Сергей Тимофеевич Григорьев
«Малахов курган - 02»

"Малахов курган - 02"

СЛАДКАЯ ВОДА

Зубы у Вени перестали стучать, когда он вошел в дом.

- Что скоро оборотился? - спросила Веню мать.- Али на улице страшнее?

- Маменька! Дай мне три зернышка перцу.

- Зачем, милый?

- Съесть. У меня лихорадка.

- Ой ли?

- Верно. Мичман Нефедов велел натощак три зернышка перцу съесть.

Мать достала из поставца коробочку и дала Вене три зер-нышка перцу. Веня разгрыз одно зернышко. Во рту у юнги загорелось... Он задышал открытым ртом, выдувая горечь.

- А ты не грызи, а глотай, глупый...

- Не глотается! - ответил Веня.

Ему захотелось нить, и он вспомнил крик: "Воды, воды давай!"

- Вы тут рассиживаете,- проворчал Веня,- а на бастионе матросики пить хотят. Воды нет - горло промочить. Все инда охрипли.

- Неужто ты на бастионе был?

- А где же еще? Где мне полагается быть? Я бы и не вернулся, да мне приказано: "Вели бабам хоть ведро воды принести"...

Ольга схватилась с места и с криком: "Воды давай!" - выбежала из дому.

Круглый колодец при доме Могученко во всей Корабельной слободе славился холодной, сладкой водой. Он был очень глу-бок. Над колодцем, обрамленным камнем, прилажен на дере-вянном наклонном брусе блок для выкачивания воды.

Вслед за Ольгой и Веней к колодцу, бренча пустыми вед-рами, побежали Анна и Маринка. Блок, визжа, завертелся. Бадья с плеском ударялась о воду.

- Я, я буду тащить! - кричал Веня, не выпуская из рук конца веревки.

- Тащи!

Когда бадья показалась над краем колодца, Ольга подхва-тила ее и налила ведра. Обе сестры побежали со двора к кургану.

- Девушки! - крикнула им вслед Анна.- Ведер-то у нас больше нет! Пошумите шабренок (1). Пускай с ведрами идут...

(1) Пошумите шабренок - позовите соседок.

- Есть пошуметь шабренок! - на бегу ответила Маринка.

- Напоишь их такой водой! Постой-ка, сынок! - сказала Анна, попробовав колодезной воды из горсти.

Анна спустилась в погреб под домом и выкатила оттуда большую кадушку.

Не должна бы рассохнуться. Давай, сынок, попробуем нальем.

Блок завизжал. Бадья упала с плеском в воду. Веня закинул веревку через плечо и пошел от колодца. Веревка больно давила на ключицу. Веня подложил под веревку свою матросскую шапку. Вдвоем с матерью они наполнили кадушку доверху. Вода сочилась меж клепками тонкими струйками. Пазы меж клепками почернели от влаги, но вода убывала мало.

- Ничего, забухнет! - сказала Анна, ушла в дом и вскоре вернулась оттуда с туго набитым мешком на плече и квасной веселкою в руке.

- Чего это ты, маменька, квас, что ли, затирать собра-лась? - спросил Веня.

- Лучше квасу, милый, будет, лучше пива, лучше браги, лучше всякого вина.

Приговаривая так, Анна насыпала из мешка в кадушку соли и начала ее размешивать веселкой. Попробовала и похва-лила:

- Ох, хороша стала вода!

И Веня попробовал - не понравилось, сплюнул:

- Голая соль!..

- В том-то и смак! В таком жару сладкой водой не напь-ешься... Пить станут, хвалить будут.

Вернувшись с пустыми ведрами, Маринка и Ольга дробно тараторили, зачерпывая воду из кадки:

- Ах, маменька, вот где пекло-то! Бомбы лопаются, ядра по земле катаются... На башне все пушки подбило. Мертвые тела везде лежат. Раненых несут, несут - нет конца! Которые и сами идут.

- Ох, Никола милостивый! Вот беда! А Павел Степаныч на кургане был?

- Крестный Хонин, слышь, на Пятом бастионе действу-ет,- сказала Ольга.

- Сохрани его, царица небесная! А хороша ли ваша вода, девушки, показалась?

- Да что вода - два-то ведра. Они бы сразу две бочки выпили... Только и кричат со всех сторон: "Давай, давай!"

- Поди, Нефедову целое ведро споила?! - упрекнул Маринку брат и, подмигивая на окно, громко спросил: - А Стрёме дали напиться?

Из окна выглядывала и прислушивалась к разговору Наташа.

- Стрёма! Ох! - закричала Маринка со смехом.- Он от-казался: "Умру, пить не буду. Разве что принесет мне на-питься, мол, Наталья свет Андреевна! Из ее белых рук только напьюсь!" Да как сунет банник в пушку. Пушка даже захри-пела! Сам черный весь! И видать, так ему пить хочется...

Ольга и Маринка рассмеялись, подхватили ведра и побе-жали со двора.

- Да что вы простоволосые бегаете? Повязались бы пла-точками, срам какой!..- кричала вслед девушкам мать.

ВЫЧЕРПАННЫЙ КОЛОДЕЦ

Во двор вбежали две соседки с ведрами и коромыслами. За ними еще две. Потом сразу три. Набрав воду, матроски одна за другой шли в гору вереницей, меняя ногу, чтобы ведра не расплескались на коромыслах. Кадка опустела.

- Давай качать еще, сынок!..

Анна с сыном принялись за работу и снова наполнили кадку водой. Анна насыпала опять в воду соли и размешала веселкой. У Вени ныли плечи, руки от веревки горели, на ладонях вскочили мозоли.

- Умаялся, милый? Поди отдохни, погляди, чего Наташа делает. Только руки не мочи - больнее будет... Громыхает-то как - даже уши заложило. Дым-то свет белый застит! Солнца не видно! Где-то батенька наш? Где Павел Степанович род-ной?

- Батенька при своем деле, Павел Степанович при своем. Мы с тобой еще пять кадушек накачаем.

- Ох, утешенье ты мое! - обнимая и целуя Веню, говорила Анна.- Поди-ка Наташу утешь, небось слезами обливается... Воды на пять кадушек, пожалуй, в колодце и не хватит.

Веня тихо приоткрыл дверь и крадучись вошел в комнату. Наташа сидела за рабочим столиком и щипала корпию. Белая пухлая горка заметно выросла. Пальцы девушки проворно ше-велились. По щекам Наташи скатывались крупные редкие слезинки.

Веня кинулся к сестре:

- Не плачь, Наталья. Чего ты, глупая? Стрёму жалко, а пойти к нему боишься? Идем. Я там был - ничуть не боялся. Только лихорадка. Да уж от перца прошла. Пойдем снесем Стрёме воды.

- Ведра нет,- улыбнувшись, ответила Наташа.

- А мы кувшин возьмем. Ему и довольно. Вставай, по-вязывайся, пойдем. Совсем не страшно. Только на всякий слу-чай ты проглоти три зернышка перцу.

Веня нашел берестяную коробочку с перцем и совал ее в руки Наташе.

- Только не жуй, а прямо глотай!

Наташа, смеясь, достала из коробочки одно за другим три зерна и проглотила...

Девушка повязалась белым платком, утерев уголками мок-рые глаза. Веня схватил с полки красный глиняный кувшин и зачерпнул им из кадушки воды.

- Мы с Натальей пойдем Стрёму поить. Она одна боится.

- Подите, родные. Поди, Наташенька! А чего ты в узле несешь?

- Да, может, его ранило - взяла ветоши да корпии на перевязку...

- Только бы не до смерти! Ступай, доченька моя милая, ступай!

Веня потянул Наташу за руку. Анна осталась во дворе одна. Ей хотелось заплакать, но слез не было.

Вскоре во двор вернулись матроски с пустыми ведрами и вычерпали кадку до дна.

- Хвалят твою воду, Анна! - говорили соседки.- Там еще девушки с нижних колодцев стали воду носить. Да матросики говорят - не та вода...

- Моя вода особенная! - улыбнулась Анна, указав на ме-шок с солью.- Из вас бы, девушки, кто остался, а то мне одной не накачать кадушку. Хоть ты, Маремьянушка, останься.

- А что ж, и останусь,- согласилась соседка. Женщины ушли с полными ведрами. Анна опустила бадью в колодец, закинула веревку на плечо и потащила. Маремьяна выливала воду в кадку из бадьи.

Пять раз еще наполнилась до краев кадушка водою, и ме-шок с солью опустел. Солнце уже склонилось к закату. Бадья в последний раз опустилась в колодец, сухо стукнулась о каменное дно и вернулась наполовину пустая.

ПЕРЕВЯЗОЧНЫЙ ПУНКТ

Веня с Наташей свернули с Саперной дороги по взрытому боку кургана. Через несколько шагов они увидели сквозь дым старого матроса. Он лежал, опираясь на левый локоть, в спо-койной и удобной позе, лицом к морю. Матрос, заметив Наташу с братом, вынул изо рта окованную медью трубочку и при-ветливо кивнул. Наташа остановилась в недоумении: странным и непонятным казался этот мирно отдыхающий человек в по-роховом дыму при гуле канонады.

- Здравствуйте! - сказала Наташа смущенно.- Отды-хаете?

- Здравствуй, красавица! Отдыхаю. Милому несешь воды напиться? - взглянув на кувшин, спросил матрос.

- Да...

- Ну, ступай, милая, ступай: там нынче, что в сенокос, горит народ...

- А вы оттуда, дядюшка? - спросила Наташа, не отрывая глаз от важного и спокойного лица матроса.

- Угу! - заложив трубку в угол рта, ответил матрос.

Веня дернул Наташу за руку и указал на покойно вытя-нутую ногу матроса: около колена на земле виднелось черное пятно.

- Вас ранило, дядюшка? Что же вы сами пошли? Вас снесли бы...

- Всех, не перетаскаешь, носильщиков не хватит. Думал, дойду, да вот и свалился. Прямиком шел. Рана-то пустая - кость не тронуло,- да, видно, черепок от бомбы застрял, не дает идти...

Наташа склонилась над матросом:

- Испейте, дядюшка, воды...

- А милого не обездолю? Признаться, внутри горит, как в топке пароходной.

Матрос вытер седые усы рукавом и отпил из кувшина.

- Хороша вода! - похвалил матрос.- Спасибо. Теперь ступайте, куда шли. Скажите - там-де под горкой боцман Ан-тонов со второй вахты лежит. Когда черед дойдет, пускай придут возьмут.

- А может, дядюшка, мы вам поможем? - предложил Ве-ня.- Вон у Наташи в узелке все есть - тряпки, корпия.

- Помочь? Что ж, и это можно,- согласился Антонов.

- Только я ничего не умею! - горестно воскликнула Наташа.

- Кто не учен, научится! А ученого учить - только по-ртить. Ну-ка, хлопчик, стягивай правый сапог. Тяни, не бойся. Только, гляди, ногу не оторви.

Матрос сел на землю и, кривясь от боли, приподнял раненую ногу.

Веня сдернул сапог, из него на сухую траву полилась кровь. Ничего, девушка, не бойся крови. Видишь, какая ловкая.

Пачкая руки в крови, Наташа размотала мокрую портянку и хотела обмыть ногу из кувшина.

- Мочить не надо: кровь пойдет сильнее. Завертывай шта-нину. Выше, выше... Вот так,- командовал матрос,- я тебя научу. Не впервой ранило. В лазаретах всего насмотрелся. Мне хоть бы в фельдшера идти... Эх, трубка погасла! Хлопчик, вот огниво. Выкресай огня.

Веня был очень польщен. Пока он возился с огнивом, матрос инструктировал Наташу:

- Я тебя и малой и большой хирургии научу. Не надо сразу бинтовать. Мы сначала кровь остановим. Нет у тебя каболки в узелке?.. Ручничок? Ничего, и ручничок пригодится. Ишь ты, какая чудная работа! Сама плела?.. Мастерица! Ну, перетяни ручником. Туже не можешь? Эй, хлопчик, гляди, вон палка лежит, давай ее сюда... Вставь накосо. Так. Крути...

Веня закрутил перевязку палкой.

- Теперь, дивчина, и ранку можно повязать. А может, лучше ногу напрочь отрезать, хлопчик? Ножик у тебя есть? - подмигивая Вене, спросил матрос.

Веня нащупал в кармане складной матросский нож.

- Нету у меня ножа! - ответил Веня в страхе, что матрос заставит отрезать ногу.

- Эге! Дома нож забыл? Плохой из тебя выйдет матрос. Вынь нож из моего кармана.

- Дяденька, не надо! - закричал Веня.- Не надо резать, она срастется!

- Надеешься? Ну ладно. А нож все-таки достань.

Веня сунул руку в карман матроса, достал нож и раскрыл. Юнга со страхом и любопытством ждал, что станет делать боцман. Охая и кряхтя, старик запустил острие ножа в зи-яющую рану и выковырнул из нее небольшой осколок чугуна.

- Я и говорю: черепок. Теперь, красавица, накладывай повязку.

Наташа положила на рану корпию и сделала повязку. У матроса на лице выступили капельки пота. Наташа отерла ли-цо матроса смоченной тряпкой и поцеловала старика в щеку.

- Спасибо, красавица! Теперь идите, куда шли. Спасибо, дорогие мои!

- Дядюшка, лучше мы вас доведем до нашего дома. Тут недалече. Там вы отдохнете.

- А кто же твоего милого напоит? Как его звать-то?

- Туда еще сестрицы воду носят. Стрёмой его звать.

- А, Стрёма? Ну, Стрёме зачем вода?! Веди меня, пожалуй, до дома. Стрёма подождет, ему не к спеху! Юнга, помоги встать...

С помощью Вени и Наташи матрос поднялся, встал, опи-раясь на левую ногу, и обнял Веню за шею.

- Сапог возьми,- приказал Антонов,- вещь казенная. Наташа и Веня повели матроса под руки. То прыгая на одной ноге, то пробуя опереться на раненую, матрос шел, охая и бранясь. Они шли медленно, останавливались часто отдыхать. Старик держал голову Вени крепко зажатою под мышкой, словно клюшку. Юнга задыхался. Завидев каменную ограду дома, Веня взмолился:

- Дяденька, пусти! Ты меня совсем задавил. Постой на одной ноге. А я домой сбегаю. Там кто есть - тебя и снесут.

- Беги, юнга. Видишь, повязка ослабла, кровь опять пошла.

Веня вырвался из-под руки матроса, побежал к дому, размахивая сапогом, и закричал, увидев Анну у колодца:

- Маменька, к нам раненого ведут!

- Батюшки мои! Кого? Мишу? Стрёму?

- Да нет. Боцман Антонов. Поди Наташе помоги... Анна кинулась со двора.

Вместо одного раненого она увидела двоих: Антонова с одной стороны вела Наташа, а с другой - молодой матрос, заменивший Веню. Правая рука у молодого матроса с засу-ченным по локоть рукавом рубашки висела плетью, и с ок-ровавленных пальцев, словно с весенней сосульки вода, капала алая кровь.

Дойдя до дома, оба раненых, обессилев, сели рядом на ступеньку. Антонов потрогал молодого матроса за руку. Матрос дико вскрикнул.

- Ключицу перебило. Руку отнимут. Вчистую, парень, вы-шел. Ну-ка, бабочки, займитесь с братишкой. Кровь надо ос-тановить. А потом мне ногу покрепче закрутите.

- Веня, чего ты там стучишь? Поди подсоби! Из дома слышался стук молотка.

- Сейчас, маменька,- отозвался Веня.

Юнга выскочил из дому и перепрыгнул на землю через перила крыльца. В руках у Вени палка от ухвата с крас-ным флагом: Веня приколотил к палке Ольгин красный пла-ток.

Юнга воткнул флажок в расщелину каменной изгороди. Красный флаг обозначал перевязочный пункт.

КАЗЕННАЯ ФУРА

К вечеру канонада стихла. Только изредка то там, то здесь тявкали пушки, словно перекликались. В слободке лаяли псы. До сумерек мимо дома Могученко тянулись, напоминая уста-лых странников, легкораненые. Тяжелораненых несли дру-гой дорогой в госпиталь. Увидев красный флаг, некоторые раненые заходили в дом. Около раненых хлопотала Анна со всеми тремя дочерьми. Они потратили на перевязки всю чистую ветошь и часть новых холстов. Командовал и учил, что делать, боцман Антонов. Корпия, нащипанная из казенной ветоши по заказу госпиталя, истощилась.

После перевязки раненые благодарили хозяйку и девушек и уходили. Но в доме осталось несколько раненых - те, кто, обессилев, не мог стоять на ногах. Их накопилось, считая и боцмана Антонова, семь человек. Они лежали на голом полу, запятнанном кровью, смешанной с землею, нанесенной на са-погах. К полу липла нога. Девушки устали и, сидя на крылечке, думали каждая о своем. Ольга про себя бранила Тараса Мокроусенко: в такой день - и не показался. Сидит, должно быть, в своей хате под горою и в ус себе не дует. Маринка, улыбаясь и хмурясь, вспоминала, как мичман Нефедов, когда она пред-ложила ему напиться, выхватил у нее из рук ведро и вылил на пушку от рыла до хвоста, словно купая коня, и ласково похлопал разогретое орудие рукою по стволу. Все кругом на кургане было черно от копоти - люди, их одежда; станки пушек казались сделанными из мореного дуба. А тела брон-зовых орудий сверкали, чугунных - лоснились: копоть не при-ставала к накаленному металлу.

Анна не знала, куда сбыть раненых, и сердилась на боцмана. Он сидел за столом, как будто забыв о своей раненой ноге, и не отказывался, когда хозяйка ему предлагала "выкушать еще одну чашку чаю". Он выпил уже шесть и, как сообразил Веня, рассчитывал выпить еще четыре: об этом можно было догадаться по тому, что, взяв из сахарницы кусок рафинада, Антонов аккуратно расколол кусок своим ножом на десять равных кубиков и с каждым кубиком выпивал одну чашку.

"Ишь, расположился! - ворчала про себя Анна.- Все тело болит - а как лечь спать? В доме чуть не десяток чужих мужиков, и шагать приходится через ноги. Грязи натаскали! И колодец пустой, полы нечем помыть".

Наташа, видя, что мать сердита, упрекала себя за то, что привела первого раненого в дом. Слова боцмана, что Стрёме воды не нужно, не выходили у Наташи из головы: наверное, старик видел Стрёму убитым! И Ольга с Маринкой видели на батарее Панфилова, Нефедова, брата Мишу, а о Стрёме ни слова; спросить же о нем Наташа не решалась - вдруг скажут: "Да, Стрёму убило"...

Девушка залилась слезами, выбежала во двор и кинулась к колодцу. Рыдая, она склонилась над камнями. Веня после-довал за сестрицей, обнял ее и старался утешить.

- Слезами колодец наливаешь? Давай-ка поглядим, сколь-ко ты накапала.

Юнга осторожно опустил бадью, тормозя блок, чтобы, уда-рившись о каменное дно, бадья не разбилась. Бадья шлепнулась в воду.

- Аи да Наташа! - похвалил сестру Веня.- Плачь еще. Веня вытащил бадью и хотел нести воду домой:

- А то маменька все на полы поглядывает.

- Веня, погоди,- остановила брата Наташа.- Поди сбегай на бастион - погляди, там Стрёма или нет, а воду я сама маменьке снесу.

Поднялся месяц. Дым растворился в прохладе вечера. Мимо дома шли в гору проворным деловым шагом музыканты мор-ского оркестра.

Месяц играл зайчиками на больших трубах. Веня согла-сился на просьбу Наташи и припустился за музыкантами. Вслед за оркестром к дому Могученко подъехала большая фура, запряженная двумя верблюдами.

Погонщик верблюдов, фурштатский солдат, сказал что-то верблюдам. Они остановились. Из фуры вылез Мокроусенко и вошел в дом.

Приоткрыв дверь, он громко возгласил:

- А нет ли у вас, добрые люди, поклажи для чумакив?

Увидев раненых на полу, шлюпочный мастер сконфузился и смолк.

- Вот он! - радостно воскликнула Ольга.- Все меня задразнили: "А где же твой Тарас, куда спрятался?" - а он и явился, когда надо.

- Здравствуй, любезный Тарас Григорьич. Вот уж кста-ти-то! Да как же догадался ты? - радовалась Анна.- Гляди, какая у нас беда...

- Да как же мне не догадаться, любезнейшая Анна Сте-пановна! Целый день с фурштатами возил всякое на батареи: порох, бомбы, а потом еще приказали брусья возить. И все одна у меня думка - вам помочь, любезнейшая Анна Степановна. Оно, конечно, фура казенная, да один раз можно. Ох, велика гроза пришла, сколько хат пошарпала, а ваша хата чистенькая стоит! А все же... Завтра совсем будет погано!

Мокроусенко взглянул на Ольгу. Она нахмурилась. Шлю-почный мастер задумался и вдруг, осененный догадкой, спох-ватился. Он ехал с фурой затем, чтобы вывезти из дома скарб Могученко в безопасное место. Теперь-то, думал он, напуганные бомбардировкой, Могученко, наверное, согласятся.

- От дурень же я! Зараз, драгоценнейшая Анна Степа-новна, все буде.

Мокроусенко позвал фурштатского солдата. С помощью женщин раненых вынесли из дома и поместили в фуру в два ряда. Оставался Антонов.

- Несите и меня,- сказал боцман,- идти не можно - но-га отнялась, совсем не чую! Спасибо, милая хозяюшка, на всем. Будь я царь, всем бы дал по медали!

ЗОЛОТОЙ РАСТВОР

Нахимов и Тотлебен во второй раз объезжали ночью линию севастопольских укреплений и смотрели, все ли делается, как приказано. Следовало привести все батареи и бастионы в по-лный порядок, чтобы с рассветом Севастополь так же грозно отвечал на покушения врага, как это было в первый день. На батареях расчищали амбразуры, обкладывая их щеки мешками с землей турами; подсыпали валы, выгребая землю и камни из заваленных осыпями рвов; вместо подбитых орудий подвозили новые, где нужно, заменяя легкие пушки тяжелыми дально-бойными, с кораблей; в местах, опасных от продольного огня, насыпались для защиты пушек траверсы - поперечные валы. Кроме саперов, матросов и солдат, на укреплениях работали арестанты и жители городских слободок. На Пятом бастионе и на Малаховом кургане играли оркестры, в других местах работающих веселили песенники. Работа спорилась.

Почти круглый месяц светил с безоблачного неба. Не было нужды ни в кострах, ни в факелах для освещения работ. Дневной зной сменился бодрым ночным холодком. Горный ветерок унес в море пороховой дым, дышалось легко. Непри-ятель молчал, занятый, наверное, такими же работами. Только там и тут иной раз трещали ружейные выстрелы из секретов, высланных обеими воюющими сторонами в поле.

Нахимов и Тотлебен ехали рядом шажком, огибая вершину Южной бухты по Пересыпи.

- Вероятно, до них доносятся наша музыка и песни,- говорил Нахимов,- а оттуда ни музыки, ни песен. У меня на душе и радостно и печально. Тяжело, а сердце прыгает.

Тотлебену показалось немного странно услышать от адми-рала, обычно сурового и отрывистого, такие признания. Ин-женер-полковник ответил Нахимову.

- Им нечего радоваться - они получили хороший урок. А нам нет причин предаваться печали - сегодня мы победили и можем торжествовать!..

- Вы очень высоко оцениваете Нынешний день, полковник!

- Как же, адмирал! Судите сами. Мы можем подвести итоги. Начнем с их флота. Флот действовал очень осторожно, и все-таки его основательно потрепали. Они будут впредь еще осмотрительнее. С моря мы безопасны. На суше они не ре-шились идти на штурм. Они убедились в силе наших батарей. И, что важнее, и наши люди уверились в силе укреплений. Вчера, признаюсь, даже меня грызло сомнение. Теперь его больше нет. Матросы-артиллеристы показали себя великолепно. Дух наш превосходен. Да, мы победили сегодня! Это великая победа: они не решились и не решатся в ближайшее время на штурм. Мы им продиктовали решение - перейти к осаде. От-сюда задача: продержаться до той поры, пока армия усилится и окрепнет. Потери наши невелики.

- Мы понесли сегодня потерю невознаградимую! Кто за-менит Корнилова?

- Мы потеряли верного товарища и друга. Я разделяю ва-шу скорбь. Эта утрата велика. И у меня здесь болит! - ответил Тотлебен, приложив к груди руку, в которой держал поводья. Конь Тотлебена принял движение седока за приказание остановиться. И Нахимов остановил своего коня. Тотлебен об-нажил голову, и Нахимов тоже. Несколько минут они стояли молча, слушая голоса ночи.

С Малахова кургана доносились звуки жизнерадостного вен-ского вальса.

- "Я счастлив, что умираю за отечество",- тихо сказал Нахимов.- Это последние слова Владимира Алексеевича. Умереть за отечество - великое счастье... Все мы здесь ляжем. Покойный прав, но надо умереть с толком и вовремя. Каждый из нас должен извлечь из своей смерти наибольшую пользу...

- О! - воскликнул пораженный мыслью собеседника Тотлебен.- Я вас понимаю вполне, милый друг!

- Я целовал мертвого и плакал. Да, не стыжусь: плакал. Друг и товарищ - это одно-с, а Севастополь потерял незаме-нимого начальника - это иное дело-с!

Тотлебен сделал движение рукой в сторону Нахимова, ко-торое должно было означать: "Вы, вы у нас остались". Вслух инженер-полковник сказал:

- Вам нужно себя беречь, Павел Степанович...

- Вздор-с! Что я?! А Корнилов был необходимым связу-ющим звеном между армией и флотом, между Севастополем и Петербургом, вот что поймите-с! Меншиков адмирал и ге-нерал-адъютант. И Корнилов адмирал и генерал-адъютант. Меншиков его еще мог терпеть, а я для него "боцман" и "матросский батька", не больше-с!

- К вам перейдет командование по праву. Светлейший не посягнет на вашу власть... Это было бы верхом глупости.

- В том-то и беда-с! Он мне не станет советовать и при-казывать, это хорошо-с, но и моего совета не послушает. А это худо-с! Между армией и флотом легла пропасть. Представьте себе, я был у него, чтобы доложить о нашем несчастье. До-кладываю, а он молчит и что-то нюхает из флакона. Так я и откланялся, удостоенный только легкой иронической улыб-ки. Я спросил Таубе: "Что это такое? Что он нюха-ет?" - "А! - ответил мне лейб-медик не без улыбки.- Это новое лекарство, полученное сегодня с фельдъегерем от госу-даря". Извольте-с видеть: золотой раствор, золото в трехмил-лионном разведении. Гомеопатическое лекарство. Очень помо-гает от уныния. Унылого меланхолика превращает в пылкого сангвиника: человек готов на самоубийство, а нанюхается - и пойдет плясать трепака-с!

- У светлейшего скептический ум! Может ли он верить в такой вздор?!

- Вздор? Конечно-с! Но эти люди иронического склада легко поддаются всяким вздорным влияниям. И не верит и сам знает, что вздор, а нанюхается - и пойдет куролесить.

- Да, это самый слабый пункт нашей обороны,- согла-сился Тотлебен.

- Слабый пункт выше и дальше: в Петербурге, в Зимнем дворце. Государь все еще пишет светлейшему: "Не унывай, Меншиков!"

- Вероятно, он нюхает в Петербурге то же лекарство?

- Возможно-с. И он подает оттуда, за две тысячи верст пути, советы. Шесть дней туда, шесть дней назад - две почти недели. Не есть ли это глупость - руководить так войной?..

- Да-с,- протянул Тотлебен,- неумно!

- Больше-с: подло! Вы считаете: мы сегодня победили. Согласен. Но "они" вдруг начнут куролесить и все испортят... "Они" могут погубить армию, флот, Севастополь - Россию...

Тотлебен промолчал и тронул коня. Всадники поднялись на Малахов курган. Матросы встретили их криками, покрыв рас-катами "ура" медные голоса оркестра.

ПЛЕННЫЙ ВРАГ

Усталь сморила Анну; она повалилась на постель и уснула не раздеваясь. Хоня вернулась из госпиталя, и сестры упросили ее не ложиться спать, посторожить дом, пока они "сбегают на минутку" на курган - надо узнать, что сталось со Стрёмой, да и Веня пропал.

На кургане работы уже кончались, когда туда пришли сестры. Матросы, арестанты и народ занимались уборкой му-сора, щебня, заравнивали ямы, вырытые снарядами, и утап-тывали землю. Около подметенных пушечных платформ ар-тиллеристы аккуратно укладывали в пирамиды ядра.

То место, где упал раненый Корнилов, кто-то догадался отметить крестом, сложенным из мелких ядер. Тщательно вы-чищенную покатую площадку все обходили стороной. Ее успели посыпать песком. Кругом стоял народ. Люди тихо говорили, глядя на эту отметину, о разных случаях минувшего дня.

Поодаль от этого места, у подножия башни, на скамейке лицом к месяцу сидел Нахимов. По бокам его сидели Истомин и Тотлебен. Они отдыхали, перекидываясь изредка словами.

Музыка кончилась. Оркестранты построились по два в ряд. Капельмейстер скомандовал: "Шагом марш!" Музыканты, по-блескивая трубами при свете месяца, пошли с батареи. Арес-танты гасили в песке факелы, которыми светили музыкантам.

- Стой! Кто идет? - раздался внезапно тревожный оклик сигнальщика.

- Матрос! - ответил голос из-за вала.

Народ кинулся к банкету, где стоял сигнальщик. На гребне вала появилось три человека, за ними четвертый, чем-то на-груженный.

Из толпы послышались крики и смех. Народ двинулся к тому месту, где сидели на скамье адмиралы и инженер-по-лковник. Перед скамьей толпа остановилась.

- Дайте факел! - крикнул кто-то.

Два факела осветили странную картину. Перед Нахимовым стоял с закрученными назад руками и широко раскрытым ртом человек исполинского роста. Светлые глаза его светились гне-вом. Шею великана охватывала петлей веревка. Один конец слегка натянутой веревки держал Стрёма, другой конец - юн-га. За ними стоял Михаил Могученко со штуцером на правом плече и пестрым пледом под мышкой левой руки.

- Что такое? - воскликнул изумленный Нахимов.- Снять петлю! Развязать руки!

- Есть снять петлю! - ответил Стрёма.

Веня чмокнул с сожалением, бросив свой конец веревки. Зато Михаил передал ему штуцер, а сам кинулся развязывать руки великана.

Освобожденный великан сорвал с шеи петлю и, вынув изо рта свернутую в тугой комок тряпку, с отвращением швырнул ее на землю.

- Стрёма, доложи! - приказал Нахимов.

- Был в секрете с Михаилом Могученко и юнгой, охот-никами. Мы сговорились - братишкам живого англичанина по-казать. А то он нас целый день бьет, а какой он, мы еще не видали. Подползли. Стоит вот этот, зевает, на месяц погляды-вает - видно, ему скушно,- скоро ли рассвет будет. Штуцер под мышкой на весу держит. Как его взять? Сомнительно! Кругом тишина. У нас музыка. А он поглядел, поглядел, разо-стлал одеяло - вон оно у Миши под мышкой,- лег, отдохнуть вздумал. Мы тут его мигом и накрыли: пикнуть не успел! В рот кляп забили, руки скрутили. Я ему: "Гу! Гу!"(1) - идти надо, показываю ему в нашу сторону.

(1) Искаженное английское слово to go (идти).

А он лежит себе. Знает, рыжий кот, что скоро придут его проверять. Что делать? Нести? Тяжело. Наладил я ему петлю. Конец я захватил на случай. "Веня,- говорю,- бери". Потянул я. Он захрипел. Я ему:

"Будьте ласковы, вставайте. Гу! Гу! Только у меня ни гугу". Ведь понял! Встал, пошел. Вот он - можете полюбоваться!..

- И есть чем! - улыбаясь, заметил Нахимов.- До чего хорош!

- Девушек-то вперед пропустите, братцы! - весело крик-нули из толпы.

Поднялась возня. Женщин вытолкнули с веселым смехом в первый ряд.

- Ах, батюшки, стыд какой! - закричала Маринка.- Му-жик, а в юбке!

Великан тряхнул рыжими кудрями и улыбнулся, взглянув в лицо Маринки.

Пестрая суконная сборчатая юбка едва достигала его колен, открывая голые волосатые икры. На ногах - клетчатые чулки и крепкие туфли из некрашеной кожи'. Вся нижняя часть одежды пленного резко отличалась от верхней: он был в ко-роткой куртке с узкими рукавами и большими пестрыми эпо-летами, вроде тех, что у русских барабанщиков. Под погон на правом плече подвернута широкая ременная перевязь для пат-ронной сумки. С левого плеча свисал широкий шарф.

- Вы стрелок шотландской гвардии? - спросил Нахимов пленника по-английски.

- Да, сэр! - с готовностью ответил пленник.

- Какой части?

- Дивизии герцога Кембриджского, бригады генерала Бентинка, стрелок шотландской гвардии Малькольм Дуглас, если вам угодно знать, сэр!

- Очень хорошо, мистер Дуглас. Я адмирал Нахимов.

Шотландец вытянулся и сказал:

- Ваше имя, господин адмирал, с почетом упоминается в английских газетах.

- Ну, это слишком лестно для меня... Вы лоулендер (1), насколько я вижу? - продолжал спрашивать Нахимов.

- Корабельный плотник из Гринока, господин адмирал.

- Почему вы воюете с нами? Вам ясны цели этой войны, мистер Дуглас?

- Воюет Англия. Англичанам русский флот - бельмо на глазу.

- Но ведь вы тоже англичанин...

- Горный поток не признает родства с ведром воды, за-черпнутым из него!

(1) Лоулендер - житель низменной части Шотландии.

- Хорошо-с! Очень хорошо-с! - по-русски одобрил Нахи-мов и продолжал спрашивать по-английски: - Зачем же вы поступили в солдаты? Вас напоили в кабачке вербовщики?

- Нет, господин адмирал, я хотел уехать из дому как можно дальше. Это мое личное дело.

- Ну, что же, надеются у вас овладеть Севастополем и русским флотом?

- Сегодня нам читали самый свежий номер "Таймса", полученный из Лондона. В нем напечатано, что мы уже взяли Севастополь две недели тому назад и что русский император бежал в степи, где-то между Москвой и Казанью.

Шотландец сказал это без тени улыбки.

- Что вы думаете об этом, мистер Дуглас? - спросил На-химов тоже серьезно.

- Черт меня побери, клянусь святым Георгом - я-то в Севастополе! Меня привели сюда, как собаку, с веревкой на шее эти черти. Но, сказать по правде, я хотел бы быть подальше от вашего осиного гнезда.

Обратясь к народу, Нахимов перевел на русский язык, что, по словам пленника, в Лондоне считают Севастополь уже взятым.

В толпе засмеялись.

Один из матросов крикнул:

- Павел Степанович, скажите ему подходящее по-нашему!

- Сказал бы, да он не поймет,- улыбаясь, ответил На-химов и, обратясь по-английски к пленнику, что-то ему сказал.

Пленник усмехнулся.

- Я сказал ему: "Мои матросы говорят, что они умрут все до одного, но не сдадут Севастополя!"

Маринка хлопнула в ладоши и воскликнула:

- Девушки! Привели человека, как теля на веревке, а он еще смеется... Посмотрела бы я, как бы ты полез с ружьем к нам на штурм! Я б тебе показала!

Взгляд пленника встретился с горящим взглядом Маринки. Нахимов поднялся со скамьи.

- Спасибо, молодцы, за службу! - обратился адмирал к Стрёме и Михаилу Могученко.

Веня высунулся вперед.

- И тебе, юнга, спасибо. Молодчина... Посмотрите, Маль-кольм Дуглас, на этого мальчика. Вы перед ним, как Голиаф перед Давидом. А он вас не боится! Я должен бы вас отправить в палатки для пленных,- сказал Нахимов,- но сегодня мы торжествуем. Ступайте, Дуглас, к своим и скажите им, что мы погибнем все до одного, но не отдадим Севастополя!.. Ступайте же, вы свободны... Пропустите его,- приказал Нахимов,- я его отпускаю: пусть он уверит своих, что в Севастополе от мала до велика - не только матросы и солдаты, но женщины и де-ти - готовы биться до последней капли крови...

Народ молча расступился, открывая пленнику дорогу. Шот-ландец несколько мгновений простоял в нерешимости, потом повернулся и пошел к валу. Он с разбегу вскочил на насыпь, оглянулся, махнул рукой, спрыгнул в ров и пошел в сторону пятиглавой английской батареи.

Погасили факелы. Народ расходился.

Наташа кинулась на шею Стрёме, целовала его, плача и смеясь, бранила, что он не бережет себя. Маринка тормошила Веню. Хоня с улыбкой смотрела на братьев и сестер. К ней подошли Панфилов и Нефедов.

- Слава богу, все живы! - сказала Хоня, глубоко вздохнув.

Глава девятая

ОСЕННИЕ НЕВЗГОДЫ

Корнилова похоронили в городе на высокой горе, рядом с могилой адмирала Лазарева.

Бомбардировка Севастополя, начатая 5 октября, продолжа-лась, постепенно утихая, целую неделю. Намерения неприятеля сделались ясными. На штурм французы и англичане не отва-жились и приступили к осаде. По ночам неприятельские войска занимались постройкой окопов на расстоянии четырехсот - пятисот метров от севастопольских укреплений; неприятель-ские стрелки занимали эти окопы и днем вели прицельную стрельбу по защитникам Севастополя. На этом расстоянии огонь из винтовок сделался опасным. На батареях и бастионах пришлось беречься не только от бомб и ядер, но и от штуцерных пуль. По мере приближения неприятеля возросла важность ружейного огня и с нашей стороны. Батареи и бастионы при-способили к ружейной обороне. Начали строить контрапро-ши - передовые окопы для прикрытия стрелков.

Из первой линии своих окопов неприятель начал рыть зигзагами ходы в сторону крепости. Овладевая местностью, окружающей Севастополь, неприятель вместе с тем придвигал свои батареи ближе к городу. Враг сжимал Севастополь под-ковой осадных работ, продолжая обстрел города и укреплений. Огонь неприятельских орудий сосредоточился главным образом на Четвертом и Третьем бастионах. Поэтому можно было до-гадываться, что неприятель надеется в этом месте прорваться в город, приблизясь к нему закрытыми от прямых выстрелов ходами.

Ночью требовалось неусыпное наблюдение за неприятелем, чтобы уберечься от внезапного нападения. С этой целью в поле высыпались в сторону неприятеля сильные секреты для на-блюдения за ним.

Делались и вылазки из крепости более крупными отрядами: из десятков и сотен охотников.

Отряды, пользуясь ночной тьмой и шумом осенней непо-годы, подкрадывались к неприятельским окопам, выбивали штыками работающих там саперов, засыпали рвы, уносили отбитое оружие и инструменты и возвращались обратно под защиту севастопольских батарей.

По ночам севастопольцы исправляли повреждения, нане-сенные за день вражеским обстрелом.

РАНЕНИЕ

Осень тянулась долго и безнадежно. Солдаты и матросы очень страдали от холода и осенней слякоти. Шинели у солдат сопрели от грязи, сырости и пота и превратились в грязные лохмотья. Новых шинелей не было. Полушубков интенданты заготовили очень мало: их хватало только часовым и охотникам в передовых окопах. Чтобы люди могли в спокойные минуты отдохнуть на вахте, им выдали по распоряжению князя Меншикова на подстилку большие рогожные кули из-под овса. Кулей на всех не хватало. Их выдали примерно один куль на двоих. По привычке все делить поровну - и радости и невзго-ды, прибыли и убытки - солдаты распорядились очень остро-умно, разрезав кули по длине на две равные части: "одну половину тебе, другую половину мне". И так каждый из солдат получил половину рогожного куля. Надев свою половину на голову уголком, каждый солдат обрядился в род башлыка с коротким плащом.

В начале ноября в лазаретах и госпиталях Крыма находи-лось уже около двадцати тысяч раненых и больных. Севасто-поль переполнился ранеными. Их пришлось отправлять за семьдесят верст, в Симферополь, где все общественные и ка-зенные здания и многие частные дома превратились в лазареты. Телеги, нагруженные больными и ранеными, по пути в Сим-ферополь вязли в грязи по ступицу; люди долгими часами оставались под проливным холодным дождем.

В Симферополе раненые в окровавленной одежде часами, а то и целый день дожидались, когда их снимут с повозок. Наконец их снимали и укладывали на полу в домах, а то и на землю в сараях, на солому.

Многие умирали еще в дороге, не дождавшись врачебной помощи.

Винить в этом врачей не приходилось - их было очень мало в Крыму. На долю каждого из врачей приходилось в иные дни до тысячи больных и раненых. Даже в Морском госпитале на Корабельной стороне, хорошо устроенном и снабженном бла-годаря заботам Корнилова и Нахимова, было всего восемь врачей на полторы тысячи коек, сплошь заполненных больными и ранеными.

Морской госпиталь находился под Малаховым курганом, близ Южной бухты. Уже в день первой бомбардировки крышу госпиталя пробило несколько снарядов. На госпитале подняли флаг, обозначающий, что здесь убежище раненых. После этого неприятель начал обстреливать Морской госпиталь постоянно. Снаряды пробивали потолки и разрывались внутри палат. По-этому пришлось покинуть это здание и перевести госпиталь в морские казармы, ближе к Павловскому мыску, куда снаряды долетали реже.

Вести о тягостном положении раненых и больных в Крыму распространились по всей России. В офицерских письмах до-стигли они и Петербурга. Повсеместно начался сбор пожер-твований деньгами, одеждой, лекарствами, перевязочными ма-териалами, холстом, чаем, сахаром, вином. Но доставка со-бранного в Севастополь затруднялась плохим состоянием дорог, приведенных осенней непогодой в полную негодность.

НИКОЛА ЗИМНИЙ

День Николы зимнего можно назвать годовым праздником Севастополя. Не потому, что в этот день царь именинник, а потому, что Никола-угодник считался покровителем всех мо-реплавателей.

И в городских церквах, и на батареях, и на бастионах 6 декабря отслужили торжественные молебны с провозглаше-нием "многолетия" царю, его жене, наследнику, всему цар-ствующему дому, начальникам армии и флота и, наконец, "непобедимому российскому воинству".

На молебствии в городском соборе присутствовал князь Меншиков, большинство генералов и высших чиновников го-рода, армии и флота.

После "многолетия" в церквах прочитали приказ о том, что месяц службы в Севастополе считается за год. Объявленная царская милость вызвала скорее недоумение, чем радость. Л Нахимов, узнав о приказе, сказал Истомину:

- Какое низкое коварство! Теперь в Севастополь поползет всякая вошь в погоне за чинами! А у нас тыловой дряни и без оного довольно-с!

На Малаховом кургане место для молебна назначили позади полуразрушенной снарядами Белой башни. К молебну были вызваны только наряды от войсковых частей четвертого отде-ления обороны: всех матросов и солдат площадь кургана не могла вместить, да и не следовало подвергать напрасной опас-ности всех людей.

Пальба, хотя и редкая (у англичан вышли снаряды), в это утро началась, как обычно, с рассветом.

Веня с отцом собирался на молебен. Вене по случаю мороза пришлось скрыть свои погоны на бушлатике под старой не-форменной шубейкой, в которой он ходил прошлой зимой. К тому же шубейка была сшита на рост, и ее полы почти волочились по земле, хоть плачь! Наташа, жалея брата, пред-ложила Вене по случаю праздника спороть погоны с бушлатика и переставить на шубейку. Веня отверг предложение сестры с таким злобным негодованием, что Наташа испугалась и за-молчала. О том, чтобы к этой шубейке надеть матросскую шапку, и думать не приходилось - это значило бы осрамить весь 36-й экипаж.

Веня старался примириться со своей горькой участью и утешался мыслью: зато батенька явится .на молебен в полном параде.

Анна достала мужу из сундука новую шинель из темно-серого, почти черного сукна с искрой. На рукаве шинели - золотые и серебряные шевроны и нашивка в виде рулевого колеса, вырезанная из красного сукна. Пока батенька на дворе обмахивал жесткой метелкой шинель, Веня у порога дышал на левый сапог отца и яростно шмурыгал по нему щеткой. Правый сапог уже стоял готовый, начищенный ваксой до блеска.

Веня любил запах ваксы. С тех пор как он стал помнить себя, запах ваксы у него навсегда соединился с веселыми праздничными днями, когда все одеты нарядно, веселы; из печи скоро достанут румяные пироги, к ним соберутся гости - ста-рые матросы со своими законными матросками, выпьют под пирог и начнутся песни и рассказы про разные морские истории.

Любил Веня по той же причине и жестяную ваксовую коробочку с картинкой на ней: золотая обезьянка смотрит на свое изображение в начищенном сапоге, а вокруг надпись: "Лучшая вакса". По этой надписи Веня начал учиться читать с помощью Хони...

Сегодня ни запах ваксы, ни обезьянка не радовали Веню: он предчувствовал, даже знал наверное, что на кургане увидит кое-что весьма неприятное.

Батенька собрался, застегнул ремень, прицепил к нему ко-роткую саблю, покрасовался перед женой, смотрясь на нее, как в зеркало, расчесал свои седые бакенбарды и сказал Вене:

- Идем, юнга!

- Какой я юнга! Разве юнги так бывают одеты? Тебе, батенька, поди, со мной стыдно...

- Вот те на! - удивился отец.- Одет ты по состоянию, не хуже прочих.

- Погоди, Веня, вырастешь, и тебя не хуже батеньки в золотые позументы уберут,- попробовала утешить Веню мать.

Веня что-то невнятно буркнул в ответ, нахлобучил на голову облезлый треух, засунул за полу шубейки тряпку и сапожную щетку и сказал отцу:

- Пойдем уж!

На Малахов курган, после того как Тотлебен превратил его в сомкнутое укрепление, можно было попасть только мостом через глубокий ров, выкопанный, где раньше была открытая "горжа" бастиона.

Мост этот, узкий и высокий, матросы прозвали "Чертовым мостиком" - в память знаменитого моста, взятого Суворовым в швейцарском походе.

Перед Чертовым мостиком Веня остановил отца, чтобы сте-реть тряпкой с его сапог грязь. В это время Веня увидел, что к мостику, спеша на парад, подошли двое юнг из 39-го флот-ского экипажа, Репка и Бобер. Они узнали Веню, перемигну-лись и нарочно громко засмеялись.

Веня, усердно работая над сапогами, сделал вид, что и не заметил ни Репки, ни Бобра, а на самом деле успел хорошо разглядеть, как юнги одеты. У Вени заныло в груди от зависти. Оба юнги были в новых смазных форменных сапогах на вы-соких подборах. На юнгах были новые однобортные шинели из темного сукна с пятью медными пуговицами в один ряд, с воротниками из белой мерлушки. На голове у юнг надеты лихо заломленные на ухо лохматые папахи с суконным дном.

Веня не мог больше сдержаться и, засунув тряпку и щетку за полу, заревел.

- Я домой пойду. А ты иди один,- заявил он отцу, но не двинулся с места.

- Эва, глупый! Что тебе попритчилось? - сказал Андрей Могученко, схватив сына за руку.- Иди-ка, слышь, поют - началось...

Веня вырвался:

- Не пойду! Которые экипажи своих юнг балуют, а ко-торые на своих юнг ноль внимания... Мне стыдно, батенька, за весь экипаж!

- Эва, милый! Вот что я тебе скажу: князь Меншиков написал такой приказ - прямо про тебя!

- Какой может быть про меня приказ, если я в списках не числюсь?!

- Л вот услышишь, если пойдешь. А не пойдешь, я тебе не скажу... Говорю: прямо про тебя, сынок, приказ пи-сан!

Веня хорошо знал батенькины шутки: поверить нельзя, чтобы главнокомандующий написал приказ о юнге 36-го эки-пажа Могученко, но что какой-то подходящий приказ будет объявлен, это верно. Зря батенька не скажет.

- Ладно уж, пойду! - согласился Веня.- А если ты нын-че меня обманешь, верить больше не стану тебе...

- Верь, сынок! Отцу надо верить. Коли я тебе врал? Они пришли на курган, когда молебен был уже на половине и громовые голоса выводили: "По-о-беды на супротивные даруяй!"

Отец с сыном стали в кучке нестроевых.

КРАШЕНАЯ ЛОЖКА

Веня, сгорая от нетерпения, скоро ли кончится молебен и начнут читать приказ, зевал во все стороны, но чаще всего его взоры обращались на юнг Репку и Бобра, стоявших на своем месте в строю парада 39-го экипажа. С этими парнями у Вени уже были порядочные неприятности, хотя юнги появились на правой стороне Малахова кургана совсем недавно, а до той поры Веня был один и думал, что навсегда останется на кургане единственным юнгой.

Репка и Бобер, впервые встретясь с Веней, тоже удивились, что на кургане уже есть юнга.

- Юнга? Ха-ха! Смотри-ка, Репка,- бубнил Бобер нату-женным басом,- говорит, что юнга, а у самого на губах ма-менькино молоко не обсохло.

- Юнга! Ха-ха! Да он пешком еще под стол ходит,- от-ветил Репка тоже басом.

- А вы спросите Стрёму или моего брата Михаилу, юнга я или нет! - гордо ответил Веня.- Я с ними в плен англи-чанина взял да на веревке сюда вот и приволок. Мне сам Павел Степанович спасибо сказывал.

Юнги схватились за животы и хохотали, делая вид, что помирают со смеху.

- От земли не видно парня, а врать научился,- сказал басом Бобер.- Кабы ты в плен англичанина взял, так о твоем геройстве был бы приказ. Был приказ?

- Приказа не было,- принужден был признать Веня.

- А ежели не было приказа, то и англичанина ты в плен не брал. Ну, скажи: какой был из себя англичанин?

- Рыжий, высокий. В юбке, без штанов.

Юнги вытаращили глаза и захохотали на этот раз непритворно:

- Ха-ха-ха! Рыжий, в юбке!

- Ха-ха-ха! Высокий, без штанов!

Веня угрюмо смотрел на смехачей. Наконец юнги отсме-ялись, отряхнулись, перемигнулись, и Бобер спросил Веню:

- Ну ты, юнга! А ложка у тебя есть?

- Есть.

- А зачем юнге полагается ложка?

- Как зачем? Принесут на бастион кашу - кашу есть, Веня достал из-за голенища сапога новую расписную де-ревянную ложку.

Веня давно ее носил за голенищем, но еще не обновил: каши из матросского котла ему еще есть не приходилось.

- Маменька подарила? - догадался Бобер.

Увидев расписную ложку у Вени, юнги еще немного посмеялись, и Репка, хитро подмигнув Бобру, спросил Веню:

- А ты умеешь на ложках биться?

- Еще как! - с радостью согласился Веня.- Доставай-ка свою ложку, я тебе докажу!

Бобер, с ужимками и корча рожи, нагнулся и достал свою ложку из-за голенища. Веня обомлел: у Бобра в руке была блестящая железная ложка, луженная оловом. И Репка достал и показал юнге 36-го экипажа такую же ложку. - Будешь биться? - спросили оба.

Буду! - в отчаянии воскликнул Веня, хотя сразу понял что дело его безнадежное.

Ты сначала попробуй свою ложку,- посоветовал Бо-бер.- Постучи себя по лбу - крепка ли.

- Ладно уж! Об твою башку и железная ложка треснет. Ну, биться или нет? - Бей! - прибавил Веня, подставляя свою Он надеялся на свою ловкость: весь секрет, когда бьются ложками, состоит в том, чтобы уступать удару противника когда тот бьет, и не давать ему времени отдернуть руку когда наносишь сам удар. Веня еще надеялся, что игра выйдет вничью.

Но Бобер понял хитрость Вени и выставил вперед свою луженую ложку.

- Нет, ты бей первый...

Веня с мужеством отчаяния ударил своей ложкой по ложке противника. Они бились неравным оружием: ложка Вени раз-летелась от первого удара с треском. У Вени в руке остался один черенок...

Мало ли что - у вас ложки-то железные!

- А как же ты, дурак, будешь кашу есть, когда на батарею принесут кашу замерзшую? Понял?

Репка и Бобер взялись за руки и закрутились перед опе-чаленным Веней. Притопывая и постукивая в лад ложкой о ложку, они припевали:

Ложка крашеная,

Каша масленая!

Вот как у нас в тридцать девятом экипаже! - воскликнул Бобер.

Закончив свой победный танец, Репка и Бобер важно уда-лились, оставив юнгу 36-го экипажа над черепками разбитой ложки.

НЕИСТОВАЯ КУКУШКА

- Погодите, я вам еще докажу! Глазыньки мои на вас бы не глядели! - шептал Веня, взглядывая в ту сторону, где стояли на фланге своей команды Репка и Бобер.

Веня старался не смотреть туда и пытался утвердиться взором на исхудалом, бледном и тревожном лице Владимира Ивановича Истомина. Веня знал, что начальник Малахова кур-гана больше сорока дней не покидает Корабельной стороны, ложится спать не раздеваясь и в сапогах. Дома ему не спится, напрасно он принимает какой-то "мускус" - должно быть, ле-карство для сна,- нет, заснуть все равно не может и бежит ночью с квартиры на курган. Скажет вахтенному комендору: "Совсем издергался - не сплю. Пришел к вам поспать!" Ляжет на топчане в канцелярии, засунув руки в рукава шинели, и забудется на часик под трескотню ружейных выстрелов в секретах. Усы Истомина с осени поседели и превратились в короткую щетку - все их Владимир Иванович обкусал. А ка-кие были пышные!

Веня с печалью отводил глаза от лица Истомина, и опять его взор притягивают ненавистные юнги 39-го экипажа. Веня с трудом отрывается от блестящих пуговиц на шинелях юнг и переводит взгляд на Павла Степановича Нахимова. Нахимов стоит, слегка подняв голову, застыл взглядом на какой-то не-видимой точке в пустом небе... А по правую руку Нахимо-ва - капитан 1-го ранга Зарин. "Плакал, когда топили кораб-ли!" - вспоминает Веня рассказ отца и, чтобы не заплакать самому, отводит взор...

Дьякон машет погасшим кадилом, ходит с длинной, в полтора аршина, свечой, погашенной ветром, вокруг покатого столика с иконой и кланяется попу; поп тоже ходит вокруг и кланяется дьякону.

Оба поют на разные голоса:

"Правило веры и образ кротости, воздержание учителю, явися стаду твоему..."

- Бомба! - крикнул протяжно сигнальщик с банкета. "Ты бо явил смирение высокое, нищетою богатое..."

- Пить полетел! - весело кричит сигнальщик, и все, не исключая дьякона и попа, подняв головы, следят за рыжеватой полоской дыма в высоте, обозначающей полет бомбы к Южной бухте.

Только один Нахимов стоит недвижимо и смотрит все в одну точку пустого неба.

Молебен кончался. Пока он шел, и с Малахова кургана послали в сторону англичан три залпа. Дьякон, поднимаясь на носки, чтобы громче вышло, прокричал "многая лета". И, как будто в ответ дьякону, с батареи Веня услышал звонкий голос мичмана Нефедова-второго:

- Орудия к борту!

Грянул четвертый залп и ревом своим покрыл голоса певчих.

Сквозь гул пушечных раскатов опять из дыма прозвучал голос:

- Бомба! Наша! Жеребец!

Развевая косматую гриву, тяжелая бомба, пущенная про-дольно, шмякнулась с конским ржанием близ батареи и в то же мгновение разорвалась.

- Носилки! - крикнул тонким голосом сигнальщик.

- Носилки! - откликнулись ближе.

- Есть! - ответили от башни, и два арестанта, бросив на землю цигарки, побежали с носилками на батарею.

Веня забыл все и кинулся вслед за арестантами.

Срываясь с голоса, флаг-капитан Нахимова читал приказ о зачислении месяца службы в Севастополе за год.

Веня вернулся испуганный и бледный и, схватив отца за руку, сказал, задыхаясь:

- Батенька! Нефедова убило! Ты смотри дома не брякни. Маринка с ума сойдет...

- Вот тебе и "многая лета"! - сказал старик Могученко. Молебен кончился.

- "Аминь!" - пропели певчие дружно и отрывисто.

- "Аминь!" - значит "кончено, баста". Пойдем, сынок, к пирогам!

Дорогой к дому Андрей Могученко шел, не разбирая, где мокро, где сухо, и забрызгал сапоги желтой грязью. Веня едва поспевал за отцом рысцою.

- Батенька! А приказ про меня читали?

- Эна! Самое главное и прозевал. Читали, конечно.

- А что в приказе сказано?

- Царь повелел, чтобы с рождества богородицы время шло н двенадцать раз скорее. Месяц за год. День за час. И ночь за час. Не успел проснуться - спать ложись. А тут и помирать пора... Что ни час, к расчету ближе.

- Как же это месяц за год?

- Очень просто. Все у нас теперь завертится колесом. Ты вот сколько времени не был у меня в штабе? Поглядел бы, что с часами сталось,- минутная стрелка в пять минут полный круг обходит. А кукушка совсем неистовая: и прятаться не поспевает - все время непрерывно кукует! Нет ей покою.

- Все тебе смехи! А говорил, про меня приказ... Могученко остановился и положил тяжелую руку на плечо сына:

- В кого ты у меня - очень глупый или очень умный? Не пойму, парень. Сколько было тебе лет к рождеству богородицы?

- Девять...

- Сколько с той поры прошло до Николы, по нынешний день?

- Три месяца.

- Ну, сколько тебе по царскому приказу ныне лет? Веня раскрыл рот, вытянулся, набрал полную грудь воздуху и ответил:

- Двенадцать!

- Ну? Сразу на три вершка вырос!

- Батенька! - в восторге кричал Веня, срывая с плеч шу-бейку.- Держи ее. Возьми шапку. Давай мне фуражку...

Могученко подхватил шубейку и шапку Вени и нахлобучил сыну на голову свой форменный картуз.

- Ура! Многая лета! - закричал юнга и во всю прыть пустился назад, в гору, на курган.

Андрей Могученко стоял, глядя вслед сыну, и, поглаживая бакенбарды, усмехался.

МОГУЧЕНКО-ЧЕТВЕРТЫЙ

На кургане сделалось тихо и мирно. Как всегда в полдень, канонада умолкла. Народ после молебна быстро разошелся. Матросы и офицеры укрылись по блиндажам и землянкам завтракать. Только маячили часовые на своих местах да на банкетах дежурили сигнальщики. По случаю праздника работы на кургане не производились. Грачи, черные вороны и галки копались около помойных ямок, сердито отпугивая назойливых воробьев. Солнце жарко пригревало, и кое-где на протянутых веревочках трепались по ветру матросские фуфайки.

Веня направился к Белой башне, где в нижнем этаже в небольшом отсеке, занятом прежде пушкой, находилась кан-целярия начальника Малахова кургана.

Круглое окно отсека, откуда раньше смотрела в чистое поле пушка, заделано взятой откуда-то квадратной оконной рамой.

Приоткрыв дверь, Веня увидел под окном за столом знакомого дежурного писаря Николая Петровича Нечитайло. На столе перед писарем лежали гусиные перья, чистая бумага, половина луковицы и кусок круто посоленного хлеба. Стояли пустая косушка водки и пустой стакан. Писарь чинил перо. На одном из двух топчанов у стены спал адмирал Истомин, закрыв лицо от света фуражкой.

- Садись, Могученко-четвертый, гостем будешь,- привет-ствовал Веню шепотом писарь.- Чур, не шуметь! Его превос-ходительство только-только задремал. Зачем пожаловал?

Веня шепотом и деловито объяснил, что он, по случаю объявленного ныне приказа, пришел оформиться.

- Напишите, дяденька Николай Петрович, приказ о за-числении меня в список на полное довольствие юнгой в трид-цать шестой экипаж Черноморского флота и чтобы мне выдали смазные сапоги, шинель с медными пуговицами, с барашковым воротником и зимнюю шапку меховую. Ну, как вон в тридцать девятом экипаже. Мне нынче стукнуло двенадцать лет, по указу его величества.

Нечитайло виду не показал, что удивился просьбе Вени. Заложив очищенное перо за ухо, писарь ответил:

- Правильно! Ежели тебе, Могученко-четвертый, от роду девять лет и три месяца, то на сие число тебе надо считать двенадцать. Полное право имеешь к зачислению в юнги.

- Так напишите, дяденька, приказ! - замирающим шепо-том просил Веня.

- Первое: юнги зачисляются не приказом; это очень жирно будет - приказом об юнгах объявлять. Что ты, офицер? Вто-рое: юнги зачисляются дневным распоряжением но команде. Третье: сегодня праздник, а дежурного распоряжения по празд-никами не отдается. Четвертое: бывают распоряжения экст-ренные - оные отдаются и по праздникам и по табельным дням.

- Напишите, дяденька, экстренное. Мне никак нельзя терпеть!

- Допустим, я написал. Но - пятое и главное: кто подпишет?

- Адмирал.

- Что же, будить адмирала ради тебя? И адмиралу надо покой дать!

- Дяденька, я дождусь, пока он проснется.

- Допустим. Есть еще шестое и самоглавнейшее: мне-то какой толк писать тебе зачисление в неприсутственный день да тратить на тебя казенные чернила, песок и бумагу?! Косушка пустая, а закуски вон сколько осталось. Смекни!

Веня смекнул еще раньше, чем Нечитайло начал перечис-лять свои резоны. Юнга проворно положил на стол перед писарем серебряный гривенник, который уже давно держал в кармане зажатым в кулак,- гривенник, полученный от гардемарина Панфилова за то, что Веня съел осенью на музыке лимон.

Нечитайло и не посмотрел на гривенник, зевнул, сгреб со стола крошки хлеба, а с ними и гривенник ребром правой ладони в подставленную к краю стола горсть, кинул все из горсти в рот и проглотил.

Веня в испуге ахнул.

- Ты... ты гривенник проглотил! - забыв о спящем ад-мирале, воскликнул Веня.- Ведь помрешь теперь!..

- Смирно! Какой гривенник? Никакого гривенника я и в глаза не видал.

- Да ведь я на стол положил!

- Ахти! Вот беда! Ну, не горюй, юнга, не такой я ду-рак - гривенники глотать. Вот он...

Нечитайло протянул под нос юнге левую ладонь, и Веня увидел ребрышко гривенника, зажатого между средним и бе-зымянным пальцами матроса.

- Препятствий к зачислению оного Могученко-четвертого в юнги не усматриваю,- важно сказал писарь, смочил перо о язык и вынул пробочку из чернильницы левой рукой, причем гривенник, к удивлению Вени, не выпал.

Обмакнув перо в чернильницу, Нечитайло почистил перо о волосы на голове, сделал рукой в воздухе круг и пал пером на бумагу.

- Не коси глазами в бумагу, не мешай! - проворчал Нечитайло, скрипя пером.

У Вени радостно забилось сердце.

Нечитайло сделал росчерк, присыпал написанное песком и, снимая шапку с гвоздя, сказал:

- Ты сиди смирно, бумагу не трогай, жди, когда адмирал проснется - может, и подпишет, а я по делу...

Нечитайло ушел. Вене очень хочется прочитать, что написал Нечитайло, но, пожалуй, слаще ждать, ничего не зная, когда адмирал проснется.

Чтобы удержаться от соблазна, Веня зажмурил глаза и Думал:

"Хоть бы пальнули, что ли, а то он до вечера тут проспит".

Как бы в ответ на желание Вени, вдали ударила пушка, а затем близ башни грохнул разрыв. Оконницы задребезжали. Веня раскрыл глаза.

Истомин, пробужденный грохотом разрыва, сел на топчане, свесив ноги, и, наморщась, сердито посмотрел на юнгу.

- Что это ты?! - гневно спросил Истомин.

- Это не я, а бомба, Владимир Иванович,- ответил, вско-чив с места, Веня.- Я не будил вас, лопни мои глазыньки, если вру!

- Я не про то тебя спрашиваю. Зачем ты здесь сидишь?

- Он вот написал экстренное распоряжение о зачислении меня юнгой по высочайшему приказу и велел мне ждать, когда вы встанете и подпишите. А сам по своей нужде отлучился... Вот на столе бумага лежит, Владимир Иванович, сделайте милость подписать...

Истомин сел на место писаря и склонился над исписанным листком. Подняв глаза на Веню, Истомин спросил:

- Читать умеешь?

- Умею малость!

- Прочитай!

Веня взял листок из руки адмирала и прочитал:

"Проба пера из гусиного крыла. Проба пера из гусиного крыла. Могученко-четвертый, сын сверхсрочного штурманского унтер-офицера Андрея Могученко. Проба. Проба. Могученко от пола не видать, а хочет юнгой стать... Зачислить, зачислить. Гривенник на косушку. Адмирала не буди. И адмиралу надо когда-либо выспаться. Хоть в праздник. Проба пера из гусиного крыла. Младший писарь 36-го флотского экипажа Нечитайло".

Горячие слезы брызнули из глаз Вени на бумагу. Веня упал головой на стол. Истомин взял перо и написал на чистом листке:

"По 36-му экипажу. Записать в экипаж юнгой на полном довольствии сына штурманского унтер-офицера Андрея Могу-ченко Вениамина. Именовать юнгу Могученко-четвертым.

Контр-адмирал Истомин. Севастополь, 6 декабря 1854 г.".

- Юнга! Полно реветь. Поздравляю! - сказал Истомин, подняв от стола голову Вени.- Смотри служи флоту честно, храбро. Бери пример с отца и братьев. Товарищей люби больше самого себя.

Веня не верил глазам, читая написанное Истоминым, схватил листок и с криком "ура" кинулся вон из канцелярии.

- Ах, шельма! До чего обрадовался - и спасибо забыл сказать! Юнга, стой! Поди сюда!

Веня вернулся и, оторопев, остановился перед адмиралом.

- Плохо начинаешь службу! Тебе адмирал говорит - слу-жи флоту честно, верно, храбро! Что надо отвечать?

- Рад стараться, ваше превосходительство!..

- Можешь идти!

- Покорнейше благодарю, ваше превосходительство! Сча-стливо оставаться, ваше превосходительство!

Веня повернулся через левое плечо кругом и, отбивая шаг: "Левой! Левой! Левой!" - пошел к выходу.

Глава десятая

ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ ИСКРА

Еще не открыв дверь, Веня услыхал из дома громкую песню. Пирушка у Могученко разгоралась.

- Круговую чару выпивай до дна, Питы чи не питы - смерть одна!

Гости сидели тесно около стола. Мокроусенко запевал при-ятным высоким тенором. Пели любимую песню Андрея Могученко:

- А як прийде стара косомаха (1), А як прийде старая с косой, Я скажу ей:

"Будь здорова, сваха, Будь здорова!

Выпьемо со мной!"

Стрёма, Ручкин, Могученки - отец и Михаил - подхватили припев:

- Круговую чару выпивай до дна, Питы чи не питы - смерть одна!

1 Косомаха - смерть, машущая косой.

Веня рассчитывал удивить всех, хлопнув о стол запиской Истомина, но остановился, встретив сумрачный взгляд матери. Она служила вместе с Ольгой гостям. Хони, Наташи и Маринки в горнице не было.

Пирующие, увлеченные песней, не заметили прихода юнги. Веня подошел к матери и тихонько спросил:

- Где Маринка?

- В боковушке.

- Батенька не сказал про Нефедова?

- Без батеньки узналось.

- А Хоня где?

- В лазарет побежала узнать, жив ли.

Веня перешел в полутемную боковушку. Маринка сидела там, обнявшись с Наташей, понурая, с закрытыми глазами. Наташа гладила сестру по голове. Веня позвал Маринку ти-хонько, она не отозвалась - должно быть, не слыхала или была не в силах отозваться. Веня, тихо ступая, вышел из боковушки и сел на крашеную скамью около Ручкина.

- А вот и юнга новонареченный явился. Доложи про свои дела,- приказал батенька, обратив наконец внимание на Веню.

Юнга ответил неохотно и вяло:

- Что дела! Истомин подписал экстренное распоряжение по экипажу: зачислить.

- Ой ли?

Веня дал отцу листок, подписанный Истоминым. Прочитав вслух распоряжение, Андрей Могученко сказал:

- Ну, мать, последнего сына у тебя море берет!

- Какое там море на сухом пути! - грустно отозвалась Анна.

- Все одно: где моряк, там и море. Севастополь - тот же корабль!

- Второе море горя и слез! - печально сказала Ольга.

- Поздравим, товарищи, юнгу Могученко-четвертого со вступлением в ряды славного Черноморского флота,- предло-жил Ручкин.- Хотя я не имею чести быть моряком, а все-таки флот мне - родной и моряки мне родные братья. И в моей жизни сегодня великий переворот к счастью...

- Али Хоня согласилась осчастливить? - едко кинула Ольга на ходу, поставив на стол сковороду с жареной рыбой.

- Ошиблись, дорогая сестрица!

- Я тоже дуже счастливый человек! - грустно вздохнув, сказал Мокроусенко и поник головой.

- Я всех счастливей! - повторив вздох шлюпочного ма-стера, отозвался юнга Могученко-четвертый.

Анна не могла удержаться от смеха:

- Хоть ты, Тарас Григорьевич, объясни, почему ты счастливый...

- Ах, великолепнейшая Анна Степановна! Вы ж знаете, що мене может сделать счастливым одна Ольга Андреевна. Она же мне сказала сегодня: "Ты должен быть героем". Вот спросите ее, если я говорю не так. Она сказала: "Смотри, Тарас! У Михаила и у Стрёмы на груди уже есть Георгиевские кресты. За что? За то, что они на вылазке заклепали у неприятеля три пушки. Пока ты не получишь "Георгия", не видать тебе меня, как своих ушей". У меня прыгнуло сердце. "Эге,- говорю,- они заклепали двое три орудия, а на тебя одного, Тарас, приходится полтора-с! Выбери, Тарас, ночку потемнее, ступай с пластунами в секрет, заклепай полторы пушки! Побачим, що тогда Ольга Андреевна скажет Тарасу Мокроусенко".

- От слова не откажусь! - выпалила Ольга.

- Слыхали? Будьте свидетели! - Мокроусенко обвел всех торжествующим взглядом.

- Ручкин, скажи, ты почему счастливый? - спросил Веня.

- Поймешь ли ты! Меня, милый, никто понять не хочет.

- Понять труда нет,- поддразнила Ручкина Ольга.- По царскому приказу время пошло в двенадцать раз скорее. Руч-кин будет на башне безопасно сидеть, веревочки телеграфа дергать - и надергает себе чин.

- Еще одна ошибка! - воскликнул Ручкин и, обняв Веню, привлек к себе.- Юнга! Ты, Могученко-четвертый, должен понять меня. Да, время теперь пойдет скорее, и не в двенадцать раз, а в тысячу раз скорее! Оптическому телеграфу конец: из Петербурга на Севастополь тянут проволоку на столбах - это будет телеграф гальванический. В нем действует электрическая искра. Депеша побежит по проволоке. Как молния! Чирк - и готово! Не успеют в Петербурге простучать - Севастополь от-ветит: "Кто там?" Все это мне объяснил минный офицер. Минная рота пришла в город - слыхал? Я записался в галь-ваническую команду. Мы будем взрывать под неприятелем мины электричеством. Проведем проволоки к пороховой бочке, дадим искру - ба-бах! И все у французов взлетит вверх тор-машками!..

- Ну, Ручкин, совсем заврался! - бросила Анна.- Это де-пеша-то по проволоке побежит?

- Аи проволоки такой нет, чтобы от Петербурга до нас хватило,- прибавил Мокроусенко.

Веня представил себе, как депеша мчится по проволоке: вот совсем так же, словно пускаешь к высоко летящему змею депеши, надев на нитку бумажный кружок.

- Очень просто понять. И совсем Ручкин не врет! - сказал Веня, строго посмотрев на мать.

- Да какая это искра?

- Электрическая,- объяснил Ручкин,- она получается из серной кислоты и цинка в стеклянных банках. Плюс на ми-кус - чирик! Искра - ба-бах! И все вдребезги!

- Дюже мудрено!

Все дразнили Ручкина и требовали объяснений, а он твер-дил одно: чирик! ба-бах!

ПЕЧАЛЬНАЯ НЕВЕСТА

В горницу вошла быстро Хоня. Взоры всех обратились к ней. Она, на ходу сорвав с головы черный платок, прошла прямо в боковушку. В горнице все застыли недвижимо и за-тихли. Вдруг из боковушки раздался дикий вопль Маринки, от которого все содрогнулись...

Маринка заголосила. Наташа вторила ей. В боковушку ки-нулись Анна с Ольгой и присоединили свои голоса к плачу Наташи и Маринки.

- Закудахтали! - насупясь, промолвил Андрей Могученко.- Стало быть, Нефедов кончился.

Вене стоило большого труда, чтобы не кинуться в боко-вушку. Случись это вчера, он бы кинулся не думая. Но в кармане у Вени бумага за подписью адмирала: пристало ль юнге действующего флота голосить по-бабьи!

Из боковушки вышла Хоня и присела рядом с Михаи-лом.

- Стало быть, кончился? - хриплым шепотом спросил ста-рый Могученко.

- Нет. "Будет жив",- господин Пирогов сказал...

- Чего ж Маринка взвыла?

- От радости, батенька. На счастье Нефедова, в лазарете господии Пирогов был. Там другой доктор говорит носильщи-кам: "Зачем мертвого принесли?" А Пирогов взглянул и го-ворит: "Вот и отлично! Пока он мертвый, я им и займусь. Во-первых, посмотрим руку..."

- Операция? - испугался Могученко-четвертый.

- Нет, и рука цела осталась. Кость у него ниже плеча перебило. Пирогов вправил, велел в гипс залить. Пока делали, мичман очнулся. Его другим черепком по голове стукнуло, он обмер. Пирогов говорит: "Пустяки, счастливо отделались, молодой человек!" Арестантам что! Они уже хотели Нефедова прочь нести...

- Эй, бабочки! - крикнул Андрей Могученко корабель-ным зычным басом.- Полно вам вопить!.. Маринка, поди сюда.

В боковушке плач утих, и послышался оттуда сдержанный смех, а потом сестры вывели Маринку в горницу под руки, как подруги выводят невесту. Маринка бледно улыбнулась. Ее уса-дили в красный угол.

В дверь постучали. Анна открыла дверь и, отступив с поклоном, пропустила в комнату нового гостя. В комнату вошел гардемарин Панфилов. Все сразу заметили на его матросской шинели новенькие блестящие мичманские погоны. Матросы встали с мест.

- Сидите, сидите, друзья... Ведь я только нынче произве-ден. Сам не ожидал и от радости не утерпел: добыл погоны. Я, видите ли, затем только пришел... Я был сейчас в лазарете... Там, знаете ли, Нефедов-второй лежит...- путаясь, говорил Панфилов.

Маринка побледнела и впилась глазами в лицо Панфилова.

- Не пугайтесь... Он жив. Ему лучше. Рука останется. Только в голове у него гудит. Контузия. Он просил меня сходить к вам, сказать Марине...

Маринка потянулась к Панфилову, не спуская с него взгля-да. Лицо ее вспыхнуло, глаза загорелись, бледные губы покраснели...

- Он вот что велел мне передать: "Скажи ей, чтобы она не забывала того, кто лежит на дне морском"...

Девушка всплеснула руками. Мгновение казалось, что она сейчас упадет на стол головой и зарыдает. С радостным воплем Маринка вскочила с места, кинулась к Панфилову, обняла его шею руками и поцеловала.

- Ну вот, он знал, что вы поймете,- обрадовался Панфи-лов.- Он ведь хотел сказать... Ну, да вы знаете что. Он ведь озорник... А что ему прикажете передать? Пирогов, имейте в виду, категорически запретил вам к нему приходить... Знаете, ему опасно волноваться. Но я могу ему передать. Что ему сказать?

- Скажите ему мой ответ: "Не забуду никогда!"

- Превосходно! Он будет очень рад. Я понимаю... До свиданья...

- Нет уж, ваше благородие, вы нас не обижайте. Обра-довали вы дочку, не погнушайтесь отведать нашего хлеба-соли! - кланяясь, просила гостя Анна.- Ответа мичман дождет-ся... не помрет...

- Садись, сынок,- присоединился к жене Могученко,- снимай шинель, повесь на гвоздике. На вторую-то пару погонов, поди, денег не хватило? А юнкеру не зазорно с георгиевскими кавалерами за одним столом сидеть...

Панфилов снял шинель и повесил у входа. Андрей Могу-ченко не ошибся - на гардемаринской куртке еще не было офицерских погонов. Анна принесла из погреба бутылку-толстобрюшку с крымским сладким вином. Наполнили стаканы, и Андрей Могученко поднял тост:

- Нехай живе много лет генерал-медик Пирогов! Ура!

СТОЙКИЙ УТЕС

Весь конец года Севастополь жил надеждой на поворот солнца с зимы на лето. Истекал декабрь, самый ненастный месяц в году. По народному календарю, в день Спиридона Поворота, 24 декабря нового стиля солнце поворачивает с зимы на лето. Поговорка, сложенная про среднюю Россию, "Солнце на лето - зима на мороз", в 1854 году оправдалась и в Крыму: 24 декабря при крепком морозе в Севастополе выпал снег. Горы побелели. Мальчишки в Севастополе лепили снежные крепости и штурмовали их. Грязь на дорогах окаменела. Горные дороги вокруг Севастополя стали проходимы. Черная речка покрылась льдом, способным держать пехоту. Неприятель страдал от мо-розов. Как будто сама природа дарила князю Меншикову еще раз счастливый случай нанести решительный удар ослаблен-ному неприятелю. Меншиков упустил эту последнюю воз-можность.

Морозы сменились оттепелью. Снег размяк и быстро таял. Дороги опять разгрязли. По балкам побежали говорливые ручьи. Черная речка вздулась и вынесла лед в бухту. Горы почернели, солнце сильно пригревало, в долинах зазеленела трава.

В Евпатории с кораблей высадились две турецкие и одна английская дивизии - общей численностью около двадцати ты-сяч человек. Побуждаемый к решительным действиям из Пе-тербурга и опасаясь за свой тыл, Меншиков вздумал атаковать Евпаторию: он опасался, что турки предпримут движение к Перекопу и отрежут единственный путь сообщения Крыма с Россией. Это предприятие Меншикова имело вид перехода к наступлению. Предпринятый 5 февраля недостаточными сила-ми штурм Евпатории окончился неудачей. 7 февраля Меншиков послал об этом с курьером донесение в Петербург и в ответ получил письмо от Александра, наследника царя. Александр именем отца (Николай Павлович заболел) уволил Меншикова от командования Крымской армией и назначил на его место командующего Южной армией Горчакова.

Меншиков, не дождавшись Горчакова, уехал в Симферо-поль, бросив армию и Севастополь.

Еще в декабре Николай Павлович издал манифест, обра-щенный к России, но в нем было косвенное предложение неприятелю мира. Предварительные переговоры о мире нача-лись в Вене, причем один из представителей неприятеля ска-зал: "Будем вести переговоры так, как будто Севастополь уже сдался".

Из этих пренебрежительных слов было ясно, что Севасто-поль - главный узел войны.

Война шла не только в Крыму - она шла и на Кавказе. Союзники послали и в Балтийское море огромный флот из лучших кораблей, среди них находилось много пароходов. Дру-гая английская эскадра появилась летом 1854 года в Белом море и напала на Соловецкий монастырь. Не обошлось без нападения на русские поселения даже на Дальнем Востоке.

Все эти мелкие укусы на Балтийском море, на Северном Ледовитом океане и в водах Дальнего Востока не могли оказать никакого влияния на ход войны. Севастополь по-прежнему стоял над морем грозным утесом.

Тотлебен и Нахимов хорошо воспользовались временем "междуцарствия" - с отъезда Меншикова в Симферополь до приезда в Севастополь нового главнокомандующего Горчакова. Неприятель обнаружил намерение перевести всю тяжесть атаки против Корабельной стороны и главным образом против Ма-лахова кургана. Об этом намерении противника можно было догадаться хотя бы по тому, что на правом фланге английских осадных работ появились и французы.

Тотлебен не сомневался в том, что рано или поздно про-тивник осознает ошибочность своего первоначального плана проникнуть в Севастополь между Третьим и Четвертым ба-стионами. Если бы даже оба эти бастиона пали, неприятель не мог бы удержаться в городе под обстрелом Малахова курга-на - Корниловский бастион господствовал и над городом, и над рейдом, и над дорогой в город к вершине Южной бухты.

Ключом Севастополя являлся Малахов курган.

Французские генералы еще спорили о новом плане атаки Севастополя с корабельной стороны, когда Нахимов с Тотлебеном решили перейти к активной обороне на левом фланге. Тотлебен двинулся вперед, предупредил французов и занял новыми укреплениями те самые позиции, на которых непри-ятель предполагал укрепиться.

В одну из февральских безлунных ночей за Килен-балкой выросли два новых редута, далеко выдвинутых вперед, в сто-рону неприятеля. Редуты эти получили название Селенгинского и Волынского - по именам полков, которые их возвели и за-щищали. Нахимов построил для сообщения с новыми редутами мост через Килен-балку. Французы сделали несколько ответных безуспешных попыток овладеть новыми редутами. Место ре-дутов Тотлебен избрал искусно: они были расположены па гребне высоты, где скрещивались выстрелы Малахова кургана, пароходов из Килен-бухты и батарей Северной стороны.

Затем Тотлебен приступил к укреплению "Кривой пятки", куда уже подбирались зигзагами своих траншей французы. 26 февраля огонь всех орудий, которые могли поражать "Зеленую гору", был направлен против работ неприятеля на этом участке. Обстрел принудил французов оставить работы, а на рассвете следующего дня они увидели на "Зеленой горе" высокие валы, выросшие за ночь. Неприятель немедленно открыл по новому укреплению орудийный огонь, но не мог помешать рабо-там. Камчатский полк отразил несколько атак французов. По имени полка укрепление получило название Камчатского лю-нета.

Однажды утром в первых числах марта перед Четвертым бастионом выступила из окопов группа французов с белым флагом и сообщила вышедшим навстречу русским парламен-терам, что 18 февраля в Петербурге умер император Николай Павлович. Неприятель торопился сообщить известие о смерти царя в расчете, что оно вызовет смятение и упадок духа в рядах защитников Севастополя. Французы плохо разбирались в рус-ских делах и не знали, насколько ненавистно было русскому народу правление Николая Первого. Еще раньше, услышав о смерти царя, прозванного в народе Николаем Палкиным, со-лдаты в Севастополе обрадовались. С именем нового царя, Александра Второго, у них связывалась надежда на сокращение долгого срока солдатской службы.

ДОКОВЫЙ ОВРАГ

Первого марта в Севастополе армия и флот присягнули новому царю. Курьер, прибывший из Петербурга, вместе с известием о воцарении Александра Второго привез и новые назначения: вице-адмирал Нахимов вступил в должность во-енного губернатора Севастополя и командира Севастопольского порта. "Старый самодур" адмирал Станюкович назначался чле-ном Адмиралтейств-совета в Петербурге и поспешил покинуть Севастополь. Вся власть над крепостью, флотом и морскими учреждениями Севастополя сосредоточилась в руках одного Нахимова. В этом все видели залог того, что оборона пойдет еще успешней, чем шла до сих пор. Война продолжалась, и смерть уносила новые жертвы. 2 марта не стало защитника Малахова кургана Истомина. Он погиб, возвращаясь на курган с Кам-чатского люнета. Адмирал шел по гребню траншеи.

- Ваше превосходительство, сойдите в траншею, здесь очень опасно,- сказал Истомину командир люнета Сенявин. - Э, батюшка, я давно числю себя в расходе. Все равно: от ядра никуда не упрячешься.

В это мгновение раздался выстрел с английской батареи, и ядро оторвало Истомину голову.

Гибель Истомина глубоко опечалила Нахимова. "Оборона Севастополя потеряла одного из своих главных деятелей, во-одушевленного постоянно благородной энергией и геройской решительностью,- писал Нахимов брату покойного, К. И. Ис-томину.- Даже враги наши удивляются грозным сооружениям Корнилова бастиона и всей четвертой дистанции, на которую был избран покойный, как на пост самый важный и вместе самый слабый. По единодушному желанию всех нас, бывших его сослуживцев, мы погребли его в почетной и священной для черноморских моряков могиле, в том склепе, где лежит прах незабвенного адмирала Михаила Петровича (1) и первая, вместе высокая жертва защиты Севастополя покойный Владимир Алексеевич (2). Я берег это место для себя, но решил уступить ему".

Восьмого марта прибыл на Северную сторону новый глав-нокомандующий, Горчаков, с большим штабом.

(1) Михаил Петрович Лазарев.

(2) Владимир Алексеевич Корнилов.

Равнодушно выслушали защитники Севастополя речь глав-нокомандующего, в которой он высказал уверенность, что скоро неприятель будет изгнан из Крыма. Горчакову не поверили, ибо знали его за человека нерешительного, опускающего руки при первой неудаче.

Новый главнокомандующий объезжал войска, здороваясь с ними визгливым голосом. Солдаты удивились и голосу его и тому, что новый главнокомандующий - в очках; они сразу прозвали Горчакова "моргослепом". Моряки не знали Горча-кова совсем и приняли его появление с ледяным безразличием, считая, что это "дело армейское" и их мало касается.

Французы неожиданным ударом заняли стрелковые окопы перед Камчатским люнетом, а на следующее утро (9 марта) начали громить люнет из пушек, полевых орудий и небольших мортирок, поставленных в траншеях. Под защитой артиллерии французы осмелились вести работы днем и заложили вторую параллель траншей, угрожая и окопы, захваченные ими нака-нуне, поворотить против Камчатского люнета, а окопы эти находились всего в ста шагах от "Камчатки". Из французских окопов назойливо тявкали мортирки, посылая на люнет гранаты.

Нахимов и Тотлебен на совете с начальником войск левого фланга обороны генералом Хрулевым решили наказать францу-зов за их дерзость, устроив ночью сильную вылазку, и разру-шить траншеи неприятеля. Горчаков, хотя и неохотно, согла-сился на вылазку. Предстояло большое дело. На вылазку назна-чили несколько батальонов пехоты, всего до шести тысяч шты-ков. Главный удар решили направить прямо в лоб французам от Камчатского люнета. Для того чтобы рассеять внимание непри-ятеля, предпринимались одновременно с главной вылазкой про-тив французов две маленькие - против английских батарей. Начальник батареи под Малаховым курганом, на скате Доково-го оврага, лейтенант Будищев взял на себя распоряжение вы-лазкой против батареи Гордона. У Будищева было только пять-десят стрелков-матросов, вооруженных штуцерами, и четыре роты греческого батальона. Будищев вызвал охотников. От-кликнулись солдаты из резерва Волынского полка и матросы с Третьего бастиона и Малахова кургана. Когда вызывали охот-ников, Тарас Мокроусенко как раз привез на Корниловский ба-стион дубовые кряжи для постройки блиндажа.

ЧЕРНАЯ НОЧЬ

Юнга Могученко-четвертый, увидев шлюпочного мастера, посоветовал ему:

- Тарас Григорьевич! "На брасах не зевай!" Не упускай случая: идем пушки на английскую батарею заклепывать. Оль-га-то из-за тебя срамотится, пожалей девушку!

- А ты, хлопчик, "что" или "кто"? Командир?

- Пока еще дело мое маленькое - меня мичман Завалишин проводником берет. Доковый-то овраг я весь облазил. Каждый кустик, каждый камушек знаю. Заведу матросиков в такие места, что "ах!".

- Як страшно!.. А может, я с тобой пойду? Ей-богу, пойду! Отошлю своих фурштатов (1) и пойду! Возьму три ерша, и за-гоним с тобой по ершу в три пушки, чтоб другие нос не задирали. А чем, хлопчик, ерш в пушку заколачивают? Молоток либо топор взять?

- Шанцевого инструмента не велено брать: у них там, на батарее, и кирок, и лопат, и топоров - всего много.

- Налегке пойдем? Це гарно! Ну, хлопче, а як буде, ежели пуля?

- Пуля в того метит, кто боится,- с точным пониманием дела объяснил Могученко-четвертый.- Главное, не бойся.

- Обойдет краем? Дюже я широкий! Далеко ей обходить, поленится да прямо в сердце ударит...

Веня окинул взглядом широкое, коренастое тело Тараса и сердито ответил:

- Ты бы поменьше вареников со сметаной ел... Гляди на меня, какой я щуплый.

- Ой, хлопче, побожусь, до вечера не буду исты! Мабуть, спаду немного с тела. Вот Ольга засмеется!

Будищев решил, когда ему дадут сигнал барабаном с лю-нета, вести атаку на английскую батарею разом с трех сторон. Поэтому Будищев разделил своих бойцов на три отряда. Около девяти часов вечера левый отряд из стрелков-матросов, воору-женных штуцерами с примкнутыми штыками, вышел с батареи Будищева под командой мичмана Завалишина, направляясь краем Докового оврага к вершине. Впереди шел рядом с Завалишиным юнга Могученко-четвертый. За ними вереницей по тропинке шли матросы-стрелки, соблюдая тишину. В конце вереницы, рядом с цирюльником стрелковой команды Сапро-новым, следовал Тарас Мокроусенко.

(1) Фурштаты - кучера при фурах.

Месяц клонился к закату. Моряки называют безоблачные лунные ночи "черными", потому что месяц дает мало рассе-янного света, отчего на земле в резкой лунной тени ничего нельзя разглядеть. Месяц скрылся за горою. С тропинки, по которой вел моряков юнга Могученко-четвертый, месяца уже не было видно. В черной тени западного ската оврага французы не могли заметить движение отряда. А с этой стороны, на том скате, еще освещенном луной, ясно рисовались черными ло-маными чертами траншеи французов. Завалишин остановился, заметив в траншеях французов движение. От Камчатского лю-нета послышался крик "ура". В ответ из французских окопов раздался треск залпов. Это значило, что генерал Хрулев начал из люнета главную атаку. Заговорили французские пушки на батареях, затявкали мортирки в траншеях. Завалишин оста-новил свой отряд. Сигнала с "Камчатки" нельзя было расслы-шать за ружейной трескотней. Мичман решил, что и ему надо начинать, и приказал матросам стрелять но французским око-пам через Доковый овраг. Залп раскатисто грянул. Видно было, что французские солдаты побежали из второй траншеи в гору, под защиту английской батареи,- очевидно, неприятель счел себя обойденным с левого фланга. Крики "ура" впереди Кам-чатского люнета, сменяясь минутами молчания, поднимались все выше в гору: французы отступали.

Месяц раскаленным углем канул в море и погас. Сразу сделалось темно, и с тропинки над Доковым оврагом ничего не стало видно - там, где при лунном свете раньше рисовались черным по голубому траншеи, камни, рытвины, теперь взды-мался длинный темный бугор. Небо над бугром опоясали цвет-ные радуги световых бомб. Загремели оба яруса, верхний и нижний, Гордоновской батареи. Она палила в сторону Кам-чатского люнета, поражая пространство между люнетом и французскими окопами. Англичане, видимо, не подозревали размеров предпринятой русскими атаки и поддерживали фран-цузов, не опасаясь за себя.

Матросы Завалишина зарядили ружья, и отряд двинулся дальше.

- Веди, юнга, к отрожку оврага, про который говорил,- сказал мичман Вене.

- Дальше, ваше благородие, будет круча. Тропой идти нельзя: "он" заметит.

- Веди, как лучше.

Веня сошел с тропы на крутой в этом месте скат. Мичман и матросы последовали за ним. Из-под ног сыпалась галька.

Чтобы не скатиться вниз, приходилось хвататься за свисающие длинные прутья колючей ажины.

Вдруг над головами послышались голоса. Без команды люди прилегли на скате и притаились. Веня повалился рядом с мичманом и прошептал: Ну, ваше благородие, пропали!

- Молчи! - Мичман прислушался к голосам и шепотом объяснил Вене: - Это инженер разбивку делает - они хотят рыть здесь траншею вдоль оврага. Их немного. Сейчас уйдут. Они нас не чуют!

Сверху послышался звон топора - в землю забивали обухом колышек для отметки. Голоса отдалились вниз по скату горы.

Надо, ваше благородие, идти,- посоветовал Веня.- До овражка рукой подать, а то, боже упаси, они опять придут.

Вставай!

Мичман встал и пошел вслед за Веней. Это послужило сигналом для остальных. Круча кончилась. Веня, пригнувшись к земле, кинулся бегом по отлогому скату и повернул вправо, в узкую глубокую промоину. Дно промоины круто подымалось каменными ступенями в гору. Через несколько минут Веня остановился задыхаясь. Сзади напирали товарищи. Совсем близко впереди и несколько вправо громыхнула пушка.

- Тут будет самая макушка, а правей - верхняя бата-рея,- доложил Веня.

- Молодец! - похвалил юнгу мичман.

Рад стараться! Только очень сердце колотится...

- Отдохни. Мы пойдем, а ты нас тут дожидайся.

- Вот тебе раз! - обиделся Веня.- Шел-шел... Что ж я теперь... Вели кричать "ура", тут надо бегом по голому месту...

"КТО ИДЕТ?"

Матросы сгрудились вокруг командира и проводника.

- Нет, братишка, тут "ура" неподходяще - надо в затиш-ку делать,- посоветовал один из матросов.

Мичман согласился:

- Ладно, товарищи,- значит, бегом, без крику!

- И бегом не надо,- продолжал тот же бывалый ма-трос.- Тут до "него" еще шагов триста будет. На бегу "он" сразу нас увидит. Надо идти тихо, вальяжно, будто свои идут... А ты, ваше благородие, иди с юнгой и разговаривай с ними по-французски. Как мы французы будто.

Рокот смеха пробежал в кругу матросов.

- Так будет хорошо,- согласился мичман Завалишин.- Значит, друзья, идем вольно. Подойдем, кинемся и без кри-ку - колоть. И шабаш! Идем!

Завалишин, взяв за руку Веню и обнажив саблю, скоман-довал вперед.

Вольным шагом, по два в ряд, подходили матросы с Веней и мичманом впереди к английской батарее. Она палила. При вспышках было видно, что на батарее работали не спеша и беспечно одни артиллеристы, без пехотного прикрытия. Они ходили около пушек с фонарями.

До батареи оставалось шагов пятьдесят. Крепко сжимая руку Вени, мичман заговорил первое, что' пришло в голо-ву:

A quoi bon entendre L'oiseau du bois?..

L'oiseau le plus tendre Chante dans ta voix (1).

- Ты куда? Вон "он" там! Вылезай! Дубу дай! - храбро отвечал "по-французски" Веня.

Веня не успел ответить.

- Qui vive? (2) - послышался тревожный окрик часового.

- France vous regarde! (3) - ответил наугад, подражая па-ролю, мичман.

Отпустив руку Вени, мичман кинулся бегом вперед, махая саблей. За ним, яростно дыша, ринулись на батарею матросы. Веня на бегу споткнулся и упал. "Лежи, лежи, а то убьют!" - уговаривал себя Веня, слушая сдавленные крики, возгласы, стоны и стук оружия на батарее.

Скоро все смолкло. Матросы, не сделав ни одного выстрела, перекололи орудийную прислугу и командиров.

Веня приподнялся и, вскрикнув, в испуге побежал на ба-тарею: ему чудилось, что его хватают из темноты чьи-то руки.

1 A quoi bon entendre 1'oiseau du bois? L'oiseau le plus tendre chante dans ta voix (франц.). - Зачем слушать лесную птичку, когда самая нежная птичка поет в твоем голосе (из стихотворения В. Гюго).

2 Qui vive? (франц.) - Кто идет?

3 France vous regarde! (франц.) - Франция смотрит на вас!

Около убитых англичан с фонарями, уцелевшими в свалке, суетились матросы, снимая с мертвых оружие. В блиндаже матросы тоже хозяйничали, забирая из стойки штуцеры и пат-ронные сумки.

- Повалить орудия! - приказал Завалишин.

- Эх, жалко, ершей не захватили! Кабы знать, что так складно выйдет...

- Як же "не захватили"! - услышал Веня голос Мокроусепко.- Вот они, три ерша. Затем Тарас и шел!

Веня бросился на голос Мокроусенко. Шлюпочный мастер оглаживал рукою казенную часть пушки, отыскивая отверстие запала.

- Да де ж воно? Братцы, да у них пушки без дырки!

- Сбоку! У них сбоку! - крикнул Веня.

- Эге ж! Нашел! Спасибо тоби, хлопчик! - ответил Мок-роусенко, загоняя ерша в запал ударами обуха.- Братишки, запомните, кто ерша не забыл и в пушку забил: Тарас Мокроусенко.

- Разрешите раскурку, ваше благородие... Да и до хаты...

- Можно! - ответил мичман.- Меня, кажется, ранило в руку...

- Цирюльник! Сюда! Мичмана ранило!

Подбежал цирюльник и перевязал мичману левую руку, проколотую выше локтя штыком.

- Ничего, ваше благородие! До свадьбы заживет! - уте-шал цирюльник раненого.

Далеко внизу, со стороны Третьего бастиона, затрещали выстрелы.

- Наши в атаку пошли. И палят... Это на Зеленой горе: Бирюлев на Чапмана полез...

МЕДНАЯ "СОБАЧКА"

Матросы высыпали на банкет батареи. Кто-то подсадил Веню на бруствер, и он увидел и влево и вправо тусклые огоньки ружейных залпов. На тысячу шагов вперед внизу английская батарея нижнего яруса палила из четырех орудий по Третьему бастиону. По батарее бродили огоньки фонарей. На нижнем ярусе англичане и не подозревали того, что у них произошло в верхней батарее.

Третий бастион не отвечал англичанам. И левее до самого моря севастопольские батареи, скрытые тьмой, ничем себя не обнаруживали. В городе и на рейде мерцали редкие огни. Дальше над темной землей вздымалось высокое море. Все напоминало Вене прежние времена - на эту гору не раз ходили Могученки в июльские жаркие ночи, чтобы отдохну от домашней духоты.

- Что вздыхаешь, юнга? - спросил Веню сосед. - Кого жалко?

- Себя,- ответил юнга.

Матросы тихо переговаривались.

- Дать бы залп на огонек по нижней батарее! Вот бы забегали! Как тараканы в горячем горшке.

- Не донесет!

- Ну да, "не донесет"! Ваше благородие, разрешите по нижней батарее всем бортом...- попросил кто-то из матро-сов.

- Не надо, братцы! Догадаются - беда! Складно все вышло.

- Не очень-то складно. Вон Федя Бабунов с разрубленной головой лежит...

В английских окопах и внизу и слева рожки заиграли тревогу. И позади далеко, должно быть на редуте Канробера, запели трубы.

- Надо уходить! - приказал Завалишин.- Шанцевого ин-струмента не брать - идти нам далеко...

- Дозвольте, ваше благородие, английский топорик на па-мять взять,- попросил Мокроусенко.

- Бери... Собирайтесь, молодцы, мы свое сделали.

Матросы беглым шагом пошли с батареи к оврагу. У всех матросов было на плече по два ружья, из чего Веня понял, что на батарее остался не один Федя Бабунов.

Веня с Мокроусенко очутились впереди. Юнга был недоволен.

- Ты хоть топор взял, а я с пустыми руками.

- Чего же ты, хлопчик, зевал?

Отряд спустился в Доковый овраг и пошел к Севастополю Доковым оврагом по дну. Когда миновали кручу, где пришлось раньше, идя в гору, таиться, с гребня обрыва затрещали враз-нобой выстрелы. Опасное место миновали бегом и на уровне брошенной французами траншеи остановились передохнуть.

- Ваше благородие, дозвольте нам с хлопчиком прямиком на "Камчатку" - юнга наш до маменьки просится. Да не за-будьте, ваше благородие, что мы с ним три орудия заклепали: Могученко-четвертый и Мокроусенко Тарас,- на каждого при-ходится орудия полтора-с...

- Спасибо, Мокроусенко. Не забуду... Ступай, юнга, домой. Спасибо и тебе за службу...

- Будьте здоровеньки, не забывайте, товарищи, Тараса: в случае награды - три кварты горилки за мной...

Матросы засмеялись.

Уже брезжил рассвет. Мокроусенко с Веней полезли в гору прямиком к Камчатскому люнету. В брошенной французами первой траншее они увидели две оставленные медные мортирки.

Мокроусенко остановился и сказал:

- Вот и тебе, хлопчик, трофей. Хочешь, я тебе медную "собачку" подарю? Нехай тявкает с Малахова по своим...

- Ишь ты, подарил! Мне ее и не поднять...

- А Тарас на что?

Мокроусенко отбил мортирку от деревянного станка, отдал топор Вене, крякнув, поднял мортирку на правое плечо и за-шагал в гору к Камчатскому люнету.

ПЕРЕМИРИЕ

Утром все открытое пространство перед Камчатским люне-том казалось расцветшим: после ночной битвы поле пестрело одеждами павших. Синие куртки, красные штаны, белые ру-башки тех, с кого успели стащить мундиры, делали буро-зеле-ные холмы похожими на поле пестрых маков в цвету. Серые шинели убитых русских солдат нельзя было отличить от кам-ней, разбросанных по полю. Но вдруг иные из серых камней на-чинали двигаться, раненые поднимались, вставали, воздевали вверх с мольбой руки, падали снова и пытались ползти к сво-им... Наверное, они взывали о помощи, но криков нельзя было слышать за грохотом канонады. Начавшись ночью, пальба к ут-ру усилилась. Английские батареи Гордона и Чапмана молчали. За них говорили остальные. Французы и англичане сосредото-чили весь огонь на левом фланге Севастопольской обороны.

Тысячи снарядов осыпали Камчатский люнет, редуты за Килен-балкой и Малахов курган. Неприятель мстил за урон, понесенный прошедшей ночью.

Вылазка удалась вполне. На бастионах, в казармах и в штабах кипели разговоры и споры о ночном бое. Горчакова и его генералов удивили отвага и настойчивость в атаках той пехоты, которая при Меншикове неизменно терпела неудачи в поле. Вот как утром рисовалось ночное дело. Выбив зуавов из первой линии окопов против Камчатского люнета, солдаты ворвались на плечах бегущего противника в траншеи, несмотря на его сильный огонь. Загорелся ожесточенный рукопашный бой: дрались штыками и прикладами, одни заваливали других турами и камнями, в то время как позади саперы исправляли передовые окопы, отчасти уже переделанные французами для себя. На помощь французам спешили резервы.

Потом узнали, что французы в эту ночь готовились атако-вать Камчатский люнет и редуты за Килен-балкой силами до тридцати тысяч штыков. Генерал Хрулев не дал французам усилиться и послал в бой все резервы. Французы отступили к первой траншее. Солдаты Камчатского полка ворвались в траншеи и опрокинули орудия. Моряки Будищева выбили анг-личан из окопов перед Третьим бастионом и засыпали траншеи, в то время как Завалишин овладел верхней батареей Гордона. На Зеленой горе матросы под командой лейтенанта Бирюлева оттеснили англичан за батарею Чапмана и заклепали на ней орудия.

Хрулев считал, что цель вылазки достигнута, и приказал отступать, но это оказалось неисполнимым. Разгоряченные со-лдаты не слушали сигналов отбоя, полагая, что эти сигналы подаются французами: к такому обману те прибегали нередко. Преследуя бегущего неприятеля, солдаты неудержимо стреми-лись к вершинам холма между Доковым оврагом и Килен-балкой, чтобы овладеть английской Ланкастерской батареей и французским редутом Канробера, Хрулев разослал всех своих ординарцев и адъютантов, чтобы удержать наступающих: им угрожало поголовное истребление, если бы вступили в дело огромные резервы французов. Наконец на рассвете наступа-тельный порыв иссяк, и войска, унося раненых, отступили под защиту артиллерии бастионов.

Всех раненых подобрать не удалось. Поэтому 11 марта из Севастополя был выслан парламентер с предложением пере-мирия для спасения живых и погребения мертвых, оставшихся на поле битвы. Перемирие было назначено на полдень 12 марта.

Время перемирия прошло. Тела убитых убрали с поля. Унесли раненых: иные из павших не умерли, проведя сорок часов без помощи, пищи и воды.

Раздались снова звуки рожков. Русские и французы разо-шлись в разные стороны. Белые флаги упали, и в ту же минуту с французских и английских батарей раздались ору-дийные залпы по валам, еще усыпанным народом. Началась пальба и с русских батарей.

Первое за шесть месяцев войны в Крыму перемирие про-должалось всего два часа.

Глава одиннадцатая

ПОВЕСТКА

За дело 10 марта на команду стрелков мичмана Завалишина определили три Георгиевских креста и три медали с надписью "За храбрость" - нестроевым. Узнав об этом, Мокроусенко задумался. Нестроевых на вылазке Завалишина было всего трое: Мокроусенко, Могученко-четвертый и батальонный ци-рюльник Сапронов. Легко было догадаться, что три медали им и назначаются, а Мокроусенко надеялся получить крест и, уверенный в том, что получит, находился в отличном духе. Он сам стал за верстак в мастерской, сработал для медной мортирки Могученко-четвертого станок на трех колесах из дубового лафетника. Любуясь своей работой, Мокроусенко запел:

Аи, там за горою, Там жнецы жнуть, А по-пид горою Казаки идуть.

Гетман Дорошенко Ведет свое вийско, Вийско хорошенько.

Деревщики, подмастерья Мокроусенко, подхватили песню, не переставая стучать клинками, пилить и строгать... В мастерскую влетел юнга Бобер и прокричал:

- Нестроевому Севастопольского порта шлюпочному ма-стеру Тарасу Мокроусенко немедленно явиться в казарму шту-церных тридцать девятого экипажа!

Не успел Мокроусенко раскрыть рот и спросить: "За-чем?" - как юнга повернулся, выбежал и, хлопнув дверью, исчез. Певцы смолкли и перестали стучать, долбить, пилить и строгать.

Мокроусенко, помолчав еще немножко, подраил шкуркой колеса станка и снял фартук:

- Хлопцы! Я пошел до своего дела. Уроки выполнить, вола у меня не пасти!

- Поздравляем, Тарас Григорьевич! - закричали подма-стерья.- Надо поздравить!

- Спасибо вам! Пока поздравлять, хлопцы, не с чем. Так я пошел.

Мокроусенко, взвалив на плечо станок, пошел на Малахов курган посоветоваться с Веней.

Над Корабельной стороной царила по случаю перемирия удивительная тишина. Обеспокоенные тишиной воробьи собрали на голых еще кустах бурное, шумливое вече, очевидно, обсуждая то, что случилось и почему в городе тихо. Петухи горланили по дворам. Галки бестолково носились во все стороныю. Вороны по-осеннему вдруг сорвались стаей с пирамидальных тополей у поврежденного бомбами Морского госпиталя, с криком взвились к небу и затеяли там весенние игры. Падая все разом, словно по команде, на левое крыло, они опрокидывались и взлетали. Солнце, сильно припекая, блистало в нестерпимо чистом синем небе.

На кургане Мокроусенко нашел юнгу Могученко в дальнем уединенном, заросшем бурьяном уголке. Стоя коленями на земле, Веня натирал мортирку толченым кирпичом.

-Гляди, хлопче, я тебе лафет под пушку принес...

-Принес? Вот уж спасибо, так спасибо! Ага, Бобер мне говорит: "А на что она сгодилась без станка!"

Веня обрадовался. Они вдвоем посадили мортирку цапфами (1) на станок и сверху закрепили болтами. Мортирка в оконченном виде так же во всем походила на большую пятипудовую мортиру, как новорожденный щенок походит на свою мать.

- От якая у тебя "собачка"... Люто будет лаять... - похвалил пушечку Мокроусенко, погладив ее по спине.

Веня молча любовался.

- Значит, хлопче, и у тебя был Бобер с повесткой?

- Как же, был, велел в казарму явиться...

- И мне то ж. А как вы, юнга, думаете: зачем мы с вами должны явиться?

( 1 ) Цапфы - шипы, которыми пушка прикреплена к станку.

- А он вам неужто не сказал? Мне сказал: ведь мне медаль дают! И вам тоже. Ведь мы оба нестроевые.

-Та-ак! - Мокроусенко с досадой крякнул, сел на бревно и, набив трубочку, закурил. - Медаль? Вот оно как обернулось! Вы понимаете, хлопче, Ольга Андреевна меня до смерти засмеет, коли я прибью себе на грудь медаль и такой украшенный к ней явлюсь...

- Пожалуй, так оно и будет. Ей бы только посмеяться, - согласился Веня.

- "Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! - изобразил Мокроусенко Ольгу, - Хвастался "георгия" добыть, а получил медаль!"

- Кхэ, кхэ! - откашлялся Могученко-четвертый.

- Так скажите мне, будьте столь любезны, есть ли правда, что мастеровому человеку нельзя крест дать за то, что он нестроевой? Вот Павел Степанович Нахимов арестанту повесил "Георгия". Слыхали вы про это? Что я, хуже арестанта?..

- Кхм, кхм! - кашлянул Веня.

- Что у вас, в горле першит, юнга?

Веня откашлялся и солидно ответил:

- Павел Степанович кому хочет, тому крест и повесит. Кабы он сам видел, как я на батарею ворвался, так и мне бы дал крест,- сказал Могученко-четвертый,- а теперь товарищи будут судить, кому крест, кому медаль. Они могут дело в толк взять - да и вам, пожалуй, крест дадут...

- Вы так разумеете, юнга? Если оно так, то нам можно и пойти...

- А булавочка у вас есть?

- На что?

- Да медаль-то приколоть.

- Ох, сдалась вам, юнга, медаль!

- И крест, все одно. Мне маменька дала булавочку, а я говорю: "Дайте еще одну, Тарасу Григорьевичу тоже..." Кха, кха, кха!

РАЗУМНЫЙ ХЛОПЕЦ

Юнга закашлялся... Мокроусенко свирепо посмотрел на Веню, пыхтя искрами из трубки.

- Кха, кха! "Тарасу Григорьевичу,- это я маменьке го-ворю,- наверно, крест дадут... Коли мне медаль, так уж ему-то обязательно крест... Как не дать Тарасу Григорьевичу?"

Мокроусенко вздохнул. Веня протянул ему булавку.

- Ой, хлопче, не знаю, что из вас в жизни выйдет: либо мошенник...- Мокроусенко воткнул булавку в лацкан, поднял-ся с бревна и закончил: - ...либо бог знает що! Надо идти, а если надо, то и пойдем. "Собачку" вашу, юнга, никто не тронет.

Веня выдрал несколько кустов прошлогоднего бурьяна и для верности прикрыл ими мортирку, чтобы она не привлекла своим великолепным блеском чьих-нибудь жадных глаз.

Юнга и шлюпочный мастер спустились по крутой тропинке с кургана и направились в сторону доков.

Команда флотских штуцерных квартировала в пустом по-ртовом складе. Три железные кованые двери распахнуты настежь - в складе нет окон. Дверьми склад смотрел в сторону бухты. От изумрудной воды веяло арбузной свежестью. У стен-ки качались, поскрипывая, лихтера (1) и чертили по небу ост-риями мачт.

Веня и Мокроусенко, подходя к складу, еще издали услы-шали оттуда веселый говор, прерываемый взрывали смеха.

- Лихтер - грузовое судно

Когда они вошли внутрь, говор смолк.

Вене, вошедшему со свету, показалось внутри совсем темно.

- Эге! Так это ж тот самый хлопец, что мне ногу сбе-рег! - услыхал Веня знакомый голос.- Поди сюда, юнга, сидай биля мене.

Веня зажмурился, чтобы погасить в глазах остатки уличного света, раскрыл глаза и увидел обширное, нигде не перегоро-женное помещение под низким, каменным сводом. Свод стянут толстыми железными связями. По связи ходили сизые голубь и голубка. Голубь ворковал. Перед средними дверями в глубине стоял стол, ничем не покрытый. За столом сидел тот самый боцман Антонов, на которого в первый день бомбардировки наткнулись Наташа с Веней в пороховом дыму на скате Малахова кургана, перевязали ему раненую ногу, напоили сту-деною водой и привели к себе в дом.

- Здравствуйте, дяденька Антонов!

- Здравствуй и ты. Поди ко мне, сидай. И ты, мастер, сидай, если места хватит.

- Добрый день, товарищи! - сказал Мокроусенко.- Ви-жу, не все сидят, так и мне постоять можно...

- Кавалеру всегда место найдется!

На одной из скамей матросы потеснились, и Мокроусенко сел с краю. Веня сел по правую руку Антонова. Боцман тол-кнул юнгу ногой:

- А ведь цела нога-то. Хорошо, что ты мне тогда отрезать не захотел.

- А я думал, вы тогда шутковали, дяденька Антонов.

- До шуток ли было... Ну, матросики, теперь все кавалеры в сборе. Будем судить?

- Судить, судить! - отозвались матросы со всех сторон.

Веня увидал, что на столе перед Антоновым на разостлан-ном небольшом платке лежит форменная бумага и рядом с ней три желтые медали и три беленьких креста на черных с жел-тым, в полоску, ленточках.

Покрыв бумагу ладонью, боцман начал говорить:

- В бумаге этой писано и подписано "старший адъютант Леонид Ухтомский", а приказал адмирал Нахимов, чтобы мы, по обычаю, судили, кому возложить знаки, и список упомя-нутых сообщить его превосходительству начальнику порта и военному губернатору вице-адмиралу Нахимову... Так? Так,- ответил самому себе Антонов.- И, стало быть, прислано на нестроевых три медали, а на строевых три креста. Начнем с нестроевых... Медали три, и нестроевых трое. Так? Так. Каж-дому по медали. Судить будем?

- Будем! - отозвался откуда-то из угла одинокий голос.

- Будем! - продолжал боцман.- По порядку, как поло-жено, с младшего. Так? Так. Юнга тридцать шестого флотского экипажа Могученко-четвертый!

- Есть! - отозвался, вскочив на ноги, Веня.

- Был в деле провожатым,- заговорил, словно читая по бумаге, боцман.- Привел куда надо. Оружия при себе не имел. Юнге оружие не полагается. Так? Так. Хлопец добрый, раз-умный. В деле показал себя верным товарищем и не трус!

- Он еще и по-французски говорит! - крикнул кто-то. Матросы расхохотались.

- Значит, Могученко-четвертый, так и запишем: медаль. Так? Так... Писарь, запиши! - заключил Антонов, хотя ника-кого писаря не было.- Записал? - Хотя никто ничего и не записал.- Булавочка есть?

- Есть! - ответил Веня.

Антонов взял со стола медаль и приложил ее к левой стороне груди Вени.

- Ишь ты, как сердце-то стукочет! - удивился Антонов.

СУД ТОВАРИЩЕЙ

Юнга дрожащими пальцами прижал медаль к груди и, с усилием проткнув ленточку булавкой, пришпилил медаль к бушлату.

- Правильно судили, товарищи? - спросил Антонов.

- Правильно.

- Пойдем по порядку дальше. Второй нестроевой - ци-рюльник батальона Петр Сапронов. Имел при себе сумку с полным причиндалом: бритвы, мыло, спирт, корпию, бинты. Перевязал мичману Завалишину руку. Которых совсем убило, тем определил смерть, чтобы не оставить раненых в руках неприятеля. Так? Так... Где ты, Сапронов?

- Здесь,- невнятно послышалось из угла.

- Так. Так и запишем. Писарь, пиши. Записал? Правильно судили, товарищи?

- Правильно! Правильно!

- Пойдем дальше. Третий нестроевой - Тарас Мокроусенко, шлюпочный мастер.

- Есть! - откликнулся Мокроусенко, встав.

- Вызвался охотником,- скороговоркою чтеца зачастил Антонов.- Оружия при себе не имел, за что не похвалю. Захватил с собой три ерша - а вы, братцы, забыли, за что вас хвалить мне не приходится. Заклепывал пушки. Раз прислана третья медаль - дать надо. Так? Так!.. Писарь, пиши! Записали. Правильно судили?

- Правильно, правильно, правильно!..

Приняв из руки Антонова медаль, Мокроусенко поклонился на три стороны:

- Спасибо, товарищи, спасибо, спасибо... Три кварты обе-щал, так и будет три кварты.

Матросы зашумели. Веня, пользуясь шумом, шепнул на ухо боцману:

- Дяденька Антонов, ему бы надо крест дать... Он ведь Ольги, моей сестры, жених. Она его без "Георгия" с глаз долой прогонит.

- Это которая Ольга? Та, что меня водой поила?

- Да нет, которая все фыркала.

- А! Кошурка рыжая! Помню! Говоришь, ему крест? Не я сужу - товарищи судят. Спросим товарищей... Помолчите, товарищи, еще пять минут, а там хоть криком изойди.

Говор улегся и смолк.

- Вот что я тебе скажу, Мокроусенко,- обратился боцман к шлюпочному мастеру.- Видать сразу, что ты нестроевой, мастеровой! Кабы был ты правильный матрос, понимал бы, что о квартах зря пустил. Угощение от всех кавалеров будет - это так положено, по случаю общего восторга. Юнги в счет не идут. С юнг не спрашивается! А судим мы не за вино, а по чести, кто достоин! Опять же, три кварты на пятьдесят человек - это выйдет по чайной ложке на брата? Медицинское средство, братец!

Мокроусенко приложил руку к сердцу, прикрыв медаль, которую уже успел приколоть на грудь, и воскликнул:

- Товарищи, дайте слово сказать!..

- Скажи. Дозволим сказать слово... Говори, мастер.

- Товарищи! Насчет того, чтобы три кварты, это я ошибся, винюсь - ошибся, что и говорить. Пустое дело три кварты. Я же, братцы, не о том скажу. Что я нестроевой, мастеровой, так мне медаль?

- Он креста желает!

- Желаю, товарищи, не таю. И так я вам скажу: счи-таю - того достоин.

Он отнял руку от сердца. На груди его сверкнула медаль. - Сердце мое кровь точит, товарищи, не за себя, а за весь мастеровой народ. Чем стоит Севастополь? Штыками? Винтов-ками? Пушками? Так оно и не так. Вы же, братцы, герои, вы рыцари. Вами город стоит. А перестали кузнецы в доках ковать, перестали литейщики лить, у меня мастера лодки делать, а теперь что? Разобьют у пушки станок - кто сделает новый? Мокроусенко Тарас с мастеровыми. Разбили ложу у штуце-ра - к кому нести? К тому же мастеру. Колесо у полевой пушки - куда? Идут к кузнецам, к Мокроусенке Тарасу. Да что много говорить: вы люди разумные и сами поймете - Се-вастополь держится вами, рыцари. Но не одними вами, а и мастеровыми и рабочим народом. Не одним штыком, а и киркой каменщика. Не одними пушками, а и лопатами. А кто храбрее, спрошу я вас, товарищи? Это еще надо разобрать. По моему глупому разуму, меньше надо храбрости, когда на выстрел врага можешь выстрелом ответить. Тебя ударило раз, ты от-ветишь два. Сердце в ярости зайдется, человек колет, рубит, режет, палит, себя не помня. Это вам сладость и радость. И вина не надо! А мастеровой на месте стоит, долбит, стучит, ро-ет, колет, гнет, строгает, кует и не о том, чтобы биться с кем, думает, а о том, как бы выполнить заданный урок. А бомба с пулей не спрашивают, кого бить: лопата у него в руке или молоток либо ружье. Всех равно поражает смерть... Меня, братцы, наградили, за то и спасибо, и кланяюсь вам, а сердце у меня за весь мастеровой народ болит.

Мокроусенко вздохнул, прижал руку к сердцу, закрыв ме-даль, уронил голову на грудь и тяжело опустился на скамью.

- Хорошо ты, Мокроусенко, сказал,- похвалил шлюпоч-ного мастера Антонов.- Слышишь - товарищи молчат. Все как один молчат. Кого во флот берут? Вольных матросов, мастеровых, умеющих людей. Я сам до службы у Берда на Гутуевском острове слесарем работал с молодых зубов. Вон, Мокроусенко, рядом с тобой Сумгин сидит - он тебе расска-жет, как мы с ним первый пароход на Неве клепали. Первый русский пароход! А вон Передряга, медник, кубы ковал. А вон Иван Степенный на Васильевском острове паруса кроил. Гляди, Тарас, уж трое - и все с тобой на горе были, все вернулись, все креста достойны. Мы, матросы Черноморского флота, так судим. Кто храбрее? Все храбрые! Кто ловчее? Все ловкие! Все добрые товарищи. Троим кресты даем - это все одинаково, как бы каждому дали крест. Мне креста не полагается, я на горе не был. А уж невидимый знак и я на груди ношу. Тебе отличие - отличие всему Черноморскому флоту. Понял ты это, мастер? А раз ты затронул у нас эту жилку, мы тебе ответим. Не в том сила, храбрый ты или нет, да хоть бы самый храбрый на свете! А в том сила, хотим ли мы тебя за ровню принять, признать тебя за родного человека... Так? Так. И, стало быть, за всех товарищей скажу: жилку ты затронул. Заиграла жилка, и должны мы тебя принять за правильного матроса действу-ющего флота. Правильно я судил, товарищи?

- Правильно! - одним дыханием ответили ему матросы.

- Писарь, пиши! Записали. Стало быть, решили мы, что Мокроусенко Тарас, хоть он и нестроевой, принят за законного матроса, и дать ему долю флотского счастья... Так? Так. За-писали. На гору ходило пятьдесят, кроме нестроевых и мич-мана. Осталось на горе восемь. Жеребьев сорок два да на Мокроусенко один - итого сорок три жеребья...

КРЕСТЫ

Антонов встал с места и, приподняв платок, переложил его с орденами влево. Веня увидел, что под платком лежали при-готовленные раньше квадратики, аккуратно нарезанные из бу-маги. Боцман отсчитал сорок три квадратика, на трех квадратах Антонов поставил по кресту карандашом. Быстро и ловко ска-тал бумажки меж ладонями в трубочки - видно, это дело ему было привычно.

Матросы молча смотрели, не отрываясь, на руки Антонова.

- Юнга! Дай твою шапку, ты еще безгрешный!

Веня подставил бескозырку дном вниз, и Антонов бросил в шапку юнги одну за другой маленькие трубочки, вслух счи-тая:

- Сорок три! Так? Так. Юнга, тряси!

Юнга начал трясти шапку, словно сеял через сито муку, и тряс так до конца этой торжественной церемонии.

- Подходите, братишки, но порядку, без суеты,- предло-жил Антонов.

Никто не решался первым вынимать жребий.

- Пускай Мокроусенко тянет первый, ему невтерпеж! - крикнул кто-то.

- Ни! - кратко ответил шлюпочный мастер.

Веня тряс шапку, заглядывая внутрь, где на дне катались и подпрыгивали трубочки.

- Не тяните, братцы, время. Пора и к чарке да борщу! Начинай хоть ты, Передряга!

Передряга решился, вынул, не глядя в шапку, трубочку, развернул - пустой... После Передряги вытянул жребий Иван Степенный - и тоже пустой. Теперь дело пошло быстро -каждый торопился испытать счастье и освободиться от досады ожидания. Долго выходили пустые номера - в шапке остава-лось семнадцать номеров, когда бывший котельщик с завода Берда достал из шапки первый жребий с крестом.

- Первый крест достается Петру Сумгину. Писарь, пиши! Записали! - провозгласил Антонов и, показав всем квадратик с крестом, написал на обороте: "Сумг".

Вслед за Сумгиным жребий с крестом достал молодой мат-рос с курчавой челкой, "кандибобером" зачесанной на лоб,- он, увидев метку на своем жребии, растерянно огляделся и захохотал.

- Чему рад? - прикрикнул на матроса Антонов.- Обра-довался, дурень, счастью!

Тут со скамьи поднялся Мокроусенко. Матросы зашумели. Не только те, кто мог вытянуть жребий с крестом, но и те, кто уже вытянул пустой,- все устремили на шапку Вени нетер-пеливые взоры.

- Юнга, тряси! Что, руки у тебя отсохли?

Но Веня, если б даже он и не хотел, все равно тряс бы шапку: руки у него дрожали.

Мокроусенко зажмурился и, достав из шапки жребий, про-тянул, не развертывая, Антонову.

- Нет, ты сам разверни. Мокроусенко развернул бумажку.

- Крест! Ах ты! - воскликнул, всхлипнув, Мокроусенко, и так жалостно, что все матросы, кроме Антонова, громыхнули раскатистым смехом.

- Третий крест достался шлюпочному мастеру Мокроусен-ко Тарасу. Писарь, запиши.- И Антонов написал на третьем жребии с крестом: "Мокроус".- Записали. Юнга, перестань трясти...

- Руки, дяденька, трясутся...

- Высыпай, что осталось, на стол.

Антонов пересчитал вытряхнутые из шапки трубочки.

- Пятнадцать жребиев...

Матросы внимательно следили за руками боцмана, пока он развертывал до последнего и показывал пустые жребии. К Мокроусенко со всех сторон тянулись руки, протягивая бу-лавки. Мокроусенко взял одну и приколол "Георгия" рядом с медалью.

- Правильно судили, друзья? Правильно, правильно!

- Кавалеры, слушай меня! - зычно, "на весь рейд", за-гремел Антонов.- Не чваньтесь, что-де "у меня знак, а у те-бя нет". Смотрите в глаза товарищам смело и ясно, как раньше смотрели. С крестом или нет на груди, будем стоять за Севастополь, за Россию, за русский народ!

ПОДВЕНЕЧНАЯ ФАТА

Хоня первая покинула отцовский дом. Ухаживая за боль-ным, она схватила в лазарете тифозную горячку. Болезнь скру-тила девушку с непостижимой быстротой. Она слегла в во-скресенье на шестой неделе великого поста, на другой день после перемирия.

В лазарете к ней приставили ухаживать одну из сестер милосердия, приехавших с академиком Пироговым из Петер-бурга. Несмотря на хороший уход и лечение, Хоня умерла через сорок часов.

Веня узнал о смерти Хони в среду вечером. В это утро он пробовал со Стрёмой и Михаилом свою мортирку на Камчат-ском люнете. Ее перекатили туда и поставили рядом с большой пятипудовои мортирой, из которой теперь палил Михаил, после того как убило старого комендора. Веня невыносимо страдал от такого соседства: рядом с большой мортирой его "собачка" казалась игрушкой. Но и для нее нашлись бомбы подходящего калибра - такие мортирки и в Севастополе были, а не только у французов. Нашлись для мортирки и запальные трубки с теркой. Все это утешило Веню.

Слух о том, что юнга Могученко-четвертый собирается "па-лить", достиг ушей Бобра и Репки. Они пришли на люнет: первый из юнг с тайной надеждой, что все это "одни враки", второй - что если не враки, то или мортирка не выпалит, или, что еще лучше, ее разорвет. Юнг ждало полное разочарование. Они увидели, что все на батарее, в том числе и Могученко-

четвертый, заняты делом: батарея готовилась послать в непри-ятельские окопы очередной залп. Стреляли с севастопольских батарей теперь несравненно реже, чем в начале осады, потому что приходилось беречь порох и снаряды.

Веня, издали завидев Бобра и Репку, поправил на груди медаль и небрежно поставил ногу на хвост своей "собачки". Бобер и Репка подходили к Вене несмело. От зимнего нахаль-ства у них не осталось и следа. Еще бы! Они давно знали, что Могученко-четвертый - форменный юнга, был на вылазке, по-лучил за то медаль и вот хочет из французской пушки по французам же и палить! Репка еще не видел мортирки, поэтому попробовал держать прежний фасон.

- Здорово, Могучка!

- Здравствуй, Репица! - ответил юнга Могученко-че-твертый.

- Говорят, будто тебе кто-то пушку подарил. Где ж она?

- Не "подарил", а я сам добыл.

- Да где ж она? - смотря по верхам, недоумевал Репка

- Разинь-ка зенки-то!..

- Батюшки мои, да ее и не видать сразу! - примериваясь глазами то к мортире Михаила Могученко, то к "собачке" Могученко-четвертого, говорил Репка.

Матросы собрались около юнг и серьезно, даже мрачно слушали их разговор. Только один Михаил, встретясь глазами с Веней, тихо улыбался, ободряя брата. Веня любил у Михаила эту улыбку, ласковую и насмешливую вместе. Она делала Ми-хаила удивительно похожим на Хоню: оба они и на сестер, и на мать, и на Веню, и даже на батеньку смотрели с оди-наковой усмешкой, как будто знали что-то такое очень важное, чего, кроме них, никто не знает. Светлыми глазами Михаил говорил брату: "Ну-ка, ну-ка, что ты ответишь ему?"

- Она у меня, конечно, маленькая,- сказал Веня,- а по-пробуй подыми... А я ее на плече принес...

- Ну да, еще соври!

- Так откуда же она взялась?

Против этого Репка ничего не нашелся ответить. Веня, торжествуя, прибавил:

- Ну, один не можешь, попробуй с Бобром вдвоем! А мы поглядим.

Бобер с готовностью согласился. Как ни кряхтели юнги, а не могли поднять мортирку.

- Дурачье! - сказал Веня.- Она ведь заряжена. А она у меня одного пороху берет пятнадцать пудов да еще бомба! Вот выпалю, тогда и попробуйте!

Веня посмотрел, зайдя сзади, не испортили ли юнги, во-рочая пушку, прицел.

- А у тебя, кавалер, как дела? - спросил Веню подошед-ший мичман Панфилов.

- Все в порядке, ваше благородие!

- Значит, можно палить... По местам! Эй, сигнальщик! - крикнул Панфилов.- Ты, главное, смотри, куда упадет бомба из орудия Могученко-четвертого...

- Есть! - ответил сигнальщик.

- Тойди! - крикнул Михаил, взяв в руку шнур запала. Матросы отскочили.

- Тойди! - повторил, сердито глянув на Репку и Бобра, юнга Могученко-четвертый, держа в руке свой шнурок.

Репка и Бобер отскочили.

- Пали! - подал знак Панфилов.

Одновременно оба Могученки дернули каждый за свой шну-рок. И большая и маленькая пушки выпалили сразу. Оглу-шенный громом залпа, Веня даже не расслышал, как тявкнула его "собачка". Да полно, уж не осечка ли? Нет, "собачка" как следует отпрыгнула, и из пасти ее шел еще дымок...

Вепя пробанил мортирку и накатил.

- Сигнальщик, видишь?

- Вижу! Сию минуту... Вот... Донесся гул дальних взрывов.

- Бомба Могученко-четвертого,- весело крикнул сигналь-щик,- взорвала у французов на батарее зарядный ящик!

Веня нахмурился - это уж явная насмешка. Веня знал, что бомбу из его мортирки может донести только до первой фран-цузской параллели -.шагов на триста, а батарея от люнета не ближе тысячи шагов.

"Смеются, черти!" - подумал Веня, но справился с собой и, прищурясь, посмотрел на Репку и Бобра. Юнги стояли с открытыми ртами.

- Молодец, кавалер! - Панфилов хлопнул Веню по пле-чу.- Для начала хорошо...

- Будешь еще палить? - почтительно спросил Репка.

- На сей раз довольно! - ответил Могученко-четвертый и надел на морду своей "собачки" чехол из парусины, сшитый по его заказу Наташей.

Веня немножко хитрил. Он насилу выпросил у Панфилова три фунта пороху, чтобы попробовать свое орудие. Просить еще об этом? Нечего и думать... Репка протянул Вене руку:

- Счастливо оставаться, кавалер. Приходи к нам на ба-тарею. У нас тоже найдется что показать.

- Приду, приду, если служба позволит! - снисходительно говорил Веня, пожимая руки Репке и Бобру.

Юнги ушли с люнета.

- Ваше благородие, дозвольте отлучиться - дело есть.

- Ступай, обрадуй маменьку, расскажи ей, как палил. Про взорванный ящик не забудь,- ответил Панфилов.

Веня побежал через изрытое бомбами открытое место к Малахову кургану.

Дома Веня застал одну мать. Анна плакала и причитала, сидя у раскрытого чемодана Хони.

- Сынок мой маленький! - встретила она Веню, протяги-вая к нему руки.- Ушла от нас Хонюшка, свет очей мо-их...

- Куда ушла? К Панфилову, что ли? Мичман-то на ба-тарее,- брякнул Веня.

- Мышонок ты мой глупенький! Совсем ушла от нас Хо-нюшка, во сыру землю ушла. Улетела моя ласточка сизокры-лая! Умерла сестрица твоя... Покинула дом родительский! Ско-ро все мои пташечки разлетятся в разные стороны!

- А Ольга? А Маринка? А Наташа где?

- Обряжать сестрицу пошли - подвенечной фатой вместо савана покрыть мою доченьку ненаглядную. Знать, судил ей рок повенчаться с могилой сырой, а не с суженым...

ПРАВАЯ РУКА

Хоню похоронили на Северной стороне, высоко над морем, где устроилось новое кладбище для убитых и умерших во время войны. На похоронах, кроме своих, был адмирал Нахимов с адъютантами. Он простился с Хоней, проводив ее из церкви до пристани, где гроб поставили на баркас, чтобы перевезти через Большую бухту. Когда баркас приставал к мосткам на той стороне, Веня увидел, что там стоят несколько женщин, по-вязанных белыми платками, а впереди - небольшого роста ста-рый солдат в затасканной шинели и высоких сапогах. Шапку солдат снял, и ветер трепал на его голове косички редких волос.

Веня подумал, что эти люди хотят на обратном баркасе пере-правиться на Городскую сторону. Но солдат, когда баркас причалил, поклонился гробу и отдал шапку одной из женщин: он хотел нести гроб. Михаил отдал ему свой конец холста. Солдат перекинул холст через плечо и понес гроб в гору вместе с батенькой, Стрёмой и Панфиловым, вчетвером. Веня очень удивился, когда Маринка ему шепнула:

- Гляди, Веня, это Николай Иванович Пирогов...

Веня знал про Пирогова от Хони. Она мало, неохотно рассказывала про себя и про то, что делается в лазарете, до тех пор пока в Севастополь не приехал с отрядом сестер мило-сердия Пирогов. С той поры Хоня возвращалась домой уже не такая хмурая и измученная и непременно каждый раз что-нибудь говорила про Пирогова.

- У нас нынче принесли одного солдата с перебитой но-гой,- рассказывала она однажды.- Ногу надо отрезать, а то человек помрет. Положили солдата на стол. Подошел Пирогов в клеенчатом фартуке, голова платочком завязана, рукава засучены. Весь в крови! Солдат как увидел Пирогова - кричать: "Караул!" Давай ругаться! А Пирогов на него как зыкнет: "Молчи, а то зарежу!" Солдат испугался и замолчал. Пирогов ногу отнял, сделал все, что надо,- солдат мучится, а все мол-чит. Больно ему страсть! "Ну, молодец,- сказал Пирогов,- жив будешь". А солдат ему: "Спасибо, ваше благородие. А что, можно теперь кричать? Дозвольте крикнуть хоть разок".- "Теперь кричи сколько душе угодно". Солдат и рявкнул во всю глотку и выругал Пирогова...

- Рассердился Пирогов-то? - спросил Веня.

- Нет. Посмеялся и пошел другому солдату операцию делать. А то вот еще что было в другой раз. Несут в лазарет раненого. Дежурный доктор взглянул и кричит: "Куда же вы его несете, он без головы!" Носильщики отвечают: "Ничего, ваше благородие, голову позади отдельно несут. Може, господин Пирогов ее приладит как-нибудь"...

- Это ты, Хоня, уж сказку говоришь,- усомнилась, слу-шая сестру, Ольга.- Это ты Вене рассказывай, он сказки любит.

- Сказку? А вот послушайте, милые, и сказку, какую солдаты про Пирогова сложили. Приехал как-то Пирогов, еще зимой это было, из города на Северную, до смерти уставший и голодный,- он тогда еще на Северной жил, на угольном складе. Вылез Николай Иванович из ялика, идет по грязи в гору. Едва ноги вытягивает. Того гляди, сапог в грязи останется. Темень страшная. К дому подходит и видит - люди на конях стоят. Пирогов думал - казаки... Вдруг четверо прыг-нули с коней, накинули Пирогову на голову мешок, он и крикнуть не успел, как скрутили его по рукам и ногам ве-ревками. Перекинули Пирогова через седло, поскакали... Кто везет, куда везет - неизвестно. То в гору, то под гору, вброд через реку, опять в гору. Думал Пирогов, что и жив не будет, чувств почти лишился. Ну, слава те господи, остановились. Сняли Пирогова с коня, скинули с головы мешок, развязали, на ноги поставили. Видит Пирогов - кругом стоят чужие люди с ружьями. Приходит к Пирогову с фонарем человек, и тут Николай Иванович догадался, что привезли его в английский лагерь и перед ним стоит английский офицер. "Вы,- гово-рит,- нас извините, что мы с вами, господин Пирогов, так неучтиво поступили. Иначе было нельзя! Вы нам очень нужны. Вас желает видеть наш главнокомандующий фельдмаршал лорд Раглан. А пригласить вас к себе с полным почетом и уваже-нием, как мы в войне состоим, он не может". Пирогов отвечает довольно сердито: "Раз меня князь Меншиков не уберег, вы можете со мной как с военным пленником делать что хотите. Только я очень устал, валюсь с ног, с утра не евши. В Ба-лаклаву ни идти, ни ехать на коне не могу".- "Не извольте беспокоиться, господин Пирогов, у нас до Балаклавы построена железная дорога. Мы по ней возим на гору порох, пушки, снаряды и провиант. Вы можете доехать по железной дороге без труда и приятно!" Подали вагончик, посадили Николая Ивановича. В вагончик запрягли двух лошадок. Кондуктор затрубил в рожок. Вагончик покатился. Лошадкам под гору везти легко - в одну минуту прикатили в Балаклаву к дому, где живет фельдмаршал Раглан. Пригласили Пирогова в дом, в парадный зал, посадили в кресло. "Сейчас придет сам фельдмаршал, будьте любезны минуту обождать". И минуты не прошло - входит фельдмаршал. Посмотрел на него Пирогов и чуть не ахнул - у лорда Раглана одна левая рука, а вместо правой пустой рукав. Протягивает англичанин Пирогову левую руку для пожатия, а Пирогов ему, само собой, тоже левую. "Как вы, господин фельдмаршал, руки лишились и когда - мы и не слыхали, чтоб вас ранило?" - спрашивает Пирогов. Фельд-маршал сел напротив Пирогова в кресло и грустно отвечает: "Это не теперь и не русские лишили меня правой руки. Тому прошло уже сорок лет. Я сражался тогда против Наполеона, в пятнадцатом году, меня ранили французы. Ваша слава, госпо-дин Пирогов, гремит по всей Европе. Вы можете делать самые трудные операции. Про вас пишут, что вы делаете прямо чудеса. Не можете ли вы мне приладить правую руку? Хотя я научился левой рукой хорошо писать и даже стреляю метко из пистолета, но вы сами понимаете, что военному человеку трудно быть с одной рукой. И тоже если солдату надо бокс сделать, размахнуться во всю силу не могу". Пирогов возра-жает: "А вот мы недавно на вылазке взяли в плен вашего полковника Келли, так он совсем без рук. Командовать можно и без рук: была бы голова".- "То так, полковник Келли точно взят вами в плен и он совсем безрукий, но все же мне хотелось бы прирастить себе правую руку".- "Позвольте,- возражает Пирогов,- откуда же я возьму вам руку?" Фельдмаршал не-множечко замялся и говорит обиняком: "На войне ведь всякий может лишиться руки!" - "Как! - вскочил на ноги Пиро-гов.- Так вы хотите, чтобы я у живого человека отрезал руку и вам прирастил? Хирургически это вполне возможно, но я не могу ради вас лишить руки другого человека. Это неблагородно! И что скажут про Пирогова, если он прирастит руку фельд-маршалу неприятеля?! Нет, увольте, при полном желании помочь вам я этого и ради всемирной славы не могу, хоть расстреляйте меня. Я люблю свое отечество, Россию!" Раглан встал и сказал, пожимая левую руку Пирогова: "Вы благо-родный челоек! На вашем месте я поступил бы так же. Вот теперь я увидел, какие русские люди, и понимаю, почему мы не можем взять Севастополь! Вы свободны, господин Пирогов. Очень рад был с вами лично познакомиться. Я распоряжусь, чтобы вас доставили в Севастополь до рассвета. Хотите мо-рем - я велю развести пары на пароходе, хотите сухим пу-тем".- "Лучше сухим путем - надежнее". К утру Пирогова привезли на Черную речку и под белым флагом передали на казачий пикет. "Братцы,- сказал Николай Иванович казакам,- дайте хоть корочку хлеба. Англичанин ме-ня ничем не угостил, а был у самого фельдмаршала".- "Видно, им самим есть нечего!" - сообразили казаки.

СМЕРТНАЯ ПУСТОТА

Вспоминая сказку Хони, Веня никак не мог, глядя на Пирогова, уверить себя, что солдат, который несет гроб Хони, и есть тот самый человек, про которого сол-даты сложили чудесную сказку. В гору с гробом шли медленно. Веня забегал не один раз вперед - останав-ливался и, поджидая, стоял, не спуская с Пирогова глаз.

Вот и кладбище в поле, ничем не огороженное, с рядами свежих могильных холмов. Несущие гроб оста-новились у приготовленной могилы. Гроб опустили в могилу и засыпали землей...

Как всегда бывает на похоронах, несколько минут люди стоят над могилой в раздумье от смертной пу-стоты: как будто надо еще что-то сделать, а что, ни-кто не знает. Мужчины накрылись. Анна ждала, когда уйдут чужие, чтобы упасть на могилку и поплакать во весь голос.

Пирогов медлил уходить и неожиданно для всех опять снял шапку, приблизился к могиле и начал го-ворить, опустив глаза в землю. Он сказал сначала не-сколько слов на непонятном языке и продолжал:

- Эти слова великого поэта древности можно це-ликом применить к той, кого мы сейчас предали земле. Имя ее забудут, но не забудут великого дела, которое сделала женщина в Севастополе. Мы, я и мои сотруд-ники, ехали сюда с большим сомнением и даже с бо-язнью. Над нами издевались, что мы хотим ввести в военных госпиталях, да еще в военное время, женский уход за больными и ранеными. Я хорошо знал, какие грубые и жестокие нравы царят в военных госпиталях, слышал про жестокость и грубость служителей, про не-вежество и пьянство фельдшеров, про воровство смот-рителей и директоров. Надо мной смеялись: "Как?! Пирогов, человек ножа, хирург, и вдруг вздумал при-менять в полевых лазаретах такое нежное и мягкое средство, как женская рука! Да и может ли женщина вынести лазаретные ужасы: больные и раненые в гряз-нейшем белье, смрад от ужасных воспаленных ран, кровь, сукровица, нечистоты..." Признаюсь, я и сам ко-лебался и боялся неудачи. Нужна была именно сме-лость полевого хирурга, чтобы решиться. И я решился. Сначала я приехал сюда без сестер милосердия - только с врачами, чтобы присмотреться. То, что уви-дел, превзошло ужасом своим даже мои ожидания. Но вместе с тем я испытал несказанную радость. То, что у всех вызывало сомнение, злорадство, усмешки,- а по моему мнению, являлось верным средством исправить зло,- в Севастополе уже существовало. Я при первом же визите в госпитали и лазареты нашел в них женщин, которые ходили за больными и ранеными - за чужими, как редко ходят даже за родными людьми. Это были жены и дочери матросов и одна жена морского офицера. Их никто не звал - они явились сами.

Я убедился, что почва для нашего дела в Севасто-поле уже готова, и больше не сомневался, а через че-тыре месяца никто не сомневался более, что женская рука в военно-лечебном деле полезна, необходима и не-заменима. Среди прочих я в первые же дни заметил Февронию Андреевну Могученко, "сестрицу Хоню", как ее звали солдаты и матросы; так стал ее звать и я. Сегодня здесь мы ее похоронили. Прекрасная лицом, она была не менее прекрасна душой, и это помогло ей отринуть все грязное и злое. Скажу, что первое время сестрица Хоня была моей правой рукой в борьбе с оби-ранием раненых и воровством госпитальной администрации. Она сохранила для семей умерших немало де-нег, которые иначе достались бы ненасытным ворам. Сестрица Хоня рассказала мне, как она впервые попала в госпиталь. Вах-тер не хотел ее пускать. "У меня здесь жених лежит ране-ный",- сказал Хоня этому церберу, сторожившему вход в гос-питальный ад. "Показывай, кто твой жених",- смягчился цербер. Хоня указала на первого, кто ей попался на глаза,- на раненого старого матроса. Вахтер разрешил Хоне остаться. На другой день цербер опять ей загородил дорогу: "Твой жених умер!" - "У меня здесь все женихи!" - ответила Хоня. Вахтер растерялся и больше не стал останавливать сестру. Да, у нее было то, что называется "юмором", покоряющим даже самых угрюмых людей. И это верно - она любила раненых и больных, как невеста. Хоня иногда давала раненым деньги, покупала для них сахар, чай, вино. Откуда эти деньги? Хоня призна-лась мне, что мать позволила ей распродать годами накопленное приданое. Спи вечным сном, милая сестра! Мы потеряли верного помощника, а раненые и больные - любимую се-стру.

Sid tibi terra levis (1), милая сестра!..

Пирогов низко поклонился, коснувшись рукой могильной земли, надел шапку и, ни на кого не глядя, пошел с клад-бища.

Все слушали речь Пирогова с затаенным дыханием.

Анна не стала вопить на могиле дочери: после речи Пи-рогова у нее вылетели из головы все слова складного погре-бального плача.

1 Sid tibi terra levis! (лат.) - Да будет тебе легка земля!

Н А Т А Ш И Н "ДВОРЕЦ"

На страстной неделе великого поста из родительского дома ушла вторая дочь Могученко - Ольга.

Сухарный завод за бухтой восстановили, и Ольга каждый день рано утром уходила из дому на Павловский мысок, а оттуда в лодке переправлялась через Большую бухту к Су-харному заводу. Дорога до Павловского мыска была небез-опасна: тут часто падали и рвались бомбы. Уйдя из дому в понедельник, Ольга не вернулась к ночи домой. Прошел втор-ник - Ольга не являлась. Мать и сестры думали вчера, что Ольга заночевала у какой-либо из своих подруг по заводу,- а может быть, ее ранило или убило по дороге? Утром в среду снарядили на Сухарный завод Веню справиться о сестре. Юнга не успел уйти, как к дому на фуре, сам правя конями, подъ-ехал приглаженный Мокроусенко с "Георгием" и медалью на груди.

- Где Ольга? - в упор спросила Анна.

- Не извольте беспокоиться, драгоценная Анна Степанов-на,- они находятся в полном здравии и шлют вам с любовью низкий поклон.

- Да где же она?

- Они избрали своим местопребыванием мою хату. Пла-вать с Малахова кургана на Северную сторону теперь сделалось уже опасным,- объяснил, немного стыдясь, Мокроусенко.- Вот они послали меня за сундуком.

- Бери свой сундук, да погляди, не пустой ли! - злобно выкрикнула Анна.

- Не сомневаюсь! - ответил Мокроусенко и, крякнув, при-поднял сундук.

Шлюпочному мастеру никто, даже Веня, не хотел помочь, когда он выносил тяжелый сундук Ольги. Анна стояла, скре-стив на груди руки, и сумрачно улыбалась, пока Мокроусенко трудился над тяжелым приданым Ольги.

Погрузив кладь на фуру, Мокроусенко вернулся в дом и, кланяясь, говорил:

- Бувайте здоровеньки, драгоценная теща, жалуйте к бо-годанному зятю на яичницу.

Анна подошла к печи и неизвестно зачем взяла в руки кочергу: печь не топилась... Мокроусенко проворно скрылся за дверью.

- Ну, вот и ушла самокруткой, удружила, нечего сказать! Теперь ваш черед, любезные дочки: чем еще Наташенька да Маринка порадуют. У Стрёмы, Веня говорит, "курлыга" готова для дорогой супруги.

Наташа первый раз в жизни вспылила и закричала на мать:

- Чего вы, маменька, на Ольгу взъелись? Сами вы с ба-тенькой невенчанные весь век прожили. А я со Стрёмой на красную горку венчаться буду...

- Мы с батенькой не венчаны, потому что нам закон царский не позволял. А ныне и время не то и место другое: то Кола - бабья воля, а то Севастополь - знаменитый город... Что ж, Маринушка, молчишь? Порадуй мать уж и ты. Как твой женишок поправляется? Предложил тебе руку и сердце? Или благословения от своей мамаши дожидается?

Маринка побледнела и, глядя в лицо матери темными от гнева глазами, заговорила:

- Маменька, Нефедов поправляется хорошо. Его на той неделе отправляют на отдых. Только он очень слабый. Ма-менька, я поеду с ним, буду за ним ходить. А матушка ему письмо прислала. Он мне читал. Видно, он писал ей, что без меня жить не может. Она согласилась, велит ему жениться...

- Что же, на носилках будут в церкви вокруг налоя таскать?

- Мы с ним на красной горке только обручимся,- поп в госпиталь придет, а когда он встанет, мы обвенчаемся.

- Так я и знала! - горестно говорила Анна.- Быть сему дому пустому. Батенька совсем отбился. Михаилу надо долг платить - он о доме и думать не хочет. Трифона с корабля не сманишь. Веня себе пушку завел... Одна я осталась сиротою. Хоть бы бомба в дом ударила да разнесла все вдребезги!

Веня обнял мать и со слезами утешал ее:

- Маменька, я погожу жениться. Я с тобой останусь. Не кину тебя никогда. Всю жизнь с тобой буду жить...

- Хоть ты меня утешил! - улыбаясь сквозь слезы, сказала Анна.- Ну, пойдем, Наташа, покажи мне, какой дворец вы-строил для тебя Стрёма.

Все вчетвером они отправились смотреть "курлыгу" Стрёмы.

Очень много матросских домов в нижних частях слободки уже было разбито снарядами. Было приказано, чтобы женщины и дети покинули опасные места и переселились на Северную, где уже возник целый городок землянок, шалашей, сарайчиков, построенных беглецами из города. В городе очень много домов стояли разбитые или обгорелые. Город постепенно пустел, особенно в южной части, близ Четвертого бастиона. Состоятельные люди покинули свои дома и вывезли большую часть имущества. В пустующих домах селился кто хотел, укрывались от ружей-ного огня резервные войска: с приближением осадных работ к городу пули летели и здесь. В городе, даже в центре его, делалось почти так же опасно, как и на бастионах и батареях. Поэтому большая часть генералов и офицеров покинули го-родские квартиры: одни переселились в блиндажи на басти-онах, другие перебрались поближе к рейду, куда снаряды пока залетали редко. Генералы укрылись под сводами казематов Николаевской и Павловской батарей.

Город опустел, но между центром города и кольцом ук-реплений, в "мертвом" пространстве, жизнь кипела. В этой полосе случайно оказался не один дом Могученко, но и еще многие матросские дома. Число землянок и хибарок увеличи-валось. Люди лепились позади укреплений, приближаясь к опасности, а не удаляясь от нее. Военный губернатор Сева-стополя Нахимов позволил для постройки убежищ брать из покинутых городских домов балки, половые доски, двери, окон-ные рамы. Сам Нахимов по-прежнему одиноко жил в своей городской квартире, в доме среди квартала пустующих, полу-разрушенных, обгорелых домов.

Стрёма выбрал место для своей "курлыги" на уступе оврага под Малаховым курганом. Он нашел начатую и кинутую ка-менную ломку. Расширить эту пещеру не было времени. С помощью Мокроусенко и Михаила Стрёма закрыл выход из пещеры деревянной стеной, оставив в ней место для двери и окна.

Когда Анна с дочерью и Веней пришли смотреть "дворец", выстроенный Стрёмой для Наташи, все работы уже закончи-лись. Хозяина не было дома.

Фасад "дворца" блистал великолепием. Слева фасад укра-шала белая двустворчатая дверь с позолоченной резьбой в стиле Людовика XV, взятая Стрёмой из брошенного дома купца Воскобойникова. Перед дверью лежал квадрат паркета из того же дома, набранный звездой из черного дерева по дубовому фону. В край паркетного щита Стрёма вколотил железную скобу для соскребания грязи с сапог. Правее двери на фасаде выделялось единственное круглое окно с затейливым мелким переплетом и звеньями стекол синего, красного, желтого, зе-леного цветов. Над окном торчала из стены железная труба, вроде самоварной, загнутая глаголем кверху. Трубу венчала флюгарка в виде головы дракона с широко раскрытой пастью.

Веня ясно представил себе, как будет этот дракон поворачивать из стороны в сторону страшную пасть, изрытая дым и искры, когда в осенний ветреный день во "дворце" затопят камелек. Вероятно, внутреннее убранство "дворца" соответствовало ве-ликолепию его фасада.

Могученки стояли и молча любовались. Анна усмехнулась и сказала:

- Ты у меня самая счастливая, Наташа! Тебя муж в свой дом берет...

Глава двенадцатая

КРАСНАЯ ГОРКА

Праздник пасхи в 1855 году у русских и французов при-шелся, что редко бывает, на одно и то же воскресенье. На рассвете после заутрени вся семья Могученко собралась на Камчатском люнете, где Стрёме и Михаилу в этот день при-шлось нести ночную вахту. Сама Анна "помолила" кулич, сыр, крашеные яйца - она все еще оставалась верна старой помор-ской вере и в православной церкви была в первый раз, когда отпевали Хоню.

На люнете прибрались: выкрасили заново орудийные стан-ки, вымыли пушки, вычистили платформы, посыпали площадки песком. Веня еще раз вычистил кирпичом свою медную мортирку и с гордостью показывал ее матери, сестрам и отцу. Анна ахала и удивлялась на Венину пушку, а батенька сказал, что пушку не следует натирать кирпичом: "Это тебе не самовар".

Последними пришли на "Камчатку" Мокроусенки - Ольга и Тарас. Ольга, целуясь троекратно с отцом и матерью, сми-ренно просила у них прощения за самовольный уход из дому.

Мокроусенко явился на люнет с мешком на спине.

- Никак, Тарас Григорьевич жареного поросенка при-нес,- догадывалась Маринка.

- Ни! - прищурясь, ответил Тарас.- Не догадалась...

- Ну, окорок ветчины конченой,- предположил Стрёма.

- Ни!

Веня пощупал мешок - в нем было что-то твердое и круглое.

- Знаю, знаю! - воскликнул Веня.- Он принес кавун соленый.

- Ни! Хлопчик, кто ж на свят день соленые кавуны ку-шает? На то есть великий пост.

- Ну, показывай, чего принес.

Мокроусенко выкатил из мешка большую, пятипудовую бомбу. Все так и ахнули. Бомба горела алой киноварью и зе-леной ярью цветов и листьев, вроде тех писанок, которыми в "великий день" обмениваются на Украине.

- Вона не чиненая. Хочу с французом похристосоваться, с праздником поздравить. Три дня трудился, писал... Веня, пойди до батарейного командира, проси дозволенья выпалить.

Веня с радостным визгом понесся к землянке, где жил мичман Панфилов, и вернулся, крича на бегу:

- Можно, можно!

Зарядили пустой писаной бомбой мортиру Михаила Могученко и выпалили.

Через несколько минут с батареи французов раздался от-ветный выстрел и сигнальщик на "Камчатке" крикнул:

- Бомба! Наша! Берегись!

Женщины в ужасе упали на землю. Бомба с воем упала посреди люнета и взорвалась, разостлав сизый туман вонючего дыма. С визгом брызнули осколки и, шмякаясь, вонзились в землю.

- Благополучно! - возвестил сигнальщик и приба-вил: - "Он" шуток не понимает!

- Пойдем-ка, старуха, от греха подальше домой! - пред-ложил Андрей Могученко.

Старики Могученки ушли с "Камчатки" вместе с Маринкой. Ольга с Наташей остались. Грубый ответ французов на по-здравление с праздником раззадорил и матросов и мичмана Панфилова. Он, выйдя из землянки, приказал дать залп, но уже не пустыми писанками, а начиненными бомбами.

Французы на залп не ответили. Вообще день прошел на всей линии укреплений сравнительно спокойно. Убитых и раненых насчитали всего сорок человек.

На рассвете в понедельник при порывистом ветре с про-ливным дождем на французском корабле у входа в Севасто-польскую бухту взвилась ракета. По этому сигналу разом за-гремели все французские батареи, а к ним через час присоединились англичане.

Укрепления Севастополя опоясались огнем ответной кано-нады. Пять часов подряд севастопольские комендоры состяза-лись с неприятелем и, не уступая в числе выстрелов, поддер-живали неумолкаемый огонь. Запасы пороха и снарядов истощились, и был разослан по всем батареям приказ отвечать не более как одним выстрелом на два выстрела противника.

Англичане и французы не жалели пороха и снарядов - пользуясь своей железной дорогой из Балаклавы, они подвезли огромные боевые запасы и выпустили по Севастополю тысячи снарядов. В гуле канонады ухо не различало ни своих, ни неприятельских выстрелов, они слились в неумолкающий ог-лушительный рев.

Настал вечер - канонада продолжалась и длилась всю ночь. Ядра и бомбы разрушали валы, засыпали рвы, заваливали пушечные амбразуры, вырывали глубокие воронки на площад-ках бастионов. Больше всего пострадали передовые укрепления левого фланга обороны: Селенгинский и Волынский редуты и Камчатский люнет, превращенные снарядами в бессмыслен-ное, беспорядочное нагромождение земли, камней, туров, досок и бревен.

Ночью, несмотря на то что канонада не прекращалась, севастопольцы принялись исправлять укрепления. На батареи и бастионы под проливным дождем, по скользким тропинкам хлынул весь народ из слободок и из "курлыг", понастроенных севастопольской беднотой в безопасной полосе позади басти-онов. К утру солдаты, матросы и народ исправили все укреп-ления: вместо подбитых орудий на батареи прикатили новые пушки, и к утру Севастополь, как и накануне, по-прежнему грозно отвечал на жестокий вражеский огонь. Пушечный гул не прекращался опять целый день, а к вечеру из окопов не-приятеля раздался ружейный огонь, и кое-где под защитой его противник делал попытки атаковать передовую линию русских траншей. Все атаки были отбиты. В ночь ждали общего штурма на полуразрушенные укрепления. Войска стали в ружья. Пуш-ки зарядили картечью. Но противник не решился на штурм, продолжая канонаду.

И так пять дней и пять ночей подряд шла ожесточенная борьба. Четвертый бастион был совершенно разрушен - его пришлось строить заново. Неуверенные атаки пехоты непри-ятеля отбивали штыками. Войска и рабочие дошли до полного изнеможения. Для пушек не хватало зарядов, что заставило приступить к разделке патронов, над чем трудились детвора и женщины, пересыпая порох в холщовые картузы.

В субботу неприятель взорвал подземную мину, подведен-ную к выступающему углу Четвертого бастиона. Черный столб от взрыва взлетел к небу, и на бастион обрушились кучи земли и камней. При взрыве этой мины погибло несколько человек из гальванической команды, которые работали в галерее рус-ской контрмины. Среди погибших находился солдат гальвани-ческой команды Ручкин. В воскресенье 4 апреля, на красную горку, канонада с обеих сторон немного утихла. Красная гор-ка - первый день весенних свадеб. По обычаю встречать в этот день восход солнца на холмах, население севастопольских сло-бодок не покинуло после ночных работ бастионов и батарей. Когда солнце, румяное и пышное, поднялось над гребнем хол-мов, на бастионах послышались радостные крики и песни. Солдатки и дочери матросов водили хороводы на изрытых снарядами площадках бастионов. Там и тут плясали под песни батальонных хоров, под балалайки и рожки.

Наташу со Стрёмой венчали в Никольской церкви на Го-родской стороне. Никогда в Севастополе не игралось столько свадеб, как на красную горку 1855 года. Церковь, где недавно отпевали сестрицу Хоню, наполнилась девушками в светлых подвенечных нарядах, молодыми офицерами, армейскими и морскими, в парадных мундирах, солдатами и матросами с Георгиевскими крестами, принаряженными подружками невест и прифранченными дружками женихов. Отцам и матерям быть в церкви при венчании детей обычай запрещал.

После венчания Наташа проводила Стрёму на Камчатский люнет: ему настало время вахтить. Наташа вернулась в отчий дом, оттуда со всей семьей направились в "курлыгу" Стрёмы. Тяжелую тюменскую укладку снесли туда на руках батенька с Тарасом Мокроусенко.

В "курлыге", когда в нее внесли сундук, не могли поме-ститься все пришедшие. Анна неодобрительно осматривала уб-ранство Наташиного "дворца", сказочно освещенного светом через разноцветное окно.

- А небогат мой второй зятек! - говорила Анна.

На топчане стоял матросский чемоданчик, а под топча-ном - пара солдатских сапог. На колке, вбитом в расщелину между камнями, висела будничная одежда Стрёмы.

Наташа сидела на топчане и улыбалась.

В эту минуту в "курлыгу" вбежал с дико расширенными глазами Веня и, задыхаясь, прокричал:

- Ты, Наталья, не плачь! Он живой! Его пулей в грудь навылет ранило... Он ничего, смеется. "Беги,- говорит,- жене скажи". Его на Павловский мысок понесли...

Наташа сорвала с головы фату, украшенную цветами, не вскрикнув, бросилась вон из "курлыги" и побежала к Пав-ловскому мыску.

ПЛАКУЧАЯ БЕРЕЗА

Дом Могученко опустел. Стрёма быстро поправился и вер-нулся в строй. Наташа совсем переселилась в построенный для нее Стрёмой "дворец". Ольга и Тарас больше месяца после красной горки не показывались на Малахов курган.

Маринка отправилась провожать своего "нареченного", мич-мана Нефедова, на поправку. Из дому Маринка захватила только узелок - скрыня Маринки стояла пустая рядом с пу-стым морским сундуком Хони.

Андрей Могученко навещал Анну не чаще раза в неделю. Веня приходил домой не каждый вечер, иногда с Миха-илом - он считался с братом в одной вахте. Анна большую часть дней проводила одна. Чаще всех она виделась с Наташей, приходившей к матери на криницу за водой.

В одиночестве Анна грустила, коротая время за работой и песнями:

Красуйся, красота.

Гуляй, гуляй, воля, По чистому полю, Белейся, белота, По белой березе,

Однажды утром песню Анны оборвал взрыв тяжелой бомбы посреди двора Могученкова дома. В окнах вылетели стекла. С крыши посыпалась черепица.

Анна в испуге выбежала на крыльцо и ахнула: осколком бомбы срезало почти напрочь березу, и она поникла, раскинув по земле длинные космы зеленых ветвей.

Береза редка в Крыму. А в Севастополе нельзя было сыскать второй, кроме той, что Анна вырастила на своем дворе. Два-дцать три года тому назад, покидая родные края, Анна выкопала березу-одногодку, обложила ее корни мокрым мохом и сберегла в дальней дороге от Белого моря до Черного. Во дворе Могученко березка принялась. Анна ее любила и берегла. И дети, вырастая, полюбили белую березку и хвастались перед други-ми, что ни у кого еще нет в Севастополе такого дерева...

Анна долго плакала над сломанной березой. Пробовала под-нять ее и связать, взяв в лубки,- хрупкое дерево сломалось совсем. Из расщепленного пня березы обильно вытекал свежий сок и, густея на солнце, темнел, застывая рыжевато-красными потеками.

КАМЧАТСКИЙ ЛЮНЕТ

В конце апреля во французской армии нерешительного Канробера сменил новый главнокомандующий - генерал Пелисье, человек смелый и отважный. Он решил овладеть Камчатским люнетом и редутами за Килен-балкой, чтобы затем штурмовать Малахов курган. От дезертиров в Севастополе узнали, что Пелисье ведет большие приготовления к штурму передовых укреплений Корабельной стороны. Приготовления заняли весь май, прошедший в обычной артиллерийской перестрелке.

Двадцать пятого мая после усиленной бомбардировки фран-цузы предприняли очень большими силами атаку Волынского редута и Забалканской батареи.

Адмирал Нахимов прибыл на Камчатский люнет в тот мо-мент, когда французам был подан ракетами с редута "Викто-рия" сигнал штурма. Привязав лошадь к столбику за люнетом, Нахимов пошел вдоль фаса, здороваясь с моряками. Вдруг раздался крик сигнальщика: "Французы идут! Штурм!" На-химов приказал бить тревогу. Артиллеристы кинулись к ору-диям. Солдаты выстроились на банкетах. Орудия успели дать по штурмующим колоннам два залпа картечью. Матросы не успели зарядить орудия для третьего залпа, как с левого фаса на люнет ворвались алжирские стрелки.

Внутри люнета завязался рукопашный бой. Матросы, ос-тавив пушки, взялись за ружья. Юнга Могученко-четвертый, безоружный, не отставал от брата Михаила и Стрёмы... С фронта в люнет хлынули солдаты французского линейного полка. С правого фаса вторглись зуавы.

Нахимов с обнаженной саблей кинулся в гущу боя. Золотые адмиральские эполеты привлекли внимание врагов. Алжирцы с дикими воплями устремились к Нахимову и охватили его кольцом - ему угрожала смерть или плен. Увидав Нахимова в крайней опасности, матросы пробились к нему и, ощетинясь штыками, отступали, отбиваясь от наседающих французов.

Веню затолкали, он очутился около Нахимова, рядом с братом. Матросы медленно подвигались к входу в люнет. Вдруг стало просторно. Веня увидел перед собой смуглого, чернобо-родого чужого солдата в высокой феске и шитой золотом красной безрукавке.

- Не робей, юнга! - крикнул Михаил, заслоняя брата.

Солдат в феске, не глядя, ударил Веню прикладом в плечо и ринулся, отбив штык Михаила, к Нахимову, чтобы пронзить pro. Нахимов взмахнул саблей. Веня закричал. Михаил оттолкнул Нахимова и прикрыл его грудью, приняв удар на себя: штык алжирского стрелка пробил грудь Михаила. Со стоном он выронил ружье и повалился, увлек за собой Веню и придавил его к земле. Матросы сомкнулись вокруг Нахимова.

РУЖЬЕ МИХАИЛА

Веня, ошеломленный падением, с трудом поднялся на ноги и повернул брата лицом к небу... Михаил, раскинув руки, судорожно сжимал и разжимал кулаки. В груди у него кло-котало. На губах выступила кровавая пена. Он завел глаза.

- Вставай, Миша, вставай! Наши ушли! - тормошил Веня брата.

Михаил открыл глаза и прохрипел:

- Братишка, беги, скажи батеньке... Скажи...

- Что сказать-то, Миша? Что сказать? - напрасно спра-шивал Веня, прильнув к брату.

Михаил затих, глядя стеклянным, неподвижным взором в небо. По лицу Михаила разлилась широкая безмятежная улыб-ка. Веня понял, что брат умер.

Юнга поднялся на ноги и осмотрелся, удивляясь наставшей тишине. На люнете уже не было народу. Всюду спокойно лежа-ли убитые и со стоном ворошились раненые. Взглянув в сторону Севастополя, Веня увидел, что ко Второму бастиону медленно движется большая пестрая толпа. Юнга понял, что это непри-ятель теснит отступивших с люнета матросов и солдат. С Мала-хова кургана загремели пушки. Должно быть, это была картечь. Движение толпы остановилось - она разбилась надвое: одни люди бежали врассыпную к валам Второго бастиона, другие от-хлынули и остановились. Послышалась трескотня выстрелов.

Веня склонился к телу Михаила. На белой рубахе убитого проступило красное пятно. Поцеловав брата в окровавленные губы, Веня отколол с его груди "Георгия", поднял с земли братнино ружье и, закинув его за спину, побежал... Послы-шались крики. Через вал на люнет не спеша взбирались фран-цузы, посланные из резерва. Знаменосец водрузил на валу трехцветный французский флаг.

Веня выбежал из люнета и услышал жалобное призывное ржание: лошадка Нахимова, закрутив поводья вокруг столбика, билась и храпела. Она призывала на помощь. Веня отвязал коня и вскарабкался в седло. Конь без понуканий побежал к Ма-лахову кургану. С люнета вслед ездоку щелкнуло несколько выстрелов. Над головой Вени прожужжали пули. Юнга при-гнулся к луке седла и гикнул по-казачьи. Лошадка поскакала как умела. Веня дал ей волю. Она свернула на Саперную дорогу, оставив по правую руку Малахов курган. На спуске в Доковый овраг Веня придержал коня и взял в сторону от дороги: навстречу бежали вереницей солдаты, держа ружья на руку. Впереди солдат на коне, размахивая саблей, ехал генерал Хрулев. Обернувшись в седле, он кричал через плечо солдатам:

- Благодетели, вперед! Выручим "Камчатку"! Благодете-ли, шибче!

Солдаты бежали, тяжело дыша, бряцая амуницией; за ге-нералом скакал горнист с трубой за спиной.

Веня подъехал к Чертову мостику и привязал лошадку Нахимова к коновязи там, где ее обычно оставлял адмирал, приезжая на Малахов курган. Уже смерклось. На бастионе шла суматоха, обычная во время смены гарнизона. Левым фа-сом бастион палил в сторону Килен-балки. За мостиком в кучке матросок с узелками Веня заметил мать. У Анны в руках чугунок, завязанный в платок: она собиралась вместе с другими нести ужин сыновьям.

- Маменька, Михаила убило! - со слезами закричал Веня, подбегая к матери.- Насмерть убило... Он батеньке велел сказать...

Лицо Анны окаменело. Она обняла Веню, упав перед ним на колени и прижимаясь лицом к его груди. Чугунок с борщом выпал у Анны из рук. Матроски окружили Анну с сыном. Пле-чи Анны вздрагивали от плача.

- Маменька, не плачь, голубушка, ведь я понял, что Миша велел батеньке сказать: долг-то Миша за батеньку отплатил...

Анна прижала крепко сына к груди. Матроски в кружке тихо переговаривались, утирая слезы. Одна женщина сказала:

- Не одного твоего, поди, там убило. И мой там.

Анна поднялась с колен и ответила:

- Все свой долг отплатят. Пойдем, сынок, скажем батень-ке. Он с Павлом Степановичем в блиндаже... Им нужно знать, чего ты на люнете видел...

Анна с Веней направились к блиндажу начальника Корниловского бастиона и увидели Нахимова, Тотлебена и Васильчикова на скамье перед входом в блиндаж. Около них стояло несколько офицеров и ординарцев, ожидающих приказаний. Тотлебен о чем-то спорил с Васильчиковым. Нахимов молча слушал их. Позади Нахимова с его плащом на руке стоял Андрей Могученко.

ДОЛГ СЛУЖБЫ

Анна, держа сына за плечи, выдвинула его вперед и по-ставила перед Нахимовым. Взглянув на Веню, Нахимов рас-сеянно улыбнулся и обратился к Тотлебену:

- Вы хотите ехать на Волынский редут? Зачем-с? Узнать, в чьих он сейчас руках.

- Важнее знать, что на Камчатском люнете. Вот перед вами вестник оттуда... Юнга, ты ушел с "Камчатки" после нас?

- Так точно! - ответил Веня и, сбиваясь, торопливо начал рассказывать, что видел.

На Камчатском люнете - французское знамя. Французов очень много. Орудия не успели заклепать. И юнга Могученко-четвертый не успел заклепать свою медную "собачку"... Генерал Хрулев ведет на выручку "Камчатки" батальон пехоты...

Вспомнив главное, что надо сказать, Веня снял из-за спины ружье брата, поставил его прикладом на землю и, глядя через голову Нахимова на отца, прибавил:

- Мишу убило. Он остался там мертвый. Вот его ружье. Он велел тебе, батенька, сказать: "Беги, скажи батеньке..."

Веня почувствовал, что руки матери крепко сжимают его плечи, и смолк, не решаясь высказать в лицо отцу свою до-гадку. В смущении юнга перевел глаза на лицо Нахимова и закончил так:

- Я, ваше превосходительство, ведь на вашей лошадке с люнета ускакал... Она тут, за Чертовым мостиком, привязана.

Веня опять перевел глаза на отца и понял по его лицу, что отец догадался о том, чего Веня не договорил. Лицо Андрея Могученко задергалось и сморщилось - он старался не заплакать.

Нахимов поднялся со скамьи и, сняв фуражку, склонил голову в раздумье. Веня со страхом ждал, что скажет Нахимов.

Адмирал поднял голову. На лице его не было ни улыбки, ни тени печали. Лицо Нахимова светилось. Спокойно смотря в лицо Анны, Нахимов сказал:

- Все мы исполним свой долг перед отечеством честно и до конца. Все здесь ляжем. Я отсюда не уйду ни живой, ни мертвый.

Потом Нахимов встретился глазами с Веней - чуть улы-баясь, прибавил:

- За то, что конька моего привел, юнга, спасибо. Я у те-бя в долгу.

Веня стукнул прикладом ружья о землю.

- Ружье отдай отцу! - жестко закончил Нахимов. Оборотясь к Тотлебену, Нахимов заговорил о деле:

- Пожалуй, что теперь нам, Эдуард Иванович, надо съез-дить на Забалканскую батарею. Если Хрулев выбьет французов с люнета, они не удержат и редутов за Килен-балкой... Вы согласны, князь? - обратился Нахимов к Васильчикову.

- Конечно! - быстро ответил Васильчиков.- Никто луч-ше полковника не может судить о состоянии редутов и что там надо сделать...

Веня отдал ружье Михаила отцу.

Андрей Могученко вскинул ружье на плечо, как свое, и молодцевато зашагал к Чертову мостику. Анна шла рядом с ним. Юнга Могученко-четвертый плелся за ними недоволь-ный.

Андрей и Анна, забыв о Вене, говорили между собой.

- Ну, Ондре, заплатил ты долг...- грустно говорила Анна мужу.

- Долг отдал, теперь процент платить буду. Я-то, старый дурень, думал: очень просто, самому не довелось - сын за-платит. Ан нет. Каждый за себя сам платить должен, верно сказал Павел Степанович.

Анна вздохнула:

- Ты все о себе, Ондре, а Павел Степанович про давнее говорил. Он тогда тебя спасать кинулся - свой долг исполнил. У каждого свой долг. Миша, месяц мой ясный, свой долг исполнил, а не за тебя ответил.

- Никак, ты, Анна, меня учить собралась! - сердито от-ветил Могученко.- Что я, не понимаю долга службы? По долгу службы не обязан был мичман Нахимов шлюпку в шторм спускать и матроса изымать из моря. Кто был штурвальный Андрей Могучий? Был и есть матрос сверхсрочной службы. Я свой долг понимаю. А из мичмана Нахимова вышел адмирал Нахимов. Погибни он, что будет с нами со всеми! Без него и Севастополю конец.

- Ох-хо! - вздохнула Анна.- А мне свои долги и платить нечем. Полный я банкрут.

Андрей Могученко помолчал и тихо ответил:

- Свои долги ты заплатила. Все тебе прощено.

Веня не понимал разговора отца с матерью и сердился. Он напомнил о себе:

- Заладили "долги, долги"!.. А у меня на люнете "собачка" осталась. Какой я теперь комендор? Думал, адмирал Мишин штуцер мне отдаст. А он, ну-ка, старому велел отдать! Знал бы, не брал. Зачем тебе винтовка?

Отец повернулся к Вене и сердито ответил:

- Мне-то зачем? Вот тебе и на! Ведь я теперь должен место Михаила заступить...

Эпилог

ШТУРМ

Генерал Хрулев отбил у французов Камчатский люнет, но двух батальонов оказалось недостаточно, чтобы его удержать. Французы вновь послали атаковать "Камчатку" несколько по-лков пехоты, поддержанных жестоким, перекрестным огнем со всех их батарей. Хрулев отступил с люнета.

Французы не преследовали отступающих, ограничившись ружейным огнем им вслед. Тотлебен, приехав на Забалканскую батарею, убедился, что редуты за Килен-балкой прочно заняты французами, о чем и донес генералу Хрулеву.

На следующее утро генерал Хрулев предполагал атаковать потерянные укрепления. Тотлебен и Нахимов не согласились на это: для атаки можно было собрать не более двенадцати ба-тальонов против тридцати шести батальонов французского кор-пуса, занявшего высоты перед Малаховым курганом.

Князь Горчаков после потери Камчатского люнета написал царю письмо, полное безнадежности: "Положение мое начинает быть отчаянным... Теперь я думаю об одном только, как ос-тавить Севастополь, не понеся непомерного, более двадцати тысяч, урона. О кораблях и артиллерии и помышлять нечего, чтобы их спасти. Ужасно подумать... Мне нечего мыслить о другом, как вывести остатки храбрых севастопольских защит-ников, не подвергнув более половины их гибели".

Матросы, солдаты и население Корабельной стороны не помышляли о том, что придется покинуть Севастополь.

Под руководством Тотлебена за Малаховым курганом на-чали делать новый оплот: от рейда до Южной бухты Тотлебен наметил вал, приспособленный к ружейной и артиллерийской обороне; нижняя часть Корабельной слободки превращалась в ретраншемент - внутреннее укрепление, где можно было еще держаться, если бы неприятель овладел Малаховым курганом.

Защищать далеко выдвинутую Забалканскую батарею Тотлебен признал бесполезным. Орудия с батареи сбросили в бухту, батарею покинули, мост на Килен-балке сняли. Зато непре-рывно кипела работа по усилению обороны от Докового оврага до Большой бухты: в валах прорезывались новые амбразуры для орудий значительного калибра; на случай штурма в южных местах устраивали барбеты - платформы для полевых орудий; присыпали на батареях к валам банкеты для стрелков. По всему протяжению ретраншемента сложили из камня насухо завал длиною более километра, и камни постепенно засыпали землей, принося ее издалека в мешках. Эту огромную работу было бы невозможно исполнить силами одних солдат; в ней участвовало все население Корабельной стороны.

Нахимов говорил уверенно:

- Пускай даже неприятель возьмет город - мы на Малаховом кургане одни продержимся еще месяц!

Овладев Камчатским люнетом, Пелисье готовился штурмо-вать Малахов курган. Он не сомневался в успехе и был уверен, что взятие кургана повлечет за собою падение Севастополя.

Английский главнокомандующий лорд Раглан назначил штурм на 6 июня - в годовщину битвы при Ватерлоо. Победа в этот день должна была затмить печальные воспоминания о поражении французов в 1815 году.

С рассвета 5 июня началась канонада. Это было четвертое по счету бомбардирование Севастополя, и по силе своей оно не уступало первым трем. Неприятель целые сутки громил обо-ронительные линии, Корабельную слободку и город. В ночь на 6 июня бомбардирование продолжалось.

Неприятельские пароходы подошли к входу на рейд и стре-ляли залпами по городу, береговым батареям и продольным огнем по кораблям в бухте. На Городской стороне всюду падали зажигательные снаряды и ракеты. В городе начались пожары.

Севастополь отвечал на канонаду слабо, приберегая порох к штурму. Все усилия населения Корабельной слободки, мо-ряков и солдат были устремлены на то, чтобы исправлять пораженные укрепления.

Севастополь испытывал нужду не только в порохе. Не хва-тало армячины (1) для зарядных картузов - их стали шить из фланелевых рубах адмиральских гребцов. Не хватало ядер для 36-фунтовых морских пушек. Вспомнили, что из таких пушек

(1) Армячина грубая шерстяная ткань, употреблявшаяся для пушечных зарядов

много лет стреляли с кораблей по валу - мишени на Северной стороне - во время артиллерийских учений; вал раскопали, из него добыли несколько тысяч ядер. Для пушек крупных ка-либров взамен ядер заготовили снаряды из зажигательных бомб, насыпая их песком. Мальчишки и девчонки собирали и раскапывали в земле стреляные пули и сдавали их в арсе-нал - это называлось "ходить по грибы". Во время этих по-исков "грибники" иногда попадали под обстрел и платились жизнью. Но все же, несмотря на разные ухищрения, боевых припасов не хватало. Их приходилось беречь к штурму, слабо отвечая на канонаду и ружейную пальбу неприятеля.

Пелисье обмануло ослабление огня севастопольских бата-рей. Он решил начать штурм с самого рассвета 6 июня, не возобновляя канонады. Он думал взять Малахов курган врасплох.

Из Севастополя навстречу французам ночью вышли секре-ты. Когда забрезжил рассвет, из секретов над "Камчаткой" генералу Хрулеву донесли, что в балке скопились большие неприятельские силы. Секреты немедля подняли стрельбу по передовой цепи французов. Открытый неприятель поневоле до срока двинулся на штурм левого фланга укреплений Кора-бельной стороны, Первого и Второго бастионов. Русские па-роходы вошли в устье Килен-бухты и открыли усиленный огонь по французам. Заговорили батареи Северной стороны. Пальба с пароходов и батарей нанесла французам большой урон. Они отхлынули, не достигнув бастионов, и укрылись в Килен-балке.

Внезапное нападение не удалось. Пелисье прискакал на Зеленую гору (так французы называли Камчатский люнет), когда штурм на левом фланге был уже отбит. И только тогда с Зеленой горы взвились три ракеты - сигнал к общему штур-му. Французы с трех сторон двинулись к Малахову кургану. Англичане атаковали Третий бастион.

Ужасным картечным и ружейным огнем встретили фран-цузов защитники Малахова кургана. Поле перед курганом усе-ялось павшими. Разгромленные колонны французов преврати-лись в нестройную толпу. Она все же достигла рвов левой куртины Малахова кургана; приставив к валу штурмовые ле-стницы, французы полезли на вал. Здесь находился Нахимов. Он скомандовал "в штыки". Французов встретили выстрелами в упор, штыками, бросали в них камни и осколки бомб. Фран-цузы отхлынули и повторили безуспешно еще два раза атаку левой стороны кургана. При отбитии последней атаки здесь пал, простреленный несколькими пулями, сверхсрочный унтер-офи-цер 36-го экипажа Андрей Могучий.

В центре две атаки на Корниловский бастион были отбиты картечью и ружейным огнем с большим уроном для французов. Вправо от кургана они имели временный успех. Овладев ба-тареей Жерве, французы достигли западного ската Малахова кургана. В ночь накануне большая часть домов на этом скате была исковеркана снарядами. Дом Могученко зиял выбитыми окнами. Пятипудовая бомба, пробив черепичную крышу, взорвалась на чердаке и обрушила потолок. Веня в это время был па бастионе, Анна с Наташей работали, таская землю для исправления вала между Малаховым курганом и Вторым ба-стионом. И прочие дома все были пусты.

Генерал Хрулев подоспел на батарею Жерве с батальоном Севского полка в то время, когда французы поворачивали ору-дия батареи против второй внутренней линии укреплений Ко-рабельной стороны. Хрулевцы сбросили французов с батареи и преследовали их из орудий картечью. Французы, проникшие перед тем в слободку, оказались отрезанными. Они засели в домах и сараях и открыли оттуда ружейный огонь. Пришлось брать штурмом каждый домишко. Солдаты Севского и Полтав-ского полков вместе с матросами 36-го экипажа с большим трудом выбили неприятеля из домиков и захватили в плен несколько десятков солдат.

Покушение англичан на Третий бастион было также отбито с большим для них уроном. К шести часам утра атаки не-приятеля прекратились.

Штурм, предпринятый французами и англичанами в годов-щину Ватерлоо, не удался.

За блистательную победу 6 июня было много наград - чинами, орденами и деньгами. Солдатам выдали по два рубля на брата и по три Георгиевских креста на роту.

Адмирал Нахимов получил шесть тысяч рублей в год по-жизненно в дополнение к жалованью. "На что мне эти день-ги? - сказал он.- Прислали бы мне лучше бомб!"

МОСТ

Андрея Могученко похоронили на Северной стороне, рядом с могилой Хони. Нахимов проводил старого друга до могилы и велел положить в гроб военный орден, снятый с груди Михаила Могученко, убитого на Камчатском люнете.

Штурм истощил силы обеих сторон. Наступило затишье. Неприятельская артиллерия почти прекратила огонь. Севастопольцы берегли порох. Однако неприятель в дни затишья про-должал осадные работы. Русские и неприятельские траншеи сближались. Под ружейным огнем неприятельских стрелков продолжались работы для усиления укреплений Корабельной стороны. Кротами рылись под землей минеры, закладывая в горны бочки с порохом для подрыва неприятельских траншей.

Седьмого июня генерал Тотлебен был контужен при взрыве бомбы на Малаховом кургане; врачи предписали Тотлебену "покой в постели", но на следующий день инженер-генерал явился на батарею, чтобы дать наряды на работу минерам. Сделав распоряжения, Тотлебен пошел в гору на Малахов курган. Его заметили неприятельские стрелки. Затрещали вы-стрелы. Тотлебен почувствовал, что ранен в ногу. Явился вы-званный цирюльник и, разрезав сапог, обнаружил пулевую рану навылет. После перевязки Тотлебен лег на приготовлен-ные носилки, устроился поудобнее, закурил сигару и велел нести себя на квартиру.

Страдая от раны, Тотлебен продолжал руководить оборо-нительными работами заглазно. Но это было уже не то: и мо-ряки, и солдаты, и народ - все привыкли видеть Тотлебена вместе с Нахимовым в тех местах, где Севастополю угрожала прямая опасность. Нахимов остался один. Он окружил Тотле-бена заботливым уходом, украсил его комнату цветами, часто навещал.

Однажды Нахимов явился к Тотлебену сердитый.

- Слыхали, какая подлость?! - вскричал он с порога.

- Нет, не слыхал,- улыбаясь, ответил Тотлебен.- Какая еще подлость?

- Мост через Большую бухту собираются строить! Инже-нер-генерал Бухмейер наконец нашел для себя дело: составил проект бревенчатого моста...

- Он это, конечно, сделал по приказанию князя Горчакова? Бухмейер делает то, что должен делать и что ему приказывают. Я понимаю ваше негодование, мой друг: постройка моста озна-чает решение оставить Севастополь. Так ли я понимаю это?..

- Не то важно, как мы с вами это понимаем, а как поймут это матросы и солдаты... "Скатертью дорога, бросайте все, спасайтесь сами" - вот как они поймут-с! А нам осталось продержаться всего три месяца. В сентябре неприятель снимет осаду и уберется восвояси. Зимовать еще раз он не в состоянии...

- Но чего нам будут стоить эти три месяца!

Чего бы они ни стоили! Честь и достоинство России в мильон раз дороже.

- Давайте, Павел Степанович, говорить хладнокровно. Взвесим все pro и contra (1).

(1) pro и contra - доводы "за" и "против" - лат.

Тотлебен положил руку на колено Нахимова

- У меня теперь много досуга,- продолжал Тотлебен, - я лежу и размышляю. Можем ли мы отстоять Севастополь?

Нахимов сбросил руку Тотлебена с своего колена, вскочил с места и заходил по комнате.

- Что-с? Что-с? - выкрикивал он, шагая из конца в конец комнаты.- И вы-с? Это вы-с? Вы, вы мне это говорите? - заикаясь, грозно закричал Нахимов, оста-навливаясь перед постелью Тотлебена.

- Да, это я говорю, хотя знаю, какую причиняю вам боль, дорогой друг... Выслушайте спокойно. Сядь-те! Когда человек на ногах, он менее уравновешен... Для вас мост не страшен. Вы им не воспользуетесь для бегства. Вы, моряки, принадлежите больше будущему России, чем ее прошлому. И вам нет замены. Пехоты можно привести в Севастополь еще хоть десять диви-зий, а моряков ни одного человека! За девять месяцев из тридцати тысяч матросов списано в расход более двадцати тысяч. Значит, к сентябрю месяцу моряков в Севастополе останется горсть. Надо смотреть прямо в глаза горькой правде.

- Ваш рассудок говорит то же, что мне сердце. Все-таки мне больно-с это слышать от вас, генерал. Нам остается одно - умереть.

Тотлебен ответил на последние слова Нахимова не сразу:

- Для меня ясно одно, Павел Степанович: Севасто-поль будет держаться, пока держитесь вы. Мое жела-ние-подняться на ноги и стать рядом с вами. Поло-жение вовсе не безнадежно...

- Вы меня хотите утешить? Зачем-с?

- Нам с вами не нужны утешения! Я говорю, что есть надежда. Утопающий хватается за соломинку. Для нас эта соломинка все-таки - крымская армия. Пусть солдаты мечтают о воле - в этом залог их стойкости. Пусть они надеются отчаянным усилием вырваться из бедствия войны - в этом залог их храбрости. Они бу-дут храбро и стойко сражаться... Горчаков, кажется, замышляет повторить Альму. Опять-таки надежда по-кончить дело одним ударом, дав генеральное сражение. Его нельзя винить - в отчаянном положении игрок идет "ва-банк", чтобы или все проиграть дотла, или выиграть, чем бы ни кончилась игра. Выйти из игры во что бы то ни стало! Выиграть генеральное сражение не мог бы сам Суворов, если бы у него вместо Багра-тиона был Ноздрев, а вместо Кутузова - Чичиков, мертвые души!

СОЛОМИНКА

- Где же соломинка?! - нетерпеливо перебил На-химов.- Дайте мне соломинку!

- Извольте. Вот она. Выиграть генеральное сра-жение Горчаков не может. Он его даст и проиграет. Пока он не решается. Армия тает от болезней и огня неприятеля. Мы вынуждены держать солдат в ожида-нии штурма все время под рукой на самой линии укреп-лений. От этого большой урон. Ясно, почему! Как это ни странно покажется спервоначалу, Севастопольская крепость тесна для наших сил, хотя наши силы недоста-точны. Это кажется парадоксом! Если на каждой существующей линии укреплений поставить вдвое боль-ше солдат, мы станем вдвое слабее. И, пожалуй, вдвое увеличатся наши потери: гуще цель! Значит, полевая армия, пока она служит резервом для гарнизона кре-пости, пополняет его убыль, нам нужна. Но мы могли бы ее силами распорядиться лучше, если бы можно было армию заставить работать непрерывно, как ра-ботают наши артиллеристы, стрелки и пехота на бас-тионах. И опять парадокс: для этого надо вытянуть, удлинить линию наших укреплений, хотя с силами, ко-торыми мы распоряжаемся, мы едва можем удержи-вать и ту длину, которую сейчас защищаем.

- Не вижу соломинки! - воскликнул Нахимов.- Спасайте меня, или я потону в потоке ваших слов! Короче-с!

Не отвечая на насмешливое замечание собеседни-ка, Тотлебен продолжал:

- Армия не может выиграть генеральное сраже-ние. Но силы ее и сейчас достаточны для того, чтобы сбить неприятеля на нашем левом фланге. Усилить ар-тиллерию Малахова кургана и всего левого фланга, вернуть атакой Камчатский люнет, редуты за Килен-балкой, овладеть высотами между нею и Лаборатор-ной балкой, построить ряд новых редутов, лицом на-право, и вооружить их - словом, вытянуть линию на-ших укреплений и заставить полевые войска работать на этой линии-это мы еще можем сделать, и это удво-ит наши силы. В общем, то, что говорю я, сходится с мнением инженер-генерала Бухмейера. Значит, тут мы с вами, мой друг, могли бы перекинуть мост в штаб Горчакова. Надеюсь, против такого моста вы не станете возра-жать?.. Если Горчаков не слушает нас, то послушает нас и Бух-мейера, вместе взятых. Вот моя соломинка.

Нахимов поднялся, посмотрел на забинтованную ногу Тотлебена и сказал:

- Вставайте поскорее с постели. Без вас я как без ног. До свиданья, мой друг! Не нужно ли вам чего?

- Благодарю, все есть. Вы меня и так балуете...

Почти месяц после жестокого поражения 6 июня неприятель подкрадывался к Севастополю зигзагами траншейных ходов, чтобы потом повторить штурм с более близкого расстояния. Артиллерийский огонь ослабел, только против Корабельной стороны неприятель выпускал за сутки до тысячи снарядов.

Севастополь отвечал слабо, только чтобы помешать работам неприятеля.

Наступили знойные дни и душные ночи. Вечером отдельные части войск расходились по бастионам с музыкой - такой по-рядок завел генерал Хрулев. Смена происходила под бодрые звуки полковых оркестров.

Двадцать восьмого июня неприятель с утра начал усиленно бомбардировать Третий бастион. Это беспокоило защитников бастиона - в последние дни неприятельский огонь был сосре-доточен на Корабельной стороне, и, казалось, мысль об атаке Третьего бастиона неприятелем на время оставлена. Послали к Нахимову. Он ответил: "А вот я сейчас к вам приеду". И через полчаса он уже явился на бастион и сел на скамью около блиндажа адмирала Панфилова. Его окружили морские и пе-хотные офицеры. Раздался крик сигнальщика: "Бомба! Наша!" Все, кто был около Нахимова, не исключая его адъютанта Колтовского, бросились в блиндаж. Один Нахимов остался на месте и не двинулся, когда бомба взорвалась и осыпала ос-колками, камнями и пылью место перед скамьей, где раньше стояли собеседники Нахимова. Выскочив из блиндажа, они увидели, что Нахимов невредим, и кинулись к нему с ра-достными восклицаниями и упреками, что он не бережет себя.

- Вздор-с! - отрезал Нахимов и продолжал прерванный бомбой разговор.

СТАРОСТЬ

Сделав распоряжения на Третьем бастионе, Нахимов в со-провождении лейтенанта Колтовского поехал на Малахов кур-ган. Над головами их свистели и жужжали штуцерные пули и с визгом цокали о камни, взбивая пыль. Нахимов не торопил свою смирную лошадку, и Колтовский поневоле следовал по левую руку адмирала трусцой. Колтовский не столько трусил за себя, сколько сердился на адмирала.

- Павел Степанович, позвольте откровенно спросить,- за-говорил Колтовский,- как это вы могли усидеть перед бом-бой?.. Я прямо как мальчишка скакнул в блиндаж...

- Как мальчишка? В этом-то и суть-с! А я старик! Я просто не успел испугаться. Вот и все-с! Вы, Павлуша, на-верное, не забываете позади своих рук? А я возьмусь за ручку, чтоб открыть дверь, открыл, иду, а руку опустить забыл, все еще держусь. Бывало, взглянешь на солнце - и уже через минуту пропало в глазах темное пятно, а теперь оно темнит мне взгляд пять, десять минут. Вот я взглянул на вас, отвернул-ся-и ваше лицо еще вижу на дороге... Да, недаром-с нам месяц за год считают. Я постарел на десять лет...

Изумленный признанием Нахимова, лейтенант воскликнул:

- А вас считают фаталистом!

- Я этого не понимаю-с! Фаталист презирает опасность, потому что верит в судьбу. А по-моему, человек волен жить и умереть, как он сам хочет.

- Умереть! Вы ищете смерти! Боже мой! - горестно во-скликнул Колтовский.

- Опять вздор-с! Зачем искать смерти - она обеспечена каждому. Смешно заботиться о смерти. Я хочу жить, я люблю жить... Разве, Павлуша, не приятно ехать такими молодцами, как мы с вами? Что бы мы ни делали, за что бы ни прятались, чем бы ни укрывались, мы только бы показали слабость ха-рактера. Чистый душой и благородный человек всегда будет ожидать смерти спокойно и весело, а трус боится смерти, как трус.

Колтовский ни о чем более не спрашивал. Нахимов замол-чал, смотря поверх Малахова кургана в небо, где кружили под белесым облаком орлы.

Нахимов соскочил с коня перед Чертовым мостиком. Мат-росы окружили Нахимова. Юнга Могученко-четвертый подхва-тил поводья нахимовского коня и привязал его к бревну коновязи.

Матросы закидали Нахимова вопросами:

- Правда ль, что к французам сам Наполеон приехал? Намедни пришел винтовой корабль - весь флот ему салютовал. Будто на этом корабле Наполеон приехал.

- Верно ль, что мост будут делать через бухту на случай отступления? Значит, Севастополю и флоту конец?

- Тысячу бревен везут, все фуры заняли под лес, а пороху нет. Бомбы где застряли?

Нахимов отвечал:

- Наполеону делать у нас нечего. Да пускай приезжает: сам увидит, что взять Севастополь нельзя ни с моря, ни с суши. Мост будут строить, это верно. Мост нужен нам же - для подвоза боевых припасов и для прохода войск с Северной стороны в город на случай штурма. С порохом и бомбами плоховато. Порох надо беречь. А о том, чтобы бросить Сева-стополь, и мысли быть не должно. Матросы! Не мне говорить о ваших подвигах. Я с мичманских эполет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому слову. Отстоим Севастополь! И вы доставите мне счастье носить мой флаг на грот-брамстеньге с той же честью, с какой я но-сил его благодаря вам и под другими клотиками! Смотрите же, друзья, докажем французу, что вы такие молодцы, какими я вас знаю! А за то, что деретесь хорошо, спасибо!

- Тебе спасибо, Павел Степанович! - ответили матросы. Поговорив с матросами, Нахимов направился к банкету исходящего угла бастиона. Юнга Могученко-четвертый бежал рядом с Нахимовым, показывая ему зрительную трубу, рас-писанную цветными рисунками сигнальных флажков.

- Гляди, ваше высокопревосходительство, какое мне ба-тенька наследство оставил! Мне бы сигнальщиком быть, а то я без должности нахожусь... Велите, Павел Степанович, приказ написать.

Нахимов покосился на зрительную трубу Вени и отвечал:

- Да ведь какой из тебя может быть сигнальщик? Тебе с банкета через бруствер не видно...

- Будьте надежны! Я уж приладился: табуретку ставлю. Очень даже видно...

- Ну, пойдем, сигнальщик! Посмотрю на французов в твою трубу...

- А в приказе будет? Надо в приказе сказать. Ого! Сиг-нальщик Могученко-четвертый! Идем! Павел Степанович, вон на банкете моя табуретка стоит...

Веня, забыв от радости правила чинопочитания, сунул трубу Нахимову и, схватив его за руку, тянул к банкету, где была приставлена к валу табуретка.

Нахимов, усмехаясь, шел туда, куда тянул его юнга, и на ходу сказал адъютанту:

- Лейтенант, запишите, что юнга Могученко-четвертый за-числяется сигнальщиком на Корниловский бастион.

Командир Малахова кургана капитан 1-го ранга Керн и ко-мандир батареи исходящего угла лейтенант Петр Лесли, узнав, что на батарею прибыл Нахимов, поспешили ему навстречу.

Керн рапортовал о том, что на бастионе все обстоит бла-гополучно, и затем, желая увести Нахимова с опасного места, сказал:

- У нас служат перед образом всенощную. Не угодно ли вам, Павел Степанович, послушать службу?

- Можете идти, если вам угодно. Я вас не держу-с! - сухо ответил адмирал.

Керн поклонился, но остался при адмирале, желая разде-лить с ним опасность.

Нахимов взглянул на Лесли и, улыбаясь, воскликнул:

- Ба-ба! Я и забыл, что вы, Петя, завтра именинник. Ведь завтра "Петра и Павла". Я только сейчас забыл, а все помнил. Я вам приготовил славный подарок. Вот увидите...

- А мне? - по-мальчишески спросил лейтенант Павел Колтовский и ребячливо надулся.

- И вы завтра именинник?

- Так точно!

- Ну, и вам будет сюрприз.

Все рассмеялись. Лесли сказал, кланяясь адмиралу:

- Прошу вас, Павел Степанович, завтра ко мне на пирог, здесь, на бастионе.

- Благодарю-с! Не премину вас поздравить...

- Да ведь и вы, Павел Степанович, завтра именинник! - сказал капитан Керн.- Поздравляю с наступающим тезоиме-нитством вашим!

Нахимов отмахнулся.

- Павлов и Петров много-с! - раздраженно бросил он. Веня слушал этот разговор, жалея, что он не Петр и не Павел - ему тоже захотелось быть именинником: его именины дома не праздновали никогда.

В это время на батарее комендор Стрёма зарядил тяжелую бомбическую пушку, чтобы выпалить в присутствии адмирала. Видя, что все готово для выстрела, Веня выхватил зрительную трубу из рук Нахимова:

- Я только на минутку. Я отдам! Только посмотрю, куда попадет!..

Веня вскочил на табуретку и, примостив трубу на бруствер, приложился к ней глазом. Орудие дохнуло. Выстрел оглуши-тельно грянул...

- Эх, как их знатно подбросило! - воскликнул Веня, когда со стороны неприятельских траншей послышался взрыв бом-бы. - Трое вверх тормашками взлетели. Ваше высокопревос-ходительство, глянь-ка, тараканами забегали!

Нахимов принял из рук юнги трубу и склонился над нею. Белая фуражка адмирала показалась над бруствером и при-влекла внимание французских стрелков. Пуля ударила в зем-ляной мешок около Нахимова.

- Павел Степанович, снимите фуражку - они в белое бьют,- посоветовал адмиралу сигнальщик.

Несколько пуль просвистело мимо.

- В вас целят, адмирал! Сойдите с банкета! - тоном почти приказания крикнул Керн.

Нахимов, не внимая предостережениям, продолжал смот-реть в трубу и вдруг, тихо ахнув, повалился навзничь, выронив трубу из руки. Фуражка свалилась с головы Нахимова - над левым глазом его проступило небольшое кровавое пятно.

Веня стоял ошеломленный, не понимая того, что случилось. Все на мгновение остолбенели. Потом подняли бесчувственное тело Нахимова и понесли к развалинам Белой башни. Здесь дежурила сестра милосердия. Накладывая на голову Нахимова повязку, она убедилась, что рана сквозная: на затылке сочилось кровью большое выходное отверстие раны. Нахимов тяжело дышал.

Известие о несчастье пробежало волной по бастиону. Когда Нахимова несли через Чертов мостик, за носилками шла толпа с обнаженными головами. Площадка, где Веня на молебне узнал, что месяц в Севастополе будет считаться за год, совсем опустела. Около аналоя с иконой не осталось ни одного моляще-гося - все провожали носилки. Только поп и дьякон ходили вокруг иконы, кланялись и пели, словно ничего не случилось.

Нахимова снесли на Павловский мысок и оттуда перевезли на Северную сторону в шлюпке. Собрались доктора и признали, что рана смертельна.

Нахимов не приходил в сознание, хотя открывал изредка глаза, шевеля сухими губами, как будто хотел что-то сказать. Подумали, что он просит пить, и поднесли к его губам стакан с водой. Он поднял руку и отвел стакан...

Больше суток Нахимов боролся со смертью. Все время около дома, где помещался госпиталь, теснилась безмолвная толпа солдат и матросов.

Около полудня 30 июня Нахимов скончался.

ПОХОРОНЫ

Тело Нахимова положили в гроб, поставили на катафалк, воздвигнутый на баркасе.

В последний раз Нахимов переплывал изумрудные воды Севастопольской бухты. Корабли, мимо которых плыл Нахимов, приспускали флаги и салютовали тем числом выстрелов, какое полагалось ему при жизни. Команды стояли наверху в строю с обнаженными головами.

От Графской пристани до бывшей квартиры Нахимова на горе гроб несли моряки.

Тело Нахимова накрыли огромным кормовым флагом ко-рабля "Мария", пробитым во многих местах и прорванным снарядами в Синопском бою. В головах у гроба скрестили три адмиральских флага.

Из раскрытых настежь дверей зала на стеклянную террасу и с террасы - в сад, где зацветали поздние розы, Нахимов, если б мог открыть глаза, увидел бы море, подернутое серебряной чешуей зыби, и на нем черными против солнца силуэтами неприятельские корабли.

Круглые сутки непрерывными вереницами к дому Нахимова стекались солдаты, матросы, офицеры, матроски, жители Ко-рабельной слободки, городские дамы и рыбаки-греки с женами и ребятами.

На 1 июля назначили похороны. Против квартиры Нахимова выстроились два батальона, пехотный и сводный флотский, и батарея полевых орудий. Гроб Нахимова из дома до церкви и из церкви до Городской высоты, где для Нахимова приго-товили могилу рядом с Истоминым, Корниловым и Лазаревым, несли на руках. Церемония затянулась до вечера из-за того, что толпы народа хотели в последний раз взглянуть на умершего и проститься с ним. Печально звонили колокола. Похоронное пение надрывало сердца. Пронзительные вопли медных труб покрывали рыдания и жалобные крики женщин. На небе клу-бились низкие, мрачные тучи: ветер дул с моря. Под ружейный салют батальонов и орудийный с корабля "Константин" тело Нахимова опустили в могилу. Неприятель знал о страшном несчастии, постигшем Севастополь. Во время похорон с не-приятельских батарей не было сделано ни одного выстрела.

- Хозяин ушел, а без хозяина дом сирота,- сказал кто-то из провожавших адмирала в могилу.

Да и один ли раз сказаны были такие слова?! И мысль, которую не все решались высказать вслух, у всех была одна и та же. Тотлебен, прикованный к постели, не мог быть на похоронах друга. Тотлебен еще до похорон писал жене:

"Сердце Севастополя перестало биться".

ЧЕРНАЯ РЕЧКА

Главнокомандующий Горчаков понимал, что бросить Сева-стополь, не дав генерального боя, невозможно. По совету им-ператора Александра II главнокомандующий созвал военный совет. Царь в письме к Горчакову признавал необходимым предпринять что-либо решительное, "дабы положить конец сей ужасной бойне, могущей иметь, наконец, пагубное влияние на дух гарнизона".

Созвав генералов, Горчаков объяснил им, как он сам по-нимает положение дел, и предложил представить на другой день письменные ответы. Горчаков, стараясь только выиграть время, спрашивал генералов, продолжать ли оборону Севасто-поля по-прежнему или же немедленно после прибытия уже идущих в Крым подкреплений перейти в решительное наступ-ление. Во втором случае Горчаков хотел знать: 1) какие дей-ствия предпринять и 2) в какое время.

Генералы на следующий день представили свои ответы. Большинство высказалось за наступление через Черную речку. Остен-Сакен предложил очистить Севастополь и, собрав всю армию воедино, действовать в поле. Инженер-генерал Бухмейер считал необходимым сочетать наступление на Черной речке с атакой от Корабельной стороны. Генерал Хрулев предложил три различных плана действий и нерешительно высказался за наступление с Корабельной стороны.

Читая и сводя к одному представленные мнения генералов, Горчаков имел уже свое готовое решение. "Я иду против неприятеля,- писал он военному министру еще накануне.- Если бы я этого не сделал, Севастополь все равно пал бы в скором времени". И далее прибавил, что сам считает свое предприятие безнадежным. Отправляя царю депешу, что ре-шено, согласно мнению большинства военного совета, атаковать неприятеля со стороны Черной речки, Горчаков захотел узнать мнение и генерал-адъютанта Тотлебена, которого незадолго до смерти Нахимова вывезли на Бельбек. Почему он не запросил мнения Тотлебена раньше, раз для других требовались пись-менные ответы? Нетрудно понять почему: Горчаков предвидел, что Тотлебен дал бы ответ ясный, неоспоримо обоснованный. И при свидании Тотлебен убедил Горчакова в совершенной бессмысленности атаки неприятельских позиций, неприступ-ных со стороны Черной речки. Тотлебен считал возможной только внезапную атаку с Корабельной стороны, собрав здесь в один кулак все пехотные силы.

Горчаков готов был отказаться от бессмысленного дела, но, возвратясь в свою квартиру, под влиянием "мертвых душ", окружавших его в штабе, снова склонился к прежнему реше-нию, хотя и был убежден, что победа невозможна.

Наступление решили начать в ночь на 4 августа. С рассвета 4 августа русские войска атаковали неприятельские позиции, переправясь через Черную речку. Солдаты дрались храбро, но все их усилия овладеть высотами Сапун-горы и Федюхиными горами окончились неудачей: не было воли, которая направила бы их разрозненные силы к единой цели. Генералы действовали вразброд.

Кровопролитное сражение кончилось катастрофой. Она при-близила конец Севастополя. Горчаков решил очистить Южную сторону, как только мост через Большую бухту будет готов.

Неприятель продолжал обстрел города навесными выстре-лами из тяжелых мортир.

В городе не оставалось безопасного места. Городская сто-рона опустела. Мало оставалось жителей и на Корабельной стороне, где огонь неприятеля был особенно губителен. Ма-стерские в доках, подожженные выстрелами, горели. Мокроусенко с женой переехал на Северную сторону, где построил для себя балаган в новом городе, возникшем на горе за Се-верным укреплением. Анна поселилась с Натальей в постро-енном Стрёмой "дворце". Веня нес службу сигнальщика на Корниловском бастионе, хотя работа сигнальщика почти по-теряла смысл. Вене больше не было нужды прибегать к зри-тельной трубе - окопы французов находились всего в пяти-десяти шагах от Малахова кургана, снаряды на бастион падали так часто, что угадывать их полет и указывать места падения стало делом невыполнимым. Против Малахова кургана фран-цузы сосредоточили огонь более полусотни тяжелых орудий и почти столько же крупных мортир.

Двадцать четвертого августа с рассветом поднялась кано-нада, по силе своей затмившая все, что было раньше. Сева-стополь накрыло густое облако дыма. Солнце взошло, но его не было видно. На короткое время неприятель прерывал канонаду с коварной целью: в минуты затишья, ожидая, что враг начнет штурм, на бастионы вступали войска, и неприятель начинал их громить.

Канонада продолжалась и ночью, мешая исправлять по-вреждения. В городе пылали пожары. На рейде горели по-дожженные ракетами корабли. Малахов курган отвечал на огонь неприятеля слабо, сберегая порох и людей на случай штурма. Наутро Малахов курган замолчал совсем. Вал перед-него фаса Корниловского бастиона был совершенно срыт сна-рядами, и ров засыпан. Высохшие фашины и туры загорелись, пожар распространился, угрожая пороховым погребам. Нечего было и думать о том, чтобы состязаться в канонаде с непри-ятелем,- все усилия были направлены на то, чтобы погасить пожар и спасти пороховые погреба.

В ночь на 26 августа канонада несколько ослабла. Думали, что неприятель назавтра, в годовщину Бородинского боя, го-товит общий штурм. Ночь на Малаховом кургане провели за расчисткой амбразур для отражения картечью штурма.

Неприятель не решился на штурм и продолжал весь день артиллерийский обстрел. На Малахов курган упало несколько бочек с порохом, брошенных из близких окопов с помощью фугасов. Одна из бочек взорвалась и сровняла вал с землей на протяжении двадцати шагов. Другая бочка взорвала погребок с бомбами.

Малахов курган прекратил пальбу. По изрытому взрывами пространству бастиона бродили защитники кургана, не зная, за что им браться. Повсюду лежали тела убитых и стонали ра-неные. Их нельзя было вынести с кургана, так как весь западный склон его находился под ружейным и орудийным огнем...

БЕЛАЯ БАШНЯ

К вечеру на курган пробрались матроски; некоторые из них принесли малых ребят - проститься с отцами. Анна с Наташей принесли Вене и Стрёме поесть и на всех два ведра воды.

Увидев ведра, солдаты и матросы окружили женщин, умоляя дать хоть по глотку. Ведра, переходя из рук в руки, мигом опустели. Есть Стрёма отказался, а за ним отказался и Веня, хотя ему очень хотелось.

- До еды ли? Шли бы вы, женщины, домой. Тут и без вас обойдемся,- хрипло говорил Веня, едва ворочая языком.

- А у нас дом теперь здесь. Где вы, тут и дом наш! - ответила за себя и за мать Наташа, ласкаясь к мужу.

Мать обняла Веню.

- Да ты, воин, на ногах качаешься... Где труба-то твоя, сигнальщик? - спрашивала Анна сына.

- А я ее схоронил. Не ровен час, еще разобьет. Вот под этим камнем лежит, тут ей безопасно...

- Пойдем, милый мой, отдохни, поспи. Я тебя посторожу...

Обняв Веню, мать повела его в блиндаж. Юнга не сопро-тивлялся. В блиндаже было тесно и накурено. Едва нашлось место для Вени. Мать посадила его на топчан, втиснув среди двух солдат, спавших сидя.

- Только не уходи, маменька, я одну минутку только посплю,- бормотал Веня засыпая.- Ты смотри разбуди меня, когда штурм начнется... Ведь мы со Стрёмой две ночи не спавши... Ведь мы с ним...

Веня забылся.

На заре 27 августа "секреты", уходя с ночных вахт, сооб-щили, что в неприятельских окопах замечено скопление войск в парадной форме. Утром под защитой жестокой канонады своих батарей неприятель занял свои, близкие к севастополь-ским укреплениям, окопы большими силами. В полдень на-чался штурм всей крепостной линии - от Килен-бухты на левом фланге до Пятого бастиона на правом. Орудийный огонь по сигналу разом прекратился, и французы ринулись в атаку густыми цепями. Главный удар был направлен против Мала-хова кургана - целая дивизия, до десяти тысяч штыков, уст-ремилась на курган с оглушающим криком. Орудия кургана успели дать всего один залп картечью, как французы ворвались на бастион через засыпанный ров. Внутри бастиона начался штыковой бой: на одного русского бойца приходилось три, если не четыре француза. Потеряв всех командиров, солдаты и куч-ка матросов отступили к ретраншементу под курганом. Перед развалинами Белой башни появилось водруженное на валу трехцветное французское знамя. С кургана неудержимый поток французов разлился влево, ко Второму бастиону, и вправо - на батарею Жерве. Одновременно французы начали атаку Второго бастиона с фронта, но были отбиты встречной атакой. Между Малаховым курганом и Вторым бастионом французы опрокинули несколько рот русской пехоты, прорвались через вал ретраншемента и вошли в Корабельную слободку.

Генерал Хрулев повел в атаку резервы, выставив против неприятеля полевые орудия. Картечью и штыками французов выбили из ретраншемента и прогнали от Второго бастиона. Французы пытались повторить штурм Второго бастиона свежими силами, но опять были отброшены контратакой и огнем с Первого бастиона и с пароходов, подошедших к устью Килен-бухты. Французы хотели поддержать штурм огнем полевой артиллерии. Но, занимая позиции под ружейным огнем и кар-течью, французская артиллерия не помогла делу и, бросив на месте четыре орудия, отступила. Французы отошли под защиту своих осадных батарей. К трем часам штурм был отбит.

Дул пронзительный северный ветер, вздымая тучи пыли. За дымом и пылью нельзя было судить о положении на других участках сражения.

Англичане начали атаку Третьего бастиона лишь после того, как увидели на Малаховой кургане трехцветное знамя. Атака англичан не удалась. Они были отбиты по всей линии с боль-шими потерями.

Четвертый и Пятый бастионы штурмовали французы и тоже были отброшены в свои окопы.

Генерал Хрулев задумал отбить у французов и Малахов курган. Собрав роты резервов из трех полков, Хрулев сошел с коня и сам повел солдат на штурм Малахова кургана с тыла. Штурмовать Малахов курган из-под горы было во много крат труднее, чем французам с фаса бастиона через засыпанный ров и разрушенные валы. Атакующим предстояло преодолеть ров и прорваться через прорезь вала. Французы расстреливали атакующих почти в упор. Колонна шла в бой неустрашимо. Падали первые ряды колонны, но колонна шла вперед. Нависали штыки. Но вдруг Хрулев был ранен пулей в руку, а затем контужен в голову и не мог дальше вести солдат. Войска остановились, отхлынули и укрылись в развалинах домов на северном склоне кургана. Изнемогая от контузии и раны, Хру-лев передал войска генералу Лысенко и оставил поле битвы. Лысенко повел солдат во вторую атаку, но был смертельно ранен. В ротах были перебиты все офицеры. На место Лысенко стал генерал Юферов и в третий раз повел войска на штурм. Отчаянным натиском солдаты вломились в горжу бастиона. Завязался ожесточенный штыковой бой. Юферов сражался во главе колонны. Французы окружили генерала и кричали, чтобы он сдавался. Юферов ответил сабельным ударом и пал мертвым, пронзенный несколькими штыками.

Французы вытеснили расстроенные остатки русских войск с бастиона и начали заделывать оставленный в валу проход.

Горчаков находился с утра в безопасном каземате Нико-лаевской батареи. Узнав, что ранен Хрулев, главнокоманду-ющий назначил начальником всех войск Корабельной стороны генерала Мартинау и приказал отбить Малахов курган у фран-цузов, Мартинау мог привести к бастиону только два полка. Они двинулись в атаку без выстрела, с барабанным боем. Мартинау упал, тяжело раненный.

Войска Корабельной стороны остались без командира. Весь скат кургана покрылся телами убитых. Но солдаты кричали:

- Давай патронов. Ведите нас!

Французы вели на Корниловский бастион большие силы. Русские солдаты, кучки моряков и саперы, иногда без офице-ров, делали попытки ворваться на бастион Корнилова и погибли до последнего.

Все усилия вернуть Малахов курган остались безуспешны.

От Белой башни на Малаховом кургане уцелел только ни-жний ярус, крытый толстыми сводами. Здесь укрылась гор-сточка солдат и матросов с тремя юными офицерами и двумя флотскими юнкерами во главе - всего сорок человек. В узком коридоре за входом стали матросы с длинными абордажными пиками.

Французы уже были полными господами на кургане, а между тем из бойниц Белой башни летели пули, поражая неприятеля. Падали большей частью офицеры. Засевшие в башне били на выбор. Стрельба французов по бойницам не привела ни к чему: солдаты заложили бойницы матрацами и подушками и, оставив только небольшие отверстия для ру-жей, продолжали стрелять.

Генерал Мак-Магон приказал взять Белую башню штурмом. Французы кинулись ко входу, выбили двери и очертя голову устремились в темный узкий коридор. Смельчаки упали, прон-зенные пиками матросов, и грудой своих тел преградили вход. Тогда Мак-Магон приказал обложить башню хворостом и под-жечь, чтобы выкурить засевших в башне дымом. Огонь запылал.

К немалому удивлению французов, сверху башни в груды пылающего хвороста полетели обломки досок, пустые бочки, деревянные ушаты. Осажденные забрались на вершину развалин, заваленную хламом, и сбрасывали оттуда горючие материалы, чтобы усилить огонь. Французы догадались, что, пре-зирая смерть, осажденные сами стараются усилить пожар, что-бы огонь добрался до соседнего порохового погреба. Французы поспешили погасить огонь и, поставив у входа в башню мор-тиру, начали стрелять внутрь башни гранатами. Выстрелы из башни прекратились.

Французы осторожно вошли в коридор. Под сводами казе-мата раздавались стоны раненых - их оказалось пятнадцать человек. Остальные лежали мертвыми на плитах каменного пола каземата. Сорок человек более пяти часов защищали последний оплот Малахова кургана, занятого целой дивизией французов.

К шести часам вечера канонада начала стихать, но ружей-ная стрельба продолжалась по всей линии фронта.

Горчаков в это время переехал Южную бухту на шлюпке и прошел со свитой по набережной Корабельной слободки, где под защитой полуразрушенных старинных каменных зданий шла перекличка - собирались и строились остатки полков, отбивавших штурм. Приличие требовало от главнокоманду-ющего, чтобы он показался на линии огня. Взглянув на фран-цузское знамя на Малаховом кургане, главнокомандующий вер-нулся на Николаевскую батарею, где подписал приказ об ос-тавлении Севастополя и приготовленную заранее диспозицию о выводе ночью войск на Северную сторону: с Городской сто-роны - через мост, с Корабельной стороны - на пароходах и шаландах.

По диспозиции, следовало после ухода войск испортить на бастионах орудия, взорвать пороховые погреба, город зажечь, корабли (исключая пароходы) по окончании переправы потопить.

СОН

Веня спал, как спит взрослый, до смерти уставший чело-век - глубоким сном, без сновидений. Когда человек так креп-ко спит, говорят: "Его и пушкой не разбудишь", или: "Спит как мертвый". Из такого мертвого сна нельзя воспрянуть сра-зу - перед пробуждением непременно что-нибудь приснится. Так было и с юнгой Могученко-четвертым - он внезапно по-чувствовал, что его качает морская зыбь. Веня, раскрыв глаза, увидел себя в грубо сколоченной осмоленной лодке под прямым рыжим парусом из проваренного с дубовым корьем полотна. На конце мачты вместо вымпела - серое птичье крыло. Холодный ветер развел крутую волну и, срывая с ее седых гребней пену, сечет в лицо ледяной водой. Веня сразу догадался, что он в северном Варяжском море, о котором слышал столько чудес от матери. Лодка - поморская промысловая "шняка". Красный парус - "благодать". А юнга уж не юнга, а "зуек" и лежит именно там, где и полагается лежать юнге на промысловой лодке,- в "собачьей заборнице", около мачты. Все эти забав-ные слова разом вспомнились Вене. Он взглянул на корму и увидел у руля мать. Анна в твердой руке держит "погудало" - так она смешно зовет до сих пор, по старой памяти, румпель руля. Одета мать в желтый клеенчатый кожух, на голове такая же зюйдвестка, на ногах "бахилы", тяжелые рыбачьи сапоги. Сжав губы, Анна сурово смотрит вперед... Туда же взглянул и Веня и увидел совсем близко отвесные горные скалы с белыми пятнами снега в расселинах, одетые понизу россыпью прибоя.

"Мама, куда мы?" - в испуге закричал Веня.

"А, проснулся! Что, продрожье взяло?.. Сейчас, сынок, сей-час, берег близко!"

"Шняка" несется на скалы, встающие неприступной стеной прямо из прибоя.

"Куда мы, мама?"

"Домой!.."

"Шняка" с разбегу ударилась о камень, волной ее подки-нуло вверх и ударило о камень опять. Рухнула мачта, ветер сорвал и унес парус. Все утонуло в ревущем грохоте прибоя. Веню подхватила, отхлынув от скал, волна и понесла в море...

Сделав неимоверное усилие, Веня пробудился и увидел перед собой суровое и печальное лицо матери. Голова ее по-вязана по лбу белым платком. Из-под платка по лицу стекает струйкой кровь.

- Ну, проснулся,- улыбнувшись, сказала Анна.- А мы уже думали, мертвого несем...

Мать несла Веню, держа под мышки, а Наташа поддержи-вала ноги брата.

- Маменька, куда мы?

- На Павловский мысок...

- А Стрёма где?..

- Там, где и быть должен: на Малаховом кургане...

Веня резким рывком вывернулся из рук матери, упал на мощеную дорогу, вскочил, хотел бежать и покачнулся - он почувствовал в ногах и руках нестерпимую ломоту...

- Куда ты? - грозно закричала мать, схватив сына за руку.- Довольно! Побаловался - будет!

Анна шлепнула сына, как маленького, крепкой ладонью. И Веня почувствовал себя опять таким маленьким, каким он был год тому назад. Он заплакал, прижавшись к матери, и спросил:

- А Стрёма как же?

- Стрёму убило, братец! - тихо сказала Наташа. Держа Веню за руку, Анна и Наташа пошли навстречу холодному, пыльному ветру, к Павловскому мыску.

Уже темнело.

Туда же, куда шли они, брели безоружные солдаты, тащи-лись какие-то темные люди с мешками на горбах. Бежали с плачем женщины и дети.

- Эна, какое нам счастье привалило - "Владимир" у стен-ки стоит! - воскликнула Анна.

На верхней палубе "Владимира" полно народу. Пароход отрывисто гукнул и зашевелил плицами колес, готовясь отва-лить. С мостика командир в рупор крикнул стоявшей позади шаланде, тоже сплошь занятой людьми:

- Крепи перлинь!

- Есть крепи перлинь! - отозвалось с шаланды.

Анна с дочерью и сыном кинулись на пароход по сходням. За ними заложили фальшборт.

- Отдай носовой!

Заработала машина, задрожала палуба, пыхнула дымом тру-ба. Отрабатываясь на заднем ходу, "Владимир" на кормовой чалке с трудом повертывался носом против ветра.

- Отдай кормовой!

- Есть!

Машина заработала вперед, и пароход, натянув перлинь, пошел к Северной стороне, ведя на буксире шаланду...

С большим трудом, огрызаясь на грубые окрики, Анна про-билась от борта на середину палубы. Здесь было не так тесно. Люди сидели на бухтах канатов, прямо на палубе лежали, охая и кряхтя, раненый... Все смотрели назад на Севастополь. На Го-родской стороне полыхали пожары, освещая багровым заревом низкие тучи. По небу чертили огненные дуги ракет.

- Глянь-ка, братцы! Что же это деется там, на горах? - раздался испуганный крик на палубе.

- Ах, милые мои, что же это такое?

Все взоры обратились к скатам берегов Южной бухты. Снизу, от берега к вершинам, ползли, извиваясь, огненные змеи. Вот они доползли до вершины, погасли, и через мгновение затем над бастионами начали взметываться к небу один за другим огромные огненные снопы... Дикий вопль вырвался у кого-то из стоявших на палубе парохода, и, как бы отвечая на этот крик, с Корабельной стороны донеслись потрясающие громовые раскаты взрывов... Народ на палубе вторил взрывам воплями и плачем.

- Молчать! - крикнул в рупор с мостика командир.- По-греба рвут. Опасности нет. Не кричать! За вами команды не слышно!.. Эй, на шаланде! Подать на берег швартовы!

- Есть на берег швартовы!

Веню тряс озноб.

- Маменька,- робко, как маленький, сказал юнга Могученко-четвертый,- можно мне к Трифону в машину, по-греться?

- Ступай, только недолго, смотри: пароход сейчас причалит...

Веня пробрался к машинному трапу, скатился вниз по крутой лесенке, скользнув по гладким поручням руками.

Трифон вытер замасленные руки. Братья обменялись креп-ким рукопожатием.

- Ну, брат, и дела! - сказал юнга Могученко-четвертый.- Слыхал, как грохало? Это мы пороховые погреба по диспозиции рвем. Насыпали от бухты до самого верху пороховые дорожки и зажгли...

- Что ж ты до времени оттуда ушел?

- Там рвать только охотники остались. Стрёму убили. Мы главное сделали, а уж поджечь - плевое дело!..

- И Стрёму? Ну дела! А у нас в бортах тридцать пробо-ин,- сказал машинный юнга Трифон Могученко.- Мы целый день по французу то правым, то левым бортом палили! По-ложили их под Килен-балкой ба-а-альшие тысячи! Ну, и нам досталось. То "полный вперед", то "стоп", то "назад тихий".

Звякнул колокол, и из раструба над колесом, у которого стоял вахтенный помощник механика, раздался загробный голос:

- Стоп!

- Есть стоп! - ответил вахтенный и повернул колесо. Цилиндры машин перестали качаться, блестящие штоки поршней перестали нырять в цилиндры.

- Средний назад!

- Есть средний назад! Юнга! Масла в коренные подшипники!

- Есть масла в коренные подшипники! - ответил Трифон и схватил масленку.

"Владимир" причалил к мосткам на Северной стороне близ Куриной балки. Народ быстро схлынул. Раненых снесли на пристань.

Наташа в смертельной усталости опустилась на бухту и плакала.

- Не пойду, маменька, убейте меня, не пойду... Я к нему вернусь!..

- Аи, девушка, брось ты свои причуды! Чем ты ему помочь можешь? Мертвого с погоста не ворочают! - уговаривала Анна дочь.

- Не могу, маменька милая! Кто ему глаза закроет? Кто ему последний поцелуй даст? Зароют в яму... И где - никто не скажет мне, горемычной...

Анна опустилась рядом с дочерью и, лаская, пыталась об-разумить:

- Дитя мое глупое, да куда мы с тобой там пойдем, где его найдем?.. Да ведь там враги. Они над тобой надругаются.

"Владимир" дал отвальный гудок. К женщинам подошел матрос:

- Что же вы, красавицы, расселись? Сейчас опять на Корабельную сторону идем.

- А нам на ту сторону и надо! - сказала Анна.

- Али чего дома забыли?

- Бриллианты впопыхах оставили.

- Ну, что ж. Хотите кататься - катайтесь. Проезд бесплатный...

"Владимир" отвалил от пристани и пошел к Павловскому мыску, ведя на буксире пустую шаланду... На стенке мы-са гудел народ. Слышались крики: "Скорей, скорей да-вай!"

- Надо Веню пойти покликать,- сказала Анна.- Уж ид-ти, так всем...

- Маменька, послушай, как у меня сердце колотится. Наташа взяла руку матери и приложила ее крепко к своей груди.

Анна замерла и через минуту сказала:

- Глупенькая, это не сердце - у тебя во чреве дитя про-будилось!

Пароход вопросительно крикнул. На стенке у мыска мерно закачался фонарь в опущенной руке вахтенного, указывая па-роходу место причала. "Владимир" поставил к стенке шаланду и стал к ней бортом.

На шаланду и пароход хлынули люди...

- Ну что ж, девушка, пойдешь теперь мертвого ис-кать? - с лаской спросила Анна.

Наташа подняла руку матери к губам и поцеловала в ла-донь, кропя ее слезами.

- Нет, маменька! Такая, видно, моя судьба,- глубоким грудным голосом ответила матери Наташа.

"Владимир" забрал народ и пошел вторым рейсом на Се-верную сторону.

Когда по наплавному мосту через Северную бухту прошла перед рассветом последняя пехотная часть, инженер, распоря-дитель переправы, сказал командиру:

- Вы последний. Вы точка. Я развожу мост.

Но для каждого из уцелевших защитников Малахова кур-гана выход по спасительному мосту на Северную сторону не являлся концом.

Если усталый идешь по крымской горной тропе на Яйлу, а вершина еще далеко, лучший способ отдохнуть - остановись, обернись назад, на пройденный путь, глубоко вздохни, и пред-стоящий еще подъем станет не страшен.

Так каждый защитник Севастополя в предрассветном сумраке останавливался в зловещей непривычной тишине и, обернувшись на дымные развалины города, обнажив голову, подставлял опаленное огнем боев лицо свежему дыханию бриза и говорил себе: "Нет, это не точка. Это не конец. Оборона Севастополя продолжается. Впереди еще подъем".

Сергей Тимофеевич Григорьев - Малахов курган - 02, читать текст

См. также Григорьев Сергей Тимофеевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :