Александра Соколова
«Тайна царскосельского дворца - 02»

"Тайна царскосельского дворца - 02"

X

В СТЕНАХ ТАЙНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ

В тот же день, поздним вечером, большая колымага, сопровождаемая по сторонам вооруженными солдатами, направлялась вдоль по Невской перспективе к тому месту, на котором теперь находится Михайловский театр.

Там, среди большого пустыря, возвышалось несколько мрачных однородных строений, отгороженных от проезда и соседних домов большим глухим тыном.

Впрочем, по соседству с этой мрачной группой построек и не селился никто из обывателей. Все боялись не только того, что совершалось за этими мрачными стенами, но и самих неодушевленных стен. Это было место проклятое и всеми усердно проклинаемое. За этим мрачным забором помещалась страшная для всех Тайная канцелярия.

Все равно боялись ее, потому что никто, несмотря ни на какое высокое положение, ни на какие признанные всеми заслуги, не мог поручиться за то, что не попадет за эти страшные стены, не попадет в тот страшный "застенок", слава о котором далеко перешла границы русского царства.

Тайная канцелярия управлялась избранными Бироном лицами, во главе которых стояли начальник канцелярии граф Андрей Иванович Ушаков и его ближайший помощник князь Никита Юрьевич Трубецкой.

Имена этих двух лиц с ужасом произносились. Ими пугали непослушных детей, ими устрашали строптивое юношество, их с крестом, оглядываясь по сторонам, произносил простой народ. Они в народном понятии стояли наряду с палачами, даже ниже их. Палачи, согласно народному убеждению, были все-таки людьми "подначальными": они не сами выбирали своих жертв, не по своей личной воле назначали и совершали пытки и казни; они были простыми, немыми орудиями в руках полновластных вершителей судеб, свыше предначертанных, и их вина была равна вине тех плетей и тех топоров, которые работали по начальническому назначению.

Тайная канцелярия не составляла, собственно говоря, одного и сплошного самостоятельного здания. Это был ряд небольших зданий, близко стоявших к простым деревенским избам и тесно окружавших один большой сарай, выстроенный на каменном фундаменте.

Вся эта группа мрачных строений была окружена большим забором, всегда запертым большими, окованными железом, воротами. Последние отворялись только для пропуска новых жертв этой своеобразной русской инквизиции или для встречи начальства. Перед ними день и ночь стоял строгий караул, и редко когда лицо, раз проникшее в них, выходило из них на свет Божий. В эти мрачные ворота только войти можно было, выхода же из них не было.

Впереди всех остальных строений находилась так называемая "сборная комната", в которой обычно встречал лиц, доставляемых в Тайную канцелярию, личный секретарь начальника; он или размещал их согласно заранее отданному ему приказанию, или проводил их в следующее здание, где происходили суд и допрос обвиняемых.

"Сборная комната" была небольшою светлицей, скупо освещенной двумя небольшими оконцами, проделанными под потолком и державшими всю мрачную комнату в вечной полутьме. В углу перед темной, старой иконой теплилась лампадка, как бы призванная напоминать входившим сюда страдальцам о грядущем спасении. Это был единственный светлый луч в этом темном царстве зла, жестокости и зверского произвола, а старик-сторож, на обязанности которого лежало поддерживать слабый огонек тюремной лампадки, не зажигал ее иначе как с глубоким вздохом, осеняя себя при этом широким крестом. О погибших ли братьях молился он в эту минуту, вздыхал ли он о тех, кто был призван переступить порог этого страшного помещения, или ему просто жутко было зажигать святую лампадку в этом царстве слез и крови - он вряд ли сам мог бы точно ответить на эти вопросы.

В тот вечер, о котором идет речь, тяжелые ворота проскрипели поздними сумерками, и у входа в "сборную комнату", или "сборную избу", остановилась тяжелая колымага, из которой сопровождавшие ее солдаты не столько высадили, сколько вынесли молодую, как смерть бледную девушку с испуганными, широко раскрытыми глазами, с выражением неописуемого ужаса на красивом и молодом лице.

Это была Клара, любимая камеристка и наперсница принцессы Анны Леопольдовны. Она была схвачена и силой увезена из Летнего дворца в ту самую минуту, когда принцесса, полная ужаса за ее судьбу, молила о ней императрицу. Увы! Мольбы Анны Леопольдовны не были услышаны; они запоздали, и когда принцесса вернулась к себе с твердым намерением пересилить свой гнев и свое отвращение и обратиться к властному Бирону с просьбой о спасении ее любимицы, эта последняя была уже на пути к Тайной канцелярии.

На Кларе был наскоро накинутый плащ вроде салопов, которые в то время входили в моду; этот плащ незадолго перед тем был подарен девушке ее молодой госпожой.

Принцесса, делая этот щедрый подарок, шутя пожелала Кларе, чтобы этот салоп был одет на ее плечах в тот день, когда будет окончательно решаться ее судьба. Увы! Принцесса Анна не думала в ту минуту, что ее желание так скоро и так горько сбудется! Конечно, не о таком "решении судьбы" мечтала она для своей любимицы...

Волосы Клары были в беспорядке; ее густые белокурые косы, которыми так часто любовалась принцесса, выбились из-под накинутого на голову платка. На красивом, кротком лице девушки ярким пятном, среди покрывавший его смертельной бледности, горела ссадина - след тяжелого удара, нанесенного ей во время слабого и невольного сопротивления. На руках запеклась рубцами кровь от туго стянутых веревок, которые только дорогой, сжалившись над нею, сняли с нее конвоировавшие ее солдаты.

- Есть кого тут вязать! - с презрительным сожалением произнес старший из солдат. - Здесь и арестовать-то некого было! Так, пигалица какая-то... Кому она вред может принести? А ежели есть от нее какой вред, так ее можно одним пальцем пришибить.

- И подлинно... Нешто для таких канцелярия-то эта самая заведена? - согласился с ним его товарищ, и затекшие руки Клары были освобождены и отдохнули во время остального пути до канцелярии.

- Что, дядя?.. Никого еще нет? - спросил старший солдат у сторожа, мрачно взглянувшего на привезенную арестантку.

- Сам небось видишь, что никого! Зря только языки чешете! - сердито ответил ему старик.

- А ты не серчай. Мы тоже - народ подневольный; нам тоже небось не весело крещеный народ сюда к вам возить!

Старик покачал головой и заметил:

- Молчал бы ты, сердечный, коли по-умному говорить не умеешь! Нешто здесь некрещеные господа заседают?

- Да я ничего!.. Я не про то, - испугался солдатик.

- Ты не извиняйся; предо мной извиняться нечего! Я не ябедник, не для доносов здесь поставлен, а для порядка... А сказал я тебе насчет того, что неровен час... При таком можешь глупым словом обмолвиться, который не помилует, который на донос и гибель ближнего присягал!

Во время этих переговоров Клара сидела на лавке полуживая, ничего не помня, не соображая и не понимая. Она была близка к помешательству, и всякий беспристрастный зритель понял бы и осознал бы, что здесь нужна медицинская помощь, а не строгий суд людской...

- Откуда? - показывая на нее головой, лаконически осведомился старик-сторож.

- Прямо из дворца, прислужница тамошняя!.. Не русская она; всю дорогу по-своему лопотала, и не поймешь ничего!

- Ишь ведь, и молода, и говорить по-нашему не умеет, а уж в переделку попала! - вздохнул сторож. - То-то...

В эту минуту в светлицу вошел невзрачный человечек с жидкой растительностью на рябоватом лице и со злыми глазами, пронзительно смотревшими из-под рыжих бровей. В его тощей, невысокой фигуре было что-то отталкивающее. Искусный художник охотно взял бы его оригиналом для изображения Иуды-предателя.

Это был личный секретарь Ушакова, поляк, известный всей канцелярии и почти всему Петербургу под характерным именем "пана".

"Пан" был, видимо, не в духе.

- Где все? - спросил он, не отвечая на почтительный привет присутствующих, вскочивших на ноги при его появлении, причем солдаты примкнули ружья к ноге по уставу того времени.

- Никто не собирался! - ответил сторож, менее остальных раболепствовавший пред "паном".

- Почему?

- Приказа особого не было.

- А им надо каждый день особые приказы присылать? Сами не знают?

- Да никого не привозили.

- А эта? - головой указал "пан" на мрачно смотревшую в пол Клару.

Сторож повел плечами, как бы желая сказать: "Ну, для такой кто же станет собираться?" "Пан" понял его немой ответ.

- До всего своим умом дойти хотят! - сердито заметил он, а затем приказал сторожу: - Поди, созови всю команду!

Тот отправился исполнять данное ему приказание и попутно бросил недоумевающий взгляд на Клару, впавшую в состояние полной прострации.

"Однако, видно, не шуточно девчонка набедокурила! - подумал он, укоризненно покачав своей седою головой. - Даром господа собираться не станут... Вот ты и поди с ними!.. С вида-то словно птаха Божия, а на деле-то дока выходит!"

Спустя минуту тесная комната стала наполняться самым разнородным сборищем людей. Тут были и два палача, или "заплечных мастера", со своими помощниками, и костоправ, и фельдшер, заменявший доктора, и помощник костоправа, и трое приказных, правивших в канцелярии письменную службу. Все они сгруппировались вокруг привезенной для "пристрастного допроса", видимо, важной преступницы и с удивлением разглядывали ее робкую, стройную фигуру, ее симпатичное, искаженное безумным страхом лицо.

Много невинных, напрасно оговоренных жертв видели эти стены, но и в них редко появлялось лицо, которое так громко говорило бы за свою полную невиновность. Даже в сердцах этих закоренелых среди пыток и страданий людей шевельнулось чувство глубокого удивления и почти горячего сожаления.

- Что могла сделать эта пигалица? - тихо произнес один из палачей, бросивший на полумертвую Клару похотливый взгляд знатока женской красоты.

Все эти различным образом выражавшиеся впечатления были прерваны громким голосом с улицы, крикнувшим:

- Едут!

В мрачные, широко отворившиеся ворота страшной канцелярии, на полном ходу сытых и рослых лошадей, въехала большая колымага, из которой вышли главный начальник Тайной канцелярии граф Ушаков и его ближайший помощник и сотрудник князь Трубецкой. Они молча, не отвечая ни на чьи поклоны, прошли через "сборную избу" в особое отделение, отведенное для допроса, и оттуда вслед за тем послышался повелительный возглас:

- Ввести!

Конвойные солдаты бросились к помертвевшей Кларе; но она одна, без посторонней помощи, уже не могла подняться с места. Поэтому ее силой подняли и ввели в комнату, где за большим столом, покрытым порыжевшим зеленым сукном, уже заседали Ушаков и Трубецкой вместе с расположившимся в стороне "паном".

Этот последний в присутствии начальства совершенно переродился. В нем не было уже и тени той заносчивости, какую он проявлял за несколько минут перед тем. Он сам смотрел скорее подсудимым, нежели членом этой мрачной корпорации: так велик был страх, внушаемый всем поголовно членами и распоряжениями Тайной канцелярии.

XI

ПЫТКА В ЗАСТЕНКЕ

Комната, в которую ввели несчастную Клару, была отделена от "сборной избы" небольшой светлицей, где были, как на выставке, собраны все орудия пытки. Свет проникал в нее тоже только через расположенные около потолка небольшие оконца с толстыми железными решетками, так что в этой комнате царил вечный полумрак, как будто и свет Божий отказывался проникать в нее.

Вдоль всего помещения, как в хорошо устроенной деревенской кладовой, тянулись широкие деревянные полки, на которых в строгом порядке были разложены все орудия пытки. Тут были и клещи, и толстые кожаные ремни, и широкие деревянные рогатки. Тут были и ременные кнуты, и толстые кожаные плети, и щипцы, и все грубые и утонченные орудия, созданные людской жестокостью и мстительностью для того, чтобы превратить спокойную, Богом благословенную землю в преддверие ада. Тут же, рядом с прочими орудиями пытки, лежали большие, широкие хомуты, тайное употребление которых не было знакомо даже тем, кто приговаривал обреченных на пытки людей к страшным страданиям.

Клара молча и безучастно прошла мимо всех этих ужасов и почти без памяти, холодно-спокойно вступила в самый застенок, тот страшный застенок, роковая память о котором сохранилась и в отдаленном потомстве.

В застенке, как и в прочих отделениях этого страшного помещения, царила зловещая полутьма. Он, собственно, занимал совершенно отдельную избу, только переходом соединенную с предыдущими.

Это помещение, более обширное, нежели остальные избы, занимаемые Тайной канцелярией, освещалось небольшими продолговатыми окнами, расположенными под низким потолком и забранными толстыми железными решетками. В глубине этой комнаты помещался большой стол, за которым заседали члены Тайной канцелярии. Перед столом было отдельное помещение за небольшой решеткой для допрашиваемых лиц, а в правом углу, прямо под потолком, был расположен большой тяжелый блок, сквозь который была пропущена толстая веревка. В этом углу было так темно, что вся расправа в нем производилась круглые сутки при свете свечей или фонарей. Весь пол под страшным блоком был устлан рогожами и соломой, хранившими на себе постоянные следы пролитой крови.

Здесь же, прямо подле блока, было устроено само орудие пытки в виде подвижного рычага, образовавшегося из толстого чурбана; около последнего лежало толстое бревно, через которое было переброшено другое бревно. Возле огромного, страшного чурбана лежали пуки толстых веревок, освещенных спущенными вниз с потолка фонарями.

В роковом застенке было все готово, и если бы несчастная Клара могла подробно видеть и уразуметь назначение всего, что окружало ее, она, конечно, умерла бы от ужаса.

Но она ничего не видала, ничего не осознавала, да и о роковом застенке ей никогда не приходилось слышать... Она только смутно знала, что где-то в этом чуждом ей городе есть место, в котором безнаказанно убивают людей. Однако, будучи честной по натуре, она предполагала, что все это может относиться только к людям виноватым, к злодеям, а она?.. Кому она могла сделать зло и за что могли наказывать ее люди?!

Между тем она вся была скована непреодолимым страхом, и когда ее, полумертвую, подвели к судейскому столу, она в первую минуту не слыхала и не понимала обращенных к ней вопросов.

На вопрос о ее имени и звании несчастная положительно ничего не ответила; когда же на повторенный вопрос последовало то же упорное молчание, Ушаков и Трубецкой в недоумении переглянулись.

Опытные в этих делах, они оба видели и понимали, что о симуляции тут не может быть и речи. Очевидно, или у несчастной язык совершенно отнялся, или она потеряла всякое сознание и не понимала, что окружает ее.

Ушаков знаком подозвал фельдшера. Тот, апатично взглянув на подсудимую, нехотя проговорил:

- Я не знаю!.. По-моему, она может отвечать...

- А!.. Стало быть, не хочет? - воскликнул Ушаков и бросил на Клару пристальный взгляд своих злых, жестоких глаз, как из пропасти сверкнувших из-под его густых полуседых бровей.

При звуке его голоса Клара вздрогнула и подняла свой взор. К ней, видимо, вернулось чувство страха.

- Отвечай, не то худо будет! - строго произнес Ушаков.

Клара вздрогнула и уставилась на инквизитора пристальным взором. Она, очевидно, поняла, чего хотели от нее.

- Ты кто по профессии? - снова спросил Ушаков. - Какие твои занятия были до настоящего дня? Ты при принцессе Анне Леопольдовне состояла?.. Да?

Имя принцессы как будто пробудило Клару от глубоко сна. Она инстинктивно поняла, что ее госпоже с ней вместе угрожает какая-то сильная неприятность и что от нее зависит спасти или по крайней мере облегчить положение Анны Леопольдовны, и потому как бы во сне ответила:

- Принцесса? Да принцесса Анна - моя госпожа!

- Тебя зовут Кларой?

- Да! Я - Клара Антуанетта Вильсон!

Ушаков заглянул в разложенные перед ним бумаги и как бы про себя произнес:

- Верно! Ты давно состоишь при принцессе?..

- Я с нею вместе оттуда... с ее родины приехала. Я с нею вместе выросла там! - пояснила Клара, с видимым усилием передавая подробности своего светлого прошлого.

- Какие услуги по своему положению ты обязана была оказывать принцессе?..

- Я одевала ее... приготавливала все туалеты... Я была... как все обыкновенные горничные... Только принцесса Анна любила меня не как горничную, а как сестру!

- За что же ее высочество удостаивала тебя такой исключительной любовью?

- Я тоже любила ее, как мать родную... Как Бога я любила ее! - и из глаз несчастной ручьями полились слезы.

- Рюмить нечего! Надо отвечать и говорить правду... одну только правду! - крикнул Ушаков.

- Я всегда правду говорю.

- И хорошо делаешь!.. Тем более, что в твоем деле все уже дознано, все совершенно ясно... остается только от тебя самой услыхать полное сознание твоей вины!

Клара покачала головой.

- Я не виновата!

- Однако ты приведена сюда по обвинению в уголовном преступлении.

- Я... не... виновата! - как-то странно, почти машинально повторяла Клара.

В ее уме вставало сознание, что вместе с собою она может спасти или совершенно погубить обожаемую ею принцессу, и это сознание убивало ее, и в то же время придавало ей сверхъестественные силы.

- Ты обвиняешься в том, что по уговору врагов порядка и правительства содействовала принцессе в ее незаконных сношениях с врагами правительства и порядка...

Клара пристально смотрела на Ушакова. Она, видимо, не поняла его витиеватой фразы.

- Спросите ее проще! - шепнул Трубецкой. - Она, видимо, и мало развита, и с русским языком мало знакома.

Ушаков нетерпеливо передернул плечами. Он, при всей своей опытности, не знал, как приступить к такому щекотливому допросу и как называть вещи их собственными именами.

Прошла минута тяжелого молчания.

Трубецкой нагнулся к Ушакову и тихо шепнул ему что-то.

- Спрашивайте сами! - сказал Ушаков, отодвигая к нему бумаги.

- Клара Вильсон! - начал Трубецкой, придавая своим словам не столько строгий, сколько официальный тон. - Вы знаете посланника, графа Динара?

При имени графа по лицу молодой девушки молнией проскользнул яркий румянец, и затем она побледнела еще сильнее.

Трубецкой с торжеством взглянул в сторону Ушакова. Его система, очевидно, преобладала над системой его начальника.

- Отвечайте! - не вытерпел Ушаков, видя упорное молчание допрашиваемой.

Трубецкой укоризненно взглянул в его сторону. Тогда Ушаков махнул рукой и уже совершенно замолк. Он, видимо, решился взвалить всю трудность и всю ответственность допроса на своего помощника.

При громком возгласе Ушакова Клара вздрогнула, но продолжала молчать.

- Не бойтесь! Отвечайте смело! - ободрил ее Трубецкой. - Знакомство с графом само по себе еще не составляет преступления! Знаете вы графа Линара или нет?..

- Да, я знаю графа! - тихо проговорила Клара.

- Где, собственно, вы видели его?

- Во дворце!..

- А кроме дворца вы с ним нигде не встречались?

Клара на минуту задумалась. Она понимала, что допрос переходит на опасную почву, а так как ее главной заботой было ничем не скомпрометировать принцессы, то она еще тише ответила:

- Нет!

- Вы никогда не встречались с ним в саду или в дворцовом парке?

- Нет... Не помню!

- А не припомните ли вы, где вы встречались с графом в последний раз?

- Я видела его в день бала.

- Где именно? Ведь вы не могли принадлежать к числу приглашенных?

- Нет! Но я смотрела в дверь!

- И... после этого вы больше нигде не встречали его?

- Нет!.. Не помню!

- Так я напомню! - крикнул Ушаков, которому система кротости и выжидания Трубецкого была не по нутру.

Клара вздрогнула, но продолжала молчать.

- Выходила ты в сад вместе с принцессой поздно ночью на вчерашний день? - прямо и бесцеремонно поставил вопрос Ушаков.

Клара разом поняла и сообразила, что она может своим ответом погубить Анну, а потому ответила тверже и громче прежнего:

- Нет! Не выходила!

У Ушакова вырвался жест нетерпения.

- Твердо вспомни... а то я память пришью, - пригрозил он.

- Не выходила! - еще тверже повторила Клара.

Ушаков обратился в ту сторону, где наготове стояли палачи, и громко крикнул:

- Работай!

В мгновение ока оба палача бросились на свою жертву, и полумертвая от страха Клара была волоком притянута к спущенному блоку. Она не сопротивлялась, не говорила; она вся оцепенела от ужаса.

- В последний раз спрашиваю я: выходила ты вместе с принцессой в сад при дворце в прошлую ночь? Да или нет?

- Нет, не выходила! - почти неслышным шепотом ответила несчастная.

Ушаков сделал рукою знак.

Палачи сорвали с несчастной платье, обнажили ее тело до пояса, а затем один из них, завернув назад ее руки, скрутил их у кистей толстой веревкой, спускавшейся от блока. Конец этой страшной веревки был обшит войлоком. Затем на связанные руки был надет толстый ременной хомут.

- Выходила ли ты прошлой ночью во дворцовый Летний сад вместе с принцессой? - в последний раз повторил Ушаков и, не получив ответа, громко крикнул: - Дыба!

Тогда началась страшная пытка, которая состояла в том, что плотно скрученные руки были вывернуты назад и под давлением медленно поднимавшегося блока стали постепенно заворачиваться к затылку. Суставы трещали. Послышался нечеловеческий крик, и затем все моментально смолкло.

- Дыба! - повторил Ушаков.

Медленно поднимаемая на блоках девушка повисла на вывороченных и выломанных из суставов руках. Она не кричала, даже не стонала; она только все реже и реже вздрагивала, и замирающее дыхание все реже и реже вырывалось из ее груди.

- Бей! - крикнул не унимавшийся Ушаков.

Палач замахнулся плетью, и резкий, безжалостный удар разрезал молодое и слабое тело.

Измученная Клара вздрогнула в последний раз и неподвижно повисла на страшном блоке...

- Второй! - скомандовал Ушаков.

Но Трубецкой движением руки остановил его; он понял, что несчастная уже умерла, а добивать измученный труп даже ему стало страшно...

- Осмотри! - приказал он близ стоявшему фельдшеру.

Тот приблизился, дотронулся до изломанных рук, потянул веревку. Труп оставался в прежнем положении; ни искры жизни уже не было в нем. Не надолго хватило сил пытаемой.

- Умерла! - громко произнес фельдшер угрюмым и словно недовольным голосом; видно, что и ему было не по себе перед этим искалеченным молодым телом, еще за минуту перед тем полным сил и здоровья.

- Снять... и ночью отправить туда... на Выборгскую! - распорядился Ушаков, порывистым жестом отодвигая кресло и выходя из этой комнаты страдания и смерти...

- Я все понимаю, кроме таких безрезультатных допросов! - проговорил Трубецкой, спускаясь с крыльца и полной грудью вдыхая свежий воздух.

Ему казалось, что и здесь его преследует страшный запах крови, которой были пропитаны стены и пол рокового застенка.

Ушаков шел за ним молча. В нем, помимо его воли, в первый раз шевельнулось если не сожаление, то невольное сомнение в плодотворности той страшной "работы", которая выпала на его долю. Роль инквизитора впервые представилась ему в настоящем свете.

XII

КРОВАВАЯ МЕСТЬ

На Выборгской стороне, о которой упомянул Ушаков, отдавая приказание о посмертной уборке трупа замученной Клары, еще в настоящее время возвышается скромная и небольшая церковь, выстроенная во имя Св. Сампсония Странноприимца; в то время, о котором идет речь, она была окружена большим и мрачным кладбищем.

Всегда и всюду кладбище являет собою грустную картину, но ни одно из столичных кладбищ не представляло той страшной картины, какую являла именно эта ежедневно разраставшаяся "Божья десятина" у церкви Св. Сампсония, на которую постоянно привозили дощатые гробы, зарываемые в землю без молитвы и благословения церкви, без проводов и слез близких и родных.

На Сампсониевском кладбище, о котором среди народа шли самые суеверные слухи и рассказы, хоронили всех казненных, замученных и убитых, и сюда проторенной дорогой везли чуть ли не ежедневно временных обывателей и мучеников страшной Тайной канцелярии.

Этого кладбища не посещал никто и никогда, и сюда даже никто не приходил осведомиться о судьбе родного и близкого гроба. Сами покойники, схороненные здесь, могли повредить живым: забота о родной и близкой могиле могла, по тому страшному времени, быть признана государственным преступлением.

Слишком уж глубоко сознавало правительство того времени свою необъятную вину перед народом. Слишком велика была рознь между престолом и преданным, молчаливым, исстрадавшимся народом.

Сюда же темной ночью, тотчас по окончании грозной и кратковременной пытки был доставлен гроб несчастной погибшей Клары.

Принцесса, вернувшись от императрицы и не предчувствуя, что все для ее любимицы уже окончено, нетерпеливо ждала утра, чтобы склонив свою гордость и умерив свою вражду к Бирону, обратиться к нему с ходатайством за несчастную Клару. Она ни на минуту не сомневалась, что если не из сочувствия к ней, то по чисто дипломатическим расчетам герцог не откажет ей в исполнении ее просьбы и Клара, если не будет возвращена во дворец, то по крайней мере будет препровождена на родину, что по тому времени было уже существенной милостью.

При высылке Адеркас принцесса Анна недостаточно веско оценила ту бережность, с какою было поступлено с ее воспитательницей, и понимала это только теперь, когда судьба, постигнувшая Адеркас, являлась целью всех ее желаний по отношению к несчастной Кларе.

Весть о смерти замученной молоденькой камеристки достигла Летнего дворца в тот же вечер и возбудила в услыхавших о ней различные чувства и впечатления. В то время как Юшкова коротко и злобно заметила, что "поделом вору и мука", сравнительно незлобивая Маргарита Гамзен, укоризненно качая головой, откровенно сознавалась, что с удовольствием навсегда уехала бы из России, где совершаются такие ужасы.

- Каково теперь принцессе будет узнать, что из-за нее погибла несчастная девушка! - серьезно сказала Маргарита, не скрывавшая своего осуждения по адресу Анны Леопольдовны за ее отношения к Линару. - Легко чужую-то голову под плаху подставлять, но ведь на том-то свете все это припомнится.

- А ты потише! - трусливо заметила ей Юшкова, оглядываясь по сторонам.

- А чего мне бояться? Я и самой императрице скажу, что мне жаль бедной девочки!

- А мне так вовсе не жаль! - громко и демонстративно проговорила Юшкова, уверенная в том, что их подслушивают.

- Да тебе небось и самой-то себя не всякий день жалко бывает? - пожала плечами Маргарита, с каждым днем чувствовавшая все меньше и меньше симпатии к своей подруге по службе.

До императрицы боялись довести весть о смерти Клары.

Анна Иоанновна не всегда сочувственно относилась к распоряжениям своей Тайной канцелярии, и ей редко докладывали о случаях смерти людей под пытками. Но поутру явившийся с докладом Остерман на вопрос государыни о судьбе арестованной почтительно доложил ей, что "все дело уже окончено".

- Она созналась?.. Да? - живо спросила императрица, в равной степени и желавшая, и боявшаяся полного сознания обвиняемой.

Анну Иоанновну больше всего занимал вопрос о том, как далеко могли зайти любовные отношения молодой принцессы к красивому саксонском графу, и на сознание Клары под пыткою она возлагала несравненно более крупные надежды, нежели на откровенность своей племянницы. В правдивость принцессы Анны она плохо верила и не ошиблась в этом отношении. Анна Леопольдовна действительно была характера скрытного и не была способна на откровенность.

Не получая ответа на свой вопрос, императрица пристально взглянула на Остермана и громко и гневно заметила:

- Что это, со мной нынче все, кроме герцога, говорить разучились? Он один только всегда знает и понимает, что со мной нужна правда, одна только правда!.. Я желаю знать, в чем именно созналась эта камер-юнгфера принцессы Анны!

- Она положительно ни в чем не созналась, ваше величество! - почтительно, но твердо ответил Остерман.

- Как не созналась? Да ведь вы же только сейчас сказали мне, что все кончено?

- Я сказал это в том смысле, что дальнейший допрос обвиняемой невозможен!.. Она умерла под пыткой.

Императрица вздрогнула и невольным движением перекрестилась.

- Опять этот Ушаков! - воскликнула она, забывая о том, что, не будь ее приказа, не было бы и распоряжений Ушакова.

Остерман молчал. Ему замечание императрицы было по душе: он не любил Ушакова и далеко не сочувствовал всей деятельности Тайной канцелярии...

- Можно было попугать... Зачем же добивать-то было? - произнесла императрица и отдала приказ позвать к ней герцога Бирона.

Последний тотчас явился. Остерман при входе герцога откланялся и поспешно стушевался. Он не хотел быть свидетелем неприятной сцены.

- Ты слышал? - спросила императрица, рассеянно ответив на один из тех фамильярных поклонов, какими довольствовался фаворит, без свидетелей встречаясь со своей не грозной повелительницей.

- О чем это? О смерти несчастной девчонки, замученной по вашему приказанию за развратное поведение вашей племянницы? Конечно, слышал! Разве может случиться что-нибудь, о чем бы я не слыхал?

- Теперь не время пререкаться и высказывать обвинение по адресу принцессы Анны.

- Что ж, вы восхищаться, что ли, мне прикажете тем, что за ее шашни пытают и до смерти замучивают людей в застенках? - грубо возразил Бирон. - Причин к восторгу тут мало!

- От восторга до того тона, которым ты говоришь о принцессе, целый мир расстояния! Ты забываешь, что говоришь о моей наследнице...

- Хороший подарок вы готовите России!.. Нечего сказать! - насмешливо пожал он плечами.

- Надо оповестить ее о судьбе ее фаворитки.

- Подумаешь, как ей это нужно! Она сегодня же новое свиданье назначит и новую помощницу себе найдет! Станет она над такими пустяками задумываться!

- Ты ошибаешься... Она вчера так волновалась и так усердно просила меня за свою камеристку... Она даже тебя хотела просить быть ее заступником.

- Даже меня? Скажите, пожалуйста! Вот как велико было ее желание спасти свою наперсницу!

- Да! Принцесса была в отчаянии, узнав, что тебя нет дома. Она как будто чувствовала, что время терять нельзя!..

- Ну, теперь об этом толковать нечего! - тряхнул головой Бирон, как будто этим жестом хотел отмахнуть от себя неприятную мысль. - Надо поговорить об иных делах. Сегодня я жду официальную бумагу из Дрездена об отозвании туда графа Линара. Довольно он здесь, у нас, погостил; довольно глупых женских голов покружил!.. Шувалов с женой разводиться собирается по его милости; Шетарди, уж на что дружно живет с женой, а и то намедни они оба чуть не подрались!.. А об офицерских женах и говорить нечего; этих дур не пересчитаешь!.. Они как глупые бабочки на огонь летят.

- Но сам Линар не обращает, конечно, на них никакого внимания?

- Он-то? Как бы не так! Ни одной не пропускает. Одним уродам только пощада!

- Но как же это? Я не понимаю.

- Чего? Его неверности вашей племяннице? - бесцеремонно захохотал Бирон. - Господи! Да когда же вы состаритесь?.. Ведь вам, по понятиям, все еще шестнадцать лет! Неужели же вы одну минуту могли подумать, что граф Линар пребывает в благоговейной верности вашей некрасивой племяннице? Да он на нее и внимания-то серьезного не обращает, и если бы не ее положение при вашем дворе и не та будущность, которая ожидает ее, он и в лицо-то ее, я думаю, не знал бы!

- Бог знает, что ты говоришь, герцог.

- Ничего, кроме святой и истинной правды. Если вы хотите, чтобы я совершенно откровенно высказал вам свое мнение, то я скажу, что серьезно Линар не способен увлечься, а непритворно, хотя и скрытно, он заглядывается только на одну цесаревну Елизавету. Впрочем, ее любовь не предоставляет ему тех крупных шансов, какими его манит любовь вашей не в меру легкомысленной племянницы!..

- Елизавета? Ты думаешь, что ему нравится Елизавета?

- Во всяком случае гораздо больше, нежели ваша некрасивая Анна! - бесцеремонным тоном ответил дерзкий фаворит.

- Анна вовсе не дурна.

- Ну и не красива, а подле цветущей красавицы цесаревны прямо-таки уродом прослыть может.

- Твоя вражда против Анны положительно ослепляет тебя.

- Враждовать мне против нее не за что и говорить о ней так много вовсе не стоит!.. Скажите мне лучше, известно ли принцессе о судьбе, которая по ее милости постигла несчастную датчанку?

- Не знаю, право, не думаю... Кто смел бы доложить ей об этом без моего разрешения?

- Ну, на толки и сплетни при вашем дворе особого разрешения не нужно! В этом у вас недостатка нет! Велите позвать сюда вашу племянницу. Одно ее появление уже поставит вас в курс дела; она ни по уму, ни по складу своего взбалмошного характера не сумеет ничего скрыть!

Императрица выполнила его требование, и несколько минут спустя Анна Леопольдовна вошла в комнату. Она была бледна, и ее лицо дышало тревогой, но на нем не было выражения того глубокого горя, которое не могло не поразить ее, если бы ей стал известен горький и преждевременный конец несчастной Клары.

При виде герцога принцесса на минуту приостановилась и, после короткой борьбы с собою, приветливее и почтительнее обыкновенного поклонилась ему.

Он, напротив, ответил ей совершенно холодным, официальным поклоном.

Анна Леопольдовна поняла это, как торжество над нею, подумала, что императрица сообщила Бирону о ее намерении прибегнуть к его защите.

Сердце принцессы дрогнуло от досады, но она пересилила себя и, обращаясь к герцогу, почти ласковым тоном проговорила:

- Я очень сожалела вчера, что не застала вас здесь, у ее величества.

- А на что нужно было вам, ваше высочество, мое присутствие? - холодно осведомился Бирон.

- Я хотела попросить вас быть моим ходатаем пред тетушкой.

- Давно ли вам встретилась надобность в моем ходатайстве? - рассмеялся герцог недобрым смехом.

Анна Леопольдовна как будто не заметила этого смеха и спокойно сказала:

- Но все-таки я попрошу вас выслушать меня.

- Я весь - внимание! - ответил герцог, как бы вовсе не понимавший, о чем она готовится говорить.

- Вам, конечно, небезызвестно, что вчера вечером была арестована и увезена моя ближайшая и любимая камеристка, датчанка Вильсон?

- Да, я знаю об этом; все аресты всегда известны мне.

- Вам, быть может, известен и мотив этого ареста?

- Об этом я попрошу у вас позволения умолчать! - уклончиво ответил Бирон.

Анна Леопольдовна покраснела и слегка вздрогнула под дерзостью этого уклончивого ответа, а затем тотчас спросила:

- Но вам, конечно, известно и то, куда именно была отвезена моя бедная Клара?

- Об этом догадаться не трудно: ведь все лица, обвиняемые в оскорблении величества, направляются всегда в одно и то же место.

- То есть?..

- В Тайную канцелярию! - спокойно произнес Бирон.

- Но как могла бедная Клара, такая молодая, кроткая и неопытная, оскорбить кого бы то ни было, не говоря уже о священной особе государыни?

- Об этом я тоже, с вашего позволению, умолчу!

- Но я уверяю вас... больше - я клянусь вам, что Клара ни в чем не виновата!

- Это дело графа Ушакова, а не мое!..

- Но ваше слово всесильно... вы можете сказать графу, можете попросить его... Без вашего ведома ничто не делается в государстве. Вы всемогущи!

- Ваше высочество, вы преувеличиваете мое мнимое могущество! - с легким поклоном проговорил герцог. - Но... если бы и действительно мне дана была самая широкая власть, то властью воскрешения мертвых я все-таки не обладаю!

Бирон произнес эти слова холодно и спокойно, пристально глядя в глаза внезапно побледневшей принцессы.

- Как мертвых? Каких мертвых? - в ужасе вскрикнула Анна Леопольдовна. - Тетушка! Да ответьте же мне!.. Что он говорит? - вне себя крикнула она, бросаясь к императрице.

Та робко подалась назад.

Бирон резким движением стал между Анной Леопольдовной и императрицей и твердо произнес:

- Я напомню вам, что ее величество страдает сильным расстройством нервов и что беспокоить ее я и вам не позволю!..

Но Анна Леопольдовна не слыхала его. За минутным порывом у нее последовала полная прострация. Принцесса поняла страшное значение произнесенных Бироном слов, но у нее недоставало сил ответить на них. Она сознавала, что случилось что-то страшное, непоправимое, и дрожала при мысли о невозможности исправить это.

- Где Клара? - через силу произнесла она, почти без чувств опускаясь на стул неподалеку от кресла, занимаемого императрицей.

Бирон заслонил собой Анну Иоанновну. Та бросила на него благодарный взгляд: принцесса Анна начинала внушать ей страх.

- Где Клара? - тем же растерянным тоном повторила Анна Леопольдовна.

- Не знаю, право... вероятно, на Выборгском кладбище! - ответил Бирон, стараясь придать своему голосу возможно спокойную интонацию.

- На... кладбище? Стало быть, она... умерла?

- Живых, сколько мне известно, на кладбища не отвозят! - пожал плечами Бирон.

- Ее... стало быть... убили?

- Об этом вы у графа Ушакова спросить извольте! Я при смерти вашей Клары не присутствовал! Как вам известно, она была арестована без меня.

Принцесса опустила голову на руки и мгновенно затихла. С минуту продолжалось упорное, мертвое молчание. Наконец Анна Леопольдовна произнесла:

- За это Бог отомстит... За это даже я мстить не стану... Не нужно!.. Над этим Божий суд скажется!

После этого принцесса поднялась с места и шатающейся, нетвердой походкой направилась к двери.

Императрица проводила ее молчаливым и почти сочувственным взглядом. Ее женскому сердцу в эту минуту стало понятно невыразимое страдание молодой девушки.

- Надо сказать Ушакову... надо остановить... унять его... Так невозможно! - почти машинально проговорила императрица.

- А вам очень жаль эту датскую куклу? - насмешливо произнес Бирон. - Я вовсе не подозревал в вас такого нежного, чувственного сердца! Вы, быть может, и графа Линара пожелаете оставить при своем дворе?

- Что тут общего? - с негодованием удивилась императрица.

- Помилуйте! Как что общего?.. Ведь и датчанку вы пожалели только с той минуты, когда увидали, что ее смерть расстроила вашу племянницу?.. Раньше, отправляя ее в застенок Тайной канцелярии, вы, кажется, так сильно не горевали.

- Но разве я знала...

- Что из застенка люди живыми или целыми не выходят? Помилуйте, ваше величество! Да это каждый малый ребенок на Руси знает!

Анна Иоанновна поникла головой.

- Так как же прикажете относительно Линара? Ответить, что ли, его правительству, что он нам необходим и что мы с ним расстаться ни под каким видом не можем?

- Ты вздор говоришь, Бирон!

- Почему же вздор? Уж если считаться с горем и личными впечатлениями вашей племянницы, так разлука с графом Линаром и отъезд этого неотразимого красавца причинят принцессе Анне несравненно более глубокое горе, нежели смерть десяти камер-юнгфер и целой колонии датчанок!..

- Динар должен уехать, и чем скорее, тем лучше! - решительным тоном ответила императрица. - На нем тоже лежит ответственность в убийстве этой несчастной молоденькой девочки!

- Вот что дело, то дело! - проговорил герцог, видимо, довольный оборотом разговора. - И я первый доставлю себе удовольствие косвенным образом поставить его в известность, что поверенная его тайны получила должное возмездие и при его содействии водворена на новоселье... Я и адрес этого "новоселья" могу ему, при случае, сообщить. Когда дело коснется того, чтобы ему доказать мою дружбу, то, поверьте, я мало пред чем остановлюсь!

Императрица слушала Бирона рассеянно. Она, видимо, была поглощена иными невеселыми мыслями.

XIII

ОТЗВУК БЫЛОГО

Принцесса Анна не на шутку занемогла после сильного удара, нанесенного ей смертью Клары, и императрица, встревоженная ее болезнью, ускорила сборы на дачу, воздух которой, по мнению докторов, должен был оказать благотворное действие на больную.

Ехать было предположено в Сарынь, излюбленное местечко, выбранное самой императрицей, где, по ее личному желанию, готовились воздвигнуть дворец для ее летнего пребывания.

Сарынь - та самая деревушка, которая, будучи сначала переименована в Сарское Село, впоследствии достигла большого блеска и известности под своим настоящим именем Царское Село.

В то время в Сарыни в распоряжении двора было только три сравнительно небольших здания, в которых помещалась императрица с ближайшими ко двору лицами.

В стороне стоял совершенно отдельный домик, который был занят герцогом Бироном и его семьей.

Этот домик соединялся с главным флигелем, занятым императрицей, длинной аллеей, покрытой глухой изгородью.

Бирону нравилась эта местность, а этого, конечно, было довольно для того, чтобы она сделалась излюбленным местом пребывания самой императрицы.

Что касается жены Бирона, то она ездила в Сарынь неохотно и в то лето, о котором идет речь, совершенно отказалась от переезда в избранное дачное помещение. Герцог оправдывал пред императрицей отсутствие своей супруги тем, что она была вся поглощена заботами о постройке собственной дачи по дороге из Стрельни в Петергоф.

Бирону незадолго пред тем был пожалован в этой местности большой участок земли с красивою рощей, и герцогиня вместе со старшим сыном порешила выстроить там маленький дворец. О простых, обыкновенных дачах они уже не говорили; они не на шутку были уверены в том, что сами принадлежат к царской династии...

Принцессе Анне были отведены покои в том же флигеле, где помещалась императрица, а для цесаревны Елизаветы был приготовлен на случай ее приезда в Сарынь небольшой павильон в саду.

Елизавета Петровна, веселая, всегда оживленная, привычная к обществу, шуму и движению, не гналась за уединением красивой, но довольно-таки скучной Сарыни и не располагала особенно часто дарить старшую сестру своим присутствием.

Анна Иоанновна, в последнее время как-то особенно захиревшая, оживилась при мысли о предстоявшей постройке нового дворца и заранее объявила Бирону, что намерена сама неуклонно следить за всеми работами.

- Ты тоже сам займешься ими, герцог, не правда ли? - спросила императрица, в последнее время замечавшая, что герцог был как-то особенно задумчив и озабочен.

Герцог рассеянно ответил на вопрос государыни, но с переездом в утонувшую в зелени Сарынь действительно отдался хлопотам о выборе и доставке материалов для постройки. План дворца был сделан иностранным архитектором и представлял собою нечто совсем фантастическое благодаря тем добавлениям и изменениям, которые сделала в нем сама Анна Иоанновна. К готическому характеру маленького замка она в упор приставила крышу восточного минарета, а в окраске различных крыш и фронтонов тщательно припомнила окраску многочисленных куполов московского храма Василия Блаженного. В общем, получилось что-то очень пестрое, несколько странное, но почти сказочно красивое.

Сюда, в эту новую резиденцию, приезжал и граф Линар; он был отозван своим правительством и был обязан откланяться императрице и сообщить ей, что взамен него будет прислан "временный" заместитель, так как он, унося наилучшие воспоминания о гостеприимной России, надеется в самом непродолжительном времени вновь вернуться ко двору ее величества.

Императрица благосклонно приняла и выслушала Линара, а герцог Бирон, присутствовавший при его прощальной аудиенции, усиленно подчеркнул эту надежду на скорое возвращение и, не дав графу времени даже произнести имя принцессы Анны, объявил ему, что принцесса, "удерживаемая в своих покоях довольно серьезным нездоровьем, будет искренне сожалеть о том, что не простилась с его сиятельством".

- Вы у нас здесь были лучшим танцором и всеобщим любимцем! - с любезной улыбкой заметил герцог. - Из-за отъезда вашего сиятельства наверное прольется не одна горячая слеза!

- О, о таком глубоком выражении горя я мечтать не смею! - в свою очередь тоном любезной шутки ответил граф. - Но сам я, пожалуй, буду готов заплакать, переступив границу вашего гостеприимного государства.

- И как не вовремя вы изволите уезжать, ваше сиятельство! - с приторной вежливостью продолжал Вирой. - Ее величество занято постройкой нового дворца, который мы надеемся обновить нынешним же летом, дав в нем блестящий летний бал... Ведь вы, если не ошибаюсь, исключительно изволите любить летние балы? - спросил дерзкий временщик, намекая на недавний эпизод с принцессой Анной.

- Вы не ошибаетесь, ваша светлость! Я действительно люблю летние балы, но не прочь также и от зимних экскурсий, хотя бы в отдаленные уголки укромного Васильевского острова! - не задумываясь ответил Линар, этим ответом заставив герцога не только удивиться, но и сильно сконфузиться.

Это не укрылось от императрицы, и она бросила на герцога подозрительный взгляд.

Давно отказавшись от всяких притязаний как женщина и установив прямо родственные и дружеские сношения со своим бывшим фаворитом, Анна Иоанновна тем не менее не любила, когда герцог в ее присутствии даже хвалит какую-нибудь женщину, и ревновала его даже к прошлому, не имея на это чувство ни права, ни повода в настоящем.

От Бирона не укрылся ее подозрительный взгляд, однако он ответил на него равнодушным взглядом человека, не понимавшего, о чем речь.

Но в сердце Анны Иоанновны проникло подозрение, и она, желая досадить Бирону, неожиданно предложила позвать принцессу Анну, которой, по ее словам, было бы очень досадно и обидно то, что она не простится с графом.

Бирон при этих словах передернул плечами и, быстро вмешавшись в разговор, объявил, что он только что виделся с доктором и тот положительно и настоятельно высказал ему, что принцесса еще несколько дней не должна оставлять комнату под опасением серьезного осложнения болезни.

Граф Линар почтительно поклонился и прощаясь попросил императрицу засвидетельствовать пред ее высочеством чувства его глубокой преданности и передать ей наилучшие пожелания.

- И прежде всего вовек больше не видать тебя! - сказал ему вслед Бирон, насмешливо раскланиваясь. - То есть такого вертопраха я от роду родов не видал! - пожал он плечами, когда звук шагов удалявшегося графа совершенно затих.

- Что тебе вздумалось объявить о болезни Анны? - спросила императрица. - Я хотела, чтобы она вышла проститься с графом... И так уж довольно толков идет... а тут еще ее спрятали от Динара!

- Так за чем же дело стало? Предложите ей назначить ему на прощанье новое свиданье, а сами на аллее в сторонке постерегите, как покойная датчанка стерегла их!.. За эту роль, я думаю, теперь уже никто не возьмется!.. Ушаков у всех охоту к ней отбил!..

- Ты забываешься! - строго заметила императрица тоном, какого Бирон уже давно не слыхал от нее.

Но этот резкий переход не испугал его.

- Вы ничего не изволите приказать мне на сегодня? - спросил герцог, берясь за шляпу.

- Ты разве собираешься куда-нибудь?

- Да, у меня есть дело... Да и в Петербург я проехать хотел!

- Не на Васильевский ли остров? - спросила императрица пристально взглядывая на своего любовника.

Он ответил ей удивленным взглядом и осведомился:

- Зачем на Васильевский остров?

- А почему у тебя не может быть дел на Острове?

- На этот раз никаких нет, а за будущее не ручаюсь, - тоном смелой бравады произнес герцог.

- А граф Линар сейчас о чем говорил? О будущем или о прошедшем?

- Линар? Не знаю, право!.. Я за его разговоры отвечать не могу... Да я и не вслушивался, правду сказать, особенно внимательно в его речи. Если вам что-нибудь требуется от него узнать, то вы можете обратиться лично к нему. Кстати, и свидание тут же для принцессы Анны назначите!..

- Это уж будет мое личное дело!.. А теперь я тебя спрашиваю, к кому и зачем ты ездил на Васильевский остров?

- Во-первых, я вовсе не ездил туда, - снисходительно улыбнулся Бирон, а, во-вторых, если и ездил, то это уж тоже - лично мое дело! Скажите, вы просматривали смету, которую я передал вам? - спросил он, быстро переменяя разговор.

- Смету построек? Нет еще, не рассматривала. Да на что это нужно?.. Представь ассигновку - и деньги из казначейства будут тотчас же выданы... Ведь ты сам и ассигновку назначить можешь?

- Нет! Вы знаете, что я всегда как можно меньше желаю путаться именно в денежные дела... Притом же, откровенно говоря, я нахожу, что ваша фантазия с этим дворцом обойдется вам слишком дорого! Разве мало дворцов в вашем распоряжении?

- Но эта местность особенно нравится мне, и я хочу устроить ее при себе и оставить ее как памятник обо мне после моей смерти.

- Зачем говорить о смерти? И кто знает, кому кого суждено пережить? - пожал плечами Бирон. - Во всяком случае, мне кажется, что особенно больших денег на эту прихоть затрачивать не стоит и что можно обойтись одним или двумя небольшими флигелями и не воздвигать таких построек, которые предназначаются на долгие годы.

- Не я, так мои внуки и правнуки в новом дворце поживут! - задумчиво проговорила императрица.

- Ну, о потомстве принца Антона и принцессы Анны тоже особенно хлопотать не стоит! Если их дети пойдут в родителей, то не много славы внесут в историю России! - дерзко заметил насмешник.

- Все эти твои замечания не дают мне ответа на вопрос, предложенный мною тебе относительно твоих поездок на Васильевский остров! - упорно вернулась Анна Иоанновна к первоначальному предмету своего разговора.

У Бирона вырвался жест нетерпения.

- Я уже ответил вам, ваше величество, что это - мое личное дело! Я не лишен, надеюсь, нрава иметь свои личные дела, не подлежащие ничьему контролю?

- Даже моему? - прямо глядя ему в глаза, спросила, императрица.

- Да, ваше величество, даже вашему!.. Ведь у вас есть свои соображения, свои цели и желания, относительно которых вы ни с кем не советуетесь и которых вы никому не вверяете?

- Нет! Тебе я всегда доверяла!

- Вы - женщина, ваше величество, женщины же всегда и... откровеннее, и... их дела такого рода, что особой тайны не требуют.

- Ага!.. Вот мы и договорились!.. Стало быть, твоя тайна относится к разряду сердечных тайн? - ив голосе старой монархини прозвучала прежняя нотка когда-то страстной любовницы.

- Я уже не в том возрасте, чтобы иметь сердечные тайны, ваше величество! - пожал плечами старый фаворит. - У меня внуки растут!.. Но я позволю себе прервать любопытство и ваши шутки небольшим деловым вопросом.

- Я слушаю тебя! - ответила Анна Иоанновиа, видя, что ничего не добьется на этот раз от своего фаворита. - О чем ты хотел спросить меня?

- Я позволил бы себе рекомендовать вам, ваше величество, одну немку, лично мне известную и совершенно надежную особу. В ее лице вы будете иметь и верную слугу себе, и надежную камеристку для принцессы.

- То есть надежного шпиона?

- Люди правые шпионства не боятся! Если бы при особе ее высочества была одна из тех женщин, которых вам угодно называть нелестным именем "шпион", то ничего из всего случившегося не произошло бы: и несчастная датчанка была бы жива, и саксонский граф не забылся бы до назначения свиданий русской великой княжне, и ваша корона не была бы запятнана скандалом, который легко может разнестись при всех иностранных дворах.

- Ты все видишь в мрачном свете!

- Я только прямо смотрю на все и стараюсь держаться в стороне от заблуждений!

- Где же эта особа, которую ты хочешь приставить к Анне?

- Вам угодно не так выражаться, ваше величество! "Приставлять" к ее высочеству я никого не хочу и не могу: принцесса достаточно ясно доказала нам всем, что она - полноправное и совершеннолетнее лицо... Я только дерзнул бы, в случае надобности, предложить вам, ваше величество, свои скромные услуги.

- Ты заговорил на каком-то странном языке, герцог! Ты как будто обижен чем-то?

- Помилуйте! Смею ли я обижаться? И чем?

- Перестань и отвечай на мой вопрос! Где эта камер-медхен, о которой ты сейчас говорил мне?

- Ее нет в Петербурге, ваше величество, она живет в Риге. Но ее можно выписать... За нее я вполне ручаюсь вам.

- А каких она лет?

- Она молода, но во всяком случае и старше и несравненно опытнее и способнее умершей датчанки.

- Ох, перестань ты мне вспоминать о ней! Многих уморил Ушаков, но мало кого мне было так жаль, как эту глупую девчонку! В ее вине наверное не было никакого злого умысла против меня.

- Закон судит не за умысел, а за дело, ваше величество, и вы ни в коем случае - ни пред Богом, ни пред людьми - не ответственны за ошибки лиц, которым вверяете суд и расправу. Граф Ушаков в деле, он и в ответе! Если пред судом людским ответствен только тот, кто лично совершил преступление, то тем паче это должно быть так пред судом Божьим! Нельзя на самом деле требовать, чтобы на совести монархов тяготели все ошибки их подданных.

- Да... Но вообще эта Тайная канцелярия...

- Это учреждение само по себе есть учреждение высочайшей важности и высочайшей пользы для государства, и восстают против него только те, кто не понимает его или чувствует себя виновным пред правым законом!

- Ты успокоил меня, спасибо!.. По-прежнему от тебя пришли ко мне и покой, и утешение! Так выписывай свою камеристку и представь ее мне! Я вполне полагаюсь на тебя и беспредельно верю тебе.

Герцог нагнулся над рукой императрицы и прижался к ней губами с прежним, уже давно забытым, порывом.

Чем-то прежним, отжитым, навеки утраченным повеяло на Анну Иоанновну от этого поцелуя. Она провела рукой по волосам Бирона и проводила его взглядом глубокой нежности.

"Эх, кабы молодость назад!" - шевельнулось в сердце старой монархини.

"Под старым пеплом искорка загорелась!" - насмешливо промелькнуло в уме старого фаворита, и он, пройдя мимо большого овального зеркала, бросил на себя самонадеянный взгляд.

XIV

В СТАРЫЕ ГОДЫ

Время шло, и постройка нового дворца быстро подвигалась.

Принцесса Анна, оправившаяся от своего недуга, продолжала грустить о погибшей Кларе и с ужасом вспоминала подробности ее мученической смерти, переданные ей досужими придворными вестовщицами. Она еще сильнее возненавидела Бирона и еще смелее и более открыто высказывала ему свою ненависть.

Тем временем к ней была приставлена новая камеристка, рекомендованная герцогом и лично им вызванная из Риги или Ревеля. Принцесса точно не знала, откуда прибыла эта камеристка, но одного того, что она вызвана и определена Бироном, уже было довольно для того, чтобы внушить принцессе глубокую и непреодолимую антипатию к ней.

Эта антипатия была тем страннее, что принцесса, вообще независтливая, очень любила кругом себя красивые лица, а новая камеристка была положительно красавица. Высокая, рослая, прекрасно сложенная, она представляла собою самый безукоризненный тип женской красоты - правда, несколько грубой, не особенно изящной, но неоспоримой. Человек с развитым вкусом и не рассматривающий женской красоты со стороны ее классических условий, мог свободно пройти мимо Регины Альтан, не заметив ее или даже отвернувшись от нее, но художник, поклонник реальной, хотя и грубой, формы, непременно остановился бы пред ней, как пред натурщицей, специально созданной природой для образов тех женщин, которые обессмертили имя Ван-Дейка.

Впрочем, антипатию принцессы к новой пришелице разделяли многие при дворе.

Регина при всей своей спокойной и невозмутимой вежливости носила в себе особый элемент чего-то протестующего, чего-то задорно требовательного и самоуверенного, отталкивавшего от нее многих. Она никогда ни с кем не спорила, но все высказываемые ею суждения носили на себе печать чего-то неопровержимого, не подлежащего не только спору, но и молчаливому сомнению. Она говорила, точно изрекала какие-либо сентенции, когда же постоянно недовольная ею принцесса Анна открыто и резко возражала ей, Регина уступала и умолкала с таким видом превосходства, с каким взрослые люди уступают и умолкают перед несмышленым ребенком.

Даже к самому герцогу Бирону Регина относилась не только без малейшего подобострастия, а как будто свысока, и ему тоже уступала не иначе как с видом нескрываемого превосходства.

Только перед императрицей гордая немка почтительно и молчаливо склоняла свою выразительную, красивую голову и ей только уступала почтительно и беспрекословно.

К исполнению своих, в сущности несложных, обязанностей Регина относилась очень добросовестно, и самый придирчивый и взыскательный критик не нашел бы, в чем упрекнуть ее; со своими товарками и вообще с сослуживцами она была очень учтива, но отнюдь не предупредительна, и искренних друзей у нее при дворе не было.

По странному противоречию жена Бирона, всегда на веру принимавшая все сказанное и сделанное ее супругом, не только не одобряла выбора Регины, но и ее самой, видимо, не любила и, заметив, что она не внушает особой симпатии принцессе Анне, прямо и открыто заявила поел едней, что вполне разделяет ее мнение и ее антипатию.

Неизвестно, замечала ли сама Регина недружелюбное отношение к ней всего ее окружавшего, но верно то, что она не обращала на это ни малейшего внимания и держалась совершенно особняком, ни с кем не водя дружбы, ни с кем почти никогда не разговаривая и ограничивая все свои сношения с товарищами по службе отрывочными разговорами о предметах, не выходящих из района ее служебной деятельности.

Гости со стороны к ней тоже не захаживали, и только в выговоренные ею заранее дни она пользовалась отпуском на несколько часов, причем выходила из дворца обыкновенно после обеда и возвращалась домой поздней ночью. Никто не интересовался следить за тем, где она бывала, и только мужская прислуга дворца, относившаяся к Регине с такою же антипатией, как и женская, втихомолку подсмеивалась над ночными экскурсиями "непогрешимой" Регины, на которые принцесса смотрела совершенно равнодушно, никогда не требуя ее в неурочные часы, и о которых императрица вовсе не знала.

Единственным человеком, хорошо относившимся к новой камер-медхен, был принц Ульрих, которого по поводу этого благоволения даже слегка вышучивали при дворе. Эти шутки стороной доходили до принцессы Анны, но, конечно, не возбуждали в ней ни малейшей ревности к нелюбимому жениху.

Во вновь строившемся дворце уже распределялись и комнаты между теми, кто был призван в нем обитать.

Главный фасад был отведен под апартаменты императрицы; комнаты, расположенные в боковом крыле, предназначались для герцога Бирона с его семейством, а правый флигель, тоже крылом примыкавший ко дворцу, предназначался для будущей молодой четы.

Принц Антон Ульрих, большой скопидом, деятельно следил за отделкой этой части дворца и немало удивлялся тому равнодушию, какое обнаруживала по этому поводу его царственная невеста.

- Принцесса точно в каком-то невидимом пространстве обитает! - иногда говорил он, не на шутку рассерженный равнодушием своей невесты к благам богатства и роскоши. - Точно ничто из этого грешного мира не доходит до нее, и если бы не "некоторый граф", который сильно-таки угрожает моему будущему супружескому благополучию, то я пресерьезно подумал бы, что женюсь на мраморной статуе!..

Все понимали, о каком именно "графе" говорил принц Антон, но его любили так же мало, как и его нареченную невесту, и никто не думал ни успокаивать его, ни защищать ее.

В день прощальной аудиенции, назначенной императрицей отъезжавшему посланнику дрезденского двора, принцесса Анна едва могла удержаться от публичного выражения своего горя и, заметив на лице своего жениха насмешливую улыбку, возненавидела его еще сильнее прежнего.

Вечером в этот день новая камеристка, раздевая принцессу Анну, к крайнему удивлению последней, неожиданно заговорила с ней о ее будущем супруге и со смелостью, какую совершенно исключал этикет, высказала свое убеждение в том, что высокое положение людей не всегда ограждает их от горя и многих крупных житейских невзгод.

Анна Леопольдовна с удивлением взглянула на свою камеристку и пожелала узнать, кого именно она имела в виду в подобном разговоре?

Та уклончиво ответила, что на ее родине далеко не все браки в сфере высшей аристократии и даже в сфере владетельных особ совершаются по личному выбору жениха и невесты и что она предполагает, что такой далеко не отрадный закон царит и в России.

Принцесса Анна не без удивления выслушала камеристку и в первый раз пристально и внимательно взглянула на нее, причем была поражена ее выдающейся, хотя и не симпатичной красотой.

- А почему вы сами не вышли замуж? - спросила она Регину.

- Потому что я была очень разборчива, ваше высочество! - прямо и смело ответила камеристка.

Принцесса Анна рассмеялась, затем спросила:

- А женихов у вас было много?

- Да, очень много! - прежним уверенным тоном ответила Регина.

- У вас на родине осталась семья? - продолжала принцесса, заинтересованная оригинальной собеседницей.

- Да, у меня там старушка-мать, ваше высочество!

- И вы помогаете ей?

- Да, я посылаю ей половину своего жалованья. Анна Леопольдовна сочувственно взглянула на нее и в первый раз заметила, что ее камеристка одета так богато и почти роскошно, как не одевались и иные придворные дамы. Однако она не захотела подобным замечанием обидеть свою оригинальную собеседницу. Но та как бы на лету поймала ее мысль и ответила на невысказанное ей замечание таким вызывающим взглядом, что принцесса, подчас довольно робкая, поневоле потупилась. Она вспомнила, что Регина была рекомендована и вызвана Бироном, и почему-то почти раскаялась, что согласилась принять ее к себе на службу.

- А герцога вы давно знаете? - спросила принцесса, желая разрешением этого вопроса несколько выяснить себе личность своей камеристки.

Та пристально взглянула на Анну Леопольдовну, и по ее красивому лицу промелькнула как бы тень какой-то досады.

- Да, я помню его так же давно, как себя помню! - ответила она. - Я была еще ребенком, когда герцог бывал у нас - там, далеко, на моей родине!.. Он в то время не был еще ни так богат, ни так знатен, как теперь!..

- Вы и его жену так же давно знаете?

- Нет! Ее я знаю несравненно меньше.

- И, кажется, не особенно горячо любите ее? - спросила принцесса Анна, увлеченная какою-то непроизвольной откровенностью.

- Да разве кто-нибудь любит ее? - проговорила Регина тоном такой откровенной ненависти, что Анна Леопольдовна в душе поблагодарила Бога за то, что у нее нет таких врагов, как эта странная немка.

Почти в тот же день на половине императрицы происходила другая, не менее характерная сцена.

Герцог Бирон, рассердившийся за что-то на любимую камер-юнгферу императрицы Юшкову, сделал ей строгий выговор, и она, недовольная и сильно оскорбленная, оставшись одна при императрице, с огорченным и убитым видом припала к ее руке и, заливаясь слезами, проговорила:

- Недолго мне осталось быть при вашем величестве! Недолго мне моим счастьем несказанным наслаждаться!

- Про что ты говоришь? И кто отнимает у тебя твое счастье? - сдвигая брови, спросила императрица, не любившая этих предисловий, за которыми обыкновенно следовали какие-нибудь новые каверзы или сплетни.

В этом смысле за Юшковой всегда оставалась пальма первенства, и государыня, подчас любившая быть в курсе всего, что делалось при ее дворе, иногда не прочь была выслушать свою любимицу.

Однако на этот раз Анна Иоанновна не была особенно расположена к беседе с придворной вестовщицей, и последняя, заметив это, еще сильнее пригорюнилась.

- Договаривай, коли начала, - гневно заметила императрица. - Про что ты речь завела? Кто тебя обидел? На кого жалобу принести хочешь?

- Помилуйте, матушка вы наша! Да смею ли я, холопка, ваше величество своими жалобами утруждать! Я свое место знаю и понимаю, чем я вашему величеству обязана и как должна себя пред вами содержать!..

- Знаешь, да не всегда исполняешь! - строго заметила государыня. - Договаривай, что ли... На кого ябеду сочинила?

Юшкова обиделась.

- От роду я ябедницей пред вашим величеством не бывала! - сквозь слезы произнесла она. Я к тому и свою речь повела, что я пред вашим величеством поставлена так, что мне грозит опала, коли я вовремя сама от вас убраться не догадаюсь!.. Да силушки моей не хватает... Привыкла я на наше солнышко красное каждый день любоваться. Не стерпит мое сердце преданное, чтобы вас, ваше величество, не видеть!.. Не уйду я сама; дождусь, пока лихие вороги меня от вас выживут!

- Никаких у тебя нет лихих ворогов и никто тебя выживать не думает!.. А если ты на герцога в обиде за то, что он обрезал тебя, так сама виновата: не подвертывайся, не суй своего носа куда не следует!

Юшкова покраснела.

- Уж кому бы гневаться на меня, да не его светлости, - язвительно заметила она. - Уж пред кем я лишним своим глупым словом и виновата, да не пред ним!.. Как камень я молчу... слова от меня никто никогда не слыхал!

- А что бы ты сказать про него могла? - гневно сдвигая брови, произнесла императрица. - И кто бы тебя слушать стал?

В душе Анна Иоанновна была сильно заинтригована, но не хотела показать это. Уже несколько раз до нее доходили намеки о каком-то увлечении герцога, и хотя отношения состарившейся императрицы и состарившегося вместе с нею фаворита уже давно не носили никакого романтического характера, но равнодушно слышать о том, что она называла "неверностями" Бирона, Анна Иоанновна, по старой памяти, не могла, и всякий намек на что-нибудь подобное заставал ее врасплох.

Так было и теперь. Императрица почуяла в словах обиженной Бироном Юшковой враждебную нотку против него и поняла, что за местью Юшкова не остановится.

Понял это и шут императрицы, князь Голицын, вязавший в углу шерстяной чулок, и, с обычной своей бесцеремонностью вмешиваясь в разговор, заметил:

- Выпустила змея жало!.. Быть кому-нибудь отравленному!

- Молчал бы ты, князь сиятельный! - ядовито заметила ему Юшкова. - Не такой у тебя чин, чтобы людей язвить.

- Да я ведь про змею, а не про тебя! - повел плечами шут. - Нешто ты - змея? Что ж, коли сама сознаешься, так я спорить с тобой не буду! Ты ее, государыня, не слушай! - обратился шут к императрице. - Мало ли что она молоть станет? Язык-то ведь без костей... никогда не устанет!

- Твой-то не устал бы! - не унималась Юшкова. - Чья бы корова мычала, а наша бы молчала!

- Собралась на герцога плести, а по дороге на меня наткнулась да и зазвонила во все колокола! - не сдавался Голицын.

- Что такое про герцога?.. Что я про его светлость знать могу? - всполошилась Юшкова, которая не прочь была всячески поссорить свою повелительницу с ее любимцем, но при условии оставаться при этом, по возможности, в стороне. - Это ты, может, на его светлость всякую неправду вознести готов, а не я! - продолжала горячиться Юшкова, исподтишка наблюдавшая за тем, какое впечатление этот разговор производит на Анну Иоанновну.

- Я и правды-то не говорю... не то что неправды! - гримасничая и кривляясь, заметил Голицын. - Моя хата с краю, я ничего не знаю!

- Ты говори, да не заговаривайся! - строго заметила ему императрица. - Чего вы оба герцога к своим хамским разговорам припутали?

- Да это не я, матушка царица, это все она! - с ужимками и притворяясь сильно перепуганным, произнес шут. - Она знает за собою грешок, да и рада его на других взваливать!

- Какой такой грешок? Говори, шутовская твоя харя! Говори! - вся побагровев, затеяла Юшкова одну из тех сцен, которыми она нередко угощала императрицу и которые подчас не столько сердили, сколько смешили ее.

Она допускала при себе подобные перебранки, выбирая для этого моменты отсутствия Бирона, который терпеть не мог ничего подобного и всегда восставал против фамильярного тона, царившего в тесном кружке императрицыных прихвостней.

На этот раз Анна Иоанновна была меньше, нежели когда-нибудь, готова прервать завязавшийся пред нею спор. Она предвидела, что этот спор приведет ее к интересным открытиям.

- Нечего вам перекоряться! Оба наврали, потому что оба - дураки! - произнесла она таким тоном, который старалась сделать миролюбивым, но которым, в глубине своей души, надеялась сильнее разжечь досаду и взаимную вражду противников.

- Она-то и наврать не успела, потому что только загадки загадывала, матушка Анна Иоанновна! - заметил шут, - а я что говорил, то и говорю... Завела она шашни, да и боится, как бы тебе про них сорока на хвосте чего не принесла!.. Длиннохвостые у тебя сороки-то!.. Много они на своих хвостах всякого добра разносят!

- Какие я шашни завела? Про что каркаешь, ворона шутовская? - не на шутку разобиделась Юшкова. - Говори, да не заговаривайся!.. Про меня и смолоду-то слухов никаких зазорных не ходило, а ты мои седые волосы позорить надумал.

- Брось!.. Нешто я поверю? - со смехом старалась умиротворить Юшкову императрица. - Видишь, он шутит...

- На то он и шут, чтобы шутить! - зло подчеркнула Юшкова. - Да я-то в шутихи не записывалась, и ему меня в шутовской цех записывать нечего... Много ваши шуты, матушка царица, позволять себе стали! Проходу от них никому нет!..

- Уж и проходу нет? - подмигнул Голицын. - Нешто кто из нас в ваши камерюнгферские шашни путаться пробовал? Ходите вы себе по всем закоулкам вольготно и свободно и ни от кого вам запрета нет! На то вы и в девицах придворных состоите, чтобы грешить вовсю!.. Младенец только вашей чести девической не понимает да не ценит...

Императрица рассмеялась.

- Беда мне с тобой! - милостиво заметила она Голицыну. - Так как же, грешит Юшкова, а?

- Не без того, матушка Анна Ивановна! Только я - не ябедник... Ты сама спросила бы ее, тогда и узнала бы все досконально... Или его светлость попытала бы хорошенько... Может, он тебе про все поведал бы.

У императрицы сверкнули глаза.

- Что вы сегодня все про герцога да про герцога? - заметила она. - Что он вам всем дался?

- Мне-то что до него! - покачал головой Голицын. - А вот Аграфенушке он приглянулся.

Юшкова даже с места привскочила.

- Типун тебе на язык... мелево пустое! - подняла она обе руки. - Чего только твой язык дурацкий не наплетет?

- А что я за невидаль сказал? - удивился шут. - Герцог у нас еще хоть куда... как есть в соку мужчина!.. На свою супружницу он небось уж всласть нагляделся; за важными барынями ухаживать - возни много, времени много потратить придется, а он у нас человек занятой! Он и надумал в мутной воде мелкую рыбицу половить!.. И рыбица податливая, сама на крючок идет, и ходить за ней недалеко: протянул руку, да и выбирай себе любую!

- Экий у тебя язык какой... Экий язык какой! - живо переменяя тон, почти довольным голосом заметила Юшкова.

Она поняла, что Голицын говорит в один голос с ней, и была рада такому сообщнику. Она знала, что шут не любил Бирона, и его содействие было Юшковой сильно по душе. В ее мстительном сердце не было места ни снисхождению, ни прощению. Герцог в тот день сильно унизил и оскорбил ее, а ее никто никогда безнаказанно не оскорблял.

XV

ДОНОС

Прошла минута какого-то странного молчания. Императрица пристально глядела на обоих своих временных собеседников, и в ее душе, видимо, происходила какая-то борьба. Ей и хотелось узнать досконально, о чем завели речь эти две мелкие, но всезнающие сошки ее придворного штата, и прямо допрашивать ей не хотелось ни того, ни другого. Наконец она как будто решилась на что-то и, пристально взглянув на Голицына, сказала:

- Ступай пока! Мне отдохнуть охота, а ты все тараторишь, помолчать не можешь!

- Ладно, матушка Анна Ивановна! - вставая и собирая свое бесконечное вязанье, заметил шут. - Уйду я. Пущай Аграфенушка одна потарантит, где мне за ней угоняться? - И он направился к двери; но на пороге остановился и своим шутовским, фамильярным тоном крикнул императрице: - Только ты, Анна Ивановна, больно-то ушки на ейные рассказы не развешивай!.. Она ведь - что мелево пустое: ей что ни молоть, все равно... Тебе, не ровен час, от ее россказней дурацких огорчение приключиться может, а ей, сердечной, что? Соврала, да и к стороне, благо со вранья пошлины брать не указано!.. А и напрасно твои министры этого не устроят! - укоризненно покачал головой Голицын. - Все - слышно со всех сторон - доходов мало поступает да в деньгах умаление чувствуется, а они под руками лежат, на полу валяются, деньги-то эти самые!..

- Где же они, по-твоему, валяются? - улыбнулась императрица.

- А везде, матушка Анна Ивановна, как есть везде, куда ни оглянись!

- Укажи! Может, я приму твой совет и укажу своим министрам...

- И прими, сделай милость, прими! - поклонился ей шут.

- Ну, ну... Говори!..

- Да как ты мекаешь, много у тебя при дворе правды говорится?

- Не знаю! Я подсчета правде не веду.

- И хорошо делаешь, Анна Ивановна, ей Богу, хорошо делаешь! Ведь только понапрасну трудиться стала бы. Вот насчет вранья, так уж мое почтение!.. Этого добра - считай не хочу!

- Да ты про доходы начал, а свел на вранье.

- А в нем-то именно и доходы! Неужели ты сама слов моих смекнуть не могла? Ведь ежели, к примеру, с каждого сказанного вранья ты пошлину хоть самую маленькую положишь, так казна станет такие деньги огребать, что деваться с ними некуда будет!

- И ты данником будешь? - рассмеялась императрица.

- Известно - буду!.. Что я за обсевок в поле? С чего мне одному не врать, коли все подряд врут? Ну, я пошел! - крикнул он, переступая порог императрицыной комнаты. - Оставайся себе на здоровье, Аграфенушка! Болтай себе все, что на ум взбредет! - насмешливо раскланялся Голицын с камеристкой и, обращаясь к императрице, прибавил: - А ты, матушка Анна Ивановна, слушать-то ее слушай, а верить ей не больно верь!.. Она у нас с дуринкой и невесть чего наскажет!..

И, бросив хитрый взгляд на оставшихся в комнате, шут исчез за дверью.

Императрица проводила его нетерпеливым взглядом и, обращаясь к камеристке, громко и внушительно проговорила:

- Ты знаешь меня, Аграфена? Не первый год, слава Богу, ты при мне состоишь... Знаешь, что я и наградить, и помиловать могу, но могу и наказать примерно, когда человек этого заслужит?

- Как не знать, ваше величество!.. Кто вашей мудрости и вашего нрава ангельского не знает?

- Ты не таранти, а слушай и отвечай мне толком.

- Слушаю, матушка государыня, слушаю.

- Про что ты вот уже целый час мне говоришь да все недоговариваешь? На что ты намеки свои хамские делаешь?

В вопросе императрицы слышались одновременно и гнев, и любопытство.

Юшкова поняла, что одинаково сильно можно и проиграть, и выиграть, и ее взяло раздумье.

- Я ничего такого, государыня, доложить вам не хотела, смущенно сказала она. - Я так вообще... речь вела...

У императрицы вырвался жест нетерпения.

- Сказано, не юли!.. Ты меня знаешь! - прикрикнула она.

Юшкова продолжала молчать. Она соображала и почти раскаялась, что завела этот рискованный разговор.

Императрица пристально смотрела на нее.

Камеристка поняла, что молчать нельзя, и на ее лице выразилась мгновенная решимость.

- Не я разговор завела... его шут Голицын завел, - начала она, как бы собравшись с духом. - Он намеки давал и надо мной шутки шутил... Вашему величеству известно, что про меня смолоду таких речей никто не вел, какие он повел. Моя честь - смолоду береженая честь!

- Да кому до твоей чести дело? - нетерпеливо перебила ее императрица. К чему ты ее тут припутала?

- Не я припутала, государыня; Голицын намеки делал.

- Да перестанешь ли ты? - сердито сверкнув глазами, выговорила императрица. - Сказано тебе, прямо говори, а не юли!..

- Я и говорю прямо, ваше величество... Про меня вел речь шут ваш, а его намеки не до меня касались!.. Хотел он, как и я, предупредить вас, ваше величество, да боязно ему было Вот он и сбежал, и оставил меня одну отбояриваться.

- Врешь, врешь!.. Ты начала!.. Если бы шут начал, он и до конца договорил бы... На кого ты намеки делала?!..

- Он намекал, ваше величество, не я...

- Аграфена! - крикнула императрица, и в ее голосе прозвучала такая нотка, против которой у Юшковой и возражений не нашлось, так как она поняла, что решительная минута наступила, и в душе обрекла себя на гибель...

Говорить против фаворита было опасно. Но и молчать уже было нельзя, да и выпутаться не удалось бы: императрица уже поняла, про кого велась речь, - для Юшковой это было совершенно ясно...

- Доложу я вам, ваше величество, все, что знаю и что успела проверить на деле, - заговорила она, - а коли ждет меня за мое усердие гибель конечная, так Господня святая воля!.. Сказано: "Близ царя - близ смерти".

- В моем царствовании эта глупая пословица еще не нашла себе оправдания! При мне еще не погибал никто, кто мне верой и правдой служил! Говори!

- Слушаю, ваше величество!.. Не смею вашего приказания ослушаться, на вашу волю вся отдаюсь.

Императрица видела и понимала, что камеристка на этот раз говорила совершенно серьезно и с полным убеждением и что-то, что она рассчитывала сказать ей, не было простой болтовней. Это еще усиливало ее любопытство.

- Изволили вы понять, ваше величество! Не сказал бы он, не задел бы меня - и я ничего не сказала бы!

- Да что говорить-то? Не мямли!

- А то, что не на меня его речь была направлена, не меня он в своих мыслях держал, когда насчет прислужниц царских речь свою вел... Я вашего дворца не позорила и вашей службе царской не изменяла... Неповинна я в этом!

- Да что ты мне все про себя да про себя? Экая важность какая, что ты шашней не заводишь!.. Кто на тебя польстится-то? Кому ты нужна?

Юшкова обиделась, и это незаслуженное оскорбление еще усилило злобу.

- Была и я молода, ваше величество, да свою честь держать умела! - воскликнула она. - На службу свою позор не клала... не так, как другие!..

- Да кто другие-то? И какое мне дело до ваших бабьих шашень? - нетерпеливо перебила ее императрица. - Ты мне про дело говори, а пустяков не разводи...

- Да дело-то такое боязное, ваше величество, что не знаю я, как и подойти мне к нему.

- Теперь уж поздно не знать; начала, так договаривай... Что за боязное дело у тебя на уме? Я тебя знаю... Попусту ты такой канители не заведешь!

Эти слова придали камеристке бодрости; она почуяла в них веру императрицы к ее доносам.

- Я по преданности своей холопской, - произнесла она и, внезапно опускаясь на колени перед императрицей, поклонилась ей в ноги.

Анна Иоанновна тревожно отодвинулась и, слегка приподнявшись в кресле, произнесла:

- Да что ты кланяешься? Чего ты так испугалась? Душу, что ли, ты чью-нибудь загубила? - спросила она, напрасно желая придать своим словам как бы шуточное значение.

- Не о своей вине пред вами веду я речь, государыня, - смиренным голосом произнесла камеристка. - Что я пред вами? И как может моя холопская измена огорчить и расстроить вас, ваше величество.

- Так про кого ж ты речь ведешь?.. Про какую измену толкуешь? Говори до конца!

- Ох, велик тот конец, важен он! - вздохнула Юшкова, поднимаясь с колен и исподлобья взглядывая на императрицу. - Не всякое слово мой язык произнести дерзает, не всякое слово с моих уст слететь может!..

- Аграфена! Не мямли! - уже хриплым, полным волнения голосом произнесла императрица. - Ты меня знаешь... понимаю я, чье ты имя хочешь произнести, понимаю, о ком ты свою речь ведешь... И сама ты понимаешь, что затеяла ты игру не шуточную, да останавливаться тебе в ней уже поздно!.. Ты про герцога заговорила? Да? Отвечай же!

Юшкова вновь опустилась на колени и тихо, невнятно произнесла:

- Так точно, ваше величество! Знаю я, что погибель себе изрекаю, да не может сдержаться мое сердце, не вольна я в нем.

- За правду при мне еще никто не погибал! Если ты настоящую правду доложишь мне, ничего тебе за то не будет и никто про твои речи не узнает... Ну, а если соврешь, если оговоришь кого-либо понапрасну, тогда не жди пощады!.. Ты знаешь, я - лжи не потворщица и выносить ее не стану!..

Говоря это, Анна Иоанновна забывала, что при ней-то именно и процветали та ложь и та клевета, от которых она так усердно открещивалась и которых она, на словах, так боялась, и которые так презирала.

- Ну, говори, я жду! - уже серьезно и почти грозно проговорила монархиня.

Юшкова тихонько перекрестилась под складками своей широкой шали, подаренной ей с плеча государыни.

- Будешь ты говорить или нет?

- Буду, матушка-царица, буду!.. Смею ли я, окаянная, ослушаться вашего величества?

- Ну! Что общего нашли вы с шутом между моей женской служилой челядью и герцогом Курляндским?

При этом вопросе императрица впилась взором в лицо своей собеседницы.

- То и общего, ваше величество, что не все ваши камер-юнгферы с воли взяты и по своим заслугам к вашей священной особе приставлены.

- Что ты хочешь сказать этим? Вы все по чьей-нибудь рекомендации поступили, и я даже не знаю, кто из вас кем ко мне поставлен.

- Это так точно!.. Только каждая из нас допрежь того, чтобы к вашей священной особе доступ получить, в чьем ни на есть барском доме службу свою проходила и аттестацию себе какую ни на есть имеет... Опять же и уроженки мы .все здешние, петербургские, и свое родство здесь, при себе, имеем.

- Ну!.. Дальше!

- А дальше то, ваше величество, что затесались среди нас такие, которые из чужих мест сюда приехали и прямо вашей милостью взысканы, без особых на то причин.

- Ты об этой пришлой немке говоришь, что к принцессе приставлена? - сдвигая брови, спросила императрица.

- Так точно, милостивица наша, так точно... о той, что на место Клары взята.

При имени Клары императрица слегка вздрогнула. Она не любила напоминания о погибшей камеристке.

- Так она же не при мне состоит, а при моей племяннице Анне! - воскликнула она. - И что ты можешь сказать против нее?..

- Не я, ваше величество, не я!.. Мне лично ничего про нее неизвестно, а люди говорят!.. И не смею я скрыть от вас, что уже давно слухи ходят... Да не смел никто доложить вам, ваше величество!

- Какие слухи? О чем?

- Ведь эта немка приставлена по воле его светлости; он сам и рекомендовать ее вам изволил?

- Да, герцог сказал мне, что давно знает ее.

- Ох! Вот это - истинная правда! - притворно вздохнула Юшкова. - Вот это - настоящая правда... Точно, его светлость эту немку окаянную давно знать изволит!

- Что ж дурного в этом?

- А то, что при таком его знакомстве не след было его светлости вводить эту басурманку в ваш дворец!..

- Говори яснее! - строго сдвигая брови, произнесла императрица.

- Чего же мне, окаянной, еще яснее вам докладывать? Герцог давно изволил эту немку своей милостью пожаловать, и она уже давненько при нем в любовницах состоит!

Юшкова сказала это слово и сама вздрогнула: такое слово в те времена имело страшное, роковое значение; оно грозило и допросом, и застенком, и пытками...

Бирон не щадил своих личных врагов, а стоял он так твердо, что явных врагов у него на истерзанной им Руси и не было...

На императрицу слово, произнесенное камеристкой, произвело такое же действие, как и на самое Юшкову: оно как бы ошеломило ее.

Произнеся его, Юшкова замолчала на минуту и, пристально взглянув в лицо государыни, увидала, что Анна Иоанновна сначала покраснела, а затем разом побледнела, как полотно. Она давно не слыхала такого смелого слова.

- Повтори, что ты сказала! - с расстановкой произнесла императрица.

Юшкова дрожащим голосом повторила свои слова. Императрица помолчала с минуту, а затем спросила:

- Ты... от кого знаешь это?

- От людей слышала, ваше величество! Люди ложь - и я тож! - попробовала она отбояриться от произнесенных слов.

Но сказанного уже было не вернуть; произнесенные ею слова слишком глубоко запали в душу ее державной слушательницы.

- Не виляй! - строго подняла на нее императрица свой проницательный взгляд. - Говори, от кого ты слышала про любовную связь герцога с камеристкой принцессы Анны?

- От стражника в Летнем дворце, ваше величество, и здесь от людей, которые при стройке нового дворца состоят.

- При... стройке? Причем тут стройка?

- А видят они, на работе стоя, куда отлучается камеристка принцессы... Ведь вам, ваше величество, известно, что эта Регина выговаривала себе выход из дворца по известным дням?

- Да, это точно, - как будто что-то соображая, проговорила Анна Иоанновна.

- И что возвращается она всегда поздным-поздно... в таком часу, в котором настоящей, честной женщине, не то что девушке, возвращаться неприлично?..

- Доходил до меня слух и об этом, - в раздумье проговорила императрица.

- А не изволили вы заметить, что в те часы, когда она отлучается, его светлость дома заниматься изволит и к вашему величеству с докладом не является?

- Нет, этого я не замечала, - сдвигая брови, произнесла императрица, как бы что-то припоминая. - Но это не трудно будет проверить.

- Само собой, не трудно, ваше величество! Немка давно не выходила; на днях, гляди, отпросится у ее высочества.

- Я скажу Анне, чтобы она тогда доложила мне.

- Осмелюсь заметить вам, что ее высочество удивятся вашему распоряжению и - того и гляди - самой немке про это скажут.

- Нет, Анна ее не особенно любит... Впрочем, пожалуй, ты и права.

- Вы ж мне предоставьте, ваше величество; я сама доложу вам, когда немка со двора проситься станет.

- Хорошо, доложи! Твои старания без награды не останутся. А не известно тебе, где именно встречается герцог с этой немкой?

- В Питере они в Летнем саду сходились и оттуда отправлялись вместе в павильон на правой стороне, а затем уезжали... Там их лошадь ждала, с доверенным кучером его светлости, и куда уж они уезжали, я вам доложить не могу. Лгать я не смею, а куда их кучер отвозил, этого он никому не сказывал... Кучер тот из имения герцога, с его стороны... Он и немку эту, Регину, еще там, на родине, знал... Был такой слух, что сватал он ее на родине, кучер-то этот самый, да герцогу ее уступил! Ведь Регина-то из простых; только что величается как фон-баронша, а настоящего в ней, кроме хвастовства, ровнехонько ничего нет!

При слове "уступил" императрица слегка вздрогнула.

Ей странно и дико было подумать, что ее соперницей, счастливой и предпочтенной, является простая горничная ее племянницы, женщина, которую какой-то кучер "уступил" герцогу Бирону! В эту минуту гордая и самолюбивая Анна Иоанновна почти ненавидела Бирона.

- А здесь... где они... встречаются?- спросила она, не глядя на свою собеседницу.

- Здесь еще всего только одно свидание и было, - ответила Юшкова, совершенно вошедшая в роль и уже бесстрашно продолжавшая свой смелый донос. - Оттого-то я и докладываю вам, ваше величество, что Регина беспременно на днях отпросится у принцессы со двора и вернется опять под утро!

- А... в этот единственный раз где была назначена встреча?

- В летней конторе, ваше величество!.. Герцог там изволит проверять счета и денежные расходы... Туда все подрядчики и отчеты свои представляют... И ключ от конторы у их светлости находится!..

- Заботливый какой! - насмешливо вырвалось у разгневанной императрицы.

Юшкова притворилась, что не поняла этого восклицания.

- Да, уж поистине блюдет его светлость интересы вашего величества! - с легким вздохом подтвердила она насмешливый возглас государыни.

- Не юли! - внушительно произнесла Анна Иоанновна.

Она, несмотря на полное доверие ко всему, сказанному Юшковой, ненавидела в эту минуту смелую доносчицу. Ей казалось, что камеристка понимает ту степень унижения, какую она переносит от всего, что ей доводится слышать, и по странной несправедливости она на Юшкову же досадовала за это.

- И кто-нибудь из служащих при дворе видел... их, когда они сходились в этом... экономическом флигеле?

- Мало кто видел, ваше величество; про это не то что говорить боязно и опасливо, а и видеть-то это не всякий решится! И пред глазами будет, да не увидишь... Только моя преданность да любовь к вам, ваше величество...

- Твоя ненависть к герцогу Бирону, - поправила Юшкову императрица и, видя, что на лице той выразился непритворный испуг, прибавила: - Да ты не пугайся!.. На попятный двор тебе идти уж не приходится. Слишком ты далеко зашла в своих... этих... докладах!..

Анна Иоанновна хотела сказать "доносах", но воздержалась. Она сознавала, что, какова бы ни была причина, побудившая Юшкову, во всяком случае никто, кроме нее, не решился бы сказать ей все то, что она узнала от нее.

- Спятиться тебе уже нельзя, - продолжала императрица, - слишком много ты сказала. Все твои слова я строго проверю, и, буде ты правду мне доложила истинную, не забуду я твоей услуги и щедро награжу за нее, а буде солгала ты и неповинных людей оклеветала, тоже в долгу я пред тобой не останусь... и будешь ты меня помнить!..

Юшкова с дрожью взглянула на свою покровительницу. Она только в эту минуту поняла во всей силе ту рискованную роль, которую она приняла на себя.

Но императрица была права: возврата уже не было.

- Ступай теперь! - крикнула Анна Иоанновна. - И чтобы, Боже сохрани, никто не знал, о чем здесь у меня с тобой речь была!.. Сгною в тюрьме, если одно слово кто от тебя услышит!

Юшкова не ответила. Она была бы рада вернуть все сказанное ею и мучительно раскаивалась, что поддалась первому движению гнева и своей досады на герцога.

- Следи зорко, когда немка отпросится со двора, куда и с кем она отправится, и тотчас же мне обо всем доложи. А когда она сбираться станет, об этом мне Анна доложит. Ступай! - приказала государыня.

Отпустив камеристку, она села в кресло и отдалась глубокой и невеселой думе. В ее уме воскресло далекое прошлое, в ней встало воспоминание о жгучем молодом счастье, и ей сделалось мучительно жаль прожитой жизни, мучительно обидно за поруганную любовь...

XVI

ТРЕВОЖНАЯ ВЛАСТЬ

Прошло несколько дней, проведенных императрицей в беспрерывной тревоге, которая сильно повлияла на ее здоровье. Приглашены были врачи ее величества, но они разделились во мнениях. Методичный немец Фишер настаивал на том, что ее величество простудилась и что на нее вредно повлияла перемена воздуха, а португалец Антоний Санхец, склонный объяснять все скорее нравственными, нежели физическими причинами, уверял, что императрицу должно было что-нибудь сильно поразить и что ее недуг является непременным следствием этого поражения.

Бирон молчал, но исподтишка наблюдал за императрицей и, не догадываясь об истинной причине ее нервного расстройства, искал вокруг себя то, что могло так встревожить ее.

Прежде всего подозрения герцога падали на принцессу Анну, и он с той ненавистью, какую неизменно питал к ней, относил волнение и недовольство императрицы к тому упорному отвращению Анны Леопольдовны от избранного ей жениха, которого она не только не скрывала, но которым как бы даже щеголяла даже пред всем двором.

Меньше всех замечал и обращал на это внимание сам принц Антон, продолжавший величаться пред всеми своим грядущим значением и не на шутку готовившийся чуть не корону российскую надеть на свою некрасивую и не особенно умную голову.

Анна Иоанновна видела и сознавала все его нравственное убожество, но, раз порешив с этой свадьбой, уже не хотела отступить от своего решения.

Вообще, в основании характера императрицы лежало то упрямство, которое многие принимали за твердость и непоколебимость воли и которое в сущности было недостатком, а не достоинством. Решалась она долго и обдумывала свои поступки строго, но, раз решившись на что-нибудь, уже не изменяла своего решения, считая себя даже не вправе сделать это.

Между тем она молча наблюдала за нареченным женихом племянницы и подчас сама сознавала в душе, что и она на месте принцессы Анны с трудом покорилась бы участи навсегда соединить свою судьбу с судьбою такого несимпатичного и непривлекательного человека.

Принцессу Анну государыня в последние дни видела чаще прежнего и внимательно наблюдала за тем, не известно ли ей что-нибудь относительно ее камеристки. Но самое зоркое наблюдение не приводило ни к чему; принцесса, очевидно, ничего не знала и не наблюдала, и даже на предупреждение тетки о том, чтобы она обязательно доложила, когда ее камеристка станет проситься со двора, Анна Леопольдовна, видимо, не обратила никакого внимания, сочтя это за одну из тех фантазий, которые были свойственны императрице, постоянно опасавшейся, чтобы кто-нибудь при ее дворе не вышел из личного повиновения ей.

- Ты вообще довольна своей камеристкой? - однажды, как бы невзначай, спросила императрица племянницу.

Та рассеянно ответила, что довольна Региной настолько, насколько может быть довольна бессловесными услугами привычного и умного человека.

- Но... в общем она нравится тебе? - настаивала государыня.

Такая настойчивость удивила Анну Леопольдовну, и она нехотя ответила:

- Я очень мало знаю ее и еще меньше желаю знать! Я повторяю вам, что одевает и шнурует она меня ловко, свои обязанности исполняет аккуратно, ничего не забывает, ничто при ней не пропало. А больше я от нее ничего не требую и не желаю!

- Но особой привычки или привязанности ты к ней не чувствуешь?

- Мне было еще некогда привыкнуть к Регине: ведь она так недавно при мне! - ответила Анна Леопольдовна, с грустью вспомнив при этом свою погибшую Клару. - А привязанности к ней я, наверное, никогда не буду иметь, если бы она мне даже сто лет прослужила!.. Регина вообще несимпатична мне!..

Тем временем Юшкова, видимо, пользовавшаяся особым вниманием императрицы, зорко следила за всем, что совершалось вокруг, и старалась как можно меньше сталкиваться с герцогом, который, как ей казалось, все недружелюбнее относился к ней.

Это подозрение вполне оправдывалось; Бирон, привыкший никогда не скрывать своих впечатлений, даже заметил раза два императрице, что ему особенно неприятно ее благоволение к старой камеристке.

Анна Иоанновна отнеслась к этому замечанию строже и неприветливее обыкновенного.

- С которых это пор ты вздумал диктовать мне мои симпатии и антипатии и входить в мои личные женские дела? - полушутя и полусердито заметила она озадаченному фавориту. - Мне помнится, этого прежде за тобой не бывало! Дела государства я всецело поручаю тебе, в твои политические распоряжения тоже мало впутываюсь, а уж распоряжения о моих юбках ты предоставь мне! В этих делах я смыслю куда больше тебя!

- Я не смею вмешиваться в распоряжения вашего величества, - обиженным тоном ответил фаворит. - Мне только странным показалось...

- А ты перекрестись, чтобы тебе не "казалось": кажется только привидение, а от креста всякое привидение исчезает!

Тон императрицы, совершенно новый для фаворита, в первую минуту смутил его, но он, властолюбивый и избалованный постоянным попустительством императрицы, выразил свою досаду дерзким окриком.

- Вашему величеству угодно шутить? - заносчиво заметил он, возвышая голос.

- А ты пользуйся тем, что мне угодно "шутить", - пожимая плечами, ответила ему императрица. - Пока я шучу, со мной ладить можно... Не дай Бог, я шутить перестану, тогда куда труднее станет.

Фаворит был окончательно сбит с позиции. Ничего подобного ему с момента поступления ко двору Анны Иоанновны слышать не приходилось.

- Я нахожу, что из-за такого пустяка, как какая-то негодная горничная, спорить и ссориться не стоит! - слегка растерявшись, заметил он.

- Во-первых, ссориться со мной никому не приходится, потому что равных мне в империи нет, - строго заметила императрица, взглядывая Бирону прямо в лицо. - Во-вторых, Юшкова не горничная, потому что при моем личном штате горничных не полагается: у меня есть камер-юнгферы, а не горничные!.. А в-третьих, - и это глав-

ное, - ты опять вмешиваешься в мое женское хозяйство, а я уже заметила тебе, что мне это не угодно...

Она даже не сказала, что не желает этого; она, чуть ли не в первый раз в своем интимном разговоре с фаворитом, употребила выражение "не угодно".

- Я считал своим долгом предупредить вас, ваше величество, что в лице прислужницы Юшковой вы имеете далеко не верную и не преданную вам особу!

- Ты говоришь это с чужих слов и на этот раз очень ошибаешься. Юшкова - человек, быть может, и не хороший, и не особенно надежный, да где их, надежных, искать-то? По крайней мере она не глупа, свой интерес понимает, а на мой разум - если человек не дурак, так с ним всегда поладить можно!.. Юшковой со мной ссориться не расчет и продавать меня выгоды мало!.. При мне ей во всяком случае житье лучше, нежели без меня будет... Ну, поэтому я только и верю ей. Меня оберегая, она сама себя бережет!.. А себе самому кто же враг?

- Не смею спорить с вашим величеством! - чопорным, официальным тоном ответил фаворит, в то же время наматывая себе на ус перемену в тоне и обращении императрицы.

"Здесь новым воздухом повеяло! - сказал себе опытный царедворец... - А мне нового ничего не нужно: мне по-старому не в пример сподручнее!"

Став настороже своих интересов более, чем когда-нибудь, Бирон в то же время устремил свое пристальное внимание на все, близко подходившее к императрице, с целью разобраться в том, кто являлся новым доверенным лицом у прихотливой царицы. Не то чтобы он боялся за свое личное положение и личный престиж - в то и в другое он глубоко и почтительно верил, но он твердо знал, как шатко положение каждого при дворе и, усердно отстаивая свое положение при Анне Иоанновне, в то же время начинал и на принцессу Анну смотреть с большим вниманием и относиться с большей осторожностью.

Между тем его всегдашняя опытность на этот раз изменила ему, и опасность шла именно с той стороны, с какой он меньше всего ожидал ее.

В тот же вечер, когда между царицей и фаворитом происходил вышеприведенный несколько натянутый разговор, к Анне Иоанновне, тихонько и тайно от всех, был проведен начальник Тайной канцелярии граф Ушаков.

Он как будто ждал такого экстренного вызова и нимало не удивился ему.

Императрица встретила его мрачная и сосредоточенная и, пристально взглянув на него, спросила:

- Скажи мне, могу я вполне надеяться на тебя? Ушаков низко поклонился и твердо и с достоинством ответил:

- Кажется, я годами службы доказал свою верность вашему величеству!

- Знаю!.. Но на этот раз испытание, которое тебе предстоит, выходит из ряда обыкновенных. Мне нужно, чтобы никто - понимаешь ли ты? - никто, без исключения, не знал о том, что мною будет поручено тебе!.. Понял ли ты меня? - спросила императрица, пристально глядя на Ушакова.

- Я герцогу Бирону в верности не присягал, ваше величество! - ответил Ушаков, прямо приступая к вопросу и явно доказывая государыне, что сразу понял значение ее слов.

- Умный ты человек! - невольно улыбнулась императрица. - С такими и дело делать приятно! Ну, слушай же меня внимательно! В свите моей племянницы, принцессы Анны, есть камер-юнгфера Регина Альтан!..

- Приставленная герцогом Бироном и выписанная его светлостью из Риги, - дополнил Ушаков, пристально глядя на императрицу и словно выжидая, что она дальше скажет.

Ловкий сыщик как будто сомневался в том, все ли известно императрице. Во всяком случае он не хотел идти навстречу никакому серьезному доносу и был вполне готов сослужить верную и серьезную службу только всему, д о него лично известному государыне.

Императрица сразу поняла это и продолжала:

- Регина Альтан, как мне достоверно известно, была там, на родине, близко знакома с герцогом Бироном.

- И состояла в связи с его светлостью в то время, когда герцог Бирон еще не был облечен никаким титулом и никакой властью! - добавил Ушаков так смело и спокойно, что поразил императрицу.

- Тебе... это... раньше известно было? - произнесла она, почти с испугом взглядывая на столь осведомленного сановника.

- Мне все должно быть известно, ваше величество!.. Моя должность такая! - по-прежнему спокойно и уверенно ответил Ушаков.

- Но... в таком случае... как же ты не предуведомил меня?..

- Доносы не лежат на моей обязанности, государыня! - гордо ответил Ушаков. - Да я и не принял бы такого поручения на свою ответственность!.. В моих руках только исполнительная власть, но и в ней я обязан руководиться исключительно приказами вашего величества.

- Но ты знал, что при моем дворе таится змея, во всякое время готовая ужалить меня?

- Я так не смотрю на эту немку, - ответил Ушаков тоном, в котором почти помимо его воли сквозило глубокое презрение. - Это просто женщина легкого поведения, всегда готовая продать за известную плату свои ласки.

- И герцог не переставал покупать эти ласки?

- Со времени ее переселения ко двору вашего величества - да, раньше же всякие сношения между герцогом и Региною Альтан были совершенно прерваны... Я не знаю даже, существовала ли между ними переписка.

- Пе-ре-пи-ска? - воскликнула императрица, пораженная услышанным. Очевидно, перед нею открывался новый горизонт; она не думала, чтобы сношения всевластного фаворита с ничтожной камер юнгферой могли доходить до мысли о переписке между ними. - Переписка, говоришь? О чем же могли бы они переписываться? Их положения так различны!

- Там, на их общей родине, ваше величество, подобного различия не существовало.

Императрица повела плечами. Ей поневоле приходилось сознаваться в том, что всесильный повелитель ее могучего царства еще недавно был равен простой камер-юнгфере и, может быть, даже заискивал перед ней, ослепленный ее чарами.

Однако воспоминание об этих еще до сих пор всесильных "чарах" заставили императрицу вернуться к первоначальному сюжету своего разговора с Ушаковым.

- Так как ты столь хорошо осведомлен обо всем, - начала она, почти чувствуя себя неловко перед всесведущим начальником своей Тайной канцелярии, - то, быть может, ты и здесь, и в Петербурге, следил за ними?

- Следить за ними я не имел надобности, ваше величество, но все, касающееся их тайных свиданий, было своевременно известно мне...

- И ты опять-таки не докладывал мне ни о чем?

- Я не был уполномочен на то вашим величеством, и герцог, по своему высокому положению и по власти, данной ему вашим величеством, не подлежит моему контролю.

- Все это так... конечно... Ты почти прав, но... только "почти", - как-то неохотно, почти робко улыбнулась императрица. - И... давно ты знал об этих... шашнях? - спросила она после минутного молчания...

- С первой минуты появления новой камер-юнгферы при дворе вашего величества... Собственно, даже раньше этого: с первой минуты вызова ее герцогом Курляндским в пределы управляемого им русского царства.

- Русским царством правлю я, граф, а не герцог Курляндский! - гордо поднимая голову, произнесла императрица.

Ушаков промолчал; не согласиться со своей повелительницей он не смел, а согласиться не мог.

- И ты... не сделал ничего, чтобы остановить этот вызов? - спросила Анна Иоанновна.

- Я не смел сделать это, ваше величество!

- Почему не смел? Кого ты боялся?

- Вашего гнева, ваше величество; вы признали бы меня правым и не простили бы мне моей правоты!

- Но ведь теперь ты исполнишь мое поручение?

- Приказ, а не поручение, ваше величество! Вашего приказа я ослушаться не смею...

- А поручения?..

- Его вы могли бы отменить, государыня, и тогда я же остался бы виноват во всем!

По лицу императрицы скользнуло неприятное чувство, и она воскликнула:

- Плохого же ты понятия о своей государыне!

- Вы - женщина, ваше величество, и вам доступно, понятно... и... простительно многое, что в нас никогда встретиться не может.

- Пусть будет по-твоему, но все-таки на этот раз я вполне надеюсь на тебя.

- Теперь, как и всегда, государыня, я останусь верен вам и принесенной мною присяге...

- Слушай же внимательно! Зорко следи за тем, когда герцогом будет вызвана эта... Альтан в указанное место!

- О каждом вызове, ваше величество, я бываю каждый раз неукоснительно осведомлен!

- Стало быть, у герцога много врагов и предателей при дворе?

- У кого их нет! - дипломатически пожал плечами опытный царедворец.

- Когда узнаешь, никаких преград этому свиданию не ставь, никого следить не посылай и даже не вели подслушивать их разговор...

- Подслушать этот разговор могут не многие, ваше величество. В моем личном распоряжении есть всего только два лица, которым я мог бы поручить это ответственное дело.

- Почему так?

- Разговор между герцогом и Региной Альтан происходит на шведском языке, а шведов в моей канцелярии почти нет... Это - народ, на сыск и доносы неспособный...

- Я не думала бы этого!..

- Всякое правило допускает исключения, - хитро улыбнулся Ушаков, не скрывая того, что намек императрицы он понял, как относящийся к Бирону. - Впрочем, ваше величество, разговор между камеристкой и его светлостью никакого политического интереса представить не может; это - простой, положительно ни для кого не интересный, любовный разговор!

При слове "любовный" по лицу императрицы промелькнуло как бы выражение страдания. В эту минуту в ней говорила только женщина, а владычица великой державы молчала... Не измена облагодетельствованного и выше всякого понятия возвышенного человека так сильно потрясла Анну Иоанновну, а измена и долго и горячо любимого мужчины!..

- Все равно!.. Я хочу знать все, что будет сказано между ними, и требую, чтобы все - ты слышишь меня? - положительно все было доложено и повторено мне без малейшей утайки!

- А затем, ваше величество?

- Затем ты лично получишь мои распоряжения. И помни, граф, свято и неизменно помни: в случае точного и неуклонного исполнения всех моих приказаний моя благодарность тебе широко скажется, но широко будет и мое возмездие за малейшую тень измены и предательства.

Ушаков молча поклонился. Он хорошо знал императрицу и ни на минуту не сомневался в том, что если Бирон захочет, то в последнюю минуту все перевернет по-своему.

- Племянницу Анну я уже слегка предупредила! - сказала императрица. - Она доложит мне тотчас, как ее камеристка выразит желание отлучиться по своему обыкновению на целую ночь.

- Ночи Регина Альтан никогда не проводила вне дворца, ваше величество, - заметил Ушаков.

- Ты что же это?.. Заступаешься за нее? - удивилась императрица.

- Нет, ваше величество, я только восстанавливаю факты в их полной непогрешимости. Для полного уяснения самих событий необходимо, чтобы все, подающее повод к тем или другим подозрениям, было строго проверено и установлено. В серьезном деле ошибок быть не должно... Что же касается до предупреждения ее высочества принцессы Анны, то вы, ваше величество, напрасно изволили посвятить ее в это.

- Но я ничего не объясняла ей прямо; я только сказала, что желаю знать заранее, когда ее камеристка соберется со двора.

- Посвящать в это принцессу вовсе не следовало.

- Ах, Боже мой! Она уж не так молода, чтобы ровно ничего не понимать!

- Не в молодости дело, а в том, что в лице принцессы вы ни в коем случае не можете найти себе верную помощницу... Она поневоле всегда станет на сторону всякого увлечения.

- Почему ты так думаешь? - сдвинула брови императрица.

- Потому что я не слеп, ваше величество, и, видя, как сильно увлечена сама принцесса, хорошо понимаю, что она не предаст ни одного влюбленного, тем более что она очень далека от мысли, кто именно скрывается в образе предмета нежной страсти ее камеристки.

- Я не совсем понимаю тебя, граф! Ты говоришь, что Анне близко и понятно всякое увлечение?

- Простите, ваше величество!.. Если я сказал вам что-нибудь неугодное, то приношу в этом глубочайшее извинение, но деловой разговор исключает всякие предосторожности. Я действительно сказал, что принцесса Анна скорее поймет увлечение, нежели предосторожность, и смело повторяю свои слова. Принцесса сама так искренне и так глубоко увлечена, что не хочет или не может скрывать свое увлечение. Ей ли после этого строго судить других?..

Императрица опустила голову и задумалась на минуту. Откровенность Ушакова слегка пикировала ее, но это была не та минута, в которую она сочла бы возможным считаться с ним или особенно строго взыскивать с него; она сознавала, что все, намеченное и решенное ею во тьме бессонной ночи, проведенной ею после доклада Юшковой, зависит единственно от уменья и расторопности Ушакова, и понимала, что теперь ей ссориться с ним не приходится. К тому же, судя по последним словам Ушакова, страсть принцессы Анны к красавцу Динару до такой степени сделалась уже достоянием толпы, что скрывать и маскировать ее было бы излишне.

Александра Соколова - Тайна царскосельского дворца - 02, читать текст

См. также Соколова Александра Ивановна - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :