Андрей Зарин
«Кровавый пир - 03»

"Кровавый пир - 03"

V

Воеводу на другой день узнать нельзя было. Толстый, обрюзглый, неповоротливый, не дурак выпить в компании, охотник поесть до отвалу да спать до обалдения, немного разгильдяй, - он вдруг при сознании опасности обратился в грозного воеводу, готового жизнь положить ради исполнения своего долга. Лицо его стало серьезно и решительно, слова кратки и выразительны, распоряжения толковы.

Увидев Сергея, он ласково кивнул ему головою и сказал:

- Добро, Сергей Иванович, кто рано встает, тому Бог подает. Пойдем.

На дворе его ждало несколько стрельцов-начальников.

- Я, - сказал воевода, - приказал сотельникам придтить, да пятидесятникам, да пушкарскому голове! Нонче Жировых в приказ послал перепись сделать, подьячих в посад услал да в торговые ряды людишек счесть, кои годны. Опять, думаю, лошадей отобрать.

- А стрельцы нешто пешие? - спросил Сергей.

- Не все, а конных-то всего две сотни. Мало, чай?

- До четырех надо! Всех-то восемьсот.

- Восемьсот!

- Ну, так на полы!

- Слышь, Митрич, - обратился воевода к сотнику, - ты для своих достань да ты, Авдеич!

- Добро! - отозвались те.

Они вышли из ворот, и их тотчас окружила толпа зевак.

- Ну, вы! - окрикнул их воевода. - Идите свое дело делать. Неча вам на воеводу глаза пялить: узоров нет! Лучше крамольников высматривайте! Ну, ну, а то в палки!

Толпа недовольно разошлась.

- Пойдем, Сергей Иванович!

Они вошли в низенькую дверь наугольной башни и стали подниматься по ее ветхим ступеням.

- Ишь, ведь, - попенял воевода, - так и скрипят, того гляди, обвалятся. Сколько раз писал на Москву, что надобно чинить. Нет, не дают городовых людей на работу. Кто вас, дескать, тронет. Вы в середке! А вот...

Они вышли на верхнюю площадку под плоскою крышей. Там, обращенные на три стороны, стояли три пищали. Сергей заглянул в их дула.

- Смотри, боярин, - сказал он, - сколько там всякого мусора: щепки, кирпич. Надо выкинуть.

- Надо, надо! Ты чего ж, песий сын, своего дела не блюдешь? - накинулся воевода на пушкаря. - Что пищаль-то, свалка тебе? А?

- Да нешто я это? Это мальчишки балуют.

- Мальчишки! - передразнил воевода. - А ты их шелепами!

Они пошли дальше по стене, по узкой галерее под крышею, переходили из башни в башню, и везде Сергей с воеводою делали распоряжения. В одном месте из пушки выкатилось колесо; его надо было подвести снова, в другом совершенно подгнил пол и надо было подпереть его.

Сергей распорядился и осадною защитою того времени. Указал места, где сложить кирпичи, чтобы кидать ими в осаждающих; заказал наделать котов, огромных колес без спиц, для той же цели и, наконец, указал места, где нагревать смолу и воду, чтобы лить их на головы врагов.

Воевода передавал его приказы стрелецким начальникам и пушкарю и прибавлял к приказу всегда крепкое слово.

Они заглянули и в чуланы, где в непогоду укрывались пушкари, и в нижнюю галерею стены, где ставились обыкновенно стрельцы с самопалами.

- Уф, важно! - сказал довольно воевода. - Истинно ты военный человек, Сергей Иванович!

- Постой, надо еще в погреб сходить да в пушечный амбар. Там, может, что есть! - заметил Сергей.

- Дело! Идем, друже!

Они осмотрели погреб. В высоких кадках там стояло зелье, то есть порох; пирамидальными кучами лежали ядра.

- Выбрать их отселева да к пушкам снести! - сказал Сергей.

- Слышишь? - сказал воевода пушкарю. - Наряди-ка людей-то!

Наконец в пушкарном амбаре Сергей увидал две огромные пушки с короткими стволами, называемые тюфяками, и приказал их поставить внизу башен, что при городских воротах у моста.

Осмотрели также ров, где Сергей приказал выправить честик, и после этого вернулись на воеводский двор.

- Ну вот! - сказал воевода стрелецким начальникам. - Лошадей достаньте и еще две сотни на коней садите. А еще вот его слушайтесь! Он как я! А потом скажу. Вор близко! Поборитесь же за великого государя, его царское величество; послужите ему, государю, верою, правдою, бейтесь с ворами до последнего. За то государь не оставит вас своею милостью!

- Рады служить великому государю даже до смерти! - ответили сотники.

Воевода одобрительно кивнул головою:

- А теперя с Богом и за дело!

Стрельцы ушли. Сергей пошел делать роспись, кому где службу нести, а воевода направился в приказную избу, где братья Жировы составляли ополчение из посадских и торговых людей.

В городе и посаде закипели работы. Таскали ядра, зелье, кирпичи и коты на стены; волочили пушки; стрельцы ходили с одного места на другое; Жировы каждый день скликали своих ополченцев и проверяли их.

Воевода на случай пожаров собрал баб и мальчишек и поставил над ними начальниками боярских и дворянских детей, снабдив их всех густыми мочальными кистями на длинных палках.

Всех охватило волнение, но по-разному.

Все ждали прихода Стеньки Разина, но тоже по-разному.

Воевода, дьяки, приказные, люди начальные и съехавшиеся помещики, бояре и дворяне ждали его как врага; посадские же, голытьба и некоторые из стрельцов ждали как избавителя.

Воевода чуял, что измена гнездится в городе, и своею ревностью портил дело.

Каждый день он ездил со стрельцами по городу и каждый раз кого-нибудь да отправлял в пыточную башню.

- Я вас, воров, крамольников, насквозь вижу! - кричал он, разъезжая по посаду. - Я из вас веревку скручу! Я вам протру глаза.

- Допрежь твово протрутся и сами! - закричал раз кто-то из толпы.

- Схватить его, собаку! - заорал воевода.

Стрельцы ухватили его. Это был рослый детина с дерзким взглядом.

- Так, молодец! А чтобы у тебя хоть и протерты глаза, а язык пустое не болтал, я тебе колышек в рот посажу! - сказал воевода. - Сведите его в башню да распорочку ему в рот, а там в тюрьму!

- Пожди, воевода, - роптали посадские, - будет и на тебя невзгода!

- Ох, будет битва великая! - говорил, вздыхая, каждый вечер воевода.

Что ни день, он посылал стрельцов за надолбы на разведки, не идут ли воры, и каждый раз стрельцы возвращались ни с чем.

Нетерпение росло.

- Господи, хоть бы скорее! - охал воевода - Пусть уж придет разбойник, да чтобы разом!

И все волновались.

Лукоперов, испив добрую чару вина, перед сном шел к своей дочушке и там делился с нею своими впечатлениями и мыслями.

- Слышь, дочушка, - говорил он, - воевода опять поджигателя поймал. Сегодня повесил. Нищие, говорят, пришли стены жечь, разбойники!

- Астрахань взяли! - говорил он в другой раз. - Бают, крови пролили! Ух! Кто боярин, того и секли. Воеводу с раската бросили!

Наташа дрожала и бледнела.

- На все воля Божия! - шептала она.

- Это ты истинно! Бают, это Божья напасть за грехи наши. Звезда появилась, слышь, в небе! Беззакония творим, вот! В Петровки на Москве-то иные убоину едят! Ереси пошли всякие. Старец, бают, предрек государю: быть, говорит, трем бедам. Гляди: государыня померла, раз! Царевич помер, два! А теперь этот идет. Вот и три! О, горе нам, грешным!

И он плакал, тряся своей лысою головою, и Наташе становилось за него и больно, и страшно.

- Батюшка, да неужели нам вред сделают?

- Убьют, доченька! Коли город возьмут, всех убьют!

Наташа вздрагивала:

- Молиться будем!

- Молись, доченька, Пресвятой Богородице!..

Сын не любил его причитаний. Молодой и отважный, он не боялся боя и верил в возможность защиты.

- Ты, батюшка, только кручину разводишь! Шел бы в терем, что ли!

- Болит сердце, Сереженька. Как подумаю о Ваське, так и защемит. Тьфу!

- А чем Васька страшен? Как и всякий вор, быть ему на виселице!

- А до того?..

Время шло. Напряжение увеличивалось, потом упадало и нарастало снова.

Накануне страшного утра никому о беде и не думалось. Воевода здорово угостился со своими гостями, и все мирно разошлись по своим горницам.

И вдруг в утро раздался гул набата.

- Пожар! - вскричал воевода.

"Не к добру!" - подумал Сергей, быстро вставая с лавки. Они в одно время выбежали на двор. Горели стенные башни.

- Воры! - закричал не своим голосом воевода, бросаясь назад в горницы и хватая саблю.

- Затворяй ворота! К воротам! - закричал Сергей, но уже было поздно.

- Нечай, нечай! - кричали казаки, въезжая в посад.

Ожидавшие их посадские с диким ревом подхватили их крик и бросились на город.

- Нечай! - орали кругом, вливаясь в ворота, как лавина.

VI

- Нечай! - кричали посадские.

- Нечай! - кричали казаки. - Многие лета батюшке нашему Степану Тимофеевичу и царевичу Алексею Алексеевичу! Добрые люди, не бойтесь! Мы вам дурна чинить не будем! Идите с нами на бояр и царевых недругов!

Сергей успел собрать отряд стрельцов и бился с ними у воеводского двора. Испуганные гости разбежались повсюду. Женщины в ужасе окружили воеводу.

- Идите в церковь, там защита ваша! - говорил им воевода.

- Где воевода? - орали казаки, рыская по городу. Подле Сергея рубились с яростью. Вдруг десяток рослых казаков накинулись на него.

- Ты его, Дубовый, живым бери! Заходи сзади, Кострыга! Так! Вяжи! - орал рослый, кривой на один глаз. - Нам его к атаману нужно! Тащи во двор.

Связанного Сергея поволокли на двор.

Он оглянулся. На земле, тоже связанный, без чувств лежал его отец. Рядом стоял воевода, низко опустив голову.

Кругом раздавались победные крики и стоны жертв. Кровь уже лилась рекою.

- Ну, ну, братики, вот и суд вам! Сам атаман идет! - заговорили казаки.

Сергей оглянулся, и лицо его дрогнуло, но он тотчас оправился, увидев искаженное лицо Василия, его злобой горящие глаза и кривую усмешку почти посиневших губ.

- Васька! - в ужасе вскрикнул воевода, и от этого крика очнулся старик Лукоперов для того, чтобы от страха лишиться снова чувств.

- Добро! - сказал, усмехаясь, Василий. - Спасибо, что хоть признали! Ну, воевода, судья неправедный, дошел и мой черед над тобою суд чинить. А с тобой, Сергей, да с твоим батюшкой тоже счет сведем! Только прости, коли расчет делать стану мелкою монетою! Ей, Кострыга, Кривой, Дубовый! - позвал он.

VII

Что пережила Наташа за это все время? Душа ее в жизни не волновалась столько, сколько за месяцы со дня отцова гнева, но какие бы чувства ни волновали душу ее, все же любовь к Василию была для нее главным чувством. Ей казалось, не будь любви этой, умри Василий вправду, и она кончила бы тоже свою жизнь.

Ужас объял ее, когда отец сказал ей, что ее Василий совершил убийство и ушел к разбойникам, к страшному Стеньке Разину, но в глубине души она находила ему оправдание.

Он всегда был неукротимого нрава. Ему ли снести было расправу с ним Сергея? Не разбой разве был это? Сожгли усадьбу и все животы, увели холопов, а его избили почти до смерти. Спасибо, Еремейка спас, а то, слышь, собаки бы съели!.. И при этой мысли об обиде любимого человека лицо ее разгоралось, глаза сверкали, и она не любила брата своего...

А потом? Когда он пошел искать суда, разве не глумились над ним? Паша рассказывала ей!

Тут всякий разбойником станет, не то что он!..

Так думала она, стараясь оправдать своего возлюбленного, свою первую любовь, но сердце ее дрогнуло, когда она узнала про Стеньку Разина, про дела его и его товарищей.

И она вся замирала от своих горьких дум: любит она Василия, всем существом своим любит, без него ей жизнь не в жизнь, и в то же время не может она представить залитых кровью невинных жертв.

- Господи, просвети! - молилась она горячо в своей светелке, когда оставалась одна. - Мать Пресвятая Богородица, укрепи сердце мое в любви или ненависти, но дай покой!..

А покоя-то и не давалось. Ночью ей виделись страшные сны. Видит она отца своего и брата на плахе, а ее Василий на их головы топором замахивается. Она бросается к нему и кричит: "Не погуби их!" А он смеется. "Глупая, - говорит, - как же мы свадьбу справим иначе!" И бьет их. Кровь брызжет кверху фонтаном, а Василий говорит: "Иди испей, тепленькая!.."

От таких снов просыпалась она вся в холодном поту и, сойдя с постели, начинала молиться, но и молитва не успокаивала ее встревоженного духа.

"Ах, если бы увидеть его, - думала она, - дознать от него подлинную правду!"

А как увидишь?

Он велел ждать, и она дала обещание, но когда они свидятся, Бог знает!..

Слышала она тревожные толки об ожидаемом нападении, замечала волнение и хлопоты ратных людей; каждый раз отец, приходя к ней, говорил с близости вора, и она в нетерпеливом ожидании встретиться с Василием думала: "Скорей бы вор приходил. Сразу узнаю!" Но как? Она не знала и даже не думала об этом.

Общее напряженное состояние проникло и в терем. Как-то сразу кончились шутки и песни, и вместо них раздались плач и жалостливые причитания. Они терзали душу Наташи, и, когда она слышала проклятья разбойникам, ей казалось, что это клянут ее Василья, и она, бледнея, уходила в свою светелку. Не могла она любить разбойника и не могла разлюбить Василья. Душа ее словно раскололась надвое.

Накануне страшного дня ей как-то особенно было неспокойно. Она весь день не находила себе места, плакала и молилась, а когда легла спать, ей приснился ужасный сон. Был он и страшен и дивен.

Идет она будто по своему саду в тихую, лунную ночь и думает: сейчас Василий будет! А кругом чудно как-то: по саду-то звери все гуляют разные, невиданные, да такие ли страшенные, а меж тем сама она тех зверей не боится ни чуточки, гладит их, за ушами щекотит, и они ее не трогают. Ходит она по саду и думает: "Что же Василий не идет?" Вдруг раздается страшный крик. Кто-то плачет, кто-то вопит о помощи и зовет ее. Ноженьки у нее подкосились, хочет бежать она и не может. "Василий!" - кричит она, и вдруг он ей в ответ: "Иду, голубонька, только умоюся!" Тут к ней силы вернулись, и она бегом на его голос побежала. Выбежала на двор и обмерла. Стоит чан, полный крови, и в той крови ее Василий умывается. "Зарезал я, - говорит, - твово отца и брата, в их крови моюсь и, смотри, какой ладный стану". Оглянулась она: лежат отец и брат ее у самого чана, и головы напрочь у них. Подкосились снова ноженьки у Наташи, а Василий уже идет к ней, идет - весь красный, как огонь, от крови, глаза горят у него, как костры в темной ночи, - и он к ней руки тянет. "Иди, иди!" Отпрянула она от него и побежала с криком, а тут все звери на нее набросились, укусить хотят, зубами щелкают, чуть не за горло берут; бежит она, сил уже не хватает, задыхается, а Василий вот сейчас нагонит ее, руки тянет, страшным голосом вопит. Совсем обессилела Наташа, на землю падает, и вдруг - словно свет разлился вокруг. Подняла она голову, смотрит: идет к ней витязь и от него, как от солнца, лучи. "Спаси!" - кричит ему Наташа. Он поднял меч - и все сразу сгинуло прочь. Плачет и бьется на его груди Наташа, а он тихо гладит ее по голове, и ей так тепло, так сладко, так радостно. "Кто ты?" - шепчет она. "Узнай!" Он наклонил над нею свое лицо, она взглянула и сразу узнала его: князь, что к Сергею в гости приезжал! "Князь, - говорит он, - что к тебе сватался. Люб ли?.." - "Люб, люб!" А тут кругом поют птицы, цветы качают головками, и кажется, весь мир вокруг разделяет ее тихую, светлую радость.

Она проснулась с улыбкою на лице, и ей жалко было своего сна, но едва она вспомнила его первую половину, как побледнела от страха. "Ох, не к добру он!" - подумала она и опять задремала. Виделся ей свадебный поезд, слышался кругом колокольный звон.

Что это? Она проснулась и села на постели, испуганно прислушиваясь. И впрямь гудят колокола. Только не радостен звон их: словно кричат они о помощи, зовут беспорядочно, торопливо. "Набат!" - мелькнуло у нее в голове, и она вскочила. До нее донеслись вопли, крики, выстрелы. Она наскоро оделась и выбежала из светелки. Кругом пустынно, только откуда-то издалека доносятся до нее визгливые крики женщин. Господи, что же это?

Страх охватил ее. Она подбежала к своему оконцу, распахнула его, но в саду было все тихо, только из-за тына кто-то громко кричал: "Нечай, нечай!"

Она бросилась из светелки и, охваченная неясным страхом, пустилась бежать по горницам. "Батюшка!" - изредка выкрикивала она и бежала снова. Она бежала из горницы в горницу, по узким переходам, по лесенкам, то вверх, то вниз, не зная дороги и плутая наудачу. Вот галерейка - она в нее, впереди лесенка - она по ней, выше, выше. Она вбежала в маленькую каморочку и остановилась, прижав руки к сердцу, задыхаясь от бега. Дальше бежать было некуда. В крошечной каморке не было других дверей, над головой ее виднелись почерневшие стропила, перед нею было вырезано круглое оконце, ничем не заслоненное.

Она перевела дух и хотела бежать назад, как вдруг до нее донеслись голоса, крики и стоны. Она встала на носки и высунулась из оконца. Под нею расстилался воеводский двор.

Она затаила дух, замерла и уже не могла отвести глаз от страшного зрелища.

Посреди двора у колодца стоит воевода, исступленный, растрепанный, с саблей в руке, подле него другие бояре, дворяне, помещики, дворянские дети. Вот отец ее схоронился под развесистой липой, и видит она, как трясется его борода.

Что-то кричит воевода, на ворота указывает, и вдруг словно поток хлынули на двор какие-то люди в высоких лохматых шапках, с исступленными лицами. Звучали сабли, раздавались крики, лилась кровь и валялись люди, как подрезанные снопы.

Наташа взглянула в сторону, где притаился ее отец, и вскрикнула, но никто не слыхал ее крика. Какой-то рослый мужик тащил ее отца за бороду, а он барахтался на земле и что-то кричал.

Наташа в ужасе отвернулась. Господи, да что же будет еще? Еще что будет?

А картина на дворе уже изменилась. Бой кончился. В крови на земле валялись обезображенные трупы; в стороне сидели с скрученными за спину руками и Паук, и Жиров с сыновьями, и другие помещики, между ними женщины - и впереди всех воевода и Сергей с отцом.

Сергей стоит строго нахмурившись, без шапки, в изодранном кафтане, и руки у него завязаны в локтях за спину, а у ног его лежит батюшка и не движется...

Господи, что же еще будет?

Наташа совсем перевесилась из оконца.

Вдруг разбойники что-то зашевелились и обернулись к воротам. В ворота на сером коне въехал кто-то стройный, высокий, в лохматой шапке, в красном кафтане. Лица только не видать, потому что едет он опустив голову.

И Наташе стало жутко, жутко. Верно, сам Стенька Разин, подумала она.

Человек в красном жупане подъехал к колодцу, слез с коня и по ряду подошел к Сергею. Вот они говорят о чем-то, вот отец словно бы очнулся, поднялся, всплеснул руками и упал снова.

Что говорит этот человек? Верно, что-то больно страшное! Отошел от Сергея, подошел к воеводе. Воевода только головой тряхнул, и вдруг на них, на воеводу, Сергея и батюшку, набросились люди, а страшный человек отошел к колодцу и сел на сруб.

Господи, что они хотят! В стороне разбойники огонь разводят, длинный шест тащат, длинные прутья готовят.

Вот воеводу бросили на землю, раздели и бить прутьями стали.

До Наташи донесся хриплый крик и грубый смех.

Вот разбойники раздели Сергея и отца. Что они делают? Положили они их друг на друга и связали им головы к ногам друг друга. Седая борода отца высунулась между ног Сергея... шест продели... подняли и понесли... Да неужели можно такое над людьми делать?..

А воеводу бьют, бьют... А страшный человек сидит на срубе и рукой что-то приказывает...

Вот несут отца ее и брата к костру. Вот подымают... О, Господи! Они жгут сперва отца, потом брата, потом опять отца... Мало!.. Вот идут разбойники с прутьями и бьют их обгорелые спины.

Глаза Наташи расширились от ужаса, думала она, что рвется сердце, что отнимается язык, ноги, хочет бежать, кричать и не может шевельнуться, не может отвести глаз от ужасной казни, от страшного человека.

Господи, да человек ли это? Может, это антихрист?!

А воеводу все бьют, а брата и отца ее все ворочают над костром и тоже бьют, и какие-то нечеловеческие вопли несутся к ней наверх, выше, еще выше, к самому престолу Господнему!..

Наташа вся дрожала мелкою дрожью и все-таки не могла отвести глаз от ужасной картины. Вдруг страшный человек снял лохматую шапку с головы и обернул свое лицо.

Наташа увидела его, и ей показалось, что сердце ее сразу разлетелось на мелкие кусочки.

- Василий!.. - закричала она нечеловеческим голосом и, как подрезанный колос, упала с оконца на пол каморки...

В окаменелом ужасе смотрели несчастные пленники на мучительную кончину своих друзей и защитников. Только сатанинский ум, питаемый кровавою местью, мог придумать такие муки. Даже казаки качали головами, даже Гришка Савельев, подойдя к Василию, сказал:

- Ах, нех тоби дьяблы! И удумал! Чертюки в аду теперь с тебя пример возьмут!

А Кривой, Кострыга, Пасынков и Дубовый с благоговейным ужасом смотрели на Василия, который подходил к самому костру и, смотря, как с треском лопается кожа на спине старика или сына Лукоперова, говорил с усмешкой:

- Это чертовы дети, моя усадьбишка горит! Пошутили со мной, теперь мой черед. Поверни-ка, Аким, молодца наверх да прутом его! Ну! Жги!

Жар костра распалил его. Он снял шапку, отер пот с лица и вдруг услыхал крик:

- Василий!..

Он задрожал как лист.

- Наташа! - ответил он безумным воплем и рванулся к воеводскому дому. - Всех убейте! - крикнул он на ходу и скрылся в высоком крыльце.

На дворе поднялись вопли. Казаки, посадские, голытьба разом бросились на безоружных пленников, и кровь полилась по двору, залив даже костер.

Гришка Савельев ударом сабли прикончил воеводу и потом Лукоперовых.

- Будя с них! - сказал он добродушно. - Попомнят на том свете Ваську-атамана!..

VIII

Василий вбежал в пустые горницы воеводского дома и бросился по ним искать Наташу. В то время дома строились без определенного плана. К основному дому, в котором, может быть, поначалу было всего пять, шесть горниц, по мере надобности пристраивались горницы, а большею частью другие срубы. Их подгоняли не особенно тщательно, и потому приходилось их соединять друг с другом переходами, галерейками, лесенками то вверх, то вниз. В воеводском доме пережил свой срок не один воевода, и каждый делал какое-либо прибавление, так что потом. Он уже представлял собою лабиринт горниц, коридоров, лесенок, причем про иные горенки не знал и сам хозяин.

Василий бегал по переходам, по лесенкам и горницам, оглашая дом призывными криками, но дом хранил мрачное молчание.

Василию начинало казаться, что он сходит с ума.

В отчаянье бегая по горницам, он окровавленной саблею наносил удары ни в чем не повинной мебели. Мысль, что он не найдет Наташи, приводила его в ужас, и наконец, когда надежды уже покинули его, он увидал узкую лесенку и поднялся по ней наверх.

Радостный торжествующий крик огласил пустынный. Дом и был слышен даже на дворе.

Василий упал на поя и приникнул губами к помертвевшему лицу Наташи.

Она лежала недвижно, раскинув руки. Василий стал звать ее, называя нежными именами, лаская ее лицо, но она была все так же недвижима.

- Очнись, голубка!- говорил Василий.- Очнись, рыбка моя золотая! Я - твой Василий, я пришел за тобою, люба моя! Наташа! Наташа!

Он стал трясти ее за руки, за плечи, но она не приходила в себя. Новый ужас охватил его. Неужели она померла?

Он поднял ее, взял на руки и осторожно спустился вниз. Идя из горницы в горницу, он увидел в одной высокую пуховую постель. Подушки на ней были сбиты, одеяло сброшено.

Он тихо положил Наташу на постель и подбежал к окну. Окно выходило на двор, где происходило избиение беззащитных людей.

- Эй, люди! Кто есть! Ко мне! - закричал Василий. Кривой услыхал голос своего атамана и бросился к нему в дом.

- Возьми людей, из наших, - сказал ему Василий, - и поставь у этой горницы. Чтобы никого не пускали! Придут сюда за животами, скажи, эта горница моя и все в ней мое! Саблей руби, кто войти посмеет! Скорее!

Кривой выбежал и вернулся с Горемычным и Тупорылом.

- Вот тут и стойте! - приказал Василий, и, бросив проницательный взгляд на Наташу, он выбежал на улицу. Голова его горела, сердце сжималось страхом.

"Ах, если бы Еремейка был!" - думал он в отчаянье и вдруг увидал Калачева, дворянского сына. Он как-то избег общего удела и теперь, озираясь, крался вдоль забора.

- Стой - Василий схватил его за ворот. Калачев упал на колени:

- Смилуйся! Ни в чем не повинен! Я хотел идти в казаки проситься.

- Молчи и слушай! - сказал Василий. - Если хочешь жить, достань мне знахаря или знахарку.

- З-з-на... харя? - изумленно забормотал Калачев.

- Ну, ну! Ведь лечит тут у вас кто-нибудь?

- Есть, есть, милостивец! - оживился Калачев. - Ежели не убили его разбой... удалые казаки! Я мигом! - и он рванулся, но Василий удержал его:

- Врешь, вражий сын! Идем разом!

- Что же, я готов! - покорно согласился боярский сын. Они пошли по улицам, на которых бушевали казаки, голь и посадские.

Они врывались в дома, выталкивали оттуда всякое добро и кучей валили его на соборной площади. Иногда из дому выволакивали купца, дьяка или дворянина и быстро расправлялись с ним, обливая кровью пыльные улицы. При каждом крике Калачев вздрагивав всем телом, а Василий нетерпеливо кричал на него:

- Будешь шевелиться, или я тебя!

Наконец боярский сын подвел его к маленькой избе с двумя волоковыми окошками.

- Тут жил, милостивец, великий знахарь. У него воевода всегда пользовался. Викентием звать, поляк!

- Хоть черт! - сказал Василий. - Зови!

- Викентий! - закричал Калачев. - Викентий, друг!

Он застучал в окошко, но никто не отозвался на его призыв.

- Пойдем! - сказал Василий. Калитка оказалась на запоре, но Василий сбил ее плечом. Крошечный двор был пуст; они обошли его кругом, осмотрели избенки и наконец нашли Викентия на сеновале зарывшимся в сено.

- Ну, ну, вылезай! - вытащил его боярский сын.

Перед Василием встал крошечный горбун с огромною лохматой головою, в волосах которой торчало сено. Он дрожал на своих тоненьких ножках и, увидев казака, упал на колени.

- Смилуйся, пан добродею! - запищал он. - Я же худа не хочу добрым казакам. Пусть возьмут мой майонтек, только оставят жизнь!

- Брось выть! - крикнул на него Василий. - Иди за мною! Ты знахарь?

Карлик закачал головою:

- Я это все умею! И заговоры знаю!

- Ну вот тебя и надо! Боярышня обмерла. Идем!

Карлик совершенно оправился и принял даже гордый вид.

- Зараз! - сказал он. - Только инструмент возьму!

- Бери!

Через минуту Василий шел с карликом назад. Калачев уже от страха плелся за ними, боясь, что иначе его зарубят казаки. Карлик едва поспевал за Василием, но, видя, как к нему относятся встречавшиеся пьяные разбойники, он боялся даже заявить о себе и, обливаясь потом, бежал; рядом с атаманом.

Они вошли в воеводский дом. Там уже хозяйничали казаки, но отведенная для Наташи горница осталась неприкосновенной.

- Вот! - сказал карлику Василий, указывая на Наташу.

Тот осторожно на цыпочках подошел к ней и стал внимательно слушать ее дыхание, потом покачал головою и вздохнул. Василий хрустнул пальцами:

- Жива?

- Жива-то жива, - ответил карлик, - только испугалась очень. Обмерла. Постой, пане, я кровь пущу!

Он вынул острый тоненький нож, обнажил руку девушки и ловко вскрыл жилу. Кровь, темная, густая, тяжелыми каплями закапала на пол.

Карлик качал головою, но следом за этим кровь пошла быстрее и, наконец, брызнула светлой, алою струею.

- Оживет! - радостно сказал карлик, ловко зажимая жилу и бинтуя обрывком полотенца раненую руку. Девушка медленно открыла глаза. Лицо Василия озарилось радостью. Он нагнулся над ее изголовьем и тихо сказал:

- Наташа!

В его призыве была вся его любовь. Наташа подняла голову, в ее глазах мелькнул словно испуг.

- Прочь, прочь! - закричала она неистово, вскочила на ноги и снова без чувств запрокинулась на постель.

- Не узнала! - с горечью и испугом сказал Василий. Карлик искоса бегло взглянул на него и покачал головою.

- Капское дело! - продолжал он.

- Что ты сказал?

- Я сказал плохо! - ответил карлик. - С ней злая болезнь будет. Огневица, и потом ее бесы мучить будут. Долго болеть будет!

- Вылечишь?

- Все от Бога!

- Так слушай! - сказал Василий. - Я не с Богом считаться буду, а с тобой! Вылечишь и проси с меня что хочешь. Я богат! Умрет - и я в твой горб ноги твои засажу и тебя на огне спалю, как гада! Понял?

Бедный карлик задрожал, как лист, и опустил голову.

- Я не Бог! - забормотал он.

- Молчи, - прошептал Василий, - а то велю батогов еще засыпать!..

Карлик сел на пол у постели больной и тихо заплакал.

- Не выпускать его без моей воли! - приказал Василий часовым и вышел.

- А я тебя ищу, батько, - закричал, идя Василию навстречу, Гришка, - надо дело робить! Да, цур тебя, що ты такой хмурый? Чего захилився, сынку? Але горе?

Василий махнул рукою:

- И не говори, друже! Коли умрет, я не жилец буду!

- Кто умрет?

- Невеста моя!

- Та-та-та, - засмеялся казак, - а я думал, что у доброго казака и женка, и невеста - одна саблюка! А што с ей?

- Заболела. Со страха, верно. Лежит и как мертвая!

- Ну и оживет, атаман! Пойдем горилки выпьем да про дела погуторим!

- Какие дела?

- А як какие? Про казачество рассказать надо, в казачество ввести, круг сделать, присягу взять, добро поду-ванить. Мало дела? А потом, что дальше! Куда отсюда пойдем?

Василий схватился за голову:

- Ах, одно у меня теперь дело. Тоска, тоска моя! И месть не радует!

- Негоже, атаман! - серьезно сказал Гришка. - Ты мне люб, и я по душе говорю: негоже! Кабы батька узнал, что ты по девке воешь, ой, плохо было бы! А дела своего, казацкого дела, забывать не можешь. На то атаман ты! Да, крепись, батька, - прибавил он весело, - а я тебе помогу. Что за казак, коли бабиться станешь!..

Василий встряхнулся.

- Тяжко, друг! - сказал он. - Все время мечту лелеял, и вот тебе - на!

- То ли бывает, батько! - ответил Весело Гришка. - Я вот двух коханок имел и потерял. А любили как!

- Померли?

- Ни! Бросил их, потому не казацкое это дело. Гляди-ка, народ уж весь собрался!

- За надолбы, други! - зычным голосом крикнул Василий. - Сейчас присягу возьму с вас! А ты, есаул, пошли молодцов за попами!

Он сел на коня и в сопровождении Гришки, Кривого и Пасынкова с союзниками поехал через посад за толпою.

Там, составив круг, он сказал всем, в чем они присягнуть должны, и повторил им, что есть казачество.

- Это вольная воля. Нет над тобой господина, и ты никому не господин. У казаков все братья. Казак последним с бедным делится и всегда стоит за слабого и обиженного. Нет ничего лучше казачества, да никто лучше того и не удумает вовек!

К этому времени в поле привели пять священников. Они слышали уже про крупную расправу с их братией в Царицыне, Камышине и Астрахани и смирились заранее.

- Митрополит Иосиф смирился, - говорили они, - а мы и тем паче!

Народ стал креститься, целовать крест и кланяться Василию.

После присяги он объяснил им порядок управления. Велел выбрать тысяцких, сотников, пятидесятников и десятников и прибавил:

- А до прихода самого батюшки Степана Тимофеевича я атаман у вас, а Григорий Савельев есаул мой. У нас про все спрашивайте! К завтрому выберете и завтра добро дуванить будете, а теперь и по домам. Ишь, ночь на дворе!

Солнце действительно уже давно закатилось, и вечерняя тьма покрыла землю. Народ, гудя, как рой пчел, потек назад в город, но не для того, чтобы спать, а чтобы продолжать пьянство, буйство и разбой. Кабаки стояли раскрыты настежь, у некоторых домов стояли прямо на улице выкаченные из погребов бочки с выбитыми днищами.

- Гуляй, казак! - весело говорил Гришка. - Ой, любая жизнь! Ни тебе горя, ни тебе заботы. Придет смерть - помирать будем! Пойдем, Вася! А?

- Нет, - сухо ответил Василий и поехал к воеводскому дому.

Все время, когда он и говорил, и принимал присягу, и разделял новых казаков, только одна мысль о Наташе жила в его голове и сверлила ее словно буравом. Неужели умрет? Неужели все его страдания, и его разбойничество, и его любовь останутся без награды?.. Где правда?..

- Не будет того! У смерти вырву! - крикнул он почти в голос и вошел в разграбленные покои.

Кругом было темно, уныло и пусто. Шаги его гулко разнеслись по пустым переходам. Он едва нашел в темноте горницу и, отпустив часовых гулять, тихо вошел. Горницу освещали лампадки, и при их трепетном свете высокая белая постель, на которой лежала Наташа, показалась Василию катафалком. Он даже задрожал от страха и, крадучись, словно вор, подошел к постели. Он не узнал Наташи. Вместо мертвой бледности лица он увидал пылающие как жар щеки. Недвижная раньше Наташа металась по постели, сжимала руки и быстро, быстро говорила:

- Пощади! Оставь! Ведь он старик, седой, слабый! Не мсти ему! Ай, огонь, кровь! Зачем ты меня тащишь? Оставь меня! Ха-ха-ха! Да! Я прокляла тебя! Уйди... кровь! Я боюсь крови! Поди умойся!

- С нами крестная сила! - в испуге крестясь, отшатнулся Василий.

- Тсс! - зашипел у него под локтем карлик.

- В нее вселились бесы?

- Огневица это! Ух! Страшная немощь! Десять ден она будет кричать и корчиться!

- С ней можно говорить?

Карлик покачал головою:

- Нет! Она теперь как безумная! Она ничего не видит, ничего не слышит. Тсс!..

Больная заметалась и заговорила снова.

Она вспоминала свои свидания, звала Василия, называла его нежными словами, потом клялась отцу, что любит одного Василья.

Он закрыл лицо руками, опустился на пол и зарыдал.

Карлик дал больной напиться, потом сел подле Василия и ласково заговорил:

- Ты бы лег, пан мой! Я буду с нею и не засну, а ты устанешь! Смотри, какие у тебя сухие руки, как горит твоя голова, а у тебя много дела!

- Уйди! Я не могу заснуть. Вылечи мне ее.

- Как Бог! Я помогать буду, а сам ничего не могу! - заговорил карлик. - Ведь мне, пан мой, мне ее как душу жалко!..

- Город сожгу, в церквах надругаюсь, если помрет она! - простонал Василий. Карлик задрожал. Больная снова начала кричать и метаться.

Она звала кого-то на помощь. Ей виделись всюду кровь, отрубленные головы. Карлик поднес ей питье, и она вдруг закричала:

- Это кровь, кровь! Я не буду пить ее. Я видела, как она текла в чан и дымилась!..

Голос ее гулко раздавался в пустых горницах, и Василий вздрагивал от суеверного страха.

Она видела, может быть, смерть отца и брата!

При этой мысли он вскочил и схватился за голову. Да нет! Она, вероятно, сразу сомлела от страха.

Наутро он вышел принять выборных и следить за дуваном, и все с невольным состраданием посмотрели на него. Волосы его всклокочены. Воспаленные от бессонных ночей глаза горели сухим блеском, лицо потемнело и осунулось, и он казался страшен, как мертвец.

- Ну, ну, братику, - сказал ему Гришка, - этак ты и батьки не дождешься, я тебя в домовину упрячу! Ни, треба горилки выпить. Да много горилки, чтобы с ног сбило!

- Выпью, - согласился Василий, - иначе силы моей не станет.

- Вот это так! Вот-то по-казацки! - обрадовался Гришка. - Идем теперь дуванить, а потом продуванивать! Ха-ха-ха!

Страшную жизнь повел Василий. Казалось, днем он хотел в вине залить все горе, которое накоплялось за время бессонной ночи.

Прислушиваясь к бреду больной, он смутно начинал догадываться о причине ее болезни, но догадки были так мучительно ужасны, что он старался скорее утопить их в вине, чтобы они не разгорелись в его мозгу пожаром.

Гришка смотрел на него и только качал головою.

- От, и то бабы робят, - с возмущением говорил он, - был казак, удалый казак, а что с него сталось? Скажет батька той дивчине спасибо!..

Василий мучился.

- Скажи, скоро она в себя придет, чтобы с ней говорить можно было?

- Ой! - вскрикивал карлик. - Ни Боже мой! Она без памяти еще, может, целую неделю пробудет, а очнется такая слабусенькая, як былиночка. Дунь - и нет! Она пана любит, бардзо любит. Увидит его. Ах! И умрет!

Хитрый карлик уже понял страдания Наташи и грустную повесть ее любви и в то же время боялся даже намекнуть на свои догадки Василию.

При этих словах карлика Василий поникал головою. Он и ласкал карлика, и пугал его своими вспышками гнева. После дувана он надавал маленькому знахарю столько добра, сколько тот не имел за всю свою долгую жизнь, если сосчитать все его за то время доходы.

- Больше дам, - говорил ему Василий, - если ты ее вылечишь, а нет.... - И он только сверкал воспаленными глазами, отчего у карлика тотчас начинали стучать зубы.

- Атаман, - сказал ему однажды утром Гришка, - Ивашко Волдырь приехал!

- Где? - встрепенулся Василий.

- А где ж быть ему, как не в кружале.

Василий торопливо пристегнул саблю и пошел в кружало. Правая рука Стеньки Разина, так сказать его министр, сидел в кабаке, окруженный сотниками, и пил уже десятую чару за казацкую вольность, когда вошел Василий.

- Ото и сам атаман! - воскликнул Ивашка, грузно вставая. - Ну, почеломкаемся, казаче!

Он крепко стиснул Василия и поцеловался с ним трижды.

- Батька тебе поклон шлет и благодарность, что ему город взял, а завтра и сам будет. Да, чур тебя! - вдруг оборвал он свою речь и осмотрел Василья пытливым оком. - Али с тобой трясучка была, али огневица, что такой стал, что и в домовину краше прячут?

- Зазноба к нему тут привязалась... - смешливо начал один казак и тотчас осекся, увидев сверкнувший взгляд Василия.

- После скажу тебе, что у меня за горе, - сказал ему тихо Василий. Ивашка только потряс своей чупрыной.

- Ну после так после, а теперь пить будем, друже!

- Я от чары не сторонюся! - ответил, присаживаясь к столу, Василий, но Ивашка не обрадовался потом его компании. Словно туча нависла над всеми, и пилось и пелось как-то нескладно.

- Ой, друже, друже, - бормотал Ивашка, - испортили тебя дивки, нехай их!

- Ну, а что с тобою? - спросил он Василия, когда к ночи, взявшись за руки, шли по домам. Василий знал уже, что как ни пьян Ивашка Волдырь, а голова у него всегда свежа, и без утайки рассказал ему про свое горе.

- Ц-ц-ц! - чмокнул Ивашка. - Горе твое - горе; только не казацкое, друже! Батько не любит этого. Придется тебе зазнобу свою до времени оставить здесь, потому батько больно заскучал по тебе, а сказать ему - беда! У нас он строг насчет бабы. Свою полюбовницу сам в Волгу бросил, а наших прямо вешает али казаки рубят.

Василий вздрогнул:

- Не хотел я идти с ним, здесь хотел остаться!

- Худо! - покачал головою Ивашка. - На нее беду накличешь. Прикажет в воду посадить али просто повесить! Ни! Ты ее тут оставь. Сыщи ей местечко. Она выправится потиху, а ты и тут. И куда тебе ее больную? Так-то!..

Василий поник головою. В эту ночь он страдал так, что карлик несколько раз подходил к нему и говорил:

- Не тоскуй! Она поправится! - и при этих словах жалел в душе его еще более.

- Ах, теперь, Викентий, новая беда! Еще горшее!

- А что? Может, я помогу?

- Батька наш сюда едет, Степан Тимофеевич. А послезавтра дале пойдет и меня с собою утащит. Я уйду, а на кого ее, голубку, оставлю?

- А со мною? - ответил карлик. - Я ее как свое око беречь буду!

Василий покачал головою.

- Что ты? - сказал он. - Здеся будет пьянство да распутство. Придут к тебе и ее возьмут.

Карлик опустил голову, но потом вдруг хлопнул себя рукою по лбу:

- Стой! У меня тут друг есть! Русский поп, отец Никодим. Старый он, да такой ли добрый. Дом у них что острог. Крепкий. Работник есть! Ты еще кого оставь тут. Вот мы и удержим ее!

Василий благодарно взглянул на карлика.

- Верю я тебе! - сказал он с горячим чувством. - Коли уеду, на тебя одна надежда. Убереги! И тебя, и попа твово осыплю!

- На что нам золото! - ответил карлик. - Я и так доволен твоею милостью!

- Так ты сходи, милый, завтра. Спознай у попа-то. Може, и не захочет.

- Что ты? Да что он, то я. Коли я говорю, он не отопрется. Завтра в ночь и перенесем ее, голубушку!

Василий кивнул головою и успокоился хоть отчасти. Чувствовал он теперь, что уж Наташа без него не узнает обиды.

На другое утро чуть свет он отдал распоряжения и выехал из Крестовых ворот встречать Стеньку Разина.

IX

Толпа народа валила из города к пристани, повидать своего батюшку. Василий с Ивашкой Волдырем, Гришкой Савельевым, Кривым и Пасынковым, со стрелецким головою и пушкарским, с десятью сотниками остановились у самой пристани.

Ждать пришлось недолго.

- Идут! Идут! - послышались возгласы. Толпа заволновалась и придвинулась.

- Осади! - крикнул Василий, и пришедший для встречи отряд стрельцов стал отодвигать толпу, колотя передние ряды по чем попало палками своих бердышей.

Вскоре на Волге показались струги. Впереди шел малый есаульский струг.

- Еремейка со Степкою Дружинкиным валят! - сказал Ивашка и стал махать им своей шапкою. Но они прошли мимо пристани. Следом двигался струг, весь обтянутый в черное, с черным флагом, с черными парусами.

- Кто в ем? - загудели в толпе.

- Патриарх Никон, что боярами ссажен! На колени! - пронеслось откуда-то, и вся толпа упала на колени. Василий со своими людьми сошли с коней и тоже стали на колени, а струг медленно, плавно прошел мимо пристани. За ним плыл весь разукрашенный золотою парчою, с двуглавым орлом на флагах, с пунцовыми парусами струг.

- Многая лета свету царевичу Алексею Алексеевичу! - раздались крики в толпе, и скоро отдельные возгласы слились в сплошной клич, а струг величественно прошел мимо пристани, и ничто на нем не проявляло жизни. И наконец показался атаманский "Сокол". Сам Стенька Разин в золотом парчовом кафтане, отороченном соболем, в собольей шапочке с пером цапли на околыше, с легкой саблею у бедра стоял на самом борте струга и приветливо кивал головою. Рядом с ним виделся коренастый Фролка.

Толпу охватило словно безумие.

- Много лет батюшке Степану Тимофеевичу! - заревели на все голоса люди, бросая кверху свои колпаки. Струг подошел к пристани, и Стенька быстро сбежал по сходням.

Василий подошел к нему.

- Васенька! - радостно воскликнул Разин. - Здорово, друже! Стой, поцелуемся! Уж и порадовал ты меня! - говорил весело Разин. - Я думал, кровь прольется, а ты и город взял, и казаков моих уберег! Порадовался я, как гонца твоего услышал!

Василий смутился, думая, что Разин шутит. Пасынков тихо сказал ему.

- Прости, атаман, это я человека с весточкой погнал!

Василий благодарно кивнул и стал обниматься с Фролкой.

- Соскучали мы за тобою, Василий, - сказал Фролка, - ровно братана нет! Что похудел?

Но Разин уже сел на коня, и Василий, не отвечая, поспешил тоже вскочить в седло.

- Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! - ревела исступленно толпа.

Стенька кивал головою и кричал в ответ:

- Спасибо на ласке, добры молодцы!

Стрельцы окружили его. Затрубили трубы, загудели тулумбасы, и шествие тронулось к воротам.

Это было торжество победителя, триумф наглого вора.

Едва он въехал в ворота, как со всех сторон загудели колокола и ударили пушки.

Ему навстречу двинулись священники с хоругвями и крестами.

Он сошел с коня, лицемерно поклонился в землю и, крестясь двуперстно, приложился к кресту.

Выборные от города стали на колени, протягивая ему ключи от города и блюдо с хлебом с солью.

- Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! - ревела толпа, и этот рев разливался по всем улицам. Лицо Стеньки сияло торжеством.

- Спасибо тебе, Василий! - повторял он ласково. - Нигде меня так не честили!

Он медленно двигался по тесным улицам, народ теснился у самых стремян.

Наконец у приказной избы Стенька сошел с коня и вошел в избу. Там стоял уставленный бражкою стол.

- Ну и спасибо тебе, Василий! - взволнованно сказал Василию Степан, обнимая его. - Праздник ты мне сделал! Душу усладил! Чем награжу тебя, брат названый! Фролка, дадим ему шубу, на которую Львов польстился, а?

- Что же? Мне ему ничего не жалко! Я его за старшего брата чту! - ответил Фролка.

- И дадим! - развеселился Степан. Валяй, Василий! А теперя садись, гостей чествуй да про дела говори!

Степан сел за стол, рядом с ним сели Фролка и Василий, а там Волдырь, Савельев и другие есаулы, сотники и головы.

- Пей, казаче! - закричал Волдырь.

- Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу! - гудело на площади.

- Что ж, нашел своих обидчиков? - спросил Стенька.

Василий кивнул.

- Всех трех?

- Всех!

- И рассчитался?

- Чего, - вмешался Гришка, - чего я уж не видал, как мы над персюками мудрили, а такого и не удумал. Связал отца-то с сыном лицом к лицу и жарил на огне. Одного жарит, другой смотрит. Диво!

- Так их надость, - угрюмо сказал Стенька, - попадись мне князь Долгорукий... Ой, князь! Ночки не сплю, ему казни удумываю. Не день, не два, месяц терзать буду!.. А что люба твоя? - вдруг спросил он.

Василий вздрогнул и потупился. Не хотелось ему говорить про любовь свою при всех, но Разин пытливо смотрел на него и ждал ответа.

Тихо, прерывисто рассказал Василий про свое горе, а Стенька ухмыльнулся и хлопнул его по плечу:

- Не горюй, друже! Оно и к добру. Будь здорова, тебя бы и не сманить отсюда, а как хворая - так со мной уйдешь. Возьмем Симбирск-городок, Казань! А там я тебя атаманом над Казанью поставлю и сам поженю! Не тужи, друже!.. А где она?

- В воеводском доме.

- Ц-ц-ц! - умолкнул Стенька. - Убрать ее оттуда надо. Я там стану, а где я на походе, там девке не место.

- Я убрать ее и приказал, - тихо ответил Василий, вздрагивая от неясных обид ко своей милой.

- Ну, ин!.. А мы туто день пробудем - и на Самару, а там на Симбирск! Пока до зимы до Казани дойти надоть, там перезимовать - да на Москву: Так-то-с! Наливай, Вася! Пей!.. А тут атаманом тебя, Гришка, оставляю. Блюди!

- Спасибо на милости! - поклонился Савельев, лихо сдвигая на затылок шапку.

- А много зла перевели?

- Да все по порядку! - ответил Гришка. - Бояр, да дворян, да купчишек, да приказного люда, все полтораста набралось А там дела пожгли, добро подуванили, всех к присяге привели. Все по ряду!

И, мешая праздный разговор с деловым, Разин пил, пока не сложил свою буйную голову на стол и не захрапел богатырским храпом.

Василий быстро прошел в воеводский дом.

- Готово у тебя? - тревожно спросил он карлика.

- Все! - ответил он.

- Так понесем!

- Зови людей, атаман! Надо с великой осторожностью!

Василий сбежал вниз и позвал своих людей. Карлик суетился и все указывал. Василий смотрел на него уже как на лучшего друга, как на своего спасителя.

- Сюда! Вот так! Еще доску! Теперь перину! - командовал карлик, сооружая носилки из копий и досок.

Потом они тихо положили Наташу, укутали одеялом и осторожно понесли по узким улицам, окружив носилки стражею. Василий шел рядом с носилками, и мгновениями ему казалось, что он хоронит Наташу. Слезы сжимали ему горло, и он останавливался в волнении.

Позади церкви показался поповский дом.

Крепкий дубовый сруб, высокий забор, крепкие тесовые ворота - все производило впечатление крепости и покоя.

- Сюда, сюда, милостивцы! - говорил старый, седой священник с добрым, морщинистым лицом.

Он раскрыл широкую калитку и впустил носилки.

- А вас уж и не надобно! - сказал он страже. - Здесь всякий у меня в безопаске!

Он провел их в светлую горницу и там уложил Наташу.

- Погляди за ее спокоем, отче! - глухо сказал Василий. - Я ничего не пожалею!

- Ну, ну! Христианское дело, не для мзды! - отвечал священник.

Василий поклонился и спешно ушел, боясь, что его хватится Стенька.

"Словно бросил ее!" - с горечью думал он и в то же время чувствовал, что судьба его бесповоротно уже связана с судьбою атамана.

Только до Саратова он рвался, сгорая жаждою мести, и ему не было охоты даже идти разбоем, но возврата он не видел, да и душа его как-то свыклась с разгульною казацкою жизнью.

"Двум смертям не быть, одной не избыть! - думал он. - А тут хоть чувствуешь свою волю вольную". И только болезнь Наташи томила и мучила его и своим неизвестным исходом, и своею тайною причиною. В уме мелькало смутное опасение, от которого он стонал и плакал.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

I

Воевода симбирский, Иван Богданович Милославский, тревожился не понапрасну. Все вокруг волновалось, словно море в бурную погоду. Что ни день, приезжали перепуганные помещики, бросившие свои усадьбы во власть холопов, и селились в своих осадных домах.

Весь день с раннего утра Милославский был на ногах: то в приказе диктовал письмо к воеводам саратовскому, самарскому, казанскому, в города своего воеводства диктовал строгие наказы "вора беречься, а людей с прелестными письмами и иных смутьянов имать и ему доставлять", то в пыточной башне он чинил допросы людям, заподозренным в измене и сношениях с ворами, то осматривал укрепления, считал свое малое войско, готовился к обороне, то, наконец, держал совет с ближними своими детьми боярскими, дворянами и стрелецкими головами.

И что ни день, то худшие вести со всех сторон доходили до него.

Прибегавшие в город помещики рассказывали всякие страхи. Чуваши, мордва, черемисы - все поднялись, бродят толпами, жгут, режут, неистовствуют.

- Срамно рассказывать, - говорил один помещик, убежавший из-под Атамара, - баб, что пищали, зельем набивают и фитиль прикладывают! Младенцев кверху мечут и на копья берут!..

Милославский слушал и только хватался за голову.

- Что сделаю! - восклицал он в отчаянье. - Пошлю стрельцов, город без защиты оставлю. У меня и так всего четыре приказа.

Из Саратова и Самары в ответ на свои письма чуть не в ту же пору он получил воеводские письма, в которых его просили о помощи. "Царь-государь, - писалось в тех письмах, - заказал нам всем вести себя с великим бережением и друг дружке помочь чинить, а потому пошли нам войска. Со своими людишками не устоим против вора".

Милославский горько смеялся.

- Вот, Онуфриевич, - говорил он своему дьяку, - а мы с тобой только что такие же грамотки послали. Только себя тешим!

- Никто, как Бог, Иван Богданович, - вздыхал дьяк, - всем от вора великое теснение! Помирать, видно, готовиться надоть!

- Постой, дьяче, - сурово перебивал его Милославский, - нам с тобою такие речи говорить негоже. В людях и то малодушество, еще мы станем слезы лить!..

Прошло еще немного времени, и раз, когда Милославский сидел в приказе, ему пришли сказать:

- Сидит у тебя в избе какой-то человек. Бает, из Саратова. А Саратов ворами взят!

Милославский быстро прошел к себе. Перед ним встал высокий, статный мужчина лет сорока. Кафтан на нем был испачкан, ноги босые и голова простоволосая.

- Кто еси? - спросил его воевода.

- Корнеев, милостивец, дворянин саратовский! - ответил мужчина. - Почитай, один живот сохранил.

- Саратов взяли?

- Взяли, воевода! В одночасие взяли. Легли спать в спокойствии, проснулись в утрие - и кругом воровские люди. Пожар, кровь, крики и всякое поругание. Посадские людишки воров пустили, город запалили, и стрельцы отложились.

Воевода задумался.

- Так, так, - произнес он вполголоса, - первые воры! Вот кого беречься надобно. Сам Стенька Разин был? - спросил он.

- Идет и сам. А впереди нашего же дворянина Ваську Чуксанова заслал. Он и город взял!

- Свой дворянин! - удивился воевода. - Да что у него, креста на шее нет? Как могло такое статься?

- Про то не знаю! Бают, осерчал очень на воеводу, так в отместку.

- Ну, ин, - поднялся воевода, - теперь мне недосуг. Ужо поговорим; а пока что прикажу тебя здесь помогать, на службу запишу. Нам людей надо. Укажу места тебе!

- Рад за государя живот положить! - ответил Корнеев, кланяясь.

Еще пуще задумался воевода, а там, еще спустя неделю, прискакал его посланец, боярский сын Усамбеков, с вестью из Самары, что и Самара взята и идет Разин вскорости на Симбирск.

- Большой бой был? - спросил Милославский.

- А и боя не было, - ответил Усамбеков, - посадские ворам ворота открыли и башни подожгли. Нельзя и биться было.

- Опять посадские! - воскликнул воевода. - Ну, ну! Я же дури не сделаю, не дам им воли!

В тот же вечер, словно мух из горницы, он выгнал посадских из города всех в посад.

- Пусти, воевода, государю. послужить! - просили некоторые.

- Вору служить хотите, а не государю! Хотите государю прямить, и в посаде биться будете. Тамо и стены, и надолбы, и острожек есть! Крепко сидеть можете!

- Ну, ин! - говорили посадские. - Мы тебе, воевода, покажем! Придет наш батюшка, потрясем тебя за бороду!

Милославский удвоил свою внимательность.

В ров, что окружал городскую стену, он напустил воды и закрепил честик. Из посада перевез все запасы муки, зерна и мяса; укрепил стены и башни и указал каждому свое место.

Каждый день он говорил стрельцам:

- Государю прямите, прошу слезно! А еще прошу, коли будет промеж вас кто двоязычен, берите его и ко мне вора! Я ему потачки не дам и вас награжу. Прогоним вора - и государь всех пожалует!

- Не бойся, воевода, - отвечали стрельцы, - до последней крови поборемся.

- Верую в вас!

Однако он все-таки сумел в каждый стрелецкий отряд в полсотни поставить одного или двух боярских детей.

Усамбекова, чуть он отдохнул, послал воевода с письмом в Казань.

- Говори воеводе, что в Самаре видел, - наставлял он боярского сына, - да скажи еще: вору на Казань одна дорога - через нас. Мы не пустим, и князю не боязно, и вся честь ему. А у нас, скажи, в людишках недостача и кругом воры. Не устоим, государь с него спросит!

Наступило томительное время. Каждый день все ждали, вот придет весть, что вор близко. Каждую ночь, ложась, думали: вот поднимется сполох и вот нагрянет. Милославский уже затворился в городе и прервал сношения с посадскими. Только изредка днем проходил отряд стрельцов по улицам посада, забирал иных за дерзкие речи и уводил в пыточную башню.

- Ништо, - бормотали посадские, - знаем мы твою льготу. Вот ужо придет Степан Тимофеевич!

- Постоим, государи, - каждый вечер говорил Милославский наезжим помещикам и своим близким, - не шуточное дело деется. Надо храмы Божий защитить от поругания, жен и дочерей от насильства, себя от лютой смерти!

И все отвечали:

- Не пожалеем жизни своей!

Что ни день пробирались в город чудом спасенные от смерти саратовские и самарские дворяне, и от их рассказов холодела кровь и волосы шевелились на голове.

В особенный ужас привел всех Корнеев рассказом о смерти Лукоперовых.

- Сам-то я, - говорил он, - о ту пору в навоз закопался, а на голову лопату положил. Им и невдомек. А потом, грешен, перед этим Васькой Чуксановым крест целовал, а там и убег.

- Ты бы к попу сходил, - советовал ему воевода.

- Ишь, а и не знаю. Я уж тут у Успенья был. Поп на меня за грех епитимью наложил. А в субботу отпустить собирался.

- Что же, грех подневольный! - соглашались слушатели. - Ничего не поделаешь!

И рассказы об ужасах Самары и Саратова еще более укрепляли сердца защитников.

Всякий, страха ради, становился храбрым и мужественным.

- Батюшка, Иван Богданович, идут! - вбежав в воеводскую горницу, сказал стрелец.

- Кто, где?

- Воры! По Волге, по суше. Много!

Милославский вышел из дому.

- Откуда видел?

- С башни, государь, со старухи!

И Милославский пошел на угловую башню. Она называлась "старухою" потому, что была самая старая. В нижнем ее ярусе стояла пушка, тюфяк чуть не со времен, Феодора Иоанновича. Потом над нею надстроили еще четыре яруса. Она была самая высокая, красивая, но все-таки называлась "старухою".

Воевода поднялся на самый верх башни и взглянул вниз по Волге.

Словно белой пеною она вся была покрыта белеющими парусами стругов. Он взглянул окрест. Различить еще трудно было наступающее полчище, но видна была туча пыли, закрывшая даже ясную даль.

По свежему осеннему воздуху доносился смутный гул.

Милославский широко перекрестился.

- Спаси, Боже, люди твоя и благослови достояние твое! - произнес он набожно и стал спускаться вниз.

- Ты, Ермил, стой тута, а я тебе еще на помощь пришлю. Смотри и про все мне доноси!

- Отворите храмы, совершим моление! - распорядился он, приготовляясь к обороне.

Лицо его было мужественно и покойно, осанка горда, и, смотря на него, всякий чувствовал себя успокоенным.

- Таруханов, - позвал он боярского сына, - пока еще можно, скачи на Казань, проси помощи. Скажи воеводе, дескать, и писать недосужно! Вор под городом!

Таруханов помчался.

II

Словно лавина подвигался со своею ватагою Стенька Разин. Его девять тысяч увеличились уже до тридцати, со всех сторон к нему приставали холопы разоренных усадеб, посадские и стрельцы взятых городов, мордва, черемисы, чуваши, и он уже гнал их прямо нестройными таборами, словно тучу саранчи.

Самару, как и Саратов, он взял без боя. В три дня ввел свое казацкое управление, подуванил добро, казнил всех приказных, дворян, боярских детей, подьячих и купцов, утопил воеводу, сжег приказные дела и уже двигался дальше.

- Вот мы как, Васенька, - хвастался он пьяный на своем струге, - ровно чайки летим по ветру! Эхма! Астрахань с вечера, Саратов на белой заре, на Самару лишь рукой махнем, Симбирск-город легким посвистом возьмем, а там и Казань нам поклонится!

- Дрожат воеводишки! - отзывался Фрол.

Чуксанов пил и молчал. Дума о Наташе не давала ему покоя. Теперь он чувствовал, что она выздоровеет, но рядом с этим страшные мысли пробирались в его голову, когда он слово за словом восстанавливал ее бред. Вспоминая старое время, она называла его ласковыми именами, а потом гнала и "ляла его. "Неужели батюшка с братцем натолкали ей в голову против меня", - думал Василий и жалел, что еще мало мучил их.

- Брось, Вася, кручиниться! - говорил ему Разин. - Гляди, до Казани дойдем, какую свадьбу сыграем! Ой! Гуляй, казак!..

- Симбирск! - на заре пятого сентября закричал Ивашка Волдырь, вбегая в рубку атамана.

- Ой ли? Вот так скоро! - радостно воскликнул Степан, вскакивая. - Идем, казаче, взглянем!

Он вышел на палубу, и перед ним на низине открылся Симбирск, освещенный холодным солнцем. Ясно, спокойно, вырисовывался он на фоне бледного неба и, казалось, не чуял беды, которая шла к нему спешным шагом.

- Вот он, миленький! - сказал Степан. - И не надо тебя, да на дороге стоишь! Вася! - обратился он к Чуксанову. - Ты все сумный такой. Сойди-ка на бережок, достань языка, милый друг!

Василий послушно отошел и сел в челнок. По берегу шел его есаул Кривой со своей сотней, в которой Кострыга, Тупорыл и Горемычный стояли десятниками, а Пасынков и Дубовый пятидесятниками.

Василий с трудом разыскал их среди нестройных полчищ мужиков. Густой тучей ехали башкиры на своих маленьких конях с саадаками за плечами, со страшным чамбулом на луке высокого седла. Тут же гнали стада баранов, оглашавших воздух нестройным блеянием. За ними шли холопы и мужики с дубьем, с косами, с рогатинами, стадо быков и коров, казаки, несколько сотен, более для порядку, а там мордва, чуваши с дубинами и топорами. Василий ездил между ними, пока, наконец, набрел на свою сотню.

Кривой ему обрадовался.

- Атаман! - закричал он. - А мы думали, что ты уж и бросил нас!

- Со смертью уж брошу, - ответил Василий, - дай-ка мне человека два языка снять!

- А зачем два? У нас Аким на это. Он тебе живо достанет.

Василий позвал Акима

- Языка достать надоть!

- А можно.

- Один-то управишься?

- А одному-то легче, государь!

Василий нахмурился. Как ни учил он Акима, но тот в своем прежнем господине не мог признать себе ровню.

Он низко поклонился Чуксанову, повернул свою лошадь и выехал из войска.

Чуксанов поехал со своею сотнею. По дороге Кривой без умолку говорил ему.

- Бог это тебя нам послал! Глянь, как идут! - указал он рукою на крестьянские ополчения. - Вот и мы бы так шли, а теперь нищто! Что казаки! У всех кони, мечи, копья. Я в Самаре-то во какой чекан достал! - он показал на свой чекан с серебряными насечками. - Дубовый такой же шестопер имеет важный. И казна есть, и кафтан. А все ты! Полюбился ты атаману, а за то и нам хорошо. Живем - любо!

Василий невольно улыбнулся. Действительно, из отряда в шесть человек он в Царицын привел сорок да к Астрахани сотню, и эта сотня была едва ли не лучшею во всем войске. Казаки мутились и ссорились между собою и подчас сотника брали на сабли, а у Василия по его слову согласятся наложить на себя руки, не токмо что на противника.

- Пожди, - мечтательно сказал он, - кончим все это дело, женюсь я, уйдем на Дон, заведу я себе хутор, ты рядом, и заживем тогда без воевод да бояр! - и он сам засмеялся своей мечте. Не то сулила ему судьба.

- А вот и он! - сказал Аким, подъезжая к Чуксанову. Василий обернулся. Аким сидел на коне, а позади, держась за его плечи, сидел белобрысый мужик в армяке и гречишнике.

- Как взял его?

- Да и брать не надо было. Сам шел, я только подвез!

- Ну и ладно! Садись, друже, ко мне теперь... Я тебя к атаману повезу!

Мужик кивнул головою, соскользнул на землю, ловко прыгнул за седло к Василью и, как кошка, уцепился, за его плечи.

Василий поскакал к берегу.

Разин сидел на палубе, когда Василий привел к нему посадского.

- Вот и язык! - сказал он.

- Лихой ты у меня! - похвалил его Степан, а мужик, увидев атамана, повалился в ноги и радостно воскликнул:

- Многая лета тебе здравствовать, батюшка наш, Степан Тимофеевич!

Степан весело засмеялся, обнажив белые, крепкие, как у волка, зубы.

- А ну, здравствуй и ты! - сказал он. - Кто таков?

- Николка Белобрыс, с посада!

- Что скажешь: ждут меня людишки?

- Ждут, батюшка, как солнышко. Пойди к нам, хлебом солью встретим!

- Ну, ну! Ввечеру у вас буду. Вы мне воеводу свяжите!

Белобрыс почесал затылок.

- Не можно этого...

Степан нахмурил свои густые брови.

- Как? Почему не можно?

- Догадлив пес, - ответил посадский, - заперся у себя в Кремле, рвом окопался и нас, посадских людишек, только вешает, а чтобы в город - ни-ни!

- Так-то! - усмехнулся Степан. - Смекнул. Ну, да черт с ним, мы тогда силой возьмем. У нас для него припасено.

Белобрысый оживился.

- У нас, батюшка, и острожек есте! Кре-епкий!

- Ладно! - сказал Степан. - Выпей теперь с дорожки. Эй, дайте ему вина!

Казак поднес ему чару.

Белобрыс улыбнулся и, старательно вытерев губы, взял чару.

- Многая лета тебе, батюшке! - сказал он, выпивая.

- На здоровье! - ласково ответил Степан. - А теперь иди к своим и скажи, чтобы к вечеру ждали! Да скажи им: иду я против бояр, да воевод, да приказных людей, а всякому бедному я как брат родной. Скажи: иду я везде казачество установить, чтобы все равны были. И сам я не хочу царем быть, а хочу быть всем вам братом! Дай ему, Вася, полтину!

Чуксанов дал посадскому полтину, и тот, радостный, уселся в челнок, ехать на берег.

- Ну, а мы думать станем! - сказал Степан. - Зови есаулов, Фролушка!

На палубе струга разложили ковры и подушки, принесли вина и меда, и скоро Степан со своими есаулами стал совещаться, как взять Симбирск.

- Что там, - решил Волдырь, - разве не брали мы городов силою? Закричим "нечай!" да и полезем, а посадские пущай стены жгут!

- Ну, ну! А когда пойдем?

- Да враз! Я вот возьму полтысячи, да сейчас в посад, огляжу, пушки поставлю, а там и ты!

- Ну, и ходи, Ивашко мой! - одобрил Степан. - А мы за твое здоровьице выпьем! Вася! - окликнул он Чуксанова. - Будет дело! А? Поработаем, братик!

- У него одно на уме, - сказал Фрол, ухмыляясь, - о своей зазнобушке. Забыл казачество.

Василий тряхнул плечами.

- Казачество не забыл, врешь, Фрол. А что о ней думаю, то твоя правда!

- И брось! - сказал Степан. - О бабе думать добра мало. Гляди вот, поженю тебя, ты и не поглядишь на нее больше!

Василий отрицательно покачал головою.

- Верно! Я, братик, и сам не мало любил. Только, чур! Как вижу, что бабиться начинаю, сейчас бабу в воду или ножом. Ну ее! Вон у меня жинка есть в Качальнике, так я ее и не вижу. Выпьем лучше!

Василий жадно прильнул губами к кубку. Фрол засмеялся.

- Так-то лучше! Я вона в Астрахани повязался. Боярская дочь! Такая ли пава. А уходить пришла пора, я ее казакам отдал, а они ее в воду!

- Наше дело казацкое! - промолвил Еремеев.

- А ну, казаче, пора и на берег! - объявил Степан, вставая.

Струги все уже стояли на причалах, и сходы были перекинуты на берег. Казаки уже сошли и строились. Пять сотен ушли с Волдырем вперед.

Степан сел на коня и поехал по рядам.

- Дело будет, молодцы, - говорил он, - не посрамим казачества!

- Постоим, батько! - отвечали казаки.

- Ну, вы! - говорил Степан мужикам и холопам. - Сегодня биться надо будет. Покажите себя!

- Веди нас, батюшка! - отвечали мужики.

- Идем на город! - распорядился Степан и двинулся со своими полчищами.

Он въехал в посад, как победитель. Посадские кричали ему здравия и бежали за ним толпою.

По узким улицам он доехал до острожка.

Это было небольшое укрепление со стенами и рвом, как есть, посередине посада.

- Добро, - проговорил Степан. С ним сравнялся Волдырь.

- Крепко засели, собаки, - сказал он, - и вал нарыли. Хоть ты што!

- А ну? Сбирай-ка ты всех, да не гляди! Василий, веди! Фрол, иди на стены! Разом! Вели сюда пушки тащить!

- Нечай! - раздался через минуту воинственный крик воров, и все тучею ринулись ко рвам, кидая в них ворохи сена и перебегая к валу.

- Бум! - грохнула угловая пушка. Казаки отшатнулись.

Ивашка и Еремеев с двумя сотнями уже полезли на стены, на них вдруг опрокинулись груды камней, страшные коты, и они убежали все за ров.

- Ничего так не будет! - сказал Еремеев и поскакал к Степану.

Степан Разин стоял на берегу рва с обнаженной саблею и хрипло кричал на толпы холопов.

- Лезьте, собачьи дети! Десять собьют, один войдет. Что будет! Лезьте!

- Бум! - громыхала пушка, и чугунное ядро месило толпы холопов.

- Не можно, батюшка! - сказал один, вылезая изо рва весь мокрый.

- Вот тебе, трус поганый! - прорычал Стенька и перекрестил саблею мужика. Перерубленный до пояса, он покатился назад в ров. В это время к Разину подъехал Еремеев.

- Батько, - сказал он, - понапрасну людей губим! Ночь, не видать, а у них все крепко!

- А к завтрому крепче будет! - ответил Степан.

- И мы увидим!

Василий и Фролка подъехали тоже.

- Пустое дело! Ничего не будет, - объявил Фролка.

- А ты? - обратился Разин к Чуксанову.

- Отложить надо. Ничего не видно!

- Трусы вы! Вот что! - выругался Степан. - Кричи назад! - и он съехал с насыпи.

Шум борьбы сменился тишиною. Мрачный, угрюмый Стенька вошел в отведенную ему избу. Все вошедшие с ним молчали, зная его неукротимый нрав.

- Вася, - обратился он к Чуксанову, - поди поспрошай. Може, кто со стены свалился, из иных! - и лицо его потемнело от злобы.

Василий вышел, взял Кривого с Дубовым и осторожно перебрался на другую сторону рва. На каждом шагу они натыкались на мертвых и раненых. Раненые стонали и вопили, но Василий ничего не мог разобрать в темноте. Ему становилось жутко.

- Уйдем! Ну его! - сказал он. Они пошли прочь и стали спускаться к реке.

- О-о-ой! - раздалось под ногами Василия. Он нагнулся.

- Кто? - спросил он тихо.

- Брат, пособи! Не дай умереть, - простонал в темноте хриплый голос.

- Что с тобою?

- Со стены упал, - хрипло ответил раненый, - ногу сломал, видно!

- Из города? - еще тише спросил Василий.

- Дворянин!..

- Волоки его, атаман! - вдруг раздался голос Кривого над самым его ухом. Василий вздрогнул. Убить в бою, отомстить за свои обиды. Так! Но взять раненого и вести его к атаману для спроса... он задрожал.

Но Кривой и Дубовый уже подхватили раненого и волокли в посад. Василий, опустив голову, шел за ними.

Словно у голодного волка вспыхнули у Разина глаза, когда он увидел раненого.

- Положите его! - приказал он. - Да позовите двух хлопцев!

На зов вошли два казака Раненый, слабо стоная, лежал на полу горницы; сломанная нога его казалась бревном.

- А ну, плесните ему воды! - сказал Разин. Казаки плеснули из ковша. Раненый открыл глаза

- Где я?

- А где надобно, друже, - усмехнулся Степан, - у вора и разбойника, Стеньки Разина!

Лицо раненого исказил страх; он вскинул рукою, словно заслоняясь, и опять лишился чувств.

- Плесните-ка на него!

Раненый очнулся.

- А ну, друже, скажи: много у вас разных людей в Кремле?

Раненый молчал.

- Потяни его, казаче, за ногу!

Казак грубо наступил на сломанную ногу. Словно от электрического удара, раненый вздрогнул и почти сел. Потом запрокинулся снова.

- Ну, много людей?

- Десять тысяч!

- А ну еще, казаче!

- Пять! - закричал пытаемый.

- А кто? Ты, казаче, держи ногу, держи!

- Четыре приказа стрелецких да иных прочих с полтысячи.

- А кормов много?

- Не знаю!

- Э, да ты, хлопче, упрям!. Неси-ка сюда лучины, казаче. Мы его огнем!..

Василий выбежал из избы и закрыл лицо руками. До него донесся пронзительный вопль. Василий зажал уши и пустился бежать от избы...

Когда на заре он возвратился к ней, у входа лежала какая-то безобразная окровавленная масса. Василий с ужасом отвернулся.

Стенька Разин вышел из избы с Фролкой.

- А! - приветствовал он Василия. - Пойдем валы смотреть!

Что-то непобедимое было в нем, потому что Василий против воли повернулся и пошел за ним следом.

Стенька медленно обошел вокруг города и задумчивый вернулся в избу.

- Вот что, братцы, - сказал он, - пес вчера правду сказал: поломаем тут зубы мы. Ишь ведь, как укрепились! Да ништо! Возьмем тогда отсидкою. Теперь так - нонче же вокруг вал нарыть, да повыше! И на него пушки втащить. Это раз! А другое - острог укрепить надо. Это ты, Ивашко, сделай, а ты, Фролка, вал и пушки! Чтобы вскорости и зачать дело.

Он был мрачен как туча и бросил пить.

Целые дни он ходил по посаду, поспевая везде, указывая, где ставить пушки для осады, где копать рвы для защиты.

- Иди казаков считай, а холопьев этих брось! Их все едино много. Отобьются - и в поле!

А холопы все шли и шли к Стеньке Разину.

Словно саранча они облепили Симбирск, наводнили окрестности, голодные, оборванные, с жаждою боярской крови.

Защитники Симбирска спали посменно, да и то не сходя со стен и башен. Милославский был всюду: в городе он утешал женщин и детей, на стенах ободрял воинов.

- Немного, немного, а там из Казани подойдут! - говорил он. - Как мы их отбили-то, ах!

- Боярин, глянь-ка, что делают! - указал ему на другой же день стрелец.

В посаде шла возня. Холопы и посадские рыли и тащили землю, накидывая ее кучами за рвом.

- Ишь, собаки, вал мастерят! - сказал боярин. - Пожди немного, а на вал пущать их не будем.

- Ей вы, скоморохи! - закричали из посада казаки. - Вам дворянин поклон шлет.

И один казак, подъехав к краю рва, поднял на копье голову замученного дворянина.

- Корнеев! - воскликнули узнавшие голову.

- Упокой, Господи! - крестились на стене. Милославский перекрестился и вздохнул.

- Каждому своя доля, - сказал он, - из Саратова бежал сюда за смертью. Сбей-ка, Антоша, вот этого! - приказал он стрельцу.

Тот взял ружье, фитиль и положил ружье на козлы. Долго он наводил тяжелый ствол, потом приложил фитиль, и выстрел грянул. Казак свалился с коня.

- Бьют! Наших бьют! - заревели в посаде. Толпа воров кинулась к трупу товарища.

- А ну-ка из "польки"! - приказал воевода.

Пушкарь приложил фитиль к заряженной пушке, названной "полькой", потому что она была отбита от поляков, и ядро с громом полетело в посад. Раздались вой и крики.

- Это поминки по Корнееву, - сказал воевода, сходя с башни.

Стенька торопился с возведением валов, и однажды утром Милославский вдруг увидел перед собою пушки. Он скорбно покачал головою.

- Ой, братцы, зеву дали! Теперь много хлопот будет! Стреляй, стреляй, Ермилыч!

- Бум! - раздался выстрел, но ядро зарылось в землю.

- Бери выше! - сказал воевода.

Стенька Разин выскочил из избы на выстрел.

- Зачали! Ребятки, вали! - закричал он исступленно, бросаясь на вал.

Начался приступ. Казаки палили из пушек, закидывали ров сеном, перебегали на другую сторону и лезли на стены. Бросали с вала в город пучки соломы с зажженною серою, зажженные смоляные шары и ревели свой клич.

- Нечай!

- С нами Бог! - отвечали осажденные и неспешно делали свое дело. На пушечные выстрелы отвечали пушечными выстрелами, гасили в городе начинавшиеся пожары и отбивали приступы.

Со стен опять летели на головы тяжелые коты, сыпались кирпичи и камни, лились потоки кипятку, смолы.

Дым окутал городские стены. В дыму невидимо летали стрелы башкирцев и татар, раздавались крики, стоны, проклятия.

Стенька метался по всему валу.

- Нечай! - кричал он, ободряя холопов и казаков, которые все перемешались, и в исступлении рубил саблею бегущих назад.

Всеми овладело безумие. Фролка с расцарапанным лицом пятый раз лез на стену по приставленной лестнице и опять отступил, опрокинутый и разбитый. Он едва увернулся от кота, который упал на самую середину лестницы и с грохотом сломал ее.

Василий Чуксанов, опьянев от битвы, со своею сотнею ломился в ворота. Стрельцы осыпали смельчаков пулями, а они все таранили. Вдруг грянул "тюфяк". Народ разбежался, шесть человек корчились в предсмертной агонии. Василий побежал созывать расстроенный отряд.

Волдырь бился у башни, стараясь подложить под нее мину, но его сотня редела и редела. Еремеев на валу распоряжался поджогом.

И все не вело ни к чему перед упорством осажденных. Вера в правоту дела поддерживала их. Среди стонов, проклятий и пальбы священники ходили по стенам и башням, кто с крестом, кто с иконою и взывали:

- Постойте, воины, за церковь Христову! Владычица да поможет вам!

Милославский, не суетясь, поспевал везде, и бой кипел, гибельный для воров, славный для защитников. Груды тел окружили подножие стен и пяти башен; груды трупов запрудили ров, в котором уже не видно было воды, а алела только свежая кровь.

Наконец наступила ночь, и Разин прекратил бой.

- Ништо, воевода! - закричал он, когда стих шум боя. - Висеть тебе на самой колокольне!

- Холопы все дело портят, - с яростью говорил он, - только без толку мечутся...

Милославский позвал к себе дворянина Гультяева.

- Петр Самойлович, - сказал он ему, - хочешь ли сослужить службу Святой Церкви, государю и нам всем?

- Чего спрашиваешь? - обиделся Гультяев. - Никто из нас не откажется всю кровь отдать. Прикажи!

Милославский обнял его.

- Друг, к смерти тебя готовлю! - сказал он дрогнувшим голосом. Гультяев побледнел.

- На том крест целовал! Говори, боярин, что надобно?

- На Казань! Крепко скажи князю Урусову, что нам смерть. Вскорости конину есть будем, а там умирать. Грех на его душе будет. Кругом сила. Долго ли держаться можем. Моли о помощи! Не послушает - на Москву скачи. Мы помрем честной смертью, а ты перед царем оправдай нас!.. Если доберешься, - тихо прибавил он.

Гультяев встряхнул головою.

- Прощай, боярин! - сказал он. - Про одно просить тебя буду. Я уйду, с женкой прощаться не стану. Вопить будет. Так, коли умру, будь ей и сынишке моему защита!

- За отца буду! - торжественно ответил воевода и обнял Гультяева. - Пожди, тебя поп благословит!

Священник тихо прочел молитву, благословил иконою Гультяева и трижды поцеловал его.

- Славен будет твой подвиг! - сказал он нежно. Гультяев взошел на стену, и там с нижнего яруса башни его спустили по веревке...

Стенька Разин был темнее ночи. Теперь он снова запил, запил мрачно, угрюмо, как разбойник перед убийством, и в пьяном виде нередко чинил кровавые расправы над посадскими.

- Воры, боярские приспешники! - кричал он на них. - Нет чтобы ворота мне открыть, поджог сделать! - и он крестил их саблею.

Даже Фролка и Волдырь вздрагивали теперь от его исступленных криков, и только Чуксанов был спокоен подле него, спокоен потому, что не замечал его даже, в часы бездействия весь уходя в свои думы о Наташе.

Разлюбила или нет? Эта мысль была страшнее, чем любить или не любить для робкого влюбленного.

"Убью", - думал он, злобно стискивая кулаки, но через минуту чувствовал, что убить ее он не сможет, что вся жизнь его в одной ней.

Глубокая, сосредоточенная натура, он мог полюбить только один раз. Раз - и на всю жизнь.

- Васька, - сказал однажды Фролка Чуксанову.

- Что?

- Скажи Степану, что от Казани помочь идет!

- А ты что же?

- Я? А черт его знает: с пьяна еще зарубит, - откровенно сознался Фролка, - вон и Ивашка боится.

- Верно! - подтвердил Волдырь. - Помню, на Хвалынском море. Скажи ему Петрусь Бондарчук, что шах на него своего пашу выслал, - он его - раз саблей, только и жил!

Чуксанов улыбнулся и пошел в избу к Степану Разину.

- Вася, - ласково подозвал его Стенька, - садись, пей со мной! Те свиньи все разбрелись. Боятся, видно! - он криво усмехнулся. - Так-то! Будь мне неудача, все в стороны пойдут. Я уж их знаю. А ты? - он исподлобья глянул на Чуксанова.

- Я везде с тобою. Куда мне деться, - просто ответил он.

- И на плаху?

- Коли Бог приведет; а вот что, атаман! До плахи-то нам еще пооберечь себя надобно, - серьезно сказал он.

Разин поставил на стол чару.

- А что? Слышал разве что?

Василий кивнул.

- Бают, из Казани помочь идет!

- Кто сказал? - отрезвев сразу, спросил Разин.

- Волдырь, Фрол!

- Зови!

Они вошли тотчас и заговорили.

- Идет, идет, батько, ведет войско князь Барятинский!

- Водою?

- Сушею, сказывают! Тут чуваши прибегли. Он их разбил. Которых повесил, остальных с собой привел. Потом опять мордва прибежала. Тоже бой шел. Сказывают, близко!

Разин весело тряхнул головою.

- Вот чего ждал я! - воскликнул он. - Мы им покажем! Есть у них шестьдесят тысяч? А? А у нас - вот они! - и он махнул рукою.

Все разом ожили. Бодрость атамана влила в их сердца уверенность.

- С тобою не пропадем! - сказали они весело.

- Били мы их, государевых слуг, - хвастливо сказал Стенька, - не бойсь! И Барятинский на суку покачается!.. Пошли в степь татар. Пусть высматривают и обо всем сказывают.

Он на время прекратил беспрерывные приступы и занялся укреплением острожка: окружил его еще одним рвом и укрепил пушками.

- Холопы да мордва вся это в поле останутся, - объявил он, - пусть там побьются в случае чего.

- Струги-то тоже держать в исправности надоть. Ты, Еремеев, огляди их!

Милославский с удивлением глядел на суету в посаде. "Али еще что удумали?" - с тревожной тоскою думал он. Положение осажденных уже становилось ужасным. Почти месяц бились они с ворами день в день, не зная отдыха. Пушки Стеньки Разина успели попортить стены, подбить "польку", убить немало людей.

Небольшие запасы провианта были уже уничтожены. Милославский кормил крошечной порцией сухарей и конским мясом и воинов, и немногих жителей. Появилась цинга.

"Еще неделя - и конец!" - думал он с тоскою и готовился взорвать стены, а с ними и своих воинов.

Теперь же казаки вдруг прекратили всякие наступательные действия, даже не подъезжают под стены переругиваться, как делали раньше. Милославский запретил даже спать по ночам и всюду усилил стражу.

- Жду от них чего-либо нового, - говорил он всем.

Каждый день Стенька Разин получал от татар сведения о движении князя Барятинского. Он двигался медленно, потому что вокруг сновали шайки воровских людей, взбунтовавшихся холопов, мордвы, черемисов, чувашей, с которыми приходилось биться.

Наконец он совсем приблизился к Симбирску, до которого оставалось только две версты. Разин встрепенулся.

- Теперь мы его и побьем! - весело сказал он и приказал готовиться к бою.

Длинной лентой разместил он холопов и весь пришлый люд, в середине стал сам с казаками и велел двигаться.

С башен Симбирска вдруг увидели драгоценную помощь.

- Наши! Казанцы! - закричали сторожа.

- Наши пришли! - понеслась радостная весть по стенам.

Милославский вбежал на башню и, увидев стройные ряды войск, упал на колени и поднял руки.

- Благодарю Тебя, Боже мой! - прошептал он, и радостные слезы катились по его исхудавшему лицу.

Он приказал тотчас радостно звонить в колокола и священникам облачиться в светлые ризы.

А Стенька Разин со своим сбродным, несметным полчищем быстро, как лавина, несся на войско князя Барятинского...

III

- Вот так здорово! - заявил со смехом Дышло, входя в холопскую избу. - Слышь, ребятки, князь приказал людей собрать Поведет их на вора Стеньку Разина!

- Да ну? Врешь! - заговорили холопы. - Для ча идтить ему, коли и здесь хорошо?

- Не бойсь! - сказал один из них. - Степан Тимофеевич сам сюда вскоростях пожалует!

- Ах, язви тебя язва! - закричал на него Дышло. - Ты такие слова говоришь? Миколка, Ванюшка, возьмите его да тридцать плетюков ему, собаке! Пожди, - погрозился Дышло, - ужо князю доложу!

- Чего ж это ты, Степан! - завопил обмолвившийся неосторожным словом. - Побойся Бога! Я так! Братцы, попросите!

- Я те задам так! Знаю! Волоките его, что ли! - грозно крикнул Дышло, и два холопа тотчас подхватили своего брата и потащили драть плетьми.

Дышло сразу успокоился и, сев, сказал:

- Я знаю, почему он идет!

- Почему? Скажи! - пристали холопы, а некоторые - что постарше, стали упрашивать:

- Ну, ну, Степушка, почему?

Дышло кивнул, и все замолчали.

- Потому, милые вы мои други, что у него зазнобушка там есть, под Саратовом. Как прослышал он, что вор-то Саратов взял, так и засуетился. Воеводу просил войско дать. Воевода не дает. Так он: на ж тебе!..

- О-ох! - загудели холопы. - Да где ж это нам, к примеру, и супротив его пойти. Забьет, и все!

- Уж это там от Бога, - сказал Дышло, - а велел, и все тут! Только не сказал еще сколько и опять: пешими или конными. Може, и на вотчину спосылать придется.

В то же время, как Дышло объяснялся с холопами, князь Прилуков сидел в терему у ног своей матери и говорил ей:

- Матушка, милая, и не неволь! Сердце мое изболело; места не нахожу. Говорил же я тебе, сколь полюбилась она мне, а словами, матушка, того и не выскажешь! Взяла она душу мою, сердце мое приворожила ровно. И думаю я теперь, что с ними? Пришел вор туда, поместья разорил, город взял. Что с нею? Может, убили ее, может, еще что хуже сделали. Сил нет, матушка! Не неволь! Поначалу я князя Петра Семеновича просил рать мне дать. Куды? Он со своими стрельцами сидит, а вокруг пропади пропадом. Князь Юрий Андреевич его корит, а ему хоть бы что! И решил сам идти, матушка!

Княгиня плакала, но не смела перечить своему сыну. Она только жалостливо причитала:

- Покинешь ты меня, Алешенька, одну, сиротливую. Проплачу я свои оченьки. Ночи-то темненькие, дни светлые только и буду проводить, что по тебе тоскуя. Не мне удержать тебя. Господь с тобою и Его силы небесные! Только думала я умереть, на тебя глядючи.

- Пожди! - с улыбкою тихо ответил ей князь. - Может, я тебе и невестушку привезу с собой. То-то радостно будет. Еще внуков, матушка, покачаешь!

Он встал и нежно поцеловал мать свою.

- Прости, - сказал он. - Я еще к князю наведаюсь!

Он вышел, а княгиня покликала девушку и велела ей сказательницу прислать.

В горницу вошла маленькая старушка с толстым красным носом и слезящимися глазами. Она поклонилась княгине поясно, тронув пальцами пол, и, кряхтя, выпрямилась.

- Бог с тобой, Бог с тобой, Марковна! - жалобно сказала княгиня. - Сядь-ка ты, старая, да скажи мне сказку. Смутно мне. Ближе, ближе! Вот так! Я тебе велю настоечки подать.

- Про что ж, матушка-княгинюшка, рассказать тебе? Про Ивана ли царевича, али про татар лихих, али про Царевну прекрасную и змея Горыныча?

- Про что хочешь, Марковна, только бы жалостливое. Плакать чтобы надо было...

- А и было-то, приключнлося, - начала нараспев рассказывать Марковна, монотонно качая головою, - в государстве тридесятом, при славном царевиче Еруслан Лазаревиче. Как при ем, при царевиче...

Княгиня прижала ладони к глазам и, слушая, горько плакала...

Князь сел на коня и проехал к окольничему, князю Юрию Андреевичу Барятинскому.

Барятинский встретил его радушно.

- А, Алексей Петрович, - сказал он. - А я за тобой посылать хотел! Ну и ладно, что сам приехал.

- А что?

- Да ты, слышь, задумал один на вора идти. Так пожди малость: я тебе полк дам!

Князь потупился.

- Ждать-то уж больно долго, Юрий Андреевич! И то душе совестно.

- Полк дам зато. Пойми! Ты пойдешь, Данило, а я над вами воеводою!

- Да ну? - недоверчиво спросил Прилуков.

- Верь! Князь уже пообещал. Теперь не попятится...

Действительно, воевода казанский, князь Петр Семенович Урусов, нерешительный и робкий человек, наконец сдался на просьбы князя Барятинского.

Когда с письмом от боярина Милославского приехал Усамбеков, князь только руками развел.

- Уж эти мне воеводы, - заворчал он. - Всем пришли помочь! А свои на што? У меня тоже не Бог весть что за рать стоит. Казаков тысяча, так казак вор, он сейчас к Разину перебежит; да стрельцов, может, восемь, десять тысяч, и все. А какое мое воеводство? То-то!

- Боярин наказал слезно просить тебя. Вору нашего Симбирска не миновать. Помоги нам, и вора не пустим дальше. Тебе и покой, и честь!

- А ну вас! - рассердился князь. - Честь! Честь! Разделю войско - и вас побьют, и меня возьмут. Не дам! Чего, право?..

Усамбеков, печальный, вышел от воеводы и прошел войсковому начальнику.

Князь Барятинский только усмехнулся:

- Ах ты, милый человек, да что ж я сделаю. Я князю-то в кои поры говорил, когда Астрахань взяли! Тогда. А ему что? Не могу, боязно! Только и речей.

- Пропадем мы, княже!

- Идите на Казань, а Симбирск оставьте!

- Шутишь, князь, - даже обиделся посланец, - разве на то боярин и мы крест целовали?

Барятинский покачал головою:

- А что я сделаю? Я не волен!

В тот же день он пошел к Урусову, но Урусов с порога закричал ему:

- И не говори, князь! Знаю, о чем речь поведешь. А я не могу! Они чем гонцов гонять, их бы у пушек ставили. А то на! И туда, и сюда...

Спустя неделю, на взмыленном коне, весь покрытый грязью, прискакал на воеводский двор Таруханов. Еще князь был в постели, когда стрелец сказал ему:

- От воеводы симбирского гонец!

- Ах, чтоб ему!.. - выругался князь. - Зови, што ли!

Таруханов вошел и, поклонившись, заговорил:

- Боярин Милославский, воевода симбирский меня, князь, к тебе послал. Просит помощи. Вор подошел. Людишек у нас мало, а воры кругом. Силы у него не счесть!

- Не счесть! - закричал князь и выскочил из постели в одной рубахе. - Так, значит, мне своих стрельцов твоему боярину на убой послать? Так, што ли? Поначалу их послать, а потом Казань отдать вору? Так, што ли? Вы меня мучить хотите с боярином вашим. Не шел бы на воеводство он!..

Таруханов тоже пошел к Барятинскому, и тот, выслушав его, нахмурился.

- Негоже князь делает, - задумчиво сказал он, - негоже! Постой, милый друг, я с ним потолкую! А ты, чай, голоден и пить хочешь? Эй! - князь захлопал в ладоши.

- Собери на стол, - сказал он холопу, - да позови Усамбекова. Скажи, земляк тута!

- Усамбеков? - обрадовался Таруханов. - А мы-то боялись, как бы он назад один не поехал!

- Да нешто я бы пустил! - ответил князь. - Так посиди пока, а я в одночасие!

И князь ушел. Усамбеков вошел в горницу и радостно поцеловался с Тарухановым.

Князь прошел к воеводе и стал корить его.

- Пропадут ведь, на тебе ответ будет. Смотри, два гонца! Значит, тесно ему. Саратов отдался, Самара тоже, возьмет Симбирск - сколько ему людей прибавится! А? Ты возьми, князь, все в расчет. Одна молва о нем, что войско будет.

Князь Урусов, толстый, маленький, только упрямо закрутил головою.

- Пусть их, пусть! - забормотал он азартно. - Зачем, коли так, на воеводство сели? А я им не дам от своего войска. Вот! Одного стрельца не дам! И ты не проси, князь! И не проси!

Он в волнении даже вскочил с лавки и стал бегать по горнице.

- Ну, ин будь по-твоему! - с усмешкой сказал Барятинский. - Ты - воевода!

- Ничего не будет! - сказал он, вернувшись домой.

Таруханов опустил голову.

- Значит, пропали наши! Не отсидеться нам. Ни запасов, ни людей!..

Слезы показались у него на глазах.

- Злодей князь ваш! - запальчиво сказал Усамбеков. - Про него на Москву отписать надоть!

- Тсс! - остановил его Барятинский.

Прошло еще три недели, и уже не на воеводский двор, а к князю Барятинскому пришел Гультяев. Он пришел босой, с окровавленными ногами, потому что дорогой изорвались его сапоги; одежда на нем висела лохмотьями. Он был худ, бледен и весь покрыт грязью.

- Стой, стой! - остановил его князь. - Погоди вести рассказывать! Сперва я тебя умою да накормлю. Эй, люди!

Князь с немым почтением смотрел на дворянского сына, когда тот рассказал ему про свой поход до Казани. Потом ужас и стыд охватили князя, когда Гультяев передал ему о страданиях осажденных.

- Не допущу более! - стукнув кулаком, крикнул Барятинский. - Довольно! Завтра же выйду!

Гультяев повалился ему в ноги и заплакал. Барятинский ураганом ворвался к князю Урусову.

- Ну вот, - заговорил он, - в Симбирске уже конину едят, цингой болеют, защищаться не могут. Воевода прислал еще гонца. Он едва прошел меж воров. Дашь или не дашь помочь?

Урусов растерялся:

- Как же это?.. Так сразу...

- Дашь или не дашь? - повторил князь.

- А не дам! - ответил Урусов.

- Тогда я сам возьму и пойду на Симбирск, а в Moскву государю челобитную пошлю. Не могу я, - вдруг закричал он, - сидеть, коли людям конец приходит! Не могу!

Урусов совсем опешил. Князь немалое лицо. Царский окольничий! Поди с ним! Еще правда на Москву пошлет, тогда не оберешься худа.

- Ну, ну, - примирительно сказал Урусов, - дадим подмогу. Сколько дать, да с кем, да когда идтить?

- Завтра идтить, - ответил князь, - а пойду я, да брат Данила, да князь Прилуков. И возьму четыре полка, да две пушки, да казаков триста!

- А я с чем останусь? Побойся Бога! - закричал Урусов и опять ласково заговорил: - Пожди до завтра. Сосчитаем и все по-хорошему сделаем. А послезавтра пойдешь!

- Ну, ин будет по-твоему! - согласился князь. - Чур, от слова не пятиться...

Князь Прилуков больше других радовался этой вести и веселый вернулся домой после беседы с Барятинским.

- Готовься, - сказал он Дышлу, - завтра в поход идем!

- Да я еще и людей не набрал!

- И не надо! Князь мне полк дает, да еще с собой три поведет, да пушки, да казаков.

- Вот так здорово! - радостно воскликнул Дышло. Сборы были недолги.

Княгиня отстояла с сыном раннюю обедню, благословила его образом, и на другой день в полдень князь уже ехал впереди своего полка далеко от Казани.

Трудно было идти князю Барятинскому.

Все вокруг горело огнем. Пространство между Окою и Волгою до самых степей саратовских, от Рязани до Воронежа - все волновалось как море в бурю. Холопы жгли усадьбы, вешали помещиков, сбирались шайками и брали города. На север от Симбирска поднялись язычники, сами даже не зная чего ради, и нестройными толпами шли к Стеньке Разину. Окрест все ему подчинилось. Города: Алатырь, Корсунь, Кумыши, Арзамас, Саранск, Пенза, Цивильск, Чебоксары, Козьмодемьянск, Ядринск и множество других, более мелких, все уже расправились с воеводами и приказными, ввели казачество и поставили атаманов. Как вода в половодье, мятеж разливался все дальше: и уже по Москве ходили воровские прелестники, говоря: "Идет, идет батюшка, Степан Тимофеевич!". Даже в тихих монастырях побывали воры и мутили Соловецкий монастырь, забредали в Белозерскую пустынь, смущали самого Никона.

А в это время сам Стенька Разин тщетно бился из последних сил взять Симбирск, а Барятинский спешно шел со своим войском на его воровские шайки.

По дороге то и дело попадались нестройные толпы мятежников, заграждая дорогу.

- А ну-ка, Алексей Петрович, - слал на них Барятинский князя Прилукова, и тот одним натиском рассеивал их. В другой раз князь посылал брата своего Данилу, иногда сам бил, но эти схватки отнимали дорогое время.

- Поспеем ли? - тревожно спрашивал он у Гультяева, который ехал с ним вместе.

- Помилуй Бог, ежели запоздали! - в ужасе отвечал Гультяев, и все за ним повторили "помилуй Бог"!

Наконец появились и воровские казаки на пути.

- Други, воры близко! - объявил войску князь, и все повеселели. Один из казаков достал языка.

- Сила вся у Симбирска, - сказал он, - города еще не взяли, и батюшка о тебе тревожится. Готовиться зачал.

- Так не взяли Симбирска? - радостно воскликнул Гультяев. - Слава Богу!

- Аминь! - подтвердил Барятинский. - Завтра бой дадим. А сегодня роздых сделаем.

Несомненно в нем был дух истинного полководца, потому что войско оживало только от одного его слова, и теперь, когда князь объехал все полки, увещая постоять за государя и веру православную, все в голос отвечали:

- До самой смерти побьемся!

- Помните, други, что там, в Симбирске, наши братья страждут. В гладе и бессоннии борются они с вором и не уступают ему ни пяди стен своих. Выручим же их!

- Вызволим! Выручим! - кричали кругом. Князь позвал в палатку старших начальников.

- Пойдем дружно, - сказал он, - я с двумя полками пешими в середине стану и пушки возьму с собою. Ты, Данило, возьмешь полк и казаков и на правую руку от меня крылом станешь, а ты, Алексей Петрович, со своим полком и тоже казаками - на левую руку тоже крылом. Так и пойдем!

Наутро князь выстроился и двинул войско.

- Идут! - вдруг закричали передовые отряды.

- Стой! - приказал князь.

Войско остановилось верстах в двух от стана Разина. Князь поехал по рядам.

- Други, - говорил он, - стойте смирно. Воры бежать на нас будут, стойте, а как подойдут совсем близехонько, так и хватайте.

- Вы кольцом охватите! - приказал он Даниле и Прилукову. - Я воров на себя приму, а вы с боков!

А Стенька Разин, уже выстроив свои полчища, несся на небольшое войско князя Барятинского. Силы действительно были несоразмерные. У одного до пятидесяти тысяч, а у другого шесть! Но эти шесть были уже обучены европейскому строю, знали команду, могли исполнять эволюции и видели поляков и шведов.

IV

- Вот так здорово! - восклицал Дышло. - Гляди, князь, как садят.

Князь Прилуков стоял на левом крыле со своим полком и казаками, горя нетерпением скорее броситься в бой. Подле него, кроме Дышла, стояли два есаула и стрелецкий голова с тысяцким.

Полчища Стеньки Разина действительно "садили". Вначале двинулись они всей грозной массою, с казаками в середине, но с каждым шагом линия их строя ломилась. Казаки выдвинулись вперед и с тяжелым топотом мчались на недвижно стоящее войско Барятинского.

Ближе, ближе... Среди пыли уже стали видны лохматые шапки, чубы и красные рожи.

- Нечай! Нечай! - заревело вокруг все воровское войско и уже готово было обрушиться на князя.

Прилуков замер. Казалось, сейчас промчится эта масса через все войско, как по чистому полю, а войско Барятинского все стояло недвижно.

Вот уже между ними всего сажен пятьдесят.

- Раздвинься! - крикнул князь. Послушное войско раздвинулось. Жерла пушек показались за ними, и раздался оглушительный залп.

Воровское войско разом смешалось. Убитые и раненые попадали на землю, испуганные кони взбесились.

- Я вас, псы! - заревел Стенька, видя, что казаки хотят отступить. - Вперед!

- Нечай! - с остервенением закричали казаки. Князь отдал приказ.

- Бей их! С нами Бог! - огласилось войско криками, и стрельцы стремительно кинулись навстречу и - сшиблись.

Люди перемешались в одну кучу. Казаки воровские бились на конях, но потом спешились. Пищали и луки были брошены в сторону, люди схватились врукопашную и бились мечами, саблями, ножами, тяжелыми шестоперами, кистенями и чеканами. Нестройные массы мордвы, холопов, чувашей валили, как саранча.

- Бей! - закричал Прилуков и со своими казаками врезался в эти массы. Стрельцы двинулись за ним.

- Бей! - кричал Данило, врезаясь в кучи людей с правого фланга.

- Вот так здорово! - рычал Дышло, махая своею тяжкою секирою по головам и плечам почти безоружных холопов.

Вдруг острая коса ударила по задним ногам его лошади. Лошадь сразу осела.

- Ну ж я вам за это! - заревел озлобленный Дышло, спрыгивая с коня, и еще губительнее стал махать секирою. Она свистала в воздухе и, разбивая головы, казалось, ни на мгновение не задерживалась в своем стремительном движении, Стенька Разин метался как безумный.

- Ах, псы! - ругался он на холопов. - Вперед! Чего пятитесь? - и бросался впереди них с саблею в руке.

- Фрол, Василий! - кричал он в схватке, наталкиваясь на них. - Идите в зады, не давайте голытьбе бежать! Смотрите! Ах!

Но сбитые, перепуганные мужики, глупая мордва уже дрогнули и побежали, увлекая за собой казаков.

- Я вас! - закричал Разин в исступлении. - Вперед! Нечай! Ах!

Пищальная пуля ударила его в ногу, и он свалился.

- Вот так здорово! - ревел Дышло, махая уже обломком секиры и наскакивая на Разина.

- Бей!

- Нечай! - Разин махнул саблею, но Дышло защитился палкою секиры и, остервенясь, обхватил своими могучими руками Стеньку Разина. Они покатились по земле.

- Я тебя, вора! - зарычал Дышло. Разин, страдая от раны, уже терял память.

- Ратуйте! - крикнул он пробегавшим казакам. Василий с разбега ударил Дышла ручкой пистолета.

Тот покатился. Василий поднял Разина и понес.

- Атамана схватил! Тут он! - заорал Дышло, вскакивая на ноги, но Разина уже окружили казаки и скакали с ним к посаду.

Нестройные толпы воров бежали во все стороны.

- Одолели! - радостно сказал Барятинский, осеняя себя крестным знамением. - Алексей Андреевич, бери людей, иди в город. Чай, измаялись там!

Прилуков взял симбирских гонцов и со своими казаками поскакал в город.

Смятенные воры сторонились его, разбегаясь в поля и к Волге.

Ворота города раскрылись, и князь въехал.

Звон колоколов огласил воздух.

- Братцы, милые! - кричали осажденные. Милославский обнял Прилукова.

- С нами Бог! - сказал он растроганно. - Видно, сжалилась над нами Царица Небесная! Что медлили?

- Нас воевода не пускал. Если бы не твой последний гонец, и вовсе бы не пришли. Да уж тут Иван Богданович осерчал.

- Ужо про Урусова отпишу! - гневно сказал Милославский и прибавил: - Прости, князь, честить тебя нечем. Сами конину жевали, а ты, чай, такой едой погнушаешься!

- Князь сейчас сам к тебе жалует!

Войско Барятинского уже двигалось к кремлю и скоро стало под самыми его стенами, лицом к Волге.

Стенька лежал в избе, и Фролка с Волдырем распоряжались за него. Они спешно перевели свой обоз ближе к Волге, лицом к лицу с врагом.

Стенька не отпускал от себя Чуксанова. Глаза его горели злобным огнем.

- Ништо, - говорил он, - это нам вполбеды! Теперя они спокоятся, а мы в ночь нападем и возьмем кремль. Скажи только Ивашке, чтобы больше снарядов запасли. Зажечь стены надоть! Тоже! - через минуту говорил он. - Думают, тут и все! Нет! Со мной еще биться надоть! Еще подрыгают воеводы у меня на виселицах!

Он говорил без умолку. Перевязанная рана его горела, но он не чувствовал боли и весь кипел жаждой мстительной победы.

- Эх, ночка бы скорее, ночка! Ивашко! Скажи молодцам, чтобы готовились! Пусть мои казаки море Хвалынское вспомнят, как мы пашу били! А холопье это саблями гоните, плетюхами! Чего они, сквернецы, корежатся!..

И ночь спустилась.

Стенька Разин с перевязанной ногою сел на лошадь и двинулся на кремль.

С небывалым остервенением кинулись казаки на приступ, но Барятинский не дремал и встретил их пушечным залпом.

Холопы, мордва, черемисы сыпались как саранча. Казаки ломились на стены, бросая зажженные смоляные шары, солому с серой. Ночь казалась адом. Бились люди, не узнавая друг друга; гремели пушки, крики: "Нечай, Алла, с нами Бог! Бей!" - сливались в общий рев.

Милославский стоял на стенах, как и прежде, но теперь дух его был уже бодр и спокоен. Под стенами бился Барятинский. В разгар боя он подозвал Прилукова.

- Возьми, князь, свой полк и казаков и сейчас спешно иди вкруг города в обход. Оттуда, сбоку, удар на воров, только пусть каждый кричит неистово!

Прилуков спешно собрал свой полк и двинулся среди непроглядной ночной темноты.

Шум боя затих, потом он снова услышал крики и стоны. Яснее, ближе... Вот неясные очертания обоза, вот дико стонущая толпа.

Прилуков остановился.

- Други, - сказал он, - воевода наказал напугать всех. Кричите разом, да громчее, за мною!

- Го-го-го! - заревели стрельцы и казаки. - С нами Бог! Бей! Го-го! У-у-у!

Воры испуганно шарахнулись. Темная масса врезалась в их ряды и била, секла, колола, стреляла. Волдырь испуганно подскакал к Стеньке.

- Атаман, пришла помога им! Свежее войско. Нам не устоять!

- Зови Фролку, Ваську и Еремеева! Скоро!

Есаулы подскакали к нему.

- Ну, - тихо заговорил Стенька, - бежать надо! Эти холопы только толкаются, под ногами путаются. Ну их к собакам. Скажите потиху казакам, чтобы сюда шли. Уйдем и на струги сядем, а ту сволочь пущай бьют! Скорее!

- Куда ж вы? - заговорили атаманы над мужиками.

- Стойте тут! Идите на кремль, а мы на их помогу с боков ударим! Вперед, молодчики! - сказал Стенька, торопливо сбирая казаков.

Василий собрал своих.

- Вот что атаман с нами сделать решил! - сказал он. - Бежим с нами скорее!

Он уже понял, что дело Разина проиграно, и решил скорее взять Наташу и бежать искать спасения. Все разом перевернулось в душе. Паника охватила его, как и других, и он думал только о Наташе.

- На Саратов, други! - сказал он, и его отряд поскакал прочь от Симбирска.

Стенька с казаками повскакали на струги и тихо отчалили от берега. Бой продолжался, но то был не бой, а побоище. Били почти безоружных мужиков, в темноте ночи не заметив бегства казаков. Наконец мужичье дрогнуло.

- Измена! - вдруг пронеслось среди них. - Сам атаман убег!

- Измена! Спасайтесь!

- Бегут! - закричал Прилуков и его стрельцы. Толпы дрогнули и побежали к Волге на струги. Князь Барятинский устремился за ними.

Как испуганное стадо они столпились на берегу. Выли, ревели, били друг друга и, прыгая в струги, толпами падали в воду.

Казаки нагнали их и рубили как баранов... Бледный день осветил страшную картину неравного боя.

Вокруг Симбирска грудами лежали трупы, они устилали всю дорогу до Волги, по берегу лежали рядами и далеко от берега казались отмелью, столько навалилось их в воду.

Толпа несчастных стояла окруженная казаками. Князь подъехал к ним и сказал:

- Всех казнить, как они своих помещиков и воевод!

Весь берег Волги в этом месте покрылся виселицами, и на них закачалось до восьмисот трупов.

Разин был разбит. С этого дня (30 октября) имя Разина перестало быть уже грозным, и его песня уже была спета.

В истории этого бунта князь Барятинский поистине может быть назван спасителем отечества, потому что мятеж принял уже огромные размеры, и не разбей он Разина, дойди Разин до Казани, неизвестно, чем бы окончился его гибельный поход.

Барятинский не дремал. В тот же вечер он отдал распоряжения.

- Ты, князь, - сказал он Прилукову, - иди на Самару и Саратов. Везде воров казни! Ты, Данило, на Алатырь, а я на Пензу пойду. Там сойдемся!

И на другой же день они все выступили добивать воровские шайки.

Милославский проводил их с честью и тотчас сел писать грамоту государю в Москву. В той грамоте, описывая свое сидение, он приносил жалобу на воеводу казанского, князя Урусова.

"Ежели б, - писал он, - князь Петр Семенович Урусов подоспел в пору к Симбирску с ратными людьми, то и вору Стеньке Разину с воровскими казаками утечь было бы некуда и черта была бы в целости: города Алатырь и Саранск и иные города и уезды до конца разорены бы не были; а это разорение учинилось от нерадения к великому государю воеводы князя Петра Семеновича Урусова".

Благодаря грамоте этой, Урусова сместили и на его место назначили князя Юрия Долгорукова, того самого, который повесил Василия Разина, брата Стеньки.

Энергичный и деятельный, с помощью князя Барятинского и других он в течение зимы успел затушить мятеж на всем пространстве берегов Оки, Камы и Волги, и от одного его имени трепетали сердца удалых казаков...

V

Как ураган мчался Василий Чуксанов со своими людьми, из которых остались всего тридцать человек. Иных не собрали, и многие, в том числе Дубовый, Пасынков и Тупорыл, погибли в ночном бою.

Кривой скакал рядом с Василием.

- Что делать будем? - спрашивал он.

- Там увидим! До Саратова доскакать надо! Не жалей коней! В Самаре смену сделаем.

В начале пути они перегоняли толпы бегущих, но потом им навстречу стали попадаться идущие к Симбирску. Они скакали мимо, никого не предупреждая о гибели войска Разина.

Василию казалось, что у него от ожидания и волнения лопнет сердце. Наташа, наверное, уже выздоровела, но как она его встретит? Куда он ее теперь, голубушку, денет? Где сам укроется?

"Эх, - думал он, - будет что - на крайность к воеводе с повинной приду! Только ее бы, ее выручить!"

Иногда он думал, что не застанет ее в живых, что буйные казаки надругались над нею, засмеяли ее, обидели. Может, убили! Сам Гришка Савельев мог позариться... Они доехали до Самары. Атаман с тревогой обратился к Василию:

- Правду бают, что батьку разбили и он бежал, а царевы войска сюда идут?

- Кто сказал? - бледнея, спросил Василий.

- Люди! Прибег сюда гультяй какой-то. Бегите, кричит! Мне беда! Вчера в круг звали. Веди, говорит, нас отсюда. А собаки посадские теперь только и шепчутся, как воеводу им встретить! Просто не знаю, что и делать! Так брешут псы?

Василий покачал головою:

- Нет, правду сказали. Батьку в ногу ранили, и он убежал с казаками.

- Куда?

- Не знаю! А тех всех разбили.

- Что же мне делать?

- Бежать тоже!

- А куды?

Василий пожал плечами.

- Того и я сам не знаю!

Кривой пришел со свежими конями.

- Скажи только Кострыге да Горемычному, - приказал Василий, - а тех, ну, к собакам!

Кривой усмехнулся:

- Они и то с устатку-то в кружале засели!

- Прощай, атаман, нам недосуг!

- Так бежать, говоришь?

- А иначе что делать. Сейчас государевы стрельцы придут.

- Ну, ин! Пойду круг собирать, - сказал атаман и вышел из избы.

Василий с тремя товарищами скакал уже дальше. По дороге он сказал им:

- Братцы, теперь не знаю, что с вашим делом будет, а скачу на Саратов по своему делу. Невеста там моя. Может, ее из неволи вызволить надо будет, так пособите!

- Мы все за тебя, атаман! - сказали в голос его товарищи. - Умирать вместе будем!

- Спасибо! И я за вами. Только выручим мою лапушку.

Они утром рано въехали в Саратов, и Василий сразу почувствовал, что здесь уже известно о поражении Стеньки.

- Ишь, воры приехали, - говорили посадские, - с виселицы, видно, сорвались! Ну, да пожди, придут воеводы.

Они уже поняли всю невыгоду "равенства". Тяжко приходилось под рукою воеводскою, но еще тяжелее оказалось жить с казаками, которые не признавали ни собственности других, не входили ни в чьи интересы и только гуляли, бесчинствуя и в домах, и на улицах.

Василий въехал на бывший воеводский двор и вошел в горницу. В той самой горнице, где его когда-то драл воевода, сидел пьяный Гришка Савельев.

Они по-казацки поцеловались.

- Правда? - коротко спросил Гришка.

- Правда! - ответил Василий. - Скажи, что невеста моя?

- А что ей? - сказал Гришка. - Живет у попа. Мои хлопцы хотели ее выволочить, да я припугнул.

- Спасибо!

- В круг! В круг, атаман! - раздались в это время голоса, и пьяные казаки ввалились в горницу.

- Ну, ну, - загалдели они, - вот и из-под Симбирска гость! Иди и ты в круг. Расскажи!

- В круг! - гудели на дворе.

- Так вот каждый день! - сказал Гришка, поднимаясь и опоясываясь саблею. - Пойдем, что ли!

Они вышли и пришли на площадь. Там уже толпились казаки и посадские люди.

- Здоровы будьте, казаки! - сказал атаман. - Зачем звали?

- Вот к тебе из-под Симбирска гость приехал. Пусть сказывает, правда ли, что батьку побили? - закричали кругом.

Василий вошел в круг и поклонился всем.

- Правда, - ответил он, - пришел от казанского воеводы князь Барятинский и разбил нас всех!

И он рассказал, как был бой и как бежал Разин.

- Что же нам делать, атаман, теперь? - заговорили, кругом.

- Идти!

- Так и пустим! - закричали посадские. - Вы уйдете, а нас вешать станут. Нет, уж с нами отсиживайтесь!

- Кто говорит? - заревел Гришка.

- А хоть бы я? - выскочил в круг посадский тысячник.

- А тебе вот! - сказал Гришка, махнув его по голове саблею. Посадский взмахнул руками и упал с рассеченной головою.

- Это что же? - заговорили посадские. - Наших же и бить!

- Эй! - закричал Гришка. - В воду их! Бить!

- Бить посадских! - закричали казаки.

Посадские бросились бежать, казаки за ними, рубя их по спинам саблями.

Василий взял своих товарищей и бегом побежал к дому отца Никодима.

- Отворите! - застучал он в ворота. Калитка приоткрылась, из нее высунулась голова работника, но Василий рванул калитку и ворвался во двор, а оттуда в горницу.

Отец Никодим испуганно вскочил на ноги, попадья отскочила в угол.

Василий остановился посредине горницы и поклонился.

- Что, уберег, поп, мою невесту? - спросил он его, держа руку на сабле.

Никодим укоризненно покачал головою.

- Дворянский сын, христианин и врываешься, аки разбойник в дом! Хоть покрестился бы на иконы! Зачем воров привел с собою? Когда приводил, в пояс кланялся.

- Где Наталья? - дрожа от нетерпения, закричал Василий.

- У меня она. Постой с минуту. Мати, поди скажи доченьке! - сказал он попадье. Она тихо встала, но Василий не выдержал.

- Веди меня к ней прямо! Нечего говорить ей! Чай, уж выздоровела! - сказал он и, ухватив попадью, поволок ее. - Веди к Наталье!

- Господи Владыко! Разбойник, а говорит, что любит! - с испугом воскликнул Никодим.

Кривой, Кострыга и Горемычный сели на лавки, готовые по одному зову идти на помощь своему атаману.

Попадья шла ни жива ни мертва впереди своего страшного спутника.

Они поднялись по лесенке к светелке.

Василий оттолкнул попадью и распахнул дверь. Сердце его расширилось. Вот она, его люба, его жизнь, его душа, Наталья!.. Он протянул руки и стоял безмолвный от охватившего его счастья.

Крошечный Викентий всплеснул руками.

- Он! - вскрикнула Наталья, бледная, худая, с длинною косою, выпрямившись у оконца подле широких пяльцев...

VI

Отец Никодим и попадья отнеслись к больной Наташе, словно к родной дочери. Бездетная попадья отдала ей всю свою любовь, и отец Никодим на время лишился всякого внимания с ее стороны, но не роптал.

- Богоугодно поступаешь, мати! Помоги тебе Царица Небесная! - говорил он попадье.

- Сиротиночка она ведь, родненькая, - горестно говорила попадья, - может, разбойник-то и из дома скрал!

- Пустое, мати! Воровская женка она. Он приходил, невестой объявил ее, а все ж по христианству должно помочь недужному!

- В жисть не поверю, чтобы воровская жинка была. Послушал бы, чем бредит!..

Викентий тоже полюбил свою пациентку.

Он сидел все дни у ее постели, то мешая для нее прохладительное питье, то ставя банки на ее белое тело. Днем - он, а ночью - попадья не сводила глаз с больной Наташи, пока она была без памяти.

Попадья думала о ней, как о своей дочке, а Викентий, смотря на нее, вспоминал свою младшую сестру, которую погубили казаки. После того он ушел из-под Киева и пробрался в далекий Саратов.

Наконец Наташа очнулась. Однажды рано-рано утром она открыла глаза и с изумлением оглянулась.

Маленькая светлая горенка, вся обитая липовыми досками. Она лежит на широкой постели с пологом. Против нее у ног, на широком стуле, сидит какая-то незнакомая старушка и дремлет, а дальше в углу на войлоке лежит не то человек, не то собака и храпит.

Наташа закрыла глаза, силясь припомнить, где она, как сюда попала, что с ней случилось, но память на время была совершенно бессильна. Наташа утомилась и тихо уснула.

Когда она снова открыла глаза, перед нею стоял карлик с огромной головою. Она хотела закричать от испуга, но карлик так ласково ей улыбнулся, глаза так кротко светились, что вместо крика она тихо улыбнулась ему.

Закричала не она, а карлик:

- Лапушка моя! Очнулась! Ай, умница!

Он словно исчез, а потом подле нее стоял седой старик, старушка и тот же карлик, и у всех были такие добрые, кроткие лица и все так радовались на нее глядя, что ей стало и легко, и весело на душе.

- Ну, слава Создателю! - говорил старик, набожно крестясь. - Теперь, девушка, выправляться надоть!

- Я ей, голубушке, сейчас кашки изготовлю! - ласково сказала старушка. - Можно ей, Викеша?

Карлик закивал лохматой головою.

- Можно! Все можно! Полегонечку только, помаленечку! Теперь она у нас скоро встанет!

И, правда, Наташа скоро начала поправляться.

- Как я попала к вам, люди добрые? - спрашивала она у всех по очереди.

- Тсс! Пожди, вредно тебе говорить теперя!

- Где мой батюшка? Его повидать охота мне!

- Тсс! Потом, потом!..

Однажды она проснулась в глубокую полночь.

Лунный свет лился в ее окошко. В лучах его сидела Марковна, попадья, и дремала, тихо качая головою. В углу на войлоке спал Викентий.

Вдруг в тишине с улицы раздались стоны, крики, кто-то орал диким голосом: "Нечай, нечай!" Это пьяные казаки, поссорившись, расправлялись с посадскими.

Наташа вдруг вспомнила эти ужасные крики.

- Батюшка! - закричала она в ответ и лишилась чувств.

Испуганная попадья чуть не упала со стула. Викентий быстро вскочил на ноги, и они оба тревожно нагнулись над Наташею, стараясь привести ее в чувство, а в это время разгулявшиеся казаки, убив посадского, ломились в дом к отцу Никодиму.

- Ей, батька, отворяй! - кричали они, ругаясь и клянясь. - У тебя, слышь, боярская дочь упрятана. Давай нам ее на потеху!

Испуганный поп выглянул в волоковое окно и обмер от страха: четверо казаков ломились в ворота.

- Смилуйтесь! - заговорил он. - Мне ее на постой ваш атаман поставил!

- Врешь, поп! - закричал казак. - Наш атаман до баб не охотник! Побреши у меня на него, так я тебе дом сожгу.

- Да чего тут, ребята, ломи калитку!

- С нами крестная сила! Господи, помози! Мать Царица Небесная, Ты видишь прямоту мою! - в ужасе зашептал отец Никодим, и под шум ударов, от которых ломилась калитка, ему представились ужасные картины казачьего буйства. Вот тащат его, бьют попадью, насилуют больную, жгут дом.

- Я вас, чертовы дети! - вдруг раздался среди шума грозный оклик, и битье в калитку окончилось.

Отец Никодим снова выглянул в окошечко. Высокий казак, сидя на коне, бранил казаков:

- Угомона нет на вас! Что дома ломаете?! Я вас в воду, неслухов! Али батькин наказ забыли?

- Коли поп боярскую дочь укрыл, а племя это все вывести надо.

Отец Никодим узнал в казаке на лошади казацкого атамана.

- Врут они, атаман, - закричал он, - защити! Ко мне ваш же казак, Василий Чуксанов, больную на постой поставил. Говорил, как очи береги, а они насильничают!

- Здравствуй, батько! - ответил Гришка Савельев. - Не бойсь! Не тронут! А вас, бисовы дети, в плетюхи велю. Уходите, поганцы!

Наташа очнулась, но шум, брань, несущиеся с улицы, долетали до нее, и она вся дрожала, как птица в силке.

- Батюшка! - кричала она в беспамятстве. - Братец родимый! Что с вами делают? Господи Боже! Злодеи, разбойники!

- Милушка ты моя! Наташенька! - убивалась над ней попадья. - Здесь все свои люди. Спокойся, дитятко мое родное!

- Пожди, пожди, - суетился Викентий, - я ей сейчас питьеце наговоренное дам!

Он изготовил быстро из вишневого настоя питье и влил в рот Наташи. Она успокоилась и спустя немного заснула крепким сном.

Дрожащий от страха отец Никодим поднялся наверх.

- Слыхала? - тревожно спросил он. Попадья только зашипела ему в ответ.

- Сейчас успокоилась только. Испугалась страсть, - объяснил Викентий.

- Чуть дом не спалили, - прошептал отец Никодим, - кричат, где боярская дочь! Ругаются!..

- Атаману сказать надоть!

- Он и выручил!

- А завтра сходи, отец, все-таки, - посоветовал Викентий, - пусть строжить, что ли, закажет! А то не ровен час.

- Ну, ну, он и то им страха нагнал!..

Наутро Наташа проснулась без следов ночных волнений, но память вдруг возвратилась к ней.

Все до мельчайшей подробности восстановилось в ее уме: и внезапное пробуждение, и испуг; метанье ее по горницам и сцены на дворе, страшные сцены: казнь воеводы, мучительная смерть отца и брата и наконец Василий и его разбойничье лицо... Здесь она уже ничего не помнила.

Здоровье ее поправлялось. Она уже поднялась с постели, бледная, слабая; два дня спустя она уже сошла вниз к общей трапезе.

Отец Никодим радостно благословил ее. Попадья не знала куда и усадить ее и всю обложила подушками. Горбун Викентий радостно потирал руки и говорил:

- Ну, смотри, боярышня, какое мне спасибо твой жених атаман скажет!

Сказал и тотчас от смущенья закашлялся. Наташа подняла на него глаза.

- Какой атаман, Викеша? Какой жених?

- Так, милая, пустое! - ответил ей отец Никодим. - Кушай благословясь!

- Нет, батюшка, не могу! - сказала Наташа. - Все время я допрашивала, как сюда попала, и теперь знать хочу!

- Ну, ну! - ответил отец Никодим. - Ладно, голубка моя, по-твоему будет. Только ты поначалу покушай малость. Гляди, попадья тебе курицу сготовила. Покушай да отдохни, а там ввечеру мы и побеседуем по ладу.

- Слушайся его, доченька, - наскоро сказала попадья, - он дельно бает.

- Все скажем, як Бога кохам! - побожился Викентий.

Наташа тихо кивнула головою и, перекрестясь, взяла ложку.

Мирно прошла первая трапеза, потом пошли опочить все и долго спали. Не спала только Наташа, томясь неизвестностью и с ужасом догадываясь о правде. Наконец пришел и желанный вечер.

- Слышь, - ласково сказала попадья, - мы все к тебе в светлицу соберемся. Посидки сделаем.

И она уселась в горнице с рясою отца Никодима, которую начала штопать. Скоро в светелку вошел Викентий, а за ним и отец Никодим.

- Вижу, вижу, - заговорил он, - по глазенкам вижу, что тебе знать все охота. Ну, слушай же! Поначалу тебе все Викентий расскажет, а потом я... Ну, Викеша!

- Прятался я от разбойников, боярышня, - начал Викентий, - боялся их очень, а тут вдруг раз застучали в калитку, ругаться стали, сорвали ее с петель и идут ко мне, разбойники-то...

И он рассказал, как Василий нашел его и привел к Наташе.

- Лежишь это ты, голубонька! Лицо неистовое, кричишь, мечешься, а он-то сам и того страшнее. Умрет, говорит, тебе голову с плеч! Жалко мне таково стало и тебя-то, и его. Хоть и разбойник, а, видно, любит!..

Наташа опустила голову, и слезы закапали ей на колени.

- А потом раз пришел он, такой ли бледный, и говорит: ехать мне надоть, а ее сберечь до моего приезда! Можешь? Тут я вспомнил отца Никодима и к нему...

- А я-то; голубонька, и не хотел поначалу, - заговорил добродушно отец Никодим, - боязно с разбойниками-то дела делать, а тут на меня попадья и накинься! Али, говорит, ты не слышал, жаждущего напои, а алчущего накорми, странного прийми! Стыдно мне тако стало. Веди, говорю, Викеша!..

И уже наперебой с попадьею они рассказали, как перенесли к ним Наташу, как кланялся и просил за нее Василий Чуксанов.

- Вот ужо приедет на тебя порадуется, - со вздохом сказал отец Никодим, в христианском смирении стараясь забыть, что она невеста разбойника.

- А когда он вернуться сбирался? - тихо спросила Наташа

- Вернуться-то? Уж и не знаю! Викеша, а ты?

- Как поход сломают, - ответил Викентий, - слышь, Самару взяли, под Симбирск пошли!

- О-ох! - не мог сдержать вздоха своего отец Никодим. - Крови-то сколько! Крови! Истинно гнев Божий за наши беззакония! И были знаменья на небеси, и Фомушка пророчествовал, и прочие юродивые от Господа. Не вняли!..

- Батюшка! - вдруг воскликнула Наташа, падая на колени. - Спаси ты меня от этого разбойника!

- Что ты, милая? - испугался Никодим. - Да я-то что ж?

- Что? Я тебе говорила! - торжествующе воскликнула попадья.

- Постой, Марковна! Дочушка, голубушка, да чего ж ты убиваешься так? - заговорил отец Никодим, а Наташа залилась слезами и говорила:

- Спасите меня, спасите! Не могу видеть его, убегу я!

Викентий стал ее успокаивать, готовя свое любезное питье. Наташа немного успокоилась.

- Ты скажи мне, девушка, - тихо заговорил отец Никодим, - кто ты? Может, тебя к родителям отправить?..

- Одна я! Сиротиночка я! Были у меня и отец, и братец родимые. Сгубили их! Ох, как и мучили, как мучили! Он, изверг! И хочет еще надо мной надругаться! Ни в жизнь! Смерть лучше!

- Тсс! Грех говорить такое! - остановил ее испуганно отец Никодим. - Ишь что сказала!

- Оставь ее, батька! - сказала попадья. - Пусть сердце отведет. Ты расскажи нам лучше по ряду все, Наташенька. Кто ты?

- Я? Я Наталья, дочь дворянина Лукоперова. Жили мы тихо и мирно, только... грешна я, милые, ой грешна!..

И все, без утайки, поведала она своим нежданным друзьям всю жизнь день за днем. И одинокую девичью скуку, и встречу с Чуксановым, и его ссору с братом, и свои обещания. Поведала про гнев на брата, про жалость к обиженному, а потом про страшные дни перед приходом разбойников. Рассказала наконец и про ужасную казнь отца и брата, совершенную Василием.

- Как вспомнила я теперь все это, как увидела лицо его тогда злобное - сразу не любовь, а страх меня охватил. Бежала бы я от него за тридевять земель. Часу с ним бы не провела. Кровь моих родных на нем...

- Ты и бредила-то все этими страхами, - сказал Викентий.

- Что я говорила тебе, батька? - опять повторила попадья. - Николи она разбойника любить не может!

А Никодим только вздыхал, качая седою головою.

- Всякая неправда родит неправду и зло - зло. Боже милостивый, крови-то сколько! Исступления, неистовства! Яко дикие звери грызут друг дружку и кровь пьют, как вурдалаки!

- Батюшка! Родные мои, спасите меня от него! - опять заговорила с плачем Наташа Никодим закачал головою и развел руками.

- Родненькая, да как же сделать-то это? Скрыть тебя, придет он, нас убьет, дом сожжет... И когда придет? Бежать всем. Куда? Везде они, как алчные звери, рыщут и алчут крови. Не уйдешь от них. Пожди, доченька, может, Бог смилостивится и откроет нам пути Свои!..

- Нет ли у тебя, Наташенька, человека какого? Moжет, ему весточку подать? Может, он пособит? - сказала попадья.

Наташа вспыхнула и потупилась.

- Есть, да боязно только, - прошептала она.

- Кто, милая?

- Сватался ко мне князь Прилуков из Казани...

- Ну?..

- Только я его и видела-то раз. Да и сватался он, как бы и нет. Батюшка сказывал мне только, что братец за него сватать меня хотел...

- А как дойти до Казани? Слышь, они все там, разбойники! О, Господи, страшен ты гневом Своим, но велик милостью!

- Мы тебе пока за отца с матерью будем, а Викеша за братца, - ласково сказала попадья.

Тихо и мирно потекла жизнь. Наташа полюбила всех и ее полюбили. Сидела она в своей светелке долгими днями, а подле нее то Викентий, то Марковна. Викентий рассказывал про славный город Киев, под которым он жил, про сестру свою Анусю, про буйное нападение пьяных казаков и смерть сестры. Марковна рассказывала старинные были, а вечером приходил отец Никодим и беседовал о священном.

Словно тихий сон казалась жизнь Наташе, но время от времени душу ее тревожили мысли. Думала с ужасом она о Василии, о том, как встретится с ним. Иногда мелькало у нее в уме: "Убьют, может", и она не знала, греховна эта мысль или нет. Порою ночью она вскакивала в страхе и кричала: ей казалось, что за нею пришел Василий со своими казаками.

И однажды припомнился ей ее вещий сон, тогда, в страшную ночь. Весь припомнился, до мелочи. Припомнился и князь, от которого все вокруг освещалось, словно от ясного солнца. "Может, придет и спасет!" - мелькало у нее в мыслях, и она, краснея от дум своих, тихо шептала: "Приди!"

Вспомнился он ей, когда она встречала и провожала его чарою вина. Вспомнилась статная фигура, вспыхнувшее лицо, горячий взгляд.

И теперь каждый раз, как начинала она думать о Василии и сердце ее сжималось от страха, вдруг словно луч мелькала мысль о князе Прилукове, и сердце снова начинало биться покойно и ровно.

Она полюбила говорить о князе с Викентием.

Добрый горбун выучился понимать ее мысли, и они по целым часам говорили о том, что настанет конец всем страхам и на выручку явится сам князь. Словно в сказке! А в Саратове вдруг объявилась тревога и проникла даже в тихий дом отца Никодима.

- Слышь, - сказал он однажды, - бают, воров-то государево войско разбило. Сам он бежал, и все врозь!

Наташа набожно перекрестилась, и лицо ее озарилось улыбкою.

- Значит, и нам спасение!

- Похоже, Наташенька! Только теперь стало еще страшнее. Покуда, вишь, городские да посадские за ум взялись, захотели государю прямить и казаков прогнать, а они бьют людей-то посадских. Что ни день, то бой!

- Прогонят теперь! - убежденно сказал Викентий. - Будем молиться об этом!..

Наташа ожила при мысли о спасении. Значит, скоро кончится смута, воров побьют, и не будет ей страшен Василий.

Она сидела за пяльцами у оконца и тихо беседовала с Викентием, когда по лестнице вдруг раздались поспешные шаги, настежь распахнулась дверь, и на пороге словно вырос Василий.

В первое мгновение Наташа встала, выпрямилась и словно окаменела от ужаса.

- Он! - вдруг раздался пронзительный вопль, и Наташа даже не узнала своего голоса. Но страх вдруг исчез в ней, и она стала покойна.

VII

Василий не слыхал ее крика, отдавшись восторгу. Он двинулся к ней с протянутыми руками и заговорил:

- Выздоровела, рыбка моя! Ну вот мы и вместе!

- Прочь! - грозно крикнула Наташа, отодвигаясь от него.

Василий вздрогнул и остановился, опустив в изумлении руки.

- Как? - растерянно произнес он, и все перечувствованные им страхи сжали его сердце.

- Прочь, убийца! - повторила Наташа - Прочь, разбойник! Не прикасайся ко мне! Ты весь в крови!

- Наталья, в уме ли ты? Что говоришь? Тебя ради я пошел на это!

- Меня ради? - строго произнесла она. - Не смей говорить этого! Меня ради ты сжег на огне моих отца и брата? Сквернил храмы Божьи? Бил женщин и детей, топил и вешал безоружных? Меня ради! Прочь от меня! Ты страшен, ты противен! Прочь!

Кровь прилила к лицу Василия.

- Но я люблю тебя!

- А я ненавижу! Проклятый ты!

- Наталья, сжалься! Я умру без тебя. На что мне жизнь?

- Умри! Только мало тебе одной смерти! - с презрением и ненавистью сказала она.

У Василия закружилась голова. Злоба охватила его.

- Так нет же! - воскликнул он. - Ты моя и моею будешь!

Он кинулся к ней и сжал в своих объятиях.

- Пусти! - закричала она, плюнув ему в лицо.

- Моя!

Василий поднял ее. В это время на него бросился карлик.

- Убей меня, я не отдам ее! - закричал он, хватая его руку. Наташа вырвалась.

- Так сдохни! - прорычал Василий, обнажая кинжал, и карлик со стоном покатился по полу. Попадья пошатнулась и лишилась чувств.

Василий отбросил кинжал, снова схватил Наташу и, подняв ее, понес с лестницы.

- Придержите попа! - сказал он своим товарищам. - И за мною!

Он вышел с драгоценною ношею и быстро пошел, не чувствуя даже ее тяжести. Наташа бессильно висела на его плече.

Через несколько минут его нагнали товарищи.

- Поп-то проклинает нас, беда! - с усмешкой сказал Кривой.

- Помоги нести! - хмуро ответил Василий. - А ты, - обратился он к Горемычному, - заготовь коней! Скоро!

Он вошел в воеводский дом. Там суетился Гришка Савельев.

- Это что еще? - воскликнул он при виде Василия с ношею.

- Невеста моя! - хмуро ответил Василий и, положив на лавку, стал заботливо ее встряхивать.

Она пришла в себя и села на лавку.

- Ну, брось дурить! - грубо сказал ей Василий. - Сейчас поедем!

Гришка насмешливо посмотрел на него:

- Это с ею?

Василий молча кивнул.

- Твое дело! - сказал Гришка. - Мы на круге решили на Пензу ехать. Там наших много! Укрепимся, отпор дадим! Ты с нами?

- А хоть и с вами! Мне все равно!

- Ну, ин! Тогда готовсь. Наши седлают!

- А я за конями послал!

Наташа сидела безмолвная, печально опустив голову. "Словно в сказках о разбойниках, - думала она, - и что я поделаю". Но в то же время в душе ее складывалось решение о смерти.

- Есть кони! - сказал, входя, Горемычный. Василий встал.

- Так и я на Пензу! - сказал он Гришке.

- Слушай, - обратился он к Наталье, - я тебя вязать не буду, но если ты станешь руками махать, всю перевяжу и к торокам прикреплю!

Наталья покорно опустила голову.

- Идем!

Василий вывел ее. Казаки усадили ее в седло. Василий вскочил на коня, и они поскакали.

Странные чувства волновали Василия. Он и любил, и ненавидел теперь Наталью. Ему хотелось и осыпать ее поцелуями, и бить; хотелось упасть к ее ногам и зарезать.

Наталья же словно окаменела. В душе ее не было ни печали, ни отчаяния, ни страха, в уме - мыслей.

А сытые кони мчали их по глухой степи, и топот их звонко разносился по воздуху.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

I

Прилуков-князь едва дал передохнуть своему войску и тотчас двинулся на Самару, которая с такою же легкостью передалась ему, с какой недавно Стеньке Разину.

Из клетей и амбаров и из разных скрытных мест повылазили перепуганные насмерть бояре, дворянские дети, дьячки и подьячие.

Князь Прилуков тотчас поставил временного воеводу, открылись застенок и тюрьмы, и снова кровь полилась широкой волною, только на этот раз с переменою ролей. Вокруг Самары и по берегу, словно роща, выросли ряды виселиц, и на них закачались казаки, бунтовавшие холопы, башкиры, стрельцы-изменники и перекинувшиеся посадские.

Прилуков сидел в Самаре три дня, каждый день во все стороны рассылая отряды для поимки воров, и со всех концов их приводили десятками.

Воевода по чести чинил каждому допрос и потом казнил.

- Вот так здорово! - смеялся Дышло. - Как мы их разметали, князюшка! Словно кречет глупых ворон!

- Пожди, - отвечал князь, - крамола-то, вишь, как проказа рассыпалась! До Москвы, бают!

- Здесь-то, князюшка, мы ей дыхнуть не дадим! Князь качал головою и вздыхал.

- Крови-то, крови напрасной сколько!

Он жалел холопов, которые как бессмысленное стадо овец за одним бараном шли по слову пьяного казака, не зная куда, а теперь десятками гибли на виселицах, корчились на колах...

Через три дня в Самаре побледнел призрак Разина, и князь встрепенулся:

- В Саратов! - сказал он старшим начальникам своего войска.

Если бы кто видел сердце князя во время нахождения в Самаре, тот назвал бы это геройским подвигом.

Мысль о Лукоперовых и их вероятной участи не давала минуты покоя князю. В то же время смутно в нем пробуждалась надежда, что, может быть, они успели укрыться, спастись от мстительной расправы разбойников, и эта надежда волновала его глубокой радостью. Так бы и полетел он в Саратов, но воинский долг заставлял его быть в Самаре, и он, мучаясь и терзаясь, оставался.

И наконец выступил... По дороге ему встречались мятежные шайки, еще не знавшие о поражении Разина, встречались и беглецы из-под Симбирска, и вновь образуемые отряды. Он разбивал их один за другим, забирал пленных и быстро двигался к Саратову.

Гришка Савельев с казаками уже оставил город, и только не многие пьяные и охочие до наживы еще толкались по улицам города, когда показалась первая сотня княжеского войска.

Посадские с воплями о помилованье раскрыли ворота, раздался колокольный звон, и священники вышли навстречу князю с крестами.

- Много лет государю Алексею Михайловичу! - кричала толпа.

- Смерть разбойникам!

- Смилуйся над нашим убожеством!

Посадские вмиг переловили запозднившихся казаков, с десяток гультяев тоже попали под опалу, вокруг воеводского двора, где остановился князь, затолпился народ.

Князь Прилуков вышел на крыльцо.

- Нет у меня государева указа о милости, - сказал он, - сами ее заслужите! Всех воров и изменников сюда во двор приводите, а сами крест на верность государю целуйте. А пока что, может, кто из бояр, дьяков али подьячих жив остался, так ко мне его!

- Есть, есть такой! - закричали в толпе голоса.

- Мы его мигом!

- Он в Успенской церкви в чулане жил!

Толпа бросилась к Успенской церкви, и скоро к Прилукову привели оборванного, худого и дрожащего от страха мужчину.

Прилуков позвал его в горницу.

- Кто и как жив остался? - спросил он.

- Смилуйся! - воскликнул тот, падая на колени. - Боярский сын Калачев есмь, а в животе пощадил атаман разбойный!

- За что?

- Знахаря ему нашел! Заболел у него кто-то. Он словно бешеный рыскал, а я тут. Показал ему Викешу, он и отпустил!

- Кто Викеша?

- А знахарь, милостивец, знахарь! Атаману-то большая нужда до него была!

- Встань! - сказал Прилуков. - Ты при взятии-то города был?

- Был, милостивец!

- Всех избили?

- Всех, милостивец! Три дня били.

- И... - князь заикнулся, - Лукоперовых?

- Их в первую голову. Их и воеводу! Васька-то их особливо мучил. Из-за них, может, и город взяли.

- Что ты брешешь? Как из-за них? Кто этот Васька?

- Истину говорю, милостивец! Святую правду. Васька Чуксанов - это атаман ихний, казацкий. Допрежь у нас помещиком был, дворянским сыном, а потом, как его выдрали... - и боярский сын Калачев подробно рассказал князю историю вражды Лукоперовых с Чуксановым, его неправедное наказание и месть за это.

- Да вражда-то в чем пошла?

- А слышь, быдто он за их доченькой ударял!

Князь вспыхнул, как зарево.

- Брешешь, собачий сын! - крикнул он.

- Да ведь бают, - испугался Калачев, - люди ложь, и я тож. Я-то не видел!

Князь успокоился:

- А с ней что? С Натальей?

- Да и ее, надо быть, убили, голубушку! Всех били. Деток малых и тех!

Князь закрыл лицо руками и опустил голову на стол. Калачев стоял в тревожном ожидании. Наконец Прилуков поднял голову.

- До другого наказа, - сказал он, - быть тебе тут воеводою. Собери приказных себе, стрельцов. Суди мятежников строго, но праведно. С каждого допрос снимай.

Калачев упал в ноги, не помня себя от радости.

- Батюшки, за что такая милость?

Князь усмехнулся:

- На безлюдье и Фомка дворянин! - сказал он. - Иди, а я объявку сделаю!

Он объявил народу о назначении Калачева временным воеводою.

В тот же день начались допросы и казни, и вокруг Саратова, словно грибы после дождя, вырастали виселицы. Отряды князя поехали в разъезды.

А сам князь в первое время словно обезумел. Он не ел, не пил и, сидя на лавке, уныло глядел перед собою, не в силах собраться с мыслями.

Убита! Замучена! Может, и опозорена...

Та надежда, смутная, как бледный свет, пробивающийся сквозь тучи, которая влекла его из Казани, которая давала ему жизнь, силы, энергию, угасла и с нею угас и всякий интерес к жизни. Словно надвинулась гробовая крышка и захлопнулась наглухо, и нет ему уже ни радости, ни света, ни спасения.

Дышло смотрел на него и убивался.

- Батюшка князь, да с чего ты это? - говорил он ему. - Смотри, сколько мы делов наделали. Государь отличит тебя. Вот сам увидишь!

Князь слабо махнул рукою.

- Чего махать-то? Дальше идтить надоть! Князья-то, чай, тоже не дремали. Гляди, все к Пензе подобрались, а мы тута!

- Пойдем, пойдем! - вяло ответил князь.

- Диво, да и все! - бормотал Дышло, разводя руками. - Допрежь что сокол был, а теперя... на!

В домике отца Никодима царили страх и уныние.

Марковна едва оправилась от испуга, отец Никодим с трудом разгибал старую спину, бедный Викеша с разрубленным плечом стонал и метался на той самой постели, где лежала ранее Наташа.

Но все они забывали о своих недугах и потрясениях, сокрушаясь об участи Наташи, к которой привязались со старческой бескорыстной преданностью.

Попадья плакала неустанно.

- Девка горемычная! - стонала она. - Матушки не знала, отца с братцем разбойник замучил и теперь, поди, над нею глумится! Ох, горькая! Лучше бы умереть ей в одночасье!

- Не греши, Марковна, не греши! - останавливал ее отец Никодим. - Господь ведет праведных путями неисповедимыми, и николи не знаешь, что во спасение, что на погибель...

- О-ох, - стонал Викеша, - сабля разбойника на погибель, чую, отец!

- Не греши! Телу в погибель, душе во спасение. Да пожди! Может, и выздоровеешь!..

В день новой присяги он вышел на площадь с крестом и вернулся домой в первый раз улыбаясь.

- Марковна, Викеша!. - сказал он. - А как Наташа-то того князя звала, из Казани?

- Прилуков, о-ох! - простонал Викеша.

- А что? - спросила Марковна.

- То, - ответил отец Никодим, - что здесь он! Пришел с воинами и спас град наш!

- Что же? - не понимая, повторила Марковна.

- Да к тому ж дознал я нонче, куда этот антихрист с голубкою ускакал. Пойду к князю, и он сейчас погоню нарядит. На том поклонюсь!

Марковна встрепенулась.

- Иди, иди, отец, скорей! - заговорила она. - Бог просветил тебя! Иди! Может, он выручит ее чистою, непорочною. А не пошлет того Господь, все же из рук разбойницких вырвет. В монастырь голубонька уйдет.

- Так и я думал, Марковна, - ответил Никодим. - Вот поснедаем, поспим, да и пойду, благословясь. Так-то-сь!

Марковна ожила, даже "Викеша перестал стонать и слабо улыбался.

- Вернется голубка наша! - тихо сказал он.

Встав с послеобеденного сна, отец Никодим надел рясу, взял в руки палку и пошел к воеводскому дому.

- Скажи князю, что видеть надобно, - сказал он стрельцу в сенях.

Стрелец вышел и вернулся, зовя Никодима в горницу.

Князь сидел, опершись головой на руку. При виде отца Никодима он встал и подошел под его благословение.

- Что скажешь, отче? - спросил он. - Разграбили животишки твои?

- Не о том, княже, - ответил отец Никодим, - вор нашу голубку скрал. Приютили мы у себя Наталью, дочь Лукоперова...

Словно невидимая сила подбросила князя. Глаза его вдруг вспыхнули. Он весь дрожал.

- Кого? Кого, ты сказал?

- Наталью Лукоперову, князь! - ответил отец Никодим и рассказал все, начиная от знакомства с нею, ее выздоровление, исповедь и наконец увоз ее против воли Васькой Чуксановым.

- А дознал я, что все они на Пензу поскакали, - прибавил он.

Лицо князя пылало, как заря.

- Так она про меня вспоминала?

- Один, говорит, защитил бы меня, сироту. Да он, слышь, в Казани!

- Дышло! - закричал князь. - Дышло ко мне позвать да двух сотников! Скоро!

Стрелец побежал исполнять приказ. Князь нетерпеливо ходил по горнице.

- Жив не буду, - говорил он, - ее выручу! А того Ваську... - он только сжал кулаки и потряс ими.

- Не бойсь, отче! Вызволю я тебе голубицу твою и тебя, и Викешу твово награжу за все добро!

- Ее только вырви от злого коршуна!

- Иди, иди с Богом и жди! - уверенно сказал ему князь. В это время в горницу вошли Дышло и сотники. - Готовь коней, Дышло, - приказал князь, - сейчас в погоню пойдем.

- Вот так здорово! - радостно воскликнул Дышло и побежал во двор.

- Готовьтесь! - сказал князь сотникам. - Сейчас я с вами в поход! Обе сотни соберите!

Потом он прошел к воеводе, поручил ему стрелецкого тысячника со стрельцами и вечером уже с двумя сотнями казаков скакал на Пензу.

Они скакали без отдыха часов шесть и наконец сделали привал.

Ночь была тихая, лунная. Князь не мог уснуть и, взойдя на холм, с тоскою думал о страшной участи своей невесты.

Выручить! А что, если выручит он ее, чтобы в монастырь везти?.. При этой мысли кровь холодела в нем от страха. Он упал на колени.

"Господи! - молился он. - Будь защитником сироты от разбойника. Допусти мне радость видеть ее непорочною, и, клятву даю, в честь Девы Непорочной у себя в вотчине церковь поставлю".

Он поднялся с земли и вдруг вдали зорким глазом заметил четырех всадников. Нет, пять...

Только пятый не сидел, а лежал на коне, перекинутый через седло.

Сердце его вздрогнуло предчувствием. Неужели это Бог послал ему по молитве?

Он быстро спустился с холма и разбудил сотника.

- Петрович, - сказал он, - выбери десять или двадцать удальцов. - Гляди, вон люди едут. Сымай их всех. Только, для Бога, не бей их. Всех заарканить надо, живыми взять! Скажи им: по рублю дам!

- Добро, князь! - ответил Петрович, осторожно идя к спящим и будя некоторых.

Князь взошел на холм. Всадники скакали в том же направлении, приближаясь к холму.

Князь огляделся. Из-за холма друг за другом выезжали его казаки.

Дышло вдруг очутился подле князя.

- Чего они там потиху? - спросил он. - Взяли бы пищали!

- Молчи! - ответил князь. - Тут жизнь моя!

- Что?

- Жизнь, говорю. Смотри, они заметили! Побежали!

II

Быстро мчался Василий Чуксанов в Пензу со своею дорогою ношею в сопровождении верных слуг-товарищей, Кривого, Тупорыла и Горемычного. Они останавливались по дороге только ради необходимого роздыха себе и лошадям и скакали дальше.

Наташа по дороге оправилась. Она не умоляла Василия о пощаде, не плакала, не лишилась чувств и молча, сосредоточенно обдумывала только план побега. Решение помимо ее воли вдруг сложилось и окрепло в ее душе. Если не удастся побег, она не будет живою во власти Василия. Он словно чувствовал ее мысли и думал: "Только бы доскакать до Пензы".

Там все свои. Там он поместит ее в горнице, и она будет в его воле, а покуда... он окружал ее самым нежным вниманием и попечениями, все же зорко следя за нею.

По дороге их нагнал Гришка Савельев со своими шестьюстами казаками.

- Ходу, ходу! - сказал он Чуксанову. - Неравно нагонят.

Они дальше уже скакали вместе.

Удалых когда-то разбойников охватывал теперь словно панический страх. Чувствовали они, что, попадись государевым ратникам в руки - им не будет пощады.

И наконец дней через пять они прискакали в Пензу.

- Кто вы такие? - спросили их уже взбунтовавшиеся пензяки.

- Я саратовский атаман Гришка Савельев, - ответил Гришка, - а это есаул батюшкин, Васька Чуксанов!

- Чего там Васька! У нас у самих есть Васька! Идите к нашим атаманам! - загалдели вокруг них. - А это что за девка? Нешто по-казацки это?

- Тронь ее кто, - закричал Васька, - головы не удержит! Ведите нас к атаману!

- Вы постойте тут, - крикнул Гришка своим казакам, - я сейчас обернусь!

- Постойте! - передразнили его казаки. - Чай, и погулять можем! Ишь, пять дней скакали. Братцы, где у вас горилкой торгуют?

Пензенские атаманы, Васька да Мишка Харитонов, сидели полупьяные в своей избе, когда к ним казаки ввалились гурьбою, ведя Чуксанова и Гришку.

- Слышь, - кричали они, - новые атаманы объявились!

- Кто такие? - грозно спросил Васька.

- Скажи, ты кто? - смело ответил Гришка.

- Я-то? Беглый солдат с Белгорода, - хвастливо ответил Васька, - не захотел государю служить, пришел к батюшке Степану Тимофеевичу на Дон послужить; он меня казаком сделал, и тут я атаманствую!

- А я Мишка Харитонов, тож атаман, - проговорил Мишка, - был поначалу холопом у князя Петрусова, да не захотел в холопах быть и вольным казаком сделался. Ныне тут атаманствую! А вы кто?

- А я с батюшкой еще на Хвалынском море гулял, - ответил Гришка, - был в Саратове атаманом, да государевы войска пришли. Я сюда. Здесь гулять буду!

- Гуляй, казак, только не атаманствуй! - согласился Васька. - Ей, вы! Тащите водки из кружала!

Гришка сел за стол, а Чуксанов быстро выскользнул из дверей.

- Устроил птаху-то, - сказал Кривой, подходя к нему.

- А где?

- Тут, у посадского, в баньке. Важно так!

- Что она?

- Она-то? Да молчит. Я, чтобы худого чего не сделала, Горемычного приставил к ней-то!

Василий быстро пошел за ним. Сердце его билось и трепетало. Кровь то приливала к голове, то откатывалась волною, и тогда он делался бледнее рубахи. Сейчас он объяснится с нею. Скажет ей все, и как она решит, так поведет себя. Коли склонится, он ее что царицу обережет, коли заупрямится, он... - голова его при этой мысли кружилась, и ему казалось, что он убьет тогда Наташу без пощады.

Тем временем Кривой его провел позади посадских домов, через тын, через огород к маленькому деревянному строению.

- Тута, - сказал он.

- Ты не уходи! - сказал Чуксанов, робко ступая через порог.

Горемычный высунулся из двери горницы:

- Ты, атаман?

- Уходи и жди! - сказал и ему Василий и вошел в горенку.

Наташа сидела в углу, опустив голову, сложив руки на коленях. Она была бледна и имела измученный вид, но в своей слабости показалась Василию еще обольстительней.

- Здравствуй, зорюшка, - тихо произнес он, делая шаг вперед.

Как кровный конь под ударом хлыста бьется до последнего издыхания, так Наташа вся затряслась, вся затрепетала при звуке ненавистного ей голоса.

Лицо ее вспыхнуло румянцем, она выпрямилась и твердо взглянула на Василия. В ее взгляде было столько презрения, что он даже попятился несколько назад.

- Хорошо ли тебе тут? - спросил он.

- Мне везде хорошо, где нет тебя, - ответила она, - а где ты, там я гроба ищу!

Краска прилила к лицу Василия.

- За что поносишь меня? Я ли не люблю тебя? Вспомни, как миловала меня. Али я другим стал?

- Не напоминай! - вскрикнула она, подымая руки. - За то я проклята! Лучше бы убил меня тогда отец мой, чем такую срамоту терпеть!

- В чем срамота? Я тебя не обидел; я люблю тебя и повенчаюсь с тобою. По закону жить буду, а не насильничать!

- Никогда! - пылко ответила Наташа. - Батюшка за гробом проклянет! Прочь, разбойник! Не коснись меня! Прочь!

- Что ты? Али очумела?.. - раздражаясь, сказал Василий.

- Прочь, прочь!

Василий двинулся к ней с усмешкой.

- Брось! Ты моя и моей будешь! Честью не хочешь, силой моя будешь. Не противься! - он протянул к ней руки и коснулся ее.

Словно порох от прикосновения фитиля, вспыхнул он, коснувшись ее, и вся сдержанность его исчезла.

- Моею будешь! - прохрипел он, обхватывая Наташу.

- Никогда! - с нечеловеческой силою она отстранилась от него, но он повалил ее на лавку.

- Моя будешь!..

Она молча боролась. Вдруг рука ее нащупала у него за поясом рукоять ножа. Она выхватила его и всадила Василию в плечо.

- Вот тебе!

Василий невольно отскочил. Рука у него бессильно повисла.

- Пожди ж! - проговорил он сдавленным голосом.

- Атаман, - закричал Кривой, - иди скорее! В круг зовут!

- Пожди ж! - повторил Василий, идя из баньки. Кровь широкой струею текла из раны, заливая ему кафтан.

Выйдя на двор, он быстро с помощью Кривого накрепко перевязал рану и пошел в город.

Там волновались казаки, составив раду. Василий вошел в круг и поклонился.

- Мы тебя трогать не будем, - заговорили старшины, - скажи только, что нам делать. Слышь, услыхали, князь Барятинский сюда идет!

- Я говорю, тут его встретить. Бой дать! - сказал Гришка.

- Молчи, пес! - закричал на него Харитонов. - Он нас перебить хочет!

- В воду его!

- А ты как мыслишь?

Василий поклонился:

- Ваша воля, громада! Думаю, уходить лучше, чтобы побольше силы набраться.

- Что, видишь? Вот и он говорит! На Ломов, братцы!

- На Ломов! - закричали казаки.

- А я не дам своих казаков! - заявил охмелевший Гришка.

- Ты? Своих? Ах ты пес корявый! - загалдели казаки. - Мы тебя не вольны сместить, что ли?

- В воду его!

- Повесить!

- Тащи, братцы!

- Послушайте, православные! - заговорил было Гришка, но казаки накинулись на него и потащили к воде.

- А ты что делать будешь, с нами пойдешь? - спросил Харитонов. - Нас тыща. Мы Ломов возьмем, больше народу будет. Дальше пойдем!

Василий поклонился.

- Нет, - ответил он, - я до батюшки Степана Тимофеевича пойду. С ним буду дело делать.

- Да где он-то, голубь наш?

- В Царицыне, слышь!

- Ну, ин! - сказал Харитонов. - Ведь мы, казаки, людей не неволим. Вольно Гришке было в атаманство лезть! Иди себе!

Василий вышел из круга.

Да! Доберется он до Царицына к Стеньке Разину, а там с ним вместе на Дон махнет!

- Готовь коней! - сказал он Кривому.

- А теперя куда поедем? - спросил он.

- К атаману! В Царицын!

- Ну, ин! Обернулось на худой конец наше дело! - вздохнул он.

Василий прошел в баньку и с злобной усмешкой обратился к Наташе.

- Ну, королевна, опять ехать надоть! - сказал он. - Как повелишь, вязать тебя али вольной волею поедешь?

- Убей меня лучше, - ответила она.

- Ну, это нет! - сказал Василий и спросил снова: - Вязать, что ли?

- Вяжи! - сказала Наташа. - Я бежать буду пытаться.

- Бежать? Ишь ты, хитрая! Ну, ин, перевяжем!

Василий вышел отдать приказания.

Казаки торопились. Одни бегали по городу, наскоро грабя обывательские дома, другие седлали коней, увязывали торока. Всюду виднелись поспешность и уныние.

На задах, на огородах кто-то уныло выводил:

Ах туманы вы мои, туманушки, Вы туманы мои, непроглядные, Как печаль-тоска, ненавистные!..

Василий поторопил Кривого и вернулся в баню.

Тоска острой болью сжала его сердце. Тайное предчувствие беды охватило его невыразимою грустью. Жизнь, вся жизнь сгублена, и никакой отрады... А песня тянулась уныло, жалобно:

Не подняться вам, туманушки, со синя моря долой, Не отстать тебе, кручинушка, от ретива сердца прочь!..

Ох, не отстать!.. Василий прислонился головою к стене и прижал руку к сердцу. Словно рвалось оно на части! Даже не чувствовался палящий зной раны. Неужто так и не полюбит? Не может быть! Не ржавеет старая любовь! Он заслужит ее... Доехать бы до Дона, а там...

- Атаман, все готово! - сказал Кривой. - Коней сюда подвел.

- Веди красавицу-то, - глухо сказал Василий и прибавил: - Осторожно веди!

Ты размой, размой, туча грозная!

Ты пролей, пролей, част-крупен дождик!.. -

словно пел панихиду чей-то голос, надрывая душу.

- Заткни этому псу глотку! - крикнул Василий Тупорылу. - Чего воет, ровно по покойнике!..

Тупорыл прыгнул через тын.

Ты размой, размой земляну тюрьму, Чтоб!.. -

и голос вдруг сразу смолк, после чего вокруг словно настала мертвая тишина.

Кривой и Горемычный под руки вывели Наташу.

- Осторожно! - приказал Василий. - Сади в седло и прикрепи!

Ее посадили. Она не сопротивлялась, только глаза ее, как звезды, горели на бледном лице, и Василий невольно отворачивался от них.

Перед ней, перед своей пленницей, он был жалок. Лицо его было также бледно. Не знавшие сна глаза смотрели тускло. Кафтан, залитый кровью, с оторванным рукавом, казался ветошью, а туго перевязанное кровавыми тряпками плечо прибавило ему еще более убогий вид.

- На конь! - приказал он, и они, привязав в середину Наташу, медленно выехали из посада за надолбы. Казаки строились в колонны, готовясь выходить тоже, чтобы идти на Ломов от преследования князя Барятинского.

Василий подал знак, и они поскакали, но на этот раз скакать было неизмеримо трудно. Рана давала себя знать.

Василий приказал остановиться у первого поселка и позвал знахаря. К нему пришел седой мельник. Он промыл Василию рану, наложил на нее жеваных листьев, перевязал, и Василию словно бы полегчало.

Они поскакали дальше.

- Саратов-то, смотри, объезжать надоть? - сказал Кривой.

- А то как же! Его уже взяли! - ответил Василий.

Они скакали четыре дня, давая себе только малый роздых.

- Близко теперь, - говорил Кривой, готовя коней скакать дальше после вечернего отдыха. - Гляди, ночь-то какая! Ровно день!

- Завтра ввечеру будем, - сказал Тупорыл.

Василий покачал головою:

- Чует мое сердце что-то недоброе, братцы!

- Брось, атаман, забабился ты! - весело ответил Кривой.

- Вот ужо подле батюшки оправишься. Едем, что ли!

Он вскочил на коня:

- Ночь-то какая!..

Василий нагнулся к Наташе. Она быстро отвернулась. Он хотел что-то ей сказать и махнул рукою:

- Едем!

Они поскакали. Скакали они уже часа три, как вдруг Василий осадил коня.

- Гляди, за нами! - сказал он.

Все обернулись. С левой руки на них мчались казаки врассыпную.

- Бери вправо! - приказал Василий. Они поскакали, но с правой руки перед ними вдруг выскочили из-за холма тоже казаки.

Впереди, немного левее, чернел лесок.

- Туда гони! - сказал Василий. - Скорей! - он ухватил Наташиного коня под уздцы и погнал, но казаки окружили их кольцом и стягивались.

- Придется рубиться! - сказал Тупорыл, вынимая саблю.

- Бейтесь вы, я ускачу с нею! - сказал Василий на всем скаку.

- Ин! Спасайся! - согласился Кривой. Казаки приближались. Тупорыл кинулся на одного и тотчас покатился с коня на землю.

Ловко наброшенный аркан стянул ему руки и сбросил с седла.

Василий скакал не оглядываясь. Перед ним никого не было, но сзади он слышал за собою погоню.

"Сам умру и ее урежу", - решил он, вынимая нож. Наташа ничего не видела, бешеная скачка на время помутила ее ум. Василий обхватил ее, сдернул с седла и занес над нею нож, но петля вдруг обвилась вокруг его шеи и сдернула с коня.

Он упал и потерял сознание.

Когда он очнулся, его, скрученного, поднимали казаки и сажали на коня.

Брезжило утро. Василий оглянулся. Верхом на конях, со скрученными за спину руками, с ногами, привязанными к стременам, сидели его товарищи; вокруг суетилось человек двадцать казаков и какой-то чернобородый великан в одежде стремянного.

- Вот так здорово! - сказал он, когда прикрутили Василия. - Теперь все по насестам! Едем, братцы! Чай, князь уж и встречу им заготовил!..

Отряд двинулся скорой рысью. Часов через семь показался город. Перед ним, за надолбами, словно лес стояли виселицы. На длинной перекладине, скорчившись, висело по два, по три трупа. Вороны и коршуны стаями кружились над ними и покрывали виселицы черной каймою.

Между виселицами то тут, то там торчали колья и на них сидели казненные воры. Одни еще мучились в агонии, другие уже успели испортиться и наполняли воздух невыразимым зловонием.

- Ну, атаман, - сказал Василию с усмешкою Дышло, - полюбуйся-ка нашею рощицей: и тебе в ней отдыхать придется!

Василий даже не повернул к нему голову.

III

Пленников привезли к воеводскому двору. Навстречу отряду выбежали стрельцы и тотчас стали ссаживать с коней преступников и бросать их в тюрьмы. Это были низкие землянки, чуть видные от земли, с узкой дверью, с крошечными оконцами вверху.

Василия втолкнули в одну тюрьму, заковав по рукам и ногам в кандалы. Он сел в углу на землю и огляделся. В тюрьме сидело, кроме него, человек двенадцать. На некоторых были надеты стулы, доска на шею, в которую были продеты и руки. Василий узнал некоторых казаков.

- Атаман, - заговорили кругом с почтением. Один подвинулся к Василию и спросил:

- Где ухватили?

Василий промолчал.

- Вот собака, - сказал спросивший, - и тут гордится!

Василия сперва тихо, потом все громче и громче стали ругать:

- Дворянский сын! Пес кривой! Адова падаль! - но Василий ничего не слышал. Он весь ушел в себя и думал свои безотрадные думы.

Невзлюбила его судьба-мачеха! Побаловала его девичьей ласкою и на том бросила, а после... Василий тосковал. Ему хотелось отговеться перед попом и просить у Бога прощения, а колодники продолжали глумиться над ним.

- Вот пожди, порастрясут твои дворянские косточки! Воевода ух злой какой!

- Спой песню, атаман!

Один дернул Василия за волосы. Василий вдруг вспыхнул, схватил его за шею и так сдавил, что тот захрипел и повалился.

- Чего своих-то душишь, лиходей! - набросились на него. - Не видишь, пытаный!

- Ой-ой-ой! - стонал придушенный.

- А вы не докучайте! - смуро сказал Василий.

- Я вот покажу ему, псу, - проговорил громадный детина в грязной окровавленной рубахе и двинулся на Василия, но тот так его ударил в живот, что он покатился с проклятиями.

- Здорово! - заговорили колодники и вдруг приняли сторону Василия.

- Что-то все на него, ровно псы, накинулись! Ему, чай, оправиться надоть, а они на!

- Ты их железами по башке, атаман!

Детина поднялся с пола.

- Я на тебя не сердит, атаман, - сказал он, - больно только уж очинно бьешь, а я с дыбы только что.

- Не лезь! - сказал Василий. - Я сижу смирно!

- И то! Дайте ему оправиться!

Василия оставили и занялись своими разговорами.

Это были страшные речи. Рассказы об испытанных только что мучениях и разговоры о роде предстоящей смерти сменялись воспоминаниями буйно проведенных в разбое месяцах. Тоска по воле сменялась смехом при воспоминании о попойках и молодечествах.

Поверяли друг другу свои клады и хвастались богатством, а потом поверяли испытанные боли и хвастались выдержкой.

На другой день, часов в шесть утра, Василия повели к допросу.

- Чуксанов! - воскликнул временный воевода. - Вишь, какого осетра сымали! - сказал он злорадно. - Ну, что скажешь, друг? Как к разбойникам попал? Держи ответ по истине. Государю словно бы!

Чуксанов взглянул на Калачева и усмехнулся.

Давно ли он тряс его за ворот, а тот у него в ногах ползал, а ныне сидит он на воеводском месте с дьяком да с подьячими. В дверях стрельцы стоят и палач в красной рубахе.

- Что ответ держать, - сказал он, - кажись, всю мою правду, как я, сам знаешь Лукоперовы да воевода вором меня сделали.

- Ну, ну! Ты рассказывай по ряду. Вот Егорыч запишет все! Говори все. Кто ты еси?

- Василий Чуксанов, ране был дворянский сын, а теперь вольный казак...

Он говорил нехотя, а Калачев подгонял его своими вопросами. Когда Чуксанов сказал, что воевода Лутохин его взодрал неправильно да в стрельцы силком отдал, Калачев закричал на него:

- Не бреши на упокойника!

- Чего брехать! Пес брешет, - ответил Василий, - чай, сам меня и в стрельцы отводил. Али забыл?

- Откажись! - грозно сказал Калачев.

- Не для ча, - уперся Василий.

- Ну, так я покажу тебе, что брешешь, как пес! - крикнул Калачев. - В пыточную его!

Его повели в пыточную башню. Сначала его один стрелец взвалил себе на спину, а другой стал бить его по обнаженной спине плетью, от чего кожа на спине вздулась и лопалась.

- Сказывай подлинное! - говорили ему за каждым ударом, но Василий молчал.

Ему дали ударов тридцать. Потом увели в тюрьму. Рубаха его была смочена кровью, рана открылась.

- Закусил, атаман? - засмеялись колодники.

После полудня его снова привели в пыточную башню. Теперь его вздернули на дыбу, потом жгли каленым железом, потом капали смолою. Василий вопил от невыносимой боли, а подьячий, приставленный к нему, повторял:

- Говори подлинное!

Наконец его посадили на горячие уголья.

- Отрекаюсь! От всего отрекаюсь! - закричал, не выдержав, Василий.

- То-то! - сказал подьячий и приказал снять его, после чего записал новое показание Василия.

Лукоперовых и воеводу (царство им небесное) он оболгал. К ворам пристал по дурости да корысти ради.

Его отвели снова в тюрьму. Он упал на землю и лежал, как труп, а колодники говорили:

- Что, поужинал славно?

На другой день его снова привели в воеводскую избу. Там он увидел и Кривого с Тупорылом и Горемычным. Дьяк поднялся и прочел им приговоры. Тех присудили к виселице, а Василия к смерти на колу.

- Хочешь исповедоваться и приобщиться? - спросил его дьяк.

- Хочу! - радостно ответил Василий.

Его отвели в соседнюю избу. Там у аналоя стоял отец Никодим.

Василий задрожал и упал ему в ноги. Слабость и потрясение мешали ему подняться. Отец Никодим стал подле него на колени и опустил над ним свою седую голову.

- Отпусти и помилуй! - твердил Василий, глухо и тяжко стеная.

Отец Никодим стал наставлять его.

- Отец, умоли Наташу, чтобы простила окаянного!

- Она забыла уже и о тебе плачет! - сказал старик. Василий поднял лицо.

- Скажи ей, что, и умирая, люблю ее!

- Скажу, сыне! - ласково сказал Никодим. - Встань, я приобщу тебя.

И он приобщил Василия.

После этого его повели стрельцы за надолбы. Подле одного пустого глаголя остановились, вывели друг за другом его товарищей и быстро вздернули.

- Прощай, атаман! - успел крикнуть Кривой.

Василий набожно перекрестился. Стрельцы повели его дальше и подвели к острому колу. Двое палачей схватили его сильными руками, высоко подняли и с размаху посадили на кол. Василий вскрикнул так, что вороны черной тучей поднялись с обезображенных трупов и закружили в воздухе.

Когда Василий очнулся, он был один среди гниющих трупов. Кол медленно пробивал его внутренности. Невыносимая жажда мучила Василия, и он кричал хриплым голосом среди трупов и хищных воронов, которые уже не боялись его.

Вот один вскочил ему на голову и сидел на ней, хотя Василий кричал и мотал головою. Вот он нагнулся, жадным клювом ударил в глаз Василия и отлетел.

Василий лишился чувств и, не приходя уже в себя, помер к следующему утру.

IV

В первый момент князь не поверил своим глазам, когда казаки принесли и положили перед ним Наташу. Прилуков жадно глядел на нее и не мог наглядеться. Какая она бледная, измученная! Как нежно ее лицо и как печально! При ярком свете луны она казалась покойницей, так бледны и недвижны были черты ее лица.

- Вот так здорово! - воскликнул Дышло. - Да это боярышня Лукоперовых!

Князь очнулся и поднял орошенное слезами лицо;

- Она, Дышло! Только не умерла ли она? Смотри, голубка не движется!

- Что ты, князь! Да я ее сейчас тебе в память приведу! Гляди!

Князь снова склонился над нею. Дышло стал на колени, взял ее руки и тихо стал хлопать по ладоням.

- Будь черная кошка, - говорил он, - тогда бы живо! Подпалил хвост ейный и к носу!.. А теперь... тсс! Гляди, князь!

Но князь и так не сводил с нее очей.

Наташа лежала в обмороке, но вот она вздохнула, раскрыла глаза и улыбнулась. Сон! Вот он, светлый, ясный, который явился ей на спасение! И кругом от него свет так и льется... и она протянула вперед руки и воскликнула:

- Спаси меня!

- Спасли уже, ясная! - нежно ответил князь.

- Ай! - вскрикнула Наташа и пришла в себя.

Так это не сон! Князь правда перед нею, и она спасена. Свет этот - свет ясного месяца!.. Вот здесь лежат связанные!..

Она села и растерянно-радостно оглянулась.

- Не сон! И ты здесь, князь? Как ты набрел сюда?

- Я послан за разбойниками в Саратов, - оправившись, ответил князь, - и узнал, что тебя вор увез. Погнался, и вот - помог мне Господь!

- Истинно Господь, - кивнув головою, сказала Наташа. - От кого узнал?

- Поп сказал. Я думал, тебя убили...

- Отец Никодим! Значит, он жив! О, как я рада! Я думала, все убиты... Князь, отвези меня к нему.

- Туда и уедем. Я только тебя ждал. Эй! - сказал он, подымаясь с колен. - Готовсь!

Он распорядился устроить покойное сиденье для Наташи. Между двух коней, на копьях и арканах, казаки приспособили вроде люльки, и Наташа полулегла в нее. Князь сел на коня.

- Ты, Дышло, воров к воеводе приведешь! - приказал он. - Двадцать казаков здесь тебе на помощь останутся.

- Ладно! - сказал Дышло. - Скачи, княже, со своим кладом. Бог тебе на дорогу!

Казаки поскакали. Князь время от времени взглядывал на Наташу и каждый раз встречал ответный благодарный взгляд, отчего с неудержимою радостью билось его сердце.

В тихом домике отца Никодима, несмотря на поздний вечерний час, все еще длилась беседа. Даже Викентию словно бы полегчало, когда он узнал, как всполошился князь и поскакал в погоню.

- Нагонит! - говорил он с уверенностью.

- Дай Бог! Только ведь, почитай, пять ден прошло. Где искать?

- Найдет! - уверенно повторил Викентий. - Она мне сон свой рассказывала. Вещий сон! Поначалу все так и сбылося, а теперя на нем черед...

- Пошли, Господи! - вздыхала Марковна. - Такая бедненькая! Всем-то обижена.

- Потом превознесется!

- Нет, не говори, Викеша, она не такая. Она николи не превознесется. Добрая!

- Ну, одначе, и на покой пора! - сказал Никодим, подымаясь с лавки. - Викеша, тебе что надоть?

- Марковна плечо перевяжет, - сказал Викентий, - да пить чтобы, ковшичек квасу оставь. Пить-от хочется, беда!

- Ну, ну! Марковна, ворочайся, а я пойду помолюся на сон! Бог с тобою, Викеша!

- Доброй ночи! - ответил несчастный Викентий.

Наступила тихая ночь. В домике отца Никодима все смолкло, только нет-нет раздавался с тишине протяжный вздох Марковны да наверху, в Наташиной светелке, слабо стонал Викентий.

Он метался без сна, и мрачные мысли в безмолвной тишине ночи претворялись у него в страшные образы. Бедный горбун! Подле Наташи, к которой он так привязался, он узнал первую радость дружбы с чистой, невинной душою девушки, и вот - ее, может, обесчестить теперь злой разбойник, а он, разбитый, раненый, прикован к кровати, и, как знать, может быть, смерть уже стоит в его изголовье.

"Кабы князь ее выручил!" - думал он, и радость при одной мысли о возможности спасения Наташи разливалась волною в его груди.

Тихо проносилась ночь над их домиком, наступало утро, утро светлое, радостное, и вдруг отец Никодим на самой заре вскочил с постели от стука в ворота.

- С нами крестная сила! - воскликнула Марковна. - Опять воры!

- Полно, полно, мать, - торопливо обуваясь, ответил Никодим, - воров теперя и следа нету!

- Спроси, отец! Не отворяй сразу-то.

Никодим выбежал на двор.

- Отворяй, што ли! Не бойсь! - услышал он добродушный голос, и вдруг, с нами силы Господни, серебристый голосок Наташи звонко крикнул: - Батюшка, отвори доченьке своей!

- Да неужто! - воскликнул отец Никодим, торопливо отмыкая тяжелый замок и снимая с ворот перечину.

- Вот тебе и неужто! - весело ответил князь, въезжая в ворота. - Принимай гостей!

- А где же?.. - начал Никодим.

- Здесь я, батюшка! - звонко откликнулась Наташа. - Силушки нет побежать к тебе!

- Доченька, любая! - кинулся к ней Никодим. Она приподнялась в своей люльке и обняла его голову.

- Выручили, выручили, - говорила она сквозь слезы, - не ты бы да не князь, пропасть мне с горя!

- Бог пособил! - ответил Никодим и бросился в горницы.

- Марковна! Наташа вернулась! - закричал он. Марковна так и хлопнулась на лавку.

- Ой, беда моя, обезумел старый! - но она тотчас же оправилась и легче серны выбежала на двор.

Казаки уже помогли князю вынуть Наташу, и он нес ее осторожно в дом.

- Ласточка моя! Голубушка! Выручили! - закричала Марковна, подбегая к Наташе. Та ласково кивнула ей головою.

- Куда нести-то?

- Сюда, сюда! - повела Марковна князя в свою горенку.

- А в мою светелку? - спросила Наташа.

- Там Викеша. Разбойник зарубил его.

- Насмерть?

- Нет, плечо пересек! Да ты не пужайся. Он выправится. А теперя с радости скоро!

Наташу положили на постель Марковны.

- Лежи, Наталья Ивановна, поправляйся! - сказал ей ласково князь. - Я после наведаюсь! Не оставьте ее, добрые люди! - поклонился он попу с попадьею.

- Что ты, что ты, князь! Да она нам заместо дочери! - в голос ответили те.

Князь уехал в воеводскую избу, а в доме отца Никодима все вдруг оживилось.

- Да расскажи ты мне, рыбочка, что с тобой разбойник-то делал? Где были?

И Наташа рассказывала про бешеные скачки от Саратова до Пензы и назад.

- А как князь тебя нашел?

Наташа рассказывала снова.

- Перст Божий! - вздохнув, сказал Никодим. - Теперь по заслугам казнь воспримет.

Наташа вздрогнула.

- Жаль мне его теперь, - прошептала она, - смотрел в последях он так-то на меня жалобно...

- А зарезать хотел, - сказала Марковна.

- В страхе. В страхе и я его ножом ударила.

- Викеша говорил: быть не может иначе. Слышь, ты сон видела?

Наташа вспыхнула и кивнула головою. Правда, вещий сон она видела...

- Викешу бы повидать!

- Пожди, лапушка, он с радости-то, гляди, совсем разнедужится. Ведь его вор-то как полоснул. Беда!

Но через день, когда Наташа, оправившись, совсем встала с постели, она прошла к Викентию. Некрасивое лицо его от радости стало красивым, бледные щеки покрылись румянцем. Он глубоко вздохнул, и слезы выступили на его глазах, когда Наташа наклонилась над ним и нежно ему сказала:

- Теперь я за тобой ходить буду, как ты за мною!

И она стала за ним ухаживать.

Князь каждый день навещал тихий домик отца Никодима и подолгу оставался в нем, отдыхая от ратного дела.

- Только не все мне быть с вами, - грустно говорил он, - не сегодня-завтра наказ получу дальше идтить! - и он пытливо глядел на Наташу, а она, краснея, опускала лицо и только вздыхала.

Грустным возвращался к себе князь. "Любит или нет? - думал он и вздыхал. - Эх, кабы матушка тут была!.."

- Стрелец к тебе от князя Долгорукого, - сказал ему однажды Дышло, - с грамоткой ждет!

Князь вошел в свои покой.

"Чего от меня князю Юрию?" - с удивлением подумал он, беря от стрельца грамоту.

Но, прочитавши ее, он вдруг побледнел и покачал головою.

Князь оповещал его, что волею государя назначен воеводою Казанским, на место князя Урусова, а потом, хваля его за его действия под Самарою и Саратовом, приказывал немедля идти к Нижнему Новгороду, куда пошел и Данило Барятинский: "Воров там изрядно скучилось, и надоть разбить их, чтоб и следа не было, а государево спасибо за тобою, князь, стоит".

Князь сложил грамотку и быстро пошел в дом отца Никодима.

Он вошел в горницу. Она была пуста. Сверху, из светелки, где лежал Викеша, раздавались голоса. Князь остановился. Эх, повидать бы одну Наташу!

И вдруг, словно по его воле, сверху по лесенке раздались ее легкие шаги. Князь остановился посредине горницы. Минута - и Наташа стояла перед ним. Лицо ее вспыхнуло от внезапного смущения.

- Князь, чего обернулся? - спросила она его. Он подвинулся к ней.

- Идтить должен. Проститься пришел, - тихо сказал он.

Внезапная бледность Наташи выдала князю ее чувства.

- Куда идтить? Когда? - спросила она растерянно.

- На Нижний, воров воевать, а идтить либо нынче, либо завтра. Не позже!

Наташа потупила голову. Князь приблизился к ней.

- Наталья Ивановна, - заговорил он прерывисто тихим голосом, - я за тобой сватом слал брата твоего, Сергея Ивановича. Да вишь, не дожил. А теперь и некого. Иду я. Может, воровская сабля и кончит жизнь мою. Так молви мне слово: люб тебе я али нет? Душа моя вымерла!

Наташа глянула на него исподлобья. Вот он стоит перед нею, ясный, светлый, как день, и на лице его мука горькая.

- Люб! - чуть слышно ответила она, но он уловил ее ответ и тотчас обнял ее, целуя ее очи.

- Милая, любая моя! Пойдем же наверх, в светелку. Я им скажу!

- Пусти! - вырвалась из его рук Наташа. - Я ведь за пивом шла! - и она убежала.

В три скачка поднялся князь в светелку. Викентий сидел на постели, у окна сидела Марковна, а в уголку, у печки, отец Никодим.

- Батюшка, князь! А мы-то и не слышим! - воскликнула Марковна. - Хоть воры приди.

- Не болтай пустого, - остановил ее Никодим, - какие такие воры! Что, князюшка, светел так?

- Радость, батюшка, радость великая. Наташа-то любит меня! Невеста моя названая! - взволнованно ответил князь.

Марковна всплеснула руками.

- Ах она коза быстроногая! Да неужто она тебе сказала про то? Срам-то какой!

- Никакого срама нет.. И не говори она, всякий видел, - тихо и радостно ответил Никодим.

- Я знал про то! Хотел князю сказать, да она не позволила! - весело сказал Викентий, качая огромной головою.

В это время на пороге показалась Наташа.

- Ах ты бесстыдница... - начала Марковна.

- Смотри, - перебил ее Викентий, - с пивом пришла! Вот и поздравим их!

Никодим встал.

- Постойте, детушки, - сказал он, - я вас иконою благословлю! - и вышел из светелки.

Наступило торжественное молчание. Никодим вернулся с иконою в руках.

- На колени станьте! - сказал он.

Князь и Наташа опустились. Марковна заплакала.

- Во имя Отца и Сына и Святого Духа! На место покойного батюшки твоего - царство ему небесное. Пусть мое благословение нерушимо будет! Любите друг друга и живите в веселии!

- А теперь за пиво! - снова сказал Викентий, весело смеясь.

Они сели и заговорили дружно и весело.

- Вот что, - сказал князь, - я теперь на Нижний иду, оттуда еще куда пошлют, а там матушка ждет меня, тоскует. Так я такое удумал. Отправлю я Наташу свою к матушке в Казань. Для охраны стрельцов дам и Дышла своего. Хочешь?

Наташа кивнула головою. Старики потупились.

- Твоя воля, князь! - сказал, вздохнув, Никодим.

- Стой, - остановил его князь, - не перебивай! В те поры, когда я о Наташе молился, дал я обет Богу себя в честь Девы Пречистой церковь построить и той обет сдержать должен. Так прошу тебя, отче, поезжай с нею. Там тебя Дышло на вотчину свезет, недалече от города; место выберешь и, благословясь, стройку зачнем. А ты у меня попом будешь! Архиерею я скажу...

- А Викеша? - воскликнула Наташа.

- Викеша? - ответил князь. - Он ни шагу от тебя. Я и говорить с ним не стану. Хворый он да слабый. Велю казакам, те его на кошму к тебе снесут. Выздоровеет, у меня по дому знахарем будет!

- Как у нас Еремейка!

- Только бунтить не будет! Еремейка-то ваш на глаголе болтается. Слышь, он и усадьбу сжег!..

Но это сообщение только скользнуло мимо ушей Наташи. Она вся отдалась мыслям о переезде.

- Как хорошо-то будет! - радовалась она. - Все-то, все со мною будут!

- Все, голубонька, а я приду, и наш поп повенчает нас!

- Ой, повенчаю! - радостно ответил отец Никодим. - Марковна, хочешь ехать?

- Как ты, отец!

- А я, ежели архиерей не сгонит, и рад даже! Не любо мне теперь мое место. И грешил тут, окаянный...

- Ну, ну, под неволею нет греха, - успокоил его князь. - Так завтра я велю и кошму заготовить.

- Как же скоро-то так? А животы мои?

- Я тебе дам казны, не бойсь! А животы накажу воеводе без тебя продать. Он не обманет. А у тебя что есть, Викеша?

- У меня? Клад! - ответил Викентий.

- Кто ж его тебе достанет?

- А я отцу Никодиму скажу, а ты ему в помочь свово Дышла пришли.

- Ну, ин! Так я пойду, - поднялся князь, - распорядок сделаю!

Светел и радостен вернулся он домой и стал делать распоряжения относительно снаряжения кошмы и своего похода.

- Это ты хорошо, что водою спосылаешь, - сказал временный воевода, - сушею-то еще опасливо.

- Да и дольше, - ответил князь.

- Вот так здорово! - воскликнул Дышло, узнав княжое решение. - Шли воров воевать, а домой княгинюшке невестку повезем! То-то рада будет.

Князь счастливо улыбнулся.

На другое утро на богатую кошму сели отец Никодим с женою, Наташа с больным Викентием и Дышло. Тридцать стрельцов поехали с ними. Двадцать четыре сели на весла, а шесть остались на корме стражею.

Князь стоял на пристани. В последний раз поцеловался он с невестою и махнул рукою.

- Отчали-вай! - раздалась команда, и следом послышался монотонный напев, сопровождаемый всплеском весел.

- Ей-ей, ухнем! Ей-ей, ухнем!

Кошма стройно повернулась и плавно пошла вверх по течению. Наташа стояла на корме и махала платком, пока пристань не скрылась из ее глаз.

Князь вздохнул облегченно, радостно и пошел готовиться к походу...

V

Целую зиму длилось укрощение бунта по всему Юго-Восточному краю России. По берегам Оки и Волги, в нынешних губерниях Пензенской и Тамбовской - везде разбивались разбойничьи шайки и совершались казни над преступниками. Суровый князь Юрий Долгорукий не знал, пощады. Сделав главную стоянку в Арзамасе, он оттуда рассылал людей на поимку воров и зорким взором обозревал всю взволнованную окрестность Князь Барятинский был его ближайшим помощником. За осень было усмирено все окрест. В декабре и январе усмирены были Пенза и Тамбов, а там города и села стали сдаваться один за другим.

Волнение, принявшее ужасные размеры, было задавлено в течение зимы.

По весне сдалась Астрахань, больше всех служившая притоном разбойникам, и, наконец, в июне семьдесят первого года в Москве на Красной площади, против церкви Покрова (Василия Блаженного), Стенька Разин принял казнь через четвертование после невыразимых мучений.

Раненый под Симбирском, Стенька Разин бежал в Царицын и там лечился от ран. Потом он перебрался за Дон в свой Кагальник, мечтая по весне начать снова потерянное дело, но уже от него отшатнулись главные его сторонники, казаки.

В апреле, подговоренные тем же атаманом стариком Корнилой Яковлевым, казаки напали на Кагальник и разорили его, а там скоро изменою взяли и самого Стеньку.

Бунт кончился...

Князь Прилуков возвратился в Казань и женился на Наташе. Исполняя обет, он выстроил церковь в честь Девы Марии и в ней поставил попом отца Никодима. В красивом доме при церкви поселился отец Никодим с Марковной и с ними Викентий. Князь и Наташа часто посещали их и, беседуя, вспоминали пережитые ужасы.

Спустя три года князь и молодая княгиня ездили под Саратов и восстановили именье Лукоперовых, куда управителем перебрался Дышло.

- Вот так здорово! - говорил он, напившись пьяным, своим соседям. - Был холопом, а сейчас что твой господин. А все милость княжая!

И все были счастливы.

Род Прилуковых дал немало славных деятелей, и последний из рода пал одним из защитников под Смоленском в памятном году нашествия Наполеона...

VI

Так окончилась одна из самых кровавых страниц русской истории, с тем чтобы уже не повторяться никогда более.

Это была последняя отчаянная попытка закрепощенного мужика сбросить с себя господское иго. Своего рода крестьянская война, с обеих сторон одинаково безобразная по своей жестокости.

Прошло почти два с половиной столетия, как прокатилась по Руси эта страшная гроза, а народная память сохранила это время, запечатлев его для потомства в ряде легенд, воспоминаний и целом цикле "разбойничьих" песен, где с любовным почтением поминается имя батюшки атамана Стапана Тимофеевича.

По Волге и старому, и малому известно это страшное имя, по берегам ее десятки урочищ окрещены его именем, а от Камышина до Царицына что ни бугор, то "бугор Стеньки Разина".

Есть даже предание, что он жив до сих пор.

Одни говорят, скитается он по лесам и долам, другие - что сидит он в глубокой пещере и тяжко мучается.

Два змея сосали его и день, и ночь. Но прошло сто лет, и отлетел один змей, через сто лет отлетел и другой, и, когда грехи на земле умножатся, люди забудут, что они братья, подымется опять страшный Разин и пойдет грозою по Святой Руси...

"Стенька, - говорит легенда, - это мука мирская! Это кара Божья! Придет он, непременно придет и станет по рукам разбирать... Нельзя ему не прийти. Перед Страшным Судом придет... Ох! Тяжкие настанут времена... Не дай, Господи, всякому доброму крещеному человеку дожить до той поры, когда придет Стенька!"

Не дай, Господи!

1901

Андрей Зарин - Кровавый пир - 03, читать текст

См. также Зарин Андрей Ефимович - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :