Григорий Адамов
«Тайна двух океанов - 04»

"Тайна двух океанов - 04"

Глава VII. ЛОЖЬ

Зоолог машинально погладил слабой рукой бороду и, окинув взглядом блещущий чистотой госпитальный отсек, печально улыбнулся:

- Да, дорогой Марат, вот и пришлось самому воспользоваться всем, что здесь мною приготовлено. Могу засвидетельствовать, что, в общем, недурно даже, можно сказать, совсем неплохо.

Подняв голову, Марат посмотрел на ученого отсутствующим взглядом и затем устремил его куда-то в пространство.

Он пришел навестить зоолога, еще не оправившегося после пережитого потрясения, но визит проходил довольно - вяло и скучно.

После трагического происшествия с ученым Марат стал совершенно неузнаваем. Насколько раньше он был всегда веселым, оживленным и разговорчивым, настолько теперь он замкнулся в себе, избегал встреч с товарищами, в свободные часы уединялся в своей каюте, и его сожитель Крамер не знал, как подступиться к нему. Но в то же время все видели и чувствовали, что Марата упорно осаждают какие-то мучительные мысли, что его голова занята какой-то новой проблемой, которую он особенно близко принимает к сердцу и которая тревожит его с такой силой, какую до сих пор не приходилось наблюдать ни при одном из его прежних изобретательских увлечений.

Продолжая думать о чем-то своем, Марат сказал, слегка повернувшись к зоологу:

- Нет, нет, Арсен Давидович, не говорите... По-моему, плохо. Надо будет в нем кое-что переделать...

Почтенный зоолог, видимо, почувствовал себя задетым.

- Что плохо? - спросил он, настораживаясь, готовый отразить атаку.

- Шлем, отвратительный шлем!

- Шлем?!

- Ну да! Шлем, который вас так изуродовал! Зоолог, приподнявшись на локте, уставился на Марата расширенными глазами:

- Шлем?! А я думал, что ты говоришь о госпитальном отсеке!

Он запрокинулся на подушку и закатился детским смехом.

- Что же ты думаешь о шлеме, кацо? - смеясь, спросил зоолог. - И что заставило тебя вдруг задуматься о таких пустяках? Что значит шлем перед проблемой орошения Сахары или поворотом Гольфштрема?

- Во-первых, разрешите вас поправить, Арсен Давидович... Не Гольфштрем, а Гольфстрим. Слово это английское и...

- Прости, прости, кацо... Привычка, знаешь. С детства... Ну, а во-вторых?

- А во-вторых, о шлеме... Знаете, Арсен Давидович...- замялся на мгновение Марат. - Я почему-то чувствую, что могу говорить откровенно...

Знаете, мне положительно стыдно. Я места себе не нахожу. Я не могу простить себе, как я раньше не задумался над этим... еще когда работал с Крепиным по телефонизации шлема... Хуже всего, что еще тогда мелькнула у меня мысль именно об этих его неудобствах. Но я не остановился на ней, не продумал ее тогда же до конца. И лишь теперь я понимаю, какое это было мальчишество, какое это было непростительное легкомыслие...

Марат взволнованно вскочил со стула и, яростно жестикулируя, воскликнул:

- Да, да! Вы правильно сказали. Сахара!.. Гольфстрим!.. Мировые проблемы!.. А у себя под носом пропустил простую, маленькую и такую важную задачу - усовершенствовать шлем. Ведь вы могли погибнуть из-за этого! Арсен Давидович! Дорогой! Ведь вы чуть не погибли! Когда я думаю об этом, я волосы готов рвать на себе...

Зоолог внимательно слушал, не сводя теплого взгляда с Марата.

- Ты только не волнуйся, кацо! Будь хладнокровен! Не мог же ты предвидеть, что мы встретимся с такими чудовищами. Но ты молодец, кацо!

Правду скажу, мне нравится, что ты начинаешь понимать всю важность и так называемых маленьких проблем... Нет маленьких проблем, дорогой мой! Каждая маленькая проблема является частью большой. И, не решив маленькую, провалишь большую! Вот... Ну, что же ты придумал?

Марат сел на стул, опустив голову. Слегка повернувшись к зоологу и, очевидно, продолжая думать о чем-то своем, он начал:

- Да, Арсен Давидович... В тот несчастный день, когда вы так пострадали...

- Ну, ну, ну...- недовольно проворчал зоолог,- совсем не несчастный.

Такие замечательные открытия! Целая колония Lammelibranchiata cephala

Lordkipanidze! Я думаю, она под этим именем войдет теперь в науку! - с некоторым самодовольством добавил ученый. - И, наконец, это доисторическое чудовище! Ведь это же мировое открытие! А ты говоришь - несчастный...

Побольше бы мне таких несчастий... Впрочем, продолжай.

- Ну вот... В тот день мы вышли с Цоем и Павликом из подлодки. Ну и расшалились. Они меня поймали, схватили с обеих сторон и начали трясти.

Голова болталась в шлеме, как орех в бутылке. Как я ни старался, как ни напрягал шею, а все-таки несколько раз пребольно стукнулся черепом. И я тогда опять подумал, что хорошо было бы усовершенствовать шлем.

- И до чего же ты додумался?

- По-моему, в шлеме нужно устроить мягкую подкладку сзади, за затылком. Все равно мы не пользуемся прозрачностью задней части шлема. А против висков и лба нужно поставить упругие спирали вроде матрацных пружин.

Крайние внутренние витки спиралей одеть в мягкую изоляцию...

- Отлично, Марат! - серьезно сказал зоолог. - Прекрасная идея! Ты на походе хорошенько продумай ее, а вернемся домой, обязательно поговорим с Крепиным. И я поддержу.

Словно успокоенный этим разговором, Марат попрощался и ушел, пропустив предварительно Цоя, входившего в отсек.

Цой был в белоснежном халате, аккуратно завязанном на все до единой тесемочки, и имел вид настоящего - правда, молодого и немного смущенного своей молодостью - врача. Он быстро подошел к койке зоолога:

- Как дела, Арсен Давидович? Как мы себя чувствуем? Позвольте ваш пульс... Прекрасно. Наполнение хорошее. Семьдесят восемь ударов в минуту. Вы быстро идете на поправку...

Цой осторожно, почти с нежностью, поправил подушки под головой ученого, подоткнул одеяло.

- А после чего тут особенно поправляться? - добродушно улыбнулся ему зоолог. - Пустяки какие! Я думаю, завтра-послезавтра встану - и за работу!

Нас ждет замечательная работа!

Цой замахал на него руками, изобразив предельный ужас на лице.

- Что вы! Что вы, Арсен Давидович! И не думайте. Меньше чем через пять дней никак нельзя! Затем вам необходимо пройти курс кварцевого облучения.

Несколько сеансов электризации. Нет, нет... Как можно! Зоолог мгновенно рассвирепел:

- Ты с ума сошел, Цой! Нет, ты окончательно с ума сошел! Что ты мне сказки рассказываешь! Какие там электризации и кварцы! Мне нужно как можно скорее вернуться в пещеру, сфотографировать этих чудовищ. Ведь не могу же я их взять сюда, на подлодку. Я хотя бы одну голову возьму. Я уже договорился с капитаном: специально для этого подлодка здесь задержится. А он тут со своими электризациями, кварцами! "Курс облучения"! - возмущенно передразнил ученый Цоя. - Ишь ты! Обрадовался.

- Все равно... Можете ругаться, Арсен Давидович,- кротко, но с обидой в голосе проговорил Цой. - Я тогда доложу капитану, что вы не слушаетесь.

- "Не слушаетесь"! Тоже нашелся врач!

Баритон зоолога разносился по всему верхнему коридору, пробивался в жилые каюты и служебные помещения, достигая даже самых далеких уголков машинного отделения. Впрочем, подлодка стояла на месте, и в отделении царила полная тишина.

Из кают выбегали люди, свободные от вахты, прислушивались, пересмеивались:

- Разбушевался наш Лорд.

- С него - как с гуся вода.

- Пушит бедного Цоя! Только перья летят!

- С таким пациентом наплачешься!

Из центрального поста управления вышел капитан и направился в госпитальный отсек. Капитану пришлось взять на себя неожиданную роль арбитра между врачом и пациентом. Решение было Соломоново, и его с удовлетворением приняли обе стороны, зоолог обещал, что будет лежать три дня не бунтуя, после чего, если все будет протекать нормально, ему будет разрешено работать в лаборатории, а на пятый день и выходить из подлодки, чтобы работать в пещере. Кварцевое облучение он будет принимать одновременно с работой. Что же касается электризации, то пока решений не принимать - дальнейшее покажет.

Видя, однако, как зоолог сокрушается по поводу того, что все работы по обследованию дна и глубин на этом участке совершенно приостановились из-за его болезни, капитан пошел еще дальше. Так как Цой полностью загружен лабораторной работой над моллюсками и другими уже собранными здесь материалами, капитан обещал временно прикомандировать кого-либо из команды, по выбору зоолога, для продолжения сбора материалов под его руководством и по его инструкциям.

- Я буду очень благодарен, если вы позволите мне принять на себя эту работу,- раздался вдруг глухой голос.

Горелов давно уже вошел в госпитальный отсек, слышал разбор дела капитаном и его решение и теперь стоял у притолоки дверей, глядя умоляющими глазами на зоолога.

- Я уже неоднократно выполнял ее под вашим наблюдением, Арсен Давидович,- продолжал он, с улыбкой приближаясь к койке ученого. - Она меня настолько увлекла, что мне кажется, Арсен Давидович, вы и теперь будете довольны... На моей работе главного механика, Николай Борисович,- обратился он к капитану,- это совершенно не отразится. Тем более что мы, вероятно, будем больше стоять на месте, чем двигаться.

- Пожалуйста, Федор Михайлович! - дружески улыбаясь Горелову, согласился капитан. - Если это устраивает Арсена Давидовича, то с моей стороны никаких возражений не будет. Но имейте в виду, что ответственность за состояние и работу двигателей продолжает оставаться на вас.

- Отлично, отлично! Это меня устраивает как нельзя лучше! - шумно обрадовался зоолог. - Федор Михайлович знает, чем я больше всего интересуюсь, где искать и как искать. Мы с ним уже немало поработали вместе.

Все складывается превосходно! Благодарю вас, капитан! Благодарю вас, Федор Михайлович!

Если бы почтенный ученый не находился в таком радостном состоянии, он, вероятно, обратил бы внимание на необычную бледность Горелова, на болезненную натянутость его улыбки, на то, как часто он проводил рукой по лбу, словно стирая с него испарину слабости. Впрочем, энтузиасты, не жалея себя, нередко так же относятся и к другим. Во всяком случае, было вполне ясно, что ученый совершенно забыл и об электризации, и о массаже, и о грязевых ваннах, которые он недавно так настойчиво рекомендовал своему бывшему пациенту. В результате все остались очень довольны разговором, начавшимся столь бурно и закончившимся к общему удовольствию.

- Цой, голубчик,- дружелюбно обратился ученый к своему врачу и помощнику, когда капитан вышел из отсека,- дай, пожалуйста, Федору Михайловичу список видов животных, которых мы наметили себе для особенно тщательных поисков на глубинах. Предварительно вычеркни все уже найденное нами. Дай ему также для ознакомления все наши альбомы, зарисовки, атласы.

Выдели для Федора Михайловича и постоянный экскурсионный мешок с инструментами и приспособлениями.

x x x

Когда после двухчасовой беседы с Цоем Горелов вышел из лаборатории, он быстро направился к своей каюте, тяжело нагруженный материалами и снаряжением. Он торопливо отомкнул замок дверей, тщательно потом запер их за собой и с облегчением свалил все принесенное на круглый стол, стоявший посередине каюты. Каюта была небольшая, продолговатая, с койкой и платяным шкафом у правой стены, умывальником и туалетным столиком с большим зеркалом

- у левой. Над койкой висел прекрасной работы акварельный портрет молодой женщины с нежным, красивым лицом и властным взглядом больших черных глаз. У стены против дверей, под большим круглым иллюминатором, сейчас наглухо задраенным наружной шторой, стоял небольшой письменный стол с письменным прибором, стоячим настольным портретом той же молодой женщины и большой старомодной пишущей машинкой.

Освободившись от груза, Горелов тяжело опустился на стул и, зажав голову между ладонями, долго сидел с закрытыми глазами, изредка покачиваясь на месте, как при мучительной зубной боли. Наконец он поднялся, постоял с минуту, опустив голову и опершись кулаком о стол, потом встряхнулся и решительно взялся за только что принесенные им книги, альбомы, атласы. Часа три он усердно, не отрываясь, работал над ними, внимательно изучал художественные изображения представителей подводной фауны и флоры, делал выписки, копии с рисунков, составлял списки, классифицировал.

Потом он встал, сильно потянулся и принялся за экскурсионный мешок. Он внимательно пересмотрел все его внешние и внутренние карманы с инструментами и приспособлениями, освободил один из внутренних карманов, переложил его содержимое в другой. Затем направился было к письменному столу, но на полпути остановился, оглянулся и пошел к двери. Попробовал, хорошо ли она заперта, прислушался и, видимо успокоенный тишиной в коридоре, вернулся к письменному столу и принялся за пишущую машинку. Долго разбирал ее, добрался до центра доски под кругом тонких буквенных рычагов. Там находился невысокий металлический ящичек, окрашенный под общий, синеватый цвет машинки. Горелов отвинтил его от доски, отложил в сторону, опять собрал машинку и попробовал ее работу. Все было на месте, механизм действовал исправно, как всегда,-

отсутствие крупной детали совершенно не замечалось. Горелов взял металлический ящичек и, задумчиво взвешивая его в руке, пробормотал:

- Давление чертовское. Выдержит ли? Не то, что в Саргассах, у поверхности...

От этих звуков собственного голоса он вздрогнул, испуганно оглянулся, потом вернулся к экскурсионному мешку, вложил ящичек в пустой внутренний карман, прикрыл его там несколькими мелкими инструментами и тщательно застегнул карман. Замкнув мешок, Горелов засунул его под койку и ушел завтракать в столовую.

Вернувшись через полчаса в свою каюту, он переоделся в рабочий костюм, выдвинул до отказа один из ящиков письменного стола и отогнул вниз его заднюю стенку. За ней открылся узкий потайной ящик. Вынув оттуда несколько деталей замысловатых форм, моток тонкого провода, он рассовал все это по карманам экскурсионного мешка.

С мешком, перекинутым на перевязи через плечо, Горелов зашел в центральный пост управления и, оформив пропуск у вахтенного лейтенанта Кравцова, направился а госпитальный отсек.

- Благослови, влады-ыко-о-о! - смешливо прогудел он густым дьяконским басом, приближаясь к койке зоолога. - Пришел за вашим напутствием, Арсен Давидович. Как-никак, первый самостоятельный вылет вашего птенца!

Зоолог повернулся к нему, радостно засмеявшись;

- Благословляю! Благословляю! Желаю успеха! Вам Цой все передал? - Он протянул Горелову руку для пожатия.

Тут только Горелов заметил сидевшего в стороне капитана и поклонился ему:

- Простите, Николай Борисович! Сразу не заметил вас.

Капитан приветливо улыбнулся:

- Ничего, ничего, Федор Михайлович. Присоединяюсь к пожеланиям Арсена Давидовича!

- Идите, идите, Федор Михайлович! - возбужденно проговорил зоолог. -

Эх, завидую вам! Ну ничего! Скоро вместе будем работать на длительной глубоководной станции.

Капитан вздрогнул и поднял глаза. Он пристально посмотрел на зоолога и Горелова, потом вновь опустил веки, быстро перебирая пальцами свою золотистую бородку.

Еще раз попрощавшись и получив от зоолога множество дополнительных наставлений, Горелов вышел из отсека, неплотно закрыл за собой дверь и застыл на месте возле нее, словно задумавшись.

До его слуха заглушенно, но достаточно внятно донеслось:

- Арсен Давидович, надеюсь, вы никому не говорили о предстоящих длительных остановках подлодки?

Короткое молчание как бы свидетельствовало, что этот вопрос застал зоолога врасплох. У Горелова замерло сердце.

- Что вы, что вы, капитан,- послышалось наконец торопливое бормотание зоолога. - Зачем я стану говорить! Я же ведь знаю... Вы же меня предупреждали...

Горелов с облегчением вздохнул и жестко улыбнулся. Капитан помолчал.

Потом донесся его спокойный голос:

- Ну и отлично! Не забывайте и в будущем об этом. Горелов отделился от двери и все с той же жесткой улыбкой твердыми, уверенными шагами быстро направился к выходной камере.

- Кто-нибудь из команды находится сейчас за бортом? - спросил он Матвеева, который быстро и ловко, несмотря на перевязанную руку, помогал ему надевать скафандр.

- Так точно, товарищ военинженер! Шелавин и при нем Марат с Павликом.

- Давно вышли?

- С полчаса, не больше.

- Куда они направились?

- Точно не знаю, товарищ военинженер... Куда-то на зюйд.

- Ага! Ну ладно. Спасибо.

Очутившись за бортом, Горелов запустил винт на пять десятых хода и взял курс прямо на север. Отплыв километров на двадцать от подлодки, он некоторое время усердно охотился у дна и на различной высоте над ним. Он хватал все, что казалось ему незнакомым, заполняя мешок рыбами, морскими ежами, голотуриями, гидрополипами, глубоководными раками, придонными моллюсками.

Через час он, по-видимому, решил, что поработал достаточно. Плотно замкнув мешок, Горелов, снесся по радио с подлодкой, определил при помощи лейтенанта свое местонахождение и сообщил ему, что собирается поработать еще час-другой, после чего опять снесется с подлодкой и вернется домой.

Отклонившись от подлодки, Горелов натянул на руки электрические перчатки, проверил готовность ультразвукового пистолета и, запустив винт на десять десятых хода, понесся на восток, поднимаясь все выше и выше над дном.

Впереди перед ним тянулся с юга на север великий подводный хребет. Где-то здесь, высоко вздымаясь над его ровным гребнем, находилась вершина, открытая Шелавиным. Горелов долго и безуспешно искал ее. Наконец нашел и, пустив кислород в воздушный мешок, поднялся на нее.. По глубомеру она отстояла от поверхности океана всего на тысячу сто метров.

Горелов заметил на ней отдельно стоявшую скалу с углублением вроде просторной ниши. Пустив в ход внутренний механизм воздушного мешка, он загнал обратно в патрон кислород и сел на небольшой обломок скалы. Когда поднятая им туча ила рассеялась и вода вокруг приобрела свою обычную чистоту и прозрачность, Горелов снял электроперчатки, вынул из мешка металлический ящичек, взятый из пишущей машинки, и, выбрав ровное место на обломке, поставил ящичек рядом с собой. Потом приладил к нему длинные тонкие детали, и ящичек получил вид странного морского ежа с растопыренными во все стороны необычайной формы иглами. Между этими иглами он натянул тонкий провод и один его конец обернул на левой руке вокруг кнопки, к которой обычно пристегивается перчатка. После этого Горелов нажал на верхней площадке ящичка кнопку. Часть его передней стенки откинулась, легла горизонтально, и на ней оказалась миниатюрная клавиатура пишущей машинки. На верху оставшейся части стенки засветилось длинное узкое окошечко. За окошечком видна была натянутая бумажная лента.

С трудом работая огромными металлическими пальцами на крошечных клавишах машинки, Горелов принялся медленно выстукивать на них.

В безбрежные пространства водного и воздушного океанов понеслись непонятные сигналы:

"ЭЦИТ... ЭЦИТ... Слушай, ЭЦИТ... Говорит ИНА2... Говорит ИНА2...

ЭЦИТ... ЭЦИТ..."

Глава VIII. СТРАДАНИЯ ПРОФЕССОРА ЛОРДКИПАНИДЗЕ

Уже четвертые сутки экспедиция работала на новой глубоководной станции.

Казалось, двадцати четырех часов, имеющихся в сутках, Шелавину не хватает. Кроме обычных работ по исследованию физических и химических свойств придонных вод океана, их температуры, солености, плотности, химического и газового состава он занялся проблемой, за которую принялся было еще в Саргассовом море, но не успел закончить из-за "возмутительной", как он выражался, бомбардировки района его работ. Задача заключалась в изучении поддонных вод, глубины их проникновения, их происхождения, свойств и состава. Эта работа требовала больших усилий, затраты времени, установки сложных бурильных машин и глубоких насосов, действующих в прозрачных и одновременно непроницаемых оболочках, которые предохраняли эти машины от давления огромных толщ океана.

В тесной связи с этой проблемой находилась и другая, за которую также принялся здесь Шелавин. Она заключалась в изучении электрических токов, возникающих в слоях морского дна и впервые открытых советскими геологами в Арктике.

Шелавин положительно разрывался на части. Даже деятельная помощь Скворешни и уже вполне оправившегося от ранения Матвеева была недостаточна.

Капитан прикомандировал к нему еще двух человек из команды, и все же океанограф работал, забывая об отдыхе и пище.

Едва успев позавтракать, он торопил уже своих помощников, раздражался при малейшей их задержке и успокаивался, лишь очутившись за бортом, возле своих любимых машин и установок. На обед его приходилось настойчиво, по нескольку раз вызывать из подлодки, и ни разу не обходилось при этом без его раздраженной воркотни о "срыве работ", о "возмутительном отношении к важнейшим научным проблемам".

У зоолога был также намечен обширный план работ для этой длительной глубоководной станции. Помимо обычных поисков нового, неизвестного еще материала, зоолог решил сосредоточить здесь свое внимание главным образом на изучении жизни и деятельности глубоководных и придонных организмов.

Предполагалось вести длительные наблюдения над их поведением, приемами охоты, источниками и способами питания, значением и функциями светящихся органов. Все это давно привлекало внимание ученого, и еще задолго до этой станции он мечтал о таких работах и готовился к ним.

Однако сейчас, когда можно было ожидать, что обычная энергия зоолога проявится здесь с особенной силой, всех поражала апатичность, овладевавшая вдруг им. Каждый раз он, словно нехотя, готовился к выходу из подлодки и, выбравшись наконец из нее, часами неподвижно просиживал возле первого попавшегося рака-отшельника или голотурии.

Что же случилось? Казалось, все шло так прекрасно, так удачно. Работа над трупами чудовищ дала великолепные результаты. Это были, очевидно, остатки видов, властвовавших когда-то миллионы лет назад, над всей жизнью древних океанов. Реликты мелового периода! Менялась окружающая жизнь, менялись природа, климат, растения и животные. Оттесняемые новыми, более гибкими и совершенными, более развитыми и приспособленными к новым условиям жизни организмами, гигантские ящеры, владыки предшествовавших эпох, постепенно уступали им свои позиции. Науке казалось, что они полностью исчезли с лица планеты, оставив о себе воспоминания лишь в виде чудовищных скелетов, которые красуются теперь во всей своей мощи и потрясают воображение людей лишь в палеонтологических музеях. И вот оказывается, что вытесняемая с поверхности океана небольшая ветвь этих чудовищ опускалась все ниже и ниже в его безопасные глубины, постепенно приспосабливаясь к новым условиям жизни, вырабатывая в себе способность выдерживать огромное давление, дышать водным дыханием, видеть в темноте, светиться собственным светом своей слизи... Какое необыкновенное, захватывающее открытие! Оно одно может увековечить в истории мировой науки имя человека, сделавшего это открытие. А его Ламмелибранхиата головастая! Разве этот моллюск, который войдет в науку с его, советского профессора Лордкипанидзе, именем,- разве он не произведет революции в отделе мягкотелых? А золото в моллюске? Разве мало одних только этих открытий, чтобы надолго поселить радость в душе, радость за себя, за науку, радость за великую Родину, за могучую страну, которая дала своему ученому единственную в мире возможность забраться в недоступные до сих пор глубины океана и начать их настоящее, действительное изучение!

Так в чем же дело? Почему все это сразу потеряло свой блеск, свою привлекательность, свое очарование?

Зоолог сделал резкий протестующий жест... Нет, нет!

Опять эта идиотская мысль! Это же глупо, наконец! Ну, при чем тут...

Он досадливо пожал плечами под скафандром.

Ну ладно! Он не возражает. Этого не следовало делать. Проболтался, старый дурак! Да, да, дурак! Дурак! Трижды дурак!

Он ненавидел себя в этот момент.

Ударом ноги он отшвырнул мирно глотавшую ил голотурию, за которой должен был наблюдать.

Ну, хорошо, пытался он успокоить себя. Пусть так.

Проболтался. Это факт - ничего не поделаешь! Но что же тут, в конце концов, ужасного? Надо рассуждать хладнокровно. Какое это, в конце концов, имеет значение? Ведь он рассказал не первому встречному... Это даже не просто рядовой член команды подлодки. Ведь это же главный механик! Главный механик боевого, единственного в мире по мощи и по значению корабля! Это же не пустяки - главный механик, да еще на таком корабле! Ответственный человек! Вероятно, многократно проверенный. Человек сдержанный, даже немного угрюмый, нелюдимый, далеко не болтливый. Уж за него можно быть спокойным...

Он представил себе Горелова, его высокую, костистую сутулую фигуру, его длинный голый череп с большими оттопыренными, словно крылья летучей мыши, ушами его длинные, почти до колен, как у гориллы, руки, и вспыхнула старая, приглушенная было антипатия к этому человеку. Однако чувство справедливости, всегдашняя честность по отношению к себе и к другим - органические качества души ученого - победили ее.

При чем тут Горелов? Легче всего взваливать вину на другого. Нечего искать облегчения собственной вины, перекладывая ее на соседа. Тем более, что дело даже не в том, кому он рассказал. Горелов ведь не разгласит, не разболтает, он не из таких.

Так в чем же дело? Откуда это недовольство собой? Такое мучительное, такое унизительное...

Ложь! Вот в чем дело!

Да, он солгал! Он никогда не лгал. Ложь всегда была чужда самому существу его. Она ему была органически противна, всегда казалась чем-то особо унизительным, грязным, трусливым. И все же - он солгал! Кому? Своему капитану!

...Милый Николай Борисович! Он несет на себе такую ответственность. За бесценный корабль, за безопасность людей, доверенных ему страной. И он обманут человеком, которому больше чем кому бы то ни было доверился.

Неважно, что это не будет иметь последствий. Важна ложь. Как смотреть теперь ему в глаза? Как восстановить прошлое? Невозможно. Рассказать? Чистосердечно сознаться? Пустое! Кому это нужно? Кому это принесет пользу? Ложь как была, так и останется ложью.

Часы проходили. Гнусавый голос зуммера, как назойливое жужжание шмеля, долго не мог отвлечь ученого от его тяжелых мыслей. С трудом он пришел в себя и понял, что его вызывает подлодка.

- Арсен Давидович! - послышался голос вахтенного, лейтенанта Кравцова. - Что же это вы? Все уже в столовой. Даже Иван Степанович на месте... А вас все нет! Что вы сегодня так замешкались? Марш маршем, Арсен Давидович! На все десять десятых!

За обедом, сидя на обычном месте за одним столом с капитаном, зоолог чувствовал себя, как на костре инквизиции, и больше молчал, не отрывая глаз от тарелки. Впрочем, капитан мало беспокоил его разговорами и расспросами, лишь изредка и бегло посматривал на него. В лучистых глазах капитана ясно видны были сожаление и тревога.

Зато после обеда... Можно было думать, что Цой твердо решил извести зоолога. Он настойчиво спрашивал его о здоровье, об аппетите, потом начал с восхищением рассказывать о своей работе над моллюсками. Его мысль о естественной золотоносности моллюска все более подкрепляется точными кропотливыми исследованиями. Несомненно, это мягкотелое извлекает из морской воды содержащееся в ней растворенное золото и с необычайной силой концентрирует его в своей крови. Цою даже кажется, что он напал на след органа, при помощи которого в тканях моллюска совершается этот процесс. Это цепочка каких-то железок, расположенных по краям мантии и вырабатывающих сок неизвестного пока состава.

Цой утверждал, что это открытие, если оно полностью подтвердится, может получить огромное практическое значение. В этом случае можно будет действительно заинтересоваться проектом Марата об акклиматизации и разведении этих моллюсков в закрытых водоемах советских морей, как это делают сейчас японцы с жемчужницами.

Это действительно будут советские фабрики золота. Что думает об этом профессор?

Зоолог принуждал себя внимательно слушать Цоя, выражать удовольствие, давать указания о дальнейшей работе, но он был искренне рад, когда в лабораторию вошел Горелов и предложил выйти вместе из подлодки для сбора материалов. Сегодня до обеда он, Горелов, был занят по своей основной работе в камере смешения, а теперь он свободен и хочет показать ученому очень интересные заросли глубоководных морских лилий какого-то неизвестного вида.

В его распоряжении имеется сейчас часа три и нужно поторопиться, если профессор желает присоединиться к нему.

Видно было, что Горелов действительно торопится. В разговоре он часто посматривал на часы, озабоченно напоминал, что эти заросли расположены очень далеко и пройдет немало времени, пока можно будет до них добраться.

Зоолог сейчас же согласился и предложил Горелову поскорее оформить пропуск.

- Нет уж, пожалуйста, Арсен Давидович,- с некоторым смущением, проводя рукой по бритой голове, ответил Горелов,- возьмите это на себя. Мне еще нужно кое-что сделать у себя в каюте. Но я с этим скоренько покончу и буду ждать вас в выходной камере. Хорошо? Только, пожалуйста, не мешкайте.

Он опять посмотрел на часы и, сорвавшись с места, быстро направился к выходу из лаборатории.

- Поторопитесь, Арсен Давидович! Время уходит! - бросил он на ходу и скрылся за дверями.

По коридору он прошел своим обычным, неторопливым крупным шагом, размеренно поскрипывая обувью, но очутившись у себя в каюте за замкнутой дверью неожиданно проявил лихорадочную деятельность. Выдвинул несколько ящиков письменного стола, выхватил из них деньги, какие-то документы, письма и быстро рассовал все это по карманам. Потом задвинул ящики, выпрямился и окинул, словно в последний раз, каюту.

Глаза на мгновение задержались на портрете молодой женщины, висевшем над койкой. Горелов вздрогнул, сделал было шаг к нему, но повернулся, схватил с письменного стола фотографию той же женщины и тщательно спрятал ее в боковой карман своего кителя. Не оглядываясь больше, он вышел из каюты, запер ее и быстро направился вниз, к выходной камере.

Зоолога там еще не было. Горелов посмотрел на часы и нервно передернул плечами.

- Какой кислород в скафандре? - отрывисто спросил он Матвеева.

- Сжатый, товарищ военинженер.

- Перезарядить! - приказал Горелов. - Поставить жидкий.

- Слушаю, товарищ военинженер. После истории с обвалом многие требуют перезарядки,- понимающе добавил Матвеев.

- Ничего удивительного,- подтвердил его догадку Горелов. - А аккумуляторы? Полный комплект?

- Так точно!

- Покажите, что в термосах?

- Горячее какао.

- Покажите. Добавьте доверху!

Горелов был уже почти в полном облачении, оставалось лишь надеть и закрепить шлем, когда в камере показался зоолог со своим обычным в последние дни задумчивым, почти безразличным видом и предъявил Матвееву пропуск на себя и Горелова. Горелов, видимо едва сдерживаясь от резкостей, набросился на него:

- Ну что же вы, право, Арсен Давидович! Разве можно так канителиться!

У нас едва хватит времени на осмотр и на возвращение. Я ни в коем случае не могу опоздать на подлодку!

Едва очутившись на краю откидной площадки, Горелов резким, властным голосом скомандовал:

- Десять десятых хода! Живо! Следуйте за мной!

x x x

Вслед за их прыжком в пространство площадка поднялась, подлодка тронулась с места и, быстро набирая ход, понеслась на юг. Когда через минуту Горелов оглянулся, подлодка уже исчезла из виду. Однако это нисколько не удивило его.

Еще перед этой глубоководной станцией капитан предупредил команду, особенно участников научных работ, что подлодка не будет иметь здесь постоянной стоянки, но будет находиться в непрерывном движении. Возвращаясь на подлодку, все находящиеся за ее бортом обязаны предварительно снестись с центральным постом управления и по радиомаяку определять свой обратный путь.

Все понимали значение этой меры предосторожности после памятных событий в Саргассовом море. Знали также, что в течение этого крейсирования вокруг места работ в усиленном и непрерывном движении находятся инфракрасные разведчики: один - на поверхности океана, а другой - на разных глубинах впереди подлодки.

В вытянутом, почти горизонтальном положении Горелов и зоолог молча неслись в противоположном от подлодки направлении, в плотной тьме глубин, догоняя и обгоняя разноцветные огоньки и светящиеся туманности обитателей океана: Горелов - впереди, зоолог - в нескольких метрах позади него. Так они мчались около часа, не обмениваясь ни словом, неуклонно держа курс на север. Горелов иногда смотрел на часы, тревожно оглядывался, всматривался вдаль, словно силясь пробить взором фиолетовую завесу, висящую перед ним на конце голубого луча фонаря. Погруженный в свои гнетущие мысли, зоолог следовал за Гореловым, не обращая внимания на путь, на время, на все, что окружало его. Лишь однажды он поднял голову, осмотрелся, хотел было о чем-то спросить своего спутника, но тотчас же, по-видимому, оставил это намерение и вновь опустил голову, отдавшись не то полному безразличию, не то своим тяжелым думам.

Глава IX. АТАКА МАГНИТНЫХ ТОРПЕД

Горелов вдруг встрепенулся. Вдали, прямо перед ним, в широком луче фонаря, словно вырвавшись из тьмы, показался быстро несущийся навстречу силуэт длинного, гладкого, почти цилиндрического тела. В следующее мгновение появилась его задняя часть с металлически сверкающим и бешено вращающимся кругом на конце, вертикальными и горизонтальными рулями и двумя горизонтальными стабилизаторами - справа и слева. От середины тела во все четыре стороны отходили туго натянутые, поблескивающие металлом нити.

Луч фонаря зоолога осветил в этот момент соседнее пространство: везде

- вверх и вниз, вправо и влево - тянулась гигантская металлическая сеть с трехметровыми ячеями, с держащимися в узлах этих ячей такими же странными цилиндрическими рыбообразными телами. Стеной, теряющейся краями во тьме, сеть быстро неслась навстречу людям.

- Вниз! - отчаянно закричал Горелов. - Скорее на дно!

Круто повернув рули на полном ходу, они ринулись головой вниз и, не успев опомниться, погрузились почти до пояса в толстый слой пушистого ила.

Горелов сейчас же легко выбрался из него на поверхность дна. Рядом с ним барахтался в иле зоолог. На высоте пяти-шести метров с шумом, переходящим в рев, быстро приближалась сеть с нижней, вытянутой в ниточку шеренгой цилиндрических тел, ярко освещенной фонарями Горелова и зоолога. Когда она мчалась уже непосредственно над распластавшимися по дну людьми, ближайшие к ним тела из этой шеренги внезапно заволновались на своих привязях. Их полушаровые головы по мере приближения все круче наклонялись вниз, словно чем-то притягиваемые туда, и четыре крупных, круглых, цвета вороненой стали глаза в каждой из этих голов устремились на людей, как будто пристально рассматривая их. Одно или два из этих чудовищ неожиданно рванулись вниз головами, задрав почти вертикально кверху свои вращающиеся хвосты, но сейчас же, увлекаемые другими, выровнялись и умчались прочь вместе со всей сетью.

- Что это? Что это значит? - испуганно зашептал зоолог и сейчас же громко вскрикнул: - Ведь это же торпеды! Федор Михайлович, торпеды!..

- Тише! - угрожающе зашипел Горелов. - Чего вы орете, как сумасшедший? Может быть, у них звуковые детонаторы, и они превратят нас в пыль!

Зоолог сидел, провожая расширившимися от ужаса глазами уходящую во тьму сеть. Наконец он опять заговорил, понизив голос до шепота:

- Но они идут на юг, Федор Михайлович. Подлодка может натолкнуться на сеть.

Горелов засмеялся отрывистым, лающим смехом:

- Ну что вы, Арсен Давидович! Ультразвуковые прожекторы сообщат подлодке о сети за двадцать километров до встречи с ней. А инфракрасные разведчики? Пустяки, Арсен Давидович! Поспешим лучше к нашим зарослям...

Что-то не понравилось зоологу в смехе, в нервной скороговорке Горелова.

Опять вспыхнула старая антипатия, глухое, смутное недоверие. Зоолог хотел ответить, возразить, но промолчал. Он стоял на дне, глядя вдаль, во тьму, в ту сторону, где должна была находиться подлодка, куда теперь может быть навстречу ей, мчится, неся гибель и разрушение, грозная стена...

- Хорошо,- с усилием сказал наконец зоолог, поворачиваясь к Горелову.

- Плывем к зарослям...

Не отвечая, Горелов торопливо запустил винт, поднялся на несколько десятков метров кверху и лег на прежний курс. Следом за ним, в небольшом отдалении, плыл зоолог. Теперь он не сводил ни глаз, ни луча фонаря с несущейся впереди фигуры Горелова. Через минуту зоолог осторожно положил руку на патронташ и открыл его. Поколебавшись мгновение, он нащупал одну из кнопок, нажал ее, снял с позиции и поставил на обычное место: телефон Горелова был выключен. Потом зоолог нажал другую кнопку, снял ее с места и передвинул на позицию. Сейчас же послышался знакомый, спокойный голос:

- Слушаю вас, Лорд. Говорит старший лейтенант Богров.

- С норда на зюйд,- вполголоса, следя за Гореловым, говорил зоолог,-

несется огромная вертикальная сеть, начиненная торпедами. Мы ускользнули от нее, бросившись на дно. Боюсь, не наткнется ли она на вас.

- Что? - встревоженно спросил старший лейтенант. - Вы говорите -

торпеды? Как далеко вы их встретили?

- Не знаю... - замялся зоолог. - Я как-то не следил за временем.

Впрочем, думаю, километров в шестидесяти - семидесяти от места, где вы нас выпустили.

- Ага! Хорошо. Поведем усиленное наблюдение. Благодарю вас. Не возвращайтесь на подлодку до распоряжения. Уходите подальше. Будьте внимательны!

Выключив телефон зоолога, старший лейтенант немедленно вызвал капитана.

Затем он соединился с Шелавиным и Скворешней, находившимися на работе за бортом, предложив им также не возвращаться до вызова и немедленно уходить на десяти десятых хода подальше на запад, держась поближе ко дну.

Несколько минут назад "Пионер" переменил курс и шел теперь тем же путем обратно, с юга на север.

Не спуская глаз с экрана, старший лейтенант довел ход корабля до четырех десятых и отклонил его курс на несколько румбов к востоку.

Вошел капитан. Старший лейтенант доложил ему о сообщении зоолога и о принятых им самостоятельно мерах.

- Первое минутное изумление быстро сменилось на лице капитана жесткой улыбкой. Не поднимая полуопущенных, как всегда, век, капитан сказал:

- Хорошо, Александр Леонидович! Все ваши меры и распоряжения одобряю.

Команду принимаю на себя. Оставайтесь у щита управления и наблюдайте за кормовым полукругом экрана. Носовой оставляю себе.

- Есть, товарищ командир!

- Дайте тревожный сигнал.

- Есть тревожный сигнал!

По всем помещениям корабля пронеслась громкая тревожная дробь звонка, из коридора послышались заглушенный топот и шуршание многочисленных ног, и сразу затем наступила мертвая тишина.

Не сводя глаз с экрана, широко расставив ноги и заложив руки за спину, капитан неподвижно и молча стоял посередине ярко освещенного поста.

- Охота продолжается? - тихо, словно разговаривая с невидимым собеседником, сказал он после минутного молчания. - Отлично! Но теперь, друзья мои, вам дорого придется за это заплатить.

Старший лейтенант сидел, как изваяние, перед щитом управления, положив пальцы на нижнюю клавиатуру.

- Левобортовой разведчик - вперед! - послышалась команда капитана.

- Пустить по носовому полукругу на горизонте подлодки. Дистанция -

пятьдесят километров. Крейсировать с веста на ост и обратно.

Пальцы старшего лейтенанта коротко пробежали по клавишам и кнопкам щита управления и замерли в ожидании новой команды.

В рубке воцарилось напряженное молчание.

Через несколько минут на переднем полукруге экрана, постепенно заполняя его, начала быстро проступать расплывчатая, смутная сеть с крупными темными точками в узлах ячей. С каждой секундой нити все резче прочерчивали экран, темные точки вырастали в тупые округлые головы, показались трепетавшие за ними круги бешено вращавшихся винтов. В передней части экрана торпедная сеть была четко и ясно видна, уже почти вплотную приблизившись к разведчику. Но на обоих крыльях полукруга, как только разведчик уходил вправо или влево от его середины, изображение сети быстро темнело, тускнело.

- Понятно,- спокойно сказал капитан - Даже интересно. Сеть идет ровной стеной, захватывая огромное пространство. Ее скорость - пятьдесят -

шестьдесят километров в час. - Капитан неожиданно рассмеялся. - Похоже, что они поставили себе целью прочесать ради нас весь океан!..

Замечательно!.. - И, обращаясь к старшему лейтенанту, приказал: - Вести разведчика к подлодке. Пусть идет впереди сети, сохраняя дистанцию сто метров от нее.

- Есть вести разведчика к подлодке впереди сети на дистанции сто метров от нее!

- Так держать! - Есть так держать!

Силуэт сети с ее грозной наживкой - четкий и резкий в середине, все более смутный и, наконец, сливающийся с тьмой на крыльях, куполе и в нижней части экрана - держался теперь в одном неизменном положении перед подлодкой. Разведчик посылал на экран изображение сети с одной и той же заданной ему дистанции, и потому казалось, что и сеть и подлодка стоят неподвижно или движутся с одинаковой скоростью в одном направлении.

- Какое расстояние до сети? - спросил после некоторого молчания капитан.

- Сорок километров.

- "Пионер" идет на сближение со скоростью шестидесяти километров, сеть

- почти с такой же,- тихо, как будто про себя, рассчитывал капитан. -

Через несколько минут положение на экране изменится. Готовьтесь к маневру.

Старший лейтенант выпрямился. В голове мелькнула было мысль: "Зачем же на сближение? Ведь можно легко уйти". Но эта мысль исчезла, когда вдруг изображение сети на носовом полукруге как будто сделало скачок и рванулось вперед, к подлодке.

Вступили в работу ультразвуковые прожекторы.

- Убрать разведчик в гнездо! - послышалась резкая команда. - Носовую пушку на изготовку!

"Ага! Вот что! - подумал старший лейтенант. - Разрушить торпеды...

Без шума..."

Изображение сети росло на глазах с невероятной быстротой и резкостью.

Странным казалось лишь то, что с еще большей быстротой это изображение стало проясняться на крыльях экрана. Если сеть шла ровной вертикальной стеной, то ее боковые части, отдаленные от подлодки, должны были оставаться более туманными и неясными, чем ее ближняя, центральная часть, движущаяся прямо против подлодки... Между тем на крыльях экрана изображение сети неслось как будто с удвоенной быстротой, и четкость ее линий почти уже сравнялась с их четкостью на передней части экрана. Казалось, что сеть охватывает подлодку с обеих сторон, что ее боковые части сближаются... Что это могло значить?

Капитан искал объяснения этой загадки.

Вдруг позади капитана раздался тревожный возглас старшего лейтенанта:

- Сеть проступает на обоих крыльях кормового экрана!

- Ах, дьяволы! - крикнул в необычайном возбуждении капитан, топнув ногой и повернувшись к кормовой части экрана. - Магнитные торпеды! Они окружают нас!

Он бросил взгляд на купол экрана. Верхние края сети загибались книзу, пока еще слабо, туманно прочерчивая его нитями своих ячей.

- Отставить пушку! Поворот на месте! Сто восемьдесят градусов!

Подлодка круто развернулась на месте - носом к югу, кормой на север, к сети.

- Так держать! Шесть десятых хода!

- Есть так держать! Шесть десятых!

Впереди, на носовом полукруге экрана, было теперь темное пустынное пространство, быстро захватываемое, словно клещами, боковыми частями сети.

Уже оба крыла экрана почти сплошь затянуты сетчатой тканью с нашитыми на ней темными пятнами грозных "пуговиц". Все ниже и четче она вырисовывается на куполе. Коридор впереди суживается на глазах. Смертоносный шар вокруг подлодки смыкается...

"Проскочить! Успеем ли?.. Успеем ли?" - волновался старший лейтенант.

Но пальцы его неподвижно лежали на клавиатуре.

- Восемь десятых хода! - словно выстрел, раздалась в ушах старшего лейтенанта команда.

Подлодка рванулась вперед.

На заднем кормовом полукруге экрана сеть заметно потеряла в ясности линий, но коридор впереди продолжал смыкаться.

Огромное металлическое тело подлодки с непреодолимой силой влекло, тянуло к себе сотни и тысячи стальных магнитных голов смертоносных чудовищ, удваивая скорость их собственного бешеного бега...

- Десять десятых!..

Капитан уже не оглядывался. Он весь устремился вперед, с горящими глазами, прикованными к экрану и сетчатому коридору на нем.

Подлодка летела, молнией пронизывая темные глубины океана. Как далеко впереди простираются крылья этой проклятой сети? Сколько еще их выбросит океан навстречу подлодке из своих недр?

Это походило на игру со смертью.

Капитан сжал кулаки. Горячий румянец проступил на его скулах. И, судя по его сверкающим, полным торжества и уверенности глазам, можно было подумать, что за эту игру платить будет кто-то другой.

- Одиннадцать десятых! - крикнул капитан звенящим голосом.

Сетчатый коридор превратился в узкую щель и на этом застыл...

- Двенадцать! Двенадцать десятых и все, что возможно!!!

Это было нечто сверхъестественное. Все резервы были пущены в ход.

Окруженная своей паровой рубашкой, подлодка летела, словно раскаленный метеор в космических, межпланетных пространствах.

На боковых крыльях экрана сеть превратилась в густую туманную ткань.

Она не поспевала за подлодкой! Она уже безнадежно отставала от нее!

Еще несколько мгновений - и серая пелена этой ткани стала отступать назад, на крылья экрана. Щель расширялась, стены коридора начали раздвигаться. Еще мгновение - и носовой экран, словно под взмахом губки, очистился от ужасной паутины.

Впереди лежал чистый, свободный путь среди необозримых глубин океана.

Вдруг громовой удар необычайной силы обрушился сзади на подлодку.

Словно гигантский раненый кит, она вздыбилась, провалилась вниз и вновь взмыла на несколько сот метров. Затем, как будто брошенная чудовищной катапультой, скакнула вперед и с удвоенной быстротой ринулась в пространство. Громовые удары следовали один за другим, сливаясь в непрерывный потрясающий грохот. Белые снопы молний рассекали во всех направлениях кормовую полосу экрана. Казалось, треснуло дно океана, взорвалась сама оболочка планеты и тысячи вулканов соединили свой рев в один сверхъестественный, невыносимый для человеческого уха звук.

Едва удержавшись на месте после толчка, старший лейтенант повернул побледневшее лицо к капитану.

Капитан неподвижно стоял посередине рубки и смотрел на него с застывшей жесткой, торжествующей улыбкой.

- Торпеды по инерции продолжали нестись с обеих сторон друг другу навстречу. Они столкнулись и теперь взрываются. Маневр удался! Полтонны машинного масла - за борт! Двадцать кубометров водорода поджечь - и за борт!

На куполе экрана через несколько секунд появился огромный пылающий пузырь. Затем над спокойной поверхностью океана, словно от взрыва подводного вулкана, высоко вознеслась гигантская гора из воды и пламени. Гора осела, и высокие концентрические волны начали свой дальний бег по поверхности спокойных вод.

- Итак, мы погибли,- сказал с усмешкой капитан. - Теперь уже никто сомневаться в этом не будет... - И, повернувшись к старшему лейтенанту, приказал: - Восемь десятых хода! Лево на борт! Так держать!

Подлодка описала огромную дугу к востоку.

- Курс прямо на норд! Поднять над поверхностью правый разведчик!

Грохот взрывов прекратился. Клубы ила, поднятого со дна, начали медленно заволакивать круговой экран. Трупы морских животных носились во всех направлениях.

- Поднять корабль до глубины пятисот метров! На чистом куполе экрана сияло светлое пятно солнца, стоявшего в зените. Несколько туманных пятен от облаков застыли вокруг него. Небо с облаками то падало, сжимаясь, словно стягиваемое обручем горизонта, то вновь стремительно поднималось, расширяясь в бесконечность. Это взлетал и припадал к воде инфракрасный разведчик. Океан был чист.

- Выше поднять разведчик! - приказал капитан. К северу, далеко-далеко на горизонте, мелькнули крошечные силуэты двух судов с игрушечными султанами клубящегося дыма.

- Есть! - с удовлетворением сказал капитан, словно убедившись, что все идет так, как он ожидал. - Три румба к весту! Так держать! Теперь посчитаемся...

Скоро миновала надобность в инфракрасном разведчике. Суда очутились в зоне видимости ультразвуковых прожекторов. Одним из этих судов был великолепный "Идзумо" - пятнадцатитысячетонный красавец крейсер, последнее слово военного судостроения, с тремя мощными боевыми башнями, двенадцатью тяжелыми, трехсотсорокамиллиметровыми орудиями, дальностью боя в тридцать два километра, шестью торпедными аппаратами, четырьмя самолетами и скоростью хода в пятьдесят узлов.

Капитан узнал его. Несколько поодаль от крейсера, в стороне, возвышался огромный океанский четырехтрубный пароход.

- Убрать разведчик! Три десятых хода! - отдал команду капитан.

Он нажал кнопку возле небольшого овального экрана под щитом управления.

На экране показалась камера носовой ультразвуковой пушки. Главный акустик -

толстяк Чижов - сидел в кресле. Перед ним светился экран, и на нем вырисовывались четкие силуэты дымящего крейсера И парохода со множеством снующих вокруг них катеров, шлюпок, вельботов. Высоко в небе хищно кружил большой белый, с яркими красными кругами под крыльями, самолет.

- Приготовиться к бою! - отдал команду капитан. - По крейсеру! Цель

- металл! Только металл! Людей не трогать!

- Есть готовиться к бою, только по металлу! - подтвердил Чижов, торопливо что-то подвинчивая, поднимая, передвигая.

- Бить по днищу до ватерлинии! На пять десятых мощности! Внимание!

На глубине пятисот метров подлодка тихо приближалась к закованному в сталь судну, грозно ощетинившемуся во все стороны длинными мощными стволами орудий.

На экране ясно видны были маленькие фигурки людей, хлопотавших на палубе, силуэты офицеров, наблюдавших с командного мостика поверхность океана в той стороне, откуда сейчас тихо подходил "Пионер".

На пароходе две лебедки с одного борта поднимали из воды и сворачивали в цилиндр широкую, почти во всю длину судна, полосу металлической сети с пустыми гигантскими ячеями... Видно было, что и с другого борта парохода другие две лебедки заняты были тем же делом. Было ясно, что пароход -

техническая база крейсера - извлекал остатки неиспользованной сети.

- Стоп! - приказал капитан, и подлодка тотчас остановилась на месте.

- Внимание! - отдал капитан команду Чижову. - Целься! Звук!

Отсек носовой ультразвуковой пушки, за ним центральный пост управления и, наконец, весь огромный подводный корабль наполнился сдержанным музыкальным гудением, словно от работы мощной динамо-машины. В первую минуту во внешнем виде крейсера ничего не изменилось. Ультразвуковая пушка работала лишь на пяти десятых своей мощности.

Вдруг среди офицеров на командном мостике крейсера возникло движение.

Словно сорванные ветром, они быстро сбежали вниз. Нос и корма крейсера постепенно стали подниматься кверху, его середина - уходить вниз, и стройные, почти изящные линии бортов стали все заметнее принимать форму дуги. Началась паническая беготня людей по палубам.

Весь силуэт корабля - от киля до радиоантенны - был ясно виден на экране подлодки. На глазах у капитана и старшего лейтенанта середина подводной части крейсера стала растягиваться, расползаться, словно глина.

Спустя лишь одну минуту после начала ультразвуковой атаки середина обращенного к подлодке борта корабля неожиданно и сразу вдавилась внутрь его, потом вдруг, как огромный пузырь, лопнула, и гигантская струя воды ворвалась в трюмы, в машинное отделение, в артиллерийские погреба.

Крейсер сразу осел, в несколько секунд набрав чудовищную порцию воды.

Не помогли ни подводные противоминные утолщения бортов, ни многочисленные водонепроницаемые переборки. Мощный поток воды сделался полновластным хозяином своей добычи - великолепного крейсера, красы и гордости императорского восточно-азиатского флота...

- Прекратить звук! - отдал команду капитан и, повернув бледное лицо к старшему лейтенанту, добавил: - Надо дать людям время для спуска шлюпок.

Крейсер медленно погружался своей серединой в воду, все выше задирая кверху нос и корму. Один за другим слетали на воду катера, моторные лодки, вельботы, шлюпки и быстро наполнялись людьми. Со всех сторон к погибающему кораблю неслись многочисленные мелкие суда, работавшие до сих пор на море поодаль от него, и спасательные шлюпки с парохода.

- Разрешите доложить,- послышался позади голос Плетнева.

Радист стоял в дверях с пачкой радиограмм.

- Что там у вас? - отрывисто спросил капитан.

- Крейсер "Идзумо" непрерывно шлет сигналы о бедствии. Сообщает, что тонет. Говорит, что по неизвестной причине правый и левый борта расползаются, открыв доступ воде.

- Хорошо. Принимайте дальнейшие сообщения. Капитан вновь повернулся к экрану. Все палубы уже очистились от людей. Лишь одинокая приземистая фигура командира крейсера продолжала неподвижно стоять на верхнем мостике. Вот он прощально приложил руку к козырьку. Вся масса мелких судов, скопившихся около медленно погружавшегося корабля, сразу широким веером рассыпалась далеко вокруг него.

- Ясно,- проговорил капитан. - Все сошли с корабля. Пусть теперь расплачивается за всех один этот волк! Звук! - резко скомандовал он главному акустику. - На полную мощность!

Все помещения подводного корабля наполнились величественной симфонией потрясающей силы.

x x x

Через полчаса "Пионер" стремительно мчался к югу и вниз, созывая на сборный пункт всех членов команды, оставленных им в глубинах океана на время битвы с коварным врагом.

Глава Х. ДВА РАЗГОВОРА

Отразив коварное нападение, экспедиция еще семь суток оставалась на месте сражения и успешно закончила начатые исследования. Полученными результатами особенно был доволен Шелавин.

Наличие электродвижущей силы в слоях океанического дна было подтверждено и всесторонне изучено им, и это обстоятельство распалило изобретательскую фантазию Марата до необычайных размеров. Он уже носился с проектом организации огромных придонных электроаккумуляторных батарей, собирающих и накапливающих непрерывно возникающую в толщах морского дна электроэнергию и потом передающих ее на сушу для промышленных, транспортных и бытовых целей. Марат сумел заразить своим энтузиазмом даже Шелавина и превратить его в яростного сторонника и защитника своего проекта. В стенгазете появилась статья Шелавина, в которой он громил скептиков и маловеров, сомневавшихся в практическом значении проекта.

Дискуссия разгоралась, как пожар, и Марат чувствовал себя на вершине счастья.

Подлодка шла теперь в полосе соприкосновения двух параллельных течений

- теплого поперечного, идущего с запада, от Фолклендских островов, на восток, к берегам Южной Африки, и другого - широкого холодного течения мыса Горн, которое идет в том же направлении, тесно соприкасаясь с теплым, и составляет атлантическую часть великого непрерывного кольца восточного течения, опоясывающего в этих высоких широтах весь земной шар.

Как и во всех случаях соприкосновения холодных и теплых течений, эти области и над поверхностью океана и в глубинах отличаются многими физическими и биологическими особенностями. В атмосфере здесь чаще всего наблюдаются штормы, туманы, большая облачность, дожди, а в водах океана -

исключительное богатство и развитие жизни, начиная от планктона

(микроскопические организмы, пассивно плавающие на поверхности и являющиеся питательной основой для жизни всей фауны поверхностных вод) и кончая самыми крупными видами морских животных.

Как далеко сказывается влияние этих условий в глубинах океана? Какие новые, не известные еще науке виды водных организмов можно там найти? Как распространяются здесь холодные течения, зарождающиеся у ледников Антарктического материка под влиянием таяния льдов и в результате усиленного теплового лучеиспускания в южных антарктических областях Атлантического океана? Каков здесь в действительности рельеф дна и как он влияет на движение глубинных вод и на распределение температуры в них?

Все эти и множество подобных им проблем стояли перед научной экспедицией подлодки. Кипучая работа шла не только на частых, хотя и кратковременных остановках, но и во время движения корабля - в его лабораториях-кабинетах и даже у бортовых окон. Медленно двигаясь на трех десятых хода и зажигая на безопасных глубинах мощные прожекторы, подлодка привлекала к себе множество водных организмов, и на долю Сидлера, помощника Шелавина, одновременно художника и кинооператора экспедиции, выпала чрезвычайно увлекательная работа.

В эти дни Павлик не отходил от Сидлера, восхищаясь всем, что появилось в мощном луче прожектора, а также быстротой и искусством, с которым все это запечатлевалось немедленно на кинопленке или на листах альбома карандашом или красками художника.

Вообще настроение у Павлика последние дни было исключительно радостное: капитан сообщил ему, что, по сведениям Главного морского штаба, отец Павлика уже совершенно оправился от ран, полученных им при крушении "Диогена", и скоро будет выписан из больницы. Хотя отец и не знает подробностей спасения Павлика, но все радиограммы Павлика переданы ему, и он теперь вполне спокоен за жизнь сына.

Павлик ходил все эти дни окрыленный счастьем. Это состояние счастья и непрерывного восхищения окружающим в конце концов привело к неожиданному результату. Запершись на целый день в каюте Плетнева, где он жил с момента своего появления в подлодке, Павлик в один присест, не отрываясь от стола, разразился длиннейшей поэмой, в которой торжественно воспел все величие океана, его красоты, его богатства, его таинственную жизнь и покорение его советскими людьми...

Радист входил в этот день в свою каюту на цыпочках, едва дыша, и под величайшим секретом рассказал Марату, Скворешне, интенданту Орехову и коку Белоголовому, что "мальчик сочиняет какие-то стихи" и что "он прямо не в себе и горит от вдохновения..."

К концу дня уже весь экипаж подлодки знал о поэме и ждал ее появления с возрастающим нетерпением.

Поздно ночью, когда, вернувшись с вахты, Плетнев тихонько, как мышь, раздевался и готовился лечь, Павлик наконец поставил точку, бросил перо, откинулся на спинку стула и с наслаждением, закрыв глаза, потянулся. По всему было видно, что великий труд окончен, и опустошенная, обессилевшая душа творца жаждет лишь покоя и отдохновения... Однако уже через несколько минут, предварительно взяв у радиста страшную клятву, что он "никому-никому не расскажет", Павлик, стоя посреди каюты, все больше и больше разгораясь и потрясая поднятой рукой, читал ему свое творение. Изборожденное глубокими морщинами, словно вспаханное трактором поле, лицо Плетнева было в непрерывном движении. Он не мог прийти в себя от восторга, ежеминутно прерывая чтеца восхищенными возгласами:

- Как, как?..

И мощь великая твоя Низвергнута советским человеком.

- Замечательно! Я тебе говорю, что это замечательно, Павлик! Ты должен напечатать это в нашей стенгазете! Да-да... Непременно! Немедленно.

- Правда, Виктор Абрамович? - немного смущенный, но с сияющими от счастья глазами, спросил Павлик. - Вы действительно так думаете?

- Обязательно, Павлик! Обязательно! Сейчас же иди к Орехову и попроси его перепечатать на машинке. А потом передадим в редакцию стенгазеты.

Павлик постоял в нерешительности, потом заявил:

- Знаете, Виктор Абрамович... а вдруг не примут? А через Орехова все узнают...

- Что значит - не примут? Примут. Я тебе говорю, что примут! Такую вещь? Обязательно напечатают! Я сам скажу редакции! Вот!

Но Павлик отрицательно качал головой: поэт заупрямился. Плетнев пошел на уступку:

- Ну, тогда знаешь что? На подлодке есть еще одна пишущая машинка - у Горелова. Пойди к нему и попроси. Он тебе не откажет.

Павлик просиял:

- Вот это идея! Федор Михайлович мне не откажет. Я сам буду печатать!

Я умею писать на машинке. И Федор Михайлович уж никому не расскажет.

На том и порешили.

Павлик провел ночь очень неспокойно и задолго до побудки уже был на ногах.

После завтрака, из деликатности подождав четверть часа - мучительно долгих пятнадцать минут! - он с замирающим сердцем постучал в дверь каюты Горелова. Никто не ответил, и Павлик постучал второй раз.

Горелов появился в дверях хмурый, как будто встревоженный, но, увидев Павлика, улыбнулся:

- Входи, Павлик, входи. Садись. Что скажешь? Он запер дверь и усадил Павлика против себя.

- Федор Михайлович,- краснея и запинаясь, начал Павлик,- я тут написал одну вещь - стихотворение... для стенгазеты. Но его нужно перепечатать на машинке. Позвольте мне воспользоваться вашей машинкой. Я сам буду печатать. Я умею. Вы разрешите, Федор Михайлович?

Улыбка исчезла с лица Горелова. Он вскочил со стула и два раза быстро прошелся по каюте, но уже в следующее мгновение, улыбаясь, повернулся к Павлику:

- Ну что ж, валяй, Павлик! Нельзя отказать в такой безделице поэту. Я сам хотел было сейчас поработать, но ради такого дела...

- Спасибо, Федор Михайлович! - расцвел Павлик. - Большое спасибо!

Только, пожалуйста, никому-никому не говорите.

- Уж будь спокоен.

Через минуту мягкое стрекотание пишущей машинки наполнило каюту.

- Такой старый "ундервуд", а как легко работает! - восхищался Павлик в интервалах. - Я думал, у вас маленькая, портативная, а она вон какая огромная!

- Да... - ответил Горелов, не отрываясь от книги, в которую, казалось, целиком погрузился. - Она у меня давно. Я к ней очень привык.

Машинка снова застрекотала. Но Павлик был вежливый мальчик. Ему показалось, что Горелову скучно в молчании, и он деликатно сказал:

- И я в Америке привык к "ундервудам". И писал на них и даже разбирал, чистил. Только там они теперь все маленькие, компактные. А старых моделей я почти не встречал. У них, вероятно, много лишних деталей?

- М-гм,- пробурчал, не отрываясь от книги, Горелов.

- Вот, например, тут ящичек какой-то под рычагами,- любезно продолжал Павлик. - Интересно, зачем он здесь? А?

Горелов резко бросил книгу на стол, помолчал и процедил сквозь зубы:

- Там... запасные части. Ты, Павлик, лучше не отвлекайся от работы. Я спешу, и мне нужно самому поработать на машинке.

Павлик смутился.

- Хорошо, хорошо, Федор Михайлович,- заторопился он. - Простите, мне уже недолго, я быстро...

Мягкий говорок машинки лился уже не переставая, прерываемый лишь коротким жужжанием и постукиванием на интервалах и переносах. Горелову не сиделось на месте: он ежеминутно вскакивал и, сделав несколько шагов по каюте, опять садился на стул. Он то принимался за книгу, то вновь отбрасывал ее от себя. Желваки непрерывно играли на его щеках.

x x x

В это же утро, когда Павлик с замирающим сердцем стучал в дверь каюты Горелова, в другом конце коридора в каюту капитана вошел профессор Лордкипанидзе. Смущение, которое в последние дни овладевало им при встречах и беседах с капитаном, и сегодня не покидало его.

- Здравствуйте, Лорд! - радушно встретил его капитан, поднимаясь к нему навстречу в белоснежном, расстегнутом по-домашнему кителе. - Садитесь, прошу вас... Нет, нет, вот сюда. Здесь вам будет удобнее.

Он подвинул к стулу мягкое кресло, единственное, стоявшее в углу каюты, а сам уселся на легкий плетеный стул.

- Я хотел потолковать с вами, Лорд, о ближайших ваших работах и о том, как мы будем их проводить.

- Пожалуйста, Николай Борисович, я слушаю вас.

- По принятому нами плану, следующая длительная глубоководная станция предстоит у Огненной Земли. Мне хотелось бы теперь уточнить, где именно будут происходить работы, пространство, какое вы намерены охватить ими, сколько людей будет там работать.

- Простите, Николай Борисович... Вы не забыли о кратковременной станции, которую мы наметили у банки Бердвууд, на полдороге между Фолклендскими островами и Огненной Землей? Мне очень хотелось бы обследовать этот район и сопоставить данные с результатами обследования "Вальдивией"

Агуласской банки, что к югу от мыса Игольного.

- Разумеется, Лорд! Но эта суточная остановка не требует такой подготовки и таких предосторожностей, как станция у Огненной Земли. Именно там нам надо принять самые серьезные меры, чтобы обезопасить экспедицию от каких-либо неожиданностей. Как мы ни сильны, как ни защищены от покушений, но мы не знаем, что может еще придумать враг. Последняя торпедная атака достаточно показательна в этом отношении. Итак, дорогой Лорд, первый вопрос: где именно и какое пространство вы намерены подвергнуть изучению в районе Огненной Земли?

- Хотелось бы обследовать южную полосу побережья этого архипелага,-

сказал зоолог, вставая и подходя к карте. - Во-первых, она очень мало изучена; во-вторых, ее очень редко посещают корабли, и поэтому она безопаснее для нас, чем Магелланов пролив...

- Это соображение особенно важно,- подтвердил капитан. - Моя задача, таким образом, сильно облегчается. Какой же участок вы намерены здесь охватить?

- Я предполагаю начать с бухты Нассау,- ответил зоолог, водя карандашом по карте,- затем, захватив северное побережье островов Уэллестон, пройти вдоль южной береговой линии полуострова Гарди, подняться до бухты Кука на западном берегу острова Гести и, наконец, если время позволит, обследовать здесь лабиринт островов Лондондерри. Я думаю, двух недель, которые мы наметили для этой станции, нам вполне хватит.

- Ну что ж! - охотно согласился капитан. - Вам виднее. Теперь позвольте рассмотреть намеченную вами полосу с точки зрения навигации. Вся эта полоса усыпана подводными скалами, камнями, рифами, богата отмелями, подвержена действию неожиданных и капризных ветров, штормов, бурь и сильных течений. Она чрезвычайно трудна и опасна для кораблевождения - как надводного, так особенно для подводного. Нам все это, правда, не страшно: мы не слепы, как обычные подлодки, и наши двигатели достаточно сильны. Но все же плавание здесь потребует большого напряжения и внимания. Много ли вам, Лорд, потребуется людей?

- Весь состав научной части экспедиции и все, что можно от щедрот ваших, Николай Борисович,- улыбаясь одними губами, ответил зоолог и направился к своему креслу.

- Много не дам, дорогой Лорд, но кое-кого выделю вам на помощь, особенно из тех, кого вы и Иван Степанович успели уже совратить. Можно будет дать Скворешню и Марата, Матвеева, ну, конечно, Павлика. Кого же еще?.. Вот Горелова - вряд ли. Мне, конечно, очень жаль вас огорчать, но... плавание предстоит трудное, и ему нужно быть на своем посту.

- Да нет же, Николай Борисович, пожалуйста! - оживился вдруг зоолог.

- Я совершенно не настаиваю на Горелове, пожалуйста... Мы отлично управимся и без него. Право же!

- Ну-ну... Какое необыкновенное самопожертвование! - рассмеялся капитан. - Все же, Лорд, время от времени, при малейшей возможности, я буду отдавать вам его. Это будет и для него маленькой премией за отличную работу.

А теперь послушайте порядок работ, который я хочу предложить вам. Подлодка высадит в бухте Нассау весь состав научной части экспедиции, со всем ее снаряжением, В этом районе вы будете работать по заранее разработанному для всей этой станции графику - два, три или сколько понадобится дней. Высадив вас, подлодка уходит в открытый океан и там будет крейсировать, не приближаясь к берегу. Каждый день вы завтракаете перед выходом из подлодки, для обеда возвращаетесь, находя ее по пеленгам, после отдыха опять уходите на работу и к ужину, на ночь, вновь возвращаетесь домой. По окончании всех работ в бухте Нассау подлодка переправляет вас в следующий пункт, указанный по плану, высаживает вас там, и работы проходят в том же порядке. Признаю, что такой порядок будет довольно утомительным для вас, но этого требует безопасность подлодки. Устраивает это вас?

- Ничего не могу возразить, Николай Борисович. Ваше предложение вполне благоразумно. Лучшего не придумаешь! - горячо одобрил зоолог. Он на минуту замолк и, опустив глаза, тихо проговорил: - Знаете, Николай Борисович... У меня просто душа не на месте всякий раз, как только подумаю о предстоящих длительных станциях. Сам не знаю почему. Страшно становится, и я... боюсь, чего-то...

Лицо капитана сделалось серьезным, он неожиданно вскинул свои всегда полуопущенные веки, и словно два горячих синих луча проникли в поднятые, полные грусти и недоумения глаза зоолога.

- Я вполне понимаю вас, дорогой Лорд,- сказал капитан. - Слишком много жестокого опыта мы получили на двух таких станциях. Не так страшна встреча с врагом, как необъяснимость самой этой встречи. Как становится ему известным с такой изумительной точностью местонахождение нашей подлодки? И не только эта ничтожнейшая точка на всем огромном, безбрежном пространстве, но и время, когда подлодка находится в ней? Мало того: враг узнает об этом достаточно заблаговременно, чтобы успеть подготовиться и прибыть на место!

Ума не приложу...

- Очевидно, весь маршрут стал каким-то образом известен врагу,-

заметил зоолог.

- Весь или частично - нельзя сказать,- задумчиво ответил капитан.

- Частично? - медленно переспросил зоолог. - Вы думаете, что враг мог узнать маршрут по частям?

- Почему же нет? - пожал плечами капитан.

- Тогда... тогда... - растерянно посмотрел на капитана зоолог. - Как же это?.. Неужели? Неужели это может быть? - У него перехватило дыхание, и с лица стала медленно сходить краска.

- Что вы хотите сказать, Лорд? - не поднимая век, равнодушно спросил капитан.

Зоолог передохнул и мгновение помолчал. Потом, словно набравшись сил и решимости, промолвил:

- Я... я не знаю, Николай Борисович, может это иметь значение или нет, но считаю своим долгом сообщить вам, что как-то... я сказал Горелову о месте нашей последней длительной станции...

- Неужели? - быстро посмотрел на ученого капитан. - Как же это случилось?

- Он тогда еще не вполне оправился после истории с Шелавиным. После обвала. Как-то он зашел ко мне и просил выписать, чтобы скорее выйти из подлодки и принять участие в наших научных работах. Я ему отказал, но, видя его большое огорчение, чтобы утешить, обещал на первой же длительной станции взять его с собой. На естественный вопрос, далеко ли еще до нее, я сказал ему место станции. Неужели это могло иметь значение, Николай Борисович? -

спросил с беспокойством ученый.

Капитан долго молчал, выстукивая пальцами размеренную дробь по столу.

Наконец он вздохнул и поднял на зоолога глаза. Мельком взглянув в эти глаза, ученый почувствовал в них суровое осуждение и холодную отчужденность.

- Вне зависимости от последствий, Арсен Давидович, вы совершили абсолютно недопустимый поступок. Особенно в условиях боевого похода. Я доверил вам военную тайну, а вы разгласили ее. Это была большая, если не сказать сильнее, неосторожность с вашей стороны. Я не сомневаюсь, что этот поступок явился следствием простого легкомыслия в вопросах военной тайны, которое довольно часто еще встречается среди штатских людей. Может быть, в данном случае оно и не привело к каким-либо опасным последствиям, не связано с событиями последних дней. Не знаю. Но ведь это ваше легкомыслие, если бы его использовал враг, могло повлечь за собой самые ужасные результаты. Могло привести к гибели экспедиции, к гибели нашего судна, на которое правительство возлагает столько надежд в деле обороны нашей Родины.

Слова капитана звучали с подчеркнутой суровостью и были полны необычайной силы. Он встал и взволнованно прошелся несколько раз по каюте.

- Я вполне... понимаю... - опустив голову, тихо, прерывающимся голосом сказал зоолог. Я не ищу себе оправданий. И я готов понести...

- Не будем пока об этом говорить,- перебил его капитан. - Я, конечно, сообщу обо всем Главному штабу, но сейчас не в этом дело. Нам предстоит еще далекий путь, на котором нас, может быть, поджидает много опасностей и немало ловушек. Мы должны выполнить программу наших работ и привести подлодку в полной сохранности к назначенному сроку во Владивосток.

Важно, чтобы вы в будущем не забывали, что вы находитесь на военном корабле, что вы обязаны следить за каждым вашим словом. И особенно хранить тайну нашего маршрута.

Капитан сел на стул и, помолчав, продолжал:

- А теперь о Горелове. Я не думаю, Арсен Давидович, что Горелов способен на предательство. Но это мое личное мнение было бы недостаточным для твердого, уверенного решения. Большее значение в данном случае имеют соображения чисто объективные. Как может вообще кто-нибудь из экипажа подлодки сообщаться с кем бы то ни было, находящимся на поверхности? Наш путь не прямолинеен, мы идем не с одинаковой скоростью, делаем часто неожиданные остановки. И вы, и даже я не смогли бы утром сказать, где в какой точке океана, будет подлодка в полдень. Как же может произойти встреча кого-либо из наших людей со своим внешним сообщником, если невозможно заранее условиться о месте встречи?

Зоолог жадно следил за ходом рассуждений капитана.

- Можно было бы предположить,- продолжал капитан,- что преступник использует для связи радио. Но радиоаппараты нашей подлодки немедленно реагировали бы на такое близкое соседство и раскрыли бы присутствие постороннего аппарата на подлодке.

- А радиоаппараты в наших скафандрах? - спросил зоолог.

- Но ведь вы же знаете, что они работают только на двадцати восьми различных, но точно определенных волнах - с подлодкой и с каждым членом нашей команды, Если бы велись разговоры на одной из этих волн с кем-либо посторонним, то их услышал бы соответствующий скафандр или, автоматически, подлодка, если в скафандре нет никого. Кроме того, дальность действия этих радиоаппаратов не превышает двухсот километров.

- Да... - задумчиво произнес зоолог. - Значит, связь с врагом поддерживается не из подлодки. Что же остается предположить? Кто еще знает наш маршрут?

Помолчав с минуту, с видимой неуверенностью и неохотой капитан сказал:

- Главный штаб, конечно. Зоолог широко раскрыл глаза:

- Как?! Неужели туда смог проникнуть шпион? Капитан нервно простучал короткую дробь по столу, потом глухо ответил:

- Будем лучше смотреть за тем, что делается у нас тут, под носом. Во всяком случае, я держу Главный штаб в курсе всего, что касается подлодки. -

И, помолчав, медленно, словно с огромной тяжестью на плечах, поднялся. -

Значит, мы договорились о порядке предстоящих работ. Не забудьте, Арсен Давидович, мои предостережения. И внимательно следите за всем, что делается вокруг вас. На всех нас, и партийных и непартийных большевиках, лежит огромная ответственность.

Зоолог встал и, молча поклонившись, направился к выходу.

Капитан стоял, опершись рукой о стол, и проводил ученого долгим, внимательным взглядом.

Так в неподвижности простоял он несколько минут, глядя куда-то вдаль.

Потом, заложив, по домашней своей привычке, руки за спину, под расстегнутый китель, он начал медленно, с опущенной головой ходить по каюте.

Легкая, едва ощутимая, почти незаметная дрожь исходила от корпуса корабля, передавалась телу капитана, и мозг привычно и машинально фиксировал: два десятых хода. Судно изредка чуть колыхалось в поклоне, и мозг бессознательно отмечал: что-то большое пронеслось впереди. Наконец, остановившись и проведя рукой по голове, он вздохнул и опустился в кресло перед столом. Из потайного ящика стола капитан вынул небольшую картотеку, поставил перед собой, перебрал находившиеся в ней высокие, из плотной, толстой бумаги карточки и вытащил одну из них. На карточке вверху крупными черными буквами было напечатано:

ЛИЧНЫЙ СОСТАВ ЭКИПАЖА ПОДЛОДКИ "ПИОНЕР"

И под этим написано: ГОРЕЛОВ ФЕДОР МИХАИЛОВИЧ Дальше, сверху вниз, шли короткие отпечатанные строчки, и рядом с ними, от руки, чернилами - ответы.

Капитан погрузился в чтение, не пропуская ни одной строчки, ни одного ответа.

1. Фамилия, имя, отчество - Горелов Федор Михайлович.

2. Должность - главный механик.

3. Возраст - 32 года.

4. Партийность - кандидат в члены ВКП(б) с 19... года.

Капитан остановился, подумал, взял остро очиненный карандаш и написал на полях карточки против этой строчки: "5 лет".

Потом продолжал чтение:

5. Национальность - русский.

6. Звание - военинженер 2-го ранга.

7. Образование - окончил Авиастроительный институт по классу моторостроения, затем Военно-инженерную академию, секция ракетных двигателей.

8. Предыдущая работа - инженер завода в"- 189, начальник проектного бюро; одновременно - доцент Института стратосферных полетов.

9. Находился ли под судом или следствием, имел ли взыскания? - Нет.

10. Имел ли награды, какие, за что? - Орден "Знак Почета" за отличное выполнение заданий в первой командировке за границу.

Красным карандашом капитан поставил сбоку восклицательный знак.

11. Владеет ли языками? - Свободно английским, французским и немецким, немного - японским.

12. Бывал ли за границей? Где, когда, по какому поводу? - В Японии, по командировкам ведомства, первый раз - с 19... г. по 19... г., второй раз -

в 19... г. и третий раз - в 19... г.

Капитан опять остановился и долго думал с карандашом в руке. Потом отметил на полях: "I) 5 лет назад, 2) 2 года назад, 3) год назад".

13. Имеет ли родственников за границей? Где? кто, степень родства? -

Да. В Японии. Троюродный дядя и его дочь. Николай Петрович Абросимов, Анна Николаевна Абросимова.

Капитан поставил сбоку красным карандашом два восклицательных знака.

14. Имеет ли научные труды ? Какие именно? - Да. См. прилагаемый список.

15. Подпись.

Широким, размашистым росчерком стояла подпись:

"Ф. Горелов".

Дойдя до конца, капитан откинулся на спинку кресла и надолго, с полузакрытыми глазами, задумался. Потом потянул к себе большой блокнот с отпечатанным наверху бланком: "Командир подлодки "Пионер". Твердым, четким почерком он начал писать:

"Радиограмма. Строго секретно. Москва, Политуправление Военно-Морских Сил СССР. Прошу в срочном порядке выяснить и сообщить мне подробности пребывания главного механика подлодки "Пионер" Горелова в Японии во время его служебных командировок. Также его поведение там, отношения с родственниками, находящимися в Японии,- Николаем Петровичем Абросимовым, дочерью последнего - Анной Николаевной - и другими, какие окажутся там.

Командир подлодки "Пионер" капитан 1-го ранга Воронцов".

Написав эту радиограмму, капитан достал из того же ящика книгу шифров и через несколько минут радиограмма превратилась в несколько однообразных цифровых строчек.

По телефонному вызову в каюту вошел старший радист Плетнев и остановился у дверей, плотно задвинув их за собой. Картотека и книга уже были спрятаны и заперты в ящике стола.

- Строго секретно, Виктор Абрамович,- сказал капитан, подавая ему сложенный вчетверо листок. - Немедленно!

- Есть строго секретно, немедленно! - прозвучал ответ. В глубокой задумчивости капитан остался один перед своим письменным столом.

Глава Х1. У ОГНЕННОЙ ЗЕМЛИ

Вода, пронизанная ярким желтым светом, спадала быстро, словно всасываемая стенами и полом камеры. Шелавин, Скворешня и Матвеев, навьюченные гидрофизическими приборами и аппаратами, осторожно сгружали их с себя в углу на пол. Зоолог, Горелов, Цой, Марат и Павлик снимали с плеч экскурсионные мешки и снаряжение. Здесь же был и комиссар, решивший сегодня принять участие в прогулке, чтобы поразмяться.

Голоса молодежи звучали возбужденно и весело.

- Замечательно интересная банка! - громко говорил Цой. - Не правда ли, Арсен Давидович? Какое огромное количество новых видов, родов и даже семейств! Какая масса антарктических животных!

- Очень интересно, Цой,- с удовлетворением подтвердил зоолог. -

Очень интересно! Когда мы только справимся с материалом, которым нас так щедро одарила банка Бердвууд?

- Цой положительно был похож на сумасшедшего! - смеялся Марат. - Как будто его только что выпустили из сумасшедшего дома. Он бросался во все стороны, хватал все, что попадалось под руки...

- А ты? А ты сам? - наскакивал на Марата петушком Павлик, снимая свой мешок и кладя его у стены возле других. - Кто у меня вырвал из рук чудесного морского ежа? Наскочил, как разбойник, и выхватил. Арсен Давидович, честное слово, это моя добыча! Я вам покажу потом этого ежа -

круглый, фиолетовый, с красными кончиками на иглах.

- Неправда! - запальчиво кричал Марат, размахивая перед собой своим мешком. - Ты даже не притрагивался к нему!

- Ну да, не притрагивался! Я подсовывал под него руку, чтобы не повредить, а ты всей пятерней - цоп!

Мешок в руках Марата пришел в бешеное движение и чуть раскрылся. В отверстии мелькнуло на мгновение что-то красно-синее, и в тот же миг с быстротой молнии рука Павлика выхватила из мешка великолепного морского ежа с розовыми кончиками игл.

Под общий смех с торжествующим криком Павлик бросился к Горелову, который ждал уже его с распростертыми объятиями, чтобы укрыть от настигавшего Марата. Но Марат оказался проворней в водной стихии, и, прежде чем Павлик успел сделать два шага, отделявшие его от спасительных объятий Горелова, еж опять очутился у Марата.

Павлик остановился с пустыми руками. Это было так неожиданно, что походило на фокус. Все смеялись, а Павлик с растерянным видом твердил:

- Вот разбойник! Вы видите, какой разбойник! Потом вдруг схватил, не глядя, один из лежавших позади мешков за его нижний край и с хохотом обрушил на шлем Марата. Мешок от удара раскрылся, и живой радужный поток разноцветных рыб, морских звезд, кораллов, раков, офиур, водорослей, морских лилий, морских ежей, голотурий полился вокруг ошеломленного Марата, образуя около него нечто вроде искрящейся, извивающейся, прыгающей завесы. Общий хохот теперь гремел не переставая. Павлик с визгом плясал перед Маратом, как краснокожий у жертвы, привязанной к столбу пыток.

Возмущенный голос зоолога привел всех в себя.

- Что вы делаете, сумасшедшие? - гремел ученый. - Вы мне погубите весь сбор! Чей это мешок?

В наступившей тишине прозвучал глухой, клокочущий яростью голос Горелова:

- Мой! Я считаю это полнейшим безобразием со стороны Павлика!

Из дальнего угла комиссар с изумлением смотрел на искаженное лицо и злобные глаза Горелова.

Совершенно растерявшись, Павлик невнятно пролепетал:

- Простите, простите, Федор Михайлович... Я ведь думал, что это мой мешок, я не знал...

- Потом будешь извиняться! - продолжал греметь зоолог. - А теперь -

скорее собирать добычу! Все, все, за дело!

Вода опустилась тем временем до колен. Она кишела, словно в огромном аквариуме, морскими обитателями - увертливыми рыбами, ползающими иглокожими, колышущимися лилиями. Все принялись ловить их, но вне водной стихии движения людей .в тяжелых скафандрах сделались медлительными, утратив свою легкость и гибкость.

- Осторожнее! Осторожнее, товарищи! - умолял зоолог, ползая по полу на четвереньках. - Не раздавите кого-нибудь!

Через минуту работа превратилась в забавный, увлекательный спорт.

Камера наполнилась шутками, смехом, восклицаниями. Лишь Павлик и Горелов работали молча и сосредоточенно. Павлик все не мог отделаться от воспоминания о злобном взгляде Горелова. Горелов, еще до того как приняться за сбор, быстро осмотрел внутренность своего опустошенного мешка и теперь, с досадой отбросив его, лихорадочно работал, не столько охотясь за животными, сколько разбрасывая их в разные стороны. Он быстро приближался к углу, где Павлик осторожно распутывал клубок из великолепных морских лилий, горгоний, голотурий и ярких морских звезд. Неожиданно в середине клубка пальцы Павлика наткнулись на что-то твердое, угловатое. Бережно раздвинув сплетение отростков, лучей и присосков, Павлик с трудом вытащил что-то металлическое, необычайно тяжелое - и ахнул от удивления: перед ним был знакомый ящичек для запасных частей "ундервуда" Горелова!

Напряженно держа ящичек в обеих руках, Павлик с недоумением разглядывал его. В этот момент Горелов подошел почти вплотную к мальчику и поднял голову. В согнутом положении, с опущенными к полу руками и поднятой головой, он был похож в своем скафандре на сказочное чудовище, приготовившееся к прыжку.

Дрожь страха пронизала все существо Павлика, когда, обернувшись, он увидел перед собой эту пугающую фигуру и глаза, полные ярости и угрозы, мрачные, глубоко запавшие глаза... Павлик едва нашел в себе силы пролепетать:

- Федор Михайлович, зачем это здесь? Ведь части могут заржаветь, испортиться...

Не разгибаясь, с опущенными глазами, Горелов резко вырвал из рук Павлика тяжелый ящичек и придушенным, прерывающимся голосом сказал:

- Да нет же! Там нет запасных частей. Я туда переложил кое-какие лабораторные инструменты для сбора...

Он быстро спрятал ящичек во внутренний карман мешка и молча, не взглянув на Павлика, продолжал укладывать животных в мешок.

Комиссар смотрел из своего угла...

Сбор был окончен. Все прошло благополучно, ничего из добычи не было потеряно, ничего не испорчено. Участники экскурсии, довольные и усталые, выложили из мешков свою добычу в лабораторные ванны и ящики и разошлись по каютам.

Горелов вместе со всеми прошел по коридору, открыл дверь своей каюты и скрылся за ней. Дверь резко, с отрывистым стуком, задвинулась, и Горелов с перекосившимся сразу от ярости лицом на мгновение застыл на месте возле нее.

Он тяжело дышал; большие оттопыренные уши горели, словно с них сорвали кожу;

огромные кулаки то сжимались, то разжимались. Подойдя к разобранной пишущей машинке, он вынул из кармана брюк ящичек, подержал его в дрожащей руке и вставил на место. В необычайном возбуждении, словно зверь в клетке, он заметался по каюте, меряя ее из конца в конец огромными шагами. С его посеревших губ время от времени срывалось хриплое бормотание:

- Надо кончить... Этот мальчишка... Надо кончить... Яростно ударив кулаком по круглому столу, он упал на стул подле него и застыл, опустив голову в полной неподвижности.

"Пионер", набирая скорость, уходил от банки Бердвууд, держа курс на Огненную Землю.

x x x

Идти было довольно тяжело. На каждом шагу попадались огромные обломки скал, утесы, доходившие до самой поверхности или выступавшие над нею, песчаные отмели и банки, иногда круто и высоко поднимавшиеся над дном. При обходе этих препятствий навстречу, словно вырываясь из труб, ударяли сильные струи течения. Хотя море здесь, в прибрежной полосе, у Огненной Земли, неглубоко - тридцать - сорок метров, редко глубже,- но свет сверху едва доходил до дна. Густые зеленовато-синие сумерки заставляли все время держать фонари зажженными, и все же видимость была очень слабой.

На поверхности океана свирепствовала жестокая буря. Она довольно заметно давала себя чувствовать даже здесь, на дне. Порой приходилось останавливаться, чтобы устоять на ногах; приходилось бороться с напором подводных волн, чтобы продвигаться вперед.

После долгой ходьбы Павлик наконец устал и пустил в ход винт, но, чтобы не отдаляться от своих спутников, он держал его на самом малом числе оборотов.

Зоолог и Скворешня упорно шли пешком. Зоолог считал, что на таком хорошем, плотном песчаном грунте при медленной ходьбе лучше всего собирать придонных животных. Скворешня не возражал. Он был опытный и выносливый подводный ходок.

Дно постепенно повышалось, и наконец впереди показались темные массы густых водорослевых чащ.

- Скоро будет легко, бичо,- сказал зоолог Павлику. - Проберемся только сквозь стену этих "Макроцистис перифера", а там, под их защитой, и бури не почувствуем, да и течение ослабеет.

- А знаете, Арсен Давидович,- ответил Павлик,- выходит, что Марат был прав, когда предлагал посеять эти водоросли в Охотском море... Он хотел отвести холодное течение от наших берегов! - Ну, с течением вряд ли справятся даже эти гиганты,- выразил сомнение зоолог. - Самое большее, чего можно от них ожидать,- это то, что они в состоянии сыграть роль великолепных молов для защиты гаваней от бурь. Вот здесь, например, океан постоянным действием своих волн разрушает скалы, утесы, а гигантские макроцисты стелются пеленой по его поверхности, принимают на себя первые удары этих волн, приглушают их силу, и за ними корабли часто спасаются от яростных бурь... Это отметил еще Дарвин во время своего путешествия на корабле "Бигль".

- Ну, слезай с коня, хлопчик,- сказал Скворешня,- приехали!

Начинались заросли. Зоолог неправильно выразился, назвав их стеной.

Водоросли поднимались со дна под острым углом и крутым подъемом далеко уходили вперед, теряясь в сумраке глубин. Павлик знал, что сейчас предстоит самая трудная часть пути. Он остановил винт и стал на дно рядом с товарищами.

В чащу они вошли гуськом. Само собой вышло так, что Скворешня очутился впереди, за ним - зоолог, а Павлик замыкал шествие. Через два-три десятка шагов, погружая ноги в стелющуюся под ними плотную массу, они ушли в нее с головой. Скворешня, словно таран, пробивал дорогу среди сплетения толстых стеблей и широких мясистых листьев.

Своим появлением люди внесли в эту молчаливую чащу полное смятение.

Отовсюду взлетали тучи маленьких рыб и каракатиц, гнездившихся в зарослях водорослей. Полчища крабов, морских ежей, морских звезд, красивых голотурий, планарий, нереид самого разнообразного вида быстро расползались по дну или гибли под тяжелыми подошвами людей.

Со стволов и листьев осыпались на шлемы тысячи ракообразных. Листья были до того густо усажены кораллообразными, что казались совсем белыми. На них часто встречались удивительно тонкие, изящные постройки, в которых обитали гидроидные полипы, прекрасные асцидии. Разнообразные моллюски вроде пателл, голых моллюсков, двустворчатых во множестве также покрывали листья.

Заросли были полны жизни. Они давали приют, пищу, кров и защиту огромному количеству организмов.

- Видишь, бичо,- говорил зоолог, с трудом пробиваясь сквозь чащу,-

какую богатую, разнообразную жизнь таят в себе эти водоросли. Ни один, даже тропический, лес не может в этом отношении поспорить с ними. Еще Дарвин сказал, что если бы в какой-нибудь стране свести все леса, то погибло бы меньше видов животных, чем с истреблением этих макроцистовых подводных лесов.

Вдруг шедший впереди Скворешня остановился. Два стебля, толщиной около двух сантиметров каждый, случайно обвились вокруг его груди и рук и задержали его. Скворешня поднатужился. Стебли не поддались - их держали не только корни, но и другие, соседние стебли, с которыми они сплелись у дна.

Самолюбие Скворешни было задето.

- А, бисова лозина! - разозлился он. - А ну-ка! Он отодвинулся на шаг назад и с силой рванулся вперед. Даже хорошая веревка вряд ли выдержала бы этот могучий напор гиганта. Но стебли макроциста словно смеялись над усилиями Скворешни и ни на йоту не ослабили своих объятий. Скворешня в первый момент казался ошеломленным такой неудачей, потом пришел в бешенство.

- Да что они, железные, что ли? - вскричал он.

- Не иначе! - засмеялся зоолог, подмигивая Павлику. - Наверно, с какого-нибудь проходящего корабля уронили ломы, и вот выросли стальные тросы... Вот тебе, Павлик, предметный урок, что такое "Макроцистис перифера"...

- Ага! Значит, это, вы говорите, урок Павлику? - со сдержанным гневом сказал Скворешня. - А я хочу дать урок этому проклятому макроцисту!

Он отошел на два шага назад, постоял с минуту, наконец, глубоко вздохнув, с силой пушечного снаряда ринулся вперед. Дальше произошло что-то невообразимое. Огромные, толстые, как колонны, ноги Скворешни взметнулись кверху, его шлем исчез внизу, под чащей; Павлика что-то сокрушительно хлестнуло по груди и свалило с ног; падая, он ударил ногами по шлему зоолога, и тот, ошеломленный, сел на дно, ничего не понимая. В один момент три человека внезапно исчезли, словно их тут и не было. Среде густой чащи, на небольшом примятом пространстве, колыхались лишь два высоких отростка стеблей; потом чаща сомкнулась, поглотив и этих свидетелей необычайного сражения, разыгравшегося в молчаливых подводных джунглях океана...

Первым пришел в себя зоолог. Кряхтя и охая, он поднялся на ноги, воззвал в пространство:

- Что случилось? Где вы тут, ребята? Он раздвинул чащу и увидел перед собой растерянное лицо Павлика.

- Я здесь, Арсен Давидович... А где Скворешня? Павлик оглянулся, сделал шаг вперед и развел руками пелену водорослей.

Скворешня стоял среди чащи, молча и угрюмо снимая с себя оборванные петли злополучного макроциста. Скворешня поднял голову и посмотрел на мальчика.

- Ко всем сегодняшним урокам, Павлик,- сказал он с непередаваемым юмором,- прибавь еще один: нельзя, как бык, бросаться очертя голову, забыв о сохранении равновесия...

Зоолог разразился хохотом, к которому сейчас же присоединился Павлик, а немного погодя и сам Скворешня.

- Какое изящное сальто-мортале вы проделали сейчас, дорогой Скворешня!

- проговорил, захлебываясь от смеха, зоолог. - Ваши ножки... О-хо-хо!..

Вашим неподражаемым ножкам позавидует любая балетная танцовщица... Ой, не могу!.. О-хо-хо!..

Он схватился за свои металлические бока, продолжая хохотать и не имея сил успокоиться. Вообще со дня знаменательной беседы с капитаном, словно омытый и освеженный ею, зоолог находился в прекрасном настроении и в продолжение всего десятидневного пребывания у Огненной Земли, начиная от бухты Нассау, работал с прежним увлечением.

Через двадцать минут в том же строю, со Скворешней впереди, все трое вышли из чащи гигантских макроцистов и вступили в спокойную полосу прибрежья. И здесь дно было неровное, усыпанное подводными скалами, утесами;

масса крохотных гранитных, базальтовых, сланцевых островков поднималась над поверхностью океана. Все они были увиты и оплетены теми же водорослями, но значительно меньших размеров, чем встреченные раньше, со стороны открытого океана. Казалось, что эти водоросли процветают и особенно пышно разрастаются именно в местах наибольшего волнения, среди непрерывно грохочущих бурунов.

Едва выйдя из чащи, зоолог вдруг остановился и сказал:

- А о Горелове мы и забыли! Ведь он нас должен был догнать... Одну минутку, я с ним соединюсь...

На вызов зоолога Горелов ответил, что он сейчас пробирается сквозь чащу макроцистов и держит курс к условленному месту встречи - безыменной скале, которой они дали название "Львиная голова", у крайнего островка из цепи, окаймляющей большой остров Гести.

Горелов просил подождать его там, чтобы дальше пойти вместе: он еще здесь не был ни разу, да и за все десять дней работы у Огненной Земли выходит лишь второй раз и не хотел бы оставаться один.

Островов, отдельных скал и утесов, поднимавшихся над уровнем океана, была здесь такая масса, что многие мореплаватели называют это западное прибрежье Огненной Земли "Млечным Путем". Под водой же, если присоединить и множество усыпавших дно подводных камней и скал, был полный хаос, настоящий лабиринт.

С частыми остановками для сбора организмов прошло не менее двух часов, прежде чем подводные исследователи приблизились к "Львиной голове".

Горелов уже ждал их. Он сидел на небольшом обломке, разбираясь в содержимом своего экскурсионного мешка, и захлопнул его, как только различил фигуры приближающихся к нему товарищей.

- Давайте, друзья мои, разойдемся здесь в разные стороны, чтобы обследовать возможно большее пространство,- предложил зоолог. - Я пойду по направлению к островам Лондондерри, Федор Михайлович - южнее, к бухте Кука, а Скворешня с Павликом - на юг, в лабиринт островков вдоль острова Гести. С таким моряком, как Андрей Васильевич, Павлик не заблудится в этом лабиринте.

Сбор здесь же, у этой скалы. В пути не разъединять телефонную связь.

- Я думаю, Арсен Давидович,- с живостью возразил Горелов,- что мы напрасно уменьшаем охватываемую область тем, что соединяем Скворешню с Павликом. Павлик мог бы и один пойти. Он уже такой опытный подводник... Еще в истории с кашалотом он показал себя прямо героем. А в случае каких-либо затруднений он всегда сможет нам пеленговать, и мы его быстро найдем... Не правда ли, Павлик? Ведь ты уже вырос из пеленок...

Он улыбнулся и ласково посмотрел на мальчика. Но Павлика внезапно охватил какой-то необъяснимый страх и почему-то сжалось сердце. Он отвел глаза и промолчал.

- А по-моему,- вмешался Скворешня,- предложение Арсена Давидовича самое правильное. Я ведь только потому и увязался за вами, что Иван Степанович, мой шеф, прекратил уже гидрофизические работы и оставил меня безработным. А в вашей зоологии я ни бельмеса не понимаю. Такого понахватаю вам, что рады не будете! Под руководством же такого опытного зоолога, як оций хлопчик, и я буду полезен.

После некоторого колебания Горелов перестал возражать против предложения зоолога. Все разошлись и через минуту потеряли друг друга в густых зеленоватых сумерках вод.

Глава XII. ПОСЛЕДНЕЕ УСИЛИЕ СКВОРЕШНИ

Оставшись одни, Скворешня и Павлик запустили винты, поднялись на несколько метров над дном и понеслись на восток-юго-восток. Они плыли на трех десятых хода, остерегаясь многочисленных препятствий, смутные силуэты которых то и дело появлялись со всех сторон.

Встречая заросли водорослей, они пробивали их, спустив предохранительные решетки на винты. Через час перед ними возникла непрерывная гранитная стена, границы которой как вверху, так и к северу и югу уходили, теряясь в подводной мгле. Стена была изборождена глубокими морщинами фиордов, бухт, массой больших и малых пещер, гротов, выступами мысов, нагромождениями свалившихся скал и обломков. Все было покрыто водорослями, тянувшимися к поверхности моря или стелющимися по дну: на огромных скалах и их обломках, на валунах и мелких камнях.

Павлик и Скворешня стали на дно. Вокруг них шмыгали разнообразные рыбы, промелькнул тюлень, в испуге бросившийся в сторону; морская выдра с большой рыбой в острых зубах резко взмыла кверху. По дну на водорослевом ковре ползала масса различных иглокожих, крабов, ракообразных.

- Отдать якорь! Приехали, товарищ начальник,- сказал Скворешня.

В увлечении занимательной охотой они долго блуждали по дну, среди хаоса

"Млечного Пути", взбирались на отмели, на нагромождения скал, заглядывали в жуткую, полную тайн темноту подводных пещер и гротов.

Наконец мальчик объявил, что он устал и голоден.

- Давайте закусим и отдохнем, Андрей Васильевич,- предложил он. -

Обедать мы сегодня не вернемся на подлодку - Арсен Давидович предупредил капитана.

- Знаю,- подтвердил Скворешня. - Ну что же! Глоток горячего какао не помешает.

Павлик случайно поднял глаза кверху. Высоко, у границ луча фонаря, быстро промелькнула длинная тень, отливающая металлически-матовым синим блеском.

- Что бы это было? - спросил себя Павлик вслух. - Должно быть, тюлень. Только узкий какой-то... Жаль, не разглядел.

- Ну, в другой раз увидишь,- равнодушно заметил Скворешня. -

Закусывать так закусывать! И у меня аппетит разыгрался. Где бы тут присесть?

- оглянулся он вокруг себя.

- Зайдем вот в эту пещеру, Андрей Васильевич,- сказал Павлик, указывая на темнеющий недалеко от них вход. - Осмотрим ее да там же закусим и отдохнем.

- Валяй, ваше благородие!

Над входом в пещеру, словно козырек, нависал небольшой свод, на нем громоздилось несколько огромных скал, густо обросших водорослями. Скворешня и Павлик вступили в пещеру и, держа наготове ультразвуковые пистолеты, настороженно и тщательно осмотрели ее дно и стены. Пещера оказалась очень небольшим гротом, не больше двух метров в глубину. Два луча ярко осветили его. Грот был пуст; по дну и стенам ползали звезды, ежи, голотурии. На дне валялось несколько небольших валунов.

- Ну и чепуха! - сказал Скворешня, подвешивая пистолет к поясу. - А отдохнуть, поглотать какао здесь будет недурно. Садись, хлопчик, располагайся!

Они сняли мешки и сели рядом прямо на песчаное дно, опершись спинами о заднюю стену грота. Было уютно, как в ложе театра. Открыли патронташи, нажали кнопки от термосов и с наслаждением сделали несколько глотков.

- Хорошо! - довольно прогудел Скворешня. Павлик хотел что-то ответить, но не успел. Глухой грохочущий гул неожиданно потряс стены грота.

Перед входом мелькнула в песчаном облаке огромная темная масса и не далее чем в полуметре от вытянутых ног Скворешни ударилась о дно.

Одним прыжком Скворешня очутился на ногах и кинулся к выходу.

Первое мгновение Скворешня в полном замешательстве стоял, не зная, что делать, перед высокой глухой стеной из гранита, плотно закупорившей грот.

Потом с криком: "Мы заперты!" - бросился плечом вперед, на стену. С глухим металлическим звоном его отбросило, как мяч, назад. Скворешня стоял оглядываясь, словно ища чего-то. Крутые стены вздымались вокруг - немые, спокойные, равнодушные. Павлик сидел молча в том же положении, в каком его застигла катастрофа, окаменевший, бледный. Его губы что-то невнятно шептали, но Скворешне было не до него.

Успокоившись, он начал внимательно осматривать так неожиданно возникшее препятствие.

- Это скала,- рассуждал он вслух,- та скала, что нависала на козырьке над входом. Как она свалилась? Почему? Она стояла прочно. Я успел это заметить.

Павлик шевельнулся при этих словах, попробовал что-то сказать, но не смог: он словно онемел.

Скворешня на минуту замолчал, продолжая обшаривать скалу рукой. Потом он возобновил свое бормотание:

- Ни щели, ни просвета... Гляди, точно по заказу, Как в гнездо засела.

Он опять замолчал, потом уперся в скалу и медленно, все сильней и сильней начал нажимать на нее. Лицо его сделалось багровым, жилы на лбу надулись, колонноподобные ноги уходили все глубже в песок. Казалось, этим гигантским усилием можно было опрокинуть гору. Но скала стояла не шелохнувшись. Вдруг лицо Скворешни посинело, и, тяжело дыша, он медленно опустился на дно у подножия скалы.

Павлик с криком бросился к нему:

- Андрей Васильевич, Андрей Васильевич, придите в себя!.. Андрей Васильевич, нам надо иначе... Выпейте глоток какао. Трубка перед вами. Надо иначе... иначе...

Скворешня приоткрыл глаза. С минуту он бессмысленно смотрел на Павлика, словно не узнавая его. Потом приподнялся на локте и сел у скалы, спиной опираясь на нее. Отдышавшись, он поднял голову:

- Что ты говоришь, Павлик? Как иначе?

- Нужно вызвать помощь из подлодки, Андрей Васильевич. Нужно взорвать скалу.

Скворешня безнадежно махнул рукой:

- Зови.

Павлик громко позвал:

- Арсен Давидович! Арсен Давидович!

- Слушаю, бичо. Чем ты так взволнован?

- Арсен Давидович, скала обвалилась и закрыла выход из маленькой пещеры, куда мы зашли. И Андрей Васильевич ничего не может сделать с ней.

Помогите нам, Арсен Давидович! Вызовите помощь из подлодки.

- Что ты говоришь, бичо!

С этим возгласом зоолога, полным тревоги, переплелся глухой, взволнованный голос Горелова:

- Где это произошло, Павлик? Надо прежде всего найти вас!

- Мы плыли сначала на ост-зюйд-ост, ближе к осту, а потом шли все время на зюйд. Но тут ужасный лабиринт. Я не могу даже сказать, сколько километров мы проделали по дну.

- Арсен Давидович,- быстро заговорил Горелов,- я нахожусь к ним ближе. Вызывайте подлодку и договоритесь с вахтенным о помощи, а я пока поплыву на зюйд и попытаюсь отыскать их. Ладно?

- Хорошо, Федор Михайлович,- согласился зоолог. - Плывите.

- Павлик,- продолжал Горелов,- подавай мне непрерывно ультразвуковые пеленги.

- Но тут со всех сторон гранитная стена, сплошная!

- Неужели нельзя найти хоть какую-нибудь щель?

- Андрей Васильевич говорит, что нет.

- Ага! Вот как! - сказал Горелов, и настороженному уху Павлика послышалась какая-то тень удовлетворения в его голосе.

- Укажи хоть какой-нибудь заметный признак возле вас.

Павлик задумался.

- Недалеко от нас,- вмешался Скворешня,- примерно в пятнадцати минутах ходьбы к норду, стоит высокая и тонкая, как шпиль, скала.

- Ну, и на том спасибо. Плыву.

Тяжелое молчание воцарилось в маленьком тесном гроте. Время тянулось медленно. Нарастала тревога и тоска. Изредка слышались вопросы, сообщения зоолога и Горелова. Ученый передавал, что отряд вышел уже из подлодки, снабженный патронами теренита - взрывчатого вещества огромной силы, и что он плывет отряду навстречу. Горелов говорил, что он медленно плывет к югу зигзагами, чтобы лучше обыскать местность и не пропустить скалистый шпиль.

Марат и Цой, находившиеся в отряде, соединились по радиотелефону с Павликом и Скворешней и старались подбодрить и развлечь осужденных на бездействие узников гранита.

Часы уходили за часами. Время от времени Скворешня вслух задавал себе вопрос, очевидно с особой силой и настойчивостью мучивший его:

- Почему она свалилась? Если бы было землетрясение, то все остальные скалы последовали бы за ней. Не понимаю.

И каждый раз, когда Скворешня заговаривал об этом, Павлик порывался что-то сказать, но не решался. Наконец, как бы невзначай, он промолвил:

- Андрей Васильевич, вы видели, как скала падала?

- Нет. Я смотрел на стену. А что?

- А я как раз видел...

- Ну и что?

- Когда скала упала, то не сразу закрыла вход... Ее верхняя часть описала дугу слева направо. И вот в последний момент, в самый последний момент, когда уже оставался только узкий просвет между стеной и скалой, я увидел... а может быть, мне показалось...

- Ну, говори же. Павлик, чего ты тянешь?

- Мне показалось, что в просвете опять промелькнул, но теперь уже сверху вниз, почти рядом со скалой тот самый синеватый тюлень...

- Тюлень?! Так что же из этого? Не думаешь ли ты, что он задел скалу и так удачно сбросил ее?

- Разве смог бы тюлень это сделать? Я думаю... тюлень ли это был?

- Почему же нет? Правда, я не видел его тогда, когда он пронесся над нами.

- Странный какой-то тюлень! Узкий, длинный. И плечи не покатые, сливающиеся с шеей, а прямые, квадратные... И не работал ни ластами, ни хвостом. Да и хвост, я заметил, какой-то обрубок. Знаете, Андрей Васильевич... - Павлик почему-то оглянулся и понизил голос до шепота. -

Знаете... что-то было в его фигуре человеческое...

- Ну что ты, Павлик, говоришь! Откуда здесь мог появиться человек? Да еще плавающий так быстро?

- Просто померещилось тебе, Павлик, с испугу! - послышался вдруг глухой, чуть насмешливый голос Горелова.

Павлик вздрогнул, опустил глаза:

- Не знаю... может быть, мне показалось.

Скворешня пожал металлическими плечами и погрузился в какие-то свои размышления. Наконец он поднял голову и сказал:

- Если мы не найдем способа пеленговать, то, пожалуй, дело затянется до бесконечности. Вернее, до конца наших запасов кислорода. Надо что-нибудь предпринять, сделать хоть маленькую щель... Вот что, Павлик: давай-ка еще раз пошарим - не найдем ли мы все-таки такую щель. Прошлый раз я, может быть, и пропустил ее... волновался, надо признаться...

Они начали тщательно осматривать линию, по которой скала прилегла к краям входа. Поиски оказались напрасными: скала плотно - действительно, как по заказу,- слилась с линией входа и выступами вокруг него.

- Та-а-ак!.. - протянул Скворешня задумавшись. - Придется попробовать пустить в ход ультразвук. Может быть, ему удастся пробить края скалы: там она, вероятно, тоньше.

Начал свою неслышную работу ультразвуковой пистолет Скворешни, с дулом, плотно приставленным к одной точке края скалы. Гранит медленно распадался на небольшие комки, которые легко потом под пальцами Павлика превращались в грязь. Но мощность ультразвукового луча пистолета была недостаточна, чтобы быстро разрушить скалу. Лишь ультразвуковой пушке "Пионера" это было бы под силу. Мощность быстро падала, и, когда она совсем иссякла в двух аккумуляторах, в скале оказался небольшой тонкий канал, длиной около десяти и диаметром в три сантиметра.

Павлик отстегнул свой пистолет и протянул его Скворешне. Тот отрицательно покачал головой:

- Не годится, Павлик... Еще десять сантиметров канала - этого мало.

Скала здесь, очевидно, слишком толста. А пистолет может еще пригодиться.

- Тогда знаете что, Андрей Васильевич,- сказал Павлик,- почему бы нам не попробовать подрыться под скалу, сделать подкоп? А? Право! Дно, наверно, мягкое, песчаное, и мы быстро сделаем себе ход. Как кроты! А?

Глаза Павлика радостно сверкали, он был очень доволен своей идеей.

- Правильно! Хорошая мысль! - одобрил его предложение Скворешня. -

Рыть - так рыть скорее! У нас уже остается мало времени...

- Времени? - удивился Павлик. - А кто его отнимает у нас?

- Мы сами, хлопчик,- ответил Скворешня, снимая с пояса свой универсальный топорик и делая первый удар по песчаному дну. - Мы съедаем кислород и с каждой, для примера сказать, съеденной нами каплей кислорода мы съедаем часть нашей жизни... Выгребай песок... Ах, дьявол!..

Топорик звякнул о что-то твердое, под лезвием засверкали искры.

- Гранит! - сказал Скворешня и, делая все новые удары в разных местах у основания скалы, непрерывно повторял: - Гранит... Гранит... Ну, Павлик, идея твоя прекрасна, но никуда не годится. Сам видишь: ничего не поделаешь... А теперь я присяду. Устал очень. И душно что-то. Фу-у-у!..

Должно быть, кислород у меня подходит к концу...

- Да что вы, Андрей Васильевич! - проговорил, бледнея, Павлик. - Я не чувствую никакой духоты...

- Ты маленький... А я вон какая махина! Я больше съедаю кислорода.

Надо уменьшить подачу, экономить.

Он открыл свой патронташ и, переведя кнопку "кислород" на новую позицию, с трудом, глубоко и порывисто дышал, стараясь захватить как можно больше воздуха.

- Как вы себя чувствуете, друзья мои? - послышался вдруг голос зоолога. - Весь отряд рассыпался цепью, и каждый из нас по участкам обследует дно. Ищем скалу, похожую на шпиль.

- Боюсь, Арсен Давидович...- ответил, задыхаясь, Скворешня,- не дождусь... У меня... кончается кислород... Начинается удушье...

- Держитесь!.. Держитесь, Скворешня! - испуганно закричал ученый.-

Мы ускорим поиски! Еще немного! Экономьте кислород! Не разговаривайте!

- Есть не разговаривать! - пробормотал гигант и лег на спину, упираясь плечами в заднюю стену грота. Он попытался вытянуться во весь свой огромный рост, но не смог: ноги встретили скалу и остались в согнутом положении, коленями вверх.

Прошло пятнадцать, двадцать минут. Прошло полчаса. Павлик с ужасом смотрел на лицо Скворешни. Оно искажалось страданием, его заливала багровая краска, широко открытый рот напрасно ловил воздух, но именно того, чего он искал - драгоценного кислорода,- уже почти не было...

- Прощай, хлопчик... Умираю... Дыши медленно... Береги кислород...

Он начал бормотать что-то невнятное. Павлик чувствовал, как его охватывают ужас и отчаяние. Он готов был броситься на эти безжалостные гранитные стены, бить кулаками, рвать пальцами, только бы спасти своего друга. Ему было страшно смотреть на страдания умирающего, но в то же время он не мог, не в силах был отвести от него глаза.

- Андрей Васильевич... голубчик... - невнятно говорил он дрожащими губами. - Может быть, можно как-нибудь перелить к вам хоть немножко моего кислорода? Скажите! Скажите, как это сделать?

Гигант отрицательно покачал головой и, глубоко и прерывисто дыша, бормотал что-то неразборчивое, изредка выкрикивая:

- Проклятая!.. Посмотрим!.. Покажу!..

Огромные ступни его ног, упиравшиеся в основание скалы, пришли в движение. Они медленно поползли вверх по скале. На высоте полуметра от дна они встретили выступ и перебрались на него. Теперь ноги еще больше согнулись. Рука гиганта медленно приблизилась к открытому патронташу, металлические пальцы нащупали кнопку "кислород" и передвинули ее на полную, до отказа, подачу газа.

"Для чего? - подумал со страхом Павлик. - Ускорить конец?.."

Лежа на спине, упираясь ногами в выступ скалы, а плечами в заднюю стену грота, Скворешня затих в этой необычайной позе. Лишь глубокое дыхание показывало, что он еще жив и что в его огромном теле с новой силой разгорается огонь. Потом неожиданно прекратилось дыхание, и Павлику показалось, что все кончено...

Вдруг ужасный, полный яростного гнева и вызова крик потряс стены грота и оглушил оцепеневшего от ужаса Павлика.

Все гигантское тело Скворешни внезапно наполнилось утроенной мощью и жизнью. В сверхчеловеческом усилии напряглись огромные согнутые ноги, выгнулась кверху грудь, и казалось - погружались в стену широкие металлические плечи.

- А-а-а! - гремел гигант сквозь оскаленные зубы. - Прок-кля-та-я!..

А-а-а!..

Колонноподобные ноги дрожали во все возрастающем напряжении. Словно из неведомого, иссякающего источника приливали в тело гиганта все новые и новые силы, которым, казалось, не было конца. И вместе с ними все выше и выше гремел его голос .

Прижавшись к стене, Павлик не верил своим глазам: ему показалось, что скала покачнулась и пришла в движение! Под его шлемом бились, звеня и сплетаясь, испуганные голоса друзей:

- Павлик! Что случилось?.. В чем дело? Почему так кричит Скворешня?

Павлик! Павлик!.. Да отвечай же!..

Павлик ничего не слышал, никому не отвечал: он не мог прийти в себя.

Скала подавалась. Она колебалась. Она наклонялась под исполинским напором Скворешни. Еще! Еще немножко!

И вдруг, сорвавшисьс места, Павлик бросился к скале, и его пронзительный крик сплелся с громовым криком Скворешни:

- Ура-а-а!.. Еще немножко!..

Всеми своими маленькими силами мальчик налег на скалу возле огромных ног гиганта. И словно именно этого последнего грамма усилий не хватало Скворешне для полной победы. Скала дрогнула, закачалась и рухнула наружу, на покатое дно. Выход был открыт!

Ноги Скворешни бессильно упали, умолк его громоподобный голос, закрылись глаза, и, огромный, закованный в металл, он безжизненно вытянулся на песчаном дне грота.

Сквозь песчаное облако, поднятое со дна, дрожа от нетерпения и восторга, Павлик вскочил на поверженную скалу и выбежал наружу. Его звенящий голос понесся в пространство:

- Сюда! Сюда! Скворешня сбросил скалу! Скорее на помощь! Он умирает!

Скорее! Я пеленгую ультразвуком! Ловите! Ловите! По глубиномеру - семьдесят два метра от поверхности!

Он водил дулом пистолета, и во все стороны помчались неслышные гонцы -

вестники победы и горя.

Павлик не смог бы сказать, сколько прошло времени в этом лихорадочно напряженном ожидании - минута или час, когда из подводной тьмы вдруг донесся радостный крик Марата:

- Поймал! Поймал! Держи луч, Павлик! Держи! Плыву точно на норд-ост!

Ко мне! Ко мне, товарищи!

И отовсюду - с севера, с запада, с юга - понеслись радостные восклицания, восторженные крики.

- Плыву за тобой, Марат,- доносился голос Цоя.

- Сейчас будем у тебя, бичо!.. - кричал зоолог.

- Держись, Павлик! Держись, мальчуган! - говорил комиссар Семин. -

Сюда, сюда, Матвеев! Вот я!

Словно рой сорвавшихся с темного неба звезд, неслись к Павлику со всех сторон огоньки фонарей. Павлик опустил онемевшую руку с пистолетом и лишь поворачивал шлем с фонарем на все румбы, словно маяк, привлекая к себе огоньки спешивших друзей. Огоньки росли, множились и вдруг завертелись вокруг Павлика бешеным хороводом, ослепляя его, заполняя всю окружающую темноту.

Рой звезд налетел, словно вихрь. В один миг десятки рук подхватили безжизненные тела Скворешни и Павлика, и через минуту отряд стремительно несся в открытый океан, к подлодке "Пионер", замершей в ожидании на глубине двухсот метров.

Глава XIII. СКРОМНЫЕ РАСЧЕТЫ

Старший лейтенант Богров нажал кнопку на центральном щите управления и повернул небольшой штурвал со стрелкой на несколько делений вправо.

"Пионер" приподнял нос и устремился по наклонной линии вперед, набирая высоту. На глубине в триста метров он выровнялся и продолжал движение на юг.

- Так хорошо, Иван Степанович? - спросил старший лейтенант Шелавина.

- Отлично! Абсолютно все видно,- простуженным тенорком удовлетворенно ответил океанограф, не спуская близоруких, прищуренных глаз с купола экрана.

На куполе медленно проносились огромные темные массы. Одни из них заполняли большие пространства на поверхности океана, другие, поменьше, глубоко опускали вниз свои подводные части. Порой казалось, что они вот-вот коснутся ими горбатой спины подлодки, но "Пионер" спокойно и уверенно проходил под ними, лишь изредка наклоняя свой нос и затем выравниваясь на заданной ему глубине в триста метров.

С запрокинутой головой океанограф спросил:

- На какой мы точно широте, Александр Леонидович?

- Пятьдесят восемь градусов сорок минут южной широты, восемьдесят градусов западной долготы от Гринвича,- ответил старший лейтенант.

- Какое множество айсбергов!

- Здесь уже зима, Иван Степанович.

- Да, конечно... Но для начала зимы их все-таки слишком много. Всего лишь десятое июля.

Наступило молчание. Через несколько минут оно было нарушено появлением зоолога и Павлика.

- Пожалуйста, Арсен Давидович!

- Ага! Льды! Это интересно! - воскликнул зоолог, взглянув на экран.

- Здесь они совсем иначе выглядят... - заметил Павлик - Когда мы на

"Диогене" встретились с айсбергом, я успел его рассмотреть. Он был гораздо выше "Диогена" и весь сверкал. И словно вырезной весь, в украшениях...

- Ничего удивительного,- проговорил Шелавин. - Тогда ты видел верхнюю, надводную часть, а сейчас перед нами подводные части айсбергов.

Надводную часть разрушают солнечные лучи, теплые ветры, дожди, а подводная часть больше сохраняется, на нее действуют только теплые течения, омывающие ее. Она гораздо больше надводной части. В пять-шесть, а иногда и в семь раз больше... Вот сейчас "Пионер" наклонился и нырнул глубже, чтобы обойти одну такую подводную часть айсберга. А ведь "Пионер" идет на глубине трехсот метров! Значит, этот айсберг погружен своей нижней частью в воду больше чем на триста метров. И его надводная часть, следовательно, поднимается над поверхностью океана больше чем на пятьдесят метров. Таким образом, общая высота айсберга равна, пожалуй, четыремстам метрам. Вот какая высота! А знаете ли вы, позвольте вас, молодой человек, спросить, что встречаются айсберги общей высотой до шестисот-семисот метров?

- Ой-ой-ой! - ужаснулся Павлик. - Семьсот метров! Неужели море замерзает на такую глубину?

Океанограф даже крякнул от удивления и оторвал глаза от экрана. Потом с досадой пожал плечами и вновь поднял глаза к куполу:

- Как можно предполагать такие глупости, позвольте вас спросить? Чтобы море промерзало на семьсот метров?! В самые лютые зимы море покрывается льдом, который к лету достигает толщины не более трех-четырех метров. Кроме того, при таянии морской лед дает солоноватую воду, а айсберги состоят из пресного льда. Ясно, что они образуются не из морской воды, а из пресной. А такая вода находится только на поверхности земли. Значит, и айсберги образуются на земле...

- Как же... как же они здесь?.. - недоумевал Павлик. - Как же они очутились в море?

- Слыхали ли вы что-нибудь о ледниках, позвольте вас спросить? -

запальчиво воскликнул океанограф, которого, очевидно, раздражали слишком, по его мнению, наивные, "безграмотные" вопросы Павлика. - Чему вас учат там, в ваших гимназиях и колледжах?

- Да, я знаю... немножко... - робко возразил Павлик. - Ледники -

это такие ледяные потоки на высоких горах, где очень холодно. Они спускаются вниз, где потеплее. Ну, и там тают и дают начало ручьям и рекам.

- Ледяные потоки... гм... ледяные потоки... - ворчал океанограф. -

Ну ладно, пусть потоки! А в северных и южных полярных областях лед покрывает не только вершины высоких гор, но и вся земля бывает целиком покрыта им. Он так и называется "материковым льдом". Почти вся Гренландия, величайший остров в мире, площадью в два миллиона сто тысяч квадратных километров, покрыта, за исключением узкой полосы по берегам, материковым льдом. Из года в год, столетие за столетием на его поверхности накоплялся снег, который постепенно, под собственной тяжестью, превращался в лед. Этот лед нарастал все выше и выше, и теперь на Гренландии лежит ледяной щит толщиной в два километра, а в некоторых местах даже больше! Примерно то же самое наблюдается и на южном полярном. Антарктическом, материке. От этих материковых льдов отделяются ледниковые языки, которые спускаются к морю, скользят сначала по его дну н наконец, когда дойдут до глубоких мест, всплывают. Ветер и волны расшатывают их, действует и собственная тяжесть, и наступает момент, когда конец ледникового языка отламывается в виде ледяной горы и уплывает в море. Вот если мы подойдем к берегу материка, нам, может быть, удастся увидеть это явление... Александр Леонидович, как далеко мы спустимся к югу?

- Как скажет капитан,- последовал неопределенный ответ.

В этот момент отодвинулась дверь, в рубку вошел капитан. Он молча, кивком головы, поздоровался во всеми, быстро прошел в радиорубку и закрыл за собой дверь.

- Радиограммы из Политуправления еще нет? - задал он Плетневу свой обычный в последние дни вопрос.

- Есть, товарищ командир. Сейчас принял,- сказал Плетнев, подавая капитану листок, целиком заполненный строками цифр.

- Наконец-то... - проговорил капитан вполголоса, сложил листок вчетверо, спрятал его во внутренний карман и вышел из радиорубки в центральный пост. Здесь он подошел к зоологу и спросил его: - Значит, завтра в восемь часов ваша первая станция в этих водах?

- Да, капитан.

- Сколько человек?

- Я, Иван Степанович, Сидлер, Цой и Павлик... Всего пять человек.

- Хорошо... Александр Леонидович,- обратился капитан к старшему лейтенанту,- завтра с утра ваша вахта?.

- Так точно, товарищ командир!

- Выпустите партию в составе пяти человек, перечисленных Арсеном Давидовичем. Крейсируйте вокруг нее по радиусу километров в пятьдесят...

Больше никого не выпускать.

- Слушаю, товарищ командир!

Капитан повернулся и вышел в коридор. В раскрывшуюся на минуту дверь ворвались приглушенные, но в бешеном темпе звуки лезгинки.

- Уже! Скоро начнется! - закричал Павлик, хлопая в ладоши. - Идемте скорее в красный уголок! В красный уголок! - И громким шепотом, как бы под строжайшим секретом, сообщил: - Сегодня вечером команда встречает Скворешню. Скворешня выписывается из госпиталя!

Войдя в свою каюту, капитан запер за собой дверь, сел за письменный стол и достал из его потайного ящика книгу шифров. Он долго переводил строки цифр радиограммы в буквы и слова. Дойдя до конца, он с выражением досады откинулся на спинку кресла, подумал и снова наклонился над столом, читая теперь радиограмму полностью, уже не отрываясь. Вот что он прочел:

"Ответ задержан для проверки старых и получения новых материалов из Токио и Нагасаки".

Во время первой командировки, в Нагасаки, пять лет назад, Горелов прекрасно выполнил задание, за что по возвращении был награжден орденом

"Знак Почета". За два года, проведенные в командировке, много работал, изредка ходил в театры, кино, музеи, буддийские храмы, знакомился с достопримечательностями страны. Часто проводил свободные часы в обществе членов советской колонии в Нагасаки и Токио.

В следующую командировку, в Токио, два года назад, встретился с Абросимовыми, отцом и дочерью, стал бывать у них все чаще. С дочерью, Анной Николаевной, часто посещал театры, первоклассные рестораны и кафе, аристократические дансинги. Жил довольно широко. Жалованье было у него немалое, однако вряд ли его хватало. В этот период времени с членами советской колонии встречался изредка. Его дядя, Николай Петрович Абросимов,- бывший царский генерал, правительством Керенского был командирован в Японию для закупок и приемки военного снаряжения. Революция

1917 года застала его там, и в Советскую Россию он не вернулся. Дочь родилась в Японии. Жена умерла десять лет назад. Живет широко, источники доходов неизвестны. Говорят, играет на бирже. Имеет большое знакомство среди японских военных.

Задание второй командировки Горелов выполнил также хорошо.

Будучи третий раз в Токио, он вел примерно такой же образ жизни, часто бывал у Абросимовых. Говорили, что дочь Абросимова стала невестой Горелова, хотя огласки никакой не было.

"О каких-либо деловых или секретных взаимоотношениях Горелова с Абросимовым-отцом подозрительных сведений не имеется".

Капитан задумчиво играл карандашом, потом бросил его на радиограмму и встал.

- Вот и изволь делать заключения,- пробормотал он и принялся ходить по комнате, заложив по привычке руки за спину.

Он ходил все быстрей и быстрей, часто останавливался и вновь возобновлял хождение.

Генерал... Да, да... Этот генерал был ему подозрителен... И тут же красавица дочь... Самая подходящая завязка, черт побери! Но как могла бы осуществляться связь? Ведь радиостанции-то нет! Да еще дальнего действия...

И все-таки... все-таки кто-то как-то сообщал о маршруте! Внимание, капитан!

Будьте осторожны, капитан! Обыск? Но почему же именно у него, у Горелова? Из двадцати шести человек именно у него? А хотя бы по тому одному, что только у него одного такое подозрительное... ну, не подозрительное, пусть просто сомнительное место в биографии. Орденоносец... Обида... (Капитан почувствовал смущение, неловкость.) Ведь, в сущности, нет никаких оснований, никакого повода... Ну и что же? Лучше маленькая обида одному человеку, чем риск огромного несчастья с двадцатью шестью человеками, с подлодкой...

Несчастья для всей страны! Для Родины! Для Родины несчастье!

И с сжатыми кулаками, с глазами, полными решимости, капитан направился к письменному столу.

x x x

Красный уголок был полон народу. В дальнем углу небольшой оркестр играл непрерывно. Веселье было в полном разгаре.

Младший механик Козырев и физик Сидлер, лучшие танцоры в команде, лихо отплясывали "русскую", выделывая необыкновенные па, выбрасывая такие коленца, что то и дело вызывали аплодисменты и крики восторга. Но среди этого веселья многие время от времени нетерпеливо поглядывали на дверь. И все же дверь раздвинулась неожиданно для всех, в момент, когда Сидлер, присев, завертелся волчком на одной ноге, и уже не оркестр вел танцора -

сам он едва поспевал за ним. Стук двери прервал музыку, оркестр оборвал на полуноте, сразу наступила тишина.

В двери появился маленький, чернявый и вертлявый Ромейко, помощник механика.

На пороге он остановился и торжественным голосом герольда возгласил:

- Честь имею представить достопочтенной публике знаменитого атлета, победителя гор, укротителя акул и других морских чудовищ, первоклассную тяговую силу, которая рвет постромки, сделанные даже из "Макроцистис перифера", коренника тройки водолазов, красу и гордость команды - могучего, непобедимого Андрея Вас...

- Будет тебе паясничать, вертушка! - добродушно прогудел из коридора хорошо знакомый всем бас, и в дверях, нагнув голову, показалась огромная фигура Скворешни. - Здравствуйте, ребята!..

Скворешня был в белом кителе с серебряными пуговицами и широких черных брюках. Лицо его было немного бледно, но длинные светлые усы, как всегда, в полном порядке, а маленькие глаза весело, может быть даже задорно, сверкали.

Не успел он появиться в двери, как оркестр грянул туш, загремели аплодисменты, послышались веселые приветствия, и пять человек выступили вперед, навстречу Скворешне, с гитарой, мандолиной и балалайками в руках.

Они выстроились перед ним и, отвешивая ему древнерусские поясные поклоны, в наступившей тишине запели старинным былинным сказом:

Ай не волна ли так на море расходилася?

Ай не сине ли море всколыхнулося?

Ай взволновался то могутный богатырь, То советский богатырь, Андрей свет-Васильевич.

Ой ты гой еси, водолаз старшой, Водолаз старшой подлодки "Пионер"!

Как пошел гулять по дну моря синего!

Как взмахнешь ты правой рученькой -

Средь акульих стад переулочек!

Как тряхнешь ты левой ноженькой -

Скалы прочь летят, волны в берег бьют...

С минуту Скворешня растерянно смотрел на сказителей этой новой былины, потом смущенно взмолился:

- Да бросьте выть! У меня зубы заныли от этого. Ну что, право, заладили: богатырь! Рученька-ноженька! Скалы прочь летят!.. И совсем не так было дело.

- И тебя там даже не было совсем! - подхватил, смеясь, Марат. - Одна клевета на бедного Андрея!

- Я не я, и кобыла не моя, и я не извозчик... Так, что ли, Андрей Васильевич? - язвил под общий смех зоолог.

- Да нет же, товарищи дорогие! - защищался Скворешня. - Ведь вы же забываете самые главные факторы. Без них никакие рученьки-ноженьки не помогли бы мне.

Со всех сторон послышались возгласы:

- А ну, ну! Говори-выкладывай!

- Раскрывай свои секреты!

- Да-да! Интересно! Может быть, они и нам пригодятся.

Скворешня широко расставил ноги и начал загибать огромные пальцы:

- Во-первых, товарищи, вы совершенно забываете закон Архимеда: каждое тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько весит жидкость в объеме, вытесненном этим телом. Какой объем был у этой гранитной скалы? Высота примерно четыре метра, длина два метра, ширина два метра -

значит, ее объем - два на два на четыре, то есть шестнадцать кубометров воды, или столько же тонн воды. При удельном весе гранита два и шестьдесят пять сотых вес скалы равен: шестнадцать на два и шестьдесят пять сотых...

Ну, математики, помогите!

- С округлением - сорок две тонны,- откуда-то из угла медленно прогудел Горелов.

Скворешня с уважением посмотрел на него через головы окружающих:

- Это вы в уме так быстро подсчитали? Вот это здорово!

- Ничего не поделаешь,- усмехнулся Горелов,- профессия такая...

- Ну ладно! Значит, вес скалы сорок две тонны. Воды она вытеснила шестнадцать тонн. Значит, скала весила в воде только двадцать шесть тонн.

- Только-то? Ну-ну! - с ироническим восхищением произнес Матвеев.

- Пойдем дальше,- загнул Скворешня второй палец, пропуская мимо ушей иронию Матвеева - Дно у входа в грот было сильно покато кнаружи, и от этого центр тяжести скалы тоже переместился кнаружи. Это облегчило мне задачу примерно наполовину, то есть снизило вес скалы до тринадцати тонн. Учтите еще,- Скворешня загнул третий палец,- мою хорошую позицию, при которой ноги превратились в прекрасные рычаги,- это сэкономило мне еще тонны три...

- Честное слово,- расхохотался лейтенант Кравцов,- еще немного - и от скалы ничего не останется! И вообще ничего не было и ничего не произошло!

- Нет-нет! - возразил под общий смех Скворешня, загибая четвертый палец. - На десяти тоннах я останавливаюсь. И это нагрузка, с которой я ни за что не справился бы, но мне помог четвертый фактор - страх... Да-да!

Откровенно говорю - страх смерти! Нечего тут стыдиться... Именно он удвоил мои силы. Но даю вам честное слово, товарищи, что, хотя скала и начала под конец подаваться, я чувствовал, что я уже у предела моих сил. И тут появился пятый фактор. Пятый, решающий фактор! Фактор, который в последний, критический момент решил мой спор со скалой в мою пользу! А ну-ка, кто отгадает, что это за фактор, а?

- Ты вспомнил, что еще не простился со мной! - закричал, смеясь, Марат.

- Ничего подобного! - категорически возразил младший акустик Птицын.

- Он вспомнил, что должен мне двадцать рублей, и не захотел уйти из этого мира с маркой жулика. Отдавай деньги, Андрей Васильевич!

- Я знаю! Я знаю! - закричал Шелавин. - Сам господь бог Саваоф явился к вам во всей силе и славе своей!

Покрывая общий смех, Скворешня раскатисто и громоподобно захохотал:

- Да, дождешься его! Мало у него своих неприятностей на земле! Ну ладно! Вижу, что не догадаетесь. Воображения не хватает. Дело решил,-

сказал он, торжественно повышая голос,- дело решил... Да где же он?.. Ага!

Иди, иди сюда! Нечего прятаться. Иди, не бойся!..

Скворешня схватил за плечо растерявшегося Павлика и вытащил его на середину отсека:

- Вот кто решил мой спор со скалой! Павлик решил дело, и никто другой!

- Возгласы недоверия, удивления, восхищения послышались из всех уст.

- Да, да, да! - продолжал греметь Скворешня. - Когда я почувствовал, что силы мои кончаются, я, словно сквозь туман, увидел вдруг, как Павлик с громким криком "ура" бросился к скале и изо всех сил налег на нее. Тогда и во мне вспыхнула какая-то новая искра. И скала полетела. Это было последнее, что я помню.

- Ура! Браво, Павлик! Браво, мальчуган! Качать его! Качать! Ура!

В красном уголке творилось что-то невообразимое. Люди кричали, аплодировали, подбрасывали к потолку визжавшего от страха и восторга Павлика. Оркестр во всю мочь гремел туш.

- Славный мальчишка,- с теплой улыбкой сказал комиссар Семин стоявшему рядом с ним возле двери Цою.

Цой молча кивнул в ответ, опасливо следя за взлетами раскрасневшегося Павлика.

Вдруг он заметил, что радость исчезла с лица мальчика, что в глазах его промелькнул настоящий, неподдельный страх и лицо покрылось бледностью.

Какое-то безотчетное чувство тревоги стиснуло сердце Цоя, и, перехватив взгляд Павлика, он быстро посмотрел направо, в угол.

Там стоял Горелов. Цой бессознательно сжал руку комиссара и мельком взглянул на него. Чуть сдвинув брови, комиссар пристально смотрел на Горелова. Тот, разговаривая с главным акустиком Чижовым, на один момент отвернулся от своего собеседника и через головы окружающих бросил мрачный, полный ненависти и злобного огня взгляд на Павлика, высоко взлетевшего в этот момент к потолку.

Этот взгляд и Цой и комиссар успели одновременно перехватить.

Радостный визг Павлика умолк. Бледный, он стал вырываться из ласковых рук и объятий.

- Что, голова закружилась? Качки не выдержал? - спрашивал Скворешня, смеясь и покручивая длинный ус.

- Да где же ему привыкнуть к ней, когда и сам "Пионер", кажется, никогда ее не испытывал,- сказал Марат, гладя Павлика по голове.

- Тут и настоящий морской волк, пожалуй, раскиснет, в этой спокойной люльке,- поддержал Марата Матвеев.

Цой пробился сквозь окружавшую Павлика толпу и, обняв его за плечи, увел в дальний угол отсека, к широкому мягкому креслу.

Они уселись в него, тесно прижавшись друг к другу; рядом, близко к креслу, сел на стул комиссар.

Тем временем начались танцы. Скворешня с неожиданной для его фигуры легкостью и плавностью танцевал вальс с Матвеевым в качестве дамы. Вообще от

"дам" у него не было отбоя: все напрашивались к нему.

Цой нагнулся к мальчику и с тихой лаской спросил:

- Что с тобой случилось, голубчик? Чего ты вдруг так испугался?

Павлик еще крепче прижался к Цою и закрыл глаза.

- Так... - едва слышно ответил он. - Ничего. Потом, встрепенувшись, раскрыл широко глаза, засверкавшие неожиданным гневом и возмущением. Румянец покрыл его щеки, и сжались кулаки.

- Он злой... злой, нехороший человек! - заговорил он прерывающимся голосом. - Он до сих пор не может мне простить. Такой пустяк! Я ведь тогда же извинился, Я же нечаянно...

У него задрожали губы, и опять, закрыв глаза, он замолчал.

- Кто? - спросил Цой, мгновенно заразившись обидой и возмущением мальчика. Павлик молчал.

- Федор Михайлович? - опять тихо и настойчиво спросил Цой.

Павлик кивнул головой.

- Что же он тебе не простил? За что, ты думаешь, он сердит на тебя?

- Ну, пустяк... понимаешь, пустяк! - опять взволновался Павлик, устремив на Цоя горящие глаза. - За мешок. Помнишь, в выходной камере мы с Маратом поспорили из-за морского ежа, и я мешком его по шлему ударил. А мешок-то был Федора Михайловича. Но ведь это же нечаянно! Я же не нарочно!

- Федор Михайлович сделал тебе выговор?

- Нет... Он только так злобно посмотрел на меня, что я даже испугался.

Он тогда у меня вырвал из рук ящичек из его пишущей машинки и так посмотрел, как будто готов был зарезать меня. Вот как сейчас...

Комиссар резко перебросил ногу на ногу.

- Какой ящичек? - спросил он.

- Ну, я же сказал - из его пишущей машинки. Для запасных частей машинки,- равнодушно ответил Павлик и, словно успокоившись, после того как излил свое возмущение, стал с возрастающим интересом смотреть на вальсирующую комичную пару - Скворешню и Марата.

Марат дурачился, кривлялся, нарочно путал и коверкал па, наступал на ноги своему партнеру. Скворешня наконец рассердился, приподнял его, как котенка, над полом и продолжал вальсировать один, держа свою "даму" в воздухе. Марат уморительно болтал ногами, безуспешно пытаясь вырваться из железных объятий своего партнера, наконец закричал "караул"...

Павлик не выдержал, расхохотался и, сорвавшись с места, подбежал к Скворешне.

- Бросьте этого кривляку, Андрей Васильевич! - звонко смеясь, закричал он. - Давайте со мной! Я буду хорошо танцевать! Честное пионерское!

- Давай, давай, хлопчик! - радостно встретил его гигант. - Что, уже очухался?

Он поставил на пол Марата, дал ему шлепка под спину, отчего тот под общий хохот пулей полетел к дверям. вполне, впрочем, довольный, что вырвался наконец из тисков своего приятеля.

Оркестр сменил вальс на польку, и Павлик, как расшалившийся козленок, запрыгал возле своего партнера.

Цой остался один в кресле, глубоко задумавшись, не замечая шума музыки и общего веселья. Комиссар тоже молчал.

После танцев, "по настойчивому требованию публики", как объявил конферансье вечера Ромейко, Павлик с подъемом прочитал свою поэму

"Победители глубин". Ему бешено аплодировали и заставили некоторые места бисировать.

Наконец комиссар объявил распорядок занятий и развлечений на следующую пятидневку.

Разошлись за полночь, усталые, веселые, довольные, под бравурные звуки марша.

В красном уголке остались только два человека - комиссар и Цой.

Некоторое время они сидели молча. Потом комиссар тихо сказал:

- Как вы думаете, Цой, что все это значит? Цой медленно провел рукой по своим блестящим черным волосам и откинулся на спинку кресла:

- Ничего не могу понять! Ясно только, что Федор Михайлович за что-то невзлюбил Павлика. Но за что? Такого славного, безобидного мальчика! Не может же быть, что из-за мешка...

- Да-а-а... - протянул комиссар, задумчиво глядя куда-то в пространство. - И еще какой-то ящичек... Странная история! Впрочем, мне кажется, она началась гораздо раньше.

Цой вскинул на комиссара удивленные глаза:

- Раньше? Из-за чего же?

В отсек вошел уборщик Щербина с длинным пылесосным ящиком в руке. Он приблизился к комиссару, приветствовал его, приложив руку к бескозырке:

- Товарищ комиссар, разрешите приступить к уборке.

- Пожалуйста, товарищ Щербина. Комиссар поднялся и сказал Цою:

- Пойдемте ко мне, там поговорим.

Конец второй части

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. РОДИНА ЗОВЕТ *

Глава I. В ЛЕДЯНОМ ПЛЕНУ

Тринадцатого июля "Пионер" был уже на обратном пути в Тихий океан, держа курс на север. Оставалось провести еще лишь одну работу в поверхностных водах Антарктики, в суровых условиях полярной зимы, по соседству с плавающими льдами.

"Пионер" шел на самой малой глубине, почти у нижней поверхности ледяных полей.

Утром четырнадцатого июля на куполе ультразвукового экрана показались первые трещины среди ледяной брони, покрывавшей поверхность океана. Вскоре эти трещины начали появляться все в большем числе. Приближалась граница неподвижного льда. "Пионер" шел па двух десятых хода. Все чаще попадались ледяные горы, подводные части которых приходилось осторожно обходить. Над поверхностью океана, по-видимому, свирепствовал жестокий шторм: отдельные льдины то поднимались, то опускались, и даже могучие айсберги не стояли спокойно на месте.

В центральном посту находились капитан, вахтенный начальник старший лейтенант Богров, зоолог и Шелавин. Ученые должны были выбрать подходящее для их работ место, которое в то же время позволило бы использовать инфракрасный разведчик для сторожевой службы.

Вскоре после полудня на экране появилась большая полынья. На ней плавали, покачиваясь и сталкиваясь одна с другой, льдины различных размеров.

Очевидно, влияние Шторма сказывалось здесь довольно значительно, и, следовательно, работать было бы затруднительно.

Наконец, около пятнадцати часов, заметили длинную и достаточно широкую полынью между двумя огромными айсбергами. Высланный инфракрасный разведчик поднялся в воздух на высоту шестидесяти метров, чтобы наблюдатели из подлодки могли получить представление о размерах поверхности этих гор и обо всем, что окружает их.

Далеко вокруг, на всем пространстве, обысканном разведчиком, не было ни одного судна, ни одного подозрительного пятна.

Океан был усеян льдинами и айсбергами. Пурга несла кружащиеся тучи снега; льдины и айсберги налетали, громоздились друг на друга или дробились от ударов на мелкие куски. Лишь две гигантские горы спокойно и величественно стояли, словно острова, среди разыгравшейся стихии.

Оба айсберга имели не меньше трехсот пятидесяти метров в длину и около двухсот метров в ширину каждый. Их верхние площадки представляли ровную, как стол, поверхность. Полынья, походившая на канал между ними, была тиха и спокойна, защищенная от шторма высокими, несокрушимыми стенами. Они были чисты, глубоко прозрачны и отливали прозеленью. Казалось, эти ледяные стены только что отделились друг от друга, и ни снег, ни туманы, ни ветер с водяной пылью не успели еще изъесть и затуманить их светло-изумрудную чистоту.

- Кажется, Лорд, лучшего места, чем эта полынья, не найти,- сказал капитан. - Если вы с Иваном Степановичем согласны, готовьтесь к выходу. Я тем временем подниму "Пионер" до глубины в сто метров. Достаточно будет?

- Вполне, капитан,- согласился зоолог.

- Только поторапливайтесь. Не мешкайте с работой. Я хотел бы поскорее уйти отсюда.

Уже через пятнадцать минут зоолог и Шелавин, сопровождаемые своей обычной свитой - Скворешней, Цоем, Маратом и Павликом,- выходили из подлодки. Шелавин со Скворешней направились поближе к ледяной стене, чтобы пристроить возле нее свои вертушки, взять там пробы воды, измерить ее температуру. Зоолог с остальными принялся за работу посередине канала, то поднимаясь ближе к поверхности, то опускаясь вглубь, собирая образцы скудного в это время года планктона и других представителей животного и растительного царства.

- Эге! - послышался вдруг удивленный возглас Шелавина. - Да здесь, оказывается, огромная выемка в ледяной стене. Метров тридцать в глубь стены.

А в длину, по каналу, неизвестно. Андрей Васильевич, а ну-ка, посмотрите, далеко ли она тянется? Арсен Давидович! Я подозреваю, что и в противоположной стене окажется такая же выемка. Пошлите кого-нибудь проверить. Вероятно, здесь была одна гигантская гора, и по этой выемке она раскололась. Очень интересно!

- Хорошо, Иван Степанович. Пойдем, Цой,- ответил зоолог.

Через несколько минут Скворешня донес, что выемка тянется с юга на север примерно метров на двести. Глубина ее во льду от ста до шестидесяти метров, ширина от обрывистого подводного края до ледяного берега тридцать -

сорок метров. Сообщения Цоя почти не расходились со сведениями Скворешни: длина и глубина совпадали полностью, но ширина была меньше - от двадцати до тридцати метров.

- Таким образом,- сказал Шелавин,- ясно, что внутри ледяной горы, почти посередине ее, находилось глубокое и широкое, замкнутое со всех сторон ущелье. Вдоль этого ущелья гора треснула и разделилась. Судя по свежести стен, это произошло совсем недавно, может быть, даже несколько часов назад.

Обе половины медленно отходят друг от друга, и возможно, что примерно через сутки здесь будет не канал, а открытое море, забитое льдинами. Нам нужно торопиться, Арсен Давидович! - решительно заключил океанограф.

- Я думаю, успеем, но поспешить не мешает,- ответил зоолог и отправился со своей партией дальше, разместившись на небольшой глубине -

метров тридцать от поверхности.

Шелавин со Скворешней отплыли недалеко от них на середину канала и производили там многочисленные измерения температуры на различных глубинах, близких к поверхности. Потом занялись получением проб воды, подальше от льдин, для изучения ее химического состава. На все эти кропотливые, требующие большой тщательности работы ушло часов пять.

Шелавину и Скворешне оставалось только снять показания вертушек о скорости течения непосредственно около айсберга, убрать эти приборы и вернуться на подлодку. Они условились с зоологом, что встретятся с ним на выходной площадке минут через пятнадцать.

Едва приблизившись к приборам, Шелавин обратил внимание на необычайную и совершенно неожиданную скорость течения, которую показывали вертушки.

- Что за чертовщина! - закричал пораженный океанограф. - Ведь пять часов назад айсберг двигался с ничтожной быстротой, а теперь идет со скоростью парохода, и притом в обратном направлении!

- Вероятно, ветер переменился,- сказал Скворешня, принимаясь снимать вертушки,- и дует теперь с силой в десять баллов прямо в спину льдине.

- Да знаете ли вы, чем это грозит, позвольте вас спросить? Ведь она идет прямо на соединение со своей другой половиной! Надо предупредить вахтенного... Это же несчастье!

Он быстро вызвал подлодку. Но, прежде чем он успел сказать слово, послышался тревожный голос старшего лейтенанта:

- Скорее на подлодку! Все, все! Канал закрывается! Льдины приближаются друг к другу! Скорее! Открываю выходную камеру!..

- Есть! Слушаю! Бросайте вертушки, Скворешня!.. Скорее к подлодке!

Они понеслись на десяти десятых хода по направлению к кораблю. Впереди показались стремительно плывшие туда же зоолог, Цой, Марат и Павлик.

Не успели они, однако, приблизиться к "Пионеру", как внезапно раздался громовой удар. Мощной невидимой струей воды, словно чудовищным фонтаном, и люди и подлодка были одновременно подброшены кверху. Корабль быстро опустился и сейчас же вернул себе устойчивость, по люди, вертясь и кувыркаясь, были разбросаны в разные стороны. Скворешню струя с силой ударила о ледяное дно выемки; Павлик, как пробка, взлетел на два метра над поверхностью воды. Несмотря на страшный испуг, он успел заметить, что взволнованная, как будто кипящая вода образовала теперь небольшую полынью, окруженную со всех сторон отвесными ледяными стенами высотой в несколько десятков метров.

Через пять минут все собрались на откидной площадке подлодки, необычайно встревоженные, но целые и невредимые. Один лишь Скворешня охал и кряхтел, потирая без видимой пользы для себя свои металлические бедра и бока.

Впрочем, голос капитана немедленно прекратил эти бесцельные упражнения:

- Арсен Давидович, у вас никто не пострадал?

- Все в порядке, Николай Борисович.

- Товарищ Скворешня, немедленно обследуйте дно полыньи, особенно по линии соединения обоих айсбергов. Держите все время связь с подлодкой и о замеченном доносите.

- Есть обследовать дно, товарищ командир!

Скворешня медленно шел под водой вдоль свежеобразовавшегося ледяного шва. Удар при сближении айсбергов был, очевидно, гигантской силы. Линия их соединения была исковеркана глубокими ямами и выдавленным кверху льдом.

Северный и южный концы полыньи сошлись неправильно, с выступами. Но, в общем, льдины сомкнулись полностью, совершенно слитно, не оставив между собой ни единого, даже самого ничтожного просвета. Выслушивая эти донесения, капитан время от времени озабоченно произносил:

- Так... гм... плохо... очень плохо...

Когда Скворешня вернулся на подлодку и явился в центральный пост, он застал там, кроме капитана и старшего лейтенанта, также Шелавина и зоолога.

Лица у всех были крайне озабочены.

- Ситуация не очень приятная,- говорил капитан, медленно расхаживая.

- Возможно, что льдина надолго останется теперь в этом положении. Мороз скует ее соединившиеся половины, попутный ветер, если он удержится, будет действовать на них, как огромной силы пресс, который еще больше закрепит работу мороза.

- Но ветер может перемениться,- сказал зоолог,- и опять разбить льдину. Ведь слабое ее место - внутренняя полынья - все-таки остается.

- На перемену ветра может быть лишь слабая надежда,- возразил Шелавин. - Не забывайте, что мы находимся в области непрерывных западных ветров, обходящих в этих широтах весь земной шар над свободными пространствами Мирового океана. Именно они, эти западные ветры, и создают здесь великое непрерывное кольцо западного дрейфового течения.

- Да...- задумчиво проговорил капитан.- Мало того, что мы здесь заперты, словно в ловушке,- мы еще осуждены на полную пассивность, между тем как и ветер и течение будут относить нас на ост, в южную область Атлантического океана.

- Я думаю, что если эту льдину разбил шторм,- сказал старший лейтенант,- то тот же шторм, продолжающий и теперь свирепствовать, может ее опять разбить.

- Конечно, не исключена и такая возможность,- согласился капитан.-

Но когда это будет? Сколько нам придется ждать? Между тем плавание подлодки на исходе, а план научных работ в Тихом океане довольно значительный. Мы не можем, мы не должны непроизводительно терять время. Каждый день нам дорог.

- Тем более,- сказал Шелавин,- что это пассивное ожидание помощи от шторма может окончиться совсем не так, как нам хочется: шторм может пригнать льдину к неподвижному ледяному полю, и там она примерзнет уже надолго...

Может случиться и так, что по пути мы сядем на мель и тоже надолго. Нет, капитан прав: ждать нельзя!

- Что же делать? - спросил старший лейтенант. После короткого молчания капитан сказал:

- А пока, Александр Леонидович, поднимите инфракрасный разведчик над поверхностью льдины и выясните все, что нужно, чтобы иметь ясное представление об окружающих нас условиях. Через два часа я созову совещание всего командного состава, и тогда мы примем окончательное решение.

На совещании старший лейтенант доложил, что размеры льдины - четыреста семьдесят пять метров в длину с веста на ост, а ширина в том месте, где находится подлодка,- триста шестьдесят восемь метров с зюйда на норд.

Ширина ледяной перемычки, отделяющей внутреннюю полынью от открытого моря, равняется на норде девяноста двум метрам, на зюйде - семидесяти шести.

Температура воды в полынье - на границе замерзания: один и восемь десятых градуса ниже нуля. Можно думать, что она скоро покроется льдом. Температура наружного воздуха - тридцать два градуса ниже нуля. Судя по высоте и длине волн в открытом море, шторм десятибалльный, идет с веста; льдина крепкая, ее части уже примерзли одна к другой.

Совещание прошло очень оживленно. Было принято решение: в течение трех дней выжидать результатов действия шторма, держать корпус подлодки "на пару", согревая воду в полынье, чтобы не допустить ее замерзания и насколько возможно ослабить этим смерзание частей льдины; кроме того, по предложению старшего акустика Чижова, пустить в ход на полную мощность обе ультразвуковые пушки, кормовую и носовую, действуя лучами по линии шва, разрыхляя ими в этих местах лед и ослабляя его сопротивление шторму.

Потянулись долгие, томительные часы ожидания, безделья и тревоги. Шторм продолжался, не только не утихая, но даже усиливаясь. По поверхности океана катились огромные волны, достигавшие порой двенадцати метров высоты, и, как гигантские тараны, били по айсбергу. Их громовые удары, оглушительный грохот и рев были ясно слышны даже в полынье под водой.

Ультразвуковые пушки работали на полную мощность, все глубже разрыхляя лед по линии соединения обеих частей айсберга.

Непрерывное звенящее гудение моторов не давало ни спать, ни думать на подлодке.

Цой плохо провел первую ночь ледяного плена и уже с утра вошел в лабораторию с головной болью. Работа не клеилась. Что-то непонятное, какое-то неосознанное беспокойство уже два дня неотступно донимало его. Это началось с вечера в честь Скворешни. Нет-нет, и вспыхнет перед Цоем злобный взгляд черных, глубоко запавших глаз, испуг и бледность детского лица...

"Какая глупость! - думал он, подвинчивая регулятор в микроскопе.. -

Какое злопамятство! Из-за мешка... Совсем по поговорке Скворешни: "Велыкий до неба, а дурный, як треба". Мешок! Притронулись к его мешку!.. Экое неуважение!.. Какая обида!.."

Цой тряхнул головой. Даже думать об этом стыдно - стыдно за взрослого, серьезного человека!

"Но в мешке ли только дело? А ящичек... Он вырвал его из рук Павлика.

Вырвал со злобой и ненавистью..."

Цой устремил в пространство широко раскрытые, неподвижные глаза.

"Что же это за ящичек из пишущей машинки, который таскают за собой во время глубоководных экскурсий? Зачем он там нужен? Да ведь он не выдержит чудовищного давления воды... Однако выдержал... Значит, это не простой комнатный ящичек для запасных частей... А может быть, он действительно был сплющен? Павлик об этом не говорил. Надо спросить у него. Это очень, очень важно..."

Почему это было важно, Цой не мог бы ответить и самому себе.

Он нашел Павлика в каюте Плетнева. Мальчик сидел за небольшим столиком у переборки и что-то записывал в толстую тетрадь. Увидев Цоя, он смутился и закрыл тетрадь.

- Здравствуй, Павлик! Чем это ты занят? - спросил Цой, не зная, как приступить к разговору. Павлик в смущении заерзал на стуле:

- Да так, записываю... Ты к Виктору Абрамовичу, Цой? Он на вахте.

- На вахте?.. Гм... Так, так... - Цой уселся на стул возле стола. -

А у меня голова разболелась от этого шума. Работать не могу... Вот и брожу по подлодке, бездельничаю... А ты что записываешь? Дневник ведешь, что ли?

Это ты хорошо придумал, очень хорошо! И обиды свои тоже записываешь? -

добродушно усмехнулся Цой. - И про ящичек Федора Михайловича?

Павлик все больше смущался, краснел.

- Да,- проговорил он чуть слышно.- Очень много интересного. Чтобы не забыть. Ребятам буду читать, когда приеду и поступлю в школу. Только ты, Цой, никому не говори, пожалуйста.

- Ну, зачем же зря болтать! А капитан знает, что ты ведешь дневник?

- Капитан?! - Павлик с удивлением посмотрел на Цоя.- Зачем? Я даже Виктору Абрамовичу не говорю. Я всегда пишу, когда он на вахте. Ты первый узнал об этом. И ты мне обещал об этом... и ты мне обещал никому не говорить... Правда? Ты никому не скажешь?

- Я-то не скажу, будь уверен. А вот капитану ты должен сам рассказать.

И перед приходом подлодки во Владивосток должен будешь показать ему свой дневник. Разве тебе неизвестно это правило? Оно обязательно для всех, участвующих в плавании.

- Неужели? - растерявшись, спросил Павлик. - А я не знал... Зачем же это нужно капитану?

- Ну как ты не понимаешь, Павлик! Ведь на нашей подлодке есть много секретного: и то, как она устроена и как вооружена. Представь себе, что ты подробно опишешь что-нибудь из этих секретов в своем дневнике. Ты можешь потерять свою тетрадь или ее украдут у тебя, и какими-нибудь путями она попадет в руки врага... Ты же знаешь, что враг всегда и всюду следит за нами, за всем, что делается в нашей стране: за нашими вооруженными силами, за нашей армией и флотом, за заводами и фабриками, которые выделывают для них оружие и боевое снаряжение. Враги всегда мечтают, как бы напасть на нашу страну, уничтожить наших защитников - армию и флот, отнять наши земли, фабрики и заводы, посадить нам на шею капиталистов и помещиков, чтобы весь советский народ работал на них, чтобы опять вернулись в нашу прекрасную страну нищета, безработица, голод, холод, унижение, рабство... Надо всегда помнить об этом, Павлик. Надо всегда помнить, что мы окружены врагами.

Павлик никогда не видел своего друга в таком волнении. Цой быстро ходил по тесной каюте, возбужденно размахивая руками. Его глаза горели, всегда приглаженные волосы растрепались. Павлик сидел тихо, внимательно слушая.

- Эти враги,- продолжал Цой,- подсылают к нам шпионов, чтобы выведать секреты наших вооружений. Они ищут и подкупают разных мерзавцев и предателей, чтобы при удобном случае, особенно во время войны, те взрывали у нас заводы и фабрики, мосты и электростанции, разрушали железные дороги, выкрадывали наши планы обороны и планы наших крепостей, чертежи самых лучших самолетов, пушек, броненосцев, подводных лодок...

- Я ничего не буду записывать о "Пионере", Цой! - закричал Павлик, вскочив со стула. - Ничего! Ничего! Даю тебе честное слово! И я сам покажу свою тетрадь капитану. Пусть смотрит.

- Надо быть очень внимательным, Павлик,- сказал Цой, устало опускаясь на стул. - Надо быть не только самому осторожным в своих поступках, но и очень внимательно присматриваться к тому, что совершается вокруг тебя, к тому, что делают другие люди около тебя. Если ты замечаешь, что человек совершает что-нибудь странное, непонятное или непозволительное - скажем, фотографирует что-то около нашей крепости, подозрительно возится или подолгу шатается, как будто бесцельно, около железнодорожного моста, который охраняется часовыми, или, таясь, выносит какие-нибудь бумаги из военного учреждения, какие-нибудь странные, необычайные вещи... предположим, из нашей подлодки,- насторожись, Павлик! Примечай! Незаметно, осторожно наблюдай!

Если не можешь сам понять, посоветуйся с кем-нибудь из взрослых, с надежным, более опытным человеком. Если уж дело явно неладное, может быть даже явно опасное, иди сейчас же к начальнику и расскажи...

Цой замолчал. Павлик тоже помолчал, потом тихо и неуверенно сказал:

- Цой, может быть, лучше совсем не вести дневника... здесь, на подлодке?

- Нет, почему же? - пожал плечами Цой. - Это тебе полезно будет, но записывай только то, что не может сделать твой дневник опасным и вредным для нашей страны. Впрочем, капитан просмотрит и вычеркнет то, что не годится...

А такие, например, вещи,- улыбнулся Цой,- как наши приключения на дне или, скажем, твоя размолвка с Гореловым из-за ящичка, записывай сколько хочешь...

Кстати, - продолжал он улыбаясь,- какой он из себя, этот ящик.

- Ящичек? Переспросил Павлик, отрываясь от каких-то своих мыслей. -

Ну, какой он?.. Ну, похож, знаешь, на кубик с ребрами приблизительно в десять сантиметров, очень тяжелый... Я его с трудом держал в руке.

- Отчего же он такой тяжелый?

Павлик с удивлением посмотрел на Цоя:

- Не знаю... Федор Михайлович говорил, что обычно в этом ящике находятся запасные части от его машинки... - Павлик задумался на минуту. -

Впрочем, когда я его держал в руках, он был с каким-то принадлежностями для экскурсий. Так мне объяснил Федор Михайлович.

Какое-то смутное беспокойство все явственней отражалось на лице Павлика.

- Какие же это могут быть принадлежности для биологических экскурсий?

- продолжал спрашивать Цой. - Ты ведь тоже участвуешь в таких экскурсиях и должен знать, что мы обычно берем с собой. Я, например, не понимаю, о каких принадлежностях Федор Михайлович тебе говорил... Ну, что мы берем с собой в этих случаях? Пружинный сачок - он большой, его не спрячешь, да и не нужно прятать, он всегда должен быть под рукой. Нож, долото, пинцет... Ну, что еще? Зажимы, скальпель? Эти вещи только мне нужны и Арсену Давидовичу... Что же могло быть еще спрятано в этом ящичке?

Беспокойство Павлика переходило уже в явное волнение.

- Я не знаю, Цой, - пробормотал он, опустив глаза. - Я тоже не понимаю... Мне... мне так говорил Федор Михайлович.

- Федор Михайлович? - медленно повторил Цой. - Та-а-ак... Почему же он на тебя вдруг так сильно рассердился? Как будто до сих пор он к тебе хорошо относился. Вы даже всегда дружны были. Правда?

- Да! - немного оживился Павлик. - Он объяснял мне машины, часто шутил со мной. Только один раз до этого случая он как будто здорово рассердился на меня. Но это просто недоразумение. И это было давно, еще в Саргассовом море...

- Рассердился! - воскликнул Цой. - За что?

- Ну, я же говорю тебе, Цой, что это было недоразумение. Он ошибся.

- Хорошо, хорошо, пусть ошибка, - нетерпеливо говорил Цой, едва сдерживая волнение, - но в чем заключалось это недоразумение? В чем было дело? Что тогда произошло между вами? Да говори же, говори!

- Ну, я не знаю, Цой...- ответил Павлик, растерявшись от этого потока торопливых, взволнованных вопросов. - Я не понимаю, почему ты так расстроился? Я нашел около двери его каюты клочок какой-то записки. Я посмотрел, чтобы прочесть, что там написано, а он подошел ко мне, отнял бумажку и так злобно посмотрел на меня, даже страшно сделалось...

- Ну! Ну! А в записке что было?

- Не помню, Цой... Какие-то отдельные слова... Ведь это же был обрывок..

- А все-таки,- настаивал Цой,- ну, хотя бы отдельные слова.

Припомни... ну, пожалуйста, постарайся!

Павлик выглядел совершенно измученным. Видно было, что он изо всех сил напрягает свою память.

- Там было... - медленно, с трудом вспоминал Павлик. - Там были какие-то градусы... широта и долгота... И еще... как это называется?.. Это такое слово... - Павлик потер лоб, на минуту закрыл глаза. - Начинается на

"Т"... или, нет, на "К".. трудное такое словно... Мне его потом объяснил Федор Михайлович. Мы с ним потом помирились - это оказалась совсем не его бумажка. Он извинился и повел меня показывать и объяснять машины, и я его спросил, что значит это слово...

- Ну хорошо. Что же он тебе объяснил?

- Ага, вспомнил! - радостно воскликнул Павлик. - Это такие... такие цифры... когда устанавливается положение какой-нибудь точки в географии или морском деле...

- Координаты?! - закричал Цой, чуть не подскочив на стуле. -

Координаты?!

- Да-да! Координаты! - И сейчас же, как будто это слово внезапно раскрыло запертые шлюзы его памяти, Павлик быстро продолжал: - И еще там было написано: двадцать шестое мая, восемнадцать часов, потом Саргассово море и еще, кажется, что-то про гидроплан... Вот... И как будто больше ничего.

Цой неподвижно сидел, уставившись глазами в одну точку. Губы его посерели. Скулы как-то странно заострились и выдавались еще больше, чем всегда. Павлик испуганно смотрел на него. Он никогда не видел у Цоя такого лица и теперь молчал, не зная, что сказать.

- И больше ничего,- как будто про себя пробормотал Цой, едва шевеля губами. - Больше ничего... Да, двадцать шестое мая...

- Я хорошо помню это число, Цой - тихо сказал Павлик, чтобы хоть разговором отвлечь своего друга от каких-то тяжелых мыслей. - Это день рождения папы. И как раз в этот день я с черепахой запутался в водорослях.

Потом эта испанская каравелла, спрут и кашалот...

Когда он замолчал, Цой медленно повернулся к нему с окаменелым лицом.

- Ты больше ничего не помнишь, Павлик? - тихо спросил Цой. - Больше ничего из того, что случилось в этот день, двадцать шестого мая?

Павлик вопросительно поднял глаза на Цоя.

- А бомбардировку забыл? - все так же тихо, чужим голосом говорил Цой. - Забыл, что как раз двадцать шестого мая кто-то бомбардировал стоянку нашего "Пионера"?

Краска залила лицо Павлика, и ему почему-то сразу сделалось жарко.

Потом лицо начало медленно бледнеть. Павлик молчал, не сводя широко раскрытых глаз с Цоя.

- Я... я был тогда болен,- с трудом произнес он наконец. - После кашалота... Мне потом рассказал Марат...

- Так вот, выходит, спасибо, Павлик, тебе и кашалоту твоему. Спасибо за то, что вы увели нас с этого гиблого места - с этих ко-ор-ди-нат,-

сказал Цой с безжизненной, деревянной улыбкой.- А что касается Марата, то он мне тоже кое-что рассказал.

Он встал и сурово, с какой-то необычайной строгостью посмотрел на Павлика, и тот невольно тоже встал.

- Помни, Павлик! - сказал Цой жестким голосом. - Помни, ты должен молчать о нашем разговоре. Никому ни слова! Ты обещаешь?

Павлик молча кивнул головой.

- Ты обещаешь? - повторил свой вопрос Цой.

- Да,- едва слышно ответил Павлик.- Честное слово, Цой направился было к двери, но неожиданно, точно вспомнив о чем-то, повернулся к Павлику.

- И еще помни, Павлик: будь настороже! Будь внимательным. Примечай, наблюдай - осторожно, незаметно... Если увидишь что-нибудь неладное, не подавай виду и сообщи сейчас же мне. Обещаешь?

- Хорошо, Цой,- прошептал Павлик.

Глава II. ПОИСКИ ВЫХОДА

Утром семнадцатого июля, на третий день после соединения айсбергов, шторм неожиданно затих, и установилась спокойная, безветренная погода. На помощь шторма рассчитывать уже нельзя было. Ультразвуковые пушки успели разрыхлить на льдине узкую полосу сверху донизу лишь в девять метров глубиной на каждом конце полыньи.

Оставалось еще много десятков метров твердого, все более крепнущего льда.

Поднявшийся над айсбергом инфракрасный разведчик донес, что море, успокоившееся и затихшее, было до горизонта покрыто сплошным торосистым ледяным полем. Еще с утра капитан приказал прекратить работу ультразвуковых пушек, явно бесцельную в этих условиях и лишь напрасно истощавшую электроаккумуляторы.

На подлодке установилась тишина. С нею еще больше усилилось чувство беспокойства, наполнявшее теперь все помещения корабля.

Положение казалось безвыходным. Сколько продлится этот плен? Зима в Южном полушарии была лишь в самом начале - в этих широтах она должна была продлиться еще три-четыре месяца. Между тем через месяц и шесть дней подлодка должна была быть во Владивостоке... Перспектива задержаться здесь на зимовку грозила неисчислимыми последствиями для страны и для самой подлодки.

Люди старались не обнаруживать беспокойства, которое начало охватывать их после того, как надежда на помощь шторма исчезла.

Художник Сидлер остановил Марата, встретив его в коридоре. Марат только что сменился на вахте в аккумуляторных отсеках и шел в столовую, чтобы позавтракать со своей сменой.

- Слушай, Марат, что же это теперь будет? - спросил Сидлер искусственно равнодушным голосом и отводя глаза в сторону. - Как мы освободимся из такой тюрьмы?

Марат был голоден и не собирался вести беседу на ходу в коридоре.

- А ты думаешь, что мы кончили свой рейс в этом полярном порту? -

насмешливо спросил он, пытаясь пройти мимо Сидлера, чтобы скорей добраться до столовой, откуда доносился приглушенный шум голосов, стук тарелок, звон ножей и вилок. Но Сидлер схватил Марата за пуговицу и крепко держал.

- Подожди, подожди минутку, Марат! Ты не шути. Говорят, что вода в этой полынье быстро замерзнет, и даже до дна. Хороший будет порт, нечего сказать!

- А кто ей позволит, воде-то, замерзнуть?

- Но ведь на воздухе ужасный мороз! Тридцать пять градусов! И кругом лед.

Марат с удовольствием помучил бы Сидлера еще немного своими шутками и двусмысленными вопросами, но аппетит разгорался и не допускал задерживаться почти у самого входа в столовую.

- Слушай, Сидлер! Скажи откровенно: ты с Луны свалился, что ли? Разве ты не знаешь, что капитан оставил корпус подлодки в накаленном состоянии?

Как ты думаешь, для чего это?

- Я понимаю, что это для подогрева воды в полынье, чтобы не замерзла.

Но ведь это же расточительство! Накал корпуса поглощает уйму электроэнергии.

Надолго ли хватит в таких условиях нашего запаса?

- Да,- грустно подтвердил Марат. - Что верно, то верно. Уже дней десять, с самой Огненной Земли, как мы не опускали в глубины наши трос-батареи и не заряжали аккумуляторы. Я тебе даже скажу по секрету,-

добавил Марат, понижая голос,- что в аккумуляторах осталось электроэнергии не больше чем на двое суток, если держать подлодку на пару.

Проходивший мимо Матвеев остановился и с интересом слушал.

- Да, дорогой товарищ,- еще раз с грустью подтвердил Марат,- всего на двое суток!

Равнодушие мигом исчезло с лица Сидлера. Он растерянно посмотрел на Марата и воскликнул:

- Но ведь это же ужасно! А потом что? Вся полынья превратится в лед, и подлодка вмерзнет в него. Без электроэнергии мы окончательно погибнем!

- Совершенно верно, Сидлер! Без электроэнергии нам никак нельзя.

Придется приняться за зарядку аккумуляторов. Как раз сейчас я получил приказание заняться этим. Вот только позавтракаю, если позволишь, посплю часа два и примусь за дело.

Сидлер смотрел на Марата и на посмеивающегося Матвеева недоумевающими глазами:

- Ты смеешься, Марат?

- Говорю совершенно серьезно.

- Но как же? Куда же ты опустишь трос-батареи?

- Не опущу, а подниму. Из каждой пары трос-батарей одна останется в теплой воде возле подлодки, а другую вытащим на лед. Пойми же, чудак: на воздухе триддатипятиградусный мороз, а температура воды в полынье около трех градусов выше нуля. Где ты еще найдешь для наших термоэлементных трос-батарей такой замечательный температурный перепад почти в тридцать восемь градусов? Да мы здесь зарядим наши аккумуляторы скорее, чем даже в тропиках!

И, не дав опомниться остолбеневшему от удивления и радости Сидлеру, Марат бегом устремился в столовую.

- Фу, как будто гора с плеч! - проговорил, с трудом приходя в себя, Сидлер.- Ну, теперь, раз имеется электрическая энергия, наше положение совсем уж не такое безвыходное! Можно бороться!

- В том-то и задача, Сидлер,- задумчиво сказал Матвеев: - как вырваться отсюда? Ведь дни-то идут, а Владивосток еще далеко.

Во вторую смену в столовой завтракала большая часть экипажа подлодки -

человек семнадцать. Однако обычного оживления в столовой не чувствовалось.

Ели рассеянно, говорили мало, пониженными голосами. Даже словоохотливый и горячий Марат, сидя, как всегда, за одним столиком со Скворешней и Павликом, молча и торопливо поглощал еду, не тревожимый на этот раз ни расспросами Павлика, ни добродушными насмешками Скворешни. Лишь к самому концу завтрака Скворешня напомнил ему о себе.

- Ось воно як, Марат,- прогудел он, тщательно вытирая салфеткой усы,- это тебе не плотина из водорослей. Поработал бы лучше мозгами над тем, как выбраться из этой лохани. Это небось потрудней и попрактичней.

- Выберемся,- пробормотал с полным ртом Марат, не поднимая глаз от тарелки. Он упрямо кивнул головой.

- "Выберемся"! - недовольно повторил Скворешня.- Сам знаю, что выберемся. А вот когда и как? Надеешься на чужие головы? На начальство? Эх, вы! Фантазеры!

- А тебе, Андрей Васильевич, в пять минут вынь да положь? - ответил Марат. - Обдумать надо. Это тебе не скалы валить,- неожиданно рассмеялся он,- да еще при помощи Павлика! Ноги вроде электрических кранов, и знай себе - валяй!

- Ноги без головы тоже не работают, Марат Моисеевич! - не без самодовольства усмехнулся Скворешня.- А ты не увиливай. Выкладывай, что надумал. Коллективная помощь - тоже неплохая штука. Если идея стоящая и особенно в такой момент...

- Ну давай,- охотно согласился Марат: в сущности, ему самому уже хотелось поделиться с кем-нибудь своими идеями. - Давай, будешь соавтором!

Что бы ты сказал, если бы я предложил взорвать ледяную стену, которая отделяет нас от чистого моря? А?

- Взорвать стену? - с удивлением повторил Скворешня. - Шестидесяти метров высоты и семидесяти шести метров толщины? Да на это всех наших запасов теренита не хватит.

Его могучий бас разнесся по всей столовой, привлекая к их столику всеобщее внимание.

- Ну, кажется, Марат наконец вступил в дело,- с улыбкой сказал зоолог.

- Обстановка для него самая подходящая,- согласился старший лейтенант.

- А идея, право, недурна,- откликнулся с соседнего столика Горелов.

- Что кажется трудным в обыкновенных условиях, то бывает выполнимым в необыкновенных. Разве не так?

- Так-то так,- сказал с сомнением старший лейтенант,- да ведь вот слышали, что прогремел Скворешня? Взрывчатых веществ не хватит на этакую массу старого, крепкого льда.

- Виноват, товарищ старший лейтенант,- донесся с другого конца столовой голос Марата - Не хватит теренита - поможет нам Федор Михайлович!

- Я?! - недоуменно спросил Горелов среди шума удивленных восклицаний и развел руками. - Да чем же я смогу заменить теренит?

- Гремучий газ, Федор Михайлович! - воскликнул Марат. - Тот самый гремучий газ, который работает в ваших дюзах! Его-то, надеюсь, у вас хватит?

- Ах ты, бисова козявка! - восторженно грохнул Скворешня. - Скажи на милость! Идея-то оказывается довольно практичной! А? Как вы думаете, товарищ старший лейтенант? Не доложить ли капитану?

Григорий Адамов - Тайна двух океанов - 04, читать текст

См. также Адамов Григорий (Григорий Борисович Гибс) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :