Александр Красницкий
«ГРОЗА ВИЗАНТИИ - 03»

"ГРОЗА ВИЗАНТИИ - 03"

В течение всего этого времени большая площадь Византии почти совершенно опустела. Все здоровые оставались дома, заботясь о больных или оплакивая умерших. Если кто-либо попадался на улице, так это были носильщики покойников. Торговля совершенно прекратилась. Ремесленники прекратили свои занятия, неоконченная работа выпадала у них из рук. С величайшим трудом можно было получить кусок хлеба или какую-либо другую пищу, да и то лишь в самых ничтожных количествах. Понятно, что, благодаря этому, некоторые больные умирали голодной смертью. Даже сам император не избежал этой болезни, но Господь пощадил его... Все жители нашего царственного города превратились в нищих и сидели в своих домах, не смея выйти из них... И если Византия пережила эту кару (37), то чего бояться ей еще?..

- Постой, старик, - раздался вдруг из толпы мужественный голос, - была чума и прошла, теперь вам, византийцам, следует бояться другого бича, пожалуй, не менее ужасного...

Все обернулись на говорившего.

Это был мореход, с суровым загоревшим от зноя лицом.

- Что ты хочешь сказать? - раздались в толпе вопросы.

- А то, что вам здесь грозит новый бич... Я только что вернулся из славянских земель с Днепра, и знайте, там, в Киеве, варяго-россы, осевшие там, готовят на вас набег...

Если бы гром ударил среди безоблачного дня, никто на форуме не был бы так испуган, как в эту минуту...

X. Правитель и мореход

Василий сразу понял, какое впечатление произвели на толпу эти слова.

Что бы то ни было, а если этот моряк говорил так, стало быть, он имел к тому те или другие основания. Нужно было так или иначе выспросить его, разузнать от него, что он знает и что затевается там, на берегах Днепра, у этих проклятых варяго-россов. Кто их знает, что они там еще замыслили... До сих пор было все покойно, никаких поводов к набегу не было... да разве эти варвары будут приискивать поводы? И другие, им подобные, нападали на пределы Византии так, потому только, что дома им покойно не сиделось...

Но все это так. Пока же нужно было несколько сгладить удручающее впечатление, произведенное на толпу замечанием морехода.

Василий подошел к нему и, положив ему руку на плечо, со свойственной ему ласковостью в голосе спросил:

- Друг, откуда ты? и почему знаешь, что нам грозит беда?

Мореход сперва встрепенулся, откинулся назад, но потом, сообразив по тону голоса, что этот незнакомый ему человек обращается к нему не со злом, быстро оправился и ответил:

- Знаю! Я недавно оттуда...

- С Днепра?

- Да!

- И что же?

- Там сразу взбесились варяги: и норманны, и славяне... Они требуют от своих князей, чтобы те вели их на Византию...

- И что же Аскольд и Дир?

- Ты их знаешь?

- Да, они всегда были друзьями Византии. Что же они?

- Разве они одни могут что поделать, когда все теперь в Киеве кричат только одно: "на Византию, на Византию!"

- Так думаешь, это серьезно?

- А это - как кто думает? Опасность известная - не опасность: к ней можно приготовиться, а если пренебречь ее и она нагрянет нежданно, каждый должен плакаться потом только на самого себя...

- Ты - философ! Как твое имя?

- А на что оно тебе?

- Я люблю беседовать с умными людьми...

- Когда так, ты можешь узнать, что меня зовут Андреем из Крита...

- Вот, и хорошо, Андрей! Не пойдешь ли ты со мной? Я угощу тебя вином.

- Отчего же! Я свободен...

- Так идем! А вам, народ византийский, нечего пугаться. Идите покойно домой. Бог милостив, и не такие грозы мы видали...

- Это - правда! - раздались в толпе отдельные восклицания.

Настроение толпы переменилось.

Василий Македонянин, угадав это, поспешил воспользоваться впечатлением, произведенным его словами, и увел моряка от этих уже возбужденных людей, которых каждое лишнее слово опять могло воспламенить, напугать и завести, Бог знает, куда...

- Вот что, Андрей, - начал Василий, когда они отошли на порядочное расстояние от форума. Не знаком ли ты еще с кем-нибудь, кто бы знал большие, чем ты подробности?

- Как же! Есть и такие... только вряд ли они с тобой будут говорить!..

- А что?

- Да, ведь, ты - простолюдин...

Василий улыбнулся.

- А что же у тебя за знатные люди такие?

- Хотя бы, вот, мой хозяин...-

- Его имя?

- Валлос!

- А, знаю! Он - купец.

- Он, он!..

- Так что же ему известно?

- Все!

- Ну, уж и все?

- Верно! Он был на пиру у этих киевских князей, когда взбесились их варяги...

- Это - дело! Но отчего же твой хозяин не явился сразу рассказать, что он видел на Днепре?

- Когда ему! Он спешил поскорее распродать свои товары, а то потом, когда узнают, что готовится набег варваров, еще покупать не будут...

Македонянина всего передернуло при этих словах моряка.

"Вот, они, византийцы!" - невольно подумал он, - "нажива у них прежде всего.. Отечество, может быть, в опасности, а они думают только о том, чтобы набить свои карманы! Жалкие, несчастные люди! Горе тебе, такой народ! Горе тебе, великий город!.. О, если бы только мне удалось!..

Он даже перестал думать, оборвав свои думы, но внутренне весь задрожал от овладевшей им на миг мысли...

О, в этих мыслях, которые Василий боялся пока даже вспоминать, он видел себя другим, совсем другим!..

Все чаще и чаще начинал он думать, что императорская корона гораздо более идет его голове, чем к голове Михаила, этого опустившегося, слабого и жалкого пьяницы.

Андрей, не замечая задумчивости своего спутника, продолжал болтать.

Василий плохо слышал, что он говорил.

Как раз в это время он заметил шедший им навстречу отряд императорской гвардии.

- Так, вот, что, Андрей, - заговорил он снова, - ты говоришь, что твой хозяин Валлос занят теперь своими товарами? Так не возьмешься ли ты сходить к нему и сказать, чтобы он бросил все и поспешил во дворец к императору?

- Во дворец? К императору?

- Да, скажи, что его немедленно требует к себе Василий, по прозванию Македонянин...

- Кто же ты сам?

- Не все ли тебе равно! Да, вот, чтобы тебе одному не было скучно идти, я дам тебе провожатых...

В это время проходивший отряд гвардейцев поравнялся с ними.

- Именем императора! - воскликнул спутник морехода, заступая им дорогу.

Начальник отряда немедленно узнал Василия и почтительно склонился перед ним.

- Вот, видите этого человека? указывая на Андрея, громко заговорил Македонянин, - идите за ним и приведите купца Валлоса, которого он вам покажет, ко мне.

- Исполню по твоему повелению, владыка, - снова низко наклоняя голову, ответил солдат.

Андрей изумленно глядел то на солдата, то на своего спутника.

- Да кто же ты, наконец? - едва придя в себя от изумления, воскликнул он.

Василий улыбнулся опять.

- Иди, мой друг, и ничего не бойся! Напротив того, я обещаю тебе, что за твое сообщение ты получишь еще награду...

- За что?

- За твое сообщение... Иди же, иди! Вы отвечаете мне за него...

Солдаты, окружив тесным кольцом морехода, поспешно ушли.

Изумленный и перепуганный моряк, конечно, и не думал о сопротивлении.

"А что - этот набег? - думал, направляясь ко дворцу, Василий, - "Михаил слаб и беспомощен... может быть, это будет для меня предпоследней ступенью к его трону... Вардас скоро умрет, и тогда порфирогенет останется один... Бывали примеры. Упранда был конюхом, а стал Юстинианом да еще великим, отчего бы и мне не взять с него пример? Только, вот, Михаил заметно стал охладевать к Ингерине, он не так уже нежен с нею... Нельзя ли и это повернуть на свою сторону?"

Такие мысли занимали Македонянина во всю остальную дорогу.

Когда он подошел к преддверью дворца, он вдруг улыбнулся, но потом лицо его приняло снова холодный, бесстрастный вид.

XI. В предвидении грозы

Возвратившись во дворец, Василий немедленно прошел на половину дяди императора, Вадаса, недавно еще полного владыки великолепной Византии и всех покорный ей стран.

Но болезнь не боялась того, кто был для Византии большей грозой, чем ее новый "Нерон" - Михаил порфирогенет.

Она приковала теперь старика к постели, терзала его, лишая всех сил физических, умственные же силы были в Вардасе свежи и неприкосновенны.

Больной правитель обрадовался от души приходу Василия.

В ловком, умном Македонянине Вардас видел именно такого человека, какой необходим был для негласной опеки над невыходившем из нетрезвого состояния Михаилом.

Вместе с тем, старик был вполне уверен, что Василий не возьмет власть вполне в свои руки, пока будет жив он, и, стало-быть, Вардас до своего смертного конца останется тем же, чем был и большую часть своей жизни, т.е., ничем неограниченным владыкой Византии.

Сверх всего этого, Василий нравился Вардасу и по своим личным качествам.

Детство и ранняя юность, проведенные на полной свободе в родных горах Македонии, положили на него неизгладимую печать. Он не был так лукав, коварен, льстив и, вместе с тем, труслив, как другие приближенные порфирогенета. В его речах и суждениях высказывался редкий природный ум; меткие замечания его вызывали восторг в старом политике, и он начинал от души желать, чтобы после него власть перешла в руки этого Македонянина.

При входе Василия лицо больного озарилось довольной улыбкой.

- Будь здоров, могущественный! - приветствовал его вошедший.

- Это ты, Василий? Какое же здоровье? Смерть уже витает надо мной... Что скажешь?

- Есть вести, и даже много вестей, но не скажу, чтобы они были отрадные.

- Ты меня пугаешь... что?

- Пока я ничего не могу сказать точно, но скажи, могущественный, как ты прикажешь поступить, если Византии будет грозить нападение варваров?

- Каких? Опять аллоны? Болгары?

- Ты знаешь, мудрейший, от них не осталось и следа...

- Тогда - кто же?

- За морем, в Скифии, поселились норманны, их называют варяго-россами...

На лице Вардаса отразилось волнение.

- Они! Вот, чего я боялся более всего!

- Так ты уже имел их в виду?

- Как же! Я давно боялся и ждал их... Это - такая гроза, которую трудно избыть даже Византии, перенесшей не мало невзгод... Что перед ними аллоны, венгры, болгары, персы? Они - ничто!

- Почему же?

- Вот, почему ... Веришь ли ты мне, Василий? - Я готов вести с тобой речь. Что такое наши враги? Да это все - народы, изведавшие сперва меч римлян, а потом и те наслаждения, которые давал Рим. Они сильны, свободны, могущественны, но в жилах каждого их них уже течет яд Рима... яд наслаждения жизнью. Они видели разврат римской жизни, и его прелесть для них кажется привлекательною. В этом их разложение. Они ничтожны, потому что корень их подточен Римом. Если бы франки или аллеманы тронулись на нас, я бы смеялся... они бы мне жалки были... но теперь я дрожу...

- Но почему же? - переспросил Василий.

- Потому что, имея в своей главе жалкую кучку чужеземных храбрецов, на нас поднимаются славяне... Ты знаешь этот народ? Нет? Так я скажу тебе про него. Это народ - богатырь. Исчезнем мы с лица земли, стерты будем первым встречным (38), но этот дивный народ - эти русские - так они называют теперь себя, будут жить во век. Это - девственный народ. Он не знает ни лжи, ни обмана. И врагу, и другу он смело глядит в глаза. Никто не посмеет его ни в чем упрекнуть. Наше счастье, что у него до сих пор не было единого вождя; но явился теперь он - и дрожит Византия, и так же будет перед ним дрожать и весь мир, потому что великие душевные силы хранятся в нем... Я могу только удивляться, как эти витязи до сих пор не обращали на нас внимания...

Вардас замолчал, как-бы подавленный тяжестью этого, так неожиданно полученного, известия.

Молчал и Василий.

Ему Византия не была так близка, как больному правителю, но все-таки он стоял столь близко к кормилу правления этого великолепного судна, что начинал смотреть на него, как на свое собственное достояние, и теперь страшился близкой грозной опасности, потому что боялся, как бы надвигающаяся гроза не лишила его этого достояния.

- Откуда же они явились, эти славяне, мудрейший? - спросил он, наконец, Вардаса, несколько собравшегося с мыслями, - и отчего Рим не обратил на них внимания?... Разве трудно было покорить ему их под свое ярмо?

- Не только что трудно, но даже невозможно...

- Почему же?

- Я уже сказал тебе, судьба за них...

- Но Рим спорил с судьбой...

- И пал в этом споре.

- Да, ты прав, но в своем падении он увлек и тех, кто был починен ему; ты сам же сказал, что он обессилил все народы, которые попали под его власть.

- Прежде всего он в гордости своей не обратил на славян внимания, он не предусмотрел того, что разрозненные племена могут соединиться в один могучий народ, перед которым задрожат его же твердыни... И, вот, это теперь случилось...

- Но что же делать?

- Я не знаю, я ничего не знаю пока, - с горем и отчаянием в голосе прошептал Вардас, - ум мой от недуга и лет ослабевает. Он потерял свою прежнюю остроту, и, вот, я теряюсь перед этой новой грозой.

Вардас чуть не плакал в порыве душившего его волнения.

- А где Зоя? - вдруг вспомнил он, - отчего ее не видно?

- Она скрылась...

- Как? Она?

- Да, где она и эпарх Анастас - неизвестно никому.

- Но что заставило ее решиться на такой поступок? Кажется, она не имела причин жаловаться на Византию!

Василий поспешил рассказать Вардасу все, что он успел узнать о Зое и причинах ее побега.

Больной правитель слушал его с большим вниманием.

- Вот, ты и теперь не видишь, что судьба против Византии? - спросил он.

- Но откуда ты это можешь заключить, мудрейший?

- А Зоя?

- Что же может быть страшного в этой женщине? Что она может сделать для Византии?

- Очень многое, если они попадут на Днепр... Ты не знаешь всей ее истории, как знаю я. Она - дочь бывшего старейшины на Приднепровье, отца ее помнят, память его чтут, и ради него славяне пойдут за дочерью, куда-бы она их ни повела... Понимаешь ты это? Я старался приручить Зою, я рассчитывал, что она полюбит Византию, и думал, что мне удалось это... В самом деле, Зоя на моих глазах из дикарки превратилась в матрону, уму которой могли бы позавидовать наши женщины. Поступая так, я рассчитывал, что, когда придет время, Зоя отблагодарит Византию за все заботы, но, вот, теперь это время пришло, а Зои нет, и где она - неизвестно. Если на Днепре, то тучи кажутся мне еще более грозовыми.

- Но мне кажется, что Зоя не совсем опасна для нас!

- Что заставляет тебя так думать?

- С ней Анастас. Я не могу думать, чтобы он допустил ее принести какой-нибудь ущерб Византии.

- Я забыл об Анастасе... Пожалуй, ты и прав... Анастас любит Византию и, в самом деле, сумеет удержать Зою... Да, но мы говорим, а все-таки не знаем, что угрожает нам... Ты говоришь, что распорядился даже привести купцов?

- Да, мудрейший, они дожидаются здесь...

- Пойди и поговори с купцами, принесшими известие, а после мы решим, как предотвратить гнев Божий от нашей родины.

XII. Допрос

Василий поспешил уйти к ожидавшим его купцам от больного Вардаса.

Теперь это был уже не тот скромный, приветливый, простой в обхождении человек, который так дружески беседовал на форуме с подгулявшим мореходом Андреем; нет, это был гордый, бесстрастный правитель, правая рука императора, привыкший к беспрекословному повиновению и раболепству всех тех, кто только приближался к нему.

В этом человеке были все задатки гениального администратора. Он всего и во всем умел держать себя сообразно с обстоятельствами. Когда нужно, он был ласков, приветлив, обходителен,но, когда то не нужно было, опять-таки становился необыкновенно высокомерен, горд и умел, как нельзя лучше, показать это...

Казалось, сама судьба готовила его к высшему и вела своими неисповедимыми путями, выделяя его путем случайностей из ничтожества...

Перед купцами явился совсем другой человек.

Он и глядел теперь как-то по-другому - поверх голов ожидавших его уже купцов, куда-то в даль, как-будто считая этих раболепно склонившихся перед ним людей, выказавших себя такими гнусными себялюбцами, недостойными одного его взгляда...

А те, перепуганные, дрожащие всеми членами, боясь за свои головы, пали на колени, лишь только Василий появился перед ними в этом роскошном покое во всем своем блеске.

Встаньте и слушайте! - внушительно и медленно заговорил Македонянин. - Который здесь Лаврентий Валлос?

- Прости, несравненный, это - я!.. - выступил немного вперед весь дрожавший от страха купец, тот самый, который в Киеве относился с таким презрением к страшной опасности, грозившей его родине со стороны варяго-россов, требовавших похода.

- Ты?

Василий Македонянин устремил на него свой долгий испытующий взгляд.

- Ты достоин смерти, - наконец, после молчания вымолвил он.

- Прости, прости! - залепетал тот, - в чем повинен я?

Купец был несказанно жалок. Он и в самом деле не мог понять, чем он провинился, за что его схватили и привели сюда.

Василий не надолго оставил его в недоумении.

- Грошовые собственные выгоды ты предпочел интересам Византии, твоей родины... Император знает все... Он разгневан. Разве мог он думать, что среди византийцев найдутся такие негодяи?.. Вы сейчас же будете казнены. Эй, стража!

Македонянин энергично захлопал в ладоши, призывая стражу.

В дверях покоя, кроме там бывших, сейчас же появилось несколько варягов, уже обнаживших мечи и готовых на все, по первому приказанию властелина...

Среди купцов началось трудно описываемое паническое смятение.

Они застонали, заголосили, обвиняя друг друга, кинулись перед наперсником императора на колени, умоляя его о пощаде.

Тот дал им время наговориться, высказать все и только тогда заговорил сам.

- Хорошо, - произнес он, - может быть, мне и удастся уговорить великого порфирогенета, но вы должны исправить свою вину...

- Мы сделаем все, все, уверяем тебя, что только можем!..

- Не сомневаюсь... Умирать безразлично - под секирой палача или где в другом месте...

Испуганные до-нельзя купцы все сразу снова завыли на разные лады.

- Перестать! - крикнул на них Василий. - Рассказывайте все, что вам известно...

- О чем?

- Вы еще спрашиваете? Что делается на Днепре? Да не утаивайте и не болтайте лишнего... Иначе вам придется плохо! Теперь уже всякие шутки плохи... все, слышите, все говорите!

- Что ты хочешь знать, великий?

- Император слышал, что вы вернулись из стран славянских, а там затевается варварский набег в пределы Византии, вот, вы и должны рассказать, что вам известно об этом? Правда ли, что киевские князья Аскольд и Дир, бывшие до сих пор нашими друзьями, хотят идти на нас войной?

- Да!

- Вы это знаете верно?

- Мы сами были у них на пиру, когда норманны потребовали похода...

- И что же князья?

- Они, великий, как мы знаем, имеют самые миролюбивые намерения, они - против этой войны, но их только двое, а варягов много, к варягам примкнули и славяне... Вышел у всех великий спор с князьями. Что же им поделать!

Лаврентий Валлас от имени всех остальных передал Василию все, что ему было известно по поводу затеваемого киевскими варягами набега.

Он, рассказывая о виденном, так дрожал за свою жизнь, что не решился скрыть ничего. Напротив того, он сгустил краски, описывая княжескую дружину и охватившее ее одушевление. Киевские варяги в рассказе Валлоса явились какими-то извергами.

Они прямо заставляли своих миролюбивых князей предпринять этот набег.

- Но каковы эти князья по своему характеру? - спросил Василий Македонянин, внимательно выслушав подробный рассказ купца.

- Они кротки и войне предпочитают пиры и охоту...

- А другие славяне? Что они? Ведь, варяги - это пришельцы на Днепре?

- Сами по себе днепровские славяне, в особенности те их них, которые называют себя полянами, народ очень миролюбивый и кроткий...

- Тогда они разделяют мнение своих этих князей, Аскольда и Дира?

- Если бы все без исключения в Киеве были в этом подобны им!

- Что-же?

- То, что вместе с князьями на Днепр пришла буйная норманская дружина. Эти люди совсем другого характера, чем обитатели берегов Днепра. Они жаждут крови и грабежа, они спят и во сне видят одни только буйные набеги, куда и на кого - это им все равно. Вот, эта-то дружина, как мы уже передавали тебе, великолепный, недовольна своими князьями, упрекает их в трусости, лени и требует немедленного похода.

- И что-же? Поход уже решен?

- Пока нет!

- Что останавливает от дерзкого набега этих варваров?

- Искреннее миролюбие их князей, как уже ты, великий, слышал.

- Тогда, может быть, все обойдется?..

- Вряд ли... Аскольд миролюбив, Дир тоже, но они не рискнуть идти одни против всех, а славянские старейшины, в особенности те, которые постоянно находятся в Киеве, готовы идти следом за норманнами... За собой они поведут и свои племена...

Василий задумался.

Он ясно видел, что эти дрожащие от ужаса люди говорят правду, и предчувствовал, какою опасностью грозит набег.

Купцы стояли, не спуская с него глаз.

Они стояли, затаив дыхание, как-бы боясь нарушить думы правителя.

Все они теперь переживали не совсем приятные минуты.

Все теперь, по их мнению, зависело от того, что надумает этот человек.

- Скажите, - вдруг прервал молчание Македонянин, - вы бывали запросто, не на пирах, у этих киевских князей?

- Да, в их палатах все очень просто, каждый имеет доступ к ним. Они выходят, беседуют со всеми, кто-бы ни обратился к ним за своим делом, даже самым ничтожным.

- Это хорошо... Но пользуются ли они влиянием на свои дружины?

- О чем ты спрашиваешь, несравнимый?

- Я хочу знать, мог бы их кто заменить в Киеве, ну, если бы их не было, нашлись бы у варваров другие вожди?

- Трудно это сказать... По нашему убеждению, на Днепре пошли бы тогда раздоры. Киевляне очень любят Аскольда и Дира, но, не будь их, они, легко может быть, не пожелали бы иметь над собой никого чужого, и тогда норманнам пришлось бы плохо... Норманнов мало - славян много...

- Так, так, - кивал головой Василий.

Какой-то план создался в его голове.

- Вы останетесь здесь, - сказал он купцам, - я буду говорить с императором, а там посмотрим, не найдется ли для вас способа загладить вашу вину перед родиной.

Он отдал начальнику стражи приказ задержать под строгим присмотром купцов и сам скрылся во внутренних покоях.

XIII. Фотий

Когда Василий Македонянин возвратился в покои Вардаса, то больной правитель был не один.

У него был сурового вида человек в великолепном патриаршем одеянии.

Он был еще молод для тех отличительных признаков патриаршего сана, которые были на его одежде.

Василий Македонянин поморщился при виде нового посетителя Вардаса.

Он очень недолюбливал этого человека и в глубине души считал его вступление на патриарший престол страшной несправедливостью и одним из самых худых дел правителя Вардаса.

Это был знаменитый Фотий, племянник Вардаса, из блестящих царедворцев почти что насильно попавший на патриарший престол Византии.

Для того, чтобы ему освободить место, Вардас низложил любимого всеми патриарха Игнатия, заточил его в один из монастырей, где бывший патриарх вел жизнь находящегося на послушании инока.

Какие-то особые цели были в этом для Вардаса, но какие - об этом знал один он.

Как бы то ни было, а на патриаршем престоле Византии очутился хитрый и ловкий политик. Может быть, Вардас, не знавший еще Македонянина, готовил его в свои приемники или просто удалял с дороги, не желая вступить в борьбу с племянником.

Кака уже сказано выше, Василий не особенно любил Фотия, а тот, в противоположность этому, очень снисходительно относился к Македонянину, к котором видел сильную непосредственную натуру и недюжинные способности.

Он важно дал свое благословение Василию, после чего Вардас указал тому место около себя.

- Что говорят купцы? - спросил у Василия больной правитель.

- Они подтвердили то, что тебе известно, всемудрый, - ответил тот.

- Итак, гроза надвигается?

- Да...

Несколько времени прошло в молчании.

- Мы давно уже ждали этого, - заговорил снова Вардас, - но если это случится теперь, то это будет большим для Византии несчастьем. Мы и так переживаем очень тяжелое время. Михаил под влиянием оргий почти что сошел с ума, все войска находятся на границах Византии, где им приходится бороться с персами, у нас есть только разнузданная гвардия, которая хороша, когда приходится укрощать разбушевавшуюся чернь на форуме, и ничего не стоит в открытом бою с могучим врагом.

- И прибавь, мудрый, - вставил свое слово Фотий, - у нас нет полководца, который мог бы бороться с варварами.

- Я уже говорил ему, какие это варвары, - кивнул на Василия Вардас, - это - -не жалкие болгары, а новый мощный, крепкий народ-дитя, только еще начинающий жить...

- Что же делать? Как отвратить грозу? Ведь, от Рима теперь нам нечего ждать помощи.

- Да, после того, как эти бунтовщики отложились от нас, и мы не могли наказать их за измену - на Рим, действительно, нечего надеяться...

- Но не можем же мы допустить, чтобы погибла Византия!

- Византия и не погибнет, - довольно спокойно ответил Вардас, - до этого очень еще далеко, да и нам славяне с этой стороны вовсе не опасны, Византия - и даже не вся, а только один город великого Константина - перенесет ужасное жестокое испытание... оно мне и страшно!..

- Чем же?

- Оно вызовет волнения в народе. Недовольство Михаилом растет и без того, а кто может знать, куда заведет нас волнение черни?

- Да, это - действительная опасность, - согласился с Вардасом Фотий.

- Не позволено ли мне будет сказать свое слово? - вмешался молчавший до этих пор Македонянин.

- Говори, Василий, - ласково вымолвил Вардас, - ты молод, и в твоей голове могут зарождаться хорошие планы, говори, а мы обсудим твои слова.

- Действительно, у нас нет войска для отражения набегов, с границ мы не можем взять обратно наши отряды - тогда персам легко будет вторгнуться в пределы Византии, но если бы удержать россов от этого набега теперь, то после они встретились бы с вооруженными силами и были бы без труда отброшены.

- А как это сделать?

- У них только два вождя.

- Знаю - Аскольд и Дир...

- Вот! Других нет... нет им и заместителей. Если бы эти вожди умерли от какой-нибудь внезапной причины, болезни или чего подобного, россов некому было бы вести в набег, тогда...

- Так, так, ты, можешь быть, и прав! Но среди норманнов все-таки останутся люди, которые могут заменить Аскольда и Дира.

- Не думаю! Этих князей любят славяне. Ведь они видят в них своих освободителей от козарского ига, другие же норманны являются для них простыми воинами, недостойными сидеть на княжеском престоле; кроме того, у славян есть и свои знаменитые мужи, которые имеют больше прав на княжение, чем простые пришельцы. Если не будет Аскольда и Дира, сразу на Днепре, среди покорных им племен, начнется волнение, которое кончится очень печально для норманнов, и, во всяком случае, опасность набега, может быть, для нас хотя и не будет устранена совершенно, то отдалена на более или менее продолжительное время.

- Он прав! - воскликнул Фотий.

- Я согласен с тобой, - наклонил голову Вардас, - но не будем скрывать от себя, что это - очень трудное дело теперь.

- Отчего?

- Чья-либо смерть не в нашей воле.

Фотий усмехнулся.

- Человек смертен... - сказал он, - и никто не знает и знать не может, откуда приходит смерть...

XIV. Поручение

Несколько минут прошло в молчании.

Вардас как-будто обдумывал только что слышанное.

- А ты что скажешь? - обратился, наконец, к Василию снова правитель.

- Я вполне согласен с мнением блаженнейшего, - ответил тот.

- И ты!

- Василий мне всегда казался рассудительным человеком, - вмешался Фотий.

- Но кто бы мог помочь нам?

- Купцы! - произнес Македонянин.

- Ты опять прав, Василий, я о них забыл, - воскликнул Вардас. - Действительно, купцы могут быть нам очень полезны в этом деле: их хорошо знают в Киеве, где они бывали не раз, и они легко могут добиться того, чтобы князья их приняли.

- И поднести им в числе даров хотя бы такие благовония, - воскликнул Вардас, уже примирившийся с планом Василия, - которые бы обладали известными нужными нам свойствами... Придворный врач Фока сумеет приготовить такие...

Василий молчал.

Этот закаленный и видавший всякие виды византийский царедворец все-таки призадумался над убийством себе подобных.

- Но нам нужно спешить, - пробормотал он, - умеет ли Фока приготовить эти благовония?..

- Пусть он отправится в Киев под видом купца и приготовит их на пути, - подал совет Василий.

Вардас ничего не ответил. Он опять глубоко задумался.

В его душе боролись между собой самые разнообразные чувства.

Нельзя сказать, чтобы особенно говорила среди них жалость. Все-таки Вардас был сыном своего века, но он в это время был болен, ждал каждую минуту смертного часа, и заботы о душе, о будущей жизни, занимали его.

Однако, эта борьба продолжалась в его душе не долго.

Сознание необходимости этого преступления ради пользы отечества взяло верх.

- Пусть так, я согласен, - пробормотал он. - Ты, ведь, отпустишь мне этот грех?

- Можешь быть в этом вполне уверен, дядя, -ответил Фотий, - этот - точно так же, как и все другие.

- Тогда пусть Василий вернется к купцам и объяснит им, чего от них ждет Византия, а потом, мы призовем Фоку и объясним ему, что нам нужно от него... Иди, Василий...

Македонянин с низким поклоном патриарху вышел из покоя.

Валлос и его товарищи ждали с замиранием сердца его возвращения.

- Сколько потребуют с нас? - шептались между собою купцы.

- Только бы не наших голов...

- Но за что же?

- Разве при дворе Михаила-пьяницы спрашивают - за что?

- Но - тсс!..

Василий снова появился перед ними и обвел их своим испытывающим взором.

- Слушайте, вы! - заговорил он, складывая на груди руки, - я уже говорил вам, что умирать человеку все равно где...

- Помилуй, могущественный! - завопили купцы, падая на колени перед ним.

- Встаньте и слушайте! Я передаю вам слова нашего могущественного и великого порфирогенета, которого вы и тень недостойны видеть... Вы немедленно отправитесь снова на Днепр, в Киев, и устроите так, чтобы эти варвары приняли вас в своем покое; там вы поднесете им богатые дары от себя... вот, что вы должны сделать...

- Великолепный, нас там ждет смерть! - воскликнул Валлос.

- Умрете вы в Киеве или в Константинополе - не все ли равно? Если же вы умрете в Киеве, то спасете ваши головы... может быть, вы родились под счастливой звездой. Но что об этом говорить! Как я вам сказал, так и будет! С вами отправится еще один человек, с которым вы должны обращаться с почтением, а чтобы вы не посмели убежать, то на ваш корабль будут даны мореходы с военных судов... Согласны?

Купцы из этих слов поняли, что всякое сопротивление излишне.

- Согласны, - разом ответили они, - мы готовы сделать по твоему слову!

- Не сомневаюсь, - ответил Василий.

XV. К цели

Кто может сказать, какими путями распространяются тревожные вести и иногда доходят до людей, от которых более всего хотели бы их скрыть?

Вардас, Фотий и Василий более всего желали скрыть принесенное купцами известие от своего повелителя, и оно, между тем, дошло до него очень скоро.

Михаил не на шутку встревожился, когда узнал о предстоящем набеге варваров.

Ему не было никакого дела до Византии, он боялся за свою только жизнь, которая все-таки более, чем что-либо, была в опасности.

- Варвары, варвары! Опять эти несносные варвары! - кричал он, мечась, как сумасшедший, по своему роскошному покою. - Это - заговор! Меня хотят лишить престола, вот, и навели теперь враги мои варваров на Византию.

- Успокойся, величайший! - пробовал останавливать его Василий, - Византия по прежнему верна тебе и сумеет всегда защитить тебя грудью своих сынов от всяких варваров...

- Знаю, все знаю... Ты только, Василий, один заслуживаешь моего доверия, - кричал порфирогенет, - успокой меня, скажи мне: гвардия за меня?

- Да, светлейший...

- А народ?

- Точно также... Народ по прежнему обожает тебя и считает тебя своим солнцем.

- А все-таки я ему не верю, этому народу... Он коварен и лжив. Я ему давно не устраивал ристалищ, и он забыл меня.

- Нет, нет не тревожь себя напрасно, в порфир рожденный - народ за тебя... Займись пока делами государства, тебя ждут на пире, и, если ты не покажешь пирующим своего лица, они и в самом деле подумают, что ты испугался каких-то варваров.

- Ты прав, Василий, прав, как всегда... Действительно, нельзя подавать этим людям вида, что мы смущены...

- Тогда прикажешь ты подать знак к началу твоего великолепного пира?

- Подай, Василий!

Македонянин удалился.

Ему до крайности был отвратителен этот перепугавшийся до последней степени человек, дрожавший при одном только намеке на опасность за свою жалкую жизнь и забывавший в то же время о судьбе целого народа.

Мысли Василия при этом принимали все более и более определенный образ.

"Не настал ли, наконец, удобный миг?" - теперь уже смело думал он, не страшась, как прежде, своих мыслей, - отчего не воспользоваться мне тем смущением, ужасом, которое овладеет Византией при первой вести о приближении варваров? Случай удобный, и упускать его нельзя... Мне кажется, что императорская корона совсем приходится по моей голове... Тогда отчего же и не надеть мне ее?.. Только для этого нужно мне удалить, во чтобы то ни стало, на это время Михаила из Византии, но как?

Василий задумался.

Вдруг он ударил себя рукой по лбу.

"Чего же легче? Порфирогенет напуган до последней степени, стоит только поддержать в нем этот испуг, и он сам поспешит скрыться из Византии, ну, на персидскую границу, что ли, а в его отсутствие все легко устроить, как следует... Только надо сделать это умно, так чтобы Вардас не заподозрил моих планов. Его одного я боюсь и уважаю, остальные мне не страшны нисколько. А в этом мне поможет Ингерина".

С такими мыслями он поспешил к молодой женщине, все еще не утратившей своего влияния на "Нерона Нового Рима".

Они редко виделись с тех пор, как Ингерина поселилась во дворце Михаила.

Но, несмотря на редкие встречи с Василием, молодая женщина продолжала безумно любить его.

Он был ей дорог по их прежней жизни, по тому времени, когда они, голодные и холодные, скитались по горам Македонии, думая не об императорской короне, как теперь, а о том, где и как добыть кусок насущного хлеба.

Среди роскоши дворца Ингерина не раз вспоминала те дни, и они казались ей гораздо более счастливыми, чем та сытая, полная удовольствий жизнь, которую она вела с Михаилом...

Василия встретила она с такой шумной радостью, какая была даже опасна в их положении.

- О, наконец-то, наконец-то, ты пришел ко мне, Василий! - воскликнула она, страстно целуя Македонянина, - я скучала по тебе, я думала, что ты уже разлюбил меня!

- Нет - и никогда! - решительно отвечал Василий, - или ты думаешь, мне не больно видеть тебя в объятиях другого? Но что делать, цель, которую я преследую ради тебя, требует жертв... Я приношу их, приносишь и ты, когда же исполнится все так, как задумано мною, мы оба будем счастливы, несказанно счастливы... Но ты мне должно помочь, моя Ингерина.

- Говори,Василий, говори любимый мой, я готова сделать все!

- Нужно, во чтобы-то ни стало, удалить порфирогенета отсюда.

- Удалить? Зачем?

- Ты узнаешь это впоследствии, а теперь исполни пока то, что я тебя прошу.

- Но предлог?

- Он есть!

- Какой же?

- Здесь ходят слухи о грозящем Византии набеге варваров. Михаил уже теперь перепуган до-нельзя. Поддержи в нем этот испуг и убеди его, что среди войска, на границе, он будет в большей безопасности, чем здесь...

- А ты... останешься?

- Да, это необходимо...

- Но варвары! Что будет с тобой, я боюсь за тебя!

- Успокойся, я сумею охранить себя хотя бы ради той цели, которую мы преследуем...

Василий не ошибался в Ингерине.

О! Это была, действительно, умная женщина, которой можно было довериться и на которую можно было положиться.

Действительно, она сумела поставить дело так, что в конец перепуганный Михаил поспешил оставить свою столицу.

Он сумел, однако, на этот раз притвориться и предлог для своего удаления избрал вполне объяснимый, приличный.

- Наши храбрые войска, - объяснил он свой отъезд, - бьются с персами, и мы должны сами руководить ими, воодушевлять их на новую борьбу, как бы она ни была тяжела... О, мы сделаем это и поразим персов!...

Он уехал.

Вардас, не подозревавший, кто устроил это удаление, был очень рад отъезду Михаила.

- Так будет спокойнее, - говорил он Василию, - у нас развязаны руки, и мы можем действовать вполне свободно... Варвары не так страшны, как порфирогенет, он мог одним словом разрушить все наши планы, помешать нам.

Василий ничего не отвечал.

Он чувствовал корону византийских императоров на своей голове...

XVI. Свое и чужое

Пока перепуганный Михаил собирался покинуть Византию, его приближенные торопливо приводили в исполнение задуманный ими план отдаления набега славянских варваров.

Врач Фока потребовал довольно продолжительного срока для приготовления своего таинственного средства которое должно было помочь киевским князьям умереть, прежде чем они встанут во главе своих дружин, чтобы вести их на Византию.

Фока был с виду добродушный, безобидный старик; никто бы при взгляде на него не решился сказать, что этот человек, по своей профессии придворного врача императора, не только многим помогал родиться, но помогал и умирать, и умирать так, что намеченная жертва не подозревала даже, с какой стороны приходит смерть.

Придворный врач императора был, впрочем, человек очень скромный и только изредка позволял себе похвастаться своим страшным искусством.

- У Нерона Старого Рима была Локуста, - говаривал он в порывах откровенности, - но я превзошел и Локусту...

Теперь, получив неожиданное приказание приготовить такие благовония, которые должны были бы уничтожить киевских князей, Фока не замедлил приняться за свое страшное дело.

Он заперся в своей лаборатории, что-то долго варил, сушил, растирал в ступках, мешал, не выходя из своего покоя и никого не допуская к себе в течение всех дней, пока он был в своем невольном заключении.

Его не беспокоили.

Вардас был уверен, что Фока настолько хорошо знает свое дело, что сумеет исполнить его, как нельзя лучше, если только ему не станут мешать.

На отъезд Михаила из Византии никто не обратил внимания - ни царедворцы, ни народ: такой незаметной личностью был этот правитель на ряду с своими талантливыми администраторами: Вардасом, Фотием, Василием.

Василий в последнее время стал особенно ласково и даже нежно относиться к Ирине и Изоку, оставленным бежавшей Зоей на его попечении.

Он знал, кто они такие, и все-таки думал, что этот юноша и девушка до некоторой степени могут явиться в его руках заложниками, если только хитро задуманный план не удастся и не отдалит набега киевских славян.

Своей ласковостью Василий старался привлечь брата и сестру на свою сторону, чтобы со временем, если позволят обстоятельства, воспользоваться ими для переговоров с их родичами, которые, видя в них внуков старого Улеба, легко могли ради них стать из заклятых врагов Византии ее искренними друзьями и верными союзниками.

С этой целью он подолгу в свободное время разговаривал то с Изоком, то с Ириной, но чаще всего с обоими вместе.

- Дети мои, - говаривал он, - неужели вам не нравится здесь, в Византии?

- О, нет, - отвечала обыкновенно Ирина, -нам хорошо здесь.

- Но на родном Днепре лучше! - с затаенным вздохом отвечал Изок.

- Почему же, юноша?

- Там все свое...

- А здесь? Разве вы в чем-либо нуждаетесь?

- Нет, благодаря тебе, ни в чем.

- Тогда что же вам еще?

- Ах, Василий, - раздражался пылкий Изок, - как что? Нам нужен родимый Днепр, простор его полей, нужен родной наш воздух, нужны родимые забавы, ничего этого здесь нет...

- Так, стало быть, Изок, ты не хотел бы остаться в Византии?

- Нет, нет! Ни за что! Ни за что! Я умер бы, я задохнулся бы здесь...

- А ты, Ирина?

- Я?.. Я не знаю... Я всю мою жизнь провела здесь, старый Лука почти что накануне своей смерти рассказал мне, кто я, а до этого я считала себя византийкой...

- Ты скажи ему, сестра, что с тех пор, как ты только узнала тайну нашего деда, и твоя душа перестала быть покойной!

- Да, Изок, ты прав... много перемен произошло со мной.

- Каких же, Ирина? - вкрадчиво спрашивал Василий, - я - друг твой и Изока, ты можешь говорить со мной без опасений... я буду рад, если найду возможность помочь тебе. Не бойся, мое милое дитя, говори откровенно...

- Я стала совсем другою, благородный Василий. Прежде для меня весь мир был в Византии; если мне приходилось выбираться из своего угла и взглядывать на ваши роскошные дворцы, шумный форум, на ваши храмы, все это мне казалось волшебным раем, царством грез, и я не мечтала никогда ни о чем другом, как только о том, чтобы остаться в этом уголке всегда, на всю жизнь.

- А теперь?

- Теперь не то... Я уже не думаю, что Византия - рай. Она великолепна - да, но в моих грезах, в моих снах я вижу совсем другое... Мне грезится покойная величавая река, медленно катящая свои волны среди высоких зеленых берегов, я вижу города, не такие пышные и великолепные, как город Константина, нет, они, эти города, с виду бедны и ничтожны, но, когда во сне я нахожусь в них, я так, вот, и чувствую, что и Византия, и ее пышность, блеск, ее солнце, ее люди, все это мне чужое, а там, в этих городах, все мое, все мое родное, близкое, я там своя... И после таких грез так, вот, и, кажется, обернулась бы я птичкой малою, унеслась бы я туда на крыльях своих... Да так, пожалуй, есть и на самом деле... Здесь я телом одним только, а душа моя там, на берегах этой реки, на родине моей... Ведь, о ней я грежу, Василий, ведь, ее вижу я в снах моих, как ты думаешь?

Василий ожидал подобного признания.

"Кровь сказывается", - подумал он, - "свое к своему тянет".

Легкий вздох вырвался из его груди.

- Я понимаю тебя, дитя, я понимаю, какие чувства волнуют тебя, - тихо промолвил он.

О, в эти минуты и в его мечтах быстро воскресла знакомая картина. Встали горы родной Македонии, неприступные кручи, снеговые вершины, на которых так хорошо и легко дышится вольной груди, цветущие долины, где живется так привольно и счастливо, где люди не знают ни вражды, ни лжи, ни ненависти... и все это оставлено, все это забыто, покинуто! Ради чего? Ради призрака власти, ради короны Византии! Что же, разве легко носить ее? Разве истинно счастлив тот, чью голову она украшает? Нет, нет, тысячу раз нет! Эта власть всей своей тяжестью давит человека за то суетное, полное тревог и волнений счастье, которое она дает ему... Как бы хорошо вернуть прошлое! Но - нет! Эта корона так близка, что поворота быть не может, нужно неуклонно идти туда, куда влечет судьба, обманет она - и, если только голова на плечах останется, всегда не поздно вернуться к прежнему... Но как хорошо и светло это прежнее!

Новый тяжкий вздох вырвался из груди Василия. Он даже не старался подавить его - ведь, эти дети - он знал прекрасно - не выдадут его, и при них, хотя на мгновение, можно скинуть давившую его своей тяжестью личину...

- Понимаю тебя, дитя мое, понимаю, - повторил Василий, - но не печалься и ты, Ирина, и, Изок, может быть, все будет так, как вы желаете, как мечтаете, но только нужно ждать и ждать... Наша судьба не в наших руках...

XVII. Осужденные на смерть

Труд Фоки был скоро закончен...

Византийский сын Эскулапа тонко знал свое дело...

Нескольких дней было вполне достаточно для того, чтобы приготовлено было средство к отдалению набега славянских варваров...

Как только Фомка закончил свои приготовления, он немедленно вышел из затвора и поспешил послать одного из слуг к Вардасу с уведомлением, что он выполнил его приказ...

Фока еще не знал, что ему готовится...

Он думал, что отвести дары будет поручено купцам, а сам он останется в стороне от всякой непосредственной опасности.

Но он жестоко ошибался...

Вардас принял его очень ласково - так ласково, что Фока, присмотревшийся ко всему за свое долгое пребывание в императорском дворце, сразу же почувствовал, что тут не все ладно...

Правитель затворился с врачом и долго, долго беседовал с ним...

- Итак, Фока, я очень благодарен тебе за твои труды, - закончил он свою беседу, - ты - верный слуга императора.

- О, мудрейший, я делаю, что могу...

- Я знаю, что ты скромен, очень скромен... Но ты получишь награду... А, вот, скажи, кому поручить все это?..

- О, кому прикажешь, могущественный.

- Так-так... я был уверен в таком твоем ответе. Еще раз повторяю, ты - верный слуга отечеству.

- Так как же повелишь, могущественный? Кому я должен передать наставления?

Вардас на мгновенье задумался.

- Поговори об этом с Василием... - вымолвил он, стараясь глядеть куда-то в сторону.

- Но мне хотелось бы узнать приказание от тебя, мудрейший.

- Поговори с Василием, - совсем беззвучно повторил Вардас.

Фока понял все.

- Твоя воля, мудрейший, - проговорил он и с низким поклоном вышел из покоя.

Больной правитель только по уходе его вздохнул облегченно...

Ему стало жаль этого человека... Они долго жили вместе, и не раз Фока оказывал Вардасу очень серьезные услуги. Теперь наместник императора знал, что отправляет его, в случае неудачи, на верную смерть.

Фока, успевший уже примириться с своей участью, перешел к Василию.

Тот встретил его также смущенный и несколько растерянный.

- Ты знаешь, Фока, все? - спросил он, - Вардас уже сказал тебе?

- Вардас сказал, что я должен спросить у тебя...

- Что делать, Фока, нужно отправиться тебе... Иначе доверять никому невозможно такого ответственного дела...

- А купцам?..

- Что они! Эти трусы, если не сбегут или не умрут сами от перепугу, легко испортят все дело...

- Стало быть, я должен ехать непременно?

- Да.

Фока на минуту задумался.

- У меня жена-старуха, два сына, внуки... - как бы в раздумье проговорил он.

- Не беспокойся за них! - воскликнул Василий, - они будут находиться под моей охраной... Но не печалься... я уверен, что ты возвратишься...

- Не утешай меня, Василий, я столько видел смертей, что не побоюсь той смерти, которая будет ниспослана мне с открытым лицом...

Василий ничего не ответил.

Так прошло несколько мгновений.

Македонянин смотрел куда-то в угол, Фока, опустив глаза к полу, как бы переживал какую-то тяжелую внутреннюю борьбу.

- Прощай, - наконец, глухо вымолвил он.

- Прощай, Фока, ответил Василий.

- Помни свое обещание... Не оставь моих сирот...

- Иди!.. Будь покоен...

- На утро будьте готовы отправиться в путь, - приказал он приведенным по его приказу купцам и приказал страже увести их.

Снова оставшись наедине с Фокой, Василий не выдержал и, повинуясь могучему внутреннему порыву, крепко-крепко обнял старика и, едва сдерживая слезы, выбежал из покоя.

Вардас ждал его с нетерпением.

- Ну, что, - спросил он, - как Фока?

- Он понял, что его присутствие необходимо.

- Верный, незаменимый слуга... Может быть, он своею жизнью спасает Византию...

- Он готов на все, он - не эти жалкие торгаши и способен пожертвовать собой ради пользы отечества...

- Мало таких...

- Но пока они есть, сильна ими Византия... Только бы жертва эта не стала напрасной, - закончил Вардас.

На другой день рано утром трирема херсонесских купцов вышла из гавани Константинополя.

Фока был на ней.

К Аскольду и Диру вместе с ним неслась по морским волнам сама смерть...

Часть III. Чудо Пресвятой Богородицы

I. К родным берегам

Анастас и Зоя, как мы уже видели из первой части нашего рассказа, при первой только возможности поспешили, по совету Склирены, бежать от опасности...

Какой? Мы уже видели, что дело приняло совсем не то оборот, который имел в виду Никифор, но и Анастас, и Зоя знали, что такое значат интриги при дворе Михаила, а потому поспешили воспользоваться вполне вероятным спасением в бегстве. Если у них и были у порфирогенета защитники, то, особенности у Анастаса, было не мало и врагов, всегда готовых довести его до плахи из-за одной только зависти к его прочному положению, как главы народной цирковой партии голубых.

Анастас не сомневался, что рано или поздно он вернется в Константинополь. В душе он был очень недоволен, что приходится уходить так далеко - на Днепр, к варварам, и не мог понять, чего так настаивает на этом, казалось, всегда такая рассудительная Зоя.

- Чего ты ждешь от варваров? - спрашивал он ее, уже очутившись на борте корабля, - скажи мне - чего?

- Всего, - коротко отвечала Зоя.

-Этого очень мало для меня...

- А чего бы ты хотел?

- Больших подробностей; узнать, наконец, все твои планы!

- Узнать! Для этого еще будет время...

- Однако, ты не разговорчива...

Зоя засмеялась.

- Еще бы! - сказала она с особым ударением, - ведь, я - не византийка...

- Как ? Что? - удивился Анастас.

- Так, не византийка!..

- Кто же ты?

- Природная славянка!

Анастас, ни слова не говоря, глядел на нее: так он был поражен этим неожиданным признанием.

- Ты - славянка, и я об этом ничего не знал?..

- И не мог знать. Вспомни, что в Константинополе ты - человек совершенно новый.

- Но в тебе ничего незаметно варварского: ты красива, умна, исповедуешь Христову веру, принята во дворец императора, наконец, ты - матрона.

Зоя снова засмеялась.

- А все-таки я - славянка... Мало ли бывает в жизни! Я, сказала тебе, и сама думала, что стала природной византийкой... да, вот, теперь сказалась кровь... Я горю вся, я трепещу, сердце мое бьется радостью при одной только мысли, что скоро-скоро я увижу мою родину!..

- На радость ли?

- Какое горе видишь ты?

- Неужели ты думаешь, что на твоей родине сохранилась о тебе память?

- Старейшина Улеб и его дети никогда не будут забыты, - гордо проговорила Зоя. - Я уверена, на Днепре все его помнят. Хотя мой несчастный отец убит этим ненавистным Никифором, но я отомщу, отомщу за его смерть!..

Глаза Зои загорелись злобным огоньком. Она так поглядела на Анастаса, что с того сжалось от какого-то мрачного предчувствия.

- Ты что-то задумала, Зоя, - смущенно пробормотал он.

- Я скажу тебе, что - месть и месть, какая только доступна дочери варварского народа... К этому толкает меня сама судьба. Погляди сам: разве это невольное изгнание, не вызванное ничем, не предопределено мне судьбой? Судьба заставляет меня вернуться на родину, бросив там на берегах Пропондиды все, что меня еще привязывало к Византии, и я иду...

- Но по крайней мере, есть ли у тебя кто-нибудь там на берегах Днепра?

- Жив брат мой Всеслав; он в великом почете у киевских князей.

- Откуда ты это знаешь? Разве у тебя были сношения с Киевом?

- Мне сообщил об этом Изок, родной сын моего брата.

- Тот, которого скрывала ты у себя?

- Да, он...

- А эта другая девушка?

- Ирина? Она - его родная сестра и, стало быть, моя племянница.

- Так-так! Но что же с ними будет без нас? Склирена добивается юноши, а Никифор девушки; они своего не упустят.

- Вся моя надежда на Василия Македонянина: он добр, приветлив, искренно расположен и к тебе, и ко мне; но, если дети погибнут, месть моя будет еще ужаснее, верь мне в этом!..

- Зоя, я боюсь тебя! - воскликнул Анастас.

Такой разговор не раз заходил между ними во время морского пути. Анастас как-то стушевался перед этой женщиной, которая преображалась тем более и более, чем ближе были берега славянской земли. Это была уже не прежняя спокойная, бесстрастная византийская матрона, ловко умеющая прикрывать какой угодно маской волнующие ее чувства. Зоя перерождалась. Византийский лоск, светскость роскошного двора Михаила порфирогенета быстро спадали с нее. В ней пробуждалась дикарка с необузданными порывами, смелая, решительная, не останавливающаяся ни перед чем. Она даже костюм переменила, и теперь перед Анастасом, приходившим только в изумление от этой метаморфозы, была дочь варвара, судившая по-варварски и уже забывшая все византийское.

Морское путешествие шло очень быстро. Благодаря попутному ветру, постоянно надувавшему паруса, Зоя через пять-шесть суток увидала берег своей родины, когда-то не по ее воле оставленной.

II. Славянка

Был уже вечер, когда корабль, войдя в устье Днепра, бросил якорь.

- Госпожа, - обратился к Зое кормчий, - как я уже предупреждал тебя, моя галера не может идти далее, тебе и твоему спутнику придется оставить нас здесь...

- Но как же быть нам дальше?

- Если тебе угодно, то я найду тебе здесь проводников. Ведь, ты желала попасть в Киев?

- Да!

- Я так и обязался перед благородным Никифором, я - человек честный и исполню то, что должен.

- Перед каким Никифором? - с удивлением воскликнула Зоя.

- Начальником императорских телохранителей...

- Но какое же он может иметь отношение ко мне? Я не понимаю.

- Он приказал мне с особенным почетом доставить тебя и твоего спутника в Киев!

- Ничего не понимаю!

- А я все! - вступился Анастас. - Наше бегства точно так же, как и заключение в тюрьму, было делом Никифора и этой негодной Склирены.

- Но зачем?

- Они, вероятно, не могли добиться приказания о нашей казни, а так как мы им мешали, то они и удалили нас из Константинополя и удалили, должен сказать, очень ловко! В таком деле, как это, я сразу узнаю Никифора...

- Пожалуй, что ты прав!

- Не пожалуй, а действительно прав... Теперь я знаю, что мне делать! Эй, мореход!

- Что прикажешь, благородный господин?

- Ты должен доставить нас обратно в Константинополь и немедленно.

Глаза Зои загорелись зловещим огоньком.

- Ты хочешь возвращения?.. Этого не будет... Я не возвращусь теперь туда, откуда сама судьба увела меня...

- Должна возвратиться... Довольно я наслушался от тебя о какой-то там твоей мести! Кто тебя, в самом деле, знает, что ты затеваешь? Хорошо еще, что узнал твои замыслы... Может быть, ты хочешь навести варваров на Византию? Нет, как хочешь, а я этого не позволю! Ты говоришь, что любишь свою родину, но и я люблю свою. Теперь, когда очевидно, что это наше бегство ничем не вызвано, и тут была интрига, я считаю себя обязанным вернуться обратно, и, прости уже, хотя бы пришлось употребить против тебя силу - ты пойдешь за мной, это верно. Зла я тебе не сделаю, я промолчу обо всем, что слышал в эти дни от тебя, только ни до какой мести я тебя не допущу... Кто тебя знает? Моя родина мне дороже всего...

Зоя вся вспыхнула, задрожала, резкий ответ готов был сорваться с ее языка, но в этот миг ей на помощь пришел прежний византийский лоск, умение сдерживать свои порывы. Дикарка на мгновенье исчезла, и ее место снова заняла важная матрона.

- Ты, Анастас, прав, как всегда, - с приветливой улыбкой заговорила она, - прости мою вспышку... и забудь, что я говорила ранее - мало ли что говорится в озлоблении! В самом деле, что я могу найти в этой дикой стране? Разве может какой-нибудь Киев заменить мне, привыкшей к роскоши и довольству, родимую Византию? Нет, нет, ты прав! Я не подумала ни о чем этом, прости меня, мы вернемся...

- Вот, так-то лучше! -проговорил Анастас, успокаиваясь при этих словах.

Он умел прекрасно править колесницами - недаром же, в самом деле, голубые избрали его своим вождем, - но по своим способностям был очень недалек и, вместе с тем, весьма доверчив. Его нисколько не поразила эта внезапная перемена в Зое.

- Но только вот что, Анастас: позволь мне сойти на берег и поклониться родимой мне земле, - снова заговорила Зоя, - все-таки это - та земля, на которой я впервые увидела свет...

- А ты попытаешься бежать?

- Куда же могу бежать одна? Ах, Анастас! Но если ты мне не веришь, проводи меня, мы сойдем на берег вместе. Так, ведь?

- Со мной - пойдем! Только скорее...

Несмотря на то, что был вечер, Анастас приказал спустить лодку. Он весь горел нетерпением возвратиться поскорее обратно и уже рассчитывал, что корабль на следующее же утро может отплыть к берегам Византии. ВВиду этого ему хотелось поскорее исполнить желание Зои, чтобы не было потом задержки в отправлении.

Лодка была спущена, и двое гребцов быстро направили ее к правому берегу Днепра.

Первой выскочила на землю Зоя.

Местность была пустынная. Невдалеке от берега шумел лес, у самой воды видно было несколько рыбачьих хижин.

- Родная земля! - в экстазе воскликнула Зоя, целуя песок. - Наконец, я снова стою на тебе, наконец, я снова дышу родимым воздухом!.. Анастас, пойдем туда, к этим деревьям, позволь мне коснуться их! Ведь, они так же, как и я, дети этой земли.

Она быстро увлекла своего спутника к лесу.

Анастас еле поспевал за ней.

Зоя, в порыве радости, целовала землю, деревья, плакала, не обращая на византийца ни малейшего внимания.

Тому, наконец, это наскучило.

- Пойдем же, Зоя! Нам надо вернуться, пока не наступила ночь!

- Вернуться? Куда? - как бы в забытье спросила Зоя.

- На наш корабль.

- Этого не будет! Я останусь здесь... и ты тоже...

- А я говорю, что будет! Не пойдешь волей, поведу тебя силой.

- Силой? Меня? Ах, ты - византиец! Разве ты забыл, кто я? Силой? Меня - славянку?

- Не разговаривай, а иди! - уже совсем грубо крикнул Анастас и схватил Зою за руку.

- Но та ловко вывернулась и кинулась на него.

- Зоя! Что ты делаешь? - раздался отчаянный крик византийца.

Он беспомощно взметнул руками и упал на песок.

Зоя стояла над ним с кинжалом в руках, из левой стороны груди Анастаса ручьем струилась кровь.

- Сам хотел, - прошептала Зоя, - умирай теперь! Если бы ты вернулся, ты первый бы выдал меня!..

III. На родине

Анастас копал судорожными движениями ног землю. Удар нанесен был верной рукой. Несчастный хрипел, а Зоя все еще стояла над ним.

- Меня, славянку, захотел удержать силой!.. нет, не бывать этому, - бормотала она, - не бывать этому никогда! Ваших изнеженных женщин вы можете заставлять делать, что вам угодно, но с славянским народом шутить не приходится... Мне жаль тебя, Анастас, Но что же делать, я принесла тебя в жертву моей родине, прости меня!..

Хрипенье несчастного прекратилось, глаза его остеклились, он весь вытянулся. Зоя поняла, что он был мертв.

- Прощай! - проговорила она, выпрямляясь во весь свой рост, - прощай, я не могу похоронить тебя, но что же делать? Я сама не могу возвратиться теперь на судно...Ночь... куда идти?.. Если бы я знала, что могу переночевать в лесу... Но я вижу там свет в этих рыбачьих хижинах... мне окажут гостеприимство там, я знаю.

Взглянув в последний раз на труп Анастаса, Зоя поспешно удалилась от него.

Прежде всего она поспешила вернуться к гребцам,

Вы вернитесь обратно, - сказала она, - мы остаемся здесь.

- Как тебе угодно, госпожа. Но где же твой спутник? - удивленно спросил один из матросов.

- Он отправился отыскивать приют на ночь и хотел отыскать лодку, которая бы доставила нас обоих к князьям в Киев.

- Мы могли бы довести его...

- Он устал, странствуя на корабле, и захотел пройтись по твердой земле.

- Тогда позволь нам отвезти хотя бы тебя.

- Я буду очень вам благодарна.

Зоя села в лодку. Она была совершенно спокойна и думать позабыла о своем поступке; он казался ей вполне естественным. Зоя так была близка от намеченной цели, что не остановилась бы ни перед чем, только бы достигнуть ее. Анастаса было ей жалко, но что значил он в сравнении с родиной, к которой она так стремилась и на которую, как она была уверена, привела ее сама вершительница всего в жизни - судьба.

Сильные гребцы так разогнали лодку, что в несколько взмахов весел достигли рыбачьих хижин, стоявших одиноко у воды.

- Благодарю вас, друзья мои, - ласково проговорила Зоя, подавая им византин, - вот, возьмите это себе и возвращайтесь обратно к себе; вас, наверно, уже ждут на вашем корабле...

- А ты, госпожа?

- Я найду приют здесь!

Она подошла к хижине, на пороге которой уже виднелся старик-рыбак с двумя молодыми парнями, очевидно, сыновьями.

- Мир вам! Я прошу гостеприимства вашего, - произнесла Зоя, отдавая поклон.

- Войди, кто бы ты ни была, женщина, под мой кров и будь уверена, что я и моя семья примет тебя, как посланца бога.

Этими словами старик давал понять, что Зоя становится под его защиту на все время, пока она пробудет под кровлей хижины.

Зоя не замедлила воспользоваться этим приглашением радушного хозяина.

С каким наслаждением опустилась она на грубую скамью, с отрадой вдыхая родимый воздух! Оставленные ею в Константинополе палаты показались ей со всем своим великолепием жалкими в сравнении с этой хижиной. Ведь, там все было чужое, насильно навязанное, здесь свое, родное, к чему сохранила в ней любовь память чуткого отрадного детства.

- Садись, женщина, и отдыхай, - говорил старик, - если ты голодна, сейчас, что есть только лучшего в моей хижине, будет перед тобой, моя жена сама будет служить тебе; если ты нуждаешься в защите, никто не осмелится тронуть тебя.

- Благодарю, благодарю, отец, - чуть не плача от радости, говорила Зоя.

- По костюму вижу, ты здесь - чужестранка. Не с того ли ты корабля, который недавно стал на якорь у нашего берега, не так ли?

- Да, отец!

- Но ты так чисто говоришь на нашем языке, обыкновенно трудном для чужестранцев! Насыщай свой голод и удовлетвори наше любопытство, откройся нам, кто ты?

На стол была уже подана уха из свежей, только что наловленной, рыбы. Зое не хотелось есть, но она знала, что своим отказом обидела бы радушных хозяев, предложивших ей гостеприимство.

Она стала есть, и уха показалась ей таким лакомым блюдом, перед которым ничто были все роскошные и утонченные яства Византии.

Пока она была занята ухой, вокруг нее собралась вся семья рыбака, пришли даже из соседних хижин, где уже узнали об ее появлении.

- Так кто же ты, женщина? - снова повторил свой вопрос старик.

Зоя на минуту смолкла.

- Ты помнишь-ли, отец, полянского старейшину Улеба? - спросила она.

Лицо старого рыбака озарилось доброй улыбкой.

- Мне ли не помнить Улеба! - воскликнул он, - этот старейшина был много раз благодетелем нашей семьи! Как мы плакали, когда эти хищники-варяги увели его и его семейство от нас! Но почему ты, женщина, спросила меня об этом?

- Если ты помнишь Улеба, так вместе с этим ты должен помнить и меня.

- Как так?

- Я - дочь Улеба...

Сразу все притихли в хижине при этом неожиданном признании.

IV. Среди родимых

Изумление, однако, быстро сменилось общей радостью.

Первым пришел в себя старик хозяин.

- Благословение великий богов над нами и над землей нашей, и над моей бедной хижиной! - воскликнул он. - Мертвые встают из могил!.. Так это ты - дочь нашего славного Улеба, та молоденькая девушка, которую на моих глазах увезли свирепые норманны в позорный плен?!

-Я...

- Благословение богов! А Улеб - твой отец?

- Да, правдиво твое слово...

- Он умер?..

- Да.

- Давно?

- Нет... очень недавно...

- И ты не спасла его?..

- Я отомщу за его смерть!..

- Так он был убит?..

- Его убили византийцы, и на головы их всех падет моя кара! Да, падет! Слушай, я не видела отца: в плену нас разлучили, и он был скрыт от меня, сама судьба его скрыла, и я уже узнала только об его смерти...

- От кого?

- От его внуков, Изока и Ирины, видевших его ужасную смерть.

- Ты говоришь - Изок! Разве он тоже в Византии, в плену? Его недавно видели здесь... Ведь, ты говоришь о сыне Всеслава, не так-ли?

- Да, именно, о сыне моего брата... Он в Константинополе, и киевляне должны его выручить из плена...

- А сама ты?

- Я бежала сюда на родину. Слушай, отец, и не осуди меня! Я уже вступила на родную землю, когда меня насильно хотели вернуть назад... Как должна была бы поступить в этом случае славянка и дочь Улеба? Могла ли она, скажи мне, покориться чьей-либо силе?

- Никогда!

- Я так и сделала... Я убила моего преследователя; его труп лежит там, у леса... Теперь ты знаешь все... если можешь, суди меня...

- Тебя не в чем обвинять... Я пошлю сыновей закопать его. Он был христианин?

- Да.

- Тогда пусть по обрядам их веры поставят крест над его могильным курганом. Но что ты думаешь делать теперь с собой?

- Я хочу непременно пробраться в Киев, к брату, к князьям киевским.

Старец отрицательно покачал головой.

- Не советую я тебе этого.

- Отчего?

- На Днепре не спокойно...

- Что же?

- Норманны и славяне, соединившись за одно, хотят идти в поход на Византию.

- Тогда я могу помочь им.

- Чем? Ты - женщина...

- Я столько лет прожила в Константинополе, знаю его прекрасно и могу дать указания, как найти слабейшие места.

- Ты жаждешь мести?

- За отца!

- Это хорошо... Жизнь в Византии не изменила в тебе славянского духа, это я вижу...

- Отец, разве может что-либо в целом мире заставить забыть славянина, что в его жидах течет славянская кровь? Нет, нет, этого не может быть!

Старик и все присутствующие одобрительно закивали головами. Им по сердцу пришлись такие пылкие речи молодой женщины, казавшейся в их глазах, после ее бегства из заповедного для них города, чуть ли не героиней.

- Ляг и отдохни, дочь моя! - вымолвил, наконец, старик, - по нашей славянской пословице утро всегда бывает мудренее вечера. Ты утомлена, и отдых тебе необходим, на утро мы решим, как должны будем поступить в этом случае с тобой.

Он знаком руки приказал всем выйти из хижины вслед за собой.

с Зоей осталась одна только старуха, жена старого рыбака, все время почему-то жалобно всхлипывающая при каждом слове молодой женщины.

Уже совсем стемнело, ночь наступила, а рыбаки не расходились. Они толковали, судили и рядили, как быть с их неожиданной гостьей.

- Отец, - вдруг отозвал в сторону старого рыбака один из сыновей.

- Что тебе, Прастень?

- Я хочу тебе сказать слово.

- Говори, я выслушаю тебя...

- Зачем этой женщине ходить одной в Киев? На Днепре, ты сам это знаешь, очень не спокойно в последние дни.

- Но она идет к брату.

- Удержи ее всего несколько дней. До Киева недалеко, пошли меня или брата к Всеславу.

- И вы приведете его сюда?

- Да!

- Это умно, я так и поступлю. Но удастся ли нам задержать ее здесь?..

- Убеди ее, что это необходимо...

- Хорошо, а ты с рассветом отправляйся в путь, мы будем ждать тебя.

- Благодарю, отец, - воскликнул с пылом Прастень, - я не обману твоих ожиданий...

Зоя еще спала, когда первые лучи солнца позолотили восток. В это время молодой рыбак успел уже подняться на порядочное расстояние от своего поселка вверх по Днепру.

Когда она проснулась солнце уже высоко стояло на небе.

- Так поздно! - воскликнула Зоя и, быстро одевшись поспешила выйти из хижины.

о, Теперь она впервые после стольких лет видела, наконец, родную землю, при свете солнечном. Как сладко забилось ее сердце... Вот, вот, она - эта земля, на которой она впервые увидела свет... вот, величавый Днепр, вон, вдали, его нагорный берег... Как мало изменилось все это с того времени, когда Зоя-пленница, плачущая и скорбная, проходила мимо этих берегов... Все осталось по прежнему, все было так, как-будто и не существовало совсем долгого, долгого промежутка...

V. Брат и сестра

Зоя никак не могла понять, почему рыбаки не хотят отпустить ее. Прошло уже несколько дней с тех пор, как она очутилась в их поселке. Византийское судно давно уже ушло в обратный путь, труп Анастаса был закопан, как это обещал Зое старый рыбак, а она все еще оставалась гостьей.

На все свои вопросы она слышала в ответ только одно: "Погоди да погоди, куда тебе торопиться!"

Наконец, Зоя поняла, почему ее задерживали в этом жалком поселке.

Как то раз перед вечером она вышла на берег Днепра. Кругом было тихо, рыбаки все были на ловле еще с рассвета, и возвращения их должно было ждать еще не скоро.

Зоя стояла почти что у самой воды и смотрела в ту сторону, где, по ее расчетам, должен был быть Киев.

Вдруг из-за колена Днепра донесся до ее слуха сперва гул голосов, потом всплескивание весел. С той стороны как-будто ожидать было некого, но сердце Зои вдруг забилось сильно, сильно...

Показался парус сперва, а затем молодая женщина могла уже разглядеть и большой струг с вооруженными людьми.

Почему то ей кинулось в глаза, что двое стоявших на носу струга люди слишком пристально смотрят в ее сторону. Мало этого, Зоя ясно видела, как один из них, молодой, в простой одежде, жестом руки указывал на нее.

Струг подходил все ближе и ближе. Зоя теперь уже могла совсем разглядеть его путников.

С трудом она узнала в молодом простолюдине сына того старика, который приютил ее в первый день прибытия на родину.

Другого же она не знала.

А между тем, этот другой и по своему внешнему виду, в особенности по одежде, резко отличался от остальных; видно было, что это - начальник. Жесты его были повелительны, голос отрывист, взгляд суров.

- Вот, она! Вот, она! - кричал с переднего струга молодой рыбак.

Наконец, струг пристал.

Его начальник вместе с рыбаком легко соскочил на землю и быстро направился к Зое.

Вот, он уже около нее... Что-то знакомое, что-то родное мелькнуло Зое в чертах его лица.

- Кто ты, женщина? - отрывистым властным тоном спросил Зою незнакомый воин. - Правда-ли, что ты - дочь полянского старейшины Улеба?

- Да, это - правда!

- Твое имя?

- Славянское?

- Ну, да! Какое же еще?..

- В Византии меня называли Зоей, а здесь на Днепре, где я родилась, мой отец Улеб, в честь матери моей, дал имя Любуши...

- Так ты - Любуша?.. сестра?.. да, я сейчас же узнал тебя... сестра!

- Всеслав!..

И, не будучи в силах совладеть с собою, Зоя ( мы будем по прежнему называть нашу героиню тем именем, под которым мы познакомились с нею еще в Византии) кинулась со слезами радости га грудь брату...

Суровое лицо Всеслава на миг озарилось тихой радостью при виде плачущей на его груди сестры.

- Боги, после многих испытаний, посылают, наконец, мне счастье, - прошептал он. - Я добился своего. Теперь я узнаю все о моих родных и жестоко отомщу за их гибель...

- Мы вместе отомстим! - воскликнула Зоя, услыхав его.

- Я слышал, отец убит?

- Да, византийцами - за то, что не хотел отдать на позор твоей дочери.

- Дочери? - воскликнул Всеслав.

- Ее - и выдать Изока.

- Дочь и сын? Они там, в этом проклятом городе?

- Им не будет там худо...

- Все равно! Я силой возьму их оттуда... Горе теперь Византии!.. Если не пойдут на нее князья наши, я подыму моих славян...

- Я пойду с тобой...

- Благодарю... Но войдем в эту хижину, а вы, - крикнул он, обращаясь к стругу, - готовьтесь на рассвете к обратному пути.

Вернувшиеся в это время рыбаки с низкими поклонами встретили княжьего наперсника.

Из струга были принесены разные яства и пития. Часть их Всеслав отдал рыбакам, в виде угощения; другую же он оставил для себя и велел подать в той хижине, где нашла себе приют его сестра.

Вплоть до рассвета беседовали они.

Зоя все подробно рассказала брату о своей жизни в Византии - о том, как разлучили ее с отцом и матерью на рынке невольников, как она сумела заставить полюбить ее знатного и богатого византийца, который из рабыни сделал ее своей женой и наследницей, и, наконец, сообщила брату о своей случайной встрече с детьми Всеслава, где так удачно помог им Василий Македонянин.

- Ты - христианка? - спросил ее Всеслав, когда она кончила рассказ.

- Да.

- А дочь моя? Ты назвала мне ее Ириной...

- Она - тоже христианка...

- Что же, вы будете молиться снова славянским богам?

- Нет, мы останемся верными Христу...

- Ну, это - ваше дело; молиться кому угодно, только бы это не помешало мести...

VI. Гостья Аскольда

На другое утро, с рассветом, струг, по приказанию Всеслава, распустил паруса и тронулся вверх по Днепру, направляясь к Киеву.

Всеслав казался мрачным и встревоженным.

- Что с тобой? - спросила его Зоя. - Или ты не рад, что мы, наконец, нашли друг друга?..

- Нет, я рад, но мы, варяги, не умеем выражать своей радости шумом.

- Разве ты - варяг? Ты - славянин...

- Я стал варягом и, привыкнув к обычаям чужой страны, не желаю меняться в родной.

- Расскажи мне о себе...

Всеслав махнул рукой.

- Что рассказывать! А, впрочем, если ты хочешь...

Он сообщил Зое о своей жизни в суровой Скандинавии, о битвах под начальством Рурика и, наконец, о возвращении на родной Днепр.

- И ты никогда не попытался даже узнать, что сталось с твоим отцом, матерью, сестрой, дочерью в плену?..

- Этому многое мешало.

- Не вижу - что.

- Сперва я был в дружине простым воином, а потом уже успел добиться того, что князья стали считать меня своим другом.

- И ты не предпринял ничего?

- Как ничего! Я поднял норманнов и славян на Византию; теперь порядочное уже время собирается народ. Мы разгромим это проклятое гнездо... Меня беспокоит одно только теперь...

- Что, брат?

- Наши князья...

- Аскольд и Дир?

- Да, их так зовут... Очень они кротки и миролюбивы и совсем не похожи на норманнов. Ну, да если они не пойдут, я призову на Днепр Олофа с Ильменя, великий Рурик отпустит его к нам, и тогда - гроза Византии...

Зоя с наслаждением слушала брата. Часы пути летели для нее незаметно. Вот, промелькнули ревущие и кипящие днепровские пороги - близко и Киев.

Вот, наконец, и он...

Зоя едва-едва узнала прежний маленький городок, каким она помнила Киев в своем детстве. Теперь он разросся, расширился, принял совсем другой вид, чем это было раньше.

Струг подошел к богатой пристани, вблизи которой высились княжьи хоромы.

Ты не устала? - спросил ее Всеслав.

- Нет, силы мои бодры и свежи.

- Тогда мы пройдем к князьям сейчас же. Они знают и о моем горе и о моей радости - я рассказал им все...

- Пойдем, я готова!

Лишь только струг пристал, они поднялись на пристань. Зоя видела, с каким почетом встречают повсюду ее брата, и поняла, что это очень и очень высокое лицо в Киеве.

На нее же кругом смотрели с удивлением и любопытством.

- Кто она? Неужели это - сестра Всеслава! Такая молодая! - слышался кругом шепот любопытных.

Еще по дороге Всеслав узнал, что Дир был на охоте, и оставался в Киеве один только Аскольд.

Он вышел сам навстречу своему любимцу.

Зоя с свойственной женщинам наблюдательностью заметила его красивое, подернутое легкой дымкой грусти, лицо, задумчивые, так и проникающие в душу, глаза, румяные щеки, и, когда она услышала его голос, сердце ее почему-то сильно-сильно забилось.

- Это - твоя сестра, Всеслав? - заговорил первым Аскольд. - Приветствую тебя от своего имени и от имени всех моих киевлян!

- Благодарю тебя, князь, на ласке твоей, - ответила Зоя. - Я счастлива за мой народ, во главе которого стоит такой глава, как ты.

Перед ярлом была снова византийская матрона, бесстрастная, несколько льстивая, умеющая сказать и лесть так, что она казалась правдой.

Киевлянки были не такие. Их простота давно уже прискучила Аскольду. Теперь он видел пред собой совсем другую женщину, каких еще не было в Киеве.

- А я счастлив тем, что вижу тебя и знаю, что увижу еще не раз, - в тон сказал ей Аскольд. - Надеюсь, что в моих палатах ты не будешь ни в чем нуждаться, об этом позаботится не только мой верный Всеслав, но и я сам, и дорогой друг и названный брат мой Дир.

Ему хотелось еще говорить. Разговор с этой женщиной доставлял ему несказанное удовольствие, но он понимал, что после такой долгой дороги гостья утомлена и нуждается в отдыхе.

- Прежде чем ты уйдешь в свои горницы, скажи мне свое имя, - сказал, однако, он.

- Меня зовут Зоей.

- Любуша! - воскликнул молчавший до того времени Всеслав.

- Дорогой брат, я так привыкла к этому моему имени... Позволь мне и здесь остаться Зоей...

- Ты и останешься ею... мы все будем тебя звать так, - промолвил Аскольд, не спуская очарованного взора с молодой женщины...

VII. Любовь

Словно сладкая греза, словно видение Валгаллы промелькнула пред Аскольдом эта женщина. Князь сам не свой вернулся в свою гридницу. Голос Зои все еще звучал в его ушах, ее образ был пред его глазами. Он заслонил собой все, и из-за него Аскольд ничего не видал вокруг себя...

"Кто она, откуда она? Неужели это - славянка? Неужели в Византии женщины все таковы? Ах, если бы она только осталась здесь в Киеве!" - такие думы волновали Аскольда, когда он остался один в своей гриднице.

Теперь он с нетерпением ждал Всеслава. Ведь, от него он мог что-нибудь узнать новое об его сестре. Ах, ведь, он думал встретить такую же, как и все в его Киеве, но эта Зоя...Аскольд помнил женщин своей родины, помнил рыжеволосых стройных бритонок, изящных женщин страны франков, но всем им было далеко до одной этой женщины, которая с первого же взгляда заставила так сильно забиться его сердце... бедное измучившееся его сердце...

Давно это сердце ждало такого светлого радостного видения, давно в пылу битв и в тиши опочивальни так и рисовалось оно в его мечтах, в его воображении, сердце стремилось к нему, но мечты оставались мечтами, грезы грезами, и ни одна из тех женщин, которых Аскольд когда-нибудь видел в течение своей жизни, не подходила под созданный его воображением образ...

Вдруг сердце мечтательного норманна болезненно сжалось под влиянием новой гнетущей мысли...

Свободна ли она? Нет ли его любви какого-нибудь препятствия? Может быть, она уже любит кого-нибудь?..

Горе тому...

Он найдет соперника, хотя бы в морской глубине, хотя бы в самой Валгалле, хотя бы под защитой самого светлого Одина...

Он сотрет его с лица земли, уничтожит даже самую память о нем!..

Но кто же может стать ему таким соперником?

Может быть, он остался В Византии?

Тогда он сотрет с лица земли всю Византию,а вместе с нею и его.

Россы и его варяги достаточно храбры для этого.

А если он здесь?..

Здесь его теперь быть не может.. Но это теперь, а кто знает будущее?..

Только кого бы могла избрать, кроме него, здесь, на берегах Днепра, в Киеве, властелином своего сердца эта красавица?

Варяги грубы, славяне полудики...

А если Дир, его названный брат?

Ужас объял Аскольда.

Га! Он сотрет с лица земли и Дира...

Эта мысль успокоила так неожиданно влюбившегося скандинава, и он снова погрузился в сладкие мечты, так погрузился, что не слыхал даже, как вошел к нему Всеслав.

- Княже! - воскликнул тот.

Аскольд вздрогнул и быстро обернулся на этот зов.

- Это ты - Всеслав? Что она?

- Кто?

- Твоя сестра!

- Она прислала меня благодарить тебя за твою ласку к ней...

- Стало быть, ты устроил ее хорошо? Ты не жалей, Всеслав, ничего для нее... Слышишь, чтобы все, что ни пожелает она, было у нее... Я так хочу.

Всеслав с удивлением глядел на своего князя. Таким возбужденным он еще никогда не видал его и теперь не понимал даже, что такое вдруг могло приключиться с Аскольдом.

- Что с тобой, княже? - не скрывая своего удивления, спросил он его.

- Что?

- Ты какой-то особенный! Таким я тебя никогда еще не видал... Здоров ли ты?..

- Да, да, здоров... Расскажи мне о ней, о твоей сестре. Кто у ней остался там в Византии?

- Да что же я тебе могу сказать? Это бы нам самим посмотреть надо!

- Самим?

- Конечно же! Струги готовы, рать славянская и варяжская собраны, запасов хватит - вот, и пошли бы мы туда посмотреть...

- Ах, ты опять о том же! Да, ведь, это - дело решенное!..

- Решенное-то - решенное, а по нашей славянской пословице - отклад нейдет на лад... Мы все собираемся, а в путь дорогу не двигаемся...

- Тебе-то что?

- Как что? А знаешь ли ты, князь, византийцы убили так, из-за ничего, моего отца... они держат в позорном плену мою дочь и сына...

- Как, Изока?

- Сестра сообщила мне, что и сын мой, и дочь томятся в самых страшных подземельях проклятой Византии (39).

- Я ничего не понимаю...

- Ты верь моим словам только...

- Я глубоко сочувствую тебе, Всеслав. Ты знаешь, как я и Дир тебя любим!..

Тогда помогите мне вызволить моих кровных! Помни князь, что вся дружина желает этого, только ты противишься этому...

- Хорошо! Хорошо! Я поговорю обо всем этом с твоей сестрой.

Всеслав усмехнулся.

- Видно, женщина, князь, тебе ближе и дороже, чем испытанный верный слуга и друг.

Аскольд весь вспыхнул, но все-таки поборол свой гнев и сдержался.

Ведь, это был ее брат!..

VIII. Опасность

Аскольд переживал первую весну своей любви.

Он был счастлив, чувствовал это, и все его страхи куда-то далеко-далеко ушли от него, а их место заняла лучезарная радость.

Дир не оправдал его подозрений.

Он, как и все другие в Киеве, преклонился пред чудной красотой Зои, но сердце его молчало при виде этой красоты. Аскольд понял это чувством влюбленного ревнивца и успокоился. Дир ни в чем не изменил своего образа жизни. Он был ласков и предупредителен с Зоей, но ее общество вовсе не думал предпочитать пирам и охотам и на первых, от которых теперь удалялся Аскольд, предпочитая им беседы с Зоей, он с большим, чем его названный брат, успехом занимал первое место.

Дружина же роптала.

Для всех - и норманнов, и славян, стало очевидным, что их князь сохнет и сходит с ума по дочери старого Улеба.

- Когда же на Византию? Все готово! - горланил старый Руар.

Из-за бабы все позабыл!

- Вот, принесло ее на беду к нам!..

- И чего это Всеслав смотрит? Ведь, всем известно, что его дети томятся у проклятых византийцев.

Всеслав и сам сперва думал, что дело очень неладно. Он начинал уже косо поглядывать на сестру.

"Я ожидал, что она поможет мне", - с тоской думал он, - "а она - ничего... Эх, придется на Ильмень посылать, не по нас такие князья!"

Однако, ему скоро пришлось переменить свое мнение о Зое.

Она сама вывела его из заблуждения.

Молодая женщина уже давно замечала, что брат ее хмурится. Она смутно догадывалась о причинах этого, но пока не разубеждала брата. Дело в том, что и в любви Аскольд оказывался таким же нерешительным, как и в ратных делах.

Зоя видела, что князь влюблен в нее. От ее женского внимания не могло это укрыться. Мало этого, она сама чувствовала, что Аскольд все большее и большее место завоевывает в ее сердце, и с нетерпением ждала объяснения со стороны влюбленного нее скандинава. Но этого объяснения все не было, Аскольд не решался на него, а какая же женщина, да еще славянская, решилась бы первая идти к мужчине и говорить ему о своей любви?

Наконец, она почувствовала, что им нужно объясниться.

Но как?

Тогда ей пришло в голову воспользоваться недовольством брата.

- Что не весел, Всеслав? - спросила она его, улучив время, когда брат зашел к ней в опочивальню как он всегда делал в последнее время, перед отходом ко сну.

- Отчего же мне быть веселым? - угрюмо ответил тот.

- Скажи мне, что у тебя на душе?

- Точно ты сама не понимаешь! Эх, видно, придется посылать на Ильмень! Там - действительные воины, а здесь, у нас, какие-то трусливые бабы...

- Ты говоришь про ваших князей?

- Про кого же больше? Про них!..

- Хорошо! Ты пошлешь на Ильмень, что же будет дальше?

- Что? Придет Рурик, а не он сам, так пришлет к нам Олега; вот, мы тогда и посмотрим, что тут будет...

- Да, ведь, это грозит смертью Аскольду и Диру.

- Туда им и дорога!..

Зоя вздрогнула вся.

- Умоляю тебя, Всеслав, погоди делать это...

- Тебе-то что? - удивился брат.

- Как что? Хочешь, я тебе скажу? Я люблю Аскольда.

- Ну, а я люблю своих детей и каждую минуту страдаю за них!..

- Ты помнишь, что я говорила тебе в первую после разлуки нашей встречу?

- Что?

- Я пришла сюда ради мести за отца!

- А, между тем, из-за тебя Аскольд все откладывает и откладывает поход.

- Он не будет больше делать этого.

- Уж не ты ли его заставишь?

- Я!

Всеслав презрительно усмехнулся.

- Оставим об этом говорить, - сурово вымолвил он, - скажу тебе одно, что я, пожалуй, и не рад теперь твоему возвращению в Киев.

- Когда ты узнаешь все, ты будешь обрадован.

- Вряд ли!

- Поверь мне...

Брат и сестра несколько времени помолчали.

- Только еще раз, молю тебя, Всеслав, погоди посылать на Ильмень!... Клянусь тебе, Аскольд поведет вас...

- Сказал он тебе, что ли?

- Скажет!

- Когда?

- Скоро, очень скоро...

Тон ее голоса был так уверен, что Всеслав вдруг почувствовал себя убежденным.

- Хорошо, сестра, я повременю немного, только так, очень немного, иначе, если не я, так другие пошлют за Руриком. Все скучают этим бездействием, а тут, вот, получены вести, что к нам византийские купцы лезут, да на этот раз не просто так, а с дарами от самого византийского императора... Ох, уж эти дары!.. Примут их князья, отложат поход - вот, и полетит весть на Ильмень...

Зоя внимательно слушала слова брата.

"Медлить нечего!" - с тоской думала Зоя, - "если я не заставлю его идти на Византию, ему же придется плохо"...

IX. Чары любви

Едва только наступил вечер, Зоя вся укутанная с ног до головы, вышла из покоев.

Перед палатами князей, где она жила вместе со своим братом Всеславом, была обширная поляна, на которой Аскольд и Дир давали пиры киевским людинам, а со всех других сторон раскинулся густой плодовый сад.

Конечно, норманны и жители Киева развели сад с самыми прозаическими целями - иметь всегда плоды и ягоды для княжьего стола, но Зоя решила воспользоваться им для своих целей.

Она знала, что окно покоев Аскольда выходят в этот сад, и что в этот вечер Аскольд, по своему обыкновению последнего времени, был дома.

Вечер был чудный, какие могут бывать только на юге в начале осени. Полная луна с высоты небес заливала весь сад своим ярким светом. Кругом все было тихо. Киев давно уже спал. Плодовые деревья и гряды с ягодами струили свой аромат...

Молодая женщина осторожно обошла князевы палаты и взглянула в сторону окон.

Окно в покое Аскольда было раскрыто настежь.

Зоя улыбнулась, потом тихо, тихо, как бы про себя запела:

По дружке тоскует горлица По дружке, по ясном соколе; Не летит в ее он гнездышко, Позабыл свою подруженьку. Истомилась грудь высокая, Истерзалось сердце бедное По желанном друге-соколе, По его по ласкам искренним.

При лунном свете она заметила, что у окна показалась статная фигура Аскольда.

Тогда Зоя, как бы не замечая его, выступила из тени и пошла мимо икон, делая вид, что не замечает вовсе князя.

Для тебя ли ненаглядного У окна - окна косящета, Не одну глухую ноченьку Я сидела, сна не знаючи. Ты лети ж, лети, соколик мой, Приходи же, мил желанный друг,

Успокой мое сердечушко, Что из белой груди рвется вон.

Так продолжала петь она.

- Зоя! - громко воскликнул Аскольд, - ты ли это?

Молодая женщина остановилась и приняла испуганный вид.

- Это ты, князь? Прости, прости меня! Я побеспокоила тебя, я прервала твой покой своей глупой песнью.

Нет, нет, Зоя, это ничего, ничего, я еще не спал, - взволнованно говорил Аскольд, - но ты здесь, ночью...

-Да, вечер так хорош! Мне стало душно в моей горнице, и я вышла по привычке в сад. В Византии я всегда гуляла, там много садов... А здесь я осмелилась впервые... все спят, вечер так хорош... в покоях так душно...

- Ты права, права, как всегда, Зоя, и мне душно... Погоди, прошу тебя, погоди, и я хочу вместе с тобой подышать этим воздухом... Прошу тебя, погоди!..

- О, князь! - воскликнула Зоя, но тут она заметила, что Аскольда уже не было у окна.

Она снова улыбнулась.

"Кажется, на этот раз мне будет удача!" - подумала она и, тихо тронувшись вперед, снова запела:

Где же, где же ты, желанный мой? Жду тебя, и нет мне силушки Поджидать тебя, нет моченьки! Истоскуюсь, горемычная... Где же, где же ты, желанный мой!

- Зоя, здесь я, здесь, я около тебя, - услышала молодая женщина за собой страстный шепот.

Она быстро обернулась.

Позади ее стоял Аскольд.

Он был сам не свой, глаза его искрились страстью, грудь высоко вздымалась.

- Это ты, князь?

- Я, я, любая моя! - страстно прошептал Аскольд, простирая к Зое свои объятия.

Но та отстранилась.

- Князь, что ты? Подумай, кто ты и кто я! - проговорила она.

- Кто я?..я... не знаю, - почти что хрипел влюбленный до безумия Аскольд, - а ты... ты для меня все...Слышишь ли? Все! Ты все у меня взяла: и ум, и сердце... Ты звала меня, под моим окном... или, может быть кого-нибудь другого? Горе ему!.. Нет, ты пела для меня...Зоя, Зоя! перестань меня мучить!..

- Чего ты хочешь от меня, князь?

- Чего? Разве ты не видишь - чего? Тебя хочу, любви твоей хочу, а ты... спрашиваешь... Полюби меня!..

- Женщины любят героев...

- Героев, ты сказала? А я?

- Я ничего не знаю о тебе,князь. Вот, уже сколько времени я живу с вами, видела, как ты пируешь, видела, как ты охотишься, видела, что ты добр, но все это - не геройство...

- Чего ты хочешь?

- Женщины любят героев, - повторила снова свою фразу Зоя.

- Ты хочешь от меня геройских подвигов? Они известны.

- В прошлом?

- Да.

- А в настоящем?

Аскольд был сражен этим вопросом.

- Я слышала от вашего скальда Зигфрида песенку. Он поет:

С войною слава неразлучна, Нет в мире лучше дел войны.

- Ах, что мне Зигфрид! - перебил ее князь, - скажи, что нужно сделать, чтобы ты полюбила меня? Хочешь, я завоюю для тебя весь мир?!

-Слишком много, князь, завоюй мне одну только Византию!

- И ты! Хорошо! Ты полюбишь меня?

- Героя - да!

- Я сделаю! Завтра же будут окончены все сборы, и мы уйдем!

- Я с тобой!

- Но помни, если и тогда ты не будешь моей, горе тебе!..

- Ты грозишь? - усмехнулась Зоя, мне грозишь? Что ты мне сделаешь?

- Убью!

- Я не боюсь смерти...

- Возьму тебя!

- Попробуй!

- Не истощай моего терпения... Помни, я здесь - все!

- Каждый волен над собой!

- Я волен здесь над всем.

- Но не надо мной!

- Посмотрим! - не помня уже себя от охваченного его порыва бешенства, закричал Аскольд.

Ослепленный страстью он кинулся к Зое, но та ловким движением выскользнула у него из-под руки и очутилась от него в нескольких шагах.

- Ты хотел взять меня силой? - чуть не закричала она, - если так - смотри! Ты возьмешь мой труп, а не меня.

Аскольд в ужасе увидал, что она, озаренная лунным светом, стоит перед ним с высоко поднятым над своей грудью кинжалом.

- Еще один шаг, и я опущу это лезвие в свое сердце... Ты хочешь этого? - крикнула она ему.

- Зоя, Зоя! - повалился на траву Аскольд, - остановись!.. Я - раб твой, я у твоих ног... Молю тебя... прости мне!..

Он дополз на коленях до молодой женщины.

- Я все... все... Византию, мир... тебя... один поцелуй, Зоя... только один...

Зоя наклонилась над ним.

- На Византию? - тихо спросила она.

- На Византию, - пролепетал влюбленный князь.

- Клянешься своими богами?

- Клянусь...

Как бы в ответ на эту клятву и в подтверждение ее, в ночной тиши прозвучал поцелуй...

X. На Византию

Таким одушевленным, таким возбужденным давно с самого похода на козар, никто не запомнил Аскольда. Все, даже Дир, удивлялись ему и не узнавали его.

Лишь только забрезжило утро, Аскольд уже был на ногах. Дружинники его только еще просыпались, когда на поляне перед княжескими хоромами раздались призывные звуки рога.

Встревоженные, не понимая, в чем дело, сходились скандинавы и вожди славян на эти звуки. Дир, только что вернувшийся с охоты, тоже поспешил явиться на крыльцо.

- Что случилось, Аскольд? - тревожно спросил он своего названного брата.

- Погоди! Ты сейчас узнаешь.

Полянка быстро наполнялась народом.

- Что случилось? Зачем нас звали? Какое дело? - раздавалось со всех сторон.

Руар, Ингелот, Фарлав, Всеслав поместились в первых рядах. Возбужденный вид князя дивил их. Они с нетерпением ждали, что он скажет.

- Товарищи и друзья! - громко заговорил Аскольд, когда вокруг него собрались все. - Не один уже раз вы говорили мне, что хотите идти на Византию; вы упрекали меня, что я не веду вас. Верьте мне, я хотел, чтобы отдохнули вы; но теперь вижу, что все вы достаточно готовы для похода: славяне обучились в полной мере ратному делу и будут сражаться с храбростью достойных сынов Одина. Норманны покажут им достойный пример. Я уверен теперь в удаче. На Византию, на Византию! Я и Дир поведем вас... Кто будет убит, того ждет светлая Валгалла, оставшиеся в живых возвратятся обремененные добычей... Итак, оканчивайте сборы, - чем скорее, тем лучше! На Византию!

Словно рев морских волн перекатился по всей толпе.

- На Византию, на Византию! - ревели сотни голосов.

Восторг охватил всех. Теперь уже никто не сомневался, что поход будет начат...

Откуда-то явились щиты,и, по скандинавскому обычаю, названные братья подняты были на них, в знак того, что они всей дружиной признаны верховными вождями.

Аскольд и Дир удалились после этого.

- Что с ним такое? - спрашивали у Всеслава.

- Не знаю... Чуть не накануне он был против этого похода, - пожимал тот плечами...

И никто из них не догадывался, что все это сделал один только поцелуй Зои...

- Довольна ты мной? - спрашивал у молодой женщины Аскольд, пройдя прямо в ее горницу.

Зоя из окон видела все, происшедшее в это утро. Она понимала, что теперь для Аскольда уже возврата нет; поход решен окончательно.

- Ты - мой герой, - нежно улыбаясь, отвечала она.

- Я делаю это для тебя...

- Благодарю... Мое имя, стало быть, после похода будет славно так же, как и твое.

- Ты сказала, что пойдешь со мной?

- Да, как верная жена, я последую за тобой, хоть в самую сечу. Я буду держать щит перед тобой и ободрять тебя поцелуем, когда ты падешь духом!..

- Помни, мы соединимся на всю жизнь!

Да, но после похода только...

- Один поцелуй, Зоя...

- Нет, мы успеем намиловаться после...

- Ты жестока...

- Я люблю тебя и хочу, чтобы ты был славен, вот и все...

- Но если поход будет неудачен?

- Все равно: я твоя...

Голова Аскольда кружилась, все равно, как на другое утро после пира. Он чувствовал, что эта женщина с каждым своим словом приобретает над ним неотразимую власть.

Он ушел в свои покои, потому что к Зое пришел брат.

- Что, брат? - спросила молодая женщина, - не права я была?

- Я не узнаю его... что с ним? Он совсем переменился...

- А я тебе скажу... Чего не могли сделать с ним вы, сильные мужчины, сделал один только поцелуй слабой женщины.

- Твой?

- Мой.

Всеслав плюнул.

- Бабник! - презрительно произнес он.

- Все равно, поход решен...

- Спасибо тебе и на этом!

В самом деле, в тоже утро начались деятельные приготовления к морскому походу. На Днепре было устроено множество временных пристаней. Около каждой из них нагружались припасами и оружием струги. Повсюду во все роды и племена были посланы уведомления с призывом к набегу. В Киев стекались огромные толпы людей. Приходили кроткие яснолицые поляне, являлись звероподобные древляне. Все несли с собой припасы и оружие и в надежде погулять и побуйствовать на просторе, спешили в Киев...

Одушевление было полное...

Всем известно было, что много пленников и среди них внуки Улеба, любимейшего старейшины полянского, томятся в Византии, и поход на столицу ее славяне считали своим общим, все сплачивающим, делом.

Кака раз в это время получено было известие, что византийские купцы, миновав пороги, подходят к Киеву.

Князья не желали их пускать, но Зоя хотела знать, что происходит в Византии...

Купцы были допущены к князьям, и им даже предложено было гостеприимство в княжеских палатах.

XI. Прибытие послов

О прибытии послов в Киев и в палатах князя, и среди народа шел великий толк.

- Чего это князьки-то очень с ними торгуются? - говорили простые людины Киева, - сами на их государство набегом идут и сами же их за милую душу принимают.

- Не гоже как-будто это...

- Чего не гоже? Разузнают они про их государство все, что надо, вот, и ударят на них...

- Так от них и разузнал!

Прибывшие купцы, между тем, искренно дрожали за свою жизнь. Не будь на их судне византийских солдат, они давно бы уже свернули в сторону, но, увы, им сделать этого было нельзя. Среди них был серьезный человек - врач Фока. Всю дорогу, от Константинополя до устья Днепра, он пробыл в своей каюте. Что он там делал - купцам неизвестно было, но когда они пересели на струги и пошли уже по Днепру, этот самый Фока вдруг обратился к ним с речью.

- Вы знаете, зачем вы посланы, сказал он. - В самом деле, смерть для каждого человека так или иначе, а неизбежна. Это каждому предопределено судьбой при его рождении. Где же умереть, в Византии ли или на берегах Днепра - это все равно. И там, и тут - смерть... Я говорю и о себе также, только я думаю, как философ, и всегда готов к своему концу. Покоритесь и вы! Неизбежного не избежать. Отечеству, когда оно в опасности, послужить необходимо. Это - долг каждого. Итак, вы поднесете этим киевским князьям обильные дары, а между ними, вот, эти браслеты; постарайтесь, чтобы они примерили их. Браслеты разной величины, а эти варвары очень любят украшать свое тело... Пусть бы они надели их...

- Тогда что же? - воскликнул наиболее любопытный Ульпиан.

- Тогда мы спасены!

- А они?

- Они погибли...

- Но разве это возможно?

- Все возможно для науки! - наставительно воскликнул врач.

- Это будет очень трудно сделать, - пробормотал один из купцов.

- Вы должны суметь сделать это! - тоном, не допускающим возражений, сказал Фока в ответ на это замечание.

После этого разговора купцы собрались на отдельное совещание. Фока между ними не присутствовал.

"Кака быть?" - беспокоил всех один только вопрос о предстоящем страшном деле.

- Нужно исполнить, - отвечал за всех Лаврентий Валлос, - слишком велика торговля Киева с Византией, чтобы допустить набег...

-Но, ведь, очень трудно заставить этих варваров немедленно надеть на себя браслеты.

- Мы должны попытаться.

Так было решено.

Прибывшие купцы и понять не могли, чему они обязаны таким широким гостеприимством в Киеве. Их приняли там, как самых почетных гостей. Хотя все кругом, по их наблюдениям, готовились к набегу, но князья не подали и виду. Они готовы были встретить пришельцев с прежней своей простотой и обходительностью.

Когда их легкие струги причалили к купеческим пристаням, то из княжеских палат сейчас же были посланы купцам обильные подарки.

Сами князья обещали навестить их.

Александр Красницкий - ГРОЗА ВИЗАНТИИ - 03, читать текст

См. также Красницкий Александр Иванович - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

ГРОЗА ВИЗАНТИИ - 03
Но незадолго до времени, назначенного для прибытия князей, на струги в...

дали веков - 01
К ЧИТАТЕЛЮ Вопрос о варягах на Руси принадлежит к наиболее спорным в р...