Николай Гейнце
«Самозванец - 02»

"Самозванец - 02"

XIX

ВЕЛИКОСВЕТСКИЙ ПРИТОН

Полковница Капитолина Андреевна Усова была вдова.

Три года тому назад она приехала в Петербург и устроилась очень скромно.

Да и вообще, ее дела были тогда не блестящи.

Муж ее, стоявший все время с полком в глухой провинции, оставил ей только скромную пенсию и двух дочерей, из которых старшей было около семнадцати лет, а младшей едва минуло двенадцать.

Вскоре, однако, она заняла большой дом-особняк на Большом проспекте Васильевского острова, через несколько домов от дома, принадлежавшего покойному Аркадию Александровичу Колесину - горячему поклоннику несравненной Маргариты Гранпа, когда-то бывшей невесты Николая Герасимовича Савина, и участнику в первом возбужденном против последнего уголовном деле о разорвании векселя Соколова, предъявленного Вадимом Григорьевичем Мардарьевым.

Обстановка дома Усовой была роскошна, одевалась она с дочерьми по последней моде, и почти каждый вечер у нее были гости. Вообще по роду жизни она казалась женщиной очень богатой.

Года через полтора после разнесшейся по Петербургу вести о смерти Николая Герасимовича Савина под колесами железнодорожного поезда у бельгийской границы, в один из зимних вечеров к Капитолине Андреевне Усовой собрался небольшой кружок близких знакомых.

К парадному подъезду подкатили элегантные сани, из которых вышли два молодых человека и вошли в крытый подъезд дома.

Это были граф Петр Васильевич Вельский и его приятель Владимир Игнатьевич Неелов.

Молоденькая хорошенькая горничная открыла им дверь.

Поцелуй Неелова ее совсем не обидел.

- Никого еще нет? - спросил граф.

- Несхолько дам уже в гостиной, - ответила горничная, лукаво улыбаясь.

- Графа Стоцкого нет?

- Его, кажется, ждут.

Сняв верхнее платье, оба гостя вошли в залу, а затем и в гостиную.

Опытный глаз увидел бы сразу, что дамы, собравшиеся в этой комнате, не принадлежат к высшему обществу.

Хозяйка дома, высокая, худая женщина, лет тридцати пяти, сильная брюнетка, была еще интересна.

По ее манере было видно, что она умеет вращаться в порядочном кругу.

Ее соседка слева, которую Неелов назвал "ваше превосходительство", была немногими годами моложе.

По наружности она составляла полную противоположность хозяйке.

Это была блондинка с очень нежным цветом лица и голубыми глазами.

Полное, круглое лицо дышало здоровьем, а очень открытая шея, высокая грудь и круглые, белые руки дополняли картину этого возможного для человека здоровья.

Третья, сидевшая с работой в руках, была старшая дочь хозяйки, Екатерина Семеновна.

Она была высока и худа, как мать, но во всем остальном ничуть на нее не походила.

Темнорусые волосы, искусно завитые, красивое, выразительное, немного смуглое лицо, дерзкий взгляд - в общем, во всем ее существе, было мало женственности, разве только маленький ротик с белыми, как слоновая кость, зубами, как бы созданный для поцелуев.

Около нее сидела красивая, миниатюрная молодая девушка лет семнадцати.

Когда вошли молодые люди, она, краснея, опустила глаза на работу и боязливо подняла их только тогда, когда Неелов взял ее за руку.

- Как мило с вашей стороны, дорогая Марья Петровна, что вы опять приехали. Я боялся, что выходка старого генерала вас так рассердила, что мы не будем иметь удовольствия вас видеть...

При воспоминании о генерале девушка снова покраснела.

- Увидим мы сегодня вашего обожателя, барона?

- Я его жду.

- А если он не придет, никого другого вы не осчастливите вашим вниманием? На время, конечно?

Она взглянула на него, не то стыдливо, не то испуганно.

- С вами будет то же, что с генералом, - вмешалась хозяйка. - Вы поссоритесь с Мусей.

- При чем тут я, я разве виноват, что барышня сегодня так хороша, что воспламенит коренного жителя Лапландии. Честное слово, Марья Павловна, вы очаровательны. Разрешите поцеловать вашу ручку и тем выразить вам мое поклонение.

Он наклонился к ее плечу.

- Владимир Игнатьевич, перестаньте!.. - воскликнула она, вне себя от гнева.

Никто не вступился за бедняжку.

Все смеялись над ее испугом, а полная блондинка даже заметила:

- Вы должны быть снисходительны, Владимир Игнатьевич, хорошему тону учатся постепенно.

- Теперь барон всецело владеет ее сердцем, - добавила хозяйка. - Но придет время - и для других окажется там местечко.

- Вы очень скоро заметите, что ваш возлюбленный слишком холоден... - заметила Екатерина Семеновна.

- Слишком холоден? Это, пожалуй, еще хуже, чем слишком стар, - распространялась ее превосходительство. - Мне знакомо и то, и другое.

- Зачем же вы вышли замуж за такого старика? - спросила Екатерина Семеновна. - Вы должны были знать заранее, что его объятия не будут очень жарки.

Граф Вельский сел в кресло, не обращая ни малейшего внимания ни на этот в высшей степени странный разговор, ни на красоту дам, которые, видимо, старались нравиться.

Екатерина Семеновна подошла к нему, нежно отвела руку, которой он закрывал лицо, и спросила смеясь:

- Что с вами, граф? Вы сидите, точно молодой, который первый раз поссорился со своей женой.

- Вы попали не в бровь, а прямо в глаз! - воскликнул Неелов. - Супружество гнетет его! Отныне он должен быть занят только своей женой; прекрасные молодые девушки теперь больше не для него; разве только те, которые играют в карты, могут еще интересовать его.

Все рассмеялись этой шутке.

Екатерина Семеновна своими огненными глазами вопросительно взглянула на графа и, наклонясь близко к его уху, прошептала:

- А я думала провести сегодняшний вечер с тобой, или я тебе надоела?

- Охота вам слушать чушь, которую несет Неелов! - отвечал громко граф. - Я очень озабочен одним делом, о котором не имею права говорить вам. Ну, да мы создадим веселое настроение! Нельзя ли вина? Екатерина Семеновна, не споете ли вы?

- Вот это дельно! - воскликнул Неелов. - Вино и песни веселят дух.

Молодая девушка села за рояль, а горничная вскоре принесла вина.

Раздался звонок.

- Слава Богу - это Сигизмунд! - воскликнул граф Вельский. Он не ошибся.

Горничная доложила, что приехал граф Стоцкий и барон Гемпель.

Глаза хорошенькой блондинки загорелись счастьем. Не успел граф Стоцкий поздороваться с дамами, как граф Вельский подошел к нему, взял его под руку и отвел в сторону.

- Сигизмунд, - сказал он, - я в большом затруднении.

- Какого рода?

- Мне не хватает денег.

- Ведь ты получил на днях значительную сумму от своего отца, чтобы купить свадебный подарок невесте.

- Совершенно верно, но большую часть этих денег я проиграл вчера у Матильды.

- Скверно.

- Не придумаешь ли, где бы еще найти кредит? Ты ведь знаешь, что в день моей свадьбы я расплачусь со всеми.

- Так-то так, да везде уже много взято.

- Ну, приблизительно сколько?

- По меньшей мере, ты должен около ста тысяч...

- Постарайся достать еще десять тысяч. Я готов на всякие жертвы.

- Попытаюсь. Но, может быть, ты сегодня выиграешь; я сейчас устрою игру. Если ты вернешь проигрыш, то тебе не надо нового кредита, а если проиграешь, ну, тогда, я помогу тебе устроиться со свадебным подарком.

- О, мой дорогой друг, ты снова даешь мне надежду. Так я могу на тебя положиться?

- Не беспокойся. Как тебе нравится сегодня Катиш?

- Я был так занят до сих пор самим собою, что не обращал на нее внимания и только теперь вижу, что она очень мила... Она приглашала меня на свидание в своем будуаре, я, пожалуй, пойду.

- Почему это "пожалуй"?

- А потому, что с тех пор, как я увидел маленькую лесную нимфу, она не выходит у меня из головы; все прочие женщины, будь они настоящие Аспазии, для меня теперь безразличны.

Граф Стоцкий самодовольно улыбнулся.

- Может быть, мы скоро ее увидим здесь? Остальное устроится само собою. Будь нежен с Катей, это тебя рассеет... Иди к ней в будуар... Там уже, без сомнения, подан чай... Барон уже исчез давно со своей Муськой, следуй его примеру. Как только явится князь Асланбеков, я устрою игру и дам тебе знать.

- Хорошо, я иду.

Он направился к Екатерине Семеновне и что-то шепнул ей на ухо.

Через минуту они исчезли из гостиной.

В то время, когда Сигизмунд Владиславович искал случая остаться наедине с хозяйкой, вошел князь Асланбеков.

Это был человек лет сорока пяти, сильный брюнет, коренастый и широкоплечий. На его лице, обросшем бородой, можно было разглядеть только черные глаза и толстый тупой нос.

"Генеральша" - так звала полковница Усова толстую блондинку - тотчас заняла его разговором.

Неелов что-то наигрывал на рояле.

Граф Стоцкий тем временем отвел в сторону хозяйку и о чем-то тихо с ней разговаривал.

- Четвертая улица Песков, дом 8... Вы не забудете номер?

- Нет, нет, - ответила Усова. - У кого она находится?

- У своего дяди - чиновника Костина.

- Я уже сделаю свое дело.

- Не забудьте, что дело это очень трудное... Эта Клавдия - очень добродетельное дитя, и ее родственники очень зорко следят за ней.

- Ничего... Не такие дела кончались хорошо...

- Если удастся, вы получите тысячу рублей, а если все пойдет хорошо, то сумма будет удвоена... За этим не постоим.

- Положитесь на меня... На днях она будет здесь... Я дам вам знать...

- Тсс... Вот генерал... Он, конечно, ищет вас.

Капитолина Андреевна поспешила навстречу новому гостю. Сигизмунд Владиславович подошел к роялю и облокотился на него, как бы слушая фантазии Неелова. На самом же деле голова его была занята совершенно иным.

Тот, которого Стоцкий назвал генералом, был старик лет семидесяти. Он был совершенно сед и держался сгорбившись, но походка была еще достаточно тверда, а темные глаза горели из-под густых седых бровей. Он рассчитывал прожить еще лет двадцать и очень горевал, что часто его не вовремя беспокоил кашель.

- А для меня здесь никого нет, моя дорогая? - спросил генерал, садясь возле хозяйки.

- Я жду каждую минуту даму, которая, клянусь вам, победит ваше сердце.

- Гм... Молода?.. Хороша?..

- Конечно! Я ведь знаю ваш изысканный вкус... Софи привезет молодую особу... Советую только одно...

- Что, моя дорогая?..

- Не набрасывайтесь опять, как сумасшедший! Марья Павловна все еще боится вас из-за прошлой сцены... Надо идти к цели постепенно. Рим построен не в один день, ни одно дерево не падает с первого удара топора. Заметьте это.

- Вы правы, любовь моя... Вы упомянули о маленькой Мусе. Разве она здесь?

- Конечно! Но она там, в кабинете, со своим поклонником. Подождите немного, когда она надоест барону, тогда вам будет легче, потому что, - тоном поучения сказала полковница, - от початого хлеба всегда легче отрезать, чем от целого.

Старик утвердительно кивнул головой.

- Вы всегда правы, моя дорогая, - сказал он, - но знаете, кто мне больше всех нравится?

- И не подозреваю.

- Ваша младшая дочь! Она прелестна.

- Да, она будет красавица, - согласилась Капитолина Андреевна с материнской гордостью.

- Вы не скоро еще введете ее в общество?

- Нет, ведь ей нет еще и пятнадцати лет, а кроме того, я обязана ее воспитанием...

Полковница наклонилась к уху генерала и что-то сказала шепотом.

- Зачем вы на это согласились?..

- Как зачем?! Я желаю как можно лучше устроить судьбу моей Верочки.

- Пустяки... Я тоже очень богат и устроил бы ее судьбу лучше...

Кашель помешал ему докончить, а хозяйка воспользовалась этой минутой и поспешила к князю Асланбекову, который начинал скучать.

- К черту, Неелов! Перестаньте барабанить, - ворчал князь. - Сегодня разве не будут играть? Я думаю, нам нечего стесняться, потому что в настоящую минуту нет ни одной интересной женщины.

- Терпенье, ваше сиятельство, - умилостивляла его хозяйка, - мы ждем еще одну особу. Но если желаете играть, в маленькой гостиной столы готовы, и "генеральша", конечно, пойдет с вами. Не желаете ли, Сигизмунд Владиславович? Прошу вас, Владимир Игнатьевич.

- Начинайте, господа, я сейчас, только сообщу остальным, - сказал граф Стоцкий.

Барону было нечего говорить, он входил в эту минуту в гостиную под руку с маленькой блондинкой.

Генерал рванулся было подойти, но ему не удалось.

Она простилась и ушла.

Барон проводил ее до передней.

- Жалко, дитя мое, что вы не можете остаться дольше. Теперь только начинается здесь веселье...

- Боже сохрани! Позже десяти часов. О, если бы знали мои родители!

- Так до свидания!

XX

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

- Если ты желаешь, - сказал через дверь Сигизмунд Владиславович, подойдя к будуару Екатерины Семеновны, где находился граф Вельский, - сейчас начнут играть.

Задвижка двери будуара щелкнула. Граф Стоцкий вошел.

- Пожалуйста, оставьте его еще здесь... - попросила молодая девушка.

- Это как он хочет.

Будуар Екатерины Семеновны был, разумеется, лучше, чем игорная зала.

Мебель была обита зеленым бархатом, мягкая кушетка так и манила к себе, запах шипра приятно щекотал нервы, свет зеленого фонаря так благотворно действовал на зрение, шаги по полу, покрытому пушистым ковром, были не слышны.

Менее страстному игроку и в голову не пришло бы покинуть это уютное гнездышко, даже если бы его не удерживали прекрасные глаза молодой девушки.

- Я вернусь, - сказал граф Петр Васильевич.

- Честное слово? - сказала она.

- Даю...

- Хорошо, тогда я буду вас ждать. Не заставляйте только меня скучать слишком долго.

- Сколько у тебя денег с собой? - спросил граф Стоцкий, когда они вышли из будуара.

- Полторы тысячи.

- Дай Бог, чтобы тебе посчастливилось.

Они вошли в игорную залу.

Неелов метал банк.

Хотя он вообще обладал талантом вести разговор, но тут он превзошел себя.

Они говорили много и с одушевлением. Его beaux-mots поддерживали беспрерывную веселость в обществе.

Вообще, разговаривать во время игры не в правилах игроков, у них позволено говорить только то, что относится до игры.

Он же весьма остроумно касался всего и делал это, видимо, с целью отвлечь внимание своих партнеров от игры, за которой сам следил в высшей степени зорко.

Маневр его удавался вполне: князь Асланбеков, генерал и другие играли рассеянно и проигрывали.

Граф Стоцкий подошел к столу и внимательно наблюдал за Нееловым, нисколько не смущаясь его болтовней.

Если Владимир Игнатьевич и помогал своему счастью различными вольтами, передергиванием карт и то есть и делал это, благодаря своим разговорам, незаметно, но, как только Сигизмунд Владиславович подошел к столу и поставил на первую карту, он сразу прекратил свои проделки.

Граф Стоцкий пристально посмотрел на Неелова. Тот кивнул в сторону графа Вельского.

Сигизмунд Владиславович пожал плечами. Оба поняли друг друга.

Граф Петр Васильевич все проигрывал.

Граф Стоцкий играл счастливо.

Наконец Вельский сказал своему другу:

- Возьми мои деньги и играй за меня, мне сегодня не везет. Тут есть еще рублей восемьсот.

- Попробую, только ты не должен претендовать, если я не буду счастливее тебя.

- Я ведь не ребенок... Я лучше пойду к Екатерине Семеновне, чтобы не мешать тебе своим присутствием.

Когда он проходил по коридору, ему чуть не упала в объятия хорошенькая, молодая девушка, которая выбежала из гостиной. На лице ее было все: стыд, страх, отчаяние.

- Боже мой, куда ты меня привезла, Софи! Прочь, прочь! Пусти меня! - кричала она, рыдая и вырываясь из рук своей приятельницы, тоже довольно красивой молодой девушки, несколько постарше.

- Ты дурочка, - говорила последняя, - если старик и был слишком любезен, ну так что же? Он богат, а твоя мать в нужде. Пойдем назад и не ребячься.

- Никогда! Если бы мы все умерли от голода, то и тогда я не решилась бы спасаться своим позором. Пусти меня.

Она захлопнула дверь и сбежала с лестницы.

Граф с первых же слов понял, в чем дело - девушка-новичок в салоне полковницы ускользнула из цепких лап хозяйки.

Такие сцены случались часто.

Часто убегавшие, после нескольких дней раздумья, возвращались, уже решившись на все.

Он вошел в зеленый будуар.

Екатерина Семеновна полулежала на кушетке.

Довольная улыбка озарила ее лицо.

Она рукой указала ему место около себя.

В маленькой гостиной между тем игра продолжалась.

Генерал, прервав было игру на некоторое время и удалившись в большую гостиную, возвратился с недовольным видом и снова стал играть и проигрывать.

- Проклятие, не везет ни в чем... - ворчал он, отдавая ставки. Сигизмунд Владиславович тоже проигрывал.

Выигрывал один Неелов, продолжая прибыльную для него болтовню.

Графа Стоцкого отозвала от стола Капитолина Андреевна.

- У подъезда стоит человек, который вас спрашивает. Я было приказала его прогнать, но он говорит, что для вас самих важно переговорить с ним.

- Вы не приказали спросить его имя?

- Он не хочет его сказать.

- Странно.

- Так позвать его?

- Нет, не надо.

Полковница ушла, но через несколько минут возвратилась снова с письмом в руке.

- Он велел передать вам это в собственные руки и сказал, что будет ждать ответа.

Граф Стоцкий разорвал конверт.

Письмо состояло всего из одной строки, но строка эта, видимо, была полна содержания.

Граф побледнел, как мертвец, и широко раскрытыми, полными ужаса глазами бессмысленно смотрел на Капитолину Андреевну. Та не на шутку перепугалась.

- Что с вами, граф, вам дурно? - бормотала она. Сигизмунд Владиславович пересилил себя, но все еще задыхаясь от охватившего его волнения, произнес:

- Проведите его в один из отдаленных кабинетов...

- Желтый... он свободен, - сказала Усова.

- Хорошо, я иду туда.

Он, шатаясь, вышел из маленькой гостиной.

Войдя в желтый кабинет, называвшийся так по цвету обивки мебели и портьер, граф Стоцкий бросился в кресло, закрыл глаза и схватился руками за голову.

В таком положении застал его податель письма, скромно одетый господин, брюнет, со смугло-желтым лицом, длинными усами и блестящими черными глазами, быстро перебегавшими с предмета на предмет.

- Здравствуйте, ваше сиятельство, - проговорил вошедший, подчеркнув титул.

Сигизмунд Владиславович кивнул головой и жестом руки указал на стул.

- Нет... зачем же?.. Нашему брату не полагается сидеть перед такими важными господами. Я и так много благодарен, что вы меня узнать изволили.

- Перестань ломаться, Григорий, - глухо проговорил граф. - Я тебя знаю, и ты меня знаешь. Зачем ты сюда явился? Тебе не следовало уезжать из твоего укромного уголка за границею. Здесь опасно.

- Совет хорош! И то сказать, фальшивомонетчика Григория Кирова схватят и упекут, а с важными господами, вроде графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого, так не поступают.

- Говори, скорей, что тебе нужно? Конечно, денег?

Киров спокойно поигрывал левой рукой своей часовой цепочкой и молчал.

Губы его были крепко сжаты, а в глазах светилась такая ненависть, что граф не выдержал его взгляда.

- Я не богат, - проговорил он, потупясь. - Но говори, сколько тебе нужно?

- Смахивает на то, что ты боишься меня, Станислав. Это ты напрасно. Я твой друг, да и самому мне не расчет отдать тебя в судейские лапы.

- Слушай, ты меня терзаешь! Говори сразу, что тебе нужно? Я сделаю все, что ты хочешь!

- На беду, я по опыту знаю, что обещать-то ты мастер, - насмешливо вымолвил Киров и задумчиво умолк.

- Говори, сколько тебе дать, чтобы ты навсегда уехал из России?

- Да что я, дурак, что ли? Это чтобы я сказал и России, и тебе: "Счастливо оставаться", а сам поехал бы бродить вдали от Родины. Нет, старый дружище, этому не бывать! Я останусь здесь и буду жить честно, то есть возложу на тебя приятную обязанность содержать меня. Не заставишь же ты старого друга голодать.

Граф Стоцкий так боялся взгляда этого человека, что не смел даже возмутиться его издевательством.

- Так будь же благоразумен, Станислав! - продолжал тот. - Тебе предстоит доставить мне все необходимое для жизни, приятной и спокойной. Там, вдали, я так истосковался о таком любящем сердце, как твое, что раз добравшись до него, я уже его не выпущу! А я хочу быть богатым и жить приятно. Ты у меня в руках и должен за это платить!..

- Да я с радостью... Только уезжай пока отсюда в какой-нибудь другой город.

- Но ведь тебе все равно придется вспоминать обо мне, - заметил Киров насмешливо. - Теперь твоя дружба для меня дороже твоих денег.

Он удобнее уселся в кресло и придвинулся ближе к графу Стоцкому.

- Моя дружба? - тревожно переспросил последний.

- Разумеется. Ведь она защитит меня от неприятных столкновений с полицией. Ведь друга высокочтимого графа Сигизмунда Владиславовича Стоцкого - и, как я надеюсь, впоследствии и графа Вельского, и всех этих господчиков твоих приятелей в высшем петербургском обществе - никто не осмелится даже заподозрить в чем бы то ни было.

- Ну, а средства для твоего существования?

- Средства? - повторил Киров и после довольно продолжительной паузы добавил: - Это ты...

- Я?!

- Да, ты... Завтра ты мне приготовишь пять тысяч рублей на первое обзаведение... Я буду у тебя в час дня...

- Пять тысяч!.. Но где я их возьму?..

- Если у тебя нет налицо, ты займешь... Завтра, в час дня, они должны быть в моем бумажнике, а не то...

- Хорошо, хорошо...

- Для того, чтобы предупредить тебя, я и побеспокоил тебя сегодня... А теперь до завтра... Желаю тебе счастливо играть и весело провести ночь...

- Но, послушай... - вскочил граф.

- Нечего и слушать... Завтра в час дня пять тысяч... до свиданья...

Киров медленно вышел.

Сигизмунд Владиславович остался один.

Несколько минут он был как бы в оцепенении, но затем встал, вздохнул полной грудью и вышел из кабинета.

Когда он возвратился в маленькую гостиную, он казался по наружности совершенно спокойным.

Игра продолжалась до утра.

Около четырех часов граф Стоцкий разыскал графа Петра Васильевича.

- Ну что, выиграл?

- Нет, все проигран.

- Плохо дело!

- Но ты дал слово выручить меня.

- И я сдержу обещание.

Гости разошлись.

Граф Вельский пригласил было Сигизмунда Владиславовича в свою карету.

- Благодарю. Я хочу немного пройтись, чтобы освежиться.

Он пошел с Нееловым.

- Сколько вы выиграли?

- Не слишком много. Должно быть, тысячи две.

- По моему счету - четыре, - заметил граф Стоцкий.

- Может быть.

- Вы поняли мой кивок?

- Конечно.

- Так половина выигрыша принадлежит мне, господин Неелов.

- Жаль мне делиться с вами. Если бы вас не было, я бы сделал то же, потому что из них никто ничего не видел.

- Да, но раз я был тут - моей обязанностью было помешать вам и спасти деньги друзей. Я этого не сделал. А потому прошу вас завтра утром прислать мне мою долю.

- Да будет так. Спокойной ночи.

Они разошлись в разные стороны.

XXI

МЕТАМОРФОЗА

Весь Петербург собрался на блестящий бал, который давал богач-банкир Корнилий Потапович Алфимов в своем великолепном доме на Сергиевской улице.

Все комнаты первого этажа были полны гостей.

Каждый из присутствующих мог найти укромное местечко или около роскошно сервированных буфетов, или в маленьких гостиных и кабинетах, где мягкие диваны и отоманки манили к сладкому отдыху.

В одной из первых зал хозяин, еще бодрый старик, элегантно одетый, встречал прибывающих гостей.

- Добрый вечер, барон, очень рад!.. Добро пожаловать, полковник, я уже боялся, что по случаю сегодняшнего парада вы не приедете... Очень приятно, ваше превосходительство!.. Где же ваша дочь? Больна!.. Ах, как жаль...

Для каждого гостя у него находилось приветливое слово.

Никто бы не узнал в этом финансовом тузе Петербурга еще недавнего "миллионера в рубище" - дисконтера, заседавшего в низке трактира на Невском проспекте, попивавшего жиденький чаек за счет своих клиентов и питавшегося объедками, получаемыми им за несколько копеек из того же трактира.

Еще с небольшим год тому назад он жил в подвальном этаже в конце Николаевской улицы, занимая убогую комнату, и вдруг, точно по мановению волшебного жезла, сделался первой гильдии купцом, открыл банкирскую контору на Невском, занимавшую роскошное помещение, и купил себе дом, принадлежавший одному разорившемуся князю, со всей княжеской обстановкой, за полмиллиона чистоганом.

Этим волшебным жезлом оказался тот современный рычаг, который может перевернуть весь мир - деньги.

Чудный звон золота заставлял слетаться, как мух на мед, в открытые двери дома миллионера и чопорных великосветских бар, и искателей приключений, и выдающихся артистов, артисток, писателей, художников, адвокатов...

Даже наружность Корнилия Потаповича Алфимова, когда-то прозванного его клиентами "алхимиком", изменилась до неузнаваемости.

Оголенный череп был прикрыт искусно сделанным парижским париком.

Прекрасные вставные челюсти заменили когда-то торчащие изо рта несколько желтоватых зубов, и гладко выбритое лицо, видимо, с искусно расправленными морщинами, носило далеко не прежнее отталкивающее выражение.

Совершенно круглые, совиные, бегающие, с темнозеленым отливом глаза были прикрыты синими очками, в массивной золотой оправе.

Еще недавно совершенно одинокий, он оказался отцом прелестной девятнадцатилетней дочери, Надежды Корнильевны, и двадцатитрехлетнего сына - Ивана Корнильевича, занимавшегося, под руководством отца в банкирской конторе.

Эта метаморфоза поразила всех знавших ранее Алфимова более всего.

Ничего не было бы удивительного в том, что человек, обладающий большим состоянием, пожелал променять свою прежнюю "собачью жизнь" на жизнь, соответствующую его громадным средствам, тем более, что эта перемена жизни была далеко не безвыгодна для одержимого манией наживы богача, так как банкирское дело и другие финансовые и биржевые операции расширили круг деятельности петербургского "паука", и в его паутину стали попадаться крупные трутни великосветского мира.

Роскошь и блеск, которыми он окружил себя, были таким образом оплачиваемы из увеличившегося дохода, да и кроме того оставался солидный излишек.

Достойно удивления было то обстоятельство, что у считавшегося совершенно одиноким старика вдруг появилось семейство - дочь и сын, как бы свалившиеся с неба.

Злые языки уверяли, что Алфимов в молодости продал свое имя, женившись на содержанке одного московского коммерческого туза, дети которого, родившиеся впоследствии, и были записаны как законные.

Жена его, с которой он виделся только один раз, в день свадьбы, жила в Москве, получила от отца своих детей, умершего около пятнадцати лет тому назад, громадное состояние, которое увеличивала дисконтерством и ростовщичеством.

Имя Евдокии Смарагдовны Алфимовой было не менее, если не более, известно в Москве, среди прожигателей жизни и будущих "тятенькиных наследников", чем имя "паука" Алфимыча в Петербурге.

Года за два до описываемого нами времени Евдокия Смарагдовна умерла, выписав перед смертью своего законного мужа, которого назначила опекуном своих детей, оставив свое состояние, взяв с него клятву, что он окружит сына и дочь роскошью и довольством.

Клятву эту тем охотнее дал Корнилий Потапович, что умирающая женщина с ясностью делового человека доказала ему, что при умелой, даже чисто царской роскоши, последняя будет оплачиваться с излишком клиентами его операций.

Тогда-то и произошла описанная нами метаморфоза с Корнилием Потаповичем...

Гости между тем все прибывали и прибывали.

Среди них появились и знакомые нам: граф Стоцкий, граф Вельский и Неелов.

Граф Вельский состоял уже объявленным женихом Надежды Корнильевны, у которой был миллион чистыми деньгами, оставленный ей ее матерью, не считая состояния отца, который, конечно, не забудет свою дочь в завещании.

Последняя надежда, впрочем, была не из прочных, так как ходили слухи, что старик Алхимов сам хочет жениться, а в его лета была велика вероятность, что появятся еще наследники, да и молодая жена сумеет прибрать к рукам старика-мужа с его капиталами.

Поговаривали между тем, что старик увлекается модной оперной певицей Матильдой Руга, и уже теперь тратит на нее большие деньги.

Она появилась и на описываемом нами балу своего "мецената", как в шутку называла она Корнилия Потаповича.

Последний в это время разговаривал с Нееловым, графом Стоцким и молодым человеком из начинающих адвокатов Сергеем Павловичем Долинским, так, по крайней мере, представил его хозяин двум своим остальным собеседникам.

- Его, несомненно, ожидает блестящая будущность, - добавил Корнилий Потапович, - на этих днях он выступает с первой защитой по громкому делу... Убийство, кажется?

- Нет, - отвечал Сергей Павлович, улыбаясь, - мой первый клиент известный шулер и ловкий мошенник.

Едва заметная судорога передернула углы губ графа Стоцкого и Неелова.

- И что же, вы надеетесь на благоприятный исход вашей защиты? - спросил сквозь зубы граф Сигизмунд Владиславович после некоторой паузы, пристально глядя на молодого человека.

- Нет, - равнодушно отвечал тот, - это дело проигранное; и я думаю, что мой патрон мне поручил его именно потому, что оно безнадежное. Впрочем, дело касается такого зловредного субъекта, от которого следует освободить общество...

В это время в дверях залы, около которых происходил этот разговор, появилась Матильда Руга.

Граф Стоцкий с презрительной миной повернулся спиной к молодому человеку и вместе с Нееловым и хозяином, взявшим под руку Долинского, пошел к ней навстречу.

- Матильда Францовна... Как поздно... Я уж начинал отчаиваться, - встретил ее Алфимов.

- Я прямо из театра.

Матильда Руга, несмотря на то, что ей далеко перевалило за тридцать, была все еще прекрасна.

В роскошном наряде изящная фигура ее казалась чрезвычайно эффектною.

На нее было устремлено всеобщее внимание.

Она с одинаковой любезностью поздоровалась с хозяином и его тремя спутниками и, фамильярно ударив веером по руке Сергея Павловича Долинского, сказала:

- Господин адвокат, можете предложить мне руку...

Он повел ее по зале.

Корнилий Потапович засеменил сзади. Граф Стоцкий и Неелов остались у дверей.

- Однако, этот юнец - молодой, да из ранних. Он, кажется, хочет воспользоваться или, быть может, и пользуется даром тем, за что наш почтенный хозяин платит большие деньги, - заметил граф Стоцкий.

- Он красив и может иметь успех у женщин, подобных Матильде, бальзаковского возраста.

Матильду Руга между тем окружили и осаждали просьбами что-нибудь спеть.

Долинский подвел ее к роялю и думал, что этим его рыцарские обязанности и кончатся.

Он давно уже искал кого-то глазами.

Но Матильда удержала его.

- Если я уже должна петь, то вы будете мне аккомпонировать.

Он с радостью бы отказался, так как именно в эту минуту увидел то, что искал. Два прекрасных женских глаза остановились на нем.

- Пожалуйста, сыграйте, я так люблю вас слушать, - послышался нежный голос.

Против этой просьбы он не мог устоять и сел за рояль. Матильда стала около него. И едва он взял первые аккорды, как все в зале замерло.

Руга, как всегда, пела превосходно.

Все были очарованы.

Только одна группа людей, среди которых были граф Стоцкий, Неелов, барон Гемпель и несколько других, не удостаивали ее своим вниманием.

Они были, видимо, заняты интересным разговором.

- Я сейчас видел графа Вельского, он шел точно приговоренный к смерти, - вероятно, вчера опять проигрался... - заметил один из стоявших в группе молодых людей.

- Граф не из таких людей, которые сожалеют о проигрыше в какие-нибудь две-три тысячи рублей... А вчера он проиграл именно столько... - возразил барон Гемпель.

- Просто-напросто он влюблен, - объяснил Сигизмунд Владиславович.

- Влюблен, он, этот петербургский Дон-Жуан, и влюблен? - засмеялся Неелов.

- Ну да, почему же нет? А вы разве, Неелов, не влюблены?

- Я?

- Конечно. Или вы думаете, никто не замечает, как вы стараетесь обратить на себя внимание красавицы Селезневой? Нам всем уже давно ясно, что вы до безумия влюблены в Любовь Аркадьевну.

- Нисколько... - протянул Неелов. - Немного внимания и больше ничего.

- Не спорьте, - смеясь заметил барон Гемпель, - думают даже, что вы рассчитываете, главным образом, на ее трехсоттысячное приданое, чтобы поправить свои дела. Вы хотите на ней жениться?

- Что касается меня, да будет вам мое благословение, выбор хороший, - сказал граф Стоцкий. - Я даже могу помочь вам и замолвить словечко ее брату. Он имеет влияние на отца.

- Не смейтесь... - сказал Неелов. - Кроме того, я не нуждаюсь в помощниках, и если я что ищу, то уже добьюсь собственными силами.

- Будут сегодня играть? - спросил барон.

- Не знаю, - ответил равнодушно Сигизмунд Владиславович.

- Если господа кавалеры будут танцевать...

Граф Стоцкий схватил Неелова под руку...

- Смотрите, смотрите, только не умрите от ревности... Вы, видимо, ошиблись, говоря, что он единственно может нравиться только женщинам бальзаковского возраста, а оказывается и молодые девушки...

Пение кончилось, и Долинский шел по залу, направляясь к уютному кабинетику, как бы созданному для интимных бесед, под руку с очаровательной шатенкой.

Это и была Любовь Аркадьевна Селезнева.

Молодой девушке едва минуло восемнадцать лет.

Высокая, стройная, с ослепительным цветом лица и ясными темно-синими глазами, она производила на всех впечатление своей красотой и грацией движений.

- Сядемте здесь, - сказала она, опускаясь на диванчик.

Сергей Павлович сел рядом с молодой девушкой и смотрел на нее с выражением глубокой любви.

Она была, действительно, прекрасна в белом атласном платье, с белой розой в пышных локонах.

Только грустный взгляд ее противоречил праздничному наряду.

Она печально опустила голову на руки.

- Вы хотели говорить со мной? - спросил Долинский.

- Да... Нет... У меня не хватает храбрости... Я не знаю... - смешалась она.

- У вас есть горе, а я думал, вы так счастливы.

- Я, счастлива!?

- Да разве вы несчастны? Вы молоды, хороши собой, богаты, любимы родителями, обожаемы всеми. Чего же вам более!..

- Ах, вы не знаете...

- Так скажите же, моя дорогая.

- Меня хотят выдать замуж за человека, которого я не люблю.

- Этого ваши родители никогда не сделают... Они вас любят.

- Мой отец - да, но моя мать... Вы знаете, она урожденная княжна и ни за что не хочет, чтобы я вышла не за титулованного жениха. Вы друг моего детства, я вам расскажу все.

- В чем же дело? - смотрел он на нее взглядом, в котором светилось беспокойство и обожание.

- Вы знаете... графа Вельского?

- Молодого?..

- Нет... Молодой женится на Наде... Его отец.

- Эту развалину?

- Он хочет жениться на мне...

- Как, этот старый седой греховодник хочет жениться на вас? Да скорее обрушится небо!

- Не правда ли, что ужасно подумать, что я в мои годы должна выйти замуж за человека, который ни по летам, ни по привычкам мне не пара. Несмотря на это, мать покровительствует его ухаживаниям, а отец не противоречит ей.

- Этого не будет! Я этого не допущу! Это значило бы принести вас в жертву на всю жизнь.

- Благодарю вас, дорогой друг, вы снова вернули мне мужество. Не правда ли, вы не оставите меня, когда все другие будут настаивать на моей погибели...

- Никогда! Никогда!

Он крепко сжал ее руки.

Он не мог противостоять очарованию ее влажных глаз, ее улыбке и наклонился к ней совсем близко.

- Люба, умоляю вас. Я люблю вас больше жизни!

Девушка испуганно перебила его.

- Ради Бога, перестаньте... мама...

- Tete-a-tete продолжается немного долго, - заметил между тем барон Гемпель, насмешливо посматривая на Неелова. - Вас не гложет ревность?

- Пусть понаслаждается бедняга крохами ее милости, - захохотал Владимир Игнатьевич. - Я не завистлив, где я хочу победить, там я знаю, что победа будет на моей стороне, милейший барон.

- Однако, не мешало бы об этом сообщить папаше, - заметил граф Стоцкий. - А так как я ваш союзник, то и берусь разрушить этот tete-a-tete. Жаль, что Сергея здесь нет. Он лучше всех устроил бы это дело.

- Сергей, без сомнения, у своей возлюбленной за городом, - заметил барон Гемпель. - Ему там веселее, да и зачем он вам? Вот и сам папаша.

Богатый петербургский коммерсант Аркадий Семенович Селезнев действительно приближался к их группе.

XXII

ЗНАКОМЫЕ ЛИЦА

Граф Стоцкий развязно подошел к Аркадию Семеновичу Селезневу.

- Можно вас поздравить с будущим талантливым и многообещающим зятем?

- Что вы этим хотите сказать?

- Я думал, что вы знаете отношение молодого адвоката к его прелестной клиентке.

- Выражайтесь яснее... Я не мастер отгадывать загадки.

- Разве отношения господина Долинского к вашей дочери или, скорее, их обоюдная склонность друг к другу составляет для вас тайну? - продолжал граф. - В таком случае, посмотрите по направлению к маленькой гостиной... Какая прелестная парочка!..

- А, вот в чем дело! - равнодушно протянул Селезнев, посмотрев по указанному ему направлению. - В этом отношении я совершенно спокоен. Долинский честный человек, я знаю его с детства и очень бы желал иметь его своим зятем. Я был бы очень рад, если бы ему удалось завоевать сердце моей дочери и получить согласие моей жены. Но я боюсь, что Люба уже сделала выбор.

Улыбка Неелова доказывала, что он того же мнения.

- Она уже отказывала не одному жениху, - продолжал старик, - и я желал бы, чтобы ее выбор пал наконец на человека достойного. И, как я уже сказал, человек этот - Долинский.

- Тут ничего не возьмешь! - шепнул Неелов графу Сигизмунду Владиславовичу. - Пойдем лучше к мамаше.

Граф кивнул головой в знак согласия.

- Я только шепну насчет этого Матильде, - тихо сказал он.

При первой возможности он отошел и стал разыскивать Ругу. Для него достаточно было несколько слов, чтобы сообщить ей о своем плане.

Певица подошла к Екатерине Николаевне Селезневой, полной, напыщенной, роскошно одетой даме, и после нескольких минут разговора с ней бывшая княгиня величавой походкой направилась к маленькой гостиной.

Она появилась на ее пороге в тот момент, когда Сергей Павлович готов был признаться молодой девушке в любви.

Он посмотрел на нее, а затем обратился к Екатерине Николаевне.

- Прошу вас выслушать объяснение того, что здесь произошло и что вы здесь видели.

- Куда ты пропала, Люба? - перебила его Селезнева, не обращая внимания ни на него, ни на его слова. - Тебя ищут в зале.

- В этом виноват я, - начал снова Долинский, - я давно уже ищу удобной минуты...

- Мой сын только что приехал и, вероятно, ищет вас... - снова перебила его Екатерина Николаевна.

Ей, видимо, не удавалось подавить в себе досаду. Долинский с почтительным поклоном вышел из гостиной. Любовь Аркадьевна схватила руку матери и хотела сказать что-то, но та перебила ее и холодно проговорила:

- Я найду средство положить конец этим ухаживаниям...

Мать и дочь вышли в залу.

Когда Долинский выходил из гостиной, он наткнулся на Неелова, который, хихикая, перешептывался с бароном Гемпелем.

Сергей Селезнев действительно искал его.

Он очень любил своего друга детства - Долинского - и даже был обязан ему спасением жизни, когда они оба, катаясь по Неве, протекавшей в имении Селезнева, верстах в тридцати от Петербурга, упали из опрокинувшейся лодки, и Сергей Селезнев, не умея плавать, стал тонуть.

Они дружески поздоровались.

Долинский был очень рассеян. Он думал только о ней, и горькое сомнение волновало всю его душу.

Вдруг Любовь Аркадьевна легко и весело пролетела мимо него в вихре вальса с высоким изящным господином.

Долинский вспыхнул и даже не узнал Неелова, с которым только что познакомился.

- Знаешь ты этого молодца, который танцует с твоей сестрой? - спросил он своего друга.

- Это Неелов.

- Неелов? Ты близко с ним знаком?

- Нет. Он познакомился с нами недавно и был всего несколько раз с визитом. Если хочешь, я вас познакомлю.

- Благодарю. А что он из себя представляет? Богатый он?

- Я думаю, что нет.

- Чем же он живет? Служит где-нибудь?

- Нет! Живет, как все дворянские сынки, - играет.

- Так значит, он игрок?

- Не знаю, но играет он замечательно счастливо!

- А вообще, что он за человек?

- В обществе про его похождения говорят много: про его удачи, про его счастье. Везет ему во всем - на скачках выигрывает именно та лошадь, на которую он ставит... Совершенная противоположность его друга - Савина...

- Савина... Это тот, который был раздавлен железнодорожным поездом за границей во время его бегства?

- Откуда ты... Разве ты не читал сегодняшних французских газет? Он снова уже судится в Брюсселе... Да и ранее было известно, что он задержан в этом городе.

- Как же это?

- Да так, оказывается, что он очень удачно выпрыгнул из вагона в туннеле, бежал в Бельгию и переименовался маркизом...

- Значит, и ему везет...

- Ну, не очень... Теперь опять попался и, конечно, не выпутается...

- Может быть, он хочет жениться на твоей сестре?

- Кто? Савин? - спросил, смеясь, Селезнев.

- Какой там Савин? Что мне за дело до него, я говорю об этом Неелове.

- Думал, но получил решительный отказ от отца и принял, как кажется, совершенно спокойно.

Долинский решил ближе познакомиться с этим человеком.

Любовь Аркадьевна стояла с Нееловым в оконной нише и о чем-то очень оживленно разговаривала.

Сергей Павлович молча наблюдал за ними.

"Неужели она любит его? - думал он. - Игрока? Может быть, даже шулера?"

"Бедная Люба, - продолжал он размышлять, - ты будешь самая несчастная женщина, если полюбишь его! Лучше уж пойти за старого графа".

В роскошных залах банкира Алфимова собралось много из наших старых знакомых.

Тут были Михаил Дмитриевич и Анна Александровна Масловы и неразлучная с нею Зиновия Николаевна Ястребова.

Алексей Александрович приехал несколько позднее, прямо из редакции.

Он-то и привез с собою корректурный оттиск перевода статьи из "Independance Belge" судебного отчета по делу Николая Герасимовича Савина в Брюсселе.

Весь кружок Масловых, знавший и помнивший Савина, сгруппировался около Ястребова в маленькой гостиной, еще недавнем месте разрушенного свидания Долинского с Селезневою.

- Теперь попался, быть бычку на веревочке, - говорил Алексей Александрович.

- Едва ли, не таков он... Посмотрите, опять убежит... - заметил Михаил Дмитриевич.

- Трудновато, теперь за ним будет глаз да глаз... Да я не понимаю, с чего ему бегать?.. Ведь ты же говорил, Леля, что здешние его дела окончатся пустяками, что его должны оправдать? - заметила Ястребова.

- Так-то, так, да не хочется в тюрьмах сидеть, да по этапу шествовать. А кроме того и расстаться с хорошенькой женщиной... По описаниям газет, эта Мадлен де Межен положительно красавица, - отвечал Ястребов.

- Счастлив он на баб, - произнес Маслов.

- Ишь, вашего супруга зависть берет, - пошутил Алексей Александрович, обращаясь к Масловой.

- За Мишу я спокойна... Не валите вы с больной головы на здоровую.

Алексей Александрович Ястребов, действительно, не отличался верностью своей жене, но она как благоразумная женщина не обращала на это большого внимания и даже заступалась за мужа.

- Вы не обижайте моего Лелю, - вступилась Зиновия Николаевна и теперь, - он не виноват, что все женщины от него без ума...

- Уж и все... Исключите хотя мою Аню, - засмеялся Маслов. - Шутки в сторону, - продолжал он, - вы думаете, его выдадут России?

- Без всякого сомнения, ведь он здесь обвиняется в общеуголовных преступлениях - разорвании векселя и поджоге... Это ведь только заграничные газеты провозгласили его главой русских нигилистов и вожаком революционного движения в России.

К группе разговаривающих подошла под руку с Нееловым вся разгоревшаяся от танца Серафима Николаевна Беловодова. Им передали известие о Савине.

- Так значит, он жив? - воскликнула Симочка.

- Значит... - с улыбкой заметил Ястребов.

Неелова не поразило это известие, он уже раньше читал, как и другие, об аресте Николая Герасимовича в Брюсселе.

- Выпутается, не из таковских, чтобы дать себя облапошить, - уверенно произнес он.

- Нет, теперь, кажется, ему крышка! - пробормотал Алексей Александрович.

Симочка оставила руку своего кавалера и пошла разыскивать своего мужа.

Андрей Андреевич вертелся около Матильды Руга и Маргариты Гранпа, которая была тоже тут и сияла своим ослепительным декольте.

По занятиям театрального агента ему был знаком весь театральный мир.

Судьба Беловодовых изменилась к худшему.

На табачной торговле они, благодаря Андрею Андреевичу, прогорели.

Беловодов забирал всю выручку и прокучивал ее с приятелями, а по субботам - дням расплаты с поставщиками - исчезал с самого раннего утра из магазина, предоставляя жене вертеться и изворачиваться перед настойчивыми кредиторами.

Молодая женщина рассыпалась в уверениях скорой уплаты и в сетованиях на плохие дела и первое время умела умилостивить поставщиков, но всему бывает конец, наступил конец и их терпению, и они перестали отпускать товар.

Кредит прекратился - торговля рушилась.

Беловодовы закрыли магазин.

Андрей Андреевич снова пустился в театральную агентуру, которая, хотя и не давала больших заработков, но зато представляла из себя веселую и разнообразную деятельность.

Семья перебивалась с хлеба на квас, но супруги не унывали.

Такая жизнь была в натуре этих современных супругов.

Хоть есть нечего, да жить весело - вот девиз, который был одинаково по душе как Андрею Андреевичу, так и Серафиме Николаевне.

Маленькая помощь родственников Симочки не давала им умереть с голоду, а из получаемых от тех же родственников обносков молодая женщина умела делать себе такие туалеты, что не было стыдно появиться в них даже на балу банкира Алфимова.

В его дом Андрей Андреевич Беловодов проник сам и ввел жену через Матильду Руга, при которой состоял в качестве комиссионера.

Разыскавши мужа, Симочка передала ему, что слышала о Савине.

- Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить, - резко ответил пословицей Беловодов.

Имя Николая Герасимовича приводило его в раздражение.

Вглядываясь в черты лица своей старшей белокурой дочери, он более и более догадывался о том, что делала его жена на даче Хватова в то время, когда он пешком шагал в Петербург, зарабатывая триста рублей.

Бал между тем был в полном разгаре.

Все были веселы и оживлены.

Некоторым контрастом являлась дочь самого хозяина - Надежда Корнильевна - которой, казалось бы, надо быть счастливее, веселее и оживленнее всех.

Она была "счастливая невеста титулованного жениха", который, как говорили товарищи графа Вельского, был влюблен в нее до безумия.

А между тем веселость ее была заметно деланная и ее хорошенькое личико то и дело заволакивалось облаком кручины.

Что происходило в душе богатой молодой девушки почти накануне ее свадьбы - знала только она и несколько очень близких ей лиц.

К числу последних принадлежала и Зиновия Николаевна Ястребова, приглашенная к Алфимовой в качестве врача, но вскоре привязавшая к себе свою пациентку и привязавшаяся к ней.

Молодая девушка выбрала минуту и подошла к Ястребовой.

- Вы все печальны? - сказала ей она.

- Если бы вы знали, как мне тяжело! - со стоном вырвалось из груди молодой девушки.

- Отец неумолим?

- Слышать не хочет и спешит со свадьбой.

- А он?

- Он, что же он, он беспомощен, беден... Его будущность впереди.

- Попробуйте признаться отцу.

- Едва ли это поможет, у него со старым графом какие-то дела... Он дал ему слово... А в слове отец - кремень...

- Но у вас отдельное состояние... Он, наконец, и отец-то вам без году неделю! - резко, не выдержавшая из чувства симпатии к молодой девушке, сказала Зиновия Николаевна.

Та испуганно поглядела на нее.

- Что вы говорите... Я дала матери у ее смертного одра слово не выходить из воли его и моего брата.

- Что же брат?

- Он тоже за графа.

Разговор их прервался приглашением Надежды Корнильевны на вальс.

Невеселое настроение невесты не ускользнуло от зорких глаз приятелей графа Вельского - графа Стоцкого, Неелова и барона Гемпеля.

Они разыскивали "счастливого жениха".

Тот тоже был не весел.

- Между тобой и невестой царит какая-то таинственная симпатия, - сказал Сигизмунд Владиславович.

- Что это значит?

- Да как же... Оба вы печальны и грустны среди этого, несомненно, оживленного праздника.

- Послушай, Сигизмунд, - вполголоса сказал ему граф Вельский, - я скажу тебе одну вещь, которая тебя очень удивит, но, пожалуйста, без насмешек, так как это очень серьезно...

- Это интересно! Только с каких пор ты говоришь таким докторальным тоном?

- Я люблю мою невесту...

Граф Стоцкий расхохотался в ответ на это неожиданное признание.

- Ты... ты... - повторял он, задыхаясь от смеха.

XXIII

В ОТРАДНОМ

Граф Сигизмунд Владиславович Стоцкий уже второй раз так неудержимо смеялся над чувством графа Вельского к его невесте.

Первый раз это было несколько месяцев тому назад, в имении Алфимова, под Москвой, доставшемся детям Корнилия Потаповича от их матери.

Имение было прекрасно устроено.

Громадный барский дом, великолепно меблированный, со всевозможными службами, стоял на горе, по склонам которой был разбит тенистый сад.

Покойная Алфимова живала в нем только летом, в нем были и покосы, и пашни, а кругом обширные густые леса.

Управлял имением Иван Александрович Хлебников, живший там и зиму, и лето со своей женой Ириной Петровной и дочерью Ольгой.

Последняя была подругой детства Надежды Корнильевны Алфимовой.

Хлебников, служивший когда-то в московской палате гражданского и уголовного суда, остался за штатом и поступил поверенным Алфимовой, сумел войти в ее доверие честным ведением ее дел и был назначен управляющим.

Он переселился с женой в Отрадное, так звали село, близ которого было имение, а дочь осталась в Москве, в Александро-Мариинском институте, где она была в одном классе с Надей Алфимовой.

По окончании курса она переселилась к отцу с матерью, а вскоре мать Надежды Корнильевны скончалась, и она с братом переехала к отцу в Петербург.

Первое лето они не приезжали в имение, а следующей весной Хлебников получил письмо от Алфимова, который оставил его в управителях, с приказом приготовить дом для принятия не только хозяев, но и многочисленных гостей.

Ремонт и чистка дома закипели.

В начале июня, действительно, в Отрадное нагрянула целая орава гостей, в числе которых были и дамы: Матильда Францовна Руга, Маргарита Максимилиановна Гранпа и еще несколько оперных певиц и танцовщиц.

Иван Александрович только целый день качал головой после этого нашествия, находя это общество несоответствующим для молодой девушки, и решился мысленно не пускать дочь в хозяйский дом во время пребывания там этих "петербургских сирен", как прозвал он прибывших дам.

Кавалеры, приехавшие гостить, тоже не внушали старику Хлебникову доверия, не исключая и графа Вельского, о котором говорили, что он жених Надежды Корнильевны.

Это были знакомые нам граф Стоцкий, Неелов и барон Гемпель.

- И с чего это старик-то так разошелся! - беседовал он там со своею женою Ириной Петровной.

- С чего, известно с чего, седина в бороду, а бес в ребро, та черноокая-то... - Ирина Петровна говорила о Матильде Руга, - говорят, его пассия...

- Да что ты, ведь стар уже он очень...

- Стар! Говорят, в Петербурге стариков нет.

Действительно, Корнилий Потапович, послушав советы покойной жены из чисто деловых оснований, вошел во вкус новой жизни, а прежняя, полная лишений, почти жизнь аскета, взяла свое, и он, вкусив от радостей и наслаждений жизни, что называется, разошелся.

Мотал он, впрочем, только доходы.

Капитал по-прежнему был для него неприкосновенной святыней.

В эту-то увеселительную поездку к своему тестю и признался граф Петр Васильевич своему другу графу Стоцкому в любви к своей невесте.

- Должно быть, это у тебя от чудных вин твоего тестюшки! Ты... и влюблен. Не заставляй меня усомниться в твердости земной почвы. Ты - Дон-Жуан Петербурга!.. Ты - мотылек, для которого нет цветка достаточно нежного и ароматного, ты - человек, который знает и кипучих испанок, и красавиц итальянок, ты - Адонис, на которого заглядывались все девушки... и вдруг ты влюблен в эту розу без аромата, которая может рассыпаться от малейшего дуновения ветерка! Влюблен в это хрупкое создание, в котором нет иной прелести, кроме ее полного неведения всего того, что составляет обаяние женщины. Смотри на меня еще серьезнее, если хочешь, но я тебе не верю.

- Ты, может быть, и прав. Это удивительно. Но каждый раз, как я ее вижу, я чувствую нечто, чего не чувствовал уже давно. Я сам не могу дать себе отчет в этом чувстве, но думаю, что это любовь.

- Это скорее тщеславие, мой друг!

- То есть как это?

- Очень просто. Она не влюблена в тебя, как все другие, в это тебя бесит.

- Не думаю.

- А только эти московские красавицы всегда напоминают мне запоздалые фрукты: сорвать их трудно, а сорвешь - оказывается, что они далеко не так вкусны, чтобы стоило трудов их добывать.

Граф Вельский нахмурился.

Ему было, видимо, досадно, что Стоцкий говорил таким тоном о девушке, которая должна стать его женой и которую он действительно любил.

- А уж если твой избалованный вкус принял такое направление, то мне кажется, ты мог бы себе доставить удовольствие много поинтереснее...

- На кого ты намекаешь?..

- На подругу Надежды Корнильевны. Она дочь здешнего управляющего и хороша поразительно. В Петербурге она свела бы всех с ума.

- Действительно, я не видывал девушки красивее.

- Она положительно прелестна!

Граф Стоцкий пристально посмотрел на графа Петра Васильевича.

- Я был просто поражен, когда увидел ее в первый раз, да и теперь я от нее в восторге.

- Еще бы! Но как это ты ее прозевал?

- Я-то ее не прозевал, да она-то была здесь всего один раз на каких-нибудь полчаса... Корнилий Потапович очень любит ее и пригласил сегодня, но она не явилась. Очевидно, она от нас прячется. Точно будто у нее есть предчувствие...

Разговор происходил в комнате, отведенной обоим графам, после весело проведенного вечера.

Оба они уже были раздеты и лежали в постелях.

- Шутки... Теперь давай спать... Завтра предстоит, ты знаешь, пикник с дамами... Мы, может быть, увидим и твою красавицу.

Граф Стоцкий потушил свечу.

Но ему не спалось, хотя он вскоре и притворился спящим.

"Черт возьми! - думал он. - Он привязался к ней! А это вовсе не входит в мои расчеты. Этот дурак хочет, кажется, вырваться из моих рук. Но нет, господин граф, шалишь! Знаем мы средство, как укрощать таких соколиков, как ты".

"Жениться на ней он должен, - продолжала работать его мысль, - но не любить ее... Нет! Подожди, птичка, мы поймаем тебя на другую приманку, и дочь управляющего сослужит нам прекрасную службу. Завтра, во время пикника, мы побываем у управляющего, а с этого игра и начнется".

С этою мыслью он заснул.

У подошвы горы, на которой стоял барский дом, шумел густой лес, тянувшийся с лишком за версту, а затем уже расстилалось село Отрадное.

У опушки леса, на берегу протекающей речки стоял хорошенький одноэтажный домик, окруженный тенистым садом.

Это был дом, в котором жил управляющий имением Иван Александрович Хлебников.

На другой день после описанного нами разговора между двумя друзьями, ранним утром из ворот этого дома вышел Хлебников, одетый в коломянковую серую пару и соломенную шляпу.

Это был человек лет пятидесяти.

Борода и усы уже заметно поседели, тогда как волосы на голове были еще густые и без малейшего признака приближающейся старости.

Телосложения он был крепкого, а в его загорелом лице сказывалась несокрушимая сила воли.

Его согбенный вид, по-видимому, был скорее следствием нравственного уныния, чем телесной слабости.

Он пошел по селу по тому направлению, где около церкви, в стороне от крестьянских изб, кстати сказать, по их внешнему виду, указывавших на довольство их обитателей, виднелся небольшой домик сельского священника, любимого и уважаемого не только крестьянами села Отрадного, но и крестьянами соседних сел, отца Иосифа.

Как раз в то время, когда Хлебников подходил к палисаднику священнического домика, из него вышел сам отец Иосиф, еще не старый человек, с открытым, строгим лицом, опушенным небольшою жидкою бородкой и усами, и какими-то светящимися неизмеримой добротой серыми глазами.

Одет он был в коричневую камлотовую рясу и широкополую черную соломенную шляпу.

Иван Александрович и отец Иосиф встретились, как встречаются люди, ожидавшие встречи, и действительно, ежедневно летом, ранним утром, кроме праздничных дней, когда была служба в церкви, они совершали утреннюю прогулку, проводя час-другой в задушевной беседе.

И теперь Хлебников, приняв благословение от батюшки, вернулся с ним назад, и они пошли по направлению к лесу.

Село было пусто.

Крестьяне все были на работе.

В лесу веяло прохладой и той необычайной тишиной природы, которую можно наблюдать только очень ранним летним утром и которую звуки леса и его пернатых обитателей не нарушают, а скорее усиливают.

Путники шли молча, как бы боясь произнесенным вслух словом нарушить эту тишину.

Пройдя лес, они вышли к подножию горы, на которой был расположен барский дом.

В нем, видимо, все еще спало глубоким сном.

- Ишь, как тихо в усадьбе, - так называли по старинному барский дом, - не шевельнется ни одна мышь...

- Когда кутят всю ночь напролет, нельзя наслаждаться утренними часами...

Отец Иосиф кивнул головой в знак согласия. Они постояли некоторое время на опушке и не спеша пошли назад.

- А теперь, батюшка, я попрошу вас зайти ко мне...

Священник взглянул на него вопросительно.

- Не болен ли кто у вас?..

- Нет, но...

- Вас что-то гнетет, милый друг, скажите. Вы знаете, что я не только духовник, но и друг ваш.

- Я это знаю, и именно потому, что я нуждаюсь в вашем утешении, в вашем ободрении, я и прошу вас зайти ко мне непременно.

- Ну... В чем же дело?

- Отъезд Ольги решен окончательно.

- И вы можете расстаться с этим ребенком? А как же его мать?

- Это необходимо, батюшка!.. Я боюсь ее оставить здесь летом... В хозяйском доме происходит нечто такое, что заставило меня не пускать ее к подруге детства Надежде Корнильевне... Долго это делать нельзя, это может меня поссорить с моими хозяевами... Лучше удалить ее.

- Действительно, к ним понаехали довольно странные гости, эти певицы и танцовщицы... - заметил отец Иосиф.

- И эти петербургские развратники... - добавил Хлебников. - Ужели я должен допустить, чтобы моя дочь была в таком обществе.

- Нет, этого не следует, - сказал священник. - Господь одарил вашу дочь очень впечатлительным и восприимчивым сердцем, да еще и красотой, а поэтому подобное общество для нее вдвое опаснее.

- А следовательно, она должна уехать, как бы это ни было тяжело...

- А куда вы хотите ее отправить?

- В Петербург.

- В Петербург! - воскликнул отец Иосиф вне себя. - В этот современный Вавилон, в этот город безверия и распущенности, где погибает добродетель и честность? И этому-то Молоху, который не щадит ни невинность, ни душевную чистоту, хотите вы поручить вашу дочь, эту жемчужину между девушками.

- Я думал об этом, - отвечал спокойно Иван Александрович, - но там опасность для моей девочки не так велика, как здесь. Гости, говорят, останутся здесь около месяца... А там при всем желании ее не разыщут. Вы знаете, что сестра моей жены замужем за одним некрупным петербургским чиновником... У них свой домик в отдаленной от центра столицы местности - на Песках. Они ведут тихую, патриархальную, чисто семейную жизнь... К ним-то и поедет Оля. Там она будет вдали от шумной жизни столицы... У ее тетки дети... и молодая девушка займется их воспитанием.

- Дай Бог, чтобы вы не обманулись в ваших надеждах, достойный друг... - сказал отец Иосиф.

Они подошли к калитке сада, окружавшего дом управляющего, и вошли в нее.

XXIV

ЯД ЖИЗНИ

Дорожка, ведущая к дому, проходила возле беседки из акаций. Идя мимо нее, отец Иосиф и Иван Александрович услыхали женские голоса.

- Это Оля с матерью... - сказал Хлебников.

Они направились по траве к беседке и застали там трогательную картину.

На скамейке сидела Ирина Петровна, а рядом с ней дочь, обнимая мать и положив голову к ней на грудь, громко рыдала.

Мать, утирая слезы, утешала ее.

- Будь спокойна, дитя мое. Оставайся только набожной и доброю, какова и теперь, и Господь не оставит тебя. Избегай греха, избегай соблазна; обещай мне, что ты никогда не забудешь, какой страх испытывают твои родители, отправляя тебя.

- Никогда, никогда, дорогая мама! - воскликнула Ольга Ивановна, поднимая лицо, чтобы посмотреть прямо в глаза матери.

Это была девушка красоты поразительной.

Ей едва минуло девятнадцать лет; ее фигура была стройна, мощна, но поразительно гармонична и изящна. В прекрасном лице светилось врожденное благородство.

Она подняла на мать свои темно-голубые, увлажненные слезами глаза.

При этом движении головы темно-русые вьющиеся волосы тяжелой волною хлынули ей на спину.

- Мама, - проговорила она, и голос ее звучал глубокой задушевностью, - утром моя первая мысль будет о тебе, а вечером, засыпая, я стану думать о тебе же. Память о тебе станет охранять меня от всего дурного.

- Дай Бог! - подхватила мать. - Дай Бог, чтобы мы радовались твоему возвращению так же, как тоскуем теперь, отпуская тебя.

- Ах, лучше мне бы совсем не уезжать от вас! - рыдала молодая девушка.

- Нет, моя девочка, так нужно! А мы и издалека будем любить тебя по-прежнему и станем молиться за тебя. Молись почаще и ты, чтобы Господь избавил тебя от соблазнов и испытаний, а если испытания когда-нибудь настанут, то чтобы Он даровал тебе силу устоять против греха.

- Аминь! - произнес отец Иосиф, который вместе с Иваном Александровичем уже несколько минут стояли у входа в беседку.

Он ласково взял девушку за руку.

- Запечатлей в сердце своем слова Писания, которые сказал сыну своему праведник, отправляя его в путь. "Имей Бога в сердце и перед очами, береги себя, чтобы добровольно не впасть в грех". Со слезами провожают тебя твои родные; дай Бог, чтобы им не пришлось плакать, встречая тебя. Ты прекрасный, едва распустившийся цветок, Ольга; да благословит тебя Господь и да сохранит Он тебя такой же чистой и прекрасной.

Рука, которой отец Иосиф благословил молодую девушку, дрожала, а на глазах священника навернулись слезы.

Ольга и Ирина Петровна громко рыдали, а Иван Александрович закрыл лицо платком.

Никто не мог произнести ни слова.

Вдруг перед домом остановилась телега.

Хлебников выглянул из беседки.

В стоявшем у телеги мужчине он узнал дворецкого барского дома.

- Что скажешь, Флегонт? - крикнул ему Иван Александрович, быстро вытирая слезы.

- Я привез вина и закуски.

- Зачем это?

- Господа сегодня идут в лес и решили завтракать в вашем саду... Корнилий Потапович просит Ирину Петровну и барышню Ольгу Ивановну похозяйничать.

Хлебников переглянулся со священником.

- Это все из-за Ольги... - проворчал Иван Александрович.

Отец Иосиф поник головой.

- Я хотел бы, чтобы ее уже здесь не было... Мне чуется, что все это не к добру.

- Когда она уезжает?..

- Завтра утром...

- Да хранит ее Господь.

Священник простился и ушел, а Иван Александрович стал угрюмо наблюдать, как вынимали из телеги вина и провизию.

Ирина Петровна с мучительной тревогой в душе принялась за приготовления к завтраку, стол для которого был накрыт в саду.

Ольга Ивановна ей усердно помогала.

Около полудня прибыло все общество, во главе с Корнилием Потаповичем. Не было только Надежды Корнильевны, у которой от вечера разболелась голова и она отказалась от прогулки в лес "по грибы".

Беззаботность, легкомыслие и бесшабашное веселье было написано на раскрасневшихся от движения лицах.

- Вчера вы заставили нас понапрасну прождать вас, а сегодня мы всем кагалом прибыли к вам... - сказал граф Стоцкий, обращаясь к Ольге Ивановне.

- Украсить, хотя насильно, наш завтрак вашим присутствием, - добавил граф Петр Васильевич.

- Садитесь со мной рядом, прелесть моя! - воскликнула тоном непритворного восторга Матильда Руга, и взяв молодую девушку за руку, буквально насильно усадила ее за стол.

Завтрак начался.

Иван Александрович, отказавшийся с женой принять в нем участие, хотел было удалить и дочь.

- Вы извините Ольгу, она занята приготовлениями к отъезду, и потому ей дорога каждая минута.

- Она уезжает! Куда?

- В Петербург.

- О, как жаль!

- Нет, этого не будет... Вы должны остаться с нами...

Мужчины забросали Хлебникова вопросами, от которых ему насилу удалось отделаться, но все-таки не удалось удалить дочь из этого общества. Она осталась.

- Стакан для Ольги Ивановны...

- Вот, вот...

- Прелестная затворница, позвольте с вами чокнуться. Отныне я буду носить в душе ваш образ, чистый, как этот звук хрусталя, а память о вас будет одушевлять меня, как вино в этом стакане.

- Тише, тише, барон Гемпель, - перебила молодого человека Матильда Францовна. - Разве вы не замечаете, как краснеет наша барышня.

- А вы не видите, - вставил граф Стоцкий, как у нашего графа Вельского вся кровь бросилась в лицо от ревности... Стыдно, а еще жених.

Граф Петр Васильевич действительно смотрел сумрачно, и легкая краска гнева выступила у него на лбу.

- Дорогая Ольга Ивановна, - сказал он, обращаясь к молодой девушке, - уважение, которое я к вам питаю, так же велико, как и преклонение перед вашей красотой, а потому позвольте мне, жениху вашей подруги, быть вашим защитником от наглости этих господ. Не ревность, а негодование заставило меня измениться в лице.

Молодая девушка подарила его благодарным взглядом.

- Посмотрите-ка, - воскликнул граф Сигизмунд Владиславович, - Дон-Жуан стал моралистом!

Завтрак продолжался.

По его окончании гости разбрелись по тенистому саду.

Матильда Руга осталась вдвоем с Ольгой Ивановной, нежно взяла ее под руку и с участием истинного друга расспрашивала о цели ее отъезда.

Граф Вельский и Стоцкий хотели было остаться, но Матильда так выразительно взглянула на последнего, что тот, под каким-то благовидным предлогом, быстро увел графа Петра Васильевича.

Молодая девушка самым простодушным образом отвечала на вопросы.

Сочувствие и расположение молодой красавицы сделало ее развязной.

Она с удивлением рассматривала драгоценные камни, украшавшие руки певицы, и с совершенно детскою наивностью заметила, что, должно быть, она очень богата, если покупает такие дорогие вещи.

- Эти вещи не покупает никто из тех, кто их носит, - ответила Матильда Францовна с улыбкой, - и я ни одной из них не купила.

Ольга Ивановна посмотрела на нее вопросительно.

- Это все подарки.

- Подарки... Конечно, от высокопоставленных лиц, которых вы восхищали своим пением?

- Дитя мое, - заметила Руга, - не искусству приносятся жертвы, а красоте.

Молодая девушка посмотрела на нее недоверчиво.

- Вы могли бы обладать еще большими сокровищами, стоит вам только захотеть.

- Я?!

- Да, вы... Вы меня не понимаете! Позднее, может быть, слишком поздно, вы увидите, что я была права.

- О, я не сомневаюсь, что вы правы, но все же я вас не понимаю. Неужели вы думаете, я могла бы, если бы захотела, иметь такие же роскошные вещи, как вы?

- Конечно, дитя мое!

- Но кто же мне их купит?

- Каждый мужчина, которому вы позволите. Граф Вельский, например.

- Граф Вельский?

- Да, он... Ведь он пожертвовал бы всем своим состоянием, если бы вы этого потребовали, потому что безумно любит вас...

- Меня, безумно?..

- Вы этого не заметили?

- Боже меня сохрани... Я его и видела-то всего два раза... Да к тому же, он жених Нади.

Руга громко рассмеялась.

- О, святая простота... Ну, да столица скоро заставит вас бросить подобные предрассудки...

Вскоре общество вновь собралось к столу, к недопитым стаканам вина.

Снова послышались звуки откупориваемых бутылок.

Благодаря вину голоса стали повышаться.

По неотступной просьбе Матильда Руга пропела несколько пикантных романсов.

Чудный голос вакханки, воодушевленное вином общество, распущенная веселость, свободный, никем не сдерживаемый разговор - все это не замедлило произвести впечатление на молодую девушку.

Ольга Ивановна, хотя и старалась владеть собою, но все же время от времени украдкой бросала взгляд на сидевшего с ней рядом графа Петра Васильевича, который не принимал участия в общем веселье.

Это ей нравилось.

"Он хороший человек!" - думала она.

Взгляд графа был с благоговением устремлен на нее.

"Как мне нравится она", - думал он, когда взгляды их случайно встречались.

Матильда Руга оживленно вполголоса беседовала о чем-то с графом Стоцким.

Граф Вельский между тем обратил на это внимание молодой девушки.

- Прекрасная охотница раскидывает сети на редкую дичь, а Сигизмунд - этот ненавистник женщин - конечно, всеми силами желает попасть в них.

Ольга Ивановна улыбнулась сравнению.

Они и не подозревали, что разговор касался их обоих и что с этой минуты почти решалась между этими двумя разговаривающими людьми их судьба.

За молодой девушкой в это время прислала мать, прося ее прийти в дом.

Она стала прощаться и подошла, между прочим, к Матильде Францовне. Певица дружески протянула ей руку, на которой сверкал великолепный солитер.

Ольга Ивановна случайно взглянула на него.

Когда она очутилась одна в своей комнате, занимаясь укладкой своих вещей, все только что пережитое невольно восстало в ее памяти, а великолепный солитер продолжал сверкать перед ее глазами.

Она задумалась.

"Все мои драгоценности - подарки мужчин, которые восхищались моей красотой..." - неслось в ее голове.

Как бедны, убоги показались Ольге Ивановне самые лучшие ее платья и скромные украшения ее туалета сравнительно с нарядом модной певицы.

"И вы бы могли иметь все это, если бы захотели..." - звучали в ушах молодой девушки слова Матильды Францовны, слова искушения.

"Вам их купит каждый мужчина, которому вы позволите..." - припомнилось ей далее.

Первая доза жизненного яда проникла в нетронутый, свежий организм молодой девушки.

XXV

ПЛАН ДРАМЫ

Головная боль была только предлогом для Надежды Корнильевны, чтобы не принимать участия в пикнике.

Ей было глубоко несимпатично собравшееся у отца общество, ей было невыносимо тяжело оставаться не только с глазу на глаз с женихом, но даже быть с ним в присутствии посторонних.

Ей хотелось до боли одиночества, а его-то именно у ней и не было среди ее шумной жизни.

Надежда Корнильевна воспользовалась отъездом всех из дому и вышла в сад.

Она пробралась в свою любимую тенистую аллею, ведущую к цветнику.

В шуме дерев, в шелесте листьев, в душистых цветах искала она ту поэзию жизни, которой не доставало ее мечтательной душе среди окружающих ее людей.

Еще при жизни матери она часто гуляла здесь со своим другом Ольгой, болтая о своих сердечных тайнах и мечтая о будущем счастии.

Молодая девушка была из тех редких в настоящее время существ, которые с первого взгляда внушают глубокое уважение и удивление.

Высокая, стройная, она обладала той простотой, которая придает женщине особое очарование.

Она была бледна и на ее нежном личике были заметны следы глубокого горя.

Как смоль черные волосы, падая по плечам, представляли поразительный контраст с бледностью лица.

Темные глаза, увлажненные слезами, тихо светились из-под длинных ресниц.

В белой маленькой ручке она держала ветку жасмина, изредка с наслаждением вдыхая его нежный аромат.

Несколько времени она задумчиво ходила взад и вперед, а затем опустилась на дерновую скамейку под тенью могучего вяза, откинула голову назад и возвела глаза к небу с выражением мольбы.

Издали послышались чьи-то шаги. Кто-то огибал беседку.

Через несколько минут перед молодой девушкой стоял отец Иосиф.

- Батюшка, - воскликнула она, - вы ли это?.. Это промысел Божий...

- Промысел Божий всегда над нами, дочь моя, - ответил священник, благословляя Надежду Корнильевну. - Не помешал я вам?

- Нисколько, садитесь, я так рада вас видеть... Мне даже именно в настоящую минуту была нужна мощная поддержка... Я мысленно молилась о ней Богу, и вы, батюшка, явились как бы Его посланником...

- Где, дочь моя, - сказал отец Иосиф, садясь рядом с молодой девушкой, - мне, смиренному иерею, быть посланником Божиим... Конечно, мы ежедневно молим Творца нашего Небесного о ниспослании нам силы для уврачевания душевных скорбей и тревог нашей паствы, и Господь в своем милосердии посылает порой нам, Его недостойным служителям, радостные случаи такого уврачевания... Скажите мне, что с вами, дочь моя?

- Разве вы не знаете, батюшка?..

- Ваш отец выбрал вам будущего супруга, надо покориться его воле, ведь сами, чай, знаете, что сказано: "Дети - повинуйтесь родителям своим... Чти отца твоего и матерь твою..."

- Но, батюшка, есть повиновение, которое выше человеческих сил... Я должна выйти замуж за человека, которого я не только любить, но и уважать не могу...

Она громко зарыдала и по-детски склонила голову на грудь священника.

- Никто, никто ко мне не имеет жалости, - каким-то душу холодящим стоном вырвалось у нее из груди.

- Умоляйте вашего отца...

- Отец неумолим!

- Но что же вы имеете, дочь моя, против вашего жениха?

- Я не люблю его...

- В старину говаривали: стерпится - слюбится...

- Он игрок, человек без правил, без нравственности...

- В старину говаривали: женится - переменится...

- Он окружен такими людьми и настолько находится под их влиянием, что перемена немыслима... Он женится на мне ради моего состояния.

- Он сам богат...

- Он игрок, у него много долгов... На эту страсть не хватит никакого богатства.

- Но откуда вы это все узнали, дочь моя?

- Я не ребенок, батюшка... Живя у матери, я видела таких, как он, готовых за тысячу рублей подписать вексель на десять тысяч... Наконец, я люблю другого!

Она оборвала это вырвавшееся у нее невольно признанье и замолчала.

- Конечно, брак без взаимной любви и уважения - не брак в христианском смысле... - после некоторого раздумья сказал отец Иосиф. - Я поговорю с вашим батюшкой.

Молодая девушка сквозь слезы, с немой мольбою и благодарностью, посмотрела на священника.

В то время, когда происходил этот разговор, веселое общество гостей, во главе с Корнилием Потаповичем, возвращалось через лес домой.

Матильда Францовна Руга шла под руку с графом Сигизмундом Владиславовичем.

- Дочь управляющего производит на него впечатление, я это сегодня заметил, - сказал последний.

- Конечно, - подтвердила Руга. - Да это и не удивительно, она именно такая девушка, которая может разжечь кровь истощенного развратника.

- Я постараюсь раздуть в нем страсть, так что он сбросит сентиментальные цепи влюбленного жениха.

- Мне вообще не нравится эта свадьба, - промолвила певица.

- Мне также, но она необходима.

- Конечно, эта дочь бывшей ростовщицы очень богата.

- Это еще не единственная причина. Граф Петр сам богат, но по завещанию своей матери он только после женитьбы вступает в полное владение своим состоянием. Если он до тридцати лет не женится, то будет получать пожизненно только доходы. Капиталы же, имения перейдут в род матери. Вы понимаете, что уж для этого одного он должен жениться.

- Без сомнения. Одним выстрелом он убьет двух зайцев, сделается полным хозяином и своего и своей жены имущества.

- Совершенно справедливо! И это для меня важно теперь, когда он в моих руках.

Матильда Францовна засмеялась.

- Вы сделали из него такого страстного игрока, какого я когда-либо видела.

- А вы воспитали в нем самого ужасного развратника.

- Кроме того, я держу в руках обоих отцов: одного надеждой на обладание Ольгой Хлебниковой, а другого возможностью брака с Селезневой...

- Так что мы оба одинаково трудились и трудимся для общего дела, - заметил со смехом граф Стоцкий.

- Я рассчитываю поэтому тоже получить свою долю.

- Конечно, конечно... Если мы будем действовать и дальше заодно, он от нас не уйдет. Он будет рассыпать свои миллионы, а мы их подбирать. Любовь и карты! Большего рычага и не требуется, чтобы разорить его.

- Хорошо, я ваша союзница.

- А я нуждаюсь в вас именно теперь...

- Говорите, я слушаю.

- Он признался мне, что серьезно любит свою невесту.

- Я могу подтвердить это.

- Но он не должен любить свою жену, иначе она будет иметь власть над ним: она вырвет его из той жизни, которую он ведет. Он будет сидеть дома, откажется от карт и любви, и тогда прощай наши надежды на его состояние.

- Необходимо раздуть страсть к Ольге...

- Это именно и следует.

- Случай представляется благоприятный - она уезжает в Петербург.

- Великолепно! Вы знаете ее адрес?

- Конечно, я обо всем расспросила ее, и простодушная девочка рассказала мне все, что я хотела знать...

- Значит, начало сделано.

Они вышли на опушку леса и стали приближаться к дому, присоединившись к остальному обществу.

План будущей драмы был составлен.

При возвращении общества в дом Надежда Корнильевна незаметно прошла через заднее крыльцо в свое помещение. Туда к ней вскоре явился Корнилий Потапович.

- Что твоя голова? - спросил он.

Молодая девушка подняла на него распухшие от слез глаза.

- Ты опять плакала! - с резкими нотами в голосе сказал Корнилий Потапович.

- Отец! - произнесла она.

В тоне этого восклицания было столько душевной муки, столько слезной мольбы.

- Ты опять за свое... Сядь, поговорим...

Она села на пуф.

Он опустился в кресло напротив.

- Дочь моя, - начал он после минутного молчания, которое было настоящей пыткой для молодой девушки, - постарайся выбросить из головы все свои институтские бредни, тебе представляется прекрасная партия, дело уже решенное, твое замужество не терпит отлагательства... Я должен сообщить тебе, что свадьба состоится в октябре...

Несчастная девушка застонала. Ее охватил невыразимый ужас.

Кровь застыла в ее жилах, и на бледном лице не осталось буквально ни одной кровинки.

- Отец, сжалься!

Корнилий Потапович, казалось, не обратил на стоны и на возгласы дочери ни малейшего внимания и продолжал:

- Эта свадьба необходима по многим причинам. Во-первых, слово, которое я дал молодому графу; во-вторых, страстное желание твоего будущего свекра графа Вельского и, в-третьих, я сам имею намерение жениться и нуждаюсь в содействии графа Петра Васильевича и его друзей. Этих причин, конечно, достаточно, чтобы мое решение было приведено в исполнение. Кроме того, тут есть еще кое-что, о чем я тебе не могу сообщить. Одним словом, я сказал тебе мое неизменное решение...

- Отец, отец... - рыдала Надежда Корнильевна.

- Никаких противоречий!

Молодая девушка вскочила с пуфа и упала к его ногам.

- Сжалься! - умоляла она его, обнимая его колени. - Будь милосерд, не делай меня несчастной! Я не люблю его и не могу любить!

- Глупости! Любовь придет сама собою. Он такой хорошенький мальчик.

- Но он человек безнравственный, у него нет ничего святого.

- Ты исправишь его.

- Но...

- Никаких но... Встань, Надежда, и вспомни свою клятву у постели твоей умирающей матери.

Молодая девушка вздрогнула.

- Отец... - снова простонала она, не поднимаясь с пола.

Страдания ее не трогали холодного, черствого эгоиста. Он встал и двинулся к двери.

Она вскочила и загородила ему дорогу.

- Отец, еще одно слово.

- Ну?

- Я люблю другого.

- Так вот что, - засмеялся он злым смехом. - Берегись! Я предчувствовал, что близость с этим семинаристом не приведет к добру... Давно следовало прогнать этого попа вместе с его отродьем. Знает он, что ты его любишь?

- Мы никогда не говорили об этом! Он и не подозревает. И сама-то я поняла это только теперь.

- Счастье для него, что он не знает... Я ускорю твою свадьбу.

- Отец, это твое последнее слово?

- Мне нечего больше говорить!

С этими словами он вышел.

Совершенно разбитая, бросилась молодая девушка в кресло и глухо зарыдала.

Часть вторая

В ВЕЛИКОСВЕТСКОМ ОМУТЕ

I

В БОЛГАРИИ

Михаил Дмитриевич Маслов, выразив мнение, что Савин снова ухитрится убежать, оказался пророком.

Николай Герасимович действительно ускользнул от прусских жандармов за несколько минут до передачи его русским властям на самой границе.

Успокоенные поведением сопровождаемого ими арестанта, поведением, не дававшим места малейшему подозрению даже желания им совершить бегство, жандармы-философы, как прозвал их Савин, при остановке поезда на станции Александрово, обрадованные удачным выполнением ими поручения начальства, разговорились со встретившимися им земляками, упустив лишь на одну минуту вверенного им и подлежащего передаче в руки русских жандармов арестанта.

Этой минуты было достаточно для Николая Герасимовича, чтобы исчезнуть бесследно, точно кануть в воду.

Произошел переполох.

Русские власти донесли о событии по принадлежности.

Немецкие жандармы отправились в свой "фатерланд" под гнетом предстоящего им дисциплинарного взыскания.

Они были угрюмы, не философствовали и не политиканствовали.

Николай Герасимович между тем, верный своему заранее составленному плану, остался временно в пределах России, пробрался в один из пограничных городов, где один из его родственников, или вернее муж его родственницы занимал крупный пост.

Жена этого "лица" - мягкосердечная женщина - умоляла своего мужа дать временный приют беглецу, а тот отплатил за гостеприимство тем, что обманным образом добыл бумаги своего друга и дальнего родственника по матери графа де Тулуза Лотрека, призанял, пользуясь именем своего властного и уважаемого родственника, у многих лиц довольно крупные суммы и исчез за границу.

Через несколько времени он появился в Софии, столице Болгарского княжества, где в то время царила политическая неурядица и во главе политических пройдох, захвативших в свои руки власть над несчастным болгарским народом, стоял Степан Стамбулов - бывший студент новороссийского университета, вскормленник России, поднявший первый свою преступную руку против своей кормилицы и освободительницы его родины от турецкого ига.

У всех еще свеж в памяти этот период болгарской истории, заставивший на долгие годы отшатнуться от нее ее благодетельницу - Россию.

Это было как раз время, последовавшее после вторичного отречения болгарского князя Александра Баттенбергского от престола.

Он назначил регентство из Стамбулова, Каравелова и Муткурова, которые составили коалиционное министерство под председательством Радославова, министром иностранных дел был Начевич, министром юстиции - Стоилов, а военным - Николаев.

Русское правительство не могло оставить болгарский народ в неизвестности о своем мнении о судьбе его первого князя и своей будущей политики относительно болгарского народа.

Заговорили о миссии князя Н.С. Долгорукова в Болгарию, но затем оказалось, что русский военный агент барон Каульбарс был вызван в Высоко-Литовск, где в сентябре 1886 года имел свое пребывание император Александр III.

По приказанию его императорского величества, барон Каульбарс должен был отправиться в Болгарию и объявить всему болгарскому народу чувство искреннего доброжелательства его величества и дать совет для выхода из ее затруднительного положения, но, вместе с тем, категорически объявить высочайшую волю, что ни Баттенберг, ни кто-либо из его братьев не должен возвратиться в Болгарию.

13 сентября Каульбарс прибыл в Софию и вступил в управление агентства, а 14-го он в полной парадной форме сделал официальные визиты регентам и министрам, а министру иностранных дел вручил письмо господина Гирса, уполномочивавшего его в качестве политического представителя России.

С 12-го октября по 6-е ноября продолжались томительные переговоры барона Каульбарса и борьба с его регентством и министерством.

Ее благоприятного исхода с нетерпением ожидал болгарский народ.

Миссия барона Каульбарса состояла в том, чтобы получить полную амнистию для всех участников переворота 9-го августа, то есть в свержении князя Александра Баттенбергского, и отложить на два месяца выборы в народное собрание, которому предстояло избрать нового князя.

Цель последнего требования была очевидна и разумна.

Необходимо было усмирить взволнованную страну и иметь время для поиска кандидата на болгарский престол.

Исполнение его зависело всецело от доброй воли и понимания дела, чего, к сожалению, у регентства вообще, а у Стамбулова в частности, не было.

Последний торопился созвать как можно раньше народное собрание, чтобы переизбрать Александра Баттенбергского.

Этого желало регентство и отчасти министерство.

Они не хотели отложить выборов, ссылаясь на конституцию, как будто бы регентство, назначенное отрекшимся далеко не по доброй воле от престола Баттенбергом, имело какое-нибудь конституционное значение.

Оказалось, впрочем, что Стамбулов в своем сопротивлении требованиям русского дипломатического представителя руководствовался советами австрийского и английского агентов.

Это не могло не сделаться неизвестным барону Каульбарсу.

Только 18-го сентября Стамбулов отказался от переизбрания Баттенберга и именно тогда, когда уже все великие державы были убеждены в невозможности такого переизбрания.

Болгарские патриоты просили барона Каульбарса указать кандидата русского правительства, которого они обязывались выбрать беспрекословно и единогласно.

К сожалению, русский дипломатический представитель не был в состоянии удовлетворить их желание.

Собравшееся 13-го сентября в Софии народное собрание состояло исключительно из депутатов - сторонников Стамбулова и компании.

Самые выборы происходили под наблюдением организованной Радославовым армии "палочников", действовавшей от имени комитета, избравшего себе громкий девиз: "Болгария для болгар".

"Палочники" эти называли себя защитниками отечества.

Горе было округу, где избиратели выбирали антиправительственного депутата.

В Дублине, например, начальник округа был убит и тридцать шесть граждан были приговорены к смертной казни.

В Румелии, где избрали русофилов, все избиратели брошены в тюрьмы.

Много было перебито народа в Татар-Базарджике, в Пловдиве и других местах.

Степан Стамбулов созвал народное собрание как подготовительное к великому народному собранию в Тырнове.

Из зала заседания были заблаговременно вынесены портреты Александра II и Александра III, а портрет Баттенберга был только завешен.

Регентство и министерство находилось всецело в руках иностранных агентов и политических интриганов, которые приложили все свои старания, чтобы миссия русского посланца потерпела неудачу.

Барон Каульбарс, после бесплодных переговоров в Софии, начал объезд главных городов Болгарии, чтобы зондировать общественное мнение болгарского народа.

Софийские заправилы послали впереди его своих агентов и наряду с восторженными криками народа по адресу русского Царя и России слышались громкие крики правительственных клевретов.

- Да живие Стамбулов!

Вскоре после этой поездки барона Каульбарса последовал разрыв дипломатических отношений между Россией и Болгарией.

Это произошло 6-го ноября 1886 года.

Барон Каульбарс уведомил о своем выезде из Болгарии правительство нотою, в которой заявил, что правители Болгарии окончательно утратили доверие России, и что императорское правительство находит невозможным поддерживать сношения с болгарским правительством.

Все русские консулы также покинули Болгарию.

Открывшееся в Тырнове 22-го ноября великое народное собрание избрало на болгарский престол датского принца Вольдемара, брата русской императрицы, чем хотело засвидетельствовать, как болгарскому народу дорого сохранить лучшие отношения с русским Императорским двором.

После последовавшего со стороны избранного принца отказа от болгарской княжеской короны, народное собрание было немедленно закрыто.

Регентство решило отложить дальнейшие выборы в надежде, что ему тем временем удастся убедить Россию в готовности сообразоваться с ее волей, но, главным образом, с целью дать возможность Австрии среди продолжающегося кризиса водворить свое влияние в Сербии и окончательно подчинить себе Боснию и Герцеговину.

Разрыв между державою-освободительницей и ее созданием - Болгарией - причинил глубокую скорбь всем истинным славянским патриотам, верящим в политические задачи России на христианском востоке.

После закрытия тырновского народного Собранна начался период "кандидатов на болгарский престол".

Этот период политической неурядицы продолжался восемь месяцев.

Первой после датского принца Вольдемара кандидатурой была выставлена кандидатура князя Николая Мингрельского.

Это была единственная русская кандидатура, неприятная, конечно, заправилам Болгарии, ходившим на австрийских помочах, и потому не имевшая успеха.

Вскоре собралось второе великое собрание, на котором в декабре 1886 года было решено послать к европейским дворам депутацию, изыскать средства к примирению с Россией и приискать кандидата ча болгарский престол.

Депутатами были избраны Стоилов, Греков и Кольчев.

Конечно, прежде всего эти депутаты посетили Вену, где после беседы с князем Лобановым-Ростовским и Кальноки, они начали, переговоры с доверенным лицом принца Фердинанда Кобург-Готского о принятии болгарского престола.

Затем принц сам принял депутацию в своем замке Эбенталь, близ Вены, где Стоилов произвел на него своей патриотической речью глубокое впечатление, так что с этого времени принц стал иметь большое доверие к этому искусному оратору и государственному человеку.

В то время, когда депутаты путешествовали за границей, в самой Болгарии проект сменялся проектом, один неудачнее другого.

Обратились к принцу Оскару шведскому, сделано было предложение румынскому королю, в случае избрания которого соединение Болгарии с Румынией явилось бы ядром будущей федерации балканских государств.

Но король Карл отклонил это предложение.

Заискивания сербского короля Милана, тогда еще правившего Сербиею, который сам навязывался в болгарские князья, были отвергнуты.

Предлагался в князья Болгарии Алеко-паша, и уже, как последний исход, обратились к Блистательной Порте с предложением, что народное собрание изберет князем Болгарии турецкого султана под условием, что он присоединит Македонию к болгарскому княжеству, под общею властью назначенного ими наместника.

Султан ответил отказом.

Между тем в стране в разных пунктах вспыхнули беспорядки и смуты, финансы были в плачевном состоянии - все приходило в упадок и расстройство.

В это-то время в Софии появился блестящий француз граф де Тулуз Лотрек.

Молодой, красивый, прекрасно образованный, он в короткое, время сумел войти желанным гостем в дом всех дипломатических агентов в Софии и сойтись с регентами и министрами.

Особенно подружился он со Стамбуловым, перед которым развивал свои планы будущего управления Болгарией и даже вскользь уронил о возможности заключить при его посредничестве заем у парижских банкиров в двадцать миллионов франков.

Сам граф казался очень богатым человеком, не стесняющимся в средствах.

В уме Стамбулова возник план управления Болгариею за ширмой такого удобного и сговорчивого князя, каким был его приятель граф де Тулуз Лотрек, имеющий вес и значение у парижских Ротшильдов.

Он сблизился с графом настолько, что пригласил его крестить у него новорожденную дочь.

Граф согласился и сделал богатые подарки своей куме и крестнице.

Тогда начальник болгарских "палочников" исподволь подготовил своего кума к возможности заявить его кандидатуру на болгарский престол.

Граф де Тулуз Лотрек после некоторого колебания принял предложение.

Начались подробные переговоры.

Для того, чтобы подготовить почву для избрания, граф по совету Стамбулова отправился в Константинополь, где представился французскому послу графу Монтебелло и сумел обворожить его настолько, что тот представил его великому визирю как будущего, пока негласного, кандидата на болгарский престол. Назначен был день аудиенции, выхлопотанной ему у султана.

Все шло, что называется, как по маслу.

Пустой случай уничтожил ловко задуманное дело.

В общем зале лучшей гостиницы Константинополя, где остановился будущий болгарский князь, его увидел служивший в гостинице куафер-француз, бывший подмастерье парикмахера Невилля в Москве.

- Bonjour, m-r Savin! (Здравствуйте, господин Савин!) - воскликнул он.

- Je ne vous connais pas! (Я вас не знаю!) - отвечал, смутившись, Николай Герасимович - это был он.

Куафер, удивленный, пристально посмотрел на него и прошел дальше. Но фамилия его была произнесена, да к его несчастию, еще в присутствии нескольких чиновников из русского посольства, которым известно было, что Савин разыскивается русскими властями и уже три раза бежал из-под ареста за границей.

В тот же день посольство и консульство были осведомлены о возникшем подозрении.

Приглашенный в консульство куафер клятвенно уверял, что граф де Тулуз Лотрек - не кто иной, как русский офицер Савин, которого он хорошо знает.

Вопрос об его аресте, в виду покровительства, оказываемого ему французским послом, был довольно щекотлив и оставался даже после показания куафера некоторое время открытым.

Сам Николай Герасимович своим неудержимым нравом дал повод к своему аресту.

II

ОТ ВЕЛИКОГО К СМЕШНОМУ

Через несколько дней после роковой для Николая Герасимовича встречи с французом-куафером в одной из константинопольских газет появилась статья, посвященная предполагаемому претенденту на болгарский престол графу де Тулуз Лотреку.

В статье этой между прочим указывалось, что граф происходит не от прямой линии Бурбонов, как стараются доказать он сам и болгарские регенты, а от побочной: а именно, от морганатического брака Людовика XV.

Взбешенный Савин отправился в редакцию газеты.

- Могу я видеть редактора?

- Господина Станлея?

- Если это господин Станлей, то господина Станлея.

Секретарь редакции, молодой человек, с лицом, указывавшим на его семитское происхождение, отправился доложить о посетителе, взяв от мнимого графа его визитную карточку.

- Пожалуйте в кабинет... - возвратился через несколько минут секретарь, Николай Герасимович отправился в указанную дверь. За большим письменным столом восседал сухопарый англичанин.

- Чем могу служить? - холодно спросил он Савина, указав рукою на кресло, стоявшее у стола, и не поднимаясь сам с места.

Это уже одно взбесило еще более Николая Герасимовича.

- Я граф де Тулуз Лотрек... - не садясь, сказал он.

- Я это знаю из вашей визитной карточки.

- В вашей глупой газете напечатана глупая статья...

- Я просил бы вас быть приличнее...

- В этой глупой статье, напечатанной в вашей глупой газете, - продолжал Николай Герасимович, не обратив ни малейшего внимания на замечание редактора, - передаются различные инсинуации относительно моей родословной... Я требую опровержения и печатного извинения...

- Я сделал бы вам эту любезность, если бы вы своим поведением не доказали бы мне воочию отсутствия в вас не только королевской, но даже благородной крови... - хладнокровно заметил господин Станлей.

- Что-о... Что-о... Ты сказал?.. - крикнул Савин.

- Так не ведут себя графы! - невозмутимо продолжал редактор.

- Если так не ведут... то вот, как бьют... - уже положительно рявкнул Николай Герасимович и с этим словом влепил редактору полновесную пощечину...

Удар был так силен, что господин Станлей откинулся на спинку кресла и на минуту потерял сознание.

Этим временем воспользовался Савин и беспрепятственно вышел из кабинета и редакции.

Секретарь редакции, который, видимо, слышал весь разговор и звук пощечины, так как отскочил от двери кабинета при выходе Николая Герасимовича, не предпринял против него ничего, во даже как-то особенно почтительно ему поклонился.

Пришедший в себя оскорбленный редактор, конечно, бросился жаловаться, и в тот же день к вечеру в номер гостиницы, занимаемой графом де Тулуз Лотреком, явилась полиция с константинопольским полицимейстером во главе.

- По повелению его величества султана я вас арестую... - обратился последний к Савину.

- Пошел вот, турецкая собака! - крикнул Николай Герасимович.

- А, так вы так... - вышел из себя в свою очередь паша и, схватив за ворот Савина, крикнул полицейским: - Вяжите его!

Николай Герасимович, однако, изловчился ударить полициймейстера так сильно ногой в его солидное брюшко, что тот покатился на пол.

Савина все-таки связали.

- Я русский подданный... - крикнул он, зная, что газета, редактируемая Станлеем, не пользуется расположением русского посольства, как орган английских политических интриг.

- Это мы знаем, господин Савин... - заявил, вставая на ноги, полициймейстер, - и потому-то мы вас и арестовываем.

Николай Герасимович побледнел.

"Сорвалось!" - припомнилось ему классическое восклицание Кречинского.

Он передан был в руки русского консульства и вскоре, как мы знаем, очутился на палубе парохода "Корнилов", шедшего на всех парах в Одессу.

Николай Герасимович дошел в своих воспоминаниях до этого момента своего прошлого, - момента, с которого мы начали свой рассказ, - после возвращения его из конторы дома предварительного заключения, где он, если припомнит читатель, так неожиданно встретил друга своей юности, свою названную сестру Зиновию Николаевну Ястребову.

- Зина, ты!.. - воскликнул, прийдя в себя от первого смущения, Савин.

Причиной этого смущения было то, что он совсем забыл эту молодую девушку, жившую в доме его родителей и когда-то с чисто женскими ласками и вниманием врачевавшую его разбитое сердце.

Он протянул ей обе руки.

Она схватила их и крепко пожала.

Воспоминания прошлого также волной нахлынули на нее.

- Нет, не так, Зина, не так!.. - воскликнул растроганный Савин и заключил ее в свои объятия.

Они обменялись чисто братским поцелуем.

- Вот где пришлось нам встретиться после стольких лет, - с грустью в голосе начал Николай Герасимович.

- Что же из этого? - почти весело отвечала Ястребова, садясь на стул возле тоже сидевшего Савина. - "Грех да беда врозь не живет", - говорит русская пословица, а другая подтверждает и Результат: "От сумы, да от тюрьмы не зарекайся".

- Так-то оно так, а все-таки печально... Столько лет не виделись... и вдруг... Ну как, что вы... Что муж? Детки? Вы довольны, счастливы?

- Не обо мне речь, - перебила его Ястребова. - Я совершенно довольна своей судьбой... Речь о вас... Надо вас вызволить...

- Вызволить, - грустно произнес Николай Герасимович. - Из дел, в которых я здесь обвиняюсь, вызволиться нетрудно... Ведь не верите же вы, что я поджег дом в моем именье, или же рвал неоплаченные векселя... Что будет дальше, не знаю, но до сих пор Бог миловал... Преступлений я не совершал, проступки - да... Значит за дела я спокоен... Но кто вернет мне те прожитые до прибытия сюда, в Петербург, недели, показавшиеся мне годами, кто вознаградит за испытание унижения и оскорбления, за перенесенные страдания... Ведь я не думал бежать из России и тем менее от русского правосудия... Я был болен нравственно и физически, когда мне в Москве принесли повестку от судебного следователя, в получении которой расписался швейцар гостиницы. Я ее даже не видел... Таково мое прошлое... Не радостно и настоящее. А что ждет меня в будущем, когда я выйду из суда, хотя и оправданный, но ошельмованный. Вот в чем дело, дорогая Зина!.. Окаченный помоями и без средств,

- Насчет последнего я вас могу успокоить... В этом смысле будущее ваше не так страшно. Ваши братья сумели собрать все возможное с заложенных и перезаложенных имений, и на вашу долю приходится сорок тысяч рублей, которые положены в банк на мое имя, во избежание каких-либо препятствий выдачи вам лично... Тотчас по освобождении вы получите их от меня.

- Зина, - воскликнул Савин, - как мне благодарить вас!..

- За что?.. Не за то ли, что я себе не присвоила чужих денег?

Николай Герасимович смутился, но тотчас же оправился.

- Положим, - смеясь продолжал он, - в наш век за это именно надо благодарить больше всего, но не вас... Вы, видимо, не от мира сего. Я благодарю вас за радостную, воскрешающую меня весть и за то, что вы не отстранили от себя участие в деле, где замешан я, считающийся "притчей во языцех" целой Европы, почти целого мира...

- Я слишком многим обязана вашему семейству.

- Теперь оно - ваш должник...

- Но это в сторону... В контору я передала из процентов с ваших денег шестьсот рублей, так что вы можете здесь обставить себя с возможным для тюрьмы комфортом.

- Вы мой ангел-хранитель.

- Кроме того, вам ведь будет нужен защитник... Здесь ведь есть знаменитости... Надо бы кого-нибудь из них.

- Тот, кого я вам рекомендую - знаменитость будущего - Долинский.

- Молодой?

- Да, он помощник присяжного поверенного... Не так давно он защищал дело, которое сделало известным его имя. Дело было совершенно безнадежное... Мошенник и шулер, известный Алферов, вышел совершенно неожиданно из суда оправданным... Долинский говорит, что это случайность, даже неожиданная для него... Но говорил он прекрасно и дело изучил во всех подробностях, чего никогда не делают наши знаменитости...

- Да будет так... Давайте вашего Долинского.

- Вы еще не получали обвинительного акта?

- Получил по обоим делам, и по здешнему, и по калужскому... Но откуда вы, Зина, знаете все эти судебные формальности?

- Я жена журналиста.

- Да, я и забыл...

- Тогда подайте заявление об избрании вами в качестве защитника помощника присяжного поверенного Сергея Павловича Долинского и такое же заявление напишите в калужский окружной суд... Получив из суда уведомление, он тотчас же к вам явится...

- Хорошо, я сделаю это сегодня же.

На несколько минут наступило неловкое молчание. Николай Герасимович, видимо, хотел что-то сказать, но не решался.

- Ну, как тут... живут... все?.. - с видимым усилием спросил он.

- Масловы вам кланяются... Михаил Дмитриевич будет у вас...

- Он хороший... - задумчиво произнес Савин и снова замолчал.

- А... она? - после довольно продолжительной паузы, более движением губ, чем голосом, спросил он.

- Для нее, Николай Герасимович, - строго заметила Зиновия Николаевна, - сорока тысяч мало.

Он закусил губу и замолчал.

Ястребова стала прощаться, обещав навещать Николая Герасимовича.

- В следующий раз я приду с мужем, - сказала она.

- Рад буду видеть его.

Они расстались.

Савин вернулся в свою камеру, и мука одиночества после беседы с человеком, пришедшим "с воли", из общества, еще более охватила его.

Принесенная Зиновией Николаевной Ястребовой весть о сравнительном обеспечении его по выходе из тюрьмы отошла почему-то на второй план, и он снова предался воспоминаниям прошлого.

Особенно мучила его неудача последней политической авантюры, на которую он возлагал столько надежд.

И вдруг все рухнуло с его арестом.

Достигни он цели, все его действия получили бы другую окраску, чем теперь.

Обидно и горько казалось это Николаю Герасимовичу, но нечего Уже было делать - это был совершившийся факт.

Приходилось с ним мириться.

Он напрягал все усилия своей воли, чтобы отрешиться от этих мыслей, а они, как мухи в осеннюю пору, назойливо жужжали в его голове.

Наконец он перенесся мыслью к свиданию с Ястребовой, вспомнил ее совет подать заявление об адвокате и сел писать его.

Он окончил его в тот момент, когда в доме предварительного заключения погасили огни.

Николай Герасимович разделся и лег в постель. Но заснуть он мог только под утро.

III

ЖЕРТВА

Прямо из дома предварительного заключения Зиновия Николаевна Ястребова отправилась к одной из своих пациенток, живших неподалеку от дома, где продолжали жить Ястребовы, - на Гагаринской улице.

Зиновия Николаевна была около двух месяцев тому назад приглашена к молодой девушке, жившей в квартире ее знакомой, Анны Александровны Сиротининой, сын которой, Василий Сергеевич, служил бухгалтером в банкирской конторе Алфимова.

С жилицей Сиротининой Елизаветой Петровной Дубянской случился страшный нервный припадок в окружном суде при разбирательстве дела Алферова, которого защищал Долинский. Лубянская была свидетельницей по этому делу, и оправдательный вердикт, вынесенный присяжными заседателями обвиняемому, произвел на нее потрясающее впечатление.

Она упала на пол в страшных конвульсиях и была отвезена в сопровождении доктора и судейского сторожа домой, где у нее открылась нервная горячка.

Анна Александровна бросилась за Ястребовой, и последняя, по обыкновению, вся отдалась своей пациентке.

Елизавета Петровна уже более года жила в Петербурге по делу, которое имело для нее такой роковой исход, но заседание суда несколько раз откладывалось по болезни подсудимого, которому, как говорили, необходимо было для чего-то выиграть время.

Зиновия Николаевна прошла в комнату больной, где застала и Анну Александровну, прибиравшую на столике у постели больной склянки с лекарствами.

При опущенных шторах едва можно было разглядеть бледное, но очень миловидное личико молодой девушки.

Это было одно из тех лиц, которые не бросаются в глаза, но чем больше на него смотреть, тем труднее от него оторваться.

Девушка была печальна и озабочена, а тусклый взгляд ее с беспокойством блуждал по полутемной комнате. Губы ее были крепко сжаты. Время от времени она тяжело вздыхала.

Старушка заботливо оправляла подушки больной. При виде докторши лицо девушки вспыхнуло и осветилось радостной улыбкой.

- Как вы себя чувствуете? - взяла за руку больную Зиновия Николаевна. - Нынче у вас опять лихорадочный день.

- Нет, мне лучше, гораздо лучше... - сказала больная.

- Этого я не вижу, - возразила Ястребова. - Но скоро вы будете молодцом... Я говорила вам, что вам нужен покой, вы все волнуетесь...

Анна Александровна пододвинула Зиновии Николаевне кресло. Та села, держа обе руки больной и с улыбкой глядя ей в лицо.

- Но я чувствую себя хорошо, совсем хорошо...

Больной, однако, не удалось скрыть охватившего ее припадка слабости.

Она закрыла глаза и откинулась на подушки.

- Ах, дорогая Зиновия Николаевна, - заговорила через несколько времени больная, - вы не можете себе представить, как я рвусь на воздух, чтобы отделаться от мыслей, которые меня мучат нестерпимо. Мне часто кажется, что я не вынесу этих воспоминаний, особенно сознание, что этот человек остался безнаказанным.

- Если он виновен, Господь покарает его.

- О, в этом я убеждена... Но мне хочется сегодня рассказать вам все...

- Вы слишком слабы, это вас снова взволнует...

- Напротив, мне станет легче, когда я поделюсь с вами моими страданиями. Вы такая добрая, сердечная... Позвольте...

- Я вас слушаю...

- Я дочь помещика... У нас было имение под Петербургом... Я была очень счастлива, потому что у меня была мать, которую я обожала. Как сейчас вижу ее кроткую улыбку, с которою она наклонялась, чтобы поцеловать меня и сказать, что я ее единственная радость, единственное утешение. Я редко видела моего отца, особенно последние года. Дела вынуждали его - так, по крайней мере, говорили мне - часто ездить в Петербург. Мы жили очень уединенно, тогда как раньше мои родители виделись, хотя изредка, с соседним помещиком графом Вельским.

- Граф Вельский?.. Это отец того молодого человека, который живет здесь?

- Да, да... Петр Васильевич его сын... Он ведет дурную жизнь. Года три тому назад он, Неелов и граф Стоцкий часто бывали у моего отца.

- Великолепная троица!.. Рассказывайте дальше.

- Мать моя часто плакала... Бывало, все улягутся в доме, она я примется плакать... да так горько, навзрыд! А когда я стану спрашивать, о чем она горюет, она мне ничего не отвечает, а только обнимет меня крепче и рыдает еще горше. Один раз отец вернулся из города и подал матери какую-то бумагу.

- Прочти... - говорит. А голос у него был такой, что он и теперь звучит в моих ушах. Мать так вся и задрожала, однако бумагу взяла. Не прочла она и десяти строк, как вскрикнула и замертво упала на пол.

- Вероятно, отец ваш проигрался?

- Да, я узнала об этом гораздо позднее. Дело было в том, что мы должны были жить только на доходы с имения. Отец стал бывать дома еще реже, а когда приезжал, был мрачен и рассеян и скоро уезжал опять. Мать моя с каждым днем становилась бледнее и плоше. Она старалась скрыть от меня свое горе. Но наконец ей стало не под силу. Она делалась все слабее и слабее. У нее открылась чахотка, и когда мне исполнилось девятнадцать лет, она умерла, а, умирая, все звала меня, называя всевозможными ласковыми именами.

Последнее слово больная произнесла шепотом. Чтобы продолжить свой рассказ, она принуждена была перевести дух.

- В день похорон неожиданно вернулся из Петербурга отец. Должно быть, он был потрясен глубоко. Он опустился перед гробом на колени и со слезами целовал холодную руку покойницы. С этой минуты мы не разлучались. Казалось, он хотел вознаградить меня за все зло, которое сделал моей матери.

- Значит, он бросил играть? - спросила Ястребова.

Дубянская покачала головой.

- Слушайте дальше. Он был со мною в высшей степени нежен и исполнял мои малейшие желания, мне так хотелось любви и заботы. Мое осиротелое сердце ответило на его ласку всеми своими нетронутыми силами, и он никогда не оставлял меня в деревне одну. Наши доходы все еще были довольно значительны, так что ему не приходилось ни в чем себе отказывать, и наш дом был одним из богатейших в уезде. Гостеприимство отца и всегда во всем полная чаша привлекали массу так называемых друзей, которые под маской дружбы старались обойти моего отца.

- А вы, имея на него влияние, разве не могли заставить его не принимать их?

- Я умоляла его об этом, но все напрасно! Между его друзьями был один человек, который имел на него громадное влияние. Его фамилия была Алферов. Его познакомил с отцом, кажется, граф Стоцкий. Он старался так обойти отца, что тот был совершенно в его власти. С первой же встречи я возненавидела этого человека, хотя он очень старался сблизиться со мной.

- Какой негодяй!

- Он постоянно вертелся около меня. И чем больше я его презирала и ненавидела, тем больше отец запутывался в его сетях, - продолжала она.

- Вероятно, он был тоже игрок!

- Он был настоящий мошенник, и мой бедный отец погиб безвозвратно. Он прожил у нас несколько недель. Отец проводил целые ночи с ним вдвоем и с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее. В один из вечеров, это было тринадцатого мая, - никогда не забуду я того дня, - случилось то, что я давно ожидала. Было поздно, я давно уже ушла спать, как вдруг слышу страшный шум. Моя спальня отделялась от комнаты, где играли отец с гостем, только коридором. Я быстро оделась и открыла дверь. Слышу голос отца... Я бросилась по коридору прямо к ним... То, что я увидела, было ужасно! Отец обеими руками впился в негодяя и кричал: "Шулер! Отдай мне то, что ты у меня украл!" А этот негодяй только презрительно хохотал над ним, потом освободился от его рук и так толкнул его, что тот грохнул на пол и потерял сознание. Я еще не успела броситься ему на помощь, как он пришел в себя, вскочил и снова бросился на негодяя. Вдруг шулер ударил отца так, что тот зашатался. Я страшно закричала и, не помня себя от страха и негодования, бросилась между ними. Негодяй отпустил руку, а мой бедный отец упал в кресло и закрыл лицо руками. В эту минуту я забыла даже об этом изверге, бросилась к отцу, стараясь его утешить. Вдруг я почувствовала на своем плече чью-то тяжелую руку. "Если вы хотите, - послышалось над самым моим ухом, - вы можете спасти вашего отца". - "Прочь, негодяй!" - вскричала я, отталкивая его. Он насмешливо улыбнулся. "Ваш отец разорился по собственной вине, - заговорил он, отчеканивая каждое слово, - у меня в кармане его обязательство на сумму большую, чем стоит все его имение... Я возвращу их вам, если вы..."

Бедная девушка запнулась и покраснела.

- Чего же требовал негодяй? - спросила Зиновия Николаевна. Она с трудом проговорила:

- Он возвращал все обязательства отца, если я... открою ему дверь своей спальни...

- Подлец...

- У меня язык смолк от обиды, - продолжала Елизавета Петровна. - Я стояла перед негодяем, и меня всю трясло от злобы. Несмотря на всю свою грубость, он понял, что смертельно оскорбил меня, и сказал: "Я не жестокосерд, согласитесь выйти за меня замуж и все станет опять принадлежать вам и вашему отцу". Мне было так противно, что я отшатнулась от него. "Если вы и ваш лтец дадите мне письменно обещание, я буду доволен..." - сказал он. Дальше я не могла молчать. Откуда брались у меня слова, я не знаю, но только они достигли цели. Он заскрежетал зубами и, не дожидаясь конца объяснения, выбежал из комнаты. В ту же ночь он выехал из нашего имения. Я не в силах рассказать того, что чувствовала, когда снова вернулась к отцу. Я просила его успокоиться и лечь спать. "Мы нищие!" - вот все, что он отвечал мне на мои утешения. Наконец, казалось, он сдался и позволил проводить себя в спальню. Теперь иди, дитя мое! - сказал он глухо. - Господь да хранит тебя. Может быть, он сжалится над тобой". Но меня все-таки что-то удерживало возле него; я чувствовала, что не должна оставлять его одного. И только после настоятельной вторичной просьбы я решилась уйти к себе. Ах, зачем я не осталась, может быть, я предупредила бы страшную катастрофу.

Молодая девушка остановилась.

- И что же было потом? - торопила ее Ястребова, которая слушала с напряженным вниманием.

Слезы катились по щекам Дубянской и она, рыдая, стала рассказывать дальше.

- Я не могла заснуть... страх не давал мне спать... Прошел, должно быть, целый час... Вдруг слышу выстрел! Я вскочила. Страшное предчувствие овладело мной. Как сумасшедшая бросилась я в комнату отца и без сознания упала на его труп...

Елизавета Петровна снова замолчала.

Воспоминание о только что рассказанных сценах потрясло ее до того, что она не могла выговорить слова. Несколько успокоившись, она продолжала:

- На письменном столе отца нашли письмо, написанное дрожащею рукою. В этом письме отец объяснял причину своего страшного решения. Мы теряли все. Он надеялся, что его убийца оставит мне, по крайней мере, столько, что я никогда не буду терпеть нужды.

- Конечно, надежды вашего отца не оправдались? - мягко и участливо спросила Ястребова. - Вам так совсем ничего и не оставили?

- Я уехала из имения, захватив мои платья и драгоценности, и здесь нашла приют у Анны Александровны, подруги моей покойной матери. По приезде я тотчас подала жалобу прокурору... Началось следствие, кончившееся, как вам известно, оправданием негодяя...

- Это возмутительно!

- Теперь, рассуждая хладнокровно, я думаю, что суд иначе не мог поступить... Отец выдавал такие обязательства, которые были совершенно законны... Алферов и его сообщники знали, что делали.

- Бедная, бедная... Так молода... и так много перенесла испытаний!

Зиновия Николаевна с грустью опустила голову.

- Что же вы будете делать по выздоровлении?

- Буду искать место гувернантки... или, быть может, компаньонки...

- В состоянии ли вы будете перенести это столь зависимое положение?

- О, у меня хватит сил перенести все, лишь бы заработать себе честно кусок хлеба.

- Я, быть может, постараюсь найти вам более подходящее место.

- Как я должна благодарить вас за вашу доброту, Зиновия Николаевна! - произнесла больная, хватая ее за руку.

- Мои старания невелики, - сказала она, улыбаясь. - Место для вас у меня есть в виду.

В глазах Дубянской засветилась радость.

- Я состою домашним врачом в одном очень уважаемом семействе и вспомнила теперь, что хозяйка не раз высказывала желание пригласить компаньонку для своей взрослой дочери.

- О, как я буду рада! Благодарю вас.

- В знак благодарности поправляйтесь... Выздоровление пациентки - лучшая награда для врача.

- Теперь я начну выздоравливать не по дням, а по часам.

- Дай Бог...

Зиновия Николаевна простилась с больной, обещав зайти на другой день.

Спускаясь с лестницы, она думала:

- Да, да, дом Селезневых будет для нее самым подходящим местом. Надо поместить ее именно туда.

По возвращении домой Ястребова рассказала мужу во всех подробностях о своем свидании с Савиным, а также о плане относительно своей пациентки.

- Знаешь, Леля, ведь он еще до сих пор не забыл Гранпа?

- Ну?

Зиновия Николаевна передала ему вопрос Николая Герасимовича и свой резкий ответ.

- Да, - задумчиво произнес Алексей Александрович, - не даром, видно, пословица молвится, что старая любовь не ржавеет...

По поводу же рекомендации Дубянской Селезневым, Ястребов, далеко не покровительствовавший филантропическим занятиям своей жены, только махнул рукой и заметил:

- Как знаешь, матушка!

IV

ПОДРУГА

Столоначальник одного из бесчисленных петербургских департаментов Семен Иванович Костин жил на 4-й улице Песков, местности, в описываемое нами время тихой и малолюдной, напоминающей уездный городок. Он занимал очень хорошенькую квартирку на втором этаже.

Жена его, Евдокия Петровна, была младшей сестрой Ирины Петровны Хлебниковой, но сходства между ними было очень мало, она не была так кротка, как Ирина Петровна, наоборот, вся ее фигура дышала гордостью и сознанием собственного достоинства. Она была полной владелицей своего дома и своего супруга.

Муж, жена и две девочки, восьми и семи лет, сидели в столовой за послеобеденным чаем.

Ольга Ивановна стояла между тем у окна и смотрела на пустынную улицу.

В руках ее было письмо, которое, по-видимому, и нагнало на нее грустное настроение.

- Бедная девочка скучает по дому, - заметила Евдокия Петровна. - Оно и понятно, дома она целый день была бы на воздухе, в лесу, а здесь - точно птичка в клетке.

- Ты ведь сама хотела, чтобы она приехала, - позволил себе заметить Семен Игнатьевич, - и, наверное, не желаешь отпустить ее.

- Конечно, я не желаю, чтобы она уезжала, но смотреть, как бедная девочка томится и грустит - больно!.. Она скучает, потому что не видит ничего, кроме домов нашей улицы, и никуда не может выйти... - добавила она тоном упрека по чьему-то адресу.

- Да оно и лучше, милая Дуня, что она не слишком много выходит. Совсем другой разговор, если бы ты была здорова и могла выходить вместе с ней.

- Она не видела бы ни одного деревца, - продолжала Евдокия Петровна, не обращая внимания на замечание своего мужа, - если бы я не свела ее на днях в Таврический сад. Таврический сад и лес в Отрадном! Да, тут никакого сравнения быть не может, но все же она увидела зелень, увидела голубое небо. Надо было видеть ее радость...

- Мне тоже жаль ее...

- Тебе жаль ее? Да не ты ли всегда первый против всякого развлечения!

- Из чего это ты заключаешь? Не из того ли, что я не отпустил ее гулять с барышней, с которой она на днях познакомилась?

- Именно!

- Но ведь мы ее совершенно не знаем. Она приходила несколько раз звать Ольгу гулять - вот и все.

- О, нет, она мне обо всем рассказывала. Очень милая барышня эта Софья Антоновна Левицкая.

- Кто же она?

- Ее родители были очень достаточные люди, она сирота, живет у своей тетки, полковницы Усовой, которая очень богата. Она убедительно просила отпускать к ним Олю. Сегодня у них семейный праздник. Надо же доставить девочке удовольствие. Пусть повеселится.

- Но ведь это так далеко... На Васильевском острове и, кроме того, насколько я знаю Олю, она не любит большого общества.

- Вот ты всегда так.. Далеко! Что такое далеко? Они поедут на извозчике... Ведь не в лесу, в столице... Через нее и нам честь, а тебе все равно... Как на днях, когда приехала Матильда Францовна Руга, все из окошек повысунулись, чтобы на нее посмотреть, а ты стоял, как пень...

- Ее визит относился не к нам.

- Конечно, она приезжала к Оле, чтобы передать ей два билета в театр, но ведь я ее тетка, а ты мне муж, и она живет у нас. Жаль, что у Оли не было туалета, чтобы поехать с нею в театр.

- А я был очень рад этому... Мне было бы очень неудобно сидеть в первых рядах... Могло случиться, что мой директор сидел бы сзади меня. Нет, Дуня, лучше не в свои сани не садиться! Когда ты поправишься, я охотно возьму вас обеих в театр.

- Ты, кажется, сердишься, что знаменитая Матильда Руга так внимательна и так любит Олю.

- Если хочешь, да.

- Ты дурак.

- Ходят слухи, - продолжал муж, не обратив внимания на привычный для него эпитет со стороны супруги, - что эта певица ведет жизнь далеко не безупречную, и кто знает, что может случиться с Ольгой, если она будет бывать у нее.

В передней раздался звонок, и в комнату впорхнула молодая девушка.

Она приветливо поздоровалась с обоими супругами и бросилась обнимать Ольгу Ивановну.

- Как я рада, что застала вас! Вы не можете представить, как мне хотелось вас видеть.

Она еще раз обняла молодую девушку.

- Но что с вами, вы такая печальная? Случилось что-нибудь?..

- Оно и не удивительно, - пояснила Евдокия Петровна. - Мало того, что девушка скучает до смерти, ее еще срамят...

- Дуня! - остановил ее умоляющим тоном Семен Иванович.

- Значит, скучаете? - спросила Софья Антоновна Левицкая.

- Нет, не скучаю, Софья Антоновна.

- Это нехорошо... вы обещали бросить всякие церемонии и звать меня просто Софи, - перебила ее молодая девушка. - Итак, дальше, милая Оля.

- Ну хорошо, Софи!.. Меня расстроило это письмо...

- Печальные вести из дому? Может быть, там кто-нибудь болен?

- Боже избави от этого... Это письмо от моей подруги, Нади Алфимовой.

- Это дочь банкира?..

- Да... Я ее очень люблю и она меня также...

- Значит, она поверяет вам свои сердечные тайны?..

- Ну да.

- Несчастная любовь?

- Нет, отец выдает ее замуж за человека, которого она не любит...

- Должно быть, какой-нибудь титулованный голыш, которому нужно ее состояние?..

- Нет, человек этот очень богат, гораздо богаче Нади...

- Вероятно, он необразован, неуч, какой-нибудь купеческий сынок?..

- Нет, нет, - насколько я могу судить, у него прекрасные манеры и он отлично образован.

- Так он урод, или стар?..

Ольга Ивановна грустно улыбнулась.

- Ах, нет! - сказала она. - Он очень красивый молодой: человек. Я никогда не встречала мужчины более красивого, чем граф Вельский.

- Граф Вельский... - повторила Софья Антоновна.

- Вы его знаете? - спросила Ольга Ивановна упавшим голосом.

- Нет! - уверяла ее подруга.

Она покраснела, но не потому, что солгала, а потому, что вспомнила, как он видел недавно бегство ее подруги от полковницы Усовой.

- Я его не знаю! - повторила она. - Но судя по вашему описанию, его можно полюбить, даже не видя.

Ольга Ивановна задумчиво покачала головой.

- Говорят, он большой кутила!

- Что это значит? Он ухаживает за дамами?

- Да.

- Да разве это не его обязанность как кавалера?

- Он играет в карты!

- Играть в карты и на скачках - это благородные страсти. Что еще?

- Я больше ничего не знаю,

- Извините, но в таком случае ваша Алфимова совершенная дурочка. Быть может, она любит другого?

- В том-то и дело, что да...

- Это другое дело... Впрочем, и это дело поправимое...

- Как?

- Она может любить его после свадьбы...

Ольга Ивановна посмотрела на нее широко раскрытыми глазами.

Она не поняла ее.

- Как это так?

Они разговаривали, стоя у окна.

В эту самую минуту к ним подошла Евдокия Петровна.

- Идите в гостиную,.. Там удобнее... Вы ведь сегодня вечером останетесь у нас? - обратилась она к Левицкой.

- Нет, благодарю вас, никак не могу.

- Почему это?

- Сегодня день рождения моей кузины, и у нас соберется небольшое обшеетво... Тетя поручила мне просить вас отпустить к нам Олю.

Семен Иванович был готов восстать против этого желания, но, вспомнив слезы и "положение" жены, промолчал.

- Я со своей стороны ничего не имею против этого, только бы не сказали, что мы лезем не в свое общество...

- Но я вас очень прошу, Евдокия Петровна.

- Я предоставляю решить это моему мужу.

- Будут мужчины? - спросил Костин.

- Очень немного... Двое моих дядей, мой двоюродный брат, жених моей кузины... Во всяком случае, очень скромное общество, в этом вы можете быть совершенно спокойны.

- Я уверена, моя милая... - сказала Евдокия Петровна.

Семен Иванович по опыту знал, что когда его жена в чем-нибудь уверена, переубедить ее невозможно, а потому, во избежание новых сцен, не возражал.

Ольга Ивановна пошла вместе со своей подругой в свою комнату одеваться, и менее, чем через час они вышли из дому.

- Пусть повеселится бедняжка! - заметила Костина мужу, глядя в окно за удаляющимися молодыми девушками.

- Ох, не по душе мне эта стрекоза...

- Какая еще?..

- Да вот эта, подруга Оли.

- Ты вечно со своими подозрениями... А по-моему, она премилая и превоспитанная девушка.

- Будь по-твоему... Дай Бог, чтобы не я, а ты оказалась права.

- Ты вечно каркаешь...

- Я знаю лучше жизнь...

- Толкуй там... По-твоему, молодых девушек следовало бы непременно держать в терему...

- Что же, это было лучше, нежели теперь, когда их выпускают на улицу...

- Уж и на улицу... скажешь тоже...

Раздавшийся звонок в передней прервал разговор супругов, грозивший снова обратиться в ссору.

Приехал Алексей Александрович Ястребов, большой приятель и друг Семена Ивановича Костина.

Оба супруга просияли.

Алексей Александрович в их доме, как и всюду, вносил особое оживление и веселость. С ним вместе врывалась в дом, если можно так выразиться, струя клокочущей петербургской жизни.

Он знал все новости минуты и умел их передавать с неподражаемым комизмом и остроумием.

- Алексей! - воскликнул Семен Иванович, бросаясь навстречу гостю.

- Алексей Александрович... - с радостною улыбкой приветствовала его Евдокия Петровна. - Одни?

- Один... Мимоходом... Да она доктор, и долго с нею не посидишь... Больные одолели... Совсем жену отняли... Я вот все к чужим и примащиваюсь...

Софья Антоновна и Ольга Ивановна подъезжали между тем уже к дому полковницы Усовой.

На подъезде они столкнулись с Нееловым.

- А, Софья Антоновна! - воскликнул последний, с любопытством разглядывая ее спутницу, которую не узнал в шляпке.

- Не для вас! - тихо шепнула ему Левицкая.

V

У ПОЛКОВНИЦЫ

- А где же очаровательная Ольга Ивановна? - спросил Алексей Александрович Ястребов, когда хозяйка, отлучившаяся для того, чтобы приказать подавать закуску, возвратилась в столовую.

- Она поехала со своей подругой к ее тетке.

- А-а... Значит, мы гуляем. К кому же она поехала?

- К одной даме, Софья Антоновна называла фамилию, но я теперь позабыла, - отвечала Евдокия Петровна.

- Да откуда же взялась у Ольги Ивановны подруга здесь, в Петербурге? Москвичка, значит?

- Нет, они познакомились в Гостином дворе.

- Ай, ай, ай! Вот так знакомство. Вы здесь на Песках живете, как на добродетельном оазисе среди пустыни беспутства, а за границей благословенных Песков опасно отпускать девушку одну с неизвестной подругой к неизвестной даме. Еще недавно был такой случай, что девушка из очень порядочного дома, познакомившись в Летнем саду с какой-то барышней, была ею через неделю после этого знакомства увезена к полковнице Усовой, и только по счастью бедняжке удалось безнаказанно вырваться из этого вертепа.

- Что?

- Как вы назвали фамилию?

Эти вопросы одновременно сделали и муж и жена, побледнев как полотно.

- Полковница Усова, - невозмутимо повторил Алексей Александрович. - Она живет на Васильевском острове и содержит игорный дом и тайный любовный притон. Там происходят отвратительные оргии. Туда увлекаются легкомысленные девушки и молодые женщины хороших семейств, чтобы удовлетворить своя порочные желания или для приобретения средств. Петербург - это помойная яма, а потому...

Ястребов остановился, так как теперь только заметил состояние своих слушателей.

- Но что с тобой? Ты бледен, как смерть... - обратился он к Костину. - А твоя жена? С нею дурно...

Евдокия Петровна бессильно откинулась на спинку дивана, почти теряя сознание, а Семен Иванович, бледный, как полотно, не обращая внимания на жену, бессмысленно смотрел на Алексея Александровича.

- Если я не ослышался, ты сказал полковница Усова на Васильевском острове?

- Да, но тебе какое дело до всего этого?

- Поедем же, поедем, надо спасти ее! Где живет эта женщина? Васильевский остров велик.

- На Большом проспекте, я знаю.

- Слава Богу!

- Но я ничего не понимаю. Посмотри, что делается с твоей женой, Евдокия Петровна лежит без чувств.

- Не теперь... спешим, а то, пожалуй, будет поздно.

- Что поздно?

- Может быть, Ольга уже погибла.

- Ольга?

- Она у этой женщины. Поедем, нельзя терять ни минуты.

- А что, если в самом деле уже поздно! - воскликнул бледный Ястребов.

Не заботясь о лежавшей в обмороке Евдокие Петровне, оба мужчины быстро оделись и, взяв не торгуясь первого попавшегося извозчика, помчались на Большой проспект Васильевского острова.

Извозчик, вопреки обыкновению петербургских возниц, ехал бодрой рысью, но седокам казалось, что он движется, как черепаха.

Наконец они приехали.

С живостью юнцов соскочили они с пролетки и позвонили у подъезда.

"Дай Бог, чтобы не было поздно..." - подумали оба.

Вечер у полковницы Усовой уже начался.

На этих вечерах собирались почти всегда одни и те же личности.

Если же на них появлялся кто-нибудь посторонний, особенно женщина, то в первое время поведение всего общества изменялось, до тех пор, пока не узнавали, насколько эта новая личность склонна принять участие в удовольствиях кружка и попасть в его распущенный тон.

Так было и в описываемый нами вечер.

И дамы, и кавалеры вели себя безукоризненно сдержано, так как знали от хозяйки, что у нее в этот день будет молодая особа, не имеющая никакого понятия об их удовольствиях.

Каждый раз, как двери залы отворялись, все взгляды обращались на нее, и видя, что входит кто-нибудь из обычных знакомых, с разочарованием отворачивались.

- Но кто же это дивное диво, которое нам сегодня покажут? - спросил барон Гемпель, исподтишка обнимая Марью Павловну и в то же время обмениваясь с Екатериной Семеновной нежными взглядами.

- Это сказочная красавица. Провинциалка. Соня говорит, что она выше всякого описания.

- В таком случае, мы, бедные, сегодня будем все на заднем плане... - заметила одна молоденькая дама, сидевшая рядом с дочерью хозяйки.

- Вы забываете, что это еще совершенно воплощенная невинность, - сказала Капитолина Андреевна, - и что на первый раз старания господ кавалеров едва ли увенчаются успехом.

- Хоть это для нас утешительно... - сказала "генеральша", роскошная красота которой сияла в этот вечер как-то особенно вызывающе.

- Не правда ли, ваше сиятельство, вы предпочитаете открыто и удобно достигаемое наслаждение долгой борьбе из-за какого-то еще не изведанного идеала.

- Разумеется! - подтвердил князь Асланбеков. - Да и кроме того, я убежден, что это хваленое чудо не может иметь такого обаяния, как вы. Что касается меня, то я всегда предпочитаю осязательное идеальному.

- А что скажете на это вы, граф?

Этот вопрос был обращен полушепотом к графу Петру Васильевичу Вельскому, который задумчиво оперся головой на спинку одного из кресел.

В этом кресле сидела молодая женщина.

По временам она оборачивала голову и что-то нежно шептала ему на ухо.

Это была кокетливая, в высшей степени хорошенькая девушка.

Своеобразный акцент ее речи, тип лица, черные блестящие глаза, роскошные черные волосы и очертания пухлых губ - все свидетельствовало о ее французском происхождении.

- Ничего, Люси... - рассеянно ответил граф.

Люси была поистине прелестна, когда, откидываясь назад, небрежно закидывала ногу на ногу, при чем ее стройные формы обрисовывались еще рельефнее.

Вдруг она заложила прекрасную белую руку за затылок, откинула голову еще больше, сверкнула в лицо графа глазами и поцеловала его в губы.

Граф Вельский почти этого не заметил.

Девушка порывисто вскочила с кресла.

- Вы сегодня просто невыносимы, граф! Интересно знать, о чем это вы думаете. Вероятно, мечтаете о прелестной незнакомке раньше, чем вам ее показали.

- Ничего подобного, Люси! Не сердись. Я думал совсем о другом, и в моих мыслях не было ожидаемой девушки.

- Вероятно, эта же дума помешала вам быть вчера в Малом театре?

- Нет, я вечер провел у Руга.

- О, этой певице я бы с наслаждением выцарапала глаза. Из-за нее мне пришлось чуть не умереть от скуки. Я ни за что не хотела выходить, пока не приедете вы, и оттягивала с минуты на минуту мой номер, чуть не опоздала. А вы, граф, напрасно не приехали, и именно вчера.

- Почему же это именно вчера?

- А потому, что я в первый раз надела бриллиантовую диадему, которую вы мне подарили. Эффект был поразительный.

Воспоминание о подарке, видимо, примирило ее с графом.

- Хотя вы сегодня и похожи на истукана, но я все-таки еще раз вас поцелую, приедете завтра в театр?

- Дорогая, за исключением вашего появления, мне надоело все, что там делается.

- Разве можно быть таким пресыщенным? А именно со вчерашнего дня там есть нечто очень интересное.

- Это что же такое?

- Вчера был дебют новой "парижской звезды".

- Ох, уж эти звезды!

- Но эта восхитительно хороша. Я, женщина, влюбилась в нее окончательно.

- И хотите показать мне?

- Да.

- И не ревнуете?

- К ней нельзя.

- Почему это?

- Она любит.

- Она - женщина.

- Она исключение.

- Это любопытно. Как ее фамилия?

- Мадлен де Межен. Так будете завтра?

- Именно завтра никак не могу.

- Почему это? Опять у Руга?

- Нет, завтра приезжает моя невеста. Через две недели моя свадьба.

Лицо певички вспыхнуло, и только что она хотела выразить свое негодование, как дверь отворилась и в зал вошли граф Стоцкий с Иваном Корнильевичем и Долинским, бывшим здесь в первый раз.

Граф Вельский тотчас же оставил чересчур пылкую Люси и отвел Сигизмунда Владиславовича в оконную нишу.

- Достал ты денег?

- Всего три тысячи.

- Но что же мне с ними делать? Ведь до свадьбы еще две недели. Завтра она приезжает, надо сделать подарок.

- Но, может быть, ты выиграешь сегодня?

- Разумеется, должен выиграть, если не хочу потерять последнее.

- Ну, будем надеяться на лучшее. Однако, присоединимся к обществу. На наш разговор начинают обращать внимание.

Оба новичка чувствовали себя неловко, больше всего смущен был Долинский.

Появление в чужом обществе всегда порождает в человеке чувство застенчивости, и особенно, если об этом обществе у нас заранее составлено дурное мнение.

То же самое ощущал и молодой адвокат, но тем не менее, он скоро нашелся в своем затруднительном положении.

Его внешность расположила к нему всех дам.

Молодая особа, сидевшая рядом с Екатериной Семеновной и выразившая мнение, что сегодня она останется на заднем плане, употребила все свои чары, чтобы овладеть им, но неожиданно встретила соперницу в лице оставленной графом Вельским Люси.

Иван Корнильевич дружески здоровался с приятелями, которые все его приняли очень радушно и этим сгладили неловкость его дебюта.

Его увлекли их удовольствия, о которых он имел понятие только понаслышке, а им как страстным игрокам было очень приятно залучить партнера с такими значительными деньгами.

Чем многочисленнее становилось общество, тем более неловко себя чувствовала Марья Павловна.

- Нельзя ли уйти в другую комнату? - сказала она барону Гемпелю.

- Разумеется, моя прелесть! - отвечал он. - Подождем только обещанное диво. Очень любопытно на него посмотреть.

В синих глазах девушки появилось выражение не то грусти, не то упрека.

Дверь снова отворилась.

Вошел Неелов. Он наскоро поздоровался с обществом и остановился посреди гостиной с таким видом, как будто хотел сообщить что-нибудь очень важное.

- Что с тобой? Что случилось? - посыпались вопросы. Неелов театральным жестом указал на дверь, ведущую в залу.

- Господа! - торжественно проговорил он, - соберите все ваше самообладание!.. Вооружитесь всем вашим мужеством, чтобы иметь силу выдержать лицезрение.

В это время в дверях показалась Софья Антоновна Левицкая под руку с Ольгой Ивановной Хлебниковой.

Появление их произвело, действительно, очень сильное впечатление. Ольга Ивановна была одета просто, даже слишком просто для такого общества.

Но именно эта простота так гармонировала с чистотой всего существа ее и так ярко доказывала, что красота ее не нуждается ни в каких искусственных добавлениях, что в этом обществе не могло не произвести величайшего эффекта.

Навстречу молодым девушкам поднялась с кресла Капитолина Андреевна и, приветливо поздоровавшись с обеими, познакомила Ольгу Ивановну со своей дочерью и усадила ее возле себя.

Николай Гейнце - Самозванец - 02, читать текст

См. также Гейнце Николай - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :