Сергей Тимофеевич Григорьев
«Малахов курган - 01»

"Малахов курган - 01"

Повесть

ЧЕРНАЯ ТУЧА

Пеня стоял, держась за трубу, на красной черепичной крыше отцовского дома и смотрел в сторону моря. Сизовато-черное облако левее мыса Улукул, на норд-норд-ост от входа в Севастопольский залив, двигалось вправо, рассеивалось и пропадало. Больше ничего на море не было. О том, что появилось дымное облако над морем, Веня доложил сестре Наташе, спрыгнув с крыши.

Наташа даже не ахнула и не подняла взгляда от кружевной подушки. Перебирая ловкими пальцами коклюшки, она только титула головой, а потом кинула:

- А еще что? Погляди еще.

Наташу ничем не удивишь, не рассердишь. Вот если бы дома была Маринка, она сейчас же полезла бы с Веней на крышу и заспорила с ним до драки. Она, наверное, увидит в дымной туче на краю неба паруса и трубы пароходов и скажет, пожалуй, сколько в эскадре вымпелов. А если первый парус увидит Веня, то Маринка начнет смеяться и скажет, что эта черная туча - даже и не туча, а "просто так", осенняя темень, быть крепку ветру. В сентябре бывает: вот сейчас жарко и солнце палит жестоко с ясного неба, а с ветром, откуда ни возьмись, польет холодный дождь. Маринки нет дома - ранее раннего в парусную ушла. Все сегодня и спали плохо и про-снулись раньше, чем всегда. Батенька из своего бокала чаю не допил, накрыл крышкой, вздохнул: "Что-то будет?" - и ушел в штаб на службу. Зачем он нынче при медалях? Маменька с "нянькой" Хоней ни свет ни заря подняли такую стирку, какая бывает только раз в году, перед светлым праздником. Насти-рали кучу - и унесли двуручную корзину полоскать. И, под-нимая тяжесть, тоже вздохнули:

- Что-то будет?

- Ох, что будет-то, милые! - ответила на ходу сестрице и матери Ольга, убегая вслед Маринке с куском хлеба, завер-нутым в платочек.

Веня побежал было за ней, спрашивая: Что будет, Ольга, скажи?!

- Что будет, то и будет.

- Да ты куда?

- Куда надо.

- А куда надо?

Тебе надо дома сидеть!

- А тебе?

- Мне?! - только хвостом вильнула.

Веня остался дома с Наташей. Ее не допросишься, ей самой только подавай новости: "А еще что?!"

И товарищи все убежали на Графскую пристань, на бульвар, на рейд: узнать, что там на флоте деется. Вот там все известно! А отсюда, с крыши, Веня видит только верхушки мачт с ленивыми змеями длинных вымпелов. Веня пытается найти мачты корабля "Три святителя" - на нем держит свой вымпел командующий эскадрой вице-адмирал Нахимов. Вот уж этот все знает - и что было, и что есть, и что будет. А если он знает, значит, и брат Миша знает. "У Нахимова, братишка, матросы все и каждый должны знать, что и как",- говорил Вене, прощаясь, брат Михаил. Только теперь долго Мишу на берег не пустят.

Веня, пригорюнясь, сидел на коньке крышки, обняв колен-ки. Внизу скрипнула дверь. На двор вышла Наташа, гляну-ла из-под руки на море, потом на крышу и негромко спро-сила:

- Еще что видно, Веня? Видишь что?

Нижу, да не скажу! - ответил Веня.

Наташа усмехнулась и ушла в дом.

Веня не солгал. Он и верно кое-что увидел. В большой бухте на одной из мачт - сигнал "приготовительный старшего на рейде", требующий внимания всех кораблей: "Сейчас подам команду!"

Мачту заволокло клубами черного дыма. У Вени ёкнуло сердце: пароходы поднимают пары. Наверное, сейчас флагман подаст сигнал выйти в море навстречу неприятелю. И, уж конечно, пароход "Владимир" возьмет на буксир флагманский корабль, и первый выйдет из бухты. На "Владимире" машин-ным юнгой Трифон. Он все увидит раньше Вени, а много ли он старше?! Вечор за ужином Трифон важничал, разговаривая с батенькой, словно большой:

- Мы антрацит приняли. Вот беда!

- А что же?

- Да антрацитом очень долго пары подымать. С ним намаешься!

САМЫЙ МАЛЕНЬКИЙ

Ах, до чего это обидно быть самым маленьким среди боль-ших! То ласкают, зализывают, словно кошка слепого котенка. "Ты наш маленький, самый маленький! Не обижайте, братцы, сестрицы, младшенького! - учит старших мать.- Он у нас последний!" А то разгневается, зашипит гусыней и сама пнет: "Последыш! Да скоро ли ты вырастешь!.."

Сидя на крыше, Веня бурчит сердито:

- А вот вам назло и не буду расти! Так и останусь маленьким. Поцацкаетесь еще со мной! Плакать не стану!

Стоит ли плакать па ветер! Слез никто не увидит. Плача никто не услышит. Не стоит плакать.

Ветер согнал пароходный дым вправо, в долину речки Чер-ной. Веня опять увидел мачту флагманского корабля. Семафор дна раза отбил букву "А"...

- Аз! Аз! - повторил Веня сигнал.- "Понял, ясно вижу". Что же он там видит?!

Веня осмотрелся. На вышке морской библиотеки стоят двое. Один положил зрительную трубу на парапет, склонился к ней н смотрит, не отрываясь, в море. Другой ему что-то указывает рукою вдаль. "Должно быть, сам Владимир Алексеич Корнилов",- решил Веня.

- Значит, шутки в сторону,- вслух прибавил он поговорку отца.

Правее, на башне, вертится, машет своими рейками город-ской телеграф.

Телеграф похож на человека, ставшего в тупик: то он напрасно взывает к помощи, воздевая к небу руки, то хлопает себя по бедрам, то в недоумении разводит руками. Махнув в последний раз рукой, телеграф безнадежно поник. Сигналы следовали так быстро, что Веня не успевал их разобрать. На-верняка ясно одно: передается на Бельбек и дальше депеша Меншикова, главнокомандующего войсками на Крымском по-луострове, самому царю в Петербург.

Веня устремляет взор на гору Бельбек, где стоит вторая после Севастополя башня телеграфа. Она четко рисуется на голубом небе. И там телеграф машет и разводит руками, по-вторяя севастопольскую депешу. Третья вышка - на Альме, через пятнадцать верст, ее уже не видать. И так скачками через видимое расстояние несется, повторяясь сотни раз, одна и та же весть. Когда-то она достигнет туманных берегов Невы и телеграф на башне Зимнего дворца повторит то, что в беспо-койстве и смятении проговорил напуганный телеграф за тысячу верст, в Севастополе! Сейчас там, около Питера, наверное, дождь и туман. Где-нибудь депеша светлейшего князя Мен-шикова застрянет, упершись в стену непроницаемой туманной мглы. От Севастополя до Новгорода будут знать депешу слово в слово все сигналисты. А в Новгороде она полежит! Пере-писанная на гербовом бланке, она долго будет лежать перед начальником телеграфа на столе. Он запрет дверь на вышку и будет держать там взаперти сигналиста, чтобы тот не раз-гласил раньше времени известие, адресованное царю, чтобы никто не узнал (хоть бы сам губернатор!) грозной вести. Пуская колечки трубочного дыма, начальник телеграфа сидит и улыбается, довольный: никто в столице, даже сам император Николай Павлович, еще не знает того, что здесь лежит на столе. А он, начальник телеграфа, знает. Поглядывая то на первые слова "Всеподданнейше Вашему императорскому величеству доношу", то на подпись "князь Меншиков", начальник теле-графа пустил густое облако дыма на самую середину бумаги, чтобы скрыть и от своих собственных глаз секретное сообщение, поспешно спрятал депешу в пакет, надписал на нем: "За непрохождением действия фельдъегерем в Санкт-Петербург в собственные руки его императорского величества",- запечатал пятью сургучными печатями - четыре маленькие по углам, посредине одна большая, все с двуглавыми орлами. И уж |фельдъегерь с депешей в сумке на бешеной тройке помчался сломя голову в туман...

- Подвысь! - бешено рявкнул фельдъегерь, увидя закрытый шлагбаум у Нарвской заставы.

Проворный инвалид бросился и поднял пестрое бревно. Тройка ринулась, промчалась по улицам столицы, птицей подлетела ко дворцу. Фельдъегерь через три ступеньки взбежал по лестнице мимо всех, прямо к дежурному свиты его величества генерал-адъютанту. Генерал засеменил ногами по паркету к дверям царской спальни и стукнул в дверь. В испуге царь вскочил с постели и вышел. Генерал подал ему депешу. Николай сломал печати, развернул бумагу. У царя зашевелились и задрожали пальцы.

"Сего числа неприятельский флот англичан, французов и турок в составе шестидесяти кораблей, тридцати пароходов и множества транспортов с войсками, всего до трехсот вымпе-лов, подошел к Севастополю".

ПЕРВАЯ ПОБЕДА

Наташа вышла из дому посмотреть, что это Веня притих на крыше, "не случилось ли чего еще". А Веня сидит на гребне крыши и, уткнув голову в колени, спит.

Сестра окликнула его тихонько, опасаясь, что он встрепенется спросонок и скатится вниз.

- Заснул, сердечный! А гляди, что деется на море... Гляди!..

- И не думал спать вовсе!

- А что у нас деется, не видишь. Ты гляди, что на море-то, милый! - сказала Наташа и, зевнув, ушла в дом.

Грохнула пушка. Веня протер глаза и увидел, что это с Павловской батареи. Кольцо пушечного дыма убегало с батареи в море по-над волнами навстречу какому-то пароходу; кольцо растрепалось и полетело пушинкой по ветру назад. Веня сразу узнал, что пароход чужой - у нас во флоте нет такого фрегата: длинный, трехмачтовый, двухтрубный, винтовой. Под всеми парусами и под парами чужой фрегат весело бежит, чуть вея из белых труб дымком. За кормой стелется белый шлейф пены.

Пушка не остановила парохода. Он идет, не меняя курса, прямо ко входу в бухту...

- Берегись, наша! - закричал Веня в сторону рейда.- На брасах не зевай!..

С рейда навстречу чужому пароходу выбежал наш с подо-бранными парусами.

Веня с первого взгляда узнал, что это "Владимир".

- Ага! Развел-таки Тришка пары. А говорил - "Антра-цит". Валяй, наша! Бери на крючья! Пошел на абордаж! - поощрял Веня "нашу", притопывая по крыше ногами. Ему кажется, что он стоит не на крыше, а на капитанском мостике парохода и держится не за печную трубу, а за холодный медный поручень.

Волна брызжет на бак "Владимира" пеной. Чужой фрегат нес ближе. Веня видит, что там команда побежала по вантам. Через минуту чужой скомандует "право на борт", обронит паруса, круто повернет и даст по "Владимиру" залп всем бортом. Веня уловил маневр коварного врага.

- Носовое! - кричит Веня комендору носовой бомбовой пушки, приставив кулак рупором ко рту.- Бомбой пли!

Рыгнув белым дымом, мортира с ревом прыгнула назад. На чужом пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:

- Лево на борт! Всем бортом пли!

"Владимир" повернул и дал залп всем бортом. Веня при-ставил кулак к левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав залпа, пошел в море, держа к весту.

- А, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!

И кажется Вене, что до него долетает после гула бортового залпа "ура", подхваченное командой "Владимира"... Но пору-чень мостика внезапно выскользнул из рук Вени. На крутой волне качнуло так, что "Владимир" зарылся носом, и Веня, не устояв на коньке крыши, кувыркнулся и покатился кубарем вниз. Не успев схватиться за желоб, запутался в лозе, уве-шанной черными гроздьями винограда, и спрыгнул на зем-лю...

- Во как у нас! Ура! - Веня вскочил на ноги и кинулся внутрь дома.

В прохладном сумраке у окна Наташа проворней, чем всег-да, перебирала коклюшки; она как будто решила сразу допле-сти широкое - шире холста - кружево, а плела она его уже третий год!

- Чего это палили? - спокойно и тихо спросила Наташа, по поднимая головы от подушки, утыканной булавками.

- Чего палили? Эх, ты! - возмущенный равнодушием се-стры, воскликнул Веня.- К нам на рейд чуть-чуть английский пароход-фрегат не ворвался!

- Ах, милые! - притворилась, чтобы угодить братцу, встревоженной Наташа.- А ну?

- Ну?! Я приказал "Владимиру" прогнать его... "Влади-мир" как ахнет: пали левым бортом! Бац! Бац, бац!

- Ах, милые мои! - повторила Наташа и, подняв голову, улыбнулась брату: - А ты не убился, с крыши валясь?

- С какой это крыши? Я на салинге у "Владимира" на фок-мачте сидел со зрительной трубой. Я первый ведь и увидал чужого!

В оконнице от гула дальнего выстрела звякнуло стекло. Еще и еще...

Три пушечных удара, похожих на деловитый успокоенный лай крупного пса...

- Пойти поглядеть,- сказала Наташа, бросив коклюшки. Веня бежит впереди сестры на волю. Через крыши в море далеко виден чужой пароход, убегающий поспешно к весту. А "Владимир", послав три снаряда вслед убегающему врагу, по-вернул обратно, закрыл пары, поставил паруса и, окрыленный удачей, возвращается в бухту.

- Вот как мы вас! - кричит Веня.

- Да уж от тебя попадет и туркам, и англичанам, и всем! - обнимая брата и целуя его, говорит улыбаясь На-таша.

Отщипнув ягодку винограда с ветки, Наташа попробовала и сказала:

- Пора виноград резать... Пойдем-ка, милый, в горни-цу-я буду кружево плести, а ты мне сказку скажешь.

- Сестрица, я не хочу сказывать сказку, я сбегаю на Графскую пристань - посмотрю: не попало ли во "Владимир".

- Нельзя, батенька не велел!

- А ты ему не сказывай.

- Он и так узнает.

- А я сам убегу.

- Я тебе убегу! Идем, Венька.

Наташа хватает Веню за руку и тащит в дом. Он упирается, рвется, кричит...

- Что за шум, а драки нет? - воскликнул, входя во двор, матрос в бушлате и высоких сапогах.

- Стрёма, здорово! - кричит Веня.- Ура! Вот как их "Владимир"-то...

Наташа отпустила руку Вени - он кинулся к Стрёме и начал его тормошить и дергать.

- Здорово, братишка!

Матрос отстранил Веню рукой, снял шапку и поклонился:

- Здоровеньки ночевали, Наталья Андреевна!

- Спасибо. Как вы? Благодарим покорно, ничего...

- По делу к батеньке или так?

- Дельце есть до вас самой, Наталья Андреевна.

- Какие же могут быть у вас до меня дела, Петр Ива-нович? - потупив взор, спросила Наташа.

Стрёма надел шапку, посмотрел на стену, увитую лозой, и сказал:

- Созрел у вас виноград-от. Пора сымать...

- Как маменька велит.

Стрёма молча посмотрел внутрь своей шапки, где на до-нышке написан номер "232" и фамилия "Стрёмин". Наташа лукаво улыбнулась:

- Коли дело есть, говорите. Мне некогда, надо кружево плести... Пожалуйте в хату,- пригласила Наташа.

- Дело-то есть,- говорил Стрёма, не решаясь следовать за Наташей.- Шли мы мимо - в штаб нас послали, так по пути... Очень желательно взглянуть на вашу работу. Уж очень хорошо у вас выходит взволнованное море и корабли.

- Это дело маленькое... Да ведь вы уж сколько раз глядели. Посмотреть не жалко. За показ денег не платят... Веня,- об-ратилась Наташа к брату,- ты слазь-ка на крышу, посмотри чего еще...

Веню не так просто поддеть на крючок.

- Да, на крышу! А только что бранилась, что я упал... Сообразив, что можно поторговаться, Веня прибавляет, под-мигнув матросу:

- Я бы на Графскую вот сбегал, пока у вас тары-бары, разговоры, да ты не велишь.

- Пускай братишка сбегает! - просит Стрёма у Наташи. Она нахмурилась:

- Нельзя. Бывайте здоровеньки. Повернулась и ушла, не затворяя двери.

- А ты иди, не бойся! - шепнул матросу Веня.

КРУТОЙ БЕЙДЕВИНД

Стрёма шагнул вслед за Наташей в дом. Веня последовал за матросом. Наташа уже сидела у окна за работой. Стрёма остановился у нее за спиной и, глядя на ее тонкие пальцы, вздохнул:

- Дивная работа!

На синем фоне подушки в сплетении тончайших нитей рисовались пять кораблей. Они весело неслись под крепким ветром на раздутых парусах по курчавым волнам, а в про-зрачной глубине моря вслед кораблям дельфины, кувыркаясь, показывали из воды остроперые хребты.

- Крутой бейдевинд! - вздохнув, определил Стрёма ветер по тому, как стояли паруса на кораблях Наташи.- Все паруса до места! До чего все верно!

- Сидайте, что стоите! - ласково пригласила Наташа.

- Да нам некогда, собственно говоря... В штаб нас послали, а мы дорогой...

- Да ты уж садись! - сердито приказал Веня матросу. Матрос опустился на скамью перед Наташей.

Тишину нарушали только стеклянные постукивания коклю-шек да вздохи матроса. Наташа, подняв голову, улыбнулась и спросила:

- Какие теперь дела во флоте, Петр Иванович?

- Дела - как сажа бела! Братишки, собственно говоря, воют от злости. Да и как же? Неприятель подходит к берегу в больших силах. Готовит высадку...

- Да много ли можно высадить народу с флота? Сомни-тельно что-то, Петр Иванович!

- Напрасно изволите сомневаться, Наталья Андреевна. Английский флот огромный. У них на борту шестьдесят тысяч человек. Собственно говоря, целая армия!

- А вы бы не давали им к берегу подойти, эх, вы! - с укором посоветовал Веня.- Вот как "Владимир".

- И адмиралы, и господа офицеры, и команды точно так и думают: не давать им высаживаться. Собирались адмиралы вечор. Владимир Иванович(1) говорит: "Боже, что за срам! Не-приятель подошел в огромных силах к крымским берегам, а славный Черноморский флот стоит на рейде, загородился бо-нами!(2) Надо выйти в море и разбить неприятельский флот. И все транспорты с войсками сжечь и потопить"...

1 Адмирал Истомин.

2 Боны - плавучие заграждения.

- Сколько-то народу, батюшки! Ведь люди тоже! - ска-зала Наташа, не поднимая головы от работы.

- До драки все люди. А когда к вам в окошко, Наталья Андреевна, полезут...

Бог с вами, Петр Иванович, какие вы страсти говорите! Пальцы стынут.

Коклюшки перестали стучать.

- Я бы так на месте и умерла,- подумав, прибавила Наташа.

- А я бы,- воскликнул Веня,- схватил утюг да того, кто полезет, утюгом по башке! Не пугайся, Наталья!

Ты у меня одна надёжа! - улыбаясь брату, проговорила Наташа и начала опять плести свое кружево.

- Малые дети и то свой дом застоять хотят. Однако, На-талья Андреевна, будьте покойны: у вас найдутся и помимо Вени, кто желает защитить ваш покой,- с чувством проговорил Стрёма, прижав шапку к сердцу.

- А Павел Степанович что говорил с адмиралами? - спро-сила Наташа.

- Ну, он-то, сомненья нет, согласен с Владимиром Ива-новичем. Он так говорил: "Севастополь - это наш дом. Дело моряка - на море". А все-таки плох тот моряк, кто о береге не помнит. На море мы дом наш бережем. На то и берег называется. Например, взять меня. В Синопском бою - про-шлым летом - мы затем турецкий флот разбили и сожгли, чтоб они к нам не пожаловали вместе с англичанами. Я во время самого боя из крюйт-камеры подавал картузы. Крюйт-каме-ра - это, дозвольте объяснить, пороховой погреб.

- Она знает,- кивнул головой Веня.

- Люк на палубу открыт. Бомба ударила, изорвала, зажгла у орудия занавеску. Лоскутья смоляного брезента в огне к нам в крюйт-камеру посыпались...

- Я вас про Нахимова спрашиваю, а вы, Петр Иванович, про себя! Мы уж про ваше геройство довольно знаем,- лукаво улыбаясь, молвила Наташа.

Стрёма вспыхнул, ударил шапкой о скамью и закричал:

- Что Павел Степанович, то и я! Все одно! Выйти в море и лучше погибнуть в бою, чем бесславно умереть на мертвом якоре в порту! Бывайте здоровеньки, Наталья Андреевна,- неожиданно закончил Стрёма, вскочив на ноги.

Нахлобучив шапку, он шагнул к двери. Веня загородил дорогу:

- Погоди, Стрёма, доскажи!.. А ты уж будь добренькая, Наташенька, дай ему все сказать... Порох-то в крюйт-камере изорвался?

Стрёма остановился и усмехнулся:

- Кабы взорвался, так и нам бы с тобой тут не говорить. х МЮДН мной твоя сестрица бы не издевалась. И "Мария" наша полетела бы в небо ко всем чертям. А с ней и сам Павел Степаныч, а с ним триста человек...

- А ты что сделал, Стрёма? - настойчиво требовал Веня.

ОГОНЬ В КРЮЙТ-КАМЕРЕ

Стрёма как бы нехотя снова опустился на скамью перед Наташей и, не спуская глаз с ее дрожащих пальцев, продолжал:

- Пускай они не желают слушать, а для тебя, Веня, я доскажу, коли ты забыл.

- Совсем не помню! Ничегошеньки!

- Неужели? Ну ладно. Вижу я - пылают смоленые ло-скутья, корчит их огонь, как бересту в печи. Братишки - к трапу! "Стой! Куда?!" Люк я задраил моментально. И остались мы с братишками в крюйт-камере с пылающим огнем. Триста пудов пороху. Кричу: "Хватай, ребята!" Схватил я лоскут голыми руками, смял, затоптал. Замяли, затоптали огонь - не дали кораблю взорваться. Сами чуть от дыма не задохнулись. Открыли люк. А наверху и не догадался никто, что у нас было: "Давай порох! Чего вы там - заснули, что ли?"

- Покажи ладони, Стрёма,- просит Веня.

Стрёма сунул шапку под мышку и протягивает ладони с белыми рубцами от ожогов.

- Наталья, смотри! - приказывает Веня сестре. Наташа посмотрела на руки Стрёмы. Губы ее свело звез-дочкой, будто она попробовала неспелого винограда.

- Как вы могли на такое дело пойти, Петр Иванович... Желанный мой! - прибавила она, уронив голову на руки. Из глаз ее полились слезы.

- Полундра! - прокричал Веня сигнальное слово пожар-ной тревоги.

- Не согласно морскому уставу! - поправил Веню Стрё-ма.- Когда в крюйт-камере огонь, пожарную тревогу не бьют, а, задраив люки, выбивают клинья, чтобы оную затопить. И помпы не качают... Напрасно слезы льете, Наталья Андре-евна. У меня в груди бушует такое пламя, что его и паровою помпой не залить.

- И ты не по уставу - руками огонь гасил! - заметил Веня.

- Да ведь, чудак ты, подмоченным порохом пушки не заряжают! Имейте это в виду, Наталья Андреевна.

Наташа перестала лить слезы, вытерла глаза и опять при-нялась за работу.

- Наталья Андреевна! - воскликнул Стрёма.- Оставьте в покое свои палочки на один секунд. Решите нашу судьбу. Довольно бушевать огню в моей груди!

- Чего вы желаете от меня, Петр Иваныч?

- Мы желаем быть вашим законным матросом!

- Что вы, что вы! Очень круто повернули. Пора ли такие речи говорить? Война ведь. При вашем, Петр Иванович, го-рячем характере вас, чего боже упаси, убьют, и я останусь вдовою матросской... Радости мало!

- Эх, Наталья Андреевна! Ну, когда так, будьте здоровы, Наталья Андреевна!

И вам того желаю, Петр Иванович!.. Стрёма ушел разгневанный.

Веня вскочил, закружился по комнате, кинулся обнимать сестру:

- Молодец, Наталья! Как ты его! Чего выдумал: свадьбу играть...

- Самое время! - отстраняя брата, сквозь слезы пробур-чала Наташа.- Отвяжись! Поди на двор, что ли! Погляди, чего еще там.

Веня выбежал на улицу и крикнул вслед Стрёме:

- Напоролся на мель при всех парусах!

Стрёма не оглянулся. Навстречу ему шли с двуручной корзиной намытого белья мать Наташи, Анна Могученко, и сестрица Хоня.

Матрос снял перед ними шапку и прошел дальше. А жен-щины уже собирались поставить на землю тяжелую ношу, чтобы отдохнуть и поболтать со Стрёмой.

- Чего это Стрёма был? - спросила мать Веню, входя во двор.

- Свадьбу играть хочет!

- Ахти мне! Аккурат в пору!.. Давай, Веня, веревки - белье вешать.

Веня достал с подволоки веревки и начал с сестрой Хоней протягивать их тугими струнами по двору. Он влез на березку и, захлестнув веревкой ствол, оглянулся на мать.

- Сколько раз тебе говорить: не лазь на дерево, не вяжи за березу - на то костыли есть. Вот я тебе! - сердито кричит Анна.

Веня с притворным испугом спрыгнул с березы.

Мать вошла в дом. - Обрадовал жених тебя, Наталья?

Дочь молча кивнула головой, подняв на мать красные, заплаканные глаза.

- Чего ж ты будто не рада?

- Не смейтесь, маменька, и без того тошно до смерти.

- Я не смеюсь. До смеху ли! Что ж ты ему сказала?

- Что я могла сказать?! Ведь убьют его! Вот у няни Хони в Синопе жениха убило...

- Эко дело - убьют! Я за твоего батюшку шла - не ду-мала, не гадала, убьют иль что. Наглядеться не успела, а у него отпуск кончился. Я Михайлу родила в тот самый день, когда батенька под Наварином сражался с турками. Ранило, а жив остался. Да мы с тех пор еще сколько детей народили! Наше дело матросское уж такое.

- Маменька, так ты велишь мне за Стрёму сейчас идти?

- Воля твоя.

- Да ведь куда мне идти, коли его убьют на войне?

- В отцовский дом придешь, не выгоним...

- Маменька, свет мой ясный! - радостно воскликнула На-талья и залилась слезами.

Со двора послышались голоса. Мать выглянула за дверь и со смехом сказала Наташе:

- Еще жених пришел!

ВЫСАДКА НЕПРИЯТЕЛЯ

Веня на дворе, визжа от восторга, приветствовал нового гостя:

- Митя! Ручкин! Слушай... Какие депеши передавали? Что царь - получил депешу? Ответил князю?

- Погоди, Веня, твой черед потом. Дай мне поздороваться да потолковать с Февроньей Андреевной...

- Со мной много не наговорите, Митрий Иванович,- от-ветила Хоня.- Подите в горницу - там маменька с Наташей.

- А мне с вами более приятно... Вот вы какую иллюми-нацию наделали! Будто на флоте по случаю Синопской победы.

И правда: двор, увешанный разноцветным бельем, напоми-нал корабль, расцвеченный флагами в праздник.

Хоня крепко сжала губы, отвернулась от Ручкина и ушла в самый дальний угол двора что-то там поправить.

- Экий я олух! - вслух выбранил себя Ручкин, спохва-тившись, что напрасно упомянул о Синопском сражении, и вошел в дом.

Веня - за ним.

- Шел я мимо с дежурства да думаю: зайду по пути.,- объяснил Ручкин свое посещение, улыбаясь во все лицо.

- Нынче, видно, к нам всем по пути будет,- ответила Анна.- Скоро, поди, Мокроусенко с Погребовым пожалуют.

- Стрёму я встретил.. Видно, тоже у вас был? Да что-то идет расстроенный.

- Да чему радоваться-то? Ты один сияешь, как медный таз, словно тебя бузиной натерли.

- Дела, конечно, не веселят, пока, однако, нет места и для печали,. А Мокроусенко я тоже видел: он и точно говорил - надо зайти с Ольгой Андреевной повидаться.

- Вчера на бульваре видались,- промолвила Наташа.

- Время военное. Час за сутки считать можно. Вчерась, кто бы думал, а сегодня англичане в Евпатории высадку сделали!

- Полно врать! - оборвала Ручкина Анна.

- Мне врать не полагается, Анна Степановна, я человек присяжный. Сам депешу с Бельбека принимал и своей рукой на бланке князю Меншикову адресовал.. Комендант Браницкий отступил из Евпатории по дороге на Симферополь., Анг-личане высадили три тысячи человек при двенадцати пуш-ках.

- Что ж майор ушел без боя? Стыдовина какая!

- А что он мог поделать? У него команда слабосильных в двести человек. Против такой-то силы! Английский адмирал подошел к городу на пароходе и пригрозил сжечь город, если не сдадут.

- Что же князь-то делает?

- Князь армию бережет. Армия стоит на реке Альме, заняв позицию. С сухого пути к флоту не подступиться. Да и место открытое. Князь так думает - пускай все на берег вылезут, мы тут их и прихлопнем.

- А князь-то тебе говорил, что думает? - с насмешкой спросила Анна.

- Самолично с ним беседовать не пришлось, а все идет через наши руки. И своя голова у меня на плечах есть, могу понять! У нас на телеграфе,.

- А ты бы поменьше болтал, что у вас на телеграфе,- резко сказала вошедшая в дом Хоня.

Ручкин обиделся и смолк. А ему-то как раз хотелось именно теперь, когда появилась Хоня, похвастать тем, что он знал.

Наташа принялась снова стучать коклюшками. Хозяйка у печи, не обращая на Ручкина внимания, словно его и нет, чем-то там занялась. А Хоня прошла мимо Ручкина два раза так, будто он ей на дороге стоит.

- Бывайте здоровеньки! - сказал обиженный Ручкин.

- Что мало погостили?

- Да ведь так, мимоходом.

Ручкин еще ждал, что женское любопытство свое возьмет и его остановят и станут расспрашивать. Женщины молчали. Веня взял гостя за руку и сказал ему тихонько:

- Чего ты с бабами разговорился! Ты мне расскажи. А им где понять такое дело... Пойдем, я тебя провожу!

ЧЕТЫРЕ СУНДУКА

Ручкин окинул еще раз взором комнату. По четырем ее стенам стояло четыре сундука с приданым четырех дочерей Могученко: Хони, Наташи, Ольги и Марины. От сундуков в горнице было тесно. У Хони даже не сундук, а порядочных размеров морской коричневый чемодан, кожаный, с горбатой крышкой, с ременными ручками, окованный черным полосовым железом, подарок крестного отца Хони - адмирала Нахимова. Хороший, емкий чемодан с двумя нутряными замками. Чемодан отмыкался маленьким ключиком. И Ручкин знал, что ключик этот Хоня носит вместе с крестом на шнурке.

У Наташи приданое хранилось в большой тюменской ук-ладке, окованной узорной цветной жестью с морозом.

Ольгин сундук выше всех - простой дубовый, под олифой, сработан в шлюпочной мастерской у Мокроусенко.

Видно, что шлюпочный мастер делал сундук с любовью. Для глаза неприметно, где щель между крышкой и самим сундуком. Мокроусенко хвастался перед Ольгой, что если этот сундук при крушении корабля кинуть в воду, то и капли воды в него не попадет, сундук не потонет и выйдет сух из воды.

У Марины, младшей дочки Могученко, сундук всех наряд-ней: полтавская скрыня на четырех деревянных колесцах. Ви-дом своим и размером скрыня напоминала вагонетку из угольной шахты: книзу уже, чем вверху, только скрыня с крышкой. Все четыре бока скрыни и верх выкрашены нестерпимо яркой красной киноварью и расписаны небывалыми травами и цве-тами. А колесца синие...

Ручкину нравились все четыре давно знакомых сундука. Да и сестры ему нравились все четыре. Ручкин не сомневался, что, если он присватается, за него отдадут любую из четырех. Но которую? Ольга? Пожалуй. А Мокроусенко? Марине нравится верзила Погребов.

Нет, Хонин чемодан всего лучше. Хорошо породниться с его превосходительством: "Рекомендую, моя супруга - крестница адмирала Нахимова". Каково!

И Ручкин, окончательно остановив взор на коричневом че-модане, думает о том, что адмирал, наверное, выхлопочет ему и чин и орден.

Мысли Ручкина обращались очень быстро, быстрей, чем о них можно рассказать словами. Постояв с минуту в раздумье, Ручкин спохватился, что надо уходить, и, подняв голову, встре-тился взглядом с Анной.

- А, видно, тебе, Митя, очень полюбился Хонин чемо-дан? - сказала она.

Ручкин вздохнул и ответил:

- Я глубоко уважаю Февронию Андреевну и, конечно, посчитал бы за счастье... Деликатность мне не позволяет... И еще так свежа их сердечная рана...

Анна рассмеялась:

- Я и говорю, что присватается... Хоня, пойдешь за него?

Все повернулись к Хоне. Она сложила руки на груди и ответила:

- Пойду, когда немного подрастет.

От гнева и стыда Ручкин чуть не заплакал.

Телеграфист выбежал из комнаты. Напрасно за ним гнался Веня, умоляя рассказать о том, что делается у Старого ук-репления, где высадились французы и англичане.

Широко шагая, Ручкин выбежал со двора и скрылся за поворотом улицы.

В доме Хоня с матерью кричат и бранятся. Лучше не подвертываться им под сердитую руку, и поэтому Веня решил снова забраться на крышу.

Ничего и с крыши не видно. От дымного облака за мысом не осталось и следа. Море в серебре от мелкой зыби. Рыбачьи лодки с острыми, как у турецких фелюг, парусами возвращаются в бухту, пользуясь легким ветром с моря. К закату настанет тишь, а вечером к ночи задует береговой ветер и бу-дет дуть всю ночь до восхода. И рыбаки на утренней заре с береговым ветром, как и вчера, пойдут в море... Сегодня они возвращаются рано. Испугались англичан или угадали непо-году? На рейде мирно веют вымпелы.

Семафор опустил крылья. Городской телеграф застыл в унылой неподвижности.

Тишина и покой тревожат Веню. Он зорко смотрит вдаль.

Сын матроса знает, что тишь притворна - все притаилось, как зверь перед прыжком, и беспечный ветер, по-летнему ла-сковый и теплый, вдруг беспокойно затрепетал, поворачивая к зюйду. Над морем к норд-норд-осту завязалась темень, но это не дым. По морю от края неба к берегу пробежало темное пятно. Рыбачьи лодки запрыгали по ухабам волн и все легли на правый борт под ударом шквала. Он долетел до берега, взвился перед кручами прибрежных скал, подняв серую тучу пыли. В лицо Вене ударило холодным песком. Закрутились листья. Вместе с листьями, кувыркаясь, летели вороны. Шквал прошел, но море шумело ворчливо. За первым шквалом второй, третий - шквалы слились в непрерывный свежий ветер. Море почернело. Не прошло и четверти часа, как темный полог затянул небо. Скрылось солнце. Секущий дождь ударил в лицо Вене. Море грозно загудело. В гул его вплелись, мерно по-вторяясь, словно выстрелы пушечного салюта, удары прибоя. Волна вошла в рейд. Верхушки мачт закачались. Дождь прибил пыль. Хоть Веня продрог и промок, ему не хочется покинуть вышку, он ждет, что на море появятся паруса неприятельских судов: ветер им благоприятен. А наши корабли не могут выйти навстречу. Чего доброго, на рейд ворвутся под парусами бран-деры и подожгут корабли.

Нет, море пустынно. Дождь затягивает даль. Веня не видит ни моря, ни неба - все скрылось в серой мгле. Видимость в море сейчас два-три кабельтова, не больше. Самый отважный адмирал - сам Павел Степанович - в такую погоду не решит-ся атаковать незнакомые берега. Лучше уйти в море. Наверное, так поступили и англичане с французами - ушли в море, не успев высадить все войска и выгрузить пушки... У Вени отлегло от сердца.

ШКВАЛ

Во двор вбежала в брезентовом бушлате Маринка.

- Веня, что мокнешь! Слазь! - крикнула Маринка на ходу.

Маринка вихрем влетела в горницу, сбросив бушлат, упала на скамейку и, зажав между колен руки, сквозь звонкий хохот лепетала:

- Маменька, сестрицы... Погребенко! Ох! Не могу! Ха-ха-ха! Идет!

Куда идет?

- Идет, идет, маменька, милая! Сюда идет. За мной идет... Я по мосту - он за мной. Я бегом в гору - он за мной. Я в улицу - он за мной. Спрячьте меня, милые, куда-нибудь...

Маринка вскочила, с хохотом схватила мать за плечи, за-кружила, повернула лицом к двери и спряталась у нее за спиной.

В комнату вошел, сняв шапку, матрос. Две красные пу-шечки, накрест нашитые на рукаве бушлата, показывали, что матрос комендор.

- Здравия желаю всему честному семейству! - весело ска-зал матрос.

Веселый голос его не вязался с нахмуренным, строгим лицом.

- Здравствуй, Погребенко, здравствуй,- ответила за всех мать.

Ее голос, жесткий и суровый, противоречил открытому, веселому взгляду. Марина, прижавшись лицом к матери, ще-котала ей спину губами,- вздрагивая от немого смеха.

- Зачем пожаловали?

- Нам желательно Марину Андреевну повидать. Кажись, будто она в дом вошла.

Нету, матрос, ее дома! Не бывала еще. Шутите или нет, Анна Степановна? Как будто видел я... - Не верьте глазам своим...

- Конечно, она у меня всегда в глазах: и днем, наяву, и ночью, во сне,- все ее вижу.

Марина подтолкнула мать навстречу матросу. Он попятился к двери.

Анна закричала, наступая:

- Что это, матрос, ты за девчонкой по улицам гоняешься? Али у тебя иных делов нет?

- Так ведь, Анна Степановна, она сама меня просила к обеду на мостике быть и обещала свое слово сказать...

- Какое еще такое слово у девчонки может быть?

- Скажу при всех без зазрения: я им открылся вполне. Они обещали мне сегодня, лишь три склянки пробьют, на мостике встретиться и дать ответ: любят они меня или нет.

- Согласна! Люблю! - прошептала в спину матери Мари-на и боднула ее головой.

Анна от этого толчка нагнулась кошкой, готовой прыгнуть, и закричала:

- Ах ты, бесстыжий! В доме три невесты на выданье, а он за младшей бегает!

- Про меня, маменька, не говорите,- отозвалась Хоня,- я сестрам не помеха.

Погребенко посмотрел на Хоню, взглядом умоляя помочь ему.

Наташа, не обращая внимания на то, что делалось около нее, перебирала коклюшки.

Веня, войдя в комнату вслед за Погребенко, дрожал от холода и восторга, следя за этой сценой. Он то садился на скамью - и оставлял на ней мокрое пятно, то обегал кругом матери, хватая Маринку за платье, то кивал Погребенко, ука-зывая ему, где надо искать Маринку, то кидался к Наташе и нашептывал ей на ухо, давясь от смеха:

- Вот чудак! Никак не догадается, где Маринка! А она ведь за маменькой...

- Да ну? - шепотом отвечает брату Наташа, не поднимая от работы головы.- Ты поди ее толкни.

Веня кинулся к матери и толкнул ее.

- Вот она где! Погребенко, держи ее! Марина охватила мать по поясу руками.

- Ступай, сударь! - отпихнув Веню рукой, крикнула Ан-на.- У Марины еще и приданое не накладено. Скрыня у ней пустая!

Она стояла грудь с грудью против комендора.

Маринка толкала мать в спину, но Погребенко, улыбаясь, держал руки по швам, будто вытянулся перед командиром на борту корабля, и не хотел отступать ни на пядь.

Веня крикнул ему:

- Верно: у ней пусто! Вон гляди!

Веня бросился к Маринкиной скрыне, поднял ее за ручку, стукнул колесцами об пол и толкнул - скрыня покатилась по полу. Марина за спиной матери звонко захохотала.

Лицо Погребенко вспыхнуло солнцем от ее смеха.

Хоня, ласково светя глазами, вздохнув, тихо сказала:

- Он ее и без сундуков возьмет. Счастливая моя Маринушка!

- Правильно сказать изволили, Февронья Андреевна,- серьезно подтвердил Погребенко,- не в сундуках счастье.

- Видать, моя младшенькая из всех четырех дороже,- вздохнув, молвила Анна и с грустью прибавила: - Ты у меня, Алексей Иванович, стало быть, самое дорогое хочешь взять? Не отдам!

- Не отдадите - сам возьму!

Погребенко побледнел, глаза его гневно сверкнули...

Марина, смеясь, выглянула из-под мышки матери, как цып-ленок высовывает голову из-под крыльев клуши. Она, сияя, смотрела в лицо комендора и так тихо, что почти сама не слыхала, шептала*.

- Приходите нынче вечером на музыку на бульвар!

- Бывайте здоровы! Прощайте, Марина Андреевна... Погребенко попятился к двери и исчез за нею.

- Ох! - вздохнула Анна Степановна.- Одного только Мокроусенко недостает... Ах!

Глава вторая

БОМБА

Анна всплеснула руками. Не успела затвориться дверь за Погребенко, как снова тихо приотворилась и в комнату про-сунулась голова Мокроусенко.

- Чи можно, чи нельзя? - спросил Мокроусенко, хитро прищуриваясь.

Веня схватил дверь за скобу и потянул к себе, стараясь придавить шею Мокроусенко.

- От як? - удивился Мокроусенко.- То-то мне Погребен-ко сказав, що лучше б...- И он запел приятным голосом:

- Лучше б было, лучше б было Не ходить, Лучше б было, лучше б было Не любить!

- Ой, Венька, задавил совсем! Не дайте, добрые люди, погибнуть христианской душе без покаяния! Отпусти, хлопче!

- Не пускай, не пускай его, Веня! - кричала Мари-на.- Дави!

Мокроусенко закатил глаза и захрипел. "Притворяется",- догадался Веня. Но ему сделалось жалко Мокроусенко. Маль-чик выпустил скобу, и в комнату за головой Мокроусенко продвинулись боком его широкие плечи, а затем, вертя шеей, вошел и он весь. В горнице стало сразу тесно от его крупного, громоздкого тела.

Он отвесил низкий поклон Анне, касаясь мокрой шапкой земли:

- Добрый день, Анна Степановна!

Потом он отвесил по такому же поклону первой Хоне, потом в спину Наташе, не такой уж низкий, затем кивнул Марине. Вене погрозил пальцем:

- Ой, попадись ты мне, хлопче, на тихой улице!

- Сидайте,- пригласила Анна,- гостем будете. Если вы, Тарас Григорьевич, пришли до Ольги, то ее, видите сами, дома нет...

- Зачем до Ольги, я ее уже видел. Вас лицезреть было мое желание, Анна Степановна. Да кабы кто не знал, чудеснейшая Анна Степановна, что вы им мамаша, то, ей-богу, сказал бы: вот две сестрицы.

Он указал левой рукой на Хоню, правой - на Анну.

- Чего это вы меня старите! - сердито отозвалась Хоня.

- Маменька,- воскликнула Марина,- он тебя хвалит, а сам на свой сундук глаза скосил!

- Мой сундук! Да никогда ж я не думал, что он мой, Анна Степановна! Я за дверью был, все слыхал. Вот дурни! В такие великие дни свататься! Не затем к вам Мокроусенко является. Как бы сказать, чтобы вам угодить и себя не обидеть: Мок-роусенко к вам с благородным намерением явился. Думаю, уж наверное, Могученки укладываются. Добра у них много. На три мажары не укладешь. Надо все связать, поднять - не женское это дело...

- Укладываться? Куда? Зачем? - в один голос вскричали встревоженные мать и дочери.

- Да как же ж! Ведь неприятель высадился, это уже не секретное дело: чуть не полета тысяч. И пушек множество... С сухого пути он нас достигнет не завтра, так через неделю.

- Затем и дали им вылезть на берег, чтобы прихлопнуть сразу. На море их не возьмешь: у них, слышно, чуть не половина кораблей на парах.

- Если уж его светлость дал им на берег высадиться, так и до города допустит...

- Неужто, милые мои?!

- Да как же ж? У них все войска со штуцерами(1), на тысячу шагов бьют прицельно. А наши - дай боже, чтобы на двести шагов. На всю армию у нас тысяча штуцерных, да и то по ротам, где по десятку, где по два десятка. Буду я дурень, если не припожалуют к нам на Северную сторону англичане, французы, турки...

Мудрено им будет Северную взять! Там укрепление,- сказала Хоня.

- Не смею сказать ничего вопреки, ни одного словечка, Февронья Андреевна,- укрепление, так! Да какое это укреп-ление? Говорят люди, а я врать не стану: гарнизонный инженер прислал с Северной стороны о прошлой неделе князю рапорт. Пишет: "По вверенным моему попечению оборонительным ук-реплениям гуляет козел матроски Антошиной, чешет свои рога об оборонительную стенку, отчего стенка валится".

Женщины засмеялись.

- Ох, вы уж расскажете, Тарас Григорьевич, только вас послушать!

- Быть мне в пекле, если соврал! Мне писарь штабной читал. Он эту бумажку для смеху списал. Стенка-то, говорит, в один кирпич, а инженеры себе домики построили - что твой каземат: пушкой не пробьешь.

- Воровство!

- У нас на флоте воровства нет. Блаженной памяти ад-мирал Михаил Петрович Лазарев на флоте дотла вывел.

Веня приоткрыл дверь и прислушался. На него никто не смотрел.

Он раза три хлопнул дверью, чтобы подзадорить Мокроусенко.

- Сынок, брось баловать!

И вижу, вы еще не взялись за сборы,- продолжал Мокроусенко,- а пора, пока дорогу на Бахчисарай не загородили.

Что вы нам советуете, Тарас Григорьевич,- чтобы мы, матросские жены да дочери, мужей да женихов бросили?!

- Об этом речи нет, драгоценная Анна Степановна. Плюнь-те мне на голову, если я такое хотел высказать.

(1) Штуцер - нарезное солдатское ружье.

Нам с вами расстаться?! Кто помыслит такое? Я говорю про скарб... Добыто годами - и все в единый миг прахом пойдет: только одной бомбе в ваш домик попасть - все разлетится в пыль.

- Вот здорово! - с восторгом закричал из-за двери Beня.- А вдруг три бомбы?!

- Первую, хлопче, хватай - и под гору! Вторую шапкой накрой, пусть задохнется. Третью в лохань - нехай помоев хлебнет!

- А если бомба...- хотел еще что-то спросить Веня, стоя в приоткрытой двери, и вдруг кто-то рванул дверь, какая-то сила кинула его в горницу, и в дом влетела Ольга.

На ходу она подхватила и поставила на ноги Веню, с разбегу подскочила к печи, что-то переставила на шестке, задернула на челе печи занавеску, взглянула на себя в зеркало, сорвала платочек с головы, пригладила руками пышные волосы, раз-вязав свою косоплетку, взяла ее в зубы и, переплетая конец перекинутой через плечо толстой, как якорный канат, пышной косы, на мгновение застыла.

Вихрь со свистом ворвался в комнату, захлопнул дверь, заколыхал занавески, распахнул окно и унесся на волю. Солн-це, прорвав тучу, брызнуло в окно огненной вспышкой.

- Чего вы все пнями стоите? - гневно крикнула Оль-га.- Ой, лихо мне с вами! А я-то думала, все уж пошли...

- Куда пошли? - спросила оторопелая Анна.

- Ах, "куда, куда"! Маменька, скажите, где у нас мешки?

- Зачем мешки тебе?

- Где мешки? Где заступ? Лопата?

- В клуне. Да зачем тебе заступ? Что ты, взбесилась?! Ольга схватила с гвоздя ключ и выбежала в сенцы. Слышно было, что она гремит в чулане железом.

- О це дивчина! - воскликнул Мокроусенко, крякнув.- Я думаю так, что ее из шестипудовой мортиры выстрелило!

Ольга вернулась в комнату, под мышкой у ней - связанные мешки, в одной руке конское ведро и деревянная лопата, в другой - железный заступ.

- Что же вы не собираетесь?

- Да куда, объясни ты толком! - прикрикнула на Ольгу мать.- Зачем батенькины сапоги надела?

Все посмотрели на ноги Ольги: она в чулане успела пере-обуться в парадные морские сапоги отца с рыжими голенищами и черными головками.

- Да вы и всамделе не слыхали, что ли, или шуткуете? Весь народ за Пересыпь на гору сгоняют. Весь город бежит...

- Что же это, мать пресвятая? Зачем? - спросила, накрыв свою работу ветошкой, Наташа.

Она встала, метнулась к двери, к вешалке, схватила кофту и дрожащими пальцами уже застегивала пуговицы.

- Аврал объявили по городу: крепость строить, вал на-сыпать. Веня, идем, бери лопату...

- Ура! - закричал Веня, выхватив у Ольги лопату.

Он вскинул ее, как ружье на изготовку, ударил ею в дверь и, прихрамывая "в три ножки", выбежал во двор. За ним побежала, гремя ведрами, Ольга, за нею, в чем была, Марина.

- Куда вы маленького тащите? - кричала вслед дочерям мать, выбегая за калитку на улицу.- Он весь мокрый! Венька! Тебе говорю, вернись!

Веня припустился что было сил и перестал прихрамывать. Ольга на бегу отмахнулась от матери.

Анна вернулась во двор. Хоня поднимала с земли сбитое вихрем белье и, встряхивая, вешала на веревки.

- Али и нам идти, Хоня? - спросила нерешительно Анна.

- Без нас народу хватит! - сердито ответила дочь.- На всех лопат не напасешься. Будут стоять без дела да лясы точить... Благо дождь перестал.

- И то! - согласилась Анна, уходя в дом.

Наташа, сняв кофту, повесила ее на гвоздик, перевязала перед зеркалом свой белый платочек и села за работу.

Мокроусенко сидел на скамье, опустив голову. Он счастливо улыбался, о чем-то размышляя.

- Ты чего расселся, Тарас? - крикнула Анна.- Или у тебя и дела нет?

- Верно изволите говорить, Анна Степановна. Теперь всем дело будет. Ой, и дочка у вас, Анна Степановна,- огонь!

- Да уж, хватишь с ней и горя и радости. Поди ты с глаз моих долой, Тарас Григорьевич!

"Беги, Тарас, от наших глаз!" Что ж, мы и пойдем. У нас дело есть. Бывайте здоровеньки!

"ДЕВИЧИЙ БАСТИОН"

К вечеру ветер над Севастополем утих, сделалось тепло и мирно. Небо очистилось. Дождем прибило пыль, и солнце садилось в море светлое и золотое, словно утром. Лимонно-желтая заря долго не гасла. Молодой месяц незаметно крался днем за солнцем, а когда оно зашло, пролил над горами и морем весь свой свет. Над Севастополем опустились серебряные сумерки. Вечер вышел похожим на летний. По-летнему жарко застрекотали при лунном сиянии кузнечики по холмам. Не успели умолкнуть в доках молоты кузнецов и котельщиков, как им на смену и в лад заквакали лягушки в камышах на Черной речке и, словно кувалдой по железному котлу, забухала выпь. Затих осенний скользкий ветер с моря. И крепким, плотным запахом иссушенной земли, истоптанной полыни дохнул на Корабельную слободку Малахов курган.

К заходу солнца вернулись домой Ольга и Маринка, уста-лые, с волосами, напудренными серовато-белой пылью.

Перебраниваясь, они долго со смехом плескались у колодца, пили без конца студеную солоноватую воду, затем скинули с себя все, выстирали, повесили сушить и побежали в дом оде-ваться во все чистое и сухое.

- А куда мешки подевали? - спросила Анна дочерей.

- Мешки там остались. Насыпали землей. У всех мешки в дело пошли: амбразуры обложили. Туров не хватило. И земли не хватило. До камня всю соскребли.

- На то казенные мешки есть. Знала бы, не дала! - сер-дилась Анна.

- Маменька, милая,- ответила Ольга,- да мешки-то на-ши худые! Зато мы какую похвалу заслужили! Приехал по-лковник саперный на вороном коне. Такой крепкий мужчина, будто вместе с конем из чугуна слит. Видит: больше всего девушки стараются. "Молодцы, девушки! - говорит.- Так и будет эта батарея называться: "Девичий бастион". Вот какой чести, милые сестрицы, мы достукались, пока вы дома сидели!

- А куда Веню девали?

- А разве он не приходил? Вот беда! Он от нас с дороги убежал с каким-то мальчуганом. Должно, на рейде крутятся.

- Как же вы, сестры, кинули маленького? Знала бы, не пустила...- ворчала Анна.

- Да кому твое золото нужно, маменька? Куда он денется? Все он "маленький" да "маленький"! Пора ему и большим быть... Да вот он сам, Венька! - крикнула Маринка, замахи-ваясь на Веню.

Веня, уклоняясь от удара, ловко присел, и размашистый удар Маринки пришелся по косяку.

Она завизжала от боли, подула на пальцы ушибленной руки и рассмеялась.

- Куда бегал? Гляди, он весь в смоле измазался... Руки-то все черные.

- Это мы, между прочим, блокшив(1) к стенке подтягивали. Мы там, брат, не баловались. Теперь делов на всех хватит! Только руки давай!

- Вот батенька придет, он тебе дела пропишет.

- А батенька и совсем нынче не придет. Он велел сказать, чтоб мы без него поужинали. Он в штабе ночевать останется.

- Да где ты его видал?

- В штабе видал. На Графской пристани видал. На Се-верной видал. На "Трех святителях" видал, на Деловом дворе видал...

- Эна тебя носило! - упрекнула мать.- Везде успел побывать.

- Это не меня, а батеньку носило! Я к нему примазался. Да я не один, еще со мной был Митька.

- Чей это Митька?

- "Чей, чей"! Михайлова, механического офицера с "Вла-димира", сын. Я и Тришку видел. Машину он мне казал. Вот чудеса-то, милые сестрицы!

- А Михаилу тоже видал?

- А то нет! Мы с батенькой к нему нарочно на корабль ездили.

Сестры, слушая младшего брата, переглядывались с ма-терью и меж собой улыбались - все разные, улыбались они одинаково, и улыбка их роднила. Вечерний тихий свет размыл и сгладил морщины на лице Анны, и она казалась не матерью, а старшею сестрою Маринки. Суровое лицо Хони стало мягким, и даже ее тонкий нос с горбинкой, за что Веня ее прозвал "ястребинкой", сделался похожим на "чекушку" Маринки. Червонно-золотые косы Ольги в сумерках не отличишь от черной косы Наташи. И у всех одинаковые с матерью темные, как вишни, глаза, а днем у Маринки и матери глаза голубые...

- Расскажи, Веня, все, все, что видел, по порядку,- про-сит Наташа.

- А крестного видел в штабе? - спрашивает тихо Хоня.

- А то нет!

бЯЕ расскажи, что видал. А чего не видал, соври,- при-бавила Ольга.

- А Погребова не видал? Я знаю, не видал. Врешь! - за-торопилась Маринка.

(1) Блокшив - расснащенный, ветхий корабль, поставленный в гавани, служащий складом или казармой.

Веня лукаво метнул на Маринку взором, подмигнул матери, погладил себя по животу и, скорчив кислую рожу, сказал:

- До чего есть хочется! Кишки будто на палку навертывают...

- Чего ж мы, девушки, всамделе?! - обратилась мать к дочерям, словно ровесница к подругам.- Надо молодца накор-мить. Хоня, давай ужинать.

- Да! Его кашей накормишь - он уснет, ничего и не рас-скажет,- сердито молвила Маринка.

- Про всех расскажу. И про кого тебе надо не забуду.

КУКУШКА

После ужина Анна сказала:

- Посумерничаем, девушки! Давайте-ка на двор под березу скамейку. Веня нам все расскажет, чего видел, чего нет.

- Вот еще, сумерничать! - заворчал Веня.- Обрадова-лись, что батенька ночевать не пришел. Он бы вам задал: "Марш все по местам! Что это на ночь за разговоры!"

Маринка хлопнула Веню по животу:

- Ишь, набил барабан! Я говорила: заснет и ничего не расскажет.

Веня рассердился:

- Ну да! Я-то засну? Мое слово верное. Раз сказал, так и будет...

- Хоня! Оставь горшки до утра!

- Да! Тараканов разводить. Идите, я мигом приду...

Под березкой на дворе поставили скамейку. Анна села посредине, лицом к месяцу. Веня приладился на колени матери. По правую руку Анны села Наташа, по левую - Маринка и Ольга.

- Рассказывать, что ли, а то вон скоро месяц зайдет,- пробурчал Веня, протирая глаза.

- Погоди, Хоня посуду вымоет... Хоня! - крикнула Ольга в дом.- Будет тебе, что ли! Иди, а то наш месяц ясный закатиться хочет.

- Иду! - ответила Хоня, проворно сбегая с крылечка. Она явилась с шалью, накинутой на плечи.

- Ну, начинай с самого начала, как с Митькой убег. Веня начал примащиваться на коленях матери поудобней.

- Вот так будет ладно! - сказал Веня, устраиваясь меж колен матери, словно в люльке.- Ну, слушайте. Только, ма-менька, не вели Ольге меня за волосы дергать. А Хоня мне пятки щекочет. Не вели им баловаться, маменька... Я бы ведь пошел с Маринкой да с Ольгой крепость делать, а Митька мне навстречу: "Ты куда?" - "Крепость строить. А ты?" - "Я в штаб. Говорят, будто кукушка в часах испортилась".- "Кабы испортилась, мне бы батенька сказал".- "Мне,- говорит,- Ручкин сказывал - он чинить кукушку пошел".- "Надо по-глядеть!" Мы и побежали с Митькой. Забежали со двора. Просунулись в буфетную. Верно! Стоит Ручкин перед часами на стуле...- Веня тихонько толкнул Хоню.- Ты, Хоня, зря его давеча осмеяла: человек стоящий. Беды нет, что малого роста... Механик! Глядим - верно, кукушка испортилась. Ручкин крышку открыл, дергает за веревочку - кукушка молчит. Стрелки на половине одиннадцатого стоят. "Совсем, Ручкин, испортилась?" Ручкин посмотрел на меня печально и только вздохнул. Дернул веревочку. В часах зашипело. Дверка от-крылась. Кукушка высунулась: "Ку-ку!" - и спряталась... Значит, еще жива! Действует! Ручкин перевел стрелки. По-ставил на двенадцать. Кукушка и пошла: "Ку-ку! Ку-ку!.." Мы с Митькой считали: раз, два, три... А Ручкин стоит на стуле задумчивый такой... Даже мне его жалко... Двенадцать, три-надцать... Вдруг дверь из зала открылась...

Веня опять тихонько толкнул Хоню в плечо.

- Из двери выглянул Хонин крестный, Павел Степано-вич,- видно, сердитый, не до кукушки ему. Увидел Ручкина, засмеялся и закрыл дверь. Кукушка прокуковала еще двадцать три раза. А тут выходит из зала батенька с большим подносом. На подносе - чашки и бутылка. Батенька поставил на стол поднос и выхватил из-под Ручкина стул. Тот чуть успел спрыг-нуть! Как закричит батенька на Ручкина: "Ты что тут раскуковался? Там господа флагманы судят, как Черноморскому флоту быть, а ты здесь кукуешь?" Ручкин отвечает: "Так ведь вы сами просили, Андрей Михайлович, кукушку посмот-реть!" - "Посмотреть, а не куковать!" Ручкин надел картуз и пошел вон совсем расстроенный.

- Не повезло нынче Ручкину! - вздохнула Хоня.- А тебе что батенька сказал?

- "А вы здесь зачем? Пошли отсель, где были!" Мы с Митькой - к двери. "Стой! Жди приказания!" Батенька опо-лоснул чашки. Налил чаю. Самовар на столе кипит у него. Достал из шкафа бутылку, откупорил, поставил посередке под-носа и пошел с ним в залу. Я, само собой, кинулся дверь открыть. Заглянул в залу. Сидят все. Накурено страсть! Все сразу говорят, инда у меня в ушах заскорчило. Я закрыл за батенькой дверь. Он вскорости вернулся с пустым подносом, а в другой руке держит пакет. "Вот, бегите на пристань, возьмите ялик и везите пакет на "Громоносец". Экстренный пакет его превосходительства адмирала Нахимова его светлости князю Меншикову на корабль "Громоносец". Если там спросят, по-чему не по правилу, без шнуровой книги, скажите - все вестовые в расходе, не с кем было больше послать. Пошел!" - "Есть!" Я на двор, на улицу. Митька - за мной. На Графскую. Через три ступеньки вниз по лестнице! Вот беда - у пристани ни одного ялика. "Громоносец" не у стенки, а посреди бухты на якоре поставлен правым бортом к входу в рейд. Пушки из люков глядят. Мы с Митькой начали в два голоса кричать: "На "Громоносце"! Шлюпку давай! Пакет срочный его светлости! Эй! "Гро-о-мо-но-сец"! Никакого внимания! Видно: капитан-ский вельбот на воду спущен, гребцы на банках. Фалгребные (1) на трапе стоят. Вахтенный начальник по шканцам похаживает, с ним флаг-офицер. Того и гляди, светлейший выйдет, сядет в шлюпку и катнет на ту сторону. Вот лихо! Да тут едет к пристани яличник Онуфрий Деревяга. Пустой. Зачалил за рым. Вылез. Мы к нему: "Вези сию минуту на "Громоносец". Сроч-ный пакет от Нахимова князю".- "Полно врать! Чтобы тебе пакет в руки дали!" - "А вот дали!" Я - прыг в ялик. Митька за мной! Онуфрий притопнул деревянной ногой: "Брысь из лодки!" - "Да, как же!" Скинул я фалинь с рыма. Митьке: "Греби!" Отпихнулся. Деревяга только ахнул. Бегает по ле-стнице, ногой притопывает: "Караул! Ялик украли! Держи!" Где тут! Митька гребет, я на корме поддаю. До "Громоносца" рукой подать. Вдруг Митька бросил весла. Что это?! "По-стой,- говорит,- а кто у нас будет курьер?" - "Вот тебе раз! Ясно, кто! Я! И пакет у меня в руках".- "Нет, брат, врешь. Твой батенька говорил: "Идите, бегите, везите". Если бы ты курьер, он сказал бы: "Иди, беги, вези". А ты сам пакет схватил у него из рук. Я старше тебя. У меня папенька офицер!" - "А у меня батенька - Нахимова кум и приятель!" Не хочет Мить-ка грести - отдай мне пакет, да и все. Ялик на месте повер-тывается. Деревяга на пристани орет. Что тут делать? Ладно же, думаю. Встал в полный рост, кричу "Громоносцу", пакет показываю: "Его светлости! Пакет адмирала!"

1 Фалгребные - то же, что фалрепные: матросы, которые по-дают поднимающемуся по трапу почетному лицу фалреп - веревку, об-шитую сукном.

Вахтенный на "Громоносце" подошел к борту, взял рупор и спрашивает: "Эй, на лодке! В чем дело?" - "Пакет сро-очный!" - "Давай сю-да!" - "Да у меня команда взбунтовалась!" - "Как! В Чер-номорском флоте бунт? Постой! Мы покажем тебе, как бун-товать!" С вахты подали команду приготовить носовое орудие. "Чего это?" - спрашивает меня Митька, а сам испугался. "А то это, что как ты взбунтовался,- говорю я Митьке,- так сейчас будут в нас палить! И будешь ты у меня кормить раков!"

- Ах, батюшки мои! - в ужасе воскликнула Наташа.- Неужто и верно хотели по вас из пушки палить?!

Сестры рассмеялись.

- Обязательно! - подтвердил Веня.- Чего смеетесь? Только Митька испугался, инда позеленел с испугу, схватился за весла и скоренько к "Громоносцу" пригреб. Приняли нас с левого борта. Подал я пакет фалгребному. Тот его в руки вахтенному. Вахтенный велит позвать каютного юнгу. Знаете на "Громоносце" каютного юнгу? Мокроусенки меньшой брат Олесь.- Веня поймал Ольгу за косу и дернул: - Слыхала? Олесь Мокроусенко...

Ольга вырвала косу из руки брата:

- Не балуй! Говори, дальше что. Дал ответ или нет Меншиков?

ВОСЕМНАДЦАТЬ МУНДИРОВ

Веня, зевая, молчал.

- Должно, сестрицы, все это он придумал,- попробовала поддразнить Ольга Веню,- а теперь и не знает, что дальше сказывать. Никакого пакета не было, и никуда ты не ездил.

- Давай поспорим, если я соврал. Спроси Олеся. Он отнес пакет и долго не приходил. Нам с Митькой даже надоело. Я говорю фалгребному: "Доложи светлейшему, чего он нас держит - будет ответ или нет? Курьер, мол, ждет ответа". Матросы только смеются. "Тогда,- говорю,- до свиданья". Держат, не пускают... Смотрю - батюшки светушки, да что же это такое? Вдоль сетки на "Громоносце" идет генерал в смот-ровом мундире. Мундир красный, с белыми шнурами, а на плечах у генерала эполеты подрыгивают. А головы у генерала нет. Штаны у генерала под мундиром белые - и сапог нет...

- Что же он, босой?

- Зачем босой - у него и ног нет. Он по воздуху идет, а штаны болтаются... А за первым генералом второй идет, и то-же головы нет: фуражка с белым околышем прямо на воротник надета. А штаны синие с красным лампасом. За вторым ге-нералом - третий, в адмиральском сюртуке. За третьим - че-твертый.

- Маменька, братишка-то у нас сбрендил! У него и голова горячая...- испуганно прошептала Хоня, положив холодную руку на лоб Вени.

- Ничего не сбрендил! - сбросив руку Хони с головы, сказал Веня.- Я сам испугался, как пять генералов все без голов прошли на ют и скрылись - должно быть, в адмираль-ской каюте... Я говорю: "Митька, видишь?" - "Глазам не верю!" А на корабле все без внимания, что генералы идут,- как бы их не видят! Вот морока!

- Что ж это, милые мои,- не то притворилась, не то в самом деле испугалась Наташа,- да я вся, милые, дрожу!

- Не бойся, Наташа! - успокоил Веня сестру.- Пошли генералы назад: гляжу - а это вестовые на палках мундиры несут. Нам спереди-то и не видать было... Назад четыре мун-дира пронесли, а пятый генерал, в походном сюртуке, у князя остался. Это князю из "больших чемоданов" мундиры носи-ли - какой вздумает надеть. Это Олесь мне объяснил: у князя, говорит, восемнадцать мундиров, потому что на нем восемна-дцать чинов. В каком чине захочет явиться, такой и мундир наденет. Он хочет сражение давать, да не знает, в каком мундире. Как прошли назад генералы - пустые, безо всего,- флаг-офицер со шканцев зовет: "Курьера от Нахима к его светлости!" Я прыгнул из ялика на трап. Олесь меня привел в каюту. Князь за столом сидит, а на диване генерал.

- С головой генерал-то? - спросила Маринка. Все сестры и мать дружно рассмеялись.

- Погодите. Снял я, значит, шапку. Стал у порога. Свет-лейший посмотрел на меня и говорит генералу: "Вот извольте видеть - это у него курьер. Ему не эскадрой командовать, а канаты смолить!" Это он не про меня, конечно, а про Нахимова. Я молчу. Этот-то генерал с головой и с ногами, все как следует. А рядом с ним и сюртук, и штаны с лампасами положены, и фуражка.

- Два генерала, стало так? Веня обиделся:

- Не хотите слушать, не надо...

- Погоди, Маринка, не сбивай его... Рассказывай, сыночек. Не слушай ее!

СЕРЕБРЯНЫЙ КОРАБЛИК

Веню одолевает дрёма.

- Маменька, как нам быть-то: изобьет нас Деревяга? Ме-сяц-то, гляди - кораблик серебряный. Сейчас поплывет... Гля-ди, гляди! На море садится!

Веня сомкнул глаза. Рука его, протянутая к месяцу, упала. Он забылся.

- Умаялся, бедный! И десятой доли, чего видел, не по-ведал. В избу, что ли, девушки, пойдем?.. Веня! Спать идем!

- Ну да! Его теперь и пушкой не разбудишь! А завтра все забудет! - сердилась Маринка.- Толком ничего не уз-нали...

- Маменька, посидим еще немного,- просила Хоня. Месяц спустился серебряным корабликом к самой воде, но не поплыл, а начал тонуть с кормы. Вот уже и нет его. Сделалось темно. В небе ярче засветились звезды.

- Пойдемте, девушки, спать,- зевая, сказала Анна. Хоня поднялась первая.

При скудном свете каганца семья Могученко укладывалась спать. Веню раздели и сонного уложили под полог на место отца. Ольга с Наташей ушли в боковушку и долго там шепотом спорили о чем-то и бранились меж собой. И по шепоту можно было различить сестер: Ольга шептала, прищелкивая языком и фыркая, словно раздразненный индюк, Наташа шипела рас-серженной гусыней. Хоня с Маринкой забрались на полати. Маринка обняла сестру и принялась звонко целовать ее в щеки, глаза, губы. "Будет, будет",- лениво и равнодушно отбивалась Хоня от ласк сестры.

Анна задула каганец и, сладко зевая, вытянулась на кровати рядом с Веней.

- Хорошо нам в тепле, в сухости, а каково теперь сол-датикам в чистом поле... Грязь и холод. Где армия-то стоит?

- За Качею, на Альме, говорят,- ответила Маринка.- Стало быть, светлейший поехал туда. Что-то будет?!

- Чему быть, того не миновать.

- Послушал бы светлейший флагманов, не пустили бы неприятеля на берег.

- А как его не пустишь?

- Вышли бы в море, сцепились, взорвались! - восклик-нула из боковушки Ольга.- А князь слушать не хочет.

- На то он и главнокомандующий - никого не слушать. Он сам с усам!

В боковушке затихли голоса Ольги и Наташи. Анна глубоко вздохнула, переворачиваясь на кровати.

- Маменька, милая, расскажи ты нам про Колу чего-нибудь, - медовым голоском попросила Маринка.

- Да чего рассказывать? Я уж все и позабыла... Все, что знала, в ваши головы вложила.

- Ну, скажи про то время, когда ты за батеньку замуж шла.

История, которую хотела услышать от матери Маринка, была из тех, что в ладных семьях рассказывается детям десятки и сотни раз. Да хоть бы и тысячу! - все бы слушал, словно любимую сказку, в которой нельзя ни пропустить, ни изменить ни одного слова.

Мать не сразу сдается на просьбы.

- Маменька, а где ты впервой батеньку увидала?

- В Петербурге.

- А как ты в Петербург попала? - Маринка настойчиво требовала рассказа.

Анна начала свою повесть с виду неохотно, но уже с первых слов дочери по ее голосу услыхали, что матери и самой приятно вспомнить о былом в нынешний тревожный день.

- Как я в Петербург попала? Да очень просто. Со своей шкуной морем пришла...

- А кто шкипером на шкуне был? - Этот вопрос полага-лось непременно задавать, слушая рассказ.

- Эна! Да я сама за шкипера была!

- Маменька, милая, да как же ты это? У тебя и правов шкиперских нет.

- Тогда правов с нас не спрашивали. Моя шкуна: посажу на камни,- разобью - моя беда! Это на купеческие корабли требовали шкиперов из мореходного класса. А мы сами уп-равлялись. Мой батенька умер, шкуну мне оставил и в Коле дом. А на руках братцев трое: старшему осьмнадцатый шел, меньшому - вот с Веню он был тогда. Надо кормиться, братцев подымать, маменьку, царство ей небесное, покоить. А чем в Коле проживешь? "Спереди - море, позади - горе, справа - мох, слева - "ох". Поневоле пришлось мне шкуну водить. Дело не женское, а у нас не редкость: на Грумант(1) и на Новую Землю за шкипера ходили.

(1)Грумант - Шпицберген.

Управлялись, ничего. Так и я: поставила братцев за матросов, младшенького, Васю,- зуй-ком(1), и пошли мы с грузом трески в Варяжское море до города Васина(2). Вдоль берега летом у нас плавание простое: круглые сутки день. Сходила так раз, другой, третий, глядишь - в шкатулке деньжонки набухли. Видят люди, у Аннушки дело идет на лад. Женихи явились: к шкуне да к дому сватаются. Аннушка не торопилась. А были середь женихов люди достой-ные. Своего суженого ждала, берегла волю бабью.

Глава третья

БАБЬЯ ВОЛЯ

Под говор Анны дочери заснули. Мать продолжала сказку, не замечая, что девушки спят,- ей уже было все равно, слу-шают ее или нет.

- Осмелела Аннушка. До Варгуева(3) простерлась. А и там, глядит, плавать можно. "Дай,- думает Аннушка,- за угол моря загляну: что там за люди, что за море". Море как море. Люди как люди. Везде наша смола в почете. Рыбьего жиру только давай. И треску берут, даром что попахивает.

Задумала Аннушка посмотреть славный город Петербург. Братцы согласны. Плавать Балтийским морем еще проще, чем Варяжским: где опасно, там тебя без лоцмана и не пустят, где мелко - буйки, где камень - маяки поставлены. Да и время Аннушка выбрала самое тихое, самое светлое. Прибыла в сто-лицу белой летней ночью. Лоцман ввел шкуну в Неву. Треску продала Аннушка выгодно и взялась доставить на Мурма ры-бачьи снасти.

Аннушка сбиралась в обратный путь. Тут, кстати, на шкуну и явись моряк. Могучий Ондре - батенька ваш. Статный, при-гожий, хоть ростом и невысок, короче сказать - настоящий моряк! Ему, видишь ты, отпуск вышел. Он в ту пору на корабле "Крейсер" из дальнего плавания вернулся.

Ему, как полированному матросу, было очень приятно на родине побывать, в Кандалакше, и себя показать народу. Про-сит Ондре Аннушку взять его с собой на шкуне.

(1) Зуек - юнга.

- В а с и н - Вадсе в Норвегии.

- В а р г у е в - Варде в Норвегии.

Аннушка и рада. Свой брат, помор, значит, "тягун" будет, а не "лежун". Лежун нам бесполезен: хоть он и деньги платит, зато все время в каюте спит; а тягун проезд работой платит: снасти ли тянуть, якорь ли класть, паруса ставить - все шкиперу подмога.

Согласилась Аннушка взять на шкуну моряка, да с волей девичьей и простилась. Завязал ей Ондре буйную головушку. Прибыли в Колу.

Ондре и домой идти не хочет: прямо свадьбу играть. Сва-рили пиво. Сделали подружки Аннушке куклу. Надела Ан-нушка платье парчовое - серебро по голубому полю, кику жемчужную. Посадили Аннушку рядом с женихом Могучим в сани, даром что снегу нет. А промеж них куклу посадили и повезли народом на гору - пиво пить, песни играть...

Анна было всхлипнула, потом замолчала и уткнулась лицом в подушку.

- Маменька, чего ты! - затормошил Веня Анну.- Весело, а ты плачешь...

- Да ты не спишь, сыночек? А я-то думаю, все давно поснули.

- Я совсем выспался. Все слыхал, что ты сказывала... А много пива наварили?

- Огромадный чан. Пожалуй, ведер сто. Народу-то чуть не весь город собрался. Я ведь богачкой считалась, вроде купчихи...

- Сто ведер! Вот так так! Да как же варили: котел, что ли, такой был?

- Зачем котел? В чану кипятили.

- Чан-то сгорит, он, поди, деревянный.

- Деревянный. Налили чан. Разожгли поодаль большой огонь. А в огонь валунов наложили. Камни накалились, их вилами из огня - да в чан, вода и закипела.

- Вот это здорово! - воскликнул Веня и задумался, во-ображая, как в деревянном чану кипит вода.

Анна молчала.

- Маменька,- тормошил Веня засыпающую мать,- я еще чего тебя спрошу. Мы давеча с батенькой у Михаилы на корабле были. Ох, что там деется! Братишки зверями глядят. Ругают князя без стеснения. Это, говорят, не Меншиков, а Изменщиков: дал неприятелю на берег вылезть. На баке гал-деж, ровно на базаре. Корнилов батеньке велел самолично свезти приказ капитану Зорину. Какой приказ, даже батенька не знает.

- А може, и знает, сыночек.

- Ну вот еще! Кабы батенька знал, уж кому-кому, а мне-то сказал бы.

- не сказал? Тогда верно: и батенька не знает. Стало ими., приказ секретный. И я тебе не могу сказать, чего не знаю.

- Да я не о том тебя спрашиваю. На корабле-то батенька отвел Михайлу в сторону и говорит ему тихонько: "А помнишь ты, Михайле, свой долг? Скоро тебе случай будет долг платить". Миша батеньке отвечает: "Свой долг, батенька, я хорошо знаю". Л глаза светлые у него сделались. "Помни,- говорит батень-ка,- долг платежом красен". Маменька, скажи, кому чего Ми-ша должен? Я у батеньки спросить не смел: очень он нынче серьезный.

- Больно уж самолюбивый наш батенька. Самому долг не пришлось заплатить, так на сына возлагает.

- А большой долг? Миша-то сдюжит? А то мы все сло-жились бы и отдали...

МАТРОССКИЙ ДОЛГ

Анна порывисто с не женской силой обняла Веню и горячо зашептала ему на ухо:

- Скажу, скажу тебе, какой долг. Ты у нас уж не ма-ленький. Ну, да, бог даст, на твою долю долга не останется. Батенька-то, помнишь, рассказывал: Павел Степанович от ги-бели его избавил, когда батенька в море тонул. Крестный-то Хонин тогда еще мичманом был...

- Я знаю.

- То-то, сыночек. Завязал Павел Степанович батеньке узе-лок на всю жизнь. Дал себе батенька зарок: отплатить Павлу Степановичу, буде случай представится, в свой черед избавить его от смерти. Ты смотри не болтай: он никому не велит сказы-вать. Мне-то он вскоре после свадьбы признался. Гляжу, муже-нек мой, и месяца после свадьбы нет, что-то сумрачный ходит. "Что такое? Или я не мила стала, или чем молодца прогневала? Скажи, любезный".- "Нет,- говорит,- Аннушка, ты мне ми-ла и всех мне на свете милее. А дал я великую клятву!" И все мне рассказал. "Этот,- говорит,- мичман Нахимов такой отча-янный, пропадет без меня, пожалуй, и я на всю жизнь Каином себя считать должен. Надо мне ехать назад в Петербург. Куда Нахимов, туда и я". Заплакала я, да слезы мои на камень пали. И домой на побывку Ондре не поехал - меня родителям пока-пать. Простился со мной да на норвежской шкуне и ушел.

Упорхнул мой сизый голубочек! С той поры - куда Лазарев, ту-да и Нахимова с собой берет. А за Нахимовым и мой сорвибашка тянется... А Павел Степанович в самые гиблые места рвется. Мой-то Ондре ему еще помогает: в Наваринском бою, это в двадцать седьмом году, Ондре у штурвала стоял на "Азове" и так корабль подвел к турецкому фрегату, хоть из пистолетов стрелять. Да и давай палить. Одни против пяти кораблей сра-жались. Ранило тогда и Нахимова и батеньку. Нахимову крест дали, батеньке - медаль. Это я узнала сколько лет спустя. Семь лет сиротела в Коле, ни одной весточки не было от батень-ки. Мише шестой годок пошел, пришло от батеньки письмо, чтобы я дом и шкуну продала и ехала на Черное море в Сева-стополь, на постоянное жительство. Павел Степанович к Лаза-реву поступил - Черноморский флот, видишь ты, им надо уст-раивать. Ну, и мой Ондре там должен быть. Поступила я в точ-ности, как мой благоверный велел: продала дом, шкуну, с ми-лой родиной своей навек простилась. Ехали мы сюда с Мишей поперек всей земли. Видала я до той поры много моря, а тут увидела, что и земли на свете много. Все мне тут поначалу не по сердцу было. И дом, и город, и люди, и горы, и море - все не то. Ну, да стерпелось, слюбилось. Батенька все ходил на кораб-лях с Нахимовым, своего счастья дожидался: долг заплатить. Ну, тут недалеко: не океан. Походят, да и домой. Надолго мы уж не расставались. А годы-то свое берут. И наваринская рана дает себя знать: у батеньки-то грудь насквозь пробита. Мишень-ка подрос, батенька и возложил на Мишу долг, а сам с корабля списался на штабную должность. Вот уж скоро десять лет, а все ему покоя нет, уж такой самолюбивый. Ты, сынок, никому не говори про долг, а то батенька разгневается на меня.

- А Нахименко знает?

- Не должен бы знать, а може, и догадался. Небось за-метил. "Чего-де матросик ко мне прилепился?.."

- К нему все лепятся.

Анна прижала голову Вени к сердцу:

- Все, все в долгу, верно, милый! Он и жалованье-то все свое старикам отставным да вдовам отдает.

- А ты любишь Нахимова?

- Еще как люблю-то, и сказать невозможно!

- Маменька, а ведь на кораблях гюйс поднят. Знаешь?

- Знаю: "Гюйс на бушприте - корабль готов к бою"... Давай-ка, милый, спать... никак, уже светает.

КОРАБЛЬ "КРЕЙСЕР"

Андрей Михайлович, глава семьи Могученко, происходил из далекого Северного Поморья.

Родился он, однако, не на севере, а в Италии, в порту Палермо, на борту отцовской шкуны. Отец его ходил туда на своем судне с грузом соленой трески. Оставить жену дома он по пожелал: ей скоро предстояло родить. Все сошло благопо-лучно, и новорожденный Андрей Могучий благополучно со-вершил свое первое плавание обратно домой вокруг всей Европы.

Настоящая фамилия Могученко - Могучий, почти столь же обычная в Поморье, как в средней России фамилия Иванов. Это в Черноморском флоте его переименовали на украинский лад и стали называть Могученко. Таков обычай Черноморского флота. Даже адмиралов своих черноморские моряки называли любовно: Лазарева - Лазаренко, Нахимова - Нахименко.

Поморы с рождения записывались в военный флот.

И Могучий, возмужав, попал в 1810 году матросом во флот Балтийский. Когда знаменитый русский адмирал Фаддей Фад-деевич Беллинсгаузен подбирал из самых крепких и ловких матросов команду для экспедиции в Южный Полярный океан, в числе команды оказался и Андрей Могучий. Эскадра Бел-линсгаузена состояла всего из двух маленьких судов; в сущ-ности, это были две парусные лодки. Одной лодкой командовал сам Беллинсгаузен, второй, под названием "Мирный",- лей-тенант Михаил Петрович Лазарев.

На этом шлюпе находился и Андрей Могучий - за руле-вого. Две утлые лодочки под русским флагом избороздили вдоль и поперек воды Южного полушария, забираясь в высокие ши-роты Антарктики. После путешествия в эти места знаменитого Кука, по его отзыву, плавание здесь считалось невозможным из-за льдов. Русские доказали, что это неверно.

Андрей Могучий ходил со своим отцом в море еще маль-чишкой, "зуйком", как называют в Поморье юнгов парусных шкун. Опасности плавания в Ледовитом океане Могучий познал г детства. В Антарктике такой рулевой оказался очень полез-ным человеком.

Благополучно возвратясь в Кронштадт, Лазарев получил в 1821 году назначение в кругосветное плавание на только что построенном корабле "Крейсер". Назначенный командиром "Крейсера", Лазарев, по обычаю, и снаряжал корабль в дальнее плавание. Матрос Андрей Могучий выпросился у Лазарева на

"Крейсер" и пошел в плавание уже штурманским унтер-офи-цером, то есть одним из старших рулевых.

Среди офицеров "Крейсера" находился девятнадцатилетний мичман Нахимов, только что окончивший морской кадетский корпус.

Редкому из мичманов выпадало такое счастье - прямо со школьной скамьи попасть в кругосветное плавание. На корабле каждый мичман, кроме прямых своих обязанностей, выполняет должность командира одной из шлюпок корабля. Командир шлюпки должен следить, чтобы она находилась в образцовом порядке и в полной готовности к спуску на воду в любой момент. Кроме весел, уключин, багров, в каждой шлюпке в парусиновом чехле хранятся вставная мачта и парус, всегда находится несколько анкеров - маленьких бочонков; один из них всегда с пресной водой, остальные пустые. В них набирают морской воды для балласта во время плавания под парусом. На шлюпку назначается постоянная команда гребцов. Мичман На-химов получил в командование капитанский шестивесельный вельбот, построенный из красного дерева. Командовать шлюп-кой, назначенной для разъездов капитана, само по себе было большой честью. Нахимов получил ее благодаря тому, что кончил корпус с отличием, а на парусных учениях прослыл "отчаянным кадетом".

Этот изящный кораблик радовал сердце молодого командира и приписанных к вельботу матросов: перед отправлением в плавание на гребных состязаниях в Маркизовой Луже(1) вельбот Нахимова вышел на первое место, "показав пятки" всем шлюп-кам. Обрадованный мичман роздал гребцам вельбота первое свое жалованье до последней копейки. О щедрости подарка дошло до Лазарева. Хмурясь и улыбаясь, он пожурил Нахимова.

- Мичман, вы избалуете людей и сами сядете на экватор(2). Довольно было по чарке. А впрочем, зачем мичману жалованье? На берегу кутить? В карты играть? Я знаю-с, вы не из тех: не кутила и не игрок. Если будет нужно, знайте: мой кошелек к вашим услугам!

Матросы "Крейсера" решили после гонок, что Нахимов будет "правильным мичманом".

(1) Маркизова Лужа - залив близ Петергофа.

(2) Сесть на экватор - остаться без денег.

"Крейсер" поднял вымпел - это значило, что плавание на-чалось,- и вытянулся из гавани на большой кронштадтский рейд. На корабле пошла обычная морская жизнь, точно по хронометру.

Плавание "Крейсера" было, в общем, благополучное. Обы-чно беспокойное Северное море с его бестолковой зыбью по-трепало корабль порядочно. Новички, в том числе и мичман Нахимов, отдали дань морской болезни.

- Немецкое море на то и устроено,- утешали старые матросы молодых,- чтобы матрос сразу привык. Вот выйдем в океан, там дело другое. В океане мягко.

Серые северные краски моря постепенно переходили сна-чала в зеленовато-серые, потом в изумрудные и за мысом Рока стали цвета ультрамарина.

В океане "Крейсер" сначала шел хорошо, заглянул на ост-ров Мадейра и, пользуясь "торговым ветром", подошел к бе-регам Южной Америки. Около экватора корабль попал в об-ласть безветрия и проштилевал несколько дней, но все же океан порой вздыхал жаркими редкими вздохами. Пользуясь ими, "Крейсер" подвигался к берегам Бразилии.

После нескольких крепких внезапных шквалов "Крейсера" накрыл жестокий шторм. Лазарев обрадовался шторму: он возвещал после яростной вспышки попутный ветер до мыса Горн, откуда корабль мимо Огненной Земли войдет в Тихий океан.

Но шторм усиливался. "Крейсер" нес только штормовые паруса. Лазарев в дождевом плаще не сходил с мостика. Ка-питан опасался приближения к берегу. Уже третьи сутки бу-шевал шторм. День клонился к вечеру. Волны делались круче и выше, что указывало на близость берегов. Палубу то и де-ло окатывало волной слева направо. Корабль ложился то на правый, то на левый борт.

ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ!

Мичману Нахимову пришлась третья вахта. Вместе с ним на вахту стал к штурвалу с подручным рулевым Андрей Могучий.

Снявшись за ручку рулевого колеса, Могучий нагнулся к нактоузу(1), чтобы взглянуть на курс. Стекло обрызгивала вода.

(1) Н а к т о у з - шкафчик, где находится компас, по которому правит рулевой.

Картушку едва видно. Расставив широко ноги, Андрей решился отнять от штурвала одну руку, чтобы рукавом обтереть стекло. В это мгновение с левого борта вкатился вал и сбил Андрея через правый фальшборт в море. Первым это увидел сигналь-щик и крикнул:

- Человек за бортом!

Не думая и секунды, Нахимов скомандовал:

- Фок и грот на гитовы! Марса фалы отдать! Марсовые кинулись подбирать паруса.

- Пропал человек! - воскликнул Лазарев.- Кто?

- Андрей Могучий,- ответил Нахимов.- Михаил Петро-вич, дозвольте спустить вельбот...

- Еще семерых ко дну пустить? Где тут... Сигнальщик, видишь? - крикнул Лазарев.

- Вижу! - ответил сигнальщик и указал рукой направ-ление, где ему почудилась на волне голова Могучего.

- Спустить вельбот! - самовольно отдал приказание На-химов и взглянул в глаза капитану.

Лазарев движением руки дал согласие.

Когда Нахимов подбежал к вельботу, матросы уже спускали лодку. В вельботе сидело шесть гребцов. Нахимов прыгнул на кормовую банку.

Прошло три минуты. "Крейсер" лег в дрейф.

Вельбот ударился о воду, словно о деревянный пол. Волной откинуло шлюпку от корабля. Править рулем не стоило.

Мичман стоя командовал гребцам:

- Правая, греби! Левая, табань! Загребной на вельботе строго крикнул:

- Сядь, ваше благородие! Сядь, говорю, не парусь! Без тебя знаем!..

На борту "Крейсера" зажгли фальшфейер, чтобы показать шлюпке, где корабль, а утопающему - направление, откуда идет помощь.

Пронизывающий мглу свет фальшфейера расплылся в боль-шое светлое пятно, а корабля уже не видно за мглою пенного тумана. Вельбот прыгал по ухабам волн, то взлетая на гребень, то ныряя в бездну.

Нахимов кричал:

- Мо-о! Гу-у-у!

- Да помолчи, ваше благородие! - прикрикнул на мич-мана загребной.

Нахимов умолк.

- О-о-о! - послышался совсем недалеко ответный крик, и тут же Нахимов увидел справа по носу на гребне волны черную голову Могучего.

Могучий, энергично работая руками, подгребался к корме вельбота с левого борта. Гребцы затабанили. Могучий, тряхнув волосами, хотел схватиться за борт левой рукой и оборвался. Нахимов лег грудью на борт и хотел подхватить Могучего под мышку.

- За волосы его бери! А то он и тебя, ваше благородие, утопит,- посоветовал загребной.

Нахимов схватил Могучего за волосы.

- Ой, ой! - завопил утопающий.

- Ха-ха-ха! - загрохотали гребцы, повалясь все на правый борт, чтобы вельбот не черпнул воды.- Дери его, дьявола, за волосы! Не будет другой раз в море прыгать!

В эту минуту и мичман и матросы позабыли о том, что кругом бушует море. Все внимание и силы гребцов сосредо-точились на том, чтобы держать вельбот вразрез волны.

Никто из гребцов не мог бросить весло и помочь Нахимову. Задыхаясь, мичман тянул Могучего в лодку. Наконец Андрей ухватился за борт обеими руками. Обхватив матроса по поясу, Нахимов перевалил его, словно большую рыбу, в лодку. Мо-гучий сел на дне вельбота и, протирая глаза, жалобным голосом воскликнул:

- Братишки! Неужто ни у кого рому нет?

Из рук в руки перешла к Могучему бутылка. Он отпил глоток и протянул бутылку Нахимову:

- Выпей, ваше благородие, побратаемся. Поди, смерз?

- И верно! - согласился мичман, принимая бутылку. Хлебнув рому, он вернул бутылку Могучему.

- Вода-то теплая,- сказал Могучий, передавая бутылку ближнему гребцу,- а на ветру сразу трясовица берет.

ПОРОХОМ ПАХНЕТ

Надвигалась ночь. Шторм еще бушевал, море еще грохотало, а по виду волн уже можно было догадаться, что неистовый иетер истощает последние усилия: поверхность волн стала глад-кой, маслянистой.

- Хороший будет ветер! В самый раз! - одобрил шторм Могучий.- Михаил Петрович останется доволен. Узлов по де-сяти пойдет "Крейсер" до самого мыса Горн...

- А мы-то? - с недоумением и тоской выкрикнул один из гребцов, молодой матрос, сидевший на задней банке.

- Мы-то! Раз мы-то, бабы белье вальком колотят. Ты, поди, первый в лодку прыгнул, пеняй на себя. Тебя звали? Ты на этой шлюпке гребец?

Никак нет!

- Зачем залез? Кто тебя просил? - ворчал Могучий, ог-лядывая туманную даль взбаламученного моря.

"Крейсера" не было видно. Наверное, на корабле продол-жали жечь фальшфейеры, но корабль и шлюпку отнесло в разные стороны так далеко, что огня за вечерней мглой и не-погодой не усмотреть.

- И ты, ваше благородие, напрасно в дело впутался,- продолжал Могучий.- Удаль показать хотел? А из-за твоей удали теперь семеро погибнуть должны.

Нахимов ответил:

- Раз тебе не суждено утонуть, и мы не утонем, Могучий...

- Ну, положим, ветер стихнет. До берега пятьсот миль. А есть на лодке компас? - сердито говорил Могучий.

- На разъездной шлюпке компаса не полагается,- ответил мичман,- сам знаешь.

- Мало я что знаю! Надо было захватить.

- Все в момент сделалось.

- Эх, моментальный ты человек! И в момент надо думать. Компаса нет. Бутылка рома одна, и ту выпили!

Матросы, видя, что Могучий шутит, поняли, что нос вешать не следует. Их угрюмые лица прояснились.

- Неужто Михаил Петрович нас в море кинет? - спросил молодой гребец, попавший на чужой вельбот.

- Кинуть-то не кинет, да и лежать в дрейфе кораблю при таком ветре неприлично: поставит паруса и пойдет своим кур-сом,- ответил Могучий.

- Он будет палить,- сказал Нахимов.

- Допускаю, палить он будет,- возразил Могучий,- да шута лысого мы услышим. Ишь, взводень-то(1) рыдает!

- Помолчим, товарищи,- предложил Нахимов.

- Шабаш! - скомандовал гребцам Могучий.- Бреше-те - за вами не слыхать!

Гребцы, как один, застыли, поставив весла "сушить" валь-ком на банки.

(1) Взводень - шторм.

Волны завертели вельбот. В громовые раскаты рыданий ветра вплелись неясные раздельные звуки. Они правильно по-вторялись, поэтому их не могли заглушить беспорядочные уда-ры шторма: так в дремучем лесу и сквозь стон бури четко слышны мерные удары дровосека.

Гребцы все разом закричали истошными голосами.

- Молчите! Дайте послушать! - прикрикнул на гребцов Могучий.

- Палит! "Крейсер" налит! - возбужденно выкрикивал Нахимов, обняв Могучего.

Матросы молча принялись грести. Могучий взялся за руль.

- Чуешь, ваше благородие,- глубоко вздохнув, заметил Могучий,- порохом пахнет. "Крейсер"-то на ветру...

Нахимов потянул влажный воздух и в свежести его почуял сладковатый запах серы.

Вельбот повернул против ветра. Выстрелы сделались яв-ственными. Скоро увидели вспышки выстрелов. "Крейсер" сближался с вельботом.

Гребцы, не оглядываясь назад, работали веслами. Теперь пушечные удары заглушали грохот бури. Нахимов между двумя слепящими вспышками выстрелов увидел черную громаду ко-рабля совсем близко. Могучий подтолкнул локтем Нахимова и весело сказал:

- Сейчас спросит: "Кто гребет?"

- Офицер! - во всю мочь крикнул мичман.

И будто совсем над головой, хотя и чуть слышно, раздался голос Лазарева:

- Сигнальщик, видишь?

- Вижу! - послышалось сверху.

Вельбот ударился о борт корабля и хрустнул. Вспыхнул ослепительный огонь фальшфейера. При его свете с борта корабля полетели концы. В мгновение ока всех из шлюпки подняли наверх.

Когда стали поднимать вельбот, накатила волна и разбила его в щепы.

Спасенных окружили товарищи. Лазарев сбежал с мостика и перецеловал спасенных, начиная с Могучего, за ним Нахи-мова и гребцов, как будто считал их поцелуями...

Могучий взял Нахимова за руку и дрогнувшим голосом сказал:

- Ну, ваше благородие, завязал ты мне узелок на всю мою жизнь...

* * *

"Как это можно на всю жизнь узелок завязать?" - разду-мывал Веня, прислушиваясь к тишине.

Мать его давно уже спала, а мальчик в тревоге перебирал снова и снова отдельные случаи из рассказа матери о далеком былом.

Уже светало, когда Веня забылся.

ТРЕВОГА

Светлейший князь Меншиков из всех мундиров, которые он имел право носить, остановился на генерал-адъютантском сюр-туке с погонами вместо пышных эполет. Сюртуку соответство-вала не шляпа и не кивер, а фуражка с большим лакированным козырьком. В этом скромном наряде командующий направился к коляске с Северной стороны к армии.

Армия занимала позицию на высотах левого берега реки Альмы, в двадцати пяти километрах севернее Севастополя. Позиция эта очень сильна. Река у моря течет с востока на запад; над морем и рекой в устье Альмы - кручи. Левый берег реки так высок, что с башни альминского телеграфа откры-вается широкий вид на тридцать километров вокруг. Теле-графную гору светлейший и выбрал местом своей ставки. Около телеграфа поставили шатры. С вышки телеграфа Меншиков в большой телескоп мог обозревать и море с бесчисленными кораблями неприятельского флота и открытые пространства левого берега Альмы за виноградниками, где засели русские стрелки. Около телеграфной башни стояли оркестр военной музыки и большой сводный хор песенников. Поочередно то играл веселые, бодрые марши оркестр, то гремел хор.

Армия, выведенная Меншиковым на Альминские высоты, насчитывала до тридцати пяти тысяч бойцов, с артиллерией около ста орудий. Численность неприятеля определяли в ше-стьдесят тысяч человек.

Командующий русской армией хорошо знал, что неприятель превосходит ее не только численностью, но, что важнее, во-оружением. Вся пехота у англичан, большая часть у французов и даже у турок была вооружена нарезными винтовками, бью-щими прицельно на тысячу шагов. А в русской армии во всех полках насчитывалось всего две тысячи "штуцерных" стрелков, вооруженных винтовками.

Вся остальная масса русской пехоты имела старые, глад-коствольные ружья с дальностью боя не больше двухсот шагов. На что же надеялся Меншиков? Он надеялся, что, "бог даст, дело дойдет до штыков". И до сабель, конечно. В штыковом бою пехоты и в сабельном бою кавалерии русские войска, несом-ненно, победят. С молитвой, чтобы дело дошло до рукопашного боя, светлейший отошел ко сну в своем шатре, поставленном у подножия телеграфной башни. Весь день 8 сентября в Се-вастополь доносилась глухая канонада с севера. На телеграф-ные запросы бельбекский телеграф утром отвечал городскому, что альминский телеграф бездействует; затем сообщил, что пороховым дымом от канонады с моря затянуло Альминские высоты - башня телеграфа пропала во мгле.

Целую неделю, с появлением у Севастополя неприятель-ского флота, город жил скрытой тревогой ожидания: что будет? Сегодня эта тревога обнаружилась. Обычно пустые среди дня пристань и бульвары наполнились разнородной толпой. На улицах люди стояли кучками. На крышах там и здесь маячили, как это бывает во время пожара, не только мальчишки, но и взрослые, перекликаясь между собой встревоженными голо-сами. Везде шли разговоры. Все ждали вестей с поля сраже-ния - их не было. От Меншикова целый день не было ни по телеграфу, ни с нарочными никаких распоряжений и известий. И даже слухов не было.

Узнали только, что ночью из гавани вышел по приказу ад-мирала Корнилова с неизвестной целью пароход "Тамань" и не возвратился. По тому, что все крепостные работы на городской стене приостановились и весь народ с них перегнали на Се-верную сторону, в городе судили, что сражение на Альме кон-чилось для нас неудачно и неприятель нападет на Севасто-поль с севера. Телеграфисты, не получая для передачи депеш, разговаривали между собой. К вечеру Бельбек сообщил, что на всех дорогах и тропинках показались люди, идущие к Сева-стополю, а на большой дороге - вереница обозов. Канонада на севере умолкла.

...На флоте все совершалось и в этот тревожный день обы-чным порядком.

В пять часов утра, еще до солнца, в жилых палубах ко-раблей засвистали боцманские дудки. Команда: "Вставать!" Молитва хором на палубе. Кашица. Чай. Покурить у "филитя", постоянно горящего в медной кружке на баке. После "раскурки" на всех кораблях началась уборка: мытье палуб, чистка медных частей до солнечного блеска.

В восемь часов утра точно по хронометру на всех кораблях пробили склянки. Звонкий, но разнобойный аккорд корабель-ных колоколов, отбивающих склянки, продолжался не более пятнадцати секунд и оборвался разом на всех кораблях. Команда: "На флаг!" Люди выстроились на верхней палубе. Офицеры на шканцах. "Флаг и гюйс поднять!" Все обнажили головы. На всех кораблях взвились кормовые флаги, на буш-притах - гюйсы.

После подъема флага на обеих эскадрах, корниловской и нахимовской, сделали "крюйт-камерное" учение. Барабаны пробили боевую тревогу. Комендоры кинулись к своим ору-диям. "Крюйт-камерные" открыли пороховые погреба. По команде примерно подавали картузы с порохом, снаряды, при-мерно заряжали и палили по очереди правым и левым бортом. Все делалось проворно и быстро. После "крюйт-камерного" учения на обеих эскадрах сделали "парусное" учение. По сиг-налу все корабли, соревнуясь между собой, в две минуты окрылились парусами, покрасовались в них несколько минут и по второму сигналу еще быстрее убрали паруса.

Нахимов сигналом благодарил команды всех кораблей за образцовое учение.

Народ, толпясь на пристани, кричал "ура". Все убеждало, что флот готовится и готов к выходу в море.

КРЕПКИЙ ОРЕХ

На закате солнца к Корнилову прискакал от светлейшего курьер с приказанием немедленно явиться к командующему.

Корнилов приказал своему казаку-ординарцу седлать коня.

Пока приказание исполнялось, курьер успел рассказать, что битва на Альме была жестокой. Наши войска сражались стойко. Везде, где дело доходило до рукопашной, одерживали верх.

Но потери наши огромны. Много убито, еще больше ранено: пожалуй, до пяти тысяч человек. Армия отступила на реку Ка-чу. Но и неприятель понес большой урон и остановился, заняв оставленные нашей армией позиции на Альминских высотах. - Где находится светлейший? Куда идет армия?

- Светлейший послал меня с дороги из Улукула на Эвен-ди-Киой. Думаю, что он уже там. А куда двигается армия, это пусть он сам вам, ваше превосходительство, объяснит.

И курьер прибавил с раздражением насмерть усталого человека:

- Полагаю, что и сам Меншиков не знает, куда идет армия.

- Бегут?

- Да нет. Светлейший приказал отступать "с музыкой".

- А морские батальоны?

- Оба батальона находились в передовой цепи у Бахчи-сарайского моста; там было очень жарко. Вероятно, потери у них очень большие.

Корнилову подали коня. В сопровождении ординарца-уряд-ника и двух рядовых казаков с пиками адмирал поскакал, оги-бая саперною дорогою Малахов курган, к Инкерманской гати.

За нижним маяком на подъеме в гору Корнилову встретился полковник Тотлебен на своем вороном коне; впрочем, и конь и всадник были так запорошены белой известковой пылью, что трудно было угадать и масть коня и цвет мундира на полков-нике. Тотлебен откозырял Корнилову.

Корнилов остановил полковника. Они съехались.

- Слышали новость? Мы проиграли сражение. Армия от-ступает...- сказал Корнилов.

- Знаю. А у меня беда. Я затребовал от адмирала Ста-нюковича брусьев и досок для подпорной стенки из запасов порта...

- А он что?

- Ответил, что он не отпустит с Делового двора сухопут-ному ведомству ни одной щепки.

Корнилов усмехнулся.

- Чего вы смеетесь, адмирал? Вы начальник штаба Чер-номорского флота и должны оказать мне содействие. Прика-жите - Станюкович вас послушает.

- Всей душой рад, но этот самодур и меня не послушает. Вы, полковник, у нас человек новый и не знаете всех тонкостей наших служебных отношений. Я и приказать не могу Станю-ковичу, да он и не любит меня...

- А Нахимов?

- Павла Степановича он и совсем не выносит. Ведь мы с Нахимовым лазаревской школы. А Станюкович порочит и хулит все, что сделал Лазарев. Это человек старой школы. Он не мирится с тем, что сидит на берегу, а не командует флотом. По службе он считает себя выше нас и подчиняется только Меншикову. Да вот - я еду к его светлости. Не хотите ли со мной? Ему все и расскажете...

Тотлебен поморщился:

- Пожалуй, он мне скажет то же, что и Станюкович... Вы знаете, князь меня зовет "кирпичных дел мастером"...

- Это ничего. У его светлости слабость к остроумию. И Нахимова он зовет то "боцманом", то "матросским бать-кой ".

- А вас, Владимир Алексеевич?

Корнилов безмятежно улыбнулся и просто сказал:

- Мы с князем оба генералы свиты его величества. Право, поворачивайте коня за мной. Я вас поддержу у князя...

- С утра не слезал с коня. Но это ничего. Вот боюсь, мой Ворон за вами скакать не может... Умаялся, бедный...

Тотлебен потрепал коня по запорошенной, грязной шее.

- Да, коня жаль,- согласился Корнилов.- Да вот что: садитесь на казачьего коня, а казак отведет вашего Ворона домой. Вам ничего в казачьем седле?

Тотлебен согласился и пересел на другого коня.

Всадники пустились дальше в гору рысью. Солнце уже закатилось, но на смену солнцу вышла луна и пролила на горы почти синий свет. Крепко пахло полынью, и по-летнему за-стрекотали на холмах ночные сверчки.

Первое время всадники молчали. Сопровождавшие казаки закурили трубки и отстали.

Корнилов придержал коня:

- Что вы полагаете о наших делах, полковник: выстоит Севастополь или нет? Я выражаю не сомнение свое, а хочу знать, как смотрите вы...

- Князь не без странностей,- как будто невпопад ответил Тотлебен.- Я хочу сказать, что чем меньше светлейший будет мешаться в дело, тем лучше... Чем дальше он будет с армией от Севастополя, тем полезней.

- А многие порицают князя, что он вышел навстречу неприятелю. Потери огромны, а польза велика ли?!

- Это неверно. Я отвечу вам как военный инженер. Обо-роняя крепость, армия должна иметь ее за собой. Я вовсе не ценитель его военного гения. Но он грамотный военный че-ловек. К сожалению, он не терпит около себя знающих людей. А сам не имеет авторитета. Его не любят в армии. Около такого человека вечно будут раздоры. Не забывайте, что Севасто-поль - морская крепость. Цель англичан - уничтожить Чер-номорский флот. Он у них бельмо на глазу...

- В этом вы правы, несомненно. А знаете, полковник, что мне ответил князь, когда я спросил: "А как быть с фло-том?" - "Положите его к себе в карман!" Это последние слова, которые я от него слышал...

- Он шутник. Большой шутник! Но он ошибается. Флот, даже запертый в бухте,- очень серьезная сила. Союзники име-ют цель - уничтожить наш флот, но для этого им нужно достичь сначала двух целей: во-первых, уничтожить армию... Во-вторых, овладеть Севастополем, чтобы, в-третьих, уничто-жить флот. Итак, орех, который им надо раскусить, имеет три скорлупы: армия, крепость, флот. Сегодня первая скорлупа, допускаю, дала . трещину. Есть вторая и третья - надеюсь, самая крепкая.

"СВЕТЛЕЙШИЙ"

Перед Бельбеком на пустынной дороге всадникам начали попадаться кучки солдат. Они шли к Севастополю вольно, враз-брод, в угрюмом молчании и не торопились уступать дорогу встречным.

Попались навстречу несколько скрипучих телег на высоких колесах. В одних телегах раненые в окровавленных повязках тесно сидели плечом к плечу, в других - лежали вповалку.

Конь Корнилова храпел и прядал ушами: его волновал запах крови. Влево от дороги проложено скотом много тропи-нок. При свете заходящего месяца эти тропинки четко обозна-чались черными вереницами людей. Там и здесь мерцали не-большие костры. Уже сейчас на открытой высоте давал себя чувствовать легкий морозец и обещал к рассвету усилиться, но солдаты расположились на ночлег под открытым небом, будучи не в силах добрести до Севастополя. На спуске к реке костры светились ярче. Слышался треск: солдаты ломали на топливо изгороди садов. Бельбекский мост запрудила пехота. Рядом с мостом по обе стороны переходила бродом конница.

Перебравшись на другой берег, всадники поднялись в гору и увидели, что через перевал сплошными черными потоками движутся войска. Поблескивали штыки, бряцало оружие кон-ницы, звенели по камням орудия. Слышались отдельные слова команды, возгласы, окрики...

Вышка бельбекского телеграфа над крутым обрывом берега освещалась беспокойным отблеском нескольких угасающих костров.

Корнилов и его спутники повернули коней к телеграфу: Здесь находилась ставка Меншикова.

Подъехав к башне, они увидели несколько палаток. У до-горавших костров стояли офицеры и гусары меншиковского конвоя. Про Меншикова сказали, что он на башне. Корнилов и Тотлебен пошли туда и поднялись на вышку по крутой темной лестнице. Меншиков стоял у перил, плотно завернув-шись в плащ, и смотрел в сторону моря. С князем были еще трое. Один из них поднял с полу сигнальный фонарь об одном стекле с рефлектором, по очереди осветил лица вновь прибыв-ших и доложил:

- Ваша светлость! Прибыл адмирал Корнилов и с ним полковник Тотлебен.

По голосу Корнилов узнал, кто говорит: это был его личный адъютант, лейтенант флота Стеценков, прикомандированный к штабу Меншикова.

Меншиков повернулся к прибывшим и раздраженно при-казал Стеценкову:

- Поставьте фонарь на место!

Вероятно, он боялся, что где-нибудь поблизости могут быть неприятельские стрелки и вздумают стрелять на огонек.

Стеценков поставил фонарь на пол стеклом к будке.

Меншиков поздоровался с прибывшими и заговорил хрип-лым, упавшим голосом смертельно уставшего человека:

- Вот и вы, адмирал... И вы очень кстати, полковник... Будьте любезны, полковник, отправляйтесь немедленно на Мекензиеву гору. Армия займет эти высоты. Она идет туда. Мы займем там позицию во фланг неприятелю: он намерен ата-ковать Севастополь с Северной стороны. Надлежит усилить Мекензиеву гору - вы увидите, что там нужно сделать. Это по вашей части...

Тотлебен попробовал изложить жалобу на Станюковича. Если неприятель действительно идет на Северную сторону, надо со всей поспешностью усиливать там укрепления, и ма-териалы нужны неотложно. А Станюкович упрямится, ничего не дает.

- Да, да, я это все знаю,- раздраженно ответил Менши-ков.- Это все потом. А теперь отправляйтесь...

- Как теперь?! - воскликнул Тотлебен.- Сейчас? Сию минуту?

- Да, кажется, я выражаюсь ясно.

- Слушаю, ваша светлость!..

Спускаясь ощупью вниз, полковник не знал, что ему делать. Его валила с ног усталость, он едва ее превозмогал.

После удаления Тотлебена Меншиков обратился к Кор-нилову:

- Я пригласил вас, адмирал, вот ради чего. Атакуя Се-верную сторону, союзники воспользуются превосходящими силами своего флота, чтобы поставить нас в два огня: флот их сделает попытку форсировать вход в бухту. Необходимо пресечь самую возможность этого, загородив вход на рейд.

- Внезапная атака с моря невозможна... Вход преграждают боны.

- Боны? Этого мало. Предлагаю вам затопить поперек бухты достаточное количество старых кораблей, по вашему выбору.

- Запереть флот на рейде?! Это невозможно, ваше сиятельство!

- Извольте отправляться и исполнять что вам приказа-но! - жестко и сурово оборвал Корнилова князь.

Корнилов приложил руку к козырьку, звякнул шпорами и повернулся к выходу с вышки.

Вслед за Корниловым спустился Стеценков и догнал его, когда адмирал садился на коня. Тотлебен уже уехал, взяв с собой одного казака.

- Владимир Алексеевич, князь...

- Что "князь"? - раздраженно прервал Корнилов.

Стеценков молчал. Корнилов ожидал, что лейтенант при-бавит: "князь сошел с ума". И Стеценков ждал, что Корнилов скажет то же.

Оба помолчали. Прерывая молчание, Корнилов резким то-ном начальника приказал:

- Лейтенант, разыщите немедленно морские батальоны и передайте мой приказ: идти прямо в Севастополь. Люди там пусть разойдутся по своим кораблям.

- Есть!

- А там будь что будет! - воскликнул Корнилов и тронул коня.

Глава четвертая

ХОЛОДНОЕ УТРО

Уже светало, когда инженер-полковник перебрался на ле-вый берег Бельбека и пустился через бугор к дубовой роще, обрамляющей Мекензиеву гору. Тотлебен удивился, увидев, что здесь местность совершенно пустынна. Не было видно ни одной пехотной военной части, ни конницы, ни обозов. Если князь и отдал распоряжение армии идти на Мекензиеву гору, то это приказание не исполнили. Да его и нельзя было исполнить, как вскоре убедился Тотлебен. Часть армии пошла с Бельбека прямиком на Северную сторону, а главная масса, словно поток, скатилась в долину, где пролегала к Севастополю большая дорога. И, конечно, никакая сила теперь не в состоянии была повернуть тысячи усталых людей, обремененных оружием, и заставить их подняться в горы. Армия двигалась под защиту севастопольских укреплений, под крыши севастопольских ка-зарм и домов. Движение по большой дороге с рассветом уси-лилось: шли обозы, артиллерия, раненые и здоровые солдаты, отставшие от своих частей. Влиться в эту людскую реку, под-гоняемую легким морозцем, значило попасть в Севастополь не ранее полудня. С большим трудом Тотлебен пробрался меж возов и людей на правую сторону дороги и горной тропой направился домой, на Северную сторону.

Корнилов вернулся на Северную сторону еще до восхода солнца, отдал казаку у батареи коня, взял ялик и отправился на корабль к Нахимову. До побудки еще было далеко. Команда спала. Окна адмиральской каюты на корме светились. Корнилов знаком руки остановил вахтенного начальника, чтобы он не вызывал фалгребных, и, выпрыгнув из ялика, быстро взбежал по трапу на палубу.

- Мичман, прикажите разбудить адмирала,- обратился Корнилов к вахтенному начальнику.

- Да, кажется, Павел Степанович еще не ложился: ему привезли целую кипу английских газет. Он читает...

- Отлично!

Корнилов постучал в дверь адмиральской каюты.

- Входите! А! Это вы, Владимир Алексеевич? Очень хорошо-с? Признаться, я ждал вас. Ну, что в армии? Видели светлейшего? Что он изволит? Садитесь...

На полу около Нахимова лежал целый ворох развернутых газет.

- На горах чертовски холодно...

- Камбуз погашен. Горячего чаю я не могу вам предло-жить...

- Я выпил бы вина.

- Зачем вас звал светлейший?.. Да вы садитесь.

- Дайте размять ноги. Не люблю ездить в седле! Корнилов начал ходить по небольшой каюте: пять шагов туда, пять шагов назад.

- Светлейший, мне кажется...- Корнилов не сразу нашел подходящее выражение.- На него повлияло неудачное дело... Он нравственно и умственно разбит.

- Ну еще бы! В семьдесят лет это, знаете-с...

- При чем тут лета! Суворов в семьдесят лет перешел Альпы!

- Следовательно, Меншиков не Суворов. Только и всего-с. Так что же теперь собирается делать наш полководец?

- Он отдал приказ идти на Мекензиеву гору и послал туда Тотлебена.

- Это зачем-с?

- Посмотреть, как армия может там укрепиться.

- Знаете, нам надо ждать завтра гостей с Северной сто-роны. Что ж, встретим горячо. Какие же распоряжения сделал на этот случай князь?

- Он приказал потопить на рейде корабли, чтобы прегра-дить неприятельскому флоту доступ в бухту...

- Видали подлость?! - воскликнул Нахимов, вспыхнув, но тут же погас и, улыбаясь, прибавил: - А впрочем-с, разумно, хотя этого я не ждал-с!

Нахимов поднялся и достал из стенного шкафчика засмо-ленную бутылку и два высоких тонких стаканчика.

- Настоящий амонтилиадо из Лондона. Испанские вина надо покупать в Англии - берёг для случая...

Отбивая осторожно смолу с горлышка, Нахимов спросил:

- Скажите, армия и точно пошла на Мекензиеву гору?

- Какое там! Валом валит в город... Завтра армия к вечеру будет в Севастополе. Я остаюсь при первом своем намерении. Я послал Стеценкова: приказал морским батальонам немедля идти сюда и разойтись по кораблям.

- Далыпе-с?

- Флот выйдет в море. Мы примем бой. Лучше погибнуть в открытом бою!

- Что ж, обсудим ваш проект еще раз.

- Ах, мы уже обсуждали! И, кажется, Павел Степанович, вы со мной во всем были согласны...

- Не совсем-с! Если вы поднимете сигнал "Командую флотом", я вам подчинюсь. Истомин, Новосильский тоже... Мы все с вами, мой друг... То, что говорено между нами, я исполню свято.

- Я не сомневаюсь в вас, адмирал. В командирах кораблей тоже...

- И в командах - следует прибавить-с! А это десять тысяч человек! Что такое флот? Корабли? Нет! Не одни корабли - флот в людях. Тридцать - сорок кораблей можно построить в год, два года, а людей мы воспитываем вот уже тридцать лет-с! Потопить несколько кораблей - это еще не беда-с, а похоронить в море вместe с людьми дух Черноморского флота - это уж совсем другое дело-с! Это беда-с!

Корнилов приложил кончики пальцев к вискам. Нахимов продолжал: Пора нам перестать смотреть на матросов как на кре-постных крестьян, а на себя - как на помещиков. Матрос на флоте - все-с! Он и на верную смерть пойдет, если ну-жно.

- Все это вы говорите кому угодно, а не мне, Павел Степанович! Все это я знаю и с вами согласен.

- Почему же-с! Я с вами, как с самим собой, говорю. Я не говорю "БЮЛ" а "нам". И мне жалко корабли, но жальче людей. Нам всем нужно понять: матрос - главный двигатель на корабле. Матрос управляет парусами, он же наводит орудия; матрос, если нужно? бросится на абордаж. Все сделает матрос, если мы, начальники, не будем эгоистами, ежели не будем смотреть на службу как на средство удовлетворения своего честолюбия, а на подчиненных - как на ступень своего воз-вышения. Матросы! Их мы должны возвышать, возбуждать в них смелость, геройство, ежели мы не себялюбивы, а действи-тельно служим Отечеству! А корабли? Мы их построим.

Корнилов терпеливо выслушал горячие слова Нахимова.

- Все это я знаю, Павел Степанович, и вполне разделяю. А что скажут в армии? В армии тоже люди. Вот Меншиков уложил на Альме, пожалуй, пять тысяч человек. Солдаты ска-жут: "А что делал флот? Бонами загородился, когда нас анг-личане с кораблей громили!"

И пусть скажут. Флот свой долг исполнит. Все увидят... Без театральных эффектов-с! Вы не забудьте еще, что скажет нам князь. Его нельзя скинуть со счетов... Мы вытянемся из бухты на рейд, он скажет: "Флот взбунтовался, пали!" Вы поручитесь за то? что мы не получим с береговых батарей чугунные гостинцы?

- Я надеюсь убедить князя. Мне важнее увериться в по-лном единодушие флагманов и капитанов. Я соберу сегодня у себя всех... скажем, в восемь утра. И вас прошу быть... Станете ли вы меня оспаривать на совете?

- Я буду молчать-с... Вам, однако, надо бы хорошенько поспать. Вы в лихорадке... Команды наэлектризованы... Такие решения, как ваше, надо принимать хладнокровно и с ясной головой. У вас есть еще три часа времени. Советую вам отдохнуть!

- Спасибо за совет. Я так и сделаю... Итак, в восемь часов в штабе.

- Есть!

Они чокнулись и выпили по бокалу золотистого вина. Прощаясь, Корнилов удержал в своей руке руку Нахимова:

- Вы верите мне, что мною руководит не честолюбие, а любовь к отечеству и долг службы?

- Верю-с! - ответил Нахимов, крепко пожимая руку Кор-нилову.- Вам я верю вполне!

Но Корнилов почуял почти неуловимое движение руки На-химова: как будто он хотел ее освободить из дружеской руки.

- Поверьте мне, Павел Степанович, может быть гораздо хуже. Вы правы: матросы наэлектризованы. Это заряженная лейденская банка... С ней надо обращаться осторожно. А то вдруг...

- Что - вдруг?

- Вдруг матросы откажутся топить корабли, да и влепят с "Трех святителей" "Громоносцу" залп всем бортом! Что тогда?

- Тогда? В крюйт-камере "Громоносца" тысяча пудов по-роха. Пароход взлетит на воздух вместе с князем. Но этого не будет. Это вздор-с! Этого я не позволю-с!

- Итак, я жду вас к себе ровно в восемь часов.

- Да. Постарайтесь соснуть, мой друг.

ВОЕННЫЙ СОВЕТ

Во флоте считалось одинаково недопустимым опоздать про-тив назначенного времени и явиться раньше. И то и другое признавалось грубым нарушением служебного этикета. Поэтому и ту самую минуту, когда на рейде пробили склянки и на кораблях раздалась команда "На флаг!", когда в служебном помещении прокуковала восемь раз кукушка, к морскому штабу с разных сторон одновременно явились флагманы, адмиралы и капитаны кораблей.

Корнилову так и не удалось уснуть: он едва успел, разбудив дежурного писаря, продиктовать и разослать приглашение на военный совет, затем пришлось сделать кое-какие распоряже-ния, чтобы закончить приготовления к выходу флота в море. Адмирал успел только на полчасика прилечь на жестком клеенчатом диване с подушкой, принесенной стариком Могученко.

Приглашенные расселись вокруг большого стола, покрытого зеленым сукном с золотой бахромою. Со стен смотрели портре-ты русских адмиралов с Петром Великим во главе.

Корнилов объявил, зачем он созвал совет:

- Я пригласил вас, господа, чтобы принять решение с общего согласия, что делать флоту среди обстоятельств, вам известных. В сражении на Альме армия понесла поражение и движется частью на Северную сторону, а главной массой -через Инкерманский мост, и уже сейчас первые колонны вос-ходят на Сапун-гору, чтобы затем спуститься в город. Непри-ятель, ничем не удерживаемый, может распространиться к вы-сотам Инкермана. Атакуя Северное укрепление, неприятель может одновременно открыть действия с высот по эскадре адмирала Нахимова и принудить наш флот переменить свою позицию. Перемена позиции облегчит неприятельскому флоту доступ на рейд. Если в это время армия союзников овладеет Северным укреплением, ничто не спасет Черноморский флот от гибели или позорного плена. Что же нам надлежит делать? Я полагаю, мы должны выйти в море и атаковать неприятель-скую армаду. При успехе мы, уничтожив флот противника, лишим армию союзников возможности получать подкрепление и продовольствие. В крайнем случае мы сцепимся с против-ником, пойдем на абордаж и, если не одолеем, взорвем корабли, с которыми сцепились. Тем самым мы не только отстоим честь русского флота, но и спасем родной город и порт. Неприятель после этого будет обессилен гибелью своих кораблей и не решится атаковать с моря береговые батареи Севастополя. А без помощи флота неприятельская армия не овладеет городом. Войска наши укрепятся и продержатся до прихода под-креплений.

Слушая Корнилова, все поглядывали то на него, то на адмирала Нахимова. Последний сидел в кресле ссутулясь. Опустив голову на грудь, он смотрел на Корнилова исподлобья неподвижным взглядом; светлые глаза его светились добротой.

Корнилова все привыкли видеть подтянутым, вылощенным, с безукоризненным пробором волос, с надменным стальным взглядом, с приподнятыми плечами и подтянутым животом, в чем отчасти сказывалось искусство портного, а в целом обна-руживалась столичная выправка блестящего светского генера-ла. И говорил он, чуть-чуть картавя, на гвардейский петер-бургский манер. Сегодня он не успел побриться, и весь туалет его ограничился обливанием головы холодной водой. Красные от бессонной ночи глаза, сероватые, небритые щеки... Корнилов казался постаревшим, обрюзгшим. От легкой хрипоты упавшего голоса пропала манерность речи. В общем, Корнилов сделался проще, понятнее и ближе всем...

Когда он умолк, настало тягостное молчание. Но Корнилов по угрюмым, темным лицам понимал, что молчание вовсе не выражает общего согласия с его смелым до отчаянности пред-ложением. Корнилов остановил свой взгляд на лице адмирала Панфилова. Обрамленное серебряными седыми волосами, ро-зовое лицо адмирала показалось Корнилову неприятным. Глаза Панфилова светились добродушной усмешкой, губы его что-то шептали.

- Вы что-то хотите сказать, Александр Иванович? - резко спросил Корнилов.

- Если вам угодно, Владимир Алексеевич, я позволю себе задать несколько вопросов, не касаясь существа вашего пре-красного прожекта. Мне и другим, полагаю, следует знать вот что. Вы виделись с его светлостью, и, стало быть, военный совет созван вами с согласия или по приказанию командующего всеми морскими и сухопутными силами в Крыму. Вы, началь-ник морского штаба, имеете на то право. И тогда это военный совет...

- Нет,- ответил Корнилов,- князь не поручал мне со-звать совет и не знает о нем. Почин мой, и предложение мое.

- В таком случае,- продолжал Панфилов,- здесь не во-енный совет, и мы можем высказываться свободнее, без рег-ламента. А то, я вижу, все крепко заперли рты на замок.

- Что бы вы еще хотели спросить, Александр Ивано-вич? - бросил Корнилов, не скрывая раздражения.

- Еще? - Панфилов окинул взором собрание.- Я не вижу здесь старшего из адмиралов, Михаила Николаевича Станю-ковича. Он с князем хорош. Они люди одного возраста и оди-наковых взглядов. Станюкович косвенно представлял бы здесь его светлость. Приглашен ли Станюкович на это собра-ние?

- Нет,- ответил Корнилов.- Я не пригласил адмирала Станюковича. Здесь собраны мною только строевые начальни-ки. Станюкович - командир порта.

- Я вас понимаю, Владимир Алексеевич: командир по-рта,- должность нестроевая. Но мы прекрасно знаем, что адмирал Станюкович не прочь занять строевую долж-ность...

Улыбка пробежала по всем лицам. Один Нахимов не улыбнулся.

- Да вот и он сам! - проговорил Панфилов, протягивая руку к двери приветственным жестом...

СТАРЫЙ АДМИРАЛ

Все взоры обратились к распахнутой двери.

Станюкович остановился в дверях, держась широко рас-ставленными руками за косяки и упрямо нагнув голову.

То ли он опасался, что, увидев его, адмиралы и капитаны кинутся в испуге бежать, и загораживал путь к бегству, то ли готовился прыгнуть к столу и хотел оттолкнуться от косяков, то ли ему нужно было держаться за косяки, чтобы сохранить устойчивость. Вернее всего, последнее, ибо когда он двинулся к столу, то промолвил, подмигивая самому себе:

- Чертовская качка! Крен, пожалуй, градусов тридцать. Ох!

Очевидно, в это мгновение сильно поддало волной, палуба ускользнула у него из-под ног, и адмирал, нацеливаясь на свободные кресла у стола, побежал, проворно семеня ногами, но не попал в кресла, промчался прямо в угол и плюхнулся у окна на стул.

- Я не стану вам мешать, господа, хотя я все знаю! Продолжайте! Но я вас должен предупредить, Владимир Алек-сеевич...- Станюкович погрозил Корнилову пальцем,- я не позволю красть казенное имущество. Что это за безобразие? Это вы приказали шлюпочному мастеру Мокроусенко, чтобы он отдал весь лес, доски, брусья инженеру Тотлебену? Вы думаете, вам все позволено? Если бы я был флагманом, я сейчас при-казал бы повесить Мокроусенко на рее. А вас, мой ангел, под суд! В двадцать четыре часа! По законам военного времени. Что у нас: порт или кабак?

Корнилов ответил, сдерживая гнев:

- Я не отдавал никакого приказания Мокроусенко и ни-чего не знаю...

- Не знаете, а лес вывезли. Боже мой, лес, выдержанный в сушильнях двенадцать лет!

Нахимов встал с места и обратился к Станюковичу:

- Михаил Николаевич! Виноват я. И Мокроусенко не воль-ничал. Я обратился к Ключникову, не желая нарушать ваш сон.

Ключников как капитан над портом имел право приказать шлюпочному мастеру. Что до леса, то вам придется отдать все ваши запасы - это необходимо. Светлейший вам прикажет. Ключникова вы можете предать суду - он вам подчинен.

- И предам! А Мокроусенко повешу! У меня еще найдутся на складе два столба с перекладиной! Но от вас не ожидал, Павел Степанович! И вы против меня? Ах!..

Станюкович закрыл рукой глаза и всхлипнул, потом встал, окинул собрание мутным взглядом, твердою походкой напра-вился к двери и плотно прикрыл ее за собой.

Станюкович исчез так же внезапно, как и появился. При-ключение это развеяло угрюмое настроение и развязало языки. Сразу пожелали высказаться несколько человек. Капитан пер-вого ранга Зарин получил слово первым.

- Всей душой присоединяюсь к предложению Владимира Алексеевича. Оно продиктовано порывом благородного сердца. Но выполнимо ли то, что предлагает любимый всеми нами и командами адмирал? Мы думали об этом в последние дни. Неприятель внимательно следит за входом в бухту. Допустим, что все-таки с помощью пароходов мы вытянемся ночью в море и успеем до появления противника построиться. Но в море нас может застигнуть штиль. И неприятель одними пароходами, не пуская в дело парусные корабли, разгромит нас. Иное дело, если б задул крепкий зюйд-ост. В шторм от зюйдовых и остовых ромбов мы прекрасно бы справились с противником. Но можно ли ждать такого ветра? Мы знаем, что скорее возможен норд-ост. Да и ждать нельзя: если мы не выйдем в море сегодня или завтра, выход теряет смысл. Завтра неприятель может появить-ся и с суши и с моря у Севастополя...

- Что же вы нам предлагаете со своей стороны, Аполли-нарий Александрович? - спросил Корнилов.

- То, что я уже высказывал вам в частной беседе: надо пожертвовать несколькими старыми кораблями и, затопив их поперек бухты, загородить вход в рейд. Мы сохраним порох, орудия и главное - людей для обороны города. Матросы будут сражаться на батареях так же, как на борту корабля...

Раздались громкие неодобрительные возгласы.

- Это невозможно! - воскликнул Корнилов.

Однако он видел, что, несмотря на голоса возмущения, единодушного решения ему не добиться. Нахимов молчал.

- Считаю дальнейшее обсуждение излишним! - отрывисто и сухо заявил Корнилов.- Готовьтесь к выходу. Будет дан сигнал, что кому делать... Я отправляюсь к Меншикову...

Совещание закончилось. Адмиралы и командиры кораблей покинули штаб. Корнилова на выходе встретил лейтенант Стеценков и передал приказание Меншикова: обратить все сред-ства - пароходы и гребные суда - на перевозку войск с Се-верной стороны на Городскую...

- Светлейший прибыл?

- Да, он отправился на "Громоносец",- ответил Сте-ценков.

- Я еду к нему. Прошу вас следовать за мной. Меншиков встретил Корнилова насмешливо и ответил на его приветствие:

- С добрым утром, адмирал. Я слышал, у вас военный совет? Что ж у вас там говорили?

- Одни хотят, в том числе и я, выйти в море. Другие предлагают затопить корабли.

- Последнее лучше. И я вам то же приказал.

- Я этого не сделаю!

Серое лицо Меншикова озарилось гневом.

Ну, так извольте ехать в Николаев, к месту своей служ-бы. Я обойдусь без вас... Лейтенант,- обратился Меншиков к Стеценкову,- поезжайте к Станюковичу и пригласите его ко мне...

- Остановитесь! - воскликнул Корнилов.- Это самоубий-ство, то, к чему вы меня принуждаете... Покинуть Севастополь, окруженный врагами,- это выше моих сил... Я готов повино-ваться вам!

ДВИЖЕНИЕ

Вечером на бульваре, как всегда, играла музыка. Сегодня очередь была за сводным оркестром Черноморского флота. Большой оркестр едва умещался на открытой эстраде. Маль-чишки, музыкантские ученики, держали перед оркестрантами раскрытые ноты: изображать подставки для нот было для уче-ников первой ступенью в обучении музыке. Один из мальчишек все время, пока играли пьесу, держал, стоя на краю эстрады, картон с большой цифрой, показывая публике номер програм-мы. Сбоку эстрады приколотый гвоздиками листочек извещал, что сегодня концерт состоит из произведений Глинки. Первым номером шла увертюра к "Руслану". Капельмейстер, вооду-шевленно взмахнув руками, начал увертюру "Руслана" в бе-шеном, ускоренном темпе. Четыре баса геликона ухали в лицо музыкантского ученика, стоявшего перед ними с раскрытой тетрадью нот, с такой силой, что мальчишка вздрагивал, вы-таращив от испуга глаза.

Стремительная, живая музыка "Руслана" вполне отвечала тому, что творилось в городе и на рейде. По улицам носились казаки, развозя приказания. На углах собирались оживленные, говорливые кучки жителей, окружая офицеров - свидетелей Альминского боя. Кое-где у домов стояли мажары, нагружен-ные скарбом обывателей. В одном месте возы нагружали, вы-брасывая узлы из распахнутых окон. В другом - вещи и рух-лядь таскали обратно в дома. В третьем - извозчики бранились с хозяевами скарба, требуя одного из двух: или ехать немедля, или разгружать возы. Это походило на большой пожар, когда люди не знают, что делать, и мечутся, то решаясь бросить дом, то окрыляясь надеждой, что огонь утихнет и не тро-нет их.

На горе непрерывно вертелся телеграф, разговаривая с ко-раблями на рейде. Корабли переговаривались друг с другом, помахивая крылышками семафоров. На мачтах взвивались и падали гирлянды пестрых сигнальных флажков. По рейду сно-вали шлюпки, баркасы. К лестнице Графской пристани то и дело приваливали вельботы, тузики, четверки, ялики. Оза-боченные флотские офицеры, не дав лодке пристать, выска-кивали на лестницу и прытко взбегали по ней через две сту-пеньки. Другие сбегали вниз и прыгали в лодки, чтобы в то же мгновение отчалить. На кораблях заливались дудки боцманов. Матросы ходили на шпилях и, налегая грудью на вымбовки, выкатывали якоря. Пароходы дымили, изредка покрикивая, брали корабли на буксир, и грузные громады обескрыленных кораблей приходили в медленное движение. С Северной сто-роны, буксируемые гребными судами, плыли шаланды, нагру-женные людьми, конями, повозками, направляясь к Пересыпи, в верховье Южной бухты. У гранитных стенок адмиралтейства стояли барки. Матросы в парусиновых бушлатах проворно бе-гали по сходням, вынося на плечах по одному из раскрытых дверей мешки с чем-то или по двое таская тесовые ящики с веревочными ручками.

С одних кораблей что-то сгружали в пришвартованные к борту баржи, на другие что-то нагружали с лодок и шаланд. Между Николаевской и Александровской батареями поперек Польшей бухты с лодок ставили зачем-то вехи из шестов с "махалками" на концах. Вехи качались, размахивая метлами. Изумрудная вода бухты пенилась толчеей беспорядочных мелких воли, поднятых колесами пароходов и веслами бесчислен-ных лодок.

На верхней аллее бульвара шло непрерывное движение народа в обе стороны. Пятна дамских нарядов пестрели среди пехотных и кавалерийских мундиров. Около оркестра толпи-лись молодые флотские офицеры, оживленно разговаривая.

Оркестр смолк, окончив увертюру. Из кучки флотских офи-церов раздались жидкие аплодисменты. Капельмейстер, сняв фуражку, поклонился. Мальчишка перевернул картон и пока-зал "No 2": по программе следовал "Марш Черномора". Из толпы моряков вышел мичман с фуражкой, сдвинутой "по-на-химовски" на затылок. Подойдя к оркестру, мичман что-то крикнул капельмейстеру. Тот в ответ развел руками.

Моряки зашумели:

- Кошут! Марш Кошута!

У музыкантского помоста собралась толпа. Дамы рукопле-скали, поддерживая требование моряков. Капельмейстер со-гласился уважить желание слушателей и громко крикнул му-зыкантам:

- Марш Кошута!

Мальчишка убрал "No 2". Живые пюпитры с видимой охо-той свернули нотные тетради и опустили руку: все оркестры Черноморского флота знали марш Кошута наизусть и не нуж-дались в нотах.

Оркестр в сто медных глоток выдохнул одной грудью мо-гучий аккорд под пушечный грохот больших барабанов.

И на фоне этого взрыва звуков, похожего на вопль разъ-яренной толпы, маленькие барабаны начали отбивать такт бег-лого шага. К барабанам пристали флейты и рожки; догоняя барабанщиков и флейтистов, ринулась вслед маршу, похожему на огненный венгерский танец, вся громада оркестра.

Толпа около оркестра возрастала. Раздавались отдельные выкрики и вспышки "ура".

За час до спуска флага бульвар быстро опустел, и оркестр, сыграв последнюю пьесу над безмолвными аллеями, сложил ноты. Музыканты построились и с учениками впереди беглым шагом пошли к пристани и расселись по баркасам кораблей.

Графская пристань напоминала в этот вечер подъезд боль-шого столичного театра после окончания спектакля: шлюпки стояли борт к борту у лестницы в два ряда; моряки толпились на лестнице, поджидая шлюпки со всех кораблей; вестовые выкрикивали названия кораблей наподобие того, как у театра вызывают карету:

- Шлюпка "Флоры"!

- Здесь!

Гичка "Селафаила"!

- Здесь!

Офицеры садились в лодки и поспешно отплывали к своим кораблям. Пристань обезлюдела.

Н А "Г Р О М О Н О С Ц Е"

В шесть часов на корабль "Ростислав" прибыл адмирал Корнилов. Под клотиком грот-мачты развернулся адмиральский флаг. Адмиральские флаги на других кораблях показывали, что все флагманы находятся на рейде, на борту своих кораблей. Князь Меншиков держал флаг на пароходе-фрегате "Громоносец".

На всех кораблях скомандовали: "К спуску флага!"

Команды кораблей выстроились на шкафутах, офице-ры - на шканцах. На больших кораблях оркестры начали иг-рать гимн "Коль славен", на прочих кораблях горнисты играли зорю. Все обнажили головы. Флаги на всех кораблях медленно опустились. Под клотики взвились топовые огни.

После спуска флага Корнилов вызвал семафором на "Ро-стислав" командиров кораблей "Три святителя", "Уриил", "Селафаил", "Варна", "Силистрия", фрегатов "Сизополь" и "Флора".

На флоте и матросы и офицеры внимательно читали сиг-налы адмиральского корабля, и все поняли, что перечень вы-званных капитанов означает корабли, назначенные к затопле-нию. Все команды высыпали на палубы. Офицеры толпились на шканцах.

От обреченных кораблей отвалили капитанские вельботы и направились к "Ростиславу". Еще не собрались на флаг-манский корабль все вызванные командиры, как с "Громоносца" подали сигналы: светлейший требовал к себе Корнилова и Нахимова.

Они, прибыв одновременно, встретились на трапе "Громоносца" и обменялись рукопожатием. Меншиков встретил их в адмиральском салоне и, отослав адъютанта, пригласил в ка-бинет, где на столе горели свечи. Пригласив гостей сесть, светлейший плотно притворил дверь и заговорил почти шепотом:

- Извините, я простудил горло и не могу говорить громко. Ну, как дела, Владимир Алексеевич? Приказ объявлен?

- Я вызвал только что капитанов к себе на корабль, чтобы объявить приказ вашей светлости,

- Да, да... приказал...

Корнилов и Нахимов приблизили головы, чтобы лучше слы-шать шепот Меншикова, и оба смотрели ему в глаза. Бегая взором с одного лица на другое, Меншиков хрипло зашеп-тал:

- Говорят, что приказ, исходящий от моего лица, может быть не исполнен. Не лучше ли будет, Владимир Алексеевич, если вы объявите приказ от себя, как бы и почин был ваш, совершенно исключая мое имя...

Оба адмирала в изумлении отшатнулись и выпрямились. Корнилов застыл на мгновение, собираясь с мыслями. Нахимов ответил Меншикову первый.

- В Черноморском флоте нет изменников делу,- громко заговорил Нахимов.- Бунт перед лицом неприятеля вздор-с! Кто вам это мог сказать-с?

Меншиков перевел взгляд на Корнилова и пролепетал:

- А вы, Владимир Алексеевич, согласны с адмиралом?

- Возможно ли нарушение дисциплины? Не скрою от вас: ваша мысль о необходимости затопления старых кораблей, с чем я имел печальную необходимость согласиться, широко распространилась. Виноваты в том не я, не Павел Степанович, а Станюкович - ему изволили сказать вы сами, а он болтал направо и налево, не стесняясь присутствия нижних чинов. И он-то, вероятно, теперь вас осведомил, ваша светлость, что на флоте неспокойно.

Меншиков, подтверждая догадку Корнилова, вздохнул и возвел глаза к потолку каюты.

- В этом Станюкович прав: и команды неспокойны, да и офицеры, особенно молодежь... Зачем на "Три святителя" грузили сегодня снаряды?

Корнилов ответил, глядя сурово в глаза Меншикову:

- Снаряды приняли по моему приказанию, отданному еще до вашего приказа о затоплении. Я но отменил приказания. На "Трех святителях" особенно неспокойно: команда и сейчас уверена, что мы выйдем в море. Если б я отменил приказ принять снаряды, матросы поверили бы, что корабль обречен, и наверняка бы взбунтовались... Ваша светлость, еще не поздно. Вы можете отменить приказ о затоплении,- мягко и проси-тельно закончил Корнилов.- Приказ еще не объявлен.

На сером лице Меншикова проступил румянец. Он посмот-рел в лицо Корнилову злыми глазами и ответил:

- Ни в коем случае! Адмирал, извольте отправляться на свой корабль и немедля объявите приказ. Вы и адмирал На-химов отвечаете за сохранение порядка на рейде.

Корнилов и Нахимов откланялись.

"ТРИ С В Я Т И Т Е Л Я"

Возвратясь на корабль с Нахимовым, Корнилов объявил командирам указанных кораблей приказ затопить их до рас-света на местах, обозначенных вехами.

- Приказ вам вручат, он будет подписан мной,- сказал Корнилов.- Снимите, господа, с кораблей, что успеете, в пер-вую голову орудия, снаряды, порох. Корабли надлежит зато-пить до рассвета.

Нахимов одобрительно кивнул головой. Капитаны отправились исполнять приказание. - Павел Степанович, как друга прошу вас, останьтесь у меня: мне нужна ваша поддержка. С вами я буду спокойнее...

- Отчего же-с! Останусь, если дадите чаю... Прошу-с по-слать шлюпку и доставить сюда старика Могученко. Он нам понадобится: у него на "Трех святителях" сын в матросах. И еще-с: пошлите сигнальщика на салинг, пусть докладывает, особенно что па "Громоносце".

Корнилов отдал распоряжения, о которых просил Нахимов.

На темном рейде началось движение кораблей. Обреченные на затопление корабли и фрегаты, буксируемые гребными су-дами и ботами, занимали определенные им места. Верхние стеньги оголенных мачт на всех кораблях были уже спущены, что придавало кораблям непривычный для взгляда "кургу-зый" вид. Команды с кораблей не сняли, потому что надлежало еще разгрузить их по возможности быстро.

Почти полный месяц, склоняясь к закату, светил очень ярко. Корнилов и Нахимов, стоя на мостике "Ростислава", следили за. установкой кораблей. Последним прошел мимо корабль "Три святителя". Командир корабля не захотел воспользоваться ус-лугами буксира, и под дуновением берегового ветра корабль шел, поставив нижние паруса.

- Deids! (1) -воскликнул Корнилов.-Он и не думал раз-оружаться!

(1) Проклятый (англ.).

"Три святителя" подошел к вехе, мгновенно убрал паруса, положил якорь и, развернувшись, стал точно в линию с про-чими кораблями.

- Молодец! - похвалил Корнилов и, спохватясь, что по-хвала его отзовется больно в сердце Нахимова, прибавил: -Любезный друг, вам больше всего жаль вашу "Силистрию"?

- Почему же-с? "Силистрия" плавает уже больше двух десятков лет. Теперь это лохань, а не корабль. Да-с! А как дивились англичане на Мальте, когда я снаряжал там "Сили-стрию"! У них с таким великолепием снаряжаются одни королевские яхты-с... Но "Трех святителей" жальче. После Синопа - такая участь. Горько-с!

Когда корабль "Три святителя" стал в линию с другими, оттуда донесся неясный гул множества голосов. Услышав кри-ки, зашумели матросы и на баке "Ростислава": они еще не брали из сеток коек, но матросов никто и не пытался загнать в кубрик ко сну. Офицеры "Ростислава" тоже все находились на палубе.

- Сигнальщик, видишь? - окликнул Корнилов.

- Вижу! - ответил с мачты веселым голосом сигналь-щик.- Команды на палубах. Братишки шумят, а что, неизвестно...

- Смотри, что на "Громоносце"! - приказал Нахимов.

- Есть! - ответил сигнальщик и через минуту доложил: - Вижу. От правого борта фрегата "Громоносец" отвалил вельбот.

- Куда идет?

- К Графской.

- Больше на "Громоносец" не смотреть!

- Есть!

- Я так и думал,- тихо, чтобы не услыхали на шканцах, сказал Нахимов,- он струсил, сбежал.

- Вы думаете? - усомнился Корнилов.

- Будьте уверены-с! Меншиков бросит и нас и город на произвол судьбы... Нам с вами надо ехать немедля на "Три святителя".

В эту минуту близ корабля с кормы послышался плеск весел.

- Кто гребет? - окликнули с "Ростислава".

- Матрос! - ответили с лодки. Нахимов крикнул:

- Это ты, Андрей Михайлович?

- Точно так, Павел Степанович! - ответил из шлюпки Могученко.

Греби к правому трапу. Оставайся в шлюпке. Подожди.

- Есть!

- Пойдемте в каюту, там удобнее поговорить,- предложил Корнилову Нахимов.- Сигнальщик, с селинга долой!

- Есть!

Адмиралы затворились наедине в каюте. Близился рассвет. Месяц закрыло тучей. Над водой сделалось холодно, но команда "Ростислава" оставалась на баке и офицеры не покидали мест у сетки на шканцах. Крики, то затихая, то разгораясь, по-пре-жнему доносились с обреченных кораблей.

НА ОБРЕЧЕННОМ КОРАБЛЕ

На рассвете Корнилов приказал просемафорить на линию заграждения, чтобы шаланды и гребные суда, назначенные принимать тяжести, а затем и людей, отошли от затопляемых кораблей. Вслед за тем пяти пароходам, в том числе и "Громоносцу", подали сигнал: стать в линию вдоль затопляемых кораблей левым бортом к ним на расстоянии кабельтова, не класть якорей и держаться на парах.

Когда пароходы заняли свои места ("Громоносец" пришел-ся против "Трех святителей"), крики на кораблях затихли.

Корнилов и Нахимов сели в шлюпку и с Андреем Могученко на руле направились к входу на рейд.

В беседе наедине Корнилов и Нахимов согласились, что им предпринять. Нахимов уверял Корнилова, что открытого воз-мущения быть не может. Он догадывался, что экипажи семи обреченных кораблей все еще не теряют надежды, что приказ отменят, и выигрывают время до подъема флага. Матросы не сомневались, что флаги будут подняты и на обреченных ко-раблях. А если поднимут флаги, то при свете дня на глазах у всего Севастополя флагов не спустят. Корнилов согласился, что он не решится ни распорядиться спуском флагов, ни топить корабли с поднятыми флагами. И, стало быть, приговоренные корабли выгадывали день жизни. Очевидно, вся сила была в команде корабля "Три святителя". Туда и направились адми-ралы. Пароходы назначались затем, чтобы устрашить непокорных и в случае нужды ускорить их потопление снарядами в подводную часть кораблей.

Шлюпка миновала Александровскую батарею и направилась между кораблями и пароходами от Городской стороны к Северной, где стоял корабль "Три святителя".

Корнилова и Нахимова сразу узнали. С кораблей и с па-роходов раздалось раскатистое "ура" и провожало шлюпку до самого трапа "Трех святителей".

Когда адмиралы, а затем Андрей Могученко поднялись на палубу, вахтенный начальник, мичман, бойко отдал рапорт, что на корабле все благополучно.

Корнилов и Нахимов прошли на ют, а Могученко - на бак, куда за ним толпой повалили со шкафута матросы. Корнилов вошел в каюту капитана. Нахимов остановился и подозвал мичмана Нефедова-второго с "Георгием" за Синоп на груди.

- Голубчик, Ваня, пригласи господ офицеров в кают-компанию...

- Очень хорошо! - ответил весело мичман, блеснув озор-ными глазами.- Прошу вас, ваше превосходительство, от всего общества корабля пожаловать в кают-компанию. Все мигом соберутся!

Нефедов убежал, а Нахимов пошел в кают-компанию.

Капитан Зарин при входе Корнилова сидел в каюте на диванчике, закрыв глаза, с головой, обвязанной мокрым поло-тенцем, и покачиваясь: он мучился ужасным приступом ми-грени. В каюте пахло уксусом.

Открыв глаза на звук шагов, Зарин вскочил на ноги, сорвал с головы полотенце и растерянно посмотрел на Корнилова воспаленными, измученными глазами.

- Очень хорошо, капитан, что вы сняли свой тюрбан,- холодно сказал Корнилов.- Замените его фуражкой и следуйте за мной. Мы явились помочь вам исполнить ваш проект. Ока-зывается, это не так просто, как мы с вами думали!

Корнилов повернулся и пошел из каюты.

Зарин покорно снял с вешалки фуражку, надев ее, после-довал за Корниловым на шканцы и вместе с ним поднялся на мостик.

Корнилов брезгливо оглядывал палубу корабля. Везде и во всем был беспорядок. Валялись неубранные снасти, грудою лежали чемоданы, связки, узлы. На палубе - клочки бумаги и окурки, концы троса.

Что это? И вам не стыдно, капитан!

Зарин вспылил:

- Что это? Да-с, господин адмирал! Вам не нравится! Вы к умирающему другу пришли проститься и возмущены, что он небрит! К покойнику - и паркет не натерли!

Зарин разрыдался и, опершись локтями на поручни мости-ка, закрыл глаза рукой.

- Простите меня,- мягко и ласково сказал Корнилов,- я не сдержался, виноват. Я тоже потерял нервы.

Корнилов с мостика обратился с речью к экипажу корабля. Рядом с Корниловым стояли справа Нахимов, слева капи-тан Зарин, а по правую руку Нахимова - Андрей Могученко.

Матросы сгрудились на шкафуте, однако не переступая за линию вант грот-мачты: отсюда начинались шканцы. Здесь лицом к мостику стояли офицеры корабля. Они вышли из кают-компании за Нахимовым пристыженные, растерянные, притихшие: очевидно, адмирал "распек" их основательно. В искусстве "распекания" у Нахимова не было равных.

И матросы присмирели. На них оказали влияние речи ста-рого Могученко на баке.

- Товарищи! - начал Корнилов.- Армия наша вернулась к город после кровавой битвы с превосходящими силами не-приятеля. Потери наши огромны. Это показывает, что войска наши сражались храбро и стойко, хотя враг превосходил их числом и вооружением. Армия вернулась, чтобы грудью за-щищать наш родной город. Неужели мы предадим войска? Солдат матросу друг и брат! Армия на Альме загородила телами убитых дорогу к Севастополю. Противник наш еще не опомнился. У нас есть время, чтобы приготовиться к встрече. Время короткое: не дни, а часы! Не сегодня, так завтра не-приятель предпримет наступление на Северную сторону. И флот его может сегодня же приблизиться. Вчера вечером пароход "Роланд" подходил на разведку к входу в рейд и бы-стро удалился. От разведки не могло укрыться чрезвычайное движение в бухте. Английский адмирал, по докладу командира "Роланда", приказал пароходам поднять пары. Казаки из разведчиков на Бельбеке доносят, что с вечера флот неприятеля закутался в облако дыма. Неприятель готовится, думая, что мы выйдем в море и дадим ему бой!

Слабое "ура" вспыхнуло и погасло в толпе матросов.

- Все мы в последнюю неделю лелеем одну мысль - выйти в море и победить или погибнуть. Я с болью в сердце отказался от этой мысли. Почему? Вы видите справа по борту пять наших пароходов. Вы смеетесь над ними, называете их "самоварами". Признаюсь, и мне паруса милее. Но паруса, наши крылья, зависят от ветра. В соединенном флоте неприятеля двойное против нашего число пароходов и тройное - против наших па-русных кораблей. Жаль, что у нас мало "самоваров": мы вынуждены отказаться от мысли поразить врага на море. Да и время упущено. У вас, я знаю, явилась мысль встретить флот неприятеля левым бортом, когда он сделает попытку ворваться в рейд. Согласен, мы нанесли бы их флоту большой урон. Все равно, пальбой из своих тяжелых бомбических орудий непри-ятель потопит все наши корабли. Я вижу среди вас людей из других экипажей. Вы мне скажете: "Вот и хорошо: связанные в одну цепь швартовыми корабли утонут, и цель - загородить рейд - будет достигнута. И мы умрем со славой в бою под флагом". Верно! О том, что вы хотите нарушить дисциплину, больше всего дорогую на море, у меня не было мысли и нет. Погибнуть в славном бою прекрасно! Но вместе с кораблями и мы погибнем. А мы нужны для защиты города, там наши дома, наши семейства, наши дети. Больше скажу: защищая родной город, мы будем защищать и всю Россию, честь и сла-ву отечества. Одна армия не отстоит Севастополя, а вместе с нами отстоит. Слов нет, тяжело уничтожать то, что мы создали своими руками. Много труда мы положили на то, чтобы дер-жать корабли, обреченные в жертву, в завидном всему свету порядке. Подчинимся неизбежному. Главнокомандующий при-казал потопить корабли. Я с ним согласился. Адмирал Нахимов согласился. И вы должны согласиться. Москва горела, а Россия не погибла!

Экипаж ответил Корнилову взрывом "ура". Отголоском крик прокатился от корабля к кораблю по всей линии заграждения.

Корнилов знаком руки остановил крики и в наступившей тишине закончил речь:

- Мы оставляем корабль, уверенные, что вы исполните свой долг. Ваш капитан доложил мне, что все подготовлено к затоплению: надпилены, где надо, шпангоуты, надрублены под ватерлинией борта. Довольно трех человек. Я вызываю охотников.

Из среды матросов выступили после короткой суматохи трое: комендор Погребов и матросы Стрёма и Михаил Могученко.

- Хорошо! - Корнилов поднял голову кверху. - Прекрас-но, что на корабле не спустили стеньги... Семафор уцелел... Капитан, прикажите просемафорить кораблям: немедленно сво-зить на берег команды, рубить рангоут, выбить клинья, пробить борта. Пароходам, кроме "Громоносца", подойти к кораблям для снятия команд, гребным судам - также. Прощай, корабль! Прощайте, друзья!

Корнилов снял фуражку. То же сделали все на мостике: Нахимов, Зарин, Могученко. Обнажили головы все офицеры на шканцах, сорвали шапки матросы. Все застыли в безмолвии. Корнилов с Нахимовым и Андреем Могученко покинули корабль.

ТРИ ВЫСТРЕЛА

Затопление кораблей совершилось очень быстро. На снятие экипажа потребовалось не более получаса.

В трюмах кораблей стучали топоры. Корпуса кораблей от-зывались на удары колокольным гулом. На палубах визжали пилы, и подпиленные мачты при остерегающем крике "По-лундра!" с грохотом падали, ломая борта. Еще до восхода солнца на месте, занятом "Сизополем", "Варной" и "Силистрией", плавали обломки рангоута. На них спасались кора-бельные крысы. Их оказалось множество. Перед подъемом фла-га за первыми тремя кораблями последовали "Уриил", "Селафаил" и "Флора".

Один корабль "Три святителя" держался на воде, слегка покачиваясь на поднятой кораблями при погружении зыби. Против корабля на расстоянии кабельтова остановился пароход "Громоносец", шевеля красными лапками колес. Мачты корабля остались неснесенными. Стук топоров в трюме давно затих. Трое охотников, должно быть, ушли с последним бар-касом. У трапа дожидался капитана вельбот.

Зарин стоял у трапа задумчивый, в недоумении, почему не погружается корабль. На руле в вельботе сидел мичман с озорными глазами - Нефедов-второй.

- Мичман,- приказал Зарин,- спуститесь в трюм и по-смотрите, идет ли вода.

Нефедов взбежал на трап, захватив в штурманской каюте забытый горящий фонарь, и спустился в трюм. На всех палубах из-под ног мичмана с писком шарахались крысы; до настоящего дин мичман на корабле не видал ни одной. По спине мичмана пробежал холодок, когда он спустился до нижней палубы. Фонарь едва рассеивал сырую мглу. Где-то журчала вода, но это совсем не походило на шум ее, если бы были выбиты задвижки подводных люков, не говоря уже о прорубленных бортах. Не понимая, в чем дело, мичман, охваченный диким испугом, бросился вверх по трапу. Фонарь у него погас. Нефедову казалось,- что вот-вот корабль сразу ухнет под воду...

- Ну-с? В чем дело? - спросил мичмана Зарин, удивлен-ный его растерянным видом.

Неожиданно для себя Нефедов ответил:

- Все в порядке. Вода идет. Корабль погружается с диферентом на корму.

- Ступайте в шлюпку.

Капитан окинул последним взглядом корабль и медленно спустился по трапу в шлюпку, сел на кормовую банку рядом с рулевым. Вельбот отчалил.

На "Громоносце" пробили склянки и раздалась команда:

- На флаг!

Зарин обернулся, чтобы еще раз взглянуть на свой корабль, и удивился: на бушприте "Трех святителей" развевался под-нятый чьей-то рукой гюйс.

- Мичман, посмотрите: на корабле гюйс! Глазам не верю! Видите?

Нефедов скомандовал: "Суши весла!" - и обернулся. Пе-рестав грести, матросы застыли с поднятыми над водой веслами.

- Видите? - повторил Зарин.

- Никак нет! - вспыхнув, ответил мичман.

Зарин внимательно посмотрел на мичмана, перевел глаза на "Громоносец" и удивился вторично: на "Громоносце" подняли флаги, но под адмиральским клотиком не было флага Меншикова. А Зарин, да и все на "Трех святителях" думали, что светлейший прячется на "Громоносце".

Зарин хотел вернуться на корабль, чтобы снять гюйс, но отказался от этой мысли. Корабль начал медленно погружаться. Да и "Громоносец" повертывался к "Трем святителям" кормой, и комендор на палубе парохода наводил на корабль бомбическую пушку, чтобы ускорить погружение последнего из обре-ченных кораблей.

Выстрел грянул. Снаряд проломил борт. Внутри корабля бомба взорвалась. Пушкари снова накатили орудие. Прогремел второй выстрел, более удачный, пробив борт "Трех святителей". Корабль накренился и начал быстро погружаться. Зарин при-казал грести и на третий выстрел не обернулся. Матросы ударили веслами и мрачно смотрели назад.

- Кончился! - сказал загребной на вельботе.

Волна от тонущего корабля поддала вельбот, словно кто толкнул его в корму...

* * *

Когда от "Трех святителей" отваливали последние баркасы с людьми, Погребов, Стрёма и Михаил Могученко спустились с топорами и фонарями в трюм. И, разойдясь по разным местам, принялись, по уговору, яростно стучать топорами. Они стучали без толку. Вместо того чтобы выбивать подрубленную обшивку, где ниже ватерлинии были надпилены шпангоуты, все трое рубили стойки переборок.

Топоры затихли.

Крики и стук шагов по верхней палубе прекратились. От-валили последние баркасы. Тихо переговариваясь, "охотники" выждали, пока отвалил вельбот капитана. Тогда, по условию, охотники выбили клинья кингстонов. Вода бросилась с шумом в трюм. Кончив работу, трое заговорщиков собрались на второй нижней палубе и погасили фонари.

- Пора, братишки! - сказал Погребов.- "На фраг".

Накануне Стрёма спускал гюйс и утаил его, вместо того чтобы сдать. Стрёма прокрался по верхней палубе к бушприту, поднял гюйс и сдернул петлю. Флаг распустился по ветру.

- Гюйс поднят,- доложил Погребову Стрёма, вернувшись на вторую палубу.

Погребов, раздувая горящий фитиль, ответил: - Пошлем светлейшему гостинец.

Передав пальник Могученко, комендор склонился к при-целу. Все орудия на корабле были накануне заряжены.

В это время "Громоносец" начал поворот и ушел из-под прицела. Погребов выругался.

Беда, братишки! - успел он крикнуть, увидев сквозь орудийный люк, что на "Громоносце" ладят кормовое орудие.

Выстрел прогремел. Снаряд пробил борт, прыгнул внутрь и забился, катаясь по палубе огромным черным шаром. Из трубки бомбы сыпались искры.

- Бегите, друзья! - крикнул Погребов.

Упав на пол, он схватил бомбу и навалился на нее грудью. Бомба взорвалась. Сбитые взрывом с ног, Могученко и Стрёма через мгновение очнулись. Едкий пороховой дым вытягивало через пробоину в борту. Исковерканное тело Погребова лежало ничком у левого борта батарейной палубы... Прощай, товарищ!

Оба матроса быстро разделись, когда ударила вторая пушка, выкинулись с левого борта в море и поплыли прочь от корабля, торопясь, чтобы их не захватил водоворот.

Глава пятая

ЖУТКАЯ НОЧЬ

В домике Могученко на скате Малахова кургана в эту ночь, когда собирались топить корабли, никто не спал. Батенька после трех суток отсутствия из дому пришел угрюмый, раз-битый и на расспросы семейных только сердито огрызался... Веня умаялся за день и все приставал к большим: "Когда же пойдем? Опоздаем, ничего не увидим!"

Анна уговаривала Веню прилечь рядом с батенькой, кото-рый лежал под пологом, кряхтел, вздыхал, бормотал что-то про себя, а то и вслух начинал бранить кого-то. В такие ми-нуты Веня боялся отца и наотрез отказался лечь рядом с ним.

- Веня, заснешь сидя, а потом тебя не подымешь!

Ни за какие деньги не усну,- уверял Веня и, конечно, уснул.

Так с ним бывало только раз в году - в ночь на светлый праздник, когда он ждал и не мог дождаться, чтобы посмотреть, как люди со свечами обходят церкви, чадят плошками, как качаются всюду бумажные китайские фонари и гудят коло-кольни. И накануне 11 сентября Севастополь походил на един-ственную в году ночь, когда русские города оживлялись и весь народ высыпал на улицы.

Веню разбудили угрозой, что уйдут на Городскую сторону без него. Пока Веня спал, приходил от Корнилова курьер и увез батеньку на корабль "Ростислав" - зачем, никто не знал. Вернулась с Сухарного завода из ночной смены Ольга. И Маринка пришла из парусной мастерской, куда ей велели прийти на работу ночью; этого еще не бывало никогда.

- Милые мои, что у нас было-то! - говорила Ольга.- Проклятой-то анафема Меншиков велел Сухарный завод при-крыть, печки взорвать порохом... Квашни разбили, противни в бухте утопили...

- А мы, милые,- перебивает Маринка,- из старых пару-сов чехлы для матрацев шили. Крестный Хонин велел отдать в госпиталь восемьсот новеньких коек. Он их для своих матроси-ков на корабль приготовил. Морской травой набивали - и то велел отдать, не пожалел. Раненые-то на голых каменных плитах валяются. Нашили мы матрацев, а что толку: в городе ни сена, ни соломы. Чистая беда!

В дом возвратилась из госпиталя печальная Хоня с запла-канными глазами.

- Девушка, да ты вся в крови! - всплеснула руками мать.

Веня кинулся было к Хоне и отшатнулся:

- Фу, как от тебя пахнет...

- Отойди, Веня, замараешься! - говорит Хоня уста-ло.- Не знала, что в человеке столько крови есть!

- А доктора режут? - спрашивает Веня.- Отрезают ноги, руки?

- Отрезают, милый! - отвечает Хоня, снимая с себя за-маранную в крови одежду.

- А если кого в голову - и голову отрезают? Хоня покачала головой:

- Да как же, милый, человек может без головы быть? Подумай-ка!

- Ну да. А батенька про Меншикова сказывал, что он голову потерял!..

Анна и Маринка смеются. Не может удержать улыбки и Хоня. Только с лица Наташи не сходит печаль.

- Вот ты какая! - с укором говорит Наташе брат.- У всех новости, а у тебя ничего нет. Коли Стрёма не пришел, у те-бя в голове пусто!

- Верно, милый,- со вздохом соглашается Наташа. Веня уже забыл, что надо идти смотреть на затопление кораблей.

Упав на стол головой, он засыпает. Хорошо быть солдатом! Пуля вжик! - в голову. Приходит доктор - раз! - голову на-прочь, и лети на небо... Вене сделалось жутко, хочет бежать от доктора, а ноги не сдвинуть с места.

Что же это он, опять заснул? Пойдешь ты или нет?

Веня встрепенулся:

- Пойду, пойду. Ишь вы какие, без меня хотели уйти! Я и не думал спать!

В ТОЛПЕ

- Куда бежишь? Если ты убежишь, мы тебя не возь-мем! - грозит Вене маменька, запирая дом на замок.

Веня прекрасно понимает, что если он убежит, то уж не взять его никак не смогут, но ему немножко страшно ночью при луне, и он примиренно советует матери:

- А вы меня за обе руки возьмите. Да крепче держите, и я не убегу... Вот так!

Ольга берет Веню за левую руку, мать - за правую. Дорога идет под гору... Молчаливые люди обгоняют семью Могученко. И внизу видно - от Пересыпи к мостику идет народ.

- Да что вы так тихо идете! - Веня тянет мать и се-стру.- Я бы один так и полетел!

Ольга и мать подхватывают Веню под мышки и бегут. И уж: Веня не достает земли, болтает в воздухе ногами и визжит от восторга. Добежали до мостика через Южную бухту. Поставила; Веню на ноги. Он кричит назад сестрам:

- Чего вы отстали! Ноги, что ли, отнялись? Глядите, весь народ бежит!

На мостике, однако, бежать нельзя - столько народу, и все на ту сторону. И на той стороне люди все идут в одном направлении - к Николаевской батарее.

Мимо старого адмиралтейства и корабельных сараев в то-ропливом потоке людей Могученки идут, куда стремится весь севастопольский народ. Уже рассветает...

Веня привык днем встречать на улицах больше всего солдат и моряков. А нынче ночью народ совсем другой. Кое-где в толпе на берегу Большой бухты мелькают офицерские фуражки. Куч-кой стоят, не мешаясь с толпой, чубатые донские казаки. И солдат порядочно, но больше всего простого народа: мастеровые доков, кузнецы, маляры, корабельные плотники, оружейники; дрягили адмиралтейских складов; портняжки армейских ц флотских швален; рыбаки; извозчики в шальварах и камзолах, шитых золотом; чабаны в кожаных куртках, с ножами на ременном кушаке; лавочники; слуги и конюхи офицеров; улич-ные разносчики. И, что совсем необычно, очень много женщин и толпе.

В Севастополе из сорока двух тысяч жителей насчитывалось всего семь тысяч женщин. А здесь, в толпах народа по обеим сторонам Южной бухты, и на Павловском мыску, и у Нико-лаевской батареи, женщин было куда больше, чем мужчин. Наверное, сюда пришли, не глядя на ночь, все жены моряков, дочери, девушки, даже девчонки.

Седые чопорные барыни, которым на улицах днем все ус-тупают дорогу, жмутся в толпе матросок.

Яркими пятнами выделяются молодые крестьянки в рас-шитых золотом кисейных шарфах и пестрых шалях.

Крутые скаты берега позволяют видеть всем, что делается мл рейде, но все-таки народ теснится к берегу, напирая на тех, кто заранее захватил места на камнях и каменных стенках набережных. Толпа теснила их, угрожая свалить в воду.

Холодная, почти морозная ночь побудила сбитенщиков рань-ше времени, не по сезону, заправить свои самовары. Сбитен-щики расхаживали в толпе, покрикивая: "Сторонись, обва-рю!" - и помахивали связками баранок. У каждого сбитенщика половина пояса спереди деревянная, с гнездами для стаканов. Самовары парили и чадили угаром, а сбитенщики нахваливали свой напиток, громко распевая:

Кипит кипяток, Припарит животок.

Кто сбитень выпиват, Постоянно здрав быват.

Народ томился жаждой - сбитенщики торговали хорошо.

Могученки прибежали на берег в то самое время, когда между строем кораблей и пароходами показалась шлюпка адмиралов.

По эскадре прокатилось "ура".

Веня все отлично видел: мать посадила его на плечо. Обо всем, что видел, он докладывал матери и сестрам. На шлюпке идут к эскадре Корнилов и Нахимов, а батенька на корме за рулевого, вместо офицера, хозяина шлюпки. Вот шлюпка при-стала к кораблю. Музыка заиграла встречу. Сейчас Корнилов подаст сигнал: "Командую флотом!" И точно, на "Трех свя-тителях" начинает вскоре работать семафор. Что сигналит ко-рабль, Веня не успел разобрать и докладывает, что Корнилов приказал кораблям вынимать якоря, поставить верхние паруса и идти в море, следуя в кильватер за флагманским кораблем. Пароходам с тяжелой артиллерией - конвоировать корабли.

Веня хорошо видит, что на всех кораблях, кроме "Трех святителей", спущены стеньги и убраны реи: корабли не могут поставить верхние паруса. Веня видит, что швартовы от кормы к носу связали корабли в одну цепь. Но он уже забыл, что бежал сюда смотреть на затопление эскадры. Ему хочется, чтобы флот вышел в море.

На кораблях суматоха. Стучат топоры. Пароходы подошли к кораблям и снимают людей. На ближних кораблях рушатся мачты. Шлюпка адмиралов вернулась на "Ростислав" и оттуда идет без адмиралов к Графской пристани, и батенька опять в шлюпке - на руле...

- Чего же ты, милый, все нахвастал? Ах, ты! - сердито укоряет Веню соседка.

Вене стыдно. Дело идет вовсе не так, как бы ему хотелось. Он спрыгнул с плеча матери и, не успела она ахнуть, юркнул в толпу: ему надо найти на Графской пристани батеньку и от него узнать всю правду.

Нагнувшись, он пробивает себе головой дорогу из толпы, его бьют, толкают. Толпа колышется, женщины плачут. Мужчины кому-то грозят и бранятся... С рейда прогремел пушечный выстрел, за ним второй и третий...

ФЛАНГОВЫЙ МАРШ

Потопление кораблей уверило жителей города, что непри-ятель близко и его ждут на Северной стороне,- туда перегнали всех работников, чтобы ускорить постройку укреплений. На Городской и Корабельной сторонах крепостные работы оста-новились. Армия стояла на Куликовом поле биваком. Матросов с потопленных кораблей разверстывали побатальонно. Для по-полнения флотских батальонов сняли еще часть матросов с прочих кораблей. Число защитников Севастополя увеличилось примерно на двенадцать тысяч человек. Пароходы, вооружен-ные тяжелой артиллерией, Корнилов поставил на рейд так, чтобы они могли обстреливать высоты Северной стороны на тот случай, если бы неприятель овладел там укреплениями.

Защиту Северной стороны Меншиков возложил на адмирала Корнилова, Южной - на адмирала Нахимова; адмиралы стали командующими на сухом пути по той простой причине, что в гарнизоне теперь преобладали моряки.

Все эти меры действовали успокоительно на горожан. Состоятельные люди, готовые бежать из города, отложили это намерение, предполагая, что дорога на Бахчисарай уже занята неприятелем. То, что богатые остаются в городе, ободрило бедноту.

Неожиданно для большинства севастопольцев случилось то, что предвидел один Нахимов. Светлейший призвал к себе Корнилова и объявил ему, что армия в ночь на пятницу, 12 сентября, выступит из Севастополя по дороге в Бахчисарай. - Я предпринимаю фланговый марш,- объявил светлей-ший.- Армия займет положение, угрожающее левому флангу и тылу неприятеля. Поставленный в два огня, он не решится напасть на Северную сторону. Ежели это, паче чаяния, и случится, армия ударит союзникам в тыл. Засим я считаю необ-ходимым обеспечить сообщение Севастополя с Россией. Он может предпринять наступление и на Симферополь и на Пе-рекоп и отрезать нам все средства снабжения. Князь называл неприятеля по-солдатски "он".

- Ваша светлость! - воскликнул Корнилов.- Вы покида-ете Севастополь и флот на произвол судьбы!

- В Севастополе есть гарнизон. Флот может действовать своей могущественной артиллерией. Наконец, наши "кирпич-ных дел мастера" тоже не дремали. Тотлебен нарыл немало канав и насыпал порядочные валики. Черт ногу сломает, не только англичане.

- Севастополь располагает для защиты всего семнадцатью батальонами. Жалкое состояние укреплений подтверждают ва-ши собственные слова. Как же нам удержаться против ше-стидесятитысячной армии неприятеля?

Меншиков посмотрел на Корнилова насмешливо:

- Мне передавали ваш отзыв, что каждый из матросов стоит десятерых солдат.

- Не отрицаю, что говорил это...

- Ну, вот видите, адмирал: двенадцать тысяч матросов - это сто двадцать тысяч солдат... Не спорю, ваш отзыв - не пустая похвальба. Мои солдаты, вчерашние рекруты, не обу-чены и не обстреляны, но все же и они представляют некоторую силу. Мы, так сказать, будем вашим резервом,- улыбаясь, заключил Меншиков.

Корнилов понял, что спорить бесполезно: светлейший не любил менять своих решений, хотя бы ему и представляли основательные возражения. И к тому же мысль князя, что надо обеспечить связь Севастополя с Россией, и адмиралу показалась резонной.

На прощание Меншиков, видя, что у Корнилова потемнело лицо, сказал примирительно:

- Война не знает решений непременных. Будем, Владимир Алексеевич, действовать сообразно с обстановкой - она меня-ется каждый час. Мы еще не знаем точно намерений наших врагов. В залог того, что я не "бросил" Севастополь, армий оставляет в городе все тяжести, взяв только необходимое. Обозы остаются. Я вернусь, когда это окажется нужным и полезным для нашего общего дела.

За четыре дня, проведенных на биваке Куликова поля, армия Меншикова оправилась. Полки, потерявшие много лю-дей, были сведены в батальоны; воинские части вместо убитых командиров получили новых. Из нестройной толпы снова об-разовалось войско.

Ночью авангард русской армии пошел с Куликова поля; армия направилась через Инкерманский мост к Мекензиевой горе. Противник был близко, на Бельбеке, в расстоянии всего одного часа ходьбы от Северного укрепления. Англичане и французы стояли открыто и жгли костры. На теснине Бахчи-сарайской дороги, идущей в горы оврагом, можно было ждать внезапных нападений. Поэтому русским солдатам запретили разводить огни, даже курить и приказали соблюдать на марше полную тишину.

Движение армии не укрылось от городского населения. Город провел еще одну тревожную ночь. Думали, что войска идут на Северную сторону, чтобы нанести неприятелю удар в левый фланг, когда он пойдет на штурм Северных укреплений при поддержке флота с моря. К рассвету ждали канонады. Настало утро. Пушки на Северной стороне молчали.

Ночью в Севастополь вернулся батальон Тарутинского пол-на с четырьмя орудиями, отрезанный от армии англича-нами.

После этого связь между Севастополем и армией прервалась.

Утром 13 сентября на Федюхиных высотах, к востоку от города, появились французы.

Неприятель не решился атаковать Севастополь с Северной стороны и намеревался теперь напасть на город с юга.

Появление неприятеля в виду города вызвало у защитников Севастополя большую тревогу. У Нахимова на Городской сто-роне было всего четыре тысячи человек. Нахимов не мог отстоять город с такими слабыми силами, если б неприятель не замедлил атакой. Поэтому Нахимов предполагал затопить суда сноси эскадры, присоединив их экипажи к гарнизону. Корни-лов, узнав о переходе неприятеля на Южную сторону, распорядился перевезти в город на пароходах с Северной стороны одиннадцать флотских батальонов - до шести тысяч человек.

Вслед за тем Корнилов пригласил к себе на городскую квартиру Нахимова, полковника Тотлебена и генерала Моллера.

Нам надо поделить наследство, оставленное князем Меншиковым,- сказал собравшимся Корнилов,- и так поделить, чтобы обеспечить единство командования. От этого зависит успех обороны, приказания должны исходить от одного лица. Большая часть гарнизона состоит из моряков - они подчиня-ются Павлу Степановичу и мне. Пехота подчинена вам, генерал. Командир саперов Поляков считает, что он подчинен непос-редственно его светлости, хотя было бы естественно ему слу-шаться полковника Тотлебена. Все это надлежит привести в ясную систему.

Генерал Моллер, человек ветхий и тугой на ухо, слушал, наставив руку козырьком к левому уху, которым слышал лучше.

Слушая, генерал кивал головой, как это бывает с глухими людьми, когда они хотят скрыть свой недостаток.

- Я полагаю,- сказал Тотлебен,- что командование до-лжно принадлежать или вам, Владимир Алексеевич, или вам, Павел Степанович, то есть одному из старших адмиралов. Беды нет в том, что любому из вас придется командовать на сухом пути.

Генерал слушал Тотлебена все так же, с козырьком около уха, и, весь устремясь к говорившему, продолжал кивать головой.

Нахимов сидел по правую руку от генерала. Обратившись к Моллеру, Нахимов закричал ему в правое ухо:

- Вам ясно-с? Командовать всеми силами в городе будет адмирал Корнилов. Он генерал-адъютант, начальник морского штаба. Ясно-с?

Моллер отодвинулся от Нахимова и ответил обиженно:

- Вы напрасно, адмирал, кричите мне в ухо: я все пре-красно слышу и понимаю. Как я могу командовать вашими моряками: у вас и словесность другая. Мой солдат отвечает: "Точно так, ваше превосходительство", а ваш матрос: "Есть, Павел Степанович". А мне, да, пожалуй, и князю, матрос вдруг ответит: "Нет!" Все дело в форме. Надо такую найти форму, чтобы и армейские чины отвечали Владимиру Алексеевичу: "Точно так, ваше превосходительство!" Для сего есть практикованная форма. Я отдам приказ в таком смысле: "Предлагаю всем господам начальникам войск исполнять все приказания господина генерал-адъютанта Корнилова, принявшего на себя обязанности начальника штаба всех войск, расположенных в городе Севастополе, как утвержденные распоряжения. Гене-рал-лейтенант Моллер"...

Нахимов, восхищенный согласием Моллера, не очень громко сказал ему на ухо:

- Ваше превосходительство, вы, ей-богу, едва ли не умнее его светлости! Право, так-с!

- Видите? А вы мне в ухо кричите! - проворчал, не до-слышав, генерал.

ПУШКА

Веня возвращался, прикидывая на разные лады, как его встретят дома.

Мать, увидев на голове его матросскую фуражку, а на плечах бушлата пристегнутые кое-как погоны с цифрой "36", наверное, всплеснет руками, обрадуется и даже спросить забудет, где он пропадал двое суток: прямо кинется целовать и обнимать. Ольга фыркнет: "Ишь ты, вырядился, последыш!" Маринка сдернет с него шапку и напялит на себя или еще какое-нибудь выкинет коленце. Хоня молча улыбнется. А На-таша заплачет от радости и закричит: "Глядите, милые мои! Да он, никак, в юнги записался! Ах, матросик мой миленький!"

Ну, а если батенька дома? Батенька, слова не говоря, от-стегнет ремень. Лупцовки не миновать! Веня готов во всем сознаться, готов согласиться, что его давно пора выпороть: он столько набедокурил за прошлое время, так всем надоел... Л все-таки жесткий батенькин ремень - вещь довольно не-приятная; батенька к нему прибегает редко, но уж если "по-лирует", то "полирует" как следует.

Семь бед - один ответ! Веня решается. Морской походкой, немного вразвалку, очень похоже на Стрёму расставляя ноги, ом направляется к родному дому.

Малахова кургана не узнать. На флагштоке Белой башни пост флаг. Наизволок мимо Могученкова дома идет, извиваясь, небывалая новая дорога; по ней, вздымая пыль сапогами, в гору идут солдаты вольным шагом, с ружьями на плечо. За солдатами пара буйволов упрямо тянет в гору фуру. На ней ко-рабельная цистерна: большой клепаный железный ящик для поды. На камнях фура прыгает и ковыляет, и цистерна гремит и гудит колоколом от каждого толчка. А еще ниже, шагов сто не доходя до Могученкова дома, застряла, попав в выбоину колесом, пушка. Ее подвесили над осью колесного хода и тя-нут в гору "народом" матросы. Ими командует мичман с озор-ными глазами. Он весь в пыли, по его красному от натуги лицу струятся грязные потоки пота. Фуражка по-нахимовски сдви-нута на затылок. Влегши в первую лямку, мичман "закликает", и чем и состоит в эту минуту его команда:

- Эй, дубинушка, ухнем! Раззеленая сама пойдет!

Матросы, подхватив "Дубинушку" хором, пробуют рывком вынуть колесо из колдобины. Колесо почти выскочило из нее, но скатывается назад.

Веня подошел и смотрит со стороны: вытащат пушку или нет.

- Вздохнем, ребята! - командует мичман.

Матросы стали, не бросая лямок, дышат тяжело, поруги-ваются потихоньку.

- Эй, юнга! - зовет, увидев Веню, мичман.- Ты что без дела стоишь? Подсоби. Тебя нам только и не хватает.

- Есть! - отвечает Веня и берется за канат. - Давай, братцы!

Аль вы пушки не видали? В руки банника не брали? Эй, дубинушка, ухнем! Раззеленая сама пойдет!

- Пошла, пошла! Сама идет! - кричат матросы, выдернув колесо из ямы.

Веня упористо шагает со всеми в ногу и косится на свой дом. Пушка под веселую песню катится со звоном мимо ка-менного забора. Сейчас, наверное, кто-нибудь из сестер или мать выйдет на крылечко (уж очень весело поют) и увидит, что Веня не то чтобы где-нибудь баловать, а самым нужным делом занят. Но никто не выбежал на крылечко, не выглянул из окна. Веня видит впереди крутой, хотя и гладкий взлобок и не знает, что ему - катить ли пушку дальше, до самой верхушки кур-гана, или бросить и идти домой. Вдруг кто-то так хватил его по затылку, что шапка у юнги слетела с головы и покатилась в сторону. Кто-то дернул Веню и оторвал от каната. Он узнал Маринку.

- Маменька глаза выплакала, а он... Иди домой!

Пушка стала. Веня упирается. Маринка тащит его за руку к калитке.

- Красотка! - кричит мичман.- Чем бы нам помочь, а вы у нас главного работника отнимаете!

- А вы пойте веселее! - ответила Маринка на ходу.

- Да мы уж все песни перепели. Запойте-ка вы нам, что ли...

- От моей песни у вас пушка треснет! - увлекая Веню в дом, кричит Маринка.

Матросы смеются.

- Огонь девчонка! Чья это, не знаете, ребята?

- Могученко, кума Павла Степановича, дочь,- отвечает мичману один из матросов.- И мальчишка тоже евонный.

- Ну, ребята, берись!

Пушка без песни со звоном покатилась в гору.

- Вот тебе твое золото! - втолкнув Веню в комнату, крик-нула Маринка матери.- В воде не тонет и в огне не горит. Получай! Некогда мне с вами тут!

Маринка убежала.

Анна молча взглянула на сына заплаканными глазами и даже не улыбнулась, отвернулась к шестку и начала мыть горшки.

Веня тихо отошел в уголок и сел напротив Наташи на скамейку под корабликом. Наташа, перебиравшая как пи в чем не бывало свои коклюшки, подняла голову, внимательно оглядела Веню и чуть-чуть улыбнулась.

Глава шестая

"ИГРА В Ж М У Р К И"

Защитники Севастополя очень мало знали о намерениях неприятеля. Меншиков пренебрегал разведкой, хотя в его рас-поряжении находилась кавалерия. Кое-какие сведения он по-лучал с фельдъегерями от царя из Петербурга. Николай Павлович писал Меншикову очень часто и много, сообщая и газетные заграничные новости и вести, полученные от русских послов за границей, а то и петербургские сплетни и слухи. Пока неприятель готовился к походу и был далеко, царские новости опережали события и предупреждали Меншикова о том, чего ему следует ждать. Из дунайской армии от князя Горчакова приходили полезные сведения, пока неприятель собирал силы и турецком порту.

Когда неприятель после Альминского боя приблизился к Севастополю, сведения из Петербурга и с Дуная все еще по-лучались, но потеряли свое значение и смысл.

Важно теперь было знать то, что замышляет неприятель для достижения своих целей в ближайший день, откуда он соби-рается нанести удар. А в Севастополе не знали не только о движении неприятеля, но и о том, куда пошел Меншиков, где он остановился и куда пойдет.

- Не война, а какая-то игра в жмурки! - отозвался На-химов о движении воюющих армий.

И в лагере неприятеля после Альминского боя долго бро-дили в тумане разных предположений.

Главнокомандующий союзной армии французский маршал Сент-Арно, измученный тяжелой болезнью, ответил отказом на предложение лорда Раглана, командующего английскими си-лами: Раглан предложил, чего опасались и в Севастополе, немедля атаковать город с севера при поддержке флота. Сент-Арно возражал, что, по наблюдениям с моря, русские спешно усиливают укрепления Северной стороны. Командир парохо-да-разведчика "Роланд" сначала сообщил, что русский флот стоит на рейде, открыто готовясь выйти в море, а потом - что эскадра в ночь исчезла. Что будет, если русский флот ночью вышел в море? А может быть, русские загородили вход на рейд, потопив корабли? Тогда союзный флот не может вторгнуться в Большую бухту и помочь сухопутным силам при атаке Се-верной стороны. А что дальше? При удаче атаки армия союз-ников не может быстро развить успех: она очутится под об-стрелом могущественной артиллерии русских кораблей. Ши-рокая, местами до километра, Большая бухта ляжет перед армией неодолимой преградой. Одной бомбардировкой города с северных высот нельзя принудить русских сложить оружие. Куда ушла с Альмы русская армия, неизвестно. В решительную минуту штурма Северной стороны русская армия может вне-запно появиться и нанести удар с фланга или в тыл.

Все это, вместе взятое, заставило маршала Арно сомневаться в успехе.

Еще решительнее воспротивился штурму Северной стороны английский инженер Бэргойн. Он предрекал неудачу штурма. Русские будут, судя по Альме, сопротивляться отчаянно. Штурм в конце концов приводит после артиллерийской под-готовки и ружейной стрельбы к встрече грудь с грудью, а в штыковом бою русские солдаты непобедимы. Неудачный штурм повлечет огромные потери и определит провал всей экспедиции. "Вдобавок ко всему,- закончил Бэргойн,- зачем мы сюда при-везли огромный осадный парк - тяжелые орудия, туры, фашины, тысячи лопат, кирок, топоров,- не говоря уже о людях: артиллеристах, инженерах, саперах, минерах, гальванических командах? Мы станем посмешищем всей Европы".

Английский главнокомандующий поневоле согласился с французами: перейти на Южную сторону и попытаться овла-деть Севастополем оттуда.

В спорах и разговорах терялось время. Англичане согла-сились с решением Сент-Арно, но приготовления к переходу на Южную сторону вели вяло и медленно.

Когда армия союзников двинулась к долине речки Черной, армия Меншикова уже покинула Севастополь. Ночью армии разошлись, и неприятель появился на высотах Южной стороны, в виду города.

Меншиков, узнав о переходе неприятеля на Южную сто-рону, прислал Корнилову курьера. Светлейший сообщал, что армия возвращается в Севастополь, на Северную сторону, куда приказывал перевезти обозы.

Восемнадцатого сентября и сам главнокомандующий при-был в Севастополь. Он избрал местом своего пребывания Се-верную сторону и поселился в небольшом казенном доме смот-рителя угольного склада над бухтой, близ батареи No 4.

ЗАВИСТЬ

В сопровождении Корнилова и Тотлебена светлейший объе-хал оборонительные работы на Южной стороне. Можно было подумать, что, наоборот, Меншиков сопровождает Корнилова: везде на работах матросы и народ встречали адмирала криками "ура" и веселыми возгласами приветствий иногда шутками, а Меншикова как будто не замечали. Меншиков обиделся, и, въезжая на Третий бастион, он придержал коня, пропустив Корнилова вперед, а сам сделал такое лицо, как будто целиком поглощен объяснениями полковника Тотлебена. Князь то хму-рился, то насмешливо улыбался, пытаясь настроить себя на иронический лад. Слабые, пустые люди и неудачники часто прибегают к этому средству самозащиты. Меншиков слыл за злого, ядовитого насмешника; но сегодня остроты и каламбуры ему не давались: Тотлебен их просто не замечал. Инженер оживленно и с серьезной веселостью объяснял свою основную мысль.

- Мне пришла в голову одна мысль,- говорил Тотлебен.- Неприятель дает нам несколько дней сроку, отчасти это бла-годаря фланговому маршу вашей светлости...

Меншиков кисло улыбнулся, принимая слова Тотлебена за служебную лесть, обязательную для подчиненного.

Тотлебен не обратил внимания на улыбку князя: ему и в голову не приходила лесть - настолько инженер-полковник был погружен в работу и восхищен видом кипящего людского муравейника.

- Видите, ваша светлость, мы хорошо пользуемся отсроч-кой, подаренной нам, и я располагаю батареи так, чтобы за-ставить неприятеля сразу убедиться в невозможности штурма. Первая попытка штурма будет отбита, об этом позаботится Владимир Алексеевич. Мы принудим противника отказаться от прямой атаки и перейти к правильной осаде. Новый выигрыш времени! Еще подарок нам, и более значительный! Мы его не потеряем даром и воспользуемся им, чтобы усилить укрепле-ния, привести их в совершенный вид. Из сего следует и то, что места для батарей и бастионов надо выбирать так, чтобы они могли сопротивляться осаде, то есть обложению крепости, бом-бардировкам и повторным попыткам штурма. К счастью, ме-стность устроена выгодно для нас. Вы видите, что от города радиусами расходятся глубокие балки или овраги. Балки раз-делены продолговатыми высотами, мы видим нечто вроде хреб-тов. Дороги в Севастополь идут частью по балкам, частью по высотам. Это восхитительно! Балки мы обстреливаем продоль-ным огнем с кораблей и батарей, для сего назначенных. Против наступления по высотам усиливаются бастионы с тяжелыми орудиями. При общем штурме Севастополя атакующий должен наступать по нескольким промежуточным высотам...

Тотлебен достал из полевой сумки небольшой, в четвер-тушку писчего листа кусок бумаги и протянул его Меншикову. На листке князь увидел набросок системы севастопольских укреплений, сделанный в очень упрощенном виде. Изрезанные берега бухт и берег моря изображались прямыми чертами, так же - балки и овраги, в натуре очень извилистые. Но в общем, набросок давал правильное понятие о местности вокруг Сева-стополя, что сразу оценил Меншиков. Возвращая листок Тотлебену, он сказал:

- Вы очень прямолинейны, полковник! Тотлебен улыбнулся:

- Дело объясняется просто. Когда я впервые размышлял над этим, у меня под рукой оказался только этот квадратик бумаги, а мне хотелось дать в наброске все главное.

- Это вам удалось, полковник! - согласился Меншиков, а про себя подумал: "Квадрат Иванович".

- Противнику удобнее всего вести атаку по трем главным направлениям,- продолжал Тотлебен.

К Меншикову подъехал Корнилов, чего князь не заметил. Он с сочувственным, любезным вниманием слушал Тотлебена. Меншиков то угрюмо посматривал на вершины холмов, где маячили неподвижные конные фигуры неприятельских патру-лей, то взглядывал в светлое лицо Тотлебена и раздраженно думал:

"Вот счастливец! Так и сияет. Можно позавидовать. Экая жизнерадостная натура. Todt - смерть. Leben - жизнь. "Жиз-ни тот один достоин, кто на смерть всегда готов!" - вспом-нились Меншикову слова песни.- Тотлебен - жизнь - смерть. Не выйдет ли из этого какого-нибудь каламбура?"

Князь повеселел, но каламбура, как ни вертел он подхо-дящие слова, не получалось. Тотлебен продолжал говорить с железной убедительностью. Он высказывал мысли, для князя совсем новые, и они казались светлейшему дикими.

- Оборона Севастополя даст движение инженерной мысли. Мы покажем миру новый тип укреплений. Городам, окружен-ным сплошными каменными стенами, рвами и валами, пришел конец. Будущее принадлежит крепостям из отдельных фортов, связанных взаимной поддержкой.

Князь заскучал, слушая Тотлебена. Только умение владеть собой позволяло князю сдерживать соблазнительное желание разрешить скуку сладким зевком. Меншиков бродил взглядом вокруг, размышляя, чем бы прекратить пространные объясне-ния инженер-полковника. А Тотлебен все говорил, говорил, развивая план обороны. Князь, уставясь ему в лицо злобным взором, уже покорно ждал приступа нервной зевоты. В эту минуту казачий урядник из конвоя князя, видимо тоже соскучась, сладко и протяжно зевнул и в испуге закрыл рот рукой. Меншиков тоже зевнул и сконфузился...

Возвращаясь с объезда укреплений, князь, не переставая, зевал. У него холодели руки и ноги. Еле живой он добрался до своего обиталища в домике над батареей No 4.

Денщик разоблачил князя и стащил с него сапоги. Завер-нувшись в халат, Меншиков повалился на койку и приказал денщику позвать своего лейб-медика Таубе: зевота не прекра-щалась.

Таубе вскоре явился, он жил неподалеку. Это был тучный, важный человек громоздкого сложения. По его бритому розо-вому лицу вечно бродила легкая улыбка. Войдя, он сел в кресло, пододвинул его к койке, достал из портсигара большую сигару и закурил ее от спички, выждав, пока сгорела вонючая сера.

- Что с нами приключилось? Мы больны? А три часа назад мы были совершенно здоровы и в прекрасном настроении. Что нас расстроило? - улыбаясь, спрашивал Таубе князя густым басом, редко бывающим у тучных людей.

- Зеваю! - изнемогая, ответил князь.

- Гм! Мы зеваем... Но мы приняли уже горизонтальное положение - это лучшее средство от зевоты: кровь распреде-ляется равномерно и приливает к мозгу. В нашем возрасте нельзя долго ездить в седле - это вызывает застой крови.

Появление врача успокоило больного. Он перестал зевать и пожаловался:

- В мое отсутствие они завладели всем!

- Кто "они"? И чем "они" завладели?

- Моряки... Корнилов и Нахимов с этим кротом Тотлебеном.

- Это естественно: если мы оставили город, они им за-владели. В Севастополе живут два сорта людей: одни прика-зывают, другие исполняют приказания. "Они" приказывают? Их слушаются? Чего же нам еще желать? Нам это удобнее: "они" завладели, "они" и отвечают.

Лейб-медик говорил, держа сигару в уголке рта. Сигара качалась в такт его словам. Таубе снисходительно улыбался.

- Нам теперь лучше всего уснуть! - посоветовал врач. Меншиков согласился:

- Да, я усну, любезный друг. Прошу вас: передайте мое приказание, чтобы на бульваре больше не играл морской ор-кестр. Пусть играет полковая музыка... что-нибудь бодрое, ве-селое... И пусть в концерте каждый вечер исполняют гимн "Боже, царя храни".

ТРИ ЛИМОНА

Меншиков не ошибался: моряки овладели городом. Весь Севастополь пришел в кипучее движение. В городе шел "ав-рал". Привычку быстро и весело исполнять всякую работу моряки перенесли с кораблей на сушу. Валы укреплений с пушками у амбразур напоминали борт корабля. Дощатые плат-формы пушек и мортир походили на палубу. На бастионах заливались дудки боцманов и колокола отбивали склянки. Вы-копанные для укрытия землянки с узкими входами и маленькими оконцами, с веревочными "фалрепами" вместо перил на узких лесенках-трапах напоминали тесный, полутемный кубрик в жилой палубе. Цистерны с пресной водой, щипанные в землю несли ту же службу, что и на кораблях. Впрочем, на Малаховой кургане матросы нашли для цистерн и другое применение - хранить дежурный запас пушечных зарядов, пополняя его в случае нужды из пороховых погребов. Предосторожность не лишняя: во-первых, заряды всегда под рукой, а во-вторых взрыв таких маленьких погребков при попадании в них бомб грозил меньшими разрушениями. А главный пороховой погреб отнесли подальше и навалили на него по дубовому настилу земли побольше. Крюйт-камера на корабле - самое опасное место.

Церемония подъема и спуска флага на укреплениях отпала - каждый из флотских экипажей получил знамя. Распорядок дня определенный на кораблях подъемом и спуском флага на бастионах несколько изменился вместе с переменой сроков вахт, но остался неприкосновенным обычай в пять часов дня прекращать всякие занятия и работы, чтобы возобновить их ночью. На кораблях с пятого часа до спуска флага полагались песни и пляски на баке. То же осталось и на бастионах и ба-тареях. Бульвар, где играла полковая музыка сделался боль-шим "баком" Севастополя и в часы перед закром солнца кишел народом. Вечера стояли солнечные, тихие и теплые. Музыка торжественно гремела.

Три раза в вечер по приказанию Меншикова играли новый гимн "Боже, царя храни". Сочинитель гимна Львов восполь-зовался для мелодии гимна коленом одного старого военного марша, придав ему медленное движение. После фанфар Пре-ображенского марша, после веселого Mapшa конной гвардии гимн Львова своим замедленным темпом напоминал похорон-ный марш...

Гуляющие в такт маршу замедляли шаги, стихал веселый говор, умолкал женский смех.

В один из таких вечеров, последних вечеров золотой крым-ской осени, по бульвару, взявшись за руки, важно прогули-вались трое корабельных юнг: Олесь Мокроусенко - каютный юнга с "Громоносца", Трифон Могученко - машинный юнга с парохода "Владимир"; третий юнга, Вениамин Могученко если строго говорить, не был юнгой, а произвел себя в это звание самочинно, надев матросскую шапку и нашив себе погоны с номером "36". Веня назначил себя в 36-й Экипаж где числились, Михаил Могученко и Стрема. Стрёма-то и добыл Вене погоны... В списках экипажа юнга, правда, не числился, но уверил брата Трифона и Олеся, что "оформился по всем стать-ям" и будет на Малаховом кургане сигнальщиком. Для большей убедительности Веня прибавил, что батенька подарил ему свою заветную зрительную трубу.

- Знаешь, Тришка, трубу-то раздвижную медную, снаружи вся сигнальными флажками расписана, в сундуке у батеньки спрятана лежала? Батенька мне говорит: "Возьми, Веня, трубу. Мне она ни к чему. А тебе, как сигнальщику, без трубы никак нельзя!"

- Ой, хлопче, все ты брешешь! - усомнился Олесь.- И трубы, верно, никакой нет.

- Нет, есть,- вступился за брата Тришка.- Есть у ба-теньки такая труба, вся в флажках. Ваше дело, каютных юнг, чай подавать, а сигнальщику без такой трубы нельзя - увидит в трубу на корабле флаг, а какой державы? Поглядит: англичанин, или турок, или кто.

Олесь более не спорил: раз и в самом деле есть труба, украшенная сигнальными флажками, Веня мог считать себя принятым в общество юнг бесповоротно.

- Эй, юнги! - позвал какой-то гардемарин (1) с верхней ал-леи и бульвара.

- Есть! - первым отозвался Веня и кинулся на зов гар-демарина.

- Ступайте сюда все трое...

К гардемарину подбежали и Олесь с Тришкой. Все трое юнг сняли перед гардемарином шапки.

- Накройсь! Юнги надели шапки.

- Хотите, хлопцы, по гривеннику заработать?

- Хотим, ваше благородие! - поспешил ответить за всех Веня.- Только как?

- Молодец! Как тебя звать?.. Могученко? Михаила Могученко брат? Отлично. Держи деньги. Беги вон в тот ларек и купи три лимона. Лётом! И давай сюда!

- Есть!

Веня помчался к ларьку и через минуту вернулся с тремя лимонами.

- Держите по лимону. Вот вам задача. Можете съесть по лимону?

(1) Гардемарины - ученики старших классов морского кадетского корпуса.

- Лимон больно кислый. Ты бы, ваше благородие, нам лучше винограду велел купить,- ответил Веня.- Я бы лучше яблочко съел!

- За то и получите по гривеннику, что лимон кислый. А винограду я бы и сам три фунта даром съел,- ответил гардемарин.

- Да что ж, что кислый. Если вам нравится, мы съедим. А на ваши деньги потом винограду купим - кислоту засладить,- рассудил Трифон Могученко.

- Вот и ладно. Теперь слушайте и делайте, что скажу. Ступайте к павильону и как выкинут играть номер третий, в ту же минуту залезайте сзади на перила. Пока музыка играет номер третий, вы должны съесть на глазах у музыкантов по лимону. Понятно? Я буду смотреть. Съедите по лимону на глазах у музыкантов - получите по гривеннику. Не съеди-те - не получите.

- Вперед бы получить, ваше благородие...

- Вперед нельзя. Я знаю вашего брата: удерете...

- Возможно,- согласился Веня.- Так что же, братцы, сделаем господину гардемарину удовольствие.

- Пошел! - скомандовал гардемарин.- Сейчас номер тре-тий начнут.

Юнги побежали к павильону и притаились позади него в кустах.

Выставили напоказ публике "No 3". Капельмейстер посту-чал палочкой и поднял руки. Музыканты подняли трубы.

Юнги залезли с трех сторон в павильон и, просунув головы между плечами музыкантов, принялись исполнять порученное им дело. Их в первое мгновение никто не заметил: капель-мейстер стоял к ним спиной. Оркестр громкозвучно начал играть "Боже, царя храни".

Лимоны оказались очень кислыми, но Тришка и Олесь добросовестно грызли лимоны и торопились сократить непри-ятные минуты. Они глотали куски, мучительно кривясь лицом. Веня поднес лимон ко рту, но не раскусил и скривил кислую рожу, глядя прямо в лицо тромбонисту. У тромбониста свело губы, и он выдул из своей могучей трубы вместо басовой ноты нечто похожее на собачий вой.

То же самое случилось с корнетистами - они напрасно старались, грозно вытаращив на мальчишек глаза, вывести сведенными губами звонкие рулады: получилось вместо торже-ственных звуков гимна какое-то куриное кудахтанье. Флейты завизжали поросятами. Фагот захрюкал, словно боров. Рожок пропел петухом. Изумленный капельмейстер повернулся к ор-кестру и взбесился.

- Держи их, держи! - закричал он.- Жандарм! Головы юнг исчезли...

Вместо "No 3" вышло нечто невероятное. Еще несколько тактов ухали октавами басы-геликоны и бухал турецкий ба-рабан: на них лимоны не оказали никакого действия.

Музыка смешалась. Умолкли в смущении и басы-геликоны. Только барабанщик с испуганными глазами колотил по шкуре барабанной палкой и бил в тарелки, уставясь в нотную тетрадь, пока на него не прикрикнул капельмейстер.

Публика сгрудилась около павильона. Слышались возму-щенные голоса и смех. Жандарм, подобрав саблю, побежал куда-то, вернулся и остановился у павильона, оторопело крутя черный ус...

Растерянные музыканты объяснили капельмейстеру, что случилось.

- Да где же они? Какие юнги? Кто их видел? - слыша-лись из публики голоса.

- Да они тут, в кустах, наверное, спрятались! - догадался кто-то.

Жандарм приосанился, твердой походкой направился в ку-сты и раздвинул ветки саблей.

- Так точно! Здесь они, голубчики!

Под кустом, сжавшись в тесный комок, сидели с испуган-ными, бледными лицами трое юнг. У младшего из юнг в руке был зажат нетронутый лимон.

- Вылазьте! - приказал жандарм. Юнги вылезли из куста и отряхнулись...

ТРЕХЦВЕТНЫЙ ФЛАГ

Сестры Могученко гуляли в этот вечер по нижней аллее бульвара. В те годы и в столицах и в провинциальных городах можно было встретить в местах общественных гуляний выве-ски: "Простолюдинам вход воспрещен". В Севастополе такого запрета не существовало, но сам собой сложился обычай, что по верхней аллее, где играла музыка, гуляли господа, а по нижней - простой народ: канцелярские служители с женами, штабные писари, мастеровые доков, матросы, девушки из го-родских слободок. Иногда с верхней аллеи снисходили до ни-жней армейские и флотские офицеры; никому не запрещалось и с нижней аллеи восходить на верхнюю, хотя там и дежурили для порядка жандармы. Но, в общем, обычный порядок со-блюдался - так и на корабле матросский бак и офицерский ют живут обособленной жизнью.

Сестры Могученко появлялись на бульваре не часто, но их появление замечали.

Завсегдатаи бульвара говорили:

- А! Вот и трехцветный флаг явился!

Наташа, Ольга и Маринка приходили на бульвар, повязан-ные платочками - белым, красным и синим,- и шествовали всегда в одном порядке: слева Наташа, справа Маринка, по-средине Ольга.

На скате между аллеями стояли мичман с озорными гла-зами, Нефедов-второй, и какой-то гардемарин.

- Смотри, Панфилов,- сказал мичман гардемарину,- это наша достопримечательность - трехцветный флаг. Сегодня флаг с траурной каймой...

На левом фланге шеренги сестер Могученко выступала се-годня Хоня - в черном платочке. Ее не видали на бульваре с прошлого лета.

- Пойдем познакомимся,- предложил гардемарин.- Эта в черном платочке прямо красавица. Какие тонкие черты лица!

- Все четыре хороши. Это сестры. Мне больше нравится та, что в синем платочке,- задорная девчонка. Только сегодня она что-то печальна.

- Пойдем развеселим...

- Нельзя. Ты, прибыв из Кронштадта, еще не знаешь наших порядков. Видишь, за ними "в затылок" идут трое. Пожалуй, явится и четвертый... Конвой в полном составе!

- Жаль. Впрочем, у меня на музыке дело. Я кое-что задумал....

- Что еще?

- А вот увидишь или, верней, услышишь. Прощай!

За сестрами неотступно следовали в ряд: Ручкин, Стрёма и Мокроусенко, каждый за своею милой. Если говорить о Ручкине, то это вышло само собой, что он шел "в затылок" Хоне. Ему сегодня нравилась Маринка - смирная, тихая и печальная. Отчего печаль, Ручкин догадывался: Погребов не пришел. Куда он подевался? Чувствительное сердце Ручкина заходилось от жалости - ему хотелось утешить Маринку. Ручкин придумывал самые нежные и веселые слова, чтобы развеселить Маринку. Уж не рассказать ли им всем историю, что от царского лекаря Мандта прислан циркуляр: лечить все болезни рвотным орехом?! Уже Ручкин готов был перейти с левого фланга на правый, но подумал: а вдруг только начнешь рассказывать, а Погребов и явится! Нет, не надо! Хоня Ручкину нынче не нравится совсем, даже ни одного обидного слова ему не хочет сказать. Соперничать с Мокроусенко Ручкину и в голову не приходит. Ольга то и дело оглядывается через плечо и дарит шлюпочного мастера улыбкой: она только сегодня узнала, что Станюкович хотел повесить Мокроусенко за отпуск леса Тотлебену. Это льстит Ольге, она честолюбива. Мокро-усенко смотрит козырем: что и говорить, герой! О Наташе нечего и думать: у нее даже уши порозовели, когда Стрёма начал "в шаг" читать стихи, еще не слышанные никем:

На берегу сидит девица, Она платок шелками шьет.

Работа дивная, но шелку Ей на цветок недостает.

На счастье, видит: парус вьется, Кораблик по морю бежит.

Сердечко у красотки бьется -

На палубе моряк стоит!

"Моряк любезный, нет ли шелку Хотя немного для меня?"

- "Ну, как не быть?

Такой красотке, Ей услужить приятно мне.

У нас есть шелк, есть белый, алый.

Какой угодно для тебя?

Но потрудись взойти но трапу И выбрать шелку для себя".

Она взошла, надулся парус.

Ей шкипер шелку не дает, Но про любовь в стране далекой Ей песню чудную поет.

Под шум волны и песен звуки Она заснула крепким сном, Но, пробудившись, видит море, Все море синее кругом.

"Моряк, пусти меня на берег, Мне душно от волны морской!"

- "Проси что хочешь, но не это

- Мы здесь останемся с тобой!.."

"Откуда у Стрёмы что берется!" с завистью думает Ручкин. И Мокроусенко понравились стихи. Наташа вслух призна-лась Хоне:

- Ах! Если бы я грамоте умела! Я бы списывала на бумагу песни и на сердце их носила. Что за кружево можно из слов сплести!..

Маринка шла, поникнув головой.

- Стрёма, чего это Погребова нет? - тихо спросил Ручкин у Стрёмы.

- Погребова нет? Пропал Погребов. Мы все думали: куда он девался? А его по секрету с флотской командой в Николаев послали: порох и бомбы принимать...

- Вон что! А скоро ль он вернется? - громко спрашивает Ручкин.

- Когда вернется - как сказать? С транспортом и вернет-ся. Это ведь не морем, а сухопутьем. А скоро дожди пойдут. Дороги испортятся. Месяц пройдет, а то и больше. То ли дело море!..

Разговор идет все время так, будто у сестер свой разговор, а у кавалеров - свой. Переговариваться прямо или разбиться на пары и затеять свой душевный разговор вдвоем днем на бульваре считается неприличным. Поэтому на слова Стрёмы отзывается Ольга:

- Последние денечки, сестрицы, догуливаем: того гляди, дожди пойдут!

В этих словах заключен вопрос, обращенный к Стрёме: "А может быть, Погребов до дождей успеет вернуться?" Стрёма отвечает:

- Пожалуй, что раньше небесных дождей англичанин с французом начнут нас поливать чугунным дождем со свинцовым градом...

БЕЛАЯ АКАЦИЯ

На бульваре заиграла музыка, расстроилась внезапно и за-молкла. Сверху послышались крики. Поднялась суета. Народ и с нижней аллеи кинулся наверх. Побежали туда и сестры Могученко. Кавалеры напрасно пытались проложить им дорогу в середину толпы. Народ густо роился около музыки.

В это время на опустевшей верхней аллее показался ад-мирал Нахимов в сопровождении своего флаг-офицера Жандра. Нахимов остановился против павильона и приказал Жандру:

- Александр Павлович, узнайте, что там такое.

- Есть!

Жандр пробился в середину толпы. Узнавая нахимовского флаг-офицера, люди давали ему пройти. Через две-три минуты толпа раздалась надвое, и флаг-офицер вышел оттуда, подтал-кивая в спины трех юнг; за ними шли капельмейстер оркестра, мичман Нефедов-второй и гардемарин Панфилов. Жандарм в кивере и с саблей шел позади всех.

Юнги озирались волчатами. Веня, увидев Панфилова, по-казал ему лимон, скорчил рожу и погрозился кулаком.

Капельмейстер откозырял Нахимову и доложил ему о слу-чившемся.

- Ба! Да все знакомые лица! - сказал Нахимов улыба-ясь.- Веня, Трифон, Олесь. Что это вы? Зачем ели лимоны?! Ели?

- Ели, Павел Степанович! - в один голос ответили Триш-ка и Олесь.

- А ты, что же, Веня, не ел?

- Уж больно кислый! Да я подумал: сем-ка я снесу лимон батеньке, он любит с лимоном чай пить...

В толпе засмеялись.

- Нехорошо, брат! Вы, значит, сговорились все трое?

- Сговорились,- ответил Веня.

- А ты не съел? Ай-яй! - под общий смех укорял Веню Нахимов.- Всю музыку испортил. Кто вас научил?

- Никто не научил, мы сами,- твердо ответил Веня.

- Маэстро! - обратился Нахимов к дирижеру оркестра.- Продолжайте концерт...

Капельмейстер откозырял и направился к павильону. Оркестр грянул, очень старательно повторяя неожиданно пре-рванный "No 3".

- Жандарм! Доставь юнг ко мне в штаб. Я разберусь.

- Слушаю, ваше превосходительство! - ответил Нахимову жандарм.- Однако они убегут с дороги...

- Нет, не убегут. Вот этого мальца возьми за руку, держи покрепче. Товарищи его не бросят. Я скоро буду. Сдай их там Андрею Могученко.

Нахимов двинулся из круга. Перед ним почтительно рас-ступились.

Сумерки накрывали город. Толпа на бульваре быстро ре-дела. Музыка замолчала. Сестры Могучеыко пошли домой. Впе-реди Ольга с Мокроусенко, за ними Стрёма и Наташа.

Ольга фыркала:

- Это всё вы, Мокроусенки. Всё Олесь.

- Так я же ничего не знаю. Чи Олесь, чи Веня. Два сапога пара.

К Хоне подошел гардемарин Панфилов и предложил ее проводить. Теперь Маринка осталась одна. Она опустилась на край садовой скамейки. Ручкин направился к скамейке, где сидела девушка, но, увидев, что на другой конец скамьи уселся мичман с озорными глазами, Ручкин пошел прочь.

- Стоит ли печалиться, портить красоту? - обращаясь к Маринке, произнес мичман.

Маринка взглянула на Нефедова и спросила:

- Вы которого экипажа, господин мичман?

- Увы! Мой корабль покоится на дне морском. Я с "Трех святителей"...

- Ах! Вы его знаете! Наверное знаете!

- Кого, смею спросить?

- Комендора Погребова.

- Да, как же.

- Знаете? Сударь, это верно, что Нахимов его отправил с командой за снарядами?

- Нет, не слыхал. Если б отправили, мне было бы известно...

- Я знала! Я знала! Он погиб! Я в этом виновата! Он мне сказал, что не снесет позора и погибнет вместе с кораблем. А я! А я! - заливаясь слезами, пролепетала Маринка.- Я над ним посмеялась, не поверила, думала - хвастает. Не отговорила, не утешила.

Мичман задумался. Комендор Погребов не явился на пе-рекличку. Никто не знал, где он и что с ним. Его записали без нести пропавшим. Нефедов вспомнил трюм корабля, куда ему перед затоплением "Трех святителей" пришлось спуститься с фонарем... Мичману вспомнились крысы, одинокий на палубе капитан Зарин, жуткая тьма сырого трюма, журчание воды... Мороз пробежал по спине мичмана при этом воспоминании: словно в темном лесу один на дороге ночью, а из-за каждого куста смотрят, притаясь, разбойники. "Струсил!" - бранил се-бя, слушая рыдания Маринки, Нефедов. После ее слов он уверился в том, что комендор Погребов остался на корабле, чтобы вместе с ним погибнуть. Это он, наверное, и поднял на бушприте гюйс...

Мичман тяжело вздохнул и неожиданно почуял в воздухе сладкий запах. Взглянув вверх, Нефедов увидел над головой на ветке акации кисть распустившихся белых цветов: это бывает иногда осенью с акацией, яблонями, черемухой, со всеми растениями, пышно цветущими весной. Осенью, в последние зо-лотые дни, на них появляются одинокие цветы. Мичман встал на скамью, сорвал кисть и положил ее на колени Маринке. Девушка рассеянно взглянула на цветы.

- Пойду догоню наших,- сказала она, вставая.

Мичман пошел с ней рядом и заговорил о Погребове. Он хвалил его: это был лихой комендор! А как его любили то-варищи матросы! А при Синопе! Он так часто палил, что у него раскалилась и чуть не лопнула пушка!

Маринка перестала плакать, не гнала от себя и слушала Нефедова. Он нашел верный путь к сердцу девушки и хвалил, хвалил погибшего комендора.

ТРОЕ ЮНГ

Тем временем жандарм привел троих юнг в штаб. Дорогою жандарм держал Веню за руку. Юнга и не пытался вырываться. Но, лишь подошли к крыльцу штабного дома, Веня ловко выдернул руку из жесткой лапы жандарма и взбежал на крыль-цо, опередив всех.

Андрей Могученко дремал, сидя на клеенчатом диване в дежурной, дожидаясь адмиралов. На столе тихонько булькал приглушенный самовар. Веня с разбегу ткнулся в грудь отца и протянул ему лимон:

- Батенька, я тебе лимон принес!

- Спасибо, сынок! Вот уж спасибо! Да ты откуда?

- С бульвара. Сейчас еще придут. Ты спрячь лимон.

- Али ты его где слимонил? - пошутил старик, пряча в карман лимон.

Веня не успел ответить: в дежурную вошли юнги и за ними жандарм.

- По приказанию его превосходительства адмирала Нахи-мова, примай арестантов. Все трое налицо. Без расписки.

- Арестантов? Тришка - ты? Олесь? А третий кто же?

- А вот он, первый-то вбежал. Он и есть третий.

- Что-то не пойму...

- Его превосходительство сейчас придут и разберутся. Тог-да к поймешь. Бунтовщика вырастил! Имею честь просить прощения. Бывайте здоровеньки...

Жандарм звякнул шпорами, повернулся и ушел.

- Арестанты? А? - Могученко покачал головой.- Ну, са-дитесь, арестанты, ждите решения... Я пойду взгляну, не идет ли Павел Степанович.

Старик ушел. Юнги сели на диван и шепотом переру-гивались.

- Який же ты дурень, Веня,- говорил Олесь,- не съел лимона! Съел бы - "где улики?". Мы б сказали: "И не бачили лимонов нияких! А только корчили рожи от музыки!"

- Карцера нам не миновать. Посадят в трюм на блокшив. Крысы, братцы, там с кошку!

- Попадись мне теперь этот гардемарин! - ворчал Три-фон.- По гривеннику обещал, а сам убежал. Сдрейфил!

- Мы бы его в трое рук отмолотили,- согласился Веия.- Только где его достанешь!

Не успел Веня произнести эти слова, как в дежурную вошел гардемарин Панфилов:

- Вот и они все трое! - воскликнул он.- Юнги! Что же вы расселись, не встаете, когда входит начальник?

- Мы арестанты, а не юнги. А ты гардемарин еще, а не офицер! - угрюмо ответил Трифон.

- Арестанты? Вот и я сяду рядом и тоже буду вроде. Юнги потеснились.

Панфилов сел с краю на диван.

- Обещал по гривеннику, а сам убежал! - упрекнул гар-демарина Веня.

- Правильно! Между прочим, я затем сюда и явился,- согласился Панфилов, достал из кошелька два гривенника и отдал их Олесю и Трифону.

- А мне? Это что же, братцы? - возмутился Веня.- По условию, всем по гривеннику.

- А условие было - кто лимон съест. А ты не съел...

- Я не съел? А где же он у меня? - Веня показал пустые руки и вывернул карманы брюк.- И за пазухой нет. Хочешь - обыщи...

- Братишки, верно, что он съел лимон?

- Верно, господин гардемарин! - подтвердил Три-фон.- Мы и моргнуть не успели, как он дорогой сразу проглотил.

- Ну ладно, получай гривенник...

Приняв гривенник, Веня похвалил гардемарина:

- Видать, что ты будешь правильный мичман!

- Идет! - возвестил Могученко.- Встаньте! Предупреждение было излишне: гардемарин и юнги проворно вскочили на ноги и вытянулись.

Вошел Нахимов. Увидев гардемарина, он на ходу спросил: - Вы ко мне? Пожалуйте-с!

Панфилов последовал за Нахимовым в зал присутствия.

- Чему обязан вашим приходом, молодой человек? - спро-сил Нахимов, садясь к столу.

- Честь имею, ваше превосходительство, явиться: гарде-марин Панфилов.

- Лишнее-с. Я вас знаю.

- Павел Степанович! Юнги ни в чем не виноваты - я их подговорил. Они не знали даже, что будут играть гимн. Я один виноват.

- Что вы явились, делает вам честь. Но стыдно-с! Стыдно заниматься шалостями в такие дни-с! Вы через год будете мичманом, стыдно-с! Какой вы подаете пример мальчишкам? Какие из них выйдут моряки? Политика? Я понимаю, молодой человек, ваши побуждения. Но политика - не игра в бирюльки-с! Вспомните декабристов. Они не запятнали ни русского флага, ни чести моряка. Они клялись вести себя так и посту-пать во всем так, чтобы не заслужить ни малейшего укора. Политик, сударь, должен быть чист и прозрачен, как кристалл! Такие они и были-с! Будет время - Балтийский флот станет гордиться ими, а Черноморский завидовать, что не числил их в своих рядах. Я должен наказать вас. Не за то, что музыка играть перестала, это вздор. А за то, что вы вели себя не так, как подобает моряку... Покамест извольте идти на блокшив. Скажите коменданту: в трюм на хлеб, на воду на семь суток! О вашем поступке я доложу адмиралу Корнилову. Ступайте!

- Об одном осмелюсь просить,- сказал Панфилов,- когда начнется бомбардировка, освободить меня, чтобы на бастионах я мог загладить свою вину.

- Хорошо-с! Я не вызову конвоя - не стану срамить вас. Идите один.

- Есть!

Гардемарин четко повернулся и вышел. Нахимов позвонил. На звонок вошел Могученко.

- Юнг отпустить! - приказал Нахимов.

- Есть!

НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ

Ночь на 28 сентября выдалась бурная. При шквалистом норд-осте по небу мчались, иногда совсем помрачая лунный свет, рваные облака и проливались над городом холодным секучим дождем. Ветер дул в сторону противника. В русских секретах, высланных с укреплений, сквозь вой ветра иногда слышался неясный шум.

Кавалерийская разведка накануне дала знать, что в англо-французском лагере идет большое движение: на высоты вта-скивают пушки, подвозят туры и шанцевый инструмент. Оче-видно, неприятель предпринимал какие-то работы.

На рассвете 28 сентября с телеграфа и с библиотечной вышки наблюдатели заметили в подзорные трубы ничтожную, с первого взгляда, новость: на сером скате ниже Рудольфовой горы, занятой французами, появилась желтая горизонтальная черта из свеженасыпанной земли - французы, пользуясь бур-ной ночью, заложили на скате траншею на расстоянии при-мерно четырехсот метров от Пятого бастиона. Новость сооб-щили первому Тотлебену. Он очень обрадовался и послал Меншикову, Корнилову и Нахимову приглашение прибыть в биб-лиотеку, обещая приятный сюрприз. Они немедленно явились и поднялись на крышу библиотеки. Тотлебен запоздал. Он взмылил своего Ворона в скачке по правому флангу укрепле-ний, где отдал распоряжения, сообразные со сделанным открытием.

Три адмирала ждали его на вышке. Меншиков зябко ку-тался в плащ и смотрел не вдаль, на горы, занятые непри-ятелем, а на улицу, ожидая Тотлебена. Корнилов и Нахимов по очереди прикладывались к зрительной трубе, установленной на треножном штативе, и переговаривались между собой.

- Ага! Вот и он! - воскликнул Меншиков.

Тотлебен на взмыленном Вороне скакал в гору к библиотеке. Его обычная посадка, когда всадник и конь казались вылитыми сразу из чугуна в одной форме, изменилась: квадратная, груз-ная фигура инженер-полковника, порхая на скаку в седле, отделялась от коня. Тотлебен летел!..

Он появился на вышке сияющий, возбужденный.

- Поздравляю вас, ваша светлость! Поздравляю вас, го-спода!

- Благодарю,- ответил Меншиков.- И вас, полковник, судя по тому, как вы сияете, тоже надо поздравить. Но с чем?

- Ваша светлость, неприятель, вы это видите собственны-ми глазами, начал рыть траншеи. Штурма не будет. Они от-казались от штурма! Вспомните наш разговор: я утверждал - они перейдут к правильной осаде...

Меншиков с сомнением усмехнулся:

- Я хотел бы видеть это не собственными глазами, а нашими, полковник. Напротив, я уверен, что они начнут и кончат штурмом. Разумеется, штурм будет предварен артил-лерийской подготовкой. А посему,- Меншиков обратился к Корнилову,- я считаю необходимым усилить гарнизон Сева-стополя несколькими полками армейской пехоты.

- Очень хорошо, ваша светлость! - с легким поклоном ответил обрадованный Корнилов.

БОМБАРДИРОВКА

Англичане захватили Балаклаву и водворились в ней. Анг-лийский флот вошел в Балаклавскую бухту и приступил к выгрузке тяжелых пушек и прочего снаряжения. Французам в Камышовой бухте прежде всего пришлось заняться на пустом берегу постройкой бараков для материалов, свезенных с ко-раблей. Своему барачному поселку французы дали название "город Камыш".

Маршал Сент-Арно, измученный болезнью, сдал командо-вание французской армией генералу Канроберу и отправился на корабле в Стамбул лечиться. В пути он умер. Командование французскими армиями перешло к человеку робкого, нереши-тельного склада. Лорд Раглан снова предложил штурмовать Севастополь, не откладывая. Канробер ответил отказом, опа-саясь удара во фланг и тыл со стороны армии Меншикова. Разведка, произведенная союзниками, говорила, что русские хотя и не успели закончить крепостные работы, но вооружили батареи тяжелой артиллерией, снятой с кораблей. Для успеш-ности штурма сначала было необходимо ослабить огонь русских батарей бомбардировкой - так полагал Канробер. Вняв этим доводам, и англичане отказались от попытки взять Севастополь одним ударом. Союзники решили приступить к правильной осаде и принялись устанавливать осадную артиллерию на вы-сотах, господствующих над Севастополем.

Защитники Севастополя, поглощенные целиком постройкой укреплений, все-таки мешали осадным работам неприятеля не-большими вылазками пехоты с полевой артиллерией и обстре-лом из пушек высот, занимаемых союзниками. Вылазки и об-стрел не позволяли французам и англичанам строить батареи и ставить орудия на близком расстоянии от города.

Меншиков бездействовал, хотя его армия получила под-крепления. Главнокомандующий продолжал считать свои силы недостаточными и непрерывно бомбардировал Петербург прось-бами о посылке еще нескольких дивизий. Солдаты строили для себя шалаши и рыли землянки на Северной стороне, в то время как на Южной стороне моряки, саперы и жители копали рвы, насыпали валы и устанавливали пушки.

В начале октября Севастополь опоясался цепью батарей. Бастионы и батареи соединялись, где нужно, окопами, при-способленными для защиты от штурма ружейным огнем.

Днем 4 октября на стороне неприятеля замечалось ожив-ленное движение. Рыбаки сообщали, что флот союзников го-товится выйти из своих убежищ. На следующий день следовало ожидать бомбардировки города с суши и моря. Если бы неприятелю удалось подавить огонь русской артиллерии, мог последовать штурм.

- Завтра будет жаркий день,- говорил Корнилов своим сотрудникам.- Англичане употребят все средства, чтобы про-извести полный эффект. Боюсь, что у нас от непривычки будут большие потери. Впрочем, наши молодцы скоро устроятся. Без урока обойтись нельзя, а жаль: многие из нас завтра лягут!

- Вам надо беречь себя, Владимир Алексеевич! - сказал один из окружающих.

- Не время теперь думать о своей безопасности,- ответил Корнилов.- Если завтра меня где-нибудь не увидят, что обо мне подумают?!

На рассвете 5 октября вахтенный начальник оборонительной казармы над Пятым бастионом увидел в подзорную трубу, что па валу французов копошатся люди, выбрасывая мешки с землей: неприятель открывал орудийные амбразуры.

Вахтенный приказал барабанщику бить тревогу. Орудийная прислуга стала к орудиям.

В семь часов утра с французской батареи грянули один за другим три выстрела из тяжелых мортир. Это было сигналом для начала общей канонады.

Пятый бастион ответил на первый выстрел с французской батареи пальбой из всех пушек. Тревога прокатилась по всему фронту обороны, с правого фланга на левый. Вчера еще про-тивники не знали определенно мест огневых точек - первые залпы указали обеим сторонам эти места, цели определились. Началась артиллерийская дуэль.

Солнце взошло в полном блеске на безоблачном небе, но уже через несколько минут после начала канонады затмилось от порохового дыма и казалось бледным месяцем. Сизая мгла скрыла окрестность. С русской стороны вскоре сделались невидимы за мглой порохового дыма даже вспышки неприятель-ских выстрелов. Пользуясь наводкой, сделанной при первых залпах, комендоры продолжали палить в неприятельскую мглу. Сказалась приобретенная на кораблях привычка "палить всем бортом" по близкой цели. В короткие минуты затишья с не-приятельской стороны слышался рокот барабанов. Могло слу-читься то, в чем Меншиков был уверен: за дымовой завесой французы и англичане ринутся в атаку. На этот случай около всех орудий на бастионах и батареях была припасена картечь. Стрелки со штуцерами сидели в траншеях наготове, чтобы встретить штурм ружейным огнем. Позади укреплений в городе и на Корабельной стороне стояли в ружье батальоны, готовые отразить атаку штыками.

Глава седьмая

ПОРОХОВАЯ КОПОТЬ

С рассвета Корнилов был на коне и объезжал линию ук-реплений, показываясь всюду. Ночью ему плохо спалось; снов ему никаких не снилось, но и во сне не покидали озабоченность и тревога. Он скакал с бастиона на бастион, охваченный го-рячим раздражением. На Театральной площади он увидел ба-тальон пехоты. Солдаты стояли в ружье во взводных колоннах плотной массой, открыто. Их пригнали сюда еще ночью. У солдат осунулись лица. Они смотрели угрюмо. Зачем-то солдат привели в полном снаряжении, как будто им предстоял длин-ный марш. Офицеры стояли, собравшись кучкой. Перед ба-тальоном одиноко шагал знакомый Корнилову полковник. Пройдя по фасу в один конец, полковник делал четкий поворот, словно молоденький юнкер, и, выбросив вытянутый носок левой ноги, размеренно шагал в другую сторону, по-видимому считая шаги. Казалось, он дает своим солдатам примерный урок мар-шировки.

Корнилов подъехал к полковнику. Они поздоровались.

- Почему вы стоите так открыто, полковник?

- А как бы вы хотели, адмирал? Мы всегда строимся в колонны. Нас прислали сюда стоять - мы и стоим. Бомбы рвутся везде. У меня уже снесли троих.

Корнилов, внимательно взглянув в лицо полковника, уви-дел, что и тот после бессонной ночи пребывает тоже в раз-дражении, готовом прорваться криком или вздорной выходкой.

Из сизой мглы с воем прилетела, рассыпая искры, бомба, ударила в середину батальона и взорвалась со звуком: вамм!

- Вот, извольте видеть! - повел рукою командир ба-тальона.

Не оглядываясь, Корнилов крикнула

- Полковник! Прикажите батальону снять ранцы! Рас-сыпьте батальон! Пусть люди лягут...

Корнилов послал коня и поскакал к Пятому бастиону. Через пять минут конь примчал Корнилова на Пятый бастион, оку-танный пороховым дымом.

За каменной стенкой старой оборонительной казармы над бастионом Корнилов заметил казака. Он, сидя на камне, держал на поводу двух коней: в одном из них Корнилов признал смирную лошадку Нахимова. Корнилов спешился и, отдав сво-его коня казаку, спросил:

- Где адмирал?

- Вин палить пийшов,- ответил казак, принимая повод. Корнилов обогнул казарму, на которой пушки молчали.

Здесь было дымно до того, что трудно дышать. У Корнилова запершило в горле от едкой серы. Он закашлялся и остановился.

На фасе бастиона, обращенном к Рудольфовой горе, из десяти орудий три молчали. Одно подбитое орудие откатили на середину бастиона. Оно стояло, повернутое, как пришлось - рылом в сторону, напоминая замученную работой лошадь, когда ее только что отпрягли и она стоит понуро, не в силах ни двигаться, ни есть траву... Вал бастиона местами осел и осы-пался, края амбразур обвалились, деревянные щиты, устроен-ные для защиты орудийной прислуги от ружейного огня и ос-колков бомб, превратились в торчащие щепы, и амбразуры оттого походили на оскаленные пасти чудовищных зверей.

Корнилов спустился на бастион, принуждая себя не уско-рять шагов по открытому месту, изрытому снарядами так, как будто тут паслось свиное стадо... Под ноги попадали камни, щепа, осколки чугуна.

Бастион палил, словно корабль бортовыми залпами. Комен-доры, соревнуясь друг с другом, все усилия прилагали к тому, чтобы залп сливался в один громовой рев. Рыгнув дымом, пушки все разом откатывались.

Корнилов остановился под защитой вала между двумя ору-диями. Появление адмирала заметили не сразу, а когда уви-дели, вдоль бастиона прокатилось от орудия к орудию: "Ура!" Матросы отвечали на приветствие, которого адмирал еще не выкрикнул, уверенные, что Корнилов их похвалил. Работа не прерывалась ни на одно мгновение. Матросы работали отчет-ливо, словно на артиллерийском корабельном учении. У них от пота лоснились черные, закоптелые лица. Белки глаз и зубы сверкали, словно у негров, а шапки, куртки и штаны, запо-рошенные известковой пылью, поднятой выстрелами, взрывами бомб, ядрами, казались совсем белыми.

У одной из пушек, склонясь над ней, командовал наводкой Нахимов.

Установив орудие по вспышке выстрела противника, На-химов мячиком отпрыгнул в сторону, подняв вверх руку, взгля-нул вправо и влево и, убедясь, что все готово для залпа, резко опустил руку. Комендор поднес пальник. Пушка с ревом отпрыгнула назад. Разом грянули и все прочие пушки.

Корнилов увидел, что у Нахимова из-под козырька сдвинутой на затылок фуражки струится кровь, и крикнул:

- Павел Степанович! Вы ранены!

- Неправда-с! - воскликнул Нахимов, провел рукой по лбу и, увидев на ней кровь, крикнул: - Вздор-с! Слишком мало-с, чтобы заботиться. Пустяки. Царапина. Вы ко мне? Прошу-с.

Нахимов жестом любезного хозяина указал в сторону по-луразрушенной казармы.

ОГНЕННЫЙ ПРИБОЙ

Адмиралы поднялись на плоскую крышу казармы, зава-ленную сбитыми с бруствера кулями с землей. Грудой обломков кораблекрушения валялись банники, размочаленные обломки досок, щепа, сломанные скамейки, разбитые ушаты, бочонки без дна, обрывки одежды, перебитые ружья.

С минуту Корнилов и Нахимов молча стояли над бушующим под ними огненным прибоем, лицом к Рудольфовой горе.

- Хорошо! - воскликнул Нахимов.

- Да, нам, морякам, хорошо, мы действуем,- ответил Кор-нилов,- а вот армейским плохо приходится: они стоят без дела и несут большой урон. Надо озаботиться устройством на ба-стионах и батареях блиндажей и укрытий для пехоты.

- Отведите назад пехоту. Зачем она? Штурма не будет!

- Снаряды падают по всему городу. Есть поражения даже на Приморском бульваре.

- А где Меншиков?

- Его светлость сейчас объезжает укрепления Корабельной стороны.

- Он уже два раза присылал ординарцев с приказом: беречь порох. Только бы он не вздумал распоряжаться! Все идет отлично-с!

- Боюсь и я...

- Пошлите вы его...

- Куда, Павел Степанович?

- К-куда? К-к... Н-на... Северную сторону! - заикаясь от злости, выкрикнул Нахимов.

Корнилов рассмеялся:

- Да, я ему хочу посоветовать, чтобы он берег свою дра-гоценную жизнь...

- Вот-вот, именно-с!

- Не нужно ли вам чего прислать?

- Пришлите воды. У нас цистерны скоро опустеют. Мы банили пушки мокрыми банниками, поливали орудия - ка-лятся, рукой тронуть нельзя. Воды осталось - напиться...

- Хорошо, пришлю воды.

- Да, еще, я совсем забыл! Велите выпустить из-под ареста гардемарина Панфилова.

- Я уже велел выпустить всех арестованных моряков. Значит, и его.

Корнилов достал из полевой сумки чистый платок и ска-зал:

- Позвольте, друг мой, посмотреть, что у вас на лбу...

Нахимов отступил на шаг назад и гневно ответил:

- У меня, сударь, есть свой платок! Вот-с! И уже все прошло. Вздор-с!

Он достал из заднего кармана свернутый в комок платок, черный от сажи: Нахимов при пальбе вытирал платком за-пачканные пушечным салом руки.

- Прощайте, милый друг. Кто знает, может быть, мы больше не увидимся...

Они обнялись, расцеловались и молча разошлись. Нахимов вернулся на бастион, Корнилов направился к своему коню, комкая в руке платок.

Казак, завидев адмирала, поправил коню челку и гриву, попробовал подпругу и поддержал стремя, когда Корнилов садился в седло.

- Счастливо, брат!

- Бувайте здоровы, ваше превосходительство! Корнилов зарысил вдоль траншей в сторону Пересыпи, к вершине Южной бухты. На зубах у адмирала скрипел песок. Почувствовав на глазах слезы, Корнилов отер лицо и, взглянув на платок, увидел на нем мокрые пятна пороховой копоти. - Хорош же я, должно быть, со стороны! - пробормотал сердито Корнилов.

СЕДАЯ ПЫЛЬ

- Могученко! Воды! - приказал Корнилов, возвратясь в штаб после объезда укреплений Городской стороны.

Он снял сюртук, засучил рукава сорочки, отстегнул ворот-ничок и нетерпеливо ждал, пока старик хлопотал около умы-вального прибора. Могученко налил воды из кувшина в боль-шой белый с синим фаянсовый таз и унес сюртук Корнилова, чтобы почистить. Адмирал склонился к тазу, избегая взглядом зеркала, висящего над столом, намылил руки - вода в тазу от мыла и копоти сразу помутнела, и на дне его не стало видно клипера, изображенного в свежий ветер на крутой синей волне под всеми парусами. Корнилов слил грязную воду в фаянсовое ведро с дужкой, плетенной из камыша, налил свежей и на-мылил руки, лицо, голову, шею.

Могученко вернулся с вычищенным мундиром.

- До чего въедчива севастопольская пыль! То ли дело в море - чисто, как на акварели,- сказал старик.- Вы словно на мельнице побывали, Владимир Алексеевич. Не прикажете ли добавить горячей воды из самовара?

- Пожалуй,- согласился Корнилов.

Прибавив в кувшин горячей воды, Могученко начал поли-вать голову Корнилова и сообщал новости:

- На Третьем бастионе горячо. У Константина Егорыча (1) сына убило... Он поцеловал его, перекрестил и пошел распоря-жаться, а его самого тут же осколком в лицо... У орудий две сме-ны начисто выбило. Англичанин фланкирует бастион.

- Построим траверсы. Всего сразу не сделаешь,- ответил Корнилов, принимая из рук Могученко белоснежное, чуть на-крахмаленное камчатное полотенце, сложенное квадратом.

Ероша волосы полотенцем, Корнилов решился взглянуть в зеркало и, увидев в нем себя, не узнал: левый глаз с бровью, высоко поднятой дугою, был заметно меньше расширенного правого, над которым бровь нависала угрюмо прямой чертой.

(1) Капитан 2-го ранга Попандопуло.

Корнилов озабоченно потер виски, где осталась мыльная пена. Пена не оттиралась: на висках проступила седина Корнилов скомкал и бросил полотенце на стол Могученко подал второе полотенце и открыл флакон с "Кельнской водой". Брызгая на полотенце из флакона, Могученко говорил:

- На Малаховом башня замолчала. Ну, да не в ней сила.

Земляные батареи палят исправно. Все средство в том что у "него" ланкастерские пушки. "Он" бьет за две версты на-верняка, а мы "его" едва досягаем.

- Войдет в охоту - подвинется поближе Корнилов освежил лицо полотенцем, смоченным в одеко-лоне, тщательно сделал пробор над левым виском и пригладил волосы жесткой щеткой.

Надев поданный Могученко мундир, Корнилов прицепил аксельбант в петлю верхней пуговицы и посмотрелся в зеркало.

- Крепкого чаю соизволите? С лимоном? С ромом?

- Давай чаю, Андрей Михайлович! - ответил Корнилов, направляясь в кабинет.

От утреннего надсадного раздражения у Корнилова не ос-талось следа, и, когда вскоре явился в штаб флаг-офицер Жандр, он нашел адмирала, каким привык его видеть всегда: немножко чопорным, чуть-чуть надменным, щеголеватым.

Жандр доложил, что французы бросают в город невиданные до сих пор ракеты с медной гильзой длиною в полтора аршина. На конце гильзы - пистонная граната. Большая часть гранат почему-то не взрывается, а те, что взорвались вызвали в городе несколько пожаров, погашенных брандмейстерской коман-дой.

- Любопытно... Это фугасная граната или зажигательный снаряд? Прикажите прислать мне эту новинку

- Его светлость! - возвестил Могучецко, распахнув дверь. Меншиков вошел в плаще и не снял морской фуражки.

Он был в адмиральском мундире. Корнилов поднялся ему навстречу.

- Сидите, сидите! - махнув рукой, сказал Меншиков, опускаясь на подставленный Жандром стул. - Не до церемоний тут! Ну, как идут дела на правом фланге, Владимир Алексеевич?

- Отлично, ваша светлость. Я только что был на Пятом и на Четвертом бастионах. Думаю, что мы скоро заставим замолчать французов. А на левом, ваша Светлость?

- Отвратительно! Дайте мне чаю.

- Могученко, чаю его светлости.

Все помолчали, прислушиваясь к вою канонады. Вдруг раз-дался чрезвычайный удар, от которого задребезжали и зазве-нели оконницы и распахнулась дверь.

Корнилов позвонил и крикнул:

- Могученко! Что же чай?!

Могученко вошел, неся на подносе чай для князя. Расцветая улыбкой, старик сказал:

- Прошу простить великодушно. Не утерпел - на крыльцо выбежал. Над Рудольфом черный столб до неба. Мы, должно, у французов пороховой погреб взорвали! Красота! Чисто на акварели! Кушайте, ваша светлость, во здравие!..

Меншиков поморщился от матросской фамильярности, ко-торую он считал недопустимой. Он попробовал стакан паль-цами, осторожно налил чаю на блюдце и, поставив стакан на бумагу, начал пить чай по-московски - из блюдечка.

- Ваша светлость, осмелюсь вам дать совет: не рискуйте собой,- сказал Корнилов.- Помните, что вам писал государь: без вас Севастополь будет обезглавлен.

- Ну да, конечно! Войска видели меня. Думаю, что этого для воодушевления солдат довольно...

- Разумеется, ваша светлость!

- Я отправлюсь на Северную. Я вполне на вас полагаюсь, Владимир Алексеевич! - говорил Меншиков, допивая чай пря-мо из стакана.

- Рад заслужить доверие вашей светлости!

- "Ваша светлость, ваша светлость"! - передразнил Кор-нилова Меншиков вставая.- Меня зовут Александр Сергеевич! Какой вы свежий - корни-шон прямо с грядки! Как будто вы на бал собрались!

Корнилов любезно улыбнулся, и князь мог считать, что каламбур, основанный на созвучии слов "Корнилов" и "кор-ни-шон", удался.

НА ТРЕТЬЕМ БАСТИОНЕ

Когда Меншиков и Корнилов садились на коней у штаба, к ним подъехал лейтенант Стеценков и доложил Корнилову, что, не встретив его на бастионах, сам решился снять оттуда юнкеров, чтобы не возбудить нареканий со стороны родителей, если бы одного из них убили. Среди юнкеров находились подростки четырнадцати-пятнадцати лет.

Меншиков, прислушиваясь к разговору, вставил:

- Пришлите ко мне, лейтенант,- я дам пять крестов. Воз-ложите на достойнейших из юнкеров от моего имени.

- Слушаю, ваша светлость.

Корнилов проводил Меншикова до Графской пристани и тут с ним простился, а сам в сопровождении флаг-офицера Жандра направился к Пересыпи и тут встретился с Тотлебеном. Они съехались, остановили коней и поговорили о том, как протекает бой.

- Все идет, как следовало ждать,- говорил Тотлебен уве-ренно.- Потери, принимая во внимание количество снарядов, невелики. Я полагаю, на пятьдесят выстрелов противника у нас приходится один убитый или раненый. Не более. Это не-много.

- Иногда один стоит десятерых.

- Даже и ста! Я распорядился, чтобы морские батальоны и пехота разместились по возможности безопасней.

- Надо озаботиться устройством блиндажей и укрытий для людей, а также траверсов от продольного обстрела,- сказал Корнилов.

- Конечно! Будет исполнено. Потом. Но главное - сегодня поддерживать огонь до вечера, расчищать амбразуры, оберегать пороховые погреба. Я так и распорядился...

- Вы уверены, что мы продержимся?

- Не вижу причин сомневаться.

- Не забудьте: неприятельский флот еще не заговорил.

- Флот не решится близко подойти к береговым батареям. Сюда они с кораблей не достанут. Главное - не прекращать пальбу. Нечего жалеть порох.

- Вы видели князя?

- Да, он объехал Корабельную сторону, здоровался с вой-сками. Ему не отвечали.

- Всегда так. У его светлости слабый голос. Его не слы-шат.

- Да еще при такой канонаде! Он хотел быть у вас. Как его самочувствие?

- Мы виделись. Я проводил его до Графской. Самочувствие как будто хорошее. Он утомлен, но все-таки сострил: сравнил меня со свежим огурцом.

- Да, у вас довольно свежий вид. Однако и вам, Владимир Алексеевич, полезно несколько отдохнуть. Заснуть вы не за-снете, а полежать хорошо. Ведь дело еще только в первой половине. Все распоряжения мною сделаны. Вам нечего себя подставлять под английские снаряды. Не ровен час... Вам все известно, что делается на левом фланге от его светлости и вот от меня. Право же, поезжайте-ка до дому!

- А вы, Эдуард Иванович? - улыбаясь, спросил Корнилов.

- Я? Я еще не был на правом фланге.

- Но и вы устали! Я не могу вам на комплимент ответить комплиментом: у вас очень утомленный вид. Вам тоже надо помыться и полежать. Все, что делается на правом фланге, я вам доложу подробно. Им не хватает только воды - я распорядился послать. Право, так... Я все там видел.

- Нет. Знаете русскую пословицу: "Свой глаз - лучший алмаз".

Они разъехались: Тотлебен направо, Корнилов с Жандром налево. Держась с адмиралом стремя в стремя, Жандр про-должал уговоры Тотлебена.

- Оставьте это, Александр Павлович! - оборвал Корнилов своего флаг-офицера.- Что скажут обо мне солдаты, если меня сегодня не увидят!

Жандр умолк. Миновав Пересыпь, они поднялись по крутой тропинке прямиком к Третьему бастиону. Тут встретили Кор-нилова начальник артиллерии Ергомышев и командир бастиона Попандопуло со своим адъютантом. У Попандопуло голова была обмотана по самые глаза, как чалмой, белой перевязкой.

- Вот, англичане из меня турка сделали! - пошутил По-пандопуло.

И точно, носатый, черный, как жук, Попандопуло походил в своей чалме на турка. У Корнилова мелькнула мысль: как это человек может еще шутить, когда всего час тому назад у него убило сына!

На бастионе то и дело рвались бомбы. Все стали убеждать Корнилова не подвергать себя опасности, обещая ему, что каждый свято исполнит до конца свой долг.

- Я знаю, господа, что каждый из вас поступит, как честь и обстоятельства требуют, но я в такой торжественный день имею душевную потребность видеть наших героев на поле их отличия! - отвечал Корнилов.

Покинув Третий бастион, Корнилов поскакал вдоль траншей к Малахову кургану. На пути туда он, увидев открыто стоящие батальоны Московского полка, послал Жандра с приказанием отвести солдат за Лазаревские казармы: их старинные стены, построенные в пять кирпичей, могли служить хорошим прикры-тием. Исполнив поручение, флаг-офицер нагнал адмирала за мостом через Доковый овраг. Корнилов стоял, окруженный матросами флотского экипажа. Матросы приветствовали адмирала громкими криками. Корнилов сделал знак рукой, требуя тишины. Крики умолкли.

- Будем кричать "ура", когда собьем все неприятельские батареи. А покамест замолчали только французские,- сказал Корнилов.

Въехав на курган с западной стороны, Корнилов сошел с коня у правого фланга вала, прикрывающего Малахову башню с юга. Башня с разбитым верхом уже молчала. Курган отвечал англичанам из орудий, поставленных за земляным валом, ко-торый охватывал башню подковой с восточной стороны.

Корнилова встретил начальник кургана адмирал Истомин.

ПЯТИГЛАЗАЯ БАТАРЕЯ

На высоте кургана, освежаемого дыханием двух бухт, не было того нестерпимого чада, как на Пятом бастионе. Дым стлался низко. Его всасывали бухты по Доковому оврагу и Килен-балке. Солнце сияло. Близился полдень. Английские батареи легко различались на фоне гор. Одну из них, воору-женную пятью тяжелыми дальнобойными пушками, на кургане успели уже прозвать "пятиглавой". В отличие от французов, англичане стреляли не залпами, а методично, по порядку: начиная с левого края батареи, из каждой амбразуры вылетали последовательно один за другим пять клубов дыма, и вслед за ними слышались пять раздельных ударов. Затем наступало молчание, и все повторялось снова в том же порядке.

Батарея вспыхнула огнем из левой амбразуры.

- Пушка! - крикнул сигнальщик.

Он стоял на завалинке перед бруствером и, выставясь по пояс, неотрывно наблюдал через вал за неприятельской бата-реей. Матросы, не обращая внимания на остерегающий крик, возились около орудий; комендоры без команды, как один, приложили пальники, и грянул залп, окутав бастион ды-мом.

Первое английское ядро упало посредине между башней и валом и, чмокнув, сразу ушло в землю со звуком, напоми-нающим прыжок испуганной лягушки с берега в воду.

- Пушка! - повторил сигнальщик.

- Второе! - сказал Истомин.

Второе ядро упало плоско и зарылось в землю с проворством крота, оставляя на поверхности взрытую кривую борозду.

Третье ядро попало на огромную плиту камня, брошенного за ненадобностью при постройке башни, и, сделав рикошет, с визгом пронеслось через головы адмиралов.

Четвертое ядро ударило в верх башни и брызнуло веером каменных осколков.

Пятое ядро, упав, заметалось по бастиону: катаясь по земле, оно кончило тем, что ударило в сложенные у одной из пушек пирамидкой ядра и тут затихло.

- Теперь пять бомб - это будет серьезней! - хмурясь, сказал Истомин.

Бастион едва успел послать англичанам еще один залп, как сигнальщик крикнул: Бомба!

Матросы разбежались от орудий под защиту вала и пали на землю.

- Наша! - прибавил сигнальщик.

Бомба ударила по ту сторону вала и взорвалась, не при-чинив никакого вреда.

Вторая бомба упала посредине бастиона и несколько секунд шипела, брызжа красными искрами, потом затихла и погасла.

- Сдохлась! - крикнул кто-то из матросов.

- Бомба! Наша! - предупредил сигнальщик через не-сколько мгновений.

Этим коротким перерывом воспользовались матросы у ору-дий, чтобы сделать кое-что для подготовки нового залпа, и опять по крику сигнальщика притаились. Бомба взорвалась на бастионе в то самое мгновение, как упала; со звоном и визгом полетели осколки. Вонючий дым растаял.

- Благополучно! - крикнул сигнальщик, оглянув бастион после разрыва.

Никто не был ранен.

Четвертая бомба ранила осколком в левую руку одного из пушкарей. Направляясь на перевязочный пункт позади кур-гана, отмеченный красным флагом на шесте, матрос прошел мимо адмирала, придерживая перебитую руку правой рукой, и смотрел на нее, как смотрит мать, баюкая ребенка. Матрос морщился и жалобно улыбался.

Пятая бомба подкатилась к средней пушке и привалилась к ее лафету. Она грозила при взрыве разбить его и вывести пуш-ку из строя. Комендор этого орудия проворно подбежал к бом-бе, с усилием поднял ее и кинул в ушат, где мочили банники.

- Померши! - крикнул он товарищам.

Матросы кинулись к своим орудиям, и с бастиона Малахова кургана грянул ответный залп.

- Вы не принюхались, Владимир Алексеевич, когда взор-валась бомба? - сказал Истомин.- Они начиняют бомбы ка-ким-то особенным порохом.

- Да, пожалуй, запах необычный. Пожалуй, это порох Рюденберга. Имейте в виду - он опасен при обращении. По-гашенную бомбу нельзя бросать - может взорваться, и разря-жать надо осторожно. Вы скажите своим молодцам: я вижу, они очень беспечны.

Английская батарея продолжала размеренно стрелять. Ма-лахов курган отвечал. На курган не упало больше ни одного снаряда: то были очереди, назначенные рейду и Корабельной слободке.

- Держитесь! - сказал Корнилов.- Важно выдержать нынешний день. Штурма сегодня не будет...

- Штурм?! - воскликнул Истомин.- Штурм если будет, то на правом фланге...

Сигнальщик, прицелясь зрительной трубой куда-то в сто-рону от английской батареи, кричал, маня Истомина правой рукой:

- Владимир Иванович, подьте сюда!

- Он что-то увидал особенное. Я сейчас вернусь! - кинул на бегу Истомин.

- Мы пойдем. Прощайте...

Истомин склонился над трубой. Сигнальщик что-то ему докладывал, указывая направо.

- Ну, пойдем! - обратился к флаг-офицеру Корнилов. Они направились к правому флангу батареи, где оставили лошадей на скате.

- Пушка! Наша! - донеслось им вслед.

Жандр услышал странный мягкий звук, похожий на всплеск весла. Корнилов охнул и упал.

- Вас ранило?! - воскликнул Жандр, склонясь к ад-миралу.

- Хуже! Это конец,- прошептал Корнилов.

Правая пола сюртука адмирала, втиснутая в живот, чернела от проступающей крови.

Ядро, ранившее Корнилова, тихо катилось вниз по скату, подпрыгивая на камнях, и успокоилось в яме.

На крик Жандра сбежались офицеры и матросы. Корнилов, превозмогая боль, сказал:

- Хорошо умирать, когда совесть спокойна! Отстаивайте Севастополь... Я счастлив, что умираю за отечество...

Явились носильщики-арестанты с черными бубновыми тузами, нашитыми на спинах суконных бушлатов. Они разостлали носилки (две палки с полотном меж ними) около Корнилова.

Видя, что не решаются его поднять, боясь причинить боль, Корнилов сам с мучительным стоном перевалился на полотно носилок через разбитое бедро.

Арестанты взялись за палки, подняли и понесли Корнилова ногами вперед под гору, в Морской госпиталь.

Жандр шел рядом и торопил арестантов.

Задний носильщик заметил, что по брезенту стекает струй-кой кровь и попадает в правый сапог переднего носильщика.

- Митрий, подымай свой конец выше,- сказал арестант товарищу,- тебе в сапог льет.

Глава восьмая

ОДИН ПРОТИВ ДЕСЯТИ

Еще до полудня из-за мыса Херсонесской бухты показались первые корабли неприятельского флота. Они двигались в киль-ватерном строе: одною длинною вереницей. На море господ-ствовал полный штиль, поэтому флот и опоздал к началу бомбардировки. Парусным кораблям пришлось идти на буксире пароходов, пришвартованных с левого борта. Когда корабли построились в один ряд выгнутой дугою и отдали якоря против входа на Севастопольский рейд, они заняли все пространство от Северной косы до развалин древнего Херсонеса.

С батареи No 10 насчитали в боевой линии неприятельского флота двадцать семь кораблей: одиннадцать английских, два турецких и четырнадцать французских. По числу кораблей можно было сообразить силу их огня. На флоте неприятеля находилось не менее двух тысяч пятисот орудий; таким обра-зом, залп с одного борта был бы более чем из тысячи двухсот пятидесяти орудий. Неприятельский флот занял позицию на почтенном расстоянии от береговых батарей Севастополя. Не-приятельский адмирал Дундас действовал осторожно, не желая рисковать флотом.

Севастополь мог отвечать на бортовой залп неприятеля толь-ко с береговых батарей всего из ста двадцати пяти - самое большее из ста пятидесяти орудий. Началось состязание один против десяти.

Корабли неприятеля открыли канонаду. В первом часу дня вся дуга неприятельского флота опоясалась огнем залпов. В это время французские батареи на горе Рудольфа уже замолчали: флот опоздал им на помощь, да со своей дистанции, выбранной очень осмотрительно, флот и не мог поражать пояса севасто-польских бастионов, борьба шла только между неприятельским флотом и береговыми батареями.

Башня Волохова, вооруженная всего пятью-шестью пуш-ками, состязалась с английским кораблем "Альбион", а батарея Карташевского из трех пушек поражала английский корабль "Аретуза". Англичане дерзко приблизились к Волоховой башне и батарее Карташевского и за это дорого поплатились. Распо-ложенные на высоком берегу батареи стреляли удачно. Они засыпали английские корабли бомбами и калеными ядрами. Комендоры-матросы действовали с изумительным проворством.

На помощь "Альбиону" поспешил пароход "Поджигатель". На этот раз "Поджигателю" пришлось выступить в роли "га-сителя". С большим трудом погасил он пожар на "Альбионе" и отвел его из-под выстрелов. На "Аретузе" тоже вспыхнул пожар. На буксире парохода "Аретуза" ретировалась. Отразив два крайних корабля, артиллеристы северных батарей пере-несли огонь на следующий по очереди корабль, "Лондон", и заставили его удачными выстрелами сняться с якоря. Та же участь постигла затем корабль "Сан-Парейль". Весь левый фланг английского строя кораблей, сильно покалеченных, был вынужден отойти подальше от губительных выстрелов русских береговых батарей. Вооруженные всего восемью орудиями, они одержали верх над эскадрой, вооруженной четырьмя сотнями пушек. На Волоховой башне не было ни одного убитого и только несколько раненых. Ликующим "ура" проводили ар-тиллеристы отступившего противника.

Англичане направили огонь своей эскадры против Константиновского форта, назначенного для обороны входа на рейд. На залп из ста двадцати четырех орудий с этих кораблей форт отвечал всего из двух орудий. Двадцать три пушки форт на-правил против французской эскадры, стоявшей очень далеко. В столь неравных условиях боя Константиновский форт сильно пострадал. Все-таки, поддерживаемый с батареи Карташевского и Волоховой башни, он успел вывести из строя еще три анг-лийских корабля.

На французском фланге неприятельского флота главная тяжесть боя выпала на долю батареи No 10. Каменная Алек-сандровская батарея палила по кораблям противника с ди-станции около двух верст и мало ему причинила вреда, зато и сама понесла небольшой урон. Все же батарея No 10 вывела из строя три французских корабля: "Город Париж", "Шарлемань" и "Наполеон".

Во второй половине дня батарея No 10 сразу замолчала. Мол-чание батареи встревожило Нахимова - он подумал, что бата-рея уничтожена или вся орудийная прислуга там перебита. Со общение с батареей, окутанной дымом, прервалось. На пространстве между морем и Шестым бастионом падали и взрывались тысячи бомб. Из матросов Шестого бастиона вызвались охотники пробраться через поражаемое пространство и узнать, почему батарея замолчала. Нахимов согласился. Матросы по-шли к морю оврагом, ловко укрываясь за его крутым обрывом от снарядов. К вечеру, когда канонада с моря утихла, а на суше гремели только английские пушки против левого фланга сева-стопольских укреплений, матросы, посланные Нахимовым, вер-нулись. Командир батареи лейтенант Троицкий рапортовал На-химову, что батарея понесла очень небольшой урон, а замолчала только потому, что орудия донельзя раскалились от пальбы.

В сумерки неприятельский флот прекратил пальбу и по-кинул свою позицию. Дым над морем растаял. Против входа в Севастопольскую бухту маячило только несколько дозорных пароходов.

ЖАРКИЙ ДЕНЬ

Вето разбудили первые выстрелы французов с Рудольфовой горы. Все, кроме батеньки и Хони, были дома. Батенька давно уже по ночевал с семьей.

- Что-то у нас хозяин разоспался! - сказала Анна, заме-тив, что Веня открыл глаза.

- Хозяину на службу пора,- отозвалась Наташа.

Она сидела на своем обычном месте у окна, только перед нею на столе вместо кружевной подушки высилась белая горка нащипанной корпии. Пальцы Наташи двигались с обычным проворством. Напротив Наташи сидела за той же работой Маринка.

Хони нет дома - она уже ушла в госпиталь. Анна, сложив руки на груди, стоит у самовара. Окинув комнату взглядом, Веня вспомнил, что сегодня все пророчили "жаркий день", вскочил с постели и проворчал, надевая сапоги:

- "На службу, на службу"! А у самих еще и самовар не поспел.

Самовар стоит еще под трубой у печки и стрекает на поддон красными искорками.

- Сейчас поспеет, хозяин! - отвечает мать, с шаловливой поспешностью сдергивая трубу с самовара, и дует в него; самовар загудел.

- Не до того, чтобы чаи гонять! - говорит Веня, снимая с вешалки свою матроску.- Прощай, мать!..

Веня взялся за скобку двери, но задержался: у него мель-кает надежда, что мать остановит его, прикрикнув: "Куда это собрался? Сиди дома!"

Мать молча кивнула Вене головой.

- Высуни нос, высуни! - говорит Маринка с угрозой, словно на улице трескучий мороз.

- Поди, поди! - подтверждает угрозу Маринки Ольга. Наташа тихо улыбнулась брату.

Веня шагнул через порог и крикнул:

- Смотрите вы у меня! Женщинам и малым ребятам при-казано нынче из домов не выходить!

Он хлопнул дверью и выбежал из дому. На дворе к мирному утреннему запаху кизяков и антрацита примешался запах серы, словно в Корабельной слободке хозяйки затопили печи сквер-ным углем. Вершину Малахова кургана окутывал пороховой дым. Флагшток белой башни лениво плескал гюйсом, вздымаясь над облаком дыма. Гюйс напоминал пеструю трепещущую ба-бочку, севшую на сухую былинку. Веня еще не успел взбежать на курган, как перебитый снарядом флагшток исчез. Пестрая бабочка испуганно слетела с его вершины и пропала в дыму.

Веня хорошо знал, где и что находится на Малаховом кургане, и хотел прямо попасть на правую батарею, которой командовал мичман Нефедов-второй; на вал этой батареи Веня с прочими тоже таскал землю и считал ее своей. Больше того: юнга 36-го флотского экипажа Вениамин Могученко считал себя приписанным к орудийной прислуге третьей пушки на батарее, той самой пушки, которую Веня помог втащить на курган. В орудийной прислуге "третьего" были свои: Стрёма и Михаил. Вчера, засыпая, Веня думал о том, что, если у "номера третьего" убьет комендора, он выхватит из его раз-битой руки пальник и станет на место товарища.

...Веня не узнавал знакомого места. В едком непроницаемом дыму он видел только то, что у него под ногами. Он споткнулся обо что-то и увидел под ногой ядро; оно лежало в ямке, а впереди в ряд виднелось еще несколько ямок: ядро походило на мяч при игре в лунки. Веня быстро нагнулся, чтобы схватить его. Ядро было горячее и тяжелое. Юнга не мог его поднять и с трудом лишь вывернул из лунки. Справа грянул залп из нескольких орудий. Веня, оставив ядро, хотел бежать, но не мог выпрямиться и увидел, что земля у него под ногами медленно повертывается. У юнги закружилась голова. Веня упал и ру-ками уцепился за землю - она кружилась все быстрей и гу-дела, как ловко спущенная юла.

Веня очнулся от криков: "Воды! Воды давай! Сюда давай!" Так надрывно кричат в дыму пожарные праздно стоящей толпе.

Солнце, еще невысокое, бледно светило сквозь дым, но все же припекало. По солнцу Веня понял, что заблудился и лежит во рву под валом. Он вскарабкался на вал и сел на гребень. У него под ногами ладили пушку: пробанили, зарядили, забили пыж, дослали снаряд, забили второй пыж.

- Орудие к борту!

Матросы с дружным криком накатили орудие. У Вени стучали зубы. Он скатился с гребня вала и сел на банкет. Пушка ударила и отпрыгнула, блеснув огнем.

- Откуда, юнга?

- У англичан был! - ответил юнга, стуча зубами. - Ха! Ха! Ха!

- Хлопчик, брысь!

- Пошел домой! - услышал Веня знакомый голос.

К нему склонилось в дыму чье-то знакомое лицо. На черном лице сверкали озорные глаза.

- Что, юнга, холодно?

- У меня лихорадка...- ответил Веня.

- Лихорадка?! Проглоти натощак три зернышка перцу. Как рукой снимет.

Ни к кому не обращаясь, Веня сказал:

- Пойду домой, съем три зернышка перцу. Я ведь ничуточки не боюсь, только вот лихорадка...

- Беги, беги, хлопчик! Да не оглядывайся, а то "оно" тебя догонит...

Веня спрыгнул с банкета и пошел, медленно шагая. Зубы еще стучали. Веня держался в густом дыму так, чтобы солнце светило в спину, и скоро выбрался на скат кургана. Здесь дыму было меньше. Снова грохнул, сотрясая землю, пушечный залп.

- Воды, воды давай! - услышал Веня после залпа далекий крик с кургана.

Сергей Тимофеевич Григорьев - Малахов курган - 01, читать текст

См. также Григорьев Сергей Тимофеевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :