Федор Сологуб
«Королева Ортруда - 04»

"Королева Ортруда - 04"

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Скоро нежная графиня Имогена Мелладо принцу Танкреду наскучила. Письма его к Имогене с острова Кабреры были нежны, но кратки. Вернувшись в Пальму, принц Танкред посещал Имогену всё реже, и наконец оставил ее совсем.

Имогена неутешно тосковала. Она всё боялась чего-то, и плакала. Не смела никому открыть своего горя. Догадывалась, что отец знает. Но он молчал, и был печален, и это еще более угнетало Имогену.

В это время внезапно вернулся из Парижа, взяв отпуск на два месяца, жених Имогены, молодой Мануель Парладе-и-Ередиа. Он приехал раньше, чем его ждали дома и у Мелладо.

В Париже Мануель Парладе получил несколько безыменных писем из Пальмы.

В них сообщалось, в выражениях откровенных и грубых, что Имогона полюбила принца Танкреда, что принц Танкред часто посещает ее, и что об их связи уже знает вся Пальма.

Безыменные письма были делом ревнивой Маргариты. Она еще надеялась так или иначе вернуть к себе принца Танкреда, и думала, что Мануель Парладе поспешит повенчаться с Имогеною и увезти ее в Париж.

Мануель Парладе не поверил этим письмам ни на одну минуту, и с презрением бросил их в огонь. Да и как было им поверить! Письма от Имогены, правда, приходили к нему не так часто, как в первое время после их разлуки, но все-таки были нежны, как и раньше. Правда, очень кратки были иногда эти милые письма, но Мануель Парладе объяснял это себе однообразием жизни Имогены в доме старого отца. Не о чем писать, и не пишет. Да и сам Мануель Парладе не очень-то любил писать письма. И некогда было, - так много, если не дел, то развлечений, удовольствий, интересных встреч, светских вечеров и веселых ночей.

Не поверил Мануель Парладе злым рассказам, но смутное беспокойство всё

же торопило его на родину.

В первый же день, полный нетерпеливого восторга, мечтая об Имогене сладко и влюбленно, он поехал из Пальмы в замок маркиза Мелладо. Быстро мчал его легкий автомобиль. Быстро проносящиеся мимо, полуприкрытые пепельно-золотою дымкою виды широких морских прибрежий казались Мануелю Парладе очаровательными. Безумное благоухание роз кружило ему голову, и навевало сладостные мечты. В шуме волн и в шелесте свежей листвы слышалось ему милое имя, а лазурь небес, облеченная в золотистый багрянец, напоминала фиалковую синеву глаз Имогены и смуглую багряность ее щек.

Старый маркиз Альфонс Мелладо принял Мануеля Парладе приветливо. Но он казался печальным и утомленным. Мануелю Парладе показалось, что он сильно постарел за эти несколько месяцев, пока они не виделись.

После нескольких минут обычного, незначительного разговора о родных и друзьях, о последних новостях светской жизни в Париже и в Пальме, в гостиную тихо вошла Имогена. Маркиз Мелладо сейчас же поднялся со своего места. Сказал:

- Простите меня, дорогой Мануель. Я устал, и плохо чувствую себя сегодня. Позвольте оставить вас с Имогеною.

Он ушел. Имогена проводила его грустным, боязливым взглядом, и робко подошла к Мануелю Парладе. Мануель Парладе, целуя руки Имогены, говорил:

- Как я рад, что опять вижу тебя, милая Имогена!

Имогена принужденно улыбнулась.

- Давно из Парижа? - спросила она.

Мануелю Парладе показалось, что Имогена словно испугана чем-то, и очень смущена. С ловкостью благовоспитанного светского человека он пытался развлечь ее непринужденною болтовнёю. Все более и более удивляла его Имогена своею молчаливостью, бледностью, подавленными вздохами. И тем, что она так похудела, даже немножко подурнела, и оттого стала еще более милая.

Мануелю Парладе жаль было ее. И глаза у нее были с таким выражением, точно она недавно много плакала. Наконец Мануель Парладе спросил ее тревожно:

- Имогена, дорогая, что с тобою?

- Со мною? Нет, ничего,- тихо ответила Имогена.

Глаза опустила, отвернулась стыдливо. Тихо по зеленым коротким травам ковра и по его рассыпанным алым розам подошла к рояли, приподняла черную, блестящую над клавишами крышку, и дрожащими смуглыми пальчиками взяла несколько беглых аккордов. Потом стала перед роялью, как виноватая, склонила голову, и перебирала желтую ленту пояса. Улыбалась смущенно и жалко, дышала прерывисто. Бросила ленту, прислонилась спиною к доске рояля, и руками делала маленькие, неловкие жесты. Сказать что-то хотела, и не решалась.

Мануель Парладе подошел к Имогене.

- Что ты скрываешь от меня, милая Имогена? - спросил он.

Заглянул ласково и тревожно в ее фиалково-синие глаза, опущенные опять к ровной мураве ковра. Имогена смущенно отвернулась. Ее лицо покраснело, как у ребенка перед плачем.

Мануель Парладе расспрашивал Имогену нежно и осторожно, - что с нею?

что ее огорчает? любимая кукла сломалась? или его она разлюбила? Он целовал ее тоненькие, смуглые, смешные ручонки с длинненькими, тоненькими пальчиками, ручонки, привыкшие к забавным детским жестам. Имогена горько заплакала, по-детски громко, и вдруг всё лицо ее стало мокро от слез.

- Милый Мануель, я недостойна вас! - горестно воскликнула она.

- Дорогая, милая Имогена, что вы говорите! - в ужасе восклицал Мануель Парладе.- Или случилось с вами что-то страшное?

Плача, говорила Имогена:

- Я очень нехорошая. Я скрывала мою вину от вас. О, какая нехорошая!

Вот, я вам всё расскажу.

Горько плача, рассказала ему Имогена о своей измене, о кратком своем счастии, и о своем горе.

- И вот оставил, бросил, забыл меня!

Такими словами закончила Имогена свой простодушный рассказ. С ужасом и с тоскою смотрела она на побледневшее лицо Мануеля, надменно-прекрасное молодое лицо, на котором боролись гнев и отчаяние.

- Ты мне изменила! - воскликнул Мануель Парладе.- Ты обманула меня, Имогена!

Имогена, рыдая, стала перед ним на колени. Восклицала:

- Убейте меня, милый Мануель! Я не стою того, чтобы жить на этом свете, чтобы смотреть на это солнце. Убейте меня, и потом забудьте, простите мне то горе, которое я вам причинила, и будьте счастливы с другою, более достойною вас.

Тронутый слезами и мольбами бедной Имогены Мануель Парладе поднял ее, нежно обнял и утешал, как мог. Восклицал:

- Бедная Имогена, ты не виновата. Не ты виновата. Я отомщу ему за тебя!

В мрачном отчаянии ушел Мануель Парладе от Имогены. Ему казалось, что жизнь его разбита навеки, что счастие для него невозможно, что гордое имя его предков покрыто неизгладимым позором.

Опять быстро мчал его легкий автомобиль, резкими металлическими вскриками сгоняя с дороги чумазых, черномазых ребятишек и возвращающихся с работ грубо-крикливых, неприят-но-хохочущих женщин и девушек в белых грязных одеждах. Быстро-проносившиеся мимо, полуприкрытые пепельно-золотистою дымкою виды широких морских прибрежий казались Мануелю Парладе страшными картинами страны отверженной и проклятой. В безумном благоухании роз кружилась его голова, и тоскою сжималось сердце. В шуме волн и в шелесте листвы слышались ему слова укора и проклятий. Яркая лазурь небес, облеченная в золотистый багрянец, распростирала над ним трепещущую, пламенеющую ярость.

Гневная, торопливая решимость умереть быстро созрела в Мануеле Парладе. Пусть злое солнце совершает свой ликующий в небесах путь, сея на землю жгучие соблазны, и распаляя кровь невинных, глупых девочек,- Мануель Парладе уже не выйдет навстречу его смеющимся лучам!

Он написал несколько писем родным и друзьям, и уже готов был умереть.

Уже последние, предсмертные мысли бросили на его душу торжественный свет великого успокоения. Не прощая жизни, и не досадуя на нее, уже чувствовал он холод в своей душе, и покой, и в последний раз, прощаясь, смотрел, как чужой, на привычную обстановку кабинета, не жалея любимых с детства вещей.

Но его мрачный вид, и его суровое молчание заставили домашних опасаться, что, потрясен-ный изменою невесты, он лишит себя жизни,- и за Мануелем следили. Навязчивые и милые, домашние враги, всегда мешающие гордым намерениям!

Графиня Изабелла Альбани, старшая сестра Мануеля Парладе, вошла в его кабинет в то время, когда он заряжал свой револьвер.

- Что ты делаешь, Мануель, безумный! - воскликнула она и бросилась к нему.

Мануель Парладе поспешно выстрелил себе в грудь. Рука его от торопливости и смущения дрогнула.

- Не мешай мне умереть! - воскликнул он, стреляя.

Пуля пробила грудь слева от сердца, задела левое легкое, роя в теле темный путь вверх и влево, засела сбоку, между ребрами, и, утративши всю свою силу, уже не могла пробиться еще на сантиметр, чтобы выйти на свободу из влажного горячего плена. Мануель Парладе тяжело упал на руки подбежавшей сестре, и лишился сознания.

Весть о несчастном случае с молодым Мануелем Парладе быстро разнеслась по городу. Узнала об этом и бедная Имогена. Ей сказала утром девушка, помогавшая ей одеваться. Острая боль пронизала сердце Имогены, и она почувствовала вдруг, что опять любит Мануеля.

В отчаянии бросилась Имогена к отцу. Она упала к ногам седого старика, простодушно-детским, отдающимся движением простирала к нему трепещущие руки, испуганная, горько презирающая себя и свою жизнь, и кричала:

- Это я во всем виновата! Негодная, порочная, проклятая я!

Старый маркиз Альфонс Мелладо поднял Имогену, и обнял ее. Руки его дрожали, и слезы струились из мутных синих старческих глаз на изрытые морщинами смуглые щеки и на седые усы. Он утешал Имогену нежно, и горько бранил ее. Его ласковые слова исторгали из ее фиалково-синих глаз потоки слез, и стыдом пронзали ее сердце, - его суровые укоры были радостны ей.

Целуя дряхлые отцовы руки, умоляла отца Имогена:

- Накажи меня жестоко, меня, проклятую! Убей меня, или заточи меня в монастырь! В подземную темницу посади меня, где бы я не видела света, голоса людского не услышала бы никогда! Но только теперь позволь мне идти к Мануелю, молить, чтобы хоть на минуту пустили меня к моему милому. А не пустят,- хоть постоять на улице у порога его дома, посмотреть на окна, за которыми он лежит. И потом вернусь, и возмездия буду ждать покорно.

Старый маркиз благословил Имогену, и отпустил ее к Мануелю Парладе.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

В тоске и в страхе стояла Имогена у дверей спальни Мануеля Парладе.

Графиня Изабелла Альбани укоризненно и ласково смотрела на Имогену. За нежно-любимого брата готова была бы графиня Изабелла острый нож вонзить в грудь легкомысленной девочки, и повернуть нож в ране, и окровавленное тело бросить на землю, и топтать его ногами. Но сердцем любящей женщины Изабелла так понимала Имогену, так жалела ее, что сама охотно пошла бы к Мануелю просить его, чтобы он простил Имогену.

Имогена, горько плача, целовала ее руки, и говорила:

- Я знаю, что не стою того, чтобы вы пожалели меня, и той милости не стою, о которой молю. Но вы все-таки будьте милосердны ко мне, сжальтесь над бедною грешницею, дайте мне только взглянуть на него, только взглянуть!

Графиня Изабелла сказала Имогене ласково и строго:

- Войдите, Имогена, но не волнуйте его ничем. Сегодня вы останетесь с ним только недолго, - он еще совсем слаб. Держите себя спокойно, не плачьте. Всё идет хорошо. Не отчаивайтесь. Врачи говорят, что он встанет,-

но теперь ему вредно волноваться.

Обрадованная Имогена лепетала:

- Бог наградит вас за вашу доброту, милая Изабелла. Я буду совсем тихая, и сниму здесь мои сандалии, я войду к нему босая, и уйду скоро, и плакать не стану.

Тихо ступая легкими ногами по безуханно-прекрасным розам ковра, в полумраке прохладно-го покоя подошла Имогена к постели Мануеля Парладе, и тихо, тихо стала на колени у его ног. Глаз не поднимая, едва только смея дышать, молитвенно сложивши руки, долго стояла на коленях Имогена. Услышала тихий голос Мануеля:

- Имогена! - едва слышно позвал он.

Тогда приподняла голову, и молящий сквозь ресницы устремила взор на бледность его лица. Мануель Парладе лежал неподвижно, и спокойно глядел на нее. Тихо говорила Имогена:

- Милый Мануель, это - я, Имогена. У ваших ног ваша Имогена. Вам лучше сегодня? правда, лучше, Мануель?

- Да, - тихо ответил ей Мануель.

Имогена осторожно подвигалась, не поднимаясь с колен, ближе к его лицу, и говорила:

- Я дам вам пить, если вы хотите. Но вы, милый Мануель, ничего не говорите, только покажите мне глазами, и я догадаюсь, пойму. Я буду хорошо служить вам, - правда,- и вы не гоните меня, пожалуйста, милый Мануель.

Побледневшие губы Мануеля сложились в легкую улыбку. Его правая рука, лежавшая сверх белого покрывала, сделала легкое движение к рукам Имогены.

- Милая, - тихо сказал он.- Глупенькая! Только не плачь.

- Я не буду плакать, - сказала Имогена, и заплакала.- Я не буду плакать,- повторила она плача, - это только так, немножечко. Я сейчас перестану.

- О чем же ты плачешь, глупая? - тихо спросил Мануель.

- Простите меня, - говорила Имогена,- Я люблю вас, а не его. То был только сон. Злой сон, потому что вулкан на Драгонере так странно и страшно дымился, и тонкий пепел плыл по ветру, и точно недобрая вражья сила освободилась из глубоких недр земли, и внушала людям злое. Это был только сон, - и всё то время, пока вас, милый Мануель, не было здесь, было для меня, как одна долгая ночь, тревожная, багряно-красная ночь. Ах, какой злой, тяжелый сон! - сказала Имогена, прижимаясь мокрою от слез щекою к краю его постели.

- А теперь моя Имогена проснулась? - спросил Мануель.

- Да,- сказала Имогена.- Солнце мое восходит надо мною, и сон мой развеялся по ветру серым пеплом. И солнце мое красное - вы, Мануель!

Протянула к нему обнаженные, трепетно-тонкие руки, и тихо приникла пылающим лицом к белой прохладе его покрывала. Высокий узел черных кос расплелся, его заколы с мягким стуком упали на ковер, и черные косы, развиваясь, до полу свесились.

Мануель Парладе видел легко вздрагивающие, худенькие, полудетские плечи Имогены, и смущенно успокоенные, полуприкрытые складками белого платья, стопы ее ног.

Рана Мануеля Парладе, хотя и тяжелая, оказалась не опасною. Скоро он встал. Имогена опять была счастлива, потому что Мануель простил ее измену, и был с нею ласков, как прежде.

Мануель Парладе простил Имогене, но не принцу Танкреду. К Танкреду он пылал ненавистью и жаждою мести. Решился вызвать принца на поединок. Два cтaрые друга семьи Парладе, генерал Гверчино и cенатоp граф Мальконти, согласились быть его секундантами. Они обратились к принцу Танкреду с письмом, в котором сообщали, что господин Мануель Парладе-и-Ередиа считает себя лично оскорбленным его королевским высочеством, и что он поручил им быть его представителями в этом деле чести, а потому они просят его королевское высочество указать им тех лиц, с которыми они могли бы вступить в переговоры.

Ответа пришлось ожидать недолго. На другой же день генерал Гверчино получил письмо от одного из адъютантов принца Танкреда. В этом письме по приказанию принца сообщалось, что исключительное положение принца-супруга не позволяет его королевскому высочеству принять вызов на дуэль; притом же поединки запрещены законами государства, и принц Танкред, в силу своего высокого положения, не считает возможным подать такой пример неуважения к повеле-ниям закона.

В городе быстро узнали и о вызове на поединок, посланном Мануелем Парладе принцу-супругу, и об отказе принца Танкреда дать удовлетворение оскорбленному. Это произвело впечатление громкого скандала.

Та часть высшего общества, которая сохраняла гордую независимость древних патрициан-ских родов, была оскорблена поступком принца Танкреда.

Здесь находили, что Мануель Парла-де имел право послать вызов принцу, и думали, что только монарх и его наследники по прямой линии могут уклониться от вызова на поединок. Несколько надменных аристократов, принадле-жавших к тайной партии за принца Танкреда, вышли из этой партии; они говорили, что человек, запятнавший свою честь отказом от поединка, недостоин носить корону Соединенных Островов.

Статьи оппозиционных газет наполнены были беспощадно-язвительными сарказмами и выражениями негодования. "Святая Простота", злой еженедельник политической и социальной сатиры, поместил ряд карикатур и презрительных стихотворений. Песенка против Танкреда, помещенная в этом еженедельнике, стала популярною, и распевалась в кабачках и на бульварах.

В газете Филиппа Меччио писали:

"Исключительное положение не помешало высокопоставленному господину оскорблять добрые нравы, и нарушать мир честных семейств. Когда же оскорбленный позвал его к ответу, чтобы с оружием в руках защитить свою честь, тогда высокопоставленный Ловелас, дрожа перед грозным призраком смерти, вспоминает о своем высоком положении и о всех сопряженных с ним удобствах. Он бежит и прячется под порфирою своей жены, которая всё еще не решается выбросить за дверь неверного супруга. Там, в убежище укромном и тихом, он чувствует себя в безопасности.

Мы принадлежим к числу принципиальных противников дуэли,- говорилось дальше в этой статье.- Всякий, кто признал, что право выше силы, должен признать, что дуэль в современном демократическом обществе никого ни в чем не может убедить, и что она неспособна восстано-вить ничьей чести. Человек бесчестный таким и останется, он ли убьет, его ли убьют. Мы только думаем, что господин, навлекший на себя гнев и презрение всей страны, лучше сделает, если оставит навсегда пределы наших прекрасных Островов. Это будет лучше и для нас, и для него самого. Можно подумать, что сама природа возмущается его пребыванием среди нас, и потому пробуждает дымный гнев нашего старого, давно дремавшего мирно вулкана".

В том же номере газеты была напечатана история любви принца Танкреда и сельской учительницы Альдонсы Жорис, история, так мрачно окончившаяся, но не смутившая Танкреда.

Принц Танкред был в бешенстве. Он потребовал, чтобы Мануеля Парладе судили за покушение на убийство члена царствующего дома. Но Виктор Лорена не соглашался на это. Он говорил:

- Конечно, дуэль запрещена законом, но институт дуэли пользуется уважением общества. Суды нашего государства никогда не рассматривали вызов на дуэль, как покушение на убийст-во. Во всяком случае, не только вызов на дуэль, но и приготовления к дуэли не наказуются по нашим законам: наказуемы только убийство на дуэли и нанесение ран. Притом же от имени вашего высочества дан был ответ вызвавшему. Хотя и отрицательный, он всё же устраняет возможность смотреть на вызов, как на попытку к убийству. Ведь с убийцами не разговаривают.

ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ

Карл Реймерс почувствовал, что любит Ортруду верно и навсегда, и не может пережить разрыва. Ему стало страшно жить. Казалось, легкий дым вулкана заволок перед ним облаком дымным все возможности жизни. Карл Реймерс решился умереть.

Как-то вдруг пришла к нему утешительная мысль о самоубийстве. Как и у многих других, вместе с окончательным решением умереть спокойствие осенило душу, и мелочи и смута жизни отошли.

Предсмертные мысли Карла Реймерса носили чувствительный характер. Он вспоминал о своей родине, о матери. О жене, маленькой, пугливой креолке, умершей несколько лет тому назад. Рано утром он поехал на кладбище, и побыл недолго в склепе, где была ее могила, и где было еще место и для него самого.

Последний свой день Карл Реймерс провел на людях, с друзьями и со знакомыми. Разговари-вал с ними весело, и разговоры были самые обыкновенные, всегдашние. Так как никто еще не знал о его разрыве с королевою Ортрудою, то все были особенно ласковы с ним, как с баловнем счастия.

Тоска, угнездясь где-то под сердцем, весь этот день томила Карла Реймерса, но он скрывал свою тоску. Весь город объехал, словно прощаясь.

Посетил многих. Обедал в ресторане, в весе-лой компании адвокатов, инженеров, банкиров и дам. Вина почти не пил. К вечеру простился со всеми, и ушел. Его не удерживали,- думали, что он идет к королеве Ортруде, и, не завидуя, радовались втайне его счастию,- великодушные друзья!

Улицы Пальмы были шумны, как всегда. Легкий дым далекого вулкана бросал на их перспективы золотисто-серую, нежную дымку.

Карл Реймерс остался один. Уже быстро темнело. Он вышел на приморский бульвар. Море веяло в его лицо теплым дыханием. Скамья под тонкою пальмою напоминала ему что-то. Он сел. Призадумался.

Прошло с полчаса. Какой-то резкий звук, примчавшись уздалека, разбудил Карла Реймерса. Он быстро огляделся вокруг. Почти никого не было вблизи.

Только на скамейке, шагов за двадцать от него, сидели, весело и тихо болтая, и тихонько смеясь, двое - студент в широкой шляпе, и девушка в черной косынке,- влюбленная парочка. Да еще подальше полуголый нищий примостился на скамейке, и спал.

Карл Реймерс простым, спокойным движением вынул из бокового кармана маленький, красивый, как игрушка, револьвер, поднес его к виску, и выстрелил.

Звук выстрела привлек прохожих. Собралась толпа. Карл Реймерс был уже мертв.

В городе говорили много о причинах этой внезапной смерти. Друзья принца Танкреда сдела-ли из этого события предлог для ожесточенных нападок на королеву Ортруду. Им отвечали напоминанием о покинутой принцем графине Имогене Мелладо и о повешенной Альдонсе Жорис.

Врачи, конечно, удостоверили, что Карл Реймерс застрелился в припадке внезапного умоисступления. Хоронили его торжественно. Знаменитый публицист произнес на его могиле прочувствован-ную речь. Знаменитый поэт прочитал превосходное стихотворение, и оно произвело потрясаю-щее впечатление на присутствовавших. Было много девушек, принесших цветы. Смерть из-за любви всегда волнует молодое воображение.

Через несколько дней после похорон Карла Реймерса королева Ортруда облеклась в глубо-кий траур, чтобы посетить его могилу. Как всегда, Ортруда прошла через подземные чертоги Араминты. Она была одна. На улице она опустила на лицо густую черную вуаль. Взяла наемный экипаж до кладбища.

Тоскуя, вошла она в каменные ворота. Тоскуя, шла среди могил.

Аллея кладбища мирною своею тишиною отвеивала грусть Ортруды. Какая успокоенность там, в земле!

Ортруда нашла кладбищенскую контору. На скамье у входа в дом сидели, разговаривая, несколько сторожей с галунами на воротнике и на рукавах. Они встали, увидевши подходящую к ним нарядную в черном даму. Ортруда сказала:

- Покажите мне могилу Карла Реймерса.

- Я знаю,- сказал угрюмый старик.- Это в моем участке. Недавно хоронили. Как же, знаю! Взял ключи, повел Ортруду. Бормотал:

- Рядом с женой положили. Не очень-то он долго о жене сокрушался.

Королеве Ортруде приглянулся. Да королева его разлюбила. Не вынес, бедняга, застрелился. Много на его могилу дам ходит. Цветы носят. Нужны ему цветы!

Скрипел, пересыпался сухой песок под ногами Ортруды, скрипела, сухо пересыпаясь в ее ушах, старческая воркотня. Ах, сказка города - любовь королевы Ортруды! Сказка, чтобы рассказать с полуулыбкою, легкая, забвенная сказка - вся жизнь королевы Ортруды! Пройдет легким дымом, словно только приснилась кому-то,- синеокой, далекой, счастливой Елисавете.

Прямы, расчищены дорожки. Цветы у могил. Кирпичные склепы, как нарядные дачки, в зелени прячутся. У них узкие окна, у них железные двери, над железными дверьми благочести-вые надписи из святой книги, да имена, полузабытые близкими; за дверьми мрак и молчание.

Остановился старый, сказал:

- Здесь. Шли, шли, да и пришли.

У входа в склеп Карла Реймерса цвели красные цветки кошенильного кактуса,- красные, как только что пролитые капли благородной крови. Ортруда цветок сорвала, палец уколола,- капля крови на белом пальце красная выступила. Маленькая капелька крови за всю его любовь, за всю кровь его!

Старик долго гремел ключами, и ворчал тихонько что-то. Наконец он подобрал ключ, и открыл дверь. Сказал Ортруде:

- Войдите. Осторожнее,- дверь низкая. Пять ступенек вниз. Я тут близко побуду, подожду.

Ортруда одна спустилась в прохладно-влажный сумрак склепа,- и холодны были ступени.

Две каменные плиты рядом. Одна засыпана свежими цветами. Золотые буквы сложились в его имя, из-за цветов едва видны.

Долго стояла, безмолвно тоскуя, Ортруда над гробницею Карла Реймерса.

Она вспоминала о своей любви, об его любви. Казалось ей, что проклятие чье-то тяготело над этою любовью.

Те радости и утехи жизни, которые Танкред брал шутя, отчего она не могла брать с такою же безмятежною легкостью?

