Жанлис Мадлен Фелисите
«Роза, или Палаты и хижина»

"Роза, или Палаты и хижина"

* Сей анекдот рассказывала Автору одна знатная Дама в Берлине.

Бедная и нещастная крестьянка, изнуренная усталостию, несла на руках двумесячную дочь свою и шла тихонько по берегу Рейна, в конце прекрасного летнего дня. "Ах! я вижу башни дворца!" сказала она: "естьли бы только могла дойти!... Принцесса милостива, добросердечна; она мать и также сама кормит своего младенца".... Нещастная хотела итти скоро, но ступила босою ногою на острой камень, закричала и должна была сесть на дороге под деревом. "Боже мой!" говорила она, заливаясь слезами: "я вижу дворец, и не могу быть там!... младенец требует пищи, а молоко изсохло в груди моей! Мы умрем на этом камне, смотря на дворец!".... Она рыдала; младенец горящим ртом своим искал её груди, и кричал пронзительно. "Бедная невинность!" думала отчаянная мать: "естьли бы кровь и мои слезы могли питать тебя!.. Боже мой! она перестала кричать; закрыла глаза!.. Не уже ли мне два раза умирать? не уже ли должна я видеть её смерть прежде моей смерти?.. Ах! кто избавит меня от жизни?"... Тут нещастная взглянула на быструю реку, которая текла близь дороги: ужасное искушение привело в волнение её душу. Отчаяние заменяет силы: бледное лицо её оживляется румянцем. Она прижимает к сердцу своему умирающего младенца, который вдруг открывает глаза... Мать затрепетала - отворотилась - снова могла заплакать, и взглянув на дворец, сказала: "Как щастливы знатные и богатые, живущие в изобилии с детьми своими!.. Но они также умирают; один Бог будет всех судишь, и бедной крестьянин, может быть, испугается суда Его менее, нежели роскошной богач и Князь!".... Она прислонилась к дереву, устремила взор свой на небо, и тоска её облегчилась Божественною надеждою; чувство муки исчезало в душе её вместе с мыслями.

Уже смерть готовилась поразишь сию невинную жертву злощастия.... Вдруг скачет по дороге великолепная карета: в ней сидела Принцесса Амелия, которая, увидев бедную крестьянку, закричала: "Боже мой! женщина, мать, лежит на земле как мертвая! Ей надобно помочь!" Кучер остановил лошадей. Любезная, чувствительная Амелия выпрыгнула; старой Камергер бросился за Принцессою, чтобы подать ей руку; толстая Гофмейстерина кличет гайдука, чтобы опереться на плечо его и вылезти из кареты; пажи, которые скакали впереди верхом, скачут назад... В сем быстром движении забытая Гофмейстерина кричит, бранится; а Принцесса, подбежав к нещастной крестьянке, с удовольствием видит, что она растворяет глаза. Амелия дает ей несколько луидоров. "Ах! это золото (говорит бедная мать) теперь бесполезно: мне надобно молока; у меня его нет, а дочь моя умирает!" "Как?" спрашивает Амелия содрогнувшись. "Она умирает с голоду," отвечает мать. Тут Амелия, приведенная в ужас, тронутая до глубины сердца, взглядывает на младенца, который напоминает ей маленького сына, ею самою кормимого, и который своею милою красотою еще более трогает её душу. "Ах! живали она?" говорит Принцесса, берет руку ея, и чувствует, что младенец тихонько жмет у нее палец. "Нет, ты будешь жива!" восклицает она; бросается на колени, рукою поддерживает голову девочки, и дает ей грудь свою.

"Ах, сударыня!" сказала крестьянка, поднимая руки к небу, и не могла говорить более, сладкие слезы живейшей благодарности оросили её лицо. Она не в силах была выразишь своей признательности, и лучше хотела молить Небо о добродетельной героине, нежели словами благодарить ее (Здесь не выдумано ни одного обстоятельства; все было точно так.).

Между тем младенец оживал на груди Амелииной. Свидетели сей трогательной сцены смотрели в безмолвии и с удивлением; одна толстая Гофмейстерина скучала в карете и не видала ничего: пажи, старой Камергер и слуги закрывали от нее Принцессу.

Можно ли описать радость матери и Амелии, когда младенец начал видимо приходить в силы, и когда живая краска показалась на лице его? Минут через двадцать он насытился, приподнял голову, взглянул на Амелию и улыбнулся.... Принцесса, заливаясь слезами, поцеловала его, встала и сказала: "поедем скорее домой., чтобы помочь бедной матери; донесите ее до кареты." Тут гайдук взял и повел больную за Принцессою, которая несла на руках младенца, и сев в карету, посадила крестьянку рядом с собою, к великому изумлению Гофмейстерины, принужденной уступить ей место свое. Старой Камергер сел на козлы - и таким образом поехали в город.

Баронесса Клакенберг, Гофмейстерина, была в осьмом-надесять веке едва ли не более всех других привязана к обыкновениям; она думала, что ни в каком случае не должно отходить от них, и сие важное правило могло, по её мнению, быть единственным для воспитания знатных молодых людей: правило конечно мудрое, но не совсем новое, хотя Баронесса Клакенберг и присвоивала себе честь такого великого изобретения при Дворе N. N.

Изумление Баронессы еще увеличилось, когда она сведала, что Амелия кормила своею грудью крестьянского младенца. Это странно, очень странно! говорила или думала она во всю дорогу. Между тем приехали ко дворцу. Там отвели особливую комнату для бедной крестьянки, положили ее на постелю, я сыскали женщину, которая взялась кормить её дочь. Принцесса, исполнив закон благодетельности, вошла в свои комнаты и с неописанною радостию взглянула на колыбель сына. "Я спасла чужаго младенца," думала она: "Бог конечно спасет и моего!" Сын её проснулся и закричал: Амелия, взяв его на руки, сказала: "Милой друг!. я заставила тебя разделить пищу свою с жертвою бедности, и надеюсь, что этот случай предзнаменует добродетель совершенных лет твоих, когда ты будешь в состоянии помогать нищете. Что принадлежит до меня, то я следовала одному движению материнской любви, представив тебя в этом бедном младенце: ты в образе нещастной говорил моему сердцу."

В самую ту минуту, как нежная Амелия с восторгом глядела на сына своего, вошел к ней муж ея, которой возвратился с охоты. Он был доброй Принц, как говорят в Германии: то есть, не горд, не спесив; на улице и за городом кланялся всякому мужику; а во дворце говорил ласково с придворными и весьма учтиво с женщинами; всегда улыбался, часто хохотал, и все на свете хвалили его чрезмерную милость. Но эта милость не имела уже никаких дальнейших следствий: доброй Принц не давал ничего, любил одного себя, никогда не читал, ездил с собаками, и всякой день часов по пяти сидел за столом. Однакож, естьли любимец его, Граф Секендорф, советовал ему сделать иногда доброе дело (что, правду сказать, бывало очень редко), то Принц соглашался, и все Немецкие газеты слагали в таком случае благодетельность Его Светлости. Мудрено ли, что он и Сам поверил наконец газетам и вообразил себя лучшим из Князей Немецких?

Добродетельная Амелия не имела никакого влияния на его образ мыслей, и Принц крайне не доволен был тем, что она сама кормила детей своих; ибо Граф Секендорф и Баронесса Клакенберг не понимали, как владетельная Принцесса может быть кормилицею.

Амелия рассказала мужу свое приключение. Принц, не судя ни о чем сам собою, не знал, что думать о поступке жены своей, и спешил к Баронессе Клакенберг, будучи уверен, что он найдет там любимца своего, который уже двадцать лет следовал одному плану жизни, и всякой вечер являлся у нее в восемь часов. Принцу сказали, что бедная крестьянка при смерти, и что супруга его поступила весьма неблагоразумно, вздумав кормить своею грудью её младенца, конечно не здороваго. Он нахмурил брови и потребовал своего Медика, Профессора Штирбмейстера. Баронесса изъявила взором свое одобрение, а Граф примолвил, что совет Медика в самом деле всего нужнее. Принц обрадовался своей щастливой мысли, и несколько раз с довольным видом повторил, что он конечно выведает из него истину во всех отношениях. Это была очень не легко, потому что Доктор Штирбмейстер не любил говорить много, отвечал всегда коротко и всегда двусмысленно. Он явился; выслушал Принца с великим вниманием и ужасом; помолчал несколько минут, и объявил, что ему прежде всего надобно видеть крестьянку, её младенца и молоко Принцессы. Амелия вытерпела строгой выговор от своего мужа; а Доктор велел ей принять две или три бутылки изобретенного им сыропа, и отнять сына от груди. Она не рассудила за благо исполнить его предписания: вылила сыроп за окно, а сына кормила еще тихонько два или три месяца. Между тем бедная крестьянка через два дни умерла, и все хвалили осторожность Медика, которой, по общему мнению, лекарствами своими спас Принцессу от опасных следствий. Сам Доктор за тайну сказывал, что молоко её сделалось совершенным ядом, и что оно в две минуты уморило бы маленького Принца. Дочь умершей крестьянки была совершенно здорова; но ученой господин уверял, что у нее в крови золотушная острота, которая рано или поздно откроется.

Амелия узнала от крестьянки:, что у мужа ея, не далеко от Бингена, есть бедная хижина; и что он лежит больной около двух месяцев. Принцесса отравила к нему лекаря; а дней через шесть после крестьянкиной смерти решилась сама видеть нещастнаго; выбрала такой день, в которой Принц был на охоте у села в легкую коляску с Бароном Сартисом, старым придворным и с своею Камерфрейльною - и поехала в Бинген.

Крестьянин, бедный Герман, знал уже о смерти жены своей. Амелия нашла его все еще больного и весьма огорченнаго. Он был лет тридцати от роду, умен, добросердечен и с характером. Отец Мангеймской мещанин, воспитал его очень хорошо, но вдруг обеднял и с горя умер. Сын, не имея пропитания, записался в солдаты; служил десять лет в Прусской армии, получил отставку, женился на молодой крестьянке и возвратился с нею в свое отечество; купил маленькую землицу с хижиною, работал прилежно - но частый неурожай и худое здоровье довели его до крайней бедности. Нещастная жена, два дни не имев куска хлеба, решилась прибегнуть к великодушию Принцессы.

"Я приехала к тебе с важным предложением," сказала Амелия Герману: "мне кажется, что я имею права матери на любезного младенца, мною спасеннаго: оставь его у меня; я воспитаю дочь твою, и возьму на себя попечение о судьбе ея." - Она ваша, отвечал Герман со вздохом: обязана вам сохранением жизни своей; и для того я должен оставишь ее у вас. Да и могу ли сам воспитывать? - "Нет, Герман," сказала Прияпесса: "не хочу, чтобы крайность заставила тебя решишься на такую жертву; я определю тебе достаточную пенсию, которую будешь получать во всяком случае: возьмешь ли дочь к себе, или оставишь у меня. Вот первой год пенсии. Сверх того велю поправишь твой домик; куплю все нужное для сельского хозяйства и еще несколько десятин земли подле твоей; и естьли возьмешь к себе дочь, и когда она войдет в лета, то я дам ей хорошее приданое. Теперь выбирай." Амелия вынула из кармана несколько луидоров и положила на деревянной стол.

Герман, вместо ответа, смотрел пристально на Амелию, и глаза его наполнились слезами. "Ты соглашаешься?" Сказала тронутая Принцеса. - Ах, милостивая государыня! отвечал он: дайте ей ваше сердце: это благодеяние важнее всех других! Но дозвольте мне не принимать пенсии. - "Для чего же?" - Леность не достойна милостей. Добродетель ваша поможет нещастному и невинному, но единственно тем, что даст ему возможность работать с успехом.

Принцесса, удивленная и еще более обрадованная такими благородными чувствами, с великим любопытством расспрашивала Германа о всех обстоятельствах его жизни. Он рассказал ей свою историю; и наконец, поговорив несколько часов искренно и с доверенностию, Амелия настояла, чтобы Герман, не соглашаясь взять пенсии, взял по крайней мере кошелек с луидорами; чтобы хижина была исправлена и убрана; чтобы он принял в подарок шесть или семь коров и несколько десятин земли.

У Принцессы были дорогия серьги: она тихонько продала их за десять тысячь ливров, коими деньгами поправила хозяйство добродушного Германа. Через несколько месяцев очутились у него хорошенькой домик, скотной двор, большой луг, поле и сад. Амелия, видя изобилие и щастие там, где прежде была нищета и горесть - видя живую, сердечную признательность доброго человека думала с радостию: "все это сделали серьги, которые драли мне уши! Какая безумная женщина предпочла бы их неизъяснимому удовольствию благодеяния?"

Нет, не будем клеветать на человеческое сердце; нет, почти все женщины на месте добродетельной Амелии имели бы такие чувства. Но редкие ищут способов быть на её месте; у которой нет бриллиянтов, та хочет их иметь; у которой есть, та бережет. Мы бываем жестокосерды от привычки, забвения и незнания; надобно узнать, чтобы любить. Склонность к блестящим безделкам и роскоши происходит от недостатка в опытах добродетели.

Между тем Германова дочь, не смотря на предсказание Доктора, разцветала как свежая, прекрасная роза; для того Амелия назвала ее сим именем, и через три года взяла к себе. К чему это? говорила в своем обществе Баронесса Клакенберг, пожимая плечами; что выдет из этой девочки? Но любезная Принцесса следовала любви своей к добру, не думая, что мыслят и говорят об ней люди. У нее было два сына: один в лета Розы, а другой старее, именем Фридрих, которого, не смотря на её благоразумие, придворное воспитание уже крайне испортило. Принц не хотел слушать Амелииных советов. "Я хочу, говорил он, чтобы сыновья мои воспитывались по моим правилам" - хотя в самом деле не имел никакой идеи о воспитании и никаких правил. Он совсем ни во что не вмешивался, полагаясь на Фридрихова надзирателя, и никогда не спрашивая его о сыне. Надзиратель имел такую же доверенность к дядьке, а дядька к камердинеру, невежде и льстецу, который таким образом был единственным гофмейстером молодого Принца.

Амелия освятила то место, на котором лежала без чувства Розина мать. Она велела построииь на лугу, близь дороги, маленькой домик; отдала его одному бедному крестьянину; купила ему двух Голландских коров и приказала, чтобы он всякой день несколько раз выходил на большую дорогу, и бедным, усталым пешеходам предлагал свежее молоко в фарфоровой чаше. Доброй и чувствительной Герман выпросил у нее дозволение посадить тут кипарисовой и розовой куст: трогательное изображение Розы и матери ея. Сие место называется памятником гостеприимства; оно известно в Германии.

Роза, приученная любить отца своего, часто к нему ходила; и время, проводимое ею в Германовой хижине, было для нее самым лучшим временем. Дядя ея, нажив в Англии несколько тысячь талеров, возвратился к брату своему, Герману; купил себе подле него землю с домиком, и поселился тут с женою и с сыном, которой был старее Розы двумя или тремя годами. Она во дворце никогда не играла ни с Принцами, ни с дочерьми придворных госпож, которые запрещали им дружиться с крестьянскою девочкою; и так не мудрено, что она скучала в пышных залах. Видя удовольствие ласкового отца своего, радость молодого Вильгельма, её двоюродного брата, которой давал ей множество цветов, кормил яблоками, пирогами, и всегда играл с нею от доброго сердца, Роза без всякого философического и морального умствования находила, что люди в хижине гораздо щастливее, нежели во дворце. Этот образ мыслей утверждался в ней с летами. Когда Розе исполнилось 14 лет, Амелия, любя ее нежно, поверила ей свои тайны и горести. Роза, будучи равна умна и чувствительна, скоро узнала, что её благотворительница нещастлива и мужем и детьми своими. Сравнивая положение сей милой Принцессы с положением тетки своей, щастливой в мирном семействе, любимой, всегда утешаемой мужем и сыном, она тайно говорила в мыслях: "Нет, щастье не любит палат огромных; чтобы укрыться от глаз и зависти людей, оно поселилось с невинностью и простотою в смиренном домике земледельца".

Роза не бывала никогда в собраниях и на праздниках Двора; но ее видали иногда у Принцессы, и все говорили о редких её прелестях. Она хаживала к отцу только на несколько часов, потому что уроки занимали все её время; но в пятнадцать лет, имея уже более свободного от ученья времени, любя Искусства и чтение, она выпросила у Амелии дозволение всякую неделю проводить с отцом два или три дни. Герман прекрасно убрал для нее маленькую комнату подле своей: тут были книги, арфа и пиано-форте. Когда Роза шла в хижину, она скидала с себя богатое платье и все украшения, кроме Амелиина портрета, надевала белую юбку, корсет, соломенную шляпку, и казалась еще прелестнее, нежели в шелковом и кисейном левите: казалась Виргилиевою или Геснеровою пастушкою. Все родные дожидались ее у Германа: дядя, тетка у брат Вильгельм, которому тогда было уже 19 лет, Герман любил сего молодого человека как сына, и ревностно занимался его воспитанием. Вильгельм был трудолюбив, обработывал землю, но читал и книги, особливо-же в долгие зимние вечера; разумел музыку, подобно всем Немецким крестьянам, и, как многие из них играл приятно на флейте. Ожидая сестры, он срывал все цветы в саду отца своего, приносил их к дяде и украшал ими её комнату, сверх того зная, что Роза любила птиц, сделал для нее маленькой птичник в Гермаковом огороде. Одним словом, Вильгельм был нежен, ласков, приятен лицом, кроток, добродушен и чувствителен. Роза привыкла с младенчества любить его как брата, и никогда в обхождении с ним не имела той робости, которая обнаруживалась в ней при других молодых людях. Но Вильгельм с некоторого времени сделался скромнее и задумчивее, Роза не примечала того; потому что он не переменялся в своем ласковом внимании к её удовольствиям. Она всегда приходила к отцу в субботу, чтобы провести с родными целой день, посвящаемый отдохновению. В воскресенье поутру ходили в церковь: и светские люди, самые набожные, не могут вообразить, сколь сладостно для поселян исполнение сей Християнской должности! Людям всегда приятно собираться вместе по одному чувству и мнению; тогда они с любовию смотрят друг на друга; мысль, что сердца их одним занимаются, приятна и душе и самолюбию - но это может быть только в сельском храме. Как священна приходская церковь сама по себе для земледельца! в ней он слышал первые наставления добродетели; тут Религия благословила его брачное соединение, тут он в своем ребячестве певал на крылосе с таким удовольствием; туда приходит молиться с верою; там надеется, и в горестях утешается!...

Можно наскучить удовольствиями, противными строгой Морали; то те, которые считаются долгом благочестия и представляются памяти в виде добрых дел, всегда милы сердцу. Великолепные обряды Богослужения возвышают душу поселян и приятно занимают их часы свободные. Большие годовые праздники составляют для них эпохи в жизни. Дети, увенчанные розами, идущия с важностию за служителями олтарей, - отцы и матери, смотрящие на них с душевною радостию, - сельские девушки, которые украшают жертвенник цветами и собираются вместе петь Рождество Христово - имеют такие живые чувства, каких не могут дать сердцу наши светские и по большей части скучные праздники.

Новые философы? знаете-ли вы, о чем говорю? Не думаю; но друзья человечества должны знать сию спасительную необходимость его (Все это относится к нынешним обстоятельствам Франции, и писано не для нас.).

Прежде 5 когда Роза возвращалась во дворец, Вильгельм с матерью провожал ее; но с некоторого времени не ходил уже далее памятника гостеприимства, не сказывая? для чего; одна мать его провожала Розу, и возвращаясь находила сына сидящего в глубокой задумчивости, между кипарисового и розового куста.

Сын Короля Английского, в проезд, свой в Берлин, остановился на несколько дней в столице Амелиина Княжества. Для него давали балы, и Барон Сартис хотел также угостить Принца. Он думал, что Роза могла быть на его бале. Амелия с удовольствием на то согласилась, и сама Роза тайно веселилась мыслию явиться среди блестящего собрания в свите своей благотворительницы. До того времени, воспитываемая в уединении и простоте? она не чувствовала в мирном сердце своем никаких движений тщеславия; но когда, на кануне бала, ей принесли от Амелии белое атласное платье с флером и с полевыми васильками, она вышла из себя от радости; тотчас надела его, и смотрясь в зеркало, думала, что видит себя в первой раз: потому что в первой раз сравняла себя в воображении с другими женщинами, а когда человек дозволит себе такое сравнение, то всегда обратит его в свою пользу.... Сперва она подумала; "я желаю, чтобы Вильгельм увидел меня в этом наряде;" а следующия мысли её обратились на бал.. Роза, против своего обыкновения, во весь тот день не могла ничем заниматься; была в волнении и в рассеянности. это случилось в субботу: она написала к отцу, что не может быть у него, не упоминая о празднике; но требовала, чтобы Вильгельм пришел к ней на другой день после обеда, говоря, что в случае отказа она на него рассердится.

В день бала Роза после обеда в своей комнате оделась, выслала служанку, села на кресла и взяла книгу; всякую минуту смотрела на часы, ожидая Вильгельма; подумала о бале - и вдруг, от неизъяснимого беспорядка в идеях, не только уже перестала нетерпеливо ждать Вильгельма, но и боялась даже прихода его. Всякая минута, всякая мысль умножала эту боязнь. Волнение сделалось в ней так сильно и мучительно, что она решилась прежде назначенного часа итти к Амелии.... встала, взяла опахало, перчатки.... В сию минуту услышала Вильгельмов голос, затрепетала и не могла дышать.... Дверь отворилась; вошли и мать и сын. Первая, увидев Розу в таком прелестном наряде, ахнула от удивления и радости; а сын побледнел, ступил шага два, оперся на стул, и сказал: ах, Роза!... В голосе его была такая жалкая укоризна, что Роза поняла всю её силу; взглянула на Вильгельма; встретила его взор, упала на кресла и залилась слезами.... Тетка огорчилась, не понимая слез ея; глядела с изуилением на сына, на племянницу.... Вильгельм, утешенный чувствительностию Розы, наконец ободрился, подошел к ней и сказал: "Вот для чего не хотел я быть здесь! Не в палатах, не в богатом наряде люблю видеть милую сестру мою; здесь не узнаю Розы; здесь бедной Вильгельм уже не брат твой!"...

"Всегда, всегда милой брат души моей!" сказала с жаром Роза: "о Вильгельм! ничтожная суетность оскорбила истинную нежность: какая непростительная вина в любви сердечной! Мне хотелось, чтобы ты видел меня в этом платьи; а теперь ненавижу его, сорву с себя, и не выду из комнаты!"... Она еще не успела договоришь, как Амелия прислала за нею Вильгельм просил, заклинал ее итти к Принцессе. Роза в замешательстве, в горести, медлила. Тетка и брат оставили ее: Роза пошла к Амелии.

Она в самом деле хотела бы освободишься от бала; но должно было исполнишь волю Принцессы, которая, заметив её печальной вид, приписала его робости и боязни явиться в первой раз во многолюдном собрании. Амелия, как нежная мать, осмотрев весь наряд своей воспитанницы, велела позвать Баронессу Клакенберг, которая пришла с дочерью, достойною своей матери, то есть спесивою, тщеславною и грубою. Баронесса не знала, что Роза ехала на бал, и с удивлением закричала: "как! и девица Герман едет с Вашею Светлостию?"... Конечно, отвечала Амелия: не правда ли, что она прекрасно одета? - "Да, платье очень богато." - Не богато, а к лицу; вы согласитесь. - "Только девица Герман верно сама себе удивляется в таком наряде." - Ни мало; одни глупцы удивляются безделкам. Но Барон Сартис ждет нас. Поедем. - Сказав это, Амелия вышла. Баронесса, в великой досаде, раза три повторила дочери: поди, поди скорее! что значило: "не пускай вперед Германовой дочери!" Девица Клакенберг, не уступая матери в её благородной досаде, несколько раз толкнула смиренную Розу, которая совсем не думала оспоривать.

Великой почести быть шагом вперед! Молодая Баронесса, сидя в карете подле Розы, всячески старалась измять её прекрасное платье. Говорили мало. Мать и дочь злились; Принцесса, не смотря на кротость свою, на них досадовала; Роза в великом замешательстве молчала.... Приехали к Барону. Все глаза устремились на Розу; она всех затмила; одну ее видели. Английской Принц три раза танцовал с нею, и уехал с бала, не зная, что есть на свете знатная девица Клакенберг. Среди таких блестящих приятностей скромная, застенчивая Роза вела себя наилучшим образом: мысль о Вильгелъме удаляла от нее всякую суетную мысль. В грустном своем расположении она упрекала себя балом, и ничем не занималась; зависть не могла ничего осудить в ней; тем более пылала ненависть и злоба.

Старший Амелиин сын, подобно отцу, не судил никогда собственным умом и крайне удивился всеобщим похвалам, которыми осыпали Розу. Он прежде совсем не замечал ее, и веря придворным Госпожам, думал, что она не отлична ни красотою, ни умом своим. Но слыша, что все хвалят ее без памяти, доброй Принц вдруг смертельно в нее влюбился, и на другой день открыл свою тайну сыну Баронессы Клакенберг, другу его. Сей молодой человек, лет двадцати шести, воображал себя великим философом, потому. что он знал наизусть несколько выражений Вольтеровых и Дидеротовых, и старался следовать в жизни их эпикурейским правилам; сохранил в душе всю надменность Немецких Баронов, но за то славился презрением ко всем готическим наставлениям Морали. Обрадованный доверенностию наследного Принца и мыслию, что во дворце будет еще новая тайност, он утвердил Фридриха во мнении, что страсть его жива, и следственно непобедкма, и старался уверить, что ему ни мало не безчестно погубить невинную девушку, воспитанную его матерью; примолвил даже, что Амелия будет рада такой связи, в надежде удержать его тем от слабостей, менее благопристойных. Принц, ободренный таким образом в своей любви, написал к Розе нежное письмо и спрятал его, в ожидании удобного случая. Дни через два после того привели ему пару лошадей, купленных для него в другом городе. Это было в самый час прогулки. Ему сказали, что лошади не очень смирны; но он считал себя славным кучером, и вздумал покатать на них мать свою и Розу. Амелия сперва не хотела; наконец согласилась с тем условием, чтобы ехать не далее памятника гостеприимства. В коляске было два места: Принцесса и Роза сели в нее, а Фридрих на козлы, и поскакал, не дожидаясь лакеев. Лошади стали горячишься: Роза боялась. Принц уверял ее, что он и самых львов смирил бы в одну минуту; стал на ноги с гордым видом и замахнулся бичем: лошади поднялись на дыбы, а Фридрих испугался, и слетел на землю. Амелия закричала.... лошади поскакали берегом вдоль реки, и коляска всякую минуту могла опрокинуться в воду. Амелия и Роза, в ужасе и беспамятстве, обнялись друг с другом и ждали смерти. Вдруг человек бросается: на встречу лошадям, сильною рукою схватывает их за узду, удерживает и кричит: Роза! сойди! Принцесса! выходите!.... Роза с восторгом узнала голос Вильгельмов; ободрилась, откинула подножку, и вышла с Амелиею, благодаря Небо и милаго брата.... Амелия села на землю, говоря слабым голосом: где сын мой? что с ним сделалось? Она упала в обморок. Роза, обливаясь слезами, схватила ее, на руки и звала Вильгельма, которой, привязав лошадей к дереву, спешил упасть к ногам своей любезной, под видом, что помогает Амелии; он держал её голову, а Роза давала ей нюхать соль. Она еще в первой раз видела человека без памяти, была в отчаянии, и кричала: "Боже мой! она умирает! бледнеет! не дышет!... Я лишаюсь ее на самом том месте, где она спасла жизнь мою!"... Наконец Амелия открыла глаза, и спросила, опять о сыне. Он шел уже к ней; и хотя не много прихрамывал, но впрочем был здоров. Амелия, увидев его, была вне себя от радости; целовала Розу; с живым чувством благодарила Вильгельма и называла своим спасителем. Принц, оскорбляясь такими похвалами, с холодным видом предложил матери возвратиться пешком во дворец; но Амелия от великой слабости не могла итти. Вильгельм сказал, что у них тотчас будет карета, бросился к коляске, отвязал лошадей, сел на козлы и пустился как из лука стрела. Принц, досадуя на его смелость, кричал ему, чтобы он остановился; но Вильгельм, показывая, будто не слышит, скачет далее. Роза, в беспокойстве, но с некоторою приятною гордостию, провожает его глазами. Амелия хвалила молодого человека; а Роза, слушая ее с нежным умилением, поцеловала руку ея, как будто из благодарности за милость к Вильгельму. Хотя Принц, был не великой наблюдатель, однакожь заметил это невинное движение, и почувствовал что Вильгельм его совместник.

Карета приехала; возвратились во дворец. Фридрих в такой нещастной для себя день не смел отдать Розе письма своего, и сверх того считал за нужное посоветоваться с философом Клакенбергом о своей ревности. Барон смеялся над забавным совместничеством, и так ободрил Фридриха, что он на другой день отдал свое любовное объявление. Роза, заплакав от досады, прибежала с письмом к Амелия. Тут Принцесса открыла ей свое намерение. "Граф N., сказала она, любит тебя; ему тридцать пять лет; он доброй человек, богат, хочет на тебе жениться, и мне одной объявил тайну свою. Мы согласились отсрочить свадьбу на год; но дурачество сына моего заставляет меня ускорить ее. И так, любезная Роза, поди теперь же к отцу, сказать ему о том, и требовать его согласия. Думаю (примолвила она с улыбкою), что он не будет спорить с нами. Скажи, что Граф дает ему землю и прекрасной домик близь того замка, где вы будете жить семь или восемь месяцев в году; следственно он не расстанется с милою своею дочерью." Роза трепетала, и наконец не могла удержаться от слез; не отвечала ни слова, пошла в хижину, и рассказала отцу все слышанное от Амелии. "Что же ты думаешь?" спросил Герман. Она закраснелась и потупила глаза в землю. "Хочешь-ли знатности?" - Нет, батюшка, отвечала Роза: я уверена, что этот брак не сделает меня щастливою.... Герман обнял ее с восторгом, говоря: "Милая дочь! Бог наградит тебя за то утешение, которое чувствую в эту минуту! Однакожь не думай, чтобы, отказываясь от знатности и богатства, ты приносила великую жертву добродетели; нет, это ложное щастье заставило бы тебя часто плясать от горести. Из доброго семейства, которое тобою славится, ты перешла бы в такую фамилию, которая стыдилась бы видеть тебя в своем кругу. Ты была бы там последнею; напротив, оставаясь с нами, по добродетелям своим, приятностям и скромности будешь всегда иметь первое место. Одним словом, ты жертвуешь одною гордостию и ложными удовольствиями роскоши, но все истинные приятности у тебя остаются: мир души, дружба, изобилие, спокойной домик, плодоносная земля, прекрасной садик и цветники. Сохрани, милая Роза, сохрани на себе эту простую одежду, и руку свою отдай навеки такому человеку, которой примет ее с восторгом и благодарностию, и которого душа тебе известна.".....Герман замолчал; а Роза, устремив на него наполненные слезами глаза, взором своим, казалось, требовала, чтобы, он наименовал человека.... Я позову Вильгельма, сказал наконец Герман.... "Ах нет! сами говорите!" отвечала Роза. - Не уже ли ты не понимала нашего общего желания?... "Батюшка, друг мой!" - Хочешь ли его исполнить? - "Батюшка! дочь ожидает вашего повеления"... Герман встал, вышел, и через минуту возвратился с Вильгельмом, которой, упав на колена перед Розою, однеми слезами мог изъявить свою радость, свое изумление и щастие. - Положили быть свадьбе через месяц, и требовать на то согласия Принцессы.

Роза возвратилась во дворец. Надевая другое платье и видя опять великолепные комнаты, блеск и роскошь, она почувствовала в сердце какую то горесть; испугалась себя, и не разумела, как можно жалеть о том, что не достойно уважения. Она не знала, что это минутное противоречие есть дело не сердца, а воображения. Вспомнив о Вильгельме и своем отце, Роза успокоилась; но только с величайшею робостию могла сказать Амелии, что Герман не соглашается. Принцесса изумилась. "И так он помешался!" отвечала она: "но не тужи, милой друг мой! я завтра сама поеду к нему."... Ах нет! воля его тверда и решительна..- "Чего же он хочет?!" - Зятя по своему сердцу и, должно признаться, по моему! - "Кого же?" - Избавителя моей благотворительницы. - "Вильгельма?" - Я его люблю. - "Ты предпочитаешь Вильгельма Графу N.?" - Батюшка выбирает его. - "И ты сама?" - Естъли мне только позволено выбирать.

Оскорбленная Амелия, помолчав, сказала с холодным видом: "Признаюсь, что я ожидала от тебя других, благороднейших чувств, и не думала воспитывать тебя для хижины".... Ах! ваши благодеяния не потерлны, с жаром отвечала Роза: признательность останется навеки в моем сердце. Таланты, которые имею по вашей милости, не будут конечно славиться в свете, но украсят мое уединение; мне не станут завидовать, но я буду щастлива; щастлива и тем, что всегда могу видеть вас. Блеск знатности и богатства ослепит ли чувствительное сердце, вами образованное? - - "Довольно, довольно, Роза!" сказала Амелия, смягчив голос и вид свой: "подумай еще хорошенько, и отвечай мне решительно через неделю!"

Принцесса, гордясь своею питомицею, желала ей блестящего замужства; Однакожь внутренно удивлялась её твердости. Могла ли сама нежная, добрая Амелия, размыслив основательно, не чувствовать, что истинное благородство состоит в презрении гордой суеты, и что обыкновенная душа пленилась бы теми выгодами, которых не хотела Роза? Такие мысли были уже великим достоинством для Принцессы; однакожь Амелия все еще желала, чтобы Роза вышла за богатого и знатного господина.

Неделя минула, и Роза повторила все то, что она говорила прежде. Амелия начала досадою, а кончила искренним добродушным согласием, обещая Розе, вместо приданого, несколько десятин земли и стадо овец. Условились сделать свадьбу без всякой пышности, и до того времени не говоришь об ней.

За неделю до назначенного дня Роза скинула навсегда то платье, которое носила при Дворе, и надела крестьянское, с тем, чтобы уже никогда не оставлять его. Переодеваясь таким образом, она грустила, и чтобы оправдаться в собственных глазах своих, повторяла: я расстаюсь с моей благодетельницею, и только об ней жалею!

Роза с трепетом вошла в кабинет к Амелии, и с рыданием упала к ногам ея. "Милая Роза! сказала Принцесса, обнимая свою питомицу: одно суетное предразсуждение заставляло меня не соглашаться на благоразумное твое намерение; теперь удивляюсь тебе и вижу, что рассудок бывает всегда на стороне невинного и чувствительного сердца. Гордость не ослепила тебя: за то, наградою твоею будет щастие; ты найдешь его в жизни сообразной с природою, в верности мужа и в добродетели детей своих. Ах! не жалей никогда о пышности, которою жертвуешь. Среди великолепия, меня окружающего - среди всех блестящих изобретений роскоши - естьли бы ты знала, сколько слез я пролила в жизни, сколько принуждения и скуки вынесла, и сколь много доброты надлежало: мне иметь в сердце, сколь много рассудка и мучительной осторожности требовалось на то, чтобы не развратиться!... Поди в щастливую свою хижину; сокройся под мирным её кровом от сетей порока и злобы! Я часто буду там видеться с тобою; и естьли бы не столь нежно любила тебя, то могла бы - там единственно могла бы в первой раз почувствовать зависть!"

Роза, ободренная ласками и благословением своей второй нежной матери, вырвалась из её объятий, и пошла в хижину с служанкою отца своего, которую он прислал за нею... Отошедши несколько шагов от дворца, она остановилась, взглянула на него и сказала: "Простите, великолепные палаты! прости, милое жилище моей благодетельницы! Роза, воспитанная в стенах твоих, уже никогда не войдет в тебя; Роза в смиренной хижине своей не будет уже предметом зависти!"... Последняя мысль умножила тайную грусть её сердца. Прости! сказала она еще тихим, жалким голосом, и спешила удалиться. Это горестное движение было последним вздохом светской суетности, которую природа, любовь и дружба истребили навеки в невинном и чувствительном сердце Розы. Она встретила Вильгельма, и забыла грусть свою. Герман также вышел к ней на встречу, и с восторгом обнял вместе Розу и Вильгельма - Розу, которая шла жить к нему! Он спешил показать ей Амелиины подарки: корзину, наполненную прекрасным бельем и крестьянским платьем, из кисеи и шелковых материй; большой стол красного дерева с серебром и с фарфором, шесть померанцевых дерев и множество цветов в горшках, которые все были расставлены в Розиной комнате.

"Любезная дочь! сказал Герман: наслаждайся своим богатством, не боясь, чтобы злоба людей отравила ядом твое щастие. Мы будем всегда жить просто; будем скромны и человеколюбивы. Бедные порадуются нашему избытку, и соседы не будут ему завидовать. Они все думали, что; ты сделаешься госпожею; возвращаясь в их состояние, утешаешь самолюбие поселян и придаешь им более важности в их собственных глазах; они простят тебе ум, таланты, богатство твое. Пример твой может образумить честолюбивых людей; и предпочитая сельскую жизнь, ты мстишь за нас гордой знатности.

Амелия, желая прославить добродетель своей милой Розы, объявила наконец всем, что она не хотела вытти за Графа N. Придворные госпожи, радуясь, что прекрасная Роза навсегда заключилась в хижине, искренно хвалили ее. Оне, рассуждая о том, сто раз повторили все, что обыкновенно говорится о щастии сельской жизни, любви и неизвестности. Ни которая из них не верила сему щастию, но думала уверишь других. О Натура! о любовь! восклицали Дамы - и дней шесть придворные разговоры менее обыкновенного были сухи и скучны.

Роза вышла за Вильгельма, которой переселился к Герману; и всякому путешественнику говорят в Бингене: "Естьли хотите видеть прекрасную галлерею, богатое собрание медалей, большой Английской сад, подите во дворец, но естьли хотите видеть образ невинного и совершенного щастья, то подите в хижину мудрого Германа."

Жанлис Мадлен Фелисите - Роза, или Палаты и хижина, читать текст

См. также Жанлис Мадлен Фелисите (Ducrest de Saint-Aubin) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :