Георг Ф. Борн
«Дон Карлос. 1 часть.»

"Дон Карлос. 1 часть."

Том 1

ЧАСТЬ I

I. Маскарад

Зной одного из майских дней 1872 года сменился живительной вечерней прохладой. Заря, угасая, последним сиянием едва озаряла улицы и площади испанской столицы.

Мадрид праздновал победу маршала Серрано над карлистами в битве при Ороквието, и народ ликовал на площадях под звон благовеста бесчисленных храмов, сзывавшего прихожан на молитву.

Закутанные в плащи богомольцы и богомолки, согбенные монахи вдоль стен пробирались по улицам, прекрасные молодые девушки смеялись и болтали у фонтанов, солдаты с музыкой шли через городские ворота, направляясь на север, а ко дворцу герцога Медины на улице Алкала съезжалось множество экипажей. По старинному обычаю герцог в этот день устраивал маскарад, празднуя одновременно и победу испанских войск.

Нарядные гости в дорогих костюмах уже начинали собираться в большом зале дворца, окнами выходившем на террасу. В открытую дверь проникал ароматный свежий ночной воздух, пропитанный запахом множества цветов; широкая лестница, убранная тропическими растениями, с террасы спускалась в сад, искусно иллюминированный разноцветными лампами; клумбы, оранжереи, беседки - все благоухало, а на террасе ясное лунное сияние меркло в свете больших золотых канделябров.

В зале с хоров гремела музыка, но музыкантов не было видно из-за цветных флагов с гербами герцога Медины, нового испанского короля Амедея и маршала Серрано.

Внизу были расставлены столы, там в золотых сосудах искрилось и пенилось дорогое вино, сверкали хрустальные бокалы, столы ломились от фруктов, мороженого и других яств.

Маршал Серрано в фиолетовом рыцарском костюме только что вошел в зал в сопровождении своей супруги. На ней было длинное бархатное серое платье с фиолетовыми бантами и черная маленькая маска. Герцог Федро Медина и его молодая жена тотчас поспешили навстречу высоким гостям. Герцог, в черной маске, одет был испанским грандом, герцогиня - французской маркизой, лицо ее было прикрыто голубой бархатной полумаской.

Маски прибывали. Гости парами под музыку расхаживали по залу, кто смеясь и шутя, кто тихо беседуя между собой.

Генерал Конхо в широком желтом плаще и генерал Топете присоединились к группе, собравшейся посреди зала.

Генерала Топете в турецком костюме, в чалме и белом кафтане нетрудно было узнать, несмотря на маску. В этом костюме он казался еще более полным.

Между дамами особенно выделялась одна, одетая гранатовым цветком. Герцогиня указала на нее донье Энрике Серрано.

- Да, горячо мы бились под Ороквието, - рассказывал между тем маршал своим друзьям. - Я с небольшим отрядом оказался перед главными силами мятежников. Тем не менее я не хотел медлить с нападением, стремясь в решительной битве покончить с беспрестанными вылазками.

- Конечно, иначе и быть не могло, - перебил маршала Федро Медина, - герцог де ла Торре одержал победу!

- После тяжелой жаркой битвы, - добавил Серрано. - В этом беспримерном сражении пролилось много крови, и трижды счастье то улыбалось, то изменяло нам.

Мятежники бились упорно. Дон Карлос сам вел их в бой.

- Говорят, молодой претендент ранен? - спросил Топете.

- Да, он был ранен в правую руку, выпустил поводья и упал вместе с лошадью. Рана его опасна, и он бежал за границу.

- А может быть, он уже умер, - заметил Медина. - Тогда прекратится и злополучное восстание.

- Ну, на это мало надежды, - произнес Конхо, - его младший брат еще честолюбивее дона Карлоса.

- Помните последнее его воззвание, в котором он не признал короля Амедея и называл себя законным наследником престола? Имя Альфонса тоже стояло под этим воззванием.

- Многие из полководцев дона Карлоса согласились на капитуляцию, - продолжал Серрано, - и я надеюсь, что это заставит карлистов отказаться от дальнейших попыток. Потерпев поражение, они стали сговорчивее.

- Король об этом знает? - спросил Топете.

- Король скоро появится здесь, - с самодовольной гордостью прервал разговор Медина. - Король пожелал своим присутствием украсить наш праздник.

- Кто же эта дама, одетая гранатовым цветком? - спросила Энрика Серрано у герцогини.

- Это должна быть графиня Инес де Кортецилла.

- Дочь известного графа Кортециллы, который почти все время путешествует? Говорят, он несметно богат?

- Да, это верно, - отвечала герцогиня, - ему, кажется, нет покоя в Мадриде. Посмотрите, как красивы эти красные гранаты на белом шелковом платье, с каким вкусом сделана вокруг шеи чашечка цветка. Видите этого Ромео в бархатном кафтане и чешуйчатом трико? Это, наверное, дон Мануэль Павиа де Албукерке. Он, кажется, хочет сообщить что-то очень важное этому прекрасному цветку, - герцогиня с притворным равнодушием произносила свои замечания, но на самом деле это было ей далеко не безразлично.

В то время как в пестрой толпе в ярко освещенном зале велись эти разговоры, в саду у балкона две маски оживленно беседовали между собой. Маски эти были сенатор в широком черном плаще и монах в фиолетовой рясе. Неподалеку от них на лестнице, наполовину скрытой тропическими растениями, скрестив руки на груди, стоял никем не замеченный мужчина в темно-красном домино. Он был так неподвижен, что скорее походил на статую, чем на живого человека.

- Так это в самом деле вы, принц, - говорил сенатор монаху. - Вы сдержали свое обещание: прибыли в Мадрид и проникли в неприятельский лагерь. А я до сих пор сомневался.

- Дон Карлос всегда исполняет задуманное, хотя бы все было против него. Я около часа назад приехал в монастырь, - шепотом отвечал монах. - Сказали ли вы, патер Доминго, графу Кортецилле, чтобы он был здесь сегодня?

- Он приглашен самим герцогом и, следовательно, должен быть здесь. Все было исполнено соответственно приказам, которые привез нам ваш тайный посол. Принц, вам известна наша деятельность и преданность, и теперь мы ждем только заключения известного соглашения...

- Это можно будет сделать у вас в монастыре! Скажите, патер, кроме вас и ваших братьев, никому не известны мои тайные поручения?

- Кроме них, никому, - отвечал патер Доминго низким шепотом.

- Вы говорили с графом Кортециллой?

- Насчет денег, которые...

- Я должен узнать, не теряя времени, согласен ли он примкнуть ко мне.

- Да, принц, граф согласен на это, но только с одним условием.

- Что за условие?

- Вы должны, принц, просить руки его дочери.

Эти слова, казалось, сильно озадачили монаха, однако он сумел скрыть свое изумление.

- Действительно, граф по-королевски воспитал свою дочь, - продолжал патер. - Ее воспитанием и образованием руководил патер Антонио, один из умнейших и преданнейших наших служителей. Донья Инес несравненно прекрасна, умна и богата. Она принесла бы вам пять миллионов приданого...

- Тише, - шепнул монах, - по лестнице спускаются пират и мексиканец. Они, кажется, заметили нас.

- Пират - это не кто иной, как граф Эстебан де Кортецилла.

- А его собеседник?

Патер Доминго пожал плечами.

- Мексиканца я не знаю, - отвечал он.

- Тогда надо быть осторожней.

- Будьте уверены, принц, что тот, кого ведет граф, для вас не опасен. Граф Эстебан весьма опытный человек.

Завидев у лестницы монаха и сенатора, пират на минуту остановился, потом шепнул что-то на ухо необыкновенно высокому и широкоплечему мексиканцу.

Патер Доминго пошел навстречу пирату.

- Принц... - сквозь зубы пробормотал он.

- Благодарю тебя, пресвятая Мадонна, за это известие! В зале только что разнесся слух, что дон Карлос смертельно ранен, - отвечал пират и, обернувшись к принцу, прибавил с низким поклоном: - Примите, принц, искренние приветствия одного из преданнейших ваших сторонников. Вы совершенно правы, принц, здесь, под масками, всего удобнее и безопаснее будет объясниться. На улицах всюду альгвазилы (альгвазилы - стражники) а то, что вы можете быть здесь, никому и в голову не придет.

- Я вынужден подать вам левую руку, - доверчиво сказал дон Карлос, откинув широкий рукав, прикрывавший раненую правую. - Я ранен, как видите, рана может выдать меня.

- Вы слишком смелы, принц, - продолжал пират, - и, стремясь поскорее найти замену изменникам, сдавшимся маршалу Серрано, слишком неосторожно подставляете себя неприятельским пулям.

- Изменникам, сказали вы? Да, всех их ждет могила, - глухо проворчал дон Карлос. - Через два дня я снова вернусь на север, но сначала хочу переговорить с вами, граф.

- Приказывайте, принц.

- Приходите ко мне завтра в монастырь Святой Марии.

- Я буду, принц. А сейчас позвольте мне представить вам человека, который будет несомненно полезен вашей светлости. Я говорю об этом "мексиканце". Он действительно недавно вернулся из Мексики. Вы можете, принц, положиться на хладнокровного, энергичного дона Доррегарая.

- Вы ручаетесь за него?

- Ручаюсь головой. У него одно желание, принц, - сражаться в ваших рядах. Он живет войною. Но, - перебил себя пират, - это что за дама там, одетая гранатовым цветком? Взгляните, - и он указал вверх на террасу.

- Как же мне ее не видеть, граф, - заметил принц, - я даже подозреваю, что под маской этого роскошного цветка скрывается прекрасная графиня Инес.

- Вы угадали, принц, - всматриваясь, отвечал граф, - это действительно она, но кто же этот Ромео рядом с нею...

- Это дон Мануэль Павиа де Албукерке, - сказал патер Доминго, - самый ярый приверженец маршала Серрано и короля Амедея, а кроме того, лучший кавалер и любимец всех дам.

- Ах, кстати, принц! - вдруг перебил патера пират, схватив за руку мексиканца и притянув его к себе. - Король через час будет здесь.

- Король? - в один голос повторили патер Доминго, мексиканец и дон Карлос.

- Слово чести! Вы знаете, что у меня всегда верные сведения. Король обещал оказать герцогу эту честь... Итак, позвольте же, принц: дворянин дон Доррегарай, - представил пират мексиканца.

- Я горю желанием поступить в войско вашего величества, - сказал Доррегарай, - и там, где я буду сражаться, не будет поражений! Вы не пожалеете, ваше величество, о том, что приняли меня в свои ряды. Только теперь, со дня нашего союза, начнется настоящая битва, и день нынешнего празднества станет роковым днем.

- Желание ваше будет исполнено. Граф Кортецилла сообщит вам о времени и месте нашего свидания.

- Благодарю вас, ваше величество, за эту милость.

- Хотя этот титул и принадлежит мне по праву, но он еще мне не присвоен, - отвечал дон Карлос, - вы только что слышали - король будет здесь через час.

- В вашем воззвании вы заявили, что лишаете его престола, - сказал пират.

- Но раз он продолжает оставаться на троне, вашему величеству достаточно подать малейший знак или отдать мне приказание, и король не выйдет живым отсюда! - вполголоса проговорил мексиканец, обратясь к дону Карлосу.

- Как? Вы бы решились... Недурно придумано, - заметил патер Доминго, - это сразу многое бы решило.

- Я снова говорю: только прикажите, ваше величество, и король Амедей, как и Густав III, король Швеции, будет убит мной на маскараде, - повторил Доррегарай, по-видимому, отчаянный авантюрист, прошедший уже в Мексике школу убийств.

- Не отталкивайте руку, принц, которую вам предлагают, - обратился патер Доминго к дону Карлосу.

- Пусть будет так, - решительным голосом произнес претендент. - И пусть этот маскарад будет роковым днем для короля Амедея.

- Только дайте мне знак, какой вам угодно, и король падет при входе, сраженный моей пулей, - шепнул мексиканец. - Пусть это будет моим первым подвигом во славу вашего величества.

- Стреляйте, когда я закричу: "Да здравствует король Амедей!"

- Слушаюсь, - поклонившись, холодно ответил Доррегарай.

В эту минуту мужчина в красном домино покинул свое место под пальмами так же незаметно, как и занял его. Несколько масок спускались в сад по широкой лестнице, и он ловко проскользнул между ними, место под тенистой пальмой осталось пустым. Поднявшись по широким каменным ступеням, красное домино увидел, что гранатовый цветок, расставшись с Ромео и поговорив с другой маской, направляется к герцогине Медине.

Он подождал несколько минут с заметным нетерпением и потом быстро приблизился к гранатовому цветку, как только Инес на мгновенье осталась одна.

- Маска, одно слово! - шепнул он.

Прекрасная девушка вопросительно посмотрела на красное домино, пытаясь за маской разглядеть черты незнакомца, потом в раздумье покачала головой.

- Дай мне руку, маска, - продолжал незнакомец, лицо которого со всех сторон было плотно прикрыто черной маской.

- Ты думаешь, что узнал меня? - спросила графиня.

Красное домино утвердительно кивнул головой и написал на ладони графини: "Инес".

Любопытство графини возросло, она тоже потребовала руку красного домино. Несколько раз принималась она писать на его ладони, но домино все отрицательно качал головой.

- Ты нарочно не сознаешься! - наконец воскликнула она. - Ты не хочешь быть узнанным.

- Может быть. Мне надо сказать тебе что-то по секрету, - ответил он.

- У тебя есть тайна, маска? Ах, это чудесно! - воскликнула Инес.

- Это очень серьезно, запомни: завтра с тобой должно случиться огромное несчастье.

- Уж не колдун ли ты?

- Тебе я сказал правду, маска.

- Что же это за несчастье?

- К чему тебе знать? Все равно ты не избежишь его. Когда же узнаешь, приходи на улицу Толедо.

- Ты мне кажешься все загадочнее, маска. Что же мне там делать, на этой страшной улице?

- Ступай в дом на углу Еврейского переулка, там в подвальном этаже помещается арсенал, поднимись по узкой лестнице на чердак.

- И что же я увижу?

- Там ты найдешь нечто очень важное для тебя. Прощай!

Сказав это, красное домино скрылся в пестрой толпе, прежде чем Инес успела задать еще вопрос или попыталась еще раз отгадать имя. Однако издали она увидела, что домино быстро направляется к выходу, а в зал вошли пират с осторожным старым сенатором. За ними шли монах с мексиканцем. Эти последние, пройдясь несколько раз по залу, направились к той двери, в которую входили гости, и там остановились у колонны.

Вдруг по залу пробежало заметное волнение. Герцогу Медине только что доложили, что короля предупредили об опасности и он прибудет, только когда маски будут сняты.

Известие это живо переходило из уст в уста, а гофмейстеру велено было тотчас подать сигнал, означающий, что гостей приглашают снять маски.

На хорах загремели трубы, и все присутствующие открыли лица. В эту минуту монах и мексиканец быстро пробрались в толпе к дверям, выходившим на террасу, и скрылись в саду.

- Если не сегодня, так завтра! - буркнул мексиканец.

А между тем наверху, в зале, дамы приседали, и мужчины кланялись, приветствуя молодого короля Амедея, прибывшего с блестящей свитой во дворец испанского гранда, чтобы продемонстрировать свое расположение великим мира сего, мира, в который он вступал, полный надежд и желаний.

II. Инес

На другой день дон Эстебан де Кортецилла приближался к воротам в монастырской стене на улице Гангренадо.

Граф был высокий, статный мужчина лет сорока пяти. Лицо его, с отпечатком благородства, было приятно, у него была черная борода и большие, проницательные беспокойные глаза. Одет он был нарядно, но ничто в нем не выдавало его несметных богатств. У него даже не было на руке ни одного бриллианта. Казалось, он ненавидел всякое тщеславие. Одежда его ничем не отличалась от той, какую обычно носит высший класс в Мадриде, не принадлежащий к военному сословию: граф был одет в черное, и только жилет и галстук были ослепительной белизны.

Дон Эстебан де Кортецилла быстро подошел к воротам и позвонил в колокольчик. На звон явился дежурный монах, который, казалось, узнал посетителя и поклонился ему.

- Доложи обо мне патеру Доминго, - обратился граф Эстебан де Кортецилла к молодому монаху, пропустившему его в калитку и снова запиравшему ее за мирянином.

- Будьте так добры, следуйте за мной, дон Кортецилла, - попросил скромный привратник.

Он пошел вперед через монастырский двор, по которому в тени высоких деревьев гуляли несколько монахов. Миновав открытую дверь, монах повел гостя по галерее, ведущей в аббатство Святой Марии, к тому самому зданию, в котором прежде жил аббат. Однако со времен инквизиции в этом обширном мрачном аббатстве произошло много перемен, которых мы коснемся ниже, в одной из последующих глав.

Монах поднялся с графом по ступеням, открыл тяжелую высокую дверь и, пропустив графа вперед, вошел вслед за ним. Далее привратник направился к рабочей келье патера Доминго, который вышел навстречу своему гостю.

На патере была францисканская ряса, подпоясанная веревкой. Доминго был худощавый старик с морщинистым лицом и венком седых волос на лысой голове.

- Вы пришли к принцу, граф? - спросил он. - Пойдемте!

- Вы сами, отец мой, хотите меня вести к нему?

- В таких обстоятельствах я доверяю лишь самому себе, - отвечал патер и повел графа к потайной двери, скрытой в стене. Доминго отворил эту дверь, и Кортецилла увидел узкую винтовую лестницу, ведущую в верхний этаж. Граф и патер поднялись по ней и очутились в сводчатом помещении, из которого выходило несколько дверей. Патер подошел к одной из них, вынул ключ из кармана и отворил ее. Комната, в которую они вошли, была ярко освещена свечами, несмотря на то, что был день, тяжелые темные занавеси на окнах были спущены.

Доминго запер за собою дверь на ключ и подошел к другой двери, по-видимому, выходившей в смежную комнату. Он три раза тихо постучал в нее. Дверь приоткрылась, и из-за нее высунулась голова монаха.

- Принц примет графа Кортециллу, отец Амброзио, - шепотом сказал патер.

Монах, казалось, понял распоряжение, заключавшееся в этих немногих словах, наклонил голову и, когда пришедшие вошли, опять притворил дверь.

В комнате, ярко освещенной свечами, у стола, заваленного бумагами, сидел дон Карлос. Он встал, когда граф вошел, и поклонился.

Дон Карлос был молодой, сильный мужчина лет двадцати пяти. На нем был военный мундир с королевским орденом. Его полное, с небольшой черной бородкой лицо выражало решимость и самоуверенность, а все движения выдавали человека подвижного и деятельного.

Возле него на стуле лежала сброшенная францисканская ряса.

Дон Карлос подошел к графу и подвел его к креслам, стоявшим у стола.

- Милости просим, я ждал вас. Иностранец, которого вы мне вчера представили, уже оставил Мадрид, чтобы набирать нам рекрутов.

- Доррегарай весьма пригодится вам, принц.

- Я вполне ему доверяю и через два дня назначил ему свидание в том самом месте, которое вы указывали мне, как самое безопасное.

- Да, принц, там вы будете в безопасности, в отличие от Мадрида.

- Как? Измена? - быстро спросил дон Карлос.

- В Мадриде узнали, что вы находитесь в стенах города, и уже, быть может, начали вас разыскивать.

Лицо претендента омрачилось.

- Доррегарай? - быстро спросил он. - Может быть, его готовность - один обман...

- Невозможно! С этой стороны измена немыслима, принц.

- В таком случае я этого не понимаю! В этом одеянии, - дон Карлос указал на рясу, - я чувствовал себя в полнейшей безопасности! Но будем говорить о деле, граф. Вы хотите дать мне взаймы пять миллионов на военные издержки, я выплачу вам за это восемь миллионов после вступления на престол.

- Как ваш верноподданный и патриот, я не могу принять этой жертвы, принц, - с достоинством отвечал Кортецилла. - Я владею десятью миллионами, но вам известно, что у меня есть дочь. Мое состояние принадлежит ей, и поэтому уменьшить его я не вправе. Хотя я вполне убежден в вашем успехе, принц, однако было бы безрассудно с моей стороны рисковать состоянием моей дочери и лишать ее того, что она привыкла считать своим.

- Вы заботливый отец, граф, и дочь ваша - самый прекрасный цветок испанских полей!

- Вы знаете мое сокровище. Я не жалел ничего, чтобы подготовить ее к сколь угодно высокому общественному положению.

- Граф, я люблю вашу дочь уже много лет и прошу у вас ее руки. Помните ли, как год тому назад мы встретились с вами в По?.. Я как сейчас вижу ее, как она была тогда прелестна, обворожительна, прекрасна! С тех пор я не могу ее забыть.

- Для того, чтобы увидеть свою дочь королевой, я не остановлюсь ни перед какими жертвами! Приданое ее равняется десяти миллионам, принц; одну часть я выдам в день помолвки, другую - в день бракосочетания.

- Я на все согласен! Но графиня?

- Она моя дочь, и я отвечаю за нее! Инес отдаст вам свою руку.

- Так напишите соглашение, граф, - сказал дон Карлос. - Я люблю действовать скоро и решительно. Поэтому я прямо сейчас торжественно провозглашаю графиню Инес своей нареченной невестой!

- Надеюсь, принц, что этот союз будет для вас благотворен. Число друзей моих, особенно на севере, очень велико, я готов на все, чтобы доказать вам, принц, как высоко я ценю этот союз с вами!

- Напишите наше соглашение; я готов его исполнить!

Граф взял одно из перьев, лежавших на столе, и, исписав им два листа, подал их сначала для подписи дону Карлосу, потом сам подписался под контрактом.

- Вы увидите свою невесту, принц, на условленном месте и там же получите первые пять миллионов, - сказал граф, сложив один лист, а другой оставив дону Карлосу. - Поздравляю вас, принц, да и самого себя тоже, с помолвкой, - прибавил граф с неподдельной, чисто испанской гордостью.

Он простился с принцем, поклонился патеру и направился в обратный путь, к своему дворцу, расположенному в лучшем квартале Мадрида недалеко от Прадо. Здание это было выдержано в средневековом духе: готические окна и двери были украшены лепниной, а стены - разнообразными фресками. Вход был оформлен колоннами, поддерживавшими балкон. За дворцом тянулся прекрасный парк с тенистыми деревьями, зеленеющими шпалерами и изящными статуями.

Обширное здание производило строгое, суровое впечатление. Казалось, будто за этими толстыми стенами, за этими тяжелыми шелковыми занавесями, оттенявшими глубокие оконные ниши, скрывалась какая-то мрачная тайна. Дворец казался заброшенным, пустым. Никто ничего не знал о прошлом графа, о его роде, богатствах, его образе жизни и занятиях. Никогда у окна не показывалось смеющегося лица, веселые гости никогда не съезжались во дворец, лишь изредка в сумерках входили или выходили из него угрюмые молчаливые люди.

Стоявший у дверей старый швейцар в ливрее, шитой серебром, и тот был угрюм и несловоохотлив.

Во всем дворце только одно существо придавало ему жизнь и свет. Это была семнадцатилетняя дочь графа Кортециллы, графиня Инес, которую отец любил и берег, как зеницу ока. Граф жил уединенно и большую часть года проводил в путешествиях.

Воспитание его любимицы шло так же странно, как и все, что касалось его собственной жизни, его отношений и его таинственного дворца.

Инес только год тому назад оставила монастырь, в котором воспитывалась и обучалась под надзором монахинь. Это, впрочем, было понятно, потому что граф был вдов, а женское влияние считал необходимым для своей дочери.

Несмотря на строгое и серьезное воспитание, полученное ею в монастыре, Инес была весела, естественна и искренна. Однако с детства она была подвержена какому-то таинственному недугу, который нельзя было устранить никаким воспитанием.

По совету опытного патера Доминго дон Кортецилла взял своей дочери в наставники двадцативосьмилетнего патера Антонио, который в отсутствие графа обязан был смотреть за ней. Эта предосторожность, как мы после увидим, была необходимой и помогла избежать большого несчастья.

Антонио, казалось, был посвящен во все тайны дворца Кортециллы и пользовался полнейшим доверием графа. Он, может быть, знал даже больше, нежели думал дон Эстебан де Кортецилла. Но молодой патер был молчалив, строг и воздержан. Он постоянно ходил все в том же черном одеянии, все с тем же, хоть и не угрюмым, но и не веселым лицом. Казалось, будто это лицо никогда не смеялось, а вместе с тем о н о было прекрасно и вызывало доверие. Художник мог бы смело писать с него Иоанна Крестителя. Антонио был бледен, у него был римский нос, тонкие, красивые губы и кроткие глаза.

Вернувшись из монастыря, дон Эстебан де Кортецилла нашел свою дочь в обществе Антонио в просторном прохладном покое, открытые окна которого выходили в парк.

Инес стояла у окна и смотрела вдаль, патер Антонио читал ей что-то вслух. Белое шелковое платье, облегая прекрасный стан графини, широкими складками ниспадало на ковер. Короткая кружевная мантилья, накинутая на густые черные волосы, спускалась до плеч. Инес внимательно слушала, и чтение, казалось, вызывало в ней грусть, по крайней мере сейчас, когда она смотрела в парк, во взоре ее сквозила какая-то странная тоска.

Инес была так прекрасна, что всякий, увидев ее, бывал поражен и восхищен ею. Черные волосы еще сильнее оттеняли белизну ее лица и нежный румянец щек. У нее были умные, живые глаза и хорошенький маленький ротик. Непринужденная естественность и детская невинность еще больше усиливали красоту Инес. Видно было, что этот нежный цветок не знал еще ни одной бури, ни одного жестокого прикосновения.

Когда дверь открылась и в комнату вошел граф Эстебан де Кортецилла, патер Антонио встал, закрыл книгу и хотел с поклоном удалиться.

- Останьтесь, пожалуйста, - приглашая его садиться, сказал граф. - Вы совершенно свой человек в доме, и я знаю, что могу на вас положиться... Как твое здоровье, дитя мое? - обратился граф к дочери, с раскрытыми объятиями поспешившей к нему навстречу. - Твое сияющее, цветущее лицо само ответило на мой вопрос.

- Здравствуй, отец! Как тебе понравился вчерашний праздник? - просто спросила Инес. - О, как прекрасно, как весело было на маскараде! Я так много рассказывала о нем патеру, что он никак не мог начать своего чтения.

- Позволь же мне сесть, - перебил граф живую речь своей дочери. - Сядьте и вы, патер Антонио.

- А я сяду тут, у твоих ног, - воскликнула Инес. Строгий молодой патер молча сел.

- Это больше не твое место, Инес. Пока ты была дитя, я охотно позволял тебе сидеть у моих ног, но теперь уже недалеко то время, когда ты других увидишь у ног своих.

- Я, отец? - воскликнула пораженная Инес. - Как мне понять эти слова?

- Твоя дальнейшая судьба объяснит и подтвердит тебе мои слова. Тебе уже семнадцать лет, и поэтому пора позаботиться о твоей судьбе. Я сделал это и сегодня пришел уведомить тебя о результатах моих родительских забот.

- Отец, почему ты говоришь таким серьезным, даже торжественным тоном?

- Потому что все дело, как и известие, которое я принес тебе, серьезно. Ты достигла возраста, в котором должна подумать о том, чтобы достойному мужчине отдать свою руку и свою судьбу. Хотя мне трудно с тобой расстаться, но мой долг и твое назначение велят мне сделать это.

Глаза патера Антонио сверкнули, но он ничем не выдал своего волнения и продолжал сидеть неподвижно.

- Ты хочешь расстаться со мной, отец? Да, ты прав, я понимаю, ты в своей заботливости уже решил за меня. Но, может, я могу остаться здесь, отдав свою руку достойному и любимому мною мужчине, тогда мне не придется расставаться с тобой, - отвечала Инес, и что-то вроде надежды блеснуло в ее глазах. - Скажи же мне все, отец.

- Я уже решился, дитя мое, и горжусь своим выбором, потому что ты назовешь своим супругом первого дона Испании.

- Первого дона Испании? - повторила Инес со сверкающими глазами. - Я думаю, что угадала, кто это... И кто же иной может быть! Ты выбрал для меня знаменитого дона Мануэля Павиа де Албукерке!

- Это странные слова, дочь моя! - воскликнул дон Эстебан, невольно взглянув на патера, который казался совершенно безучастным. - Дон Мануэль друг твоего ученого наставника...

- Никогда я не произносил здесь его имени, - строго сказал Антонио.

- Этому я верю и не стану больше думать о твоем ответе, Инес. Помолвка должна пока оставаться семейной тайной. Жениха твоего еще нет в Мадриде, и он еще не вернул себе всех своих прав.

- Помолвка? С кем же, отец?

- Радуйся вместе со мной своему счастью, - произнес дон Эстебан, вставая и целуя побледневшую девушку. - Ты помолвлена с доном Карлосом, который

через меня шлет тебе поздравления как своей нареченной невесте.

Патер Антонио тоже встал при этом имени. Но Инес покачнулась, она не могла ничего сказать, ужасное смятение охватило ее.

- Беспримерное счастье выпало тебе на долю, ты будешь королевой! - продолжал дон Эстебан де Кортецилла.

- Что с благородной доньей? - воскликнул патер Антонио. - Обморок!..

Дон Эстебан поддержал Инес и подвел ее к креслу. - Неожиданное известие, - успокоительно произнес он. - Завтра ты оценишь свое счастье и поймешь, почему я сказал тебе, что скоро ты других увидишь у своих ног.

Инес поборола, наконец, овладевшее ею оцепенение.

- Ты прав, отец, - сказала она слабым голосом, - это неожиданное известие...

- Я знаю свое дитя, свою дорогую, послушную Инес. Ее ждет несказанное счастье - она будет королевой, - продолжал граф Эстебан, спокойно улыбаясь, будто вовсе не замечая и даже не допуская возможности того ужасного смятения, которое охватило молодую девушку. - Ты моя гордость! Я первый приношу тебе мои поздравления!

- Я буду королевой, - нетвердым голосом произнесла Инес. - Конечно, отец, ты выбрал лучшее для меня, но...

Она не могла договорить, голос изменил ей, и она залилась слезами.

- Свадебный контракт подписан, то есть официальная помолвка уже произошла. Скоро я повезу тебя к твоему жениху. Избегай всякого волнения, Инес, дорогое дитя мое, вредные последствия его тебе известны. Пусть патер Антонио успокоит тебя набожной беседой, - заключил граф Эстебан де Кортецилла, поцеловал дочь и вышел из комнаты.

Когда дверь за графом затворилась, Инес обернулась к патеру.

- Вы мне друг, я это знаю. Каким бы холодным вы ни притворялись, я часто замечала в вас живое участие, - полушепотом произнесла она. - Сжальтесь надо мной! Дайте мне совет, патер Антонио! Я не могу быть женой дона Карлоса... Потому что... я люблю другого. Молодой патер, казалось, никогда еще так не нуждался в спокойствии и в самообладании, как в эту минуту.

- Я не знаю, чем полно ваше сердце, - сказал он тихо.

- Сердце мое полно любовью, безграничной любовью... Вам я могу довериться, патер Антонио. О, помогите, посоветуйте мне... Вам одному я могу довериться: я люблю дона Мануэля!

Патер содрогнулся, он будто не ожидал этого.

- Мы должны бороться со своими страстями, донья Инес, - сказал он.

- Бороться! - воскликнула графиня, закрыв лицо руками. - Бороться!

- Потому что в сердце каждого из нас есть что-то, что способно сделать его бесконечно несчастным!

При этих словах Инес вдруг поднялась, глядя прямо перед собой.

- Что напоминают мне эти слова? - сказала она чуть слышно, как во сне. - Красное домино! "Ступай на улицу Толедо, там найдешь ты..." - она остановилась и на минуту задумалась. Лицо ее осветилось бледным лучом надежды. - Оставьте меня, патер Антонио, прошу вас, - сказала она. - Вы видите, я почти спокойна.

Патер молча поклонился и вышел.

- На улицу Толедо, - воскликнула Инес. - То был мой добрый гений! На улицу Толедо сегодня же вечером...

III. Дон Карлос и Амаранта

В небольшой комнатке на чердаке одного из домов мрачной, грязной, снискавшей дурную славу улицы Толедо лежала на кровати тяжело больная старуха. Молодая женщина лет двадцати стояла на коленях у постели, прижимая к груди младенца, завернутого в тряпье.

В комнатке было невыносимо душно, жаркие лучи солнца за день раскалили крышу. И хотя уже наступил вечер, в комнату по-прежнему не проникало ни струйки свежего воздуха.

Молодая женщина встала, намочила полотенце и приложила его к горячей голове больной. Черты лица этой женщины, теперь изнуренной нуждой и заботами, говорили, что когда-то она, должно быть, была прекрасна.

- Ты видишь? Вот он крадется... Амаранта! Это Изидор. Поди сюда... Я должна тебя спрятать, - в бреду говорила старуха. - Он злой, он намеренно сделал это и теперь радуется твоему позору, Амаранта! Изидор - дьявол! Где ты, Амаранта? Она ушла, Изидор сманил ее...

- Матушка, смотри, Амаранта здесь, с тобой, - отвечала изнуренная молодая женщина. Она положила уснувшего ребенка в изножье кровати. - Амаранта здесь, матушка! Бедная матушка, как ты страдаешь!

- Тише! Да, я вижу тебя, теперь все хорошо, - пробормотала больная, широко раскрыв свои ввалившиеся глаза. - Не отходи от меня! Молись пресвятой Мадонне, слышишь? Молись за меня, за себя и за свое несчастное дитя! Проси хлеба, проси помощи...

Амаранта тихо плакала.

- Не плачь, мне это больно, - продолжала больная мать; белые волосы ее в беспорядке разметались по подушке.

- Тише, молчи! Я спать хочу... Почему так темно? Кто же он, этот сладкоречивый лицемер? Во всем виноват Изидор. Он продал мое дитя! - жаловалась больная, и в бреду не забывая о своем несчастье. - Амаранта, дитя мое! Она увядает, изнуренная и бледная. Исчезла ее красота, исчезла ее невинность - все исчезло навсегда. Молись же, Амаранта, молись, дитя мое!

- Усни, матушка, постарайся прогнать эти мысли.

- Тебе больно это слышать, я знаю. Я ничего не скажу больше... Но ты видишь его там, в углу? Он крадется в дверь, и в руке у него записочка... Это письмо от прекрасного молодого дона...

- Здесь никого нет, кроме меня, дорогая матушка, - отвечала дочка. - Усни, сон подкрепит тебя. Уже вечер. Сейчас еще раз смочу тебе полотенце, и ты уснешь. Я останусь здесь, у твоей постели.

- Да, я усну, - отвечала больная.

Амаранта с беспокойством посмотрела на свою больную мать. От забот и бессонных ночей щеки молодой женщины ввалились, а прекрасные глаза казались неестественно велики. Темные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Платье на ней было хотя и простое, но опрятное.

В этой комнатке нужда и несчастье сквозили отовсюду, приводя в отчаянье бедную женщину.

Кроме жесткой кровати, в комнатке было еще два стула, знавших когда-то лучшие дни, старый поломанный стол, незапиравшийся шкафчик и образ на стене над постелью. Это было все. Небольшое окошечко, выходившее на крышу, было открыто, и сквозь него в комнату проникал последний луч заходящего солнца.

Больная уснула, и Амаранта только повернулась к своему младенцу, завернутому в лохмотья, как раздался легкий стук в дверь - и она тут же приоткрылась.

В низких, покосившихся от старости дверях показалась голова мужчины, его черные косые глаза осторожно оглядели комнату. Он был похож на каторжника. Коротко остриженные волосы торчали, как щетка, лицо было смуглым, безбородым, безобразным.

Амаранта отошла от постели больной и тихонько на цыпочках приблизилась к двери, которая теперь растворилась настежь.

На вошедшем был старый военный сюртук, который, однако, с трудом можно было признать. Кивнув головой, он поманил к себе девушку, прекрасный стан и тонкие черты которой лишь теперь ясно обозначились, когда свет из окна упал на нее.

- Тише, чтобы только матушка не проснулась, - шепнула Амаранта.

- Скоро она еще крепче уснет, - махнув рукой на кровать, сказал мужчина. - Я был там, - добавил он, как-то странно мигнув при этом, что, впрочем, похоже, было у него привычкой.

- Что ж ты узнал, Изидор?

- Ты была права, он здесь.

- Он здесь?! Слава тебе, пресвятая Мадонна! Наконец-то! Значит, мой сон не обманул меня! - живо произнесла Амаранта, и на лице ее мелькнула надежда, казалось, давно уже оставившая ее.

- У тебя вечно предчувствие! Если б оно еще для чего-нибудь пригодилось!

- Ты отыскал его?

- Неверного твоего любовника? - усмехнувшись, спросил Изидор, и в эту минуту безобразное лицо его стало еще отвратительнее. - Да, я отыскал его. Это тоже наше дело! Лучше было бы, впрочем, быть женой Изидора, чем - ха-ха! - у неизвестного дона... того... ха-ха! Да ты выше воспарила! Ну что ж, наше почтение! Действительно, если не высоко, то довольно далеко зашло дело, - он злорадно рассмеялся и указал на спящее дитя. - Дворянин-то был получше Изидора! А ты его имени даже не знаешь, ха-ха! Не зря он тебе его не сказал, потому что к чему же...

- Надо же было мне поручить тебе еще и это! - перебила его Амаранта. - Но у меня решительно никого нет на свете!

- Я нашел твоего приятеля, - продолжал безобразный молодой человек, которому на вид было лет двадцать шесть. - Я нашел его потому, что я хороший сыщик, но привести не привел... Он даже не заплатил мне за работу. Скряга! Скажите! С каким презрением вы на меня смотреть изволите! Только поверьте, эти взгляды скорее заслужил ваш безымянный обожатель, нежели я, ха-ха! Он не придет, потому что, видите ли, не может, но мне сдается, что теперь ему просто не до тебя.

- Замолчи! Я хорошо знаю твой злой язык, Изидор!

- Конечно, и времени уже порядочно прошло с тех пор, как ты видела его в последний раз, ну, может быть, у него и память коротка, это иногда бывает...

- Он не придет...

- Тогда, - продолжал Изидор, перебив ее, - все прекрасные надежды лопаются, как мыльные пузыри. - Он щелкнул пальцами. - Да, Изидор не годился для вас, а все же тогда он был капралом. А о той глупой истории, что я будто бы укокошил болвана на большой дороге, нечего и говорить. Так и выходит в конце концов, что Изидор-то был бы получше неизвестного дона, записочки которого он носил. Э! Изидор молодец, Изидор все может! Изидор может даже таскать к своей возлюбленной записочки другого, ее любовника! Ну что, оставь в покое старуху, - добавил он грубо, заметив, что Амаранта с беспокойством оглянулась на больную мать.

- Ступай! Оставь меня.

- Еще не все, - заметил Изидор. - Он не придет, но ты можешь увидеть его и поговорить, если хочешь.

- Он сказал тебе это? - быстро спросила Амаранта.

Она ухватилась за эту возможность, как утопающий хватается за соломинку.

Изидор отрицательно покачал головой.

- Нет, не он, это я тебе говорю. Ты можешь застать его, если поспешишь.

- Где же, где? Говори! - воскликнула несчастная.

- Гм! Велико, однако, в тебе желание его видеть. Но Изидор сострадателен. Ступай к городским воротам. Там у моста его ждет монах с лошадью. Он тоже будет в монашеской рясе.

- У городских ворот, сказал ты? Но мой ребенок и матушка... - проговорила Амаранта. - Ты изверг, Изидор. Ты знаешь больше, ты знаешь его имя, его...

- Что тебе в имени? - отвечал Изидор, пожав плечами. - Погоди немного, может, я и узнаю имя, а теперь еще зелен виноград. Ну что же? - настойчиво произнес он, протянув свою грязную смуглую руку. - Ты еще ничего не дала мне, давай деньги. По крайней мере, если не в любовниках ходишь, так хоть денежки получить, надо же залить горе.

- На, возьми! - сказала Амаранта, бросив ему в руку последнюю оставшуюся у нее монету. - Теперь ступай! Ступай же!

- Иду, иду. До приятного свиданья! - раскланялся Изидор и оставил чердак.

- Ужасно! - вымолвила Амаранта, когда он, наконец, скрылся.

Она подошла к кровати, убедилась, что больная спит, и взяла ребенка на руки. Надев большой старый платок, которым прикрыла и малютку, она тихонько вышла из комнаты, по узкой темной лестнице спустилась вниз и очутилась на улице.

На дворе была ночь. Фонарщики зажигали уличные фонари. Разношерстная толпа окружила ее. На улице Толедо вообще, а вечером в особенности, все время сновали разные подозрительные личности, хотя проходили иногда и деловые люди, купцы или работники. Тут шли цыгане, искавшие ночлега, там раздавались громкие крики погонщиков мулов, еще дальше какие-то подозрительные фигуры торговались и спорили с женщиной. Амаранта ничего не видела, ничего не слышала. Она бежала, крепко прижав к себе ребенка, мимо низких домов прямо к старинным большим городским воротам

Одно желание наполняло все ее существо. Она хотела увидеть своего возлюбленного, от него самого услышать, отчего он не прислал ей ни слова, ни поклона, никакого иного знака своей привязанности. Сомнение боролось в ней с надеждой, и она хотела, чтобы, наконец, закончилась эта борьба. Она еще не могла поверить в то, что он изменил ей, забыл ее, хотя Изидор при всяком удобном случае намекал ей на это; она все еще верила ему, верила в несуществующие задержки и препятствия. Однако ужасный страх, иногда овладевавший ею, ясно доказывал, что подозрение уже поселилось в ней. Она хотела знать, что ее ожидает, хотела покончить с неизвестностью.

Ноги ее дрожали, когда она, наконец, миновала ворота и оказалась недалеко от моста. Кругом было тихо и пусто.

Амаранта увидела человека, водившего лошадь взад и вперед по дороге в тени развесистых деревьев. Она глубоко вздохнула. Значит, не опоздала.

Лошадь водил монастырский служка.

Она не осмелилась подойти к нему и встала у моста, ожидая появления своего возлюбленного. Она хотела только видеть его, услышать от него хотя бы одно слово любви, хоть немного поверить в его привязанность - это дало бы ей силы сном ждать и надеяться.

Вдруг недалеко от ворот показался мужчина. Изидор предупредил ее, что на нем монашеская ряса, но почему? Ведь он был офицером, она это хорошо знала, отчего же он прятался?

Это обстоятельство пробудило в сердце Амаранты уже уснувшую было надежду. Она, шепча молитву, с сильно бьющимся сердцем ждала своего любовника, который когда-то так горячо клялся, что любит ее и никогда не оставит, которому она отдалась, потому что безгранично любила его.

Мужчина, показавшийся за воротами, подошел ближе и направился к лошади. Амаранта бросилась к нему.

- Ты ли это? Скажи, подай хоть единый знак, - воскликнула она, - это я, твоя Амаранта. Я хотела видеть тебя, услышать от тебя самого, любишь ли ты еще меня. Смотри, это дитя...

Монах на минуту остановился.

- Что хочет эта женщина? - в сердцах воскликнул он, с поспешностью оттолкнув Амаранту.

- Пресвятая Мадонна! - воскликнула несчастная. Но она пока еще не была уверена, что этот монах - тот самый мужчина, который когда-то обещал вечно любить ее. Она смотрела на него, затаив дыхание, держа младенца в дрожащих руках.

Монах сбросил рясу, подал ее служке и сел на лошадь.

Амаранта громко вскрикнула:

- Это он! Это он! Неужели ты не узнал меня? - воскликнула она в страшном волнении.

- Назад! - строго сказал служка, оттесняя ее от лошади, которая взвилась на дыбы, метнулась в сторону и через мгновение скрылась с всадником в темноте ночи.

Амаранта, широко раскрыв глаза, смотрела ему вслед. Служка вдруг исчез; вокруг все было пусто и мертво, и Амаранте показалось, будто вся кровь в ней остыла, будто иссяк источник ее слез.

Ребенок шевельнулся у нее на руках, и Амаранта опомнилась. Да, это был он, тот, что умел так нежно ласкать ее, так много обещал, гулял с нею ночи напролет под тенистыми каштанами. Это он теперь оттолкнул ее от себя, как навязчивую нищую, он произнес эти ужасные слова: "Что хочет эта женщина?"

Что теперь ей было делать? Где искать спасения? Чего ждать для себя и для несчастного маленького создания, рожденного ею на свет для горя и страданий?

- Нет, нет! - вдруг произнесла Амаранта. - А матушка? Нет, еще не пробил час!

Она быстро прошла под воротами и направилась по улице Толедо, будто спеша обогнать свои собственные тревожные мысли. Дойдя до дома, она, словно в забытьи, поднялась по лестнице, но, открыв дверь в свою светелку, в изумлении остановилась на пороге.

Не ангел ли сошел с неба в это скромное, бедное жилище? У постели больной стояла прекрасная молодая девушка. Нагнувшись над старухой, она утешала ее нежными словами.

Откуда взялось это чудесное создание?

Пораженная Амаранта еще стояла на пороге, когда Инес, державшая в одной руке свечу, обернулась и увидела вошедшую.

- Вы, вероятно, дочь этой бедной женщины? Вы Амаранта, о которой она все время говорит? - спросила Инес. - Подите сюда, я только на время заняла ваше место, чтобы сменить полотенце.

- Благодарю вас, донья, - отвечала Амаранта. - Я, право, думала, что вижу ангела в нашей скромной комнатке.

- Вы удивляетесь, как я попала сюда? Это, действительно необыкновенный случай. Но что с вами случилось? Вы так измучены и расстроены...

Амаранта, не в силах более держаться на ногах, опустилась на кровать.

- О Господи! Какая нужда, - проговорила Инес, пристальнее всматриваясь в измученную бедную женщину. - А у вас еще и дитя, маленькое беспомощное создание?

- Да, бедное, несчастное дитя, - простонала Амаранта.

- Где ты была? - спросила больная. - Где Изидор? Ты ходила к этому неизвестному дону? Он соблазнил и бросил тебя, а ты...

- О, сжалься, матушка! - просила Амаранта.

- Изидор был здесь... Он сманил тебя туда... ты видела его и говорила с ним, с изменником, ха-ха-ха! - в бреду смеялась старуха. - Она даже имени его не знает! Он оттолкнул от себя и ее, и дитя свое. Все дьяволы радуются, глядя на это, а Изидор скалит зубы и хохочет, хохочет, хохочет...

Амаранта опустилась на колени у кровати и, заливаясь слезами, целовала исхудавшую руку больной.

- Теперь я знаю, зачем я послана сюда, - говорила Инес. - Благодарю тебя, мой добрый гений. О, как несчастны эти люди! Я должна помочь им. Теперь я понимаю эти слова: "Когда с тобой случится большое несчастье, ступай в дом на улице Толедо!"

IV. Лунатик

- Эй, Диего! - крикнул дон Мануэль своему слуге, поднимаясь по ступеням дворца, чтобы войти в дежурный зал, где, как он только что увидел через стеклянную дверь, его ожидали бригадир Жиль-и-Германос и патер Антонио.

- Дон Албукерке! - быстро обернувшись, отвечал слуга, уже направившийся было через двор.

Дон Мануэль Павиа де Албукерке осторожно, стараясь не слишком звенеть шпорами, спустился по лестнице; Он был поразительно красив, именно поэтому все женщины в Мадриде знали его. Его везде можно было видеть - на Прадо, в театре, в цирке, и всюду на него оглядывались, любуясь необыкновенной грацией его движений. Любимец высшего круга, баловень общества, он был чрезвычайно представителен, но при этом в нем не было напыщенности. Прекрасная густая борода украшала его мужественное, цветущее здоровьем лицо, в живых глазах был огонь, особенно, когда он говорил; когда же он смеялся, то был просто обворожителен.

Дон Мануэль хорошо знал, что он может нравиться. К тому же он был смелым наездником, честно служил и был самым ловким в Мадриде бойцом. Это он уже не раз доказал на бесчисленных дуэлях и поединках.

Число его знакомых было очень велико, но друзей - только двое: бригадир Жиль-и-Германос и молодой патер знатного происхождения, патер Антонио.

Дон Мануэль, как мы уже сказали, снова повернулся к своему лакею, только что вручившему ему записочку, которую дон Албукерке, не распечатывая, положил в карман. Повернулся же дон Мануэль потому, что увидел - друзья ждут его в дежурном зале.

- Диего, - сказал он, - у меня еще одно поручение для тебя.

- Что прикажете, дон Албукерке?

- Я хочу отослать письмо, но ты знаешь, что письма иногда теряются.

Диего улыбнулся:

- Я не простак, дон Павиа, и сумею быть осторожным.

- Мне известно. Ты знаешь дворец графа Кортециллы?

- Я несколько раз ходил к патеру Антонио.

- Отдай ему это письмо, - сказал дон Мануэль, вынув записочку из кармана и отдавая ее слуге.

- В собственные руки? - спросил Диего.

- Ему лично, а никак не лакею! Если же патера нет дома, то попроси, чтобы тебя проводили к благородной донье.

Диего посмотрел на своего господина, и ясно было, что он вполне понял, что от него требуется.

- Значит, благородной донье я могу отдать его? - спросил он.

- Да, да. Но только ей самой, не графу!

- Позвольте, - вдруг заметил Диего, подержав письмо перед фонарем и прочитав на нем адрес, - это же то письмо, которое я только что вам передал.

- О Боже! - воскликнул дон Мануэль, недовольный своей оплошностью. - Это было бы страшное недоразумение!

Он взял письмо у слуги, продолжавшего потихоньку улыбаться, и подал ему другое, без всякой надписи.

- Ступай скорее, Диего.

- Ответ нужен, дон Албукерке?

- Нет, но не забудь, что я сказал тебе: письмо не должно попасть в чужие руки.

Диего поклонился, надел шляпу, которую все время держал в руках, побежал через двор, а дон Мануэль снова поднялся по широким мраморным ступеням и вошел в большую стеклянную дверь.

- А, вот и он, наш благородный дон Мануэль! - воскликнул бригадир Жиль-и-Германос. Его круглое, красное лицо осветилось приятной улыбкой, и он дружески протянул вошедшему обе руки. - Наконец-то! Верно, ходил опять под чьими-нибудь окнами или был на свидании...

- Ты все шутишь, Жиль, - возразил Мануэль. - Но я от души рад видеть вас обоих; тебя, мой дорогой бригадир, и тебя, патер Антонио, ученый и философ, хоть ты и не признаешься в том. Мне уже давно хотелось побыть с вами.

- Да, да, - рассмеялся Жиль. - Наш благородный дон десять раз пообещает прийти и лишь один раз придет.

- Сегодня я был дежурным.

- По службе или по любви?

- Ты, я вижу, в очень хорошем расположении духа, - отвечал Мануэль. - По службе. И дело весьма важное: дон Карлос появился в Мадриде.

- Как? Дон Карлос! - воскликнул Жиль, вскочив со своего стула, на который он только что уселся.

Патер Антонио тоже проявил некоторое изумление.

- Между нами говоря, сегодня рано утром я получил приказ поставить караулы у всех ворот, но птичка, кажется, вылетела раньше, ибо я только что получил донесения, что за весь день никого не обнаружено.

- Однако с его стороны это смелая штука.

- Да, это на него похоже, и я этому верю, - заметил Антонио. - Не верю только, что его можно поймать. У него слишком много друзей и слишком много средств.

- Кстати, патер Антонио, - заметил Мануэль, - у вас во дворце тоже происходит что-то таинственное.

- Почему ты так думаешь? - спросил Антонио.

- Нет, я не думаю, просто я видел, - отвечал Мануэль, - вчера вечером, когда возвращался с Прадо и уже стемнело...

- Ты оказался там из-за молодой графини, к которой с некоторых пор неравнодушен? - перебил Жиль своего товарища. - Одобряю твой вкус.

- Я просто проходил мимо дворца графа Кортециллы по пути домой и тут увидел двух закутанных людей, которые, подозрительно оглядываясь, быстро шли к дворцу.

- Уж не дон Карлос ли это был со своим братом Альфонсом?

- Нет, это были не они, я уверен, но, во всяком случае, это были замечательные фигуры, - продолжал дон Павиа. - На них были запыленные ботфорты, одинаковые плащи и шляпы, а лица сильно заросли бородой.

- Так это были просто какие-нибудь управляющие, - спокойно заметил Антонио, - прибывшие доложить о чем-то графу. Действительно, такие люди иногда бывают у него.

- Не знаю, - задумчиво проговорил дон Павиа. - Только они произвели на меня странное впечатление. Я уверен, Антонио, ты, если и знаешь, все равно не проговоришься, но мне сдается, что Кортецилла втайне помогает дону Карлосу.

- Не думаю, - воскликнул Жиль. - Скорей, мне кажется, человек этот, владеющий сказочными богатствами, имеет какие-нибудь дела на севере, и его частые путешествия вовсе не так бесцельны. Я думаю, что он стоит во главе какого-нибудь тайного общества или какой-нибудь тайной партии...

Антонио улыбнулся, но это была холодная улыбка, и он сказал только:

- Я вижу, что вы знаете гораздо больше моего, я ничего такого не замечал. Все любят строить догадки насчет графа.

- Это потому, что он так уединенно живет и так ужасно богат, - сказал Жиль. - И потому, что графиня Инес хорошая партия. Клянусь, она с каждым днем становится прекраснее, и мадридские дамы вполне могут ей позавидовать.

- Право, я думаю, уж не влюблен ли наш общин друг бригадир Жиль-и-Германос! - воскликнул Мануэль шутя. - Прежде он смеялся над теми, кто впадал в это сумасшествие, прежде он уверял, что оружие заменяет солдату невесту и что он скорее захочет изведать глубину какого-нибудь сосуда с вином, нежели глубину прекрасного женского взора, но теперь, кажется, произошла внезапная перемена...

- Не беспокойся, друг мой, - улыбаясь, отвечал Жиль, - я тебе не соперник. Но что скажет молодая герцогиня Медина, жена старого герцога Федро, узнав, что Мануэль изменил ей?

- Я всегда был к ней внимателен, и только.

- Дело в том, как на это посмотреть. Во всяком случае, старик-герцог смотрит на это иначе, чем ты.

- Старому человеку жениться на молодой донье всегда опасно, - заметил патер Антонио.

- Ну да, поэтому-то вы и вовсе не женитесь, чтобы с вами этого не случилось, - смеялся Жиль. - Однако герцогу должно было быть известно, что прежде, чем стать его женой, донья Бланка Мария де ла Ниевес имела не одну любовную интригу. Если бы мне за ее записочки, которые получал Мануэль, назначили годовой доход, я бы давно стал миллионером.

- Я об этих письмах ничего не знаю, - сказал Мануэль.

- Конечно, ты ведешь себя как рыцарь и не признаешься в этом, но я однажды после твоего посещения нашел в своей гостиной записочку от этой дамы и потом как ценную бумагу передал ее тебе. Да, да, я все вижу! Прошлый раз на балу герцогиня была очень грустна, оттого что известный Ромео слишком явно ухаживал за гранатовым цветком. Но берегись, герцогиня опасна и умеет плести интриги.

- Старый же герцог чрезвычайно прям и чистосердечен. Одно стоит другого, - сказал Мануэль.

- Мне пора домой, уже стемнело, - заметил патер Антонио, вставая. - Я видел вас, поговорил с вами - и с меня довольно. Не хотите проводить меня?

- Воспитатель прекрасной графини уже беспокоится, - рассмеялся Жиль. - Какой вы, однако, преданный и заботливый человек, патер!

- Всякий должен ответственно исполнять свои обязанности, - серьезно отвечал Антонио.

- У тебя завидная обязанность, - признался Мануэль, - но я думаю, что она трудна и неблагодарна. Скорее бы я согласился стеречь дюжину пленных, чем одну прекрасную молодую девушку.

Молодые люди встали и оставили дежурный зал, напутствуемые поклонами остальных офицеров. Разговаривая между собой, друзья прошли через двор, где часовые отдали им честь, и вышли на улицу.

Приятный свежий ветер дул им навстречу. Была одна из тех волшебных испанских лунных ночей, которые так живительно действуют на человека после тяжелого знойного дня. Поздно вечером и ночью Мадрид обычно оживляется, тогда как днем все прячутся в домах за спущенными занавесками.

На улицах было шумно. Прадо, Реколетос и Фуэнте Кастеллана были полны пешеходов, колясок и всадников. На Пуэрта-дель-Соль еще толпились купцы, евреи и христиане, торговались, разговаривали и обделывали свои дела. На площадь Майор, с ее великолепными лавками, обилием цветов и мороженого, с ее прекрасными выставками, стекался народ. Из сада в центре площади далеко разносилось благоухание цветов.

Три приятеля направились сначала на Прадо, чтобы потом свернуть на ту улицу, где находился дворец графа Кортециллы.

Дойдя до этой сравнительно пустой и спокойной улицы, они увидели большое скопление людей, по-видимому, наблюдавших за чем-то. Там царила полная тишина, но издали не видно было, чем занят народ.

Однако в ту же минуту три приятеля разом замолчали, взглянув на плоскую крышу одного из домов...

Там, на страшной высоте, по самому краю крыши двигалась залитая лунным светом белая фигура в легкой ночной одежде.

Толпа с ужасом смотрела на лунатика, который каждую минуту мог оступиться и рухнуть вниз.

При виде этой страшной картины тело цепенело и волосы становились дыбом. Как тень или как дух, отрешившийся от всех физических законов, повернувшись лицом к луне, двигалась эта женская фигура вдоль самого края. В любую минуту она могла разбиться о мостовую.

- Ни слова! Только не зовите! - говорили несколько человек в толпе. - Ради Бога, тише!

В ужасе смотрели Мануэль и бригадир на женщину-лунатика, патер Антонио стоял бледный и безмолвный и вдруг незаметно скрылся.

Не отводя глаз, смотрели любопытные на белое привидение, которое уверенно продолжало идти вперед.

Спустя несколько минут возле белой женской фигуры внезапно показался мужчина в широкой черной одежде.

Дону Мануэлю и Жилю показалось, что то был дух Антонио, и, обернувшись, они увидели, что его уже не было с ними.

В толпе раздался сдержанный ропот удивления при виде этого человека, который осмелился спасти сомнамбулу от страшной опасности.

Мужчина в черном, уверенно и легко ступая по краю крыши, будто божественной силой воодушевленный на этот подвиг, приближался к женщине.

Еще минута - и все будет кончено! Либо ему удастся спасти ее, либо они оба упадут со страшной высоты.

Затаив дыхание, все следили за его движениями, у всех кровь застыла в жилах от ожидания и страха.

Вдруг сомнамбула, будто почувствовав, что к ней приближаются, начала просыпаться, она сделала легкое движение и пошатнулась.

Из толпы вырвался страшный крик, женщины закрыли глаза, мужчины побледнели. Но в ту же минуту смелый юноша в черной одежде уже подхватил ее и поднял на руки.

Раздались громкие радостные крики. Люди, только что натерпевшиеся смертельного страха, радовались и рукоплескали отважному юноше, который уже уносил спасенную и вскоре совсем скрылся с нею из виду.

- Это был Антонио, - сказал Мануэль. - Яузнал его.

- Но кто эта сомнамбула? - спросил Жиль, удаляясь вместе со своим другом.

- На такой высоте трудно узнать. Дом стоит рядом с дворцом графа Кортециллы, - отвечал Мануэль, - видимо, какая-то их соседка, но я не знаю, кому принадлежит дом.

И друзья отправились по домам, а толпа стала расходиться, не переставая дивиться смелому поступку юноши в черном.

V. Герцогиня Бланка Мария Медина

В богато убранном будуаре стояла перед зеркалом молодая донья и, казалось, спрашивала у прекрасного венецианского стекла, достаточно ли она хороша сегодня. При этом донья самодовольно улыбалась, в глубине души не сомневаясь, что зеркало говорит "да".

Донье было около двадцати восьми лет, она была полной и высокой. Ее грудь, плечи и руки были безукоризненно прекрасны. Герцогиня вообще напоминала женщин Рубенса.

Румяное лицо ее нельзя было назвать особенно благородным или выразительным, красота ее больше дурманила, чем привлекала. Ни особенной сердечной доброты, ни каких-либо других душевных качеств не светилось в глазах герцогини, скорее даже черты ее выражали холодность и вместе с тем жажду чувственных наслаждений.

Страсть и чувственность читались в темных глазах и пухлых, красивых губах Бланки Марии Медины.

При этом герцогиня была поразительно величественна, и всякий, кто видел ее в первый раз, должен был признаться, что красота ее опьяняет.

На герцогине было светло-голубое шелковое платье и легкая мантилья, на шее великолепное жемчужное ожерелье, на груди приколот любимый ее цветок - темно-красный центифолий.

- Ты как раз вовремя, Фелина, - сказала герцогиня вошедшей служанке и не подумав спросить у нее, что ей нужно. - Отдали вчера мое письмо дону Павиа де Албукерке?

- Да, ваше сиятельство. Сегодня я узнала у управляющего благородного дона, что письмо было получено вчера, Диего передал его.

- Значит, недоразумения невозможны. Он получил письмо, - прошептала герцогиня.

- Если позволите, ваше сиятельство, я хотела доложить... - начала Фелина.

- Говори, - приказала герцогиня.

- Диего вчера вечером отнес записочку во дворец графа Кортециллы.

Герцогиня чуть не выдала себя при этих словах, так взволновало ее это сообщение.

- Я так и думала, - чуть слышно проговорила она, а потом прибавила громко, стараясь говорить равнодушно: - Кто тебе это сказал, Фелина?

- Жуанита, дочь управляющего. У нее связь с Диего.

- Вероятно, Диего носил письмо к патеру Антонио, другу своего господина.

- Никак нет, ваше сиятельство. Жуанита сказала мне, что Диего передал письмо молодой графине.

- И она оставила его у себя?

- Не только оставила, но и распечатала. Так Диего сказал Жуаните.

Герцогиня побледнела и отошла в сторону, будто бы для того, чтобы навести порядок на одном из мраморных столиков.

Прошло несколько минут.

- Да, кстати, зачем ты пришла, Фелина? - спросила герцогиня, стараясь казаться спокойной.

- Там чужой человек пришел, он хочет вас видеть.

- Кто он и что ему нужно?

- Он не сказал этого, но уверяет, что прежде служил в доме у благородного дона де ла Ниевеса.

- Ну так зови его, - приказала герцогиня. Фелина вышла, и тотчас лицо герцогини приняло другое выражение.

- Он не идет... Теперь я все понимаю, - тихо проговорила она. - Он хочет меня оставить, он любит прекрасную графиню Кортециллу! Да, это так, больше нет сомнений. Он получил мое письмо и не идет... может быть, он даже не прочел его... Я, - Бланка Мария содрогнулась, - я надоела ему! - поняла она со всем отчаянием униженного самолюбия. - Он хочет быть свободен, чтобы вольнее и беспрепятственнее любить другую. И я должна смотреть на то, как он с другой будет ездить на прогулки, разговаривать в театре... Нет, я не вынесу! Но это еще кто? - перебила себя герцогиня, увидев в дверях неизвестного посетителя. - Что за зловещее, преступное лицо, - тихо добавила она.

- Извините, ваше сиятельство, что я осмелился вас обеспокоить, - произнес вошедший, низко кланяясь и косясь в то же время на герцогиню, которая окинула его быстрым оценивающим взглядом. На нем был старый, поношенный военный мундир, а в руке он держал шляпу, которую теперь бросил на ковер позади себя.

- Кто ты такой? - спросила герцогиня.

- Изидор Тристани, ваше сиятельство. Прежде был капралом, а еще прежде слугой в доме благородного дона де ла Ниевеса, вашего сиятельного отца. Тому будет теперь уже лет девять.

- Да, я смутно помню, что у отца в доме был человек, которого звали Изидором. Твои дела, кажется, не очень хороши, судя по твоей одежде?

- В том-то и дело, ваше сиятельство, что одежда делает человека, - улыбнулся Изидор. - Я пришел с покорнейшей просьбой к вашему сиятельству... Нет, нет, вы не угадали! Я пришел сюда попросить вас похлопотать обо мне...

- У кого же и о чем?

- Мне надоело нищенствовать, и я принял теперь твердое решение...

- Отчего же ты в полку не остался?

- Это случилось из-за рокового стечения обстоятельств... Я думаю, что это была интрига. Я был капралом, и мое место, вероятно, понадобилось другому. Как-то я подрался с одним незнакомцем и неосторожно ранил его, вот и пришлось полк оставить. А теперь я хочу перейти к карлистам.

- И ты, не стесняясь, говоришь это здесь? - спросила герцогиня.

- Здесь - да, но только здесь, ваше сиятельство.

Я прошу вас, герцогиня, не говорить обо мне с доном Альфонсом, братом дона Карлоса, а...

- Это престранная просьба! Изидор мигнул и улыбнулся.

- Когда-то, - сказал он, - дон Альфонс часто и не без причины бывал в доме у вашего отца... Поэтому осмеливаюсь попросить у вас рекомендательное письмецо. Хотя у меня связей достаточно, ваше сиятельство, и я даже лично знаю дона Карлоса, но по разным тайным соображениям я не могу к нему лично обратиться, хе-хе! Но, однако, пора действовать - нужда дошла до крайности, и я хочу с этим покончить, поэтому я решил поступить в рекруты!

- Ты просишь меня о том, чего я никак не могу исполнить, - сказала герцогиня. - Если принц и посещал некогда дом моего отца, то тогда обстоятельства были иные. Герцогиня Медина никак не может дать тебе рекомендательного письма, как бы она ни желала помочь бывшему слуге своего отца. На, возьми это, - добавила она, бросив жадному Изидору кошелек, который тот быстро подхватил.

- Премного благодарен вам, ваше сиятельство! Я и на всякую другую службу способен, - продолжал Изидор. - Я знаю все понемножку: знаю солдатскую службу, знаю и шпионскую, я бы даже мог быть и идальго, сменить лишь платье, а теперь, благодаря вашей щедрости, я могу это сделать Я мог бы пригодиться , вам, ваше сиятельство, неблагодарным меня не назовешь...

- Где ты живешь, Изидор?

Бывший рядовой не то презрительно, не то с сожалением пожал плечами.

- На углу улицы Толедо и Еврейского переулка, - отвечал он. - Я там уже почти изжарился под крышей. Ваше сиятельство, я хотел бы заслужить эти деньги, оказав вам какую-нибудь услугу, чтобы подаяние ваше не так тяготило меня. Я не прошу милостыни...

- Знаешь ты дона Албукерке? - спросила герцогиня.

- Как самого себя, ваше сиятельство! Кто же не знает прекрасного дона Мануэля Павиа де Албукерке, а я тем более! Я ведь даже служил под его началом.

- А знаешь ли ты дворец графа Кортециллы? -< спросила герцогиня.

Изидор будто припоминал.

- Кортецилла... - повторил он. - Как голод отшибает память! Кортецилла!.. Не знаю, но я найду, ваше сиятельство!

- Так оденься почище и ступай к этому дворцу. Ты можешь прикинуться продавцом или просто прохожим. Проследи, кто посещает дворец.

- Понимаю, ваше сиятельство.

В эту минуту в будуар поспешно вошла служанка и шепнула что-то на ухо своей госпоже. Бланка Медина вздрогнула.

- Проведи Изидора через библиотеку, Фелина, - приказала герцогиня, подав знак своему новому шпиону, который низко поклонился и вышел вслед за девушкой.

Герцогиня осталась одна, с сияющим лицом посмотрелась она в небольшое ручное зеркало, лежавшее на камине.

- Так он пришел наконец! - радостно произнесла она, но вдруг ее всю как бы обдало холодом, и лицо ее стало сурово. - Нет! - продолжала она. - К чему это нетерпение, это усиленное биение сердца, это радостное волнение? Он пришел лишь потому, что боится меня, потому что считает это своей обязанностью; не сердце привело его сюда, нет, он оставил свое сердце во дворце графа Кортециллы! Но я хочу удостовериться в этом, хочу узнать все от него самого! Он сам должен мне во всем признаться, этот прекрасный дон Мануэль де Албукерке, который был у моих ног, а теперь вздумал меня покинуть!

Герцогиня еще раз посмотрелась в зеркало и приняла спокойное, равнодушное выражение, какое она умела придавать лицу своему, потому что была отличной актрисой. Она вполне владела собою и даже улыбалась теперь. Портьера распахнулась, и вошел дон Мануэль.

- А! Дон Мануэль де Албукерке! - произнесла герцогиня и любезно улыбнулась. - Я очень рада вас видеть. Наконец-то вы решились навестить меня. У вас, должно быть, было очень много дел, Мануэль?

Дон Мануэль поклонился герцогине и прижал ее руку к своим губам.

- Служба, донья, все служба, - отвечал он. - Я сам прихожу в отчаяние оттого, что должен был показаться вам таким безучастным и неблагодарным. Но я твердо намерен исправиться, особенно по отношению к вам, дорогая герцогиня. Вы всегда были со мной так ласковы. Герцогиня посмотрела на него, будто желая удостовериться, что это он и что он, и никто иной, произносит эти холодные, учтивые слова.

- Сядемте, дон Мануэль, я должна сообщить вам что-то, - сказала она.

Герцогиня и дон Мануэль опустились в кресла у стола, на котором стояло множество драгоценных безделушек. Герцогиня заговорила, играя флакончиком, который держала в руках:

- Нынче ночью я видела вас во сне, дон Мануэль, и видела очень ясно. Потом я проснулась и больше не могла заснуть, тогда я стала думать об этом сне, пытаясь понять... Но, постойте, я расскажу все по порядку!

- Во-первых, сон, герцогиня, - сказал дон Мануэль де Албукерке. - Что же вы видели?

- Да, во-первых, сон! Он был так прост, так пуст, так обыкновенен и все же очень взволновал меня. Мне снилось, что вы получили от меня письмо, дон Мануэль, маленькую записочку, которая была, однако, очень важна для меня, но вы не прочли ее, не распечатали даже, не полюбопытствовали узнать ее содержание - на это

у вас недостало времени. Оно так понятно! Это иногда случается, - продолжала герцогиня разыгрывать свою роль, в то же время зорко отмечая, как собеседника охватывает беспокойство: он то краснел, то бледнел, - но во сне меня это оскорбило. Часто во сне бываешь гораздо чувствительнее, чем наяву. Проснувшись, я подумала, что должна, наконец, на что-то решиться.

- Бланка, - смутившись, произнес дон Мануэль, - я не понимаю, вы говорите такие слова и при этом так спокойны...

- Вам служба помешала, друг мой, распечатать мое письмо? Все служба! Пожалуйста, отдайте мне его!

- Бланка...

- Дайте мне письмо назад! Оно у вас не распечатано.

- Я не могу объяснить себе, как вы... право, вчера была такая гонка...

- Вы не можете объяснить себе, откуда я знаю, что вы не распечатали и не читали моего письма? А сон, друг мой, вы забыли мой сон? Пожалуйста, дайте же письмо, я прочту вам его. Тут мы найдем на это время, тем более, что вы еще должны уделить мне сегодня несколько часов.

- Я вижу, что вы смилостивились, Бланка, вы хотите прочесть мне письмо, и я принимаю это как знак примирения, - сказал Мануэль, подавая ей записочку.

Она, не задумываясь, распечатала ее. "Прошу вас, друг мой, - читала она, - приходите ко мне завтра в любом случае. Я буду ждать вас непременно. В знак того, что вы будете, вставьте, если возможно, в петлицу мой любимый цветок..." - герцогиня помолчала, взглянув на Мануэля.

- Недостающий цветок, значит, выдал меня, - рассмеялся дон Павиа, вставая, чтобы поднести ее ручку к своим губам. - Я самый неблагодарный и недостойный человек! Признаю это и прошу милостиво извинить мою непростительную забывчивость.

- Забывчивость, - повторила герцогиня, погрозив ему пальцем. - Садитесь, Мануэль. Размышляя в эту бессонную ночь о нашем положении, я решила, что лучше будет для нас обоих откровенно обсудить вместе это положение, объяснить себе, что мы незаметно, постепенно навязали друг другу какие-то обязательства, которыми со временем все больше и больше будем тяготиться. Поймите меня, Мануэль, такое положение тягостно для нас обоих, а потому лучше будет... - герцогиня замялась.

- Вы хотите сказать, - продолжил за нее дон Мануэль, - что лучше будет сбросить с себя эту тяжесть? Я думаю, что вы правы, Бланка! Только позвольте мне высказать одно пожелание: я хочу, чтобы наша дружба не пострадала от этого!

- Вы меня поняли, Мануэль! Отношения наши должны измениться - мы должны стать свободными. А что касается того, чтобы остаться друзьями, то я могу дать вам самое лучшее доказательство моего дружеского к вам расположения.

- О, как вы радуете меня сегодня своими словами, Бланка! - воскликнул Мануэль, и, казалось, тяжелая обуза свалилась с его плеч. Герцогиня это заметила. - Теперь лишь я вполне чувствую вашу доброту! - добавил он.

- Вот вам доказательство моей дружбы. Расставаясь с вами, мне приятно было бы видеть вас женатым.

Позвольте мне быть вполне откровенной, как, впрочем, и подобает друзьям. Я искренно порадовалась бы, видя, что вы избрали себе подругу жизни. До сих пор, Мануэль, вы жили, как бабочка, вы любили, порхали с цветка на цветок, прильнув то к одному, то к другому, вы были донжуан. Но наступила пора избрать, наконец, постоянный цветок и угомониться.

- Я удивлен и восхищен благородным спокойствием, снизошедшим на вашу душу! - воскликнул Мануэль. - И как слова ваши мне полезны!

- Я вижу, что сняла с ваших плеч большую обузу, что вам теперь вольнее дышится... Перейдем же теперь к выбору. Поверите ли, я уже все взвесила и обдумала за вас и даже мысленно уже вас просватала.

- Да, это несомненное доказательство дружбы, Бланка, - радостно сказал дон Мануэль. - Говорите, прошу вас. Я высоко ценю ваши советы.

- Сначала я думала о Кондесе Гебада, но для вас она слишком стара, Мануэль.

- Да, вы правы. Кроме того, Кондеса вовсе не интересует меня.

- Потом я подумала о герцогине де лос Алкантос, но та слишком бедна для вас.

- Как обдуманно, умно и осторожно!

- И вдруг мне вспомнилась молодая донья, которая не только прекрасна и богато одарена природой, но щедро наделена и другими богатствами. На этой я остановилась!

- Ее имя? Прошу вас, скажите мне ее имя, Бланка! - Отгадайте, Мануэль: она единственная дочь и единственная наследница своего отца и так же мила, как и красива.

Мануэль, улыбаясь, со вниманием и любопытством слушал свою собеседницу.

- Вы говорите о графине Инес, дочери графа Кортециллы? - спросил он.

- Вы отгадали! Она, казалось мне, соединяет все, что может сделать вас счастливым, все, чего бы вы могли пожелать, Мануэль... И если только я не ошибаюсь, то выбор мой и вам самому по сердцу?

- Я вполне разделяю ваше мнение о графине, - весело воскликнул Мануэль, вставая. - Я надеюсь последовать вашему совету, если только не встречу на своем пути неожиданных препятствий. Вы заглянули, Бланка, в самую глубину моего сердца.

Герцогиня с трудом сдерживала волнение. При этих словах Мануэля она чуть не вышла из своей роли, однако сделала над собой усилие и тоже поднялась со своего места.

- Вот о чем сегодня я хотела откровенно поговорить с вами, Мануэль, - сказала она.

- И вы простили мне мое невнимание к вашему письму, Бланка?

- Неужели вы еще сомневаетесь? Разве так сердятся?

- О, благодарю, тысячу раз благодарю вас, Бланка! Сегодня я научился ценить вас еще более, чем когда-либо!

- Я разомкнула опутавшую вас тяжелую цепь...

- Вы обещали мне вашу дружбу! Надеюсь, следуя вашему желанию, вскоре сблизиться с графиней Кортецилла и принести вам утешительные вести.

- Так, так... Я многого жду от этого.

- Может быть, вы услышите об этом даже скорее, чем предполагаете.

- Вы любите прекрасную графиню?..

- Да, вам я теперь могу довериться, Бланка! Я безгранично люблю графиню Инес! Еще ни к кому меня не влекло так, как к ней, никогда еще сердце мое не любило так сильно, так пламенно. Мне кажется, что это первая настоящая моя любовь.

Герцогиня быстро поднесла руку к сердцу, но она улыбалась при этом.

- Как вы любите графиню Инес, Мануэль! - сказала она.

- Я люблю Инес, и она будет моей! До свиданья, дорогой друг мой! Примите еще раз мою искреннюю благодарность!

- До свиданья, - любезно кланяясь, отвечала герцогиня и еще повторила ему вслед, улыбаясь: - До свидания!

Мануэль вышел.

Бланка Мария не смотрела на портьеру, за которой он скрылся. С нею произошла вдруг ужасная перемена: лицо, которое только что любезно улыбалось, вдруг побледнело, темные глаза зловеще сверкали, судорога подергивала губы. Вся страсть, которую так долго сдерживала герцогиня, теперь вырвалась наружу, ее трясло от злости.

- Я люблю Инес, и она будет моей! - повторяла она с сатанинской улыбкой. - Нет, гордец! Этого не будет! Ты поверил моим словам, ты поверил, что женщина может унизиться до того, чтобы просватать за другую своего возлюбленного! Помпадур могла это делать, потому что она никогда не любила короля, которому поставляла любовниц! Бланка Мария обожала тебя, Мануэль! Теперь она тебя ненавидит! И как прежде горяча и пламенна была ее любовь, такова будет теперь ее жажда мщения! Ты никогда не любил меня!

Простак! Ты попался в западню! Признался мне в своей любви, признался и в том, что я надоела тебе выше меры! Признался, потому что я видела, как ты свободно вздохнул, когда я отказалась от тебя! Это чудовищно! Бланка Мария не вынесет этого! Ее единственной мечтой было владеть твоим сердцем; теперь у нее осталось одно желание, одна цель, одно необоримое стремление: раздавить, уничтожить тебя, гордец! Тебя, который посмел ее бросить! Уничтожить тебя и эту графиню Кортециллу! Бойтесь же! Я не усну спокойно, пока не сделаю вас бесконечно несчастными, пока не увижу вашего падения! Медленно и осторожно я буду отравлять вас, медленно и осторожно буду мстить! С улыбкой на устах, под личиной дружбы, и если нужно, я пожертвую всем, чтобы утолить свое мщение. Я заставлю вас понять, что нельзя безнаказанно ни покинуть, ни оскорбить Бланку Марию Медину!

VI. Покинутая

По темной улице Толедо быстро продвигалась похоронная процессия. Печальное шествие направлялось от Еврейского переулка к городским воротам.

Четыре высоких худощавых носильщика несли узкий простой гроб без всяких украшений. На нем не было ни венка, ни цветка, ни крепа.

Носильщики, разговаривая без зазрения совести, поспешно продвигались по шумной улице. Ведь они хоронили бедную женщину, и нечего было обращать внимание на горе провожавших ее родственников, нечего было торжественным мерным шагом нести прах ее на кладбище, как то делалось с богатыми. К тому же времени у носильщиков было немного, им сегодня предстояло схоронить еще нескольких бедных за такую же ничтожную плату.

За гробом, с поникшей головой, шла молодая девушка в старом черном платке, под которым она что-то несла.

Девушка эта была Амаранта, а в гробу лежала ее бедная мать, которую не могли спасти ни заботливый уход дочери, ни щедрая милостыня графини.

Конечно, Инес во многом облегчила последние минуты больной, но смерть уже выбрала свою жертву и унесла ее в могилу, оставив Амаранту совершенно одинокой. Единственное живое существо, которое еще любило и жалело ее, теперь навеки было разлучено с нею. Мать понесли на кладбище, и бедная, несчастная дочь провожала ее с ребенком на руках. Рядом с Амарантой шел патер, вызвавшийся прочесть молитву над могилой.

Инес уже несколько дней не приходила на улицу Толедо, и хотя Амаранта в глубине души своей была искренне благодарна прекрасной незнакомой донье, она начинала думать теперь, что нищета и несчастия, должно быть, оттолкнули ее.

Кроме патера и Амаранты, никто не шел за гробом бедной вдовы, никто не хотел помолиться на ее могиле или бросить горсть земли на нее. Никто не сказал Амаранте ни одного слова любви, сочувствия или утешения; она одна проливала горькие слезы над усопшей.

Равнодушно проходили прохожие мимо гроба; понурив голову, шла за ним Амаранта, будто отчужденная от всего земного.

Когда носильщики вышли за ворота, Амаранта робко оглянулась на то место, где в последний раз она видела изменившего ей любовника, и дрожь пробежала по всему ее телу при одной мысли об этом свидании. Она отвернулась, плотнее прижала к себе ребенка и последовала за гробом на бедное кладбище за городскими воротами.

Наступала последняя минута прощания с дорогим прахом матери, и небо, казалось, омрачилось и покрылось тучами, чтобы не быть свидетелем этой раздирающей душу картины.

Могильщик повел носильщиков к вырытой могиле. Гроб поставили около нее.

Амаранта опустилась на колени. Веревки заскрипели, и побледневшая девушка смотрела, как гроб начали опускать в темную могилу. Патер благословил усопшую и прочел молитву. Глухо стуча о гробовую крышку, посыпалась в могилу земля.

Девушка продолжала неподвижно стоять на коленях; носильщики уже давно ушли, патер тоже удалился, а она не замечала этого. Она стояла как во сне и не могла больше плакать: слезы ее иссякли.

К ней подошел могильщик, видимо, для того, чтобы посмотреть, что с ней.

- Ступайте домой, - сказал он, - скоро вечер, и будет гроза.

Машинально, не отвечая на его слова и не взглянув на него, Амаранта встала, и тут только заметил могильщик, что под платком своим она держит ребенка.

Он пристально посмотрел на женщину, на лице которой забота и нужда оставили неизгладимые следы, и хотя сострадание почти чуждо было его зачерствевшему сердцу, при взгляде на нее он почувствовал жалость. А Амаранта, шатаясь, пошла дальше; она оставила кладбище и направилась к высоким деревьям, росшим на берегу реки. Дождь уже начинал накрапывать, и поднялся сильный ветер.

Мансанарес, протекающий по Мадриду, здесь, вне города, был широк и глубок, высокие берега поросли сочной травой, кустарником и большими каштановыми деревьями.

Амаранту неудержимо тянуло к шумящему потоку; его ропот манил ее, как музыка. Оставив кладбище, она шла вдоль берега, и лицо ее как будто просветлело, отчаяние уступило место надежде, светившейся теперь в ее живых, больших темных глазах. В эту минуту бедная Амаранта казалась прекрасной, настолько прекрасной, что ее с трудом можно было узнать. Застывшие черты ее лица оживились, в них появилось выражение, даже воодушевление. Но осенивший ее свет был неземным, и такова же была ее красота: ничто уже не связывало ее с этим миром. Она устремляла свои взоры к небу, и, казалось, необыкновенное спокойствие снизошло на нее. Она развернула своего ребенка и поднесла его к губам. Она поцеловала свое сокровище, это невинное маленькое существо, которое еще не успело изведать никаких забот и печалей и которое теперь, не успев отведать жизни, должно было погибнуть вместе с нею в холодных волнах потока...

Погибнуть? Нет! Спастись, воскреснуть! Лишь там, за могилой, есть мир и спокойствие, здесь же, на земле, нет ничего, кроме горя, нужды и несчастья! Для Амаранты и ее ребенка не было больше надежд и желаний, поэтому так радостно смотрела она на бегущую реку, в которую хотела теперь броситься вместе со своим младенцем.

Она не слышала приближавшегося грома, не видела молнии, уже несколько раз блеснувшей за деревьями. Она прощалась с землей, мысленно благодаря добрую графиню Инес и прощая все своему неверному любовнику; она хотела с миром отойти в лучшую жизнь. Но вдруг вся сила ее любви проснулась в ней при одной мысли о возлюбленном, и она в отчаянии воскликнула:

- Туда! Туда! Там мир и свобода! Прости мне, Мадонна, мое прегрешение! Спаси меня и дитя мое! Я должна спастись, а другого спасения, кроме смерти, я не вижу!

Амаранта, заливаясь слезами, целовала свое дитя.

Но вдруг, в ту самую минуту, как она уже ступила на край бездны, раздался страшный удар грома, ослепительная молния блеснула перед глазами Амаранты, и она, лишившись чувств, упала на землю, держа младенца в своих объятиях. Оглушающий грохот, страх и изнеможение - все это вместе послужило причиной обморока. Бедная девушка лежала на берегу Мансанареса под развесистыми деревьями, и непрестанные раскаты грома не будили ее. А между тем гроза отходила дальше и уже в отдалении продолжала грохотать, постепенно стихая.

В то время как Амаранта без всякой помощи, оставленная целым светом, лежала без чувств на берегу, Инес собралась потихоньку сходить на улицу Толедо. Последние дни она не приходила к бедной вдове лишь потому, что сама была больна. Теперь же, когда она поправилась, первой ее мыслью было "поскорее отправиться на чердак знакомого ей дома, чтобы помочь, чтобы утешить несчастных.

Собрав все свои личные деньги, Инес торопливо направилась к отдаленному Еврейскому переулку. Гроза прошла, и наступил уже вечер.

Инес, дойдя до нужного ей дома, только хотела подняться по лестнице, как одна из живших в этом доме женщин остановила ее.

- Должно быть, идете к больной вдове, сеньора? - спросила она. - Старушку сегодня унесли на кладбище. Уж вам придется там поискать ее.

- Значит, я пришла слишком поздно! - прошептала Инес.

- Два дня тому назад она умерла, а сегодня ее вынесли за ворота...

- А где Амаранта?

- Дочь-то? Дочь пошла провожать ее. Только она еще не вернулась, да и вернется ли, Бог весть! - продолжала женщина. - Кто ее знает... Может, с ней приключилось что-нибудь, а может, она сама... она была так несчастна!

- Пресвятая Мадонна! Что это вы говорите! - в испуге воскликнула Инес. - Ведь я обещала помогать ей, сколько возможно!

- Это хорошо... Только уж не поздно ли теперь, сеньора... А может быть, она еще на кладбище.

Молодая графиня быстро направилась к городским воротам, чтобы как можно скорее отыскать могилу бедной вдовы. Инес нарочно, чтобы не возбуждать любопытства, оделась весьма просто, но ее походка, ее манеры и речь выдавали ее.

Могильщик уже запирал калитку, когда она подошла к кладбищу, но несколько мелких монет помогли убедить его впустить Инес.

Она попросила указать ей свежую могилу старушки. Помолившись на этой могиле, но не найдя там Амаранты, она спросила о ней у могильщика. Тот не видел, куда она пошла с кладбища. Инес отправилась по следам, оставшимся на мокром песке дорожки и терявшимся во мху у берега Мансанареса.

Страшная догадка мелькнула в голове графини, когда она подошла к берегу. Может быть, не случилось бы такого несчастья, если бы она пришла хоть несколькими минутами ранее?!

Инес в ужасе всплеснула руками. Она тут же пообещала себе не пожалеть ничего, чтобы вернуть Амаранту к жизни, если только ей удастся найти ее. Она хотела быть ей сестрой, другом и боялась только одного: что пришла слишком поздно. Страх и отчаяние овладели ею при мысли, что Амаранта, видя себя всеми оставленной, может быть, лишила себя жизни. Инес упрекала себя в том, что слишком поздно вспомнила о ней, и металась по берегу, ища глазами несчастную.

Вдруг она радостно вскрикнула - неподалеку, на самом краю обрыва, лежала женщина. Инес бросилась к ней. Это была Амаранта с ребенком на руках.

Слезы навернулись на глаза Инес, она с благодарностью простерла руки к небу, потом наклонилась над бесчувственной девушкой. Инес не опоздала. Амаранта была жива!

Слегка коснувшись Амаранты, Инес нежными словами старалась привести ее в чувство. Наконец несчастная открыла глаза, а спавший ребенок проснулся и заплакал.

Амаранта поднялась, боязливо осматриваясь кругом.

- Я с вами, Амаранта, вы узнаете меня? - спросила Инес, подавая ей руку.

- Это вы, донья Инес? Вы здесь? Что же случилось... Мне кажется... Я видела ужасный сон...

- Опомнитесь, прошу вас. Вот вам моя рука. Я свято обещала себе обходиться с вами, как со своей сестрой.

- Вы так добры, донья, чем я заслужила это? Теперь я вспомнила, - продолжала Амаранта, - я знаю, что случилось. Я теперь одна, совсем одна.

Амаранта хотела встать, но Инес опустилась возле нее на траву.

- Подумайте о вашем ребенке и не откажитесь принять мою руку и помощь, - просила Инес, - доверьтесь мне, как сестре, как подруге.

- Вы благородная донья, а я бедная простая женщина...

- Вы несчастны, и я хочу облегчить ваше положение. Я люблю вас, Амаранта, и хотела бы, чтобы чувство это было взаимным.

- О, как приятно мне это слышать, донья Инес!

- Дайте мне вашу руку и посмотрите мне в глаза. Вы прочтете в них желание вернуть вас к жизни.

- Моего счастья мне не может вернуть никто! Оставьте меня, благородная донья. Мое горе непоправимо. Предоставьте меня моей судьбе, никто не в силах мне помочь.

- Бедное, несчастное создание! - сказала Инес, и в голосе ее слышались слезы. - Как мне жаль тебя! Но не говори, что я не могу помочь тебе, что я должна предоставить тебя твоей судьбе. Доверься мне во всем. Может быть, есть еще средство спасти тебя, может быть, мне удастся еще сделать тебя счастливой!

- Счастливой, донья Инес? Как бы я была счастлива, если бы мои надежды сбылись. Я видела такой прекрасный сон, слова любви так нежно звучали в моих ушах, но это был только сон, и теперь все пропало...

- Если он клялся тебе в любви, то он вернется. Разве может найтись человек, который захотел бы сделать тебя несчастной!

- Нет, он не вернется, донья Инес. Какой-то внутренний голос говорит мне это. И все же я люблю его всей душой, больше жизни! О, как нежно он умел говорить со мной, как все больше и больше разжигал пламя моей души! Каждый вечер я виделась с ним у городских ворот на пустой дороге... Он был прекрасен, добр и так нежен! Он обещал жениться на мне и только просил немного подождать. Я верила ему, его любви, и он клялся мне в верности и звал меня своей невестой... но в один прекрасный день я тщетно прождала его...

- Так ты знала, как его звали и кто он такой?

- Нет, - потупясь отвечала Амаранта, - он говорил мне только, что его зовут Жуаном... С тех пор он больше не показывался. Сосед наш, Изидор, бывший капрал, стал носить мне его письма. Потом я еще раз его видела, но он был уже совсем другой, такой беспокойный, и говорил, что только проездом здесь... В последний раз я видела его несколько дней тому назад, когда вы впервые пришли к нам. Тогда я встретила его за городскими воротами, но я не могу повторить вам того, что он сказал, не могу без содрогания вспомнить этих слов, они так ужасны!

- Я все еще не верю, что он хотел обмануть и покинуть тебя. Но если этот несчастный действительно решил это сделать, то он не заслуживает твоей горячей, преданной любви. Расскажи же мне все, Амаранта!

- Он оттолкнул меня, закричав: "Что хочет эта женщина? Прочь!", - с трудом вымолвила несчастная.

- И ты уверена, что это был тот самый человек? Он узнал тебя?

- Да! Это был он, и он узнал меня, - подтвердила Амаранта.

Инес с минуту молчала.

- Мы должны отыскать его, - сказала она наконец. - Ты покажешь его мне, и пусть тогда он повторит свои слова. Если же он обманул тебя, он достоин презрения, и ты забудешь его! Покажешь мне его, Амаранта?

- Я вижу, что вы моя спасительница! - воскликнула Амаранта, покрывая руки Инес горячими поцелуями. - Я сделаю все, что вы хотите!

Молодая графиня прижала несчастную к своему сердцу и поцеловала ее в дрожащие губы.

- Зови меня своей сестрой, и я буду твоей опорой. Небо благословит нас! У меня еще есть надежда! Мы найдем его, и тогда все объяснится, только полюби меня, Амаранта!

- Ты ангел, посланный мне Богом! - воскликнула Амаранта и, зарыдав, упала на грудь Инес, которая, как сестра, утешала и целовала ее. Они вместе покинули пустынный берег.

VII. Монастырские развалины

Шум на улицах Мадрида затих. Ночь опустилась на высокие купола Сан-Изидора и Сан-Франциска, на улицы и площади города.

Глубокая тишина царила кругом. Одни ночные сторожа стояли у высоких стен или гулкими шагами своими нарушали ночное спокойствие.

Иногда проходил одинокий рабочий, пробираясь домой, а время от времени тишину нарушал грохот запоздавшего экипажа.

Ставни домов были закрыты, и дворцы, казалось, тоже спали. Луна ярко освещала город, наводя темные тени на улицы и площади; тут и там на пустых бульварах и в садах еще сидели на скамейках где нищий, где пьяный, где бездомный скиталец.

Два всадника в темных плащах звонким галопом промчались по улицам по направлению к городским воротам. Они свернули на дорогу, ведущую из Мадрида на Ла-Манчу.

Недалеко от ворот начиналась огромная пустынная равнина, со всех сторон окружающая испанскую столицу. Всадникам открылось обширное голое пространство, покрытое песком и острыми камешками. Они поехали тише, потому что дорога здесь шла в гору.

Миновав небольшую капеллу, куда мадридцы часто ходят на поклонение, всадники повстречались с погонщиками, шумно гнавшими мулов в горы севернее Мадрида.

Всадники оставили в стороне большую дорогу и поехали вверх по течению Мансанареса, спускавшегося с вершин, покрытых вечными снегами.

- Вы все обговорили с принцем, граф? - спросил один из них.

- Да, отец мой, - отвечал другой, - договор заключен, и в день бракосочетания, которое, конечно, совершите вы, как первый испанский епископ, дочь моя примет титул герцогини Мадридской!

- Я заранее поздравляю вас с этим союзом, - снова заговорил почтенный патер Доминго. На нем, как и на графе, был темный плащ и круглая шляпа с большими полями. - Я нисколько не сомневаюсь в том, что испанская корона через год будет наконец возложена на единственного законного, благословенного монарха.

- Я тоже надеюсь на это, отец мой, - ответил Кортецилла.

Они приближались к горам. Дорога шла круче, тут и там мелькали на пути высокие сосны. Лес становился гуще по мере того, как всадники поднимались вверх.

- Знаете ли вы, кто нынче будет на ночной встрече? - помолчав, спросил патер Доминго.

- Ближайшие друзья принца, но кто именно, не знаю.

- Где теперь принц?

- Тут, недалеко от леса, в гостинице Сан-Педро, - ответил граф Кортецилла, но вдруг внезапно замолчал и придержал свою лошадь.

Патер Доминго вопросительно посмотрел на него.

- Видите? - шепотом произнес Кортецилла и указал на дорогу, которая, извиваясь, огибала гору.

- Это всадник, кажется, - тихо отвечал патер.

- Что это значит? Кроме нас, никто не должен ехать навстречу с этой стороны...

- Не беспокойтесь, граф, должно быть, это еще один из наших сторонников.

- Но кто это?

- Он, кажется, один.

- Догоним его, если хотите, отец мой. Нам нужно непременно узнать, кто это, прежде чем мы направимся к руинам.

Патер утвердительно кивнул головой, и оба пришпорили лошадей.

Холодный ветер дул им навстречу, они выехали из леса, и теперь им стали попадаться лишь иссохшие сосны. Дорога очень круто подымалась вверх, но лошади, казалось, привыкли к трудностям такого пути, они ступали бодро и уверенно, не убавляя шага.

Всадникам стало холодно, и они плотнее закутались в плащи. Впереди, на горных вершинах, блистая в лунном свете, лежал вечный снег, который не таял даже летом.

Гулко раздавались в горах удары копыт по скалистому твердому грунту, и скакавший впереди всадник обернулся и остановился.

Граф Кортецилла и патер Доминго быстро нагоняли его.

- Далеко ли путь держите? - громко спросил Кортецилла, первым подскакав к незнакомцу.

- Если не ошибаюсь, то туда же, куда и вы, - отвечал незнакомец. Он, подобно графу и Доминго, тоже был закутан в плащ, а на голове, как и у них, была большая круглая шляпа. - Вы граф Кортецилла?

- Как!.. Что я вижу! Дон Альфонс!

- Он самый, мой благородный дон!

Кортецилла снял шляпу перед младшим братом дона Карлоса, и патер Доминго тоже почтительно поклонился ему.

- Я не знал, принц, что вы здесь и будете нынче присутствовать на встрече, - произнес граф.

Дон Альфонс был молодой человек лет двадцати, с веснушчатым лицом, рыжей бородкой и неприятным, то злым, то высокомерным выражением лица.

Все трое теперь продолжали свой путь вместе.

- Я еду из гостиницы Сан-Педро, где мы с братом остановились под чужими именами, - начал дон Альфонс. - Через несколько дней мы возвращаемся к своим войскам на север, а там перебьем этих подлецов, которые договорились с маршалом Серрано о капитуляции. Надо взыскать с них, чтобы другим неповадно было.

- Вы были в Мадриде, принц? - спросил Кортецилла.

- Нет, я подожду лучшего времени, а в эту ночь мы ускорим ход событий, - отвечал дон Альфонс. - Позвольте задать вам один вопрос, граф, - продолжал он. - Герцог Медина теперь в Мадриде? Как поживает герцогиня Бланка Мария? Я когда-то часто бывал у ее отца.

- Герцогиня прекрасна, а герцог - старый, болезненный человек, - отвечал Кортецилла,. пожав плечами, - этим все сказано.

- Это удивительно, однако, что Бланка Мария решилась отдать свою руку этому ничтожному человеку! Любить его, во всяком случае, она не могла!

Разговаривая таким образом, всадники приближались к вершине горы. По сторонам кое-где торчали покрытые снегом ели, и вокруг повсюду лежал снег. Глубокая ночная тишина царила здесь.

Несколько минут спустя всадники увидели древние руины, наполовину занесенные снегом. Темные серые стены были необыкновенно толсты и неуклюжи. Еще уцелевшие оконные ниши указывали на то, что прежде здание это было монастырем. Теперь же от него остались одни развалины, в которых свирепствовал ветер.

Неподалеку виднелось другое здание, которое сохранилось лучше. Прежде это была, видимо, монастырская церковь или капелла. Основание этого здания уцелело, равно как и стены, но окон и дверей в нем больше не было. Снег лежал и внутри, и снаружи.

Одинокие печальные монастырские руины на вершине горы производили мрачное впечатление. На всей этой гористой местности лежал какой-то романтический отпечаток, особенно чувствующийся в светлую лунную ночь. Конечно, редко кто появлялся в этих пустынных местах, где, как памятник минувшему времени, лежали руины монастыря.

К этим-то руинам и спешили три всадника.

Здесь они увидели двух лошадей, привязанных к сухому дереву.

Все трое спешились и, привязав лошадей, подошли к узкому отверстию в стене.

За этим отверстием находился наполовину засыпанный обвалившимися кирпичами проход, который даже трудно было заметить.

Граф пропустил вперед принца Альфонса. Остальные последовали за ним в огромный подземный ход. Ход был достаточно просторен, чтобы по нему можно было пройти не сгибаясь. Повеяло холодом и сыростью.

Через несколько минут мелькнул слабый свет и показался выход, ведущий на закрытую со всех сторон площадку без крыши.

Должно быть, здесь и прежде происходили тайные сходки, либо место это служило монахам для какой-нибудь особенной цели, потому что стены были расписаны изображениями святых мучеников и их подвигов. В стенах вделаны были железные кольца и толстые короткие цепи, теперь совершенно источенные ржавчиной.

На этой большой площадке, у каменного стола, расположенного посередине, стояли дон Карлос и Доррегарай, мексиканец с маскарада. Услышав шорох в подземелье, они поспешили к выходу, чтобы приветствовать своих друзей.

Потом все пятеро подошли к низкому каменному столу, стоявшему, как мы уже сказали, посреди просторного зала, в настоящую минуту волшебно освещенного луной.

Кортецилла вынул из-под плаща бумажник.

- Имею честь вручить вам, принц, часть приданого моей дочери, - сказал он дону Карлосу. - Здесь пять миллионов в векселях на банкирские дома Памплоны, Сан-Себастьяна и Байоны. Извольте принять их, принц.

- Когда же привезете вы мне мою прекрасную невесту, граф? - спросил дон Карлос, опустив бумажник в карман.

- Завтра вечером, ваше высочество. Свидание может произойти здесь или же в моем дворце, если вам это угодно, нужно лишь сделать так, чтобы никто не мог узнать вас. Тогда уж вы и обменяетесь кольцами и поцелуями со своей невестой.

- Я с нетерпением буду ждать этой минуты, граф, - отвечал дон Карлос. - Я получил с севера самые утешительные известия, - продолжал он, обращаясь ко всем. - Полковник Доррегарай тоже докладывает, что вербовка повсюду идет весьма успешно, так что я рассчитываю вскоре возобновить войну за церковь и трон и привести ее на этот раз к блистательному исходу!

- Это будет ужасная битва! - воскликнул Альфонс. - Но клянусь во что бы то ни стало войти в Мадрид, хотя бы путь туда был вымощен мертвыми телами!

- Полковник Доррегарай намерен сегодня изложить нам составленный им план, - перебил дон Карлос своего кровожадного брата. - Я предлагаю выслушать его.

- Слушайте же, благородные доны, - начал мексиканец, с виду похожий на разбойничьего атамана. Лицо его было смуглым, борода черной и курчавой. - Во-первых, следует привести в исполнение все повеления короля Карла. В своем воззвании он объявляет короля Амедея лишенным престола, а тот все сидит на нем. Поэтому первым доказательством могущества и законности нового короля, за которого я готов сражаться, будет ниспровержение Амедея. Я берусь это сделать! Завтра же он падет!

Все с удивлением посмотрели на страшное лицо Доррегарая.

- Нелишне будет посоветовать вам быть осторожным, - сказал патер Доминго. - Вы недавно из Мексики и, возможно, недостаточно хорошо знаете наши дела.

- Неудача только повредит делу, - добавил дон Альфонс.

- Полковник Доррегарай не предпримет ничего необдуманного, - воскликнул Кортецилла. - Мы можем во всем на него положиться.

- Благодарю вас, благородный граф, - обратился полковник к своему защитнику. - Мне уже все известно. Завтра вечером король поедет кататься и на обратном пути проедет по улице Сан-Маркос, как он уже не раз это делал. Там на карету нападут пять надежных человек и дважды выстрелят в короля. Никто не поймает и не сыщет преступников, а на следующий день испанский трон будет свободен!

- Если план будет исполнен так же четко, как и доложен, вы сослужите мне великую службу, - решительным голосом сказал дон Карлос. - Сначала мы должны избавиться от иностранцев, вмешивающихся в наши дела. Принц, занявший престол моих предков, не внимает моим законным требованиям и моим предостережениям, так пусть же он падет! Я не хочу видеть свою корону на голове чужестранца! Как вы на это смотрите, патер Доминго?

- Я вполне одобряю план полковника и желаю только, чтобы он удался, - отвечал патер.

- Не беспокойтесь, отец мой, я сам буду руководить нападением, - пояснил мексиканец. - Опасность никому не грозит! Преступники скроются, будто их поглотит земля.

- Надо бы вам заручиться поддержкой приближенных короля, - заметил Кортецилла. - Вам необходимы, принц, дружеские связи с мадридцами.

- Прежде всего постарайтесь сблизиться с герцогом Мединой, - добавил патер Доминго.

В эту минуту в проходе послышался шорох. Дон Альфонс и Доррегарай выхватили шпаги и бросились ко входу.

Патер Доминго и Кортецилла молча переглянулись. Кортецилла казался особенно смущенным.

Дон Карлос побледнел, отошел и схватился за шпагу.

Ужас охватил всех присутствующих, все ждали, затаив дыхание.

Уж не окружены ли древние руины? Не солдаты ли идут сюда по подземному ходу? В таком случае пять заговорщиков, или, скорее, претендент и его четыре сообщника, должны будут непременно погибнуть, потому что другого выхода из руин нет.

- Сюда идут! - воскликнул дон Альфонс, приготовившись своей шпагой проткнуть всякого, кто бы ни вышел из узкого подземного хода на площадку. Доррегарай стоял возле принца с тем же намерением.

- Измена! - воскликнул дон Карлос. - Нас предали! К оружию, друзья!

- Кто идет? - закричал Доррегарай, высунувшись в проход. - Отвечайте, или вас ждет верная смерть!

- Господа! Благородные доны, я не за тем пришел сюда, чтобы меня тут убили! Я пришел предложить вам свои услуги! - раздался глухой голос, и в проходе показался Изидор. - Кроме того, я ищу принца Альфонса.

Но вот и принц! - продолжал Изидор, осклабясь и обращаясь к принцу, который стоял прямо против него. - Вложите же свои шпаги в ножны, благородные доны, вы видите, я один, и я безоружен.

- Черт возьми! Кто ты? - воскликнул Альфонс.

- Изидор Тристани зовут меня, принц. Я прежде был слугой благородного дона де ла Ниевеса, - тут Изидор выразительно замолчал и подмигнул, - потом я был капралом, а теперь хочу быть карлистом.

Доррегарай и дон Карлос вложили шпаги в ножны.

- Как ты попал сюда? - спросил дон Альфонс, разглядывая пришедшего молодца.

- Это все случилось своим чередом, - отвечал Изидор, посмотрев на окружающих. - Я не знаю только, могу ли я здесь все прямо высказать...

- Говори. Благородным донам можно сказать обо всем.

- И о ваших сердечных тайнах? - усмехнулся Изидор.

- Ты прехитрый малый, кажется.

- Вы послали курьера с письмом к герцогине Медине, - шепотом продолжал Изидор, - это так?

- Тебе-то что за дело до этого?

- А то, что герцогиня приказала мне съездить вечером в гостиницу Сан-Педро.

- Как, ты прислан герцогиней?

- Да, почти так, можно сказать.

- У тебя есть письмо?

- Боже упаси, ваше высочество! Герцогиня просто прислала меня к вам, потому что я хотел просить вас принять меня в ваши ряды. Вы можете теперь, ваше высочество, рассматривать мое появление как признак того, что послание ваше упало не на бесплодную почву...

- Тут нет ни предательства, ни опасности, - обратился дон Альфонс к остальным, - молодец этот хочет присоединиться к нам.

- Если позволите, ваше высочество. Но если я могу вам быть полезен в Мадриде, то только прикажите и... - Изидор добавил шепотом, повернувшись к дону Альфонсу: - У вас есть, может быть, поручение к светлейшей герцогине?..

- Да, я дам тебе кое-что с собой. Ты пойдешь со мной до гостиницы.

- И выпримете меня на службу к храброму дону Карлосу?

- Об этом мы еще поговорим, - ответил Альфонс и обратился к остальным, которые все время вполголоса разговаривали между собой, а теперь стали прощаться.

Вскоре все покинули руины.

Дон Карлос, граф, патер и мексиканец поехали вместе, а дон Альфонс с Изидором поскакали под гору к гостинице Сан-Педро.

VIII. Рыцарский подвиг дона Албукерке

- Карамба! Пепито, сюда! Пабло, проснись! - кричал человек, с виду похожий на разбойника, лежавший в кустах на большой дороге недалеко от Мадрида. - Добыча, братья! Экипаж!

- Да, дело, брат, - отвечал звонким голосом молодец, которого звали Пабло, протирая глаза. - Нам нужно еще несколько монет, чтобы дожить до войны.

- Что случилось? - спросил третий, подойдя к остальным.

У всех были смуглые загорелые лица, изодранное платье и большие круглые шляпы, сильно потрепанные непогодой. Матео и Пабло вытащили ружья и стали осматриваться, а Пепито вынул револьвер из-за пояса.

- Видите там экипаж?

- Это будет хорошая добыча! - с удовольствием заметил Пепито.

- Да здравствует дон Карлос! - воскликнул Пабло. - Но прежде всего нам нужныденьги на дорогу!

- Карамба! Мы уже спустили все пятьдесят реалов, которые нам дали при найме! Смотрите, кучер один сидит на козлах!

- Вот я ему сейчас пилюльку закачу, - сказал Пабло, - это самое действенное средство. А ты, Матео, убьешь одну из лошадей. Вперед!

Едва карета поравнялась с ними, разбойники бросились к ней, и в ту же минуту раздались два выстрела.

Пепито кинулся к лошадям, чтобы схватиться за узду. Матео и Пабло от излишней поспешности оба промахнулись, и кучер стегнул лошадей.

Но разбойники уже подбежали к карете, и пока Пепито удерживал лошадей, остальные двое отперли дверцы.

- Пресвятая Мадонна! Помогите! - раздался женский голос. - Чего хотят эти люди?

- Не трогайся, или я убью тебя! - пригрозил Пабло кучеру, а Матео вскочил в карету.

- Помогите, ради Бога! Оставьте меня! - кричала испуганная девушка, стараясь вырваться из рук Матео, и, наконец, выскочила из кареты.

- Мы хотим только взять с вас небольшую пошлину! - воскликнул Матео, выбежав вслед за девушкой и снова схватив ее.

- Сжальтесь! Отпустите меня! - просила пленница. Кучер, напуганный Пабло, сидел неподвижно.

- Помогите! - продолжала кричать путешественница. - Кто-нибудь, спасите меня! Помогите!

- Молчите! Давайте деньги и отправляйтесь куда угодно! - прорычал Матео.

- Ну, сеньора, торопитесь, - говорил Пабло, боявшийся, как бы выстрелы не привлекли кого-нибудь. - Деньги! Быстро!

Кучер страшно злился про себя. Если бы госпожа не выскочила из кареты, ему бы, может быть, еще удалось ускакать от разбойников, но теперь делать было нечего. Перед ним стоял Пабло с заряженным ружьем, а Пепито в одной руке сжимал револьвер, а другой удерживал лошадей.

Матео стал грозить сеньоре, когда она сказала, что у нее нет с собой денег. Он только хотел ее обыскать, как со стороны городских ворот показался офицер, привлеченный громкими криками напуганной девушки.

Пепито и Пабло увидели его, но поняли, что он один.

- Что тут такое? Отпустите сеньору! - раздался голос офицера.

- Помогите! Спасите! - кричала сеньора в испуге.

- Чей это голос? - тихо проговорил офицер. - Но как же это возможно?! Назад! Освободите сеньору или...

Пепито и Пабло подскочили к подошедшему офицеру, и первый наставил на него дуло своего револьвера.

- Ого! Разбойничье семя! - вскричал офицер, выхватив шпагу и наступая на своих противников.

- Дон Мануэль Албукерке! - раздался голос пленницы. - Освободите меня!

- Донья Инес!.. Это вы! - вскричал Мануэль, схватившись с Пабло, который фехтовал своим ружьем, в то время как Пепито тщетно пытался поймать момент, чтобы выстрелить в офицера из револьвера. Мануэль теснил своих противников с таким напором, что они вынуждены были отступить. При этом Мануэль ранил Пабло в руку. В эту минуту Пепито выстрелил, но Мануэль вышиб револьвер у него из рук и напал на оробевшего разбойника.

Пабло, отступая, случайно оказался рядом с кучером, и тот с размаху стегнул его кнутом по лицу. Из раны на руке у него сильно текла кровь. Мануэль, сбив с ног Пепито, бросился к Инес, которую Матео оставил, увидев, что товарищи его наголову разбиты.

- Карамба! - ругался разбойник. - И с одним-то мы не смогли справиться!

Но он не брал в расчет силу и решимость Мануэля.

Инес кинулась к своему избавителю, а он, ободряюще кивнув ей, тотчас повернулся к Матео.

Пабло, лишившись одного глаза, оставил поле сражения, Пепито как раз пытался подняться, чтобы снова броситься на своего противника, но Мануэль решил исход боя, ударив Матео так, что покатился и он.

Разбойники с позором бежали, но Мануэль их не преследовал. Он хотел лишь спасти Инес, разбойники его не интересовали.

- О! Благодарю вас! Благодарю вас, дон Мануэль! - воскликнула Инес, все еще дрожа от страха. - Вы спасли меня от этих ужасных людей. Скорее прочь отсюда!

- Не бойтесь! Но не садитесь снова в карету, позвольте мне довести вас до дома. Ступай домой, - обратился Мануэль к кучеру, - я приведу графиню во дворец.

Молодая графиня, сердце которой все еще сильно билось, ни в чем не противоречила своему избавителю, позволяя распоряжаться, как ему будет угодно. Кучер тоже не смел ему противоречить.

- Только ничего не рассказывай во дворце, пока я не вернусь! - крикнула кучеру графиня. - А то патер Антонио будет беспокоиться.

Кучер стегнул лошадей, предварительно хорошенько удостоверившись, что разбойники действительно удалились, и карета быстро понеслась по дороге. Мануэль учтиво подал руку Инес.

- Каким бы ужасным ни было для вас это происшествие, для меня, донья, это счастливый случай, - сказал он. - Я счастлив, что наконец могу говорить с вами без свидетелей.

- О, как я благодарна вам за то, что вы спасли меня, дон Мануэль! Мой отец узнает обо всем, что вы для меня сделали, и вы должны будете принять и его благодарность, - отвечала Инес. - Вы удивились, встретив меня на этой дороге? Я была здесь недалеко у одной несчастной бедной девушки, которая живет за городом. Ее зовут Амаранта. Я возвращалась от нее...

- Ив награду за ваше доброе дело вы попали в руки этих людей! Как хорошо, что я оказался у ворот в это время. Сначала я услыхал выстрелы, а потом ваши крики о помощи. Наконец-то мне удастся побыть немного с вами. Дворец ваш для меня закрыт, но если бы вы знали, как я ждал, как желал этого мгновения!

- Вы знаете графа, моего отца, - сказала Инес, потупившись. - У него в отношении меня свои планы, и во дворце нашем не бывает ни веселых пиров, ни дорогих гостей.

- Я бы тоже был для вас дорогим гостем, графиня? - спросил Мануэль.

- Вы сомневаетесь? Вы не знаете разве, что ваше общество мне всегда приятно?

- Да, вы правы, какой-то внутренний голос говорил мне, что вы расположены ко мне, и когда я услышал ваш голос, я был счастлив, потому что он подавал мне надежду на вашу любовь. Позвольте же сказать вам все, во всем вам признаться! Я смотрю на вас как на свою путеводную звезду! Да, донья Инес, я люблю вас, люблю пламенно!..

- Дон Мануэль, - дрожащим голосом проговорила графиня, - я боялась этой встречи.

- Так вы угадали, что уста мои не удержат перед вами тайны моего сердца? Скажите, как я должен понять ваши слова, как хорошее знамение или как дурное? Вы боялись этой встречи? О, не говорите мне этого, Инес! Не приказывайте сердцу молчать, скрывать свои святейшие надежды! Неужели вы не хотите меня выслушать?

- Я не смею вас слушать, Мануэль!

- Вы не смеете? Кто запретил вам это? Вы одна можете располагать своим сердцем. Вы должны меня выслушать, вы должны все узнать наконец! Я люблю вас со всем пылом молодости, я думаю только о вас! Где бы я ни был, вы всегда со мной, и я безгранично счастлив при одной мысли о том, что вы могли бы полюбить меня! Скажите же мне... скажите одно только слово, Инес, и я буду счастливейшим или несчастнейшим из смертных! Скажите мне, вы любите меня?

- Да, Мануэль, я вас люблю.

- Теперь пусть небо рушится, пусть свет провалится! Я любим!

- Лучше было бы, Мануэль, если бы мы никогда не произносили этих признаний, - сказала молодая графиня.

- Что значат эти странные слова?

- Тогда, может быть, нам не пришлось бы проститься тотчас же после этого признания.

- Проститься, Инес?

- Не спрашивайте ни о чем, пощадите меня!

- Что разлучает нас? Скажи скорей! Если ты любишь меня, кто может отнять тебя у меня, кто может разлучить нас?

- Не спрашивайте, Мануэль, я не буду принадлежать вам никогда!

- Ты только поманила меня блаженством и уже хочешь отнять его у меня!..

- Судьба разлучает нас, дон Мануэль, - отвечала Инес.

Пока они шли, уже совсем стемнело, и теперь они подходили ко дворцу графа Кортециллы.

- Мне ничто не помешает назвать тебя своею, - продолжал Мануэль. - Ты еще не знаешь, как сильна и пламенна моя любовь! Я возьму, завоюю тебя, даже если стена препятствий станет передо мной! Я поговорю с графом, твоим отцом, сегодня же вечером...

- Прошу тебя, не делай этого!

- Ты хочешь прогнать меня с твоего порога? Значит, ты никогда не любила меня и вовсе не знаешь, что такое любовь...

Волнение графини росло с каждой минутой.

- Нет, я люблю тебя, тебя одного! - произнесла она.

- Так докажи твою любовь и позволь мне войти с тобой. Сегодня же вечером все должно решиться, - настаивал Мануэль.

- Ты не знаешь, о чем просишь, Мануэль!

- Пусть это будет доказательством твоей любви.

- Хорошо, я согласна, - вымолвила Инес с содроганием. - Может быть, наша судьба еще переменится.

- Она переменится, она должна перемениться, клянусь своим спасением! Я начинаю понимать твои слова: ты хотела сказать, что отец сам хочет распорядиться твоей рукой?

- Он уже обещал ее другому.

- Он переменит свое решение, когда я поговорю с ним.

- Дай Бог, - прошептала графиня, входя в дом вместе с доном Павиа.

Старик-швейцар доложил ей, что граф уехал, но скоро вернется.

Инес повела своего спутника в покои, чтобы там дождаться возвращения отца. Она была сильно взволнована, страх и надежда боролись в ней. Сердце ее принадлежало Мануэлю, который только что так горячо признался ей в любви, но рука ее была обещана другому, и один лишь ее отец мог развязать узы, связывавшие ее с этим последним.

Едва Инес вошла с Мануэлем в свои покои, как услышала во дворе топот копыт.

Полная мрачных предчувствий, подбежала она к окну и отдернула занавес. Она посмотрела вниз, и легкий крик вырвался из ее уст.

- Отец! И с ним... - голос изменил ей, она пошатнулась, но, быстро поборов свой страх, бросилась к Мануэлю.

- Вы не должны здесь оставаться, уходите скорей, - шепнула она.

- Что случилось?

- Не спрашивайте! Если любите меня, то пожалейте и повинуйтесь, они идут... Не выходите отсюда, я вас спрячу.

- Но скажите же...

- Вы узнаете, только не теперь, Мануэль! Поклянитесь, что вы не выдадите себя ни звуком, что бы вы ни услышали. Подумайте обо мне, дело идет о самом святом для меня - о моей чести и репутации! Я спрячу вас вот в этой комнате, ступайте туда, Мануэль, и, ради Бога, не выдайте ни себя, ни меня!

- Куда ты ведешь меня? Зачем?

- Пожалейте, они идут, - умоляла Инес, увлекая его к портьере, отделявшей их от соседней комнаты.

Мануэль сдался на ее мольбы и испугался, увидев себя в спальне молодой графини.

На что решилась Инес! Как же велики были ее доверие к нему и угрожавшая опасность, если она привела его в эту комнату!

Мануэль ясно слышал, что дверь в комнату, где оставалась Инес, отворилась.

- Подойдите ближе, принц, - послышался голос графа Кортециллы.

Дон Мануэль де Албукерке вздрогнул.

- Я счастлив, дорогая графиня, что наконец вижу вас и могу приветствовать как свою невесту, - сказал тот, кого граф назвал принцем.

Дон Мануэль ужаснулся при звуках этого голоса. Чуть отогнув портьеру, он заглянул в соседнюю комнату, и лицо его нахмурилось. Дон Карлос стоял, склонившись перед Инес, которую он назвал своей невестой.

Мануэль задрожал, ему хотелось броситься между доном Карлосом и графиней и исполнить свой долг испанского офицера, но он вспомнил мольбы графини и поборол это желание.

Инес, между тем, в страхе и волнении, бледная как смерть, все время смотрела на портьеру, которая, как ей казалось, шевелилась; она была близка к обмороку, но ни отец, ни принц не могли понять причины ее смятения.

- Садитесь, принц, - сказал граф Кортецилла. - Что с тобой, Инес, ты так взволнована?

- Прости, отец, я не ожидала, что ты сегодня приведешь ко мне принца, - тихо проговорила она.

- О, я все понял! - вскричал дон Карлос. - Графиня видит меня сегодня первый раз при настоящих изменившихся обстоятельствах, и ее смущение вполне естественно. Вот причина волнения, граф Кортецилла!

- Да, принц, вы совершенно угадали! Дочь моя очень впечатлительна, но ее волнение скоро пройдет.

- В настоящую минуту, однако ж, ее надо пошалить, - сказал дон Карлос. - Мне хотелось только взглянуть на мою прекрасную дорогую невесту и приветствовать ее.

Дон Мануэль задрожал и уже протянул руку к портьере.

Инес заметила ее колебание, и смертельный страх овладел ею.

Но Мануэль опять вспомнил, где он находится, и снова преодолел себя, несмотря на то, что страсть бушевала в его сердце.

Инес - невеста дона Карлоса? Она потеряна длянего, она принадлежит другому?

- Меня пугает твое беспокойство, Инес, - сказал граф Кортецилла. - Ты все время с таким страхом смотришь на эту портьеру... Что тебя тревожит, дитя мое?

- Ничего, ничего! Это сейчас пройдет, - шептала Инес, - мне немного нездоровится.

- Не понимаю, что может тебя пугать? Неужели мрачный свет портьер? - сказал отец, направившись было к соседней комнате.

- Нет, нет, отец, все уже прошло, - сказала Инес, сделав над собой решительное усилие и остановив отца.

- Я имел счастье снова увидеть мою прекрасную милую невесту, - обратился к ней дон Карлос, целуя ее дрожащую руку, - скоро, надеюсь, мы встретимся при иных обстоятельствах и тогда назначим день, который осчастливит меня, соединив навеки с вами, графиня Инес! Да хранит вас Бог!

Графиня прошептала несколько слов едва слышным голосом, и дон Карлос вышел в сопровождении графа Кортециллы.

В ту же минуту Мануэль бросился к ногам трепетавшей девушки.

- Я все знаю! - вскричал он, побледнев от волнения. - Ты невеста дона Карлоса! Это дело графа! Но ты не будешь ему принадлежать, хотя бы само небо хотело этого! Ты не должна быть несчастной! Ты будешь принадлежать мне, мысль о твоей любви даст мне счастье и силы! Моя жизнь принадлежит тебе - тебе одной. Я на все готов, чтобы обладать тобой. Никакая сила не может разлучить нас, когда мы душой принадлежим уже друг другу!

- Скорей беги, сюда идут!

- Еще одно слово на прощанье, моя возлюбленная!

- Я твоя всем сердцем - и только твоя, - прошептала Инес, наклоняясь к дону Мануэлю, стоявшему перед ней на коленях.

Он обнял ее и покрыл поцелуями маленькую ручку, а через минуту уже выходил из дворца, откуда только что уехали дон Карлос и граф Кортецилла.

IX. Покушение на жизнь короля

На непривлекательной улице, что тянется вдоль Мансанареса неподалеку от улицы Толедо и площади Кабада и называется в насмешку "Маленькой Прадо", много таверн, где собираются нищие, монахи, погонщики мулов, гуляки с женщинами, нередко и преступники, скрывающиеся от наказания. Весь этот сброд постоянно кутит, поет или ведет здесь свои тайные переговоры. В некоторых из этих таверн, вечно наполненных дымом и чадом, давались так называемые ламповые балы - название это пошло от дымных ламп, развешиваемых под потолками для освещения больших танцевальных залов.

Несмотря на свой непривлекательный вид и дурную репутацию, "Маленькая Прадо" всегда была полна народа. В боковых улицах обитало множество личностей, боявшихся дневного света и выходивших из своих трущоб только по ночам. Они-то и составляли большей частью публику "Маленькой Прадо".

В одном из углов таверны "Блестящий Щит", куда кроме нищих и ремесленников нередко захаживали и солдаты из соседних казарм, у окна сидело четверо мужчин. Они тихо разговаривали между собой, очевидно кого-то поджидая, потому что один из них, толстяк, сидевший ближе всех к окну, время от времени нетерпеливо выглядывал на улицу.

Вечер еще не наступил, поэтому народу было немного, и четверо посетителей могли спокойно поговорить, не опасаясь быть подслушанными. Трое нищих впротивоположном углу наслаждались своим пухеро (пухеро - любимое национальное блюдо испанцев, состоящее из мяса, обрезков колбасы и сухих бобов, сильно приправленное перцем), а ремесленники пили вино стакан за стаканом.

- Что, никого еще нет, Панчо? - спросил один из четырех, обращаясь к толстяку.

- Никого, Винцент.

- Странно, Тито, ты же назначил этот час.

- Так сказал полковник, - отозвался Тито, - он обещал прийти сюда к этому времени. Ведь ты слышал, Леон?

- Да, - сказал Леон, - надо подождать!

- А чтобы не терять бодрости, надо выпить, - прибавил Винцент, человек лет тридцати, с желтовато-бледным лицом и всклокоченными черными бакенбардами. - Эй, Джеронимо! Еще вина!

Хозяин, перемывавший стаканы, тотчас исполнил требование.

- За наше товарищество и за успех сегодняшнего дела, какое бы оно ни было! - сказал Винцент.

- Он тебе объяснил что-нибудь, Тито?

- Полковник сказал: "Вы смелые малые! Выпейте для храбрости, если чувствуете в ней недостаток, и тогда дело в шляпе", - отвечал Тито, худощавый, долговязый малый с мрачным лицом.

- Да что тут может быть? - проворчал Леон. - Разве захватить или совсем убрать с дороги кого-нибудь из врагов дона Карлоса!

- Я готов исполнить приказание полковника, в чем бы оно ни состояло, - сказал Винцент. - Он мне нравится, под его началом, должно быть, весело служить!

- Мои кулаки к его услугам, - прибавил Тито.

- Конечно, - заметил Леон, - если мы дали письменное обязательство, так должны повиноваться ему, только лучше бы поскорей выбраться из Мадрида.

- И я того же мнения, - сказал Винцент.

- Я тоже первый раз в столице, - прибавил Тито, - и мне, как и вам, не нравится здесь.

- Тише! Полковник! - остановил их Панчо, понижая голос. - С ним еще кто-то.

- Кто?

- А кто его знает, - сказал Тито, - верно, адъютант - на нем старая капральская форма.

Доррегарай и Изидор зашли в таверну и подсели к ожидавшим.

- Вас теперь пятеро, - начал Доррегарай, убедившись сначала, что никто их не слушает. - Вот, Изидор Тристани тоже пойдет с вами и поможет вам сегодня вечером в первой пробе.

- За ваше здоровье, братцы! - сказал Изидор, взяв стакан с вином, поданный хозяином. - За наше товарищество, храбрые карлисты, ха-ха! - Он выпил, посмеиваясь, и прибавил: - Хорошо, только маловат стакан.

Доррегарай подал ему свой.

- О, сохрани Бог, полковник! Сохрани Бог! - отказался Изидор. - Это непорядок!

- Ну, Винцент и Тито, вы больше всех нравитесь мне, и сегодня вечером я рассчитываю главным образом на вас, - сказал Доррегарай.

- Мы готовы, полковник. Что прикажете?

- Надо провести небольшое испытание, потребуется лишь хорошо прицелиться и метко выстрелить.

- За этим дело не станет, - сказал, смеясь, Тито.

- А что за цель? - спросил Винцент.

- Экипаж. Там будет двое мужчин, стрелять надо в того, у которого густая борода.

- А нам что прикажете делать? - спросил Леон.

- Вы с Панчо под руководством Изидора должны позаботиться о том, чтобы дать возможность Винценту и Тито убежать от толпы, которая поспешит на выстрел. Поняли?

- Не трудно, - со смехом отвечал Панчо.

- Дело в том, братец, - сказал Изидор, - чтобы сбить с толку толпу.

- Так-так, - согласился Леон.

- Как только Винцент и Тито выстрелят, - продолжал Изидор, - мы с Леоном окажемся рядом, быстро заберем у них пистолеты и спрячем под плащами, а сами примемся бегать и кричать. Они воспользуются суматохой и скроются.

- Вы вполне можете положиться на Изидора, - сказал Доррегарай Винценту и Тито, - он ловок и быстр! Я сам буду недалеко и укажу вам, в кого стрелять.

- Когда это будет?

- Через час. Пистолеты при вас?

Винцент распахнул плащ и показал, что у него за поясом пистолет и кинжал.

- И Тито вооружен, - сказал он.

- Ну, ступайте теперь разными дорогами к улице Сан-Маркоc. Встретимся там через час. Я на вас рассчитываю, - прибавил Доррегарай и ушел.

- Где же эта улица Сан-Маркоc? - спросил Леон.

- Я вас сведу туда! Идемте! - вскричал Изидор. - Прежде надо осмотреть местность и непременно заручиться двумя выходами на случай необходимости. Это главное.

- Изидор прав, - со смехом сказал толстяк Панчо, - иметь два выхода очень важно, но во всякой улице их два, если это не тупик.

- Ссс!.. Братец, ты меня не понял, - сказал Изидор, выходя вместе со своими четырьмя товарищами из таверны. - Нужна ведь еще лазейка на самый крайний случай.

- Правда, правда! - вскричали в голос Панчо и Леон.

Винцент и Тито пошли вперед.

- Ну, а если попадемся? - проговорил последний.

- Тогда всем виселица, вместе с полковником и адъютантом! - отвечал Винцент.

Изидор подошел к ним.

- Пистолеты заряжены?

- Все готово, - отвечали они, - но кто же тот, в кого мы должны стрелять?

Изидор пожал плечами.

- Увидим, братец, - тихо сказал он. - Какой-нибудь враг дона Карлоса, от которого надо избавиться. Вот сюда, на эту улицу.

- Далеко еще? - спросил Винцент. - Я не знаю ни одной улицы в Мадриде.

- Скоро придем. Да и пора, уже совсем стемнело!

В этот момент торжественный звон множества колоколов раздался над городом, как будто специально для того, чтобы смягчить и обратить к небу этих пятерых людей, таивших в уме черные замыслы!

Но они не обратили внимания на предостережение неба и продолжали идти своей дорогой.

Вскоре они вышли на широкую улицу Сан-Маркоc, находившуюся недалеко от дворца, застроенную высокими домами и имевшую весьма непривлекательный вид. Старые дома стояли чуть в глубине улицы, а у других выдавались вперед большие балконы, бросавшие на улицу сильную тень.

В нише одной из стен стояла статуя святого, перед которым Тито, Винцент и Панчо преклонили колени.

Изидор и Леон подошли к большому дому с отворенными воротами.

- Я, кажется, не ошибся, а это очень важно, - сказал Изидор. - Идем! Пора приступать к делу.

Они вошли в дом и скоро вернулись с довольными лицами.

- Все как нельзя лучше, - обратился Изидор к Винценту и Тито. - Мы будем стоять около этого места! Дом имеет два выхода: один сюда, а другой в маленький переулок Кабаллерица, где находятся королевские конюшни. Леон и я возьмем у вас пистолеты, Панчо, отвлекая, побежит в сторону, а вы бегите через этот дом в переулок, там вы уже в безопасности.

В эту минуту подошел Доррегарай.

Изидор увел Леона и Панчо на другую сторону тихой, безлюдной улицы, где укрылся с ними в тени дома.

Вдали послышался шум приближавшегося экипажа.

Доррегарай с Винцентом и Тито подошли к дому с двумя выходами.

- Готовы ли еы? - тихо спросил карлистский полковник.

- Да, - отвечали оба.

- По окончании дела встречаемся в таверне "Блестящий Щит", а ночью уедем.

- И самое лучшее, - пробормотал Тито, - а теперь к делу.

- Смотрите хорошенько, - шепнул Доррегарай, - вот коляска.

Открытый экипаж, далеко не пышной наружности, без форейторов и военной охраны, вывернул на улицу Сан-Маркос.

Несмотря на поздний час, можно было ясно различить сидевших в экипаже двух мужчин.

- К делу! - скомандовал Доррегарай. - Цельтесь в того дона, у которого темная борода.

С этими словами он быстро пошел прочь.

Все, по-видимому, благоприятствовало попытке. Никого не было вокруг. Лишь на углу улицы несколько человек смотрели вслед экипажу, в котором король и его флигель-адъютант быстро ехали ко дворцу.

Едва они достигли середины улицы, как Тито и Винцент бросились к экипажу, выхватив пистолеты. В ту же минуту Изидор, Леон и Панчо точно из-под земли выросли около них.

Сидевшие в коляске еще не успели попять, в чем дело, как раздались два выстрела. Кучер рванул лошадей в сторону, а через минуту адъютант уже выскочил из экипажа, к которому с соседних улиц с громкими криками сбегался народ.

- Убийство! В короля стреляют! Хватайте убийц! - раздавалось со всех сторон.

В это время Винцент и Тито быстро скрылись в указанном им мрачном доме, а через минуту уже бежали по переулку мимо королевских конюшен. Тито успел передать свой пистолет Изидору, спрятавшему его в плаще, а Винцент в спешке бросил свой просто перед домом.

- Убийцы там! - крикнул Леон, бросившись в одну сторону, между тем как Панчо с таким же криком побежал в другую, чтобы сбить с толку толпу.

- Они скрылись сюда! - кричал Изидор, как вдруг почувствовал, что его схватили.

Экипаж короля медленно проехал мимо толпы, приветствовавшей его громкими "виват" и махавшей шляпами. Король Амедей, живой и невредимый, стоял в коляске, кланяясь на все стороны.

Выстрелы слегка задели его военную фуражку и мундир, не причинив ему самому никакого вреда.

- Вот один из злодеев! - кричал адъютант, держа Изидора. - Я сам видел его у экипажа, на нем мундир прежних капралов!

- Берите его! Где альгвазилы? - кричали в толпе.

- Святой Августин! - раздался голос Изидора. - Это ошибка, благородный дон! Я стоял, я проходил здесь случайно... Сжальтесь, я пи в чем не виноват! Убийцы скрылись, а я теперь...

- Держите его! Обыщите! - крикнуло несколько голосов. - Вот пистолет, из него только что стреляли. Сюда, альгвазилы! Вот убийца! В тюрьму его!

- Смерть ему!

Так кричали со всех сторон, и подоспевшим альгвазилам с трудом удалось уберечь арестанта от ярости толпы. Его схватили и увели.

X. Монастырь Святой Марии

Недалеко от Австралийских ворот, в южной части города, есть уединенная, мало посещаемая улица, на которой лишь изредка мелькнет зелень среди убогих домишек, заселенных исключительно бедняками.

Это улица Гангренадо. Название ее пошло оттого, что тут сжигали на костре несчастных жертв инквизиции, подозреваемых в ереси.

Высокая темно-красная стена, занимающая большую часть улицы, отделяет от мира францисканский монастырь Святой Марии. Когда во время изгнания королевы Изабеллы монастырь Пресвятой Мадонны был разрушен, тайный совет Трех, долго властвовавший там, перешел во францисканский монастырь Святой Марии, таким образом, исчезли только стены, а силы и власть испанской инквизиции сохранились в неприкосновенности!

В задней части монастыря, того самого, который в день праздника масок посетил граф Кортецилла, в верхнем этаже одного из зданий находилась круглая комната, окнами выходившая в обширный монастырский сад. Подчеркнуто скромный вид ее явно выдавал желание порисоваться бедностью и простотой жизни.

Кроме длинного черного стола здесь было три старых неуклюжих стула и шкаф с несколькими полками. В простенке между окнами, закрытыми грубыми темными занавесками, висело изображение святого Франциска в черной раме, на столе - большие чернильница и песочница, черное распятие, череп, железный подсвечник в четыре свечи, молитвенник и колокольчик.

Три монаха в темно-коричневых одеждах, подвязанных волосяными поясами, сидели у стола.

Место посредине занимал знакомый уже нам патер Доминго, седой патриарх церкви, как его называл граф Кортецилла. Его одежда ничем не отличалась от одежды остальных монахов.

По правую его руку сидел молодой патер с умным, хитрым лицом и далеко не монашеским блеском глаз, это был патер Амброзио. По левую руку - монах средних лет, с необыкновенно худым, заостренным книзу лицом, каждая черта которого указывала на мрачного ревнителя веры, патер Бонифацио.

Перед Доминго лежала толстая тетрадь, которую он читал. Несмотря на свои лета и довольно слабый свет четырех свечей, он не пользовался очками. Его деятельность доказывала замечательное здоровье и силу; целые ночи он проводил за работой, кроме того, участвовал в советах и посещал прихожан, как в прежнем, павшем монастыре.

- Сегодня вечером к нам прибудет дон Карлос, высокие братья, - сказал патер Доминго, - чтобы принять наше пожертвование на военные издержки. Он согласился на все условия! Вот скрепленное его подписью обязательство восстановить все прежние монастыри и преумножить церковное имущество на сумму, которую мы в настоящую минуту назначим, к тому прибавлено еще обещание восстановить инквизицию как государственное учреждение!

- А подразумевается ли этим, достопочтенный брат, обязательство обращаться к нам за решением всех важных вопросов? - спросил Бонифацио.

- Это чрезвычайно важно, - добавил патер Амброзио.

- Вот, послушайте, что говорится в главной части договора, - отвечал великий инквизитор, патер Доминго. - "Принц Карлос Бурбонский торжественно принимает и подтверждает своим именем обязательство во всех государственных делах, касающихся церкви, обращаться, прежде объявления своей воли, к совету великого инквизитора..." Здесь оставлен пробел, - прибавил Доминго, - которым нам остается воспользоваться!

- А как насчет нашего пожертвования? - спросил Бонифацио.

- Я назначил миллион, - объявил патер Доминго. - Дать большую сумму было бы, мне кажется, рискованно. Дон Карлос имеет ведь и другие источники, так что этого ему будет достаточно.

- Более чем, почтенный брат, более чем! - вскричал худощавый Бонифацио. - Сумма довольно велика для возможной потери.

- Что скажет на это наш высокий брат Амброзио?

- Я согласен с решением благочестивых братьев!

- В таком случае, сегодня ночью принц получит миллион от брата казначея, - сказал патер Доминго. - А что слышно от брата Иларио, духовника герцогини Бланки Марии Медины? - прибавил он, обращаясь к патеру Бонифацио. - Вы упоминали о каком-то донесении.

- Важное донесение, брат! Иларио явился вчера ко мне сильно взволнованный. Бланка Мария призналась ему недавно, что вместо желаемой любви к супругу чувствует к нему антипатию, отвращение! Из других же верных источников он слышал, что она задумала тайно избавиться от него и, кажется, хочет привести в исполнение свои тайные планы здесь, в Мадриде.

- Если это ей удастся, то и она наша, - тихо и с ударением сказал Доминго. - Пусть патер Иларио ловко и осторожно наблюдает за герцогиней, не выпуская ее из виду. Как только она исполнит задуманное, он должен заявить ей, что знает о преступлении!

- Я уже отдал такое приказание, - с ледяной самодовольной улыбкой отвечал инквизитор Бонифацио. - Более того, я посоветовал узнать, в чем причина такого внезапного отвращения Бланки Марии Медины.

- И патер Иларио назвал моему высокому брату дона Мануэля Павиа де Албукерке, - сказал Амброзио.

- Это ошибка, мой высокий брат! Патер Иларио подозревает план тайного брака между Альфонсом Бурбонским и герцогиней Мединой!

Известие поразило великого инквизитора и патера Амброзио.

- Если она совершит задуманное, - решил Доминго, - то либо поступит в монастырь Святого Сердца, либо, если это может оказаться выгодным, вступит в брак с доном Альфонсом!

В эту минуту в соседней комнате, где всегда сидели дежурные братья, раздался звонок колокольчика.

- Не Карлос ли это Бурбонский? - сказал, улыбаясь, худощавый Бонифацио. - За деньгами ведь аккуратно являются!

Через минуту вошел монах и низко поклонился трем патерам.

- Кто там? - спросил великий инквизитор.

- Патер Антонио просит позволения войти, - почтительно отвечал монах.

- Пусть войдет! Брат ушел.

- Так он в самом деле явился сюда, - сказал инквизитор Бонифацио с выражением ненависти на лице. - Не слишком ли большое доверие оказывает мой почтеннейший брат молодому патеру Антонио? Мне кажется, сердце Антонио столь же принадлежит миру, сколь не принадлежит нам! Он слишком умствует и слишком пытлив. Этот патер, мне кажется, ведет совершенно самостоятельную, отдельную от нас жизнь.

Разговор был прерван появлением патера Антонио. Дверь отворилась, и на пороге показалась фигура серьезного, бледного молодого монаха, которого мы видели в обществе Мануэля.

Дверь затворилась за ним.

Он поклонился и спокойно, с достоинством подошел к черному столу. Благородно очерченное лицо было бесстрастно, по нему нельзя было понять, о чем он думает, и вообще во всей его фигуре чувствовалось .самообладание.

- По вашему приказанию, многоуважаемые отцы, я явился, чтобы доложить о результате миссии, которую вы мне поручили, - мягко сказал он.

- Приветствуем тебя, патер Антонио, - отвечал великий инквизитор. - Ты целый год провел на месте своего назначения, а за год можно много сделать, особенно тебе, так богато одаренному природой!

- Главное, что мы хотим знать, - исполнил ли ты данное тебе поручение, патер Антонио? - добавил инквизитор Бонифацио, пронзая его взглядом.

Молодой патер поднял на него свои большие выразительные глаза.

- Что угодно уважаемому отцу понимать под словом поручение? - спросил он.

- Тебе приказано было, - отвечал Бонифацио, - наблюдать за всем, что происходит в замке графа Кортециллы, ты должен был узнать тайны этого мрачного дворца, цель путешествий графа и его знакомства.

- Цель эта, - простодушно отвечал Антонио, - осталась мне неизвестной, так как я не мог разузнать, чем он занимается. Я знаю только две вещи: огромные богатства графа, источник которых также составляет для меня тайну, хранятся не во дворце, а где-то в другом месте, а таинственная болезнь графини Инес...

- Графиня - единственное дитя Кортециллы, - заметил великий инквизитор. - Мы поручили тебе всеми средствами приобрести над ней влияние! Удалось тебе это?

- Сердце молодой девушки - святилище, достойные отцы! Я старался заслужить доверие графини и сделался ее другом и советником.

- Графиня Инес помолвлена, ты это знаешь?

- Да, с Карлосом Бурбонским.

- Любит ли она его?

- Трудно читать в сердце девушки! Графиня покорится воле отца и выйдет за принца.

- Если она его не любит, тем легче будет тебе завоевать ее сердце, - сказал Бонифацио. - Ты должен поставить себе задачу научиться влиять на нее, тогда впоследствии она будет в твоей власти!

- Мы выбрали тебя, патер Антонио, для этого дела, - сказал великий инквизитор, - потому что ты молод, а молодость быстрей сближается с молодостью. Называя сердце девушки святилищем, ты, мне кажется, ошибочно употребляешь это слово. Ты должен стараться раскрыть сердце графини, проникнуть в самые сокровенные его уголки и не останавливаться ни перед какими средствами, чтобы овладеть им. Когда она полюбит тебя, тогда станет и доверять, а это необходимо.

- Ей полюбить меня, почтенный отец? - спросил Антонио с оттенком грусти в голосе . - Если бы можно было приказывать человеческому сердцу, много горя было бы устранено на земле! Любовь является подобно прекрасным цветам, которые вызывает из недр земли солнечный луч. Она приходит раньше, чем мы успеваем подумать о ней, но не позволяет принуждать себя! Сколько тысяч людей проходит мимо нас в жизни, мы видим их, сближаемся с ними, однако ж не любим! Но вот вдруг встречается существо в этой толпе, и в душе у нас что-то дрогнет, точно от внезапного воспоминания, от предвкушения какого-то блаженства. То, чего мы не испытывали при встрече с другими, делается ясным для нас теперь, и в ту же минуту в нас рождается любовь! Это чувство, которое заставляет гореть нашу грудь в самой глубине ее, заставляет нас ликовать при каждой встрече, вздыхать при каждой разлуке, это чувство, при котором каждое ласковое слово приносит с собой надежду, каждый малейший знак равнодушия - отчаяние.

Патер Антонио говорил самозабвенно, с большим чувством, Бонифацио зорко следил за ним.

- Ты прекрасно нарисовал нам проявление любви, - сказал великий инквизитор, - любви мирской, которую, как и мы, учился побеждать и которой мы неподвластны. Зная ее так хорошо, патер Антонио, ты тем легче сможешь пробудить ее в графине Инес. Она должна любить и стать твоей союзницей, ты же должен искусно, со строгим расчетом руководить ею, тебе предстоит высшее назначение. Таким путем ты приобретешь власть в замке графа Кортециллы, а после этого получишь возможность наблюдать, кого принимает у себя граф Эстебан, и подслушивать его разговоры. Воспользуйся болезнью графини и необходимостью следить за ней. А после представишь нам отчет о том, что узнаешь. Ступай и исполняй наши приказания!

Патер Антонио вышел с поклоном.

- Или он пропал для нас, и все его слова и его покорность одна хитрость, - сказал инквизитор Бонифацио, - или он любит графиню Инес Кортециллу преступной любовью!

- Мы еще, может быть, сумеем использовать его с выгодой для себя, - отвечал великий инквизитор.

- По-моему, - заметил Амброзио, - этот Антонио - просто молодой мечтатель, гуляющий с графиней по парку, собирающий с ней цветы и заглядывающийся ночью на звезды. Такие люди бесполезны как для света, так и для церкви.

В эту минуту в соседней комнате снова раздался звонок, и дежурный брат доложил о принце и генерале Веласко. Прежде чем великий инквизитор успел ответить, дон Карлос нетерпеливо вошел в комнату, за ним следовал офицер, еще моложе него. На обоих были темные плащи и кавалерийские костюмы.

- Простите, почтенные отцы, что мы входим, не дождавшись позволения, - сказал дон Карлос, - но мы спешим!

- Мы всегда предпочитаем спокойствие и обдуманность, дон Карлос Бурбонский, - отвечал Доминго, будучи не в состоянии скрыть свое неудовольствие, - но тем не менее приветствуем вас и вашего генерала!

- Вам известно о вчерашнем покушении, почтенный брат? - спросил дон Карлос, когда дежурный монах удалился. - При этом на улице Сан-Маркос арестовали одного человека.

- Мы слышали это, принц, - отвечал патер Доминго, поднявшийся вместе с двумя другими патерами при появлении дона Карлоса.

- Но арестованный не является настоящим виновником, - продолжал последний - Это человек, поступивший ко мне на службу, и арест его крайне неприятен для меня, так как он знает слишком много и при известных обстоятельствах может выдать нас.

- Как его зовут?

- Это бывший капрал, Изидор Тристани. Его надо освободить во что бы то ни стало, и я прошу вашего совета и содействия, почтеннейшие отцы!

- Подозрение, павшее на него, тяжело, - заметил, пожимая плечами, Амброзио.

- Но он не из числа настоящих виновных, которые, однако, хорошо ему известны! Кроме того, мне надо послать его к моим войскам. Помните молодого человека, так внезапно появившегося на нашей встрече, почтенный отец? - обратился дон Карлос к великому инквизитору. - Это он и есть!

- Что можно, мы сделаем для вас, принц, - отвечал Доминго.

- Теперь перехожу к не менее важному делу! Дон Веласко, которого вы видите здесь, мой генерал, потому при нем можно говорить открыто, - продолжал дон Карлос. - Что вы решили касательно суммы, обещанной вами на военные издержки?

- Казначей будет предупрежден и выдаст вам миллион наличными, принц.

В эту минуту в коридоре вдруг послышался шум - слишком необычное явление в аббатстве Святой Марии. Великий инквизитор замолчал и сердито посмотрел на дверь, оба инквизитора тоже с неудовольствием обернулись, не зная, чем объяснить этот шум.

Но тут дверь отворилась, и в комнату вбежали три бледных монаха с выражением ужаса на лицах.

- Что такое? - с гневом вскричал великий инквизитор.

- Большая опасность, достойнейший отец, - отвечал один из монахов, в трепете бросаясь перед ним на колени. - Стены и коридоры монастыря заняты солдатами! Они требуют выдачи принца Карлоса Бурбонского!

Дон Карлос, отошедший с Веласко в сторону, вздрогнул.

- Кто осмеливается врываться в святую обитель? - вскричал великий инквизитор.

- Они требуют, чтобы их впустили и разрешили обыскать монастырь, - отвечал перепуганный монах. - Офицеры говорят, что дон Карлос Бурбонский здесь!

- Идите и отворите им ворота, - приказал великий инквизитор. - Пусть войдут.

Монахи вышли.

- Натер Амброзио, - сказал Доминго, - проводи принца в потайную комнату аббатства! А ты, почтенный брат Бонифацио, ступай вниз и наблюдай за обыском монастыря.

- Благодарю вас за защиту, достойнейший отец, - сказал дон Карлос, уходя с Веласко в боковую дверь следом за патером Амброзио.

XI. Лисица в западне

Альгвазилы, связав Изидора, спешно отвели его на ближайшую гауптвахту, где посадили в пустую, надежную комнату.

Никто не слушал его уверений в невиновности, никто не верил ему, потому что схватили его на месте преступления, на него указал сам адъютант короля, и при нем нашли пистолет, а главное, от него уже ожидали чего-нибудь подобного.

Изидор был на дурном счету у властей, особенно у военных командиров, под началом которых прежде служил. Во время следствия найдено было в актах не только много обвинений Изидора Тристани в дисциплинарных проступках и покушениях на собственность, но и указание на совершенное им убийство проезжего на большой дороге.

Он был приговорен к десятилетним каторжным работам в гавани Карфагена, это время оставило свой след и на его лице, и на фигуре, он действительно выглядел каторжником. При вступлении на престол Амедея ему посчастливилось попасть под общую амнистию.

Ночью Изидора перевели в большую, вместительную тюрьму, стоявшую на берегу Мансанареса, близ Толедских ворот и школы тореадоров, со стороны города ее окружала высокая стена, а та часть здания, которая обращена была к реке, отвесно поднималась над водой. Со всех сторон, однако, проделаны были маленькие окошечки с железными решетками.

Эту надежную, искусно выстроенную тюрьму народ называл Адским замком. Немалую долю арестантов в нем составляли убийцы и разбойники, так как время беспорядков в Испании вызвало большое количество преступлений, появилось даже много иностранцев, промышлявших мошенничеством и разбоем.

Когда за Изидором закрылись большие железные ворота, к которым приставили тотчас двух караульных с заряженными ружьями, он понял, что дело серьезно. Из Адского замка не было выхода! Кто раз попал туда, тому нечего было и думать о свободе.

Единственным утешением Изидору служила мысль о высоком покровителе, соучастнике этого преступления.

Смотритель тюрьмы, как опытный человек, с первого взгляда разглядел в нем отъявленного преступника, и это было так, потому что время, проведенное на галерах, становилось высшей школой для разбойников, попавших туда; пройдя ее, они были способны на все.

Он велел тотчас отвести Изидора в комнату нижнего этажа, где его обыскали с головы до ног и сменили грязный капральский мундир на желтое арестантское платье. Эта перемена сильно не понравилась бывшему капралу, но он покорился, потому что смотритель пригрозил ему, в случае малейшего сопротивления, решетками и голодом.

Затем Изидора отвели в комнату, где не было других арестантов, кроме него. Комната была шагов десять в длину и столько же в ширину, там стояли маленькая железная печь, жесткая кровать с одеялом, приделанный к стене стол и скамейка, на столе кружка с водой и лампа.

Толстая дверь, выходившая в коридор, была обита жестью. Через маленькое окошечко, открывавшееся в ней с наружной стороны, арестанту подавалась пища.

В одной из стен, на довольно значительной высоте, находилось окно фута два в высоту и в ширину, с железной решеткой, выходившее, как тотчас убедился Изидор, на Мансанарес, далеко внизу кативший свои волны.

Потеря свободы была в высшей степени чувствительна для Изидора! Мрачное выражение лица ясно говорило о состоянии его духа, но так как в данную минуту ничего изменить было нельзя, то он бросился на постель и вскоре заснул так крепко, как едва ли может спать даже человек с самой чистой совестью.

На следующий день, съев принесенный обед, он уселся на постель и принялся рассуждать вслух, обдумывая свое положение.

- Скверную штуку сыграл со мной случай, - бормотал он. - Все улизнули, один хитрый Изидор в западне! Черт возьми! Но утешься, ведь они все в твоих руках! Ты предусмотрительно поступил, зайдя в гостиницу Сан-Педро и углядев следы, что вели к развалинам старого монастыря. Тебя не оставят в беде, а уж если у них хватит глупости сделать это, так все пойдут на виселицу, Все! Ты неплохо устроился - за тобой оба принца, полковник, патер Доминго из монастыря Святой Марии и граф Кортецилла, - посмеивался Изидор. - Эти важные господа всегда стараются найти какого-нибудь козла отпущения, на которого можно свалить все свои грехи, но Изидор слишком много знает и заставит бояться себя! До приговора не скоро дойдет. А если они тебя бросят, придется сознаться, не доводить же дело до пыток! Изидор признается в том, что может не понравиться знатным, благородным донам, ну, да что делать! Своя ру" башка ближе к телу!

Монолог Изидора был прерван бренчанием ключей у двери, шумом шагов и голосами в коридоре.

Дверь отворилась. Вошли судья с секретарем, положившим на стол бумагу и приготовившимся записывать.

"Ага, - подумал Изидор, - начинается история, но будем спокойны!"

Судья велел ему встать.

На несколько вопросов о прошлом, показывавших, что о нем имеют подробные и точные сведения, Изидор отвечал путано, а от обвинения в покушении на убийство категорически отрекся.

- Я проходил совершенно случайно по улице Сан-Маркос, сеньор, - сказал он с самой невинной физиономией. - Это и с вами могло случиться. Ах, лучше бы я был в это время на другом краю города! Ну, да уж беда и во сие найдет, если захочет! Меня закрутило в толпе и, на беду, вынесло прямо на адъютанта.

- При вас нашли разряженный пистолет, - прервал следственный судья разговорчивого арестанта.

- Да, да! Какой-то шалопай сунул мне что-то в суматохе, а в эту минуту адъютант и схватил меня! Ну скажите сами, сеньор, неужели бы я остался там стоять, если бы был настоящим виновником? Не думаю!

- Так вы не хотите признаться?

- В чем мне признаваться-то, сеньор? Неужели я должен сказать: вот моя голова, я виновен! О Боже! Вы уж слишком многого требуете, если хотите, чтобы я подставил свою голову за другого.

- Выдайте соучастников, это уменьшит паше наказание.

- Но какое же наказание я заслужил, сеньор, если я невиновен?

- Ваше прошлое говорит против вас.

- Да разве прежнее несчастье может служить доказательством моей вины теперь, сеньор? Этак можно из невинного человека сделать преступника. Оттого что Изидор Тристани нанес, по несчастью, удар, убивший человека, а коварные товарищи подсунули ему украденные вещи, чтобы избегнуть наказания, вы считаете, что и теперь он виноват? Это несправедливо, сеньор, нельзя судить на таких основаниях!

- Так вы упорно настаиваете на своей лжи?

- На истине, сеньор! Что же мне сказать? Да буду я лишен царствия небесного, да буду я проклят, если выстрел сделан мной! Требуйте от меня какой угодно клятвы!

Секретарь записывал каждое слово арестанта.

- Ваше упорство вам не поможет, - сказал судья, - показания свидетелей и пистолет говорят против вас! Вы бы лучше искренне сознались, в противном случае вам грозит виселица.

- Не надо забегать вперед. Никто не избегнет того, что ему предназначено. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, - отвечал Изидор.

Георг Ф. Борн - Дон Карлос. 1 часть., читать текст

См. также Георг Ф. Борн (Georg Born) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :