Уильям Шекспир
«Царствование Эдварда III. 1 часть.»

"Царствование Эдварда III. 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Эдвард III, король Англии.

Эдвард, принц Уэльсский, его сын.

Граф Уорик.

Граф Сольсбюри.

Граф Дэрви.

Лорд Одли.

Лорд Пэрси.

Сэр Уильям Монтэгью.

Сэр Джон Копленд.

Роберт д'Артуа.

Граф Монфор.

Гобин дэ-Грэ.

Людовик, поэт, наперсник короля Эдварда.

Дэвид, король Шотландии.

Граф Дауглес.

Иоанн, король Франции.

Карл, Филипп, его сыновья.

Герцог Лотарингский.

Вилье, французский дворянин.

Король Богемии, Король Польши, союзники короля Иоанна.

Двое горожан из Кале.

Военачальник в Кале.

Другой военачальник, бедняк, обыватель Кале.

Моряк.

Три герольда.

Несколько французских поселян.

Графиня Сольсбюри.

Королева Филиппа, жена короля Эдварда.

Французская поселянка.

Придворные, офицеры, воины, слуги, гонцы и пр.

Действие попеременно происходит то в Англии, то во Франции.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА И.

Лондон; тронное зало во дворце.

При громе труб входят король Эдвард со свитою, принц Уэльсский, Уорик, Дэрби, Одли, Артуа и другие.

Король Эдвард. Роберт д'Артуа, ты хотя и изгнан из родной своей Франции, но сохранишь и у нас свои титулы и преимущества, так-как мы провозгласим тебя графом Ричмондским. Продолжай теперь нашу родословную. Кто унаследовал Филиппу - Прекрасному?

Артуа. Три его сына, поочередно садившиеся на престол, но не оставившие после себя потомства.

Король Эдвард. Но наша мать была, ведь, их сестрою?

Артуа. Так точно, государь; она была единственною дочерью, оставшеюся после Филиппа; ее-то ваш родитель взял себе впоследствии в жены. Плодом вертограда её чрева явилась ваша чарующая личность, тот пышный цветок, тот наследник французского престола, на которого Европа возлагает лучшие свои надежды. Однако, заметьте, как злокозненны умы мятежников! Когда потомство Филиппа изсякло, французы пренебрегли правами вашей королевы, и, хотя ближайшей по крови наследницей престола была она, королем был провозглашен ныне царствующий над ними Иоанн, из дома Валуа. Основания, выставленные при этом на вид французами, заключались в том, что королевство Франции, где находится такое множество ленных владельцев, должно будто-бы иметь главою только наследника по мужской линии; это главная причина, по которой они отстранили от престола ваше величество. Иные, слыша мои признания, может-быть, найдут их возмутительными со стороны француза, но я в свидетели справедливости своего заявления беру небеса, что не личная досада, не личная злоба, а любовь к родине и к правде вынуждают мой язык быть до такой степени щедрым на признания. Вы законный охранитель нашего спокойствия, и Иоанн Валуа достиг верховной власти, только похитив престол, принадлежавший не ему. В чем-же заключается истинная обязанность верноподданного, как не в том, чтобы приветствовать законных своих королей? В чем может наша верность выказаться яснее, как не в том, чтобы, сокрушив гордыню самозванца, поставить во главе страны истинного её пастыря?

Король Эдвард. Такой совет, Артуа, словно плодотворный ливень, придает новую мощь моему домогательству. Благодаря огненной силе твоих слов, я чувствую, как в моей груди закипает пламенное мужество; до сих пор его сдерживало неведение, но теперь оно на золотых крыльях славы готово воспарить и доказать, что сын благородной Изабеллы способен подчинить своему стальному игу мятежные плечи тех, кто возстает против его воцарения во Франции. (За сценой гремят трубы). Лорд Одли, узнайте, что это значит?

Одли уходит и тотчас-же возвращается.

Одли. Герцог Лотарингский, переплывший море, желает иметь совещание с вашим величеством.

Король Эдвард. Проводите его, лорды, сюда, дабы мы могли узнать, что скажет он нам новаго? (Входить Герцог Лотарингский со свитою). Поведай, герцог Лотарингский, что заставило тебя прибыть к нам?

Герцог Лотарингский. Славнейший из всех правителей, король Иоанн французский, шлет тебе привет и при посредстве моих уст требует, что бы ты за добровольно уступленное тебе герцогство Гвиен выплатил его величеству должную дань покорности. Ради этого, я от имени своего государя требую, чтобы ты явился во Францию не позже, как через сорок дней, дабы, согласно обычаю, признать себя подданным нашего короля. Иначе права твои на эту провинцию исчезнут, и ими воспользуется он-же, то-есть, французский король.

Король Эдвард. Удивительно, как улыбаются мне обстоятельства! Только-что я задумал перебраться туда, как исполнить это намерение меня не только приглашають, но и заставляют угрозами. Было бы очень глупо отвечать отказом на такое приглашение. Герцог Лотарингский, отвезите от меня французскому королю такой ответ: - я по его требованию намерен его посетить... Но как? Явлюсь я не в качестве подданного, способного преклоняться, но как победитель, способный заставить преклониться перед ним самим. Неловкие, грубые его происки мне ясны, как день. Правда сорвала с лица его забрало, и его наглость явилась в настоящем своем свете. Неужто, он вообразил, будто может повелевать мне, как подданному? Скажи ему, что корона, которою он владеет, в сущности принадлежит мне, и куда-бы ни ступила его нога, он всюду обязан преклонять колено. Мои требования не ограничиваются одним только ничтожным герцогством, но простираются на все его владения. Если-же он откажется исполнить мои требования, я вырву из него все его земные перья и совершенно голым вытолкаю его в пустыню.

Герцог Лотарингский. Если так, Эдвард, я здесь, в присутствии твоих лордов, бросаю тебе вызов в лицо!

Принц Уэльсский. Твой вызов, француз? О, мы готовы заткнуть им горло твоему властелину! Со всею умеренностью, какую я должен соблюдать в присутствии вот этого государя, моего отца, и всех здесь находящихся лордов, я все-таки скажу, что считаю возложенное на тебя поручение непристойным, а того, кто прислал тебя, праздным трутнем, случайно попавшим в орлиное гнездо. Однако, мы подвергнем его такой всесокрушающей буре, что его поражение послужит полезным примером для других.

Уорик. Посоветуй ему сбросить с себя львиную шкуру, так-как он может в открытом поле встретиться с настоящим львов, который разорвет его на клочья, чтобы наказать его за гордость!

Артуа. Единственный совет, какой я могу подать герцогу Лотарингскому - уйти отсюда поскорее, чтобы не вынудили его сделать это другие. Неприятность, которой подвергаешься добровольно, менее унизительна, чем вынужденная насилием.

Герцог Лотарингский (Обнажая меч). Изменник, выродок, змея той страны, которая вскормила тебя от юных твоих лет, ты тоже присоединяешься к этому заговору?

Король Эдвард (Тоже обнажая меч). Герцог Лотарингский, взгляни на лезвие моего меча. Жажда завоеваний, переполняющая мою душу, еще несравненно более колюча, чем его острие. Если-бы мне захотелось задремать, она, словно соловей своею песней, заставит меня бодрствовать, пока мои знамена не водрузятся во Франции... Затем, уходи.

Герцог Лотарингский. Эта выходка, как и все выходки англичан, не так для меня прискорбна, как один вид ехидного этого человека. Он вероломен, а между тем его считают преданным! (Уходит с своею свитою).

Король Эдвард. И так, милорды, ветер уже вздувает паруса нашей быстролетной ладьи. Жребий наш брошен. Скоро начнется война, но окончится она не так-то скоро (Входит сэр Уильям Монтэгью). Зачем, однако, пожаловал сюда сэр Уильям Монтэгью? В каком положении находится наше перемирие с Шотландией?

Монтэгью. Оно нарушено, светлейший государь, порвано! Едва только вероломный король узнал, что вы отзываете свои войска, как забывая недавние свои обеты, стал производить нападения на пограничные города. Беруик у нас отбит; Ньюкастль разграблен и тоже для нас погиб; теперь безжалостный властолюбец осаждает замок Роксборо, где заперлась находящаеся в смертельной опасности графиня Сольсбюри.

Король Эдвард. Она дочь Уорика, не так-ли? Муж ея, кажется, долго служил в Брэтани, чтобы водворить там власть Монфора?

Уорик. Он самый, государь.

Король Эдвард. Безчестный Дэвид! Ужели ты умеешь грозить оружием только слабым женщинам? Но я заставлю тебя, как улитку, спрятать свои рога. Прежде всего, ты Одли, наберешь достаточное количество пехоты для нашего похода на Францию (Принцу Уэльскому). А ты, Нэд, завербуй в каждом графстве отборных, вооруженных людей и составь из них образцовое войско. Пусть выбор твой останавливается на самых отважных воинах, которых не страшит ничто, кроме позорного пятна. Поэтому поступай осмотрительно: мы начинаем войну с могучею страною. Ты, Дэрби, отправишься от нас послом в нашему тестю, графу Хэйно. Сообщи ему о готовящемся предприятии и уговори его, чтобы он, войдя в соглашение с нашими находящимися во Фландрии союзниками, упросил от нашего имени императора германского действовать за одно с нами. Тем временем, я, пока вы будете заняты приготовлениями, с теми силами, какие у меня имеются под руками, пущусь в поход, чтобы еще раз оттеснить вероломного шотландца. Но, господа, необходимо действовать решительно. У нас будут враги со всех сторон. А тебе, Нэд, придется расстаться с учением и с книгами, чтобы познакомить свои плечи с тяжелым вооружением.

Принц Уэльсский. Для юной моей пылкости сумятица возгорающейся войны полна таких-же чарующих звуков, как венчающимся на царство королям приятны радостные и восторженные крики: - "Ave Caesar". В этой школе чести я научусь приносить врагов моей отчизны в жертву смерти или, во имя правого спора, проливать свою кровь! Итак, пуст каждый бодро и весело идет вперед по назначенному ему пути. В таких важных делах каждое промедление гибельно (Все уходят).

СЦЕНА II.

Роксборо. Перед замком.

Графиня Сольсбюри и несколько человек её слуг показываются на укреплениях.

Графиня Сольсбюри. Горе! Горе! Бедные мои глаза тщетно отыскивают подкреплений, которые должен был-бы прислать мне наш король, и я начинаю бояться, что у тебя, племянник мой Монтэгью, не достало пламенного красноречия, чтобы своими мольбами склонить короля на мою сторону. Ты не сумел дать ему понять, как мучительно сделаться униженною пленницею шотландца, давая ему возможность победоносно ухаживать за своею жертвою, пересыпая речь крепкими, скверно звучащими словами, или прямо прибегнуть к грубому, воровскому и позорящему насилию! Ты, вероятно, не объяснил королю, как, - в случае своего торжества, - победители станут издеваться над нами на севере, в каких гнусных, непристойных и обидных песнях они станут прославлять свою победу и наше поражение, бросая их на ветер под своим бледным, холодным и неприветливым небом! (Входит Король Дэвид с войском. В числе его спутников находятся Дауглес, герцог Лотарингский и другие). Надо уйти. Всегдашний враг приближается к укреплениям. Необходимо, однако, держаться на стороже и, - как ни гадко, - слушать их грубые, дерзкие речи (Скрывается за укреплениями).

Король Дэвид. Герцог Лотарингский, изобразите нас нашему брату, королю Франции, человеком, который во всем христианском мире никого так не чтит, как его величество, и ни к кому не относится с такою беспредельною привязанностью, как к нему. Что-же касается возложенного на вас поручения, передайте королю, что мы не намерены вступать с Англией ни в какие переговоры, ни в какие перемирия; что, напротив, мы решились жечь их пограничные города и своими непрерывными нападениями преследовать неприятеля даже далее его города Иорка. Нет, наши добрые всадники не угомонятся; они не предоставят язве ржавчины и времени разъедать наши всеукрощающия удила и железо наших добрых шпор. Они не снимут с себя стальных кольчуг и в знак мира не повесят своих копий, из крепкого шотландского ясени, на стены своих городов. Нет, не расстанутся они с крепко застегнутыми темно-бурыми кожаными перевязями и с своими кортиками, пока сам ваш король не крикнет им: - "Довольно! сжальтесь над Англией и из состраданья к ней оставьте ее в покое!" Прощайте. Скажите королю Франции, что расстались с нами здесь, перед воротами этого замка, в ту самую минуту, когда он готов сдаться в наши руки.

Герцог Лотарингский. Прощаюсь с вами и буквально передам своему государю приятный ваш ответ. (Уходить).

Король Дэвид. Ну, Дауглес, вернемся опять к тому, о чем шла между нами речь, то-есть, к вопросу о разделе добычи, так-как это предстоит несомненно.

Дауглес. Государь, на свою долю я требую только владелицу замка и ничего более.

Король Дэвид. Нет, подожди! Выбирать прежде должен я, поэтому и присуждаю ее себе.

Дауглес. Если так, государь, дозвольте мне воспользоваться её драгоценностями.

Король Дэвид. Драгоценности её собственность; оне так и останутся при ней. Кому достанется она, тому достанутся и оне.

Торопливо входит гонец.

Гонец. Властелин мой, стараясь на возвышенностях завладеть небольшим количеством добычи, мы вдруг увидали несметное войско, направляющееся в эту строну. Солнце, отражаясь в блестящем оружии, сияло на тысячах движущихся блях и освещало целый лес копий. Пусть ваше величество поскорее примет надлежащия меры. Не пройдет, государь, и четырех часов, как, даже идя неторопливым шагом, самые последние ряды уже будут здесь.

Король Дэвид. Скорее подальше отсюда, как можно подальше! То идет король Англии!

Дауглес. Эй, молодец Джемми, седлай скорее моего вороного и резвого коня!

Король Дэвид. Ты намерен вступить в бой, Дауглес? Для этого мы недостаточно сильны.

Дауглес. Мне это, государь, известно слишком хорошо, поэтому я думаю бежать.

Графиня Сольсбюри (Показываясь на укреплениях) Господа шотландцы, не угодно-ли вам побыть здесь или выпить чего-нибудь?

Король Дэвид. Дауглес, она над нами издевается, и я не в силах этого выносить.

Графиня Сольсбюри. Решайте-же, господа, кому из вас достанется владетельница замка, а кому её драгоценности? Я убеждена, милорды, что вы не удалитесь отсюда, пока не разделите добычи.

Король Дэвид. Она слышала слова гонца и весь наш разговор, а теперь отводит душу насмешками над нами.

Входит другой гонец.

Гонец. К оружию, добрейший государь! или нас застанут врасплох!

Графиня Сольсбюри. Милорд, сообщите французскому послу, что вы не дерзаете направиться на Иорк; отговориться вы можете хоть тем, что ваш борзый вороной конь захромал.

Дэвид. Она слышала и это. Невыносимо досадно! Прощай, миледи! Хотя и я не остаюсь здесь...

Графиня Сольсбюри. О, бежать отсюда вас, конечно, заставляет не страх; однако, вы все-таки обращаетесь в бегство. (За сценой гремят трубы; шотландцы удаляются). Мир и покой теперь счастливому нашему дому! Вот самонадеянный и наглохвастливый король Шотландии, клявшийся перед моими стенами, будто он не отступит от них даже и в том случае, если-бы этот замок защищали вооруженные силы всего этого государства, при одном слове "войско" с помертвелым от ужаса лицом обращается в трусливое бегство и без оглядки скачет навстречу северо-восточному ветру (Входят Монтэгъю и другие). О, истинно светлый день! - вот и племянник воротился.

Монтэгью. Как поживает моя тетушка? Однако, тетушка, зачем-же это вы запираете ворота перед своими друзьями? Мы, ведь, не шотландцы.

Графиня Сольсбюри. Могу от всей души сказать тебе: - "Добро пожаловать", потому что ты как раз являешься вовремя, чтобы прогнать отсюда моих врагов.

Моятэгью. Сам король прибыл сюда лично. Сойдите вниз, тетушка, и приветствуйте его величество.

Графиня Сольсбюри. Каким-же приветом встретить мне короля, чтобы мое усердие оказалось в уровень с его положением? (Сходит с укреплений).

При радостных звуках труб появляются король Эдвард, Уорик, Артуа и другие.

Король Эдвард. Вот как! Вороватые лисицы обратились в бегство ранее, чем мы успели натравить на их след наших гончих.

Уорик. Действительно, государь, оне обратились в бегство, но наши пылкие и отважные гончия, при радостных и возбуждающих криках, уже следят за ними по пятам.

Графиня Сольсбюри и её свита появляются снова.

Король Эдвард. Не так-ли, Уорик: - это сама графиня?

Уорик. Да, государь, она. Но как трудно ее узнать! Боязнь быть взятой в плен заставила поблекнуть, сокрушила, уничтожила её красоту, как весенний мороз заставляет блекнуть майские цветы.

Король Эдвард. Неужто она была еще красивее, чем теперь?

Уорик. Всемилостивейший государь, она совсем не показалась-бы красивой, если-бы для соревнования с собою она явилась такою-же, какою я знавал ее ранее, когда она еще не изменилась под влиянием горя.

Король Эдвард. Каким-же сверхъестественным очарованием обладали её чудные глаза, когда оно превосходило даже ту прелесть, которая сияет в них и теперь, когда, - по твоим словам, - их красота уже поблекла, а между тем мои околдованные, полные восторга взоры все-таки не могут оторваться от их чарующей прелести?

Графиня Сольсбюри. Не зная, как мне, верноподданной, иначе засвидетельствовать мою покорность вашему величеству, как выразить вам, государь, мою благодарность за то, что вы одним своим приближением прогнали от моих ворот и войну, и опасность, я умею только покорно преклонять перед вами свои не привыкшие гнуться колени и желала бы иметь возможность преклонить их еще ниже, чем та земля, по которой я ступаю.

Король Эдвард. Встань, миледи! Я принес тебе мир хотя в тоже время страшная война возникает в моем сердце.

Графиня Сольсбюри. Не война-же против вас самих государь? О, конечно, нет! Шотландцы бежали и теперь во весь опор скачут к своим безопасным шотландским жилищам.

Король Эдвард (Про себя). Чтобы не сделаться здесь пленником, чтобы не изнывать под влиянием унижающей любви, необходимо удалиться как можно скорее - (Громко). Мы поспешим в погоню за шотландцами. Д'Артуа вперед!

Графиня Сольсбюри. Повремените немного, добрейший государь! Согласитесь, чтобы могущественный король почтил наше жилище своим милостивым посещением Узнав это, мой муж, находящийся на войне, просияет от восторга. Итак, государь, не откажите мне в вашем высокочтимом посещении; находясь так близко от наших стен, не откажитесь переступить за их ворота.

Король Эдвард. Простите, графиня, исполнить вашей просьбы я не могу; прошедшею ночью мне снилась измена, и я до сих пор еще не отделался от страха.

Графиня Сольсбюри. Если где-либо замышляется измена, то, конечно, далеко от этих стен.

Король Эдвард. Измена недалеко: она в твоих злоумышляющих глазах, льющих в мое сердце заразы, от которого не исцеляют ни усилия рассудка ни никакие другия врачевания. Даже самое солнце не в силах затмить сияние смертных очей, так-как, вот предо мною, две дневные звезды, которыми любоваться мне приятнее, чем солнечными лучами, и которые зажигают во мне неугасимый огонь. О, созерцательное желание! О, желание перейти от созерцания к обладанию, чем вас обуздать? (Громко). Уорик, Артуа, скорее на коней! Едем!

Графиня Сольсбюри. В каких словах выразить мне свою мольбу, чтобы вынудить у государя согласие побыть у меня?

Король Эдвард. Зачем таким чудным глазам слова? Они побеждают скорее, чем самое пылкое красноречие.

Графиня Сольсбюри. Не делайте своего пребывания похожим на апрельское солнце, исчезающее тотчас, как только оно едва-едва успеет приласкать землю! Порадовав своим присутствием наши внешния стены, не уезжайте, не порадовав так-же и внутренних стен нашего жилища. Наше гостеприимство, государь, внешними своими чертами похоже на гостеприимство наших простолюдинов. По наружному своему виду, по платью, грубым приемам оно обещает весьма немногое, но внутренно его украшают целые сокровища любви к ближнему и затаенной гордости. Там, где таится такой драгоценный металл, как золото, прикрывающая его почва, не изукрашенная природой, кажется бесплодною, оголенною, скупою, безжизненною, высохшею; снимите между тем верхний слой почвы, как будто хвалящейся своими яркими цветами и своим благоуханием, и вы увидите, что вся эта пышная растительность вызвана из её недр всякими нечистотами и гниющими веществами. В заключение своего слишком длинного сравнения, я скажу, что из-за этих угрюмых стен не видно того, что за ними скрывается; оне словно плащем прикрывают от непогоды пышный свой наряд. Итак, государь, обладая таким запасом благосклонности, какой и в силах выразить мои слова, согласись по собственному своему побуждению побыть у меня хоть недолго.

Король Эдвард (Про себя). Ум её ни в чем не уступает её красоте. Могут-ли какия-нибудь соблазняющия мысли придти в голову, когда на часах у ворот красоты стоит сам разум? Графиня, хотя важные дела и приказывают мне ехать немедленно, однако, я прикажу делам оставить меня в покое на то время, которое думаю пробыть у вас. Слышите, милорды, сегодня я ночую здесь (Все уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Сад около замка Роксборо.

Входит Людовин.

Людовик. Я замечал, что он так и впивается глазами в её глаза, жадно ловит ухом каждое слово, слетевшее с её сладких уст. На его смущенном лице всевозможные ощущения сменяются беспрестанно, словно носящиеся на крыльях ветра облака, постепенно умирающия по мере того, как они расширяются. В те минуты, когда она краснеет, он становится еще бледнее, словно её щеки, благодаря какой-то волшебной силе, впивают в себя всю алую краску с его лица. Потом, когда она, под влиянием почтительного страха, бледнеет, на его щеках вспыхивает их обычное румяное украшение, но это украшение так-же мало похоже на её подобный заре румянец, как кирпич на коралл, как живой цвет на мертвый. Почему его лицо так странно противоречит её прелестному лицу? Если краснеет она, румянец её щек, конечно, вызывается нежным, искренним смущением, испытываемым в священном присутствии короля. Когда краснеет он, багровая краска разливается по его лицу вследствие тайно сознаваемого стыда, что он, могучий король, бросает на нее такие преступные взгляды. Когда бледнеет она, то это следствие чисто женской тревоги, ощущаемой в присутствия самого короля. Когда бледность разливается по его лицу, то это вследствие волнения от угрызения совести, от сознания, что он, этот могущественный король, отдается преступной страсти. В таком случае, прощай, война с Шотландией! Сдается мне, что все сведется на медлительную осаду англичанином неуступчивой красавицы. Вот и он, одиноко прогуливающийся король.

Входит король Эдвард.

Король Эдвард. С тех пор, как я прибыл сюда, она стала еще прекраснее; с каждым произносимым словом голос её звучит еще серебристее, а ум становится еще живее. Как странно то, что она рассказывает про Дэвида и про его шотландцев. "Вот, как он говорил", передразнивала она, а затем приводила резкие выражения и выговор шотландцев, но в тоже время влагала в свои речи такую прелесть, какою, разумеется, не мог отличаться ни один шотландец. "А вот, что я ему ответила", добавляла она, передавая нам свой ответ. О, кто еще мог-бы говорить так-же, как она, кроме её самой? Один только её чарующий голос может с высоты укрепленных стен или с высоты небес бросить её варварам-врагам такой грозный вызов, такой благозвучный укор! Когда она говорит о мире, кажется, будто она в силах укротить самую войну; проповедуя войну, она как будто способна вызвать из могилы тень Цезаря, до того прекрасным, благодаря ей, становится самый образ войны! Всюду, помимо её уст, мудрость превращается в глупость; красота остается красотою только на её лице. Нет нигде летнего солнца: оно светит только в её улыбке; нет нигде и суровой зимы, кроме как в презрительных её взглядах. Я не могу осуждать шотландцев за то, что они ее осаждали: - разве она на драгоценнейшая жемчужина всей нашей страны? Однако, их нельзя не назвать трусами за то, они, имея такую роскошную причину оставаться, все-таки обратились в бегство... А, ты здесь, Людовик! Дай мне чернил и бумаги.

Людовик. Сию минуту, государь.

Король Эдвард. Затем, скажи лордам, чтобы они продолжали играть в шахматы, потому что мы намерены продолжать свою одинокую прогулку и свои размышления.

Людовик. Исполню, государь (Уходит).

Король Эдвард. Этот приятель мой очень силен в стихотворстве; к тому-же он обладает крепким и убеждающим умом. Я откроюсь ему в своей страсти, и он облечет ее таким лучезарным покровом тумана, сквозь который она, царица из цариц красоты, увидит, кто виноват в моих страданиях (Людовик возвращается). Принес ты, Людовик, перо, чернила и бумагу?

Людовик. Все готово, государь.

Король Эдвард. Если так, сядь со мною рядом в в этой летней куще; пусть она заменит нам комнату для совещаний. Если наши мысли зелены, пусть будет зелен и расстилающийся над нами покров. Теперь, Людовик, призови какую-нибудь золотую музу, заставь ее взять в руки волшебное перо; пусть оно, когда тебе придется вздыхать, подскажет тебе неподдельные вздохи; когда надо будет выражать искреннее страдание, пусть оно внушит тебе настоящие стоны, а когда окажется необходимым плакать, пусть оно превратит твои воображаемые рыдания в настоящия, способные вызвать слезы даже из глаз безчувственного татарина и смягчить сердце любого скифа! Перо поэта одарено, ведь, такою могучею силою. Итак, если ты - поэт, проникнись этим вдохновляющим чувством и излей в стихах страсть, поглощающую твоего государя. Если согласие одинаково трепещущих струн могло заставить прислушиваться к нему самое ухо ада, гениальные звуки поэзии способны очаровать и привлечь к себе любую человеческую душу.

Людовик. К кому-же, государь, должны обращаться мои стихи?

Король Эдвард. К такому существу, которое пристыжает красоту и делает глупым самый разум; чьи совершенства являются уменьшенным, сжатым изданием всех добродетелей, распространенных в мире. Пусть это послужит тебе исходной точкой. Придумай для красоты более выразительное слово, чем сама красота; все прелести, которые ты найдешь в ней, превознеси выше всего существующаго. Не бойся, что тебя станут уличать в лести. Если-бы твой восторг оказался вдесятеро больше, чем на самом деле, цена самому существу, которое ты призван превозносить, превзойдет в сто тысяч раз твои похвалы. Начинай-же, а я тем временем стану размышлять. Не забудь выразить, как страстно настроена моя душа, как болит она и как тяжко ноет при виде её красоты.

Людовик. Значит, стихи надо писать к женщине?

Король Эдвард. Чья-же красота могла-бы иначе восторжествовать надо мною? О, кто-же, как не женщины, способны внушать нам любовь? Неужто ты думаешь, я стал-бы восхвалять красивые статьи лошади?

Людовик. Однако, государь, мне все-таки необходимо знать, кто эта женщина, каково общественное её положение

Король Эдвард. О, качества её так высоки, что стоят престола вселенной, к которому мой королевский престол только необходимая ступень. Судя по её власти надо мною, ты можешь составить себе понятие, что такое она на самом деле. Пока я буду воображать ее перед собою, пиши, что голос её подобен музыке, пенью соловья. Нет, не это! каждый влюбленный простолюдин сравнивает голос своей загорелой возлюбленной с пением соловья. Да и вообще зачем заводить речь о соловье, когда он поет песню прелюбодеяния, и такое сравнение можно, пожалуй, принять за злую насмешку, потому что, если грех на самом деле грех, он не хочет, чтобы его считали таким; в данном случае, напротив, добродетель хочет, чтобы ее считали грехом, а грех добродетелью... Пиши, что волосы её мягче нитей, доставляемых шелковичным червем, и солнце отражаясь в их льстивом зеркале, придает им нежную окраску янтаря... Нет, говорить о льстивом зеркале слишком рано; лучше приберечь это сравнение для того мест, где речь зайдет о чудных её глазах, в которых, как в льстивом зеркале, отражаются небеса, и которые этим жарким отражением насквозь прожигают мне сердце. О, какой необъятный мир песнопений готов я рассыпать на своевольную основу любви! Слушай, Людовик, превратил-ли ты свои чернила в золото? Если нет, напиши прописными буквами только имя той, кого я люблю, и это позолотит бумагу! Итак, читай, любезный, читай и наполни пустое пространство моего слуха звуками твоих стихов.

Людовик.Я еще не довел до конца своего хвалебного слова.

Король Эдвард. Значит, это хвалебное слово и моя любовь одинаково бесконечны. И любовь, и хвала достигают таких недоступных вершин, что пренебрегают конечными пределами. Ея красота может сравниться только с моею любовью; её красота выше всего, что можно себе представить, а моя любовь выше всего, что есть самого высокого на свете. Перечислять её совершенства - тоже, что считать капли в море. Нет, даже более! - это тоже, что по пылинке высчитывать то неисчислимое количество пылинок, из которых состоит наш необъятный мир, а затем одну за другою запечатлевать их в нашей памяти. Зачем-же, если так, упоминаешь ты о конце, когда красота той, о ком ты говоришь, бесконечна?!. Читай! Дай мне послушать.

Людовик (Читает).

"Красавица, прекрасней, непорочней ,

"Ты, чем сама владычица теней".

Король Эдвард. Стой! в двух этих строках - две грубые ошибки, сразу бросающиеся в глаза. Ты сравниваешь ее с бледною царицею ночи, когда та только потому кажется лучезарной, что светит во мраке. Чем становится эта царица, когда солнце показывает свой действительно лучезарный лик? - не более, как тонкою восковою свечею, бледной и безжизненной. Моя любовь способна соперничать с блеском самого полуденного ока неба и, освободив себя от всех туманящих ее покровов, затмить самое золотое солнце.

Людовик. В чем-же другая ошибка, государь?

Король Эдвард. Прочти еще раз стихи.

Людовик (Читает):

"Красавица, прекрасней, непорочней"...

Король Эдвард. Разве я просил тебя говорить о непорочности и тем заставлять ее замыкать на ключ сокровища своей души? Мне много было-бы приятнее видеть ее несколько порочной, чем непорочною вполне. Перестань сравнивать ее с лунным светом; я хочу не этого! Сравнивай ее с сиянием солнца! Говори, что блеск её втрое ослепительнее сияния солнца, что её совершенства превосходят совершенства дневного светила; что они так-же благотворны и плодотворны, как это светило; что, скрываясь, они влекут на землю холодную зиму, а при новом её появлении блекнут самые чарующия проявления лета, и в этом сравнении её с солнцем постарайся внушить ей, чтобы и она была настолько-же свободна и щедра ко всем, как самое солнце, с одинаковою любовью озаряющее ничтожнейшую былинку и пышную розу, Послушаем теперь, что следует за лунным светом?

Людовик (Читает):

"Красавица, прекрасней, непорочней

"Ты чем сама владычица теней,

"Стыдящая суровым постоянством"...

Король Эдвард. Стыдящая кого?

Людовик (Читая). Безгрешную Юдифь.

Король Эдвард. Безобразная строка! Недостает только, чтобы далее ты стал внушать ей взять в руки меч и отсечь мне голову... Зачеркни все это, зачеркни, добрый мой Людовик! Что-же дальше? Читай.

Людовик. Вот все, что пока написано.

Король Эдвард. Если так, прекрасно! Дурного сделано немного, но то, что сделано, хуже самого дурного. Нет, пусть воитель описывает бурную войну; узник - мрак и ужас заключенья; больной человек лучше других понимает предсмертные страдания; голодный - прелесть роскошного пира; мерзнущий от холода - благотворное действие огня. Каждое страдание находит себе противовес в соответствующем блаженстве; но выражать любовь могут только те, кто ее чувствует. Дай мне перо и бумагу; я напишу сам (Входит графиня Сольсбюри). Однако, чу! вот идет сокровище моей души! Ты, Людовик, не умеешь начертать план сражения. То, как ты распоряжаешься флангами, разведчиками, отрядами, доказывает полное твое незнание военного дела, и те силы, которые ты заставляешь действовать, лучше было-бы расположить в ином порядке.

Графиня Сольсбюри. Простите меня за смелость, мой трижды милостивый повелитель. Позвольте мне оправдать свое непрошенное появление обязанностью хозяйки, так как я только затем и пришла, чтобы узнать, как чувствует себя мой государь?

Король Эдвард. Ступай, Людовик, переделай это к том смысле, как я говорил.

Людовик. Иду, государь (Уходит).

Графиня Сольсбюри. Мне крайне больно видеть, что мой повелитель так печален. Научи, государь, что может сделать подданная, чтобы отогнать от тебя твою угрюмую подругу - мрачную задумчивость?

Король Эдвард. Миледи, я слишком груб и не умею осыпать утешительными словами находящуюся под ногами почву стыда. С тех пор, как я здесь, графиня, я выношу только одни страдания.

Графиня Сольсбюри. Избави Бог, чтобы кто-нибудь в моем доме был для вас, государь, источником страдания. Трижды дорогой король, дайте мне узнать, чем вы недовольны?

Король Эдвард. К какому же средству прибегнуть мне для исцеления?

Графиня Сольсбюри. К тому, государь, которое находится в моей власти, во власти женщины.

Король Эдвард. Если ты говоришь от души, средство найдено. Заставь свое могущество вернуть мне радость, и я снова буду весел. Иначе, графиня, я умру!

Графиня Сольсбюри. Государь, я готова.

Король Эдвард. Поклянись, что действительно так.

Графиня Сольсбюри. Клянусь небесами.

Король Эдвард. Когда так, отойди немного всторону, я я скажу тебе, что некий король сходит по тебе с ума. Скажи себе, что вполне в твоей власти сделать его счастливым; не забудь, ты поклялась наделить его всеми зависящими от тебя радостями, а затем скажи, когда ему ожидать минуты полного блаженства?

Графиня Сольсбюри. Мой трижды грозный повелитель, я уже сделала для этого все, что могла. Вся любовь, какою я могу располагать, уже отдана тебе вместе с моею покорною преданностью. В доказательство моих слов подвергни меня какому угодно испытанию.

Король Эдвард. Ты уже слышала от меня, что я схожу по тебе с ума!

Графиня Сольсбюри. Если ты говоришь о моей красоте, бери ее себе, когда можешь; как она ни ничтожна, я ценю ее еще в десять раз меньше. Если ты говоришь о ноем целомудрии, бери, когда можешь, и его, потому что целомудрие, отдаваясь добровольно, приобретает двойную цену. Итак, бери от меня все, что я в состоянии тебе отдать и пользуйся им.

Король Эдвард. Я хочу насладиться твоею красотой.

Графиня Сольсбюри. Будь она нарисована, я смыла-бы ее и, лишив её себя, всецело отдала бы ее тебе. Но, государь, она припаяна к моей жизни так крепко, что нельзя взять одну без другой. Моя красота - только скромная тень, озаренная летним лучем моей жизни.

Король Эдвард. Но ты можешь уступить ее мне, чтобы я насладился ею.

Графиня Сольсбюри. Мне настолько-же было бы трудно отдать свою красоту, служащую дворцом для моей души, как, не умерев, отдать и самую душу. Мое тело - колыбель, дворец, монастырь моей души, а она, эта душа - чистый, непорочный, незапятнанный ангел! Если, государь, а кого-нибудь впущу в это святилище, я убью бедную свою душу, а она убьет меня!

Король Эдвард. Разве ты не поклялась отдать мне все, чего-бы я не пожелал?

Графиня Сольсбюри. Да, государь, но с одним условием: - что бы вы просили только того, чем я могу располагать.

Король Эдвард. Я только и прошу того, что ты можешь мне дать. Я прошу одной твоей любви, а взамен её отдам тебе всю, всю сокровищницу своей беспредельной любви.

Графиня Сольсбюри. Если-бы, высокочтимый государь, ваши уста не были священны, оне осквернили бы самое слово "любовь". Той любви, которую вы мне предлагаете, дать мне вы не можете, потому что она всецело принадлежит царственной подруге цезаря. Той любви, о которой вы молите меня, получить вам нельзя, потому что Сара Сольсбюри отдаться не в состоянии никому, кроме своего мужа. Тот, кто переделает или подделает подпись и печать вашего величества, подлежит смертной казни. Неужто священная ваша особа захочет оказаться виновною перед Царем небес, подделав Его изображение на недоброкачественном запрещенном металле, совершив такую подделку, вопреки своей присяге в верноподданничестве? Преступая святой закон брака, вы оскорбляете величие несравненно более могущественное, чем ваше. Короли появились на свет много позже, чем мужья. За вашим праотцем Адамом, властелином всего мира, Господь признал имя мужа, но не титул короля. Если нарушения ваших законов, хотя они и не подписаны собственною рукою вашего величества, влекут за собою тяжелую кару, как-же велико преступление, нарушающее законы священные, обнародованные устами самого Создателя и скрепленные собственною Его десницею? Я убеждена, что мой высокочтимый государь из чувства привязанности к моему супругу, в самое это время подвергающему себя опасностям на поле битвы, только желает испытать жену графа Сольсбюри, дабы узнать, способна-ли она выслушивать легкомысленные речи, внимать которым ей не следует?.. Мне кажется, что, оставаясь здесь долее, я совершу проступок, поэтому удаляюсь теперь от самого проступка, а не от своего короля (Уходит).

Король Эдвард. Слова-ли её придают божественную прелесть её красоте или самые эти слова только кроткие проповедники её красоты?.. Так-же, как ветер, вздувая паруса, делает их более красивыми или сами паруса, вздуваясь, придают красоту невидимому ветру, слова-ли придают особую прелесть её красоте или её красота - особую прелесть её словам? О, зачем, вместо того, чтобы быть завистливым и переполненным злобы пауком, превращающим в смертельный яд всякую мерзость, которую он высасывает, я не алчущая меда пчела, имеющая возможность извлекать из каждого цветка луч целомудрия. Ея непреклонная честность настолько-же сурова, насколько пленительна её красота: она сама слишком строгий часовой, охраняющий такую чудную крепость, как она сама. О, зачем она для меня не тот воздух, которым я дышу?!.. Но что я говорю? - Она именно и есть тот воздух!.. Когда я стремлюсь обнять ее, вот как теперь, я сжимаю в руках только самого себя. Однако, я во чтобы то ни стало должен обладать ею, потому что ни укоры совести, ни рассудок не в силах рассеять моей безумной любви! (Входит Уорик). Вот её отец. Постараюсь воздействовать на него, чтобы он стал под мое знамя в этой любовной войне.

Уорик. Чему приписать, что государь мой так печален? Простите меня, ваше величество, если я решусь спросить о причине такого уныния, дабы моя долголетняя опытность помогла мне рассеять ее настолько, чтобы она, государь, не тяготила вас более собою.

Король Эдвард. Ты сам по собственному своему побуждению предложил мне услугу, о которой я только-что собирался тебя просить. Но, о мир, великий вскормитель лести, зачем словам, слетающим с человеческих губ, придаешь ты золотое значение, а их поступкам тяжесть свинцовой гири, так что их деяния никогда не соответствуют их обещаниям. О, зачем человек так неуважительно относится к словам своих болтливых уст, когда эти лживые слова не запечатлены в самом его сердце?

Уорик. Да избавят меня преклонные мои годы от необходимости давать тебе свинец там, где я обязан платить тебе чистым золотом! Преклонные года скорее циники, чем льстецы. Повторяю: - если бы я мог узнать причину твоего уныния и тем способствовать его ослаблению, я собственным страданием, государь, попытался бы облегчить твои страдания.

Король Эдвард. Все это не более, как обыденные предложения лживых людей, сулящих много, но остающихся при одних обещаниях. Ты, например, не прочь теперь поклясться в том, что ты обещаешь. Узнав, однако, настоящую причину моей тоски, ты, разумеется, возьмешь назад свое неосторожное слово, исторгнутое у тебя моим страданием, и оставишь меня совсем беспомощным.

Уорик. Нет, клянусь небом, этого не будет, даже если-бы вы, ваше величество, приказали мне броситься на собственный меч и умереть!

Король Эдвард. Предположим, что принести мне желанное облегчение может только гибель, окончательное разрушение твоей чести?

Уорик. Если-бы одно это разрушение могло вас осчастливить, я приветствовал-бы его, как личное счастие!

Король Эдвард. И ты убежден, что не отречешься от этого обета?

Уорик. Зачем-же отрекаться? Если-бы я даже и мог, то не захотел-бы.

Король Эдвард. Однако, если ты все-таки отречешься, что я буду в праве тебе сказать?

Уорик. Все, что может сказать государь гнусному клятвопреступнику, нарушившему святыню обета.

Король Эдвард. А что скажешь ты сам человеку, нарушившему клятву?

Уорик. Что он клятвопреступник перед Богом и перед человеком, что он Тем и другим должен быть, отлучен от церкви.

Король Эдвард. А какое имя надлежит дать такому деянию, которое подстрекает нарушить священный обет?

Уорик. Название деяния дьявольского, но нечеловеческаго.

Король Эдвард. Вот эту-то обязанность дьявола тебе придется исполнить, ради меня, или нарушить обет и вместе с тем порвать все существующия меж нами связи любви и долга. Поэтому, Уорик, если ты хочешь оставаться самим собою, будь полным властелином своему слову и данному обету. Отправься к дочери и от моего имени склони ее, убеди, прикажи ей, наконец, ну, словом, каким-бы то ни было образом уговори ее сделаться моею любовницею, предметом тайной моей страсти. Я не останусь выслушивать твои возражения. Пусть твой обет заставит ее поступиться её обетом, или я не перенесу отказа и умру (Уходит).

Уорик. О, сумасбродствующий король, какую отвратительную обязанность возлагаешь ты на меня! Итак, я вынужден решиться нанесть жестокое оскорбление самому себе, потому что он вынудил меня поклясться именем Бога, что я заставлю нарушить обет, тоже данный во имя Бога. Разве это не все равно, что поклясться вот этою правою своею рукою отсечь самую эту руку? Нет, лучше осквернить капище, чем разрушить его совершенно. Однако, я не сделаю ни того, ни другого: - сдержу данный обет и отрекусь перед дочерью от всех добродетелей, какие проповедовал ей до сих пор. Внушу ей, что ей следует забыть своего мужа, графа Сольсбюри если память мешает ей броситься в объятия короля. Скажу ей также, что нарушить обет не трудно, но труднее получить за это прощение. Скажу ей, что если любовь и есть добродетель, но тем не менее истинная любовь не может быть настолько добродетельною, чтобы любить всех. Скажу ей также, что величие короля настолько внушает уважения, что никакой позор ему не страшен, но что он даже всем своим королевством не искупит такого проступка. Скажу ей, наконец, что обязанность хоть и повелевает мне убеждать ее нарушить верность мужу, но что честь не должна допустить ее дать на это согласие (Входит графиня Сольсбюри). Вот идет она. Едва-ли когда-нибудь на долю отца выпадало такое гнусное поручение относительно своего ребенка.

Графиня Сольсбюри. Я искала вас, отец мой и повелитель. Моя мать и лорды королевства прибегают к вам с просьбой, чтобы вы всеми силами постарались рассеять печаль государя.

Уорик (Про себя). Как-же приступить мне к исполнению гнусного поручения? Обратиться к ней со словами: - "Дитя мое!" - не могу, потому что какой-же отец даже и в таком положении решится совращать с пути собственную свою дочь? Или не начать-ли так: - "Жена Сольсбюри!" - но - нет! Он мне друг, и где-же найдется такой друг, который решился бы нанести дружбе такой тяжелый изъян? Не могу я назвать ее ни своею дочерью, ни женою моего друга (Графине). Я не то, чем ты меня считаешь; я не лорд Уорик, а только холоп со двора преисподней, принудивший себя явиться в образе Уорика, чтобы передать тебе послание от короля. Могучий король Англии сходит по тебе с ума. Ему, имеющему власть лишить тебя жизни, дана власть лишить тебя и чести, поэтому согласись скорее прозакладыват честь, чем жизнь. Честь мы проигрываем нередко, однако, и возвращаем ее себе обратным выигрышем; но жизни, раз мы её лишены, нам никогда уже не возвратить. Солнце, изсушающее сено, питает траву; король, желающий унизить твою честь, возвеличит тебя. Стихотворцы уверяют, будто копье великого Ахиллеса исцеляло раны, наносимые этим копьем. Нравоучение получается из этого следующее: - сильные мира могут исправлять причиненное ими зло. Имея дело с могучими противниками, лев дает полную волю своим кровожадным челюстям; в его кровавом пиру есть величие, есть доблесть, но царь зверей щадит жалкий, рабский страх, трепетно пресмыкающийся у его ног. Король прикроет твой позор ярким сиянием своего величия, и те, кому вздумается взглянуть на него, чтобы из-за него увидать тебя, будут ослеплены, словно они взглянули на солнце. Может-ли одна капля яда отравить целое море, когда могучия бездны этого моря умеют переваривать самое зловредное и заставлять его терять свою губительную силу? Великое имя смягчит твой проступок и придаст кубку позора самый сладкий, самый чарующий вкус. Помимо этого, какой-же позор совершить деяние, от которого нельзя избавиться иначе, как покрыв себя позором? Теперь я, украсив грех добродетельными внушениями, жду твоего ответа на просьбу короля.

Графиня Сольсбюри. О, какое жестокое, безчеловечноф преследование! Горе мне, несчастной! Едва успев избавиться от грозных бед со стороны врагов, я подвергаюсь еще вдесятеро худшим опасностям со стороны друзей! Неужто у короля не было иных средств восторжествовать над моею жизнью, как прибегать к содействию того, кто был источником этой жизни, принуждая отца браться за самое гнусное, самое позорное пособничество! Не удивительно, что ветви дерева окажутся зараженными отравой, если заражен сам корень. Неудивительно,что зараженный проказою ребенок умирает, когда сосцы матери сами распространяют заразу. Если так, давайте пороку полную волю поступать, как ему угодно, и, ослабив поводья, сдерживающие молодость, предоставьте ей полную свободу! Вычеркните, если так, суровые предписания закона; уничтожьте всякие меры, карающия позором за позор и требующия наказания за проступки. Нет, я скорее соглашусь умереть, чем сделаться жертвой не в меру буйной похоти короля, сообщницей его безбожной чувственности!

Уорик. А! ты в данную минуту говоришь именно так, как я желал, чтобы ты говорила, и тем ставишь меня в невозможность повторять все сказанное до сих пор. Честная могила более достойна уважения, чем оскверненная спальня короля. Чем выше стоит человек, тем более становится заметным то хорошее или дурное дело, которое он предпринимает. Самая ничтожная пылинка, носясь в лучах солнца, приобретает большую важность, чем имеет на самом деле; чем прекраснее летний день, тем скорее заставляет он разлагаться отвратительную падаль, которую он как будто-бы целует. Удары, нанесенные могучею секирою, очень глубоки. Проступок, совершенный в священном месте, становится вдесятеро непростительнее. Дурной проступок, совершенный властью, - не простая ошибка, а попрание долга. Одень обезьяну в парчу, и красота одежды только сделает смешнее самое животное. Я мог-бы, дочь моя, еще расширить поле моих сопоставлений величия короля и твоего позора. Яд, поднесенный в золотом сосуде, кажется еще противнее; вспышка молнии, сверкнувшей в непроглядном мраке, заставляет ночь казаться еще темнее. Лидия, подвергшаеся разложению, становится хуже самых терний, а для доброй славы, клонящейся к греху, позор принимает втрое большие размеры. Я кончаю, осыпая твое сердце моими благословениями; пусть эти благословения превратятся в проклятия в тот день, когда ты свое лучезарное сияние славы променяешь на позор поруганного супружеского ложа! (Уходит).

Графиня Сольсбюри. Я следую за тобою! если-бы в моей душе явилось такое поползновение, пусть тело мое увлечет и душу в пределы вечной погибели! (Уходит).

СЦЕНА II.

Комната в замке Роксборо.

Дэрби и Одли встречаются.

Дэрби. Душевно рад встрече с вами, трижды благородный Одли. Как поживают и государь, и его лорды?

Одли. Я уже целых две недели не видал его величества, то-есть, с тех пор, как он отправил меня вербовать войска, что я и исполнил согласно данному мне приказанию, а теперь привел своих людей сюда и выстроил их в боевом порядке, чтобы показать их королю. Скажите, лорд Дэрби,что слышно нового об императоре?

Дэрби. Лучших вестей нельзя и желать: император обещает государю дружескую свою помощь и назначает нашего короля главным наместником всех подвластных ему безчисленных и обширных владений. Затем, мы не замедлим выступить в поход против широких границ Франции.

Одли.Что же говорит на это его величество? Разумеется, при таких известиях чуть не прыгает от радости?

Дэрби. Я еще не нашел времени разведать, рад-ли король или не рад? Он целое утро сидит, запершись у себя в комнате, чем-то недовольный, но чем именно? - я не знаю; однако, слышал сам, как он отдавал приказание, чтобы его никто не тревожил до обеденного времени. Графиня Сольсбюри, отец её Уорик, Артуа и другие ходят с нахмуренными бровями.

Одли. Из этого ясно, что не все здесь благополучно (За сценой трубят).

Дэрби. Трубы гремят; это означает, что король выходит из своей комнаты.

Входит король Эдвард.

Одли. Вот и его величество.

Дэрви. Желаю исполнения всех царственных желаний моего государя.

Король Эдвард. Хорошо, если-бы ты оказался волшебником и мог их исполнить.

Дэрви.Император шлет вам свой привет (Передает письмо).

Король Эдвард (Про себя). Жаль, что привет шлет он, а не графиня.

Дэрви. Все желания вашего величества будут исполнены.

Король Эдвард (Про себя). Лжешь! она их не исполнит, хотя я безмерно был-бы счастлив, если-бы она исполнила.

Одли. Он всю свою любовь, все свои силы повергает к стопам моего короля и повелителя.

Король Эдвард (Про себя). Ты предлагаешь мне любовь императора, но не ея, а для меня это ничто! (Громко) Какие вести привез ты, Одли?

Одли. Согласно вашему приказанию, государь, я навербовал и конных, и пеших воинов, затем, привел их сюда.

Король Эдвард. Если так, пусть и конные, и пешие, согласно моему приказанию, отменяющему прежнее, тотчас-же отправятся отсюда снова по домам. Дэрби, я при твоей помощи скоро познакомлюсь с ответом графини.

Дэрби. Графини, государь?

Король Эдвард. Императора, хотел я сказать.Оставьте меня в покое.

Одли. Что у него на уме?

Дэрби. Предоставим его самому себе (Уходит вместе с Одли).

Король Эдвард. Язык говорит от избытка любви, переполняющей сердце! Сейчас, вместо имени императора, я произнес имя графини. Отчего бы и не произнесть? Разве она не верховная моя повелительница, а я относительно её разве не коленопреклоненный раб, читающий в её глазах желания её и нежелания? (Входит Людовикь) Говори, что велит высокомерная Клеопатра передать сегодня цезарю?

Людовик. Она говорит, что ранее наступления вечера даст решительный ответ вашему величеству (За сценой гремят барабаны).

Король Эдвард. Что это за барабанный гром, спугнувший живущего в моем сердце нежного купидона? Бедная баранья шкура! Как бьющий по ней заставляет ее громко реветь! Ступай, вели замолчать этим громогласным шкурам, пока оне не научатся ворковать самые нежные стихи на ухо небесной нимфы. Тогда я заставлю их заменять мне писчую бумагу и тем превращу их в вестников любви или в посредников между богиней и могущественным государем. Ступай, скажи солдатам, чтобы они научились играть на лютне или повесились на перевязях своих барабанов. В данную минуту мы считаем неприличным нарушать покой небес нескладицею звуков. Ступай! (Людовик уходит). Для той борьбы, которую я веду теперь, мне не нужно никакого оружия, кроме моего собственнаго; я сойдусь лицом к лицу с моим противником и стану отвечать на залпы моего врага стонами страсти. Мои взгляды заменят мне стрелы, а мои вздохи будут чем-то в роде попутного ветра, уносящего в своем вихре самые трогательные мои боевые снаряды. Но увы! она вооружила против меня солнце, потому что это солнце - она сама. Теперь я понимаю, почему стихотворцы изображают воителя-купидона слепым. У любви только до тех пор есть сила удерживать нас на надлежащем пути, пока сияние любимого существа не ослепит нас окончательно избытком своего яркого блеска (Входит Людовик). Ну, что-же?

Людовик. Государь, смутивший вас бой барабанов только возвещает прибытие вашего трижды доблестного сына.

Входит принц Уэльсский; Людовик удаляется в глубину сцены.

Король Эдвард (Про себя). Да, я вижу моего юношу сына. Образ его матери запечатлелся на его лице, а он заставит сдерживаться заблудшее и слишком пылкое чувство моей души. Вид его журит мое сердце за увлечение и мои глаза, за их непомерную алчность. Им и без того есть чем любоваться: а между тем они ищут полного наслаждения совсем не там, где им следует. Вор не умеющий довольствоваться своею бедностью, достоин всякого презрения (Сыну). Что скажешь, мое дитя?

Принц Уэльсский. Дражайший мой отец и повелитель! для похода во Францию я собрал под свои знамена весь едва распускающийся цвет английской знати, и вот мы явились сюда, чтобы выслушать дальнейшие приказания вашего величества.

Король Эдвард (Про себя). В его чертах мне все видятся черты его матери. Его глаза - глаза ея! Они своим пытливым взглядом заставляют меня краснеть, так. как проступки мои ясны до очевидности. Сладострастие - огонь, и у одержимых им людей это внутреннее пламя пробивается наружу, даже светит сквозь свою внешнюю оболочку. Прочь от меня мягкие, нежные, как шелк, побуждения изменчивой чувственности! Неужто я свою прекрасную Британию, с её широко раскинувшимися границами, променяю на прихоть и не сумею справиться с узкими желаниями личного моего я?.. Пусть мне подадут доспехи из несокрушимой стали, и я восторжествую над всеми королями вселенной!.. Неужто я сам отдам себя в рабство и соглашусь явиться союзником моего врага? Нет, быть этого не должно! (Сыну). Ну, мальчик мой, или сюда! Ближе! Теперь уж скоро ветер Франции будет развевать наши знамена.

Людовик (Отходит от двери и тихо говорит королю). Государь, графиня, весело улыбаясь, желает получить доступ к вашему величеству.

Король Эдвард (Про себя). Ну, так и есть! Она одною своею улыбкою спасла от заполонения всю Францию и обезпечила свободу и её короля, и её дофина, и её знати! (Громко принцу). Оставь меня, Нэд; ступай, пируй с приятелями (Принц уходит; король говорит про себя). Твоя мать смугла, а ты своим похожим на нее лицом только напоминаешь мне, как она некрасива (Людовмку). Иди, подай руку графине и пригласи ее сюда. Пусть она разгонит скопившиеся надо мною зимния тучи, так-как она разом придает красоту и небу, и земле (Людовик уходит). Конечно, более преступно изводить и убивать бедных людей, чем наслаждаться на ложе запретного блаженства, служащего совокупностью проявлений счастия с минуты появления на свет Адама и до только-что истекшего мгновения (Людовик возвращается; с ним Графиня). Ступай, Людовик, погрузи свою руку в мой кошелек, играй, дари, трать деньги, как знаешь, сори ими, делай что хочешь, но только оставь меня на время наедине с нею; удались отсюда (Людовик уходит). А, вот теперь ты моя соучастница в игре! Ты, наконец, явилась, чтобы ответить мне божественным словом "да" и тем дать согласие на то, чего требует от тебя моя любовь!

Графиня Сольсбюри. Отец приказал мне придти, но не дал своего благословения...

Король Эдвард. На то,чтобы сдаться мне?

Графиня Сольсбюри. Да, государь. Он только приказал воздать вам должное.

Король Эдвард. А это должное, безценная моя прелесть, должно быть равным моим правам на тебя, на твою любовь.

Графиня Сольсбюри. То-есть отплатой злом за зло, ненавистью за ненависть? Когда я вижу, что вы, ваше величество, продолжаете склоняться все в туже сторону, не обращая ни малейшего внимания ни на мои отказы, ни на любовь мою к мужу, ни на мое уважение к вашему сану, да, если ни один из моих доводов не в силах обуздать ваших неудержимых стремлений, я свое несогласие подчиняю вашей воле, и желание ваше будет также и моим, но только с тем условием,что вы устраните все препятствия, существующия между вашею любовью и мною.

Короиь Эдвард. Назовите, прелестная графиня, назовите эти препятствия, и, - клянусь! - я устраню их все, сколько-бы их ни было.

Графиня Сольсбюри. Мне, повелитель мой, хотелось-бы вычеркнуть несколько жизней, стоящих между вами и мною.

Король Эдвард. Чьи это жизни, графиня?

Графиня Сольсбюри. Трижды любимый мною государь, пока и ваша законная жена - королева, и граф Сольсбюри, законный мой супруг, существуют, они одни имеют право на нашу любовь; от этой любви нас может освободить только их смерть.

Король Эдвард. Твои требования идут в разрез с нашими законами.

Графиня Сольсбюри. Как и ваше желание. Если закон запрещает вам исполнить одно, он-же повелевает вам отказаться и от другого. Не могу, не стану верить любви, в которой вы мне клянетесь, пока вы не исполните того, в чем поклялись.

Король Эдвард. Довольно! Твой муж и королева умрут! Ты более прекрасна, чем Геро, а безбородый Леандр не так могуч, как я. Переплывая пролив, он совершил не особенно трудный подвиг, но я, чтобы достигнуть Сестоса, где живет моя Геро, переплыву через Геллеспонт крови.

Графиня Сольсбюри. Нет, вы готовы сделать даже более: - тот поток, через который вы намерены переплыть, создадите вы сами, наполнив его кровью тех, чье существование служит помехой для нашей взаимной любви: - кровью моего мужа и вашей жены.

Король Эдвард. Твоя красота делает их самих виновными в их смерти и служит явным доказательством, что они достойны казни. На этом-то основании, я, верховный их судья, произношу им смертный приговор.

Графиня Сольсбюри. О, вероломная красота! О, еще более несправедливый судья! Когда, по окончании земного бытия, обоих нас потребуют к ответу в необъятный, звездный чертог, находящийся над нашею головою, как страшно придется нам трепетать за наш проступок!

Король Эдвард. Что-же скажет наша красавица - любовь? Решилась она на что-нибудь?

Графиня Сольсбюри. Решилась покончить все, поэтому и говорю вот что: - Великий государь, сдержи только свое слово, и я твоя! Теперь оставайся там, где ты есть, а я отойду на несколько шагов, чтобы показать, как я брошусь к тебе в объятия! (Сначала отходит от него, потом быстро идет к нему обратно и показывает ему два кинжала).Вот у меня в руках мои свадебные ножи; возьми один из них и убей им свою жену-королеву или укажи мне то место, где она находится. Другим я отправлю на тот свет человека, которого любила, и любовь к которому теперь глубоко спит в моем сердце. Полюбить тебя я соглашусь только тогда, когда не станет их обоих. Ни с места, король сластолюбец! Не смей мне мешать! Мое намерение покончить с собою окажется проворнее, чем твое желание спасти меня! Если ты сделаешь хоть один шаг, я убью себя! Поэтому стой смирно и выслушай, что я представлю тебе на выбор: - прекрати свое в высшей степени безбожное преследование и никогда более не обращайся ко мне ни с какими просьбами, иначе (падая на колени) клянусь небом, острие этого ножа запятнается кровью сердца той, чью честь ты хотел запятнать, моею целомудренною кровью! Клянись, Эдвард, клянись! или я нанесу себе смертельный удар и умру здесь-же у тебя на глазах!

Король Эдвард. Клянусь тебе именем той самой верховнейшей власти, которая посылает мне теперь силу стыдиться самого себя, что я никогда не раскрою уст для того, чтобы хоть одним словом возобновить те мольбы, которые могли бы привести меня к достижению моих желаний! Встань, истинно английская жена! Тобою твой остров имеет право гордиться более, чем некогда Рим гордился своею Лукрециею, в честь которой до сих пор, и при том безутешно, притупляется столько перьев. Встань, и пусть мой проступок послужит к возвеличению твоей добродетели, и пусть эту добродетель грядущие века ценят, как сокровище. Я пробудился от своего безразсудного сна. Уорик! сын мой Нэд! Дэрби! Артуа! Одди! Где вы, храбрые мои воины? Идите все сюда! (Входит принц Уэльсский в сопровождении лордов). Уорик, я поручаю тебе охрану северных наших владений. Ты, принц Уэльсский, и ты, Одли, направьтесь скорее к морю. Пусть часть войска поджидает нас близь Ньюхэвена, так-как мы, - вместе с Дэрби и с д'Артуа - намерены направиться через Фландрию, чтобы приветствовать наших союзников и упрочить себе их помощь. Грядущей ночи как раз будет достаточно для этого. Как нелепо было с моей стороны осаждать неприступную верность, и ранее, чем наступит утро, пусть воинственный гром наших труб разбудит меня своими мужественными звуками (Все уходят).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Во Фландрии; лагерь французов.

Входят король Франции Иоанн, его два сына - Карл, герцог Нормандский и принц Филипп; герцог Лотарингский и другие.

Король Иоанн. Пока наши морские силы, состоящия из тысячи парусов, будут завтракать на море остатками нашего неприятеля, мы станем ожидать здесь известий о их успехе. Скажи, герцог Лотарингский, насколько подготовлен король Англии, насколько велики его военные силы для приведения в исполнение такого отважного предприятия?

Герцог Лотарингский. Чтобы не расплываться в излишнем красноречии, чтобы не смягчать настоящей важности обстоятельств, государь, я прямо скажу, что силы, которыми он располагает, крайне внушительны. Его подданные в таком громадном количестве спешат под знамена, что можно подумать, будто они заранее убеждены, что их ожидает полное торжество.

Король Иоанн. До сих пор Англия являлась только притоном недовольных, скопищем каких-то кровожадных и вероломных Катилин, каких-то расточителей, жаждущих только одного: - перемены в управлении государством. Неужто возможно, чтобы теперь она вдруг явилась такою верноподданною?

Герцог Лотарингский. Да, все стоят за короля Эдварда, кроме короля Шотландии, давшего торжественную клятву, - как я уже докладывал вашему величеству, - что он и не подумает вложить свой меч в ножны и прекратить против Англии военные действия.

Король Иоанн. Вот это служит нам более крепким якорем надежды. С другой стороны, слушая эти вести и принимая во внимание тех союзников, которых король Эдвард приобрел в Нидерландах среди полупьяных голландцев, насыщенных пеною крепкого пива, вечно ищущих одного чревоугодия и тотчас-же устраивающих попойки всюду, куда-бы они ни появились, мое мужество сильно воспламеняется. Кроме того, мы слышим, что император не только присоединяется к Англии, но даже делает короля Эдварда наместником своей власти. Однако, чем значительнее количество неприятельских сил, тем славнее будет победа над ними. Помимо собственных сил и у нас есть друзья. Суровый король Польши и войнолюбивый Датчанин, а за ними короли Богемии и Сицилии - все состоят нашими союзниками и, как я надеюсь, уже направляются с своими войсками сюда (За сценой гремят барабаны). Слышите, гремят барабаны, а это возвещает нам, что наши союзники приближаются,

Входит король Богемии с войском, усиленным подкреплениями от Дании, Польши и Московии.

Король Богемии. Король Иоанн, властелин Франции, как преданный тебе союзник, чья соседская помощь так необходима тебе в данную минуту, поспешаю к тебе со всеми войсками моей страны.

Польский военачальник. И я вместе с грозными для турок войсками Московии и с подданными своего государя, сынами гордой Польши, кормилицы неустрашимых витязей, веду к тебе на помощь отважных этих людей, готовых сражаться за твое дело.

Король Иоанн. Добро пожаловать и ты, король Богемии, и все другие. Такой услуги с вашей стороны я, конечно, не забуду никогда, как не забуду отблагодарить вас звонкой монетой, которую вы получите из моей казны в изобилии. Против нас идет безмозглый, обуянный гордостью народ, победа над которым доставит вам тройную добычу. Теперь и надежде моей на успех, и радости нет меры: на море мы так-же сильны, как некогда был силен Агамемнон с своими судами в гавани под Троей; на суше могущество наше равно разве только могуществу Ксеркса, чьи воины, томимые жаждой, осушали целые реки. Иди уподобляющий себя Баярду, слепой, не в меру возмнивший о себе Эдвард, стремящийся завладеть нашею короной. Ты будешь или поглощен волнами, или изрублен в куски, если дерзнешь высадиться на берег.

Входит моряк.

Моряк. Государь! Пока я неподалеку отсюда стоял на часах, я вдруг увидал, как появилась несметная армада кораблей, принадлежащих королю Англии. Сперва, когда я увидал эти корабли только издали, они показались мне лесом оголенных от ветвей сосен. Однако, по мере того, как суда приближались, они стали поражать своим сияющим, победоносным видом, своими развевающимися, разноцветными шелковыми флагами, напоминающими усыпанный цветами луг, своими красками, прикрывающими обнаженную землю. Движение этих судов, подвигающихся вперед, словно двурогий молодой месяц, поразительно величаво! Как над главными, так и над всеми другими мачтами развеваются знамена Англии и Франции, соединенные и расположенные с величайшим искусством. Так-то, приводимые в движение игривым ветром и бороздя грудь океана, они направляются прямо на нас.

Король Иоанн. Неужто они уже дерзают обрывать лепестки у королевской лилии? Надеюсь, что, при своем приближении, неприятель найдет весь мед из цветка уже высосанным и, подобно пауку, в состоянии будет извлекать из стебля только один смертоносный яд. Однако, что-же делают наши суда? Готовы-ли они, словно на крыльях, ринуться на встречу этой стае воронов?

Моряк. Как только до них через разведчиков дошел слух о приближении английских кораблей, они мгновенно снялись с якорей и как будто, вместо ветра, своею яростью вздувая паруса, двинулись вперед. Так летит отощалый орел, в надежде добычею заморить свой мучительный голод.

Король Иоанн. Вот тебе, за твои известия. Вернись на свое место, и если тебя пощадят кровавые удары, да, если после грозного столкновения ты все-таки останешься жив, приходи опять и сообщи нам все подробности битвы (Морякь уходит). Тем временем нам, союзники и братья, лучше всего рассеяться по разным местам на тот случай, если неприятелю удастся высадиться на наш берег. Во-первых, вы, государь, с своим богемским войском займите низменность. Ты, герцог Нормандский, старший наш сын, пробравшись окольным путем, займешь, при поддержке войск Московии, возвышенности, а мы на среднем пространстве, между обоими вами вместе, с младшим нашим сыном останемся здесь. Итак, господа, вперед! Исполните свято принятую на себя обязанность и не забывайте, что вы стоите за Францию, за великую и прекрасную Францию! (Принц Карл, герцог Лотарингский, король Богемский и войска уходят). Ну, а теперь, Филипп, скажи, что думаешь ты о вызове, брошенном нам Англией?

Филипп. Скажу, государь, что каковы бы ни были притязания Эдварда, как-бы ни были бесспорны его родовые права на английский престол, корона Франции у вас в руках, а это важнее всяких прав. Как-бы то ни было, ранее, чем неприятель восторжествует, я клянусь или пролить до последней капли свою чистейшую кровь, или прогнать обратно домой все полчища бродячих этих выскочек.

Король Иоанн. Хорошо сказано, юный мой Филипп! Вели подать хлеба и вина, чтобы мы, подкрепив желудки пищею, могли смелее взглянуть в лицо неприятелю (Вносят стол, уставленный яствами и кубками; король и его сын садятся к столу; вдали пальба). Теперь ожесточенный бой на море, вероятно, уже начался. Сражайтесь, французы, сражайтесь, как медведицы, защищающия детенышей в своих берлогах! Направь, о сердитая Немезида, свой руль так, чтобы Английский флот был рассеян или совсем пошел ко дну под бешенный грохот французских выстрелов! (За сценой опят залпы из орудий).

Филипп. Отец, эти отзвучия пушечных ударов лучше всякой музыки приправляют мой обед.

Король Иоанн. Теперь, мой юноша, ты сам слышишь гром, вызываемый борьбою между двумя государствами. Ни головокружительные сотрясения земли, когда она примется дрожать, ни изступленные столкновения стихий в небесах, производящия молнии, не так грозны, не так ужасны, как столкновения между королями, когда они решатся проявить наружу злобу, накипевшую у них в сердцах (Трубят отступление). Вот гремят отступление; значить одна сторона побеждена. Неужто побеждены французы? О, добрая Фортуна, повернись к нам лицом и при этом повороте измени направление ветра и движение судов так, чтобы при помощи покровительствующих нам небес победа досталась нашим судам, а неприятельские суда обратились в бегство (Моряк возвращается). Мою душу томит мучительное предчувствие. Говори, моряк! Своим бледным лицом, как бы служащим зеркалом, в котором отражается смерть, ты наводишь ужас! Говори-же, за кем осталась честь победы? Умоляю тебя, если у тебя на это хватит столько духа, говори скорее, не скрывай, что мы побеждены.

Моряк. Сейчас отвечу, государь. Торжество осталось не за Францией: самохвал Эдвард празднует полную победу. После того, как я сообщил вашему величеству то, что следовало, железно-грудые корабли неприятеля, как и наши полные отваги, надежды и трепетного ожидания, поспешили встретиться лицом к лицу и, наконец, сцепились. Английский адмирал встретил нашего страшным залпом, и оба они с бешенною яростью сразились, словно огненные драконы. Когда оба корабля сошлись лицом к лицу, из их дымящихся недр посыпались тысячи беспощадных вестников смерти. Тогда день начал превращаться в непроглядную ночь и глубокий мрак стал окутывать как живых людей, так и тех, чье существование было прервано только-что перед тем. Друг не имел времени проститься с другом, а если даже и имел, то ужасающий шум был до того силен, что каждый казался другому глухим и немым. Море становилось багровым; воды его жадно поглощали потоки крови, лившейся из ран, и пенящиеся волны быстро проникали во внутрь судов сквозь щели, произведенные ядрами в досках корабля. Здесь плыла голова, отделенная от туловища; там качались на зыбких волнах оторванные руки и ноги; так летом налетевший вихрь подхватывает с земли пыль и развевает ее в воздухе. Далее вы могли-бы увидать, как сокрушаемые корабли, шатаясь, погружались в бездонную пропасть, пока величавые и гордые вершины их мачт совсем не исчезали из вида. Как для нападения, так и для обороны было пущено в ход все; тогда на лицах стали живо отражаться чувства доблести и страха, смелой решимости и трусости; становилось ясным, что одни сражаются ради славы, а другие только по крайней необходимости. "Несравненный", этот отважный корабль, делал чудеса так-же, как и "Черная Змея" из Булони - это быстрокрылое судно, другого подобного которому, казалось, не было в мире. Но все это напрасно: ветер и волны передались на сторону неприятеля, так что мы вынуждены были отступить и тем дали ему возможность высадиться на твердую землю, чем он и воспользовался. На том и конец моему рассказу. Все, чего безвременно лишились мы, англичане уже успели обратить в свою пользу (Уходит).

Король Иоанн. Если так, нам ничего более не остается, как только с возможной скоростью собрать в одно войско наши разрозненные силы и вступить с неприятелем в бой ранее, чем он успеет зайти слишком далеко. Идем, любезный Филипп, идем скорее отсюда! слова этого моряка нанесли глубокую рану сердцу твоего отца.

(Уходят).

СЦЕНА II.

В Пикардии; поле близь Крэсси.

Входят несколько человек французов, мужчин, женщин и детей. Многие, очевидно, переселяясь, везут на тачках свой скарб.

1-й француз (Входя). Приятная встреча, господа! Как поживаете? Что скажете новаго? Зачем у вас при себе вся эта поклажа? Казалось-бы, что сегодня не такой день, чтобы перебираться на другое место жительства, а между тем при вас все ваши пожитки.

2-й француз. Не такой день! Как бы не пришлось перебраться куда-нибудь подалее и при том на веки! Разве до вас не дошел слух, о котором говорят все?

1-й француз. Какой слух?

2-й француз. А такой, что французские суда погибли на море, а неприятельская армия уже высадилась на берег.

1-й француз. Ну, и что-же далее?

2-й француз. Вы еще спрашиваете, что далее? Разве не время спасаться, когда неприятельская злоба и грабеж так уже близко?

1-й француз. Успокойтесь, любезный друг! Неприятель еще далеко. Поверьте, ему придется дорого поплатиться ранее, чем он успеет так глубоко проникнуть внутрь страны.

2-й француз. Вот именно так-то кузнечик праздно теряет время на беззаботное веселье, пока не настанет зима; а когда ему приходит на ум наверстать потерянное время, оказывается - поздно, так-как леденящий холод уже щиплет его беспечную голову. Тот, кто не озаботится запастись плащем ранее, чем хлынет дождь, может за свою непредусмотрительность оказаться промоченным до костей ранее, чем сообразит, что ему угрожает такая беда. Всякий, кто, как вы и мы, обременен семейством, обязан заблаговременно озаботиться о спасении своих ближних и самого себя; иначе, пожалуй, в случае нужды, окажется, что средств для спасения уже более нет никаких.

1-й француз. Вы, кажется, потеряли веру во всякую возможность успеха и думаете, что наша страна будет порабощена?

3-й француз. За будущее никто ручаться не может; благоразумнее всегда ожидать худшаго.

1-й француз. Нет, лучше биться до изнеможения сил, чем, подобно выродкам-детям, покидать в нужде любящих их родителей.

2-й француз. Положим, всех взявшихся за оружие считают чуть не миллионами, и численность эта громадна сравнительно с тою горстью людей, из которой состоит неприятельское войско. Но законное право все-таки должно одержать верх: - мать Эдварда - родная сестра покойному королю, тогда-как Иоанн Валуа только дальний родственник ему в третьем колене.

Женщина. Помимо этого в народе ходит предсказание, распространяемое одним бывшим монахом, чьи пророчества оправдывались не раз. Вот что гласит это предсказание: - "Скоро настанет время, когда Лев, явившийся с запада, унесет от нас лилию Франции". Ручаюсь вам честью, что эти слова, как и многия другия, подобные им, разлили холод в сердцах у многих французов.

Торопливо входит еще француз.

4-й француз. Спасайтесь, дорогие соотечественники и граждане Франции! Нежно благоухающий цвет мира, этот корень счастливой жизни, загублен и совсем изгнан из нашей страны! Вместо него, грабительница и насильница война, подобно воронам, сидит на наших кровлях; убийства и другия безобразия совершаются на наших улицах и никем несдерживаемый неприятель всюду приносит опустошение на своем пути. Я сам с вершины того прекрасного холма видел его деяния. С того места, откуда я смотрел, я мог видеть целых пять селений, охваченных пламенем; плодоносные поля и виноградники пылали, как в раскаленной печи, а когда ветерок рассеевал дым мне сделалось ясным положение несчастных обывателей: стараясь убежать из охваченных огнем жилищ, они становились беззащитными жертвами неприятельских копий. Тремя путями эти чудовищные носители ужасов подвигались вперед, чтобы беспощадно сокрушать все, что ни попадалось им на пути. Вдруг справа появился король-победитель, а слева его горячий, необузданный сын, и вот наше блистательное войско очутилось лицом к лицу с неприятелем. Все эти безчисленные полчища людей, хотя и находившихся еще на далеком расстоянии, стремились к тому, чтобы оставить за собою одно опустошение. Итак, сограждане, если вы благоразумны, спасайтесь, ищите убежища где-нибудь подальше. Если вы останетесь здесь, ваши плачущие глаза увидят, как ваши жены при вас-же подвергнутся насилию, а ваше имущество разграблению. Ищите-же где-нибудь защиты, потому что, - видите, - какая надвигается страшная гроза? Спасайтесь, спасайтесь! Мне уже чудится, будто я слышу гром их барабанов! Ах, несчастная Франция, боюсь, как-бы ты не сделалась жертвою врага! Твоя слава дрожит, словно неустойчивая стена (Все уходят).

Раздается барабанный бой; во главе своей армии появляемся король Эдвард; потом Дэрби и Гобэн дэ-Грэ.

Король Эдвард. Где тот француз, тот ловкий проводник, который указал нам возможность перейти в брод Сомму и помог нам так успешно совершить переправу?

Гобэн. Я здесь, добрейший государь.

Король Эдвард. Кто ты и как тебя зовут?

Гобэн. Мое имя Гобэн дэ-Грэ, если это угодно знать вашему величеству.

Король Эдвард. Итак, Гобэн, мы за оказанную тобою нам услугу не только дарим тебе свободу, но, помимо этой награды, ты еще получишь пятьсот марок золотом. Не знаю, как иначе встретился-бы я с сыном, а эта встреча была для меня крайне важна.

Входит Артуа.

Артуа. Добрые вести, государь! Принц Уэльсский приближается сюда; при нем лорд Одли и все другие, с кем нам никак не удавалось соединиться с самой нашей высадки.

Уильям Шекспир - Царствование Эдварда III. 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :