Александр Алексеевич Богданов
«АКРИДЫ»
"АКРИДЫ"
У же давно в стенах бурсы велась ожесточенная война между начальством и учащимися.
Противники, как две вражеских армии, подмечали слабые места друг друга, хитрили, выслеживали, мстили. Менялись инструкции, люди и нравы. Самое здание духовной семинарии, похожее на казарму или монастырскую гостиницу, было перестроено, но одно оставалось неизменным: та сущность, из-за чего велась война. И как раньше искали в спальнях под подушками сочинения Белинского и Гоголя, так двадцать или пятьдесят лет спустя искали Льва Толстого, Флеровского, Писарева, Чернышевского или последнюю книжку современного журнала.
В бурсе были свои герои и свои гонители. О них из поколения в поколение передавались предания. Но такого гонителя, как Нил Павлович Венценосцев, летописи бурсы еще не знали.
Венценосцев получил кличку "Мымра" за то, что говорил о себе всегда во множественном числе и при этом издавал странные нечленораздельные звуки: мг-гм. Он был без надобности зол, мелко придирчив и мстителен. Стоило кому-либо из воспитанников выделиться умом, талантом, развитием, как Мымра приходил в помрачительное исступление. И самая жестокость в нем была напоена утонченным сладострастием. Часто среди ночи он являлся с внезапной проверкой в спальню, делая это в качестве добровольца даже во время дежурства других надзирателей, производил обыски, шпионил, подавал на выслеживаемых жалобы в педагогический совет и одновременно посылал доносы архиерею на семинарское начальство и распущенность бурсаков.
Как-то во второй половине учебного года он вызвал в инспекторскую кончающего курс бурсака Флоренсова для "приватных", как он выражался, объяснений. Он любил такие объяснения и по целым часам терзал ими семинаристов.
- Флоренсов!.. Когда же мы исправимся?..- захоркал он острым, неприятным тенорком.- Что мы скажем на это?.. А?.. Мг-гм. Мы вольтерьянец, мы чума в стенах учебного заведения... Мы заражаем всех остальных воспитанников! Нам не дадут аттестата об окончании! Слышите, не дадут!.. Даю в том честное венценосцевское слово... Мг-гм.
Флоренсов смотрел косым подавленным взглядом мимо Венценосцева, в угол, где около стола сидел, уткнувшись в классный журнал, другой надзиратель. Только присутствие постороннего свидетеля удерживало его от резкого ответа.
Он хорошо знал о настоящих причинах преследования. Недавно при обыске Венценосцев нашел у него карикатуру. В ней среди прочего начальства был изображен и Мымра в виде поднявшегося на задние ноги ящура с маленькой головкой, с водянистыми гадкими глазами и с жидкими прядями мочальных волос, зализанных на висках. Под карикатурой стояла надпись: "Пресмыкающееся Криволукской семинарии".
Мымра не представил карикатуру по начальству, но с тех пор начались упорные и жестокие преследования Флоренсова.
- Что же такое я сделал? - твердо отчеканивая слова, с вызовом спросил Флоренсов.
- Мы еще спрашиваем, что мы сделали? Ах, Флоренсов, Флоренсов!.. Значит, мы - еще и нераскаянны?.. Ступайте, Флоренсов!.. Больше ничего не нужно... Мг-гм.
И когда Флоренсов повернул к нему спину в казинетовом засаленном пиджаке, Мымра крикнул вслед скопческим прыгающим голосом:
- Флоренсов, подождите!.. Ваша матушка состоит просфорней в селе Покровской Арчаде?
- Да, состоит... При чем тут моя мать?
- Мы не можем... Мы должны предупредить вашу матушку о готовящемся для нее ударе. Слышите? Теперь ступайте... Больше не нужно... Мг-гм.: С ненавистью к Мымре и ко всему начальству Флоренсов возвратился в класс. Товарищи окружили его с расспросами.
- Ну что?.. Зачем Мымра требовал?..
- Для вразумления... Предупредил, что сообщит обо мне матери...
- Дело каюк!..- мрачно заметил семинарский поэт Вася Кедров, или иначе -Феб.
- Что же, братцы, воевать так воевать! Не уступать же товарища на съедение гадаринским свиньям,- предложил архиерейский певчий Леонов, прозванный "Баламутом" за то, что он своим басом покрывал весь хор в любимой семинарской песне "Баламут".
На следующий месяц Флоренсов получил четверку в поведении за пропуск великопостной службы. Потом тройку за самовольную отлучку из бурсы.
Такие отлучки участились среди бурсаков. Весна пролетала над землею с веселыми зорями, душистыми ночами и пением птиц. В казарменных семинарских стенах становилось особенно душно и тоскливо. По вечерам открывались окна во двор, где молодые тополи с трепещущими серебристыми листьями казались девушками в белых уборах. В сквозных пролетах среди деревьев дымчато стлались сизые лунные тени. А за двором, в инспекторском саду, было завлекательно тихо. Сирень соблазнительно покачивала лиловые набухшие гроздья.
Раз после вечерней поверки Баламут таинственно позвал товарищей.
- Добре! Интереснейшая история!..
- Что такое?
- Мымра со "Скворчихой" в саду променад делают... Амуренция и галантеренция! Не худо бы их накрыть.
"Скворчихой" звали жену инспектора, Марию Васильевну Скворцову, молодящуюся дамочку с рыхлым сонным лицом. Всем было известно, что холостяк Мымра ухаживает за нею.
Одни говорили, что Мымра увлекается ею,- другие же, наоборот, не верили, что он способен на какое-либо человеческое чувство, кроме злобы. Добивается же он расположения "Скворчихи" просто из корысти - желает через нее подслужиться - или, как выражались семинаристы, "подмазаться" к инспектору.
К Баламуту и Флоренеову присоединился Феб. Обязательно накрыть для назидания сущих в обители сей. Втроем составили план действий. После обхода начальством спальни разложили на кроватях чучела, устроенные из пиджаков и белья. Покрыли их одеялами, а сами осторожно вылезли в окна, захватив с собою белые простыни. Крадучись переползли двор и стали перелезать через ограду инспекторского сада.
- Ох, наткнулся я на тын, да на тын! - комически затянул восторженный Феб, упоенный весеннею ночью, свободою и предстоящей проделкой.
- Загради уста свои молчанием! - пробасил над его ухом Баламут и пухлою широкою ладонью зажал ему рот.
Все втроем засели в густой аллее из сирени и барбариса. Сюда сходилось несколько дорожек.
...Мымра медленно приближался к засаде, помахивая тонкой тростью. Мария Васильевна в светлой накидке и газовом головном шарфике шла рядом и слушала, что он говорит.
- Мяу, мяу!- тонким кошачьим голосом жалобно пропищал Феб, едва сдерживая приступы смеха.
- Тише! - дернул его за рукав Флоренсов. Втроем бросились ползком на противоположную сторону сада. Мымра прервал разговор, по-лисьи понюхал воздух, осмотрелся, потыкал концом палки в кусты и, не найдя ничего подозрительного, тихо двинулся дальше.
Засада поджидала в другом конце аллеи. Баламут сидел впереди на корточках. За ним полулежал на свежей пахучей траве Флоренсов, и позади, прислонясь к дереву, мечтательно стоял Феб.
Скоро гуляющие опять приблизились. На этот раз говорила Мария Васильевна. У нее было грубое, басистое контральто, не смягчавшееся даже тогда, когда она жеманничала и старалась придать своему голосу грациозную певучесть, О чем они говорили - было трудно разобрать. Долетали отдельные слова: "одиночество", "тяжесть служебных задач". По-видимому, разговор шел о нравственности. Мымра вообще любил касаться возвышенных и отвлеченных вопросов.
- Сладкогласая ехидна! - выругался Баламут и скомандовал:- Ребята, начинай!
Все трое набросили на себя простыни и тихим размеренным шагом вышли на дорожку.
Стояли молча, словно привидения - неподвижными белыми каменными изваяниями. В синем просвете между деревьев четкие фигуры их казались внезапно выплывшими из тьмы.
Мария Васильевна испуганно взвизгнула, подобрала шуршащие шелковые юбки и стремительно помчалась к дому мелкими путающимися дамскими стежками. Мымра, согнувшись, отмеривал за нею крупные поспешные шаги и держал поднятую палку наготове против невидимых врагов.
Вдогонку по саду раздавалось торжествующее хлопанье в ладоши и крики:
- Хо-хо!.. Ку-ка-ре-ку!.. Тю-тю... Улю-лю-лю!..
Перед крыльцом инспекторского дома Мымра опамятовался от страха, привел себя в порядок и перевел дух. Сознание, что он был так смешон в глазах Марии Васильевны, переполняло его бессильной злобой.
А бурсаки прежним порядком, через ограду и окно, возвращались обратно в спальню.
Вскоре к ним явился Мымра. Но Феб и Флоренсов лежали, уткнув лица в подушки и до крови закусив себе губы, чтобы удержаться от смеха. Баламут, невозмутимо обратив вверх лицо, лежал с закрытыми глазами и храпел на всю спальню в несколько переливов с надсвистом. Так мастерски храпеть умел только он один из всей бурсы.
Через два дня в гардеробной собралась редакция семинарского журнала "Акриды". В журнале печатались гектографическим способом статьи по философии, политике и литературе, новости из семинарской жизни и злободневные фельетоны с карикатурами. Сотрудники редакции расположились в свободном проходе, между громоздких сундуков, которые были сложены в несколько штабелей до самого потолка и перегораживали гардеробную. Для фельетонного отдела Флоренсов принес рисунки. Феб - текст: "Злополучная ночь Мымры. Новелла".
Усевшись верхом на скамью и расставив вилкой ноги, он начал читать о происшествии, которое уже было известно всей бурсе:
"Вечеру бывшу, вшед в вертоград Нил, сын Павлов, сын Венценосцев, Мымрой именуемый, муж непотребен и в пакостях угобзившийся. Скверна многая на лице его начертана быша. Сия же суть: чиноискательство, зависть, сребролюбие, наушничество, властолебезение, женоугодие, плотская похоть. И одеян такожде бе наглавник, сиречь картуз, власы его, мочалкам подобные, прикрывающий; бархатный дочревник, сиречь жилет. Фанаберия кратковолая, аглицким смокингом именуемая, едва до бедр доходящая; сапоги, острием кверху обращенные, коими оный Мымра женским прелестницам любезен бысть. И на расстоянии половины стадии от дома инспектора оный Мымра, маятнику уподобясь, прохаживатися стал. По времени же малом вышла из дому того жена некая, Марией рекомая, с мрежами белыми на голове, из чужеземных шелков сплетенными. Тую жену завидев, оный Мымра, длани ко груди своей прижа и голосом велеречивым притворно возгласи: "О, сколь в одиночестве моем сладко мне сие утешение есть!" И мельканием быстрым сокрышася оба в единой от аллей. Тогда же тайно из засады в сени кустов сущие, в белых покровах, аки мертвые из гробов восставше и ревом велиим наполнишь вертоград: такожде по-собачьи, такожде на манер петела, такожде на манер покойного кота отца Назария. Видений сих убояшеся, реченные Нил и Мария к дому поспешаху. Муж же Марии, преэус и инспектор, на шум тот от сна восстав и палисандровую трость для биения взявши, в вертоград поспеши".
- Хо-хо!.. Здорово!..- смеялись семинаристы, когда Феб кончил чтение. Один Баламут остался в недоумении. Разинув широкую сомовью пасть, он рявкнул:
- Как же так? Ты, брат Феб, того... Откуда инспектор?.. Мы его и в глаза не видели.
Над Баламутом посмеялись:
- Э-эх ты, калоша, а еще исполатчик!.. Инспектор - для окрыления фантазии и полноты развязки.
- Ага, одобряю! - согласился он и по-бычачьи мотнул головой.
Новелла и рисунки к ней были утверждены редакцией.
Вечером, после чая, в часы занятий, Флоренсов занялся приготовлением ее для печати. Когда все было готово, он с листками в кармане отправился, чтобы передать материал на хранение бурсаку четвертого класса Иегудиилову, заведующему потайным складом.
Неожиданно перед ним вырос Мымра, словно чутьем унюхав добычу.
- Флоренсов, покажите, что у вас в кармане?
- Ничего!
- Мы не смеем ослушиваться приказания. Подойдите ближе! Мг-гм. Покажите!
Флоренсов уже повернулся к Мымре спиной, чтобы идти дальше, но вдруг молодой горячий задор охватил его. Вызывающе и с негодованием он вытащил из кармана листки "Акрид", развернул рисунки перед самым носом Мымры и, волнуясь, заговорил поспешно и отрывисто:
- Вот, пожалуйста, если угодно!.. Вот еще... Вот, вот... Пожалуйста, полюбуйтесь!
Мымра жадно схватил листки и согнулся, чтобы всмотреться в нарисованное. И внезапно опешил... Буквы и рисунки запрыгали перед его глазами, зеленая муть заходила кругом. Дерзость Флоренсова так ошеломила его, что он даже ничего не нашелся сказать.
"Акриды" и все происшедшее были скрыты Мымрой от начальства. Баламут, Флоренсов и прочие уже торжествовали победу и испытывали нечто вроде радостного удовлетворения, но ненадолго. Вскоре Флоренсов попал в карцер за посещение городского сада "Липки", где его поймал Мымра. Гулянье в "Липках" и на главной улице города, Московской, воспрещалось семинаристам.
Карцер помещался в третьем этаже. Рядом с ним находился архив фундаментальной библиотеки, всегда запертый, потому что книги из него имели право получать только учителя. А над архивом, под самой крышей, возвышался чердак с голубятней, или "Ноев ковчег", как звали его семинаристы.
Флоренсов в тоскливом угнетении ходил по пустой комнате, где, кроме стола, стула и койки с продранным матрацем, ничего не было. На столе валялись остатки карцерного обеда: соль в бумажке и огрызок карцерного хлеба. На подоконнике стояла начищенная медная кружка с водой.
"Удастся ли дотянуть до экзаменов",- думал Флоренсов. Глухое чувство возмущения бурлило в нем, возмущения не столько тем, что он будет уволен, сколько от сознания совершающейся в бурсе несправедливости. В жертву этой несправедливости принесено уже столько товарищей. На днях были уволены два оканчивающих курс перворазрядника - за чтение найденных у них книг - Бюхнера и Дарвина.
"Что же делать? Да ничего, пусть увольняют! - решил он.- Не пропаду. Во всяком случае, трусить перед жизнью и мириться с подлостью не стоит... Выгонят из семинарии - поеду в столицу, буду зарабатывать кусок хлеба рисованием и учиться. Сдам на аттестат зрелости и махну в университет. Может быть, все даже к лучшему. Во всяком случае, в попы я не пойду, народ обманывать не стану".
Воображение стало рисовать ему, что вот он уже в столице, учится и работает как художник.
О, тогда он, наверное, отплатит Мымре за себя и товарищей, не скупясь, возместит за все зло, причиненное в семинарии... Обесчестит, выставит его гнусную низость перед всем светом.
Удар камешком в стекло вывел Флоренсова из мечтательного раздумья.
Сверху, из Ноева ковчега, вниз спускался на веревочке, сверток. Флоренсов открыл форточку и достал его. В синей оберточной от сахара бумаге он нашел горбушку сыра, кусок колбасы, пеклеванную булку и немного спирту в аптечном пузырьке.
К пузырьку, наподобие рецепта, была приклеена записка, в которой Флоренсов прочел:
"Узник, утешься! Для поддержания слабеющего духа посылаю малую толику живительных капель и прочей снеди. А козни Мымры сокрушим. Баламут".
Флоренсов облегченно расправил плечи, усмехнулся во весь рот и оживленно крякнул:
- Добре...
Потом он водой разбавил спирт, который бурсаки воровали в физическом кабинете и в аптечке, выпил, смеясь, закусил, выбросил уличающие бумажки в форточку и заходил по камере, насвистывая отрывки арий.
Перед вечером загремел большой железный замок, и в карцер явился Мымра со сторожем Левадою. Оставив Леваду за порогом, Мымра нерешительно сделал несколько шагов вперед, быстро поискал чего-то глазками по углам и стенам, придал слащаво-лицемерное выражение лицу и сказал:
- Флоренсов, подойдите ближе!
Флоренсов враждебно не двигался с места.
Мымра с притворным сожалением покачал головой.
Вздохнул, сложил по-монашески крестом руки на груди и заговорил. Тон его голоса был вкрадчиво-мягкий, и это удивило Флоренсова.
"Что ему, иезуиту, от меня надо?" - подумал он.
- Послушайте, Флоренсов,- начал Мымра.- Мы такой способный, мы можем быть полезны родителям и обществу... Мы должны пожалеть нашу матушку... Ай-ай... Почему же мы так нераскаянны. Зачем мы во зло употребляем данные от бога нам способности? "Акриды", например... Мг-гм.
"Вот оно в чем дело,- вообразил Флоренсов.- Фарисей! Ханжа!".
- Почему мы не заботимся о нашем будущем? Мы ведь будем уволены,- продолжал Мымра.- А жаль, жаль!.. По ходатайству нашему перед отцом ректором, мы могли бы попасть даже в академию. Куда же мы денемся с волчьим билетом?..
Фальшивые речи Мымры уже начали раздражать Флоренсова. Он повел плечами и резко оборвал:
- Не беспокойтесь, Нил Павлович! Не пропаду! Буду карикатуры рисовать... и помещать в столичных журналах.
Лицо Мымры позеленело, губы мелко запрыгали, и в водянистой мути зрачков зажглась злоба; но он сделал над собой усилие и, торопливо скользнув рукой по пуговицам, с прежней неискренностью продолжал в уступчивом тоне:
- Ах, Флоренсов, Флоренсов!.. Как мы упорны!.. Жаль, жаль!.. Поразмыслите по-доброму и дайте ответ... Зачем нам ссориться?.. Мг-гм. По-доброму, Флоренсов, по-доброму!..
Он покачал головой и удалился.
Флоренсов подсел к окну. В душе разливалось неприятное ощущение чего-то липкого и грязного, от чего становилось нестерпимо.
- Фарисей!.. Подкупить думает...- брезгливо проговорил он.
Вдали погасал закат. В золоте и кармине рдели края кучных весенних облаков. Косые холодеющие лучи тонкими стрелками пронизывали верхушки тополей.
Флоренсов решительно и энергично сжал кулак:
- Нет, на подлость не согласен. Пусть выгонят из семинарии!
Он достал из кармана карандаш и стал рисовать на стенке в виде ящура только что вышедшего Мымру. В этом было веселое утешение.
1913
Александр Алексеевич Богданов - АКРИДЫ, читать текст
См. также Богданов Александр Алексеевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :
БУНТ
Сумрачны подернутые туманной завесой дали. Обложной дождь уже третий д...
ВАРВАРА
(Этюд) Варвара с утра не в духе. Она сердито швыряет по раскаленной пл...