель господин директер! - заключил француз.

Потом снова сел, выпил воды, которая была приготовлена ему на время чтения в графине, и снова продолжал читать:

- "Благовоспитанный мальчик умер. Его маленький гроб на руках понесли все окружающие. Его все любили, потому что он был очень добрый и кроткий мальчик. Люди несли маленький гробик, осыпанный цветами и пели"...

- Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!

Петух заорал на этот раз так за своей заслонкой, что monsieur Шарль сразу понял в чем дело.

Он вскочил со стула и во всю прыть своих длинных ног очутился у печки.

- Там есть спрятано петушиное животное! - завопил он, указывая пальцем на печку, - сей же минут здесь будет директер!

И подпрыгивая, как на резинах, выскочил из класса.

В ту же минуту мальчики бросились к печке, освободили злосчастного петуха, перерезали на ноге его веревку и выбросили его прямо через окно в сад.

Когда в классную вошел Александр Васильевич с серьезным, строгим лицом, то не только петух, но и куры кудахтали на дворе так, точно в их птичьем царстве праздновались именины.

- Что за шум? - сурово обращаясь к классу, произнес директор.

- Ужасный шум, Александр Васильевич. Это куры шумят на дворе, - самым невинным образом согласились со своим директором мальчики. - Слушать чтение не дают! Такая интересная книжка, просто прелесть! - заключили они, вздыхая на разные лады.

Александр Васильевич взглянул на monsieur Шарля. Француз был смущен... Поймать мальчиков ему не удалось на этот раз.

ГЛАВА XXXVIII.

Тук-Тук!

- Тук-тук-тук!

Было 6 часов утра и пансионеры еще спали. Вставали они в 7. Стало быть, до одеванья и утренней молитвы оставалось еще спать целый час.

И вдруг... - "Тук! Тук! Тук! Тук!"

Арся Иванов, который спал против самого окна, подумал, что это его сосед Бобка Ящуйко придумал какую-нибудь шутку, чтобы подразнить его, Арсю. Сквозь сон, заспанным голосом, он крикнул:

- Бобка, отстань! А то я тебя щёлкну по носу моей хлопушкой!

Хлопушка у Арси имелась постоянно. Он бил ею мух по стенам пансиона в досужий час.

- Тук! Тук! Тук! Тук! - простучало как бы в ответ на слова Арси. Арся вскипел, потому что любил спать, как никто из всех маленьких пансионеров.

Заспанный и сердитый, он, не раскрывая глаз, опустил руку, нащупал ею сапог у своей постели и запустил им в Бобку. Бобка, спавший до сих пор как сурок, подпрыгнул на пол-аршина от кровати и запищал на всю спальню:

- Ай! Ай! Ай! Кто дерется?

- Тук! Тут! Тук! - отвечало ему что-то громким, настойчивым стуком у окошка...

Бобка и Арся, как по команде, открыли глаза, оба сразу, потом рты и произнесли в один голос, сидя на своих постелях:

- Вот так штука!

ГЛАВА XXXIX

Нечто совсем необычайное.

Перед окном стоял мальчик, лет одиннадцати, толстый, рыхлый, белобрысый, с выпуклыми серыми глазами и очень пухлым ртом. Он был одет в высокие сапоги и чистенькую куртку. На голове его был нахлобучен картуз с козырьком; за плечами привязана котомка, какие обыкновенно носят странники на больших дорогах.

Мальчики в одну секунду повскакали с кроватей и побежали навстречу незнакомцу. Первый подошел к нему Алек.

- Ты кто такой? - обратился он к мальчугану.

- А ты кто такой? - тем же тоном задал ему вопрос тот.

- Я - царь... То есть не царь еще, а буду царем! - гордо отвечал Алек.

Мальчик взглянул на него так, точно перед ним очутился слон, змея или дикая кошка из лесов Южной Америки. Потом прыснул от смеха и залился хохотом, нисколько не стесняясь того, что он был не один.

Мальчик хохотал так, что голова у него тряслась, плечи тоже, живот тожё; даже котомка за плечами тоже тряслась.

- Ой, не могу! Ой, умру! Ой! Ой! Ой! Вот так царь! Не могу, уморил! - хохотал мальчик и, не будучи уже в состоянии держаться на ногах, опустился на землю и все еще продолжал смеяться. - Хорош царь! Ха! Ха! Ха! - заливался он, - а у самого дырка в башмаке, - и он ткнул пальцем в сапог Алека, из носка которого действительно очень любопытно посматривал большой палец. "Царь" тоже посмотрел на дырку, "гымкнул" и покачал головою. Неприятно! Царь - и вдруг дыра в сапоге!..

Вова Баринов увидел смущение Алека, безропотно стащил с себя сапоги и отдал их "царю".

- Оденьте их, Алек. Они целые, - произнес он с низким поклоном.

Алек великодушно принял подарок, одел целые Вовины сапоги, а свои рваные передал Вове.

Увидя это, лупоглазый мальчик тот час перестал смеяться.

В эту минуту послышался голос подошедшего monsieur Шарля:

- Дети, на молитву! Живо! Марш! - И вдруг monsieur Шарль остановился, увидя незнакомого мальчика под окном.

- Ты кто такой? - спросил он не без любопытства.

- А вы не директор?

- Какое такое тебе дело, кто я! Ты говори, кто ты? - вспыхнул monsieur Шарль, не любивший, когда дети пускались в разговоры со взрослыми.

- Мне нужно видеть директора, - произнес мальчик.

Monsieur Шарль рассердился, топнул ногою, но сдержался.

- Попросите сюда господина директора! - приказал он Миле Своину, которого любил больше других за его кроткую натуру и тихий нрав.

Миля побежал вприскочку и через пять минут вернулся в сопровождении Александра Васильевича.

При виде лица, заросшего волосами, новый пришлец открыл рот и выпучил на директора и без того уже огромные глаза, потом лениво поднялся с земли, не спеша перелез через окошко и, подойдя к господину Макарову, протянул руку.

- Здравствуйте! - произнес он самым серьезным образом без единой улыбки на недетски спокойном лице. - Вы, стало быть, сам директор?

- Стало быть, сам директор! - улыбнувшись ответил Александр Васильевич.

- Ну, вот вас-то мне и надо. У вас есть заведение, где исправляют мальчиков-шалунов? - снова без малейшего смущения спросил странный мальчик.

- Да, - отвечал улыбаясь Александр Васильевич, очень заинтересованный маленьким пришлецом. - А ты кто такой? - заключил он вопросом.

- Я! - мальчик взглянул в лицо директора спокойным взглядом и ответил, не меняя тона: - я - шалун.

- Как шалун? - удивились господин Макаров, monsieur Шарль и все мальчики-пансионеры.

- Да так, шалун! Я теперь устал немного и оттого тихий, а вообще я - шалун и прошел сюда пешком двадцать верст, чтобы меня здесь исправили, - спокойно отвечал мальчик.

- Как пешком? - снова изумились все.

- Нуда, пешком. Что ж тут такого? Я тихонько из дома ушел от бабушки и папы. Мамы у меня нет. Мне надоело все слушать одно и то же: что я "проказник", что я "скверный мальчишка, что я "бесенок" и что я "послан в наказание всем домашним". И вот я не захотел больше быть наказанием для тех, кого люблю, и решил придти сюда, чтобы исправиться. Деньги у меня есть. Я сам за себя платить буду. Как решил, что поступлю сюда для исправления, так и стал копить деньги в копилку. И скопил. Вот вам, получайте - 4 рублей 75 коп. Целых четыре месяца копил! - заключил с гордостью странный мальчик и, развязав узел в носовом платке, высыпал в руку Александра Васильевича пригоршню серебра и меди. Господин Макаров взглянул на мальчика, едва удерживаясь от смеха, потом на деньги, потом на мальчика снова и сказал ласково:

- Но ведь здесь очень немного денег, дорогой мой!

- Ой! Неужели не хватит? - испуганно вскричал странный мальчик. - А я-то ведь целых четыре месяца копил!

Мальчик задумался на минуту, наморщил лоб, почесал затылок, и вдруг глаза его блеснули внезапной мыслью.

- Я придумал, - произнес он, сразу теряя свое обычное спокойствие, вы только примите меня и начните исправлять, а уж я сам потороплюсь исправиться как можно скорее. И больше чем на 4 р. 75 к. меня не придется исправить, - заключил он с самым торжествующим видом.

Услышав это неожиданное решение, директор невольно расхохотался. Засмеялся и всегда серьезный учитель француз. Засмеялись и мальчики. Странный мальчуган пришелся всем по душе.

- Как тебя зовут? - спросил, с трудом преодолев первый взрыв смеха, директор.

- Меня зовут по разному, - отвечал мальчик, - бабушка зовет меня "несносным шалуном", папа "сорвиголовою", кухарка Дарья "чистым бесенком", дворник "сорванцом"...

- Нет, нет, - снова захохотал г. Макаров, - не то я спрашиваю тебя. Как твое имя, мальчуган?

- Имя? Гриша Кудряшев.

- Ну, вот что, Гриша! - и говоря это, директор положил руку на плечо мальчика. - Ты останешься у меня. Деньги твои спрячь обратно. Они тебе самому пригодятся. А лучше дай мне адрес твоих родных. Я напишу им, что ты останешься у меня, чтобы они не подумали, что ты потерялся. Понял?

- А они не увезут меня отсюда, пока я не успею еще исправиться? - испуганно произнес Гриша.

- Нет, нет, не бойся! - засмеялся директор. - Я сам не отдам тебя, пока не исправлю совсем. С сегодняшнего дня ты мой пансионер, слышишь! И зовут тебя отныне Греня. У меня уж такое правило - давать со дня вступления в пансион другие имена детям. Но никаких прозвищ у нас не полагается.

- Значит я не "несносный шалун" больше? - осведомился Гриша.

- Нет, - опять ответил Александр Васильевич.

- И не "бесенок"?

- Да нет же!

- И не "сорвиголова"?

- Нет. Ты Греня и никто другой!

- Отлично. Это имя мне нравится. И эти мальчики тоже, - неожиданно кивнул Греня на окруживших его пансионеров. - А вы больше их всех, - заключил он, неожиданно обращаясь к Александру Васильевичу, - давайте-ка вашу руку. Я вас полюбил и думаю, что вам скоро удастся меня исправить!

И он изо всех сил тряхнул, как взрослый, руку директора.

- Да, я тоже надеюсь на это, - отвечал тот. - Ты славный малый и мы будем друзьями.

И сказав это самым серьезным тоном, директор вышел из спальни, поручив нового пансионера гувернеру и его новым товарищам.

ГЛАВА ХL

Таинственная бумажка, - Злое намерение.

Поступление нового пансионера решено было отпраздновать. Добрый Александр Васильевич захотел порадовать своих мальчиков, а заодно и сироток-племянниц, Марусю и Женю. Он предложил поездку в лес с самоваром и закусками, взяв с собой и кухарку Авдотью, которая должна была печь картошку и варить обед в лесу.

Когда мальчики узнали об этом, долгое ура стоном стояло в воздухе, оглашая стены пансиона. Шумному ликованию не было конца. Но поездка чуть было не расстроилась.

Произошло одно из ряда вон выдающееся событие. Кухарка Авдотья, накануне "пикника", как назвал Александр Васильевич предстоявшую поездку, ходила в соседнее село на базар покупать себе сапоги, и когда шла по проселочной дороге, то в двухстах шагах от пансионского сада увидела четвертушку бумаги, тщательно прибитую к дереву и исписанную крупным детским почерком вкривь и вкось. Авдотья не была грамотна, но бумажка всё же очень заинтересовала ее. Она осторожно сняла ее с дерева и принесла домой. Мальчики играли в саду на площадке в мячик, когда перед ними неожиданно появилась Авдотья.

- Вот... тута... на деревце висела, - таинственно прокудахтала она, показывая им записку.

Алек Хорвадзе взял у неё бумажку, желая прочесть, но Витик Зон стрелою кинулся к нему и почтительно, вынув листок из рук "царя", произнес с поклоном:

- Ты, Алек, царь, и потому тебе нечего утруждать себя чтением. На это у тебя, как царя, имеются секретари!

Алек поморщился. Ему самому очень хотелось узнать поскорее, что стояло в таинственной бумажке. Но Витик уже взобрался на вышку фонтана и, размахивая руками, кричал во весь голос оттуда:

- Рыцари! Слушайте! Я прочту вам сей...

Он не договорил, потому что Павлик Стоянов подкрался к нему незаметно сзади, повернул ручку у фонтана, и в один миг Витик был облит холодной струею воды, забившей из фонтана.

Витик, фыркая и отмахиваясь, как мокрый котенок, соскочил на землю под оглушительный хохот шалунов.

А бумажка в это время очутилась в руках Вовы Баринова. Он стоял во весь рост на садовой качалке и читал то, что было написано там. В бумажке стояло:

"В пансионе господина Макарова, на лесном хуторе Дубки, уже второй месяц живет мальчик Миколка, убежавший от своего дяди, отставного солдата Михея, из деревни Старая Лесовка. Если Михей пожелает вернуть Миколку домой, то пусть переговорит с господином Макаровым. Хозяин Дубков принимает ежедневно".

Если бы в эту минуту солнце, не переставая светить, упало на землю, мальчики удивились бы не больше того, как были удивлены в настоящую минуту. Точно столбняк нашел на них. Они добрую минуту не могли произнести ни слова, пораженные и изумленные тем, что узнали. Поступок с бумажкой был из ряда вон скверным поступком. Очевидно кто-то из злобы на маленького Котю захотел причинить ему большое горе, отдав его снова в руки его сердитого "дяди".

Несколько минут "рыцари" не могли произнести ни слова от охватившего их негодования. И вот молчание было нарушено в конце концов, Павлик Стоянов вскочил на качалку по соседству с Вовой и вскричал, задыхаясь от волнения:

- Это такая гадость, такая гадость! Тот, кто сделал ее, - предатель и шпион. Самый скверный! самый бесчестный! Он хотел зла бедному Коте! Котя храбрый рыцарь и верный товарищ. Он уже доказал это. Мы все его любим и все хотим иметь его среди нас! Мы хотим, чтобы он рос с нами, учился с нами!.. ну, словом, остался с нами до окончания нашего житья-бытья здесь. И вдруг какая-то злая, предательская душа...

- Это ужасно! Кто мог сделать это! - послышались негодующие голоса остальных мальчиков.

- Какой это мерзкий и гадкий мальчишка!

- Негодный! Скверный! Злой!

- Да кто же это? Кто, рыцари?

Но никто не знал, никто не решался даже догадываться. Мальчики боялись подумать на кого-нибудь. Поступок был слишком гадок, и если бы в нем обвинили невинного, обида была бы слишком велика.

- Положительно не знаю, кто бы мог это сделать! - произнес Алек, внимательно оглядывая лица столпившихся вокруг него мальчиков. - А ты, Зон, не знаешь? - обратился он к Витику с вопросом.

- Не могу знать.

- А ты, Арся?

- Не знаю!

- А ты, Миля?

- Не знаю тоже!

- А я знаю! - послышался торжествующий голос откуда-то сверху.

ГЛАВА ХLI

Женя-всезнайка. - Товарищеская расправа.

Все мальчики как по команде подняли головы кверху и взглянули на дерево. Разумеется на дереве была Женя. Она смотрела весело и лукаво и чему-то улыбалась.

- Женя знает! Женя всегда все знает! Женя-всезнайка!.. Слезай же скорей вниз, Женя, и говори все, что знаешь! - раздавались нетерпеливые голоса.

Дуб зашуршал, листья зашумели, и в одну минуту Женя была уже на садовой площадке среди своих друзей.

- Ну, Женя! Ну, всезнайка, говори! Говори же!

Мальчики сгорали от нетерпения и прыгали во круг Жени. Но Женя не обращала на них, казалось, никакого внимания. Она быстрыми шагами прошла площадку, приблизилась к скамейке под развесистым кленом и произнесла холодно и спокойно, глядя в упор на двух пансионеров, сидевших на скамье с книгами на коленях.

- Гога Владин, и ты, Никс Гортанов, - это сделали вы!

Мальчики вскочили оба разом со своих мест. Книги выпали у них из рук и тяжело плюхнулись на дорожку.

- Как ты смеешь! - запальчиво вскричал Никс. - Как ты смеешь, скверная девчонка!

И он, опустив руки в карманы своих клетчатых панталон, принял самый презрительный и негодующий вид.

- Да, как ты смеешь так оскорблять нас обоих! - выступил теперь вперед и Гога, чуть-чуть изменившись в лице.

Он, видимо, храбрился, но руки у него дрожали и глаза бегали во все стороны, как у пойманного зверька.

- Молчи, ты, лгунишка! - презрительно повела на него взором Женя, - и ты, клетчатая кукла, тоже молчи! - бросила она негодующе в сторону Никса, - Если у вас нет смелости сознаться, так не лгите по крайней мере! - И тут же, обернувшись ко всем мальчикам, она вскричала своим звонким, далеко слышным голоском:

- Рыцари! Это сделали они: графчик Николай Гортанов и Георгий Владин. Если вы не верите мне, то должны поверить моей сестре Марусе. Моя сестра никогда не врет, рыцари! Вы знаете это. Пусть она подтвердит вам то, что эти мальчики (тут она презрительно мотнула головою в сторону Никса и Гоги) оказались предателями. А теперь позовите сюда Марусю, - заключила тоном приказания ни перед чем не задумывающаяся Женя.

Никто, казалось, не посмел ослушаться её, и в следующую же минуту её сестра Маруся стояла сконфуженная среди двадцати буйных шалунов, с нетерпением ожидавших от неё показаний.

Маруся была тиха и робка от природы как овечка.

Она во всем отличалась от своей проказницы сестры. Но у Маруси было одно огромное достоинство: она никогда не лгала.

Не лгала даже в шутку; даже во время игр, которые иногда требовали шуточной лжи, - и то не лгала Маруся.

Как только сестра появилась в саду, Женя бросилась к ней со всех ног навстречу.

- Скажи им, Маруся, что ты видела неделю тому назад и что рассказывала мне вчера утром, - произнесла она, заглядывая ей в лицо.

Маруся покраснела. Её большие кроткие глаза растерянно вскинулись на сестру.

- Ты хочешь знать еще раз о том, что я видела за изгородью сада? - тихо спросила Маруся.

- Да, да! - нетерпеливым хором вскричали мальчики и Женя в один голос.

- Это было дней шесть тому назад, - начала своим нежным голосом Маруся, - рано утром. Все мальчики спали, спали также и Женя, и дядя, и Авдотья, и сторожа Мартын и Степаныч, и monsieur Шарль, и Карл Карлович, словом - все, весь пансион. Только я проснулась, потому что мне показалось, что ястреб спускается к цыплятам. Я вышла в сад и увидела двух мальчиков. Они крались осторожно по большой дороге прямо к большому дубу, что стоит на перекрестке двух путей, которые ведут к соседним деревням. Мне показалось это очень странным, что мальчики встали в такой ранний час и крадутся как воры. Зачем было мальчикам в такую пору идти, да еще с такой опаской, по дороге? Я стала смотреть. И что же? Они прошли с четверть версты, а может быть и больше, и подошли к дубу. Один из них вынул какую-то бумагу из кармана, другой гвозди и молоток. Они прибили листок к дереву и снова тем же крадущимся шагом пошли обратно. Когда они повернули, то я увидела хорошо их лица. Это были графчик Никс и Гога Владин.

Маруся кончила и обвела круг мальчиков своими честными, правдивыми глазами. Снова наступило молчание. Оно тянулось минуты две, три. Потом Алек Хорвадзе сурово взглянул на обоих маленьких преступников.

- Ну, что же? Вы еще будете уверять, что это сделали не вы? - насмешливо обратился он к Гоге и Никсу.

- Не мы! - протянул маленький франт, приготовляясь огласить пансионский сад изрядным ревом.

- А ты что ответишь, Георгий Владин? - обратился к его приятелю Алек.

Сердитые, горевшие злыми огоньками, глаза Гоги окинули толпу мальчиков недобрым и дерзким взором. Он побледнел немного. Губы его дрогнули. С коротким злым смехом, глядя куда-то в сторону, Гога проговорил:

- Ну да! Это сделал я! Так что же из этого?

- Как, что такое? Что ты сказал? - так и посыпались на Гогу со всех сторон вопросы.

- Я сделал это! - еще более сердито произнес Гога и гордым, надменным взором окинул толпившихся вокруг него пансионеров. - Я написал бумажку и прибил ее... И научил Никса помочь мне в этом... Все я, один я! Потому что я ненавижу вашего мужичонка, которому не может быть места среди нас. Здесь воспитываются граф Никс Гортанов и я, Георгий Владин, и вдруг, рядом с нами, сын каких-то мужиков! Да, мне неприятно, противно это! Я не хочу сидеть рядом с мужиком, спать с ним в одной спальне, учить с ним в классе урок и есть за одним столом. Он серый мужик, пастух, а я благородный мальчик... Да!

Но тут благородный мальчик как-то странно перекувырнулся в воздухе и отлетел в траву сажени на две по крайней мере. Это Алек Хорвадзе схватил его за плечи и, прежде чем Гога успел опомниться, он лежал уже врастяжку на мягком газоне подле самого края дорожки. Алек стоял над ним с горящими глазами и с взволнованным от гнева лицом.

- Рыцари! - ронял он дрожащим голосом, - эти глупые мальчишки не достойны нашей дружбы. Они не рыцари больше. Мы все будем сторониться их с этого дня! Слышите ли? Все!.. Не сметь разговаривать с ними, играть и подавать им руку! Идем сейчас же к директору (Алек хотел сказать по привычке к "Макаке", но вовремя удержался, вспомнив про присутствие девочек, обожавших своего дядю) и расскажем ему все... И еще скажем, что лучше не ехать на пикник, если надо брать с собою этих глупых, негодных, бесчестных мальчишек. Они предатели, и мы не должны иметь с ними ничего общего с этого дня. Так ли? Хорошо ли вы поняли меня, рыцари?

- Поняли, Алек!

- И исполните все, что я сказал?

- Исполним все до единого слова.

- А теперь марш к директору... Мы должны ему рассказать все, - снова скомандовал Алек.

- Мы должны рассказать ему все! - эхом откликнулись двадцать мальчиков и покорно последовали послушной толпою за Алеком.

За ними поспешили Маруся и Женя. Никс и Гога остались одни.

- А все-таки дело сделано, - произнес Гога, - и дядя этого глупого мужичонка будет знать, где искать своего сбежавшего Миколку.

- Да, ты удивительно умный, Гога, так все хорошо придумал! - восторженно произнес Никс. - Только вот пикника жалко! "Макака" ни за что не согласится нас взять с собой, когда узнает про все, - печально добавил через минуту маленький графчик.

- Велика важность пикник! Совсем это не весело ходить по скучному лесу и натирать себе ноги о сучья! - презрительно фыркнул его приятель.

- И быть изъеденными комарами в конце концов, - мигом согласился с ним графчик.

- И еще, чего доброго, попасть на ужин волкам! - заключил торжествующе Гога.

- Конечно! конечно! подтвердил Никс.

Но говоря это, оба мальчика кривили душой. Им было ужасно досадно лишиться удовольствия. К тому же они боялись директора, который, как они предчувствовали, не похвалит их за гадкий поступок.

ГЛАВА ХLII

Волшебный кисель.

Когда Александр Васильевич узнал о "предательстве" Никса и Гоги, он согласился тотчас же с остальными мальчиками и решил оставить провинившихся без пикника. Но и самый пикник опять чуть было не расстроился, - вот по какой причине.

Накануне счастливого дня к ужину подали кисель, обыкновенный клюквенный кисель, который подают на стол с молоком и сахаром.

Такой кисель в пансионе господина Макарова подавали очень часто, хотя маленькие пансионеры ненавидели это кушанье всей душой. Пансионские служителя, Мартын и Степаныч, нередко уносили кисель со стола нетронутым.

Каково же было их изумление, когда в этот вечер не только кисель, но и миска с киселем исчезла со стола. Правда, миска скоро вернулась на стол, к вечернему чаю, но уже пустая, а кисель...

Ах, что сталось с киселем!

У киселя положительно оказались ноги! По крайней мере он сбежал из миски и очутился в комнате директора на его письменном столе, в большой чернильнице, предварительно изгнав оттуда чернила.

Когда Александр Васильевич сел за стол и, обмакнув перо в чернильницу, начал писать письмо кому-то из родителей маленьких пансионеров, вместо чернил на бумаге очутился... кисель. Александр Васильевич вскочил, схватился за колокольчик, чтобы позвонить служителя, но с отвращением отдернул назад руку. И колокольчик был весь мокрый и липкий от киселя.

- Нет, они останутся все до единого без пикника, если я еще найду где-нибудь эту гадость! - сердито произнес директор.

Но к счастью "этой гадости" не нашлось больше нигде, в квартире директора, по крайней мере...

Зато кисель очутился у monsieur Шарля. Поздно вечером, когда пансионеры уже спали, monsieur Шарль пожелал пройтись по саду и подышать свежим воздухом. Ничего не подозревая, он взял с окна фуражку, белевшуюся в полумраке ночи, надел на голову и...

Нет, такого крика положительно еще не было под мирною кровлею пансиона! monsieur Шарль кричал, что на голове у него ползают змеи и, делая отчаянные прыжки, носился по своей спальне в какой-то дикой пляске. Карл Карлович, спавший в соседней комнате и видевший самые превосходные сны, проснулся от этих безумных криков, вскочил с постели и второпях сунул ноги в туфли, стоявшие постоянно у его кровати.

И в свою очередь Карл Карлович дико закричал на весь пансион:

- А-а-а-а-а!

Ему ответил отчаянный вопль monsieur Шарля за стеною:

- О-о-о-о-о-о!

Мальчики повскакали со своих постелей и со всех ног бросились в комнаты обоих гувернеров, предполагая, что случилось какое-нибудь несчастье.

Зачиркали спички, засветились огни.

При их мерцающем свете мальчики увидели плясавшего monsieur Шарля с фуражкой на голове. Из-под фуражки по всему лицу француза текли мутные потоки чего-то розовато-алого или бледно-малинового, тусклого и жидкого.

- Да это кисель! - неожиданно и наивно вскричал кто-то из пансионеров.

- Как кисель? А не змея разве? - удивился monsieur Шарль, вскидывая глазами на своих воспитанников.

- Нет, положительно это кисель, а не змея, monsieur Шарль! - подтвердил Павлик Стоянов самым серьезным тоном, разглядывая мутно розовые ручьи, все еще стекавшие по лицу Жирафа.

И все разом тут же кинулись в соседнюю комнату к Карлу Карловичу, который положительно охрип от криков.

- Лягашка! Лягашка! - вопил несчастный немец.

- Где лягушка? - так и бросились к нему мальчики.

- В мой сопожка, в мой сопожка сидят лягашки! - неистовствовал Кар-Кар, боявшийся больше всего в мире лягушек и мышей.

Кто-то из мальчиков присел на пол и быстро снял с ноги Кар-Кар туфлю.

Оттуда потекла мутно-красная жидкость.

В туфли Кар-Кара забрался все тот же проказник-кисель!

Таким образом ни "лягашек", ни "змей" у обоих гувернеров не оказалось, и они могли спокойно ложиться спать.

Но monsieur Шарль был возмущен и не думал уходить спать.

- Кто это сделал! Я хочу знать, кто это сделал! Я этого не прощу! - кричал он.

Витик Зон с самым покорным видом подошел к Жирафу и, скромно опустив глаза, произнес тихо:

- Monsieur Шарль, не сердитесь на нас, пожалуйста. Это я виноват во всем. Я думал, что вы любите кисель и понес его вам в вашу комнату, пока вы ужинали в столовой. Я хотел, чтобы вам осталось киселя на завтра. На окне, мне показалось, лежала тарелка, я и вылил в нее кисель.

- Это была моя шляпа, несчастный! - вскричал француз, - понималь меня? Не тарелка, а шляпа!

- Разве это была ваша шляпа, monsieur? - с глубоким вздохом сожаления произнес Витик, выражая полное отчаяние на своем плутоватом лице. - А я думал, что тарелка...

Но гаг Шарль усомнился в том, правду ли говорит Витик, и спросил сердито:

- А туфли Карла Карловича вы тоже приняли за тарелку?

- Как попал кисель в туфли дорогого Карла Карловича, этого мы положительно не знаем! - и Витик Зон печальными, сочувствующими глазами взглянул на немца.

- Да, мы этого не знаем! Но, по всей вероятности, это сделал кто-нибудь чужой! - послышались тихие, робкие и удивительно покорные голоса.

В это время на пороге комнаты показался директор.

Несмотря на позднее время, Александр Васильевич решил тотчас же переговорить с обоими учителями относительно наказания пансионеров за "непозволительную" шалость.

В первую минуту он, по обыкновению, решил, что необходимо строго наказать виновных, проучить их, как следует.

В этот раз защитником шалунов выступил Кар-Кар. Добрый немец, насколько умел, старался уговорить директора простить проделку шалунов.

- Они теперь, наверное, и сами понимают, какую глупую шалость они придумали, - объяснял он.

Впрочем, у Кар-Кара были еще и другие соображения, почему он так усердно заступался за пансионеров. Ведь, чего доброго, виновными могли оказаться все. И всех пришлось бы в таком случае лишить завтрашнего пикника. А на пикнике ужасно хотелось быть самому Кар-Кару. Он был большой любитель рыбной ловли, а в лесу, он знал, находилось озеро, где водилось столько рыбы, что хоть руками ее лови. Предвкушая приятную поездку к озеру, Карл Карлович уже не мог лишить себя подобного редкого удовольствия. И вот он мысленно решил, ради пикника, простить проказникам их новую проделку. К нему присоединился и monsieur Шарль. Александр Васильевич сначала и слышать не хотел - но потом смягчился, и мальчиков великодушно простили, взяв с них обещание, что они никогда больше подобных шалостей делать не будут.

ГЛАВА ХLIII

Пикник

Наступило утро. Солнце с пяти часов заглянуло в спальню пансионеров. Небо было безоблачно и ясно. Белые облачка легкой снежной дымкой ползли по небу.

- Ура! - закричали, проснувшись, в один голос двадцать мальчиков, - Ура! дождя не будет!

В десять часов их позвали завтракать. Завтрак был ранний, обед же решили сделать в лесу. За завтраком дали печеный картофель с маслом и с селедками. Картофель съели очень быстро, потому что это было одно из любимых кушаний "рыцарей", а селедок съесть не успели: оставшиеся на тарелке селедки исчезли неведомо куда. Искали их и не нашли. Искали под столом, под стульями, под скамейками, даже под подушками в спальне и нигде не могли отыскать. Вместе с другими искал и Витик, карман у которого оттопыривался как-то странно в это утро. От самого Витика пахло чем-то очень похожим на запах селедки. Но пансионерам и в голову не пришло доискиваться причины странного запаха, потому что все торопились со сборами на пикник. Сам Карл Карлович ужасно волновался, приготовляя удочки и собирая все нужное для рыбной ловли. Суета шла необычайная.

Только два мальчика не суетились и с завистью смотрели на общую суматоху. Эти мальчики были Гога и Никс.

Ровно в двенадцать часов к крыльцу подъехала долгуша, - длинный узкий экипаж с сидениями на обе стороны. Долгуша была очень поместительна, места в ней было вдоволь. Александр Васильевич с племянницами, - monsieur Шарль, Кар-Кар и десять мальчиков уселись на ней. Кому не хватило места в долгуше, тех усадили в телегу к Авдотье и Степанычу, которые ехали с провизией и самоваром позади долгуши. Другой служитель, Мартын, остался приготовлять обед двум наказанным пансионерам.

Мальчики с гамом разместились по своим местам. Долгуша и телега тронулись. Пансионеры закричали "ура!" и подбросили фуражки в воздух. Судя по началу, пикник обещал быть превеселым.

ГЛАВА XLIV.

Костер. - Он не хочет быть больше царем!..

Долгуша с грохотом катилась, не умолкая ни на одну минуту. Ей вторила мучительным скрипом и визгом телега. Авдотья с глупым видом сидела на переднем месте телеги, нежно сжимая в своих объятиях самовар. При каждом повороте она кричала во весь голос от испуга:

- Батюшки, перевернемся! Родимые, смертушка пришла!

Мальчики неистово хохотали.

Но телеге не суждено было перевернуться; она благополучно добралась до леса.

Что за прелесть был лес в эту раннюю осеннюю пору! Листья чуть подернулись золотом, заалели, словно вспыхнули румянцем под прихотливой рукой царицы-осени. Тут и там застенчиво выглядывали из-под сухой травы красные, желтые, белые и коричневые шапочки грибов. Вблизи шумело озеро. Голубое, чуть подернутое рябью, точно огромная рыба с серебряною чешуею, оно было прекрасно и величаво в этот день.

При виде озера Карл Карлович точно ожил, торопливо собрал свои удочки, ведерко с червями, сетку для улова и направился к берегу.

- Карл Карлович, и я с вами! - неожиданно вызвался Витик.

- Но ты будешь там шалить? - подозрительно покосился на него немец.

- О, нет, я буду удить! - самым серьезным образом произнес Витик.

И старый гувернер с маленьким шалуном отправились на берег.

Авдотья, переставшая бояться телеги с той минуты, как очутилась на земле, решительно заявила, что ей нужен костер для варки обеда.

- Это уже дело мальчиков! Мальчики, разложите костер Авдотье! - крикнул директор "рыцарям", которые уже успели разбрестись по лесу.

- Костер! Костер, рыцари! - закричал Алек, находившийся ближе всех к гну Макарову, и первый, схватив несколько больших сучьев, валявшихся во мху, потащил их к тому месту, которое, по его мнению, оказывалось самым подходящим для костра.

- Ах, что ты делаешь, Алек! Ты можешь себе занозить твою нежную ручку! Ведь ты царь! - и с этими словами Арся Иванов со всех ног кинулся к "царю" и отнял у него хворост.

- Но я тоже хочу разводить костер! - вспыхнул Алек.

- Ах, что ты! Что ты? - закричал подоспевший Павлик. - Ты все забываешь, что ты не простой мальчик-пансионер. Ведь ты царь или по крайней мере царевич, кавказский царевич. Мыслимое ли дело, чтобы цари или царевичи разводили костры и носили сучья? Что скажут твои подданные? Посуди сам.

- Но это весело! - протестовал Алек.

- Все же для царевича неподходящее занятие! - вставил свое замечание Вова Баринов.

- Нет, нет, тебе нельзя этим заниматься, - произнес Миля Своин. - Ты будешь только сидеть и смотреть. Мы тебе, Алек, сейчас устроим для этого трон из мха.

И Миля Своин тут же принялся за работу.

- Сядь здесь, в тени! Тут не печет солнце! - предложил Дима Вартов, стремительно расчищая Алеку путь.

- Да, да, посадите в тени нашего драгоценного царя! - вскричало десять голосов. И двое мальчиков, Бобка и Котя, подхватили под руки Алека и усадили его на мох. Остальные с веселым хохотом и криками принялись таскать сучья для костра. Алек с завистью смотрел на общее веселье. Здесь под деревом одному ему было скучно и неудобно. Комары досаждали нестерпимо, муравьи ползали по рукам и ногам, кусая больнее комаров; искусанные руки "царя" покрылись красными пятнами. Мальчики между тем сложили хворост в кучу и зажгли его. Костер запылал. Шалуны сняли сапоги и стали прыгать через пламя. Этого зрелища Алек выдержать равнодушно уже не мог. Он быстро разулся, отшвырнул сапоги и носки в сторону и в две минуты уже был около костра.

- О, Господи! Царь - и вдруг без сапог! Алек, ты простудишь твои драгоценные царские ножки! - почти в ужасе вскричал, подскакивая к Алеку, Бобка Ящуйко.

Бац!

Этого Бобка уж никак не ожидал.

"Царь" дал ему порядочного таки шлепка. Глаза Алека горели. Бобка Ящуйко рассвирепел, в свою очередь поднял руку, чтобы дать Алеку сдачи, но рука внезапно опустилась, и он произнес, наклоняя почтительно голову:

- Так как ты, Алек, царь, то я, конечно, не имею права с тобой драться и мирно покоряюсь.

Алек, который рассердился еще больше за то, что Бобка не отдал ему удара. что считалось уже совсем позорным у "рыцарей", сердито вскричал:

- Прочь с дороги и пусти меня к костру, говорю я тебе!

Бобка покорно стушевался. Но тут между Алеком и костром выросла целая стена других мальчуганов.

- Нельзя! ведь ты царь!

- Это опасно для твоего царского здоровья!

- Бей нас всех, но к костру мы тебя не пустим!

- Мы проводим тебя опять на трон!

- Что-о-о! На трон! Ни за что в мире! - закричал Алек так громко, что Авдотья, хлопотавшая возле чая, от неожиданности и перепуга чуть не упала прямо на кипящий самовар.

- Не пойду на трон, потому что не хочу быть царем больше! Пусть этот лес будет свидетелем, что с этого дня Алек Хорвадзе не царь больше, а простой, совсем простой Алек. У меня нет больше царства, около Кутаиса нет дворца, нет баранов, ничего нет! Слышите, ничего нет, говорю я вам!.. Если все маленькие цари так несчастны, что не могут бегать, играть, не могут подраться в свое удовольствие, так где же тут счастье?! Не хочу и я быть царем! И первого, кто меня назовет еще раз царем или царевичем, я вздую так, что он долго будет помнить... А теперь место мне! Дайте отвести душу и попрыгать как следует! А то того и гляди - погаснет пламя...

И проговорив все это, Алек отошел немного, громко "ухнул", и в один миг, смеющийся и веселый, перескочил костер. Павлик Стоянов вскочил на ближайший пень и, как настоящий поэт, прочитал стихотворение, сочиненное им в честь Алека: Муха Алю укусила,

Вздумал Алек быть царем,

Только во сто раз быть лучше

Мальчуганом-шалуном!

- Ура! Да здравствует наш Алек! - заключил веселым хохотом маленький проказник.

ГЛАВА XLV

Совсем диковинная рыба.

- Тс! Тс! Тише! Тише! Чего вы расшумелись! Хохочут и не подозревают, что около них происходит! Вот глупые-то мальчуганы!

Витик Зон с таинственным, многозначительным видом появился среди "рыцарей". Щеки Витика горели румянцем, голубые глаза лукаво искрились. По всему виду мальчика было заметно, что шалун снова готов выкинуть одну из своих удивительных "штучек".

Мальчики в один миг окружили его.

- Что такое? Что ты еще выдумал? Что такое около нас происходит? - тормошили они Витика со всех сторон.

- Тс! Тс! Тс! - погрозил он на них пальцем с самым таинственным видом. - Во-первых, Кар-Кар удит рыбу...

Мальчики расхохотались.

- Ты нас морочишь, Витик! - зашумели они, - что за важность, подумаешь, что Кар-Кар удит рыбу!

- Во-вторых, он... уснул! - нисколько не обращая на них внимания, продолжал Витик.

- Ну и что же!

- И в-третьих, рыба клюет... - торжествующе заключил Витик.

- А! О! А! Ага! Угу! Вот так штука! - вырвалось разом на разные голоса из уст двадцати мальчуганов.

- Уснул, а рыба клюет? Вот это совсем особого рода дело! Надо бежать его будить! - зашумели шалуны.

И Алек Хорвадзе первый козликом запрыгал по направлению к берегу.

За ним побежали и остальные. Павлик Стоянов преблагополучно стал на голову и прошелся на руках впереди всей маленькой толпы к общему удовольствию шалунов.

Вот и берег. На берегу сидит Кар-Кар. Его шляпа сдвинулась на затылок. Удочка зажата в правой руке. Левая покоится на груди. Он спит так сладко и крепко под легкий шум озера, как наверное не спал никогда в своей собственной постели.

Громкий храп его разносится далеко по лесу. Очки сползли на самый кончик носа, и поэтому лицо у Карла Карловича такое, точно он чему-то удивлен.

В один миг мальчики окружают его.

- Карл-Карлович, смотрите, ваша шляпа упадет в воду! - кричит Витик в самое ухо немца.

- Карл Карлович, ваши очки скоро собирается утащить щука! - задыхаясь от смеха, вторит ему Павлуша.

- Карл Карлович, у вас рыба клюет! - визжит Бобка Ящуйко самым отчаянным образом.

Карл Карлович открывает заспанные глаза и бессмысленно минуту, другую смотрит на шалунов, потом быстро поднимает руку к голове.

Слава Богу - шляпа на голове.

Щупает нос.

И очки на месте.

Тогда он строго грозит пальцем маленьким проказникам.

- Рыба же! Вам говорят рыба клюет! - вопит Арся Иванов на всю окрестность, точно на поверхности озера появилась настоящая акула.

Тогда Карл Карлович точно оживает. Сна как не бывало. Действительно, рыба клюет и дергает удочку у него давно.

Со счастливым, радостным лицом Карл Карлович осторожно поднимает удилище от воды... И...

О! О! О! как тяжело! Рыба очевидно попалась не из мелких. Удочка гнется. Карл Карлович торжествует. Все в нем сияет: и красное, лоснящееся лицо, и нос с очками, и парик с дырочкой.

Удочка еще чуточку поднялась над водою...

Раз!

Наконец-то!

Карл Карлович очень близорук и поэтому не может рассмотреть сразу, что за рыба поднимается над поверхностью воды.

А рыба эта престранная. Тонкая, вроде угря, и длинная-предлинная. Кар-Кар изумлен. Ему еще ни разу не приходилось видеть такой странной рыбы. Она совсем не трепещет на крючке и не играет чешуею на солнце. Удивительно странная рыба. Тусклая какая-то и по крайней мере в два аршина длиной.

О!!!

Наконец она подле него на песке. Карл Карлович наклоняется над нею, не решаясь однако взять ее в руки. И вдруг откидывается назад, зажимая себе нос обеими руками. Вот так запах! Нет сил вынести близкое соседство подобной рыбы!..

Но Карл Карлович все же имеет мужество еще раз наклониться над странным уловом. И вдруг лицо его багровеет от гнева. Теперь он понял все!

Перед ним лежит селедка и не одна, а целых шесть не живых, а вычищенных селедок, при чем хвост одной втиснут в голову другой. И так все шесть, гуськом... Они лежат длинной змеею перед глазами злосчастного рыболова, издавая ужасное зловоние...

Возмущенный Карл Карлович вспоминает, что за сегодняшним завтраком почти никто не ел селедок и что селедки куда то исчезли как по волшебству... Вспоминает еще и то, что во время сборов на пикник карман у Витика как то топорщился и от Витика пахло именно совсем так же, как пахнут сейчас эти селедки. Значит, все это штука Витика! И разгневанный Карл Карлович бросается к Витику и больно схватывает его за ухо. Попавшемуся проказнику плохо пришлось бы наверное, если бы в эту минуту не показалась бегущая к берегу со всех ног Женя. Лицо у Жени было взволновано. Глаза испуганы на смерть.

Она ураганом ворвалась в толпу мальчиков, во все горло крича:

- Где Котя? Вы не видели Котю?

Мальчики в недоумении переглядываются. В самом деле, где же он, Котя?

И лица у них становятся такими же испуганными, как и у самой Жени.

Теперь поднялась уже настоящая суматоха. Все стали вспоминать, где и кто видел Котю последним.

- Он был, когда складывали костер! - произнес уверенно Алек.

- Но когда мы бежали к берегу, его не было уже с нами! - уныло вторил ему Павлик.

- Да, его не было с нами! - еще печальнее произнес Витик, который особенно привязался к общему любимцу с тех пор, как тот так великодушно выручил его.

- Котя! Ау! Ау! Котя! - пронеслось громкой перекатной волной по опушке леса.

- Ау! Ау! Ау! Откликнись, Котя! - задрожали, зазвенели детские голоса.

- Ау! Ау! - присоединились к ним и крики взрослых.

Но никто не откликался.

Только старые дубы и клены неумолчно шумели, да веселые пичужки звонко перекликались в кустах...

ГЛАВА XLVI

Котя исчезает.

- Ау!Ау!

- Ау!

Громко несется по лесу этот крик.

Но тот, кому нужно во что бы то ни стало услышать это "ау", его не слышит.

Котя быстрым шагом идет все вперед и вперед. Мальчик сам хорошо не помнит, как он отделился от всех, как углубился в чащу. Его фуражка полна грибов, карманы - ягод. На душе у Коти сладко и легко. Давно он не чувствовал себя так, как сейчас. Это светлое, радостное настроение продолжается с той минуты, как он почувствовал себя среди огромных великанов-деревьев, среди веселых пичужек, букашек, грибов и ягод, которыми кишмя кишит лес.

Надо быть самому крестьянским мальчиком, чтобы понять то настроение, которое охватило Котю. Хорошо ему жилось в пансионе, начальство и товарищи любили его, он чувствовал себя там, как дома, но... в лесу, на воле, было еще лучше, еще радостнее!..

И он торопился насладиться этой радостью, погулять в волю, чтобы вернуться вовремя к обеду к месту, где расположились его друзья.

Бодрый и веселый, легко подпрыгивая на ходу, он перебегал от гриба к грибу, от ягодки к ягодке. Когда картуз его был уже полон ими, Котя перестал собирать грибы, пошел тише и затянул песенку. Песенка была все та же, далеко не крестьянская песенка, которая неведомо откуда и как запомнилась Коте: Ты - мое солнышко жаркое,

Ты - мой серебряный луч,

Утро весеннее, яркое,

Ясное утро, без туч!

Мальчик мой, крошка прелестный,

О, как люблю тебя я,

Пташка моя поднебесная,

Радость, утеха моя!

Эту песенку Котя как то запел в пансионе. И тогда мальчики окружили его и забросали вопросами:

- Откуда ты знаешь такую прелесть?

- Это совсем не деревенские слова, не деревенская песня!

- Где ты ее слышал?

Но Котя не мог сказать, где он слышал песню, а так как мальчики не переставали расспрашивать его о ней, то он и перестал петь ее в пансионе. Зато здесь, в лесу, он затянул ее с особенным наслаждением. Здесь он был один. Никто не мешал ему. Котя шел и пел, а в его мыслях мелькала та странная, прекрасная, с белыми, мягкими руками женщина, которая всегда появлялась перед ним, как только он начинал свою песенку или погружался в свои мечты...

Довольный и радостный, он шел все вперед и вперед, не замечая, как деревья в лесу становились чаще и чаще... Стало как-то темнее сразу... Лес заметно загустел...

- Ну, баста! Пора обратно! - произнес Котя, заметив вдруг, что зашел слишком далеко. - Поверну назад. Может костер еще горит и по дыму найду к нему дорогу.

И он взглянул по тому направлению, где должен был, по его мнению, показаться над деревьями дымок костра.

Но дымка нигде не было видно. Не находил Котя и тропинки, по которой он забрел сюда. Одна только чаща теснилась кругом. Огромные деревья уходили в небо. Птицы замолкли. Начинало темнеть. Вечер подкрадывался незаметно.

Легкая дрожь пробежала по телу Коти. Он бросился направо.

Темная чаща неприветливо встретила его колючими сучьями. Тогда он направился налево.

Та же густая, непроходимая чаща, безмолвная и угрожающая.

Рванулся вперед...

Все то же.

Тогда мальчик в ужасе понял, что он заблудился.

Холодом повеяло на него от темных жутких деревьев. Холодом повеяло в самое сердце.

В отчаянии схватился за голову и дико вскрикнул на весь лес:

- Сюда! Ко мне! Скорее! И чутко прислушался.

Где-то хрустнула ветка... Потом другая... Еще и еще захрустело что-то уже ближе, яснее...

Кто-то точно прокладывал себе дорогу, хрустя хворостом под ногами.

- Сюда! Ко мне, здесь я! - еще громче закричал Котя, надеясь увидеть кого-либо из мальчиков, гувернеров, или Степаныча.

Сухой лист зашуршал совсем близко под чьими-то ногами. Котя уже решил, что к нему подоспевала помощь.

Полный радостного волнения, он рванулся вперед навстречу еще невидимому другу. Кусты быстро раздвинулись под сильными руками и... Котя дико, испуганно вскрикнул, выронил из рук картуз с грибами и отпрянул в сторону...

ГЛАВА XLVII

Снова он!

Перед ним был дядя Михей. Его маленькие глазки горели злобною радостью, рыжие усы щетинились, рот кривился злорадною усмешкой. В два прыжка он очутился подле мальчика и, крепко схватив его за плечи, зашипел змеею в самое ухо Коти:

- Ага! Наконец-то ты мне попался, голубчик! Наконец-то удалось схапать тебя!.. Давно я выслеживаю тебя, ангельчик! Спасибо доброму человеку, сказал про бумажку, которая обозначала, где мне искать тебя!.. Наш Лесовский грамотей прочел, пришел и сказал мне, что в Дубках ты... Вот и опять свиделись... Небось, не рад, поди? А и впрямь, что радоваться!.. Теперь я тебя, голубчика, взаперти держать буду, в конуре собачьей, голодом морить... Бить буду кажинный день по два раза... Искалечу тебя, чтобы ты не убег в другой раз! А теперь ступай за мной... И гляди ты у меня... Бежать не моги... Забью до смерти, коли поймаю!

И все еще цепко держа за руку Котю, чуть передвигающего ноги от ужаса, волнения и усталости, Михей поволок его за собою.

Холод охватил душу мальчика. Сердце его сжалось точно в тисках. Он чувствовал, что Михей исполнит свою угрозу, что от этого жестокого, бессердечного человека пощады ждать нельзя. Живым из его рук теперь не вырваться, - с тоскою и болью подумал Котя. И тут же вспомнил милых товарищей, доброго Макаку, проказницу Женю и того злого мальчика, из-за которого ему теперь приходится снова попасть в страшные руки дяди Михея.

И вот в его мыслях промелькнуло то, что ожидало его в деревне: голод, заключение, побои, истязания. Новым ужасом наполнилось бедное сердечко Коти.

"Нет! Нет! Лучше умереть в лесу голодной смертью, нежели оставаться в руках своего мучителя! - вихрем пронеслось в его голове и, не помня себя, он неожиданно наклонился к державшей его крепко руке Михея и, прежде чем тот успел опомниться, изо всех сил укусил его за палец.

Михей громко вскрикнул от боли и выпустил руку Коти... Этого только и надо было мальчику.

Он рванулся вперед... и помчался стрелою через кусты и сучья, через самую чащу, едва чувствуя ноги под собою.

С диким, бешеным криком Михей понесся за ним.

ГЛАВА XLVIII

Погоня.

Котя бежал с такой быстротой, на которую способен только человек, за плечами которого смертельная опасность. Но и Михей не отставал от него ни на шаг. Взрослый человек гнался за маленьким человечком, желая во что бы то ни стало нагнать его и жестоко отомстить за все. Оба бегущие не обращали внимания на то, что встречные сучья деревьев рвали на них одежду, царапали им лица, кололи ноги. Кровь ручьем текла по щекам обоих, но ни Михей, ни Котя не замечали её. Вот-вот, казалось, сейчас протянется рука Михея и схватит мальчика... Но прыжок, другой, и снова - уже вне опасности Котя... Расстояние между беглецом и его преследователем становится то больше, то меньше. Вот оно увеличилось снова... вот уменьшилось...

- Стой, Миколка! Если жив остаться хочешь, тебе говорят, стой! - слышится уже близко, совсем близко за плечами Коти.

Мальчик значительно устал и ослабел теперь. Силы совсем ему изменяют. Ноги отказываются служить. Михей уже близко, близко за его плечами. Вот горячее дыхание обдает уже Котю, рука протягивается, цепкие пальцы хватают за рукав...

- Ох!

Не то стон, не то вопль раздается за плечами беглеца... И что-то тяжелое грузно падает на землю позади мальчика... Это упал Михей, не разглядев в наступивших сумерках глубокую канаву...

Котя облегченно переводит дух, легко перескакивает канаву и быстро исчезает за деревьями. В ту же минуту радостный крик вырывается из груди мальчика... Деревья значительно поредели... Вон и опушка леса... На опушке слабо тлеет костер, вокруг костра мелькают большие и маленькие тени. Вон кто-то бежит от костра, смешно размахивая руками. Это Витик. Котя сразу узнал подвижную фигурку своего первого приятеля.

- Витик!

- Котя!

И мальчики радостно падают в объятия друг друга.

ГЛАВА XLIX

Уроки. - Страшилище.

Александр Васильевич Макаров, узнав обо всем случившемся с Котей, строго-настрого приказал всем мальчикам не оставлять его одного. Добрый директор пансиона боялся, чтобы снова не появился Михей и не утащил, чего доброго, Котю.

Маленькие пансионеры с удовольствием исполнили это желание своего директора. "Сторожить" Котю являлось очень приятною обязанностью для них всех. Котю любили все, за исключением Гоги и Никса, завидовавших "мужичонку", как оба они презрительно называли мальчика. Но с Гогой и Никсом не очень то считались. Помня их предательский поступок с Котей, маленькие пансионеры по-прежнему чуждались и сторонились обоих мальчиков. Каждый знал отлично, что если бы не они, Михей ни за что не догадался бы, где находится его маленький приемыш.

Итак, за Котей следили, не оставляя его ни на минуту одного. Боялись Михея и говорили о нем постоянно. Михей являлся каким-то сказочным чудовищем, которое могло появиться внезапно и украсть прекрасного принца. Поэтому "рыцари" решили сторожить своего принца. Днем всегда кто-нибудь ходил по пятам его, а ночью в спальню брали Кудлашку, чтобы она своим лаем успела возвестить о приближающейся опасности.

Прошла неделя, а Михей не появлялся. Мало-помалу о нем стали забывать. К тому же время каникул прошло, и с 16-го августа начались серьезные уроки у пансионеров. Лето проходило и снова наступили зимние занятия. На этот год класс пансионеров увеличился двумя новыми учениками: Греня и Котя стали заниматься вместе с прочими детьми. Сам Александр Васильевич давал урок мальчикам. Из соседнего села два раза в неделю приезжал священник учить их Закону Божию, а Кар-Кар и Жираф обучали их языкам.

Котя, выучившийся с Макакой за лето грамоте, мог тоже сидеть в классе вместе с прочими и учиться всему тому, чему учили его маленьких друзей. Даже по-французски и по-немецки ему велено было заниматься заодно с остальными, потому что мальчик оказывал ко всему удивительные способности.

- Совсем особенный он какой-то! - говорил про него Александр Васильевич, указывая своим помощникам на красивую белокурую головенку недавнего деревенского пастушка, прилежно склонившуюся над книгой.

Действительно, Котя был совсем особенный мальчик, потому что способности у него были удивительные. Он запоминал все свободно и легко. Науки давались ему просто, без усилий. За два месяца своего пребывания в пансионе господина Макарова он отучился постепенно и от своих деревенских выражений. Он не говорил теперь ни "ладно", ни "эвона" и ничем не отличался от своих товарищей.

Загар постепенно сходил с его лица... Простая, но изящная курточка куда более подходила к нему, нежели деревенская рубашка и кафтан. Теперь, тщательно одетый, умытый и причесанный, он выглядел настоящим красавцем.

Прошла еще неделя. Наступили теплые дни "бабьего лета"; в саду поспели яблоки, груши. И дети окончательно позабыли про "страшного дядю" Михея.

Часы уроков еще увеличились, а свободное время сократилось. Надо было учиться и учиться, чтобы получить хорошие отметки к Рождеству. Мальчикам было уже не до Михея. Они были уверены, что он не посмеет заглянуть сюда. К тому же в пансионской жизни случилось событие, заставившее обратить совсем в иную сторону мысли детей: в пансионском мирке появилось новое страшилище.

Александр Васильевич, как хороший хозяин, решил, что на зиму пора запасаться мясом. Мясо получалось в их глуши довольно трудно, а зимою так и совсем нельзя было его получить. Поэтому надо было сделать с осени мясные запасы. Для этой цели директор пансиона купил быка, настоящего живого быка. Бык был огромный, с налившимися кровью глазами и с огромными рогами. Он казался очень страшным, и соседние крестьяне продали его хозяину Дубков потому только, что бык был какой то дикий и они страшились его рогов. Про быка ходили слухи, что он уже забодал пастуха и двух подпасков. Когда его притащили связанного в телеге, дети с любопытством окружили быка. Всем было чрезвычайно интересно взглянуть на страшное чудовище. Крестьяне, привезшие его, насилу втащили быка в сараи и один из них, наскоро перерубив веревки, стягивавшие ноги свирепого животного, с быстротою молнии выскочил из хлева.

Бык заревел на вес хутор и заметался разъяренный по всему сараю.

Дверь сарая, стены и крыша, - все затряслось и задрожало под его страшными ударами.

Даже самые храбрые из мальчиков попятились назад, слыша дикое завывание рогатого пленника и его бешеные прыжки по сараю.

- Быка надо заколоть как можно скорее! - произнес опасливо Александр Васильевич, прислушиваясь к его дикому вою, - а то, того и гляди, наделает он бед!

- Вот уж не дело, - неожиданно выразила свое мнение Авдотья. - Где ж в нем мясо-то, в быке-то!.. Кожа одна да кости. Пущай откормится с недельку, другую... а потом и заколем в добрый час.

Решено было, что быка надо откормить и крепко-накрепко запереть дверь сарая.

Мальчики нехотя разошлись со скотного двора, когда их позвали учиться. Страшный бык вытеснил все остальные мысли из детских умов. О быке только и думали, и говорили.

Проказник Витик, проснувшись на следующее утро, пресерьезно уверял товарищей, что видел даже быка во сне, и что голова у быка была наполовину Авдотьина, наполовину Кар-Кара...

ГЛАВА L

Павликин рассказ.

Был вечер. На дворе стояла теплая, совсем не осенняя ночь, хотя был порядочный ветер, и деревья жалобно поскрипывали вокруг дома. Мальчики приготовили уроки и теперь все уселись около огромного кресла, в котором обыкновенно сидел Карл Карлович, и в котором теперь преважно развалился Павлик с очками Карла Карловича на носу и в его парике с дыркой - на голове.

Старый гувернер имел неосторожность расстаться с этими принадлежностями во время сна и, разумеется, и парик, и очки очутились в руках проказника. Жираф же углубился в чтение какой то книги у себя в комнате, а за мальчиками оставили присматривать Степаныча.

Павлик, в парике и очках, представлял Кар-Кара. подражая всем движениям и манерам старика-немца.

- Лягашка... потайте самофар... Фам говорят, лягашка! - выкрикивал он, безбожно коверкая слова.

Мальчики неистово хохотали.

Но наконец эта затея наскучила им.

- Павлик, расскажи нам что-нибудь страшное, ты так умеешь хорошо рассказывать, - тоненьким голоском попросил Миля Своин, ужасно любивший все таинственное.

- А ты не заревешь со страху? Ведь ты порядочный трусишка в душе, - прищурился на него Павлик. - Помнишь, как тогда, прошлой зимой?

Миля покраснел и замотал головою.

- Расскажи! Расскажи нам что-нибудь страшное, Павлик! Хоть бы про черный дом, - хором запросили мальчики.

- Да ведь вы сто раз слышали про черный дом! - отнекивался Павлик.

- Не все, не все. Котя и Греня не слышали, а мы еще раз с удовольствием послушаем, - не унимались они.

Павлик поломался еще для пущей важности, хотя видно было, что ему самому хотелось до смерти рассказать про черный дом.

Мальчики пристали настойчивее.

- Расскажи! Пожалуйста расскажи, Павлик! Кто-то полез в карман, вытащил оттуда леденец и протянул его Павлику.

Вова Баринов тоже порылся у себя в кармане, и через минуту на коленях Павлика появился ручной мышонок.

- Дарю тебе его, если ты расскажешь, - объявил торжественно Вова.

- Как? А тебе-то? - даже подскочив от такой щедрости приятеля, спросил Павлик.

- У меня другой в запасе найдется!

И сияющий Вова, порывшись опять в кармане, вытащил из него другого такого же мышонка.

Теперь кто-то из мальчиков положил на колени Павлика старый сломанный перочинный нож, кто-то обглоданную ручку и петушиное перо.

Перед такими роскошными подарками Павлик устоять уже не мог. Он живо наполнил ими свой собственный карман, крякнул, откашлялся и приготовился начинать рассказ.

Зашумели стулья, зашуршали ноги. Мальчики придвинулись к рассказчику и устремили на него горящие вниманием глазенки.

Кое-кто покосился на открытую дверь неосвещенной столовой, откуда глядела темная мгла, казавшаяся таинственной и страшной.

На дворе сильнее заскрипели деревья... Где-то стукнула калитка... В саду завыла Кудлашка... Тихо завизжала на ржавых петлях балконная дверь... Но мальчики ничего этого не слыхали. Они все с головою ушли в то, что им должен был рассказывать Павлик...

- И вот, братцы мои, - начал тот, - стоял этот черный дом на самом краю города. Ставни его были заколочены постоянно, двери тоже. Крыльцо поросло мохом и травой... Соседи знали, что в черном доме никто не живет лет пятьдесят или сто по крайней мере. Черного дома страшно боялись. Уж очень он был черный, таинственный и угрюмый. Его обходили за версту и страшились поздно вечером глядеть в его сторону, как вдруг...

Миля Своин тихо прошептал "ай" и вскарабкался на стул с ногами. На него зашикали и замахали руками. Сидевший с ним рядом Бобка дал ему щелчок по носу. На этот раз мальчик не обиделся, и Павлик снова продолжал свой рассказ:

- Как вдруг в черном доме появился огонек. Он был виден в узенькую щелочку между ставень и перебегал временами от окна к окну. Люди, жившие вокруг черного дома, очень взволновались, стали наблюдать за огоньком, который появлялся каждую ночь и исчезал с рассветом. На? шлись смельчаки, которые во что бы то ни стало решили пойти и узнать, что это был за огонек. Самым храбрым в этом городке считался молодой слесарь Иван. Он и объявил соседям, что в эту же ночь отправится в черный дом узнать в чем дело. И вот Иван, когда на городской башне пробило ровно полночь, взял топор и отправился. Огонек давно уже перебегал от окна к окну, яркой полоской света мелькая между ставнями. Иван храбро вошел на крыльцо и ударом топора разрубил дверь. Потом вошел в сени. Но странное дело! Лишь только он перешагнул порог соседней комнаты, как огонек исчез, и он очутился в полной темноте...

Тут Павлик остановился.

Глаза всех мальчиков, как по команде, уставились в темноту, глядевшую из столовой. Тонкий детский слух уловил легкий шум, доносившийся оттуда. Точно кто крался в темноте и чуть слышно шаркал ногами.

ГЛАВА LI

Что было в темной комнате.

- Ай! - не своим голосом взвизгнул Миля Своин и схватился дрожащими руками за курточку Павлика. В ту же минуту шарканье раздалось явственнее, слышнее и перед изумленными мальчиками появилась незнакомая, коренастая фигура чужого мужика с рыжими, щетинистыми усами, злым, бегающим взглядом и дубинкой в руке.

- Дядя Михей! - вырвалось помимо воли из груди Коти, который побледнел, как смерть, и первый вскочил со своего места.

- Он самый, голубчик мой! - злобно усмехаясь, отвечал грубым голосом усатый мужик. - Пришел за тобою, сыночек! Небось, не чаял, не ждал, что осмелюсь я нагрянуть сюды! Видишь, не струсил... Пришел за тобою, красавчик мой писаный!

Собирайся в путь-дороженьку... Да поторапливайся, дружочек мой!

Михей старался говорить ласково, но глаза его так и сверкали из-под нависших бровей, а лицо приняло угрюмое, свирепое выражение.

Мальчики с ужасом смотрели на страшного мужика, не смея произнести ни слова.

И только когда Михей схватил за руку Котю и грубо потащил его за собою, Алек Хорвадзе опомнился первый.

- Александра Васильевича сюда! Котю уводят! Не давайте его, пока я не приведу господина Макарова! - неистово крикнул он и со всех ног кинулся из комнаты. Но директора звать было не нужно. Услышав отчаянный крик, директор уже бежал в классную узнать, что случилось.

Каково же было изумление Александра Васильевича, когда он увидел страшного рыжего мужика, державшего за руку Котю.

- Вы Михей? - сразу догадался г. Макаров.

- Так точно, барин! - отвечал тот и, дерзко заглянув в лицо Александра Васильевича, спросил в свою очередь: - а вы господин Макаров будете, тот самый, что укрывает беглых ребят?

Директор вспыхнул, но сдержался, чтобы не повредить какънибудь Коте, и ответил насколько мог спокойно:

- Беглых ребят я не скрываю, а что в пансион принимаю бездомных сирот, это верно!

- Ха, ха, ха, ха! - грубо расхохотался Михей, - вот так бездомный сирота! Да ведь малец этот, - и он грубо ткнул пальцем в Котю, - убёг от меня, потому как не хотел больше работать. И что я буду без него? Состарюсь, кто кормить меня, поить станет? Что ж я даром, штоли, после родителей евоных призрел парнишку, а? Приютил я сиротку, чтобы иметь опору под старость, а вы его к себе утянули! Эва, ловко!

И Михей снова грубо захохотал.

- Но что же вы теперь с ним делать хотите? - в волнении спросил директор свирепого мужика.

- А уж это мое дело и вас это, барин, не касается! - грубо отрезал тот, - а только у меня есть на то полное право взять Миколку, потому бумага у меня такая от самого господина пристава дадена, что значит мой он, Миколка, вроде сына. Вот и бумага эта...

И трясущейся рукой Михей полез за пазуху, вытащил оттуда вчетверо сложенную засаленную бумажонку и подал ее господину Макарову. Тот быстро пробежал ее глазами и когда прочел до конца, то лицо его приняло печальное, убитое выражение.

- Послушайте, Михей, - произнес, насколько мог кротко, Александр Васильевич, -Может быть... вы нуждаетесь... скажите прямо... я вам денег дам... Заплачу... сколько надо... а только... оставьте нам мальчика... Прошу вас... Мы его так все полюбили... Он особенный мальчик, умница... хороший такой... И учится отлично... Я его в люди выведу... Право, отдайте нам его, Михей...

Но рыжий мужик упрямо закачал головой.

- И не проси! Все едино не отдам, барин! - резко оборвал он директора и, быстро повернувшись к бледному, как мрамор, Коте, скомандовал: - Ну, чего глаза выпучил-то! Ступай вперед, тебе говорят!

Котя покорно шагнул к двери, понурив голову.Его глаза блеснули слезой. Он понял одно: если он ослушается Михея, то директор, чего доброго, получит какие-либо неприятности от этого грубого мужика. И, тихий, подавленный, Котя приблизился к своему благодетелю и чуть слышно произнес:

- Прощайте, Александр Васильевич! Спасибо вам за все!

Слезы брызнули из глаз добряка Макаки.

- Как, уже? Вы его уводите от нас, Михей? - произнес он уныло и прижал к груди мальчика.

- А то неужто же еще нам здесь канителиться, барин? - произнес насмешливо Михей. - Ну, ну, пошевеливайся, малец, - прибавил он, обращаясь к Коте, и грубо толкнул его к дверям.

Но тут уже мальчики тесною стеною окружили своего любимца. Один крепко обнимал его, другой спешно пожимал руку, третий шептал ему на ухо слова утешения, ласки.

Вова Баринов вынул из кармана свое последнее сокровище: второго ручного мышонка, и переложил его в карман Коти. Арся Иванов сунул в другой его карман свой любимый игрушечный пистолет, который стрелял совсем как настоящий. Рыцари крепились, чтобы не разрыдаться. Сам директор догнал Котю у входных дверей и, сунув ему в карман два золотых, спешно вынутых из кошелька, тихо шепнул на ушко мальчику:

- Не отчаивайся, мой милый! Я поеду к губернатору и добьюсь у него разрешения вернуть тебя сюда снова!

Котя не отвечал ни слова. Бедный мальчик точно окаменел в последнюю минуту расставанья со своими друзьями. Все носилось перед ним как во сне. Мелькали в последний раз милые лица: добрый Макака, Карл Карлович (внезапно проснувшийся и вышедший на шум в ночном колпаке, потому что его парик был унесен Павликом) и Жираф, громко ругавший на странном, коверканном русском языке "этот отвратительная, злая Михейка", и славные лица товарищей с затуманенными от слез глазами, смотревшими на него, и злое, торжествующее лицо Гоги Владина, настоящего виновника его несчастья, и полные щеки старой кухарки, любившей Котю...

Все, казалось, было кончено для бедного маленького Коти: и его новая счастливая жизнь среди ласковых людей, и его новое детское счастье, только что засиявшее для него, и вся коротенькая радость, с которою он только что познакомился за последние два месяца жизни. И при одной мысли о том, что его ждало впереди, мальчик вздрогнул.

Точно тяжелый сон снился Коте. Сквозь этот сон он пожал еще раз от души милые ручонки своих друзей, гувернеров и директора, шептавших ему добрые, ласковые слова на прощанье и, пошатываясь от волнения, спустился на крыльцо следом за Михеем.

В саду с громким лаем к нему кинулась Кудлашка. Она тоже точно почувствовала горе своего маленького хозяина, потом тихо завизжала, точно жалуясь на что-то, и, уныло опустив голову, поплелась за Котей и Михеем.

ГЛАВА LII

Рыцари совещаются.

- Всё кончено! - произнес печально Витик по возвращении с крыльца, до которого мальчики провожали Котю, и глухо зарыдал на всю комнату.

- Страшно подумать, что мы никогда не увидим его больше! - и большой Павлик невольно присоединил свои слезы к слезам товарищей.

- Теперь 8 часов. До Лесовки верст двадцать. К утру он уже будет там! - тихо всхлипывая, произнес Арся.

- Да. И этот изверг Михей может быть забьет его до смерти! - дрожащим голосом произнес. Вова.

- А все этот негодный Владин! - вскричал Бобка Яшуйко и, подскочив к Гоге, спокойно сидевшему со своим другом-графчиком в дальнем углу комнаты, в стороне от всех, закричал ему в лицо; весь дрожа от ярости:

- Все из-за тебя! Я ненавижу тебя! Мы все ненавидим тебя! Из-за тебя мы лишились нашего милого Коти!

И Бобка не выдержал и заревел так, как никогда еще не ревел этот бедный толстяк.

Гога вскочил на ноги. Лицо его было бледно от душившего его гнева. Темные глаза сверкали.

- Что мне за дело, любишь ли ты меня или ненавидишь! Что же касается меня, то я рад, что мы оба с Никсом избавились наконец от этого маленького мужика, - произнес он сердито.

Внезапная тишина воцарилась в комнате. Мальчики, пораженные неслыханным бессердечием их товарища, как будто не могли долгое время найтись, чтобы ответить ему.

Наконец; Вова Баринов опомнился первый.

- Вон его! Совсем из пансиона вон! Мы не хотим его больше! Ни его, ни эту клетчатую обезьяну, Никса! И завтра же скажем директору, что не хотим быть с такими негодными, бессердечными мальчишками. Обоих вон! Непременно!

Вова весь дрожал от охватившего его волнения. Губы у него тряслись, руки тоже.

- Вон, вон их, обоих! Непременно! Завтра же вон! - подхватили все остальные мальчики, усиленно размахивая руками.

- А сейчас чтоб их не было с нами! Пусть убираются по добру, по здорову, или я отколочу их на славу! - вне себя заключил, пылая негодованием, Витик Зон.

Гога вздрогнул и переглянулся с Никсом. Маленький франтоватый графчик затрясся как в лихорадке от одной угрозы мальчика. Оба поспешно встали и выскользнули из комнаты.

- Трусы! - прокричал им вслед чей-то взволнованный голос.

- Жалкие шпионы! - отозвался другой.

- Гадкие предатели!

- Выгнать их обоих!

- Завтра же чтобы не было их здесь!

Крики мальчиков все разрастались и разрастались.

- Идем сейчас просить Макаку выключить их из пансиона!

- Нет, лучше отколотить их хорошенько!

- Ну, вот еще! Не стоит о них и руки то пачкать!

- Вон их! Вон! Сию же минуту! Крики росли с каждой минутой.

Стон стоном стоял от них во всем здании пансиона. Вдруг чей-то голос громко и оглушительно крикнул:

- Молчать!

Крикнул одно только слово один мальчик, а двадцать мальчиков послушно сразу смолкли.

Этот мальчик был Алек Хорвадзе. Маленький грузин был взволнован как никогда. Его черные глаза метали молнии. Лицо так и пылало румянцем. Красивый, тоненький, ловкий и проворный, как кошка он в следующую же минуту был на столе.

- Рыцари! - закричал он оттуда громким голосом, - слушайте меня, не перебивая. Я придумал, как спасти нашего друга. Если вы дадите мне слово исполнить все, что я от вас потребую, то - вот вам моя рука - Котя будет ужинать сегодня ровно в 10 часов в этой столовой вместе со всеми нами. Но только дайте слово, рыцари, повиноваться мне беспрекословно и до конца.

- Даем! Даем! - хором отвечали ему мальчики.

- В таком случае те, кого я назову, выходите вперед, - скомандовал Алек.

- Так точно, ваше величество, - пропищал Бобка.

- Кто посмеет еще назвать меня царем или величеством, тому я дам хорошую трепку! - сверкнул на него своими черными глазами Хорвадзе и тотчас же добавил уже совсем спокойно - а теперь выходите вперед по очереди:

- Павлик Стоянов.

- я.

- Вова Баринов.

- Здесь!

- Витик Зон.

- Я тут!

- Арся Иванов.

- Налицо!

- Бобка Ящуйко.

- Здесь. Только не дерись пожалуйста...

- Дима Вортов.

- Весь тут!

- Греня Кошуров.

- Я!

- Антоша Горскин.

- Есть такой!

- Гутя Ломов.

- Ау!

- Со мною вместе пойдут десять человек, считая и меня, самые высокие и сильные, - наскоро окинув глазами выбежавших вперед к нему мальчиков, произнес деловито Алек и затем продолжал: - Те, которые останутся, постарайтесь нашуметь как следует за себя и за нас, чтобы никому и в голову не пришло, что нас десятерых здесь не хватает... Поняли?

- Поняли! - отвечали оставшиеся мальчики покорными голосами.

- А вы, рыцари, вперед! И как можно тише! Я бы рекомендовал даже снять сапоги, - обратился Алек к послушно следовавшим за ним десяти мальчикам.

Все десять рыцарей пригнулись к полу, точно нырнули, и в следующую минуту уже шли в одних носках. Сапоги понесли с собою.

- Мы идем за Котей, Алек? - нерешительно осведомился Павлик по дороге.

- Нет, мы идем на чердак! - угрюмо отвечал их предводитель.

- На чердак? - произнесли недоумевающе все девять мальчиков разом. - Но что же там такое на чердаке?

- Многое, - коротко отвечал Алек тем же тоном, - там лежат корзины со всякой рухлядью, ящики с хламом и сундук с нашими святочными костюмами. Больше ничего!

- Больше ничего! - отвечали мальчики и разом замолкли, потому что уже были на чердаке, где Алек быстрой рукой зажег вынутый из кармана свечной огарок.

ГЛАВА LIII

Маленький пленник и его мучитель.

Михей и Котя шли густым темным лесом. Кудлашка уныло плелась за ними. Черная ночь покрыла чащу своим таинственным покровом. Но у Михея был фонарь в руках, которым он освещал дорогу. Отошли недалеко, всего каких-нибудь полверсты от Дубков, потому что от волнения и горя маленький пленник Михея едва передвигал ноги.

- Не могу дальше идти, - прошептали его трепещущие губы... - Дай мне отойти маленько!

- Еще чего! Ишь ведь барин какой! - грубым голосом закричал Михей. - Не велишь ли еще заночевать в лесу? Нет, братец ты мой, дудки это! Небось, здесь сейчас нечисть всякая водится и лесовик, не к ночи будь сказано, и русалки, и все такое... Заведут в чащу и замучат. И поминай как звали крещеную душу. Говорят тебе, прибавь ходу, а не то!..

И прежде чем Котя мог опомниться, Михей со всей силы ударил его палкой, на которую опирался в пути.

Котя застонал от боли и обиды. Кудлашка, видя, что обижают её хозяина, самым оглушительным образом залаяла и оскалила на Михея зубы.

Михей ударил и ее. Собака завыла.

- Не смей обижать Кудлашку! Не смей! Бей меня, сколько хочешь! А ее не дозволю трогать! - вне себя вскричал Котя и, весь взволнованный, дрожащий, со сверкающими глазенками, встал между Михеем и своим четвероногим другом.

- Ах, ты так-то!... - зашипел последний, с силой швырнув Котю на землю, и занес над ним свою палку.

- До смерти заколочу! - прозвенел над ухом мальчика его зловещий голос.

- У-у! У-у! У-у! - послышалось как раз в это время в кустах. Точно кто-то смеялся, аукал и стонал.

- Что это? Господи помилуй! - вырвалось из груди Михея и, бледный как смерть, он уронил на землю палку.

- Га-га-га-га! - ответило ему что-то с противоположной стороны куста.

- Это мы! Это мы! Это мы, дядя Михей, за тобой пришли! - невнятно заулюлюкали, зазвенели в тот же миг разные голоса.

- О! О! Ох! - стоном вырвалось из груди Михея. - Пропали мы с тобою, Миколка! Совсем пропали! Нечистая сила это! - роняли его трясущиеся губы, и он метнулся было в другую сторону от кустов.

- Не уйдешь! Не уйдешь! Не уйдешь! - загоготали снова из ближнего куста.

Михей схватился за голову, не зная, куда броситься, что предпринять. Котя был тоже сам не свой. Как и все деревенские дети, он верил в существование на свете леших, чертей, ведьм и русалок, во всякого рода небылицы, выдуманные простыми, необразованными людьми...

Холодный пот выступил у мальчика при первых же звуках этого страшного хохота. Даже Кудлашка, и та была испугана. Она поджала хвост, тихо завыла и вдруг, стрелой кинувшись в кусты, исчезла там.

Трясущаяся холодная рука Михея схватила руку Коти.

- Мы пропали, Миколка! Бежим! Хошь?... Авось спасемся!.. Господи помилуй!.. Слышь... бежим!.. - беспорядочно ронял он слова заплетающимся от страха, одеревенелым языком.

Михей стрелой понесся по лесу.

И трясясь, как в лихорадке, закрестился и зашептал чуть слышно:

- Да воскреснет Бог и да расточатся врази его!

Хохот, гиканье и голоса в кустах умолкли на мгновенье. Там только слышался странный, едва ли испуганный визг Кудлашки и какая-то возня в траве.

Михей, позабыв и про Миколку, и про весь мир, кинулся вперед со всех ног по лесной тропинке.

Но вдруг кусты ожили. Страшные черные существа с хвостами и рожками выскочили оттуда и в один миг окружили Михея.

Котя замер от ужаса, хотя одно из рогатых существ шепнуло ему:

- Ты не бойся! Тебе мы ничего дурного не сделаем.

ГЛАВА LIV

Чертенята.

При свете Михеева фонаря страшные маленькие рогатые существа с диким хохотом, визгом и улюлюканьем запрыгали, закружились, кривляясь и коверкаясь, вокруг беглеца. Их черные рожи, их рога, хвосты и как-то по-змеиному извивающиеся фигуры наполняли новым ужасом суеверного Михея. Они накидывались на него, щекотали, щипали его, дули ему в уши, царапали ему руки, тормошили и всячески мучили его.

- Свят! Свят! Свят! Господь Саваоф! - шептал Михей и поминутно крестился, всеми силами стараясь избавиться от страшных чертенят. Но ему не помогал ни крест, ни молитва: чертенята не исчезли.

- Сейчас мы замучим тебя!

- Замучим! Да, да!

- И утащим в ад!

- И утащим! Утащим! - пищали они, кривляясь на разные лады. И дикая пляска их продолжалась без конца вокруг Михея.

- Слушайте, родимые! - не своим голосом прошептал Михей, - не губите душу христианскую! Отпустите меня!

Тогда самый высокий чертенок подскочил к Михею и захохотал ему диким хохотом прямо в ухо:

- Отпустим тебя, только клятву нам дай в этот лес ни ногой никогда, никогда! В это место забудь заходить!

- Слышу, родимые! За десять верст близко не подойду. Отпустите только!

- Клянешься?

- Жизнью своей клянусь! Пущай меня гром убьет на этом самом месте.

- Не гром, не гром, А мы убьем.

Если клятву забудешь, Себя погубишь...

А теперь убегай, Да слов своих не забывай!

А не то придем, В ад тебя унесем!

прогремел страшным голосом высокий чертенок и так дико засверкал глазами на Михея, что тот как безумный вскочил на ноги и стрелой понесся по лесу, крича во все горло:

- Родимые, спасите! Голубчики, помогите! Смертушка пришла! Ой! Ой! Ой! Ой!

За ним вдогонку понеслись визг, свист, хлопки и улюлюканье чертенят. Потом все чертенята собрались в кучку и в несколько прыжков очутились около Коти, который очнулся как раз и сидел под деревом, обнимая мохнатую шею Кудлашки, снова очутившейся возле него.

При виде возвращающейся "нечистой силы" Котя громко вскрикнул, протянул вперед руки и закрыл глаза.

Тогда самый высокий чертик прыгнул вперед и радостно крикнул голосом Алека Хорвадзе:

- Котя, голубчик! ты можешь быть спокоен, дядя Михей никогда уже не придет за тобою!

И маленький грузин схватил удивленного Котю в свои сильные объятия.

- Так вот вы кто! А я думал... Спасибо, что спасли меня, братцы! - вскричал Котя в то время, как пансионеры-чертенята горячо целовали и обнимали своего маленького приятеля.

Алек рассказал ему в нескольких словах, как он придумал напугать Михея, как десять мальчиков отправились на чердак и взяли из большого сундука десять святочных костюмов чертей, которые им делали к прошлому Рождеству, и как, догнав Михея, они напугали его так, что он никогда уже не вернется не только в Дубки, но и в эту местность.

Котя внимательно слушал, восторгался умом и находчивостью своих друзей-чертенят и пожимал их руки.

Друзья-чертенята подняли его на руки и торжественно понесли, но только не в ад, а в Дубки, предшествуемые Кудлашкой, сопровождавшей шествие своим оглушительным лаем.

Ровно в 10 часов все пансионеры сидели за ужином, как ни в чем не бывало. Мальчики едва успели смыть сажу с лиц, которою их тщательно намазал Алек, чтобы увеличить сходство с чертями. Костюмы же снять не успели.

Когда Макака, Жираф и Кар-Кар явились к ужину, они были неприятно поражены этим неожиданным маскарадом в неурочное время.

Директор сердито нахмурился и произнес строго:

- Кто позволил вам взять костюмы с чердака? И как вам не стыдно думать о проказах, когда ваш маленький друг снова попал к своему притеснителю! У вас нет сердца, если вы...

Но директору не суждено было докончить его фразы. Чьи-то нежные ручонки обняли его за его спиною. Он быстро обернулся и тихо, радостно вскрикнул:

- Котя!

Да, перед ним был сам Котя.

Мальчики быстро повскакали со своих мест, и, пока обрадованный директор обнимал общего любимца, они рассказали про свою проделку. Тогда господин Макаров сияющими глазами обвел всех своих милых проказников.

- Слушайте, - произнес он так задушевно и мягко, как никогда не говорил еще со своими маленькими пансионерами, - слушайте, милые мои шалуны. Вы дали сегодня вашему директору самую сладкую минуту в его жизни. Спасибо вам за это, ребятки, золотые маленькие сердца! Никогда вам этого не забудет ваш старый ворчун-директор!Никогда!

И, отвернувшись, он незаметно смахнул радостную слезу с ресницы.

- Ура! Ура! Ура! - хором подхватили мальчики, - качать директора! Качать нашего доброго, милого директора! Ура! Качать! Качать!

И двадцать мальчиков бросились к Александру Васильевичу, стараясь поднять его на воздух на своих маленьких, слабых руках.

Директор отбивался руками и ногами от всей этой шумливой оравы, пресерьезно уверяя мальчиков, что они "сломают ему его последний нос".

Веселый хохот покрыл его слова и мальчики кинулись целовать своего добряка-директора.

ГЛАВА LV

Два друга. - Бык.

Под развесистым дубом, на лугу, примыкающем к скотному двору и птичнику, сидели Гога и графчик. Шагах в тридцати от них остальные пансионеры затеяли свою любимую игру в "белых и индейцев".

Но Гогу и Никса не приглашали играть. Этих двух мальчиков чуждались всегда за их напыщенность, высокомерие, дурной характер, а теперь, после их поступка с Котей, и совсем исключили из своей среды...

Правда, Котя упросил товарищей простить Гогу "ради него, на радостях", и мальчики, скрепя сердце, согласились не требовать исключения Владина из пансиона. Гога и Никс остались в заведении, но тем не менее никто из пансионеров не желал ни играть, ни разговаривать с ними.

Вот почему, в то время пока "рыцари" изображали "индейцев и белых", оба мальчика сидели в стороне и с завистью поглядывали на играющих.

- Гога! - произнес Никс, - что ты думаешь теперь делать?

- Я думаю поймать где-нибудь на задворках этого негодного Миколку и вздуть его хорошенько. Ведь я в десять раз сильнее его. Да и потом ты мне поможешь.

- Ну, конечно! - согласился со своим приятелем Никс - Но все-таки, мне кажется, нам не справиться с ним... Он очень сильный!

- Ну, тогда я еще раз сделаю "штучку"... Напишу Михею, что напрасно он испугался в лесу тогда, потому что это были не настоящие чертенята, а святочные, и что ему не грозит никакая опасность, если он придет снова за Миколкой.

- А как же ты пошлешь ему письмо?..

- Я знаю адрес. А когда Авдотья поедет на базар в город, я ее попрошу опустить письмо в почтовую кружку. Ведь Авдотья неграмотная и не сможет прочесть, кому я пишу. Марка у меня есть. Мама мне постоянно посылает марки в письмах, чтобы я мог писать ей.

- Ты любишь твою маму? - неожиданно спросил Гогу Никс.

- Люблю. Только я сержусь на нее, зачем она отдала меня сюда. Ведь тебя отдали потому только, что ты сирота и твоему опекуну не было времени и охоты возиться с тобою. Это не обидно. А меня отдали сюда только на исправление. Мама говорила постоянно, что у меня недобрый характер и ,что я совсем-совсем нехороший мальчик и приношу ей много горя своими выходками и капризами. И еще говорила, что я совсем не похож на моего брата.

- У тебя есть брат? - живо заинтересовался Никс.

- Теперь нет. Он умер. Но о нем постоянно говорили у нас в доме и мне ставили его в пример. Это было скучно. Я шалил еще больше и делал много дурного, чтобы показать всем, что мне решительно все равно то, что меня считают хуже моего брата. Вот меня и отдали сюда, ненадолго, правда. Ведь мне 12 лет, я почти самый старший здесь, если не считать Алека и Павлю. Мама пишет, что скоро возьмет меня отсюда, чтобы отдать в гимназию.

- Ты хочешь поступить в гимназию? - заинтересовался Никс.

- Мне все равно. Я уверен, что буду умнее и лучше всех гимназистов. В гимназии, кроме того, не будет этого мужика Миколки, с которым все нянчатся как с каким-то сказочным принцем и которого я ненавижу всей душой...

- Но ты ведь хочешь отделаться от него. Ты напишешь Михею?

- Конечно, напишу! Я отомщу этому скверному мальчишке, чего бы мне это ни стоило, потому что никогда ему не прощу того, что по его милости меня чуть было не выставили из пансиона.

- Да, да напиши. Пусть его уберут отсюда, - ответил Никс.

- О, я ему отомщу! Непременно отомщу.

Гога замолчал и злыми глазами посмотрел в ту сторону, где играли пансионеры.

И вдруг Никс неожиданно схватил его за руку.

- Гляди! Гляди, Гога! Быка ведут! - вскричал он радостным голосом.

Действительно, дверь сарая распахнулась и человек пять рабочих вытащили оттуда на длинной веревке упиравшегося быка... Высокий мужик с ножом, заткнутым за пояс, погонял быка огромной дубиной. Это был мясник, приглашенный из города хозяином Дубков для того, чтобы заколоть страшное животное.

Еще накануне господин Макаров предупреждал мальчиков, что на следующий день страшного быка заколют и чтобы они не подходили слишком близко к сараю в это время. Но мальчики, разумеется, позабыли это предостережение, а может быть любопытство пересилило их благоразумие, и, в перемену между завтраком и следующим за ним уроком, они преспокойно отправились играть на лужайку, соседнюю с помещением быка.

Но теперь, вспомнив о запрещении директора, они не без волнения поглядывали, как появилась из сарая страшная фигура чудовища - огромного, свирепого быка.

Бык, очевидно, предчувствовал свою скорую гибель. Он упирался всеми своими четырьмя ногами, яростно мотал головою во все стороны и стучал о землю рогами с привязанной к ним для безопасности толстой доской. Его глаза, налитые кровью, дико глядели на людей. Пена клокотала у рта и брызгала во все стороны.

Рабочие употребляли все свои силы, чтобы стащить быка с места. Им надо было завести его за сарай, где его должен был поразить нож мясника. Бык упирался.

Страшный, сильный, огромный, он наводил трепет на мальчиков, невольно бросивших игру и все свое внимание посвятивших теперь страшилищу.

Наконец кое-как быка удалось вытащить из хлева и завести за строения. Мальчики снова принялись было играть, как вдруг отчаянный рев огласил лужайку. За ним пронесся громкий испуганный крик и из-за угла выскочил бык, еще более дикий, страшный и свирепый, нежели прежде!.. Вокруг его шеи болталась веревка или, вернее, кусок веревки, потому что он перервал свой повод и вырвался на волю. Теперь, почуяв себя на свободе, с налившимися кровью глазами, с опущенной книзу головой, взбешенный и рассвирепевший, бык несся с поражающей быстротою прямо к дубу, под которым сидели Гога и Никс.

ГЛАВА LVI

Смертельная опасность.

- Бык сорвался! Берегитесь! Бык! - отчаянным криком пронеслось по поляне... Оба мальчика, смертельно бледные, вскочили на ноги. Бык несся прямо на них, разъяренный, чудовищный. Они видели это. Не помня себя, Гога и Никс схватились за руки и испустили дикий, пронзительный, нечеловеческий вопль.

Бык был теперь всего в пятидесяти шагах от дуба, под которым они стояли.

- Спрячьтесь за ствол! Спрячьтесь за ствол! - кричали им остальные мальчики, не менее перепуганные их самих.

Но, взволнованные и трепещущие, Никс и Гога не слышали этих криков, в которых было теперь их единственное спасение.

Если бы мальчики укрылись за древесным стволом, страшный бык ударился бы о него рогами и не причинил бы, может быть, им ни малейшей опасности. Но к ужасу всех остальных пансионеров и гнавшихся за быком рабочих, потерявшиеся с перепугу мальчики не могли ничего слышать и метались под дубом, не зная, что делать, что предпринять. Бык, между тем, все приближался. Уже слышно было страшное, хрипящее клокотанье в его груди, его тяжелое дыханье, вылетающее вместе с паром и пеной изо рта и ноздрей. Земля тряслась под сильными ударами его копыт.

Чуть живые, мальчики с замиранием сердца ждали приближения чудовища. Но вот от плотно сбившейся в кучку толпы пансионеров в один миг отделилась маленькая фигурка и помчалась прямо к дубу наперерез быку.

Отчаянный крик пансионеров пронесся по поляне:

- Котя! Котя! Куда? Куда ты, Котя?

Но Котя, как будто ничего не слыша, летел стрелою. В его руках был красный платок, которым он махал, как флагом, над головою. Он несся со всех ног, прямо к чуть дышавшим от волнения Гоге и Никсу и все махал и махал своей красной тряпкой изо всех сил.

Минуту перед тем в белокурой головенке Коти при виде всего происшедшего мелькнула отчаянная мысль:

"Мальчики растерялись со страху, они не догадаются встать за дерево, надо поэтому отвлечь от них внимание быка и обратить его на себя. Надо махать красной тряпкой, которая случайно есть у него в кармане, потому что бык ненавидит красное и когда он кинется на него, Котю, он уже успеет добежать и им удастся всем троим скрыться за стволом дуба".

И не думая о том, какой страшной опасности он подвергается сам, смелый мальчик бросился исполнять свою безумно отважную мысль.

Котя не ошибся.

Бык, при виде красной тряпки, остановился на минуту, уперся в землю рогами с навешенной на них доскою и, испустив новый, пронзительный рев, понесся стрелою прямо на Котю.

Теперь Котя не бежал, а летел, чуть касаясь пятками земли, все вперед и вперед, прямо к дубу, откуда ему уже протягивали трепещущие руки Гога и Никс. Но и разъяренный бык прибавил в свою очередь ходу. Он несся на маленького смельчака, не чуявшего ног под собою. За ним неслись рабочие и мясник с поднятым ножом наготове.

В быстро работавшем мозгу Коти мелькнула еще одна новая мысль - если бросить красный платок на землю, то бык, пожалуй, оставит в покое его, Котю, и кинется на платок, а в это время он, Котя, успеет укрыться.

Не рассуждая больше, Котя широко размахнулся, желая отшвырнуть как можно дальше от себя злополучную красную тряпку - но, о, ужас! - платок не упал на землю, как предполагал Котя, а, зацепившись сзади за пояс мальчика, повис на нем. К несчастию, Котя не заметил этого и продолжал бежать, что было духу по направлению к дубу, оглядываясь от времени до времени назад.

Бык тоже не замедлил хода. Напротив: его прыжки становились все чаще и быстрее. Вот уже совсем маленькое расстояние осталось между ним и Котей. Но и спасительный дуб всего в нескольких шагах от них. Если Котя первый добежит до него, - он спасет и себя, и мальчиков. И его задача будет исполнена. Если же бык настигнет бежавшего, то все кончено, и страшная гибель ждет его, Котю, всего через несколько секунд...

Вот уже ближе к нему страшилище... Еще ближе... Еще...

- "Я погиб, - вихрем проносится в мыслях мальчика, - так пускай же я один!.. Спасу по крайней мере тех двоих... Гогу и Никса..."

И он разом остановился, как вкопанный и кричал изо всей силы:

- Становись за дерево! Становись скорее!

Гога с Никсом услышали крик и в одну секунду оба скрылись за стволом старого дуба. Они были спасены.

Почти в ту же секунду отчаянный вопль огласил лужайку.

Минутная остановка погубила Котю. В три прыжка бык очутился около него, наклонил голову и с диком хрипом поднял на воздух маленькое, трепещущее тело мальчика. Еще один миг - что-то перекувырнулось, мелькнуло в воздухе быстрее молнии, и Котя тяжело рухнул на землю, ударившись головою о ствол огромного дуба.

Рабочие окружили быка и мясник воткнул ему в рыло нож по самую рукоятку.

Бык со страшным воем тяжело рухнул на землю...

ГЛАВА LVII

Маленький герой.

- Он умер!

- Не дышит!

- Сердце почти не бьется!

- Господи! Да неужели же умер он?!

Кто-то зарыдал неудержимо, кто-то закричал протяжным криком потерявшегося от горя маленького человечка.

Это был Витик Зон.

Он кинулся первый к Коте, распростертому у корней старого дуба.

За ним и все мальчики окружили несчастного Котю. Он был безгласен.

Смертельная бледность покрывала его лицо. Глаза, огромные, прекрасные, скрылись под опущенными веками. Он был весь холодный, как лед, не дышал и казался мертвым...

Вдруг страшное, потрясающее душу рыдание раздалось за ними.

Кто-то растолкал толпу пансионеров и, упав на колени перед бесчувственным Котей, дико закричал, исступленно рыдая на весь луг:

- Если ты умер - я умру тоже! Ты из-за меня умер... Меня хотел спасти... Меня и Никса... А я то?! Я то?! Прости! Прости!.. Все мое зло прости! Котя! Котя! Прости меня!.. Не умирай только!.. Котя! Котя! Ты мой спаситель!.. Живи... прости... Котя!.. Котя!..

И Гога Владин залился слезами около безжизненно распростертого Коти.

Его отвели от него, оттащили насильно.

Потом рабочие подняли безжизненное тельце с земли и осторожно понесли в дом.

Рыдая навзрыд, мальчики поплелись за ними.

ГЛАВА LVIII

Он при смерти.

Они сидели все двадцать человек, притихшие, безмолвные. Уже трое суток прошло с той минуты, как бесчувственного Котю принесли в лазаретную комнату пансиона, а мальчик все еще не приходил в себя. Два доктора поселились в Дубках и по просьбе директора не отходили от постели больного.

Страшный удар о ствол дерева потряс все существо бедного мальчика и разразился сильнейшим воспалением мозга, грозившим смертельным исходом. Больной то открывал глаза и безумным взором окидывал окружающее, то снова впадал в странное оцепенение или диким голосом кричал на весь дом:

- Бык!.. Опять бык!.. Он схватил Гогу!.. Надо отнять!.. Иду... Иду!.. Да не держите же меня... Пустите, пустите!..

И со страшной силой мальчик вскакивал с постели. Его схватывали, укладывали снова и поливали его голову холодной ледяной струей. Это помогало немного, и Котя успокаивался на время.

Так прошла целая неделя. На восьмой день его положение стало особенно плохим. Всю ночь доктора поочередно дежурили у его постели.

Добряк Макака не отходил от него ни на шаг. Маленький белокурый мальчик, и без того любимый им, стал ему вдвое дороже после своего самоотверженного геройского поступка.

Со слезами на глазах Александр Васильевич умолял докторов спасти маленького героя.

Восьмая ночь была мучительнейшею для больного. Доктора только покачивали головами на все просьбы и мольбы директора спасти мальчика. Тогда Александр Васильевич понял грозящую его маленькому любимцу опасность.

Он бросился в классную, где сидели мальчики, тихие, безмолвные, убитые горем.

- Дети! Он при смерти! Молитесь за него! - едва нашел в себе силы произнести директор и, зарыдав, как ребенок, выбежал от них.

Ответное рыдание, всхлипывание и вопли понеслись за ним вдогонку. Мальчики были неутешны. Несколько минут только и слышались эти мучительные звуки безысходного детского горя.

И вдруг чей-то дрожащий голос покрыл детский плач:

- Тише! Вы можете потревожить его... Он умирает... Слезами не поможете все равно... Надо молиться... Хорошо, от души помолиться... Понимаете вы?.. Пойдем все в часовенку, что около дороги, и будем просить Бога, чтобы... чтобы...

Алек не докончил своей фразы и сам зарыдал неутешно.

ГЛАВА LIX

В часовне.

Неслышной толпою пробирались мальчики по аллее сада к самому концу его, где была калитка, выходящая на большую дорогу. Здесь стояла небольшая часовенка, выстроенная господином Макаровым в год смерти родителей Жени и Маруси. Там ежегодно служилась панихида по ним.

Когда бедные "рыцари" прошмыгнули через калитку и, пройдя шагов пять, очутились в часовне, таинственная тишина маленького храма странно подействовала на них. Они почувствовали себя такими крошечными и ничтожными в сравнении с Тем Великим и Могучим, Кто незримо присутствовал здесь, среди них, и смотрел на них с образа Спасителя милостивыми, кроткими и дивными очами...

Все мальчики разом, как по команде, опустились на колени, и горячая детская молитва понеслась к Богу.

Теперь все эти черненькие, белокурые и русые головки были полны одною мыслью, их сердца бились одним и тем же желанием, все до одного.

- Господи! - выстукивало мучительно каждое такое сердечко, - сделай так, чтобы выжил наш Котя, сделай, Господи!

И полные святой детской веры и надежды глазенки впивались со слезами в кроткий лик Спасителя, милостиво глядевшего на детей с образа.

Мальчики молились так горячо, что не слышали, как по дороге застучали копыта лошади и как маленький тарантас подкатил к ограде сада, а вслед затем к дверям часовни приблизилась невысокая женская фигура и остановилась у порога при виде молящихся.

Не слышали дети и того, как из толпы их неожиданно выделился Гога, как маленький Владин приблизился к образу и, припав к подножию Христа, стал молиться, позабывшись, вслух.

Мальчики опомнились только тогда, когда взволнованный голос Гоги прозвенел на всю крошечную церковь:

- Господи! я буду хорошим, добрым, честным мальчиком, клянусь Тебе, Господи!.. Я постараюсь исправиться и любить ближних больше самого себя!.. Только спаси Котю! Спаси Котю, добрый, милостивый Христос...

И Гога припал к образу и забился у ног его в громких судорожных рыданиях.

Чья-то нежная рука легла на его плечо, чьи-то нежные губы коснулись его лба.

Гога быстро оглянулся.

- Мама! - неожиданно вскрикнул во весь голос мальчик и повис на шее у вновь прибывшей.

ГЛАВА LX

Неожиданная радость

- Гога!

- Мамочка! Мама!

И Гога осыпал руки и лицо молодой женщины градом горячих поцелуев.

Мама отвечала ему тем же. Она не узнавала своего Гогу в этом странно изменившемся мальчике. Прежнее капризно-надменное выражение исчезло с его лица. Глаза не смотрели на всех с суровой неприязнью. Они были печальны и тоскливы, эти глаза, полные слез. Гога точно переродился.

- Мамочка, как ты приехала? Так неожиданно! И ничего не написала! - забросал Гога вопросами мать.

- Я получила письмо от твоего директора, где он написал о страшном происшествии с быком и о том, что один мужественный, смелый и благородный мальчик спас тебя от верной гибели. Я и приехала поблагодарить этого мальчика и повидать тебя и его! - отвечала госпожа Владина тихим, взволнованным голосом.

- Ах, мама... он... Котя... он умирает!.. Мы пришли сюда молиться за него! - безнадежно прошептал Гога, заливаясь слезами.

- Да, он умирает! - хором повторили пансионеры, окружая госпожу Владину и её сына со всех сторон.

- Бедный ребенок! Неужели ему суждено погибнуть за его великодушный поступок! - печально проговорила молодая женщина и потом тихо спросила у окружающих ее детей:

- А мне позволено будет повидать его?..

- Ну, конечно! - отвечал Алек, - ведь он все равно лежит без чувств. Вы его не можете потревожить. Позвольте, я проведу вас туда.

- Пожалуйста.Милый Гога, не пойдешь ли и ты взглянуть на твоего спасителя?.. - предложила она сыну.

- Александр Васильевич нам запрещает в лазарет, - отвечал ей кто-то из мальчиков.

- В таком случае я пойду одна. Ты подождешь меня, хорошо, мой мальчик?

- Хорошо, мама!

Госпожу Владину проводили всей толпою до дверей комнаты больного.

У порога ее встретил директор и горячо пожал ей руку.

- Я знал, что вы чуткая, отзывчивая и захотите непременно повидать того, кто спас вашего Гогу, - произнес он тихо. - Он очень плох, несчастный мальчик. Впрочем, сейчас ему чуточку лучше, нежели было утром...

От этих слов на лице госпожи Владиной и на лицах сопровождавших ее мальчиков отразилась улыбка маленькой радости и надежды.

Потом вновь прибывшая вошла за директором в комнату больного. Вся толпа маленьких пансионеров бесшумно притаилась у дверей.

ГЛАВА LXI

Он!

Попав из светлой комнаты в полутьму спальни лазарета, госпожа Владина ничего не могла разобрать в первую минуту. К тому же острый запах лекарства, царивший здесь, ударил ей в голову. Ей сделалось почти дурно, и она едва устояла на ногах.

Мало-помалу глаза молодой женщины привыкли к темноте, и она различила большую кровать в углу, кресло и столик с лекарствами подле постели, директора, сидевшего в кресле, и что-то маленькое, круглое, обложенное пузырями со льдом посередине подушки...

Госпожа Владина легкими, неслышными шагами приблизилась к постели, быстро наклонилась над нею и поцеловала маленькую худенькую ручку, выбившуюся из-под одеяла.

- Спасибо тебе, смелый, отважный мальчик, спасибо, что спас моего Гогу! - произнесла она и так же поспешно и легко отошла от постели.

- Вы видели его, близко сударыня? - тихим голосом спросил ее директор, привставший со своего места при появлении молодой женщины.

- Нет.

- Я вам покажу его сейчас... Мы приподнимем штору... Все равно придется давать ему лекарство и потревожить его... Удивительный мальчик, я вам скажу!.. Я редко встречал таких детей!.. Во время болезни он сильно изменился... Пришлось срезать ему волосы... Они были как чистое золото...

- Как золото, говорите вы? - рассеянно проронила молодая женщина ы снова наклонилась над постелью больного.

Александр Васильевич осторожно поднял штору. Луч солнца вместе с яркою полосою света ворвался в комнату и осветил ее, кровать и самого Котю. Этот свет потревожил его. Его веки слабо затрепетали. Черные глаза широко раскрылись и странным взглядом окинули незнакомую даму, стоявшую у его постели. Он пошевелил головою, и тяжелый мешок со льдом свалился с его темени и лба...

В тот же миг, с быстротою молнии, молодая женщина наклонилась над больным мальчиком.

Её глаза впились в его красивые глазки, в его бледное, изнуренное болезнью лицо...

Странная судорога прошла по её лицу и с легким криком: "Он, это он!" Екатерина Александровна Владина упала на руки подоспевшего директора...

ГЛАВА LXII

Ему становится лучше.

Котя был очень изумлен, когда, наконец, придя в себя в одно холодное утро, увидал очень странную картину перед своими глазами.

В комнате было светло. Окно открыто. За окном видны были целые сугробы снега, покрытые белым инеем деревья в саду и тучи галок, сидевших на крыше.

- Как я долго спал однако! - подумал мальчик, - уже снег выпал, значит зима! Неужели же я проспал целую осень!

И это показалось ему таким смешным и забавным, что он слабо рассмеялся.

Его смех разбудил старушку, спавшую подле его постели в широком кресле...

Лицо старушки показалось Коте ужасно знакомым. Но где он видел его - он положительно не мог припомнить.

- Скажи, бабушка, - произнес он слабым нежным голоском, - неужели же я проспал всю осень?

- Нет, ты проболел всю осень, дружочек, - радостно встрепенувшись, произнесла старушка, - а теперь ты поправился, слава Богу, батюшка ты мой!

- Ах, да, - вспомнил Котя. - Бык, кажется, подбросил меня на рога... Не так ли?

- Да, милый! И ты заболел от этого...

- Потому что я стукнулся обо что-то, да? - еще неожиданнее припомнил мальчик.

- Значит, ты помнишь все? - удивилась старушка.

- Все! А вы чья же, бабушка, будете? - спросил он ее снова.

- Я - ничья, милый... Я просто няня...

- А чья няня?

- Одного мальчика, которого зовут Гогой...

- А у него нет мамы и папы, у вашего Гоги.

- Мама есть... Она приехала сюда, чтобы повидать Гогу и тебя поблагодарить за то, что...

- Меня? Зачем же? Ах, да! - снова вспомнил Котя, - верно за то, что я отогнал от него быка... Только ведь в этом нет никакой особой важности.

- Как, голубчик ты мой, нет! Да ты чуть не умер! - так и всполошилась старушка.

- Так что же! Лучше я бы умер, нежели Гога... У Гоги есть мама, говорите вы, а у меня никого... Я ведь сирота...

И, повернувшись к стене, Котя тут же уснул крепким сильным сном выздоравливающего ребенка...

ГЛАВА LXIII

Его мама.

Котя поправлялся теперь с каждым днем, с каждым часом. Силы его все прибывали и прибывали. Доктор, лечивший его уже не приезжал ежедневно, а только раз в неделю, и уезжал с веселым видом, говоря одну и ту же фразу на прощанье директору:

- Все идет отлично! Скоро мальчик у вас будет танцевать!

Гогина няня неотлучно находилась при больном с утра до вечера. Чаще всего тут же у его постели был и сам Гога. Он занимал больного, играл с ним, всячески стараясь его развлечь.

Раза три в день навещали Котю и остальные пансионеры. Но Александр Васильевич не особенно радовался их приходу. Они так шумно изъявляли свою радость больному по поводу его выздоровленья, что добрый директор очень опасался, чтобы мальчики не испортили под конец дела и своим шумом не надорвали слабого еще здоровья Коти. Но доктор успокаивал его, что страшный исход миновал уже и что больше нечего было опасаться, а потому присутствие мальчиков у кровати больного не может принести вреда. Котя поправлялся.

Однажды неожиданно мальчик проснулся ночью. Свет лампады скупо озарял его комнату. Котя приподнялся на локте и увидел кого-то, сидящего на кресле подле его постели.

- Гогина няня, это вы? - тихо окликнул он ее. Но это была не Гогина няня, а кто-то другой, чуть видимый в полусвете комнаты...

Котя пристально посмотрел на сидевшую у кровати его и вдруг радостная улыбка озарила лицо мальчика.

- Это ты! - вскричал он счастливым голосом и протянул ручонки к сидевшей у постели женщине с печальными глазами и красивым лицом. Ты опять пришла ко мне!.. Я так давно, давно тебя не видел. Почему ты долго не приходила?.. Мне было так грустно и печально без тебя!.. Я чуть было не забыл твою песенку... Но не бойся, я снова ее вспомнил, - лепетал в каком-то радостном полузабытье ребенок.

И вот среди тишины ночи зазвенел его тихий, нежный, слабый голосок: Утро синеет лучистое

В пышном уборе своем,

Солнце встает золотистое

Там за зеленым холмом...

И вдруг замолк.

Другой голос, голос его милого видения, с печальными глазами, запел над его головою тихо-тихо продолжение песни: Небо безбрежное, ясное

Светится там высоко,

Но и во время ненастное

В сердце светло и легко.

Ты мое солнышко жаркое,

Ты мой серебряный луч,

Утро весеннее яркое,

Ясное утро без туч.

Мальчик мой крошка прелестный,

О, как люблю я тебя!

Пташка моя поднебесная,

Радость, утеха моя!..

При последних звуках печальные глаза наполнились слезами... Мягкие нежные руки обвили голову Коти и прижали ее к груди...

- Ах, как хорошо мне! - прошептал мальчик и сам прижался к молодой женщине, - ты и прежде приходила ко мне, но никогда я не видел тебя так ясно и близко... Скажи мне, кто ты?

- А сам ты разве не вспомнишь этого, милый ты мой? - отвечал ему нежный, чарующий голос, и мягкие руки нежно коснулись его стриженой головки. - Постарайся вспомнить, милый... Разве ты не помнишь маленькую розовую комнатку и две детские постельки у стены...

- Ах, помню! - неожиданно обрадовался Котя. - На одной голубое, на другой лежит красное одеяльце...

- А еще что, милый?

- Барашек на одной... беленький... мягкий и потом мальчик... А у постельки ты...

- А как я называла тебя?.. Не вспомнишь ли, милый?

И все нежнее и нежнее мягкие руки сжимают в своих объятиях Котю... Печальные глаза, как две огромные звезды, горят перед ним жгучей радостью, счастьем и тревогой. Мучительно напрягается теперь мысль мальчика... Он морщит лоб от усилия... Дышит тяжело, бурно... Хочет и не может вспомнить...

- Миколка... - шепчет он, - нет, не то!.. Котя... тоже нет... Николай... Нет... нет, не вспомнить! - почти с отчаянием шепчет он и с мольбою смотрит в печальные глаза своего милого видения.

И вдруг точно шелест ветерка проносится по комнате:

- Ника! Милый, маленький Ника! Птичка моя! - произнесла взволнованным голосом молодая женщина.

- Мама! - неистовым криком вырывается из груди Коти... - Мама! Мама моя!

И он точно летит с поразительной быстротой прямо куда-то в бездну. Нежные руки подхватывают его, сжимают в своих объятиях, приводят в чувство... И когда через минуту Ника снова приходит в себя, горячие поцелуи градом сыплются на его лицо, шею и руки, и нежный голос мамы шепчет, вздрагивая от затаенных слез:

- Ника! Птичка моя! Ника, радость моя! Наконец-то я нашла тебя!.. Сам Господь вернул мне тебя, ненаглядный, родной, маленький Ника!

И мать с сыном замирают в объятиях друг друга.

ГЛАВА LXIV

Заключение.

С самого утра морозного зимнего дня "рыцари" поднялись чуть ли не с петухами. У всех были торжественные и печальные лица. Все ходили на цыпочках и говорили шепотом. Сегодня был особенный день в Дубках: уроков не готовили, не проказничали и не шалили.

Даже не ели ничего за завтраком и ни разу не раздразнили Кар-Кара, что являлось уже совсем необычайным явлением в жизни пансионеров, полной шума, волнений и проказ.

Видно было по всему, что готовилось что-то исключительное и необычайное в этот день.

К двум часам к крыльцу подали сани, а через десять минут из сеней вышел Александр Васильевич с обеими племянницами, за ним оба гувернера и все "рыцари" Дубков в теплых валенках на ногах и полушубках. Мальчики стали шпалерами вдоль дорожки, ведущей от крыльца к саням. Женя присоединилась к ним, в то время как Маруся осталась на крыльце с дядей, Жирафом и Кар-Каром.

Все глаза устремились на дверь.

И вот в дверях появились пансионские служителя, Мартын и Степаныч. Они несли к саням два чемодана и какие-то свертки. За ними Авдотья с помощью Гогиной, а следовательно и Никиной, няни тащила тяжелую корзину с дорожными и съестными припасами.

Все это пронеслось мимо мальчиков и быстро исчезло в санях.

Снова отворилась дверь.

На крыльцо вышла Екатерина Александровна Владина с обоими сыновьями, Гогой и Никой.

Госпожа Владина уезжала в Петербург и увозила мальчиков с собою. Найдя своего ненаглядного, потерянного Нику, которого она считала более шести лет умершим, она ни за что не могла уже расстаться с ним. Дальнейшее же пребывание Гоги в пансионе господина Макарова тоже являлось теперь лишним. Благородный, смелый, маленький Ника лучше всякого другого исправления подействовал на Гогу своим примером. Гога исправился и самым неожиданным образом стал другим, благодаря самоотверженному поступку своего брата.

Когда госпожа Владина, Ника и Гога появились на крыльце, директор и все присутствующие окружили их толпою. Все наперерыв ласкали Нику, жали руку его матери и Гоге, просили навестить Дубки, писать и не забывать старых друзей.

Особенно горячо простился с Никою сам директор. Он перекрестил мальчика дрожащей рукой и произнес взволнованно:

- Оставайся таким, какой ты теперь, всю жизнь, и ты дашь этим огромное счастье твоей матери!

Когда отъезжающие сошли с крыльца, маленькие пансионеры со всех сторон окружили крошечное семейство.

Послышались взволнованные, дрожащие голоса:

- Пиши, Ника!

- Пиши почаще!

- И побольше!

- А к Рождеству сюда! Привезете их, Екатерина Александровна!

- Привезу, привезу!

- Гога, давай и ты твою лапку! Ты славный стал! Такого я тебя люблю!

- Да и я! И я тоже!

- И я!

- Ника, слушай! Вот тебе от меня ножик на память.

- А от меня картинка!

- У меня ничего нет! Ну все равно, возьми мой носовой платок на память.

И грязный носовой платок переходит из чьего-то кармана в карман Ники.

Мальчики наперерыв обнимают и целуют общего любимца. В глазах "рыцарей" - слезы.

Высокий Павлик выходит вперед и взволнованно лепечет:

- Я стихи... стихи тебе написал... слушай: Мы тебя любим,

Никогда не забудем.

Возвращайся к нам скорей

С братом, с мамою своей!

Сильный, рослый Алек подхватывает Нику и торжественно несет на руках в сани.

"Рыцари" кричат "ура".

Ника улыбается и кивает головою.

Его сердечко сжимается против воли... Ему жаль своих первых друзей...

Но вот все уселись. С Кудлашкой труднее всего. Она визжит неистово и долго не решается влезть в сани. О том, чтобы оставить ее здесь, не может быть и речи!.. Она является новым членом семьи Владиных. Ведь Кудлашка два раза спасала их ненаглядного Никушку.

Но вот и Кудлашку усадили!..

Сани тронулись... Отъезжающие замахали платками... Замахали и оставшиеся на крыльце - Макака, гувернеры, Женя, Маруся, прислуга...

"Рыцари" бросились за санями. Женя с ними.

- Прощайте, Котя! Гога! Кудлашка! Все! Все прощайте! - зазвенели детские взволнованные голоса.

Кучер дернул вожжами... Сани заскрипели полозьями... Снег весело захрустел под ними... Вот один поворот... другой... третий... И милые Дубки исчезли из затуманенных глаз Гоги и Ники...

КОНЕЦ.

Лидия Алексеевна Чарская - Дом шалунов - 02, читать текст

См. также Чарская Лидия Алексеевна - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :