Письмо Белинского В. Г.
А. П. и Е. П. Ивановым - 21-31 декабря 1829 г. Москва.

Журнал моей поездки в Москву и пребывание в оной

Я расстался с вами с чувством совершенной холодности и спокойствия: мне казалось, что я еду не далее Владыкина2. Разговаривая, шутя и смеясь с Иваном Николаевичем, мы неприметно доехали до оного. Я тотчас пошел к Степану Михайловичу. Из его слов и из последующих обстоятельств я очень ясно увидел, что если бы не он, то не ехать бы мне в Москву с Иваном Николаевичем. Николай Михайлович, весьма преизобильно нагруженный дарами щедрого Бахуса, узнавши, что я еду с его сыном, ужасно рассвирепел. Несмотря на присутствие Степана Михайловича, он то кричал, то говорил мне в глаза, что я ничего не могу описать вам, а только скажу, что никакое перо не в состоянии описать тех чувств, которые возбудило во мне его пленительное, очаровательное красноречие. Окруженный его придворным штатом, я ничего не помнил и ничего не чувствовал, только в уме моем невольным образом вертелся стих Долгорукова: "О бедность, горько жить с тобою!" И хотя я и вспомнил другой стих сего же писателя: "Терпи и будешь атаман!"3, однако он меня очень мало утешал. На другой день, часов в девять, мы выехали из Владыкина и ночью часов в одиннадцать приехали в Ломов, до которого провожала нас с детьми Лукерья Савельевна. На другой день поутру, простившись со всеми, мы отправились на Спасск, в который и приехали ночью. Увидевши Ломов, так сказать, мельком, я подумал, что нет в России города хуже Чембара по строению; увидевши же Спасск, я узнал всю несправедливость и неосновательность моего заключения. Этот городишко не стоит и того, чтобы об нем говорить: представьте себе, он не имеет казенного дома для присутственных мест, которые размещены по разным лачугам; нет ни одного каменного дома, только домов десяток, крытых тесом; одна только церковь; словом, Спасск есть не что иное, как довольно хорошее село и довольно гнусный городишко. Впрочем, я это говорю-то о наружном, а не внутреннем его достоинстве. Постоялые дворы в нем превосходны. От Ломова до Спасска 50 верст. От Спасска пойдет дорога песчаная, и земля принимает цвет светло-серый. Чем далее едешь, тем более песчаность умножается. На дороге от Спасска до Старой Рязани мы переправлялись на пароме через Цну. Вы не можете себе представить, в каком я был восхищении, но оное еще более усугубилось, когда мне сказали, что будем еще два раза переправляться чрез Оку. Цна довольно быстра и широка: по ней ходят барки, которые я в первый раз увидел. От Цны дорога так песчана, что в иных местах колеса

увязали почти по ступицу. Чем земля песчаное, тем лесистее. Одним лесом мы ехали около 15 верст, п весь этот лес состоит по большей части из строевого сосняку. По сему изобилию в лесе в деревнях, чрез которые мы проезжали, не только избы построены из прекрасного соснового леса и покрыты тесом, но и самые сараи и амбары построены из оного.

Не могу упомнить, во сколько дней мы доехали до Старой Рязани. Не доезжая до оной за полверсты, я увидел два земляные вала в очень близком друг от друга расстоянии, из коих ближайший к Старой Рязани гораздо выше. Впрочем, оба довольно поразвалились, и на них пасутся стада. Старая Рязань есть не что иное, как деревня, едва ли состоящая дворов из пятидесяти, но селение, достопримечательное своею древностию. Это был прежде большой пограничный город. Прежде владения России, от сердца ее Москвы, простирались на восток только до Старой Рязани. А теперь?..

Всем известно происшествие, назад тому около семи лет случившееся в Старой Рязани: один мужик, копая в валу землю, нашел некоторое количество драгоценных камней, золота и серебра. Все сие он представил правительству, от которого и получил 10 000 р. награждения. Хозяин постоялого двора, на котором мы остановились, сказывал нам, что часто, копая землю, находят здесь огромные своды. Из этого должно заключить, что здесь был некогда большой город. Какие пленительные и, можно сказать, единственные виды представляет Старая Рязань с своими окрестностями. Представьте себе высокую равнину, которая оканчивается такою крутою, неприступною горою, что пеший человек едва может, и то в некоторых только местах, взобраться на оную. В левой стороне на покатой горе, и как бы в яме, стоит Рязань, а при подошве течет широкая Ока, которая, разделяясь на две части, делает довольно большой остров и одною своею частию омывает живописный берег стоящего противу Старой Рязани городка Новоспасска. Ежели станете на горе лицом к Оке, то какое величественное и восхитительное зрелище представится изумленным очам вашим: у подошзы крутизны, под ногами вашими, гордо расстилается быстрая Ока, покрытая барками; низкий, почти равный с Окою противоположный берег, желтый, песчаный, как необозримое море, теряется в своем пространстве и граничит с горизонтом в левой стороне; на возвышенном месте, которое, однако ж, гораздо ниже крутизны, на которой вы стоите, стоит Новоспасск. О, с каким восторгом, с какою гордостию, стоя на помянутой крутизне, я обозревал сии восхитительные виды! Эти места достойны, чтобы на них стоял столичный город. Если бы хотя уездный хорошо выстроенный городок стоял на горе, то бы и тогда был вид, превосходящий всякое описание! Новоспасск строением хуже нашего Чембара, но лучше Спасска: в нем довольно каменных домов.

Сей город стоит почти весь в лесу, и из-за дерев виднеются белые домишки с красными крышами, и потому он представляет прелестнейший ландшафт, тем самым более возвышает прелесть и пленительную красоту сих мест. От Старой Рязани до него не более полуверсты. Мы в Старой Рязани останавливались кормить лошадей, и потому я имел довольно времени для осмотрения сих окрестностей. День был прекраснейший, солнце было на полудне. От Спасска до Старой Рязани 150 верст.

От Старой Рязани до губернского города Рязани ничего достопримечательного я не заметил, кроме того, что в селах и деревнях избы построены из прекрасного соснового леса и крыты тесом, что в оных много есть двухэтажных деревянных и каменных домов, особенно в первых, в которых видна вся прелесть русской деревенской архитектуры. Ворота, окошки и крыши изукрашены резьбою. Постоялые дома почти все без исключения двухэтажные. Таковы села и деревни почти до самой Москвы. В одной из комнат постоялого дома, между площадными, мазаными картинами, коими обита была вся комната, я увидел портреты: Паскевича Эриванского и Конари, одного из полководцев новой Греции. От Старой Рязани до Новой 50 верст.

На сей дороге случилось со мною небольшое приключение, которое стоит того, чтоб рассказать вам его. Однажды в полдень, уснувши в своей кибитке, я был пробужден громким разговором Ивана Николаевича с кем-то незнакомым. Встаю, гляжу и вижу едущую позади нас цыганку. Взглянувши на меня, она сказала, что умен, доброе лицо, что (признаюсь в слабости) мне было неприятно. По обыкновению она предложила мне известную услугу: поворожить. От скуки и для смеха я согласился на ее предложение и подал ей руку. Между многими глупостями, которые обыкновенно врут сии пророчицы, меня чрезвычайно удивили следующие слова: "Люди почитают и уважают тебя за разум, только языком не сшибайся. Ты едешь получить и получишь, хотя и сверх чаяния". Неудача моя в рассуждении поступления в университет заставила меня смеяться над последними словами сей пифии, но принятие в оный привело мне на память ее слова, довольно удивительные. Наконец мы приехали в Рязань. Не буду много хвалить сей город, только скажу, как Чембар хуже Пензы, так Пенза хуже Рязани. Но пока довольно; в следующий раз буду писать пространно об Рязани и продолжать мой журнал.

Рязань есть первый истинно хороший город, который я увидел. Правильное расположение улиц, их чистота, прекрасные строения, гостиные ряды, лавки, все это привело меня в крайнюю степень восторга и удивления. Я тут в первый раз, собственным своим опытом узнал, что в России есть прекрасные города. В Рязани улицы часто пересекаются глубокими оврагами, но через эти овраги, во всю ширину их, проведены прекрасные мосты, столь длинные, что улицы чрез них делаются совершенно ровными. Из великого числа прекрасных строений мне особенно понравилась губернская гимназия, которая наружным видом гораздо лучше московской. По приезде на постоялый двор, я первым долгом поставил побродить по улицам Рязани для осмотрения оной. Едва отошел от своей квартиры на десять шагов, как увидел подходящую ко мне духовную особу. Служитель алтарей, поровнявшись со мною, снял шляпу, как со старинным знакомым лицом, раскланялся и, пожелав доброго здоровья, козлиным голосом проблеял: "Милостивый государь! Пожалуйте отцу Ивану на бедность две копеечки". Я догадался, что в кармане достопочтеннейшего отца Ивана обретается только шесть копеек и, следовательно, недостает двух. Молча подал я ему два гроша. Тронутый и удивленный такою необычайною щедростию, он осыпал меня благословениями, благодарениями и со всех ног пустился бежать... куда же? В кабак, который находился от нас в нескольких шагах. Пожелав мысленно святому отцу повеселиться в храме Бахуса, я пошел далее. Не могу вам описать всех достопримечательностей Рязани, всех впечатлений, которые она на меня произвела... Скажу вам только, что я почитал себя перенесенным невидимою силою в прелестное царство очарований и так разгулялся по этому царству-государству, что с большим трудом мог найти свою квартиру и то уже случайно. Петр увидел меня в окно, идущего по противоположной стороне, и кликнул. Измученный усталостию и голодом, я вошел в нашу комнату, где увидел сопутников моих, расположившихся обедать, и, не заставляя себя долго просить, бросился на лавку, схватил ложку и начал очень прилежно работать. Долго смеялись насчет моей прогулки и того, что я запутался. Наконец мы выехали и через день или два приехали в Коломну (уездный город Московской губернии).

Коломна хуже Рязани, но лучше Пензы, и вся состоит из двух- и трехэтажных домов. В ней живет по большей части купечество. Мы только проезжали чрез этот город. Он имеет порядочную крепость, но услужливые господа французы разорили оную, и теперь она находится в самом жалком положении. От Коломны до Бронниц 50 верст.

Бронницы довольно плохой городишко, однако лучше Чембара. Он почти весь состоит из каменных строений, но главный его недостаток состоит в том, что в оных виден мещанский вкус. Присутственные места оного построены по плану наших чембарских, только менее оных. Впрочем, я очень доволен остался этим городком, ибо нашел в нем прекрасный трактир. Закусивши в оном, мы пошли походить по городу. Он стоит при реке Москве. Долго мы ходили около новопостроенной церкви и от скуки читали надгробные надписи, которых нашли очень много. Почти все эти эпитафии написаны стихами, по красоте и изяществу коих не трудно было догадаться, что они сочинены записным сего города рифмачом (и достойным соперником двух чембарских).

Вот вам две из них:

1

О, друг! Твой милый прах

Давно в сырой земле лежит;

Но огонь любви в сердцах

Всегда у нас к тебе горит.

2

Здесь два птенца, с сестрою брат, положены,

Одна свет видела не многи дни,

Друг едва взглянул

Заснул.

От сего города до Москвы, кажется, 50 верст. Выехавши из оного, мы ночевали в одном селе. Поутру, часов в 8, мы приехали в Москву. Еще вечером накануне нашего в нее въезда, за несколько до нее верст, как в тумане, виднелась колокольня Ивана Великого.

Мы въехали в заставу. Сильно билось у меня ретивое, когда мы тащились по звонкой мостовой. Смешение всех чувств волновало мою душу. Утро было ясное. Я протирал глаза, старался увидеть Москву и не видел ее, ибо мы ехали по самой средственной улице. Наконец приблизились к Москве-реке, запруженной барками. Неисчислимое множество народа толпилось по обеим сторонам набережной и на Москворецком мосту. Одна сторона Кремля открылась пред нами. Шумные клики, говор народа, треск экипажей, высокий и частый лес мачт с развевающимися разноцветными флагами, белокаменные стены Кремля, его высокие башни все это вместе поражало меня, возбуждало в душе удивление и темное смешанное чувство удовольствия. Я почувствовал, что нахожусь в первопрестольном граде, в сердце царства русского.

Долго мы стояли на набережной, ибо Петр ходил к Владимиру Федоровичу и Надежде Матвеевне для испрошения у них позволения остановиться на время в их доме. Получивши оное, Петр пришел к нам; мы поворотили направо и через ворота каменной стены, окружающей Китай-город, въехали в Зарядье. Так называются несколько улиц, составляющих часть Китая-города. Сии улицы так худы, что и в самой Пензе считались бы посредственными, и так узки, что две кареты никоим образом не могут в них разъехаться. При самом въезде в оные мое обоняние было поражено таким гнусным запахом, что и говорить очень гнусно... Наконец мы доехали до цели и въехали на двор. Я с Иваном Николаевичем взошел в комнаты, где увидел хозяйку дома, очень обрадованную приездом Ивана Николаевича, который отрекомендовал ей меня как своего родственника, приехавшего в Москву для поступления в университет. Она очень ласково обошлась со мною. Подали самовар, и мы напились чаю. Едва ли успели переодеться, как пришел и хозяин дома, который равным образом обошелся со мною как нельзя лучше. Потом мы пошли в книжные лавки. Иван Николаевич имел поручение от Алексея Михайловича купить книг рублей на 60. Комиссию эту он исполнил в одной из лавок Глазунова. Сидельцами оной мы увидели двух молодых людей, довольно образованных, как видно, начитанностию. Их вежливость, их разговоры о литературе пленили меня. Взявши одну книгу и разогнувши оную, я увидел, что это есть том сочинений пресловутого Хвостова. "Расходятся ли у вас толстотомные творения сего великого лирика?" спросил я. "О, милостивый государь, отвечал один из них с насмешливой улыбкой, мы от них никогда в накладе не бываем, ибо имеем самого усерднейшего покупателя оных, и этот покупатель есть сам Хвостов!!!"4 Таким образом, во время нашего трехдневного пребывания в доме Владимира Федоровича, мы беспрестанно бродили по Москве. На третий день к Надежде Матвеевне пришла сестра ее Ольга Матвеевна. Иван Николаевич сказал ей о затруднении, в котором я находился в рассуждении квартиры. Так как в доме ее есть маленькая светелка, то она и согласилась принять меня к себе. Светелка мне чрезвычайно понравилась; она довольно просторна для помещения одного человека и имеет большое венецианское окно. Поблагодарив Владимира Федоровича и Надежду Матвеевну за хлеб за соль и ласки, я на другой же день перебрался на свою квартиру. Тут-то я начал смотреть на Москву, как говорится, в оба глаза. Священный Кремль, набережная Москвы, Каменный мост, монументы Минина и Пожарского, Воспитательный дом, Петровский театр, университет, экзерциргауз вот что удивляло меня. Как так? А Успенский собор, а колокольня Ивана Великого? говорите вы. Погодите, друзья мои, до всего дойдет очередь. Все прекрасные достопримечательные места в Москве разбросаны, а потому она не может при первом на нее взгляде производить сильного впечатления даже на такого человека, который не видывал города лучше Пензы. Иногда идешь большою известною улицею и забываешь, что она московская, а думаешь, что находишься в каком-нибудь уездном городе. Часто в этих улицах встречаешь превосходные по красоте и огромности строения, а между ними такие, какие и в самом Чембаре почитались бы плохими и которые своею гнусностию умножают красоту здания, возле которого стоят. Глядя на подобное зрелище, приводишь на память стихи Долгорукого:

Иной в огромнейшей палате

Дает вседневный пир друзьям,

А рядом с ним, в подземной хате,

Другой не ест по целым дням5.

Часто улицы бывают так узки, что двое саней с трудом могут разъехаться. Вообще, во всей Москве улицы узки. Самая широкая едва ли может равняться с чембарскою. Часто попадаются переулки такие гнусные, что и в самых концах Пензы невозможно таких найти. Вся Москва состоит из камня и железа. Улицы выложены камнем, тротуары кирпичные, дома кирпичные, крыши и заборы по большей части железные. Хотя Москва сначала и не нравится, но чем более в ней живешь, тем более ее узнаешь, тем более ею пленяешься. Изо всех российских городов Москва есть истинный русский город, сохранивший свою национальную физиогномию, богатый историческими воспоминаниями, ознаменованный печатию священной древности, и за то нигде сердце русского не бьется так сильно, так радостно, как в Москве. Ничто не может быть справедливее этих слов, сказанных великим нашим поэтом:6

Москва! как много в этом звуке

Для сердца русского слилось,

Как много в нем отозвалось!7

Какие сильные, живые, благородные впечатления возбуждает один Кремль! Над его священными стенами, над его высокими башнями пролетело несколько веков. Я не могу истолковать себе тех чувств, которые возбуждаются во мне при взгляде на Кремль. Вид их погружает меня в сладкую задумчивость и возбуждает во мне чувство благоговения. С почтением смотрю я на их старинную архитектуру. Вид их переносит меня в священную древность, в милую русскую старину. Часто случалось мне мимоходом видеть древний дворец русских царей. Он не очень велик, окошки сделаны и украшены тоже таким образом, каким украшаются наши сельские строения. На праздник Пасхи пускают любопытных во все известные кремлевские здания, как-то: в Грановитую палату, арсенал, дворец и проч., и тогда я подробно опишу вам все, что достойно особенного внимания.

Монумент Минина и Пожарского стоит на Красной площади, против Кремля. Пьедестал оного сделан из цельного гранита и вышиною будет не менее четырех аршин. Статуи вылиты из бронзы. Пожарский сидит, опершись на щит, а Минин передним стоит и рукою показывает на Кремль. На передней стороне пьедестала вылито из бронзы изображение людей обоих полов и всех возрастов, приносящих на жертву отечеству свои имущества. Вверху сего изображения находится следующая краткая, но выразительная надпись: "Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия".

Когда я прохожу мимо этого монумента, когда я рассматриваю его, друзья мои, что со мною тогда делается! Какие священные минуты доставляет мне это изваяние! Волосы дыбом подымаются на голове моей, кровь быстро стремится по жилам, священным трепетом исполняется всё существо мое, и холод пробегает по телу. "Вот, думаю я, вот два вечно сонных исполина веков, обессмертившие имена свои пламенною любовию к милой родине. Они всем жертвовали ей: имением, жизнию, кровию. Когда отечество их находилось на краю пропасти, когда поляки овладели матушкой Москвой, когда вероломный король их брал города русские, они одни решились спасти ее, одни вспомнили, что в их жилах текла кровь русская. В сии священные минуты забыли все выгоды честолюбия, все расчеты подлой корысти и спасли погибающую отчизну. Может быть, время сокрушит эту бронзу, но священные имена их не исчезнут в океане вечности. Поэт сохранит оные в вдохновенных песнях своих, скульптор в произведениях волшебного резца своего. Имена их бессмертны, как дела их. Они всегда будут воспламенять любовь к родине в сердцах своих потомков. Завидный удел! Счастливая участь!"

Друзья мои, не почитайте эти строки следствием холодного низкого желания...

Письмо Белинского В. Г. - А. П. и Е. П. Ивановым - 21-31 декабря 1829 г. Москва., читать текст

См. также Белинский Виссарион Григорьевич - письма и переписка :