Письмо Белинского В. Г.
В. П. Боткину - 17 февраля 1847 г. Петербург.

СПб. 17 февраля 1847. В день получения твоей записки1, любезный Боткин, я был решительно убежден, что нет никакой возможности напечатать твоей статьи в 3 No "Современника", как ты этого желаешь; но на другой день к величайшему моему удовольствию узнал, что это дело выполнимое. Вот в чем дело. В 3 No печатается 1-я часть романа Гончарова, 9 листов!2 От этого книжка выходит страшно толста. К этому, вышел роман Диккенса; упустить его нам было никак нельзя, потому что не только "Отечественные записки", но надо ожидать, что и "Библиотека для чтения", его напечатают в своих 3-х NoNo. Роман этот в переводе занимает 6 листов, итого, в отделе словесности 3 No "Современника" 15 листов!3 Надо было думать, как бы экономнее распорядиться другими отделами. Выкинули назначенную в науки и уже переведенную статью Тьерри о среднем сословии в Европе4, листа 3 с небольшим, и заменили ее статьею Комаришки о железных дорогах в отношении к выгодам (денежным), которые они дают. Но тут вышла преуморительная история. Отдавая Панаеву статью, подлец Комаришка сказал ему, что такой статьи (mon cher (мой милый (фр.). )) мир не производил. Однако ж какой-то добрый гений шепнул Панаеву показать эту знаменитую статью Небольсину (очень дельный человек, который пишет в "Современнике" обо всем, касающемся до промышленности и торговли)5. Небольсин сказал, что, несмотря на богатство материялов, которые Комаров имел под рукою, статья его такой же сумбур, как и его статья в "Отечественных записках" о железных же дорогах6. Надо тебе сказать еще, что Комаришка же составляет для смеси "Современника" ученые известия7. Вдруг профессор Савич присылает к Панаеву письмо, где, извиняясь в своей откровенности своим желанием всякого добра "Современнику", говорит, что ученые известия Комаришки для не знающих дела людей очень хороши, но для знающих курам смех и журналу позор!.. Вследствие этого подлец Комаришка из "Современника" изгоняется. Статья его о железных дорогах будет напечатана только в таком случае, если Небольсин ее переделает, и, разумеется, уж в следующей книжке. Так как твоя статья хотя и вдвое больше Комаришкиной, однако ж листом, а может быть и более, менее статьи Тьерри, то помещение ее в 3 книжке сделалось возможным.

Знаешь ли, о чем я теперь хочу говорить с тобою? Это удивит тебя: о моем путешествии. Я спросил Некрасова, мог ли бы я удержать мое жалованье в случае поездки за границу, и он отвечал утвердительно и даже советовал мне непременно ехать, обещая, что, несмотря на то, что я много забрал вперед, жена моя в мое отсутствие может брать у них сколько ей нужно. Это изменяет дело, и если ты в состоянии достать 2500 р. асс., я буду сбираться не шутя. Курс мой будет продолжаться шесть недель; столько же или еще и более советует Тильман ездить, гулять; я ему сказал: рад бы в рай, да денег нет. Однако ж, может быть, будет возможность заглянуть хоть в Саксонскую Швейцарию и побродить около ворот рая. Жду с нетерпением твоего ответа на это письмо.

Тургенев хочет перевести немцам статью Кавелина "Юридический быт России до Петра Великого"8. Скажи ему это, равно как и то, что помещением своих критических статей на книгу Погодина в "Отечественных записках" он растерзал мое сердце и усилил мои немощи9. Кронеберг только переводчик, а как сотрудник хуже ничего нельзя придумать. Современное для него не существует, он весь в римских древностях да в Шекспире. При этом страшно ленив, а теперь, как нарочно, на него напала страшная апатия. Педантическая добросовестность его хуже воровства со взломом. Например, о романе Бульвера10 было говорено во всех русских журналах и, разумеется, со слов иностранных журналов, а ему, вишь ты, надобно прочесть роман, а читать он по лености не может ничего. Когда я жил у тебя летом 43 года, сколько в это время интересных статей в "Allgemeine Zeitung" находил ты; Кронеберг доселе не нашел ни одной, кроме статьи о центральном солнце, да и та оказалась пуфом!11

Прочти во 2 No "Отечественных записок" повесть Даля "Игривый". Есть в ней превосходные вещи. Да если ты не читал еще, непременно прочти его же: "Колбасники и бородачи", "Денщик", "Дворник". Все это найдешь ты в его сочинениях, недавно изданных. Да прочти в прошлом году "Отечественных записок" его же: "Бывалое в небывалом, или Небывалое в былом": целое ничего, но есть дивно-прекрасные частности12. В Питере нашлись люди, которым повесть Панаева очень нравится, они не совсем довольны только концом. Повесть Кудрявцева никому не нравится. Поди ты тут!!13

Прочел я в "Revue des Deux Mondes" статью Сессе о положительной философии Конта и Литтре14. Сколько можно получить понятие о предмете из вторых рук, я понял Конта, в чем мне особенно помогли разговоры и споры с тобою, которые только теперь уяснились для меня. Конт человек замечательный; но чтоб он был основателем новой философии далеко кулику до Петрова дня! Для этого нужен гений, которого нет и признаков в Конте. Этот человек замечательное явление, как реакция теологическому вмешательству в науку, и реакция энергическая, беспокойная и тревожная. Конт человек богатый познаниями, с большим умом, но его ум сухой, в нем нет той полетистости, которая необходима всему творческому, даже математику, если ему даны силы раздвинуть пределы науки. Хотя Литтре и ограничился смиренною ролью ученика Конта, но сейчас видно, что он более богатая натура, чем Конт.

О г. Saisset'e, изрекающем роковой приговор положительной философии Конта и Литтре, много говорить нечего: для него метафизика c'est la science de Dieu (божественная наука (фр.). ), а между тем он поборник опыта и враг немецкого трансцендентализма. О немецкой философии он говорит с презрением, не имея о ней ни малейшего понятия. И здесь я имел случай вновь полюбоваться нахальною недобросовестностию, свойственною французам, и вспомнил Пьера Леру, который, обругав Гегеля, восхвалил Шеллинга, предполагая в последнем своего союзника и оправдываясь, когда его уличали в невежестве, тем, что он узнал все это от достоверного человека. Между тем, в нападках Saisset много дельного, и прежде всего смешная претензия Конта слово идея заменить законом природы. Хорошо будет Конту, если его противники будут ратовать с остервенением за слово; но что с ним станется, если они будут так благоразумны, что согласятся с ним? Ведь дело тут не в деле (по-моему, не в идее), а в новом названии старой вещи, нисколько не изменяющем ее сущности, с тою только разницею, что старое название имеет за собою великое преимущество исторического происхождения и основанной на вековой давности привычки к нему и что от него производится слово идеал, необходимое не в одном искусстве. Абсолютная идея, абсолютный закон это одно и то же, ибо оба выражают нечто общее, универсальное, неизменяемое, исключающее случайность. Итак, Конт пробавляется стариною, думая созидать новое. Это смешно. Конт находит природу несовершенною: в этом я вижу самое поразительное доказательство, что он не вождь, а застрельщик, не новое философское учение, а реакция, то есть крайность, вызванная крайностию. Пиетисты удивляются совершенству природы, для них в ней все премудро рассчитано и размерено, они верят, что должна быть великая польза даже от гнусной и плодущей породы грызущих, то есть крыс и мышей, потому только, что природа сдуру не скупится производить их в чудовищном количестве. И вот Конт их нелепости, по чувству противоречия и необходимости реакции, противопоставляет новую нелепость, что природа-де несовершенна и могла б быть совершеннее. Последнее чепуха, первое справедливо, да в несовершенстве-то природы и заключается ее совершенство. Совершенство есть идея абстрактного трансцендентализма, и потому оно подлейшая вещь в мире. Человек смертен, подвержен болезни, голоду, должен отстаивать с бою жизнь свою это его несовершенство, но им-то и велик он, им-то и мила и дорога ему жизнь его. Застрахуй его от смерти, болезни, случая, горя и он турецкий паша, скучающий в ленивом блаженстве, хуже он превратится в скота. Конт не видит исторического прогресса, живой связи, проходящей живым нервом по живому организму истории человечества. Из этого я вижу, что область истории закрыта для его ограниченности. Ломоносов был в естественных науках великим ученым своего времени, а по части истории он был равен ослу Тредьяковскому:15 явно, что область истории была вне его натуры. Конт уничтожает метафизику не как науку трансцендентальных нелепостей, но как науку законов ума; для него последняя наука, паука наук физиология. Это доказывает, что область философии так же вне его натуры, как и область истории, и что исключительно доступная ему сфера знания есть математические и естественные науки. Что действия, то есть деятельность, ума есть результат деятельности мозговых органов в этом нет никакого сомнения; но кто же подсмотрел акт этих органов при деятельности нашего ума? Подсмотрят ли ее когда-нибудь? Конт возложил свое упование на дальнейшие успехи френологии; но эти успехи подтвердят только тождество физической природы (человека) с его духовною природою не больше. Духовную природу человека не должно отделять от его физической природы, как что-то особенное и независимое от нее, но должно отличать от нее, как область анатомии отличают от области физиологии. Законы ума должны наблюдаться в действиях ума. Это дело логики, науки, непосредственно следующей за физиологиею, как физиология следует за анатомиею. Метафизику к черту: это слово означает сверхнатуральное, следовательно, нелепость, а логика, пэ самому своему этимологическому значению, значит и мысль и слово. Она должна идти своею дорогою, но только не забывать ни на минуту, что предмет ее исследований цветок, корень которого в земле, то есть духовное, которое есть не что иное, как деятельность физического. Освободить науку от призраков трансцендентализма и theologie (теология (фр.). ), показать границы ума, в которых его деятельность плодотворна, оторвать его навсегда от всего фантастического и мистического вот, что сделает основатель новой философии, и вот, чего не сделает Конт, но что, вместе со многими подобными ему замечательными умами, он поможет сделать призванному. Сам же он слишком узко построен для такого широкого, многообъемлющего дела. Он реактор, а не зиждитель, он зарница, предвестница бури, а не буря, он одно из тревожных явлений, предсказывающих близость умственной революции, но не революция16. Гений великое дело: он, как Петрушка Гоголя, носит с собою собственный запах; 17 от Конта не пахнет генияльностию. Может быть, я ошибаюсь, но таково мое мнение.

В том же No "Revue des Deux Mondes" меня очень заинтересовала небольшая статья какого-то Тома: "Un nouvel ecrit de М. de Shelling" ("Новое сочинение г. Шеллинга" (фр.). ) l8. У меня было какое-то смутное понятие о новом мистическом учении Шеллинга. Тома говорит, что Шеллинг деизм называет imbecile (*** слабоумием (фр.). Ред.) (с чем и поздравляю Пьера Леру) и презирает его больше атеизма, который он несказанно презирает. Кто же он? он пантеист-христианин и создал для избранных натур (аристократии человечества) удивительно изящную церковь, в которой обителей много. Бедное человечество! Добрый Одоевский раз не шутя уверял меня, что нет черты, отделяющей сумасшествие от нормального состояния ума, и что ни в одном человеке нельзя быть уверенным, что он не сумасшедший19. В приложении не к одному Шеллингу как это справедливо! У кого есть система, убеждение, тот должен трепетать за нормальное состояние своего рассудка. Ведь почти все сумасшедшие удивляют в разговоре ясностию своего рассудка, пока не нападут на свою idee fixe (навязчивую идею (фр.). ).

Я позволил себе сделать некую мерзость с письмом Анненкова, то есть вычеркнуть его суждение о Лукреции Флориани; мне была невыносима мысль, что в "Современнике" явится такого рода суждение. Как ты думаешь, не осердится он за мою неделикатность?20

Прочти в 35 No (15 февраля) "Санкт-Петербургских ведомостей" статью Губера о книге Гоголя: это замечательное и отрадное явление21. Прочел ли ты книгу Макса Штирнера?22 Кстати, чуть было не забыл презабавный анекдот о Достоевском. Воспользовавшись крайнею нуждою Краевского в повестях, он превосходно надул этого умного, практического человека. Он забрал у него более 4 тысяч асс. и заключил с ним контракт, по которому обязался 5 декабря доставить ему 1-ю часть нового своего большого романа, 5 января 2-ю, 5 февраля 3-ю, 5 марта 4-ю часть23. Проходит декабрь Достоевский не является к Краевскому, проходит январь тоже (а где найти его, Краевский не знает); наконец в нынешнем месяце, в одно прекрасное утро, раздается в прихожей Краевского звонок, человек отворяет дверь и видит Достоевского, снимает с него шинель и бежит доложить. Краевский, разумеется, обрадовался, говорит проси, человек идет в переднюю и не видит ни калош, ни шинели, ни самого Достоевского...

Что это делается с твоею головою? Уж не поветрие ли теперь на эту болезнь? У меня до сих пор остались еще корни этой болезни, и при кашле иногда голова сильно трещит, хоть и легче, чем прежде. Да что ты ни слова не скажешь мне: обжился ли ты в Москве до того, чтобы известные отношения тебя уже больше не смущали и не беспокоили?24 Хочу знать это не из бабьего любопытства, а по участию к тебе. Если все это хорошо уладилось, то, разумеется, без особенно важных причин было бы нелепо переезжать тебе в Питер.

Что за чудак Мельгунов! Пишет он к Панаеву, чтобы делать нам авансы Павлову для получения от него в "Современник" писем к Гоголю25. Для этого нам должно перевести из каких-то немецких журналов отзывы о Павлове, вероятно, преувеличенные. К чему это? "Теперь (говорит Мельгунов), когда звезда Гоголя закатилась, звезда Павлова опять засияет". Что за ерунда! ... имеет больше отношения к звезде Гоголя, нежели звезда Павлова: по крайней мере, рифма, да еще богатая, а притом и Гоголь сделался теперь ... Я не отрицаю в Павлове блестящего беллетристического дарования, но не вижу ничего общего между ним и Гоголем. Говорят, покойный Давыдов был доблестный партизан и не плохой генерал, но не смешно ли было бы, если б кто из его друзей сказал ему: "Звезда Наполеона закатилась, твоя засияет теперь". Прощай. Твой

В. Б.

Это письмо было написано вчера поутру; а вчера вечером Тютчев принес мне твое письмо и дикое письмо Кавелина;2б ответы на оба пойдут завтра.

Письмо Белинского В. Г. - В. П. Боткину - 17 февраля 1847 г. Петербург., читать текст

См. также Белинский Виссарион Григорьевич - письма и переписка :