Пьер Алексис Понсон дю Террай
«Тайны Парижа. Часть 1. Оперные драчуны. 2 часть.»

"Тайны Парижа. Часть 1. Оперные драчуны. 2 часть."

Влюбленные слились в объятии. Рыбаки стражник, отошедшие на почтительное расстояние, слышали, как они произносили бессвязные слова, слышали их вздохи и рыдания...

Вдруг наступила ужасная действительность.

- Замужем! - вскричал офицер, и страшная злость прозвучала в его голосе.

Марта опустила голову и вскрикнула.

- Замужем, замужем! - повторял он с горечью. Марта вспомнила, что она уже не мадемуазель де Шастенэ, а баронесса де Рювиньи.

- Ах, - проговорила она, - простите меня, Гектор, простите меня... Но я думала, что лишилась вас навеки.

И Марта с пламенной надеждой подняла глаза к небу.

Гектор Лемблен встал молча и спокойно, как человек, твердо решившийся на что-то.

Ночь была темная. Океан бурлил у подножия скал. Дикое величие местности, отдаленные раскаты грома, свирепый рев волн - все, казалось, хотело окружить мрачной и дикой поэзией последнее свидание двух некогда обрученных.

- Марта, - сказал офицер, - женщине в восемнадцать лет, прекрасной и достойной обожания, как бы ни разбила судьба ее жизнь, все же нельзя отказываться от жизни... Прощайте... забудьте меня...

- Могу ли я жить теперь! - вскричала она.

- Ну, а согласилась ли бы ты слить в одно нашу судьбу? - страстно спросил он.

Она вздрогнула и взглянула на него.

- Хочешь ли ты, - продолжал он, - обратить наше горе в вечную радость, нашу разбитую жизнь в вечное счастье, а наши прошлые страдания - в блаженство.

- Говорите, - пробормотала она.

Он протянул руку по направлению к океану. Слабый свет мелькал на поверхности воды.

- Видишь ли ты этот свет? Это - фонарь корабля, отходящего в Африку. Видишь ли ты эту лодку? Она привезла меня одного, но может увезти нас обоих на корабль. Хочешь ты бежать со мною?

- Бежать! - вскричала она с ужасом.

- Да! - продолжал он страстно. - Мы убежим на край света, и всевидящий Бог благословит нашу любовь.

Но Марте показалось, что чья-то тень встала перед нею. Это был образ старика, одетого в траурную одежду, опиравшегося на руку молодой девушки, плачущего и молящегося: печальная чета, скорбящая и оплакивающая позор честного имени.

- Отец мой! Сестра моя! - прошептала она.

Искуситель понял, что он никогда не восторжествует над такой охраной.

- В таком случае прощайте, прощайте навсегда. Отчаливай! - закричал он рыбаку, вскакивая в лодку. - Отчаливай!

Бедный стражник взял на руки баронессу де Рювиньи и отнес ее в замок.

Никто из обитателей замка не вышел еще из кухни, где какой-то красноречивый рассказчик сообщал страшную и увлекательную легенду, а потому никто и не подозревал о тяжелой сцене, разыгравшейся на утесе. Когда служанки баронессы Рювиньи вошли в ее комнату, чтобы раздеть ее, они застали ее уже в спальне, пришедшей в сознание и лежавшей в кровати. Марта была бледна, но успела овладеть собою. Воспоминание об отце и сестре восторжествовало над любовью, а ее служанкам и в голову не могло прийти, что они чуть не лишились навсегда своей госпожи.

На другой день Марта вышла из комнаты совершенно спокойная. Она хотела забыть Гектора, любить одного мужа и искупить единственное увлечение своей молодости добродетельною жизнью и самоотвержением. Всю ночь она молилась, и молитва успокоила ее наболевшую душу и помогла забыть о горе. Она отнеслась сначала совершенно безразлично к отъезду мужа, но теперь всей душою желала скорейшего его возвращения и хотела, чтобы корабль, увезший Гектора, удалился навсегда.

Весь день она провела одна на террасе, всматриваясь в морскую даль и вздрагивая каждый раз, когда белый парус появлялся на горизонте. Но показавшийся парус снова скрывался в небесной синеве, и не было никакого сомнения, что корабль был уже далеко. В двухстах шагах от террасы, внизу, она видела сторожа, неподвижного на своем посту. Но это был не Мартин, а его товарищ. Марта с беспокойством ждала, когда он наконец сменится. Ей нужно было видеть Мартина, поговорить с ним, как с другом; это была последняя жертва, которую она собиралась принести своей любви.

Наступил вечер; стражник встал и в конце маленькой тропинки, которая вела от деревни к сторожевому посту, показался другой, который и сменил своего удалившегося товарища.

Сердце Марты сильно забилось, и она легче серны спустилась к стражнику, сидевшему к ней спиной.

При звуке ее шагов он обернулся. Марта вскрикнула: это был не Мартин. Человек, сидевший перед нею в одежде стражника и с карабином за плечами, был Гектор Лемблен.

- Вы! - пробормотала она, растерявшись.

- Я хотел убить себя, - ответил он, - но почувствовал, что у меня не хватит сил исполнить это, не увидавшись с вами еще раз.

- О, Боже мой! Боже мой! - прошептала она. - Я дала обет позабыть его.

- Марта, - продолжал Гектор, - я нарушил спокойствие вашей жизни... простите меня... забудьте... постарайтесь быть счастливой...

- Гектор!

- Ах, - сказал он тоном твердой решимости, - жизнь без любви все равно, что земля без солнца. Лучше мрак и смерть... Я умру с вашим именем на устах... Марта, я убью себя там, внизу, на этих скалах... сегодня ночью... волны унесут мое тело и смоют следы моей крови... прощайте, Марта...

- Я не хочу, чтобы ты умер, и ты не умрешь... потому что я люблю тебя... - прошептала она чуть слышно.

XII

Однажды утром раздался стук въезжавшей во двор замка де Рювиньи кареты. Генерал вернулся после трехнедельного отсутствия; это была одна из тех честных, рыцарских натур, которые никогда не позволяют себе заподозрить в ком-нибудь дурное. Он, как ребенка, поднял на руки жену и, может быть, в первый раз в жизни почувствовал радость при виде ее. Никогда Марта не казалась ему такой красивой. Он сел на кушетку рядом с нею.

- Дорогое дитя, - сказал он ей, - неделю назад я усиленно хлопотал о своем назначении в Африку; теперь я сожалею, что домогался этого, так как буду принужден покинуть вас надолго.

- Боже мой! - прошептала Марта. - Вы уезжаете?

- Через три дня.

- Через три дня? - пробормотала она. - Это ужасно!

- Теперь я разделяю ваше мнение, мой ангел; человек, упускающий свое счастье в погоне за честолюбием, безумец. Но что же вы хотите? Он так создан, что радости семейного очага не удовлетворяют его; он забывает, что подобная вам женщина - это рай земной, и ему все еще нужны слава, успех, почести... Жизнь жены солдата полна самоотречения и самопожертвования. Я знал это, женясь на вас, и был не прав в своем эгоизме; но сегодня я вижу, что разлука, которой я почти жаждал вследствие своей страсти к службе, будет для меня жестока и тяжела. Ваш образ будет жить в моем сердце и будет моим талисманом.

Было что-то торжественное в этих словах, полных любви, в нежном и серьезном тоне голоса благородного человека, в позе его, уже почти старика, стоявшего на коленях пред восемнадцатилетней женщиной. Марта плакала. Генерал приписал ее слезы огорчению, причиной которого был его скорый отъезд, и поспешил заговорить более веселым тоном.

- Милое мое дитя, - сказал он, - вы, вероятно, скучали в этом старом замке, но успокойтесь, ваше страдание окончится, я не хочу, чтобы вы провели эту зиму здесь. Когда я был в Париже и хлопотал у министров, я позаботился и о вас. Я приказал заново отделать наш маленький отель на Вавилонской улице. Ваши комнаты прелестны; я устроил для вас настоящее голубиное гнездышко. Вы будете жить недалеко от своего отца и можете целые дни проводить в его обществе и в обществе вашей сестры, я предоставляю вам полнейшую свободу на всю эту зиму.

Генерал поцеловал в лоб Марту и с улыбкой продолжал:

- Теперь осушите слезы на своих прекрасных глазках и успокойтесь в отъезде вашего нелюдимого мужа, которому гораздо благоразумнее было бы подать в отставку, чтобы не расставаться с вами. Разве можно плакать в восемнадцать лет? Раз вы носите имя баронессы де Рювиньи, то обязаны кое-чем и свету. Вы откроете ваши салоны и будете принимать друзей обоих наших семейств. Ваше состояние позволяет вам это. Веселитесь, развлекайтесь, побеждайте... сделайтесь царицей избранного света. И затем, - прибавил он с волнением, - на другой день после бала, когда ножки ваши устанут от танцев, когда в ваших ушах уже перестанут звучать комплименты восхищенной толпы, как только появятся первые проблески утра, вспомните и обо мне... о добром старом служаке, которого долг и любовь к родине удерживают на поле битвы и который ежечасно будет помнить о вас: и в пороховом дыму на поле битвы, и в звездные ночи, спускающиеся над Атласом.

Марта долее не выдержала: она бросилась на шею к своему мужу и прошептала, рыдая:

- О! Как вы добры и благородны. Я буду молить Бога, чтобы он продлил мне жизнь и тем дал возможность сделать вас счастливым.

В эту минуту она любила своего мужа!

У генерала закружилась голова. Этот человек, бесстрашно стоявший под пулями и грохотом пушек, задрожал, как ребенок, и сердце забилось в его храброй груди, как у двадцатилетнего влюбленного юноши...

В этот вечер, в ту самую минуту, когда барон де Рювиньи уезжал со своей молодой женой в Париж, Мартин передал лейтенанту Гектору Лемблену письмо следующего содержания:

"Г-н де Рювиньи приехал сегодня утром. У этого человека золотое сердце, и он любит меня до обожания; я видела его стоящим предо мною на коленях, целующим мои руки и говорящим о своей любви ко мне. Забудьте меня так же, как и я вас постараюсь забыть! Бог даст мне на это силы. Прощайте навсегда... это необходимо!

Я вас никогда не увижу.

Марта".

Три дня спустя перед маленьким отелем в Вавилонской улице стояла почтовая карета, и два лакея укладывали в нее чемоданы генерала. Де Рювиньи стоял рядом со своей молодой женой, держа ее руки в своих, и нежно прощался с нею.

- Ах! - сказал он. - Уже девять часов, кажется, а мой новый адъютант заставляет себя ждать. Да, кстати, я забыл сообщить вам, что капитан Леско подал военному министру прошение об отставке. Почему? Никто этого не знает, даже я. Вместо него я взял другого офицера, такого же славного, только два дня назад произведенного в капитаны. В сегодняшнем номере "Moniteur'a" напечатано о его назначении... Зовут его капитан Лемблен.

Марта вздрогнула и побледнела.

- Капитан Лемблен, - продолжал генерал, не замечая смущения жены, - уже служил в Алжире; он говорит по-арабски, и я думаю, что он мне будет очень полезен.

Вдруг раздался звонок, возвестивший о прибытии постороннего.

- Это, без сомнения, он, - сказал де Рювиньи. Марта почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, и горячо молила Бога дать ей силы вынести это ужасное последнее испытание.

Немного погодя дверь отворилась, и капитан Лемблен вошел. Он был в адъютантском мундире, на плечи у него был накинут военный дождевой плащ, на ногах надеты высокие ботфорты, эполет на нем не было. Он был бледен, но на загорелом лице его не отражалось ни малейшего волнения; он вежливо, хотя холодно поклонился баронессе, как кланяются женщине, которую видят в первый раз. Бог, видимо, сжалился над Мартой. Он вернул ей силы, и теперь уже никто не мог бы заметить ее волнения и подумать, что она знакома с этим человеком.

- Баронесса, - сказал генерал, позвольте мне представить вам капитана Лемблена, моего адъютанта.

Гектор вторично поклонился.

- Ну что, капитан, вы готовы? - продолжал барон.

- Да, генерал.

- Мы наскоро закусим, потому что через час надо ехать. В это время к генералу подошел лакей за приказаниями, и это дало возможность Гектору подойти к баронессе и шепнуть ей:

- Простите меня, я навсегда удаляюсь от вас... прощайте, сударыня... я повинуюсь вам.

Час спустя барон де Рювиньи, нежно обняв свою молодую жену и смахнув невольно набежавшую слезу, сел в карету вместе с капитаном Лембленом. Карета рысью выехала со двора отеля.

Марта выдержала до конца. Она не побледнела, не задрожала в этот ужасный час; но как только она осталась одна, вся энергия ее исчезла. Марта разразилась рыданиями, упала на колени и, подняв руки, начала молиться. Молитва ее была так горяча, что ангел-хранитель с высоты небес с состраданием взглянул на нее и заплакал.

XIII

Почти месяц спустя после описанного нами события отряд французской армии проходил через Атласские горы. Отрядом этим командовал генерал, барон де Рювиньи. После перехода, продолжавшегося трое суток, отряд сделал привал в небольшой долине, местоположение которой было удобно для лагерной стоянки. Генерал отдал приказание не удаляться на значительное расстояние и послал вперед сотню кавалеристов с поручением разведать позицию неприятеля.

Когда меры предосторожности были приняты, генерал сошел с лошади и направился в свою палатку, чтобы условиться там со своим штабом относительно выбора офицера которому можно было бы поручить начальство над отрядом. Выбор был труден, потому что нужно было найти человека, хорошо знакомого с местностью и с арабским языком и настолько храброго, чтобы пойти на все. Только один офицер соединял в себе все эти качества, а именно - капитан Гектор Лемблен, проведший когда-то несколько месяцев в плену у арабов. Генерал потребовал его к себе и сказал ему:

- Капитан, я назначаю вас командиром отряда егерей. Вот инструкции, которых вы должны строго придерживаться. Но, когда отправляешься в такую экспедицию, как та, в которую я вас назначаю, то как бы человек храбр ни был, он может чувствовать настоятельную потребность получить в последний раз известие о своих родных.

Гектор вздрогнул.

- Вместе с депешами из Алжира я получил из Франции письма, которые привез последний пароход. Может быть, и для вас есть что-нибудь.

- Я не думаю этого, генерал.

- Почему?

- У меня не осталось никого, кроме очень дальних родственников.

- Как! Ни одного друга? Ни даже подруги сердца? Генерал открыл кожаный мешок и начал поспешно перебирать письма, читая надписи.

- Постойте, - вдруг сказал он, - вы ошиблись, капитан...

И он подал Гектору письмо, почерк которого был совершенно незнаком капитану. Гектор сначала был убежден, что никогда не видал этого почерка; но вдруг он вздрогнул, и что-то подсказало ему, что это письмо было от Марты. Он, однако, настолько владел собою, что взял письмо и, не распечатывая его, сказал генералу:

- Я знаю, от кого оно.

Капитан поклонился и пошел в соседнюю палатку. Там, бледный и дрожащий, Гектор разорвал конверт. Предчувствие не обмануло его: это письмо действительно было от Марты, которая очень искусно изменила свой почерк. С холодным потом на лбу, капитан начал читать следующие строки, написанные дрожащей рукой и, очевидно, под влиянием сильнейшего волнения.

"Гектор, - писала Марта, - если вы не спасете меня сейчас же, я погибла! Это позор... это отчаяние... смерть моего старого отца... бесчестие сестры... презрение света... Гектор! Гектор! Сжальтесь... ради Бога... ради вашей матери спасите меня! Я чуть с ума не схожу от ужаса и даже не умею рассказать всего, что случилось... двадцать четыре часа назад... Слушайте, Гектор. Вчера я стояла на коленях и молилась, как делаю это каждый день... Я молилась за него... я молилась за вас... Я просила Бога изгладить образ мой из вашего сердца. Вдруг явился какой-то человек. Он хотел переговорить со мною немедленно. Я его никогда не видала, наружность его показалась мне отталкивающей; одет он был прилично, манеры у него были светские, и он мне почтительно поклонился. Взглянув на него, я похолодела, как будто увидала змею.

- Что вам угодно, сударь? - спросила я.

- Полчаса побеседовать с вами, сударыня.

- Но я совсем вас не знаю...

- Меня - нет, сударыня, но вы знаете, без сомнения, этот почерк.

И он показал мне письмо, единственное, которое я когда-то написала вам, все облитое моими слезами, где я вас на коленях молила забыть меня. И пока я с удивлением смотрела на него, спрашивая себя, не сделалась ли я игрушкой ужасного кошмара, он сказал мне:

- Это письмо, сударыня, капитан Лемблен не мог увезти с собою, потому что боялся, что его убьют: он тщательно запер его в шкатулку, в улице Виктуар; но тройной замок шкатулки был взломан и письмо украдено.

Я слушала этого человека, как приговоренный выслушивает свой смертный приговор; я не могла произнести ни слова, ни сделать движения... Я стояла неподвижно, как статуя.

- Сударыня, - продолжал он, - в Париже сотни тысяч различных ремесел, я же занимаюсь собиранием компрометирующих писем. Эта профессия довольно доходная.

Я поняла, что хочет сказать мне этот человек, и подумала, что он намерен продать это письмо за незначительную сумму. Я взяла кошелек, полный золота, и бросила его ему.

Он расхохотался, и его смех заставил меня содрогнуться.

- Госпожа баронесса шутит конечно, - спокойно сказал он, - подобное письмо неоценимо.

- Неоценимо! - вскричала я пораженная.

- Разумеется, - продолжал он с убийственным хладнокровием, - эту сумму заплатил бы мне генерал барон де Рювиньи, но баронессе оно обойдется дешевле.

И этот человек шепнул мне на ухо цифру... поражающую цифру, Гектор... Цифру, которую я не решаюсь написать... где взять денег? Я думала, что он с ума сошел.

- Я знаю, - сказал он мне, - что эта сумма крупная и что она найдется не тотчас... но я подожду... в распоряжении госпожи баронессы две недели. Сегодня десятое число, я буду иметь честь явиться к госпоже баронессе двадцать пятого, ровно в полдень. Если в течение этого срока госпожа баронесса не успеет приготовить следуемую сумму, то один из моих агентов поедет в Алжир, где и обделает это дело с самим генералом, бароном де Рювиньи. И этот человек оставил меня обезумевшей от отчаяния, Гектор, и долго еще после его ухода я не могла прийти в себя от этого ужасного и безвыходного положения.

Где достать эту сумму? У кого просить ее? У меня есть на двадцать пять тысяч франков бриллиантов и двадцать тысяч франков, оставшихся от трехмесячного содержания, назначенного мне генералом... Под каким предлогом взять их? Мне нужно поручительство моего мужа... а его-то и нет у меня. Отец уехал в Бельвю. Да и как сказать ему: "Мне нужно сто тысяч франков!". Только один вы, Гектор, можете спасти меня. Приезжайте скорее, не медлите ни минуты... Этот человек сдержит свое слово. Голова моя идет кругом... Гектор, Гектор, если вы не спасете меня, я погибла! Отец проклянет меня!.."

На этом кончалось письмо госпожи де Рювиньи; оно еще носило следы горячих слез, которые Марта пролила на него.

Капитан растерялся и спрашивал себя, не жертва ли он ужасного бреда... Но вот письмо... он держал его в своих судорожно сжатых руках и перечел еще раз.

- О, - вскричал он наконец, - я спасу ее!

Гектор посмотрел на число, которым было помечено письмо. Оно было послано восемь дней назад. В распоряжении капитана было ровно семь дней. Семь дней, чтобы явиться в Париж, семь дней, чтобы найти сто тысяч франков!

Он находился в двадцати пяти тысячах лье оттуда; ему нужно было три дня, чтобы добраться до Марселя и еще два дня - до Парижа.

- Я приеду! - прошептал он. - Я должен приехать вовремя.

Но тут Гектор вспомнил, что он не имеет права отлучиться без разрешения и что генерал не разрешит ему уехать перед самой экспедицией и накануне сражения.

Можно было сойти с ума. В эту минуту раздался топот лошади у входа в его палатку. Это была та самая лошадь, на которой он должен был отправиться в экспедицию в качестве начальника отряда... Настало время отправляться, надо было повиноваться долгу.

- Ну что ж! - прошептал он. - Я дезертирую! Произнеся это ужасное слово, капитан невольно содрогнулся. Дезертировать! То есть, бежать со своего поста, как трус, бежать от врага, обесчестить свои эполеты, покрыть себя несмываемым позором, наложить вечное пятно на честную и храбрую жизнь, которая уже не раз получила крещение огнем, умереть смертью изменников, перенеся позор разжалования...

Капитану приходилось выбирать: или позор, или допустить, чтобы до генерала дошло роковое письмо, которое будет смертельным приговором для Марты де Шатенэ.

- Что значит для меня бесчестие! - вскричал он страстно, - что значит для меня позорная смерть, если она будет спасена!..

XIV

Десять минут спустя Гектор Лемблен был уже на лошади и ехал во главе эскадрона, которым он командовал. Была темная ночь, одна из тех дивных темных африканских ночей, блещущих звездами, но безлунных, когда только на незначительном расстоянии можно различить землю, несмотря на ярко освещенное небо. Маленький отряд въехал в долину, после нескольких изгибов переходящую в громадную равнину. Чтобы бежать, капитан должен был исполнить свой замысел раньше, чем колонна достигнет этой равнины.

Эскадрон ехал по два человека в ряд, а во главе их находился лейтенант. Гектор ехал в последнем ряду, рядом с унтер-офицером, давно уже служившим под его командой, который год назад видел, как он упал, тяжко раненный, на поле битвы. Вдруг в ту минуту, когда весь эскадрон исчез за крутым поворотом, внезапная мысль осенила Гектора.

"Солдат, который едет рядом со мною, уже спит на своем седле; я соскочу на землю, моя лошадь, как и все кавалерийские лошади, пойдет рядом с его, не обращая внимания, что идет без всадника. Когда солдат проснется, он подымет тревогу и признается, что спал. Тогда предположат, что я продрог и упал без чувств на краю дороги, и начнут искать меня. Но меня не найдут, а потому решат, что арабы убили меня и бросили мое тело в кустарник".

Гектор соскользнул на землю, и все случилось так, как он предполагал: его лошадь продолжала идти рядом с лошадью солдата. Капитан был хорошо знаком, как уже известно, с местностью.

Он знал, что в трех лье оттуда, в горах, он встретит одно из кочующих племен арабов, расположившееся у ручья, и направился к дуаруnote 1 пешком, прячась за кустарниками и останавливаясь при малейшем шуме. Он боялся уже встречи не с арабами, а с каким-нибудь французским солдатом.

На рассвете он достиг дуара. Часовой-араб прицелился в него.

- Стой! - закричал он по-арабски. - Я друг и притом один.

Араб опустил ружье, а капитан бросил саблю. Этого было вполне достаточно, чтобы пройти в дуар, не получив пулю в грудь. Гектор знал, что человек священен для араба с той минуты, как вступит в его палатку. Он прошел в палатку начальника племени, которого застал за чисткой оружия, и сказал ему:

- Я хочу доверить тебе свою тайну и полагаюсь на тебя.

- Говори, - отвечал начальник, - если ты голоден, то вон еда; если ты чувствуешь жажду, вон козье молоко.

Араб всегда великодушен, когда взывают к его сердцу и его воображению.

- Я прошу оказать мне большую услугу, - сказал Гектор, - мне нужна твоя помощь, чтобы закрыть глаза моему умирающему отцу, призывающему своего сына.

- Где твой отец?

- Во Франции.

- Так почему же ты не поехал обычной дорогой и не обратился к своим соотечественникам?

- Потому, что мой начальник, - сказал Гектор, - не разрешил бы мне уехать из армии. Мне нужна лошадь и бурнус, какие носят арабы. Я за все вам заплачу.

У Гектора было с собою двести луидоров, зашитых в кожаный пояс. Из них он заплатил десять луидоров начальнику арабов за лошадь и платье туземцев. Два дня спустя капитан Гектор Лемблен, переодетый арабом, прибыл в маленький порт Бужи и сел на мальтийское судно, отходившее в Марсель. Но ветер был противный, судно было плохое, буря задержала его на ходу, и только 23-го вечером оно вошло в Марсельский порт. Один день был потерян. Не было никакой возможности проехать двести лье, отделявших его от Парижа, в одни сутки. Но Гектор надеялся, что владелец рокового письма подождет день, и он приедет вовремя. Капитан отправился, и через двое суток входил в Вавилонскую улицу, где жила баронесса.

Было десять часов вечера 25-го числа. Марта была одна и лежала на кушетке.

Она казалась разбитой горем и едва узнала Гектора, когда он вошел.

- Вот и я! - вскричал капитан. - Марта, вы спасены! Марта покачала головой со спокойствием, которое ужаснуло капитана.

- Нет, - отвечала она. - Слишком поздно! Я погибла!

- Слишком поздно!

Слова эти вырвались из горла Гектора наподобие хрипа.

- Да, - продолжала Марта, - слишком поздно... он уже был... сегодня утром... я все еще ждала вас... я умоляла его... стояла на коленях перед ним... я держала его руки... понимаете, Гектор, я держала руки этого негодяя... он был неумолим... неумолим... "Прощайте, сударыня, - сказал он мне, - прощайте, я отправлюсь сейчас же в Алжир". После этого, - добавила Марта, - я сделалась, как помешанная.

Глаза капитана гневно сверкнули.

- Ну, хорошо! - вскричал он. - Я настигну его на дороге... Бог даст мне крылья... Но если он приедет раньше меня, то я успею убить его прежде, чем он отдаст роковое письмо. Ничего не значит, что я никогда не видал этого негодяя, я все равно узнаю его!

Капитан, вне себя от гнева, ушел от баронессы, не подумав даже пожать ей руку. Он отпустил свою карету и пришел в отель, как простой посетитель, а потому должен был дойти пешком до набережной.

В десять часов вечера Вавилонская улица пуста и темна. Гектор шел очень быстро и размышлял со спокойствием, внезапно наступающим после крайнего нервного напряжения. Приходилось немедленно возвращаться в Африку, присоединиться к генералу, который теперь, конечно, уже считал его дезертиром, и всеми силами помешать незнакомцу явиться ранее его, иначе Марте грозила смерть. Вдруг Гектор натолкнулся на человека, шедшего ему навстречу.

- Болван! - грубо выбранился прохожий.

- Сами вы болван, - ответил Гектор сердито.

Прохожий схватил его за руку и сказал:

- Вы оскорбляете меня, сударь!

- Очень возможно! Но оставьте меня, мне некогда, я спешу.

- Сударь, - холодно возразил незнакомец, - вы толкнули меня, и у вас должно найтись время дать мне удовлетворение.

- Удовлетворение!

- В противном случае я сочту вас за труса.

- Сударь, - ответил капитан, - оставьте меня; если бы у меня было свободное время, я наказал бы вас за вашу дерзость.

- А! Если так, то я буду считать вас за труса до тех пор, пока вы не дадите мне удовлетворения. Я тоже военный.

Гектор вздрогнул. Драться значило потерять время, которое ему уже не принадлежит, и рисковать быть убитым... А кто же тогда спасет Марту? Он взял за руку прохожего, подвел его к фонарю и сказал:

- Сударь, взгляните мне в лицо. Похож ли я на труса?

- Нет.

- Однако я не могу драться с вами.

- А! Отчего это?

- Жизнь моя не принадлежит мне.

- Так кому же?

- Женщине, которую я люблю.

- Вы женаты! - усмехнулся прохожий.

Гектор, в свою очередь, посмотрел на прохожего и вздрогнул. Перед ним стоял пожилой человек с холодной насмешливой улыбкой и сверкающими глазами. Этот человек был одет во все черное, а в петлице у него был знак Почетного Легиона.

- Сударь, - продолжал Гектор, - дайте мне слово молчать о том, что я вам скажу. Только под этим условием я могу объяснить вам причину, отчего я не могу драться с вами.

- Даю вам честное слово, говорите.

- Ваше имя, сударь?

- Полковник Леон, офицер в отставке.

- Ну, слушайте, - сказал Гектор. - Я еду от женщины, которая любила меня. Письмо этой женщины, адресованное ко мне, попало в руки негодяя, желающего продать его ей за баснословную сумму. Она просила отсрочки и написала мне. Это письмо застало меня в Африке в разгар экспедиции, накануне сражения. Я дезертировал, обесчестил свои эполеты, проскакал безостановочно пятьсот лье, но все-таки опоздал. Я решил вернуться на театр военных действий, чтобы нагнать негодяя, который повез мужу письмо жены.

Полковник весьма спокойно выслушал рассказ Гектора.

- Сударь, сказал он, - вам не поспеть вовремя, да кроме того, вы уже объявлены дезертиром, и, если бы даже предположить, что вас не арестуют во Франции, вы все же будете арестованы, как только вступите на африканскую территорию.

Гектор вздрогнул.

- Письмо дойдет по назначению. Но вы хорошо сделали, что толкнули меня, а затем доверили мне свою тайну.

- Почему?

- Потому, что я могу спасти и вас, и ее.

Голос полковника звучал спокойно и убедительно.

- Вы! - вскричал Гектор. - Но кто же вы такой?

- Я уже сказал вам: меня зовут полковник Леон, вот и все.

- Но то, что вы обещаете мне, невозможно!

- Бели вы желаете убедиться в противном, я к вашим услугам.

- В таком случае говорите! Полковник вынул часы.

- Теперь одиннадцать часов, - сказал он, - вернитесь к особе, от которой вы идете, и скажите ей, что она спасена. Затем в полночь будьте на балу в Опере, в домино, с зеленым бантом на плече. Там вы узнаете, как я могу сдержать свое обещание.

- Сударь, - спросил Гектор, - знаете ли вы, что, посмеявшись надо мною, вы сделаете страшную подлость?

Минута была торжественна, а лицо полковника серьезно и благородно.

Гектор был побежден.

XV

Благодаря этой встрече капитан Гектор Лемблен и очутился на балу в Опере в домино, с зеленым бантом на плече, и затем присутствовал на заседании "Друзей шпаги", где он дал полковнику Леону клятву, обязавшую его навеки сохранить верность ужасным статутам этого общества.

* * *

Прежде чем следовать за событиями этой истории, необходимо перенестись в Африку на целый месяц вперед.

Ночь спускалась с высоты Атласа на ту часть африканской территории, где уже было пролито так много благородной крови; часовые и конные караульные стояли на своих постах; солдаты в полной амуниции спали в палатках, а в лагере царила мертвая тишина.

Генерал был один. Он сидел грустный, задумчиво склонив голову на грудь; на столе перед ним лежал начерченный им план кампании. Глаза его, однако, давно уже не видели его: мысли его были далеко от Африки, они перенеслись за море, туда, где находился туманный берег его родины, и он мысленно переживал последние три месяца своей жизни.

Сначала старый воин увидал себя в Бургундии, в Бельвю, в хорошеньком маленьком замке, построенном на берегу Ионны; он сидел там между стариком и молодой девушкой; эта девушка улыбалась ему той грустной улыбкой, которая привлекает к себе сердца, и его сердце, зачерствевшее в треволнениях битвы, затрепетало от неведомого дотоле волнения.

Затем мысли генерала, перелетев пространство, остановились на Нормандии, на мрачном, печальном замке, затерянном среди скал безграничного моря и однообразных огромных равнин, кое-где усеянных яблонями, растущими под туманным серым небом.

Там он снова увидал молодую девушку, все еще печальную и погруженную в думы, и приписал эту грусть и эту задумчивость первому горю женщины, для которой мух один должен заменить так долго любимых ею лиц ее семьи.

Генерал вспомнил вдруг, как она побледнела, когда он объявил ей о своем отъезде, и при этом воспоминании сердце его забилось от радости.

Потом от туманной Нормандии мысли генерала де Рювиньи перенеслись в Париж - в Париж, где царят суета и вихрь веселья, в современный Вавилон, где все самое святое может встретить оскорбителя, в Париж, гигант из грязи и кирпича, где беспрестанно сталкиваются порок и добродетель и искушение является под всевозможными видами.

Генерал увидал маленький отель, который он отделал, омеблировал, украсил исключительно для своей молодой жены, подобно зимородку, иногда выщипывающему свои перья, чтобы устроить из них гнездо для возлюбленной.

Отель был освещен как бы для праздника, во дворе было множество экипажей с гербами и целая толпа слуг; в первом этаже танцевала элегантная толпа гостей - все избранное общество, разодетое в бархат и шелк, царицей которых была Марта. И подобно тому, как у всякой королевы бывает двор, так и вокруг Марты крутился рой молодых людей с медовыми речами, говоривших ей тысячи льстивых слов - голодные волки, шныряющие вокруг дома, который охраняла честь солдата. И он почувствовал, как кровь приливает у него к сердцу, и этот человек, проведший в битве весь день на коне и жаждавший отдохновения, захотел перенестись через пространство и очутиться возле жены.

Генерал ревновал не потому, что не верил Марте, а потому, что ему было сорок пять лет, а ей едва минуло девятнадцать.

Барон Флар Рювиньи полюбил свою молодую жену так, как любят люди, продолжительное время прожившие под тропиками, девственное дотоле сердце которых любило прежде одну только славу и которые, несмотря на свою силу, хотят покорно и ласково склониться перед маленькой и хрупкой молодой девушкой, белокурой и подобной видению.

Легкий шум послышался у входа в палатку. Рювиньи поднял голову.

- Генерал... - сказал молодой офицер, поклонившись.

- Ну, что случилось? - спросил Рювиньи.

- Взвод егерей напал на дуар и привел нескольких пленников.

- Отлично! Где же они?

- В лагере, генерал, но это неважно. Один из пленных арабов разговорился дорогою с лейтенантом, командующим отрядом, и рассказал нечто очень странное, имеющее отношение к исчезновению капитана Лемблена.

Услышав это имя, Рювиньи вздрогнул.

- Как! - сказал он. - Араб знает, что случилось с несчастным капитаном?

- Да, генерал, по-видимому, это так.

Капитан был прекрасный офицер, - сказал генерал, люди, которыми он командовал, видели его замыкавшим отряд при входе в ущелье. Солдат, который ехал рядом с ним, задремал, а когда проснулся, то капитана уже не было, седло его было пусто, а лошадь шла одна. Что сталось с ним? Быть может, он упал сонный в кустарник, где арабы убили его?

Адъютант взглянул на генерала.

- Ну, посмотрим, что теперь вы мне скажете?

- Если только араб не ошибается в числах, то какой-то французский офицер явился в дуар, где этот араб был начальником. Офицер пришел один и, по-видимому, изнемогал от усталости. Он просил у арабов оказать ему гостеприимство и отдал себя под покровительство их начальника; потом он попросил у него одежду, за которую заплатил, и, переодевшись таким образом, уехал к морю. Араб предполагает, что он поехал во Францию.

- Это невозможно! - вскричал генерал. Адъютант промолчал.

- Пошлите ко мне этого араба, - приказал Рювиньи. Офицер поклонился и хотел уже исполнить приказание, когда новое лицо появилось на пороге палатки.

Это был человек лет тридцати пяти, с окладистой бородой; он был одет в фантастический мундир, какие носят в Африке туристы, сопровождающие армию с научной целью.

- Извините, генерал, - сказал вошедший, здороваясь по-военному.

Де Рювиньи ответил на поклон и знаком попросил войти, с любопытством взглянув на вошедшего. Он раньше никогда не видал его.

- Что вам угодно, сударь? - спросил он.

- Генерал, - сказал незнакомец, - я могу дать вам сведения о капитане Лемблене.

Генерал вздрогнул.

- Еще один! - вскричал он. - Вы явились, значит, опровергнуть клевету, не правда ли? Скажите мне, что он умер, что арабы убили его... скажите мне, наконец, сударь, что капитан не мог дезертировать.

- Генерал, - сказал незнакомец, - позвольте мне переговорить с вами с глазу на глаз.

Де Рювиньи сделал знак. Адъютант вышел и приказал часовому, стоявшему у входа в палатку, никого не впускать в нее.

Незнакомец сел с фамильярностью, которая оскорбила генерала, и на губах его мелькнула улыбка, как у человека, уверенного в важности своего сообщения.

- Генерал, сведения, которые я хочу сообщить, так важны, что я должен просить вас дать мне честное слово.

- В чем? - спросил его генерал.

- Что я выйду отсюда, несмотря ни на что, здрав и невредим.

- Даю вам слово, - сказал генерал, помимо желания нахмурив брови и спрашивая себя, о какой подлости этот человек намерен еще сообщить ему.

- Хорошо, - сказал незнакомец и, приняв удобную позу рассказчика, продолжал. - Капитан не умер, генерал.

- Что вы сказали?

- Капитан дезертировал.

- Это невозможно!

- Однако это правда, генерал.

- Сударь, мне нужны доказательства.

- Вы получите их, если выслушаете меня.

- Говорите, сударь.

- Капитан бежал, потому что веские причины призывали его во Францию и время не терпело.

При этих словах лицо генерала выразило страшное удивление.

- Гектор Лемблен, - продолжал незнакомец, - оставил во Франции одну из тех привязанностей, ради которых приносят в жертву все: честь, обязанности, семью, отечество.

- Дальше, сударь! - сказал генерал, сердце которого сжалось от какого-то неясного предчувствия.

- Эта женщина была в опасности, и она написала капитану.

- Ах! - вскричал Рювиньи, вдруг вспомнив. - Он получил письмо за час до экспедиции.

- Совершенно верно.

- Теперь я понимаю это бегство, сударь. Но откуда вы узнали об этом? Быть может, вы друг капитана и обращаетесь к моему великодушию, чтобы спасти его от участи, которая его ожидает.

Незнакомец покачал головой; генерал вздрогнул, заметив ироническую улыбку на его губах.

- Сударь! Капитан Лемблен нанес мне одно из тех оскорблений, которые не могут быть смыты целыми потоками крови, и я поклялся сделать с его честью то же, что он сделал с моею. Теперь вы видите, что я не могу желать его спасения.

- Чего же вы в таком случае хотите? - спросил генерал, лоб которого нахмурился.

- Какое мне дело до того, какого мнения вы будете обо мне: я мщу за себя.

- Дальше? - сухо спросил де Рювиньи.

- Я рассчитал, - холодно продолжал незнакомец, - что если любимая женщина призовет его на помощь, то он бросит все. Мне удалось украсть у моего врага единственное письмо, которое ему написала эта неосторожная женщина.

- Какая подлость! - прошептал генерал.

- Я мщу, - спокойно заметил рассказчик.

Генерал бросил взгляд, полный презрения, на своего собеседника.

- Сударь, - сказал он ему, - вы поступили умно, взяв с меня слово отпустить вас целым и невредимым.

Незнакомец пожал плечами.

- В противном случае я приказал бы расстрелять вас. Незнакомец улыбнулся, как человек, который безразлично относится к угрозам и даже предвидел их.

- Однако, - продолжал генерал, - мне непонятно, для чего вы рассказываете всю эту историю мне?

- Быть может, она заинтересует вас?

- Нисколько, уверяю вас.

Между тем де Рювиньи почувствовал, как дрожь пробежала у него по телу, у него, храброго воина, когда незнакомец пристально посмотрел на него.

- Неужели вы думаете, что история капитана Лемблена вас не касается?

- Сударь!

- Генерал, вы знаете мужа этой женщины.

- Я?

В этом единственном слове, вырвавшемся под влиянием удивления, звучала угроза.

- Как я уже сказал вам, - холодно продолжал незнакомец, - вы знаете мужа, даже очень близко, а так как я должен передать ему письмо...

- Ну так и обращайтесь к нему! - вскричал с лихорадочным нетерпением де Рювиньи.

- Я это и делаю, - отчеканил свои слова незнакомец.

Ни раскаты грома, раздирающие тучи, ни землетрясение, конвульсивно колеблющее землю, ни Везувий, поглотивший города в потоке своей лавы, не произвели бы на генерала такого впечатления, как четыре слова незнакомца: "Я это и делаю".

Итак, он был этим мужем.

Сначала он бессмысленно взглянул на человека, стоявшего перед ним, затем подумал, что он попросту сделался игрушкой кошмара. Из груди его вырвался крик, глаза засверкали от гнева и, схватив пистолет, он зарядил его и направил на незнакомца.

- Сударь, я изменю своему честному слову: я убью вас. Незнакомец и бровью не повел: он спокойно вынул из кармана бумажник, отыскал там письмо и положил его перед генералом.

Де Рювиньи взглянул на почерк, и пистолет выпал из его рук. Затем, взяв письмо, он внимательно прочитал его с начала до конца, прочитал и подпись, которую поставила неблагоразумная женщина. Марта написала свое имя полностью, равно как и адрес капитана Гектора Лемблена, что служило доказательством, что письмо назначалось именно ему.

У генерала закружилась голова. Он вскочил и, как тигр, заметался по палатке, судорожно запуская ногти в грудь, с лицом, покрытым холодным потом, конвульсивно искривленными губами и дыбом вставшими волосами. Потом, повернувшись к незнакомцу, как гром, обрушившемуся на него, смерил его взглядом, полным презрения и ненависти, и рукою указал ему на дверь палатки.

- Пошел вон! - приказал он. - Вон, негодяй!

И этот человек с железной волей, которого солдаты прозвали львом, как приговоренный к смерти, упал на колени; слезы ручьями бежали у него из глаз, он глухо прошептал:

- О, Марта!.. Марта... вы, которую я так любил!..

XVI

О, каких три ужасных дня пережил генерал на палубе парохода, где, неподвижный, с лицом, обращенным к той части горизонта, за которым скрывалась Франция, он мрачным и грустным взором смотрел на безбрежное море... Какие страшные муки он вытерпел в течение этих трех дней невольного бездействия, погруженный в свои мысли, стараясь улыбаться окружающим, с почтением относившимся к нему, и не в силах будучи ни на минуту забыть того, что сжигало его мозг, - передать все это невозможно.

Отныне жизнь казалась ему безотрадной и мрачной, как то безбрежное море, по которому плыл его корабль.

Одно время барон де Рювиньи пожалел, зачем он уехал из Африки, где его могли бы убить в первом же сражении. Но скоро мысль о мщении овладела им. "Мне нужна жизнь этого человека!" - решил он. И под влиянием этого страстного желания генерал де Рювиньи считал часы, минуты, секунды своего пути и надеялся, что "Нестор", так назывался пароход, войдет в марсельский порт настолько рано, что он будет иметь возможность немедленно получить свой паспорт, так как капитан, по закону, должен, бросив якорь, отправить все паспорта в городское управление, и он тотчас может отправиться в дальнейший путь. Но генерал ошибся в своих расчетах. "Нестор" прибыл в Марсель в воскресенье - день, когда все присутственные места закрыты, и генералу пришлось отложить свой отъезд в Париж до понедельника. Он приказал перенести багаж в "Императорский отель", лучшую гостиницу в Марселе, и был очень удивлен, встретив у входа в отель знакомого, человека лет тридцати пяти, одетого по-дорожному, который протянул руку генералу.

- Как, это вы, дорогой барон? - проговорил он.

- Шевалье д'Асти? - в свою очередь удивился генерал.

- Он самый, - поклонился шевалье.

Шевалье, как уже известно читателю, присутствовал на первом свидании "Друзей шпаги" и вступил в это таинственное и ужасное общество. Д'Асти и генерал близко сошлись в Париже и в Нивернэ в то время, когда первый приезжал к своему родственнику маркизу де Флар Монгори, соседу по имению дяди шевалье, у которого последний провел свое детство.

Вследствие ужасного нравственного состояния, в котором находился генерал, он чрезвычайно обрадовался встрече с шевалье, надеясь хоть немного забыть свое горе в дружеской беседе.

- Куда вы едете? - спросил он его.

- В Париж, генерал.

- А откуда?

- Из Италии.

Генерал почувствовал облегчение при мысли, что шевалье, может быть, еще неизвестно, что он женился, потому что ему казалось, что каждый может прочитать позор, написанный прозрачными буквами на его лбу. Действительно, шевалье имел скромность воздержаться от расспросов о причине возвращения де Рювиньи в Париж.

- Когда вы отправляетесь? - спросил его генерал.

- Завтра утром, в почтовой карете. Рювиньи обрадовался.

- Отлично! - сказал он. - Быть может, вы уделите в вашей карете и мне местечко до Парижа.

Генерал боялся одиночества и был очень рад, что случайно встретил попутчика.

Шевалье д'Асти и генерал пообедали вместе. Вопреки своим аристократическим привычкам, де Рювиньи искал забвенья в стакане шампанского, и это удалось ему отчасти. К тому же шевалье был весел, остроумен и насмешлив.

Как провести долгий вечер в провинции? Д'Асти разрешил этот вопрос, предложив генералу пойти в театр. В этот вечер давали "Семирамиду"; играла итальянская труппа. Генерал согласился.

- Я приказал уже оставить два места в оркестре, - сказал шевалье, - рассчитывая, что вы пойдете со мною.

Говоря это, он фамильярно взял под руку генерала и потащил его в театр.

На тротуаре, у отеля, слуга многозначительно поклонился д'Асти, который быстро шепнул ему на ухо.

- В Большом театре.

Не успели генерал и его спутник пройти длинную улицу, составляющую гордость марсельцев, как лакей дошел до противоположного конца ее и исчез за углом улицы св. Людовика.

Генерал де Рювиньи шел под бременем своего горя; он вошел в зрительный зал и дошел до своего места неровной и резкой походкой человека, который под влиянием овладевшей им мысли безразлично относится к окружающему, и обвел переполненный публикой зал и сцену, где в ту минуту находилась вся труппа, мрачным взглядом человека, всецело ушедшего в самого себя. Но скоро таинственное влияние чудной музыки подействовало и на его страшно натянутые нервы и затуманенный мозг, и генерал де Рювиньи почувствовал, как у него наступает приятная, хотя и печальная реакция, которая часто овладевает наиболее удрученными душами. Помимо воли глаза его наполнились слезами, сердце застучало, и он вспомнил Марту... Он увидал ее, прекрасною и чистою... и ему показалось, что ему приснился сон...

Вдруг имя, произнесенное позади него, названное небрежным тоном, долетело до его ушей, и генерал, быстро обернувшись, увидал двух человек, сидевших за ним. Одному из них было лет пятьдесят; он был одет во все черное, в петлице у него была ленточка Почетного Легиона. Он рассеянно смотрел на сцену. Другому было лет двадцать девять или тридцать; он был страшно бледен, и генералу показалось, что он когда-то видел этого человека, еще в ту пору, когда тот был юношей.

- Итак, - сказал человек с орденом, продолжая лорнировать примадонну, - вы видели беднягу Лемблена?

Услышав это имя, генерал быстро повернулся в то время, как дрожь негодования пробежала по его телу.

- Я оставил его в Париже; теперь он счастливейший человек в мире, - ответил молодой человек, опустив глаза.

Сердце генерала страшно забилось, и он начал прислушиваться с холодным потом на лбу. В это время д'Асти спокойно рассматривал в бинокль красивых женщин, находившихся в зале.

- Бедный Гектор Лемблен, - продолжал человек с орденом, - судя по вашим словам, он сделал страшную глупость.

Сердце генерала замерло.

- Да, действительно, - согласился молодой человек.

Он говорил скорее тоном школьника, отвечающего заученный урок, нежели рассказчика. Но генерал был слишком взволнован, чтобы обратить на это внимание.

- Значит, он дезертировал.

- Да.

- И вернулся в Париж?

- Да, полковник; там его ждала женщина.

- Хороша она?

- Я видел ее только раз.

Если бы в эту минуту оркестр сделал паузу, то можно было бы расслышать, как бьется сердце у генерала Рювиньи.

- Ну, и что же, как вы ее находите?

- Я нахожу ее очаровательной.

- Известно вам, как ее зовут?

При этом вопросе генерал почувствовал, как у него закружилась голова.

Если бы он был в мундире, то он вонзил бы шпагу в грудь молодого человека раньше, чем имя этой женщины слетело с его губ.

- Баронесса де Рювиньи.

Едва молодой человек произнес это имя, как занавес опустился, и генерал, обернувшись, схватил его за руку и сказал:

- Сударь, не угодно ли вам последовать за мною?

Де Рювиньи был страшно бледен от негодования. Казалось, он растерзает молодого человека, если тот осмелится не последовать за ним.

Молодой человек утвердительно кивнул головой и пошел вслед за генералом. За ними шли на некотором расстоянии двое: человек с орденом и шевалье д'Асти.

Генерал увлек своего противника в угол залы.

- Сударь, - сказал он ему, - вы владеете тайной, которая, дойдя до меня, становится вашим смертным приговором.

Сказав это, генерал ударил его по щеке перчаткой.

- Я барон де Рювиньи, - прибавил он.

- В таком случае, милостивый сударь, - отвечал незнакомец, бледный, как мертвец, - до завтра, ровно в семь часов, за Ботаническим садом. Я оскорблен и выбираю шпагу.

Затем, бросив визитную карточку к ногам генерала, он взял под руку человека с орденом и вышел из фойе.

Генерал поднял карточку, даже не взглянув на нее, и побежал к д'Асти.

- Шевалье, - сказал он, - я дерусь завтра утром, в семь часов, на шпагах; бой будет насмерть. Вы мой секундант. Не расспрашивайте меня и ни о чем не старайтесь узнать. Пусть эта страшная тайна останется между мной и моим противником.

Генерал де Рювиньи взглянул на карточку своего противника и прочитал: "Маркиз Гонтран де Ласи".

- Гонтран де Ласи! - вскричал он. - Сын лучшего моего друга, сын человека, спасшего меня три раза от смерти. Ах!..

Генерал зашатался, как человек, которого поразил удар грома, и оперся на д'Асти, чтобы не упасть.

- Пойдемте, - прошептал он хрипло, - пойдемте... Я боюсь сойти с ума!

XVII

В то время, как генерал уходил из театра под руку с шевалье д'Асти, Гонтран де Ласи - это действительно был он - тоже вышел из театра в сопровождении полковника Леона, которого читатель, без сомнения, уже узнал. Они направились по улицам Сент и Парадиз к отелю, находившемуся на углу площади Бонапарт.

Гонтран вошел в комфортабельное помещение в нижнем этаже, где он с утра поселился вместе с Леоной, и прошел в залу, примыкавшую к спальне. Гонтран был бледен, глаза его лихорадочно блестели. Полковник, наоборот, был холоден и спокоен, как человек, вполне довольный собою. Он даже насвистывал сквозь зубы финал из последнего акта "Семирамиды".

- Полковник, - сказал де Ласи, бросаясь на оттоманку, - понимаете ли вы, что мы сделали подлость!

- Это несчастное совпадение!..

И полковник спокойно пожал плечами.

- Убить его, - продолжал Гонтран, - разве это не значит оскорбить память моего отца?

- Согласен! Но разве вы не замечали, - холодно продолжал полковник, - что когда возвышенные чувства вмешиваются в прозу нашей жизни, то мы делаем глупости?

- Как это? - спросил Гонтран.

- Дорогой мой, если вы начнете говорить фразы о дружбе, уважении к памяти предков и прочее, то кончится тем, что слезы выступят у вас на глазах; вы расстроите себе нервы, лишитесь сна, завтра рука ваша будет дрожать, в глазах появятся красные круги, и вас убьют. Вот до чего доводит поэзия.

Полковник рассмеялся.

- Итак, я должен драться?

- Конечно, если вы не захотите носить на щеке прикосновение генеральской перчатки, да притом вам, наверное, не улыбается драться с шестью членами общества "Друзей шпаги"?

- О, какая низость! - прошептал Гонтран вне себя.

- Мой бедный друг, - сказал полковник сочувственно, - вы еще недостаточно закалены и придаете слишком много значения предрассудкам. Но это пройдет со временем, будьте уверены.

Гонтран не отвечал; он опустил глаза, как преступник, выслушивающий свой смертный приговор.

- Теперь, мой дорогой друг, - продолжал полковник, - если вы захотите выслушать меня, то ляжете в постель и заснете, предоставив мне разбудить вас. Я выберу шпаги и закажу карету. Доброй ночи, прощайте.

И полковник вышел, продолжая напевать арию. Гонтран долго не мог прийти в себя. Наконец, он понял весь ужас ассоциации, в которую он вступил из-за желания обладать Леоной; теперь он понял, что вместо свободного человека он сделался навеки рабом и орудием в руках своих сообщников.

Когда маркиз вошел в свою комнату, то застал в ней Леону, взволнованную и грустно улыбавшуюся ему.

- О, Боже мой! - сказала она. - Что с вами? Отчего в так бледны?

- Сегодня, - сказал он сухо, - настал день расплаты.

- Расплаты? - спросила она с удивлением.

- Да, сегодня я расплачиваюсь за вашу любовь, - сказал он с судорожной улыбкой. - До сих пор я только наслаждался.

И, повернувшись спиной к пораженной Леоне, он повалился на кушетку, решившись заснуть одетым. Он спал долгим беспокойным сном; его все преследовали какие-то видения, и он бормотал бессвязные слова. Леона слушала и дрожала.

Гонтран просыпался несколько раз и снова засыпал; наконец на рассвете полковник постучал в дверь. Гонтран вскочил, сразу все вспомнил и пришел в ужас и от самого себя, и от той роли, которую он играл. Он решил:

- Я дам себя убить... это справедливее... Затем Гонтран открыл дверь полковнику.

- Как! - удивился тот. - Вы не ложились? Да вы с ума сошли!

Гонтран пожал плечами.

- Я забыл раздеться, - сказал он.

- Глупо, друг мой. Смотрите, вы бледны, ваши нервы напряжены. Это может дорого обойтись вам.

- Э! Не все ли равно?

- Ну, - флегматично заметил полковник, - это не в наших интересах.

Затем он прибавил мягче, почти дружески:

- Друг мой, когда джентльмен идет на дуэль, то он собирается на нее, как на бал, и надевает праздничное платье. Займитесь немного своим туалетом, смените белье, переоденьтесь в сюртук, широкие брюки и наденьте ботинки. Ах да, кстати, я взял у Зуэ отличные шпаги; они чрезвычайно легки. Попробуйте, - и полковник подал шпагу маркизу, который невольно описал ею круг в воздухе.

Гонтран переоделся и, когда был совершенно готов, вошел к Леоне: она спала и показалась ему теперь прекраснее, чем когда-либо. У Гонтрана закружилась голова, и он почувствовал, что жажда жизни снова овладела им. Он захотел жить для любви.

Полковник взял его под руку, и они тихо вышли из комнаты, не разбудив Леону.

Карета ждала их на улице. Гонтран и полковник сели, спрятали шпаги под одну из подушек и приказали кучеру: - В Ботанический сад!

Карета покатила рысью по пустым еще улицам. Густой туман спустился на землю; было свежо. День был самый неподходящий для дуэли. Драться хорошо только при солнце.

Когда карета остановилась у Ботанического сада и полковник с Гонтраном вышли, чтобы отправиться на берег Жарре, маленькой речки, единственной в Марселе, Гонтран почувствовал, что он озяб, и закутался в плащ.

- Ну! - сказал ему полковник. - Что же будет с вами, когда вы снимете сюртук?

И он улыбнулся.

- Вы прекрасно знаете, что такие шутки неуместны; я легко зябну, вот и все! - ответил Гонтран, пожимая плечами. - К тому же мне никогда еще не приходилось драться на дуэли во время тумана, - прибавил он с грустной улыбкой.

- Всегда поэт, - презрительно сказал полковник. Они спустились на берег речки и выбрали подходящее

место на песчаной площадке. Скоро появился и генерал в сопровождении шевалье д'Асти.

- Шевалье восхитителен в своей роли, - тихо прошептал полковник. - Можно подумать, что он совершенно не знаком с нами.

Генерал был в сюртуке, застегнутом по-военному до подбородка, и в узких серых рейтузах. Его уверенная и гордая походка свидетельствовала о том, что в минуту опасности к нему вернулось его обычное хладнокровие, хотя он был бледен и печален. Он поклонился полковнику и Гонт-рану, затем, вместо того, чтобы по обычаю отойти в сторону, когда секунданты условливаются насчет ведения дуэли, он прямо направился к маркизу и спросил его:

- Милостивый государь, вы маркиз Гонтран де Ласи, сын полковника де Ласи, который командовал полком во время войны в Испании?

Гонтран вздрогнул и побледнел еще более.

- Да, - ответил он.

- Сударь, - продолжал генерал, - ваш отец был мой близкий друг и три раза спас мне жизнь на поле битвы.

Де Ласи страдал невыразимо, слушая генерала.

- Взгляните на меня, - продолжал де Рювиньи, - мне сорок пять лет, я состою тридцать лет на службе; участвовал в двадцати кампаниях, получил восемнадцать ран, убил на дуэли трех человек. Похож ли я на труса?

- Нет, - сказал Гонтран, сердце которого билось так сильно, что чуть не разрывалось в то время, как генерал пристально смотрел на него.

- Ну, - продолжал де Рювиньи, - дайте мне слово, что вы никогда не произнесете известное вам имя вместе с именем негодяя Лемблена, и я сейчас же извинюсь перед вами... потому что, - продолжал генерал с волнением, - я не могу убить сына моего друга.

О, если бы маркиз де Ласи был свободен, как охотно он бросился бы на колени перед этим благородным, несчастным и добрым человеком и стал бы молить его о прощении! Но Гонтран не располагал собою, он был членом общества "Друзей шпаги", а потому не мог избавить генерала от тяготевшей над ним судьбы.

Взволнованный до последней степени, Гонтран повернул голову и с мольбою посмотрел на полковника, который был спокоен, хладнокровен, и глаза его красноречиво говорили: "Вы должны драться! Вы дали клятву!"

И Гонтран ответил, не решаясь взглянуть на генерала:

- Сударь, вы ударили меня, поэтому я никак не могу принять ваши извинения. Потрудитесь взять шпагу.

Тяжелый вздох вылетел из груди генерала и, обернувшись к шевалье д'Асти, который был его секундантом, он сказал:

- Так хочет судьба!

Он отошел от Гонтрана, который подошел к полковнику и сказал ему:

- Этот человек, которого вы хотите убить, в тысячу раз лучше вашего капитана Лемблена.

- Согласен, - ответил полковник, - но капитан наш. Если бы генерал очутился на его месте, то вы могли бы убить Гектора Лемблена без сожаления. Господа, снимите верхнее платье! - прибавил полковник громко.

В то время, как противники раздевались, шевалье д'Асти и полковник отмерили шпаги и бросили жребий. Судьба покровительствовала Гонтрану. Жребий пал на шпаги, купленные у Зуэ, а не на те, которые привез генерал.

- По местам, господа! - скомандовал полковник и, подавая шпагу Гонтрану, шепнул ему:

- Если вы дадите убить себя, то не стоило труда приобретать сердце Леоны.

Слова эти произвели магическое действие на Гонтрана; между ним и его противником, который был хорошим другом его отца, встал обольстительный образ Леоны, и он уже видел перед собою только человека, угрожавшего его жизни, стоявшего с обнаженной шпагой в руке, направленной на его грудь, которого он должен убить, если все еще хочет жить вместе с Леоной.

Генерал в ранней юности, в возрасте, который смело можно назвать возрастом дуэлей, был искусный фехтовальщик, которого мулат Сен-Жорж не отказался бы признать за своего ученика.

Но он давно перестал посещать фехтовальный зал, ища геройских подвигов на поле битвы, и его мускулы потеряли эластичность, рука отяжелела, лениво наносила удары и медленно отражала их. И притом, если был когда-либо человек, принявший дуэль против воли и огорченный иметь противником юношу, которого он любил, - то это был именно генерал.

Все это давало преимущество Гонтрану, вся жизнь которого прошла в фехтовальных залах. Однако оба противника долго не решались сделать нападение, руки их дрожали, до того их действия были нерешительны.

- Леона, - шепнул еще раз полковник Гонтрану. Это имя наэлектризовало Гонтрана и было как бы смертельным приговором для генерала. Гонтраном овладело бешенство и желание нападать и защищаться до последней крайности. С ним произошла перемена, которая обыкновенно случается с людьми резкого темперамента: кровь прилила у него к сердцу. Чувствуя в своих руках шпагу, это ужасное оружие, он пришел в ярость и забыл, может быть, даже имя своего противника.

Тогда обоим секундантам представилось торжественное и ужасное зрелище: отчаянная борьба двух людей, из которых один неизбежно должен умереть. Это был один из тех ужасных поединков, которые способны взволновать даже самых хладнокровных зрителей.

Генерал также забыл, кто такой Гонтран, и видел пред собою лишь человека, осмелившегося произнести имя его жены и знавшего о его позоре.

Десять минут казались вечностью, в течение которой шпаги скрещивались, дыхание сдерживалось и оба противника, то нападая, то отступая, топтали ногами песок.

Вдруг генерал вскрикнул, и при этом крике Гонтран выронил шпагу. Он увидел де Рювиньи, еще стоящего, но неподвижного, побледневшего и схватившегося левою рукою за грудь, в то время, когда шевалье подбежал к нему и поддержал его.

- Мне холодно, - пробормотал генерал и упал на руки шевалье.

Шпага Гонтрана ранила барона де Рювиньи насмерть. Заметив это, полковник подошел к генералу; лицо его было грустно, глаза полны сочувствия; умирающий генерал еще мог это заметить.

- Шевалье, - прошептал де Рювиньи, обращаясь к д'Асти. - Поезжайте в Монгори... постарайтесь увидеть Флара, моего кузена.

- Хорошо, - кивнул головою шевалье, стараясь выразить свою грусть.

- Скажите ему... Рювиньи умер... у Монгори нет детей... неужели род Фларов должен угаснуть?

Из горла генерала хлынула кровь; он сделал знак рукою, как бы прощаясь, и закрыл глаза в последней смертельной агонии.

Генерал умер. Полковник и шевалье переглянулись.

- Хорошо, шевалье, - сказал полковник, - вы такой человек, на которого можно положиться.

- Я это знаю, - проговорил шевалье с циничной скромностью.

- Что же касается последней просьбы генерала, то я не вижу препятствий к исполнению ее, но не забудьте, однако, что его убил не Гонтран де Ласи.

- А кто же в таком случае?

- Неизвестный офицер, капитан Ламбер... Вы поняли меня?..

- Да, - коротко ответил д'Асти. Полковник отвернулся и взглянул на Гонтрана. Гонтран все еще стоял на том самом месте, куда до его ушей долетел предсмертный крик генерала, и в оцепенении смотрел на шпагу, отброшенную им. Он походил на убийцу, который, мучимый угрызениями совести за свое преступление, бросает кинжал, отворачивается от умирающей жертвы и уже не имеет ни сил, ни желаний бежать.

- Сердце, как у зайца! - сказал полковник, пожимая плечами.

XVIII

Прошло две недели после смерти барона Флара де Рювиньи, дивизионного генерала, убитого на дуэли маркизом Гонтраном де Ласи.

Гонтран вернулся в Париж и снова поселился с Леоной в той самой маленькой квартирке, на улице Порт-Магон, где он был так счастлив в то время, когда верил в нее. Непостижимы странности и тайники человеческого сердца!

Гонтран покрыл себя позором, лишился свободы, убил лучшего друга своего отца, чтобы приобрести сердце этой женщины... Теперь же, когда он видел ее у своих ног, с распростертыми объятиями, смотрящую на него с мольбою, ловящую каждый его взгляд и улыбку, он с ужасом и отвращением отворачивался от нее.

Гонтран де Ласи, снова поселив Леону на улице Порт-Магон, хотел этим излечиться от своей позорной и роковой любви... и он не ошибся... Здесь все воскресало в памяти маркиза: и измена Леоны, и рассказ полковника, и те ужасные восемь дней, которые он провел по отъезде разбойника Джузеппе с авантюристкой.

И он глядел на нее теперь с таким отвращением и любопытством, какое испытывают, измеряя глубину пропасти, которую уже давно окутывает туман. Он изучал разврат, скрывавшийся под обольстительной внешностью, и хотя недостаточно еще нагляделся на эту могущественную красоту и все еще находился под влиянием любовного чада, когда говорит лишь страсть, а не сердце, все же нетрудно было угадать, что Леона скоро станет для него ничтожной игрушкой, которую презрительно отбрасывают ногой, как только она наскучит. К тому же Леона, любя маркиза, сделалась рабой и утратила тот повелительный взгляд, который когда-то склонял Гонтрана к ее ногам. Блеск злого гения, недавно озарявший ее чело, исчез. Язвительная скептическая улыбка сменилась пошлой усмешкой обожающей женщины. Обаятельная прелесть, приковывавшая Гонтрана к ногам его идола, пропала.

Мало-помалу угрызения совести овладели сердцем маркиза, угрызения, упрекающие нас в том, что мы слишком дорого заплатили за счастье, которое оказывается ничтожным, когда очарование исчезает. Чтобы овладеть этой женщиной, становившейся теперь ему ненавистной, он променял свою честную и незапятнанную жизнь на позор, на общество порочных людей, погрязших во всевозможных кровавых преступлениях. Он согласился разыграть гнусную комедию, роль бандита, сделался сообщником и другом людей с темным прошлым, он, в чьей жизни не было ни единого пятна, наконец, он обагрил свои руки в крови генерала.

И с этих пор днем и ночью его преследовал призрак, он видел презрительную улыбку и слышал имя: "убийца". Иногда маркизом овладевало какое-то бешенство, он искал кинжал и хотел убить Леону.

Леона, не покидавшая его ни на минуту, угадывала его намерение и, падая перед ним на колени, говорила: "Убей меня".

Гонтран, обезоруженный ее словами, отбрасывал кинжал, закрывал лицо руками, как бы в страхе, что весь свет смотрит на него и видит краску стыда, заливающую его лицо. Жизнь этих двух существ, связанных судьбою, становилась невыносимой для Гонтрана и наводила грусть и отчаяние на Леону. Любовь, смешанная с презрением, - пытка!

Подобно тому, как Леона почувствовала отвращение к разбойнику Джузеппе, собиравшемуся стать честным человеком, так же и Гонтран пожимал плечами, смотря с состраданием на страстную любовь Леоны, утратившей свою септическую улыбку, еще недавно блуждавшую на ее губах, сбросившей свою порочную оболочку и лишившейся того обаяния гения зла, которое так обольщало его в то время, когда он узнал о бегстве этого чудовища и об ужасной истории ее жизни.

Маркиз теперь редко выходил из дому; обыкновенно он, сумрачный и задумчивый, сидел против Леоны, как каторжник, скованный с нею одной цепью.

После их возвращения Леона также никуда не выезжала: ни в Оперу, где у нее была ложа, ни в Лон-Шан, где в начале апреля всегда можно встретить самое избранное общество. Ее счастьем, ее мечтой было выйти вечером на час прогуляться под руку с Гонтраном, пройтись с ним по бульвару, мимо той толпы, в которой трудно отличить счастливых от несчастных.

Но она не решалась выразить Гонтрану своего желания, а маркиз едва ли согласился бы на это. Если он и любил еще Леону, то стыдился этой связи и не хотел выставлять ее на глаза света.

В тот день, когда Гонтран познакомился с Леоной, он скрылся от большинства своих друзей, родственников и знакомых. В первый свой приезд из Италии он никого не видел и заперся у себя, на улице Порт-Магон. Мы уже знаем, каким образом он попал в общество полковника и снова уехал из Парижа. В то время, когда мы опять увидели его на улице Порт-Магон, никто не знал о его приезде в Париж. В высшем обществе, в улицах Варенн, Гренель и Лилль, ходили тысячи слухов о причине его исчезновения. Где он? Никто этого не знал наверное; одни говорили, что он в Италии, другие - в Испании, но никто нигде его не встречал: он исчез бесследно для членов Жокей-клуба, постоянным посетителем которого он был когда-то. Маркиз де Ласи упал в своем собственном мнении, и ему казалось, что весь свет может прочитать у него на лице его позор. И кто знает, сколько времени продолжилось бы такое нравственное состояние, если бы новое обстоятельство не явилось в его мучительном положении.

Однажды утром маркизу принесли письмо следующего содержания.

"Дорогой маркиз!

Главный принцип в жизни - движение. Покой убивает человека. Вот уже две недели, как вы наслаждаетесь fanniente любви и окончательно забыли о нас, так что наше общество как будто вовсе для вас не существует.

Однако, дорогой маркиз, общество продолжает существовать и нуждается в вас, одном из самых храбрых и умных, и - надеюсь - я вскоре буду иметь право сказать - самом преданном его члене.

Итак, приходите сегодня вечером, в шесть часов, отобедать со старым холостяком, который даст вам свои инструкции, а пока жмет вам руки.

Полковник Леон".

Письмо выпало из рук Гонтрана.

- Опять! - прошептал он. - Опять убийство, опять преступление, опять хотят заставить меня убить какого-нибудь друга моего отца. Нет, лучше умереть!..

***

Когда маркиз де Ласи пришел немного в себя, он уже не думал о смерти. Он склонил голову, как человек побежденный и пожертвовавший своею честью.

Отныне он принадлежал к обществу "Друзей шпаги" и телом и душою и в шесть часов вечера отправился к полковнику. С тех пор как общество "Друзей шпаги" было организовано, полковник выехал из своего прежнего жилища, где мы его видели в первый раз. Он захотел жить на виду, а потому нанял большую, роскошную квартиру на улице Гельдер, в первом этаже.

Он встретил Гонтрана в прекрасной курильной комнате, убранной по-восточному и устланной индийским ковром. Полковник совершенно преобразился; это уже был не прежний мрачный и строгий с виду человек, одетый во все черное, основатель общества "Друзей шпаги", но бравый весельчак, наслаждавшийся жизнью, видевший все в розовом свете и добродушно улыбавшийся. Эта улыбка несколько успокоила маркиза де Ласи.

- Маркиз, - встретил его полковник, - теперь весна, дует теплый майский ветерок, наступили чудные солнечные утра; в такие дни пребывание в Париже становится неприятным. Что касается меня, то я не могу равнодушно слышать свиста хлыста, стука удаляющейся почтовой кареты и очень бы хотел очутиться на вашем месте.

- Почему?

- Потому что вечером вы покинете противный Париж, уже наполненный пылью, и покатите по прекрасному шоссе. Путешествие ночью очаровательно и полно поэзии.

- Полковник, - перебил его Гонтран, - я не люблю намеков и буду очень вам благодарен, если вы будете выражаться яснее.

- Что это значит? Зачем я должен уехать? И куда я поеду?

- Вы поедете в Нивернэ, потом в Кламеси, а из Кламеси в маленькую деревушку Сен-Пьер, где вы встретите одного из наших членов, шевалье д'Асти.

- Какое преступление должно быть еще совершено? - Ах, дорогой друг, - сказал полковник, - ваши мысли направлены не туда, куда следует; ваша миссия не заключает в себе ничего преступного. Шевалье д'Асти живет в деревне и очень скучает в одиночестве; он очень бы желал иметь товарища и рассчитывает на вас. Вот и все.

- Вы, кажется, принимаете меня за ребенка? - спросил Гонтран.

- Быть может, он и даст вам одно очень щекотливое поручение; но успокойтесь, в нем не будет ровно ничего неприятного.

- Ах, - произнес Гонтран, вздохнув с облегчением, - вы мне ручаетесь за это?

- Черт возьми! Неужели вы думаете, что наше общество не может обойтись без шпаги? Такие сильные люди, как мы, могут бороться и другим оружием.

- Так в чем же дело? - спросил Гонтран.

- Ну это уж секрет д'Асти, - ответил полковник.

- Кушать подано, господин полковник! - раздался голос в дверях курильной.

- Пойдемте обедать, - весело сказал полковник, - почтовая карета заедет за вами в половине восьмого.

- Как! Вы даже не позволяете мне вернуться домой?

- Это бесполезно.

- А Леона?..

- Вы напишете ей, что уехали на неделю. Приказание полковника было так определенно, что де

Ласи принужден был повиноваться. Он написал Леоне о своем отъезде и в половине восьмого сел в карету, крикнув почтальону:

- Поезжай по дороге в Нивернэ.

XIX

Спустя два дня по отъезде маркиза Гонтрана де Ласи из Парижа он достиг опушки громадных лесов той части Нивернэ, которую называют Морваном. Таинственная цель его поездки, которой он еще не знал, но которую должен был ему сообщить шевалье д'Асти, наводила маркиза на печальные размышления, часто являющиеся у путешественников, когда какая-то неведомая сила толкает их к неизвестной цели. Гонтран заплатил свободой и честью за безумную любовь, которая могла бы излечиться одним только временем; безумие его прошло, а он все еще должен был оставаться рабом. Эта убийственная мысль беспрестанно напоминала ему, что он сделался слепым орудием в руках гнусного общества, в члены которого он так необдуманно вступил.

"Шевалье д'Асти даст вам инструкции", - сказал ему полковник. И Гонтран отправился в путь, проехал в почтовой карете шестьдесят лье наедине с самим собою, погруженный в мрачные думы, глядя грустными глазами из окна кареты на быстро сменяющиеся картины местности, которую он проезжал во весь опор.

Карета остановилась в маленькой супрефектуре департамента Ниевры, по имени Кламеси, примыкавшей к Морвану. Там маркиз должен был сесть верхом и отправиться в Сен-Пьер, небольшую деревушку, где его ожидал шевалье д'Асти. Гонтран справился, какое расстояние отделяет его от Сен-Пьера.

- Сударь, - отвечали ему, - вы теперь в шести лье оттуда. Днем на хорошей лошади можно доехать туда в три часа, а ночью дело иное, приходится брать проводника - иначе вы рискуете заблудиться и проплутать в лесу всю ночь.

- Найдите мне проводника, - приказал Гонтран.

- Сударь, - возразил ему начальник почтовой конторы, - вы лучше бы сделали, если бы остались здесь до утра. Все эти дни шел дождь: река разлилась, дороги всюду попорчены и ехать ночью очень опасно.

Но Гонтран торопился, точно ехал на любовное свидание; он хотел узнать как можно скорее, какую новую услугу потребует от него ужасное общество, а потому сухо ответил начальнику почтовой конторы:

- Я должен сегодня же вечером быть в Сен-Пьере. Оседлайте мне самую лучшую лошадь из вашей конюшни, найдите проводника, и я отправлюсь немедленно.

Гонтран говорил тоном, не допускавшим возражений. Начальник почтовой конторы поклонился. Де Ласи вошел в комнату и наскоро пообедал в то время, как слуга привязывал к седлу его чемоданы. Несколько минут спустя вернулся начальник почтовой конторы.

- Сударь, - сказал он, - я всюду искал проводника, но никто не соглашается ехать в такую погоду и в такой поздний час. Собирается гроза, и, как кажется, Ионна вышла из берегов в том месте, где ее придется переезжать вброд у Сен-Пьера.

- Я поеду один, - ответил Гонтран, не обращая внимания на смущенный вид начальника конторы.

- У меня, впрочем, есть человек, который может вас проводить, если вы только не будете разборчивы.

- Что вы хотите этим сказать? - спросил Гонтран, заинтересованный этими загадочными словами.

- В нашей стране, - сказал начальник почты, - народ очень суеверен и думает, что ехать в дорогу с "невинным" приносит несчастие.

- Что вы называете "невинным"?

- Это нечто вроде идиота. Тот, о котором я говорю, рослый парень, и зовут его Нику; родился он в Шатель-Сенсуар, маленьком городке соседнего департамента. Этот парень странный человек; говорят даже, что он колдун.

Гонтран пожал плечами.

- Нику содержит свою слепую мать милостыней. То он отправляется в Оксер, собирая по дорогам, и, обойдя весь город, возвращается на ночь в Шатель; то идет в Кламеси и побирается здесь так же, как и в Оксере, и так весь год, зимой и летом, несмотря ни на какую погоду, он ежедневно ходит то в Оксер, то в Кламеси. Он вечно в дороге.

- Значит, нужда заставляет его поступать таким образом?

- О, - сказал начальник почты, - он зарабатывает не меньше хорошего рабочего. Все подают ему. Притом он превосходно исполняет поручения.

- Он идиот от рождения?

- Нет, сударь. Он был солдатом. Два года назад он выслужил свой срок и, когда вернулся, то был настолько здоров, что его даже назначили на должность смотрителя охоты. Но несколько месяцев спустя, неизвестно по какой причине, он сошел с ума и теперь говорит самые странные вещи. Он никому не делает зла, а помешался на том, что воображает себя возлюбленным какой-то княжны.

Гонтран улыбнулся.

- Итак, - сказал он, - этот человек может проводить меня?

- Да, если господин пожелает следовать за ним, то не заблудится, потому что, для того чтобы попасть в Шатель-Сенсуар, Нику должен непременно пройти мимо Сен-Пьера.

- Где же он?

- На кухне; там ему дали поесть, чтобы немного задержать его.

- Посмотрим, - сказал де Ласи, направляясь в кухню.

У очага Гонтран заметил странное существо, которое, конечно, заслуживает того, чтобы его описали. Присев на корточки, облокотившись локтями на колена и положив подбородок на левую руку, идиот устремил неподвижные и в то же время горящие глаза на уголья. Густые рыжеватые волосы длинными прядями спускались ему на плечи, прикрытые блузой из грубой ткани, какие обыкновенно носят крестьяне в Бургундии и Нивернэ. Странное дело! Несмотря на то, что волосы у него были рыжие, борода его была темная и очень длинная, что придавало его лицу злое и вместе с тем загадочное, страшное выражение, поразившее маркиза.

- Эй, Нику! - крикнул ему начальник почты. - Вставай, молодчина.

Идиот медленно повернул голову и взглянул на Гонтрана тупым и пристальным взглядом безумца.

- Вот этот господин желает идти с тобою, - сказал начальник почтовой конторы.

Идиот продолжал смотреть на Гонтрана и не ответил ни слова. Затем он вдруг встал, и маркиз заметил, что он был огромного роста, хотя страшно худ; идиот отыскал свою палку, стоявшую в углу, потом, не сказав ни слова и даже не взглянув на маркиза, повернулся и вышел из трактира.

- Поезжайте за ним, - сказал начальник почты Гонтрану. - Может быть, он разговорится с вами дорогой. Теперь он в бреду.

У крыльца слуга держал в поводу оседланную лошадь. Гонтран сел и поехал за своим странным спутником. Было еще светло, хотя ночь уже наступала.

Сумасшедший шагал впереди, с палкою в руке, так быстро, что Гонтран едва поспевал за ним, несмотря на то, что ехал рысцой. Время от времени идиот отбрасывал волосы на плечи, когда они спускались ему на лицо от быстрой ходьбы, и шел, казалось, не замечая, что за ним едет всадник.

Скоро путешественники миновали равнину и въехали под тень одного из густых лесов Нивернэ, которые тянутся от окрестностей Кламеси до передовых отрогов Морванских гор.

Наступила ночь, и де Ласи принужден был довериться инстинкту своей лошади, следовавшей шаг за шагом за идиотом. Последний точно дожидался лесной тьмы для того, чтобы порвать совершенно с действительной жизнью и снова перенестись к странному сновидению, которое так резко нарушил начальник почтовой конторы. Внезапно обернувшись к маркизу, он спросил его смеясь:

- А мы не встретим княжну сегодня ночью.

Смех идиота был резкий и заставил вздрогнуть Гонтрана.

- О какой княжне ты говоришь? - спросил он его.

- О той, которая влюблена в меня, ваша светлость.

- А! - расхохотался, в свою очередь, Гонтран. - Тебя любит княжна.

Гигант пошел по правой стороне рядом с лошадью Гонтрана, фамильярно облокотившись на седло, и сказал:

- Тс! Это тайна, но я хочу рассказать ее вам. Вы будете скромны, не правда ли?

- Даю тебе слово.

- Отлично! - сказал сумасшедший и продолжал. - Представьте себе: там, внизу, совсем внизу, - и он указал рукою на чащу леса, - есть прекрасный замок, где живет моя княжна, прекрасная и богатая княжна, богаче самого короля Франции.

- И она любит тебя?

- До безумия, ваша светлость.

- Она сама тебе это сказала?

- Черт возьми, - с фатовским видом сказал идиот, - она мне сказала это, когда я переносил ее на своей спине через реку, и даже хотела выйти за меня замуж.

- Вот как! - пробормотал Гонтран, с состраданием посмотрев на сумасшедшего.

- Но князь, отец ее, не хочет этого.

- Дуралей! - заметил Гонтран.

- А все потому, - грустно продолжал нищий, - что князь скуп... очень скуп...

- Он, должно быть, ищет богатого зятя?

- Совершенно верно, ваша светлость. Но я скоро буду

- Ты?

- Я самый, ваша светлость. В продолжение двух лет я коплю деньги, и когда у меня соберется необходимая сумма, князь не откажет отдать за меня свою дочь.

Идиот говорил так уверенно, что Гонтран не мог удержаться от улыбки.

- Каким образом ты копишь деньги?

- Я хожу к важным господам, моим соседям, и они дают мне каждый день по нескольку монет.

Несчастный безумец назвал по именам крестьян и трактирщиков, у которых просил милостыню.

- Сколько же тебе надо, чтобы жениться на дочери князя?

- Сто экю, ваша светлость.

Гонтран едва удержался от смеха и решил про себя:

"Княжна, про которую он говорит, должно быть, какая-нибудь деревенская коровница".

И маркиз снова погрузился в мечты и опустил поводья лошади, продолжавшей следовать за бродягой через валежник, среди которого пролегала тропинка, выбранная Нику для сокращения пути. Ночное путешествие в лесу, безмолвная тишь ночи, предвещавшая близкую бурю, - все это придавало еще большую фантастичность рассказу безумца, сопровождавшего маркиза.

Нику замолчал, а Гонтран перестал его расспрашивать и насвистывал сквозь зубы народную песенку. Гонтран мечтал.

Таким образом прошло около двух часов; иногда они выходили из-под деревьев, чтобы пересечь прогалину, где де Ласи мог видеть клочок неба. Небо было сумрачно и темно и предвещало близкий сильный дождь. Гонтран посмотрел на часы.

"Восемь часов, - подумал он. - Вот уже два часа, как мы едем, а трактирщик сказал, что через три часа я буду в Сен-Пьере. Значит, уже скоро".

Молния рассекла свинцовое небо, и раскат грома прозвучал в лесу. Безумный расхохотался.

- Ах, - сказал он, - княжна хорошо сделала, что переехала реку днем.

- Она переезжала реку? - спросил Гонтран, довольный тем, что идиот снова начинает болтать.

- Сегодня утром, - ответил последний.

- А куда... она поехала?

Безумный пожал плечами, как бы говоря: "Не знаю".

- Она проехала одна?

- Да, на черной лошади и с двумя борзыми собаками. Гонтрану пришло на память одно из самых красивых произведений Альфреда де Дре и, отказываясь от мысли, что княжна - коровница, он подумал: "Не влюбился ли уж бедняк в какую-нибудь молодую и красивую даму из окрестного замка". Любопытство маркиза было задето, и он начал расспрашивать идиота.

- Конечно, она с тобою разговаривала?

- Да, ваша светлость, и Нику был счастлив на весь день.

- Значит, она была очень нежна и любезна?

- Она дала мне золотую монету и сказала: "Возьми, собирай их поскорее, чтобы жениться на мне". Затем она стегнула лошадь и, повернувшись, улыбнулась мне.

Безумный прижал обе руки к сердцу и прошептал:

- Там... ее улыбка...

"Бедняга", - подумал Гонтран.

Снова блеснула молния и осветила небо; несколько крупных капель дождя упали на окружавшие Гонтрана деревья.

- Нам далеко еще? - спросил он идиота. Нику вдруг схватил его за руку и сказал:

- Слушайте!

Гонтран прислушался и услыхал вдали глухой шум, похожий на журчанье воды в реке, покинувшей свое ложе.

- Это вода, это вода! - вскричал с хохотом безумный и удвоил шаги, снова запел песенку. Он побежал, и Гонтрану пришлось пустить лошадь галопом.

Шум сделался резче; наконец тропинка, по которой ехали путешественники, образовала крутой поворот - признак, что река близко. Де Ласи заметил вскоре слабый свет неба сквозь последние деревья леса; немного спустя Нику внезапно остановился.

При свете молнии Гонтран окинул взглядом место, где они находились. Они были на маленькой площадке, образуемой скалами, которую пересекала тропинка при выходе из лесу, спускаясь далее к реке, которую в обыкновенное время в этом месте переходили вброд, так как Нивернэйский канал в то время еще не существовал. На обоих берегах реки росли высокие деревья, и взор тщетно искал бы вверх и вниз по течению дом или деревню, наконец, какую-нибудь светлую точку, свидетельствующую о близости людей; местность была дикая и пустынная.

Река внезапно вздулась от дождя, шедшего накануне, как обыкновенно бывает с горными речками, которые утром являются в виде ручейка, а вечером представляют собою бушующие потоки.

Она заливала своими волнами, из прозрачных сделавшимися теперь мутными, вырванные с корнями деревья и с силой ударяла об утес, где остановился безумный, смущенный этим неожиданным препятствием.

- Вода слишком высока, - пробормотал он, - невозможно ее перейти.

И, точно он не впервые встречал это препятствие, он сделал знак маркизу - следовать за ним.

Уезжая из Кламеси, Гонтран спешил приехать в Сен-Пьер. Ему хотелось поскорее увидеться с д'Асти и узнать от него о таинственной причине его путешествия, но по дороге он увлекся дикой поэзией бури и радовался встретившемуся препятствию в виде необычайной прибыли воды, которая заставила его проблуждать лишний час в неведении, какое мрачное преступление придется ему совершить еще. Де Ласи походил в эту минуту на осужденного на смерть, которого случай отдаляет от часа казни и который в течение нескольких часов может еще распоряжаться своей жизнью.

Безумный шел вниз по течению реки, и Гонтран догадался, что он ищет и наверное найдет убежище от дождя, потому что скалы постепенно становились выше; действительно, Нику скоро остановился у нависшей скалы, образовавшей хотя неглубокую, но довольно высокую пещеру, где де Ласи мог укрыться вместе со своею лошадью. Куча вереска и сухих листьев, которыми была усеяна земля, дали понять Гонтрану, что здесь обыкновенно находили себе приют охотники и пастухи. Маркиз увидел, как идиот преспокойно уселся в той же самой позе, как в трактире в Кламеси, не обращая на него внимания, и так же пристально уставился на реку, как раньше смотрел на уголья. Он снова погрузился в любовные грезы.

XX

Гонтран соскочил с лошади, привязал ее к кусту и, решив переждать бурю, сел рядом с безумцем. Буря бушевала во всем своем диком величии, молния сверкала ежеминутно, а раскаты грома, повторяемые эхом скал, окружавших Ионну, вызывали радостную улыбку на губах идиота, пробуждая в нем приятные воспоминания. Так, по крайней мере, казалось Гонтрану; ему захотелось снова поговорить с Нику, и он коснулся его плеча.

- Эй, дружище, что ты мне ничего больше не расскажешь о своей княжне?

- Ха! ха! ха! - снова разразился смехом идиот. - Она переправилась через реку утром... она хорошо сделала... потому что...

Идиот замолчал на минуту, по-видимому, припоминая что-то.

- В тот день, когда я нес ее на плечах... также шел дождь, - продолжал он, - и река разлилась, а она обнимала меня с такой любовью... Ах! Нику очень силен, и он плыл, как будто нес перышко... Дождь шел... шел... а гром гремел... о, какой гром-Безумный захохотал, забормотал что-то непонятное, но все-таки можно было разобрать, что настоящая ночь походила на ту, когда безумный переносил на плечах свою княжну через реку и что в эту-то ночь, быть может, он и сошел с ума.

- Видите ли, ваша светлость, - снова заговорил безумный, после нескольких минут тягостного молчания, - если бы теперь я нес ее на плечах, о, тогда!..

- Что бы ты сделал?

- Я бы похитил ее.

Сумасшедший улыбнулся так, что Гонтран вздрогнул, поняв, что гигант способен пустить в ход силу, когда им овладеет страсть.

- Я бы похитил ее, - продолжал он, - и когда я принес бы ее к себе, то князь, ее отец... Брови безумного нахмурились с угрозой.

- Однако, - сказал Гонтран, - так как ты копишь деньги, то не разумнее ли было бы подождать?

Безумный грустно покачал головой. - Ждать слишком долго, - прошептал он.

- Сколько же ты собрал?

- Сто сорок франков.

- Тебе не хватает, значит, шестидесяти?

- Да, - грустно сказал Нику.

Он вытащил из кармана кожаный кошелек, открыл его и показал Гонтрану. Кошелек был битком набит разными монетами. Там были пятифранковики, маленькие серебряные монетки, большие су, и среди шах блестел луидор, который дала ему княжна. Де Ласи взглянул на бедного помешанного от любви, и ему стало жаль его.

- Слушай, - сказал он, - я хочу, чтобы ты был счастлив и чтобы княжна вышла за тебя замуж.

Гонтран бросил восемь луидоров в засаленный кошелек Нику. Нику вскрикнул, вскочил, перевернулся и сказал, посмотрев на Гонтрана:

- Значит, вы король?

- Да, - ответил маркиз, улыбаясь.

- Сто экю, у меня есть сто экю! - кричал безумный, прыгая по скале, как дикий зверь, который видит открытую дверь своей клетки и, получив свободу, расправляет мускулы. Он плясал и пел, потряхивая кошельком. Какое-то странное зрелище, напоминавшее создания фантазии живописцев и поэтов туманной Германии, представляла и эта пляска, и раскаты дикого смеха и безумной радости рыжеволосого гиганта с всклокоченной бородой, скачущего в пещере при резком шуме реки, разбивающейся об утесы, и непрерывном блеске молнии, освещающей зловещим светом это пустынное место. У Гонтрана закружилась голова: ему показалось, что он присутствует при представлении какой-нибудь мрачной немецкой баллады.

Вдруг среди деревьев, росших в верховье реки, в ту минуту, когда прекратился раскат грома, раздался шум... Безумный остановился и начал прислушиваться, вытянув шею, как что-то почуявшая охотничья собака. Раздался продолжительный лай у деревьев, росших у самой воды, а вслед за тем стук копыт. Ночь была темная, но быстро следовавшие одна за другой вспышки молнии позволили де Ласи различить амазонку, выехавшую из-за деревьев в том месте, где он сам выехал к реке, и остановившуюся у берега, заметив, что река внезапно вздулась. Две большие собаки бежали за ней и снова залаяли.

- Это она, это она! - закричал сумасшедший.

Амазонка уже продолжала путь, пустив лошадь вброд... Гонтран и Нику вскрикнули от ужаса. Этот крик не долетел, однако, до княжны; лошадь ее погрузилась в воду и отважно поплыла, но течение было так быстро, что посредине Ионны лошадь заржала от боли и начала тонуть.

Тогда и амазонка пронзительно вскрикнула, и этот крик донесся до маркиза де Ласи и Нику, ответившего на него диким восклицанием, и, прежде чем Гонтран мог подумать, как подать помощь амазонке, Нику уже бросился с вершины скалы в реку и через несколько мгновений был на середине Ионны, где ухватился за ствол ивы, к которому обыкновенно причаливали рыболовы и пловцы. Нику ждал с минуту... он ждал, когда лошадь, увлекаемая течением, снова покажется на поверхности воды... Гонтран при свете молнии, немой, неподвижный, затаив дыхание, слушал отчаянные крики молодой женщины, смешивавшиеся с ревом бури и шумом бушующих волн. Он с ужасом смотрел, как идиот подстерегает лошадь и амазонку, подобно хищной птице, поджидающей свою добычу. Затем молния осветила еще раз эту картину, и все исчезло, потонув во мраке. Сердце у де Ласи стучало, и он с беспокойством ждал новой вспышки молнии.

Вдруг среди мрака он услыхал крик, пронзительный, полный дикого торжества, и молния снова блеснула...

Тогда Гонтран увидел безумного, ухватившегося одной рукой за ствол ивы, а другой обхватившего амазонку и вытащившего ее из седла; лошадь продолжала плыть по течению; мрак снова все окутал. Де Ласи более ничего не слышал и не видел в продолжение десяти секунд, которые показались ему целою вечностью, и только когда молния снова озарила все, он увидел безумного, взвалившего амазонку себе на плечи; поддерживая ее одной рукой, он быстро и сильно греб другою, плывя наперерез течению, увлекшему лошадь.

Де Ласи затаил дыхание. Нику плыл, испуская радостные крики, и скоро очутился у берега; он с ловкостью кошки взобрался на скалы, где положил полумертвую амазонку на кучу вереска, которым был покрыт весь грот.

Она заметила Гонтрана, а Гонтран при блеске зловещего огня, сверкавшего с неба и беспрестанно нарушавшего тьму, рассмотрел ее с одного взгляда. Женщина, спасенная идиотом от верной смерти, была молодая девушка, одно из тех белокурых созданий, которыми грезят германские поэты. Высокая, стройная, ослепительно прекрасная, она заставила вздрогнуть Гонтрана, который никогда не видел существа более совершенного и идеального. Ей можно было дать лет девятнадцать, пожалуй, двадцать, и, что случается очень редко, у нее были большие черные глаза при белокуро-пепельных волосах, а губы красные, как у смуглых дочерей юга.

Де Ласи показалось, что он грезит, и он спросил себя, уж не речная ли богиня лежит у его ног. Но, к счастию, земная одежда женщины вывела его из заблуждения; на ней была надета элегантная темно-зеленая амазонка с небольшим вырезом на груди, из-под которого виднелась шемизетка из дорогих кружев.

Сумасшедший наклонился над ней и пожирал ее глазами. Гонтран заметил, как амазонка вздрогнула, но не при мысли об избегнутой ею опасности, а как будто ей грозила еще большая опасность, и с мольбою взглянула на Гонтрана, точно просила его о помощи, потому что ужас леденил ее и парализовал ее тело.

Все это случилось так быстро, что маркиз де Ласи, ослепленный этой дивной красотой, не успел произнести ни слова, ни сделать движения, чтобы успокоить амазонку. Идиот, не обращавший уже внимания на Гонтрана, как будто он более не существовал, обхватил руками дрожавшую и растерявшуюся женщину и одним прыжком выскочил из грота, крича:

- Теперь она моя... моя! У меня есть сто экю! Княжна моя... я хочу жениться на ней!

Глухой крик вылетел из судорожно сжатого горла молодой девушки. Безумец пустился бежать, унося ее на своих сильных руках и радостно крича. Де Ласи бросился за ним.

- Стой, негодяй! - кричал он, - стой! стой!

Но сумасшедший бежал со страшной быстротой вдоль берега по самому краю утесов. Однако опасность, угрожавшая амазонке, удвоила силы Гонтрана, и в несколько минут он нагнал похитителя и схватил его за руку.

- Она моя! - бормотал Нику, - у меня есть сто экю! Молодая девушка билась в руках гиганта и кричала Гонтрану:

- Спасите меня, спасите от негодного безумца!

В то время, когда маркиз де Ласи служил в военной службе, он считался одним из самых сильных офицеров, несмотря на средний рост и хрупкое сложение. Хотя идиот был головою выше его и с первого взгляда казалось, что его противник не в силах будет отнять у него добычу, Нику, получив сильный удар по голове, выпустил из рук молодую девушку, которая, к счастию, не растерялась и отбежала на несколько шагов в сторону. Тогда оба противника взглядом смерили друг друга. Гнев и страсть увеличивали и без того гигантскую силу идиота, и он бросился на Гонтрана с яростью дикого зверя.

- Она моя! - рычал он. - Она моя!

Гонтран избежал удара, прыгнув в сторону, как тигр; гигант, бросившись на него и обвив его, как змея, старался повалить. Завязалась страшная борьба, где хладнокровие и ловкость берут верх над животной силой, - борьба на вершине утеса, над клокочущей рекой, при шуме урагана, свете молнии и под проливным дождем, от которого земля, где бились борцы, сделалась скользкой.

Амазонка, похолодевшая от ужаса, не могла ни крикнуть, ни убежать; она присутствовала при поединке, забывая об опасности, которая грозила ей, если бы идиот победил; она думала только о своем спасителе, которого обхватили сильные руки противника. Амазонка упала на колени и горячо молилась за него... Сколько времени длилась борьба? Целую вечность для молодой девушки, единственной свидетельницы поединка; но на самом деле всего несколько минут. Ловкость и хладнокровие победили: Гонтран увлек своего противника на край утеса и столкнул его вниз в реку, протекавшую в этом месте на глубине тридцати футов. Нику вскрикнул и исчез в волнах, потом снова появился среди реки, яростно борясь с течением, уносившим его.

- Он вернется... он вернется, - в ужасе шептала молодая девушка.

- О, не бойтесь ничего, - успокаивал ее Гонтран.

И взяв ее на руки, он побежал в грот, где усадил ее на сухой вереск, закутав в свой плащ. Затем Гонтран подошел к лошади, все еще стоявшей в гроте, вытащил из седла пистолеты, зарядил их и, сев рядом с молодой девушкой, сказал:

- Теперь у меня есть, чем встретить его.

- О, не убивайте его! - вскричала она с испугом и состраданием.

- Это будет зависеть не от меня, - ответил де Ласи. Сумасшедший, переплыв реку, взобрался на скалы и очутился в двадцати шагах от грота. Холодная вода успокоила его страсть; он заметил, что во время борьбы платье его разорвалось, и он потерял кошелек. У него быстро наступила реакция. Обладая сотней экю, которые в своем безумии он считал необходимой и достаточной суммой для того, чтобы жениться на мнимой княжне, он снова почувствовал себя недостойным ее, заметив, что потерял кошелек. Еще за минуту перед этим Нику, чувствовавший в себе такую силу, которой ничто не могло противиться, вследствие резкой перемены, какие нередко бывают у безумных, внезапно счел себя бессильным и беззащитным и заплакал, как ребенок, бормоча:

- Я потерял свое сокровище, я потерял его...

Он на коленях дополз до входа в пещеру, плача и рыдая. Гонтран, приготовившийся уже защищать себя и молодую девушку, понял, что бедный сумасшедший не опасен.

Между тем тот шептал, рыдая:

- Придется снова начать собирать милостыню... и собирать долго-долго для того, чтобы жениться на княжне... о, Боже мой, Боже мой!

- Бедняга! - с состраданием сказала молодая девушка.

- Прощайте... - крикнул идиот. - Прощайте, любите меня вечно...

И он с грустью поплелся, то плача, то заливаясь безумным хохотом, вверх по течению реки. Потом он бросился в реку и переплыл на другой берег, где скоро Гонтран увидел, как он исчез в лесной чаще.

Тогда маркиз и молодая девушка молча переглянулись и, свободно вздохнув, почувствовали, как сердца их забились под наплывом нового, незнакомого им чувства.

XXI

Человек лет двадцати семи-девяти, будь у него сердце свободно или нет, не может остаться равнодушным к молодой красивой девушке, какова была амазонка, спасенная от неминуемой опасности Гонтраном, сидя с ней ночью, в грозу, в уединенном месте.

Гонтран, уезжая из Парижа, все еще любил Леону, но на пепле потухающей любви легко могла вспыхнуть новая, хотя, спасая амазонку от дикой ярости идиота и оказывая ей помощь, он, может быть, только повиновался благородному порыву рыцарской натуры; но, вероятно, удивительная красота молодой девушки, которую он заметил при мгновенной встрече, удвоила его силы и помогла ему победить безумца. Впрочем, в неизвестности так много очарования. А разве не была этой неизвестностью для него молодая девушка, о существовании которой он узнал лишь из бессвязных речей сумасшедшего и которую он увидел переезжавшей реку на лошади в сопровождении двух собак, как героиню Вальтера Скотта, а затем спас от бесчестия, точно так же, как безумный спас ее от смерти, и имени которой он совершенно не знал, да и видел ее в первый и, быть может, в последний раз.

Что касается молодой девушки, то она, подобно всем женщинам, была поражена и увлечена силой и храбростью Гонтрана, прелестью бури, тайной поэзии, набросившей непроницаемое покрывало на все события этой ночи.

К тому же маркиз де Ласи обладал энергичной и гордой красотою, обнаруживавшей его аристократическое происхождение.

Молодые люди молча прислушивались к последним раскатам грома, начинавшего затихать, к плеску реки и к монотонному шуму дождя, крупными каплями падавшего на утес. Гонтран первый прервал молчание.

- Сударыня, - сказал он слегка дрожащим голосом, - я благодарю Провидение за то, что оно дало мне возможность оказать вам помощь.

- Ах! Я никогда не могла вообразить, что он может быть таким дерзким, - вздрогнув, сказала амазонка.

- Но как вы решились поехать в такой час и в такую погоду?..

- Вы не можете объяснить себе, - перебила его молодая девушка, улыбнувшись, - моего присутствия в лесу среди ночи?

И как бы боясь, чтобы Гонтран не усомнился в ее общественном положении, молодая девушка, покраснев, прибавила:

- Я живу с отцом в замке, в двух лье отсюда, в верховье Ионны, на другом берегу; на этой стороне, к югу, на опушке леса, откуда вы видели, как я выехала, находится замок тетки, к которой я ездила сегодня утром. В нашей стороне, по всей вероятности, вы, милостивый государь, не бывали...

- Совершенно верно.

- В нашей стороне, - продолжала она, - дороги безопасны во всякую пору дня, и барон, мой отец, не видит препятствий отпускать меня одну верхом в сопровождении моих борзых собак из Порты в Бегю - имение моей тетки. Бедное животное, погибшее сегодня в Ионне, было хорошей лошадью, лимузинской породы, пробегавшей в два часа семь лье, отделявших наш замок от жилища тетки. Утром отец поехал с соседями на охоту и разрешил мне провести весь день в Бепо. Вчера ночью шел сильный дождь, однако реку можно было перейти вброд; перебравшись через нее, я встретила идиота, которому подала милостыню.

- Я уже знаю это, он рассказал мне дорогой, - сказал, улыбаясь, Гонтран.

- Да? - с удивлением спросила амазонка и продолжала свой рассказ. - Сегодня я обещала отцу, несмотря на дождь, вернуться домой вечером и на просьбы тетки остаться ответила, что уеду, хотя и собирается гроза. Я не трусиха, - прибавила девушка с оттенком храбрости, которая как нельзя более шла к ней и привела в восторг Гонтрана, - и не неженка: я не боюсь ни грозы, ни привидений. Остальное вам известно.

- Сударыня, - сказал маркиз, очарованный свежим, молодым голосом девушки, - не сочтите меня нескромным, если я предложу вам еще один вопрос.

- Спрашивайте...

- Этот сумасшедший, этот идиот...

- А! Понимаю, - вздрогнув, сказала она, - вы хотите знать, отчего он сошел с ума?

- Признаюсь, это меня чрезвычайно интересует.

- Нику, - продолжала молодая девушка, - сошел с ума от любви ко мне. О, - прибавила она с грустью, я очень несчастна, и если бы могла исцелить его...

Гонтран услышал вздох молодой девушки, которая, быть может, в темноте отерла скатившуюся слезу.

- Он был бедный крестьянин и вернулся домой, выслужив срок службы. Отец его долго был фермером у моего отца. В молодости Нику был браконьером и считался хорошим охотником. Мой отец взял его в замок, и мы никак не могли догадаться о странной любви, которую он питал ко мне. Эта любовь, которую из уважения он глубоко затаил в своем сердце, росла незаметно. Однажды мой отец охотился в лесу, который вы видите на той стороне реки. Дикий кабан бросился в воду. Я тоже была на охоте. Моя лошадь, вслед за собаками, бросилась за кабаном, и я первая настигла его. Кабан, защищаясь отчаянно, ударил клыком мою лошадь и опрокинул ее. Я непременно бы погибла, если бы на помощь мне не подоспел Нику. Он убил кабана наповал и этим спас меня. Взяв меня к себе на плечи, он снова перешел реку, причем вода доходила ему до пояса. Испуг за меня уложил его в постель, с ним сделалась сильная горячка, и все думали, что он умрет. Но благодаря тщательному уходу он выздоровел, зато лишился рассудка. После этого он вообразил себя дворянином, в отца моего князем. Однажды утром, во время завтрака, он вошел в столовую, подошел к отцу и сказал ему: "Монсиньор, я явился к вам в качестве простого псаря, и вы приняли меня за человека низкого происхождения, но на самом деле я принц".

Мы расхохотались, а он продолжал спокойно.

"Я принц, которого лишили наследства, но я надеюсь со временем вернуть его. Я люблю вашу дочь, и если вы хотите отдать ее за меня..."

"Отлично, принц, - ответил отец, прекрасно понимая, что бедный малый сошел с ума, - когда вы разбогатеете... тогда мы посмотрим..."

С тех пор бедный сумасшедший ходит в Кламеси и в Оксер собирать милостыню, вообразив, что сто экю - огромная сумма и что, собрав их, он может жениться на мне.

Пока молодая девушка рассказывала эту странную историю, ночь миновала и гроза утихла.

- Сударыня, - сказал Гонтран, - дождь перестал; лошадь моя к вашим услугам, и вы можете вернуться к вашей тетке или переправиться через реку; вы позволите мне быть вашим кавалером до конца?

- Хорошо, - ответила, слегка колеблясь, молодая девушка, - но с условием...

- Приказывайте.

- Вы проводите меня до моего замка Порта, где отец лично поблагодарит вас. Но вы, может быть, спешите?

- Я еду в Сен-Пьер, - ответил Гонтран. - В Кламеси, куда я приехал в почтовой карете, я просил указать мне проводника, но мне могли дать только этого идиота.

- А! Теперь я понимаю, каким образом вы очутились здесь, - заметила с улыбкой молодая девушка.

- Но мне все равно, приеду я туда немного раньше или позже, - ответил Гонтран.

- Если бы река не вздулась, так ее можно было бы перейти вброд в обычном месте, - сказала амазонка, - то мы проехали бы мимо Сен-Пьера, который лежит по дороге в Порт; но теперь нам придется проехать целую милю вдоль берега до моста. Наконец, - с улыбкою прибавила она, - от Порта до Сен-Пьера только полмили, и вы можете отправиться туда после завтрака в замке, который вы будете столь любезны разделить с нами.

- Согласен, - ответил Гонтран, очарованный болтовней молодой девушки.

Сильный северный ветер, поднявшийся после дождя, разогнал тучи, и вскоре молодые люди увидели уголок голубого неба и луну, осветившую оба берега реки своим фосфорическим блеском.

Глаза Гонтрана снова искали прелестное лицо его спутницы, и он взглянул на нее. Она была хороша, как ангел, а мечтательная улыбка, скользнувшая по ее губам, сменила выражение страха, которое омрачало ее лицо в ту минуту, когда Гонтран увидел ее в первый раз.

Подобно древнему рыцарю, он подставил ей колено, которого она слегка коснулась, проворно вскочив на седло.

- Диана и Юпитер, - сказала она про своих борзых, - счастливее бедного Вулкана: они переплыли реку и теперь уже в замке; конечно, - прибавила она с беспокойством, - они произведут тревогу. Бедный отец вообразит, что я утонула.

- В таком случае поспешим успокоить его, - сказал Гонтран.

Он взял лошадь под уздцы и пошел рядом с молодой наездницей, указывавшей ему дорогу.

Маркиз де Ласи совершил приятное двухчасовое путешествие в обществе прелестного создания, щебетавшего, как птичка, и блиставшего таким остроумием, что невозможно было не догадаться, что она получила воспитание в Париже и проводила в деревне только осень.

Менее чем через час небо совершенно прояснилось; разносивший благоухание вереска ветерок слегка колебал верхушки деревьев, сбивая с них капли дождя; ночь была теплая, точно летом, хотя был только конец апреля. Де Ласи забыл весь мир: никогда он не был так счастлив.

Амазонка выказала замечательную тактичность, не задав де Ласи ни одного нескромного вопроса, которые характеризуют любопытство и мелочность провинциалок. Хотя Сен-Пьер, куда он ехал, находился всего в пол-лье от замка и там жили одни только крестьяне, она не сочла удобным спросить его о цели его путешествия, - вопрос, который не замедлила бы задать провинциалка. Она даже намеренно умолчала об имени своего отца. Таким образом, в течение двух часов Гонтран и молодая девушка разговаривали только о Париже, о последних балах, концертах, словом, предались обыкновенной парижской болтовне. Начало светать, когда они переезжали ионнский мост. - Вот и Порт, - сказала молодая девушка, указывая рукою на север.

Маркиз, пораженный восторгом, остановился при входе в равнину, среди которой возвышался прекрасный феодальный замок, недавно реставрированный.

Хотя в Нивернэ перестали заниматься виноделием, однако долина, о которой мы говорим, была окружена двумя цепями холмов; на их вершинах раскинут был громадный лес и росли виноградные лозы, ветви которых склонялись под тяжестью гроздей желтого и зеленого винограда. Две прекрасные деревни возвышались одна против другой по обеим берегам Ионны, голубой лентой извивавшейся по равнине. Парк в тридцать десятин окружал замок, черепичные крыши которого виднелись из-за листвы вязов и столетних дубов.

- Вот и Сен-Пьер, - сказала амазонка, указывая на маленькую красивую деревеньку, раскинувшуюся на самом берегу реки.

- А-а! - рассеянно протянул Гонтран.

- Смотрите, кто-то выехал верхом из ворот замка и едет нам навстречу, - сказала молодая девушка улыбаясь, в то время как маркиз де Ласи с восторгом любовался ею. - Это шевалье. Мой отец, наверное, послал его в Бегю узнать, что случилось со мною.

Гонтран вздрогнул при слове "шевалье" и с любопытством начал всматриваться в приближавшегося всадника, галопом направившегося к ним. Де Ласи почувствовал, как застучало его сердце, готовое разорваться, и кровь застыла в его жилах; он узнал шевалье д'Асти, главного помощника главы общества "Друзей шпаги". Шевалье вскрикнул от удивления, увидав Гонтрана, сопровождавшего амазонку.

- Это более чем странно! - пробормотал он.

- Шевалье!..

- Маркиз!

- Как, вы знакомы? - спросила, улыбаясь, амазонка.

- Мы даже друзья, - ответил шевалье, на лице которого мелькнула дьявольская радость.

- Отлично! - воскликнула молодая девушка. - В таком случае поблагодарите маркиза за услугу, которую он оказал мне. Без его помощи я бы погибла.

- Кузина, - сказал шевалье, не обращая внимания на слова молодой девушки, - позвольте мне представить вам моего друга маркиза Гонтрана де Ласи.

- Как! - вскричала амазонка. - Так это его мы ждали все время?

Заметив, что удивление Гонтрана достигло крайних пределов, шевалье пояснил:

- Дорогой друг, зная твою застенчивость и то, что в продолжение двух или трех лет ты совершенно удалился от света, Бог весть почему, я был уверен, что если бы я тебе прямо написал, что жду тебя в доме дяди, барона де Пон, чтобы поохотиться вместе в течение двух недель, то ты наверняка отказал бы мне. Поэтому я предпочел, дорогой друг, написать тебе, что живу совершенно один в Сен-Пьере, надеясь, что ты примешь мое приглашение и мне удастся победить твое упрямство.

- Оно побеждено, - любезно ответил маркиз, кланяясь молодой девушке.

Амазонка сошла с лошади, взяла под руку кузена и принялась рассказывать ему свое трагическое ночное приключение. Гонтран следовал за ними в нескольких шагах, сумрачный и задумчивый, так как вспомнил, что шевалье д'Асти любил свою кузину, мадемуазель де Пон, и догадывался, что общество назначило ему самую гнусную роль в огромной драме, которую оно намеревалось разыграть.

XXII

Барон де Пон, с которым мы вскоре познакомимся ближе, лег спать, уверенный, что его дочь осталась в Бегю у виконтессы д'Оази, его сестры; он попросил шевалье д'Асти поехать на рассвете навстречу кузине. Когда шевалье, мадемуазель де Пон и Гонтран пришли в замок, барон еще спал, утомленный после продолжительной охоты. Дочь его, не желая будить отца, прошла в свою комнату, оставив шевалье с Гонтраном де Ласи. Д'Асти взял маркиза под руку и увел его в парк.

- Прошу извинить меня, дорогой мой, - сказал он ему, - что я говорил с вами так в присутствии кузины; но мне было необходимо, чтобы она поверила в наши дружеские отношения и этим объяснила ваш приезд сюда.

- Положим, - пробормотал маркиз, - этот приезд очень странен; но вы объясните мне его цель?..

- Будьте покойны.

- Полковник приказал мне, - при этих словах де Ласи иронически улыбнулся, - ехать сюда.

- Тс! - остановил его шевалье. - Вы увидите, что то, чего наше общество требует от вас, легко исполнить.

Д'Асти предложил Гонтрану сигару и сел на скамейку. В этом месте никто не мог подслушать их.

- Друг мой, - сказал шевалье, - прежде всего позвольте мне сделать вам... как бы лучше выразиться?.. маленькое нравоучение, чисто практическое... если позволите.

Гонтран с удивлением взглянул на шевалье. Последний уселся поудобнее и улыбнулся.

- Сколько вам лет? - спросил д'Асти.

- Двадцать восемь, шевалье.

- Это самый лучший возраст.

- Что вы хотите этим сказать?

Шевалье смахнул пепел с сигары и продолжал.

- Слушайте: мы живем в том веке, когда все совершается быстро. Наши отцы были еще юны в пятьдесят лет, а мы изнашиваемся уже к сорока. Чтобы "жить", то есть, чтобы наслаждаться жизнью, нужно быть богатым в тридцать лет, пресыщенным в тридцать пять, эгоистом к сорока. Жизнь состоит из факта и нескольких громких слов. Громкие слова выступают вперед и маскируют факт, подобно тому, как во время осады инженерные работы маскируют артиллерийскую батарею, которая несет с собою смерть. Громкие слова, друг мой, это: человеколюбие, семья, общество, дружба, рыцарство, самоотвержение, долг, патриотизм; факт - это эгоизм. Эгоизм, друг мой, - это философский камень искателей золота, гений искателей славы, славы людей, гоняющихся за гением, благородство мещанина и мещанство дворянина.

Гонтран с удивлением посмотрел на шевалье.

- Часто, - продолжал последний, - расчет лежит в основании великодушного поступка, и этот расчет можно

сравнить со слитком золота, толщина которого видоизменяется сообразно аппетиту выкладчика. Итак, эгоист - повелитель, владыка, издавний тиран нашего мира; его душа, жизнь, цель и импульс - деньги! Человек не эгоист - это большое дитя, кандидат дома сумасшедших или лунатик; эгоист, не составивший себе состояния, - дурак, которого я уподобляю нечетному числу в гигантском правиле сложения человечества; эгоист, ставший богачом, - это сильный человек; сильный человек имеет право быть великодушным и, когда нужно, преданным, даже добрым, если захочет, добродетельным и незлобивым, подобно тому, как разбогатевший жокей может ездить верхом уже ради собственного удовольствия.

Гонтран слушал шевалье с любопытством человека, в первый раз слушающего речь на незнакомом ему языке.

- Сердце, мой милый друг, фальшивая монета из низкопробного серебра. Сначала подумаем о себе, а там увидим. Итак, дорогой маркиз, вам не по вкусу та работа, которую поручает вам наше общество.

Гонтран жестом остановил своего собеседника и сказал ему голосом, в котором звучала грусть:

- Значит, вы не сожалеете, что дали клятву, связавшую нас друг с другом?

- Нисколько. Вы забываете, друг мой, что я разорен, что я хочу жениться на богатой наследнице и вновь позолотить герб шевалье д'Асти.

- Что касается меня, то я принял ужасное предложение полковника только потому, что безумно любил Леону, - сказал Гонтран. - Теперь я ее ненавижу.

- Вы забыли, мой дорогой, что ваш дядя вздумал лишить вас наследства, и только благодаря нам...

- Положим; но это дорого обошлось мне. И подчас у меня не хватает сил.

Шевалье пожал плечами.

- Маркиз, - сказал он, - при вашем имени и общественном положении, в ваш возраст иметь двадцать тысяч ливров годового дохода - ничто! Когда наше общество даст вам сто тысяч, дело будет иное.

Гонтран задумался и ничего не ответил.

- Я снова вернусь к моей теории, - продолжал д'Асти. - Когда идешь по дороге, то не имеешь права останавливаться там и сям, поворачивать голову направо и налево. Нужно идти прямо к цели. Первые шаги, может быть, и трудны, но приходится терпеть. После третьего данного вам поручения вы будете веселы и поднимете голову высоко.

- Сколько вам лет? - спросил в свою очередь Гонтран.

- Тридцать пять, я старик в сравнении с вами. Гонтран вздрогнул, заметив улыбку на лице этого бессердечного человека.

- Скажете ли вы мне, наконец, что я должен исполнить здесь? - спросил он. - Полковник дал мне слово, что не будет и речи о дуэли.

- Он прав.

Гонтран вздрогнул, заметив на губах шевалье злую улыбку, какая бывает у людей, не останавливающихся ни перед чем.

- Как вы находите мою кузину, дорогой маркиз?

- Она очаровательна! - прошептал Гонтран.

- Отлично, в таком случае ваша работа будет легка.

- Что вы хотите сказать?

- Слышали вы что-нибудь о маркизе де Флар-Монгори?

- Приемном отце Эммануэля Шаламбеля?

- Так точно.

- Родственник несчастного генерала де Рювиньи? При этом имени лицо Гонтрана сделалось печально.

- Да.

- К чему вы задали мне этот вопрос?

- Потому что маркиз Монгори просил руки моей кузины Маргариты де Пон.

Гонтран вздрогнул, и вся кровь прилила у него к сердцу.

- Мой дядя, барон де Пон, согласился. Гонтран побледнел.

- Если этот брак состоится, - холодно заметил шевалье, - Эммануэль лишится наследства и никогда не будет носить благородного имени де Флар-Монгори.

- Что же дальше? - спросил с беспокойством Гонтран.

- Общество рассчитывает на вас. Вы должны увлечь Маргариту, очаровать ее, похитить, если понадобится...

Пьер Алексис Понсон дю Террай - Тайны Парижа. Часть 1. Оперные драчуны. 2 часть., читать текст

См. также Пьер Алексис Понсон дю Террай (Ponson du Terrail) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :