Василий Авсеенко
«ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОЧЕРКИ - КАНИКУЛЫ»

"ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОЧЕРКИ - КАНИКУЛЫ"

КАНИКУЛЫ.

Завтрак уже подан на стол, но хозяйка еще не вышла. Она сидит в своей комнате, перед туалетным столиком, приставленным в простенке между раскрытыми окнами. Ветер шевелит шторами и иногда вздувает их как паруса. Спиртовая лампочка догорает, и замирающий голубой язычок чуть лижет прокоптевшие щипцы. Марья Андреевна уже окончила свои ondulations, но ей не хочется покинуть табурет перед зеркалом. Она приблизила лицо к самому стеклу и рассматривает себя в упор близорукими, выцветшими глазами, и зачем-то проводит двумя пальцами то по бровям, то над бровями. Уже с четверть часа она так сидит, и кажется, все рассмотрела, до последних складочек на уголках глаз, но никак не может расстаться с своим местом. Собственно, это самое любимое ее занятие днем, и особенно утром, когда совсем нечего делать. Сидит, смотрит в зеркало, и никогда не соскучится, словно в первый раз в жизни имеет возможность рассмотреть себя.

На балконе ее муж, Павел Степанович, кончил газету, покачался немного в камышовом кресле, и почувствовав при виде накрытого стола утренний голод, выразил нетерпение.

- Marie, подано уже! Иди завтракать! - крикнул он в окно со вздувшимися шторами.

- Иду! - тягучим тоном ответила Марья Андреевна.

Она встала, прикрыла загашенную ветром лампочку, дошла до двери, но хватившись носового платка, вернулась. Платок лежал на туалетном столике, и поэтому она опять присела и стала снова смотреть на себя в зеркало и потрагивать пальцами то кожу на лбу, то прическу.

- Maman, папа ждет завтракать! - крикнула из сада в другое окно тринадцатилетняя дочка Лиза, сидевшая до тех пор на скамейке подле гувернантки.

Она поднялась локтями над подоконником и заглянула в комнату. Вид матери, рассматривающей себя в зеркало, произвел на нее впечатление священнодействия. Она молча, с глубоким интересом стала смотреть, как это происходит - хотя, собственно, ничего не происходило.

Павел Степанович стал быстро ходить взад и вперед по балкону, обдергивая парусинный пиджачок и шевеля пальцами кончик бороды.

- Что же нейдут завтракать? - покрикивал он нетерпеливо. - Удивительно, право, как все распускают себя на даче. В чем дело? Почему? И без того часом позже подают...

- Володя дома? - спросила Марья Андреевна дочку.

- Не знаю... нет, не видала, - ответила та, продолжая сосредоточенно созерцать зрелище нескончаемого сиденья перед зеркалом.

В ней уже просыпались женские инстинкты, и она начинала понимать наслаждение, которое испытывала мать. Она и сама иногда, среди дня, станет перед большим зеркалом в гостиной, стоит и смотрит, молча, серьезно, долго, пока кто-нибудь не войдет.

Узнав, что Володи еще нет, Марья Андреевна взяла другое зеркало, поменьше, и стала рассматривать себя в него сзади, повернувшись спиной к туалету. Лиза совсем влезла на подоконник и следила, как в обоих зеркалах отразился дивно расчесанный затылок мамаши.

- Marie, когда же наконец? - послышался совсем сердитый окрик мужа, и его недовольное лицо показалось из-за отодвинутой шторы.

- Иду, - ответила с легким вздохом жена.

Все, наконец, уселись за стол. Как раз в эту минуту на ступеньках балкона поднялась фигура юноши в гимназическом кителе.

- Каждый раз ты опаздываешь! Хоть говори, хоть не говори! - проворчал Павел Степанович.

Володя приблизился развинченной походкой, кинул фуражку, поздоровался с отцом, поцеловал ручку матери, и подвинув стул, обрушился на него так, как крючники кидают мешки на телегу. Он толкнул при том стол, задел локтем сестру, и хватил рыжими сапогами по ногам отца.

- Что это, мой милый, ты садиться разучился? ходить разучился? Откуда у тебя такие манеры взялись? - снова заворчал отец, подбирая ноги. - Ужас, ужас, до чего этот молодой человек распустился на даче, - обратился он к жене. - Обрати, пожалуйста, внимание на его костюм: китель весь измят, зеленея пятна от травы, сапоги точно у бродяги. Дуняша, почему вы не чистите сапоги молодому барину? - перенес он свои недовольные замечания к горничной.

- Помилуйте, когда же их чистить? Владимир Павлович никогда с вечера их за дверь не выставят, а утром не допросишься. Наденут нечищеные, да так и ходят, - объяснила Дуняша.

- Ведь это неряшество! - проворчал Павел Степанович. - Меня ужасает, именно ужасает подобная распущенность.

Володя, сидя совсем боком, так что Лиза осторожно все отодвигалась от него, провел рукой по мокрому лицу.

- Летом что же там соблюдать еще, - проговорил он своим странным, переломленным голосом, не то дискантом, не то басом.

- Опрятность и приличные манеры надо всегда соблюдать, для этого нет особых сезонов! - наставительно заметил отец.

Гимназист на это только подкинул головой, дескать: слышал я, слышал! - и потянул к себе блюдо, опрокидывая стаканы и морща скатерть. Навалив на тарелку весьма изрядную порцию, он принялся с жадностью есть.

Павел Степанович сохранял недовольный вид. Ему претило "разгильдяйство", в которое, по его наблюдениям, втягивался сын. Да и не сын только: он и в дочери замечал какое-то не нравившееся ему упрощение манер, охоту знакомиться со всеми дачными девчонками, невнимание к замечаниям француженки. И жена тоже распустилась, не смотрела как следует за порядком в доме, и хотя проводила целые дни перед туалетным столиком, но если не собиралась никуда выйти, то оставалась в ночной кофточке. Этой ночной кофточки, при разделанной до последнего волоска прическе, он не мог равнодушно видеть. "Манера русской кокотки", выражался он мысленно.

- Ты не забыл, надеюсь, что тебе переэкзаменовка предстоит? - обратился он к сыну.

- Что-ж такое переэкзаменовка? Я приготовлюсь. Сегодня праздник, - возразил Володя.

Он уже наелся, и теперь опять сидел боком, и в нетерпении болтал под столом ногою. Марья Андреевна медленно поднялась.

- Пойдемте в парк? - бросила она гувернантке. - Потом приходите к вокзалу, я буду там. Наденьте Лизе белое платье с кушаком.

Володя подошел к стоявшему тут-же велосипеду, осмотрел его, но потом раздумал на нем ехать. Вместо того он прошел в свою комнату и схватил там какой-то учебник.

Ему вдруг захотелось показать, что он вовсе не лентяй, что ему и в праздник ничего не стоит заняться. Недовольный тон отца уязвил его. Он находил несправедливым такое отношение. - "Чего от меня хотят? - думал он. - По математике я первый ученик. Вот латынь эту, да гречиху (у них так называли греческий язык) я действительно не люблю, это правда. Ну, а приготовиться к переэкзаменовке все-таки могу".

С грамматикой под мышкой, он сошел в сад, пробрался в свой любимый уголок у решетки, растянулся на траве и стал зубрить.

Прошло несколько минут. Вдруг до него долетели знакомые голоса, - ближе, ближе. Он приподнялся и заглянул сквозь решетку. Так и есть: Соня и Варя Леденцовы идут мимо дачи, громко разговаривая и смеясь. Ножки их быстро мелькают из-под коротеньких платьев, зонтики цепляются за ветви акаций.

Володя встал совсем, отшвырнул книгу в траву, подошел вплотную к решетке и произнес:

- Здравствуйте! Куда это вы спешите?

Барышни вздрогнули, но не остановились, и старшая ответила на ходу:

- Далеко!

- В парк?

Ни та, ни другая не отвечали на это и чему-то рассмеялись.

Володя посмотрел им вслед, на их круто-заплетенные косы и мелькавшие ботинки, постоял в нерешимости, потом энергически осадил фуражку на затылок, и пустился догонять их.

На повороте в парк он уже поравнялся с Соней, и пошел рядом.

- Я с вами погуляю немножко, - сказал он, и боком, не оборачиваясь, протянул им руку.

- Что вам вздумалось в праздник долбить?... - спросила Варя.

Володе почему-то не хотелось сознаться.

- Я просто читал... роман один, - сказал он.

- Неправда, я по книге видела, что это долбяжная, - возразила Варя. - Вас заставили, вот вам и стыдно признаться..

- А по-каковски это так говорят: долбяжная? Такого слова нет, - придрался в свою очередь Володя.

- У нас все так говорят, значит есть такое слово, - вступилась за сестру Соня.

- Мало ли что у вас говорят, - отозвался Володя. - Пойдемте к пруду, я покатаю вас в лодке.

- Merci, мы совсем не к пруду идем.

Старшая тихонько толкнула младшую, и обе почему-то фыркнули.

- Чему вы смеетесь? - обиженно спросил Володя.

Сестры фыркнули еще громче, и пошли скорее. У них все разговоры всегда прерывались таким фырканьем, и Володя всегда обижался. Но Соня ему "ужасно" нравилась: он был почти влюблен в нее, хотя разговаривал и обращался с нею со своею обычною мальчишескою небрежностью. Этим обращением он думал спасти свое достоинство и отомстить за насмешливость.

- Если вы не к пруду идете, то куда же? - спросил он. - Я все равно с вами пойду.

- Идите, если хотите; нам все равно, - отрезала Соня.

- А мне и подавно, - ляпнул Володя.

Сестры фыркнули.

- Как это вежливо! - произнесла старшая, и опять обе фыркнули.

- Я и не гонюсь за миндальщиной, - объявил Володя.

- Как? как вы сказали? за миндальщиной? - переспросила Соня, и толкнула сестру, причем обе зашатались от смеха. - Это у вас в гимназии так выражаются?

- Разумеется, миндальщина. Паточный леденец.

- Кто, кто паточный леденец?

- Да вот хотя бы лицеист ваш, Храпов. Паточного кавалера из себя корчит. Засунет руки в брюки и сюсюкает.

Соня и Варя опять фыркнули.

- Что-ж, Храпов премилый мальчик, - сказала Соня. - С ним очень приятно разговаривать.

- Усики свои душистой помадой смазывает, - продолжал Володя. - Мамаша ему китель духами вспрыскивает.

- А вы в своем кителе, должно быть, в крапиве валялись, - выпалила Варя.

- Я и не стремлюсь в кавалеры попасть.

- А не стремитесь, так и не приставайте к нам. Мы вас не приглашали идти с нами.

- И не собираюсь идти; просто, мне по дороге было, - обозлился Володя. - Удивительно, право, интересно мне. До свиданья!

Он круто повернул и зашагал назад. Лицо его имело какое-то ухарски-злое выражение, какое бывает у озорного мальчишки, когда его высекли и отпустили.

"Дрянь девчонки...", думал он, болтая длинными руками и подкидывая головой с съехавшей на затылок фуражкой.

Домой он зашел только, чтоб взять велосипед. Любопытство все-таки влекло его в парк. Он поехал туда, и проколесив с полчаса по разным направлениям, заметил вдали барышень Леденцовых, и подле них юношу в блистающем снежной белизной кителе.

Ему захотелось пролететь мимо них с быстротой и ловкостью чемпиона. Он так и сделал.

Сестры при виде его толкнули друг друга и фыркнули. Храпов только прищурился на него своими близорукими глазами.

Пролетев стрелой мимо знакомой группы, Володя услышал позади себя общий громкий хохот. Он покраснел и круто свернул в боковую аллею.

Он еще не был безнадежно самоуверен, и ему пришло в голову, что он держал себя довольно глупо.

Василий Авсеенко - ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОЧЕРКИ - КАНИКУЛЫ, читать текст

См. также Авсеенко Василий - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОЧЕРКИ - КЛЕЩ
КЛЕЩ. I. В большом кабинете, на длинном и широком диване, покоился все...

ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОЧЕРКИ - КОЛЯСКА
КОЛЯСКА. К подъезду дома довольно аристократической наружности (извест...