И за что она отвергла его, осудила? Так поспешно осудила, словно спеша зайти от него. Куда уйти? К кому, к чему?

Его честолюбие? его интриги? Перед бледным ликом смерти, под черным покровом печали, как всё это казалось ей теперь ничтожным! И думала она:

"У Карла Реймерса была нежная и гордая душа. Нa высоту хотел взойти он, чтобы оттуда господином и победителем смотреть на широко-синеющие дали жизни, и мечтать о прекрасном и высоком, недоступном вовеки. Но не хотел он скупо и мелочно торговаться с жизнью. Когда она его обманула, когда она посмеялась над ним, он спокойно и гордо ушел".

Шептала Ортруда:

- Прости меня, как я тебя прощаю. Стала на колени, склонилась к его могильной плите, заплакала, и шептала:

- До свидания в лучшем мире.

Слезы падали на холод камня. И, как этот камень могильный, холодна и спокойна была душа Ортруды.

Опустивши черную вуаль на лицо, Ортруда вышла на аллею кладбища. Ясно было вокруг и тихо. Синевато-золотая вечерняя грусть смиряла душу.

Старик, бренча ключами, из-за могил подошел к Ортруде. Бормотал:

- Долго ждал, а все-таки дождался. Да мне что ж! Я всё равно при деле,- посмотрю, поправлю. Я не заглядываю в дверь, как другие.

Ортруда молча положила старику в руку золотую монету, и пошла к воротам.

Спокойная и холодная, возвращалась домой Ортруда.

Старик долго смотрел вслед за нею. Смотрел на золотую монету, качал головою, и думал:

"Должно быть, это сама королева Ортруда. Приходила поплакать, помолиться, побыть с милым".

Он поплелся домой, тряся дряхлою головою.

Сидя опять на скамье со своими товарищами, он долго бормотал что-то невнятное. Лицо его было желто и строго. Молодой могильщик сказал:

- Скучно что-то стало! Хоть бы ты, старина Хозе, рассказал нам про старые годы.

- Старина Хозе! - ворчливо ответил старик.- Хозе, ты думаешь, простой человек? Хозе служил самой королеве Ортруде, отворял ей двери опочивальни.

Молодые люди смеялись. Но старик сказал строго:

- Над старым Хозе не надо смеяться. Старый Хозе yмрет сегодня. Старый Хозе знает больше, чем надо.

Перестали смеяться, и смотрели на старого с удивлением. Старик, тяжело шаркая подошвами пыльных башмаков, пошел в свою каморку. Там он положил золотую монету к ногам деревянной Мадонны в белом кисейном платье.

- Старый Хозе служил самой королеве Ортруде,- тихо говорил он Мадонне.- Сама милостивая королева Ортруда подарила старому Хозе золотую монету. Моли Господа Бога, пресвятая Дева, за грешную душу королевы нашей Ортруды.

Изнемогая от сладкого восторга, чувствуя, как вся сила оставляет его, старый Хозе склонился на пол к ногам деревянной Мадонны в белом кисейном платье, вздохнул глубоко и радостно, как засыпающий тихо ребенок,- и умер.

Говорили потом суеверные могильщики: - Старый Хозе был праведник.

Прекрасная дама в трауре приходила возвестить ему час его смерти.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

После смерти Карла Реймерса мысли о смерти стали привычными Ортруде.

Часто останав-ливалась королева Ортруда перед портретом белого короля, и всматривалась в изменившееся, словно покрывшееся серым пеплом из далекого вулкана, лицо убитого мальчика.

Спокойно думала Ортруда:

"Умру. Умру и я".

И не могла жалеть умершего.

Темная страстность томила ее, словно внушенная дымною страстностью старого вулкана.

Полюбила Астольфа. И эта любовь представлялась ей почему-то, как еще одна ступень к смерти.

Кратким сновидением мелькнули дни ее любви к Астольфу,- и погасли.

И к Танкреду не было той острой, злой ненависти, как прежде.

Светозарному молилась все чаще в эти дни Ортруда, - то на высокой башне гордого замка, то на широком морском берегу.

На краткие минуты отвеяло легким ветром дымный полог от Островов, где томилась королева Ортруда, и стали ясны для нее опять впечатления тихого бытия.

В ясный час предвечерний, надевши белый простой наряд, вышла Ортруда на морской берег. Она села на невысокую мраморную скамью у морских волн.

Склонилась просто и спокойно, к легким стопам стройных ног опустила обнаженные руки, такая гибкая, такая милая, как нимфа тихих вод, случайно принявшая тяжелый человеческий облик. Сняла свои сандалии, и пошла вдоль берега. Мелкий песок, согревающий нежно, пересыпался, слегка вдавливаясь под тихими стопами ее легких ног.

Случайно и принц Танкред вышел один в этот час на берег. Они встретились. И были оба смущены.

Ортруда сказала кротко, как давно уже не говорила она с Танкредом:

- Я скоро умру. Может быть, меня убьют. Может быть... ах, да мало ли как смерть приходит!

- Ортруда,- начал Танкред.

Ортруда остановила его повелительным движением руки, и продолжала:

- Тогда у вас, принц Танкред, будут большие шансы на корону моих милых Островов. Но подумайте много, прежде чем принять эту корону. Надеть корону легче, чем носить ее. Она очень тяжелая, принц Танкред. У вас обширные замыслы. Время покажет вам, что было в них суетного и ложного.

Принц Танкред жестоко смутился. В его голове заметались пугливые, короткие мысли:

"Кто проболтался? кто выдал? кто мог это сделать? кому это могло быть выгодно?"

Он сказал с нескрываемым волнением:

- Милая моя Ортруда, отгоните от себя эти мрачные мысли. Я виноват перед вами, правда. Я знаю, что недостоин вас. Но годы проходят, время охлаждает безумный пыл необузданной страстности. Клянусь вам, я исправлюсь.

Тихо и просто спросила Ортруда:

- Зачем это вам?

Танкред воскликнул:

- Клянусь вам, Ортруда! Спасением моей души клянусь, что я буду вам верен.

Ортруда молчала. Загадочно улыбалась. Смотрела на Танкреда с неизъяснимым, волнующим его выражением.

- Ортруда,- страстно говорил Танкред,- будем опять любить друг друга нежною, умудренною любовью, будем опять кроткими и милыми, как дружно играющие дети, в забвении жизненной суеты и прозы.

Он целовал тонкие руки Ортруды. Она молчала, и не отнимала от его губ своих рук,- и они казались усталыми и робкими,- бедные руки рано утомленной жизнью королевы! И нежно обнимал ее Танкред, и уговаривал долго и нежно.

Ах, эти слова, столько раз повторенные!

Улыбнулась Ортруда, так печально, так нежно, как умирающая улыбается в ясном небе, догорая, заря. Спросила Танкреда:

- Вы так хотите, милый Танкред?

- О, милая Ортруда,- воскликнул Танкред,- хочу ли я счастия, жизни, солнца, хочу ли я вашей улыбки, Ортруда!

- Хорошо,- сказала Ортруда,- будем нежны друг к другу во что бы то ни стало. Перед лицом жизни и под холодным взором смерти будем нежны и кротки.

Для каждого из нас когда-нибудь наступит ночь, когда наши мертвые придут к нам.

- Что вы говорите, Ортруда? - спросил Танкред.

Не понимал ее слов, ее настроения, ее внезапней мягкости. Тяжким было ему бремя притворства. Ортруда смотрела на него спокойно и нежно, и говорила тихо:

- Будем нежны, будем божественно-незлобны. Наш земной удел - измена.

Не понимал ее Танкред,- но он знал слова,- так много слов очаровательных и нежных. Он говорил:

- Верность, Ортруда, клянусь вам, верность и в измене. Мы изменяем, потому что очаровываемся признаками давних переживаний, но мы всегда верны, потому что связаны цепью пережитых жизней.

Ортруда улыбнулась. Глаза ее были печальны и кротки. Она говорила тихо и медленно:

- Мы неверны, как дети, и невинны, как боги, как это небо, как эти волны. Подобна стихиям душа человека, изменчивая и чистая, сотканная из стихий, всегда невинных.

- О, я понимаю вас, Ортруда! -притворно-искренним голосом воскликнул Танкред.

- Не знаю, понимаете ли вы меня теперь, сказала Ортруда.- Надеюсь, Танкред, что вы пойметe меня когда-нибудь. А теперь для вас, для вас, Танкред, у этих дивных волн, с этими смеющимися волнами, под этим ликующим солнцем, зажженная его золотыми лучами, среди зеленеющей лазури волн и голубой лазури неба я спляшу танец зыбкой изменчивости и сладкого забвения.

С этими словами Ортруда подошла к той же мраморной скамье у морских волн. Она сняла с себя свои одежды, и положила их на скамью. Посмотрела, любуясь нежно, на свое тело, и пошла нагая по мелкому песку к берегу. Когда первая волна плеснулась об ее стройные ноги, Ортруда остановилась, и засмеялась, и начала легкую пляску. Она плясала у воды,- то отбегала от волны, то опять бежала за волною. Она плясала и хлопала мерно ладонь ладонью маленьких рук. Волны плескались о ее тонкие милые ноги, холодные волны, равнодушные к бедной земной красоте, и одной только покорные высокой Очаровательнице, грустными очами вздымающей грудь океанов. И был еле видим уже занесенный над миром серп Очаровательницы,- а солнце еще ликовало, склоняясь устало и томно к черте темно-синей, к вечному кольцу роковому.

В это время тихо и плавно, как легкое полуденное явление из мира призрачного бытия, из-за розовато-серого утеса выплыл розовый на ясном свете солнечном парус,- и показалась рыбачья легкая лодка. В ней сидели двое юношей и мальчик. Они засмотрелись на милую плясунью, играющую с волнами. Залюбовались стройностью ее обнаженного тела. Смеялись радостно и звонко. Рукоплескали, радуясь солнцу, волнам, и зыбкой, милой пляске, и легкости прелестных ног.

Налетел порыв внезапного ветра. Склонился бело-розовый парус. Край лодки черпнул воду. Лодка опрокинулась.

Перестала плясать Ортруда. Стояла на песке прибрежном, и в ужасе смотрела на хлопающий по волнам парус, на людей, которые бились в волнах, пытаясь плыть к берегу, и на далекую ладью, которая уже спешила им на помощь.

- О,- сказала Ортруда,- несчастная какая стала теперь я! И смех мой губит.

- Не плачьте, Ортруда,- сказал Танкред,- людей спасут.

Людей спасли. Но не утешилась королева Ортруда.

И опять надвинулся мрачный, дымный полог, и легкий пепел закружился на берегу.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Вскоре после этого кардинал, архиепископ Пальмский, монсиньор Фернандо Валенцуела-Пуельма, обратился к королеве Ортруде с просьбою о приеме: он имел надобность переговорить с нею о весьма значительных предметах. День приема был немедленно назначен Ортрудою.

Это посещение кардинала было решено в кружке заговорщиков за принца Танкреда. Люди, замышлявшие свергнуть с престола королеву Ортруду, находили полезным, чтобы потом можно было говорить:

- Королеву Ортруду предупреждали, что ее поведение вызывает неудовольствие в народе. Она была глуха к добрым советам, и вот она пожинает, что посеяла.

Посещение кардинала было неприятно королеве Ортруде. Она не любила этого лукавого старика. Но она приняла его любезно, как и подобало его высокому положению в церкви.

Королева Ортруда сразу поняла, по выражению лица кардинала, что он скажет ей что-то неприятное. Таким неискренним и напряженным было выражение румяного лица этого князя церкви, тучное тело которого свидетельствовало о его любви к благам жизни. Хитрая, притворно-льстивая улыбка змеилась на чувственно-алых губах кардинала. Голос у него был тихий, змеино-вкрадчивый.

Так крокодил ласково и тихо говорил бы, если бы ему надо было словами улещать свои жертвы, прежде чем полакомиться ими. Острый взор блестящих глаз сверкал порою из-за полуопущенных ресниц. Кардинал говорил:

- Бог изменяет течение времен. Предкам вашего величества церковь говорила от лица всемогущего Бога.

Кардинал сделал значительную паузу, и королева Ортруда спросила:

- А вы, ваше преосвященство?

- Конечно, и я также.- ответил кардинал,- но я прибавлю к моим представлениям вашему величеству и новый аргумент.

- Какой? - спросила королева Ортруда очень тихо и спокойно.

В ее улыбающихся устах краткость этого вопроса, произнесенного небесно-звучащим голосом, не казалась нелюбезною. Кардинал говорил:

- Народ, наш добрый и благочестивый народ, недоволен некоторыми прискорбными вольностями в поведении вашего величества.

- Да? Неужели? - спросила королева Ортруда. Легкая, очаровательно-любезная улыбка смягчила слегка насмешливый тон ее слов.

Кардинал продолжал:

- Говорят в народе, что эти вольности,- простите, государыня,-

оскорбляют добрые нравы.

Королева Ортруда спокойно сказала:

- Я вижу, что вы хотите говорить со мною о нравственности.

- Да,- сказал кардинал, слегка наклоняя голову.- И я льщу себя надеждою, что ваше величество послушаетесь голоса святой матери нашей, церкви.

Королева Ортруда холодно сказала:

- Вы хотите, чтобы я послушалась голоса церкви в том, что относится к моему поведению? И чтобы я признала, что поступаю дурно?

Удивление и неудовольствие слышались в звуке ее голоса. Кардинал ответил:

- Да, государыня. Ваши поступки, к сожалению, бывают иногда столь смелы, что переходят уже в область запрещенного правилами доброй нравственности.

- Например? - спросила Ортруда.

Лицо ее было спокойно, и уже улыбки не было на ее губах. Кардинал помолчал немного, и с легкою запинкою заговорил:

- Верующих смущает, государыня, ваша близость с Афрою Монигетти. Дочь открытого врага и хулителя святой церкви Христовой, она унаследовала его ненависть к христианству. Говорят, что она, несмотря на свою молодость, оказывает дурное влияние на ваше величество, и обучает вас нечестивому ритуалу.

Королева Ортруда сказала просто и спокойно:

- Я люблю Афру.

- Это очень жаль,- говорил кардинал.- В интересах церкви и государства, и в ваших собственных интересах вашему величеству было бы лучше расстаться с этою прекрасною аморалисткою, и расстаться как можно скорее.

- Зачем? - гневно спросила королева Opтрудa.

Кардинал торжественным голосом ответил:

- Чтобы не навлекать на себя праведного гнева Господня. Пути Господни неисповедимы, но и слабый разум человеческий, просветленный благочестием и верою, различает иногда признаки Божьего гнева и Божией милости. Неплодие женщин бывает иногда указанием на немилость Всевышнего. Народ ропщет, что всё еще нет наследника престола.

Презрительная улыбка легла на алые губы королевы Ортруды. Холодно глядя прямо навстречу острому блеску глаз кардинала, она спросила:

- Что еще хотите вы поставить мне в упрек?

Кардинал говорил:

- Верующие смущены также и основанием учебно-воспитательного заведения, названного Лакониумом, где всё проникнуто языческим духом, и где нагие отроки и девы, как говорят, воспитываются вместе до такого возраста, когда эта откровенная близость может быть уже опасною для их нравственности. Говорят и о многом другом.

- А именно? - холодно спросила королева Ортруда.

Придавши лицу выражение смущения и неловкости, выражение, вовсе не идущее к его благодушной, румяной сытости, кардинал говорил, понижая голос:

- Говорят, что королева собирает женщин и девиц, и пляшет вместе с ними голая, как вавилонская блудница. Говорят, что, не довольствуясь для этих неистовых забав залами замка, королева выходит на морской берег, и обнаженная пляшет там при народе.

Гневно краснея, сказала королева Ортруда:

- Пусть говорят! Пусть лучше говорят о моих радостях, чем о моем горе и о моих слезах.

Кардинал возразил:

- Тела первых людей в раю были наги, но в нынешнем греховном состоянии рода человеческого нагота тел соблазнительна и безнравственна.

- Почему? - спросила королева Ортруда.- Если я сниму одежды, и нагая моему народу явлюсь, почему это нехорошо? Я люблю мою красоту, и готова радовать ею всех.

Кардинал сказал сурово:

- Это осуждено Богом и людьми.

Королева Ортруда, насмешливо улыбаясь, спросила:

- Богом, создавшим это тело?

Кардинал говорил тоном наставника:

- Изгнавши праотцев из рая, Бог повелел им носить одежды, потому что, совершивши грех, они познали стыд.

Королева Ортруда возражала:

- Простодушные люди в жарких странах, люди, которых мы называем дикими, ходят же голые, и не стыдятся этого, хотя чувство стыда не чуждо им.

- Так, государыня,- ответил кардинал, - цивилизация приучила людей из стыдливости носить одежды, и стыдиться наготы. Соблазны обнажения осуждаются, таким образом, и Богом, и людьми.

- И людьми! - воскликнула королева Ортруда.- Да разве люди бестелесны!

Не потому ли и соблазняет их нагота, что они привыкли носить одежды? Тайною привыкли люди облекать свое тело, и мысли, и дела свои, но противна истине тайна. Только злое дело и порочная плоть боятся света.

Кардинал говорил:

- Люди считают наготу соблазнительною. Правы они или нет,- всё равно.

Важно то, что нагое тело является для многих источником соблазна. О соблазне и в Писании сказано: если око твое соблазняет тебя, вырви его.

Сказано там: горе миру от соблазнов. И особенно повелевается оберегаться от того, чтобы соблазнять малых, детей и простонародье, по своей психике подоб-ное детям. Если кто соблазнит единого из малых сих, лучше было бы ему, если бы он с тяжелым камнем на шее был брошен в воду. Таково относительно соблазнов учение Христа, и так оно сохраняется святою церковью Христовой.

Королева Ортруда сказала:

- Каждый думает по-своему. Меня нагота не соблазняет; она меня только возбуждает и веселит, как вино,- и я хочу наготы и красоты телесной.

Кардинал возразил:

- Выше наших хотений стоит наш долг. За добрые дела мы ждем награды, а злые дела навлекают на нас кару.

- Какая же она бедная и слабая, ваша мораль! - презрительно сказала королева Ортруда.- Нет, моя свободная мораль не знает санкций и обязательства. Добрая природа создала меня невинною, и узы ваши способны только исказить черты природной, милой чистоты.

С видом сердечного сокрушения ответил кардинал:

- Если бы идеи, развиваемые вашим величеством, к несчастию, восторжествовали, то это повело бы к полному упадку морали и религии.

Королева Ортруда сказала решительно:

- Нет, в моей свободе я вижу обещание расцвета морального и религиозного творчества. Насилие в вопросах морали немыслимо. Если вы принуждением заставите людей быть нравственными,- какая же будет цена этой нравственности?

- Вы ошибаетесь, государыня,- возразил кардинал,- мораль основана всегда на понятии долга, в понятии же долга неизбежно присутствует элемент принуждения. Человек всегда слаб и немощен,- святая церковь указывает ему верные пути к спасению.

- Было время,- сказала королева Ортруда,- когда и я подчинялась указаниям церкви, и смирялась под суровою дисциплиною моего духовника. Но теперь я не хочу предуказанных путей, и властолюбие служителей церкви стало мне ненавистным.

Кардинал сказал, как поучающий:

- Но иначе невозможно спастись и войти в царство небесное.

С досадою ответила ему королева Ортруда:

- Я и не хочу спасаться в вашем смысле этого слова. Я не хочу воскресения, мне не надо рая. Хочу жить свободно и свободно умереть.

На лице кардинала изобразился ужас, точно он услышал страшное кощунство. Он сказал, крестясь благоговейно:

- О, ваше величество! Это - слишком смелые слова. Да сохранит нас Бог от того, чтобы эти речи услышал кто-нибудь из ваших подданных.

Королева Ортруда горячо говорила:

- Лучше я буду грешницею по своей воле, чем склоняться под вашею ферулою. Я слишком выросла для этого. Я не хочу, чтобы меня пасли. Между мною и моим Богом нет и не должно быть никакого посредника.

Кардинал сказал строго и внушительно:

- Вы проповедуете лютеранство, государыня!

Королева Ортруда засмеялась.

- О, нет,- живо сказала она.- Я очень далека от этих благочестивых ересей.

- И даже, государыня,- с выражением ужаса говорил кардинал,- говорят о вашем люциферианстве!

- Ни лютеранкою, ни люциферианкою,- сказала королева Ортруда,- я хочу быть только человеком. Свободным человеком.

Кардинал снисходительно улыбнулся и сказал:

- Но вы, государыня, не только человек. Вы - королева, и вы - женщина!

Королева Ортруда спросила с удивлением:

- А королева - не человек?

- Кто имеет верховную власть над людьми, - говорил кардинал,- тот более, чем человек. Он к ангелам приближен, и благие мысли внушает ему Бог.

Человек прост и покорен; он боится строптивой мысли, и за всю свою преданность и малость он требует от своих вождей и повели-телей только величия. Короли не должны никогда забывать, что они более, чем люди.

- И что им большее позволено? - спросила королева Ортруда.

- И область позволенного, и область запрещенного,- ответил кардинал,-

для них шире, чем для других людей, потому что вся сфера их деятельности шире.

- Если так,- сказала королева Ортруда,- то церкви ли судить меня! О том, хороша ли я, как королева, может судить только мой народ в его целости.

- Короли призваны подавать высокие примеры своим народам,- сказал кардинал.- Короли судят, народы повинуются. Не дай Бог, чтобы в нашей стране стало наоборот.

Королева Ортруда повторила:

- Пусть меня судит мой народ. Не надо мне иного судии, и не хочу иного.

- Народ осудит,- строго сказал кардинал.

- Вы позаботитесь об этом? - презрительно спросила королева Ортруда.

Кардинал смиренно склонил голову, и сказал:

- Мой долг - говорить то, что повелевает закон святой церкви Христовой.

Королева Ортруда встала.

- Я очень жалею,- сказала она,- что наш разговор не указал ничего, на чем я могла бы согласиться с вами.

Кардинал с видом благочестивого сокрушения благословил королеву Ортруду, и ушел. Он и не ждал иных последствий от этой беседы: раскаяние королевы Ортруды было бы чудом, и о таком чуде кардиналу не хотелось молиться. Это чудо не было нужно для тех интересов, которые заботили кардинала.

Скоро слухи об этом разговоре стали распространяться в народе.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

Разрыв принца Танкреда с Имогеною Мелладо оживил надежды графини Маргариты Камаи. Она стала вновь добиваться сближения с принцем Танкредом.

Но принц Танкред уже опять увлекся новою красавицею, молодою еврейкою с томными глазами и ленивым гортанным говором, женою инженера, добивавшегося какой-то концессии в Африке. С этою красавицею познакомила принца Танкреда опять всё та же маркиза Элеонора Аринас на одном из своих вечеров. Весь отдавшись новым чарам, принц Танкред был совершенно холоден к Маргарите. Ее бестактная навязчивость угнетала Танкреда.

После одной неприятной встречи с Маргаритою принц Танкред приехал днем к королеве Кларе. По легким, едва уловимым признакам королева Клара поняла, что принца Танкреда что-то волнует. Она спросила:

- У вас опять какая-нибудь неприятность, милый Танкред?

Принц Танкред грустно улыбнулся, вздохнул и ответил:

- Графиня Маргарита Камаи чрезмерно надоедает мне. Она очень навязчива, но не очень умна. Она не хочет понять, что всё на свете кончается.

Королева Клара просто и спокойно сказала:

- Пусть ее убьют. Она вредная и злая женщина и может сделать вам еще много затруднений.

Жестокая по природе, королева Клара без ужаса думала об убийствах. Она была уверена, что цель оправдывает средства.

Принц Танкред улыбнулся спокойно, поцеловал руку королевы Клары, и заговорил о другом. Участь Маргариты Камаи была в эту минуту решена. В тот же вечер начальник тайной службы при принце Танкреде получил должные указания.

На другой день королева Клара пришла исповедываться в капеллу своего дворца. Мил и радостен был теплый мрамор колонн, улыбалась венчанная золотом мраморная Мадонна, и с мудрою благосклонностью умирал на черном кресте желто-белый Христос. Cветлая тишина благостно наполняла капеллу,- и только двое были в ней, патер и королева. С сердечным воздыханием и со слезами, утопая коленями в мягкой упругости красной бархатной подушки, королева Клара говорила молодому, красивому иезуиту:

- Я дала злой совет с благою целью. Возлюбленного сына моего, принца Танкреда, столь ревностного к процветанию святой церкви, преследует грешною любовью графиня Маргарита Камаи. В минуту слабости моего любезного сына Маргарита обольстила его злыми очаровани-ями. Когда же он раскаялся и отверг ее, она не смирилась и не последовала его благому примеру. Она распускает о Танкреде злые, лживые слухи, она поссорила его с королевою Ортрудою, и от этого положению Танкреда грозит большая опасность. Я даже боюсь, что принц Танкред, этот верный и преданный сын церкви, будет вынужден покинуть нашу бедную страну, и святая церковь на Соединенных Островах лишится своего доблестного защитника. А это особенно печально в наши дни, когда семена неверия и мятежа так усердно сеются врагами церкви и государства. И вот я дала совет убить эту злую, нечестивую женщину. На моей душе будет великий грех, но этим грехом я освобожу от злой распутницы и принца Танкреда, и ее несчастного, обманутого мужа, и послужу славе церкви нашей.

Легкий стыд и сладострастный, как всегда на исповеди, приятно волновал королеву Клару. Сладострастие томило ее жгучими и пряными своими соблазнами. Разжигая в душе своей подобие страха, с притворным сокрушением кающейся грешницы смотрела королева Клара на красивое, строгое лицо духовника с пламенными черными глазами.

Духовник говорил ей:

- Всемилостивый Господь Бог наш видит с высоты небес сердца и помышления наши, и оценивает дела людей по их намерениям. Вменяя ни во что даже и добрые дела еретиков, неверных и иных врагов церкви, Он милосерден к прегрешениям верных чад церкви Христовой, и особенно милостив к тому, кто и греха не убоится для наивящей славы Божией. Неложно сказано: только тот спасет свою душу, кто погубит ее. За помышление злое я наложу на вас епитимию, и разрешу вам грех, благая же цель злого дела милосердным Богом будет зачтена вам в заслугу.

Злые мысли носились в те дни по воздуху, словно демоны вулкана торопливо сеяли их в смятенные сердца людские.

Вечером королева Ортруда, уже влюбленная в Астольфа Нерита, призвала его к себе. Лаская, она спрашивала его нежно:

- Милый Астольф, ты любишь меня?

- Люблю,- страстно сказал Астольф.- Люблю,- повторил он, и от восторга и от волнения не знал, что еще сказать.

- Всё для меня сделаешь? - спросила королева Ортруда.

Она побледнела, и робкая мольба звучала в ее голосе. Астольф, трепеща от счастия, говорил:

- Всё, всё для тебя сделаю! Только скажи.

Королева Ортруда внимательно и тревожно смотрела на него. Какое-то злое внушение, еще не ясное ей самой, мучительно томило ее. Она спрашивала себя:

"Что могут сделать для меня эти руки? Руки преданного, унаследовавшего верность многих поколений слуги?"

В памяти королевы Ортруды вдруг возник ненавистный образ графини Маргариты Камаи. Ярко и больно ожила в душе королевы Ортруды память того дня, когда отняли от Ортруды счастливое ее неведение, когда узнала она об изменах ее Танкреда, когда навеки затмился для нее облаком дымным и смрадным светлый, солнечный образ ее героя.

Королева Ортруда обняла Астольфа, прильнула к его уху, шепнула едва слышно:

- Убей графиню Маргариту Камаи.

И, отклонившись от Астольфа, сказала вслух:

- Отомсти за меня, Астольф! Отомсти!

Астольф задрожал. Королева Ортруда отошла от него, и у зеркала поправляла свои волосы. Пальцы ее рук слегка вздрагивали, погружаясь в ночь темных кос. Астольф смотрел на нее в ужасе. В зеркале видела королева Ортруда его побледневшее лицо, его напряженный взор. Черные глаза Астольфа казались ей огромными; две фиолетово-оранжевые тени темнели под ними, и тяжелые брови, черные, сходились, морща смуглость лба тенями раздумчивых складок.

Королева Ортруда печально вздохнула. Говорили тихо, отрывисто, словно задыхаясь:

- А, ты не хочешь! Не хочешь! Конечно, это - грех. И не надо, если не хочешь. Я думала, ты меня любишь. Я думала, ты меня хочешь. Но ты не хочешь.

Лицо Астольфа озарилось темною радостью, и злые огни жестокой воли зажались в глубине черных пламенников его зардевшегося темным румянцем смуглого лица.

- Хочу, хочу! - воскликнул он.

Королева Ортруда говорила:

- Если ты это сделаешь, я буду твоя. Ты будешь приходить ко мне всегда, когда захочешь, и будешь делать со мною всё, что хочешь. А я научу тебя радостным играм и забавам любви. Я подарю тебе дни светлых ожиданий и ночи легкого счастия, если ты сделаешь это для меня.

Астольф, улыбаясь, погруженный в сладкую задумчивость, смотрел на королеву Ортруду. Она обняла его, и тихо спросила:

- Милый Астольф, ты боишься греха?

Целуя ее похолодевшую от волнения щеку, сказал Астольф:

- За тебя, Ортруда, я и душу погубить готов.

- Грех на мне,- говорила королева Ортруда,- я тебя посылаю.

Недолгою была быстрая смена чувств и мыслей в душе Астольфа,- и уже думал Астольф, что за один ласковый взгляд королевы Ортруды стоит отдать все радости жизни, и самую жизнь, и все утешения светлого рая.

- Да, Ортруда,- сказал Астольф,- я сделаю это.

Как тогда королева Ортруда, он приник к ее уху, и тихо-тихо прошептал:

- Я убью графиню Маргариту Камаи. Я отомщу за тебя.

Отойдя от королевы Ортруды, чтобы видеть ее обрадованное, нежно-улыбающееся лицо, Астольф сказал громко:

- В эту же ночь.

И уже он был в восторге, что исполнит волю королевы Ортруды. Словно мгновенная зараза, охватила его душу ненависть к злой Маргарите Камаи, которая омрачила печалью его добрую, милостливуго госпожу, королеву Ортруду.

Была ночь, темная, благоуханная, жаркая. Раздражающим пряным запахом крупных белых и оранжевых цветов полон был влажный воздух.

Астольф один шел по дальним улицам столицы, по одежде похожий на простого мальчишку, который возвращается из города в рыбачью слободу под Пальмою. В складках широкого пояса он прятал небольшой, узкий, с обеих сторон острый кинжал. Он не боялся, что его узнают,- улица в тихом приморском предместья Пальмы, где стоял, окруженный широким садом, дом графа Камаи, была тиха и безлюдна.

В эту же ночь около дома графа Камаи бродил наемный убийца, поджидая часа, когда всё вокруг совсем затихнет. Его подкупили на убийство графини Маргариты Камаи тайные агенты принца Танкреда.

Это был один из тех потерянных людей, которые шатаются утром в гавани, а вечером сидят в тавернах, ища более или менее легкого заработка, и не брезгая ни воровством, ни убийством. При помощи таких людей нередко сводились слишком запутанные счеты, и непримиримая вражда порою разрешалась предательским из-за угла ударом кинжала. Профессиональная этика этих бездельников была очень строга. Они не выдавали никогда своих нанимателей.

Впрочем, и искушений к тому почти не бывало,- убийцы эти попадались совсем редко. Полиция на Островах более любила следить за анархистами и социалистами, чем за убийцами и ворами. Воры и грабители были даже выгодны для низших полицейских агентов,- при дележе награбленного перепадало и блюстителям порядка.

Разбойник уже собирался приступить к своему делу. Вдруг он услышал легкий звук шагов по плитам тротуара, и увидел тихо подходившего к дому мальчика, лицо и ноги которого смутно белели в темноте. Разбойник отошел от дома. Он знал свое ремесло, прятался искусно, и потому Астольф не увидел его, подходя к дому графа Камаи. Разбойник ждал, когда мальчик пройдет мимо, и удивился, увидевши, что Астольф остановился у этого же дома.

Астольф стоял у калитки, ведущей в сад, и соображал, как удобнее перелезть через желез-ную решетку. На всякий случай он взялся за ручку калитки, попробовать, не откроется ли она.

Разбойник, притаившись за выступом стены соседнего дома, размышлял:

"Кто же это? Мальчишка, которого послали воры на разведку, а при удаче и на промысел,- или слишком молодой любовник?"

Астольф радостно удивился: калитка в сад оказалась не замкнутою на ключ. Об этом заблаговременно позаботились организаторы убийства. Они зазвали садовника и его помощника в кабачок, притаившийся в одном из узких, грязных переулков близ торговой гавани, и так подпоили обоих, что ленивые слуги забыли о своих обязанностях. Когда кабачок поздно ночью закрывался, оба они уже были мертвецки пьяны. Собутыльники кое-как вытащили их из кабачка, взвалили на плечи, отнесли подальше, к каким-то загородным пустырям, и там оставили их мирно спящими в канавке под забором.

Разбойник неотступно следил за Астольфом, и прокрался за ним в сад.

Астольф тихо шел вдоль темного дома по теплым росам трав, чтобы его ноги не оставили следов на тонком песке аллей. Он смотрел, где удобнее проникнуть в дом. Одно окно показалось ему закрытым неплотно. Астольф влез на выступ стены, и толкнул раму. Она открылась. Астольф пробрался в дом. За Астольфом влез в то же самое окно и разбойник.

По темным комнатам осторожно шел Астольф. Он не знал расположения комнат, и поэтому раза два или три пришлось ему возвращаться назад. Не подозревал Астольф, что за ним крадется убийца.

Вот и спальня графини Маргариты, и в глубине против окон - кровать.

Огонек зеленой лампады мерцал слабо, и бросал на все предметы неверный, коварный свет. В теплой темноте, напоенной пряными благоуханиями изысканных духов, слышалось ровное дыхание Маргариты.

Астольф осторожно подвигался вперед. Он задел какой-то легкий стул у окна. Ножки стула с легким шумом передвинулись по скользкому паркету.

Маргарита проснулась, и спросила сонным голосом:

- Это ты, Роберто?

Астольф ответил тихо, голосом сдавленным, глухим от волнения:

- Это - я.

Решительно и быстро Астольф подошел к кровати, напряженно всматриваясь в белевшуюся на ней смутно женщину, полуприкрытую легким белым покрывалом.

- Спать не даешь,- ворчала Маргарита.

Астольф, держась за рукоять кинжала, и дыша возбужденно и часто, наклонился над Маргаритою. Она лежала на спине, закинув под голову тонкие, смуглые руки. Лицо ее с полузакрытыми глазами казалось бледным и неживым.

Вдруг темный страх резко и зло схватил Маргариту за сердце. Глаза ее широко раскрылись, черные, чернее, чем ночь,- и она всмотрелась в чужое, в полутьме наклонившееся над нею лицо. В горле, словно сдавленном чьею-то рукою, стало сухо. Маргарита спросила тревожно:

- Кто это?

Хриплый голос ее был тих,- липкий страх заливал горло, душил грудь, и мешал языку двигаться. Чужой молчал. Огромные глаза его были беспощадны. В движении его рук около пояса было что-то непонятное, страшное.

Маргарита сделала порывистое движение, чтобы подняться. Но Астольф выхватил кинжал из ножен, и быстрым движением слева направо разрезал ее горло. На руки Астольфа брызнула теплая, липкая влага. Маргарита слабо забилась, и вдруг словно застыла. Слышалось прерывистое хрипение,- но и оно скоро затихло.

Разбойник стоял, таясь в углу.

Астольф торопливо и осторожно убегал. На коврах темных комнат были бесшумны его быстрые ноги.

Разбойник подошел к постели. Тело Маргариты холодело.

- Сделано чисто,- еле слышно проворчал разбойник.- Смелый чертенок!

Разбойник принялся осторожно шарить в этой комнате и рядом, ища, что бы можно было захватить ценного и некрупного. Острый, трусливый огонек потайного фонаря шмыгал по полу и по стенам, как огненный призрак лукавой домашней нежити.

Потом разбойник выбрался из дому тем же путем.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

Вечерние горели огни, и краски всех предметов при огнях изменились, жесткими стали, томящими взор. Королева Ортруда смотрела на ярко-красный цветок в волосах камеристки Терезиты, на ярко-смуглый румянец ее щек, на ее дебелую шею, слегка изогнутую вперед,- и всё тяжелое, сильное, ловкое тело молодой вдовы рождало в душе Ортруды странную зависть.

"Забыла Терезита своего мужа, бравого сержанта,- думала королева,- и другие утешают ее. И жизнь для нее легка".

Спросила:

- От кого, Терезита, этот цветок в твоих волосах? Милый подарил?

Ответила Терезита,- и непривычною печалью звучали низкие звуки ее голоса:

- Сегодня память королевы Джиневры.

Села у ног королевы, и говорила тихо:

- Любила,- и убила. Посмела убить.

Тихо сказала Ортруда:

- Нельзя убивать того, кого любила.

Терезита смотрела в лицо королевы Ортруды, и жалость была в глазах Терезиты, и преданная любовь. И тихо, тихо сказала Терезита:

- Пошли меня, милая королева, - я вырежу его сердце, и принесу его тебе на конце кинжала.

Ортруда встала. Сказала сурово:

- Я знаю, ты меня любишь. Но этого не надо.

Приподнялась Терезита, стояла на коленях, и с тоскою смотрела в лицо королевы Ортруды. Ортруда сказала:

- Иди.

Поздно вечером королева Ортруда была одна. Тоска томила ее, тоска воспоминаний и предчувствий.

Королева Ортруда думала о том, что умрет графиня Маргарита Камаи.

Древняя, жестокая душа, разбуженная в ней, трепетала от злой радости и от звериной, дикой тоски,- душа королевы Джиневры, царствовавшей за много столетий до Ортруды. И вспомнила королева Ортруда жестокую повесть жизни королевы Джиневры.

Как и Ортруда, королева Джиневра унаследовала престол своего отца, и была обвенчана с чужестранным принцем. Этот принц, как и Танкред Ортруде, изменял Джиневре. И, как Ортру-да, долго оставалась Джиневра в счастливом неведении. Однажды застала королева Джиневра своего мужа в объятиях одной из придворных дам. Обезумев от ревности и от гнева, королева Джиневра вонзила свой кинжал в сердце вероломного мужа, и злую разлучницу тем же умертвила кинжалом.

Рыцари и монахи, друзья убитого принца, низвергли Джиневру с престола, и судили ее, и свиреп был приговор их. Джиневру вывели нагую на площадь, и беспощадно бичевали на том месте, где стоит ныне ее статуя. Плакали многие в толпе, жалея любимую королеву, но вступиться не посмел никто. Потом Джиневру заточили в монастырь, где злая игуменья подвергала ее жестоким истязаниям и унижениям. Но вскоре Джиневра была освобождена оттуда своими друзьями, и еще долго и со славою царствовала.

Душа, прошедшая весь пламенный круг любви и злобы, нестерпимых страданий и высокого торжества, душа Джиневры оживала теперь в груди королевы Ортруды. Думала королева Ортруда:

"Вот путь мой,- ступень за ступенью к смерти. Настанет скоро день,-

умру и я под кинжалом убийцы. Или казнят меня за что-нибудь по приговору революционного трибунала,- и отрубленная острым ножом гильотины голова моя упадет в пыль торговой площади. Что ж,- умру спокойно".

Раздался легкий стук в дверь. Странно и жутко прозвучал он в ночной тишине древнего замка.

- Войдите,- сказала королева Ортруда.

Терезита открыла дверь, впустила Астольфа, и скрылась. Но успела заметить королева Ортруда выражение свирепой радости на угрюмом лице своей верной служанки.

Вошел Астольф, бледный и радостный, в той же простой, короткой одежде, в которой проник он в дом графа Камаи.

Королева Ортруда задрожала. Смешанное, темное чувство охватило ее.

Страх перед убийцею, любовный восторг перед ним, кровавое сладострастие, ненависть к убитой, радость мести, тоска о злом деле,- всё в сердце королевы Ортруды смешалось в какую-то дьявольскую, пряную, горькую смесь.

Широко открытыми глазами смотрела королева Ортруда на подходив-шего к ней Астольфа. В руке Астольфа было что-то, обернутое в белый платок, в белый с темными пятнами платок.

Королева Ортруда спросила:

- Что это?

Голос ее был страстно-звучен, и тонкие руки ее дрожали. Уже знала королева Ортруда, что она увидит сейчас, знала, что покажет ей Астольф.

Астольф неторопливо развернул платок, и показал королеве Ортруде кинжал. На лезвии кинжала темнели свежие пятна крови. Тихо сказал Астольф:

- Я убил графиню Маргариту Камаи.

На лице его изображалась дикая радость.

И уже спокойно улыбалась королева Ортруда, и радостно смотрела на Астольфа и на его кинжал. Астольф зарделся вдруг, устремил на королеву Ортруду нетерпеливый, страстный взор, и сказал ей нежно и дерзко:

- А когда же мне будет награда, милая Ортруда?

Королева Ортруда улыбнулась нежно и грустно. Шепнула:

- Награжу. Не бойся.

Она взяла Астольфа за плечи, и привлекла к себе. Целовала лицо Астольфа. Целовала его руки.

И долго в тот вечер, и страстно королева Ортруда целовала и ласкала Астольфа.

Когда Астольф ушел, королева Ортруда долго не могла заснуть, и сидела, мечтая нежно и жестоко. И думала королева Ортруда:

"Вот и еще одна ступень к моей смерти - Астольф, отрок с окровавленными по моей воле руками".

Шептала:

- Что скажешь мне ты, Светозарный?

Утром нашли в постели труп графини Маргариты. По-видимому, убийство совершено было с целью грабежа. Было украдено несколько драгоценностей, и сколько-то денег. Но граф Роберт Камаи был уверен, что это - дело агентов принца Танкреда. Никому не говорил он о своих подозрениях, но таил жажду мести.

Об убитой жене граф Камаи не очень сокрушался. Любовные связи между ними уже давно порвались, а строптивый характер Маргариты нередко бывал причиною неприятных размолвок и ссор. Но в этой женщине граф Камаи терял верную пособницу его карьере,- и еще не мог он учесть, как эта смерть отразится на его положении.

Конечно, граф Камаи притворялся, что он убит горем.

Весть о смерти графини Маргариты Камаи быстро разнеслась по городу.

Почему-то все в городе говорили, что графиня Камаи убита по приказанию принца Танкреда. И никого это не удивляло.

Говорили одни:

- Так ей и надо!

Говорили другие:

- От этого человека чего же иного можно было бы ждать!

Друзья принца Танкреда уверяли, что это - дело анархистов. Никто, конечно, не верил.

Общая уверенность в том, что в убийстве графини Маргариты Камаи замешан принц Танкред, была так велика, что полиция и судебные власти не особенно усердствовали в расследовании дела. Было сделано, по-видимому, всё, что предписывается для таких случаев законом,- но всё это делалось только формально, и сыщики не проявили свойственной им проницательности.

По приказу судебного следователя арестовали садовника и его помощника.

Но ни один из них не мог сказать ничего путного о людях, которые их напоили. Не могли указать даже таверны, где они пьянствовали, и сбивались в числе своих собутыльников.

Садовник говорил:

- Было их двое, оба с черными бородами.

Его помощник говорил:

- Нет, их было трое,- двое черных и один рыжий, в очках.

Садовник говорил:

- Рыжий в очках пришел позже.

Его помощник спорил:

- Позже пришел четвертый, бритый.

Тогда предположили, что эти сообщники убийцы были искусно загримированы.

Дело заглохло бы понемногу. Но им занялись оппозиционные газеты.

Какому-то ловкому репopтеру посчастливилось даже открыть наемного убийцу.

Из этого, конечно, ничего не вышло, - разбойнику дали еще денег, и помогли эмигрировать в Аргентину.

С тогo дня каждый вечер Астольф приходил к королеве Ортруде, и они проводили вдвоем долгие часы, радостные для Ортруды, и проникнутые жутким ужасом.

С образом Астольфа соединялось для Ортруды всегда представчение о Смерти.

Ах, прекрасный образ Смерти для королевы Opтруды,- влюбленный в нее страстно и пламенно паж королевы Астольф! Лицо у него прекрасное и темное, лицо веселого мальчишки, загоревшего под солнцем; глаза у него черные и пламенные, глаза того, кто убивает; - одежда у него белая и короткая, одежда пажа, который приходит услужить прекрасной даме; ноги у него обнаженные и стройные, ноги, чтобы легко и бесшумно под облаком дымным страшный пройти путь, из которого принесет верный капли крови королеве Ортруде,- кровь королевы Ортруды.

И ласкала Астольфа королева Ортруда, и лаская обнажала его тело, стройное, тонкое тело милого убийцы. Вся отдавалась ему, все одежды свои отбросив, нагая приникала к страстной теплоте его тела, - тело и душу предавая умерщвляющему нежно.

Астольф переживал тогда минуты сладчайших восторгов. Ярки и многоцветны были его мечтания,- о бесконечности счастия с Ортрудою, для Ортруды. Сосуд многоценной крови, обнаженное тело королевы Ортруды радовало взоры Астольфа. О, это тело, которое так наслаж-дается, и так страдаетт и так услаждает, и так мучит! и этот трепет дыхания в груди и в горле под яркими поцелуями жадных губ! И эта кровь, которую так страшно пролить, и которой так жаждет душа умерщвляющего! И этот жуткий страх, и этот зыбкий стыд!

Смотрела на Астольфа королева Ортруда, любуясь,- и вдруг стыдно становилось Астольфу того, что они обнажены. Он прятался за тяжелыми завесами. Но был радостен и легок этот внезапный стыд.

Смеялась его стыду Ортруда, смеялся и он. Легким, зыбким смехом разрешался легкий, зыбкий стыд. И они играли и резвились, как шаловливые дети.

Иногда утром уходили они на берег моря, и там, как дети, у воды смеялись и радовались, и чего-то искали в воде, и находили что-то. И плескуч был шумный смех волн, вечный смех стихии, и широк был ясный простор поднебесный.

Для королевы Ортруды готов был Астольф совершить всякое безумное и опасное дело, и без конца умножать преступления. Не раз спрашивал он королеву Ортруду:

- Хочешь, Ортруда, для тебя я убью принца Танкреда?

Улыбалась королева Ортруда, и говорила:

- Не надо, мой милый. Принц Танкред не уйдет от своей судьбы.

Однажды королева Ортруда привела Астольфа в огороженный высокою стеною участок королевского сада около ее мастерской. И сказала Ортруда Астольфу:

- Здесь, среди этих деревьев, под этим высоким небом, я напишу картину, и ты будешь для нее моделью. Красота твоя будет жить в веках.

Астольф радостно покраснел. Королева Ортруда сказала:

- Разденься, Астольф.

Астольф радостно и поспешно повиновался. Королева Ортруда рассказала, как ему надо стоять. Нагой отрок с флейтою в опущенной руке прислонился к пальме и задумался. Тело его было прекрасно,- тело, созданное для игры, пляски и бега.

Охваченная волнением работы, Ортруда быстро зарисовала его фигуру, торопясь взяться за кисть. Застенчивый, тихий, стоял Астольф,- и застенчивая, тихая мечта мерцала в черной тьме его широких глаз. Выражение застенчивости перенесла Ортруда и на картину. Нагой и смуглый, как живой возникал он под ее уверенною, неторопливою кистью.

Было тихо. Ничей нескромный, враждебный взор не мешал творчеству любви и красоты, и никто не говорил темных, тусклых слов.

Дракон небесный смеялся в багряно-голубой вышине, словно он знал, что будет. Но он не знал. Только творческая мечта поэта прозревает неясно дали незаконченного творения.

Вероника Нерита скоро узнала,- конечно, позже посторонних,- о связи ее сына с короле-вою Ортрудою. Тщеславная женщина радовалась этому чрезмерно.

Она думала, что связь с королевою принесет их семье большие милости и выгоды. Уже она распустила яркие павлиньи перья высокомерия, и думала, что все матери в Пальме завидуют ей.

Но старый гофмаршал Теобальд Нерита не радовался. Он думал, что королева Ортруда огорчена oткрытием любовных похождений ее мужа, и потому ищет забвения и развлечения в мимолетных связях то с одним, то с другим,-

что она будет влюбляться еще во многих, постоянно томимая разожженною в ней страстностью, но никого надолго не полюбит,- что ее увлечение Астольфом будет так же кратковременно, как и ее связь с Карлом Реймерсом,- и что конец этого нового ее увлечения будет так же печален.

Старый гофмаршал позвал к себе сына, и говорил ему строго:

- Берегись, Астольф, ты стоишь на опасной дороге.

Астольф угрюмо смотрел вниз, багряно краснел, и упорно молчал.

Теобальд Нерита продолжал:

- Говорю тебе, Астольф, послушайся меня, избегай королевы Ортруды.

Смотри, чтобы и с тобою не было того же, что с Карлом Реймерсом. Королева Ортруда любит красивых. Найдется человек красивее тебя, и более подходящий к ней по возрасту.

Астольф молчал упрямо, и уныло склоненное лицо его не выражало ничего, кроме скуки.

Теобальд Нерита досадчиво говорил ему:

- Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь. Или сказать тебе нечего, и ты сам сознаешь, как нелепо твое увлечение?

Тогда Астольф поднимал на отца упорный взгляд широких глаз, и говорил коротко:

- Ортруда меня любит, и я люблю Ортруду. Я не могу жить без Ортруды.

Для Ортруды я готов на всё.

Гофмаршал, покачивая головою, говорил:

- Глупый! Только и знаешь твердить: Ортруда, Ортруда, люблю, люблю.

Скоро бросит тебя твоя Ортруда.

Астольф улыбался и отвечал отцу:

- Не знаю. Пусть бросит, если захочет. Пусть будет, что будет. Теперь я счастлив. А потом хоть умереть, мне всё равно.

Отец горько упрекал Астольфа.

- Не жалеешь ты старого отца,- говорил он.- Ты еще так молод. Тебе надо учиться.

Астольф отвечал угрюмо:

- Я учусь

- Как ты учишься! - говорил Теобальд Нерита.- Голова у тебя набита глупыми мечтами, только Ортруда у тебя на уме. Не до книг тебе теперь. Хоть и тяжело мне будет на старости расставаться с тобою, но я все-таки отправлю тебя на днях доучиваться в Италию или во Францию.

Астольф отвечал решительно и резко:

- Ни за что не уеду отсюда. Лучше в море брошусь.

По мрачному блеску его глаз видел отец, что Астольф не задумается сделать, как говорит.

Такие разговоры повторялись часто, и нередко заканчивались бурными сценами.

И другие невзгоды скоро стали омрачать счастие Астольфа.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

Афра томилась в эти дни странною, жестокою ревностью. И раньше досадовала Афру любовь королевы Ортруды, сначала к принцу Танкреду, потом к покойному Карлу Реймерсу. Относительно принца Танкреда эта ревнивая досада находила себе оправдание еще и в том, что Танкред обманывал королеву Ортруду, и в том, что он был ненавистен Афре. Любовь королевы Ортруды к Карлу Реймерсу жалила Афру больнее, и уже Афра понимала истинную причину этого темного чувства. И вот теперь нестерпимо горька стала Афре любовь королевы Ортруды к красивому, страстному мальчишке.

Уже давно поняла Афра, как сильно то странное чувство, которое привязывает ее к королеве Ортруде, и которое влечет ее нежные уста к целованию Ортрудиных ног. Но только теперь эта неясная дотоле влюбленность в королеву Ортруду зацвела в Афре багряным цветом. Любовью разжигалась в ее сердце ревность,- ревностью еще пламеннее разжигалась любовь.

Одиноко переживала Афра свои ревнивые муки, гордо скрывая их ото всех.

Да и кому же о них рассказать? Разве самой Ортруде пожаловаться? Но какая же в том польза! Да еще и поймет ли королева Ортруда признания Афры? Может быть, только удивится этой неожиданной страсти. Может быть, только улыбнется.

Но все-таки порою Афра не могла удержаться, и невольно проявляла свою ревность,- неловкостью движений, смущенностью взглядов, и даже иногда неожиданно-резкими словами, вызывавшими недоумевающий взор королевы Ортруды.

Тихий вечер, мглисто-золотой и алый, плыл над землею, облелеянною теплою влагою. Солнце быстро склонялось к закату. Королева Ортруда и Афра одни шли медленно по ясным аллеям королевского сада. Как тихий сон, всё

было вокруг них. Земля и трава казалисъ синевато-красными в скользящих косвенно и низко лучах багряного заката. Листва деревьев окрасилась пепельно-голубыми и сероватыми тонами.

Восхищенными глазами смотрела Афра на королеву Ортруду, и любовалась ею, идущею тихо в багряных лучах заката. И знала Афра, что нежная мечта в душе королевы Ортруды зажжена образом милого пажа Астольфа, и потому так мечтательно мерцают глаза тоскующей Ортруды. Тихою тоскою и ревнивою грустью полно было смятенное сердце Афры.

Королева Ортруда сказала:

- Посмотри, Афра, какая здесь красная земля, и какая здесь угрюмая зелень! Словно кровавый дождь прошел здесь недавно, и еще не выпила крови пресыщенная земля.

Афра отвечала:

- Сквозь легкий дым и пепел вулкана так багрово светит солнце. Твоя белая одежда, Ортруда, вся пламенеет, как багряница.

Образы убитых и умерших опять вставали в душе королевы Ортруды. Больно и горько ожили воспоминания дел порочных и жестоких. Какая грусть!

- Мы несчастны и порочны,- говорила королева Ортруда,- и земля наша залита кровью. Но придут иные поколения,- на земле будут жить счастливые, чистые люди.

Утешающая мечта, тебя зовут настойчиво, тебя творит печаль!

- Они придут, эти счастливые, чистые люди,- сказала Афра,- только потому, что мы живем. И они будут такими, какими мы их воображаем, потому что это наша воля хочет воплощения нашей мечте.

Радостно развивая радостное оправдание зла и несовершенств нашей жизни, говорила королева Ортруда:

- Так, Афра, это верно и радостно. Всю звериную злобу первобытной, дикой земли мы изжили, а тех, кто приходит после нас, мы, хотя и злые сами, увлекаем в наше устремление от зверя к божеству. Жестокую нашу душу мы преобразим в дыхание ароматов, потому что смрад наших дел сгорит в огне наших непомерных страданий.

- Всё, что мы можем дать будущим,- сказала Афра,- это наша суровая и прекрасная работа, подвиг нашего устремления.

Королева Ортруда сказала с мечтательною улыбкою:

- О чем я мечтаю всегда, это о воспитании суровом и прекрасном.

- Путь сурового и прекрасного воспитания один,- сказала Афра,- в простодушной телесной наготе.

- В моем Лакониуме,- говорила Ортруда,- мальчики и девочки будут жить вместе, всегда нагие, как первые люди в раю. Кардинал жестоко упрекал меня за это.

Афра улыбнулась презрительно, и сказала:

- Он не может и не хочет понять, что земной рай не в прошлом, а в будущем человечества. Нагие отроки и девы будут невинны и простодушны, как первые люди в раю, и нагота их будет целомудренна.

- Рай - сад, насажденный людьми,- тихо сказала королева Ортруда.

Солнце коснулось мглистой черты горизонта. Багровым и унылым стал его догорающий свет, и грустные наводил мысли. Королева Ортруда призадумалась.

Спросила:

- Афра, а что мы скажем, если в их душах зажжется страстность? И если сладострастие затлеется в их крови?

- Разве это страшно? - сказала Афра.- Я верю в целительные силы природы. Пусть сладострастие и похоть зажгутся, когда придет жестокая, страстная пора. В жестокости истощи-тся сладострастие, суровое станет радостным, и, истощаясь в жестокости, само себя умертвит сладострастие.

Разум человечества, вечно ведущий его вперед сквозь мрак и облак дымный к незакатному свету Истины, верховный Разум, которому мы поклоняемся и служим, светозарный и благостный, говорит нам,- и не ложно его слово, что экстазы пламенные есть и будут для очищений человека.

Опять обрадованная, слушала Афру королева Ортруда, и опять милая в ее душе зажглась мечта, и радостная.

- Как прекрасен Астольф! - мечтательно сказала королева Ортруда.

Жестокая! Она и не знала, какою болью сердечною ужалили эти слова Афру, так утешавшую ее в этот мглисто-тихий вечер.

- Ты любишь, Ортруда, этого мальчишку? - спросила Афра.

Голос Афры был сурово-жесток, и ревнивая злость зажглась в ее глазах.

- Люблю,- сказала Ортруда.- Люблю так, как еще никого никогда не любила. Словно полюбила в первый раз, и в первый раз узнала, что значит любить. Но почему ты так опечали-лась, Афра? Почему ты спросила меня об этом таким гневным голосом? Почему так бледно и сурово твое лицо?

Афра молчала. Ревнивые слезы блеснули на ее ресницах.

- Ты ревнуешь? - печально спросила Ортруда.- Какая же ты глупая, Афра!

Ведь я же и тебя люблю. Разве чувство наше не свободно? Разве душа у нас не широка, как мир? И даже больше мира она, и вмещает в себя все творимое ею по воле. Я люблю тебя, Афра. А ты меня любишь?

Королева Ортруда нежно склонилась к Афре, и целовала ее жаркие щеки, ее влажные от слез глаза.

- О, милая Ортруда, как я люблю тебя! - воскликнула Афра.

И целовала руки и лицо королевы Ортруды. И к ногам Ортруды склонилась Афра, милые лобзая стопы.

Солнце скрылось; быстро темнело. Бесшумно и внезапно, в белой одежде пажа, подошел к ним Астольф. Он бродил задумчивый и грустный по аллеям, где сумрак сгущался, и увидел королеву Ортруду и Афру только тогда, когда подошел к ним совсем близко.

Увидел Астольф их поцелуи, слова любви услышал. И убежал, ревниво плача, и звук быстрых ног его по песку дорог был подобен плеску и шороху легких волн на песчаном берегу морском.

Недолго наслаждался Астольф счастием любви. Испуганный страстными ласками королевы Ортруды, отравленный легкими дымами далекого вулкана, скоро затосковал Астольф.

Нежность королевы Ортруды к Афре постоянно распаляла его тоску.

Астольф зажегся жестокою ревностью. Он вспомнил тот разговор с Афрою, когда она говорила, что любит королеву Ортруду.

Ревность, преждевременная любовь, угрызения совести,- все эти фурии терзали страстного мальчика.

Убитая им графиня Маргарита Камаи не давала теперь покоя Астольфу.

Иногда по ночам она приходила к нему,- стонать на пороге комнаты, где он спал. Иногда Маргарита легкою тенью скользила мимо Астольфа в темных переходах древнего замка, зыбкам смехом дразнила Астольфа, и говорила ему:

- Зачем же ты убил меня? Королева Ортруда тебя разлюбила.

А королева Ортруда все сильнее с каждым днем чувствовала в себе влечение к Афре. И отрадные слова великой нежности были наконец сказаны.

Чувства Астольфа к Афре двоились: он ненавидел Афру за то, что ее любит Ортруда,- но и любил Афру, потому что и Ортруда ее любит, и еще потому, что в самой Афре было для него какое-то очарование.

Картина, изображавшая Астольфа, была окончена.

- Тебе нравится, Астольф? - спросила королева Ортруда.

- О, да! - воскликнул Астольф.

- В этой картине есть большой недостаток,- сказала Ортруда.

- В ней нет никакого недостатка! - возразил Астольф.- Она прекрасна.

- В самом замысле картины есть недостаток,- говорила Ортруда.- Юному мечтателю недостает девы. Я напишу вас обоих, тебя и Афру.

На другой день Астольф и Афра стояли в том же уединенном саду королевы Ортруды,- перед юным мечтателем явилась первозданная дева, улыбалась ему, и он смотрел на нее нерешительно и робко, потому что она звала его от его мечтаний к неведомым ему творческим совершениям. Он был более удивлен и восхищен, чем обрадован,- прекрасна была первоздан-ная дева, но что-то в ее взорах страшило.

Смуглое тело Афры восхищало Ортруду еще более теперь, чем тело Астольфа. Оно было законченнее, совершеннее. Астольф понимал это, и томился ревностью.

- Смотри на нее, как влюбленный,- сказала ему королева Ортруда.

Астольф отвечал досадливо:

- Я в нее не влюблен,- она толстая.

Афра смеялась, и смех ее досаждал Астольфу.

- Ты ошибаешься, Астольф,- сказала Ортруда,- правда, она не такая тонкая, как ты, но ведь она не мальчик.

Ортруда сказала Афре:

- Завтра утром приди одна. Я задумала еще картину, где ты одна будешь мне моделью.

- А как же эта картина? - спросил Астольф.

- Кончу, не бойся,- улыбаясь, сказала Ортруда.

Астольф ушел опечаленный.

Ортруда была с Астольфом в этот вечер очень ласкова. Но Астольфу казалось, что это из жалости.

Опять был вечер, и снова трава и земля стали багряны. Погруженный в грустную задумчи-вость, тихо и одиноко шел Астольф по тенистым аллеям дворцового сада. Мглисто-золотое солнце склонялось к далекому шуму волн.

Багряная мгла разливалась в сумраке сада. Воспоми-нания о ночном убийстве опять горько томили Астольфа. Чей-то докучный голос, скучный и однозвучный, шептал за его спиною:

- Зачем же ты убил бедную Маргариту? Ортруда тебя разлюбила.

Чьи-то легкие шаги чудились Астольфу,- он оборачивался, но никого не было. Неприятно-резкий крик какой-то птицы преследовал Астольфа. Астольфу казалось иногда, что он опять слышит за собою предсмертный хрип Маргариты.

Астольф знал, что ему некуда бежать от этих призрачных преследователей, оставивших прохладный покой небытия только для того, чтобы измучить Астольфа.

Вдруг он увидел Альдонсу. Испуганная короткая мысль метнулась в его голове:

"Как же Альдонса здесь? Ведь ее повесили".

Краснощекая, дебелая, такая красная и толстая, какою никогда не была Альдонса при жизни, она смотрела прямо на Астольфа, и беззвучно хохотала, вся сотрясаясь от смеха. Сначала Астольф увидел только одно ее лицо. Он удивился, что лицо Альдонсы видно так низко над мглою тихих трав. Но потом Астольф различил в багряной мгле и всю Альдонсу. Присев на корточки над клумбою, она поливала цветы.

С удивлением и с ужасом смотрел на нее Астольф. Но он преодолел свой страх, подошел к Альдонсе близко, и спросил:

- Зачем ты здесь, Альдонса? Что ты здесь делаешь? Кто пустил тебя в этот сад?

Резким, злым голосом, похожим на зловещий крик черной птицы, ответила ему Альдонса:

- Тебе-то что! Меня повесили, и я теперь хожу, куда хочу. Меня не зарежешь.

Астольф воскликнул, крестясь:

- Именем Господа заклинаю тебя,- исчезни!

Вдруг исчезла Альдонса, словно растаяла, словно и не было ее. И только оставила в душе Астольфа странную тоску.

Дивясь и тоскуя, возвращался Астольф домой. Он думал:

"Приходила за мною, звала меня. Образ грубого бытия показала мне, чтобы я понял, что жить не надо.

Да,- думал Астольф,- надо любить, мечтать, творить,- а жить на этой земле не надо".

Вся жизнь Астольфа стала теперь одним предсмертным томлением.

Такая милая, радостная жизнь,- неужели отвергнуть ее? Такая прекрасная земля,- неужели оставить ее? Легкий, такой сладостный воздух земной жизни,-

неужели перестать дышать им?

Наконец Астольф решился умереть. Он думал тоскуя:

"Умру самовольно, но не так, как умер Карл Реймерс. Никто не узнает, что я сам себя умертвил,- и не упрекнут за мою смерть жестокие, злые люди милую мою, хоть и неверную Ортруду".

Был вечер, королева Ортруда ждала Астольфа,- и не дождалась.

Неясно тоскуя и томясь, Ортруда тихою тенью блуждала из комнаты в комнату. На столе у ее постели, увидела она, белело что-то, выдаваясь углом из-под книги. Ортруда подошла. Это было письмо.

Горькое предчувствие сжало ее сердце. Прочла письмо. Так, это от Астольфа. Только две строчки.

"Ты уже не любишь меня,- как же мне жить!"

И больше ни слова. Даже подписи не было.

Испуганная Ортруда послала спросить, не болен ли Астольф. Но дома о нем ничего не знали. Знали только, что он уехал с товарищами на прогулку в горы.

К ночи принесли его труп,- и с ним печальный, сбивчивый рассказ.

Мальчики остановились обедать на высокой лужайке над скалою, откуда видны были далеко берега Острова и море. Все были веселы. Вдруг -

несчастный случай. Астольф подошел слишком близко к обрыву, чтобы посмотреть на морской берег внизу. Обернувшись на голоса товарищей, он сделал неосторожное движение, и сорвался со скалы. Его подняли уже мертвым, с разбитою о камни головою.

Опять гроб, и опять надгробное рыдание.

В гробу Астольф лежал бледный, прекрасный, осыпанный белыми, благоуханными цветами. Королева Ортруда приходила плакать над ним, и не таила своей печали.

Теобальд Нерита казался помешавшимся от горя. Вот грустный конец древнего, славного рода! Кто же теперь наследует ключи королевского замка, и тайну подземного хода?

Вероника Нерита рыдала над гробом своего сына слишком театрально. Ее жалели, но к сожалению о ней у многих примешивалась презрительная усмешка.

Вероника Нерита была еще очень моложава, и траур удивительно шел ей к лицу.

К удивлению многих, через несколько дней она умерла от тоски по сыне.

Говорили, что Вероника Нерита отравилась.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

Вулкан на острове Драгонере дымился все сильнее и сильнее. Прежде выдавались все-таки дни и даже целые недели, когда дым над его тупою, раздвоенною вершиною истончался, таял, и вовсе исчезал. Теперь же вулкан дымился постоянно. Уже много столетий безмятежно дремав-ший, изредка только испускавший немного дыма и пепла, вулкан дивил теперь упорством и продолжительностью своих темных, дымных вздохов, неистощимостью своего медлительного гнева.

Вблизи, из города Драгонера, и с берегов острова, дым вулкана казался густым и черным. Казалось, что он заволакивает тупую вершину горы словно черною, мохнатою шапкою, над которою, далеко откинутое по ветру, веет длинное, черное перо, вырванное из крыла гигантской, живущей в облаках, птицы. Издали этот дым представлялся легким и тонким, как и раньше.

На пространстве всего государства Соединенных Островов стали заметны в воздухе стран-ные, неприятные изменения. Всё явственнее различался разлитый над всею страною горькова-тый запах. Дни стали тусклыми, и недолгие зори пылали багряно, румянцем умирающих. Многоцветные прежде пейзажи Островов окрашивались сначала в оранжевые тона, а теперь становились тускло-сероватыми.

На острове Драгонере начались угрожающие явления,- подземные гулы, легкие сотрясения почвы. У подножия вулкана и на его склонах несколько домов обвалились. И уже люди в дерев-нях этого острова и в городе Драгонере стали бояться извержения вулкана. Тогда великое беспо-койство охватило испуганных жителей Драгонеры, быстро сменив их прежнюю беспечность.

Припоминались и перетолковывались на все лады старые рассказы о городах, засыпанных пеплом вулканов. В газетах печатались статьи об известных в истории землетрясениях и извержениях вулканов.

Школьники торжествовали: взрослые охотно слушали теперь их рассказы, по учебнику и со слов старательных учительниц, о Геркулануме и Помпее, о Содоме и Гоморре, о поглощенной океаном великой Атлантиде, о раскопках на месте древних городов, и даже, кстати, о всемирном потопе, о столпотворении вавилонском, и об изгнании первых людей из рая.

В семьях только и разговору было, что о вулкане. Эти разговоры усиливали общее угнетенное, тревожное настроение. Семейная жизнь стала невыносимою. Женщины плакали. Мужчины ссорились с ними и друг с другом, и предавались отчаянному распутству.

Мальчики,- народ всегда и везде беззаботный и легкомысленный,-

ленились и проказни-чали напропалую. Каждую ночь целыми толпами они тайком удирали из родительских домов, и бежали к вулкану, чтобы к восходу солнца пробраться поближе к широким краям кратера. Возвращались они оборванные, грязные, с обожженными руками и ногами, и родители дома нещадно били их.

Девочки нервничали, плакали, и влюблялись в распустившихся мальчишек, которые казались им теперь большими героями. Взрослым было не до того, чтобы заботиться о детях. Угнетенные страхом родители о них почти забывали, и даже учителя и учительницы в школах просиживали целые часы в учительских комнатах, вкривь и вкось рассуждая о вулкане.

Скупые крестьяне, владельцы виноградников, расположенных на склонах горы, не знали, что им теперь делать. Корысть приковывала их к наследственным, возделанным трудами многих поколений садам на плодородной почве склонов вулкана, страх гнал прочь. Но куда идти? Переселяться на другие острова? Для этого надо продать свою землю и дома, а кто теперь станет покупать землю на склонах просыпающегося вулкана? А если кто и купил бы, так разве только за полцены.

Патеры устраивали в Драгонере процессии, чтобы усиленными молитвами умилостивить разгневанное Небо. Набожные женщины молили святую Агату смирить гнев старого вулкана.

Местные газеты еще более усиливали тревогу. Газетчики радовались лишнему заработку: в газетах каждый день печатались известия о состоянии вулкана и статьи по этому поводу. Газеты выходили поэтому в сильно увеличенном объеме, и тираж их возрос еще более, чем это бывало во дни войны, мятежа, сенсационных судебных процессов или иных скандальных происшествий.

Тревожно стало на улицах и на площадях Драгонеры. Уличные ораторы свирепо громили патеров и первого министра. Доставалось заодно от них и королеве Ортруде, и принцу Танкреду.

Часто из-за ничтожных причин возникали уличные драки. Опять начались стычки рабочих с полицейскими.

Часто собирались митинги и в городе Драгонере, и в селах этого острова. На этих митингах принимались самые свирепые резолюции.

Правительство обвиняли в том, что оно не принимает никаких мер.

В газетах и на митингах требовали казенных субсидий на выселение, требовали принудите-льного отчуждения и раздачи земельных участков на других островах желающим выселиться с опасного острова. Газета Филиппа Меччио особенно энергично настаивала на выселении. В этой газете, кроме статей агитационного характера на тему о вулкане, были помещены превосходно-разработанные планы расселения жителей угрожаемого острова по всей стране Островов.

Правительство не торопилось предпринимать что-нибудь. Виктор Лорена очень хорошо понимал, что вулкан опасен. Но что же могло сделать министерство? Бюджет и так был обременен расходами на флот и на экзотические предприятия. Для крупных радикальных мер в казначействе не было денег. Да и опасались, что покупка государством у частных владельцев земли может стать началом национализации или социализации земли. Думали, что стоит сделать только один шаг в этом направлении, чтобы движение со стихийною силою охватило всю страну.

В парламенте Драгонера не имела влиятельных заступников; все депутаты от Драгонеры принадлежали к оппозиции.

Королева Ортруда настаивала на том, чтобы приняты были необходимые меры. Виктор Лорена давал ей уклончивые ответы. Наконец Ортруда потребовала, чтобы совет министров немедленно занялся вопросом о том, как помочь жителям опасного острова. Королева Ортруда сказала решительно:

- Этот вопрос я считаю неотложным. Если министерство и парламент думают иначе, то я найду необходимым осведомиться о мнении народа. Я принуждена буду в таком случае поручить составление кабинета и производство выборов в новый парламент господину Филиппу Меччио. Доктор Меччио имеет готовую программу мер помощи жителям Драгонеры.

Виктор Лорена спокойно возразил:

- Я и мои товарищи во всякую минуту готовы предоставить свои портфели в распоряжение вашего величества. Но я считаю своим долгом представить вам, государыня, как неудобно и опасно производить именно в это время рискованные опыты переустройства государства.

Королева Ортруда сказала гневно:

- Так всегда говорят люди, которым хочется, чтобы всё осталось по-прежнему. В спокой-ное время они уверяют, что реформы не нужны, и что народ благоденствует, потому и спокоен. Когда же народ начинает волноваться, тогда говорят, что надобно дождаться успокоения, и только потом дать реформы. А дождутся успокоения, хотя бы ценою крови, тогда начинается опять та же песня.

Виктор Лорена почтительно выслушал королеву, и продолжал:

- Правительство и парламент стараются действовать согласно интересам и воле народа. Я не сомневаюсь в том, что и новые выборы пошлют в парламент прежнее большинство. Если ваше величество и призовете к власти Филиппа Меччио, он, всё равно, у власти не удержится. Страна не желает опасных социалистических опытов. Доктор Меччио тем менее может рассчитывать хотя бы на случайное и временное большинство в парламенте, что в последнее время в его воззрениях произошел заметный поворот от социализма к синдикализму. В его газете на днях была помещена статья, в которой пространно и остроумно доказывалось, что только синдикалистское движение чуждо парламентской грязи.

- Как бы то ни было, мы не можем бездействовать,- сказала королева Ортруда.

- Поверьте, государыня, мы и не бездействуем,- возразил Виктор Лорена.- Правитель-ство вашего величества весьма озабочено этим вопросом.

Мы не считаем возможным принимать недостаточно обдуманные решения. Но, согласно повелению вашего величества, если вы не утратили ко мне и к моим товарищам доверия, я не позже как через сутки представлю вам отчет о мерах, которые может принять нынешнее правительство.

Виктор Лорена почему-то никогда не думал о том, что Филиппо Меччио может оказаться во главе правительства. Из слов Ортруды он заключил, что господству буржуазии грозит опас-ность. Виктор Лорена не сомневался, что Филиппо Меччио в должности первого министра не остановится даже перед правлением внезаконным. Во всяком случае,- думал Виктор Лорена,- Филиппо Меччио поспешит использовать ту статью конституции, которая предоставляет короне в чрезвычайных обстоятельствах, когда парламент не заседает, право принимать чрезвычайные меры и издавать декреты, имеющие силу закона до рассмотрения их парламентом. Если эта статья была до сих пор полезна только для реакционно-настроенных слоев общества, то, несомненно, может наступить момент, когда она окажется пригодною и для демократии.

Виктор Лорена понял, что необходимо принять если не действительные меры, то хотя видимость мер помощи жителям Драгонеры.

Между тем по всему государству Соединенных Островов разливалось томительное беспокойство.

В селах распространялись нелепые слухи. По большим дорогам и по проселкам шатались юродивые, блаженные и пророки. Было из них несколько человек, искренно уверовавших в святость своей миссии. Большинство же было ленивые, своекорыстные шарлатаны. Отростивши себе длинные бороды, и взявши в руки громадные посохи, они собирали вокруг себя легковер-ных, и рассказывали всякие ужасы. С их слов стали настойчиво говорить, что вскоре вся страна Островов погибнет под волнами.

Города волновались еще больше. И в них было не мало таких, которые поверили в нелепые предсказания о том, что все Острова покроются морем.

Особенно легковерны, как всегда, были женщины.

Богатые и состоятельные люди многие бежали за границу. Даже и те, кто не верили в погибель всей страны, боялись, что в случае несчастия на Драгонере страна будет наводнена толпами бездомного, голодного люда, и что начнутся тогда грабежи и убийства. Многие от страха сходили с ума.

В Пальме было еще беспокойнее, чем в других городах. И здесь происходили частые уличные волнения. На улицах и площадях ни днем, ни ночью не смолкали шумные гулы. В домах ни днем, ни ночью не стихали женские вопли и детский громкий плач. Сердце прекрасной страны томилось, тоскуя.

Что ни день, устраивались крестные ходы. То здесь, то там с громкими визгами и с диким воем проходили неистовые процессии кающихся. На площадях и в общественных залах раздавались вдохновенные,- а иногда и нескладные,-

проповеди новоявленных пророков и пророчиц. Они грозили гневом Божиим, и призывали к покаянию.

Даже радикальные газеты иногда юродствовали, и помещали странные пророческие статьи о том, что скоро пoгибнет под волнами преступная столица, веселый город Пальма.

Среди смуты и волнения была в простом народе суеверная надежда на королеву Ортруду. Говорили:

- Если королева Ортруда захочет, она заворожит вулкан, и он успокоится. Она может. Стоит только ей захотеть.

Скептики спрашивали:

- Если королева Ортруда может это сделать, отчего же она до сих пор ничего не сделала?

Верующие в королеву Ортруду отвечали им:

- Тоскует королева наша Ортруда об измене своего мужа, и темным гневом томится сердце бедной королевы. Потому и послушный ей вулкан дымится, потому и небо облаком дымным заволакивается. Но вот полюбит королева Ортруда другого, утешится, радостная поедет к вулкану, и заговорит его.

Королева Ортруда думала грустно:

"Бедный мой народ! Глупые люди, и взрослые, как дети! Как они боятся смерти! Ничтож-ные,- и они хотят быть свободными!"

Облак дымной печали опять сгустился над королевою Ортрудою. Суеверный ропот народа и голос его безумных надежд дошли до нее. И думала она:

"Что они хотят, то и сделаю. Пойду к вулкану, зачарую его, или сама умру".

После смерти Астольфа мысль о смерти стала приятна королеве Ортруде.

После смерти Астольфа кто же еще остался у королевы Ортруды? Сколько еще смертных ступеней осталось ей пройти?

Афра осталась королеве Ортруде. Афра утешала Ортруду.

Вот, еще одна ей осталась ступень к смерти,- юная дева Афра. И с образом Афры тяжелое забвение скорбей опустилось облаком дымным на королеву Ортруду. И под облаком дымным тускло горела багрово-мглистым солнцем ее нежность к Афре. Каждый поступок Афры восхи-щал королеву Ортруду. Она не уставала хвалить Афру, и находила тысячи поводов к этому. И каждое слово Афры приводило Ортруду в восторг.

Но знала Ортруда, что и Афра умрет. Думала Ортруда, что со смертью Афры последнее придет к ней освобождение, и с диким нетерпением ждала этой смерти, чтобы последнее свое совершить на этой земле дело,- доброе или злое, не всё ли равно! - подвиг любви к этому бедному, жалкому народу.

Говорила Афре королева Ортруда, нежно ее целуя:

- Будь со мною, не оставляй меня, иди за мною.

Тихо отвечала Афра:

- Люди осудят наш союз великой нежности и нежной дружбы. Они не поймут его. Одни назовут его грешным, другие - порочным.

Гневно восклицала королева Ортруда:

- Грех! Порок! Не всё ли мне равно, что скажут о нас злые люди!

Афра говорила улыбаясь:

- Добрые люди!

- Глупые,- возражала Ортруда,- ничтожные рабы живых или мертвых.

Только мертвые слова умеют они повторять.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Виктор Лорена исполнил желание королевы Ортруды. На совете министров было суждение о вулкане. На следующее утро Виктор Лорена явился к королеве Ортруде сообщить ей о решении совета,- назначить ученую комиссию на Драгонеру для исследования вулкана.

Королева Ортруда улыбалась насмешливо и грустно. Невольною была ирония тихой ее улыбки. И тихо сказала она:

- Поздно.

Виктор Лорена, пожимая плечьми, сказал:

- Что же иное можем мы сделать?

- Надо выселить на другие острова всех, кто живет около вулкана,-

сказала королева Ортруда.- Газеты говорят об этом много и подробно.

- Для этого нужны многие миллионы,- возразил Виктор Лорена.- Пока мы не получим заключения комиссии, мы не можем знать, необходимо ли расходование этих миллионов, или их лучше сберечь для расходов, более производительных.

Королева Ортруда спросила:

- Значит, господин Лорена, мы должны ждать?

- Ждать, ваше величество,- отвечал Виктор Лорена.- Это единственное, что мы можем сделать в данном положении.

- События не ждут, господин Лорена,- грустно сказала королева Ортруда.

На другой день в Правительственном Указателе был напечатан королевский декрет о назначении комиссии для исследования вулкана на острове Драгонере.

В декрете выражалась уверенность королевы Ортруды в том, что ученые и знаменитые члены комиссии оправдают ожидания страны и доверие королевы быстрым и внимательным исполнением порученного им столь важного, ответственного дела.

В том же декрете перечислены были имена призванных в состав комиссии.

Председателем комиссии назначался директор Океанографического Института, член Пальмской Академии Наук, профессор Пальмского университета, доктор физики Арриго Аргенто. Это был весьма посредственный ученый, но тщеславный интриган. Он занимал выдающееся положение в академическом мире Пальмы, был украшен многими орденами, и уже давно говорили, что он при первом случае будет министром.

Членами комиссии назначены были профессора и члены Академии: европейски-знаменитый астроном, прославившийся превосходными исследованиями кратеров и цирков на луне и атмосферы на Венере,- добросовестный, но очень глупый геолог,- юркий враль и карьерист, профессор химии,- и еще несколько человек, которые были ни талантливы, ни бездарны,- серые. Большинство членов комиссии были глупые, тупые педанты. Но все они были очень самоуверенны, и думали, что их наука ставит их выше всего мира.

Проводы им устраивали торжественные, с банкетами, речами, цветами и овациями.

Королева Ортруда милостиво приняла членов комиссии, и удостоила их любезного разгово-ра. От такого благосклонного приема у этих господ долго кружилась голова, и на всю жизнь осталась благодарная тема для рассказов.

Виктор Лорена дал большой парадный обед в честь членов комиссия. На обеде были министры, многие члены парламента и дамы.

После обеда Виктор Лорена улучил удобную минуту, и oтвел в сторону председателя комиссии.

- Дорогой господин профессор,- сказал ему Виктор Лорена,- внимание всей страны устремлено теперь на вас. Я уверен, что это поручение даст вам случай осенить новыми лаврами ваше знаменитое имя. Благодарное отечество не забудет ваших заслуг.

Всё это можно было бы сказать и во всеуслышание. Арриго Аргенто понимал, что самое главное будет впереди. На всякий случай он ответил Виктору Лорена:

- Я чувствую себя польщенным, что ваш выбор, глубокоуважаемый господин министр, остановился именно на мне. По мере моих слабых сил и ничтожных познаний...

- О, вы слишком скромны,- прервал его Виктор Лорена.

Он выразительно пожал руку профессора, и многозначительным тоном сказал:

- Ваше назначение - успокоить народ.

Ловкий делатель ученой карьеры превосходно понял, что вот именно в этих словах заключается вся программа предстоящей ему деятельности.

"Успокойтесь",- вот это маленькое, глупенькое слово надо было завернуть в пышное одеяние наукообразной аргументации.

Арриго Аргенто сказал:

- Мы приложим все старания, чтобы выполнить наше назначение как можно лучше. Вы можете быть совершенно уверены в этом, дорогой господин министр.

Ученая комиссия скоро отправилась на остров Драгонеру.

Педантская важность профессоров была очень забавна. По странному совпадению все они были в очках, все желты лицом, все бриты. На пароход все они явились в серых крылатках и в черных сомбреро. Каждого профессора провожала до пристани жена и молодой красивый приват-доцент, начинающий ученую карьеру. С каждым профессором село на пароход еще по одному приват-доценту, но эти молодые ученые были как на подбор безобразны.

Каждый профессор что-нибудь забывал на пристани, и, когда пароход отчалил, то один, то другой ученый принимался кипятиться, требуя, чтобы пароход вернулся к пристани. В затрудни-тельном положении ученого собрата каждый раз принимали участие все профессора и приват-доценты на пароходе, и все провожавшие на пристани. Поднимался неистовый гвалт, и для каждого профессора пароход пятили к пристани. Один особенно рассеянный профессор заставил проделать это дважды.

Когда уже наконец пароход удалялся от берега, и уже нельзя было различить, которым кто на пристани машет белым платком, разнесся среди ученой братии слух, что один из подающих надежды уродливых приват-доцентов забыл на пристани портрет своей невесты. Несчастный молодой человек не смел кипятиться. Он молча плакал, роняя слезы за борт, чтобы не забрызгать ими кого-нибудь из профессоров. Его патрон, добрый селенограф, вскипятился за него, вскипятил всех ученых,- и пароход вернули еще раз.

Потом весь ученый мир на пароходе рассматривал внимательно портрет невесты приват-доцента. Над приват-доцентом тонко и остроумно подшучивали, употребляя при этом преиму-щественно латинские и греческие выражения или термины физико-математических наук. На лице приват-доцента блуждала счастливая улыбка, а тонкий нос его от недавно-пролитых слез был красен.

Комиссия наконец уехала совсем, и скоро дым парохода потонул за горизонтом.

И в народе, и в обществе с большим нетерпением ждали, что скажет комиссия. Была большая наклонность к розовым надеждам. Казалось невозможным, чтобы такое блестящее собрание людей науки не оказало действительной помощи и защиты бедным, простым людям.

В кабачках распевались куплеты очень жизнерадостного содержания.

Едва успела комиссия высадиться в Драгонере, как уже пошли разные слухи о деятельности комиссии,- нелепые в народе, странные и бестолковые в обществе. Многие думали, что ученые сумеют починить вулкан,- запаяют его, что ли, или зальют чем-нибудь. При дворе легкомысле-нно подшучивали над манерами ученых, над их близорукостью и рассеянностью.

Все согласно говорили, что комиссия усердно работает на месте. С утра выезжают из города к вулкану с целыми ворохами инструментов, возвращаются к вечеру с целыми грудами наскоро набросанных чертежей, заметок и вычислений, за обедом говорят только о своей работе, и сидят еще над своими бумагами до поздней ночи.

Пока работала комиссия, было сравнительно спокойно в стране. Даже пророки призатихли на время, и в церквах было не так много исповедующихся женщин.

Через три недели комиссия возвратилась в Пальму, и опять на пристани собралась толпа,- хоть взглянуть на ученых. У членов комиссии был очень самодовольный вид, и лица у них были настолько веселы, насколько могут быть веселыми ученые физиономии.

Возвращение комиссии подновило волнение в стране. Все жадно ждали, что же скажут ученые. Комиссия же, конечно, пыталась успокоить народ. Помнили завет первого министра. Ведь под этим внушением и все их работы на месте шли.

Репортеры газет осаждали членов комиссии,- и получали самые успокоительные сведения. Председатель комиссии покровительственно похлопывал журналистов по плечу, и говорил:

- Ничего опасного не будет, можете быть уверены. В нашем докладе это обосновано совершенно точно. Так что уж вы, молодой человек, отложите надежду отличиться красноречивым описанием землетрясения, извержения и тому подобных напастей.

И смеялся с видом человека очень остроумного.

Астроном уверял:

- Я вам вот что скажу,- никакого извержения абсолютно быть не может.

Вы меня спросите, на чем я основываю мой вывод? А вот на чем: края кратера на Драгонере совершенно такие же, как и края лунных кратеров. Есть и много других черт сходства, и ни одной,- заметьте, прошу вас, ни одной! - черты различия. Что же наука знает относительно лунных кратеров? На луне извержений не бывает, и единственный наблюдавшийся случай изменения видимого очертания лунного кратера было бы величайшею ошибкою объяснять, как следствие извержения. Стало быть, нечего ждать извержения и на Драгонере. Кажется, это ясно и неопровержимо? Так вы и напишите в вашей уважаемой газете.

Геолог говорил:

- Я вполне разделяю мнение моих уважаемых коллег о невозможности извержения вулкана. Я скажу вам даже более. Произведенные мною исследования убеждают меня, что извержение вулкана, если бы оно и произошло, не было бы опасно для жителей. Лава потекла бы, несомненно, по тому склону горы, где нет поселений, и благополучно излилась бы в море.

Профессор химии говорил:

- Строго говоря, извержение вулкана уже произошло, и теперь оно кончается. Извергнуты тучи дыма и пепла, много шлаков, и немножко лавы, которая стынет в морщинах горных склонов. Больше ничего и быть не может.

Стало быть, для жителей этого прекрасного острова нет ни малейшей опасности.

- Ни малейшей опасности! - согласно твердили и остальные члены комиссии.

Уже на следующее утро после возвращения членов комиссии в номере Правительственного Указателя был напечатан краткий отчет комиссии, совершенно успокоительный. В то же время торопливо печатали подробный отчет комиссии,- мнения отдельных ее членов, обстоятельно обоснованные, и сводку этих мнений. Всё это должно было составить увесистый том, и, для скорости, его печатали сразу в нескольких типографиях, по частям. Шрифты немножко разнились, но зато единогласие утешительных выводов достигнуто было полнейшее.

Виктор Лорена торжествовал. Обманутые люди толпились около типографий.

Первые экземпляры отчета раскупались нарасхват, и вскоре понадобилось второе издание. Печатные труды Пальмских академиков и профессоров никогда еще не пользовались таким блистательным успехом.

Доклад комиссии возбудил общую, по-видимому, радость. Только немногие скептики не разделяли ее, но в первые минуты голоса их не были слышны.

Членов комиссии чествовали парадными обедами. По представлению министерства, королева пожаловала всем им ордена. Все они стали очень популярны. Стало очень модным, устраивая вечера, балы и обеды, приглашать членов комиссии. Поэтому даже уродливые приват-доценты сделали кое-какую экономию в расходах на стол, но зато разорялись на предметы туалета. Дамы осыпали академиков и профессоров цветами, милые девушки, особенно из учащейся молодежи, в них влюблялись. Поэтому каждому из профессоров жена устраивала сцены. Каждый из уродливых приват-доцентов в самом непродолжительном времени уже оказался женатым.

По случаю радостных известий по всему пространству Островов давались народные празд-ники, спектакли, игры. На стенах домов развевались флаги, как в дни больших национальных торжеств. На улицах и на площадях устраивались вечером и ночью публичные балы, и молодежь весело плясала на мостовой.

В кабачках распевались насмешливые куплеты против боязливых. А иногда, впрочем, пелись и веселые куплеты из "Святой Простоты" против ученых фокусников, дымоглотателей, профессоров черной и белой магии.

Слава имеет и свои неприятные стороны. Господину Арриго Аргенто и его ученым коллегам досаждали уличные мальчишки. Сорванцы стали приветствовать членов комиссии восторженными криками:

- Да здравствуют лудильщики вулкана!

- Да здравствуют паяльщики гор!

- Да здравствуют пожиратели лавы!

- Да здравствуют глотающие дым и пепел!

Иные из этих глупых мальчишек всерьез принимали крупные заголовки в газете Филиппа Меччио и в "Святой Простоте". Другие просто дурачились.

Унять же их было невозможно,- полицейские стыдились связываться с детьми.

А вулкан дымился всё сильнее, и жители Драгонеры не разделяли всеобщего восторга.

Газета Филиппа Меччио напечатала резкий протест против заключений комиссии. По словам этой газеты, излишний, вредный для народа оптимизм комиссии навеян внушениями правитель-ства. Правительство боится плюнуть в карман расчетливому буржуа, и потому не решается организовать выселение с острова Драгонеры.

Возникла тревожная полемика, в которую скоро были вовлечены и все газеты, и все ученые общества. Казенная и рептильная печать яростно нападала на газету Филиппа Меччио и на другие органы социалистической и демократической прессы. Свирепо обвиняли наемные писатели свободных в том, что они возбуждают тревогу в народе, чтобы для своих партийных целей воспользоваться народными волнениями.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Поздно вечером королева Ортруда, Афра и Терезита спустились потайным ходом в чертоги Араминты. Было весело и жутко и Афре, и Ортруде. Дикою веселостью опьянял их смелый, мятежный их замысел.

Босые шли они по холоду камней, облеченные в длинные белые хитоны. Их путь освещался красноватым светом фонаря, который несла перед ними Терезита. На грубо-красивом лице верной служанки отражались радость и гордость тем, что королева Ортруда доверила ей на днях тайну подземного хода. Ее сильное, стройное тело было обнажено. В руках у Ортруды и у Афры были две корзины с только что срезанными алыми розами.

Афра говорила радостно:

- Теперь мы одни. Дверь, зачарованная тайною твоего имени, Араминта, отделяет нас от всего чуждого нам мира.

Здесь было уединенно и глубоко, как в мрачной глубине душевной человека. Воистину, иной здесь был мир, и иная творилась жизнь. Только отрадное, темное небо инобытия смотрело в ограду высоких темных стен. Над ними, сошедшими в таинственную глубину, иное простиралось небо, и солнце иное озаряло их, кроткое светило Лучезарного.

Радостно и тревожно было в душе Ортруды и в душе Афры. И в радость их вмешивались горькие, грустные слова,- земным радостям не верила королева Ортруда.

Афра сказала:

- Ты радостна, но как будто и опечалена чем-то, милая Араминта.

Королева Ортруда грустно и нежно глядела на Афру, и говорила ей:

- И ты, милая Афра, обманешь меня, изменишь мне, уйдешь от меня. С иным человеком уйдешь от меня, или с нею, с вечною Сестрою. Одна смерть не обманет.

- Милая Ортруда,- говорила Афра,- я верна тебе навеки.

- Ты - моя верная подруга и верная спутница моя в этих темных чертогах,- говорила Ортруда,- но вернейшая из подруг - смерть. Смерть не обманет. Только смерть.

Радостно и грустно звучал голос королевы Ортруды, темными отражаемый отголосками в темных высотах древнего свода.

Афра тихо повторила:

- Смерть не обманет!

Была старая келья в далекой глубине подземного чертога, близ ворот, ведущих из грота на морской берег. Это был выложенный камнем склеп в каменных стенах чертога. Каменные, широкие ступени древней пещеры опускались к самой воде подземного грота, против места, где дремала королевская яхта.

Королева Ортруда и Афра с помощью Терезиты устроили на днях в этой пещере храм Светозарного. Они принесли туда предметы тайного культа и ритуала. Теперь они спешили к этому капищу. На его каменном, холодном пороге ждала их подошедшая к капищу раньше Терезита. Она стояла неподвижно, и красные струи дымного огня перебегали по ее смуглому телу.

Королева Ортруда и Афра здесь остановились. Терезита сняла с них белые хитоны, и положила их на камень у порога. Красота их смуглых тел, открытая под этим дивным, темным сводом глубинной прохладе, восторгала Ортруду и Афру, как никогда на земле. Они говорили одна другой восторженно-нежные, сладкие слова.

Радостные вошли они в склеп, и за ними вошла и остановилась у порога безмолвная Терезита. Черный кубический камень у западной стены осыпали они алыми розами.

Семь подсвечников стояли за черным камнем. Красные семь свеч зажгла королева Ортруда. И тогда красноватым мерцанием свеч озарилась воздвигнутая над черным камнем статуя нагого отрока. Ее белый мрамор затеплился алостью живой плоти.

Потом в золотой чаше разожгли они угли, и на них пролили ароматы.

Благоуханный дым закутал всю пещеру. Королева Ортруда сказала:

- Жертвенный камень готов, и фимиам курится, и мы обе наги, и стоит за нами у порога готовая служить нам безмолвно, безропотно и покорно. Час исполнения настал. Начнем мистерию. Совершим то, для чего мы пришли сюда, к этому алтарю.

Афра спросила:

- Кто же из нас, милая Араминта, будет жертвою, и кто жрицею?

- Я жрица,- сказала Ортруда.-Я вонзаю нож, я проливаю кровь, а ты, Афра, невинная, чистая дева, ты будешь жертвою моею, и твоя кровь прольется во славу Светозарного. Сильные руки той, которая за нами стоит, удержат тебя. Жертва ты моя и моя царица. Я пролью кровь твою, и по слову моему она, безмолвная и покорная, муками твое измучит тело, и тогда я перед страданием твоим склонюсь, и ноги твои буду лобзать, как послушная рабыня.

Афра сказала:

- Да будет так, как хочешь ты, Араминта.

Она легла на черный камень алтаря, обратив лицо к ногам воздвигнутого за алтарем нагого отрока. Радость и страх начертаны были на ее прекрасном лице, и уста ее дрожали предчувстви-ем воплей, но улыбались, и уже слезы из ее струились глаз, но восторгом сияли ее глаза. Тогда по знаку королевы Ортруды приблизилась Терезита к черному камню, и положила на Афру свои тяжелые, могучие руки...

Когда Ортруда и Афра возвратились наверх, радость горела в сердцах их.

Нежная привязанность к королеве Ортруде не умерщвляла в душе Афры любви к Филиппу Меччио,- быть может, даже разжигала эту любовь еще сильнее.

Чем нежнее была с Афрою королева Ортруда, тем сильнее влекло потом Афру к Филиппу Меччио. Страстная и всегда невинная природа томила ее жаждою простого, немудрого, верного счастия, даруемого жене мужем.

Каждый раз после того, как Афра встречалась с Филиппом Меччио, она рассказывала об этом королеве Ортруде. И это всегда вызывало вспышки бешеного гнева в Ортруде.

Молчать об этих встречах не хотела гордая Афра. И какое-то странное, сладострастное желание вызвать гнев королевы Ортруды заставляло Афру быть всегда откровенною.

Королева Ортруда в ревнивой ярости даже била иногда Афру. Потом, томясь раскаянием и стыдом, Ортруда склонялась перед плачущею Афрою, и целовала ее ноги и руки.

И от Филиппа Меччио не хотела скрывать Афра своей нежности и своей дружбы с королевою Ортрудою. Филиппо Меччио не раз уговаривал Афру, чтобы она оставила Ортруду. Печально, но твердо говорила ему Афра:

- Я не могу оставить ее, милый Филиппо. Она очень несчастна, и у нее нет другого друга, кроме меня.

Филиппо Меччио страстно говорил:

- Оставь ее, Афра, беги из этого проклятого старого дома, где, кажется, и самые стены пропитаны ядом порочных страстей. Оставь королеву Ортруду, иди ко мне. Разве меня ты уже не любишь? - спрашивал он.

Грустно и радостно говорила Афра:

- Верь мне, милый Филиппо, я люблю тебя.

Дивясь, спрашивал ее Филиппо Меччио:

- Как же это? Ты, Афра, меня любишь, а ее не можешь оставить! Что же это значит?

- Да, не могу ее оставить,- говорила Афра. Что ж мне делать! Я сама не понимаю своего сердца. Филиппо Меччио резко говорил:

- Это - разврат. Стыдись, Афра! Победи в себе это порочное чувство.

Простодушный демагог не понимал всех странных капризов женской души.

Афра горячо возражала:

- Свободу чувства нельзя называть развратом. Разврат рождается только скованным чувством.

В эти дни часто и много говорили они о свободе чувства, о широте любви. Говорила Афра:

- Так бедна, так ограничена природа человека. Мы жаждем без конца расширять ее, питая и умножая все источники радостной, свободной жизни.

- Да, такое стремление у человека есть,- говорил Филиппо Меччио.- Но мы жизнь нашу расширяем в наших социальных устремлениях.

Афра возражала:

- Душе человеческой тесно в оковах общественности. Только в своих интимных пережива-ниях восходит душа к вершинам вселенской жизни. И только освобожденная от власти всяких норм, душа создает новые миры, и ликует в светлом торжестве преображения.

К удивлению своему почувствовал Филиппо Меччио, что он ревнует. Только теперь понял он, что любит Афру неизменною, последнею любовью, что не может жить без нее, что не отдаст ее ни другому возлюбленному, ни ее нежной подруге.

Как всегда и как у всех, ревность пробудила в душе Филиппа Меччио лениво дремавшую любовь. Десятки планов строил он, чтобы оторвать Афру от королевы Ортруды, и все они казались ему неверными, недостигающими цели.

Наконец он остановился на самом безумном, и решился применить опасное средство. Он замыслил погрузить Афру в гипнотический сон, выдать ее за умершую, и увезти из королевского замка. Потом, надеялся Филиппо Меччио, вырванная из отравленной атмосферы этой безумной жизни, Афра не захочет вернуться к ее соблазнам и тревогам.

Друг Филиппа Меччио, доктор медицины Эдмондо Негри, согласился помочь в этом Филиппу Меччио.

Афра вдруг стала чувствовать себя очень плохо. Постоянная грусть овладела ею. Сердце ее томительно сжималось и замирало. Только грустные мысли приходили к ней и меланхолические мечты. Эти странные состояния были непривычны для нее, и она не могла понять, отчего это с нею.

Сначала думала она, что в этом сказывается злое влияние чертогов Араминты и таинствен-ных в глубине его обрядов. Но потом увидела Афра иную связь, и как-то слабо и бессильно удивилась ей. Афра заметила, что особенно слабою всегда чувствует она себя после встреч с Филиппом Меччио.

Однажды Афра познакомилась у Филиппа Меччио с доктором Эдмондом Негри.

Афра знала очень многих в Пальме, но Эдмонда Негри раньше не встречала. Он учился где-то за границею, и долго там жил. В Пальму вернулся он недавно. С Филиппом Меччио его соединяла старая дружба.

В этот вечер Афра вернулась домой позже обыкновенного, и была в очень нервном состоя-нии. Темный, настойчивый взгляд доктора Эдмонда Негри неотступно преследовал ее. Она прислушивалась к каким-то тайным голосам в своей душе, и мучительно старалась припомнить что-то.

"Чего он хочет?" - почему-то спрашивала себя Афра.

Точно ей непременно надо было yзнать и исполнить его волю.

На другое утро Афра долго не выходила из своей спальни. Было уже поздно, когда наконец служанка решилась войти к Афре. Но не могла ее добудиться. Афра не дышала, и тело ее было холодное. Как будто случайно в это время Филиппо Меччио зашел к Афре. Он по телефону вызвал своего друга.

Доктор Эдмондо Негри удостоверил смерть от паралича сердца.

И вот сказали королеве Ортруде, что Афра умерла. Острою жалостью больно сжалось сердце Ортруды. Спрашивала себя королева Ортруда:

"Последнее ли это горе посылает мне беспощадная судьба? Или без конца будет мучить и терзать меня, пока наконец не измучит меня до смерти? О, скорее бы уже свершался неизбежный удел!"

Королева Ортруда билась в отчаянии, рыдая и вопя. И вдруг свирепая радость освобождения охватила Opтруду. Стыдно было нестерпимо за эту радость. Но не могла победить ее Ортруда. Чувствовала она, что вот теперь уже она совсем свободна от жизни земной, милой, но безумной и напрасной.

После Афры смерть уже была желанна Ортруде. Ортруда была влюблена в смерть, как влюбляются в милого. Смерти жаждала Ортруда, как жаждут соединения с милым. Не потому ли и к Афре была она так нежна, что милым образом смерти проходила перед нею Афра?

Вести о вулкане радовали королеву Ортруду, как обещания пламенной смерти. Порою кошмары тоски наваливались на ее грудь,- но это жестокими кошмарами томила ее уже ненавистная ей жизнь.

И настала для нее пора умереть.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

Опять настала ночь, утешающая нежно. Королева Ортруда спустилась в чертог Араминты. Перед нею шла ее верная, молчаливая служанка, Терезита, покорная, обнаженная, как рабыня. В одной руке Терезита держала зажженный фонарь с желтыми стеклами, в другой - плетеную корзину с белыми и желтыми только что срезанными розами.

Холодны были камни под ногами Ортруды и Терезиты. Впереди слышался им глухой плеск воды о темный каменистый берег. Темное чувство, похожее на страх, томило королеву Ортруду. Она знала, что мертвые, близкие сердцу, придут к ней в эту ночь. Радовалась этому Ортруда, но и боялась.

На пороге темной пещеры Терезита остановилась. Она поставила фонарь на выступ скалы, опустила к порогу корзину с розами, и медленно сняла с королевы Ортруды одежду, шепча слова заклинаний. Смутно в полумгле мерцая желтыми отсветами от фонаря, легла белая одежда Ортруды на камень у порога.

Королева Ортруда сказала тихо:

- Останься здесь, Терезита. Я войду одна.

Терезита покорно склонила голову. Она стала у порога, и неподвижными глазами, в которых затаился страх, смотрела в глубину капища, готовая придти к королеве Ортруде по ее первому зову. Ее крепкая, смуглая грудь, прижимаясь к скале, согревала холодный камень; левая рука, согнутая в локте, лежала на выступе скалы, а правая была опущена вдоль тела.

Королева Ортруда взяла фонарь и корзину с розами, и вошла в пещеру, где так еще недавно совершила она таинственный обряд над телом Афры.

Прекрасное тело Афры! Где оно теперь? И что с ним?

Черный камень у западной стены еще хранил их дар, уже завядшие розы.

Посредине камня стояла золотая чаша, и по обеим ее сторонам два хрустальные сосуда с ароматами; за чашею, на золотом блюде, лежали угли,- их принесла нынче днем Терезита.

Свежими розами осыпала черный камень королева Ортруда.

Перевитые черным крепом, стояли за черным камнем у стены семь серебряных подсвечни-ков. Свечи в них были черные,- их вставила нынче днем Терезита.

Королева Ортруда зажгла черные свечи. Желтым, тусклым огнем горели они. Их мерцание струилось по смуглому телу таящейся у порога, и жутким блеском дрожало в ее глазах, упорно приковавших свой пристальный взор к телу королевы Ортруды. От этого струящегося по телу Терезиты мерцания еще более черным и таинственным казался мрак за порогом пещеры.

Над черным камнем темная статуя нагого отрока тускло мерцала в озарении свеч. Был ее мрамор желт и печален.

Обнаженная стояла королева Ортруда перед черным камнем. Ее охватывала сумрачная прохлада склепа, и на своем теле чувствовала Ортруда неподвижный взор таящейся у порога.

Ортруда бросила в золотую чашу несколько углей, разожгла их, и медленно, капля за каплею, вылила на них из обоих хрустальных сосудов благоуханную жидкость. Багряным жаром теплились угли, согревая широкую чашу, и вея теплом в лицо Ортруды.

Дым благоуханий заволок пещеру. Едва виден за облаками плывущего в воздухе дыма стал очерк рабыни у темного порога.

Королева Ортруда совершила мистерию Смерти, одна. Слова говорила, и ответа ждала.

Темный голос звучал над Ортрудою:

- Настала ночь, когда мертвые твои придут к тебе, и скажут тебе то, чего ты не знала.

И приходили один за другим.

Первый предстал перед Ортрудою Карл Реймерс. Грустен был его взор и отуманен. Чувство сильнее любви, и неведомое людям, отражалось в глубоком взоре его очей. Карл Реймерс говорил:

- Мы не знаем, что любим. Мы не знаем, как любим. Что найдем, отвергаем, и к недостижимому стремимся вечно. Но смерть успокоит.

Прислушивалась к его спокойным словам королева Ортруда,- но все глуше звучали слова, и прошел мимо черного камня Карл Реймерс, и скрылся во тьме.

И бессильно упали простертые к нему руки Ортруды.

Пришел милый паж Астольф. Одежда его была белее нагорного снега, но на руках его была кровь, и ноги его были покрыты пылью, и забрызганы кровью.

Астольф говорил:

- Я не жил. Я только хотел, только мечтал, только любил,- и что же мне еще надо! Не печалься обо мне, милая Ортруда.

И он исчез,- и не пыталась удержать его Ортруда.

Проходили иные. Альдонса прошла, простая, веселая, как прежде.

Сказала:

- Милая моя Дульцинея, к тебе приходила я, твоя Альдонса, и ты меня не узнала. Узнаешь ли ты хоть теперь тайну, соединяющую нас навеки?

Прошел старый Хозе. Что-то бормоча, он бренчал ключами, ища того, который нужен, и, когда нашел, засветился радостною улыбкою, и говорил тихо, как там, на кладбище:

- Бедная королева Ортруда, золотую монету ты мне подарила, и твое золото положил я к ногам непорочной Девы. Ты чаруешь и убиваешь, бедная госпожа земная, но сокровища твои невредимы, а злое твое отвеется вечным ветром.

Прошла Маргарита Камаи. На ее горле кровью точилась черная, длинная рана. Было залито кровью белое на Маргарите платье. Но Маргарита улыбалась и говорила:

- Любви не зальешь и кровью, бедная королева Ортруда.

После всех пришла бледная, прекрасная Афра. Она ничего не говорила. И неясен был облик Афры, словно облеченный туманом.

Распространился в народе слух, что извержение вулкана произойдет седьмого июня. Жители Драгонеры толпами бежали с острова, переполняя пароходы и лодки. В Пальме и в других городах появились тысячи выходцев.

Было много бедняков. Их кое-как устроили на средства частной благотворительности. Кое-что дало и правительство.

Множество пароходов и яхт кружилось около острова Драгонеры. Большая часть их близко к берегу не подходила. Их пассажиры были преимущественно любопытные туристы. Им хотелось полюбоваться извержением вулкана,- редкое зрелище, и великолепное.

Однако предсказанный день прошел благополучно. Приспешники Виктора Лорена торжест-вовали. Многие жители Драгонеры стали возвращаться на свой остров, отчасти потому, что поверили в безопасность вулкана, главным же образом, конечно, потому, что брошенные в страхе дела и корысть влекли их домой.

Думала королева Ортруда:

"Настал мой срок идти к вулкану, заворожить его навеки, мою верховную власть над буйною распростереть стихиею. Или ничего не может человек, даже и увенчанный, против стихийных злых сил? Спрошу, что скажет мне Афра.

Мертвые знают".

Королева Ортруда пришла к Афре. Холодная и бледная, лежала в постели Афра.

"Отчего же ее не положили в гроб?" - подумала Ортруда.

Но никого не спросила она ни о чем. Не всё ли равно!

Королева Ортруда наклонилась к неподвижному, похолодевшему лицу милой ее подруги. Сказала тихо, но с великою жаждою ответа:

- Милая Афра, я поеду к вулкану, я взойду на его вершину, и дымный гнев его зачарую словами последней моей любви и великого моего отчаяния.

Скажи мне на прощанье хоть одно слово.

Бледные уста Афры разомкнулись,- и одно только слово расслышала королева Ортруда:

- Иди.

Могильно-глух был тихий голос Афры. Тихо сказала ей Ортруда:

- Милая полусмерть моя, образ смерти истинной, прощай!

Королева Ортруда поцеловала бледные уста Афры, и вышла.

В соседней комнате встретился ей Филиппо Меччио. Он низко поклонился королеве Ортруде, Казалось, что он хочет сказать что-то. Но королева Ортруда не заметила этого. Она быстро и молча прошла мимо Филиппа Меччио, ответив на его поклон любезною, но почти бессознательною улыбкою. Может быть, королева Ортруда даже и не узнала Филиппа Меччио.

Вернувшись к себе, королева Ортруда написала короткое письмо Виктору Лорена. Извещала его о том, что она хочет посетить остров Драгонеру, и что поедет послезавтра. Просила Виктора Лорена сообщить об этом народу.

Запечатавши письмо, Ортруда велела, чтобы его немедленно доставили первому министру.

Виктор Лорена был очень встревожен этим письмом. Гибель королевы Ортруды при извержении вулкана вовсе не входила в расчеты Виктора Лорена.

Как и многих других, доклад посланной на Драгонеру комиссии почти убедил его в том, во что ему так хотелось верить. Но возможность катастрофы всё же была для него совершенно ясною. Уж если суждено было совершиться этому ужасному несчастию, то, по расчетам Виктора Лорена, всё же было бы лучше, если бы в это время еще царствовала на Островах королева Ортруда, любимая народом.

Вообще, Виктор Лорена дорожил королевою Ортрудою по многим причинам.

Даже и потому, между прочим, что ее увлечения и ошибки, как и промахи принца Танкреда, могли быть использованы им при случае.

Виктор Лорена явился в королевский замок в тот же день вечером, не в урочное время. Королева Ортруда приняла его немедленно. Она сдержанно улыбалась, глядя на его встревожен-ное лицо. Она так и ожидала, что Виктор Лорена станет отговаривать ее от поездки к вулкану.

Виктор Лорена говорил непритворно-взволнованным голосом:

- Нельзя не преклоняться перед теми великодушными чувствами, которые побудили ваше величество принять это чрезвычайное решение. Но я позволю себе просить ваше величество, во имя высших интересов государства и династии, отложить исполнение этого намерения. Положе-ние дел в настоящее время совсем не таково, чтобы в таком чрезвычайном акте могла представ-ляться необходимость. Осуществление этого решения привлекло бы общее внимание, и внушило бы мысль о чрезвычайной важности положения.

Притом же совершенно невозможно подвергать опасности драгоценную жизнь вашего величества.

Противно было королеве Ортруде лицемерие министра, и с досадою слушала она его. Она спросила:

- Скажите, дорогой господин Лорена, на этом острове очень опасно?

Виктор Лорена ответил:

- Опасности почти никакой нет, ваше величество. Но даже и слабой тени опасности достаточно, чтобы это побуждало меня самым настойчивым образом просить вас, государыня, отказаться от этого великодушного решения.

- Стало быть, дорогой господин Лорена, опасности совершенно нет? -

спросила Ортруда.

Уклончивы были пространные объяснения Виктора Лорена. Но королева Ортруда настаивала:

- Дорогой господин Лорена, я хочу знать ваше определенное мнение, насколько опасен вулкан.

Наконец Виктор Лорена сказал:

- Даже и ученые могли ошибиться. Я лично думаю, что некоторая,-

скажем, довольно большая,- возможность опасности есть.

- Так я поеду,- сказала королева Ортруда.- Я думаю, что ошибались не ученые,- ошиблись мы с вами, господин министр. А теперь народ ждет от нас только одного,- чтобы я заговорила вулкан, и моею верховною властью отвратила от острова опасность.

Виктор Лорена посмотрел на королеву Ортруду с большим удивлением, и с осторожною почтительностью сказал:

- Ваше величество, конечно, не разделяете народных суеверий.

Королева Ортруда улыбнулась, и сказала:

- Конечно, дорогой господин Лорена. Но зато какое будет торжество и для науки, и для династии, если я вернусь благополучно, и если извержения вулкана не произойдет! Итак, это решено окончательно. Я еду.

Виктор Лорена прямо от королевы Ортруды поехал к морскому министру. В ту же ночь был отдан приказ флоту идти к острову Драгонере.

Флот был застигнут этим приказом в полной неготовности. Кое-как собрались к местам командиры и команды, кое-как наладилась спешная, но нелепая работа,- и только через несколько дней морские тяжелые посудины могли поползти к Драгонере.

От морского министра Виктор Лорена поехал к королеве Кларе, просить ее, чтобы она отговорила королеву Ортруду от поездки к вулкану. Это была, конечно, почти безнадежная попытка. Виктор Лорена знал, что королева Ортруда выслушает королеву-мать, но не послушается ее.

Принц Танкред смеялся над вулканом и над теми, кто опасался извержения. Он говорил:

- Глупо было бы не верить целой комиссии таких ученых, знаменитых людей.

Все-таки ехать к вулкану принц Танкред вовсе не хотел. Но и оставаться в Пальме, когда его супруга, царствующая королева, едет к опасному острову, было неприлично и неловко. То обстоятельство, что разрыв между королевою Ортрудою и принцем Танкредом был всем известен, только усиливало эту неловкость.

Поэтому принц Танкред притворился больным. Конечно, у него оказалась инфлуэнца. Эта любезная болезнь всегда к услугам желающих.

Королевская яхта была,- если не считать еще яхты в тайне грота,-

единственным кораб-лем во всем флоте Соединенных Островов, всегда готовым к плаванию. Эта яхта в назначенный час утром остановилась против замка, и блестела на лазури волн, как нарядная белая игрушка из стали.

Королева Ортруда еще раз пришла к Афре, проститься с нею. Афра лежала белая, холодная. Уже ни одного слова не услышала от нее королева. И ушла спокойная, холодная, как уходила она от могилы Карла Реймерса.

Королева Ортруда взошла на яхту. Ее свита была невелика.

- Пусть едет только тот, кто хочет,- говорила вчера королева Ортруда гофмаршалу Теобальду Нерита.

Многие, узнав решение королевы Ортруды, заблаговременно оставили Пальму, выискавши какие-то благовидные предлоги. Поехали с нею иные из храбрости, свойственной большей части этого народа,- иные потому, что были обмануты выводами комиссии, и не верили в изверже-ние,- иные потому, что это были тупые рабы этикета.

С королевою Ортрудою, ко всеобщему удивлению, поехала и королева Клара. Это было тем более удивительно, что королева Клара до дня отъезда выказывала большой страх перед вулка-ном. Она очень настойчиво уговаривала королеву Ортруду не ехать. Теперь же, взойдя на яхту, королева Клара была совершенно спокойна.

При дворе и в обществе строились многие предположения о том, зачем поехала на Драгонеру королева Клара. Одни говорили:

- Королева Клара любит дочь, и не может расстаться с нею в минуты такой великой опасности.

Другие говорили:

- Королева Клара едет из тонкого расчета.

Возражали:

- Какую выгоду можно извлечь из этой безумной поездки?

Но сторонники такого мнения говорили:

- Королева Клара очень хитрая. Она не сделает лишнего шага. Уже наверное она рассчитывает на что-нибудь.

Третьи говорили:

- Едет просто по глупости. Верит в комиссию этого шарлатанa Арриго Аргенто.

Четвертые говорили:

- Суеверна королева Клара. Она поверила в деревенские бредни о том, что королева Ортруда имеет силу над вулканом.

ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ

Королевская яхт, белая морская красавица, слегка покачиваясь на волнах, трепеща легкою дрожью oт поспешной работы мощных машин, быстро подвигалась вперед. Перед нею за горизонтом медленно вырастало багрово-черное облачко дыма над Драгонерою. Легкий, еле видимый пепел носился в воздухе, ложился на одежду королевы Ортруды и ее спутников,- и от него небо красиво и нежно золотилось при солнце.

Попадалось много других пароходов, с туристами. Серые дымки этих пароходов кружились вокруг неподвижно-багрового дыма из вулкана.

По мере того, как приближалась королевская яхта к Драгонере, с каждым часом всё усилива-лись грозные признаки. Серее ложился пепел, и густое, мрачное стало доноситься грохотание подземного грома. Тревожное настроение на яхте всё возрастало. Лица спутников королевы Ортруды были, как притворно-любезные маски.

Королева Ортруда пригласила своих спутников к завтраку и к обеду. Ее любезная веселость только внешне оживляла их. Они были полны того страха, которий почти невозможно скрывать, и только немногие остались до конца совершенно спокойны. А королева Ортруда была даже весела, как уже давно не бывала веселою.

После обеда королева Ортруда разговаривала с Теобальдом Нерита. Она сказала:

- Дорогой гофмаршал, я заметила, что за нашим обедом было как будто меньше приборов, чем во время завтрака.

Теобальд Нерита уныло сказал:

- Когда яхта вашего величества остановилась, чтобы взять почту, в это время несколько человек высадилось. У них оказалась такая жестокая морская болезнь, что они продолжать путешествие не могли.

Королева Ортруда с улыбкою спросила:

- Сбежали?

Гофмаршал также уныло ответил:

- Да, ваше величество. Эти люди боятся смерти.

Королева Ортруда ласково говорила, пожимая руку Теобальду Нерита:

- А мы с вами ее не боимся,- не правда ли, дорогой гофмаршал? Кто потерял так много, как вы и я, дорогой господин Нерита, тот не может бояться смерти.

Теобальд Нерита, преданный и расстроенный, молча поцеловал руку корочевы Ортруды, маленькую, нежную, жестокую руку. Королева Ортруда, грустно улыбаясь, сказала:

- А эти бедные беглецы! Kак им будет стыдно, когда мы живы и невредимы вернемся в Пальму! Мы посмеемся над ними.

Теобальд Нерита сказал печально

- Им будет еще стыднее, ваше величество, если мы не вернемся.

- Мы вернемся,- улыбаясь, сказала королева Ортруда.

Ночью, когда уже королева Ортруда спала, яхта подошла к Драгонере, и стала на якоре в гавани.

Королева Ортруда вышла на берег рано утром. Пристань была убрана национальными флагами по случаю прибытия королев. На берегу перед пристанью выстроилась рота армейской пехоты с развернутым знаменем. На правом фланге роты стояли неподвижно за ротным командиром высокий и худой полковник и тучный маленький бригадный генерал.

С пристани город Драгонера, окутанный багрово-золотистою дымкою, казался таким же красивым, как и прежде. Его белые каменные небольшие дома раскидывались широким амфитеатром в глубине бухты. Сады у каждого дома, как и прежде, цвели бело и ароматно. Город казался мглисто-пасмурным, но оживленным, как всегда.

Как и прежде галдели у пристани смуглые мальчишки. Вся их одежда состояла из коротких рваных штанишек. Густые, курчавые, черные волосы защищали лучше шапок их головы от зноя. Они шалили у воды, или ожидали у пристани приезжих, чтобы отнести ручной багаж до гостиницы.

Ревели серые, мохнатые ослы, навьюченные чем-то. Чем-то озабоченные люди сновали по ярко-белой на солнце, шоссированной дороге вверх в город и вниз к гавани. На козлах экипажей, присланных для королев и для их свиты, гордо сидели кучера. Длинные тонкие бичи торчали в их обтянутых белыми перчатками руках. Лакированные белые цилиндры на них были блестящи, как всегда.

А там, над городом, грозным призраком тяготел вулкан. Он лежал вглубь острова, поодаль от берега, немного восточнее города. Словно ревнуя и завидуя людям и вечно-созидающему творчеству их, вулкан построил над собою громадный город из дыма. В черный цвет этого дыма вмешивались багровые, пламенные цвета. Казалось, что в этом городе в вышине творится жизнь, злая, враждебная человеку. Казалось, что бешеные демоны там снуют, и куют тяжелое, угрожающее что-то.

В воздухе носилось много пепла, и оттого воздух казался горьким и душным. Был аромат цветущих роз странно влит в горькое томление легкого дыма, еле видного над морем, похожего на поднявшийся с волн морских зыбкий туман рассветный.

На пристани королеву Ортруду встретил местный губернатор, высокий, худой старик в раззолоченном мундире. У губернатора были стеклянно-мутные глаза табачного цвета, и такого же цвета борода, узкая, длинная. Колени губернатора странно гнулись, и он весь казался зыбким и трепетным.

Дочь губернатора, худенькая молодая девушка с матово-бледным лицом и прозрачными светло-голубыми глазами, неловко делая реверансы, поднесла королевам цветы. Обласканная королевами, она застенчиво краснела, и отвечала на их вопросы с пугливою готовностью послушной девочки.

Королева Ортруда обратилась к губернатору с милостивыми вопросами, сначала о нем самом, о его службе, о его семье, и потом о городе и об острове Драгонере.

Разговаривая с королевою Ортрудою, губернатор как-то странно шевелил ушами под своею расшитою золотым галуном треуголкою. Казалось Ортруде, что он весь холодеет при мысли о неизбежности катастрофы.

Губернатор рассказал королеве Ортруде, что жители города и острова в большом беспокой-стве. Страх вулкана действует на людей очень дурно, и развивает в них самые низкие наклонно-сти и страсти. На острове участились случаи воровства и разбоев, бесстыдных дел и убийств. Тюрьмы переполнены, суд завален делами.

Подали экипажи. Королевы Ортруда и Клара в открытой коляске проехали в город.

Странный вид имели улицы и площади, дымные, полутемные. Дома стояли серые от пепла. Было душно, и трудно было дышать.

Смятение царило в городе. Жители Драгонеры казались обезумевшими. Они неистовствова-ли на улицах. Было много пьяных. Юродивые и пророки расхаживали по улицам.

В одном месте встретилась длинная вереница бормочущих старух. Они шли одна за другою, раскачиваясь. Бормотание их сливалось в неясный, тусклый гул. Надетые на них длинные, черные хламиды с большими капюшонами казались от пыли серыми.

Мальчишки, грязные уличные оборвыши, необузданно безобразничали. Никто их не унимал. Завидев экипажи с господами и дамами, они разбегались в ворота домов и в переулки, и оттуда выкрикивали какие-то нелепые слова на местном диалекте. Не разобрать было, просили они чего-то, или приветствовали королев, или дерзкие кричали им слова. Смельчаки подбегали к королевскому экипажу, и кричали:

- Сольди! Сольди на хлеб!

Губернатор бросал им медные монетки, из-за которых они принимались драться.

И в Драгонере было много верующих в могущество Ортрудиных чар и в ее власть над вулканом. Слышались иногда из толпы крики, по большей части женские:

- Спаси нас, королева Ортруда! Зачаруй вулкан поскорее, пока его дым еще не выел нам глаза!

Королева Ортруда была рада, когда среди этого смятения и гвалта она добралась наконец до губернаторского дома, где были приготовлены покои для обеих королев.

Прежде всего королева Ортруда пригласила к себе на совещание представителей самоуправ-ления и правительственной власти. Они собрались в зале губернаторского совета, и заняли место за длинным столом, на котором лежало красное сукно с золотою бахромою.

Королева Ортруда села на кресло с высокою спинкою, стоящее перед узким концом стола. За креслом королевы висела прикрытая балдахином картина местного живописца. На этой картине была изображена королева Ортруда в короне и в порфире.

Все здесь было похоже на тот небольшой зал королевского замка, в котором собирались министры, когда королеве угодно было самой председательствовать в их совещании. Только вместо самоуверенного и всегда спокойного Виктора Лорена справа от королевы сидел жалкий, растерявшийся старик.

Королева Ортруда с любопытством наблюдала этих господ. Ее поразило их чрезвычайное смятение. Они не могли скрыть его даже и при королеве.

Местный комендант, тучный бригадный генерал, вздыхал тяжело и шумно, как по команде. Каждый раз после этого он испуганно и виновато взглядывал на королеву Ортруду.

Мэр города Драгонеры, местный купец, маленький, сухонький, ершистый старичок, ехидно улыбался, ерзал на кресле, и кстати и некстати говорил:

- Не могу скрыть от вашего величества, что я - республиканец.

В петлице его фрака краснела ленточка ордена, недавно пожалованного ему. Королева Ортруда милостиво улыбалась ершистому старичку, и любезно говорила:

- Различие наших взглядов, господин мэр, надеюсь, не помешает нам поработать вместе на благо дорогого моему сердцу, как и вашему, населения этого города.

Ершистый старичок вставал, прижимал руки к сердцу, и низко кланялся королеве; при этом его тяжелое кресло брякало о пол передними ножками.

Муниципальные советники были бледны, глупы и безгласны. Чиновники были бойчее, но говорили вздор. Речистее всех оказался председатель местного суда. Так как он обладал, кроме красноречия, еще и долею здравого смысла, то все остальные слушали его с трепетным вниманием.

И вот королева Ортруда совещалась с этими растерявшимися людьми о том, что надо делать в виду грозящих обстоятельств. Приходилось говорить так, словно не было в стране ни консти-туции, ни парламента, ни министерства, ни даже газетных статей и общественного мнения. Перед грозящею, давно предвиденною катастрофою все люди на этом острове были поставлены в такое странное положение, что казалось, будто спасение их зависит только от них самих, и будто связей с остальным государством у них нет.

Решено было принять немедленно меры к удалению жителей города и сел на другие острова или, по крайней мере, на западный, далекий от вулкана, берег острова Драгонеры.

Королевскую яхту королева Ортруда приказала предоставить для женщин и детей. Скоро яхта была переполнена народом, и отошла в Кабреру. Ей было приказано, высадив там людей, спешить обратно.

Наскоро нанимали, где было можно, пароходы. В городе шли торопливые сборы: люди жалели оставить свои пожитки.

Королева Ортруда послала телеграмму Виктору Лорена с требованием прислать военные корабли для перевозки жителей города. Через час Виктор Лорена ответил:

"Все распоряжения отданы. Надеюсь, завтра утром эскадра будет в гавани Драгонеры".

Королева Клара в это время посещала местные церкви, и потом богадельню и тюрьму, где именем королевы Ортруды освободила всех, кого было возможно освободить. С оставшихся под стражею тяжелых преступников сняты были кандалы.

Собравшихся господ королева Ортруда пригласила к своему завтраку.

Ершистому мэру она сказала:

- Надеюсь, господин мэр, что различие наших мнений не помешает вам и достопочтенным муниципальным советникам выпить вместе со мною стакан вина за благополучие прекрасного города Драгонеры.

Отказаться от королевского приглашения было неловко. Притом,- решил ершистый старичок,- королева Ортруда - прежде всего очаровательно-любезная дама; завтрак же в королевском дворце ни к чему не обязывает. Да и расходы на королевский стол оплачиваются государством, стало быть, принять участие в королевской трапезе не вредно и республиканцу.

Успокоенный всеми этими соображениями, мэр повеселел, и за столом оказался интересным собеседником. Подбодряемый любезными вопросами королевы Ортруды, он рассказывал о местных делах очень занимательно.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

После завтрака королева Ортруда приказала подать коляску,- хотела ехать к вулкану. Напрасно губернатор, комендант и мэр согласно уговаривали ее не делать этого. Она решительно сказала:

- Я для того и приехала сюда, чтобы взойти к самому краю кратера.

Королева Ортруда села в коляску всесте с губернатором. Она взглянула на окна и стены губернаторского дома. Белые когда-то стены красивого дома над морем были теперь тускло серы от золы и от пепла.

В одном из окон королева Ортруда увидела лицо своей матери. Королева Клара плакала горькими слезами, и крестила Ортруду.

Тяжелою тоскою сжалось сердце бедной королевы Ортруды. Так захотелось вернуться в милую Пальму, на гордую башню старого королевского замка.

Королева Ортруда сказала сурово, ни к кому не обращаясь:

- Пожалуйста, скорее!

Губернатор сделал знак рукою, и коляска помчалась по улице, ведущей за город и к вулкану. Перед коляскою королевы пустили взвод конных карабинеров, а сзади ехало еще несколько экипажей с лицами ее свиты, с местными чиновниками и с мэром Драгонеры.

За экипажем королевы Ортруды долго бежали толпы каких-то воющих людей.

И опять долго слышались безумные женские вопли:

- Спаси нас, королева Ортруда!

Путь к вулкану был тяжел. Дышать становилось всё труднее,- от пепла и от дыма, который делался гуще и гуще. Песок дороги был смешан с теплым пеплом. От этого он был вязок; колеса экипажей втягивались в него, как в жидкую резину, и еле двигались.

Потом пришлось ехать верхом. Тучный комендант, садясь на лошадь, упал в обморок. Пришлось уложить его в коляску, и отправить обратно в город.

Дорога различалась с трудом. Дым клубился. Все пламенее и багровее были его мерные колыхания, и они были похожи на дыхание гигантского зверя, смрадное дыхание, веющее прямо в лицо поднимающимся к его мрачному логовищу. Становилось ясно, что дальше опасно ехать.

Королева Ортруда настаивала:

- Вперед как можно дальше.

И вот уже подъехали к вулкану совсем близко. Лошади стали метаться, испуганные, задыхающиеся. Королева Ортруда и ее спутники сошли с лошадей, и прошли еще с полсотни шагов. Лошадей пришлось отвести вниз, к экипажам.

Губернатор сказал:

- Дальше опасно.

Королева Ортруда быстро пошла вперед. Теобальд Нерита не отставал от нее,- только один он. Королева Ортруда сказала ему:

- Милый гофмаршал, я очень благодарна вам за то, что вы проводили меня так далеко. Но дальше я должна идти одна.

Теобальд Нерита остановился. Но, когда королева Ортруда отошла шагов на пять вперед, он тихо пошел за нею, стараясь оставаться всё время в одном и том же расстоянии от нее.

Вся закутанная облаком дымным, багрово-черным, королева Ортруда подошла к краю кратера. Когда она открыла рот, чтобы говорить, густой дым втеснился в ее легкие, и заставил ее кашлять мучительно долго, так что в виски стучала кровь, и багряно стало в глазах. Но, тяжким усилием преодолевая тяжесть дыма, воскликнула королева Ортруда:

- Силами неба и земли заклинаю тебя, вулкан,- уйми свое неистовство, утиши свой гнев, замолкни, и народу моему не грози!

Трижды повторила королева Ортруда свое заклинание. Но не внимал вулкан словам королевы Ортруды, и чары ее были бессильны. Ничто не изменилось вокруг, не дрогнул и не рассеялся облак дымный.

Королева Ортруда умолкла, и стояла в бессильной печали. Нестерпимый жар охватывал королеву Ортруду. Раскаленный камешек покатился откуда-то из дымной тьмы к ее ногам. Королева Ортруда чувствовала, что сейчас она упадет, задыхаясь. Оставаться здесь дольше было невозможно. Надо было и ей возвращаться.

Возвращаться, подвига своего не свершив!

Тяжело дыша, медленно приблизился к ней Теобальд Нерита.

Полная мрачного отчаяния, королева Ортруда вернулась к своим спутникам. Она была бледна и еле дышала. Казалось ей, что какая-то тяжелая, горячая влага влилась в ее поднятую дымным вздохом грудь, и стоит там неподвижно, свинцовою тяжестью наливая все жилы. Кто-то суетился вокруг королевы Ортруды. Ее подняли на руки, и посадили в коляску.

В состоянии, близком к обмороку, ничего не видя и не помня, королева Ортруда возвраща-лась в город. Сквозь дымный туман багрово-красные огни города метнулись ей в глаза. Повеял с моря ветер, брызнули капли дождя.

В городе, близ моря, дышалось легче. А улицы были еще мрачнее, чем днем. Все, кто могли, выбирались куда-то. Унылое оживление было на освещенных электрическими фонарями и всё же темных улицах.

Было уже совсем темно, когда королева Ортруда вернулась в губернаторский дом. Весь вечер она деятельно распоряжалась отправкою женщин и детей на пароходы. Но пароходов было еще мало, и удалось отправить только немногих.

Королевы ужинали с губернатором и с гофмаршалом Теобальдом Нерита. К ночи всеми овладело странное, вялое настроение. Не хотелось говорить и есть, каждое движение было неприятным. Ужин длился в угрюмом молчании, прерываемом короткими вопросами и ответами.

Ночь была душная и черная. Мрачно горели свечи, тускло мерцая в пепельной мгле. Окна были закрыты. Гул моря сливался с гулом города, глухим сквозь стекла запертых окон.

Прощаясь с губернатором, королева Ортруда сказала ему:

- Я надеюсь завтра дать возможность всем выбраться отсюда. Завтра вечером, надеюсь, и мы с вами будем иметь возможность оставить это угрюмое место.

Сказавши эти немногие слова, королева Ортруда почувствовала себя усталою, точно после длинной речи.

Губернатор говорил что-то несвязное. Он благодарил за что-то, а сам был зелен, и казался полумертвым.

Неспокоен и томен был сон королевы Ортруды. Она часто просыпалась.

Душная, дымная ночь пугала Ортруду. Какие-то насмешливые, злые, хитрые голоса будили ее. Они требовали от нее чего-то, чего она не могла сделать.

Тревожно просыпаясь, Ортруда звала на помощь. Слабо и хрипло звучал ее голос. Никто не приходил к ней. Терезита спала в соседней комнате,- но сон ее был, как черное подобие смерти. Тяжелый сон лежал над всем задыхающимся городом.

Темное чувство одиночества отяготело над Opтрудою. Казалось ей, что с самого рождения своего никогда еще не была она столь одинока.

Жестокие, жуткие кошмары наваливались на королеву Ортруду. Это -

мертвые приходили к ней. Они то веселыми радовали ее на краткие минуты снами, то опять печальными томили.

И живые приходили иногда. Не могла различить королева Ортруда, наяву ли она их видит, или во сне. Сны ее с явью мешались, и кошмары с действительностью.

Иногда картины сна так были безоблачно-ясны и так живы, словно тяжелое колесо времени повернулось назад, и словно опять минувшие дни переживает королева Ортруда. Дни, которым, казалось, уже не будет возврата никогда.

Вот милый берег лазурного моря опять возник перед нею. На тихом берегу, под ярким сверканием оранжевых и фиолетовых скал, только двое,- она и Астольф. На ней белое платье местной крестьянки. Розовыми ленточками перевязаны над тонкими стопами ее ноги,- как тогда, там, в горах.

Астольф в белой одежде. Его черные кудри вьются, его стройные ноги обнажены. Нежным шепотом попросил Астольф:

- Дай мне эти ленточки, Ортруда.

Улыбаясь ему нежно, говорила королева Ортруда:

- Сними сам, и возьми.

Астольф нагнулся к ее ногам, и развязал ленточки. Он жал тонкие стопы ее ног, и нежно целовал их. Она склонилась поцеловать его,- но он смотрит на нее испуганными глазами. Чей-то подземный голос, гулкозвучный, спрашивает:

- Безумная Ортруда, отчего же ты не у вулкана?

Чьи-то цепкие пальцы впились в горло королевы Ортруды. Это - Маргарита Камаи. Глаза ее зелены и ненавидят, и ноздри дрожат от бешеной злобы.

Проснулась королева Ортруда. Душный вокруг неё мрак и дымный запах.

Тяжело дышать.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Настало утро, и было оно еще страшнее, чем ночь.

Сквозь все скважины рам в окна губернаторского дома пробивался багровый дым. Из-за густого дыма едва видно было медленно восходящее над мглисто-серыми деревьями парка багровое, тусклое солнце. Оно не разгоняло тьмы, и к ужасам мрака прибавляло ужас багрового пламени в небесах.

В это утро, вскоре после восхода солнца, началось извержение вулкана.

Из кратера внезапно вылетел громадный сноп пепла и камней, и рассыпался над городом. Затем начался непрерыв-ный лет раскаленных добела камней, продолжавшийся несколько часов. Страшный грохот возрастал с каждою минутою.

Город вдруг огласился криками, воплями, визгом, рыданиями. Вой ветра на улицах был подобен звериному вою. Но скоро он стих.

Королева Ортруда вскочила с постели неодетая, и бросилась к окну. Она была бледная, точно серый пепел лежал на ее лице. С усилием открыла она дверь и вышла на балкон.

Даль улиц была красновато-серою от пепла. Воздух, казалось, сгущался медленно, но постоянно. Сухая, острая пыль проникала всюду. Казалось, что от нее гибнет город.

С болью, острою и резкою, входил воздух в грудь королевы Ортруды. Дым жег ее горло и глаза.

Небо,- но не было уже неба над погибающим городом. Низко, над самыми кровлями, ползли дымные тучи, оседая к земле. Из серых, клубящихся над городом дымных туч падали горячие камни, крупные и мелкие, падали частые, как град. Один из них ушиб и обжег плечо королевы Ортруды.

Сквозь тяжелый грохот и скрежет вулкана прорезывались яркие, как звуки гобоев, ужасные вопли испуганных, погибающих людей.

Смятение на улицах возрастало. Толпы полуобнаженных людей, темнея сквозь пепельную мглу, бежали мимо губернаторского дома. Движения их были тяжелы, как бег во сне, когда тяжелеют ноги. Задыхаясь, люди падали на камни, и умирали. Бегущие за ними падали на корчившиеся тела и на трупы, и, бессильные подняться, выли хрипло и прерывисто.

Удушающий, непроглядно-густой дым буро-черною змеею медленно, злобно полз по улице. Голова его была белая, с огненными десятью глазами. Огненные языки его то возникали радостно красные, то дымно прятались опять за белыми, широкими губами.

Город погибал, задыхаясь в дыму.

Если бы чей-нибудь демонский взор проник сквозь пепел и дым, он увидел бы страшные картины агонии задыхающегося города.

На улицах и на площадях лежали убитые камнями, точно брошенные кем-то в торопливом движении. Было много погибших детей. Жалкие валялись среди пепла и камней их темные, голые трупики. Везде лежало много полуголых и голых тел. На иных горели, тускло тлея и смрадно дымясь, лохмотья одежды.

Иногда и самые тела людей занимались медленным, измятым дымною пеленою, огнем.

Через трубы каминов, через щели рам проникал в комнаты липкий, горячий пепел, и просеивался белый, удушающий дым. Многие, застигнутые врасплох, погибли в домах. Тьмою полны были еще уцелевшие жилища, и было в них смятение приближающейся гибели и сознание безвыходности.

Смерть была как спасение.

Многие дома обваливались. Было много убитых обломками балок и камнями, в домах и около.

Женщины, боящиеся и жалкие, как большие, но слабые дети, погибали в бессильных муках. Иные ползли по улицам,- около земли было меньше дыма.

Иные в отчаянии бились головами об стены.

Вопли ужаса носились над городом. Ужас витал в домах и вне их. Дети, задыхаясь, вопили тоненькими, жалкими голосками. Больные задыхались в своих кроватях.

Были самоотверженные или горящие любовью к милым. Они пытались спасать из-под обломков и развалин, и погибали сами. И были такие, которые, спасаясь, в слепом ужасе били и душили слабых. Примеры гнусного эгоизма и высокие героические подвиги самопожертвования можно было бы наблюдать рядом.

Метались, и не знали куда бежать. Море, потрясенное подземным толчком, яростно бросало волны на берег, сметая неострожных. Остров весь был в дыму и в пепле, и раскаленные из вулкана камни осыпали весь остров и море вокруг.

Что было еще в городе живым, всё было полно отчаянием близких над ужасными полуобугленными телами погибших милых или над развалинами, откуда сквозь грохоты и ужасы с неба рвались их безумные, глухие вопли. Ужасающие грохоты опять торопили бегство от милых трупов.

Повсюду возникали пожары. Медленный, дымный огонь, зажженный раскаленною злобою вулкана, пробивался сквозь пепел, но снова пепел падал, и огонь трусливо таился под серыми личинами пепла, от этого еще более злой.

Скрытый жар пожаров становился невыносимым. Он стягивал кожу на лице, и в глазах было ощущение сухости и резкой боли.

И уже на всем городе лежал удушающий дым. Он заползал в квартиры, и душил спрятавшихся в чуланы и подвалы.

Многие бросились в церкви. Одни думали молитвою вымолить спасение, другие хотели умереть с молитвою перед алтарем Божиим. Многие надеялись, что спасут свою жизнь под массивными сводами храмов.

Велико было смятение в церквах. Мольбы смешивались с богохульством.

Фанатические патеры горячо молились, дерзновенно требуя чуда. Вопли молящихся были странно громки. Женщины бились в истерике.

Сквозь окна церквей падали громадные обломки. Рушилось неудержимо всё,- кровли домов и стены, памятники, церкви. Патеры, молящиеся в церквах среди грохота обвалов, словно обезумели. Они не хотели спасаться, и молитвенные вопли их были ужасны и дики.

Со своего балкона не видела всего этого королева Ортруда. Только грохот за дымною тучею да неистовый хор воя и визга слышала, да мечта рисовала ей ужасные картины.

Хриплый голос Терезиты позвал королеву Ортруду. Ортруда бросилась назад, в комнаты, Терезита кое-как закрыла за нею дверь. Поспешно что-то надевала на Ортруду, и вела ее куда-то.

Была робкая надежда спастись где-нибудь, за толщею стен. Напрасная надежда!

Стекла окон треснули. В окна ползли пепел и дым, серые, косматые, липкие чудовища. Хватали за горло, душили.

Кровавый, багровый туман клубился вокруг Ортруды. Кровь, отравленная угаром, тяжело стучала в жилах ее шеи. Глаза королевы Ортруды, налитые кровью, видели всё вокруг в багро-вом тумане. В ушах тяжелые, мягкие бухали шумы. Грудь, задыхаясь, не успевала дышать. Руки судорожно хватали дымный воздух. Речь Ортруды стала хриплым шопотом.

В одной из комнат королева Ортруда встретила губернатора. Он был бледен, и шел шатаясь, - искал королев. На нем была серая, может быть, от пепла, домашняя куртка. Королева Ортруда сказала ему:

- Уберите эту мебель!

- Ваше величество! - бормотал губернатор,- куда же убрать!

И не знал, что сказать еще. Тихо сказала королева Ортруда:

- Мне душно!

Быстро слезы текли по ее щекам. Жалкий лепет срывался с ее губ. Руки судорожно комкали и рвали на груди тонкую ткань. Королева Ортруда пошатнулась. Она уже почти задохлась. Губе-рнатор и Терезита поддержали ее.

Но припадок удушья прошел. Беззвучны были ее рыдания.

- Я умираю,- тихо шептала она.- Умираю. Оставьте меня. Спасайтесь.

Губернатор взял ее под руку, и вел куда-то вниз. Комната с грузными сводами, без окон, словно в подвале, озарилась красноватым светом электрических лампочек. На столе под зеркалом стояли зажженные свечи. Пол комнаты был сложен из больших, уже неровных от времени, плит.

Губернатор говорил королеве Ортруде:

- Прилягте на диван, ваше величество.

Королева Ортруда прошептала:

- Вот, я уже умираю!

Изнемогая, она легла на диван. Вокруг темнело. Электрические лампочки погасли. Только свечи тускло освещали комнатy. Губернатор сидел в кресле неподвижно. Дыхание его было тяжело и шумно. Вдруг голова его низко склонилась. Он умер.

"Вот сейчас умру и я",- думала королева Ортруда.

На полу близ ног королевы Ортруды сидела Терезита. В полузабытьи слабо мечась, бормотала она несвязные слова, и сильными пальцами теребила и рвала на высокой, тяжело-дышащей груди складки одежды.

Маргарита Камаи легла на королеву Ортруду, зияя в ее глаза своею кровавою раною. Маргарита сжимала грудь Ортруды своею тяжелою, словно каменною грудью, и сжимала горло Ортруды темною, дымною рукою, и глядела в ее глаза дымными глазами, и шептала:

- Умрешь и ты.

И вдруг исчезла, рассыпавшись ярким калейдоскопом красок.

Королева Ортруда вскочила в ужасе, и сделала шага три вперед, мимо сидевшего неподвиж-но в кресле мертвого старика. Колени ее подогнулись. Она медленно свалилась на пол, роняя распущенные косы, и приникла щекою к плитам пола. Резкая судорога сотрясла всё тело королевы Ортруды, и опрокинула ее на спину.

Лицо королевы Ортруды восковело. Нижняя челюсть отпала, и опять сомкнулась с резким стуком зубов. Это повторилось несколько раз, всё слабее с каждым разом. И словно застыла,- погибла королева Ортруда. Глаза ее остались открытыми, и стекленели.

В это время вошла откуда-то королева Клара. В полутьме она опустилась на пол, вгляделась в лицо лежащей, и закричала хрипло:

- Ортруда! Ортруда!

Не отвечала мертвая королева Ортруда. Королева Клара в отчаянии билась над холодеющим телом дочери.

Словно разбуженная криком королевы Клары, Терезита вскочила на ноги.

Задыхаясь от дыма, чувствуя приближение смерти, в слепом ужасе бросилась она бежать куда-то. На пороге она упала и умерла.

Теперь уже никого не было около королев.

Чувствуя приближение смерти, молилась отчаянными словами королева Клара. Она кричала в тоске и в ужасе:

- Возьми и меня, проклятая смерть!

Закутанные горьким дымом, были хриплы вопли королевы Клары. Она задыхалась. Теряя сознание, она тяжело упала на пол, рядом с трупом королевы Ортруды.

Тусклый свет свеч под дымом тлел, еле видный. Погасли и свечи.

Королева Клара умирала. Она хрипела тяжело и шумно. Уже ничего не сознавала. Поверну-лась на спину. Вытянулась. Стукнулась головою о камни пола. Лицо ее стало, как воск.

Налет пепла на лицах королев увеличивался, и стал, как две серые маски.

Так, оставленные всеми, среди задохшихся верных, умерли обе королевы.

Дым всё тяжелее сгущался вокруг них. Пепел легко осыпался на их распростертые, полуобнаженные тела. Медленно заносило их пеплом.

Замолкли последние голоса людей, и мрачное в грохоте обвалов молчание пришло и стало в королевском доме над поверженными трупами королев. В соседних покоях обваливались потолки. Но там, где лежали обе королевы,-

странная прихоть случая! - всё осталось цело.

Тяжкое грохотание было во дворце и окрест. Но некому было его слушать.

Молчание царило в грохотах и в стихийном яростном вое.

Все, оставшиеся в городе, умерли. И уже не слышно было людских голосов. Мертвый город томился мертвым сном.

Те, кто успел выбраться из города, бежали к морскому берегу. Отчаяние и ужас вопили в их толпах. Многие из беглецов гибли по дороге, задохшись от дыма, отравленные тяжелым воздухом, или убитые камнями. Но не спаслись и те, которым удалось добраться до порта.

Почти одновременно с началом извержения вулкана произошло несколько подземных толчков о дно морское,- первый минуты через две после начала извержения, и еще три или четыре с промежутками от одной минуты до двух. С каждым толчком громадная волна плескалась на берег, сокрушая пристани и легкие постройки для товаров. Бушующие волны с неистовым ревом прядали одна за другою на берег Вид моря с дороги из города в порт был ужасен. Безветренные страшны были волны. Ничем не гонимые, яростно бились они о прибрежные скалы.

Яростный рев прибоя заглушал порою свирепые грохоты вулкана.

Неосторожно приблизившиеся к острову корабли разбивались и тонули. В этом ужасном крушении погибло много матросов, любопытных туристов и смелых газетных сотрудников, посланных жадными до сенсаций редакциями. Несчастным так и не удалось познакомить свою публику с подробностями этой редкой, удивительной картины.

Громадные волны внезапно метались навстречу бежавшим из города. Слабые тонули, сильные пытались плыть, и погибали так же.

Никто из бывших в Драгонере в это утро не нашел себе спасения.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

В Пальме был слышен издалека гул катастрофы. Море волновалось, и небо над Пальмою было пепельно-багряное. Возникшие неведомо откуда, в Пальме носились смутные слухи о гибели города Драгонеры. Всё настойчивее говорили о том, что обе королевы погибли.

Тревога в Пальме росла. На улицах собирались взволнованные, шумные толпы. Перед министерством внутренних дел, где жил Виктор Лорена, и перед морским министерством происходили враждебные демонстрации. Веяли красные и черные флаги. Слышались яростные речи внезапно-возникших ораторов, перемежаемые диким воем и ревом беснующейся толпы. В окна величественных зданий летели камни. Звон разбитого стекла покрывался ликующим хохотом растрепанных баб и девчонок и свистом полуголых мальчишек.

К вечеру слух о смерти королев усилился. Точных сведений не было. Это доводило толпу до бешенства. Говорили, что министерство знает истину, но скрывает ее от народа. Уличные орато-ры приглашали толпу вздернуть министров на фонарь. Пришлось на помощь полиции призвать войска. Несколько батальонов пехоты стояли под ружьем во дворах министерских зданий.

Но министерство еще ничего не знало: телеграф с Драгонерою не работал.

Наконец в Пальму пришло известие о катастрофе. Телеграммы из Кабреры известили о том, что город Драгонера разрушен при извержении вулкана, что там много убитых, и что происшед-шим одновременно моретрясением около Драгонеры потоплено много кораблей. О судьбе королев не было ни слова.

Эти телеграммы были немедленно отпечатаны, и раздавались народу.

Раздача телеграмм утишила волнение народное ненадолго. Всю ночь на пальмских улицах были шумные толпы. Настроение было мрачное, подавленное.

К утру были расклеены по городу афиши успокоительного содержания. В них министерство уверяло, что были приняты все меры к спасению королев.

Министры, конечно, сами не верили тому, в чем хотели уверить народ. Да и никто им не верил. Толпа рвала на части лживые афишки.

В тот самый час, когда королевская яхта с королевою Ортрудою отошла от Пальмского замка, направляясь к Драгонере,- Филиппо Меччио вывез Афру, погруженную в летаргический сон, из ее комнат в замке.

Афру перевезли в городок Сольер на северозападном берегу Майорки. Из этого города был родом Филиппо Меччио. В Сольере Афру поместили в доме сестры Филиппа Меччио, бывшей замужем за местным нотариусом.

Афра проснулась в тот же вечер, как ее привезли в этот дом. Двое суток она пробыла в тяжелом состоянии полусознательности, похожем на состояние дрессированного человекоподо-бного животного. Афра одевалась и ходила, разговаривала любезно и весело, даже выходила из дому, но смотрела тупо, и всё сейчас же забывала. Потом в ее памяти ничего не осталось от этих двух темных дней.

Совсем пришла в себя Афра только в вечер после извержения вулкана.

Первый, кого она сознательно увидела, был Филиппо Меччио. Афра сказала с удивлением:

- Как cтраннo! Вот вы, Филиппо, и это я, но всё вокруг неожиданно чуждо и ново. Что же это, Филиппо?

Филиппо Меччио ответил ей:

- Это город Сольер, о котором я вам рассказывал много. Мой родной город.

- А это - ваш дом? - спросила Афра.

- Милая Афра,- ответил Филиппо Меччио,- мой дом еще недостроен. Здесь вы находитесь в доме у моей сестры. Надеюсь, вам здесь понравилось.

- Я очень рада,- ответила Афра,- что вижу вас, милый Филиппо. Но как же я попала в Сольер? И где королева Ортруда? Что с нею?

Филиппо Меччио спросил осторожно:

- А не кажется вам, милая Афра, что королевы Ортруды и не было никогда, что она вам снилась, и что этот сон не повторится?

- Ах, Филиппо! - воскликнула Афра,- сны, которые нам так сладко снятся, действите-льнее самой жизни. Но я догадываюсь, почему вы об этом говорите,- моя бедная Ортруда погибла.

- Будем надеяться, что ее спасут,- сказал Филиппо Меччио.- Королева была в Драгонере накануне извержения, и пыталась спасать жителей.

Бесчестное правительство оставалось в безопасности в Пальме. Ортруда была великодушная, смелая женщина. Но она была слишком молода для такого высокого поста. И не ее вина, что волею избирательной машины возле нее был поставлен этот подлец Виктор Лорена.

- Моя Ортруда погибла! - тихо сказала Афра.

И заплакала горько. Утешая, целовал ее нежно Филиппо Меччио.

В эти страшные дни любовь щедрою рукою рассыпала свои чарующие цветы.

Кто не любил, влюблялся. Кто уже любил, в том еще сильнее разгоралось пламя страсти. Имогена и Мануель Парладе, Афра и Филиппо Меччио,- слаще и радостнее стала им любовь их, цветущая под сумрачным небом общенародного бедствия.

Извержение к ночи прекратилось, грохот вулкана затих, рев моря стал стихать, и уже рано утром на другой день многие отправились на пароходах к Драгонере.

Всем военным кораблям приказано было идти к Драгонере, и оказать помощь.

Еще неизвестно было, кто погиб,- но уже во многих семьях царила предвещательная, никогда не обманывающая тоска. Казалось, вся Пальма, такая веселая и беззаботная в обычные дни, охвачена была тягостным томлением.

Только принц Танкред, прикованный к посели притворною болезнью, предвкушал ликую-щую радость, которую принесет ему весть о смерти королевы

Opтруды. Принц Танкред не сомневался в том, что Opтруда умерла, и был уверен, что путь к престолу для него чист. Но Танкред должен был лицемерить, выказывать тревогу, делать взволнованное и грустное лицо.

Его друзья сочувственно твердили:

- Бедный принц! Он страдает сильнее всех нас.

Был, впрочем, краткий срок, когда лицо принца Танкреда стало взволнованным непритвор-но: разнесся слух, что королева Ортруда спаслась, и на миноноске прибыла в Кабреру. Было несколько минут радостной надежды в обществе. Думали,- если спаслась королева, то могли спастись и другие.

Но скоро опять стали говорить, что королева Ортруда погибла, и что миноноска нашла на берегу Драгонеры только обугленный труп королевы. Никто не знал, откуда идут эти слухи.

Тревога росла. Толпа бушевала на улицах. Были кровавые стычки, насилия и убийства. Нападали на дам, одетых нарядно, срывали с них пестрые шляпки и цветные ткани, и побитые, помятые модницы спасались с трудом. Особенно яростны к нарядным дамам были дамы с центрального рынка, торгующие зеленью и рыбою.

В министерстве спорили о том, что делать. Министры растерялись, и говорили, что надо подать в отставку. Один Виктор Лорена был спокоен. Он говорил:

- Уличные зеваки покричат и успокоятся. Ну, подадим мы в отставку,- но кто же назначит новый кабинет? У королевы Ортруды нет наследников, некому быть регентом, и потому теперь мы являемся единственною законною властью в стране.

И министерство решило остаться на местe.

Политики и биржевики спекулировали на катастрофе. Курс государственных займов понизился немного, и твердо стоял на этом уровне. Зато бумаги промышленных и колониальных предприятий стали предметом жестокой спекуляции. Эти бумаги то повышались стремительно, то так же стремительно падали, в зависимости от того, высоко или низко оценивались биржею шансы принца Танкреда на корону.

Биржа кишела, как муравейник. На улицах было необычайное смятение.

В самый день смерти королевы Opтруды, в кружке единомышленников принца Танкреда уже зашел разговор о его кандидатуре на престол. Собравшись у постели мнимо-больного принца, господа, злоумышлявшие против королевы Ортруды, выражали притворную скорбь. Они даже довольны были королевою Ортрудою: ее гибель спасла их от опасностей задуманного ими переворота.

Теперь восхвалять ее достоинства им было не так уж трудно. Герцог Кабрера говорил:

- В этом ужасном мраке, объявшем нашу страну, единственный луч радостной надежды, это - вы, ваше королевское высочество.

Кардинал тихо промолвил:

- Бог устраивает всё к лучшему.

И с молитвенным смирением потупил хитрые глаза. Принц Танкред посмотрел на него с неудовольствием. Ему показалось, что это уж слишком. Но ловкий архиепископ продолжал, нисколько не смущаясь:

- Так и болезнь вашего высочества, повергавшая нас в глубокую скорбь, явно послана Богом, чтобы спасти нам эту драгоценную жизнь.

Принц Танкред возразил:

- Что ж моя жизнь! Теперь мы должны думать только о том, как спасти наше дорогое отечество, а моя жизнь принадлежит ему.

Наконец, и сам Виктор Лорена в сопровождении морского министра и еще двух членов кабинета взошел на миноносец, и отправился к острову Драгонере.

Быстрый ход миноносца позволил ему приблизиться к городу в числе первых.

Виктор Лорена и его спутники стояли на верхней рубке, и в бинокли осматривали город Драгонеру. Они казались опять налетевшими, неугомонными туристами, которым любопытно посмотреть на невиданное зрелище. Город Драгонера издали казался мало пострадавшим. Но когда вошли в гавань, то увидели полную картину разрушения.

Миноносец остановился на якоре. К берегу были посланы шлюпки. На одну из них сел и Виктор Лорена. Расчетливо-храбрый, очень спокойный, хорошо владеющий собою человек, он подавил в себе жуткую тревогу опасностей.

Теперь он казался отважным и юношески-смелым.

Его отговаривали от поездки в город. Говорили:

- Пусть сначала матросы почистят дорогу, и укрепят стены в тех местах, где они угрожают падением.

Виктор Лорена решительно сказал:

- Теперь я должен быть впереди всех на опасном месте.

Он делал эффектные жесты, и искусно произносил эффектные слова. Это производило сильное впечатление.

Виктор Лорена высадился не без труда, так как берег был завален обломками пристаней, амбаров, лодок, и грудами каких-то мелких поломанных вещей. Слои сажи и пепла лежали на всем. Виктор Лорена и его спутники через пять минут были уже совсем черны от пепла. Они пошли в город, увязая в пепле. Но уже скоро пришлось вернуться к берегу.

Послали расчищать путь. Матросы работали усердно. Наконец по расчищенному шоссе можно было добраться до города.

Многие дома казались снаружи совершенно целыми. Но все в городе было засыпано камнями и пеплом. Неживые улицы были загромождены какими-то бесформенными обломками. Жутко было прислушиваться к царящему в городе унылому безмолвию.

Город имел зловещий, мрачный вид,- город мертвых. Страшные картины разрушения и смерти попадались на каждом шагу. Повсюду лежали трупы, полузасыпанные пеплом, обгорелые, с посиневшими лицами. И везде был смрад гниющих трупов. Людей не было нигде.

Виктор Лорена и его спутники медленно подвигались по улицам. Во многих местах приходилось прорывать рвы в пепле.

Так как многие полуразрушенные дома грозили падением, то приходилось подвигаться вперед с бесчисленными предосторожностями.

Наконец добрались до губернаторского дома.

Понижая голос, как говорят в доме, где есть покойники, кто-то сказал:

- Королевы остановились здесь.

Виктор Лорена тихо ответил:

- Будем надеяться, что королевы живы.

Он почтительно и грустно приподнял шляпу, и наклонил голову.

Фасад губернаторского дома был полуразрушен. Стекла уцелевших окон были разбиты, и осколки их кое-где странно и тускло блестели в полуобгорелых рамах. Кровля с правой стороны, ближайшей к вулкану, была цела, с другой стороны - обвалилась.

Послали в дом солдат саперов. Прошло около часу томительного ожидания.

Виктор Лорена нервно постукивал тростью по камням, курил папиросу за папиросою, и ходил взад и вперед на небольшом пространстве наскоро расчищенной улицы. Его спутники уселись на каких-то обломках. Разговаривали пониженными голосами, и почему-то всё о неинтересных мелочах пальмской жизни.

Наконец молодой поручик доложил Виктору Лорена, что потолки и стены в ближайших комнатах губернаторского дома укреплены, что найдены трупы двух служителей, и что работы в дальнейших комнатах продолжаются.

Виктор Лорена вошел в дом.

Груды извести и мусора валялись повсюду. Воздух был тяжел и противен.

Известковая пыль набиралась в легкие и в ноздри. Дышать было тяжело, точно тяжелая тоска давила грудь. Был неподвижен запах тусклого, сдавленного тления. Два найденные трупа лежали в стороне, на каких-то досках.

У всех на уме был один тревожный вопрос:

- Где же королевы?

Чтобы проникнуть дальше, в глубину дома, пришлось еще долго и осторожно работать, разбирать развалины и груды камней и пепла. Подняли еще несколько измятых и полузасы-панных пеплом трупов. Ничего не нашли в верхних покоях дома, где могли быть комнаты, отведенные для королев.

Наконец спустились вниз, в коридоры и помещения полуподвального этажа.

Работали с факелами и с фонарями.

Дверь одной комнаты была полуоткрыта. У ее порога увидели распростертое на каменном полу тело мертвой женщины. Узнали камеристку Ортруды, Терезиту. Предвещательное волнение охватило всех. Этa умершая у порога женщина казалась трогательною жертвою преданности. Здесь, конечно, должна быть и ее госпожа.

Тело Терезиты положили на носилки, и вынесли. Тогда Виктор Лорена и его спутники молча переступили порог.

В этой комнате с низкими, грузными сводами воздух был еще более тягостен и смраден, чем в других покоях этого дома. Было очень темно.

Виктор Лорена тихо и отрывисто приказал:

- Осветить.

И в ту же минуту, словно предупреждая его приказание, по стенам комнаты метнулись отблески внесенных солдатами фонарей. Кто-то сказал негромко:

- Здесь.

Ряд огней по обе стороны Виктора Лорена развернулся полукругом, освещая страшное и жалкое зрелище. На полу лежали полунагие тела обеих королев, покрытые серым, липким слоем пепла. Над ними в кресле виден был сухой и тонкий труп губернатора.

Солдаты острожно подняли тела королев. Их положили на носилки, и бережно вынесли на улицу. Там, в странном сверкании солнечных косых на закате лучей сквозь тусклую, серую пыль, тела обеих королев были так же недвижны и жалостны, как и тела других умерших.

В толпе солдат и чиновников громко рыдал кто-то, преданный и взволнованный. И у других лица стали грустны, и глаза влажны.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

Невозможно было в короткое время похоронить множество трупов. Смрад от их гниения мешал остaваться в городе. Виктор Лорена и его спутники спешили поскорее выбраться отсюда.

И вот обе королевы в тяжелых, свинцовых гробах, и гробы их на той же нарядной яхте, которая привезла их на остров разрушения и смерти.

Неторопливо двигалась яхта,- быстро бежал по морю, обогнавши ее, миноносец с министрами.

На другой день яхта, везущая тела королев, остановилась перед Пальмою.

Ярко и сквозь радужно-серую дымку легкого пепла сиял близкий к зениту пламенный Змий, ликующий и смеющийся. В его сиянии эта стройная яхта рядом с другими кораблями казалась туманно-легкою морскою красавицею. Траурные флаги на ее мачтах веяли весело и гордо.

Толпы народа уже с утра ждали на морском берегу. Уже с утра готовы были траурные колесницы для перевезения тел в капеллу королевского замка.

Когда поставлены были на колесницы два гроба, в толпе слышны были вопли и рыдания. Пышное зрелище стало мистериею народной скорби.

Совет министров собрался в тот же день, когда Виктор Лорена вернулся в Пальму.

Утром в Правительственном Указателе появилось официальное извещение о смерти королевы Ортруды Первой и вдовствующей королевы Клары, и о том, что, согласно конституции, управление государством приняло на себя министерство впредь до принесения присяги новым королем или регентом государства.

Трагическая гибель королев произвела чрезвычайное впечатление в государстве и везде в мире, где читаются газеты. Героизм, с которым встретила смерть королева Ортруда, был бы очень полезен для династии, если бы у королевы оставался ребенок. Но наследника престола не было.

Печаль была в народе непритворная. Траур носили все,- вся страна покрылась трауром печали. Печально торжественные службы совершались в церквах перед затянутыми крепом алтарями. И были слезы жен и дев, и слезы Афры, и слезы Имогены.

Красивою казалась даже и притворная печаль принца Танкреда. Змий, в небе пылающий, прекрасен и сквозь грозовые тучи. Так и змея, умеющая чаровать, красива и в облаке скорби,- змея земная.

Печальное событие было на руку принцу Танкреду, потому что интрига за него уже была очень развита.

В день погребения королев была напечатана в газетах и расклеена по городу прокламация принца Танкреда, озаглавленная: "Моему любезному народу". Принц Танкред изливался в красноречивых выражениях скорби, растерзавшей его сердце. Он сердечно благодарил народ за любовь, которая окружала его супругу и государыню, покойную королеву Ортруду Первую, при ее жизни, посвященной неусыпным трудам и заботам о благе народа. Благодарил всех и за участие в его скорби. Заявлял, что готов служить государству и стране, которую считает своею второю родиною, так же преданно и верно, как служил раньше, в славное царствование возлюбленной и незабвенной королевы Ортруды Первой.

Это заявление все поняли в том смысле, что принц Танкред выставляет свою кандидатуру на вакантный престол.

Министерство заявило, что необходимо приступить к избранию короля, и для этого, соглас-но конституции, назначило выборы в новый парламент, который имел бы на то полномочия от населения Соединенных Островов.

Началась усиленная агитация за избрание в короли принца Танкреда. За него стояло несколько влиятельных групп населения. Прежде всего за него были аристократы, кроме тех, кого оскорбляли его любовные похождения. В агитации участвовали усерднее всех знатные дамы. Маркиза Элеонора Аринас развернула все свои таланты закулисных интриг и тайных влияний. За принца Танкреда была значительная часть войска, и так называемая военная партия.

Особенно преданы были принцу Танкреду моряки. Они ждали для себя славы и почестей, которые они добудут в войнах. Принца Танкреда поддерживала крупная буржуазия, заводчики, биржевики и финансисты, и его многочисленные кредиторы. Сильная клерикальная партия была также за принца Танкреда. За него же были и многие простаки либеральных взглядов, очарован-ные его любезностью.

Пока еще не было известно, как отнесутся великие державы к кандидатуре принца Танкреда. В Пальме даже боялись иностранного вмешательства.

Говорили, что многие державы опасаются агрессивных замыслов принца Танкреда.

К Островам двигались с разных строи эскадры нескольких держав.

Английский крейсер вошел в одну из гаваней на Кабрере. Посланники в Пальме ежедневно собирались, совещаясь.

В народе принц Танкред был явно непопулярен, и потому его избрание не казалось несомне-нным. Приверженцы принца Танкреда побаивались, что в стране восторжествует республикан-ская идея. Но все-таки сильно надеялись на раздор между социалистами и синдикалистами.

Оппозицию события захватили врасплох. Притом же в ней не было того единства, которое обеспечивало бы необходимую согласованность действий.

Отсутствие единства обусловливалось различием интересов оппозиционных групп населения: интеллигентного пролетариата, рабочих и крестьян; к оппозиции же примыкала значительная часть мелкой буржуазии. Поэтому оппозиция делилась на три основные группы, боровшиеся между собою: синдикалисты, социалисты и радикалы, приверженцы буржуазной республики или парламентарной монархии. У каждого течения были свои газеты, свои клубы.

Каждая партия устраивала митинги. Положение было очень сложное и неопределенное. Ни одна партия не имела большинства в стране.

Республиканская идея была скомпрометирована неудачею восстания.

По мере того, как приближались выборы в новый парламент, усиливалась и предвыборная агитация. Определилось четыре течения: за избрание в короли принца Танкреда, за буржуазную республику, за социалистический строй и за синдикатские коммуны.

Агитация республиканцев сосредоточивалась преимущественно в селах и в небольших городах. В больших городах больше внимания привлекали споры синдикалистов и социалистов.

Буржуазная радикальная партия сначала высказывалась за избрание короля, но не принца Танкреда. Впрочем, не отвергала и мысли о республике.

Были долгие споры на тему: Республика или монархия?

Комитет радикальной партии, после долгих споров, кто за республику, кто за принца Танкре-да, решил, что удобнее выбрать короля, но не Танкреда.

Не знали, однако,- кого противопоста-вить принцу Танкреду. Долго и внимательно перебирали всех европейских принцев либераль-ных взглядов.

Почти все казались опасными. Иные принцы казались слишком военными людьми.

У других слишком было большое родство. Принцы свергнутых династий могли вовлечь Соединенные Острова в неприятные отношения с их родными странами.

Прошел слух, что посланник одной великой державы выставил кандидатуру одного из сыновей азиатского эмира или хана. Но эта кандидатура почему-то никому не нравилась. Говорили, что этот кандидат любит сажать людей на кол, и что он не может обойтись без большого гарема.

Склонялись к республике.

В газетах и на митингах в Пальме возник спор по основному вопросу о власти в обществе. Что делать с нею?

Одни стояли за то, чтобы захватить власть в государстве, и доставить господство пролетари-ату. Другие, наоборот, находили необходимым уничтожить всякую общественную власть путем ее игнорирования и путем свободной организации общественных служб.

Друзья Филиппа Меччио стояли за провозглашение республики, чтобы сделать вторую попытку овладения властью в пользу социалистического переворота. Сам Филиппо Меччио не высказывался определенно. Его симпатии к синдикализму очень усилились, и в партии на него стали уже глядеть подозрительно.

Синдикалистская газета "Дружно вперед", издававшаяся под редакциею доктора Эдмонда Негри, уже давно и настойчиво развивала мысль о том, что власть государства должна быть совершенно уничтожена, и что отношения между свободными людьми следует заново построить на таких основаниях, которые были бы лишены элемента принудительности.

В день погребения королев состоялось в Пальме многолюдные и оживленные собрания синдикалистов и социалистов. Собирались преимущественно в рабочих предместьях. Казалось, что этот день, отмеченный собраниями всех оппозиционных партий, символизировал в сознании их членов пышное погребение останков отжившего буржуазною строя.

Собрание синдикалистов, после недолгих прений, вынесло резолюцию за уничтожение государственной власти, и за восстановление самодержавия автономной личности, властной или вступать в общественные договоры с другими людьми, или оставаться вне всякой общественной организации.

Синдикалисты оказались довольно сильными в прекрасной стране Соединенных Островов. К этой партии примкнуло большинство интеллигентного пролетариата, и значительная часть рабочих тех производств, где требуется большая степень умственною развития и специальных навыков и знаний. Этой партии весьма симпатизировал и доктор Филиппо Меччио. Впрочем, он еще продолжал оставаться в составе центрального комитета социал-демократической партии.

Другие главари социал-демократов уже давно были настроены недружелюбно к Филиппу Меччио. Для этого, кроме обычного в людях, по слабости человеческого сердца, недоброжела-тельства слабейших к сильнейшему, были и более основательные и достойные причины, как в теоретических колебаниях Филиппа Меччио, так и в его поступках. О беседе Филиппа Меччио с королевою Ортрудою скоро узнали. За эту встречу его очень упрекали и в партии, и в обществе. Одно время упорно держались слухи о том, что Филиппо Меччио принужден уйти из партии. Центральный комитет социал-демократов опроверг эти слухи, когда они стали повторяться и в печати. Но всё же положение Филиппа Меччио в центральном комитете было довольно неприятное.

В широких же слоях общества и в народе в эти дни, несмотря ни на что, и как бы вопреки всем толкам о его ошибках, очень возросла популярность Филиппа Меччио. Самые колебания его привлекали к нему сердца многих. В нем видели не человека программы, а человека живого дела. Женщины с особенною страстностью оправдывали его визит к покойной государыне, как поступок рыцарский по отношению к женщине.

В лавочках и у разносчиков газет продавались портреты Филиппа Меччио.

На открытках он был изображен в десятках поз. В кабачках пели куплеты, прославлявшие его прошлое. В салонах и на общественных собраниях повторяли его "слова", более или менее острые,- а многие из этих словечек никогда не были им сказаны. Дошло до того, что старые анекдоты и выдумки новейших остроумцев все без исключения приписывались одному Филиппу Меччио.

Ежедневно в разных концах Пальмы и в других городах происходили многолюдные и шумные манифестации в честь Филиппа Меччио.

Каждый день собирались толпы народа перед домом, где жил Филиппо Меччио. Ему приходилось выходить на балкон, и говорить речи. Каждый день в двери его квартиры стучались толпы девушек и женщин, приносящих ему цветы,-

и были тут и праздные нарядные барышни, дочери адвокатов и инженеров, и быстроглазые, просто одетые работницы, учительницы и студентки, и скучающие дамы, и труженицы, которым некогда скучать.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

В то же время и в Пальме, и вне столицы начались частые манифестации против принца Танкреда.

Одна из этих манифестаций в Пальме была особенно бурною. Толпы рабочих со своими женами и дочерьми шли из предместий по улицам, и кричали:

- Долой Танкреда!

- Пусть он убирается из Пальмы!

На площади, где стоял памятник королевы Джиневры, перед зданием парламента сошедши-еся с разных сторон толпы соединились. Мальчишки сложили костер у самого подъезда парламента, и на нем сожгли портреты принца Танкреда. Девушки и женщины с хохотом и песнями плясали вокруг этого костра.

Отсюда толпа двинулась прямо к королевскому замку, где жил принц Танкред.

Министерство послало против манифестантов отряд войска. Недалеко от королевского замка солдаты преградили дорогу манифестантам.

Мерный строй и звуки барабанов произвели не особенно сильное впечатление. Толпа остановилась. Но не расходились.

Мальчишки прыгали перед строем, гримасничали и распевали уличные песенки против Танкреда. Подростки держали себя смело до дерзости. Девушки смеялись и бросали в солдат цветы.

Приказов разойтись толпа не слушала.

Среди солдат поднимался угрюмый ропот. Генерал, командовавший отрядом, нашел, что необходимо скорее кончать. Он тихо сказал своему адъютанту:

- Открыть по мятежникам огонь.

Адъютант почтительно выслушал приказ. Потом, нервно сжимая левою в белой перчатке рукою узду своего красивого вороного коня, он приблизился к батальонному командиру, который стоял на тротуаре у стены чьего-то дома за рядами своих солдат, и передал ему приказание генерала.

Раздались звуки рожка, предупреждавшего, что будут стрелять. В толпе смеялись. Были уверены, что стрелять не посмеют.

Тогда послышалась команда. Но солдаты стояли неподвижно, и команды не исполняли.

Офицеры были смущены. Генерал пришел в ярость. Кричал:

- Расстреляю!

Но очевидно стало, что никакой дисциплины нет, и что солдаты в рядах не менее опасны, чем рабочие в толпе.

Ряды солдат расстроились. Передние смешались с толпою. В толпе слышались дружелюбные крики:

- Да здравствует армия!

- Да здравствует народ!

Солдаты братались с рабочими. Менялись медными образками. Целовались.

Молодые работницы осыпали солдат цветами.

В королевском замке принц Танкред, облеченный в свой мундир дивизионного генерала, украшенный звездами, орденами и медалями здешними и иностранными, беседовал с друзьями. Принц Танкред и его друзья лихорадочно ждали событий.

Сюда же приехал Виктор Лорена и еще несколько министров.

Ожидание выстрелов было напряженным. Принц Танкред то и дело посылал адъютантов узнать, не началась ли стычка солдат с манифестантами.

Смутные гулы из города рождали в замке смятение. Наконец стали приходить вести о том, что случилось на площади королевы Джиневры и на улице перед королевским замком. Сначала это были какие-то неопределенные слухи. Потом стали получаться донесения адъютантов. Наконец явился комендант города. Его доклад произвел потрясающее впечатление.

Ждали, что толпа нападет на замок. Генералы горячились. Они предлагали самые крайние и крутые меры,- пустить в ход артиллерию, залить возрождающийся мятеж потоками крови.

Министры были осторожны. Виктор Лорена говорил:

- Рабочие не вооружены. Это - простая манифестация, правда, неприятная, но вовсе не опасная. Покричат и разойдутся. А завтра полиция и комендант примут надлежащие меры.

Виктор Лорена один был спокоен. Остальные стали подумывать о бегстве.

Был смутный говор, что из замка есть подземный ход. Но никто не знал тайны чертогов Араминты.

Принц Танкред гневно восклицал:

- Я говорил тогда! Меня не послушались,- и вот результат налицо. Надо было без всякой пощады разделаться с этою сволочью, повесить этого разбойника Меччио.

Граф Роберто Камаи сказал самоуверенно:

- Мы одолеем!

В душе его была тихая злорадная злость. Он был бы рад, если бы толпа ворвалась в замок, и убила принца Танкреда.

Герцог Кабрера упорно молчал. Его серое лицо бледнело, ничего не выражая, кроме страха.

Меж тем толпа хлынула на площадь перед дворцом. Долго раздавались угрожающие крики. Но напасть на замок не решались. К ночи разошлись.

Федор Сологуб - Королева Ортруда - 04, читать текст

См. также Сологуб Федор - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :