Иван Бунин
«Обуза»

"Обуза"

После ужина пили чай, жадно и торопливо просматривали газеты, только что принесенные с почты. Вес то же, все та же жуткая чепуха! Потом вес постепенно разошлись спать. Остался один и все читал, возмущаясь и волнуясь. Вдруг случайно взглянул на окна: за переплетами старых рам - красота старых сосен и елей, романтическая путаница их хвои, ветвей, сучьев и синее небо апрельской лунной ночи. Быстро встал, прошел в лакейскую, внял картуз и палку, вышел на крыльцо... Ах как прекрасна ночь! что за ночь!

Крыльцо и вся эта сторона дома в лунной прозрачной тени, впереди - просторный светлый двор и озаренные стены и старые крыши подпорных построек. Сбежал с крыльца легко, молодо, повернул к саду: ночь свежая, но сухая, полная луна стоит высоко, небо совершенно чисто. Вошел в аллею - она еще голая, извилистые короткие тени спокойно лежат на сухой земле, по которой так приятно идти. Далеко насквозь виден голый сад.

Из аллеи повернул на дорожку между кустами сирени и акаций: светлая ночь сияет в уюте сада, над его полянами, на которых стоят низкорослые старые яблони, уже зацветшие. Луна смотрит с высоты прямо в лицо. Вдали направо, во флигеле, уже много лет догнивающем в саду без призора, светится огонек. Иду на него.

Поднявшись на крылечко и отворив дверь из сеней в прихожую, не сразу понимаю, что это такое: ад какой-то! Прихожая вся полна едкого дыму, в дыму багрово коптит на столе лампочка, а из дымной печки красными языками вырывается пламя. Старик, сидя на полу на коленях, топит. Он энергично, с сухим треском, ломает костлявыми руками бурьян, пихает его в печку, и огонь вместе с клубами дыма то и дело вышибает назад.

Я хлопнул дверью, входя, я подхожу к самой печке, но старик или не слышит, или не хочет слышать. Он не оборачивается, ломает, пихает и глядит с тем странным вниманием, с которым люди всегда глядят на огонь, Он в замызганном, ссохшемся от времени полушубчишке и в моей старой шляпе. Глаза у него от дыму красны, как раны, плачут, но он, не обращая на это внимания, глядит. Лицо морщинистое, китайское, с ощипанной седой бородкой.

- Здравствуй, Ефрем. Что не спишь, один сидишь?

Он точно сразу просыпается и дико взглядывает на меня. Потом крепко, отрывисто:

- Как один?

- Да как же, все давно спят, один ты сидишь.

- Я не один.

- А с кем же?

- С богом.

- А затопил почему?

- Почему! Лег было, да холодно. Застыл весь. Тебе хорошо в теплых хоромах.

- И трубу, верно, не открыл как следует - ишь сколько дыму напустил.

- Не достану я ее открыть, как следует. Открыл как попало, затопил и сижу... Вот так и живу, ночь в день оборачиваю. Да. Другие померли, а меня земля забыла. Что ж делать! Хочешь, не хочешь - живи!

- Это правда. А у тебя ведь, кажется, и родных никого нету?

- Захотел родных!

- И детей не было?

- Были, да сплыли. А жена - на кой она мне ляд?

- Все вдвоем-то лучше.

- С лучком! По могилам вдвоем не лежат.

- Так. Значит, плохо дело?

- Чужая печка холодна.

- А на свою не хочешь. Кто ж виноват? Ведь у тебя, говорят, свой дом есть?

- Сам же и виноват. Дома во сто раз скучнее. Забота да обуза. Забота да скука, только и всего... А тут я как птица. Встал и ушел, только и всего.

Помолчав:

- Да и дом-то мой - одни чурки. И земли нету.

- Ну вот, теперь лучше, говорят, будет. Теперь революция. Слышал небось?

- Какая еще такая революция?

- Такая, чтобы, значит, всем стало лучше.

- Никогда этого но будет.

- Как не будет? Вот тебе, например, земли дадут.

Он вдруг бросил ломать и пихать, сел, отвалившись назад, на ноги, и, обернувшись ко мне, заговорил уже яростно:

- Знаю. Ну, знаю, слышал. Царя, говорят, сместили?

- Да, сместили. А что ж, разве плохо?

- Я этого не знаю. И знать не хочу. Одно нарушение.

- Нарушенье чего?

- Всего. Черти, дураки! Жили легко, без заботы. А теперь, значит, обо всем сам голову ломай?

- Да ведь земли дадут.

- Обешшают! Всего обешшают! А мне она, может, без надобности? Спросили разве меня?

И, отвернувшись, опять стал смотреть на прогорающий огонь и, опять начав ломать бурьян, заговорил уже спокойнее, хотя все еще сердито:

- Мне хорошего нечего ждать. Мне теперь, слава богу, ничего не надо. А господ нельзя без последствия оставить. Их тоже надо принять к сведению. Разве они умеют работать? И рады бы, да не умеют. А притеснять сдуру нельзя. Говорят - они теперь сами пахать будут! На поле, говорят, всех их будем выгонять! Чего с дурацкой головы не выдумают! Какое это распоряжение? Это что ж - чтоб птица плавала, а рыба летала? Это, значит, притеснять? Нет, тут хорошего никогда не будет. Они, сволочь, измываться хочут. (Повышая голос.) А мне чего ее силком навязывать? Мне ихняя земля не нужна, это одна обуза. Моя земля (стуча пальцем в пол), моя земля вот где! Мне теперь одна дорога. Мне грехи надо отмаливать, на свободе жить. А то что это было? То молодой был, то, в лета вошел, все погоди да успеется, а теперь вот и силы нету, до церкви не дойду! Так-то и с ним, с окаянным, будет.

- С кем?

- Со всяким.

И, нахмурившись, замолчал. Потом вдруг опять повернулся и внезапно, со старческой милой улыбкой, сказал уже совсем другим тоном:

- И умер бы, может, да умереть-то - попу три рубля, да то да се...

И с улыбкой, еще более задрожавшей:

- А там ну-ка спросят, отчего не пьяный помер, без всякого удовольствия...

- Значит, есть такой указ, чтобы пьяному туда являться?

- А как же? Обязательно! Обязательно, чтоб немножко замолаживало, повеселей да и пооткровеннее, в одних порточках!

И вдруг опять рассердился и опять закричал:

- А про эти дела я ничего не знаю! Не знаю и знать не хочу!

Я долго смотрел на него. Он молчал, глядя н огонь.

- Ну, до свиданья, - сказал я наконец. - Ложись спать, спокойной ночи.

- Належусь еще в земле, успеется, - отрывисто бросил он, не поворачивая головы. - Иди, иди, прощай...

Я вышел и, опять через сад, пошел на гумно, в поле.

Далеко насквозь виден голый сад.

Низко стоит и мистически-радостно смотрит из-за дальних вековых берез, белеющих стволами возле вала, какая-то крупная звезда.

Приморские Альпы. 1925

Иван Бунин - Обуза, читать текст

См. также Бунин Иван - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :