Письмо
Александр. П. Чехов - А. П. Чехову. 1 января 1887 г. Петербург

Питер, 1 января 1887 г., первый час сего года.

Фурор производящий брат мой Антон!

С новым годом, приближающим живот наш ко аду!!

Le ton fait la musique (Тон делает музыку (фр.).), поэтому я начинаю прямо с заявления, что у меня в брюхе целый оркестр от пургативных свойств невской воды и вдохновение свое я почерпаю в ватерклозете, служащим моим постоянным местопребыванием. Сообщаю тебе для того, чтобы ты мог судить о тоне дальнейшего изложения.

Ты обтекаешься на меня на то, что я в письмо к тебе говорил о гусе, Тане и пустяках, но не сказал ни слова о деле. Проистекло это оттого, что в момент, когда я тебе писал, для меня гусь, Танька и ожидание семьи были важнее "дела", да и состояние духа было далеко не располагающим к беседе. Пойми это и впредь будь осторожнее и не суди поспешно.

Теперь другое дело. Когда я прошел Сциллу и Харибду исканий места, прошел Геркулесовы столпы волнений и перешагнул через Рубикон всяких напастей я могу милостиво побеседовать с тобою, как равный с равным, ибо по милости Лейкина тоже подписываюсь, как и ты, полной фамилией... под темой для рисунка . Случилось это сюрпризом. Хромой диавол начертал мою фамилию на рукописи для того, чтобы "муж ученой жены" , записывая и разнося гонорар по книгам, не ошибся, и в результате я получил всемирную славу.

Теперь подробности моей "Одиссеи".

По приезде я первым делом по твоему совету толкнулся к Билибину. Он навел справки, и оказалось, что на имеющуюся вакансию непременно требуются юристы. Пошел в таможенный департамент: вакансии есть, но плохонькие, дешевенькие и очень далеко. Я предпочел взять отставку, каковую мне и выдали без задержки. Двинулся затем к Голике. Об этом немце не грешно сказать доброе словцо, а потому я и откладываю на завтра: болит спина, свирепствует геморрой и уже 2 1/2 часа ночи. Схожу в клозет (уже третий раз в нынешнем году) и спать.

Утро, после завтрака. Невский и весь Петербург покрыт флагами. Всюду оживление и визитеры в варениках и с ордёнами. Дворники приходили с поздравлением целых 8 душ и положительно перепугали своей массой...

Как только я передал Голике в типографию твое письмо, он, не читая, заявил, что ему теперь некогда, и только на другой день, извиняясь, пригласил меня, к завтраку. Познакомил меня с своей Гульдой Мартыновной, артистически режущей колбасу для фриштика тончайшими кусочками, и объявил мне, что он ничего не обещает, но похлопочет, и с этого момента он начал ездить и сновать повсюду. Я у него завтракал ежедневно, и тут он мне сообщал результаты своих неудачных поисков и рекомендовал мне не терять надежды. Гульда всякий раз чуть не плакала и старалась утешить меня сентенциями, вроде: Was soli man demi maehen? Als Roman Romanitch in London war... (Что ж поделаешь? Когда Роман Романович был в Лондоне... (нем.).) и т. д., причем Роман Романитш подхватывал и рассказывал целую эпопею из своей жизни, потом спохватывался, что ему нужно охать: "Теперь, знаете, такие дни голова идет кругом" и уезжал. На четвертый день моего приезда вести были те же, и я повесил нос. В Москве меня ожидало нищенство, а тут еще моя половина досаждала письмами, которые лишали меня сна. Волновался я здорово и переживал препаскудные дни... не стану говорить тебе о них, чтоб снова не переживать в воспоминаниях. Поверь на слово.

Наконец, скрепя сердце, я отправился к Суворину, куда уже ранее меня "через одного человечка" забежал Голике. По счастью, этот человечек не спешил, и я попал к Суворину без предупреждений. По моей карточке я был принят сейчас же и кабинет с знаменитой кушеткой и перекрещенными подушками. Суворин принял меня очень ласково, выслушал мою просьбу дать мне дело и горько заявил: "Эка, сколько развелось теперь вашего брата интеллигенции алчущей и жаждущей! Очень мне хотелось бы сделать вам что-нибудь для Антона Павловича, но, право, не придумаю: у меня везде полно... К слову сказать: зачем Антон Павлович так много пишет? Это очень и очень вредно... Приходите ко мне завтра в это время: я поговорю с своими, авось что-нибудь придумаем; хотя верьте скорее в неуспех, чем в успех..." Толковали мы с ним около четверти часа на разные темы и в особенности о твоем будущем переселении в Питер, которое он довольно уверенно предрекает, исходя из того, что тебе, как человеку мыслящему, в Москве не место. Раскланявшись, я пошел веселыми ногами к дамам в "Осколках". Там обе Соловьихи встретили меня с яркими, сияющими лицами. Видели Романа Романовича? Нет, а что? Идите и нему, он вам место нашел...

Голике, суетясь, прыгая, дергая меня за пуговицу и деловито захлебываясь, объявил мне, что нашел для меня место секретаря к редакции "Русского судоходства", куда я пошел. Там поладили скоро на 60 р. н месяц. Голике ликовал и все просил меня написать тебе об этом. Понял я эту просьбу как намек на то, что нас но нашим родителям почитают. Не будь тебя, Голике не дал бы себе труда хлопотать обо мне как о сотруднике его журнала. Тем но менее я в высшей степени ему благодарен и жду только случая чем-нибудь отблагодарить его.

Лейкин показался мне очень антипатичным и мелочным. Надулся за то, что я по приезде сделал первый визит не ему, а Билибину, недоволен, что я сошелся с Голике, смотрит злобно на то, что я пристроился к Суворину, и вообще сердит, что я не обратился к нему. А к нему обращаться было бы и нелепо и бесплодно. Видя меня, говорящим с Голике, он настораживается, переминается и вполне убежден, что Голике сплетничает на него. Обменные газеты и журналы он адресован не на имя редакции, a на свое, чтобы ими не пользовался Билибин для своих посторонних работ. Об этом он мне говорил сам. Нужно было видеть его торжество и христославленье, когда он получил от тебя запрос, почему я не пишу тебе. Об этом факте знали все, кому только не лень, начиная Анной Ивановной и кончая швейцаром. Ты дал ему пищу для языка.

На другой день я пошел к Суворину, но он был болен, не принял меня, а выслал сказать, что я зачислен к нему на службу и с этого момента получаю 60 руб. Работа же найдется, просят прийти вечером. Вечером Суворин предложил мне авансом 100 р. и оросил не торопить его приисканием работы, а если мне угодно быть полезным, то чтобы я приходил ежедневно от 10 часов вечера.

Так я поступаю и до днесь. Утром бегу в редакцию "Судоходства", бегаю в типографию Голике и проч., после обода сплю и ночью сижу в редакции "Нового времени". Пока приходилось сидеть на корректуре и переделывать политературнее шероховатости корреспонденции. Настоящего же определенного лично мне занятия еще нет. Суворин встречает меня словами: "А, здравствуйте, голубчик!" и более не говорит ни слова за весь вечер и к себе в кабинет не приглашает. Познакомился я с Бурениным, Федоровым и Гейманом, по кроме (Лычных приветствий с ними никакими разговорами не пробавляюсь. Есть ли у меня дело или нет Суворин не обращает внимания. Сыпок ого Алексей Алекеенч ласков, но корчит из себя делового человека и тоже в беседы не вступает. Вообще же если в редакции и идут какие-либо разговоры, то они за пределы содержимого газеты не выходят.

Вот тебе и все "о людях".

Теперь перехожу к "гусям". На Билибина жалко смотреть, особенно во время обеда. Сидит, молчит и ест точно извиняется. За него говорят неумолкаемо "умная" супруга, теща-салопница, какой-то ее прихлебатель-старичок в штанах бахромою и девчонка-свояченица. Лопают с претензией на церемонию и порядочность. Нет сомнения, что Виктор Викторович, будь на то его воля, зацепил их всех за хвост и спустил бы с восторгом с 3-го этажа в преисподняя земли. Мне кажется даже, что он был бы рад, если бы даже его супруга немного посбавила своего "ума и учености" и с высот Парнаса спустилась немножко пониже. На меня собственно она не произвела никакого впечатления и едва ли заслуживает того отрицательного внимания, каким дарят ее Лейкины, Голике и КR. Баба, как и всякая недалекая баба, старается вести себя эксцентрично, но не умеет, а поэтому выходит марионеткой, за которую дергают ниточками "высшие курсы". После обеда она не стесняется при госте, сев на стуло, поднять ноги на диван. Но за это, по моему мнению, секут и в угол ставят, но остракизму не подвергают. Для Лейкина она сущий клад: материал для удовлетворения чесотки языка, но его, по счастию, редко кто слушает.

Не знаю, писал ли он тебе, что его (т. е. Лейкина) недавно хватил кондрашка и теперь он лечится массажем. Кондрашка этот был настолько счастлив, что Николай Александрович жив, здоров и невредим и занимается массажем для... собственного удовольствия. Делаю это предположение ввиду его явно цветущего здоровья.

23 декабря я в качестве секретаря "Судоходства" ломал из себя дурака в Ивановом сюртуке на юбилее Посьета в его апартаментах . Редакция преподносила адрес. Сподобился видеть государя, который всемилостивейше прошел мимо меня, не обратив на меня внимания и не спросив даже, чей на мне сюртук, иначе быть бы Ивану с орденом.

Вообще я жив и здоров и главное занят, а потому и не пью. Позволю себе иногда за завтраком или обедом 1/2 бутылка пива, а водку оставил совсем: нет надобности быть пьяным, чтобы забыться.

Кланяйся родителям, братьям, сестрам, тетке Федосье Яковлевне со чадом и всем южикам до третьего колена. Я вообще в достаточной мере доволен и чувствую под собою почву гораздо ощутительнее, чем на коронной службе. Для занятий литературою времени достаточно. Может быть, удастся со временем начертать что-нибудь. Ввиду обилия воды в водопроводе купаю детей в ванне ежедневно, но Анна находит, что ежедневные купанья на ночь вредны (по твоим будто бы словам). Поэтому, когда будешь писать мне, черкни, можно ли купать ежедневно?

Посоветуй Николаю добыть паспорт и ехать в Питер. Работы много, и спрос на художников большой. Мог бы здорово заработать. Поклон Левиташе. Если приедет в Питер, пусть меня не забудет посетить. Жму руку.

Твой А. Чехов.

Письмо - Александр. П. Чехов - А. П. Чехову. 1 января 1887 г. Петербург, читать текст

См. также Чехов Антон Павлович - письма и переписка :