Лидия Алексеевна Чарская
«СЕСТРА МИЛОСЕРДНАЯ - 02»

"СЕСТРА МИЛОСЕРДНАЯ - 02"

Глава 6

Весь этот вечер Катя была как во сне. От выпитого с непривычки крюшона голова девочки кружилась все сильнее. Смех делался все громче и неестественнее. А тут еще и новые впечатления: ее первый бал, ее положение взрослой барышни, танцевавшей впервые с настоящими взрослыми кавалерами. Валерьян Вадберский, прячась под своей хламидой китайца, наперебой с Димой Николаевым говорили ей комплименты, восторгались ее внешностью, грацией и изяществом, танцуя с нею по нескольку раз подряд и словно по уговору отличая ее перед всеми остальными барышнями.

Бедная Катя! Она не слышала того, что говорилось в то же время за ее спиною этими юными шалопаями.

- Она божественно глупа, величественно глупа, ваша Катя! - говорил Дима на ушко Нетти.

- Послушай, сестра, мой Громобой, умнее нашей молоденькой родственницы, а ведь он только лошадь. А эта девица, вообрази, только и знает, что хохочет на всю эту ерунду, которую я напеваю ей в уши... Нет, она великолепная дурочка, эта милая Katrine! - вторил ему Валерьян, обращаясь к Нетти.

- Но ты уж не очень, Валя... - с притворным беспокойством останавливала брата молодая женщина.

- Да, я и так не очень... но тсс! Вот и она, легка на помине! Идет.

- M-lle Katrine, m-elle Katrine, - хотите я очищу вам грушу? - бросился он с видом непритворной любезности навстречу Кате.

- Грушу? Ха-ха-ха! - смеялась та, - ах, нет, не надо груши, я не хочу груши. Я ничего не хочу... У меня болит голова. Вот если бы можно было выйти сейчас же на крыльцо подышать свежим воздухом!... Но этого нельзя!

- Voila une idee! (Вот идея!) Почему нельзя! Какой вздор!.. И не только на крыльцо, но и прокатиться можно... Хотите я привезу мотор, и мы все прокатимся, - предложил Валерьян.

- Идея! Идея! Отлично, отлично мы все поедем! - весело захлопали в ладоши обе барышни Завьяловы и Нетти.

- А как же Ира? Она будет недовольна! - засомневалась Катя.

- Бэби, маленькая бэбичка какая, подумаешь, - возразила Нина Завьялова - без спросу у сестры шагу ступить не смеет! Однако же и держит вас в руках ваша Ира! Стыдитесь, m-elle Katrine, так слепо повиноваться сестре, которая немногим старше вас.

- Она заметно командует вами! - подтвердила вторая Завьялова, Ольга.

- Возмутительно, - вмешалась в разговор Нетти... Ира до сих пор, вообразите, считает Катю ребенком, из личных соображений, конечно. Ведь, согласитесь, однако, mesdames, неприятно иметь около себя сестру, которая и моложе, и свежее, и красивее ее. Ха-ха! А наша Ирочка далеко не так глупа, чтобы не сознавать этого.

- Однако, mille diables, mesdames, едем мы кататься или нет? - нетерпеливо спросил Валерьян.

- Едем, едем! Только мы одни поедем, больше не возьмем никого... А то пойдут охи, вздохи, ахи и причитания, - возбужденно говорила Нетти, - и даже Andre не возьмем. Мне надоели его вечные страхи: Нетти, ты простудишься, Неттичка, заболеешь, не ходи туда, не езди сюда! От тоски с ума сойти можно! Нет, уж я лучше предпочитаю остаться дома, нежели выносить все это.

- Разумеется, разумеется. Поездка без старших куда лучше! - вторил ей Пестольский, веселый арлекин.

- Чудесно, бесподобно, божественно! - пищали барышни Завьяловы.

- В таком случае addio, исчезаю за мотором, - и на ходу срывая маску и косу китайца, Валерьян бросился через кухню и черный ход, исполнять поручения расходившейся молодежи.

А получасом позже маленькая группа заговорщиков, уже одетая в добытые Лушей из передней шубы и шинели, высыпала на заднее крыльцо.

Морозный воздух сразу отрезвил Катю. Холодный крещенский вечер щипал лицо, щеки, нос.

Автомобиль, раздобытый Валерьяном, несся стрелою по снежной дороге.

- Как хорошо, как чудесно! - то и дело восторгались барышни.

- Таинственное романтическое похищение четырех граций! - смеясь говорил Дима Николаев. - А вы, Екатерина Аркадьевна, любите кататься на автомобиле? - обратился он к Кате, сидевшей на коленях у Нетти, поместившейся между сестрицами Завьяловыми.

Девочка никогда еще не ездила на машине, и Катя предпочла обойти молчанием этот вопрос.

- Куда же мы едем, однако? - поинтересовалась Нетти.

- Прямо все, прямо на край света, где он держится на одном из китов, - шутил Дима.

Его и без того маленькие глазки стали еще меньше и казались щелочками. Катя увидела, что он задорно и насмешливо поглядывал на нее... От Димы пахло вином, и он внушал Кате отвращение.

"Какой противный! Пьет вино и говорит глупости", - подумала она, стараясь не смотреть на Диму и других его спутников, которые теперь казались ей не лучше подвыпившего Димы.

Мимо мелькали дома, фонари, улицы... Проехали тихую окраину, вылетели стрелою в более шумную часть города и снова помчались в тишину. У Кати дух захватывало от быстрой езды. Голова прояснилась, теперь перед нею предстал весь ужас ее ночного приключения. Уехать не спросясь у брата, у Иры! Ей уже не хотелось слушать болтовню соседей, не хотелось отвечать на их вопросы. И самая поездка не представляла уже больше никакого удовольствия. Ее спутники между тем трещали без умолку. Говорили громко, спорили о чем-то...

- Боитесь, боитесь, mesdames, ничего и говорить, боитесь! - кричал Пестольский.

- Нет, нет, вот глупости, волков бояться, в лес не ходить, - надрывались барышни Завьяловы, перекрикивая молоденького корнета.

- Да мы в лес и не пойдем, мы поедем только на кладбище, - загоготал Дима Николаев, широко разевая рот.

Валерьян склонился к лицу Кати.

- О чем задумались, очаровательные глазки? - спросил он сладенько.

От Валерьяна тоже пахло вином, и язык юноши плохо ему повиновался.

Кате стало еще противнее. Еще сильнее и настойчивее зашевелилось в глубине души раскаяние в своем поступке.

В это время Пестольский с увлечением рассказывал о последних скачках, о каком-то "божественном" жеребце Снобе, который "схватил" всемирное Дерби, - но никто уже не слушал его. Заметно охмелевший Дима Николаев чуть ли не во весь голос кричал, стараясь обратить на себя внимание всей компании.

- Это будет очаровательно... прелестно!..

- Все ездят на Стрелку, на острова, в парки, а мы покатим на самый край Петербурга, на дальнее кладбище и посмотрим, что запоют наши храбрые барышни, очутившись в компании мертвецов. Я вижу, как глаза Анастасии Юрьевны расширились от страха, ха-ха-ха! - заключил Дима.

- Ложь, ложь! - протестовала Нетти, - ничего я не боюсь! Неправда.

- Значит, я ошибаюсь, и вы храбры, как рыцарь Средневековья?

- Разумеется, а вы думали как?

- Шофер, возьмите направо. Прямо к кладбищу, - скомандовал Валерьян.

- Мы, кажется, действительно, поворачиваем на кладбище, зачем? - испуганно спросила Катя. Но никто не ответил ей. Никто даже не расслышал ее вопроса. Все говорили и смеялись одновременно, заглушая один другого.

Мотор повернул уже в какой-то темный переулок и понесся снова вперед со сказочной быстротой. Вдруг он остановился...

- Приехали, дети мои, mille diables, как говорит Дима... Но что это? Ворота кладбища закрыты? По-видимому, они не очень-то любезные хозяева, господа покойнички, и совсем не намерены нас принимать, - первым соскакивая на землю, сказал Валерьян.

- Можно в обход, если главные ворота закрыты... Там у речки есть калитка, - посоветовал шофер.

- Вот неудача-то, но все равно! Поедем к речке.

- Катим на речку!

- Нет, сударь, этого, пожалуй, нельзя, машину испортим, дорога там худая, - возразил шофер.

- В таком случае отправимся туда пешком. Mesdames, не правда ли?.. Докажем свою храбрость! - предложил Дима, тяжело соскакивая с подножки и падая в снег.

- Ловкость не порок! - сострил Валерьян под общий хохот, вызванный видом беспомощно барахтавшегося в сугробе юнкера.

- Mesdames et messieurs! Я предлагаю вам обойти ограду кладбища и проникнуть внутрь его с другой стороны, - предложил Пестольский.

- Очаровательно! - не совсем, однако, искренно обрадовались дамы.

- Господа, я предлагаю идти попарно, ваши руки, mesdamoiselles, - и Дима Николаев, поднявшись, наконец, на ноги, подставил свернутые калачиком руки обоим барышням Завьяловым. Корнет Пестольский подошел к Нетти.

- Очаровательная княжна... вашу прелестную ручку, - дразнил он ее по привычке.

На этот раз Нетти не обижалась на молодого человека, именовавшего ее княжною. Она звонко смеялась и торопила всех:

- Скорее, господа, скорее, докажем же нашу храбрость, побываем на кладбище, а там быстрым аллюром домой. Наверное, котильон уже кончился, сели ужинать, и нас могут хватиться.

- Alljns, mes enfants! Раз-два, раз-два! - и Валерьян замаршировал по-солдатски, увлекая за собою Катю, опиравшуюся на его руку.

- Дядя Дима, дядя Дима, - кричал Пестольский Николаеву, - а ты револьвер с собою не захватил?

- Ммм! Зачем он мне?

- На всякий случай не мешало бы! У меня есть. А то, знаешь, всякие могут произойти случайности на кладбище... Там ведь и пошаливают иногда.

Тут начались рассказы о восставших из гробов мертвецах, которые оказывались потом разбойниками.

В это время Валерьян нашептывал Кате:

- Какие у вас прелестные глазки, madmoiselle Katrine, в темноте, как две маленькие звездочки, они сверкают. Не мудрено, что ваша старшая сестрица завидует вам. Кстати, ваша сестрица совсем забрала вас в руки и смотрит на вас, как на маленькую девочку, которую можно наказывать... Вот, вы увидите, когда она узнает, что вы без спроса поехали с нами, то поставит вас в угол, а может быть, еще и на колени, ха-ха-ха, а может, и на горох?.. Что вы на это скажете, ха-ха-ха-ха-ха!

- Голос Валерьяна звучал обидной насмешкой. Было очевидно, что ему во что бы то ни стало хотелось раздразнить Катю до слез.

- Это неправда! Это ложь! Меня никто не смеет наказывать, я не ребенок, - возмутилась Катя:

- Та-та-та, - не унимался юнкер, замечая с удовольствием, что слова его упали на благодатную почву, и ему удалось царапнуть самолюбие девочки, - а я все-таки утверждаю, что вас поставят в угол да еще высекут, пожалуй, как провинившуюся девочку...

- Но это уже чересчур! - возмутилась Катя, пытаясь вырвать из рук юнкера свою руку.

- Ха-ха-ха-ха! Вот вы и рассердились! Milles diables, как говорит Дима, - ах, как вы бываете прелестны, когда сердитесь, Катя. Вы не сердитесь, что я называю вас так, ведь мы родственники, я считаю вас своей милой маленькой сестричкою и хочу утешить вас... Я не дам вас в обиду, крошка... Я вас люблю, как маленькую сестричку... Разрешите мне поцеловать вас! Что? Вы уклоняетесь? Ну так я и без спроса вас поцелую... Что за церемонии между близкими родственниками, право! Вздор!

Прежде чем Катя успела отскочить, Валерьян, от которого противно пахло вином, наклонился к ней, и его губы старались дотянуться до ее пылающей щеки.

- Как вы смеете! Оставьте меня в покое, я ненавижу вас! - с негодованием сказала девочка, - я пожалуюсь Андрюше, я...

Катя не договорила. Слезы обиды обожгли ей глаза... Она прислонилась к кладбищенскому забору и закрыла лицо руками. Валерьян растерялся, не зная, что предпринять.

Остальная компания успела уйти далеко вперед. Издали слышались звонкие голоса барышень, смех Нетти.

Сконфуженный юноша сделал попытку завладеть Катиной рукою:

- Вот спичка-то! Вот фейерверк-то! Ну и характерец у вас, Катенька. Я думал, что на правах родственника имею право поцеловать вас, как милую, славную девочку, а вы точно ежик... Право - ну ежик. Шырк! Фырк! Перестаньте же, дайте мне вашу лапку, будем по-прежнему друзьями, - говорил он вкрадчиво, переминаясь с ноги на ногу.

- Отстаньте от меня! Отстаньте! - крикнула Катя, отталкивая руку юноши, - вы мне противны. Да, противны все, все, все!.. И за то, что вы пьете... за то, что все время глупости делаете. Я уже не маленькая, мне скоро пятнадцать лет. И я не позволю себя обижать! Не позволю!

- То есть, как это противны?.. Все противны, и Нетти, и я? - недоумевал Валерьян.

- Да, да, да! - твердила девочка.

- Вот вы какая капризная, упрямая. В таком случае, разрешите хотя бы проводить вас до мотора и подождите нас, пока мы не вернемся, чтобы ехать обратно, - недовольно произнес Валерьян.

- Убирайтесь вы от меня! Я и сама найду дорогу к мотору, - крикнула Катя так пронзительно, что Валерьян поднял руки к ушам совершенно оглушенный.

- Ну, зачем же так кричать? Точно вас режут. Право, я и так уйду, согласно вашему приказанию. А вы потрудитесь сесть в автомобиль и подождать нас.

- Это не ваше дело! - отрезала Катя. - Уходите!

- Слушаюсь, ухожу...

Юноша побежал догонять остальную компанию.

"Глупая девчонка! - по дороге бранил он Катю. - Тоже вообразила себе, что неотразимо хороша собою и еще ломается. Мещанка эдакая! А того не понимает, что ничего-то хорошего в ней нет, смуглая, черная, как голенище, глаза, как плошки, а туда же!.. - "Вы мне противны", ах, скажите, пожалуйста! Ничтожество эдакое, туда же, возмущается, грубит!" - совсем уже разошелся Валерьян.

Оставшись одна, Катя повернула назад, к тому месту, где оставался шофер с машиной. Но ни шофера, ни машины здесь уже не было. Очевидно, шофер, воспользовавшись отсутствием пассажиров, поехал в ближайший трактир погреться и подкрепить свои силы.

Направо, вдоль ограды был узенький переулок. В него и повернула Катя, чтобы не выходить на проспект, куда, по ее предположению, могли вернуться молодые люди. С ними ей совсем не хотелось встречаться. Ей были противны и Валерьян, и Дима, первый своими пошлостями, второй неимоверной глупостью и пустотой.

"Пока не позовут сами, не вернусь ни за что на свете", - думала Катя, поворачивая в следующий переулок.

Потом она остановилась и стала прислушиваться. Не зовут ли ее? Ведь, по ее предположению, Нетти и ее спутники должны были уже хватиться ее, Кати, и, не медля ни минуты, броситься на поиски.

Но не слышно было голосов; кругом царила полная тишина.

Внезапный страх пронизал Катю. Теперь только она вполне поняла свое положение. Ее оставили одну среди этой тишины, вблизи этого жуткого пустыря и кладбища.

Где же они все, однако? О чем думают они, оставляя ее так долго здесь?

Теперь уже недавнее гордое желание не встречаться с веселой компанией уступило место другому. Кате захотелось скорее к свету, к шуму, к людям, какими бы они дурными ни были - все равно. Слишком уж жутко кругом. И ни признака присутствия человека, ни единого голоса, ни одного живого звука кругом!

Дрожа от пронизывающего ее насквозь холода, девочка, зашагала теперь быстрее, прямо, как ей казалось, по направлению проспекта, где она была уверена, сейчас находилась молодежь, изредка крича о помощи:

- Нетти! Нетти! Где вы?

Никто не отзывался. Окраина города казалась вымершей. Между тем высокая ограда, окружающая погост, заменилась более низким, земляным валом, который было нетрудно перелезть. Оттуда из-за вала, странными, фантастическими фигурами казались кресты и памятники, находившиеся внутри ограды. Второпях Катя и не заметила, что повернула в противоположную сторону и теперь уходила все дальше от проспекта.

- Нетти, да где же вы, наконец! - с отчаянием крикнула Катя. И опять ни единого звука в ответ. Прежнее молчание царило на кладбище и в огибавшей его пустынной уличке. Кате ясно послышались за оградой людские голоса.

- Нетти... Наконец-то! - и не рассуждая больше, девочка стала быстро карабкаться по валу в надежде, увидеть по ту сторону ограды невестку и ее спутников.

Она влезла на земляной вал, оттуда спрыгнула вниз и очутилась в рыхлом снегу. С усилием Катя выкарабкалась оттуда на дорожку, занесенную снегом, и, отряхнувшись, стала осматриваться.

Очевидно, она попала в самую отдаленную часть кладбища, туда, где хоронили бедняков. При свете месяца, девочка могла разглядеть покосившиеся убогие кресты, невысокие холмики, редкие, запущенные снегом и полуразрушенные временем скромные памятники.

Катя поняла, что попутчики бросили ее и ей придется возвращаться домой пешком...

А навстречу ей уже спешили Ира и Леонид.

* * *

Февральский приветливый денек заглядывает в окна студии. В лучах солнца словно оживают многочисленные картины, развешанные по стенам мастерской, расставленные на мольбертах, а то и прямо на полу, приткнутые к стене, дивану, стульям.

Посреди светлой, будто пронизанной солнцем комнаты, на высоком мольберте стоит картина. Она почти закончена. Остались мелкие штрихи, замалевать фон, дополнить детали костюмов. Но сама картина закончена вполне. Она написана мастерски, с присущим молодому художнику талантом. Недаром потрудился Андрей Аркадьевич Басланов над своей "Сказкой", как называл он это последнее и наиболее удачное произведение. Недаром просиживал он с утра до сумерек, забывая за работой весь мир. Он готовил это произведение к ближайшей весенней выставке и отдал новому творению все свое время. Картина вышла на славу. Она изображала Спящую Красавицу. Басланов нарисовал тот момент сказки, когда, разбуженная поцелуем принца, прекрасная царевна открывает глаза и с удивлением осматривается кругом. Ее гроб качается среди кудрявых веток серебряных тополей, в чаще прекрасного тенистого сада... Вдали виднеется заколдованный дворец. Плещет фонтан, алеют кусты роз. И солнечный восход нежным заревом охватывает полнеба. Колорит, сочность и обилие света, - вот что преобладало в этой с огромным талантом выполненной картине. Она должна иметь несомненный успех. Недаром же знающие художники, старшие товарищи Андрея Аркадьевича по Академии признали это. А богач Томсон уже заранее заключил договор с творцом "Сказки", решив приобрести у Басланова и эту картину, независимо от того, какой успех она будет иметь на вернисаже. Словом, новое произведение кисти Андрея Басланова готовило ее творцу и большую славу, и материальный достаток.

- Тише, ради Бога, тише, Жура! Не дай Бог, услышит Нетти. Ведь она нас прибьет.

- Как бы не так! Неужели ты думаешь, что я дам тебя в обиду?

- Как же ты справишься с нею, ты - такой маленький!

- Это я-то маленький? Ха-ха! А Ирина Аркадьевна что говорит? Что я взрослый мужчина, а так как папы у нас нет, то я должен поэтому защищать вместо него маму и тебя.

- А ты все-таки потише, а то прибежит Нетти и прогонит нас. Вот мы и не увидим картины.

- Хорошо, хорошо, - подойдем на цыпочках...

Дети осторожно подкрадываются к мольберту. Они еще не видели "Сказку". То есть видели еще тогда, когда картина была не закончена. Тогда она стояла, завешанная прозрачным покрывалом. Теперь же это покрывало было снято, и "Сказка" развернулась перед глазами детей во всей своей красоте.

- Смотри, смотри, какая прелесть! - восторгалась Надя, - совсем как в той сказке, которую нам рассказывала няня Даша, помнишь? Жура, Жура, гляди хорошенько, чье лицо у царевны на картине?

- Как чье? Нетти, конечно! Или ты не знаешь, что все изображенные у дяди Андрюши лица похожи на тетю Нетти, - сказал Жура.

- Нет, далеко не все, - запротестовала Надя. - Взгляни, например, хотя бы на прекрасного принца, на кого он похож?

- На кого?

Жура смотрел на изображение юноши в бархатном берете со страусовым пером поверх светлых белокурых кудрей.

- Ну, что? Кого тебе напоминает принц на картине? - допытывалась Надя. - Ты посмотри поближе и повнимательнее. "Какой, право, смешной этот Жура! Как не узнать этих серых, немного строгих глаз! Ах, как похоже! Как похоже изобразил милый образ дядя Андрюша!.. Недаром же они с Журой так стремились посмотреть эту картину. Она, действительно, чудо, прелесть, как хороша! Как жаль, что до сегодняшнего дня им не удавалось проникнуть в студию. Дядя Андрюша запирается на ключ, когда работает, а когда уходит из дома, то картина всегда завешивается тафтою. Сегодня они узнали от горничной, убиравшей ежедневно мастерскую, что картина стоит без покрывала, и решили проникнуть в студию, чтобы одним глазком взглянуть на нее, несмотря на строгое запрещение тети Нетти.

Какая прелесть! Нетти в лице Спящей Красавицы глядит с полотна, как живая. Не обычная, злая, всегда недовольная Нетти, но новая, невиданная, милая, ласковая, хорошая.... А сказочный принц...

- Журка, да неужели ты не узнаешь, кого изобразил дядя Андрюша в лице этого принца? - допытывалась у брата Надя.

- Постой... Сейчас... Я принесу стул и погляжу поближе.

Мальчик взял табурет и живо подтащил его к картине.

- Вижу! Вижу! Теперь узнал! Наша Ирина Аркадьевна! Как живая! - закричал он, забывшись, на весь дом.

- Она, конечно! - вторила брату Надя, - и ведь удивительно, что дядя Андрюша наизусть рисовал ее, она даже не позировала ему, как тетя Нетти... А между тем, как хорошо, как похоже вышла Ирина Ар...

Надя не успела договорить. За дверью ясно послышались чьи-то торопливые шаги.

- Нетти! Слезай скорее! - отчаянно зашептала она брату. - Скорей, скорей, прыгай на пол!

Жура отлично сознавал, что медлить было нельзя... Но от смущения или от испуга мальчик растерялся, когда дверь студии распахнулась настежь и вбежала Нетти.

При виде ее разъяренного лица Жура пошатнулся, и табурет выскользнул у него из-под ног.

Чтобы удержать равновесие, он схватился за край картины, и в этот же миг и табурет, и Жура, и картина тяжело грохнулись на пол...

- Ай! - пронзительно взвизгнула Нетти и бросилась к накрытому полотном мальчику.

- Ай! - отозвалась перепуганная Надя.

В следующую секунду Нетти подскочила к Журе и освободила мальчика от упавшей на него картины, затем осторожно водворила ее на прежнее место. Она убедилась, что вещь не пострадала при падении и весь свой гнев обрушила на затихшего от испуга Журу.

- Ага, так-то вы меня слушаетесь, дряни вы эдакие! - зашипела она и, сжимая кулаки, наклонилась над мальчиком. - Погоди же! Расправлюсь я с тобой, негодяй!

Но тут произошло нечто непредвиденное. Между нею и Журой очутилась Надя.

- Жура не виноват. Вы сами его напугали. Картина цела. Оставьте Журу... Если вы его тронете, я... я... маме...

Нетти схватила за плечи девочку, приподняла и швырнула изо всех сил на пол. Послышался вопль... Протяжный, жалобный, исполненный страдания и боли...

- Это еще что за притворство, чего ты орешь? - закричала Нетти.

Но Надя молчала.

- Что вы сделали с Надей? - закричал Жура, бросаясь опрометью к сестре.

- Надя, Надюша... очнись!.. Ответь мне, милая! - склоняясь над нею, молил перепуганный мальчик.

- Что здесь такое? Что за крики, Жура! Надя! - послышался голос Иры.

- А! И вы здесь! - яростно накинулась на Иру Нетти, - полюбуйтесь на ваши сокровища... Они картину Андрея испортили... Лучшее произведение его погубили!.. Лишили нас куска хлеба... разорили вконец! А теперь, извольте видеть, в обморок эта девчонка грохнулась... Напроказничала и со страху притворяется... Ну, да я ее живо розгами в чувство приведу, - Нетти снова рванулась к Наде.

- Не смейте трогать девочку, - властно приказала Ира и так взглянула на невестку, что Нетти сразу пришла в себя.

Ира бережно подняла Надю и перенесла ее на диван. Струйка крови стекала со лба девочки.

- Что вы сделали с нею? - ледяным тоном спросила Ира невестку.

- Ха-ха-ха! - деланно рассмеялась та. - Что я сделала? Да абсолютно ничего не сделала с этой притворщицей, если не считать того, что я слегка оттолкнула девчонку, когда она лезла чуть ли не с кулаками на меня.

- Надя с кулаками? Такой миролюбивый ребенок? - спросила Ира.

- Миролюбивый ребенок, ха-ха-ха! Звереныши, а не дети ваши воспитанники, и я не виновата в том, что девчонка от злости бросилась на пол и разбила себе лоб об ножку дивана, а теперь разыгрывает комедию...

- Неправда! Вы говорите неправду... - крикнул Жура, крепившийся до сих пор, - вы Надю сильно толкнули. Из-за вас она разбилась, может быть, на смерть... Вы убили ее!

- Что-о-о-о? - завопила Нетти, - как ты смеешь так говорить! Да я тебя вон вышвырну на улицу, сейчас же. Убирайся вон, откуда явился! Знать тебя не хочу после таких слов!

- Я и сам уйду... можете не гнать... Сам к маме уйду... Я часа не хочу здесь оставаться больше... Так и дедушке скажу, и маме... Она сама не захочет нас здесь оставить... И Надю возьму... если жива Надя... Если вы не добили... ее.

- Дерзкий скверный мальчишка! Да как ты смеешь... - начала было Нетти и вдруг замолчала. В дверях студии стояла Зинаида Юрьевна.

Она увидела бесчувственную Надю, лежавшую на диване, хлопочущую подле нее Иру и взволнованного Журу и как будто сразу поняла все.

- Мама, мама! - крикнул мальчик, бросаясь к матери... - Возьми нас отсюда! Мы не хотим больше оставаться здесь.

Вдруг Надя открыла глаза.

- Мамочка! - жалобно прозвучал ее ослабевший голосок.

- Надюша! - в один голос вырвалось у Зинаиды Юрьевны и Журы.

Ира спросила:

- Жура, милый, расскажи, что у вас тут произошло.

- Меня, кажется, было бы тактичнее расспросить! - сказала Нетти, но никто не отозвался, и она, резко повернувшись, вышла из студии, демонстративно хлопнув дверью.

Узнав от Журы о случившемся, Зинаида Юрьевна Градова, несмотря на все уговоры и протесты Иры, решила увезти детей к себе.

Князя Юрия Львовича не было дома. Андрей тоже отсутствовал в этот злосчастный день, поэтому некому было удержать возмущенную мать.

Зинаида Юрьевна оставила отцу записку: "Дорогой отец, спасибо тебе за заботы о моих малышах. Я увожу их, потому что нашла возможным с сегодняшнего дня держать детей при себе, дома. Ждем тебя сегодня. Захвати с собою и Иру. Будем очень рады видеть тебя. Дети целуют милого дедушку и благодарят его за все сделанное для них. До скорого свидания, отец. Ждем. Зинаида".

Извозчик давно уже отъехал от подъезда, увозя Зинаиду Юрьевну и ее детей, а Ира все стояла у окна и смотрела в ту сторону, где скрылось из виду маленькое семейство.

Глава 7

Вот уже месяц, как Ира аккуратно каждое утро выходит из трамвая у Гостиного двора и быстрой походкой направляется к магазину дамских нарядов, где она служит кассиршей. Магазин открывают ровно в девять часов утра. Заспанные мальчики снуют по отделениям. Барышни-продавщицы развешивают убранный на ночь товар в виде воздушных блузок, шелковых, бархатных и шерстяных платьев, тюлевых и кружевных рубашечек, затейливых галстуков, капоров, кушаков, пелеринок и прочих изящных принадлежностей дамского туалета. Приказчики убирают витрины. Вскрывают ящики и картонки со вновь поступившими товарами, накалывают на них билетики с ценою, словом, делают свою повседневную работу. К двенадцати часам в магазин является старик управляющий, он же и один из хозяев-пайщиков, тоже вложивший капитал в дело, - толстый, с внушительным брюшком и лысиной во всю голову господин, всегда изящно одетый, с крупным бриллиантовым перстнем на пальце, Илья Иванович Донцов.

Он очень предупредителен к Ире. Ему нравится строгая и спокойная манера держаться молодой девушки, ее исполнительность в работе, удивительная трудоспособность и внимательное отношение к службе. И обращается старик с Ирой, как с равной себе по положению, между тем как с другими барышнями и со служащими в магазине Илья Иванович несколько грубоват. С младшим же персоналом, с мальчиками, разносящими товар и служащими на побегушках, он и вовсе не стесняется. Немало подзатыльников и щипков перепадает на их долю. Целые дни слышится резкий фальцет управляющего, разносящийся по всему магазину, то покрикивающего на нерадивых мальчуганов, то делающего замечания или отдающего приказания, торгующегося, негодующего, уговаривающего публику, смотря по обстоятельствам. Он перекатывается с одного конца магазина на другой, всюду поспевая, заглядывая во все уголки.

Торговля идет весьма бойко. Целая гвардия молоденьких продавщиц носится между облаками тюля, газа, шелка, кружев и атласа. Они умеют увлечь, заинтересовать покупательниц, умеют показать, как говорится, товар лицом, умеют и покривить душою, когда надо и не надо, и сорвать порою неслыханную цену за самую обыкновенную вещь, уверив доверчивую покупательницу, что эта вещь - заграничная и стоит поэтому больших денег. Здесь целый день толчея, как на рынке. Дамы и барышни, старые и молодые и совсем юные, приходят, уходят, выбирают, торгуются оживленно. Вороха платьев, юбок, лифов, блузок, принадлежностей туалета покрывают собою длинные прилавки торгового помещения. Большая часть нарядов висит на металлических прутьях в стенных углублениях, задернутых тафтою, меньшая облегает проволочные фигуры манекенов. Ира из своей стеклянной будки, где помещается касса, наблюдает сценки, происходящие между покупательницами и продавщицами. Ей слышатся бесконечные споры о цене, торг, упрашивание с одной и настаивание с другой стороны. И, щелкая ручкой, поворачивающей колеса кассовой машины, девушка успевает заметить то, что ускользнуло бы от других, менее внимательных глаз.

Ира видит, как младшие продавщицы запрашивают двойную цену за вещи, видит, как более добросовестные, уступая покупателю, навлекают на себя этим негодование со стороны Ильи Ивановича и своих очень щепетильных в делах чести подруг. Видит, как часто болезненный, слабенький подросток Яша, самый младший из "магазинных мальчиков", не успевающий исполнить возложенную на его слабые плечи непосильную работу, задыхаясь от кашля, малиновый от натуги, переносит тяжеленные тюки с товарами из кладовой в помещение магазина. Замечает, как продавщица красавица Илочка с модной прической из фальшивых волос цвета желтой соломы танцует перед какой-нибудь не в меру настойчивой покупательницей, не желающей платить шальных денег, картавя на весь магазин:

- Тгидцать рублей... Я прошу только тгидцать рублей, мадам, заметьте. А эта пгелесть стоит сорок... Уверяю вас... Не скупитесь же, мадам, набавьте... Что? Только два рубля? Вы предлагаете двадцать два? Но этого ужасно мало, мадам! Ведь это вещь модельная... Пагдон? Вы говорите на один раз? Клянусь вам, моется, как тряпка! Желаете примерить? Пожалуйста... Только дайте настоящую цену. Евлампия Петровна, пожалуйте в примерочную.

И вот покупательница с недовольным, обиженным лицом, и Илочка, и портниха Евлампия Петровна, бледное анемичное существо, обремененное большой семьею и больным мужем, проходят в примерочную, маленькую клетушку, заставленную зеркалами во всю стену.

Оттуда покупательница выходит с просветленным видом и передает Ире чек и деньги через маленькое отверстие кассы. Щелкает автомат, выскакивает указанная цифра, и покупательница отходит от кассы. Ее место занимает другая. Перед Ирой проходит целая вереница лиц, старых и молодых, жизнерадостных и угрюмых. И так ежедневно. С девяти до восьми вечера. Только в восемь закрывается магазин, и она обретает, наконец, желанную свободу. Правда, ей полагается час на обед с двух до трех, и за это время в окошечке кассы мелькает рыжеватая головка Илочки. Но Ира предпочитает питаться сухими бутербродами, которые съедает тут же за конторкой, запивая их молоком, и почитать захваченную из дома книжку, нежели уходить из магазина обедать в кухмистерскую, где берут так дорого за самые скромные блюда. Ехать же обедать домой, в одну из отдаленных линий Васильевского острова, где она снимает крошечную комнатку со столом, совсем невозможно. Зато в воскресные дни Ира чувствует себя королевой. В субботу ее задерживают в кассе несколько дольше обыкновенного: происходит еженедельный подсчет денег в магазине. Управляющий Илья Иванович имеет обыкновение проверять кассу по субботам. И только в половине десятого Ира попадает тогда к себе на остров. Но уже подъезжая на трамвае к дому, она начинает ощущать радость. Она знает, что Зинаида Юрьевна в ее отсутствие уже успела съездить в пансион Кубанской и привезти оттуда Катю на воскресный день. Знает, что едва лишь раздастся ее звонок в маленькой квартирке, навстречу к ней выскочит младшая сестренка и, смеясь от счастья, прильнет к ее захолодевшему с мороза лицу.

Теперь Ира не боится дурного влияния на Катю и смело берет к себе в отпуск младшую сестру. Здесь, в трех крошечных комнатках Зины Градовой, где поселилась Ира с молодою матерью и ее детьми-близнецами, с прежней служанкой Дашей, Катя не может научиться ничему худому. Здесь нет Нетти, задумавшей испортить ее младшую сестренку.

Нетти Баслановой с ее отцом, матерью и мужем давно уже нет в Петербурге. Андрею Аркадьевичу удалось выгодно продать картину и на вырученные деньги он повез за границу всю свою семью. Трогательно и задушевно было его прощанье с сестрами. Ссора Нетти с Ирой нимало не повредила доброму отношению Андрея к старшей сестре. Он звал ехать с собою молодую девушку, но, помимо всего прочего, Ира, не привыкшая жить на чужой счет, решительно отказалась от предложения брата. Ей хорошо жилось теперь у Градовой. Иногда "хибарку" на Васильевском острове, как называла Зинаида Юрьевна свои три маленькие комнатки, посещал и князь Леонид Вадберский. Его появления здесь были настоящим праздником для всех, особенно для Журы и Нади. Дядю Леню они любили, пожалуй, настолько же сильно, насколько недолюбливали дядю Валю, который, ко всеобщему удовольствию, не показывался здесь после своего недостойного поступка с Катей на Рождество.

К Леониду же Вадберскому Ира чувствовала большую признательность. Она хорошо помнила ту злосчастную ночь, когда юноша помог ей отыскать Катю, и питала к молодому студенту самое дружеское расположение.

Итак, в "хибарке" жизнь бежала, как поезд по рельсам: гладко и ровно. Ира служила в магазине, Зинаида Юрьевна утро и часть дня посвящала своим лекциям в медицинском институте, а по возвращении домой готовила Журу и Надю в приготовительные классы гимназии. К вечернему чаю возвращалась Ира. А по праздникам приезжала Катя, приходил Леонид, живший теперь у родственников, и они отправлялись куда-нибудь развлечься: или в музей, или в Эрмитаж, или на выставку, а то и в цирк на утреннее представление позабавить Катю и близнецов.

Теперь Ира получала 75 рублей жалованья ежемесячно и отправляла матери по пятидесяти рублей в Яблоньки, оставляя себе двадцать пять на стол, комнатку и мелкие расходы и умудряясь выкроить из этой суммы кое-какие гроши для Кати. Она давала воскресные уроки Журе и Наде и за это имела обед за самую умеренную плату. А ее крошечная комнатка стоила ей самые пустяки. Словом, сейчас жизнь улыбалась Ире, и она уже мечтала о том дне, когда, испросив себе двухмесячный отпуск у Ильи Ивановича Донцова, сама повезет Катю на каникулы в далекие милые Яблоньки и проведет в обществе матери светлые, радостные дни...

* * *

- Вот она, принцесса наша! Подумаешь, важности не обобраться!.. Словно мошки мы перед нею какие, идет, даже нас и не примечает вовсе. Головой никогда первая не кивнет. И чего важничает, право! Нищенка такая же, как и мы грешные! Так чего нос-то задирать? Что институт окончила, - важность в этом небольшая. Я и сама ученая. В гимназии побывала.

- Ну, Машенька, знаем мы, как вы побывали. Из четвертого класса выскочили, убоявшись книжной премудрости.

Карие глаза Тины, молоденькой продавщицы смотрели на розовую, свежую, похожую на пухлую булочку Машеньку, с явной насмешкой.

- Ну, уж вы, пожалуйста, - обиделась та, - вы-то уже сами хороши! Недавно покупательница "Антуанетту" спрашивает, а вы ей воротничок какой-то невозможный показываете!

- Вот уж неправда! - защищается Тина, - чтобы я "Антуанетты" не знала - ерунда!

- Барышни, взгляните, наша-то царевна-неулыба и вовсе разважничалась! - вдруг сказала Илочка, указывая на Иру. Как всегда, бодрая и спокойная, вошла она в магазин, поклонившись всем одним общим поклоном. Ира не сходилась ни с кем из продавщиц. Ни одна из них не нравилась ей. Пожалуй, только Евлампия Петровна пришлась по душе молодой девушке, и она часто и охотно беседовала с бедной портнихой, всегда озабоченной болезнью мужа и своими многочисленными детьми. Эта бедная женщина покорила Иру своею бесхитростною душой, простотою и мягкостью, вызывавшими невольную жалость и участие к себе. Барышни же продавщицы совсем не нравились Баслановой. Не нравилась ей их излишняя развязность, их вульгарные прически из фальшивых волос, сопровождающий их запах дешевых, крикливых духов, блузки с претензией на шик, а главное их часто недобросовестное запрашивание высоких цен у покупательниц. Но верная себе, Ира всегда здоровалась и прощалась со своими сослуживцами, всегда с готовностью отвечала на их вопросы, словом, ничем не выражала им своего нерасположения. И тем не менее барышни недолюбливали Иру, чувствуя все преимущество над ними ее глубокой, серьезной натуры. Они завидовали ее уменью держать себя с достоинством, заставлявшим относиться к ней вежливо и предупредительно администрацию торгового дома в лице ее представителя Ильи Ивановича Донцова.

И хотя все эти Тины, Машеньки, Илочки и осуждали между собою и скромный наряд Иры, и ее гладкую без завивки и фальшивых локонов и накладок прическу, и ее манеры, простые, как у провинциалки, по их мнению, но тем не менее дорого заплатили бы они сами за то, чтобы обладать такой же изящной простотой. Они шушукались и злословили на ее счет, изобретая целые легенды о частной жизни Иры, в которую никто из них не мог проникнуть, так как молодая девушка не имела обыкновения откровенничать с ними.

Сегодня же они почему-то исключительно занимались Ирой, но она менее чем когда-либо обращала внимание на них все это утро. На душе девушки было легко и радостно в этот день.

Март был на исходе. Подкрадывался веселый и ласковый апрель. Наступала весна, дружная и славная на редкость. Только что закончилась ранняя Пасха, которую Ира провела в обществе младшей сестры. Скоро лето... Короткий отпуск... Отдых в деревне под крылышком у нежной любящей матери... Ах, словом, все то, о чем так трепетно мечтала она во время своего пребывания в Петербурге!

"Скоро! Скоро уже теперь! - думала она радостно. - Скоро кончатся переходные экзамены у Кати и мы уедем. Катюша на целое лето, а я хоть на несколько деньков в милые наши Яблоньки. Вот-то обрадуется мамуничка наша!" - При одной мысли о матери увлажняются глаза Иры, а ее энергичное лицо принимает мягкое детское выражение.

- Наша-то, наша, смотрите, барышни, о суженом своем, никак, размечталась! Глядите-ка глаза под лоб закатила и улыбочка до ушей. Картинка да и только! - шепнула Илочка, проносясь мимо сбившихся в углу магазина продавщиц в ожидании покупательниц.

- Ха-ха-ха! И правда о суженом, - усмехнулась Машенька.

- Смотрите, смотрите, господа, страшилище какое! Батюшки, не то орангутанг, не то горилла, неужто же человек это? - испуганно спросила Тина, глядя на дверь.

В магазин дамских нарядов входил высокий человек с обильной растительностью на лице, на редкость загорелом в это раннее весеннее время.

Высокий, худой, с длинными руками, с бородою, начинавшей расти у него чуть ли не под самыми глазами, он, действительно, больше походил на огромную обезьяну, нежели на человека. Тяжелая, мехом вверх, шуба-доха покрывала его нескладную фигуру. А на улице был тепло по-весеннему, и солнце ласково пригревало землю. Ни шуба, ни доха были неуместны в эти первые весенние дни.

Господин вошел, внимательным взором обвел магазин и остановился на отделении капотов и матинэ, висевших в дальнем углу помещения.

- Мне нужен голубой шлафрок, - сказал он грубо, не глядя на продавщиц, а куда-то выше, через их мастерски причесанные модные головки.

- Извините, monsieur, - отвечала бойкая Илочка, - у нас нет шлафроков. Мы не торгуем мужскими костюмами.

- Вот именно, вот именно, - засмеялся, чему-то обрадовавшись, незнакомец. - Вот именно, мне и нужен дамский, а не мужской шлафрок.

- То есть, капот? - подсказала Илочка.

- Ну да, ну да, капот для девочки, который бы мог подходить и мальчику.

Илочка едва удержала смешок. Остальные продавщицы уже хихикали, прячась одна за спиною другой. Ире из-за стекла кассы хорошо была видна происходившая сцена. Но странный господин, казалось, вовсе не замечал устремленных на него насмешливых взглядов. Он внимательно оглядывал костюмы.

Вдруг он увидел прелестный нежно-голубой капот, отделанный кружевом по вороту.

- Вот он! - громко выкрикнул оригинальный покупатель.

Тут продавщицы не выдержали и дружно фыркнули.

Посетитель смутился на минуту. По его лицу пополз густой румянец.

- Гм! Гм! Я бы хотел... Я бы желал... вот этот самый... - говорил он, теребя пальцами нежно-голубой шелк капота. - Мне нужно на самый маленький рост... На самый маленький...

Продавщицы, пряча раскрасневшиеся лица, тряслись от смеха, не будучи в состоянии сделать шага вперед. Илочка, уткнувшись лицом в висевшее тут же манто, смеялась безудержнее других.

Тогда Ира спокойно поднялась со своего высокого стула и, пользуясь тем, что в магазине, кроме незнакомца, других покупателей не было, подошла к нему. Покупатель заплатил за товар и стремглав выбежал из магазина. Вдруг Ира увидела на полу пятисотрублевую ассигнацию. Она подняла ее и показала продавщицам.

- Это целое богатство, Басланова. Неужели же вы будете такой дурочкой, что захотите вернуть этому разине его деньги? - наперебой спрашивали они у Иры.

- Разумеется, верну. И вы могли подумать иначе! - резко оборвала девушку Ира.

- Яша! Яша! Ступай сюда, - позвала она маленького худенького мальчика, шмыгавшего с громадными картонками по магазину. Когда мальчик подбежал к ней, она приказала ему: - Сейчас же беги... за тем господином, который только что был здесь... Видел? Такой бородатый... Догони его во что бы то ни стало, Яша... Скажи ему, что он у нас деньги оборонил... Пусть придет за ними... Скорее, скорее, Яша!

Яша кинулся на улицу, и через минуту, другую вернулся в сопровождении недавнего посетителя.

- Ваши деньги... 500 рублей... Вы их нечаянно выронили, когда платили по чеку, - сказала Ира и протянула бумажку незнакомцу. Тот внимательно взглянул в глаза девушке.

- Благодарю вас... Редкая честность... Благодарю, - сказал он, изо всей силы встряхивая маленькую ручку девушки. Потом так же стремительно исчез, как и появился.

Дружное хихиканье барышень-продавщиц сопровождало его уход. Потом все глаза обратились к Ире.

- Басланова с успехом могла бы оставить у себя деньги, - хорохорилась Тина.

- Как можно! Дворянская порода не пойдет на компромиссы, - съязвила Машенька.

- Белая косточка, что и говорить! Институтка, - смеялась Илочка.

- Бедная, должно-быть, барышня, - сказала Тина, - ведь по закону третья часть с находки полагается, а она и не заикнулась о том.

- А я бы ни за что, кажется, не отдала денег. Что с воза упало - то пропало, - вмешалась четвертая продавщица Катенька.

- Я бы, положим, отдала, но в награду третью часть потребовала бы обязательно, - решила Илочка.

Поднялся спор. Барышни стрекотали, как сороки, бросая недружелюбные взгляды в сторону Иры. Молодая девушка была радехонька, когда закончился ее трудовой день и она стала подсчитывать дневную выручку. Магазин спешно прибирали перед закрытием. Продавщицы с обычным своим хихиканьем одевались, повязывали вуальки. У магазина каждую из них ожидал провожатый. Молодые люди фланировали перед окнами еще задолго до закрытия в ожидании продавщиц. Одну Иру не ждал никто. Несколько молодых людей добивались быть ей представленными, прося об этом ее сослуживиц, но на каждую просьбу Ира отвечала решительным отказом, вооружая против себя и потерпевших фиаско поклонников и своих сослуживиц.

- Гордячка! Подумаешь, принцесса какая, брезгует знакомством с нами! - говорили те и другие.

- Ждет сказочного королевича! - ехидничали они.

Но Ира не "брезговала" ничьим обществом и уж менее всего думала о "сказочном королевиче". Бедняжка так уставала за день, что мечтала только об одном: поскорее добраться до дому, пообедать и заснуть покрепче до следующего трудового дня. Она видела, как за порогом магазина сослуживицы ее отправлялись с своими знакомыми в театры, кинематографы или просто в парк, погулять на лоне природы, но ее не тянуло никуда, кроме дома. Не обращая внимания на насмешливые взгляды Илочки, Тины, Машеньки, направлялась Ира к трамваю, мчавшему ее на далекую окраину города.

Она почти бегом поднималась по лестнице крохотного домика-особняка.

- Ирина Аркадьевна приехала! Няня Даша, обедать скорее! А у нас баранина сегодня! - слышала еще за дверями милые голоса детей Ира. И Жура наперегонки с Надей летели открывать дверь их общей любимице. Ира целовала детей и проходила в столовую. Здесь ее ждал поздний обед, суп и жаркое и приветливая улыбка Зинаиды Юрьевны, сидевшей обычно за лекциями тут же у обеденного стола. Жура и Надя присаживались около и, чтобы не мешать матери, шепотом вели беседу с Ирой, пока та ела с завидным аппетитом. А потом наступало самое приятное время дня молодой девушки. Дети спали. Зинаида Юрьевна занималась. С книгой в руках Ира ложилась на отоманку и читала, наслаждаясь уютом и тишиной.

* * *

- Ирина Аркадьевна! Вас какой-то военный спрашивает. За дверью магазина дожидается. - Яша таращил на кассиршу удивленные глаза.

Иру спрашивал мужчина, да еще военный, это было неслыханно. К молодой девушке никто не заходил на службу, никто не вызывал ее в служебные часы из ее клетки-кассы, и не мудрено поэтому, что все барышни-продавщицы смотрели теперь на Иру во все глаза.

Не успела сама Ира опомниться от неожиданности, как, звеня шпорами, в магазин вошел князь Валерьян Вадберский.

- Ирина Аркадьевна, сколько лет! Сколько зим! - заговорил он с улыбочкой, - тысячелетие, целое тысячелетие я не видел вас! Как вы посвежели, похорошели за это время. Parole d' honneur! Очевидно жизнь вне общества моей любезной сестрички приносит вам пользу. Я вижу розы на ваших щечках! Прелестно! Charmant! Charmant!

Он сыпал целым фейерверком слов и тряс изо всей силы руку Иры. Барышни-продавщицы, занятые с покупательницами, поглядывали на молодого, франтоватого юнкера, хихикали и шептались:

- Пальто с иголочки... фуражка по моде... А усики-то как закручены! Воображает о себе, должно быть, ужасно!

Но лицо Иры хранило строгое выражение. Она холодно протянула руку Валерьяну. Девушка не могла забыть поступка молодого Вадберского с Катей. Не могла простить ему возмутительной небрежности по отношению к ее сестре. И сейчас с ледяной холодностью она ожидала от него пояснения причины его визита.

- Чем я обязана видеть вас, князь? - ледяным тоном спросила она.

Юнкер смутился.

- Собственно говоря, собственно говоря... Вот, видите, Ирина Аркадьевна... я хотел бы поговорить с вами без свидетелей и высказать вам мое горе...

- Горе? - Ира удивленно подняла темные брови. - Какое же может быть, однако, у вас горе, Валерьян Юрьевич?

- Mille diables, как говорит мой товарищ Дима Николаев. Не могу же я говорить о моем горе публично! - произнес с досадой молодой человек. - Вот если вы разрешите мне встретить вас нынче после закрытия магазина и проводить до дома, я поделился бы им с вами.

Ира нахмурилась. Она терпеть не могла Валерьяна, и перспектива провести время в его обществе не улыбалась девушке. Но, взглянув на его смущенное, взволнованное лицо, поймав растерянную улыбку, она вдруг почувствовала, что, действительно, какое-то горе или неприятность, по крайней мере, случилась с юношей, и по свойственной ее натуре великодушию, пожалела его и скрепя сердце разрешила подождать ее.

Вадберский расцвел: лицо его озарилось улыбкой. Он крепко сжал и сильно встряхнул руку Иры и, еще раз рассыпавшись в комплиментах по ее адресу, вышел, звеня шпорами, за порог.

- Басланова, кто это?

- С кем вы говорили, Басланова?

- Какой интересный, кто он такой? - градом посыпались вопросы на Иру, лишь только высокая фигура кавалерийского юнкера исчезла за дверью. И чуть ли не все продавщицы модного магазина окружили Иру.

- Это мой родственник, - спокойно ответила девушка.

- А правда - он князь? Мы слышали, как он говорил Яше: "Доложи m-lle Баслановой, что ее хочет видеть князь Вадберский". Неужели правда? - изумлялась Илочка.

- Князь... конечно. Что же, однако, следует из этого? - спокойно обратилась Ира.

- Но, боже мой! Князь, богатый... знатный... Из аристократической семьи... из высшего светского общества! Надо дорожить таким поклонником, Басланова! - подхватила Машенька.

- Во-первых, он вовсе не мой поклонник, - сказала Ира, - а во-вторых, я и не знала, г-жа Иванова, что можно судить о достоинствах людей по их титулу и фамилии.

- А в вас еще прочно сидит классная дама, Басланова. Вы нет-нет и начинаете читать нотации, - съязвила Машенька.

- И очень сожалею, что эти нотации не приносят вам пользы, - отпарировала Ира.

В восемь вечера девушки веселой гурьбой высыпали из магазина, и когда Валерьян подошел к Ире, Илочка, Машенька, Тина и другие продавщицы проводили их насмешливыми взглядами.

- Наша-то смиренница поклонника себе нашла!

- В тихом омуте, знаете...

- Эта она с виду такой скромницей прикидывается, а на самом деле прелестная Ирочка - презлейшая кокетка.

Ира отлично сознавала, что служит мишенью для насмешек для сослуживиц, но нимало не обращала на это внимания.

- Говорите скорее, какое горе стряслось у вас, - обратилась она к своему спутнику, направляясь знакомою дорогой к трамваю.

- Но куда же мы идем, однако? - спросил Валерьян.

- К трамваю, конечно, - ответила Ира.

- Но, mon Dieu, я никогда не езжу на этой адски глупой машине, - запротестовал юноша и остановился перед франтоватым лихачом:

- Свободно, братец?

- Так точно, ваше сиятельство.

- Но... - начала было Ира.

- Садитесь, m-elle, он прокатит нас отлично, - засуетился Валерьян. - Воля ваша, но в трамвае я не смогу вымолвить и двух слов. Когда все соседи и визави уставятся на нас глазами разварной рыбы и будут ловить каждое слово со вниманием, достойным лучшего применения. Да и потом таким способом передвижения, какой я выбираю, вы достигнете дома значительно быстрее.

Тут Валерьян с манерой истинного джентльмена распахнул кожаный фартук перед девушкой, помог усесться Ире и, снова застегнув фартук, вскочил в пролетку и сел рядом, лаконично приказав лихачу: - Трогай, братец!

Легкий экипаж понесся, увлекаемый сытой и бодрой лошадкой. Ире было непритятно ехать с несимпатичным ей человеком на виду у сослуживиц в нарядном экипаже и чувствовать на себе их взгляды, горевшие завистью.

Пролетка, миновав Невский, вылетела на Дворцовую набережную.

- Дорогая сестричка! Спасите меня! - вдруг сказал Валерьян.

- Почему сестричка? И от чего мне надо спасти вас? - удивилась девушка.

- Сестричка, потому что вы родная сестра моего милого Andre, моего брата, мужа моей сестры, - торопливо заговорил юноша. - Да, да, вы моя милая, хорошая, добрая и великодушная сестричка. И вы должны спасти меня или... я погиб!

- Да в чем же дело? Объясните же толком! - уже начинала терять терпение Ира.

Самодовольное лицо Валерьяна с его тщательно закрученными усиками, казалось взволнованным и огорченным.

- Со мной случилось одно очень печальное происшествие, как пишется в дурацких романах, Ирина Аркадьевна. Вообразите себе: вчера я, Дима и Пестольский отправились на скачки. Вы знаете, конечно, что там не только любуются лошадьми, но ставят на них деньги, то есть, mille diables, как говорит мой приятель Дима, играют в тотализаторе. Играл, конечно, один Пестольский, а мы с Димой, как не имеющие права делать этого в качестве представителей молодежи, мы действовали через него, нашего старшего приятеля. То есть присоединяли к его деньгам свои и делали втроем, сообща, наши ставки. Все шло поначалу прекрасно. Пестолький ставил, мы выигрывали до тех пор, пока нас не подвела красавица Инфанта, премированная лошадь графа С... Эта-то злодейка и испортила нам дело. Все кругом кричали, что надо ставить на нее. Она всегда приходила первой. И вдруг на этот раз Инфанта изменила себе и нам. Победила другая лошадь. Мы с Димой и Пестольским потеряли в общей сложности довольно крупную сумму. Думая, что это случайность и что Инфанта сумеет нас выручить в конце заездов, мы повторили на нее ставку. И снова потеряли, тогда поставили на другого коня. Не повезло и тут. Словом, на мою долю пришлась цифра проигрыша в несколько сот рублей. Что было делать - занял у одного знакомого. Он, знаете, богат, располагает крупными суммами. Тут же на скачках Дима и познакомил нас. Денег он мне дал сразу, как только узнал, что я князь Вадберский. Ну, разумеется, расписку взял... Вексель я, как несовершеннолетний, не могу дать, он недействителен, а расписку дал и честное слово, что заплачу самое позднее завтра. Если же не заплачу - грозит написать отцу за границу. А вы знаете отца? С ним удар может случиться, если узнает, что я... играю на скачках... беру в долг деньги и тому подобное....

Валерьян казался еще более растерянным и смущенным в эту минуту.

- Мне очень жаль Юрия Львовича, - произнесла девушка, - но чем же я могу помочь вам, однако? И почему вы обратились именно ко мне, князь? Что я могу сделать для вас?

- О, все, сестричка! Решительно все! - не давая ей опомниться, продолжил Валерьян. - Подумать только: вы служите кассиршей в богатом магазине...

- Что вы хотите этим сказать? - спросила Ира.

- Ma parole (честное слово), нет ничего предосудительного в том, что вы возьмете три сотни рублей временно, на два, на три дня из кассы заимообразно и вручите их мне, - продолжал юнкер, - а через три дня я вам их отдам. Ma parole d'honneur, отдам в пятницу же утром, самое позднее вечером. Принесу непременно.

- Что вы говорите, Валерьян Юрьевич? Разве я могу взять без спроса чужие деньги?

- Без спросу? Чужие деньги? Mille diables, как говорит мой приятель Дима, зачем эти страшные слова? Во-первых, вы не возьмете этих денег, а только сделаете небольшой оборот с ними. Во-вторых, через три дня я буду иметь большую сумму от одного моего знакомого. Он даст мне ее. Обещал под честным словом, и вы положите деньги снова на место. В-третьих, когда у вас бывает недельная проверка кассы? В субботу? Да? Великолепно! Даю вам слово, честное слово князя Вадберского, что деньги у вас будут накануне этого дня.

Голос юноши звучал с такой силой и убедительностью, так искренне смотрели его печальные глаза на Иру, что усомниться в чистоте его намерений девушка никаким образом не могла.

Тем не менее, предлагаемая ей Валерьяном афера казалась Ире чудовищной.

- Ни за что на свете я не сделаю этого! - сказала она решительно. - Ни за что!

Валерьян стал темнее тучи.

- В таком случае за все придется ответить моему бедному отцу! - произнес он дрогнувшим голосом.

- Что вы хотите сказать этим?

- А то, что моя расписка будет отослана ему. И Бог весть, как подействует на него вся эта история!

Что-то дрогнуло в сердце Иры. Огромное чувство жалости к возможному горю старого князя защемило ее сердце. Перед ее духовным взором предстал добрый старик, его открытое, благородное лицо, глубокие, печальные глаза, полные сочувствия к людям. И он всегда был так добр к ней и ее брату Андрею. Особенно к Андрюше, который благодаря исключительным заботам Юрия Львовича мог достичь в искусстве того, чего достиг сейчас... Ведь не будь старого князя, не видеть Андрею Италии! А как дивно относился он к молодому художнику! Как к родному сыну...

И вот этот прекрасный человек, этот рыцарь духа, каких не много встречается на белом свете, должен будет перенести отчаянную боль разочарования в сыне, которого он так любит! Нет, не следует заставлять страдать такого человека. Невозможно подвергать его жизнь опасности... Ставить на карту его здоровье, благополучие, все! Надо не иметь сердца, чтобы решиться огорчить его. А между тем взять чужие деньги без спроса из кассы - могла ли решиться на это она - Ира?

Она решила переговорить с Ильей Ивановичем Донцовым обо всем откровенно и просить его помощи, просить разрешить ей на несколько дней взять триста рублей из кассы магазина.

Ира тут же поделилась своей мыслью с молодым человеком.

Вадберский, однако же, не одобрил ее:

- Ах, сестричка, вы и понятия не имеете, что за люди все эти хозяева магазинов и их управляющие! Они боятся за свои сотни, как скупой за сокровища. И наверное денег не даст этот ваш Донцов. И мой несчастный отец...

- Вы бы побольше думали о вашем действительно несчастном отце, прежде нежели играть на скачках, - холодно остановила юношу Ира.

- Maris Dieu... (Но Бог мой!) Раз дело сделано... Снявши волосы, по голове не плачут... Или, наоборот, сняв голову, по волосам не плачут... - так кажется, жалко иронизировал юнкер. - Теперь же мне остается только молить вас о вашем великодушии, Ирина Аркадьевна. Дайте мне эти несчастные три сотни завтра, и вы увидите, что не в субботу даже, а в пятницу вечером я верну их вам. Я же клянусь вам всем святым и даю вам еще раз мое честное слово, что мой знакомый обещал мне дать деньги не позднее пятницы утра.

Ира взглянула еще раз на Валерьяна. Он казался искренним.

- Хорошо, - подумав с минуту, произнесла она. - Я постараюсь достать вам эти деньги. Что у нас сегодня? Понедельник? Завтра, может быть, вы получите их, но с условием - в пятницу перед закрытием магазина вы мне принесете их, Валерьян Юрьевич, обратно!

- Но, само собой разумеется, что принесу. Как можете вы сомневаться в этом. Я же дал вам мое честное слово!

- Хорошо. Завтра приходите в двенадцать часов. Постараюсь помочь вам. А теперь велите остановиться вон у того дома. Мы приехали.

Ира, едва пожав руку молодому князю, выпорхнула из пролетки.

- Ирина Аркадьевна - вы ангел... Вы - само великодушие... Вы - героиня! - говорил ей вслед Валерьян.

Но она уже не слышала. "Завтра же попрошу на три, четыре дня у Донцова эти несчастные деньги. И если Илья Иванович разрешит..." - думала Ира.

Надя и Жура, встретившие Иру у дверей, уже повисли на ее шее, лишая возможности думать о чем-либо ином, что не касается их. Из столовой спешила Зинаида Юрьевна. Ей Ира не обмолвилась ни словом о визите Валерьяна, уважая его просьбу сохранить строжайшую тайну.

Теперь в короткие часы домашнего отдыха она забыла все свои заботы и тревоги.

И только ночью, когда Зинаида Юрьевна уже заснула, Ира все еще терзалась исходом завтрашнего разговора с управляющим и невозможностью спасти от неприятности старого князя.

И только под утро, на заре, она уснула.

Маленький, толстенький Илья Иванович, тяжело пыхтя и посапывая, сидел в кассе перед Ирой и глядел на нее с заметным недоумением. А Ира, спокойная, уравновешенная, как всегда, говорила:

- Я понимаю, что моя просьба чересчур смела и может вам показаться даже дерзкой, но Илья Иванович, я прошу разрешить мне взять эти деньги на четыре дня не ради себя, не из каприза или случайной прихоти, а ради человека, достойного и благородного, которому всем обязана моя семья. Конечно, нужно иметь много доверия ко мне, чтобы позволить воспользоваться этой суммою из кассы. Я это понимаю отлично. Вы же почти не знаете меня. Вы и так оказали мне большое внимание, когда взяли меня на место благодаря протекции Зинаиды Юрьевны, и... я это умею, верьте мне, ценить... Теперь прошу вас увеличить это доверие и помочь мне выручить из беды моего родственника.

Ира замолкла и подняла на управляющего свои честные глаза. Эти глаза никогда не лгали. Они как нельзя лучше отражали ее светлую душу.

Илья Иванович думал: "Вот девушка, которая могла бы, не говоря ни слова, взять у меня из кассы несколько сотен рублей и не сделала этого. Она чистосердечно обратилась ко мне с просьбой. Надо такую честность ценить и поощрять. Тем более что Басланова не чета другим здешним. Она из хорошей, благородной семьи и деньги отдаст".

Илья Иванович решил выручить Иру, дал разрешение взять до субботы необходимую сумму и посоветовал девушке не рассказывать никому из сослуживиц об ее займе.

- Только уж потрудитесь к субботе, чтобы денежки были налицо, - произнес он в заключение. - И расписку мне дайте для всякого случая.

- Конечно, дам расписку, - весело отвечала девушка и стала горячо благодарить старика.

Тяжелое бремя свалилось с плеч Иры. Теперь старый князь Юрий Львович ничего не узнает и ничто не нарушит его спокойствия.

Передавая конверт с деньгами Валерьяну, Ира взяла с него два обещания. Одно - возвратить деньги не позже вечера пятницы. Другое - никогда больше не играть на скачках ради своего старика отца.

Валерьян поклялся ей тут же исполнить все, что она требовала. Попутно рассыпаясь в благодарностях, благословляя Иру, он божился ей в том, что с нынешнего дня не переступит порога тотализатора, и так лебезил и заискивал перед девушкой, что окончательно опротивел своей приторностью, и она была рада-радехонька, когда непрошеный "братец" исчез из ее клетушки-кассы.

Глава 8

Какою полною переживаний проходила для Иры эта неделя! Задумчивая возвращалась теперь девушка в "хибарку" на Васильевском острове. И ни Надя, ни Жура, ни участливые вопросы Зинаиды Юрьевны не могли развлечь ее, вызвать на откровенность. Когда Ира брала деньги под расписку у Ильи Ивановича, то ни на минуту не сомневалась в порядочности Валерьяна. Он казался таким искренним и несчастным в те минуты. Девушка не могла не поверить ему. Теперь же, по мере приближения срока отдачи, сердце Иры стало все чаще сжиматься от тяжелого предчувствия. А что если он не отдаст? Что, если обманет? Ведь если она и знает молодого князя, то с самой нелестной стороны. Его поступок с Катей, его льстивое поведение при последней их встрече, все это было весьма неприятно. И все-таки в глубине души Ира надеялась на благоприятный исход дела.

"Он отдаст. Не может быть, чтобы не отдал. Ведь он заверил меня своим честным словом!" - мысленно успокаивала себя девушка.

В таких сомнениях прошли три дня. Наступила пятница. Ира Басланова плохо спала в ту ночь. Со смутным чувством грядущего бедствия поднялась она утром. Нехотя выпила стакан кофе, поданный ей Дашей, исполняющей теперь роль няньки, кухарки и домоправительницы, и, отказавшись от завтрака, спешно вышла из дома. Убийственно медленно тянулся этот день для Иры. Каждый раз, как отворялась дверь магазина и входили покупатели, она невольно обращала глаза к входу. Не Валерьян ли? Но его не было. Впрочем, помня обещание юноши быть у нее вечером, Ира была более или менее спокойна днем. Но чем ближе подходил назначенный час, тем сильнее и мучительнее становилась ее тревога.

Стрелка на часах показывала половину восьмого, когда девушка уже не отрывала глаз от дверей. Валерьяна все не было. Пробило восемь. Последняя запоздавшая покупательница торопилась уходить со свертками и картонами из магазина. Продавщицы гурьбою направились за перегородку, где они прятали свое верхнее платье. Оттуда доносился их веселый смех и бойкая болтовня.

Но Ира ничего не слышала. Она была как во сне. Огромная тяжесть лежала у нее на сердце. Мучительно и горько каялась молодая девушка в своей излишней доверчивости. И поделом тебе! И поделом! Тряпка, ничтожество, овца, которую может провести мало-мальски ловкий бездельник! Стыдись, Ира! Где твоя проницательность и благоразумие? - казнила себя девушка. Что оставалось делать теперь? Чистосердечно покаяться во всем Илье Ивановичу? Сознаться в том, что сама она, Ира, по глупости и неопытности сделалась жертвой обмана? Просить его высчитывать у нее из жалованья хотя бы по двадцать пять рублей, в месяц, пока не покроется весь ее долг? Но как же тогда она будет жить? На что? Ведь те пятьдесят рублей, посылаемые ею матери, должны быть неприкосновенною для нее суммою, из которой она никогда не позволит себе урвать ни гроша. Как жить при долге в триста рублей и при ее более нежели скромной получке?

Ира очнулась только тогда, когда кто-то осторожно тронул ее за рукав.

- Барышня. Время закрывать. Домой пора, - услышала она голос Яши, принесшего ей пальто.

Кругом стояла полная тишина. Магазин опустел. Единственный электрический рожок горел еще у входа, остальные были потушены. Барышни-продавщицы разошлись давно, пользуясь своей недолгой свободой. Ира спешно оделась и вышла.

Теплый апрельский вечер дохнул ей в лицо освещающей бодростью. Синее небо... чистый воздух, снующие мимо нее автомобили и экипажи, приподнятое по-весеннему настроение толпы, все это так мало гармонировало сейчас с угнетенным настроением девушки. Она шагала по широкой людной улице, а с нею вместе неотступно шагали и ее безотрадные мысли. "Завтра проверка кассы... - думала Ира, - субботний вечер... Необходимо пополнить недостающую сумму.... Но где она возьмет теперь эти деньги, когда так очевидно, что Валерьян обманул ее и не принесет их ей никогда..."

Ужас перед завтрашним вечером властно охватил душу девушки и беспросветной черной тучей накрыл все ее существо. Ира в своем отчаянии и безнадежности даже не находила сил негодовать на поступок молодого Вадберского. Она шла, забыв о трамвае, о необходимости возвращаться домой, об отдыхе и обеде. И опомнилась лишь очутившись у Александровского сада.

- Ну и маршируете же вы, барышня, едва догнал! - услышала она позади странно знакомый голос и живо обернулась.

Перед ней стоял тот самый оригинальный покупатель, над которым несколько дней тому назад потешались ее сослуживицы. И на этот раз человек, похожий на обезьяну, остался верен себе. Вместо меховой дохи на нем была надета какая-то удивительная крылатка-шинель, какие носились лет пятьдесят тому назад нашими предками. На голове его сидела блинообразная старомодная с огромным козырьком фуражка. Сам же он улыбался добродушнейшей улыбкой, так мало подходившей к его дикой внешности.

- Рад, очень рад встретить вас, барышня, хоть одно знакомое лицо, а то совсем, признаться, запутался в проклятом этом городе... - говорил он, здороваясь с Ирой. - Сажусь в трамвай, еду на Балтийский вокзал, а попадаю к Полицейскому мосту. Гляжу в окошко - вы такая сосредоточенная, серьезная... Обрадовался: думаю старая знакомая... Соскочил за вами следом. Наконец-то догнал... Да что с вами, барышня? Бледны вы чрезвычайно! И лицо встревоженное... Случилось что с вами? - незнакомец с участием заглянул в глаза Иры. Его глаза светились неподдельной добротою и он так ласково улыбался, что Ира как-то сразу почувствовала доверие к нему.

"Что если попросить его? - подумала Ира. - Попросить этого незнакомого человека выручить меня из беды? И если он согласится оказать мне эту огромную услугу - ведь я тогда спасена! Не сама ли судьба, позаботившись об этом, посылает мне его в такой тяжелый момент?"

Она уже не думала о том, насколько удобно будет для нее прибегнуть к такой помощи у совершенно постороннего человека. Впереди стояла одна цель: возможность спасения, и, не рассуждая ни о чем больше, она заговорила, спеша и волнуясь:

- Не сочтите меня ради Бога безумной, но в нашей нынешней встрече я вижу перст Божий. Простите меня, не считайте обманщицей, лгуньей... но я нахожусь сейчас в отчаянном положении... Меня очень подвели, недостойно обманули... Я поручилась за одного моего знакомого... С разрешения управляющего магазином взяла деньги из кассы до сегодняшнего дня, твердо надеясь, что мне вернут их в срок... И вот...

Ира не договорила. Ее губы дрогнули.

- Бедное дитя, - произнес ее спутник после недолгой паузы. - Верю вам и от души благодарю вас за вашу откровенность. Постараюсь отплатить вам тем же. Чтобы не показаться вам слишком навязчивым, странным и смешным, я покривил на этот раз перед истиной и перед вами... Не из окна трамвая увидел я вас нынче и далеко не случайной была наша встреча. Я умышленно ожидал вас невдалеке от вашего магазина и, как только вы вышли оттуда, поспешил за вами. Мне необходимо было переговорить с вами. Не вы, а я сам нуждаюсь в вашей поддержке.

Он прервал на минуту свою речь, чтобы перевести дыхание, и, встретив недоумевающий взгляд Иры, продолжал с еще большей поспешностью: - Да, да, я нуждаюсь в вашей помощи. В тот день, когда счастливая судьба толкнула меня в двери того магазина, где вы служите, и я увидел вас, ваши честные глаза, ваше открытое благородное лицо, то понял, что все еще есть хорошие люди на свете, а ваш поступок с возвращением оброненных мною денег заставил меня искать новой встречи с вами, чтобы просить, да чтобы просить, умолять вас принять у меня место наставницы и сестры милосердия при моем больном сыне... О нет, не отказывайтесь, - воскликнул он, заметив нерешительность на лице Иры... - Мой бедный мальчик давно приговорен врачами. Он страдает тем недугом, который свел в могилу его мать. У моего единственного сына чахотка. И бедному Славушке ничего не осталось от жизни, как только терпеливо ждать приближения... приближения конца.

Он вытащил носовой платок из-под полы своей допотопной бекеши и стал усиленно сморкаться, чтобы скрыть подступившие слезы. Часто попадавшиеся им навстречу прохожие с удивлением оглядывали Иру и ее спутника. Его волнение невольно бросалось в глаза, а необычная внешность вызывала у встречных невольную улыбку. Но Ире незнакомец отнюдь не казался смешным. Захваченная человеческим горем, горем отца, готовившегося потерять единственного сына, девушка в эти минуты совершенно забыла о своей неприятности. Ей хотелось утешить несчастного отца, помочь ему словом, советом. Но чем могла она успокоить человека в таком беспросветном горе...

Между тем ее спутник немного оправился и продолжал уже более спокойно:

- Да, мой маленький Святослав - приговоренный. Он обречен судьбою с самого нежного возраста на раннюю смерть. Тотчас же после кончины жены я узнал об этом и, чтобы спасти ребенка, повез его в теплые страны. Где мы только не бывали! И в Каире, и в Ницце, и в Швейцарии, и у нас в Крыму. Я поддерживал слабо мерцающий огонек его жизни. Но мальчик не окреп даже под знойным небом Египта. Он таял, как свеча. И вот, мне посоветовали увезти его в Финляндию, в холодную суровую Финляндию, которая по новому трактованию медицинской мудрости в иных случаях спасает от такого рода недугов вернее солнца в южных странах. Мои средства позволили мне приобрести небольшую мызу в Финляндии недалеко от Выборга, в десяти верстах от железной дороги. К счастью, доктора оказались правы, климат Финляндии совершил чудо. Славушка окреп, поправился. Но, к сожалению, ни одна гувернантка не хочет ехать в нашу глушь. Все приглашенные мною воспитательницы, прожив не более недели, отказывались от места и оставляли наш дом. Я приехал в Петербург, чтобы пригласить к Славушке новую наставницу. И мой выбор пал на вас... Я понял, что не найду ничего лучше, как только увидел вас в окошечке кассы. А ваш достойный поступок привел меня к окончательному решению. Умоляю вас не отказывайте нам! Вы сделаете доброе дело. Вы облегчите страдание приговоренного к смерти ребенка и отчасти успокоите его отца... Что же касается ухода за больным, я не только вам, но и всем, кто служил у меня до сих пор в качестве наставницы моего сына, предлагаю не менее ста рублей ежемесячно. И авансом сколько хотите. Вы говорите, что вас обманули. Большую сумму не отдали вам?

- О, огромную! - вырвалось у Иры.

- Несколько тысяч?

- Что? Нет, как можно! Триста рублей!

Ира невольно вздрогнула от смеха, которым неожиданно разразился ее спутник. Переход от безысходной печали к безудержному хохоту был такой странный, как и вид этого человека. Ира, глядя на него, и сама улыбнулась.

- Ну вот! Ну вот! Вы улыбаетесь, значит - согласны. Я знал, что вы ангел по доброте. Благослови вас Бог за ваше великодушие. А уж Славушка-то мой как рад будет. Еще бы! Иметь такую молодую, симпатичную, добрую наставницу. С последней, Марьей Ивановной, кузиной доктора, они не ладили, пришлось ее отпустить. А насчет денег не беспокойтесь, ради Бога; вот вам ваши триста рублей, аванс в счет заработка. Через шесть месяцев мы будем квиты... Вы заслужите их в этот срок, если даже я буду вычитать только половину вашего жалованья... Порывшись во внутреннем кармане своей старомодной шинели, спутник Иры передал ей несколько бумажек.

- Кажется, так... Сосчитайте... - произнес он, не глядя на деньги.

- Но...

- Без "но".. барышня, милая... Хотите спасти людей - не лишайте своей помощи. И вот еще прошу - поторопиться. Через два дня я должен возвратиться на мызу... Уж будьте готовы, прошу вас... И адресочек ваш оставьте, заеду в понедельник сам за вами. Не позже семи часов. Поезд наш отходит ровно в 8... Да вот еще: боюсь я за вас, не соскучились бы вы в нашей глуши...

- Мне некогда будет скучать! - сказала Ира, которая в глубине души уже решила принять столь необходимое для нее предложение: "Что делать, - думала девушка, - не придется съездить к маме в родные Яблоньки, повидаться с милой старушкой. Пусть Катя едет туда одна по окончании занятий и экзаменов. Попрошу Зину Градову пока что заменить ей меня. Пусть в отпуск ходит к ней Катя по-прежнему, как и при мне, и пускай от Зины же и отправляется на родину".

- Благодарю вас, - уже вслух докончила свою мысль Ира. - Я с удовольствием принимаю ваше предложение и особенно благодарю вас за деньги, доверенные мне авансом. Вот визитная карточка: на ней значится мой адрес.

Незнакомец взял ее и в свою очередь передал свою. На толстом четырехугольнике было выведено старинной вязью: "Алексей Алексеевич Сорин". И больше ничего.

* * *

Все последующие события промелькнули с быстротою кинематографических картин.

Пришел и ушел вечер субботы с подсчетом кассы и заблаговременным приложением не достававшей до этого дня суммы. Нечего и говорить о том, что Валерьян так и не показывался с деньгами. Удивление Ильи Ивановича Донцова достигло крайних пределов, когда неожиданно Ира поблагодарила его за оказанное ей доверие и отказалась от места.

- Да как же это так, вдруг, барышня? С бухты-барахты? Раз-два и готово. И мы вами довольны и вы нами как будто. Служить бы, значит, а вы вот, как нарочно, покидаете нас. Редко, когда попадется такой хороший, честный человек, как вы, и непременно переманят его на лучшее место, - возмущался старик-управляющий. Ире пришлось рассказать про происшедшее с нею за эти дни несчастье: не называя фамилии виновника его - Валерьяна, но не забыв упомянуть и о выручившем ее из беды незнакомце, которому решила заплатить добром за добро.

Лишь только Илья Иванович услышал об этом, он весь так и зашелся негодованием. - Да Бога вы не боитесь, барышня, да неужели же из-за трех сотен каких-то злосчастных нам работницы хорошей лишаться! Да сказали бы вы хоть одно слово мне о том, да я бы ждал отдачи хоть сотню лет...

И он еще долго говорил, все еще, вероятно, надеясь на то, что Ира откажется от своего решения и останется служить у них.

Совершенно иначе отнеслись к уходу молодой девушки ее сослуживицы. Илочка, Тина, Машенька, Катя и другие барышни-продавщицы завидовали недавней скромной кассирше, мельком на ходу услыхав из ее разговора с управляющим о том, что она, Ирина Басланова, получила и выгодное приглашение.

- И везет же таким белоручкам! Небось, теперь наживет денег кучу. Не то что мы, грешные, - шептались они по уголкам.

И вот Ира ушла. Словно во сне произошло с нею все последующее: ее последние сутки в маленькой хибарке на Васильевском острове, последние часы с Катей, Зиной, ее детьми, Леонидом, прибежавшим проводить ее. Никому из них Ира не рассказала про Валерьяна. Ей самой становилось как-то стыдно за человека, так бесчестно поступившего. Ира говорила перед разлукой:

- Ради Бога, поберегите мне Катю, Зина.

- Да, ладно уж, ладно, сберегу вам сокровище ваше, - добродушно отмахивалась та, - небось не забыла, как вы за моих Журу и Надю заступались.

- А ты, Катя, заботься о маме, когда домой приедешь. Все ей расскажи, нашей милой. Я от себя ей напишу пока что. Да занимайся хоть немного летом: С книги списывай, задачи решай. А еще скажи мамочке, что я всей душой к ней рвалась хоть бы на недельку. Не судьба, значит. В письме все ей объясню подробно. Да пиши почаще, ради Бога, отсюда и из дома. Ну, храни тебя Господь!.. - Это были последние слова Иры, адресованные сестре перед отъездом. Катя горько плакала, обнимая старшую сестру. Зинаида Градова крепко жала ее руку... Жура и Надя рыдали навзрыд. Когда вечером Алексей Алексеевич заехал к Градовой, он не мог не умилиться при виде трогательного прощания сестер и друзей.

* * *

Возница финн, куря трубку и флегматично подергивая вожжами, подкатил к крыльцу вокзала на своей тряской таратайке.

- Садитесь, Ирина Аркадьевна, вам неудобно? Какая досада, что не телеграфировал на мызу. Выслали бы экипаж за нами. Пожалел людей беспокоить ночью, - хлопоча около своеобразного чухонского экипажа и устраивая в нем Иру, говорил Алексей Алексеевич.

Ира уселась в тарантас. Глаза ее слипались. Долгая тряска в вагоне, позднее время, частая смена впечатлений за день - все это вместе взятое не могло не повлиять на девушку. Она чувствовала себя невероятно уставшей. А кругом нее северная апрельская ночь давно ткала свои причудливые узоры.

Мохнатые огромные сосны, уходя в небо, особенно рельефно выделялись зелеными пушистыми ветвями на светлом фоне. Молодая едва освободившаяся от снега травка уже мягко зеленела по краям дороги. Но там, подальше, в глубине леса, лежали еще набухшие, грязные полосы снега. Где-то вдали уже шумели по-весеннему озера. Величаво и сумрачно высились холмы. Таратайка то ныряла в ложбины, то поднимались по извивающейся дороге. Алексей Алексеевич заботливо накинул на плечи своей спутницы теплую меховую пелерину.

- Удобно ли вам? - спросил он Иру.

Девушка едва нашла в себе силы ответить ему что-то. Туманные грезы сковали ее.

Скоро сладкое забытье охватило Иру, и она медленно погрузилась в дремоту.

- Приехали! Ирина Аркадьевна, пожалуйте. С Богом входите в мою скромную хату! - услышала девушка голос Сорина и открыла глаза. Солнце ярко и весело брызнуло ей в лицо. Таратайка стояла перед воротами мызы. Флегматичный финн, доставивший их сюда со станции, тащил ее чемодан к калитке и кричал что-то на непонятном наречии.

- Что Святослав Алексеевич? Как здоровье? - с плохо скрытою тревогою в голосе обратился Сорин к отворившему калитку человеку.

Человека звали Степаном: он принял у чухонца пожитки барышни и, сунув чемодан другому слуге, кинулся к таратайке, где находились картонки, пакеты и корзины хозяина.

- А мы, барин, нынче вас и не ждали. Святослав Алексеевич почивают.... Они, слава тебе Господи, всё время хорошо себя чувствовали. Только скучали малость... Господин Магнецов и то жаловались на барчонка... Сладу, сказывали, нет. Тосковали, капризничали, попашеньку дожидались, - самым обстоятельным образом докладывал словоохотливый Степан. Другой человек, Ефим, служивший кучером, дворником и сторожем на мызе, угрюмого вида человек, молча принял пожитки и понес их в дом.

Солнце играло на стеклах небольшого двухэтажного здания, построенного по образцу норвежских домиков. Он стоял в саду. Вокруг домика росли сосны и пихты... Серые зыбучие финские пески ревниво охраняли сад от малейшего признака зеленой травки... Песчаные неровные дорожки, волнообразно убегали куда-то под густые шатры хвойных деревьев.

Какой-то рокочущий шум долетел до Иры, пока она входила в сени своего нового жилища.

- Это озеро наше шумит, не извольте беспокоиться, барышня, - сказал Степан, указывающий ей дорогу в ее комнату.

Через ряд небольших, но чрезвычайно чистых и уютно обставленных стильной норвежской мебелью комнат Ира прошла к себе. Ее горница находилась в нижнем этаже дома. В верхнем жили сам хозяин с сыном, прислуга и доктор, неотлучно находившийся при ребенке. Внизу же была столовая, гостиная, кухня и ее, Иры, угловая комната, выходившая огромным окном в сад. Эта комната с чистой узкой постелью, с зеркальным карельского дерева белым шкапом, письменным столиком и широким креслом-кушеткой сразу понравилась ей. Выкрашенная масляной краской, чуть сумрачная от сосен, росших по соседству, просторная, чистенькая и уютная горница невольно располагала к занятиям здесь, под ее гостеприимным кровом. Чья-то благодетельная рука позаботилась и об удобствах Иры. В новеньком умывальнике была налита студеная вода. На письменном столе расставлены принадлежности для письма. На полках, прибитых на стене, прижимались друг к другу томики классиков: Пушкина, Лермонтова, Гоголя.

Белоснежное полотенце, покрывало и подушки на кровати сверкали безупречной чистотой. Едва успев налюбоваться всем этим, Ира услышала стук в дверь. Вошел Степан.

- Барин просит вас закусить с дороги. Барчонок спят, почивают крепким сном. До завтрака не придется вам с ним познакомиться. А закусить пожалуйте, барышня.

- Спасибо, Степан. Поблагодарите Алексея Алексеевича, но есть я не хочу. Скажите, что не до еды, спать хочется.

- Доброго сна, барышня, - отвечал Степан.

Глава 9

Ира спала долго. Она не проснулась даже тогда, когда, чуть слышно, скрипнув дверью, зашла в комнату плосколицая, рыхлая, старая чухонка Анна-Мария, служившая одновременно и кухаркой и горничной на мызе Сорина.

- Тавай, ремя тавать, голюбуська, - произнесла она. "Вот и привезли новую гувернантку барчонку, - думала Анна-Мария, - а долго ли поживет такая молоденькая да красивая здесь, без людей, один Господь знает. Приезжали сюда служить и не такие молоденькие, много постарше, да и то больше месяца не оставались. Шутка ли, кругом на 15 верст ни одной живой души. Ни соседей, ни деревни, даже. Одной ей, старой Анне-Марии, нипочем это, она родилась и выросла на этой мызе, в здешней глуши. Ее покойный муж был управителем и сторожем у прежних хозяев. И она, Анна-Мария, перешла вместе с мызой от старого хозяина к новому, купившему это гнездо. Она умеет чисто и вкусно готовить, убирать комнаты, и не мудрено, что ей удалось угодить новому владельцу. Для черной работы здесь держат работницу Иду, тоже финку, которая ходит за коровами. Остальную трудную работу выполняют мужчины. Анна-Мария уже год со дня приезда сюда новых хозяев служит им. Водворение Сориных на мызе совпало со днем смерти ее мужа, старика Адама. Теперь его обязанности поделили между собою Степан с Ефимом. Анна же знает одно комнатное и кухонное хозяйство. Она любит эту мызу, где родилась, выросла и вышла замуж за своего Адама. Любит это угрюмое, одинокое, печальное гнездо, затерянное среди песков и вечнозеленых сосен. Она привыкла и к одиночеству, и к неумолчному плеску большого холодного озера. Никуда не тянет старую одинокую женщину. А все же порою в долгие зимние вечера взгрустнется бывало и ей: вспоминается умерший муж, вышедшие в далекую сторону замуж дочери. И перемолвиться о них не с кем. Барин Алексей Алексеевич Сорин дни и ночи просиживает у себя в кабинете, что-то пишет, что-то читает. Славушка лежит целыми днями, а по вечерам со Степаном, которого очень любит, возится в зале. Приезжие наставницы, сменявшие одна другую, и вовсе не нравились Анне-Марии. Они ни слова не говорили по-фински, она очень плохо объясняется по-русски. Да и важные они были, барышни... А эта как будто на них и не похожа вовсе".

Размышляя таким образом, Анна-Мария склоняется над Ирой и пристально разглядывает лицо спящей.

- Тавай, тавай, миляя!..

Неожиданно Ира поднимается и садится на постели.

- Который час? Уже поздно? А вы, верно, Анна-Мария, про которую мне рассказывал господин Сорин? - задает она вопрос старухе и крепко сжимает мозолистые загрубевшие в работе руки Анны-Марии. Старуха, непривычная к такому отношению со стороны приезжих гувернанток, улыбается во всю ширь своего плоского лица и кивает головою.

- Добро позяловать! Бог помоць! - коверкая слова, говорит она.

Солнце стояло высоко в небе, когда Ира вышла в столовую. Тот же вездесущий Степан хлопочет возле самовара на хозяйском месте. На нем красная сатиновая рубаха с ременным поясом и высокие сапоги. А в большом и удобном кресле Ира видит ребенка с распущенными по плечам льняными локонами и черными глазами, похожими на спелые черные вишни, обрызганные росой.

На нем надет тот самый голубой воздушный капот-матинэ с белым кружевным воротом, который она несколько дней тому назад продавала Сорину в магазине дамских нарядов.

- Да ведь это Славушка! - говорит Ира.

Он приподнялся с кресла... Одет он был в длинные матросские штаны и желтые ботинки.

- Славушка! - повторила Ира и радостно протянула навстречу мальчику обе руки.

- Да, я - Славушка Сорин, а вы Ирина Аркадьевна, моя новая наставница? - спросил он тоном вполне взрослого человека. Ира молча кивнула. "Боже мой, помоги мне раздуть огонек жизни, слабо теплящийся в нем", - мысленно вознесла свою мольбу к небу девушка, в то время как ее энергичные маленькие руки крепким пожатием приветствовали мальчика.

- Я рад вас видеть, - сказал Славушка. Потом, с видом маленького хозяина он стал радушно угощать свою будущую наставницу. Сам он ел мало и неохотно. Ира с сочувствием смотрела на его усталые лихорадочно блестящие глаза. Когда же, выпив стакан молока и съев порцию холодного ростбифа, молодая девушка встала из-за стола, Славушка предложил ей пойти посмотреть мызу с ее несложным хозяйством.

- Только уж вы простите меня, я очень плохой спутник. И подвигаюсь настолько быстро, насколько Степан возит мое кресло-колясочку. Ведь мои ноги так слабы, что я вовсе не могу ходить, - с виноватой улыбкой заключил Славушка.

- Конечно, конечно, мы совершим чудесную прогулку, Славушка. Вы покажете мне все ваше хозяйство. Одевайтесь же поскорее. Ведь, надо надеяться, вы не выедете на прогулку в этом голубом капотике, - пошутила она, чтобы придать хоть немного бодрости ребенку.

- Ну, разумеется, нет. Голубой капотик мне привез папа из Петербурга. В нем резче проступает мое сходство с покойной мамой, - не без гордости произнес ребенок. - Вы еще не видели, конечно, ее портрета, который стоит в кабинете у папочки. Сейчас я не могу вам показать его. Папа занимается в кабинете. Пишет свою большую книгу о передвигающихся растениях. Мой папа ученый-ботаник, профессор; читал прежде лекции студентам, теперь же бросил службу из-за меня. Бедный папочка, сколько ему предстоит еще возни со мною! Я очень нездоров, Ирина Аркадьевна. И папе приходится возиться с моим лечением, ездить со мною за границу, держать в доме постоянного доктора. Ах, как грустно, если бы вы знали, Ирина Аркадьевна, как больно причинять столько забот и волнения папочке... Он такой добрый, и я его так люблю. Вы знаете, мне иногда кажется, что ему, пожалуй, легче было бы, если бы я не мучился, не болел, а лежал, как мама, в могилке.

Ира не дала договорить ребенку. Она взяла его слабенькие ручонки в свои и заговорила, стараясь во что бы то ни стало справиться с охватившим волнением.

- Нет, нет... Вы совершенно не правы, Славушка. Ведь вы - все для вашего отца. И жизнь, и солнышко, и воздух. Подумайте только, что за ужас для него лишиться вас!..

- Да, да, вы правы! Вы так успокоили меня, - задумчиво и не по детски-серьезно произнес мальчик. - Ведь так, как вы говорите, никто еще не говорил со мною. Те, прежние наставницы, которых приглашал ко мне папа, отвечали всегда одно и то же: что я еще слишком молод для таких разговоров или что все это глупости и что я люблю воображать то, чего нет на самом деле. И только вы, вы одна поняли меня и так хорошо меня успокоили... И... и я не знаю, дорогая Ирина Аркадьевна, но я вас сразу полюбил за это. И всегда, всегда буду любить вас и останусь вашим другом.

- Ну, вот и отлично, давайте будем друзьями.

* * *

Маленькая, но весьма комфортабельно устроенная мыза Сориных произвела на Иру отрадное впечатление. В конюшне их встретил веселым ржанием гнедой красавец Лютик и старая Водовозка. В хлеве румяная, веселая Ида приветствовала их бесчисленными книксенами. По-русски она не понимала вовсе, и знакомство их ограничилось лишь улыбками с обеих сторон. В стойлах стояли четыре коровы, которых Славушка пожелал угостить хлебом, предусмотрительно захваченным из дома Степаном.

Потом пошли на озеро. Огромное, синее, оно произвело глубокое впечатление на Иру. Волны бурлили здесь еще по-весеннему. Зеленые сосны и пески, желтевшие на обрывистом берегу, дополняли его дикую красоту, отражаясь в зеркальной поверхности озера.

Отсюда Степан покатил кресло Славушки к лесу. Ира шла подле, держась за ручку этого своеобразного экипажа. По просьбе мальчика, она рассказала ему о своей семье, о милых обитательницах Яблонек, о брате-художнике и о маленьких друзьях Журе и Наде.

К обеду вышел из своего кабинета профессор Сорин. Пришел доктор Магнецов, находившийся безотлучно в доме, серьезный, задумчивый человек, со сдержанными манерами и тихой речью. Его познакомили с Ирой и в серьезном, умном взгляде доктора, обращенном на Славу, она прочла то же искреннее участие, ту же бесконечную готовность помочь больному. Да и не только самому Алексею Алексеевичу Сорину, но и всем окружающим: прислуге, Степану, добродушной Анне-Марие и Иде, был, по-видимому, дорог этот хрупкий и нежный, как цветок, мальчик.

Обед прошел оживленно. Подкрепленный свежим воздухом и прогулкой, Славушка кушал нынче с большой охотою, и аппетит сына самым благоприятным образом отразился на настроении самого профессора. Он шутил, добродушно посмеивался над Анной-Марией, пересолившей в честь приезда нового члена семьи молочное блюдо. Рассказывал о своем труде, о будущей книге, на которую возлагались большие надежды, делился своими планами с присутствующими или внимательно слушал Славушку, который рассказывал отцу про сегодняшнюю прогулку.

После обеда Степан покатил в гостиную кресло ребенка. Доктор направился вслед за ними.

- Могу я предложить вам пройти со мною в кабинет, Ирина Аркадьевна, - попросил девушку Сорин.

В большой светлой комнате, второго этажа с огромными шкапами во всю стену, сплошь заставленными книгами, с таким же огромным письменным столом, Ира остановилась пораженная. Прямо перед нею над письменным столом профессора, заваленным бумагами, всевозможными книгами, брошюрами и заставленным стеклянными колбочками и ящиками с сухими растениями, висел портрет женщины. Каждая черточка ее тонкого лица дышала глубокой грустью. Задумчивые черные глаза смотрели прямо на Иру. Кроме удивительной красоты этой женщины, Иру поразило сходство с мальчиком, который находился сейчас там, в гостиной, в обществе доктора и верного слуги.

- Смотрите на мою Нину, барышня? - спросил Сорин, - произвела она на вас впечатление? Неудивительно...

По лицу Сорина текли слезы.

* * *

Чудесный июньский вечер.

В гостиной на мызе Сориных все окна раскрыты настежь. За роялем сидит доктор Магнецов и тихо играет Лунную сонату. Как она прекрасна! Славушке, лежащему на диване, кажется, что под звуки этой сонаты, там за открытыми окнами, под зеленым навесом сосен елей, кружатся и прыгают маленькие существа - лунные эльфы. И хотя солнце еще не зашло и сумерки только-только начинают спускаться - эльфы уже здесь. Эльфы уже танцуют. Они уже водят хороводы под звуки Лунной сонаты и пляшут с крошечными венчиками на головах. Ира сидит подле больного.

- Славушка, о чем вы задумались? - спрашивает у мальчика Ира.

- Я думаю об эльфах, Ирина Аркадьевна, и мне кажется, что я вижу их там в саду, танцующими под зелеными ветвями сосен. А вы? Вы не видите их?

- Какой вздор, Славушка. Ваша головка полна бредней, должно быть, потому что нынче Иванова ночь. Потому что сегодня ночь волшебных сказочных чудес и выдуманных людьми фантастических переживаний, о которых мы говорили вчера. Не правда ли?

- Ну да, конечно... Вы правы... Анна-Мария рассказывала мне, что в ночь под Ивана-Купалу просыпаются в лесах ведьмы, лешие, лесовики, эльфы и русалки и приходят плясать на поляну. А вы знаете, Ирина Аркадьевна что сегодня финны жгут костры на нашем озере?.. Они сходятся поздно вечером на берег и прикатывают смоляные бочки. Их сжигают у самой воды, и здешний богач-помещик, барон Арнгольд, устраивает мальчикам чудесное угощение. Те весело угощаются, потом пляшут и прыгают через костры... И тут же выбирают короля и королеву праздника. Ах, как все это должно быть интересно, право! В прошлом году мы приехали сюда на мызу из-за границы уже много позже праздника, а сейчас папа не позволит мне ни за что отправиться на берег, потому что всю ночь меня будет колотить лихорадка... Уж такой я несчастный, право. А между тем, если бы вы только знали, как мне хочется посмотреть вблизи на этот финский праздник, на эти костры и танцы, Ирина Аркадьевна!

- Бедный Славушка, не горюйте, мы откроем окна, закутаем вас хорошенько и подвезем ваше кресло поближе, чтобы вы могли полюбоваться хотя бы издали, - утешала мальчика Ира.

- Ах, как мне хочется взглянуть на все это! - шептал в волнении мальчик.

- Доктор! - неожиданно позвала Ира все еще перебиравшего клавиши Магнецова. - Доктор, не можете ли уделить мне минутку...

Рояль затих, и Виктор Павлович подошел к ним.

- Что угодно, Ирина Аркадьевна? - осведомился он.

- Не находите ли вы возможным доставить маленькую радость нашему больному, - отводя его к окну, спросила Ира, и тотчас же продолжала еще тише, чтобы ни одно слово уже не долетало до Славушки.

- Почему бы не доставить ему эту маленькую радость? Его жизнь так бедна событиями.

Доктор долго обдумывал ее просьбу. Затем поднялся в кабинет отца и довольно продолжительное время оставался там.

Когда же Виктор Павлович снова появился на пороге гостиной и навстречу немому вопросу Иры улыбнулся, девушка обрадовалась, как ребенок.

- Одевайтесь, Славушка, мы отправимся на озеро. Вы увидите и костры и пляску... Папа разрешил, доктор тоже, и что за чудесный вечер вам предстоит нынче! - весело говорила Ира.

То был, действительно, чудесный вечер... Вернее, чудесная ночь, похожая на волшебную сказку. Огненной лентою костров разукрасился берег. Потемневшее озеро казалось теперь замкнутым в огненное кольцо. Со всех ближайших и дальних мест съехались и сошлись финны. На расстоянии десяти шагов горели огромными факелами смоляные бочки. Подле них мелькали фигуры нарядных по-праздничному одетых мужчин, женщин и детей, в ярких платках, с венками из полевых цветов на головах, с букетиками таких же цветов, заткнутых в петлицы курток и за ленты шляп у мужчин. Даже старики и старухи приехали сюда вместе с молодежью на своих гремучих таратайках. Богач мызник барон Арнгольд прислал на берег целую телегу с угощеньем для соседей-крестьян. Заунывная песнь финнов, треск горящего дерева, шипение смолы, ржание лошадей, смех и веселый говор, все это наполняло обычно тихий берег. И замкнутое в огненный свой венец, как коронованная царица, озеро, казалось теперь сказочно прекрасным.

Когда Степан прикатил на берег кресло, и Славушка очутился в самом кольце праздника, у мальчика дыхание захватило от восторга.

- Папа! Ирина Аркадьевна! Доктор. Смотрите! Ах, как все это красиво!.. Как прекрасно! Боже мой! Смотрите! Сколько народу!.. А вон там девушки в белом! Какие они нарядные! И сколько цветов! Сколько цветов!

- Смотрите, Славушка, к нам подходит Ида. Как ее изменил наряд. Она ли это? - сказала Ира.

Как раз в эту минуту заиграли скрипки, дрогнул барабан, затренькали балалайки и из-под шатра ближайших зеленых сосен выступил странствующий оркестр, приглашенный бароном Арнгольдом на празднество в эту ночь.

И вмиг хлопотавшие вокруг костров парни и девушки встали в пары. Одновременно целая группа девиц и подростков с букетами в руках приблизилась к семье Сориных. Впереди всех выступала их работница Ида в белом с розовыми лентами платье. Ее румяное лицо горело при ярком свете костров. Она держала два венка в руках. Подойдя к креслу Славушки, Ида сделала несколько книксенов и затем быстро залопотала что-то по-фински.

И сопровождавшие ее другие девушки тоже говорили что-то и тоже делали книксены, чрезвычайно потешая этим Славушку. А Ида все лепетала и приседала поминутно, отмахивая книксен за книксеном. Наконец, Степан пришел всем на выручку. Он знал немного по-фински и выступил не без доли смущения в качестве переводчика.

- Маленький барин, - начал он переводить слова Иды и ее спутниц, - все эти девушки, парни и дети слышали от нашей работницы, что вы, маленький барин, нездоровы и не можете ни ходить, ни танцевать, а так как они все очень жалеют вас, то и хотят утешить и позабавить вашу милость. Ида говорит, что все молодцы здешние и все девушки выбирают вас нынче королем праздника и передают вам два венка: один для вас, другой для царицы или для королевы, как у них там прозывается. Извольте же взять венки, Святослав Алексеевич, один они просят позволить надеть на вашу голову, а другой уж вы сами найдете кому отдать.

- Меня выбрали королем праздника? - вскрикнул Славушка. - Папа, папа, ты слышишь, чего они хотят? Они меня выбрали королем. Доктор! Ирина Аркадьевна! Но что я же я могу делать? Я не могу ни танцевать, ни прыгать через костры, - со вздохом печали произнес мальчик.

- Да они знают, что не можете, - вмешался Степан, - они только просят позволить им надеть венок на вашу головку, Святослав Алексеевич, и предлагают полюбоваться их праздником.

- Ах, если так! - И сияющий от удовольствия Славушка быстро сорвал шляпу и подставил свою кудрявую в золотистых локонах головку Иде. Та почти с благоговением осторожно надела венок. Сопровождающие Иду девушки запели какую-то красивую песню, похожую скорее на гимн.

А хор музыкантов грянул торжественно. Тут только смущенный и счастливый Славушка заметил огромную толпу народа, окружавшую их. Все собравшиеся на праздник финны стояли теперь вокруг профессора Сорина и его домашних. Они громко кричали приветствия в честь маленького героя праздника.

Когда Славушка, тронутый и польщенный, отблагодарил всех этих добрых людей, мальчику подали другой венок для королевы.

- Ты выберешь достойнейшую, - произнес старый седой финн, дедушка работницы Иды.

Черные глаза мальчика заискрились. Теперь, когда он был так счастлив, ему непременно захотелось осчастливить кого-нибудь еще, близкого и родного сердцу. Он взглянул на отца... Как жаль, что его драгоценный папочка не может быть королевой праздника. Ведь он мужчина! Но зато здесь есть кто-то, кто не менее отца печется о нем, бедном Славушке. Подле его кресла стоит девушка. Ее рука лежит на его плече. Ее глаза смотрят на него так по-доброму! Этот венок из полевых цветов будет ее.

Она точно настоящая королева. И никто, кроме нее, из здешних девушек не сможет быть праздничной королевой сегодня!

- Милый доктор, приподнимите меня! - попросил Славушка. И когда Виктор Павлович помог приподняться мальчику, он надел на голову Иры венок из полевой ромашки, гвоздики, колокольчиков и васильков.

Снова грянул оркестр, и все присутствующие приветствовали Иру, нынешнюю королеву.

- Вот я и исполнил ваше желание... Переведи Степан им, что я исполнил их желание, и королева праздника выбрана мною, - обратился Славушка к своему импровизированному переводчику.

Тот не замедлил исполнить его приказание.

Старый финн, дедушка Иды, говоривший немного по-русски, нашел возможным связать несколько слов, адресованных Славе.

- Бог с тобою... зиви, малюсенький, ангел, стоби радивать нас... - произнес он, вынимая изо рта свою вечную трубку.

- А теперь надо королеве выбрать на танцы партнеров... - произнес, улыбаясь Сорин. - Видите, вас уже приглашают... Не решаются только подойти поближе! - указал он на нерешительно топтавшихся в стороне парней.

- Да, если королева праздника откажется протанцевать с ними, ее временные поданные, чего доброго, и обидятся, - присоединил свое мнение доктор.

На минуту Ира смутилась. Ей показалось как-то странно танцевать с этими грубоватыми неуклюжими, хотя и чрезвычайно симпатичными людьми, которые час тому назад, может быть, окапывали гряды картофеля или возили навоз для удобрения почвы. Но это было лишь мгновенное замешательство. Ира уже шла навстречу ближайшему парню, в новой куртке с неизменной трубкой во рту, в шляпе, украшенной полевыми цветами.

Он с поклоном принял ее руку, обнял за талию, и под звуки пронзительно пиликающих скрипок и оглушительно рокочущего барабана они понеслись... За ними чинно и бесшумно в "немецкой" польке запрыгали другие пары, финские девицы со своими кавалерами. Пламя костров освещало кружащиеся пары, придавая им причудливо-фантастический вид. Финны танцевали чинно и торжественно и перед началом и после окончания каждого танца отвешивали поклоны и книксены. Ире было весело прыгать и кружиться с этими честными добродушными работниками, гораздо более приятно, нежели на том костюмированном балу у Нетти, когда кавалерами ее были пустые, бесцветные глупо-самодовольные молодые люди вроде князька Валерьяна, Димы Николаева и Пестольского. За первым танцором к Ире подошел второй, третий... Все желали танцевать с королевой праздника. Даже старый дедушка Иды тряхнул стариной и отплясал с "парисьней" нечто похожее на польку-мазурку, вызывая бурные аплодисменты своим лихим исполнением. Каждую свободную от танцев минуту Ира подбегала к Славе, перекинуться словом.

После танцев водили хороводы: прыгали, взявшись за руки через костры, бегали в горелки.

Наконец, и старики и молодые уселись на берегу и принялись за угощенье. Ира не могла отказаться от стопки крепкого шведского пунша, которую поднес ей первый танцор окрестностей. Не могла не закусить вкусным шведским пряником.

А костры горели по-прежнему, и багровым казалось ночное небо от их жарких огней.

- Вы не устали, Славушка? - озабоченно спрашивала Ира.

- Ах, нет же, совсем нет, уверяю вас, Ирина Аркадьевна, я никогда не чувствовал себя так хорошо и бодро, как сегодня, - говорил мальчик.

- Уж пусть останется до конца праздника, раз так, - махнув рукой, произнес Алексей Алексеевич, с нежностью глядя на своего сынишку. - Вот и доктор ничего не имеет против. Уж кутить, так кутить...

- Парисьня, нас люти хоцют за твой сдорофья выпить, - услышала Ира чей-то голос.

Это пришла за нею Ида со своим дедом. Через минуту, закутав Славушку теплою шалью, она снова присоединилась к пирующим.

Теперь финны уже не были одни. Пока Ира беседовала с Сориным и доктором, подкатила коляска. Из нее вышли два господина. Один высокий бритый с энергичным лицом, обвеянным северными ветрами, - сам барон Арнгольд, другой высокий старик в очках с тщательно расчесанными и совершенно белыми, как снег, бакенбардами.

Увидя Иру, они сняли шляпы и почтительно склонили перед ней головы.

Их приветствовали самым радушным образом собравшееся на берегу финны.

Ира хотела было занять свое прежнее место между старым дедом Иды и его внучкой на пне срубленной сосны, но барон Арнгольд предупредил ее намерение. Он приблизился к девушке со шляпой в руке и, склонившись перед нею, заговорил тем изысканным несколько вычурным немецким языком, каким, вероятно, когда-то рыцари беседовали с дамами.

- Приветствую прелестную королеву праздника. Я слышал уже, что здешние жители выбрали на сегодняшний праздник вас. Разрешаю себе смелость представиться вам и представить своего школьного товарища, профессора Императорской клиники в Берлине, профессора Адольфа Франка, который проездом через Швецию и Финляндию гостит у меня на мызе.

Седой господин с белыми баками, как и барон, почтительно склонился перед Ирой в утонченно-рыцарском поклоне. Он только вчера приехал к своему товарищу юности барону Иоанну Арнгольду и был счастлив, что попал на здешний праздник и мог познакомиться с обычаями чужой страны. Сам он, немец по крови, всю жизнь провел в Германии, изредка путешествуя по Европе. Барон Арнгольд, швед по отцу и финн по матери, подружился с Франком, во время своего пребывания в германской академии. Профессор Франк в свою очередь заявил, что он очень доволен случаем встретить здесь такую изящную, такую симпатичную царицу праздника, Иру...

Но она не слышала, что он говорит...

"Франк... Профессор Франк... Да неужели же этот старик в очках с белыми баками и длинными волосами и есть тот знаменитый профессор, тот великий ученый, о котором говорит вся Европа, чьи важнейшие открытия в области медицины разносятся по всему миру. Неужели же это он сам?.. Он делающий настоящие чудеса в области хирургии?"

- Неужели же вы профессор Франк? Тот самый великий профессор, которого знает вся Европа, весь мир?

Неуловимая улыбка пробежала по лицу профессора.

- Вы, по всей вероятности, слышали обо мне, фрейлейн, - скромно ответил старик, - если хотите, то мои труды имели успех и...

Ира не дала закончить профессору и быстро заговорила по-немецки.

- Простите меня, ради Бога: простите мою назойливость, мою дерзость... Но у меня, лишь только я услышала ваше имя, появилась одна идея... Вот видите, господин профессор, ту группу людей? Видите ее? Это здешний помещик Сорин, тоже профессор ботаники, его сын и доктор, лечащий сына. Дело в том, что маленький Сорин давно приговорен докторами к смерти. Он не должен умереть! Он ни в коем случае не должен умереть, господин профессор, так рано!

- Вы хотите, чтобы я взглянул на вашего воспитанника? В таком случае пойдемте к нему, - сказал профессор и, не дожидаясь ответа Иры, двинулся по направлению освещенной костром маленькой группы.

Когда профессор Франк приблизился к креслу больного Славы, мальчик находился в радостном возбуждении под впечатлением праздника. Венок, принесенный Идой, съехал ему на лоб и еще более оттенял прозрачную бледность лица.

- Какой прелестный ребенок! - сказал профессор Франк.

Когда Алексей Алексеевич услышал фамилию знаменитости, он встрепенулся. И в голове Сорина промелькнула та же мысль, которая пришла на ум Ире в первую минуту ее знакомства с Франком: что, может быть, недаром посылает судьба так случайно и неожиданно сюда к ним знаменитого ученого, который, может статься, пожелает спасти его ненаглядного Славушку... Недаром же сам он, профессор Сорин, так тянулся в Берлин, к Франку и был в отчаянии, что все последние годы знаменитый доктор не лечил никого, занимаясь учеными исследованиями. И вот теперь... такая встреча.

Алексей Алексеевич даже ушам своим не поверил, когда знаменитый профессор, поговорив с ним о болезни Славы, сам назначил день и час своего визита на мызу к Сориным.

Что-то дрогнуло в груди отца, робкая надежда на выздоровление сына затеплилась у него в груди.

Решено было, что завтра в два часа дня профессор Франк приедет на мызу осматривать Славу.

Глава 10

В день Ивана-Купалы резко изменилась погода. Стоявшая весь май и июнь жара, так несвойственная суровому климату Финляндии, неожиданно сменились проливным дождем. Потемнело небо, мрачно обложили его серые тучи, пропитались влагою глубокие зыбучие пески и зеленая хвоя сосен.

Вчерашняя ночь на озере и резкая перемена погоды самым печальным образом отразились на здоровье Славушки.

Бледный, без кровинки в лице, с горящими лихорадочным огнем глазами, лежал он на своем диванчике, трясясь в ознобе. Напрасно Ира и доктор накрывали мальчика теплыми одеялами, ничего не помогало. Бедный ребенок трепетал, как птичка. Казалось, внутренний ледяной холод пронизывал его тело. Иру преследовала мысль, что не кто иной как она виновна в его болезни. Ведь это она устроила ночную прогулку к озеру, да еще сама отправилась веселиться, заставив мальчика дожидаться себя на сыром воздухе. Девушка положительно не находила себе покоя от всех этих мыслей. Не находил ни минуты покоя и Алексей Алексеевич, видя страдания сына. Один только доктор Магнецов был, казалось, доволен таким состоянием своего маленького пациента.

- Тем лучше... Тем лучше... По крайней мере, мы имеем, что показать моему знаменитому коллеге, - говорил он. - Ничто так не дает возможности поставить верный диагноз, как обострение болезни, - утешал он Алексея Алексеевича и Иру.

Наконец, теплые, ватные одеяла и добрая порция малинового чая сделали свое дело и согрели больного.

К двум часам ждали профессора Франка. Славушка лежал, совершенно обессиленный, не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногою. Только большие черные глаза кротко смотрели на хлопотавших у его ложа отца, доктора, Иру... Он еще грезил вчерашнею ночью, прекрасным темным озером, опоясанным огненною лентою костров, пляской, музыкой и весельем здоровых, сильных людей.

Когда послышалось мягкое шуршание шин кабриолета, вся мыза засуетилась. Быстрой, почти юношеской походкой, так мало соответствующей его почтенному возрасту, профессор Франк миновал дорожку, ведущую от ворот к крыльцу дома, и так же по-юношески - живо и бодро вошел в гостиную, где лежал больной. Поздоровавшись с присутствующими, профессор подошел к мальчику, взял исхудалую ручку Славушки и долго слушал пульс.

Потом он вежливо попросил удалиться из комнаты Сорина и Иру, сказав встревоженному хозяину, что он позовет его тотчас же после осмотра ребенка и установления диагноза.

Теперь в большой жарко натопленной комнате у ложа больного мальчика оставались только двое врачей.

Долго и обстоятельно выстукивал знаменитый профессор Славушку, и когда, наконец, мальчик сомкнул глаза, старый ученый взял под руку молодого доктора и отвел его в соседнюю комнату. Здесь целым рядом латинских терминов и названий мировая знаменитость определила состояние и болезнь ребенка.

- Дитя слабо, почти безнадежно, - говорил он. - Но не от чахотки можен погибнуть мальчик, а от истощения, врожденного наследственного малокровия, которое излечимо разве одним только способом. Но на это вряд ли пойдут его близкие. Я говорю о переливании крови. - Я вижу в этом единственное спасение... Если не перелить ребенку молодую, здоровую сильную кровь, он погибнет, как цветок, через несколько дней. Болезнь, очевидно, прогрессирует, как вы сами должны были убедиться в этом, коллега, - заключил профессор, обращаясь к доктору Магнецову.

Тот молча кивнул головою. Ему, пользовавшему Славушку, очевиднее, чем кому-либо другому, было понятно это. Сердце доброго доктора сжалось.

- Итак, ребенок должен погибнуть... - начал он.

- Несомненно, если не прибегнуть, повторяю, к операции, о которой я только что говорил и которая, несомненно, принесет ему пользу. Этот способ весьма часто был применяем мною в больницах Берлина и имел почти всегда блестящие результаты.

- Но кто согласится наполнить своею кровью вены ребенка... Что касается меня, то я бы сделал это без малейшего колебания, если бы не знал, как врач, что здоровье мое далеко не удовлетворительно. Я худосочен, мой глубокоуважаемый коллега, и не гожусь для подобной цели, - уныло произнес Магнецов.

- Несомненно. Ни вы, ни отец больного, я полагаю, не годитесь для этого. А вот и он сам, кстати, - и старый профессор пошел навстречу профессору-ботанику, на ходу определяя ему состояние больного.

Ира, последовавшая сюда за отцом своего любимца, жадно вслушивалась в каждое слово, произносимое ученым.

- Мальчик плох... Дело скверно... Дни ребенка уже сочтены, - отрывисто говорил знаменитый доктор. - Спасенье может быть только в одном - в переливании крови, взятой у здорового человека, но я не вижу здесь кого-нибудь, кто бы мог пожертвовать мальчику молодую свежую кровь...

- Стало быть, мой Слава погиб... - сказал Сорин, - так как слишком очевидно то, что моя старая кровь не может сослужить ему пользы. Искать же теперь желающего передать свою кровь ребенку было бы безумием, так как, по вашим же словам, господин профессор, часы моего бедного мальчика сочтены.

- Он умрет тихо, заснет от слабости и незаметно перейдет в вечность, - словно желая утешить несчастного отца, подтвердил старый ученый.

- Я знаю, что надо делать, - неожиданно сказала Ира, о присутствии которой совершенно забыли в эту минуту трое беседовавших мужчин. - Господин профессор, вы должны взять мою кровь и отдать ее Славушке... Вы говорите, что вам нужна здоровая, молодая кровь для этой цели... Возьмите же ее у меня... И, право же, вы дадите мне пережить самую большую, самую светлую радость в моей жизни, если я смогу быть хотя отчасти полезной бедному ребенку...

- Отчасти полезной или вы шутите, фрейлейн? - пожал плечами старый ученый. - Или вы не поняли, что ваша великодушная готовность спасет ребенка от смерти?

- Тем лучше. Я готова пойти на это! - твердо произнесла девушка. Она хотела прибавить еще что-то, но неожиданно Сорин схватил ее пальцы и охрипшим от волнения голосом произнес:

- Дитя мое... дорогое дитя... да благословит вас Бог за ваше великодушное решение, за ваш подвиг, Ирина Аркадьевна, за спасение Славушки... Спасибо вам, спасибо вам!

Письмо Иры к матери.

"Дорогая, ненаглядная моя старушка! Из письма Алексея Алексеевича Сорина вы знаете все подробности того, что должно произойти завтра. Родная моя мамочка, мне как-то дико и странно писать вам о самой себе и своем поступке, который люди превозносят почему-то до небес и который - для меня самой - вовсе не играет никакой роли. Голубушка-мама, вы лучше чем кто-либо поймете меня, вашу большую благоразумную девочку. Помните, вы называли меня так постоянно с самого нежного возраста, с самого раннего детства? Дело в том, дорогая, что в моем решении нет ничего героического. Я просто безгранично привязалась к моему маленькому воспитаннику, и мысль потерять этого кроткого ангела, о котором я вам уже столько раз писала, кажется мне невозможной, чудовищной. И еще я ставлю вас на место его несчастного отца, вас, моя ненаглядная мама... Что было бы с вами, если бы я или Катя очутились бы в положении бедного маленького Славушки? А ведь нас двое у вас, мама, тогда как у несчастного отца этот больной ребенок - единственный сын, единственная отрада и утешение, и если он умрет, этот мальчик, такой трогательный и нежный, с такой чуткой и прекрасной душой, когда мы окружающие его взрослые люди можем спасти его, ведь я не найду себе покоя, поймите, мама! И вот почему я предложила себя, свои силы, свою кровь для спасения ребенка! Я полюбила его, как моего маленького братишку, и мысль потерять его для меня невыносима. Не думайте, родная, что, предложив себя для спасения Славушки, я не подумала о вас... Я знаю, мамочка, что мне не грозит никакой опасности. Самое большее, что ждет меня, это временная слабость... Но я буду жива и здорова, я останусь жить для вас, для Кати, которых бесконечно люблю.

Целую ваши руки, обнимаю Катю. Благословите своей любящей рукою вашу Иру и простите ее, что, не предупредив вас, вызвалась на этот серьезный шаг, но времени осталось так мало и ребенок может погибнуть каждый час. Ира".

Письмо Алексея Алексеевича Сорина к Юлии Николаевне Баслановой.

"Милостивая государыня Юлия Николаевна, приношу вам свое глубокое извинение в том, что, не спросив предварительного вашего разрешения, я рискнул принять огромную жертву, принесенную нам вашей дочерью. Но Ирина Аркадьевна предупредила меня о том, что вы единомысленны во всем с нею. По крайней мере, она сказала мне вчера так: "Я дочь своей матери. Я хочу проводить через всю мою жизнь тот принцип, который проводила она: "думать прежде всего о благе других и потом уже о своем собственном". Так сказала мне эта прекрасная, благородная девушка и добавила тут же, что она сама чувствует и знает, что вы одобрили ее поступок, благословили ее на него. Из предыдущих писем вашей дочери вы уже знаете, милостивая государыня, о моем бедном, несчастном маленьком сыне и о его ужасном недуге. И вот теперь способ избавить моего мальчика от гибели найден и будет применен благодаря благородству и великодушию вашей дочери. Ваша прекрасная, чуткая дочь предлагает воспользоваться частью ее крови для того, чтобы влить ее в вены моего умирающего мальчика и этим спасти его от смерти. Такой способ лечения весьма распространен теперь в цивилизованных странах, и сам профессор Франк ручается за успех операции, за полную безопасность ее для здоровья вашей дочери. Теперь я должен написать вам о том, чего не должна знать до времени Ирина Аркадьевна. Вы поймете меня, что нельзя оценивать материальными средствами лучший порыв души. И было бы кощунством отблагодарить таким образом великодушную девушку за ее самопожертвование, за ее подвиг. Но тем не менее нужно предусмотреть все. После операции переливания крови ваша дочь может временно ослабеть. Может быть, ей надо будет провести некоторое время дома. И вот поэтому-то я прошу вас, милостивая государыня, принять от меня десять тысяч рублей, которые я перевожу тотчас же вам. Горячо прошу понять меня и не отвергнуть этой ничтожной для меня суммы, предназначенной для вашей дочери. Ее нельзя отклонить. В завещании моего сына, которое осталось бы после его смерти, эта сумма упоминается как ничтожный, маленький подарок Ирине Аркадьевне, по собственному желанию Славушки. И тогда, в случае Славиной смерти, Ирина Аркадьевна не решилась бы отказаться от подарка. Так пусть же она великодушно примет этот скромный дар. По словам профессора Франка, мой мальчик после операции вернется мне здоровым. И за это мы оба должны благословлять вашу дочь.

Не гневайтесь же на меня, сударыня, за то что я не нашел в себе силы оттолкнуть протянутую мне руку помощи Ириной Аркадьевной, и не уничтожайте меня отказом в моей просьбе принять эти ничтожные деньги, которые могут оказать хотя бы крошечную помощь вашей труженице - дочери.

С искренним почтением, Алексей Сорин".

* * *

- Такое прекрасное утро! Ирина Аркадьевна, вы не чувствуете разве, что как будто само солнышко и вся природа хотят поддержать и подбодрить нас с вами? Вчера было так пасмурно, так сыро и неуютно, а сейчас... Смотрите, смотрите! Как особенно зелены и пышны после вчерашнего дождя эти сосны! Какими чистенькими и промытыми кажутся пески!.. - И Славушка устремил свой взгляд через открытое окно комнаты в сад.

Ира в белом полотняном халате лежала на широкой скамейке, покрытой белой же ослепительно-чистой простыней, уже подготовленная к операции. Рядом с нею на такой же скамейке лежал одетый в беленький же халатик Славушка. В соседней комнате возились доктора. Слышался плеск воды и характерный говор профессора Франка. Алексей Алексеевич Сорин стоял подле сына, держал его ручку одною рукою, другой гладил его голову.

- Вам не страшно, Ирина Аркадьевна? - спрашивал Алексей Алексеевич девушку, - еще не поздно, подумайте, дорогое дитя.

- Я думаю о том, чтобы как можно скорее произошла эта операция, в сущности такая ничтожная для меня, что о ней не следует и говорить.

Вошли доктора в белых халатах. В комнате запахло эфиром...

Никогда за всю свою дальнейшую жизнь не забудет Ира того странного ощущения, которое охватило ее, когда, сделав глубокий надрез на ее руке чуть пониже локтя и впустив в обнаженную вену наконечник гуттаперчевой трубки, профессор приказал ей считать до ста. Сам он в это время что-то быстро делал над рукой Славушки. Другую руку Иры у пульса держал доктор Магнецов...

Ира видела в окне голубое небо, все обрызганное золотом солнечного сияния... видела пышные зеленые сосны... видела убегающие вдаль мохнатые холмы...

- Раз... два... три, - считала она...

Потянулись бесконечные минуты, казавшиеся вечностью... И вот, постепенно стала замечать Ира, точно кто-то беспощадно и настойчиво тянул ее жилу из той руки, в которой находился наконечник каучуковой трубки... Слабость охватила девушку... Мутилась мысль, слабее и тише выстукивало сердце и зеленые сосны в окне казались сейчас страшными мохнатыми великанами... И золотое солнце почудилось каким-то сказочно-страшным чародеем. Она прошептала чуть слышно:

- Я умираю!.. Я кажется, умираю! Что же, тем лучше... Славушка спасен... Алексей Алексеевич, не оставьте моей матери.

* * *

- Все у тебя готово, Катюша?

- Все, мамочка!.. Решительно все...

- И холодных цыплят поставила? И пирожки тоже?

- И холодных цыплят, и пирожки, и коржики, и лепешки с вареньем... Ах, да надо сказать Ульяне варенец принести с ледника...

- Сама скажи, Катюша... Меня ноги не слушаются что-то... Ведь подумать только, Катенька!.. Едет она... едет радость наша, солнышко наше... Ведь год не видались, Катюша. Целый год. Шутка ли сказать.

- А все-таки не плачьте, мамочка... Не волнуйтесь вы ради Бога... Лучше пойдем еще раз и посмотрим, как Ульяна комнату гостей наших приготовила, понравится ли им. Если и не особенно с комфортом, пусть не взыщут... Здесь не город, а глушь... Да и сам профессор не избалованный, простой, и важности в нем ни чуточки. Ира писала, помните?

- Да, да... Катюша... Мальчугана его мне посмотреть хочется. Веришь ли, Катя, во сне его видела не раз. Ведь Ирушкой нашей спасен мальчик - поневоле стал он мне дорог, как родной.

- Ну, мамочка, вы не очень, а то я ревновать буду. Довольно Иры и меня у вас. Вы лучше подумайте, как сообщить Ире о тех десяти тысячах, которые презентованы нам профессором. Ведь она и не подозревает о них. Я знаю нашу Иру. Воображаю, как она возмутится, начнет протестовать, сердиться, отказываться. Уж увидите...

- А если я скажу ей, Катюша, что грех отказываться от посильного дара тех людей, которым сама она принесла неоценимую жертву... Что из-за ложного самолюбия нельзя обижать тех, кто ей предан всей душою... Что, наконец, как писал в своем письме ко мне профессор, она бы не отказалась от этих денег, если бы их завещал ей после своей смерти Славушка, так почему же не принять их от спасенного малютки и его отца. Что ты на это скажешь, Катюша?

- Уж я не знаю, мамочка, поступайте, как знаете. Уговаривайте, как сумеете, нашу милую гордячку, а я так просто сказала бы ей: вот что, Ирушка, намыкалась ты по чужим людям, пора тебе и отдохнуть. Я, то есть это вы, мамочка, устаю одна хозяйничать, молодая моя помощница (а это уже я, как видите, мамочка) должна снова в свой пансион ехать запасаться книжной премудростью... А одна я скучаю и хочу быть с тобою, Ирушка. Вот и все, мамочка. Так и скажите... Она же любит вас, наша благоразумная Ирочка, растает и останется непременно.

- Останется, ты говоришь, Катюша?

- Всенепременно, мамочка.

Юлия Николаевна подошла к раскрытому окну своего крошечного деревенского домика, да так и замерла подле него, не отрывая глаз с дороги, по которой должна была приехать ее старшая дочь вместе с отцом и сыном Сориными.

Около двух месяцев прошло с того знаменательного дня, когда бесчувственную от потери крови и слабости Иру выхаживал знаменитый профессор Франк. И в продолжение этих двух месяцев из далекой суровой Финляндии в тихий уголок степного берега Волги то и дело летели письма о состоянии здоровья обоих больных.

Неожиданно сильная слабость овладела девушкою... Нечего и говорить, что профессор Франк совместно с доктором Магнецовым приложили все свои старания, применили все, что было нового в медицине, чтобы восстановить утерянные силы Иры.

Что же касается самого виновника всех этих хлопот и волнений - Славушки, то произведенная над ним операция вливания чужой крови в его вены отразилась самым блестящим образом на здоровье малютки.

- Едут, мамочка, едут! - завизжала Катя и опрометью кинулась с крылечка в сад.

Заволоклись туманом глаза старушки Баслановой. Ира, слегка осунувшаяся за этот год, в дорожном костюме, с сумкой через плечо, бросилась в объятия матери.

- Мамочка! Мамуличка! Старушка ненаглядная моя!

Пока длилась первая радость встречи матери с дочерью, Катя успела поздороваться с Сориным, терпеливо дожидавшимися на пороге своей очереди быть представленными старшей Баслановой.

- Здравствуйте, здравствуйте, добро пожаловать! - приветствовала хозяйка гостей. - А и прелесть же какая этот ваш Славушка! Можно мне поцеловать тебя, деточка?

- Разумеется, можно, - отвечал Славушка, - так как я - маленький братишка большой сестры Иры, а ведь вы также ее сестра? - И, приподнявшись на цыпочки он подставил Кате свою щеку.

Получасом позже хозяева и гости уютно устроились за чайным столом, оживленно беседуя.

После ужина Катя подхватила Славушку и помчалась с ним показывать все несложное хозяйство их родного гнездышка. Они обошли двор, сад, заглянули в Катин шалашик и понеслись было на опушку, осматривать княжеский дом, пришедший теперь в полное запустение, но Ира решительно запротестовала, указывая на необходимость покоя Славушке перед дальнейшим долгим путем. И дети снова вернулись в чайному столу.

Тихая чуть прохладная августовская ночь водворилась над Яблоньками. Черным флером затянулись степи и лес... Призраками зачернев дальние степные курганы...

Юлия Николаевна не спала. Она тихо беседовала с Ирой.

Она, Юлия Николаевна Басланова, хочет, чтобы Ира приняла эти деньги. Она хочет, чтобы ее дочь, ее ненаглядная Ирушка, победила свою гордость и дала возможность хорошим, честным людям дать ей радость, которая, конечно же, не сможет покрыть и сотой части той жертвы, которую принесла им Ира.

Что-то дрогнуло в благородном сердечке Иры... Любовь к матери, счастливая перспектива не разлучаться с нею, возможность поселиться снова под крылышком ее обожаемой старушки, все это показалось таким бесконечно-радостным, таким желанным Ире, что молодая девушка, уже не могла протестовать.

- Да... моя родная... я согласна, я принимаю этот подарок, потому что он дает мне возможность остаться жить с вами долго-долго... всегда.

Лидия Алексеевна Чарская - СЕСТРА МИЛОСЕРДНАЯ - 02, читать текст

См. также Чарская Лидия Алексеевна - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :