Лидия Алексеевна Чарская
«Тасино горе - 01»

"Тасино горе - 01"

Глава I

Почему сердятся на Тасю.

Золотые лучи июльского солнышка заливают комнату своим ярким светом. Окно в сад раскрыто настежь, и в него тянутся колючие ветки шиповника, сплошь покрытые душистыми розовыми цветами.

Черноглазая девочка, подвижная и хорошенькая, но с капризно вытянутыми в гримасу губами и с сердито нахмуренными бровями, пишет, потешно прикусив кончик высунутого языка.

Пожилая гувернантка, низко наклонив голову над книгой и сощурив близорукие глаза, громко читает, отделяя каждое слово.

- "Послушание и покорность есть самое главное достоинство каждого ребенка", - диктует гувернантка и, оторвавшись на мгновение от книги, обращается к черноглазой девочке:

- После ребенка надо поставить точку. Вы написали, Тася?

Девочка бурчит что-то себе под нос, потом быстро отбрасывает от себя перо и кричит чуть не в голос на всю классную:

- Я посадила кляксу, мадмуазель! Я посадила кляксу!

- Тише! - спокойно, но строго останавливает гувернантка, - не кричите же так, я не глухая. Приложите промокательную бумагу и пишите дальше.

- Я не хочу писать! - решительно заявляет девочка и резким движением отшвыривает тетрадь в сторону.

- Но вы должны заниматься, - чуть повышая голос, возражает Марья Васильевна (так зовут гувернантку). - Вы должны заниматься, Тася, - еще строже повторяет она, - ваша мама желает, чтобы вы делали диктовку ежедневно.

- Неправда! - горячится девочка, - мамаша добрая и не захочет мучить бедную Тасю, a это все вы сами выдумали! Да, да, да! Сами, сами, сами! - И она готова расплакаться злыми, капризными слезами.

Потом, неожиданно придвинув к себе тетрадь и обмакнув перо, она сердито заговорила:

- Ну, да уж хорошо! Диктуйте! Я буду писать, раз вы требуете. Диктуйте, только поскорее!

И в тоже время черные глазки девочки весело и плутовато блеснули под длинными пушистыми ресницами.

- Так-то лучше, - произнесла, несколько смягчаясь в свою очередь, Марья Васильевна, - давно бы так.

И, поднеся к своим близоруким глазам книгу, она снова принялась читать, отделяя по слогам каждое слово:

- "Послушный ребенок - это радость всех окружающих, - его все любят и стараются сделать ему как можно больше приятного"...

На минуту в классной воцарилась полнейшая тишина. Только мерно раздавался голос Марьи Васильевны да скрип пера, быстро бегающего по бумаге. Тася, склонив головку на бок, теперь старательно и усердно выводила что-то пером на страницах тетради.

- Ну, кончили вы, наконец, Тася? - через некоторый промежуток времени обратилась снова Марья Васильевна к своей воспитаннице.

- Кончила, мадмуазель! - с самым смиренным видом возразила та, протягивая тетрадь гувернантке.

Гувернантка по привычке приблизила тетрадь к самому лицу и в ту же минуту легкий крик негодования сорвался с её сердито поджатых губ.

Тася громко рассмеялась на всю классную. На странице тетради был довольно сносно нарисован брыкающийся теленок, под которым неумелым детским почерком было старательно выведено рукой Таси: "самый послушный ребенок в мире"... К довершению впечатления, под последним словом сидела огромная клякса, к которой изобретательная Тася приделала рожки, ноги и руки и получилось нечто похожее на те фигурки, которые называются "американскими жителями" и продаются на вербной неделе.

Тася была, казалось, в восторге от своей затеи. Она схватилась за бока и хохотала на всю комнату.

Но Марья Васильевна не смеялась. Она стала красная и в одну секунду вырвала злополучный рисунок из тетради. Потом, бросив на свою не в меру расходившуюся ученицу уничтожающий взгляд и высоко подняв руку с злополучным листком, она, помахивая им, как флагом, двинулась к двери.

- Прекрасно! Прекрасно! - произнесла она, чуть не задыхаясь от гнева, - чудесный сюрприз приготовили вы вашей мамаше ко дню её рождения!

И, еще раз взмахнув листком, она вышла из классной, сильно хлопнув за собой дверью.

Тася слышала, как вслед затем щелкнула задвижка, как повернулся ключ в замке, - и черноглазая девочка разом поняла, что она снова наказана.

Глава II

Виноватая.

Золотое солнце по-прежнему ласково улыбалось с неба, заливая классную своими яркими лучами; по-прежнему розовый шиповник назойливо тянулся в окно и точно нашептывал что-то Тасе легким, чуть уловимым шелестом своих колючих ветвей.

Но девочке уже не было так весело, как прежде. Смех её оборвался, личико вытянулось и точно потемнело.

Мамино рождение!.. Приятный сюрприз!.. A она, Тася, совсем из головы выпустила, что сегодня день маминого рождения. Совсем даже и позабыла об этом и не подумала приготовить подарка милой мамусе. A Леночка и Павлик наверное уже приготовили и будут гордиться этим перед ней, Тасей! Нет! Нет! Никогда! Ни за что! Она не оставит без подарка милую маму, которая одна только и умеет прощать все шалости и проделки своей любимицы.

Как могла она забыть о ней, о милой мамочке!

И черноглазая девочка, в знак своего негодования на саму себя, изо всех сил ударила по столу своим крошечным кулачком.

- Кар! Кар! Кар! - неожиданно послышалось над её головой в эту самую минуту.

Тася подняла глаза. Прямо перед окном на ветке старой липы, росшей y дома в простенке между двумя окнами классной комнаты, сидела небольшая черная птица, едва оперившаяся, с желтым клювом и смешными, круглыми, глупыми глазами.

Это был, очевидно, выпавший из гнезда птенец-вороненок, еще не умевший летать. Он беспомощно помахивал своими крыльями, поминутно раскрывал желтый клюв и испускал из него свое непонятное: Кар! Кар! Кар!

В одну секунду Тася забыла и про день рождения мамы, и про злополучный рисунок, и про гнев Марьи Васильевны.

Быстро вскочила она на стул, оттуда на стол, затем в один прыжок очутилась на окне и скоро её живая, юркая фигурка исчезла в зелени развесистой липы. В следующую же минуту карканье прекратилось, потом послышалось снова с удвоенной силой и желторотый птенчик забился в руках Таси.

Совершенно позабыв о том, что на ней надето любимое мамино платье из белого батиста с нарядной кружевной оборкой, Тася, с ловкостью белки перепрыгивая с сучка на сучок, уже готовилась слезать с дерева, под неистовое карканье обезумевшего от страха вороненка, как неожиданно нога её поскользнулась, ветка, на которую она опиралась, выскользнула из-под ступни девочки и Тася, перекувырнувшись в воздухе, вместе с ошалевшим с перепуга вороненком шлепнулась плашмя в только что политые грядки огурцов и редиски.

Глава III

Странный подарок.

Maма в своем нарядном розовом капоте "с пчелками", то есть рисунками пчелок, разбросанными по нежному розовому фону, сидела за утренним чаем.

Марья Васильевна, вся красная от неудовольствия, старательно перетирала чашки, сидя за самоваром, и жаловалась на Тасю. Подле прибора мамы лежал злополучный рисунок, вырванный из учебной тетрадки. Лицо мамы было озабоченно и грустно.

Марья Васильевна говорила: Тася невозможна. Тася непослушна. Тася дерзка и шаловлива. Конечно, она, Марья Васильевна, очень привязана к семье и любит Нину Владимировну (Тасину маму зовут Ниной Владимировной). Но... кажется, она не в состоянии больше воспитывать Тасю. Да и вряд ли кто возьмется за это. Тася невозможна. Самое лучшее, если ее отдать куда-нибудь в учебное заведение. В ближайший город, например, где y двоюродного брата Марьи Васильевны есть пансион для благородных девиц. Девочки содержатся замечательно хорошо в этом пансионе: их там учат и воспитывают, исправляя от лени и дурного характера. Там и Тасю исправят и сделают человеком, по крайней мере, a домашнее воспитание для неё - погибель.

И, окончив эту длинную речь, Марья Васильевна испытующе взглянула в лицо мамы.

Мама тоже посмотрела на Марью Васильевну, потом по лицу её проскользнула печальная улыбка, и она сказала:

- Вы простите, дорогая m-lle Marie, но Тася - моя слабость. Она, вы знаете, единственная из моих троих детей, не знала отцовской ласки: муж умер, когда Тасе была всего неделя, вот почему мне так жалко было мою сиротку, и я старалась ее баловать и за отца, и за себя. Я понимаю, что Тася избалована, но я так люблю мою девочку, что не в силах теперь обращаться с него строго и сурово.

- Вот потому-то я и советую отдать ее из дома, - вы слишком балуете Тасю, a в пансионе моего двоюродного брата с ней будут обращаться взыскательно, но справедливо. Это принесет ей только одну пользу, - проговорила недовольным голосом Марья Васильевна.

- Знаю, - покорно согласилась Нина Владимировна, - очень хорошо знаю... Но что поделаешь! Я слабая мать. Простите мне мою слабость, a заодно простите и Тасю. Сегодня день моего рождения и мне бы хотелось, чтобы девочка была счастливой в этот день.

- Как вам угодно, Ниша Владимировна! - произнесла Марья Васильевна недовольным голосом. - Я говорила это только потому, что от души желаю добра вам и Тасе.

- Вполне верю, моя дорогая, и даю вам слово с сегодняшнего дня следить за девочкой особенно строго. Если поведение Таси окажется неподдающимся исправлению, - что делать! Я отдам ее куда-нибудь...

И Нина Владимировна тяжело вздохнула.

В ту же минуту дверь на террасу, где они обе сидели за круглым столом, широко распахнулась и двое детей - мальчик и девочка - со всех ног кинулись к матери.

- Мамуся! Душечка наша! Поздравляем тебя! - в один голос кричали они, бросаясь обнимать и целовать Нину Владимировну.

Старшему из детей, Павлику, уже минуло четырнадцать лет. Это был плотный, коренастый мальчуган, в кадетской рубашке с красными погонами, в форменной фуражке, лихо сдвинутой на затылок. Его широкое, здоровое личико со смелыми, открытыми глазами было почти черно от загара и весь он дышал силой и здоровьем.

Сестра его, нежная, белокурая девочка, болезненная и хрупкая на взгляд, с худенькими ручонками и впалыми щеками, казалась много моложе своих одиннадцати лет. Леночка была очень слабого здоровья и постоянно ее лечили то от того, то от другого. Ради неё-то и проводила Нина Владимировна безвыездно зиму и лето в своем имении "Райском". Доктора единогласно запретили Леночке жить в городе и про город и его удовольствия дети знали лишь понаслышке.

"Райское" находилось в самой глуши России и до ближайшего города было около ста верст. Один Павлик воспитывался в Москве, в корпусе и приезжал к матери только на каникулы.

Девочек Стогунцевых учила гувернантка, а сельский священник преподавал им Закон Божий. Сама Нина Владимировна, зная в совершенстве французский и немецкий языки, учила этим языкам дочерей.

Кроме Нины Владимировны, Марьи Васильевны и детей, в доме находилась вторая нянюшка, выходившая саму хозяйку дома и теперь помогавшая Марье Васильевне присматривать за детьми.

Со смертью мужа, которого она очень любила, Нина Владимировна Стогунцева перенесла всю свою горячую привязанность на сирот-детей. Она души в них не чаяла, особенно в Тасе, которую вследствие этого избаловала себе на голову.

Но и Павлика с Леночкой она горячо любила.

При их появлении печальная улыбка разом сбежала с её лица, она крепко обняла обоих детей и притянула их к себе.

- Вот тебе мой маленький подарок, мамуся, - немного сконфуженно говорил Павлик, вытаскивая из-за спины что-то тщательно обернутое в бумагу.

Нина Владимировна с особенным вниманием развернула пакетик и увидела красиво переплетенную записную книжку, работы Павлика.

У Павлика были положительно золотые руки. За что он ни брался, все y него выходило споро и красиво. И трудолюбив он был, как муравей: то огород разведет, то коробочки клеит, то сено убирает на покосе или рыбу удит в пруду. И эта, подаренная матери, им самим переплетенная, книжечка - одна прелесть.

Нина Владимировна несколько раз горячо поцеловала за нее своего славного сынишку и глаза её обратились к Леночке, которая, в свою очередь, подала матери искусно вышитый коврик к кровати.

Мама крепко обняла свою старшую девочку, всегда радовавшую ее послушанием и добрым, кротким нравом.

- A Тася что же? Или она уже поздравляла тебя, мамуся? - спросила Леночка, с недоумением оглядываясь во все стороны и ища сестру.

Но никто не успел ей ответить, потому что сама Тася появилась на пороге.

Но, Боже мой, в каком виде!

Легкий шепот испуга и изумления сорвался с губ присутствующих при виде девочки.

Нарядное белое платье с кружевными воланами было грязно до неузнаваемости. Целый кусок оборки волочился за ней в виде шлейфа. Волосы растрепаны. Лицо красно. На лбу огромная царапина и кончик носа замазан глиной или землей, как это умышленно делают клоуны в цирке.

- Мамочка! Милая! Дорогая! - кричала она с порога, - поздравляю тебя! Ты не бойся, мамуся... Это ничего. Я только упала с дерева... С липы, знаешь?.. Мне не больно, право же не больно, мамочка. A платье замоют... Я няню попрошу... Ну, право же, мне вовсе, ну, ни чуточки не больно!

- Прекрасное поведение! - сквозь зубы процедила Марья Васильевна в то время, как Нина Владимировна с тревогой вглядывалась в запачканное до неузнаваемости чумазое личико проказницы.

- Тася! Тася! Ну, можно ли так! - говорила она с тревогой в голосе и качая головой.

Но Тася точно обезумела. Она твердила только одно:

- Мне не больно, я не ушиблась! Да право же, - и покрывала поцелуями лицо, шею и руки матери.

- Ведь вы были наказаны! Как же вы осмелились выйти из комнаты? - строим голосом произнесла, обращаясь к девочке, Марья Васильевна.

- Да я и не думала выходить из комнаты, - бойко отрезала та, - a просто из окна вылезла на липу, a с липы сверзилась прямо в грядки. Не больно только.

- Тася! Тася! Что с тобою? Я не узнаю мою девочку! - произнесла укоризненно Нина Владимировна. - Сейчас же попроси прощения y Марьи Васильевны! - добавила она с непривычной строгостью в голосе.

- Мадмуазель, простите! - буркнула Тася, не глядя на гувернантку.

- Ваша мамаша добра, как ангел, a вы так огорчаете ее! - произнесла сурово та. - A подумали ли вы о вашей мамаше? Павлик и Леночка приготовили свои сюрпризы, a вы?

- Сюрпризы! Ах! - растерянно прошептала Тася и все лицо её запылало ярким румянцем смущения.

С минуту она стояла уничтоженная, печальная, с низко опущенной головой. Потом вдруг личико её засияло улыбкой, глаза блеснули и она с радостным смехом бросилась на шею матери.

- Душечка мамуся! - шепнула она, вся радостная и счастливая, - если б ты знала, как я люблю тебя! Я не умею клеить коробочек и переплетать книг, как Павлик, или вышивать коврики, как Леночка, но... Зато я отдам самое дорогое... Самое любимое, что y меня есть... Мне "он" так нравится, что я бы с ним никогда, никогда не рассталась, но тебе я его подарю... Потому что я тебя еще больше люблю, душечка мамаша!

С этими словами она быстрым движением опустила руку в карман, и в ту же секунду перед удивленной Ниной Владимировной, подле её чайного прибора, очутилось смешное желторотое и длинноклювое существо, с едва отросшими пушистыми крыльями.

Дружное "ох" вырвалось из груди присутствующих.

Нина Владимировна невольно отодвинула свой стул от стола. Марья Васильевна даже взвизгнула от неожиданности. Леночка кинулась под защиту Павлика, надеясь на его кадетскую храбрость. Словом - произошел необыкновенный переполох. Один Павлик храбро подступил к вороненку и кричал: "Кыш! Кыш!" - махая фуражкой.

A виновник суматохи, вороненок, страшно испугавшись всего этого шума и кутерьмы, совсем потерял голову. Он недоумевал с минуту, потом неожиданно встрепенулся и с решительным видом заковылял по скатерти, опрокидывая по пути чашки и стаканы. Мимоходом попал в сухарницу, выскочил из неё, как ошпаренный, наскочил на лоток с хлебом и, в конце концов, очутился в крынке с молоком, уйдя в нее по самую шею.

Теперь из молока торчала только круглая головенка с желтым клювом, из которого вылетало поминутно неистовое: "Кар! Кар! Кар!"

Глаза несчастного птенчика стали еще круглее от ужаса, и он вращал ими во все стороны, исполненный страха.

- Он захлебнется! Он захлебнется! Спасите его! - кричала не своим голосом Тася и, не долго думая, запустив обе ручонки в крынку, извлекла оттуда своего приемыша.

Почувствовав себя на суше, вороненок разом пришел в себя. Он начал с того, что встряхнулся всем своим маленьким тельцем со слипшимися перышками, сквозь которые просвечивала кожа, и потом снова заковылял по столу.

Это было до того смешно и забавно, что Нина Владимировна не могла сдержаться от улыбки. За ней захохотал во все горло Павлик. За мальчиком засмеялась своим нежным, как свирель, голоском белокурая Леночка. И наконец сама Тася так и закатилась громким, здоровым, веселым хохотом. Даже Марья Васильевна усмехнулась при виде потешной походки облезлого, прилизанного от молока птенчика.

Нина Владимировна не могла сердиться на Тасю. Кап не странен был подарок её младшей девочки - это был все-таки подарок и поднесен ею к тому же от души. Она нежно погладила по голове свою проказницу-дочурку и сказала ей на ушко своим добрым, ласковым голосом:

- Ты мне дашь слово, Тасенок, никогда не лазать по деревьям и вообще стараться удерживаться от шалостей и проказ. A вороненка твоего я беру охотно. Он такой смешной и забавный, a главное - он будет напоминать моей девочке о её падении с липы и этим, может быть, предостережет ее от новых проделок. A теперь, друзья мои, - обратилась мама уже ко всем детям, - сегодня вас ожидает много приятного. Ваши юные друзья, дети Извольцевы и Раевы, будут y вас в гостях, a вы примите их хорошенько и старайтесь быть добрыми хозяевами.

- Извольцевы приедут! Ура! - закричал на весь дом Павлик, подбрасывая вверх свою фуражку.

- И Тарочка! - вторила ему Тася.

- Ну, уж твоя Тарочка! Забияка! - уколол сестру мальчик.

- A твой Виктор - глупый! - рассердилась та.

- Тася! Тася! - остановила девочку Нина Владимировна.

- Да когда он первый, мамочка, - оправдывалась та.

- Идите переодеваться, слышите! - строго приказала Марья Васильевна Тасе.

Та хотела буркнуть что-то по своему обыкновению, но, встретив на себе печальный взгляд матери, удержалась на этот раз от грубой выходки.

- Не забудь же пластырь наклеить... Нельзя же с рваным лбом гостям показаться! - успел шепнуть сестре незаметно Павлик.

Тася вся вспыхнула как порох и рванулась было к брату. И снова печальный и добрый взгляд матери остановил ее.

Она потупилась и молча ушла с террасы.

Глава IV

Маленькие гости. - Ссора.

Их было шестеро. Сначала подъехал высокий фаэтон-долгуша с детьми Извольцевыми и их пожилой гувернанткой-англичанкой мисс Мабель.

Старший из детей был маленький, весь завитый барашком, паж Викторик, от которого нестерпимо пахло духами, так как он перед отъездом вылил на себя целую банку резеды. Викторик говорил по-французски и не снимал с рук белых перчаток. Его сестры, Мери и Нини, были очень похожи на двух фарфоровых куколок, в своих пышных белых платьях с роскошными поясами и с туго завитыми по плечам локонами. С ними приехал их дальний родственник, хромой Алеша, круглый сирота, которого воспитывали в доме Извольцевых с самого раннего детства.

Вслед за чинными, выдержанными детьми Извольцевыми, поглядывавшими на всех с некоторым высокомерием, прикатили дети Раевы - брат и сестра, Тарочка и Митюша; она - пухлая, здоровая, румяная девочка - шалунья и хохотунья, любимая подруга Таси; он - толстый карапузик, большой забияка. С ними приехала и их молоденькая француженка-гувернантка, не менее веселая и жизнерадостная, нежели они.

- Вот потеха-то, - весело смеясь, еще на пороге кричала Тарочка, - нас чуть из кабриолета Лука не вывернул. Он ударил Красавчика, a Красавчик понес... И экипаж на бок... Вот смеху-то было! М-lle кричит, Митюша бранится, a я хохочу, хохочу, хохочу!

- Ах, как страшно! - в один голос вскричали сестрицы Нини и Мери.

- Я не понимаю, что тут смешного, когда лошадь несет и экипаж на сторону, - пожимая с пренебрежением плечами, произнес Викторик, взбивая рукой свои туго завитые барашком волосы. - Если б наш кучер осмелился нас вывалить, я бы его проучил моим хлыстом.

- Во-первых, он не вывалил, a во-вторых, ты не смеешь драться! - вся вспыхнув, закричала на него запальчиво Тарочка.

- Не прилично говорить "ты" старшим. Я старше вас, - процедил сквозь зубы Викторик, награждая девочку негодующим взглядом.

- Ах, ты, фофан! - неожиданно расхохоталась Тася, и прежде, чем маленький паж успел опомниться, она подняла руку и в один миг испортила всю его великолепную прическу, смешав и спутав тщательно завитые волосы.

- Как ты смеешь, невоспитанная девчонка! - сердито крикнул маленький пажик, в то время как его сестры Нини и Мери дружно испустили короткий крик негодования и испуга.

- Ах, скажите пожалуйста, какая неженка! Велика важность - ему прическу смяли! - хохотала Тася во все горло, бойко поглядывая на остальных детей и как бы ища y них сочувствия.

- Девочка не должна так поступать. Эго стыдно, - произнесла по-английски незаметно подошедшая мисс Мабель.

Но Тася не понимала английского языка. Да если бы и понимала, то не обратила бы ни малейшего внимания на замечание гувернантки. Она была вполне счастлива, потому что Тарочка и Митюша - её закадычные друзья - хохотали во все горло над её проделкой, в то время как Павлик и Леночка старались успокоить разобиженного Викторика.

- Дети, обедать! Обедать скорее! - послышался в эту минуту голос Нины Владимировны из комнаты.

И вся толпа маленьких гостей, в сопровождении своих юных хозяев, двинулась в столовую.

Тася первая бросилась к столу, y которого хлопотала чистенькая симпатичная старушка в ослепительно белом чепце.

- Есть хочу! Есть! Есть! Есть! - кричала Тася на всю комнату.

- Да ты бы, Тасюшка, раньше гостей рассадила, - укоризненно покачала головой няня, мельком взглянув на свою воспитанницу.

- Не твое дело, молчи, нянька! - сердито буркнула себе под нос та.

- Вы невозможная девочка! - тихо, но внушительно произнесла Марья Васильевна, наклоняясь к уху Таси.

- Вы невозможная девочка! Вы невозможная девочка! Вы невозможная девочка! - запела на разные голоса Тася, ужасно разевая рот и размахивая руками и ногами в такт песни. - Ай! Ай! Ай! - закричала она неожиданно, прерываясь, - мои любимые пирожки с капустой! Дайте мне первой! Первой мне, мне, мне, мне!

Мисс Мабель, строгая, чопорная англичанка, прекрасно воспитавшая детей Извольцевых, почти с ужасом смотрела на красную, крикливую девчонку, не умевшую вести себя за столом. Нини и Мери молча жались друг к другу. Они даже как будто побаивались этой шумной, бойкой не в меру проказницы. A брат их только бросал на Тасю презрительные взгляды и молча пожимал плечами.

- Что ты смотришь так? Выпучил глаза и смотрит, как таракан! - накинулась на него проказница. - Что мне весело? Ужасно удивительно, право. Не могу же я сидеть, как глупая кукушка, и любоваться вами. Павлик говорит, что y них в корпусе кто живее и шаловливее - того и любят больше. A вот ты зато и не мальчик-кадет, a верченая кукла на пружинах, вот ты кто!

- Тася! Тася! - укоризненно шептала на ухо сестра Леночка. - Ведь эго наши гости!

Как раз в эту минуту Нина Владимировна вошла в столовую и Тася при виде матери вспомнила, что обещала ей вести себя прилично.

Она разом подтянулась и притихла, но ненадолго. Вскоре она совсем забыла свое обещание, громко кричала и хохотала на весь стол, задевала детей, проливала воду и, наконец, дошла до того, что, свернув салфетку, изо всех сил швырнула ее в лицо Викторика.

Салфетка попала как раз в тарелку с супом и разлетевшиеся во все стороны брызги залили и нарядный военный мундирчик маленького Извольцева, и прелестные платьица сидевших по обе его стороны сестриц.

- Ловко! - прошептала, давясь от смеха, Тарочка Раева на ухо Таси, шалости которой она очень одобряла.

- Молодец, Тася, - вторил сестре толстяк Митюша.

- Тася! - строго прикрикнула мама с другого конца стола.

- Нет, это уже слишком! - произнесла, густо краснея, Марья Васильевна и тотчас же добавила суровым тоном: - Вы останетесь без сладкого сегодня.

На сладкое была подана любимая Тасина земляника.

Все дети с удовольствием принялись за вкусное лакомство.

Тася делала вид, что она решительно равнодушна к спелым вкусным ягодам и преспокойно в это время катала по тарелке хлебные шарики, или под шумок представляла своей соседке Тарочке по очереди всех детей Извольцевых.

И Тарочка, и Тася так и покатывались со смеха.

Глава V

Птицелов. - Пажик с разбитым носом.

- Давайте играть в кошки-мышки!

- Или в веревочку!

- Нет, в золотые ворота. Я хочу в золотые ворота!

- В кошки-мышки интереснее!

- Нет, нет, я хочу в золотые ворота! Или же в птицелова. Да, да! В птицелова. И больше ни во что.

- Тася, уступи, пожалуйста! Ведь мы хозяева! - робко заикнулась Леночка, незаметно дергая сестру.

- Ах, вот какие глупости! - хорохорилась Тася. - Я самая маленькая из детей, a старшие должны уступать маленьким. Хочу играть в птицелова, или вовсе не стану играть ни во что!

- Ну, и не игран! Вот еще, что выдумала! Без тебя еще веселее будет! - подергивая плечами, произнес Викторик. - Несносная девчонка! - добавил он тихо, сквозь зубы.

- Ах, не надо ссориться! Пожалуйста, не надо, - произнес хромой Алеша, ласково оглядывая круг детей своими добрыми голубыми глазами.

- Давайте играть в птицелова, если ей так хочется! - предложил в свою очередь Митюша.

- Давайте! Давайте! Это превесело! - подхватила Тарочка.

И игра началась.

Тася, уже раз настояв на своем, теперь заспорила снова. Она хотела быть хозяином лавки и выпускать птиц. Да, она или будет представлять хозяина птичника, или вовсе не станет играть. A Алеша пусть будет птицеловом. - Он так смешно перебирает ногами, когда бегает! - И говоря это, она громко расхохоталась, совершенно позабыв о том, что тот же Алеша первый уговорил детей поступить по желанию Таси.

Гувернантки сидели в стороне от детей, стараясь не мешать им в их играх, и Тася снова могла командовать и кричать сколько ей хотелось.

Алеша был очень добрый мальчик и хотя слова Таси и обидели его, он постарался не показать этого.

Нини, Мери, Викторик, Тарочка с Митюшей, Лена и Павлик назвались разными именами птиц.

Тася продавала их покупателю - птицелову Алеше, который называл птиц по очереди, и если среди названных была такая, какая находилась y хозяина-Таси, Тася получала деньги, т.е. ударяла рукой по ладони покупателя в то время, как купленная птица выбегала или, вернее, вылетала из дома и стрелой неслась по дорожке сада вокруг клумбы с цветами.

Птицелов, уплатив деньги, несся за ней во всю прыть и если ему удавалось поймать птицу, то она делалась птицеловом, он же занимал её место в лавке.

Тася очень ошиблась, предполагая, что хромой Алеша будет уступать детям в ловкости и быстроте бега. Алеша, несмотря на свои хромые ноги, бегал очень быстро, подпрыгивая козликом и ловко настигая играющих. Первым он поймал Викторика, который ради своего приезда в гости надел такие узкие сапоги, что едва мог в них двигаться. Сапоги немилосердно жали, и маленький франтик еле бежал по этому случаю.

- Теперь ты птицелов! Виктор птицелов! - кричал торжествуя Алеша, поймав наконец троюродного брата.

Викторик, морщась от боли, стал на место Алеши. Но ему долго не удавалось поймать никого. Одна только Тарочка, которая была очень полна и неуклюжа, уступала ему в скорости бега. Викторик погнался за Тарочкой. Но в ту минуту, когда он почти настигал девочку, Тася незаметно для других выставила вперед ногу. Викторик, не видя этого, прибавил шагу и теперь почти что настигал Тарочку, но в ту минуту, как он хотел схватить ее, он зацепил за выставленную ногу Таси и со всего размаха грохнулся на землю.

Тася захохотала. Остальные дети бросились к Викторику поднимать его. Пажик плакал, забыв о том, что он взрослый, и вытирал нос белыми перчатками, которые не захотел снять даже во время игры. На белой лайке злополучных перчаток теперь ярко выступили большие кровяные капли. Викторик, не выносивший вида крови, теперь заревел еще громче при виде этих пятен.

Мисс Мабель со всех ног побежала к нему. М-lle Lise и Марья Васильевна последовали за ней. Дети спорили и кричали, почему упал Викторик. Словом - суматоха получилась полная.

Мисс Мабель помогла подняться Виктору. Не без труда остановила кровь, фонтаном бившую из носа, и просила детей объяснить ей, каким образом случилось все это.

Дети молчали и только переглядывались в большом недоумении между собой. Одна только Тася насмешливо улыбалась. Она терпеть не могла Викторика и была очень довольна, что ей удалось насолить ему.

И вдруг неожиданно вперед выступил хромой Алеша и сказал, прямо глядя в лицо Таси:

- Я знаю, почему упал Виктор. Вот она, - он указал на младшую Стогунцеву, - подставила ему ножку. Никто не видел этого, я один заметил. Он споткнулся о ногу и упал... Нехорошо, стыдно! - добавил мальчик, обращаясь к Тасе, и добрые глаза его теперь смотрели строго, почти сердито.

Марья Васильевна испытующе взглянула на Тасю. Девочке невольно пришлось опустить глаза под этим пронизывающим взглядом.

- Вы будете наказаны. Ступайте за мной, - особенно ясно отчеканив каждое слово, проговорила гувернантка и, взяв Тасю за руку, повела ее к дому.

Глава VI

Земляника. - Снова хромой Алеша.

Тася сидела в пустой гостиной и дулась. M-lle Marie привела ее сюда, посадила в кресло и, приказав сидеть так до её возвращения, вышла, оставив девочку одну. Тасе было нестерпимо скучно. Из сада до неё долетали голоса детей.

Дети прекратили игру и теперь о чем-то очень оживленно разговаривали.

- A я тебе говорю, что они не существуют, - громко доказывала Тарочка.

- A няня говорит, что они есть. И что y нас в пруду она их видела! - слабо опровергал ее голос Леночки.

- Твоя няня глупая деревенщина и больше ничего! - вмешался в разговор Митюша. - Мне девять лет только, a я отлично знаю, что русалок нет на свете! Папа говорит, что только невежественные люди утверждают, что они существуют.

- Ах, нет, неправда! - снова зазвенел серебристый голосок Леночки, - няня говорит, что даже видела одну из них. Она выплыла там, где растут лилии y нас на пруду, и пела что-то очень печальное и заунывное. У неё были распущенные волосы и белое платье. Это было очень, очень страшно, няня говорит... Она как увидела ее, то тотчас же стала читать молитву.

- Ну, она и пропала? - в один голос спросили дети.

- Пропала.

- Ах, вздор все это! Ну, хотите, я докажу вам, что все это вздор? - предложила Тарочка. - Попросим только Марью Васильевну покатать нас в лодке, когда стемнеет, с мисс Мабель и m-lle Lise. Теперь так хорошо по вечерам! Ночи лунные, светлые. M-lle Lise гребет отлично. Будет превесело, право! И кстати вы узнаете, что никаких русалок не бывает на свете.

- A как же Тася? - робко заикнулась Леночка.

- Ну, так что же Тася? - произнесла негодующим голосом Тарочка. - Твоя Тася оказалась очень дурной девчонкой! И я ничуть не жалею, что она наказана. Я до сих пор считала ее доброй девочкой и только большой шалуньей и охотно дружила с ней, a теперь вижу, что она нехорошая, дурная. Подставить исподтишка ножку - это уже не шалость, a злость, она просто злючка, твоя Тася.

- А, так вот ты как! Хорошо же. Ты мне не друг после этого! - задыхаясь от злобы, прошептала Тася, которая слышала от слова до слова весь разговор в саду. - Хорошо же, Тарочка. Я тебе покажу себя! Ты еще пожалеешь, что так поступила со мной!

Тася тут же стала размышлять, как бы посильнее насолить своему недавнему другу.

Голоса детей смолкли в саду. Очевидно они ушли играть в другое место. И Тася, еще более злая и надутая, нежели раньше, снова осталась одна. Ей было и досадно, и скучно. Особенно докучала ей одна мысль: Тарочка ее разлюбила и не хочет знать больше. И жгучая злоба, и какая-то ненависть по отношению к Тарочке грызли теперь озлобленное сердечко Таси.

Она долго думала, как бы побольнее досадить Тарочке. Вдруг одна мысль ярко блеснула в голове девочки.

Тарочка утверждает, что русалок нет и все ее слушают и верят ей; так она, Тася, во что бы то ни стало докажет им всем, что Тарочка ничего не знает, что она далеко не так умна, как это кажется, что Тарочка лгунья и что русалки есть...

Тася отлично знала, что все это вздор, и что самые маленькие дети не верят в существование русалок. Правда, простой народ думает, что они существуют - и русалки, и лешие, и всякая "нечистая сила", как называет их няня, которая верит в них... Но все это очень смешно!

"Ну, и пускай смешно! Пускай глупо", - решила Тася.

Дело не в том - смешно или нет, a в том, чтобы хорошенько напугать Тарочку и остальных за то, что они совсем забыли о наказанной Тасе и прекрасно себя чувствуют без неё.

Очевидно, эта мысль очень улыбалась девочке. Лицо её оживилось, глаза заблестели. Она даже запрыгала по комнате и захлопала в ладоши, совершенно позабыв о том, что мама прилегла отдохнуть после обеда.

К довершению счастья, на глаза торжествующей Таси попалась тарелка с земляникой, оставленная на рояле для ужина, - той самой земляники, которую не дали за обедом Тасе.

- Ага! Вот они где ее поставили, голубушку! - весело проговорила девочка, и тотчас же сердито нахмурилась снова. - Не думает ли эта злючка Марья Васильевна, что может безнаказанно распоряжаться мной. Думала наказать меня за обедом, лишив сладкого, a выходит - накажу всех я, потому что уж, конечно, поем теперь досыта земляники, a им не оставлю ни одной ягодки. Да!

И, говоря это, девочка быстро придвинула к себе тарелку и скоро от ягод не осталось и следа. Тася наскоро обтерла рот и отодвинула пустую тарелку в сторону, тщательно прикрыв ее салфеткой. Она хотела уже с самым беспечным видом отойти от рояля, как неожиданно за её спиной раздался укоризненный голос:

- Ай! Ай! Ай! Как нехорошо брать без спросу!

Девочка испуганно вскрикнула и оглянулась. Перед ней стоял хромой Алеша.

- Зачем ты пролез сюда? - грубо крикнула ему Тася.

- Я пришел звать вас кататься в лодке. Мы все поедем, когда сядет солнце. Ваша гувернантка позволила это, - произнес спокойно мальчик. - A вы зачем съели землянику? Ведь вам было это запрещено, - вдруг неожиданно заключил он.

- Не смей соваться не в свое дело! - резко оборвала мальчика Тася.

- Вы напрасно сердитесь на меня, - так же спокойно произнес Алеша. - Дядя говорит, что тот, берет чужое...

- Да замолчишь ли ты, дрянной мальчишка! - выйдя из себя, закричала взбешенная Тася и кинулась на Алешу с поднятыми кулачками.

Алеша с криком отскочил от неё, уронил стул и с грохотом полетел на него.

- Что такое? Что случилось?

И перепуганная, и запыхавшаяся Марья Васильевна появилась на пороге.

В одну минуту она увидела и лежащего на полу Алешу, и стоявшую над ним со сжатыми кулаками Тасю, и пустую тарелку от земляники на рояле - и разом поняла все.

Она прежде всего помогла подняться мальчику, потом схватила Тасю за руку и, подведя ее к роялю, строго сказала, указывая на тарелку:

- Разумеется, землянику съели вы?

Тася стояла, потушив голову и упрямо молчала.

- Признавайтесь, землянику съели вы! - еще раз повторила гувернантка. Новое молчание.

- Ну, берегитесь, Тася! Мамаша узнает обо всем...

И она двинулась было к двери, как вдруг позади прозвучал нерешительный голосок:

- Извините, m-lle, землянику съел я!

И Алеша, весь красный от смущения, смотрел на Марью Васильевну кроткими, заискивающими глазами.

- Вы, Алеша? Не может быть, - удивилась та, зная его как самого милого, честного и благонравного мальчика.

Тася молчала. Ей было странно и приятно в то же время это внезапное самообвинение Алеши.

"Вот глупый мальчишка! Берет на себя чужую вину! - вихрем пронеслось в её мыслях. - Что же, тем лучше! Пускай! По крайней мере, это избавит меня от нового наказания", - беспечно решила девочка.

Ho m-lle Marie, очевидно, не поверила словам Алеши.

- Ну, землянику, положим, скушали вы, за что я вас прощаю, потому что вы гость, хотя это и очень дурно, - произнесла она с усмешкой, - a кто же заставил вас закричать так громко и упасть на пол? Вот что меня немало интересует. Не думаете ли вы уверить меня, что сами ударили себя или что-нибудь в этом роде? Тут, разумеется, не обошлось без вмешательства Таси! Она толкнула вас и за это будет оставлена без катанья и вплоть до ночи просидит здесь одна... A вы ступайте к детям!

И, взяв Алешу за руку, Марья Васильевна вывела его из комнаты.

Тася снова осталась одна в гостиной. С минуту она стояла в нерешительности. Потом лукавая, недобрая усмешка проскользнула по её красивому личику и она осторожно, крадучись на цыпочках, прошмыгнула в детскую и плотно закрыла за собой дверь. Потом быстро опустила шторы на окнах и принялась за дело.

В следующей главе мы узнаем, за какое дело принялась Тася.

Глава VII

Рyсалка.

Солнце село и на смену ему на небо выплыла полная круглая луна. В августе ночи наступают рано и немудрено поэтому, что в девятом часу вечера в усадьбе было темно. Только серебристые лучи месяца обливали своим бледным светом и зеленую рощу, и далекие нивы, и зеркальную поверхность пруда.

Большая, красивая лодка медленно скользила по поверхности. Кругом шелестела осока и какая-то ночная птичка пронзительно кричала в прибрежных кустах. На лодке царило веселое оживление. Дети болтали и смеялись, не умолкая. Марья Васильевна, Павлик и Тарочка сидели на веслах. Митюша и Алеша занимались тем, что ловили баграми белые цветы водяных лилии, в изобилии покрывавших весь пруд. Сорвав лилии, они со смехом бросали их на дно лодки, обдавая брызгами всех сидевших в ней. Только франтик Виктор да его две сестрицы были недовольны катаньем. Первый никак не мог забыть своего разбитого носа, на котором красовалась теперь огромная нашлепка пластыря, кроме того его щегольские лакированные ботинки не выносили сырости и могли испортиться, и это несказанно удручало мальчика. A Нини и Мери просто боялись кататься и пугливо жались друг к другу.

- Ну, где же твои русалки? - со смехом спрашивала Тарочка Лену, которая, за неимением места, стояла на дне лодки, опираясь рукой на плечи брата, сидящего на веслах.

- Русалок нет, сама видишь, и няня твоя рассказывала тебе сказку, a ты и поверила ей, трусиха! - вторил сестре карапуз Митюша, - сама, небось, видишь!

- Вижу! - покорно согласилась Леночка.

- И в наказанье за трусость ты должна нам спеть что-нибудь, - решительно заявила Тарочка. - Спой, Леночка, - ласково добавила она.

- Спой! Спой, Леночка! - подхватили остальные дети.

У одиннадцатилетней Леночки был чудесный голосок. Она знала много разных красивых песен, которым ее с любовью обучила Нина Владимировна, сама имевшая очень хороший голос.

- Спойте нам какой-нибудь романс! Я ужасно люблю слушать романсы! - неожиданно оживился Викторик, проговорив все это тоном взрослого молодого человека.

Дети громко расхохотались. Гувернантка также. Викторик обиделся и надулся.

- Что тут смешного, - процедил он сквозь зубы и в нос, очевидно подражая кому-то, - y каждого порядочного человека должен быть хороший вкус. И что я люблю слушать романсы, это доказывает только, что y меня хороший вкус. Меня очень удивляет, что вы этого не понимаете, - закончил он обиженным тоном.

- Постойте, я вам сейчас спою что-то! - решительно заявила Леночка.

Через минуту нежный, звучный, красивый детский голосок полился мелодичной волной над водами сонного пруда. Месяц снова выглянул из-за облака и залил целым потоком лучей маленькую стройную фигурку, стоявшую посреди лодки, делая Леночку при этом освещении похожей на какое-то фантастическое существо.

Леночка пела, вся залитая лунным сияньем, ту песенку, которой недавно ее научила мать. Дети разом притихли, очарованные и красивым мотивом, и прелестным голосом певицы.

Леночка пела: Тихо дремлет ночь немая,

Месяц свет лучистый льет,

A русалка молодая

Косы чешет и поет:

"Мы живем на дне, глубоко

Под студеной волной,

И выходим из потока

Поздно, поздно в час ночной!

Там, где лилии сверкают

Изумрудом их стеблей,

Там русалки выплывают

В пляске радостной своей.

Тихо, тихо плещут воды,

Всюду сон, покой и тишь...

Мы заводим хороводы

Там, где шепчется камыш...

Там, где..."

Песня вдруг разом оборвалась и громкий, отчаянный вопль пронесся над прудом. Леночка, вдруг побледневшая, как мертвец, подняла руку и указывала ею на что-то.

Все разом, как по команде, повернули головы в ту сторону, куда указывала Леночка.

У берега, в том месте, где плакучая ива купала в пруду свои ветви, раздвинулись кусты осоки и небольшая белая фигура с распущенными волосами, очень похожая на те, что изображают русалок на картинках, появилась, вся облитая серебряным сиянием месяца.

- Русалка! - вырвалось одновременно из уст всех восьмерых детей.

И вдруг новый крик диким, пронзительным стоном повис над водой. Леночка, до сих пор стоявшая посреди лодки, зашаталась и без чувств грохнулась за борт, прямо в черную, холодную воду пруда.

В туже секунду ответный крик прозвучал на берегу и вмиг белая русалка сорвала с себя покрывавшую ее одежду и из длинного со шлейфом одеяния выскользнула фигурка девочки в коротеньком платье, кричавшая во весь голос:

- Леночка утонула! Леночка утонула! Спасите Леночку, - и Тася с плачем металась по берегу.

Глава VIII

Последствия злой шалости.

Тася была напугана не менее тех, кто находился в лодке. Она видела, как зашаталась Леночка, как упала на борт и как потом перевернулось в воду её маленькое худенькое тельце. Этого Тася никак не ожидала. Леночка за всю свою коротенькую жизнь никогда ни с кем не ссорилась и всячески старалась выгораживать Тасю перед старшими. Она, Тася, хотела только напугать Тарочку, Викторика и этих неженок-сестриц, но отнюдь не бедную Леночку. И вдруг все это так вышло. Пострадала Леночка. Одна бедная, милая Леночка. И Тася металась по берегу, громко крича и плача навзрыд.

- Спасите Леночку! Спасите! Спасите! - стонала она.

Между тем на лодке не дремала Марья Васильевна и успела вовремя выхватить багор из рук Алеши и зацепить им за платье упавшей в пруд девочки. Скоро на поверхности воды появилось сначала белое платье, потом худенькая ручка, a за ней и белокурая головка Леночки.

Мисс Мабель быстро перегнулась за борт и сильными руками вытащила из воды девочку.

Теперь следовало как можно скорее приплыть к берегу. Маленькие гребцы налегли на весла. Бесчувственную Леночку завернули в большую пелерину мисс Мабель и лодка быстро заскользила по направлению к пристани. Лишь только она причалила к берегу, Тася первая бросилась к мосткам.

- Что с Леночкой, ради Бога, что с нею? - дергая то того, то другого за платье, кричала она, не переставая плакать.

Но никто даже внимания не обратил на тревогу девочки. Дети старались не смотреть на нее и точно умышленно отворачивались от Таси. Они справедливо считали ее виновницей несчастья.

Только Марья Васильевна сурово взглянула на девочку и произнесла глухо:

- Полюбуйтесь, что вы наделали. Вы убили вашу сестру.

Тася дико вскрикнула и закрыла лицо руками. Когда она открыла его снова, то ни Леночки, ни детей, ни гувернанток уже не было на пристани. Маленькая толпа двигалась по дороге к дому.

Тася с опущенной головой и сильно бьющимся сердцем последовала позади всех. Она видела, как выбежала на террасу мама, как она с легкостью девочки спрыгнула с крыльца и, подбежав к Марье Васильевне, несшей Леночку, выхватила из её рук девочку и, громко рыдая, понесла ее в дом. В один миг появились простыней. Мама свернула одну из них на подобие гамака, положила в нее безжизненную Леночку и при помощи трех гувернанток стала качать ее изо всех сил в обе стороны.

- Это чтобы воду изнутри выгнать y неё, голубушки, - пояснила появившаяся на шум няня.

Старушка вся дрожала от страха за свою питомицу и крупные слезы текли по её морщинистым щекам. Леночка была любимицей няни.

Тася видела из своего угла, как сосредоточены и суровы были лица y взрослых, как недоумевающее испуганы y детей, столпившихся в кучу, точно стадо на смерть испуганных барашков.

И вдруг какой-то слабый звук, не то рыданье, не то стон, послышался под простыней и тотчас же целая струя воды хлынула из ушей, носа и горла Леночки. В туже минуту мертвенно-бледные щечки больной зажглись чуть заметным румянцем и Леночка открыла глаза.

- Жива! Слава Тебе, Господи! - вскричала радостным, счастливым голосом Нина Владимировна. - Теперь доктора, доктора скорее! Ради Бога, пошлите за доктором, - рыдала она.

- Дитя вне опасности! - подтвердила мисс Мабель и помогла Марье Васильевне и хозяйке дома перенести Леночку в спальню Стогунцевой.

Тася медленно последовала за ними и незаметно приютилась в ногах постели.

Когда мисс Мабель вышла снова к детям, она велела им собираться как можно скорее домой, потому что больной Леночке был необходим полный покой и тишина. Дети Извольцевы бесшумно оделись и сели в экипаж; Раевы последовали их примеру. С ними вместе уехал и Павлик, посланный вместе с конюхом Андроном верхом за ближайшим врачом.

Леночка по-прежнему неподвижно лежала на маминой постели, бледная и осунувшаяся, похожая скорее на какой-то хрупкий нежный цветок, чем на живую маленькую девочку.

Марья Васильевна вышла на кухню готовить горячее питье для больной, и мама теперь осталась одна y постели девочки.

Тася только и ждала, казалось, этой минуты. Она быстро подошла к матери и, с трудом сдерживая слезы, прошептала:

- Мамочка, прости... Прости, мамочка! Я не хотела. Ей Богу не хотела... Я думала напугать Тарочку. Я пошутила только, и вдруг Лена - бух! Ах, Господи! Никогда не буду! Если б я знала. Я дурная, гадкая... Я Виктору нос разбила... Я Алешу побить хотела... Я землянику съела... Все я, я, я!.. Только Леночку я не хотела! Право! Я русалкой нарядилась не для неё... A вышло, что она из-за меня чуть не утонула...

Тася захлебывалась слезами. Сначала она говорила тихо, а потом все громче и громче. Потом для большей убедительности стала кричать на всю комнату.

Леночка испуганно вздрогнула, забилась и заметалась в постели.

- Русалка! Русалка! - в ужасе расширяя неестественно горящие глаза шептала она, задыхаясь.

Мама бросилась к ней, обвила руками её белокурую головку и стала нашептывать ей на ушко:

- Успокойся, мое золото, успокойся, моя радость. С тобой твоя мама! Ленушечка моя!

И как только девочка стихла под влиянием ласкового шепота, Нина Владимировна снова села на прежнее место и, сухо взглянув на Тасю, произнесла таким строгим, холодным тоном, каким еще никогда не говорила с ней:

- Уйди. Я не хочу тебя видеть до тех пор, пока ты не исправишься. Твоя злая выходка чуть не стоила жизни сестре. Ступай. Я не хочу тебя видеть, недобрая, нехорошая девочка! Марья Васильевна была права - тебя надо отдать в строгие руки, пока ты окончательно не испортилась дома.

Тася взглянула на маму, как бы спрашивая, не шутит ли она? Но нет. Лицо мамы строго, почти гневно. Таким она никогда его не видела.

Что же это? Или она разлюбила Тасю?

Девочка, однако, не смела ослушаться и, низко опустив голову, тихо поплелась из маминой спальни.

Глава IX

Неожиданная новость, - Отъезд.

Доктор только что уехал. Из своего любимого уголка - небольшой беседки из дикого винограда, находившейся в дальнем конце цветника - Тася видела, как ему подали тройку, и мама проводила его до крыльца.

Вот уже три недели, как больна Лена. Серьезно больна. После её злополучного падения в пруд y неё сделалась нервная горячка, и она была на волоске от смерти. Тася все это время проводила одна. Все были заняты больной. Только по утрам Марья Васильевна давала уроки девочке и, окончив их, спешила в спальню - помогать Нине Владимировне ухаживать за больной.

Сегодня третий день, что Лене лучше. Она уже разумно отвечает на вопросы и вчера выпила целую чашку бульону. Няня сказала об этом Тасе и не удержалась, чтобы не прибавить:

- Вот, что ты наделала, сударыня, - и не стыдно тебе!

Тася показала язык няньке, в знак того, что ей не стыдно, и, подпрыгивая, побежала в сад.

Теперь, когда опасность миновала и Леночка через неделю-другую поправится и встанет с постели, Тася сразу успокоилась и даже как бы почувствовала себя обиженной всеми.

- Лена выздоровеет, - говорила мысленно девочка, - все прошло - и страхи, и волнения. Почему же все недовольны мной, не разговаривают со мной и почти не смотрят на меня? Ну, пусть эта гадкая Маришка (так называла Тася Марью Васильевну), пусть эта выжившая из ума нянька и задира Павлик, ну, a мама? Неужели же мама все еще сердится на Тасю? Или разлюбила Тасю? За что? Или Тасю никто никогда не любил, - продолжала размышлять девочка, - и если бы утонула Тася, никто бы не ухаживал за ней, никто бы не сидел y её постельки? И Тася умерла бы одна в своей комнате, позабытая всеми... Бедная Тася! Бедная Тася!

И Тася, упав на мягкий дерн, составлявший пол беседки, залилась горькими слезами. Она считала себя несчастной жертвой, обиженной всеми, совершенно забывая о том, как она постоянно мучила и обижала других.

Наплакавшись вволю, она медленно подняла отягощенную от слез голову - и вдруг легкий крик неожиданно вырвался из её груди. Около неё стоял высокий, очень худощавый господин в модном пальто и шляпе, опираясь на трость с дорогим набалдашником.

- Здравствуйте, милая барышня! - произнес незнакомец с любезной улыбкой.

- Зачем вы здесь и что вам надо? - вместо всякого ответа грубо отрезала девочка.

- О, мне надо весьма немногого! - так же любезно и ничуть, по-видимому, не обижаясь грубостью Таси, произнес высокий господин. - Я пришел познакомиться с одной маленькой барышней, Тасей Стогунцевой. Надеюсь, я не ошибся: Тася - это вы?

- Надеюсь, вы не ошиблись: Тася - это я! - передразнивая длинного господина произнесла девочка.

Ее уже начинало забавлять это новое знакомство и так и тянуло выкинуть одну из своих шаловливых выходок. Не отдавая себе отчета в том, хорошо она делает или нет, Тася быстро окинула бойкими, шаловливыми глазами фигуру незнакомца и спросила, едва удерживаясь от смеха:

- Отчего вы такой худой? Можно подумать, что вы привыкли обедать только по воскресеньям.

Высокий господин рассмеялся. Он хохотал так громко и притом так сгибал в три погибели свою сухую, длинную, как жердь, фигуру, что Тася начинала опасаться, как бы он не переломился пополам.

Наконец, незнакомец с трудом удержался от обуявшего его смеха и снова заговорил, обращаясь к девочке:

- Итак, вас зовут Тасей, a меня - Орликом. Господин Орлик - содержатель пансиона для благородных девиц. Моя кузина Marie писала мне по приказанию вашей мамаши, чтобы я приехал сюда за вами и увез вас в мой пансион.

- Как? Что такое?

Глаза y Таси расширились от изумления.

- Меня в пансион? Меня? Но вы ошиблись! Уверяю вас, вы не туда попали, - произнесла Тася дрожащим голосом, - уверяю вас!

- О, нет, милая барышня! Я не ошибся! Я уже успел побывать в доме, повидать вашу мамашу и кузину Marie, и они указали мне, где я могу найти вас, чтобы познакомиться с вами.

- Так вот оно что! - произнесла злым голосом Тася и вдруг залилась громкими, неистовыми слезами.

В припадке неудержимого злого отчаяния она кинулась на пол, била ногами и руками землю и кричала громко и отчаянно на весь сад:

- Не хочу в пансион! Не хочу! Не хочу! Не хочу! Гадкий пансион! Гадкий! Гадкий! Гадкий! Я умру там, непременно умру от тоски и горя. Мамаша, милая мамаша, не отдавайте в пансион Тасю! Гадкий, мерзкий пансион! Я его ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!

Господин Орлик с терпением выслушивал все эти стоны и крики и только смотрел на бившуюся в припадке злого, капризного отчаяния маленькую девочку спокойным, проницательным взглядом. Видя, что никто не спешит из дома на её крики, Тася стала успокаиваться мало-помалу и вскоре окончательно притихла. Изредка всхлипывая и вздыхая, она уставилась в лицо господина Орлика злыми, враждебными глазами.

- Ну вот, и отлично. Покричали - и довольно. Пользы от криков мало! - спокойно произнес директор пансиона. - A теперь, как подобает умной барышне, собирайтесь-ка в путь-дорогу, так как мне сегодня же надо выехать обратно.

- Я не поеду! - упрямо говорила Тася.

- Ну, этого быть не может, - также спокойно возразил директор, - не было еще случая, чтобы господин Орлик исполнял то, что желают маленькие барышни, a всегда маленькие барышни делают то, чего пожелает господин Орлик.

И глаза его при этом смотрели с такой решительностью на Тасю, что она не могла сомневаться в истине его слов.

- Да неужели же мама хочет, чтобы я уехала? - с тоской воскликнула девочка.

- Ваша мамаша желает одного, чтобы вы исправились и стали милой, послушной барышней, a дома ваше исправление немыслимо. Вы не желаете никому повиноваться, как мне писала моя кузина Marie.

- Ваша Marie - лгунья! Я ее ненавижу, - вскричала запальчиво Тася и вдруг с новым порывом злости добавила: - a если так, и если они хотят от меня избавиться, то я не хочу оставаться с ними больше. Увезите меня, господин Орлик, увезите!

И она решительно зашагала к дому. На террасе ее встретила мама.

- Ты уже знаешь про твой отъезд, - проговорила она, строго глядя в глаза Таси недовольными глазами. - После обеда вы едете. Няня собирает твои вещи. Если желаешь проститься с Леночкой, можешь пойти к ней. Она теперь не спит.

- Я не хочу ни с кем прощаться, - процедила сквозь зубы Тася.

- Тем хуже для тебя, - сухо возразила мама, и попросила нянюшку поторопиться с обедом.

Обед прошел скучно и натянуто. Один только господин Орлик оживлял его немного своими рассказами о пансионе, удивляя всех присутствующих необычайно большим аппетитом. Господин Орлик ел ужасно много. Куски исчезали с поразительной быстротой во рту директора.

Тася не прикасалась ни к чему. Она сидела надутая, злая и недовольная всем и всеми.

"Не хотят меня - и не надо. И уеду, и уеду, и уеду!" - мысленно с ожесточением твердила девочка.

К концу обеда к крыльцу подали лошадей. Господин Орлик поблагодарил хозяйку и сказал, что пора ехать.

Няня принесла шляпу и пальто Тасе.

- Христос с тобой, матушка! Поживешь среди чужих-то, так и свое дороже покажется, - сказала она, крестя свою питомицу дрожащей старческой рукой. - Мамашу, смотри, радуй ученьем да поведеньем хорошим, да и меня, старуху, заодно!

Тася равнодушно подставила щеку няне и, кивнув мимоходом Марье Васильевне и Павлику, подошла к матери.

- Прощай, - произнесла мама, и Тасе показалось миг, что она слышит прежние мягкие и ласковые нотки в голосе матери, - прощай, моя девочка, - снова ласково проговорила Нина Владимировна, обнимая Тасю, - старайся вести себя хорошенько и хорошо учиться. Надеюсь, последний твой поступок послужит тебе хорошим уроком, и ты научишься, вдали от нас, быть послушным и милым ребенком, научишься ценить нас всех. Помни, я буду знать твой каждый шаг и лишь только узнаю, что ты стала чуточку лучше, я возьму тебя снова домой. Не думай, что я люблю тебя меньше, Тася, - нет! Я знаю, что тебя может исправить только чужая обстановка, и с болью в сердце поступаю так...

Голос мамы дрогнул. Она сняла с груди маленький эмалевый крестик и, перекрестив им Тасю, надела его на шею девочки. Потом крепко обняла ее и несколько раз поцеловала надутое, сердитое личико.

Но Тасю не смягчила эта нежная ласка матери. Она по-прежнему считала себя правой и незаслуженно обиженной всеми. На прощальное приветствие m-lle Marie она умышленно не обратила внимания и поспешила сбежать с крыльца и усесться в коляску.

- Тася! Милая Тася! - послышался позади неё слабый, нежный голосок.

Девочка живо обернулась и увидела больную Леночку на руках няни, поддерживаемую Павликом. Личико больной было худо и бледно, до неузнаваемости, худенькие ручонки висели, как плети. Огромные глаза живо устремились вслед за сестрой.

- Ничего не поделаешь, матушка-барыня, - оправдывалась няня на замечание Нины Владимировны зачем вынесли больную. - "Хочу, говорит, видеть Тасю! Неси меня к ней!"

Что-то дрогнуло в озлобленном сердечке маленькой проказницы. Она быстро выскочила из экипажа и подбежала к сестре.

- Леночка! Прости, милая! Я не хотела тогда тебя... - прорыдала она, крепко обнимая больную.

По лицу старшей сестры текли крупные слезы.

- Тася, голубушка, милая! Я не сержусь на тебя! Право, не сержусь, родная. - И она протягивала к сестре свои исхудалые ручонки и большие кроткие глаза её сияли неизъяснимой любовью и лаской.

Няня поторопилась унести больную.

Тася тихо плакала. Теперь она не чувствовала ни озлобления, ни гнева. Вид исхудалой, измученной Леночки, которую она не видела после печального происшествия, теперь лучше всяких слов доказал ей, как она виновата. Но Тася была слишком избалована и горда, чтобы показать другим свое раскаяние. Она молча, хмуря брови и кусая губы, поцеловала руку матери, обняла наскоро брата и села в коляску, стараясь не обнаружить своего волнения.

Господин Орлик сел подле девочки. Лошади тронулись, и Тася Стогунцева выехала со двора родного дома.

Глава X

Новенькая.

На больших столовых часах пробило половина второго - и девочки, воспитанницы пансиона господин Орлика, поднялись как по команде из-за стола, вокруг которого оканчивали свой завтрак.

Их было человек двенадцать, приблизительно возраста от восьми до четырнадцати лет. Старшая из девочек, Маргарита Вронская, прочла вслух послеобеденную молитву и высокая, худая дама в черном, довольно поношенном платье - m-lle Орлик, сестра и помощница господин Орлика - произнесла своим резким голосом:

- Даю вам полчаса отдыха. Скоро придет немецкий учитель, a пока можете поиграть в зале.

И отпустив величественным жестом детей, она незаметно исчезла из столовой.

- Ну, уж и скука! - произнесла высокая, тоненькая девочка, очень красивая блондинка с длинными, туго заплетенными косами. - Знала бы я, как живут в этом противном пансионе, ни за что не поступила бы сюда.

- Да, да, и я тоже!

- И потом, что за обед нам дают! Бобы, бобы и бобы. Каша, каша и каша! Или кисель... Что может быть противнее киселя? Графиня Стэлла нрава. Здесь жить решительно невозможно! - возмущалась толстенькая розовая девочка лет десяти.

- И почему так рано нам велели съехаться?

- Еще только десятое сентября, a y нас уже начались классы, - возмущалась черненькая, как жучок, толстушка.

- Девочки, кто взял мой мячик? Отдайте мне мой мячик! - кричала прелестная девчурка, которой на вид было лет шесть и которую все без исключения любили в пансионе и баловали напропалую.

- Кто взял мячик малютки? - повысив голос на всю залу закричала некрасивая, но бойкая девочка, Фимочка Ярош или Ярышка, как ее называли в пансионе.

- Хоть бы что-нибудь случилось, что ли! Хоть бы пожар или крыша свалилась! - тянула белокурая красавица недовольным голосом, - все-таки происшествие в нашей скучной жизни.

- Графине Стэлле скучно, потому что ей нечего делать! - выскочила вперед смуглая черноволосая девочка, похожая на цыганку, с большим горбом за плечами. - Графиня Стэлла - лентяйка!

- Молчи! Как смеешь ты говорить дерзости мне! - произнесла красавица с белокурыми косами.

- А, ваша светлость, простите великодушно! Я хотела только сказать, что ваша светлость не находит подходящего для своего графского достоинства дела! - кривлялась и дурачилась горбунья.

- Молчать! - еще раз прикрикнула та, которую звали графиней Стэллой, хотя она была вовсе не графиней, a простой Степанидой Ивановой, a прозвали ее так в насмешку - за её чванство и гордый нрав.

Неизвестно чем бы кончилась эта ссора, если бы в комнату не влетела надзирательница, которую звали Настасьей Аполлоновной и которую пансионерки прозвали Совой - за её огромные выпученные круглые глаза, очень похожие на глаза этой птицы.

- Дети, не шумите! Директор приехал! - прокричала она испуганным голосом.

- Сова - хищная птица! - раздалось в одном углу залы бойкий, веселым выкриком.

- Она не спит по ночам, - вторил другой голос из другого угла комнаты.

- И ест всякую падаль, - подвизгивал чей-то тоненький детский голосок.

- В роде пансионерского жаркого! - выкрикнула новая шалунья.

И все одиннадцать пансионерок разразились громким смехом.

- Что такое? Что такое? - недоумевала надзирательница, не знавшая, что все эти злые выходки относились к ней.

- Настасья Аполлоновна, - подскочила к ней Ярышка, глядя прямо в глаза своей наставнице, - a вы любите сов? - и тотчас же добавила залпом: - a я их терпеть не могу: глупая и безобразная птица.

- И я! - вторила ей горбунья.

- И я! И я! - кричали со всех сторон девочки.

- Тише! - стараясь заглушить голоса детей прикрикнула Настасья Аполлоновна, - сию минуту тише! Или я пожалуюсь господину Орлику.

Это была не шуточная угроза. Господина Орлика боялись даже самые бесстрашные из пансионерок. Всегда изысканно вежливый, он никогда не бранил девочек, но зато относительно наказаний был неумолимо строг и наказывал вверенных ему воспитанниц за малейший проступок.

Девочки, после этой угрозы, сразу присмирели и вовремя, потому что в эту минуту дверь распахнулась и в зал вошел знакомый уже читателю высокий, худой господин, ведя за руку маленькую девочку, в которой не трудно было узнать проказницу Тасю.

Пансионерки сделали низкий реверанс директору и во все глаза смотрели на новенькую.

- Барышни! - произнес господин Орлик, - я привел вам новую товарку, m-lle Татьяну Стогунцеву. Прошу любить и жаловать. Маргарита Вронская, вы, как самая старшая из девочек, возьмите новенькую под свое покровительство. Надеюсь, вы поможете приучить ее к нашим требованиям и порядкам. A теперь я пойду уснуть с дороги, a вы познакомьтесь с вашей новой подругой, барышни, и расскажите ей все, что требуется от вас в пансионе.

Едва только успел окончить эту небольшую, но весьма внушительную речь директор, как позади толпы девочек послышался звонкий голос, выкрикнувший особенно задорно:

- Спокойной ночи!

Господин Орлик с минуту оглядывал весь круг девочек, перебегая взглядом с одного лица на другое, и вдруг поднял руку, указывая ею на одну из пансионерок.

- М-lle Васильева, - произнес он со своим обычным спокойствием, - вы пожелали мне спокойной ночи в два часа дня при полном блеске солнца. Так как вы не в меру любезны сегодня и несвоевременно высказываете ваши пожелания, то уж будьте любезны до конца и потрудитесь покараулить меня y дверей моей комнаты и проследить, чтобы эти девицы не шумели и дали мне хорошенько отдохнуть с дороги!

Произнеся эго, господин Орлик удалился, мягко ступая по паркету своими бесшумными подошвами.

Васильева или "Котошка", как ее называли подруги, даже в лице изменилась от слов господин Орлика. Она знала, что директор проспит очень долго и что ей придется часа три или четыре пробыть на часах у его дверей. Это было нелегкое наказание - стоять на часах, когда другие девочки бегали и играли в зале.

Бедная Котошка не посмела ослушаться своего начальника и молча последовала за ним, низко наклонив свою повинную голову.

Лишь только шаги господина Орлика затихли в отдалении, вся толпа девочек разом засуетилась, зашумела и со всех сторон обступила Тасю.

- Вы издалека приехали? - кричала одна.

- A вы не сирота? - вторила ей другая.

- У вас есть мама? - перекрикивала четвертая.

- A братья?

- A сестры?

- A вы пшенную кашу с тыквой любите?

- У нас без неё дня прожить не могут, без этой глупой каши.

- Что ж вы молчите?

- Или вы немая?.. Она немая, господа, - громче всех кричала Ярош, влезая на стул подле Таси и в одну минуту срывая шляпу с головы новенькой.

Тася, смутившаяся было в первую минуту от присутствия стольких девочек, теперь разом пришла в себя, рассерженная этой внезапной выходкой Фимочки.

- И совсем я не немая! - сердито бросила она, зло поблескивая на девочек своими черными глазками. - Оставь мою шляпу! - окончательно рассердившись прикрикнула она на Фимочку.

- На, возьми! Разве я тебе мешаю, - со смехом проговорила та и поднесла шляпу к самому лицу Таси.

Но лишь только девочка собралась взять ее, как шляпа моментально исчезла и очутилась на голове Ярышки. Некоторые из пансионерок залились веселым смехом и шумно одобряли ловкость Ярош.

Тася вскипела и, не долго думая, подскочила кверху, стараясь уцепиться рукой за шляпу. Она была вся красная от злости. Глаза её блестели, как y дикого волчонка.

- Отдай шляпу! - кричала она вне себя, стараясь стащить Ярош со стула.

И вдруг ей удалось дотянуться до шляпы, и она изо всех сил рванула ее с головы шалуньи. Шляпа очутилась в руках Таси, но заодно с ней очутился и целый клок волос с головы Ярышки, нечаянно захваченный вместе со шляпой. Ярош вскрикнула от боли и обиды.

- Злючка! Злючка! - кричала она вся багровая от волнения.

- Злючка! Злючка! - вторили ей остальные девочки.

- Драчунья! Она драчунья, не правда ли, девочки? - стонала Ярош.

- Да! Разумеется, драчунья! Злюка! Злюка! Драчунья! - подхватили все.

- Вот, подожди, мы проучим тебя! - кричала Ярош, грозя Тасе пальцем.

Вместо ответа Тася сердито тряхнула головой и, прежде чем кто-либо из девочек мог предвидеть это, изо всей силы толкнула стул, на котором стояла Ярош.

Стул зашатался и упал, a с ним вместе полетела на пол и злополучная Ярышка.

- Ах! так вот ты какая! Таки вот она какая, девочки! - кричали взбешенные пансионерки.

- Нет, нет, этого нельзя так оставить! Вон бедняжка Ярышечка плачет от боли... Зовите сюда директора, господина Орлика, зовите! Пусть он построже накажет эту зверюшку! - надрывалась смугленькая горбунья, и черные глаза её горели гневом.

Но господин Орлика звать не пришлось. Он сам вышел на шум из своей спальни и, не найдя надзирательницы в зале, обратился к Маргарите, как к самой старшей, прося ее объяснить в чем дело.

- Так вот оно что, - произнес он строго, выслушав юную пансионерку. - Я ошибся, думая, что одним переселением из родительского дома в пансион мог уже повлиять на дурной характер Стогунцевой. Оказывается, барышне нужны более крутые меры. Извольте, сударыня, следовать за мной, - своим обычным вежливым тоном обратился он к Тасе.

Сердечко Таси екнуло. Она не осмелилась, однако, ослушаться строгого директора и покорно последовала за ним. Пройдя несколько комнат Василий Андреевич (так звали господин Орлика) толкнул какую-то дверцу, и Тася очутилась в маленькой, полутемной каморке с одним крошечным окошечком без стекла, выходящим в коридор. В ту же минуту господин Орлик вышел, не говоря ни слова: задвижка щелкнула, и Тася осталась одна-одинешенька в своей темной каморке.

Глава XI

В карцере.

Горькие слезы хлынули из глаз девочки. Она бросилась на пол с громким рыданием, звала маму, няню, Павлика, как будто они могли услышать ее за несколько десятков верст. Разумеется, никто не приходил и никто не откликался на её крики. Тогда Тася вскочила на ноги и, подбежав к плотно запертой двери, изо всей силы стала колотить в нее ногами, крича во все горло:

- Выпустите меня, или я умру здесь! Умру! Умру! Умру! Гадкие! Противные! Мучители!

Но никто не откликается - прежняя тишина царит вокруг девочки, точно весь пансион вымер и там нет ни души.

Тогда, видя всю бесполезность криков и угроз, утомленная и измученная Тася как сноп повалилась на стоявшую в углу каморки постель и, уткнувшись лицом в подушку, тихо заплакала.

Это уже не были слезы злости, исступления. В душе Таси впервые промелькнуло раскаяние во всех её прежних выходках и капризах. Ее неудержимо потянуло домой - к доброй мамаше, к сестрице и брату, которых она столько раз огорчала. Ей припомнились все мамины заботы и ласки, припомнились и последние события, день маминого рождения, - решающий Тасину судьбу день.

Мама увидела, что ничто не может исправить её девочку, и пригласила господина Орлика приехать за ней. О, этот господин Орлик, как он был вежлив с ней, Тасей, в дороге, пока они ехали на станцию, и несколько часов, проведенных в вагоне поезда, доставившего её сюда! Даже в те минуты, когда Тасю охватывало желание капризничать, он старался очень вежливо обходиться с ней. Но эта самая вежливость пугала девочку больше всяких криков и угроз. Под вежливым обращением Орлика чувствовалась железная рука, которая могла направить ее в какую угодно сторону. Тася почувствовала это и сразу возненавидела своего директора. Злость на него, на "злых девчонок", как она называла пансионерок, наполняла теперь до краев её маленькое сердечко.

- Мама, мама, зачем ты отправила меня сюда? Здесь только мучают бедную Тасю! - всхлипывая говорила девочка, совершенно забывая о том, что она сама и была главной причиной всех своих несчастий.

И вдруг внезапный порыв злобы снова охватил ее.

- A если так, - вскричала она, - то я знаю, что мне надо делать! Вы думаете, что этот гадкий пансион исправит меня и сделает хорошей? A я стану назло вам еще хуже, еще злее в этом гадком пансионе, - вот увидите, увидите, увидите!

И она злорадно улыбнулась, представив себе, как господин Орлик отправит eё домой, бессильный исправить её, и мама скажет Марье Васильевне:

- Напрасно, Marie, вы советовали мне отдать Тасю из дома. Это не помогает.

И y Marie будет кислое лицо, кислое, точно она выпила уксус. A Тася скажет на это маме:

- Я исправлюсь, мамочка, дома, a в пансионе я всегда бы дурно вела себя, потому что я не хочу быть в пансионе.

И тогда мама поцелует Тасю и скажет:

- Я тебя прощаю, только старайся исправиться поскорее.

А Marie она выгонит из дома.

- Да, да, выгонит, выгонит! Непременно! - злорадствовала Тася.

Она так углубилась в свои мысли, что не заметила, как сгустились сумерки, и в каморке наступила полная темнота.

- Меня, кажется, совсем позабыли, - с горечью подумала девочка, и, чтобы напомнить о себе, громко закричала: - Господин Орлик! Господин Орлик!

Но по-прежнему никто не отзывался на её зов.

Тасе становилось жутко. К тому же она начинала ощущать голод, так как не ела с самого отъезда из дома. Правда, Василий Андреевич предлагал ей чаю и бутербродов на вокзале, но она гордо заявила на это, что не станет есть всякую гадость. Теперь же желание чего-нибудь покушать все сильнее и сильнее охватывало ее. К довершению всего в каморке стало совсем темно, a Тася не любила и боялась темноты.

И вот она сидела, подавленная и притихшая, в углу на постели и смотрела в темноту широко раскрытыми испуганными глазами.

Неожиданный шорох в углу заставил вздрогнуть девочку.

И в туже минуту две ярко горящие точки привлекли её внимание.

Точки приближались, блестя в темноте, как два маленьких фонарика, и направлялись прямо к Тасе. Какое-то странное фырканье послышалось в том же углу. Потом светящиеся точки приблизились окончательно и что-то мягко и бесшумно прыгнуло на колени Таси.

- Ах! - вскричала девочка и в ужасе закрыла глаза.

Глава XII

Это была кошка! - Добрый гений.

- Ах! - вторил Тасе чей-то незнакомый крик со стороны окошечка.

И вмиг послышалось чирканье спички. Окно осветилось, осветилась и каморка.

Тася, вся замирая от страха, открыла глаза и... Громко расхохоталась. Напугавшие ее так светящиеся точки оказывались двумя ярко горящими глазами замечательно красивой рыжей кошечки. Кошка была преласковая. Она терлась о колени Таси и заглядывала ей в лицо, умильно помахивая своим желто-бурым хвостиком.

A в окошко, теперь освещенное ярким огнем свечи, смотрела белокурая головка девочки с большими ласковыми глазами и двумя туго заплетенными косичками по плечам.

Появление белокурой головки так удивило Тасю, что она мигом забыла и про рыжую кошку, и про недавние страхи.

- Как ты сюда попала? - с удивлением спрашивала она белокурую незнакомку.

- Очень просто. Я встала на сундук, где хранятся платья m-lle Орлик, потом на стул и дотянулась до окошка. Мне стало жаль тебя, я и пришла навестить тебя и успокоить. Ты, должно быть, боишься темноты.

- Кто ты? - снова спросила Тася, которой сразу понравилось открытое, симпатичное личико девочки.

- Я Дуся.

- Кто?

- Дуся, Евдокия. Девочки меня так прозвали. Они любят меня.

- Твои девочки злючки. Я их терпеть не могу, твоих девочек! - снова вспыхнула Тася.

- Нет, девочки добрые, - убежденно и спокойно подтвердила Дуся. - Ты верно злая сама, если считаешь злыми других. Увидишь, какие они добрые. Ярышка извиняется перед тобой, за то что отнимала y тебя шляпу, и просит передать тебе, чтобы ты не беспокоилась, что сделала ей больно.

- Я и не беспокоюсь...

- Вот ты какая! - и белокурая девочка изумленно вытаращила глаза, как бы разглядывая Тасю, потом, словно спохватившись, сказала: - Красавица прислала тебе пирожное.

- Кто прислал?

- Маргарита. Самая красивая и самая большая из всех девочек. Вот она и прислала тебе сладенького. Только я откусила кусочек: хотела узнать, из чего оно сделано. Ты не сердишься?

- Нет. Ты славная! Ты не знаешь, скоро выпустят меня отсюда?

- Нет, не скоро. Ты верно проведешь ночь в карцере. У нас всегда запирают на ночь девочек, которые не умеют быть добрыми. Меня ни разу не запирали, a Ярышку много раз. Она самая большая шалунья из всего пансиона.

- Но я боюсь оставаться в карцере на ночь! - закричала сердитым голосом Тася.

- Почему ты так кричишь? Разве я глухая? - удивилась Дуся. - Ты кричи нашей кухарке: она плохо слышит, ей надуло в уши после бани. A мне не надуло, и я хорошо слышу, - спокойно пояснила белокурая Дуся и, помолчав немного, добавила снова: - так ты боишься? Господин Орлик говорит, что боятся только люди с нечистой совестью. A знаешь, - снова, после минутного молчания, проговорила она, - я приду к тебе ночевать, хочешь?

- Да ведь тебе достанется.

- Нет. Меня очень любят и Василий Андреевич, и Анна Андреевна. Меня никогда не бранят. Верно оттого, что я сиротка.

- Ты сиротка? - удивилась Тася.

- Да, Я тебе все расскажу, когда мы уляжемся. Только надо выпустить Милку. A то она будет мяукать и разбудит весь дом.

И с этими словами голова и свечка исчезли в окошке, и на минуту в каморке водворилась прежняя темнота. Через секунду, однако, свет снова появился, за дверью щелкнула задвижка, и на пороге, освещенная мерцающим светом свечи, появилась белокурая головка Дуси. Она казалась очень худеньким и маленьким созданием с прозрачно-болезненным личиком и не детски серьезными глазками, которые смотрели так открыто и прямо, что, глядя в эти глаза, самый отъявленный лгунишка не посмел бы солгать.

- Ну, вот и я! - произнесла худенькая девочка. - Вдвоем не будет страшно здесь в карцере. Только Милку выгони. Пошла вон, Милка! - замахала она рукой на кошку.

Последняя с недовольным мяуканьем, выгибая кольцом свою красивую, полосатую спину, выскользнула из комнаты.

- Ну, ложись же. Ты к стенке, a я с краю, чтобы успеть утром вскочить и убежать на случай, если Сова или Сушка зайдут сюда.

- Кто? - изумилась Тася.

- Сова - это Настасья Аполлоновна, надзирательница. Сушка - сестра господин Орлика, Анна Андреевна. У нас y всех здесь прозвища. Только меня Дусей называют. A y остальных девочек y всех названия. Самая старшая, Маргарита Вронская - Красавица. Вторая, Степанида Иванова - графиня Стэлла, ее прозвали так в насмешку. Она очень важничает перед всеми нами. Горбатенькая Вавилова - Карлуша. Ты видела несчастную девочку с горбом? Так вот она Карлуша. Машенька Степанович - Гусыня. Она очень глупенькая. Немку Лизу Берг зовут Птичкой. Она все поет целый день. Фиму Ярош - Ярышкой. Потом идет Малютка - Нина Рузой. Потом двух близнецов, сестер Нагибиных, Анночку и Софочку, зовут Зайкой и Лиской, потому что одна такая беленькая, как зайчик, a y другой остренькое личико, как y лисички. Маруся Васильева - Коташка или Котик, и, наконец, мы зовем черненькую Галю Каховскую - Пчелкой. Вот тебе и весь пансион. У нас славные девочки. Только графиня Стэлла чуточку заносчивая, Гусыня - глупенькая, Карлуша - злючка немножко, да Ярышка - проказница невозможная, и хохлушка с Коташкой также, а в общем все очень хорошие.

- A господин Орлик и его сестра?

- Они очень строги, но справедливые. Сова сердитая. Только если с ней вежливы, то и она не сердится никогда.

- A ты давно в пансионе?

- Давно. Раньше всех. Меня привезли сюда совсем маленькой, я и не помню даже когда. Сюда ведь не только для ученья возят, но и для исправления и воспитания сироток. Например, вот Гусыню сюда привезли от лени отучить. Ее из гимназии за лень исключили. Пансион господин Орлика отчасти и исправительное заведение.

- Я знаю! - процедила Тася сквозь зубы и густо покраснела в своем уголке.

- Ах, да, я тебе пирожное принесла.От Красавицы. Ешь.

Тася взяла пирожное и в два приема съела его. Дуся удивленно смотрела на нее, пока она ела.

- Что ты? - спросила Тася.

- Нет, ничего. Я думала, что ты со мной поделишься. Я всегда делюсь.

Тася промычала что-то и отвернулась к стене, оставив очень мало места для своей соседки. Но Дуся нимало не смутилась этим. Она была очень нетребовательная девочка. Дуся потушила свечку и примостилась, свернувшись клубочком, в углу постели.

Через несколько минут обе девочки, и беленькая Дуся, и порядочно измученная долгим путем и слезами Тася, крепко уснули, каждая на своем уголке.

Глава XIII

Первый день в пансионе.

Глухой удар колокола, повешенного в передней пансиона, разбудил Тасю. Она проворно вскочила с постели, решительно не понимая, где находится. Темная каморка стала светлее. Свет, проникавший сюда из коридора, делал крошечную комнату намного уютнее, нежели ночью. Ночной гостьи не оказалось на постели рядом и Тасе показалось даже, что она видела белокурую Дусю только во сне.

Едва Тася успела открыть глаза, как щелкнула задвижка, и в каморку вошла Настасья Аполлоновна. Надзирательница несколько минут молча смотрела на Тасю, Тася - на надзирательницу.

Потом Настасья Аполлоновна пожала плечами в знак своего изумления и сказала:

- Когда старшие входят в комнату, младшие должны здороваться с ними. Вы должны поздороваться со мной, Стогунцева. Я - ваша классная дама.

- Здравствуйте, классная дама! - произнесла Тася невозмутимым тоном, желая выказать на этот раз послушание, чтобы получить прощение и возможно скорее выйти из карцера.

Она была изумлена, увидев, что полные щеки классной дамы покрылись густым румянцем негодования и гнева.

"За что же она сердится?" - изумилась девочка при виде этого разгневанного лица.

Должно быть, её собственное личико было очень смиренно в эту минуту, потому что Сова разом успокоилась и сказала:

- Надо говорить: здравствуйте, m-lle!

- Хорошо, - покорно отвечала Сове Тася, - я буду говорить так, как вы желаете, потому что мне хочется есть и очень надоело сидеть в этом противном карцере. Скажите, m-lle классная дама, где я могу найти что-нибудь поесть? - через минуту добавила она.

- Говорите просто m-lle, не смейте прибавлять - классная дама, - снова заволновалась Сова.

- Ну, просто m-lle, - разом согласилась Тася, - дайте мне есть!

- Все будет в свое время! - произнесла строго надзирательница. - Прежде всего идите в уборную. Оденьтесь там в пансионерское платье, умойтесь и причешитесь, и когда ударит колокол, приходите вместе с другими пить чай.

- Я пила y мамы какао по утрам.

- Здесь вы будете пить то, что вам дадут, - еще строже произнесла Настасья Аполлоновна.

"Такая же злючка, как наша Маришка. Вот противная!" - мысленно решила Тася. Однако, не посмев ослушаться, покорно двинулась следом за классной дамой.

В небольшой комнате, куда привела ее надзирательница, стояло несколько умывальников, подле которых плескались и мылись пансионерки.

- Новенькую простили! Новенькую простили! - кричала бойкая Фимочка Ярош, старательно намыливая себе руки.

- Пойдемте, я покажу вам вашу постель в дортуаре, - подошла к Тасе Маргарита Вронская или Красавица, как ее называли девочки.

Маргарита была действительно прехорошенькая. Тонкое личико, точеный носик с горбинкой и ласковые голубые глаза притягивали к ней каждого, кто ни взглянет на девочку. Тасе она понравилась больше других. К тому же она не дразнила Тасю накануне и теперь обращалась с ней так, точно ничего не происходило между новенькой и остальными.

- A вы, должно быть, хорошая, - сказала Тася, любуясь девочкой, и, подпрыгнув, неожиданно чмокнула Вронскую почти в самые губы.

Ta рассмеялась.

- Забияка пришла! Забияка! - снова раздался за плечами Таси знакомый голос.

Она быстро оглянулась и увидела Ярышку, насмешливо щурившую на нее свои бойкие глаза.

- Фима, молчи! Не смей задирать новенькую, - и белокурая Дуся быстро подбежала к Тасе. - Они тебя не тронут больше, только ты сама не дразни их, - поспешно шепнула она ей на ухо.

Дуся не солгала, сказав, что ее любят в пансионе. Маленькую сиротку слушались с первого слова. Даже самая отчаянная шалунья Ярош и злая горбунья Карлуша повиновались ей беспрекословно.

Ровно в восемь часов снова ударил большой колокол. Это глухая кухарка, готовившая для пансионерок обед, звонила к утреннему чаю.

Девочки с веселым смехом и шумом вошли в столовую, но при виде сидевшего там за столом с газетой в руках господин Орлика и его строгой сестры, разливавшей чай, разом притихли.

Каждая из пансионерок заняла свое место за завтраком, состоявшим из стакана чаю и куска свежего ситника.

Тася очутилась как раз между Дусей и Маргаритой Вронской.

Дети пили чай в глубоком молчании.

И вдруг, среди гробовой тишины, раздался звонкий голосок Таси:

- A что y вас сегодня за обедом на сладкое?

Эго было так неожиданно, что господин Орлик выронил газету, a m-lle Орлик - крышку с чайника, которая, со звоном упав на пол, тут же разбилась вдребезги.

Тасе показалось это очень смешным.

Она, расхохоталась на всю комнату, пригибаясь головой к столу, причем задела кружку с чаем.

Кружка опрокинулась, и на скатерти образовалось огромное пятно.

- Ай-ай-ай! Вот и Черное море! - кричала Тася, еще громче заливаясь смехом, - a вот и лодочка. Я пустила по морю лодочку, глядите! - кричала она, отрывая кусок ситного и бросая его в лужицу.

Кое-кто из девочек фыркнул, кое-кто тихо смеялся, закрывая рот платком.

- М-lle Стогунцева! - произнес своим невозмутимым голосом господин Орлик, - потрудитесь пересесть за штрафной стол y окна, - и он указал жестом, куда следовало сесть Тасе.

Тася оглянулась. У окна стоял непокрытый ни скатертью, ни даже клеенкой простой некрашеный деревянный стол и табурет. Она брезгливо поморщилась, но ослушаться, однако, не посмела, боясь снова очутиться в темном карцере.

Новый удар колокола возвестил начало урока. Дети прошли на этот раз чинно в классную - большую светлую комнату в четыре окна.

Сова подозвала Тасю и велела ей сесть подле Дуси, фамилию которой тут же узнала девочка: её белокурую ночную гостью звали Евдокией Горской.

Не успели девочки разместиться по своим местам, как в классную вошел, подпрыгивая на ходу, господин небольшого роста, с шарообразной толстой фигурой, учитель истории, географии и зоологии, фамилия которого была Васютин. Сегодня был сначала урок географии, остальные предметы следовали за ним.

Так как между воспитанницами господин Орлика была заметная разница в летах, то половина их составляла старшее отделение, которое состояло из Красавицы или, вернее, Маргариты Вронской, Степы Ивановой, прозванной графиней Стэллой, Лизы Берг, Маруси Васильевой и Гали Каховской - смуглой, миловидной хохлушки. Остальные семь девочек составляли младшее отделение.

Сейчас был урок младших, и старшие, чинно сидя на своих местах, могли заниматься своим делом.

Петр Петрович Васютин своей подпрыгивающей походкой обошел учебные столы, за которыми сидели девочки во время уроков, и, заметя новую ученицу, Тасю, спросил:

- Новенькая? Славно! Очень рад познакомиться. Очень рад! Очень рад! Учились чему-нибудь из географии?

Тася молчала.

- Учились чему-нибудь из географии? - повторил свой вопрос учитель, с удивлением разглядывая черноглазую девочку, не умевшую ответить ему.

Новое молчание было ответом ему.

- Что же это с нею? - обратился, недоумевая, учитель ко всему классу, и на лице его выразилось самое неподдельное изумление.

Кое-кто из девочек фыркнул. Другие сдержанно улыбались, предвидя новую потеху.

- Она, Петр Петрович, немая! - выкрикнула со своего места неугомонная Ярышка.

- Вот как! Бедняжка! - не то сочувственно, не то насмешливо произнес Васютин.

По лицу новенькой проскользнула плутоватая улыбка, и неожиданно для других Тася вытянула губы и продолжительно замычала на весь класс: "М-м-м! М-м-м!" - как это обыкновенно делают немые.

Девочки покатились со смеха. Сова, присутствовавшая на уроке, привскочила со своего места и, грозя пальцем, кричала:

- Молчать! Сию минуту молчать!

- М-м-м! М-м-м! - мычала Тася, делая странную гримасу и шевеля странно губами.

- Ха, ха, ха, ха! - покатывались со смеха пансионерки.

Несколько минут в классе стоял гам. И вдруг над всем этим гамом, покрывая его, прозвучал серебристый голосок Дуси:

- Нехорошо! Стыдно! Гадко! Фу! Фу! Не умеешь себя вести за уроком.

Сова подскочила к Тасе, схватила ее за руку и вытащила на середину класса.

- Стойте здесь! - приказала она строгим голосом, - и пусть все видят, что вы за невозможная девчонка!

Тася немного побледнела, но сейчас же пришла в себя и дерзко подняла голову.

- Ай, ай, ай, как не стыдно! - качая головой, произнес Васютин и, оглядев внимательным взором девочку, отвернулся от неё, принявшись объяснять младшим пансионеркам, какие моря существуют на белом свете и каким странам принадлежат они.

Позанявшись с младшим отделением, он перешел к старшему и после полутора часа занятий вышел из класса своей обычной подпрыгивающей походкой.

Глава XIV

День в пансионе продолжается.

Лишь только учитель вышел, девочки с шумом повскакали со своих мест. - A ты молодец, Стогунцева, - подскочив к Тасе, проговорила Ярышка. - М-м! М-м! - передразнила она ее, - славно!

- Недурно! - поддержала Фимочку Васильева. - Васютин порядочная злюка и его стоит хорошенько извести!

- Васильева, вы говорите глупости! Потрудитесь молчать! - произнесла строго подоспевшая к ним Настасья Аполлоновна.

Тася, очевидно очень довольная собой, стояла посреди класса с торжествующей улыбкой на лице. Она себя чувствовала чуть не героиней. Все внимание класса было обращено на нее. Её выходка насмешила и позабавила всех. Девочки улыбались сочувственно, кроме старших, которые занимались своими делами и нимало не обращали внимания на малышей.

Но радость Таси была преждевременна. Не прошло и двух-трех минут по окончании урока, как к ней приблизилась белокурая Дуся и строго произнесла, уставившись в лицо Таси своими честными голубыми глазками:

- То, что ты сделала сегодня, гадко и дурно.

Тася вспыхнула.

- Это не твое дело! - грубо отрезала она.

- То, что ты сделала, нехорошо! - еще раз произнесла Дуся.

- Убирайся! - вне себя вскричала Стогунцева и оттолкнула от себя свою новую товарку.

- Девочки! Девочки! Смотрите, она обижает нашу Дусю! - вскричала Маргарита Вронская, видевшая эту коротенькую сцену.

- Не смей обижать Дусю! - подскочила Васильева к покрасневшей от гнева Тасе.

- Дуся наша милочка! Мы не позволим обижать ее! - вторила девочкам смугленькая хохлушка Каховская из старшего отделения пансиона.

- Да, да! Не позволим! - отозвались близнецы-сестрицы Зайка и Лиска.

- Ах, ты, Задира Ивановна, Забияка Петровна! - подбежав к Тасе вскричала Ярышка.

- Забияка! Забияка! - прыгала вокруг неё черненькая горбатая Карлуша.

Тася каждую минуту готова была расплакаться злыми бессильными слезами. К её счастью в класс вошел новый учитель, русского языка и арифметики, Баранов, и девочки чинно разместились за своими столиками. Одна только Дуся не успела занять своего места.

- М-llе Горская! - произнес учитель, - что же вы? Прогулку задумали не в урочное время!

- Это не она виновата, a новенькая! - крикнула со своего места Ярышка.

- Ярош, тише! - остановила девочку надзирательница.

- Правда! Правда! - подтвердили все. - Новенькая виновата! Новенькая!

- Мне нет дела, кто виноват! - произнес Баранов, - я вижу, что m-lle Горская не на месте, и делаю ей замечание за дурное поведение! - заключил он и, обмакнув перо, написал что-то в классном журнале.

- Это несправедливо, - неожиданно раздался звучный голос с половины старших, где в это время большие пансионерки делали письменную задачу. - Дуся не виновата! Нет! Нет! - и Маргарита Вронская встала со своего места с пылающими от негодования щеками.

- Не виновата! - вторила ей и графиня Стэлла.

- Не виновата! - отозвалась всегда тихенькая и невозмутимая Лизанька Берг.

- Молчать! - прикрикнула Сова на расходившихся девочек.

- Я вас прошу не шуметь! - в свою очередь надрывался учитель.

Но девочки уже не могли успокоиться, раз дело касалось их любимицы Дуси, которую обвиняли незаслуженно по их мнению. Они волновались и шумели, как стая крикливых воробышков.

- Злой Баранов! Нехороший, - говорила Ярышка злым шепотом, глядя на учителя сердитыми, блестящими глазами.

- Противный! Не люблю его! - отозвалась горбунья Карлуша. - Дусю ни за что обидел! Бедная Дуся!

- Он Дусю обидел, a я его, - неожиданно выпалила снова Ярышка, - противный, несносный, скверный... Я ему отплачу за бедняжечку Дусю, - и прежде, нежели её соседка успела остановить ее, шалунья низко пригнула голову к столу и, не шевеля губами, испустила короткое: "Бэ! Бэ! Бэ!" очень похожее на блеяние барана.

- Это что такое? - так и подскочил на своем месте учитель, не понимая, откуда идет этот крик, так как глаза шалуньи Фимы невозмутимо смотрели в упор на него, в то время как губы её, находившиеся чуть ниже поверхности стола, тщательно выводили:

- Бэ! Бэ! Бэ!

- Что-с? - окончательно потерялся Баранов, бегая но классу и отыскивая виновную.

- Бэ! Бэ! Бэ! - продолжала неистово Фима, в то время как оба отделения пансионерок, старшее и младшее, чуть не давились от тщетного усилия удержать смех.

- Кто это позволяет себе подобную дерзость? - строго произнес учитель, обводя весь класс испытующим взором.

Настасья Аполлоновна, вся красная, как морковь, перебегала с одного места на другое, стараясь накрыть блеявшую проказницу. Но это было не так-то легко, как казалось. Едва Сова подходила к тому месту, где сидела Фима, как блеяние прекращалось в минуту, a лишь только надзирательница отдалялась в противоположный угол классной, возобновлялось снова с удвоенной силой.

- Что же это наконец такое? - еще раз неистово крикнул, выйдя из себя, учитель.

И вдруг с ближайшей к нему скамейки поднялась очень полная, высокая девочка с широким скуластым лицом и невыразительными выпуклыми глазами. Это была Машенька Степанович, самая ленивая, неразвитая девочка из всего пансиона, которую подруги прозвали Гусыней за её глупость.

- Не сердитесь, пожалуйста! - произнесла она, обращаясь к учителю своим лениво-спокойным голосом, в то время как на рыхлом, широком лице её появилась невыразимо глупая улыбка. - Не сердитесь, пожалуйста, господин учитель, мы не виноваты. В классе появился баран, это он, a не мы.

Замечание Машеньки переполнило чашу. Девочки не могли сдерживаться дальше от обуявшего их смеха и дружный взрыв хохота огласил своды пансиона.

Учитель, приняв замечание Гусыни за новую насмешку над ним, окончательно вышел из себя и теперь кричал что-то, чего нельзя было расслышать за веселым хохотом пансионерок. И весь этот шум покрывало по-прежнему неумолкаемое и пронзительное, как свисток: "Бэ~БэБэ!" Фимочки.

Плохо бы окончился урок для не в меру расшалившихся девочек, потому что Баранов уже несколько раз повторил имя Орлика, как вдруг неожиданно со своего места поднялась Тася Стогунцева и, сделав из своих рук подобие рупора, прокричала во весь голос громко, как в лесу, заглушая и смех, и блеяние, и крик учителя:

- Это не баран, a Ярош, господин учитель! Это Ярош изображает барана. Вот кто!

И она указала пальцем на разом притихшую Ярышку.

Впечатление получилось неожиданное. Смех оборвался разом, шум прекратился.

- Стогунцева - ябедница! Шпионка! - зашептали во всех углах девочки.

- Ну, так что же! - крикливо вторила им Тася, - и пусть. Вы меня браните забиякой, задирой. Вы меня дразните, так вот же вам за это! Вот вам!

И она торжествующими глазами обвела весь класс.

- И отлично сделали! - произнес учитель, - я вас хвалю за это! Дурные поступки должны быть указаны; это не ябедничество, а долг каждой из вас! Вы справедливо поступили, m-lle Стогунцева.

Ласково кивнув Тасе, он бросил уничтожающий взгляд на Ярош и произнес строго:

- Ваш поступок будет оценен по заслугам господином директором, - и стал объяснять новый урок к следующему дню.

Ровно в час ударил большой колокол, призывающий к обеду. Господин Баранов, не прощаясь с девочками, очевидно еще рассерженный их выходкой, поспешно вышел из класса.

И тотчас же, лишь только фигура учителя скрылась за дверью, пансионерки шумной толпой окружили Тасю.

- Шпионка! Доносчица! Фискалка! - кричали одни.

- Стыдно доносить и фискалить! Фи, бесстыдница! - вторили им другие.

- Девочки, оставьте ее, - послышался за ними нежный голосок Дуси, - она нечаянно выдала Фиму. Право, нечаянно! Ведь ты нечаянно это сделала? - обратилась к Тасе милая девочка, глядя ей прямо в глаза своими светлыми, чистыми глазками. - Ведь ты не хотела? Ты не подумала раньше, чем сделала это? - спрашивала она Тасю и, обняв ее, не спускала с лица Стогунцевой своего лучистого ласкового взгляда.

Эта неожиданная ласка и этот добрый голосок странно напомнили маленькой Тасе что-то милое, родное - напомнили ей её маму, прежнюю, добрую, ласковую маму, a не строгую и взыскательную, какой она казалась Тасе со дня падения Леночки в пруд. Что-то екнуло в сердечке Таси. Какая-то теплая волна прихлынула к горлу девочки и сдавила его. Ей захотелось плакать. Дуся сумела пробудить в ней и затронуть лучшие струны её далеко не испорченного, но взбалмошного сердечка.

Она взглянула на окружающих ее девочек, потом на Дусю и вдруг залилась горькими, неудержимыми слезами, припав головой к плечу своей маленькой заступницы.

- Ну, вот! Ну, вот! Я знала, что она не злая! Я знала, - торжествуя, говорила та. - Она не шпионка и не злючка, a просто вспыльчивая и избалованная девочка. Нет, пожалуйста, не обижайте ее! - и она умоляющими глазами окинула круг девочек.

Те, растроганные словами Дуси, пообещали ей не задевать Тасю и не дразнить ее. Только Ярышка и горбатенькая Карлуша - две закадычные подруги - не дали этого обещания, зная заранее, что не в силах сдержать его. Новенькая не пришлась по сердцу обеим девочкам.

Лидия Алексеевна Чарская - Тасино горе - 01, читать текст

См. также Чарская Лидия Алексеевна - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Тасино горе - 02
Глава XV Новая проделка. - Глухая Мавра. Прошла целая неделя со дня по...

Три слезинки королевны
Сказка Жил на свете король. У него был роскошный дворец. И каких тольк...