Письмо Белинского В. Г.
М. А. Бакунину - 14-18 апреля 1840 г. Петербург.

Любезный Мишель, вид твоего письма1 произвел во мне такое впечатление, как будто бы у меня по телу поползли мокрицы; долго я боролся между долгом прочесть его и желанием разорвать, не прочтя. Мысль о полемике, о прекраснодушных и москводушных проделках, за которые мало драть за уши и пороть розгами, эта мысль была для меня кислее уксусу, вонючее... (забыл по-латыни) чертова ..., горше и отвратительнее самой гнусной микстуры. Но когда я прочел твое письмо, то вельми возрадовался. Спасибо тебе за него, сто раз спасибо тебе. Ты поступил на этот раз по-человечески, преодолев чувства досады и враждебности, которые должно было возбудить в тебе мое письмо. В твоем письме нет ненавистной для меня философии (то есть резонерства), но зато есть человечность, и от него веет духом. Знаешь ли ты, что только оно, это письмо, еще в первый раз, убедило меня, что твое стремление в Берлин не пустая мечта праздного самолюбия, а действительная потребность. Прежде я не мог без чувства отвращения слышать от тебя о Берлине (в который ты, правду сказать, сбирался по воздушной почте), но теперь я принимаю это дело к сердцу, и верь мне, если б я имел средства, то делом доказал бы мое участие. Ты подавил в себе ложный стыд, заглушил голос одураченного самолюбия и обратился к прямому и единственно истинному и действительному средству для поездки в Берлин к отцу3. Поздравляю тебя, Мишель; ты одержал великую победу над своим лютейшим и опаснейшим врагом над самим собою, над своим самолюбием. Искренно и любовно желаю, чтобы это обращение было искренно и действительно, а не минутный порыв, и чтобы ты вошел с отцом в прямые и чистые от всякие скверны отношения, то есть для него самого, а не для Берлина только. Николай чуть не плакал от твоего письма: он говорит, что это еще первое человеческое письмо, написанное твоею рукою, которое он прочел. Он говорит, что отец будет рад и охотно даст тебе не только 1500, но 2000 р.; но что, вместе с тем, он поступит тут не по-детски, а по-старчески, и, чтобы испытать, для него ли самого, или только для Берлина ты обращаешься к нему, потребует, чтобы ты ехал в Прямухино и занялся хозяйством и продержит тебя с год времени. Николай говорит еще, что ты поступил бы очень дурно и неразумно, если бы со всем самоотвержением и со всею искренностию не подвергся этому испытанию. Я совершенно с ним согласен. У всякого есть свои священные права, и без взаимных уступок нельзя ладить людям друг с другом.

Также чрезвычайно меня обрадовало твое признание, что ты без поездки в Берлин обратишься в ничтожество. Я вспомнил твои упреки мне, что я ограничиваю свою жизнь конечными условиями, зависящими от слепого случая. Итак, моя несчастная действительность одержала над тобою великую победу. Да, Мишель, владычество разумной действительности не подвержено никакому сомнению, но и случай, в свою очередь, царит над людьми самовластно. Без владычества случая жизнь была бы не свободною, а машинальною, не было бы в ней борьбы, а при борьбе падение так же необходимо, как и победа. Теперь ты, верно, лучше поймешь, как иной может в сочувствии женщины видеть условие своего искупления и примирения, и не станешь давать благоразумных советов о необходимости Entsagung (отречения (нем.). ). Всякому свое, и дело дружбы участие в своем каждого, а не советы, которые только оскорбляют и охлаждают дружеские отношения. Прекрасно сказал ты, что "жизнь всякого обусловливается совершенно особенными, чисто индивидуальными обстоятельствами, которые не могут и не должны улетучиваться во всеобщем и которые доступны только для непосредственно и таинственно созерцающей любви".

Если ты проживешь год в Прямухине, это время не может попусту пропасть и для приготовлении к Берлину; можно устроить так, что оно не будет для тебя потеряно и со стороны хоть какого-нибудь обеспечения чрез "Отечественные записки", особенно, если ты возьмешь что-нибудь поделать и по части истории, и что-нибудь переводить с немецкого. Я готов хлопотать тут со всем усердием и думаю, что мое участие не будет для тебя бесполезно. Теперь о твоих статьях. Начну с того, что твоя статья уже напечатана и что она привела Краевского в восторг своею ясностию, последовательностию и простотою; особенно его восхищает твоя катка эмпиризму. Из статьи твоей вышло 17г листа с небольшим, то есть 150 р. с небольшим4. Ты спрашиваешь, будут ли твои статьи считаться за одну или за две смешной и детский вопрос! Тебе до этого нет дела: дело в числе листов, а не в числе статей. Раздроби целую книгу на сто статей или считай ее за одну статью число листов в ней будет одно, а следовательно, и одна плата; Краевский не ограничивает твоей деятельности двумя статьями их может быть и пять и больше, да только с разными условиями и ограничениями. Если ты напидалее текст утерян.

Письмо Белинского В. Г. - М. А. Бакунину - 14-18 апреля 1840 г. Петербург., читать текст

См. также Белинский Виссарион Григорьевич - письма и переписка :