Луи Жаколио
«Затерянные в океане (Perdus sur l'ocean). 8 часть.»

"Затерянные в океане (Perdus sur l'ocean). 8 часть."

Чтобы объяснить европейцам свое знакомство с французским языком, Гроляр должен рассказать, что свое детство и молодость он провел в Пондишери, а затем, соскучившись по своему родному острову, добрался опять сюда после долгого скитания по разным островам архипелага.

Запомнить это было нетрудно, но теперь следовало преобразиться в настоящего дикаря, и Ланжале подал пример своему приятелю, который сначала не решался подвергнуться этой процедуре, необходимой для успеха задуманного Парижанином плана.

Церемониймейстер призвал королевских татуировщиков и приказал им разукрасить короля и его друга по образцу древних королей мокиссов, когда они снаряжались для войны, заменив только настоящую татуировку соответствующим рисунком, исполненным живописью.

Первым делом они приступили к разрисовыванию Гроляра, которому следовало торопиться, так как он должен был встретить офицера, находившегося на шлюпке. Королевские татуировщики начали с того, что покрыли Гроляру лицо, шею, руки и ноги, часть груди и спины легким слоем раствора шафрана, создающего полную иллюзию естественной окраски туземцев, и на этом светло-бронзовом фоне изобразили яркой густой черной краской (чрезвычайно блестящей и с примесью сильного сиккатива, благодаря чему краска тотчас же высыхала, едва ее успевали наложить) красивые рисунки простой и скромной татуировки, которая должна была отличать родственника и переводчика короля от августейшей особы самого правителя.

Едва только "наряд" Гроляра был закончен, как английский офицер, в сопровождении восьми человек матросов, вооруженных с головы до ног, с развевающимся белым флагом, явился ко дворцу, желая быть допущенным к королю.

- Поди, друг мой, и переговори с этим Джоном Буллем! - сказал Ланжале, предоставляя себя, в свою очередь, в распоряжение татуировщиков. - Смотри, не выходи из своей роли, помни твердо, что я тебе сказал! - добавил Парижанин наставительно.

Гроляр, облаченный ради этого торжества в длинную тунику туземного покроя одного из ярких цветов и сопровождаемый несколькими придворными, вышел под аджупу, где ожидал английский офицер со своей свитой.

- Привет белому человеку от имени короля, моего повелителя, - сказал он по-французски. - Чего желаешь ты, белый человек, прибывший на наш остров со знаменем мира и доброжелательства?

Для начала это было неплохо. Но он мог бы еще долго говорить в том же тоне, не дождавшись ответа: до того англичанин был поражен, услышав из уст этого дикаря чистую французскую речь

- Белый человек, - продолжал Гроляр, - я вижу, удивлен, что перед ним стоит темный человек и говорит на его родном языке!

Гроляр умышленно сделал вид, будто он не знает различия между отдельными народами Европы.

После такого вступления он одним махом передал англичанину историю, придуманную для этого случая Ланжале, которая была принята без малейших возражений. Английский офицер был, во всяком случае, весьма рад, что имеет возможность объясниться на европейском общедоступном языке, а не одними только знаками.

- Командир этого большого судна, которое ты видишь там, послал меня засвидетельствовать твоему королю его почтение и принести ему привет! - сказал офицер, ответив на поклон Гроляра.

- Король, мой милостивый господин и повелитель, также приказал мне выслушать твои приветственные речи, поручить тебе передать твоему командиру его наилучшие пожелания и сообщить, что Его Величество король готов принять его на торжественной аудиенции сегодня ровно в полдень, со всей его свитой!

- Не могу ли я раньше быть представлен Его Величеству? - спросил офицер.

- Что же, ты думаешь, что великого Императора мокиссов может так запросто видеть каждый, кто пожелает, - ответил Гроляр с заметным неудовольствием, - ты будешь представлен королю твоим командиром, если твой чин достаточно велик, чтобы ты мог удостоиться такой великой чести!

Офицер прикусил губу, получив такой урок, но счел за лучшее не поднимать этого вопроса из опасения заслужить упрек своего начальства.

- А от имени кого должен я буду передать моему командиру сказанные мне тобой слова? - спросил он Гроляра, жалея узнать, с кем он имеет честь говорить.

- Ты ему скажешь, что с тобой говорило второе лицо в государстве - первый министр и дядя короля!

- Слушаю, Ваше Высокопревосходительство, - ответил офицер с оттенком особой почтительности, вызванной чувством собственного достоинства, с каким говорил с ним его темнокожий собеседник, - я в точности передам все моему командиру. А Его Величество также говорит по-французски?

- Нет, мой царственный племянник говорит только на своем родном мокисском языке. Но я буду служить ему переводчиком!

После этих слов офицеру оставалось только откланяться и вернуться на свое родное судно, где его рассказ возбудил всеобщее удивление и любопытство.

Фрегат "Виктория", под командой капитана Брауна, совершал свое плавание со специальной научной целью, то есть был, в сущности, в распоряжении научной экспедиции. Поэтому на нем находились ученые представители всех естественных наук и члены Лондонского Королевского Общества. Кроме того, здесь были еще один известный художник, два фотографа и несколько ученых специалистов: механиков, инженеров, геологов и минералогов, не считая доктора Даниэля Патерсона, который был выдающимся этнографом в самом широком смысле этого слова. Все эти господа заранее радовались случаю почерпнуть самые интересные сведения в незнакомой и неизвестной еще стране, где они имели счастье найти переводчика, свободно говорящего на языке, более или менее знакомом каждому из них.

Уступая всеобщему желанию, командир согласился взять с собой не только офицеров своего судна, но и десяток молодых гардемаринов. Командир ничего не имел против того, чтобы поразить дикарей многочисленностью своей блестящей свиты, затянутой в новенькие мундиры, расшитые золотом, так как, согласно его распоряжению, все должны были быть в полной парадной форме. Сорок человек матросов, со штыками на ружьях, должны были сопровождать это громадное шествие; спущен был командирский вельбот и две китобойки, которые едва вместили всех желающих съехать на берег и удостоиться чести быть представленными королю мокиссов.

За полчаса до полудня лодки отчалили, чтобы прибыть к назначенному времени ко дворцу.

Между тем Ланжале не бездействовал. Его красивое с правильными чертами лицо, покрытое бронзовой краской, разукрашенное художественными рисунками, было особенно интересно и привлекательно; волосы, зачесанные вверх и связанные одним большим пучком на макушке, были расцвечены перьями разной величины, со вкусом подобранными и расположенными наподобие короны или тиары.

Вместо одеяния он воспользовался куском дорогой великолепной ткани, которую нашел в унаследованных им сокровищах предшественника Гроляра, а вокруг стана обвил широкий пояс из тончайшей ярко-красной ткани, за который засунул свой револьвер и длинный нож с изогнутым лезвием.

В этом костюме, который шел ему как нельзя лучше и которому его манера и осанка придавали чрезвычайную грацию, он производил самое величественное и внушительное впечатление.

Все его министры были в своих лучших праздничных одеждах; две тысячи человек войска, вооруженных копьями, выстроившись в строгом порядке по обе стороны площади перед дворцом, производили также весьма внушительное впечатление.

Все были на своих местах, когда прибыли чужеземные гости. На обширной площади перед дворцом был приготовлен на возвышении трон, пока еще незанятый, но король мокиссов не заставил долго себя ждать. Торжественный марш, превосходно сыгранный на тромбоне, раздался из покоев дворца, предвещая выход короля, и едва последние звуки его смолкли, как в дверях появился молодой король в сопровождении своего дядюшки, министров, начальника своей гвардии и многочисленной свиты придворных.

При его появлении громкие крики приветствия огласили воздух - это была собравшаяся на площади за шпалерами войск толпа туземцев, которые так громко и так радостно приветствовали своего короля. И в то время как Ланжале торжественно и с большим достоинством направлялся к своему трону, войско отдавало ему честь своими копьями, отвечая на его милостивый знак громким и раскатистым криком: "Да здравствует наш король!"

По приказу своего командира английские моряки также прокричали с бешеным энтузиазмом троекратное "ура!", как они всегда это делают при посещении кем-нибудь из высочайших особ их судна. Ланжале отвечал приветливой улыбкой, полной величественности и благосклонности в одно и то же время.

Дойдя до своего трона, он взошел на две ступени возвышения и сел, имея по правую руку от себя Гроляра, а по левую - своего обер-церемониймейстера.

Встреча началась.

Первым подошел командир фрегата капитан Браун и, преклонив слегка колено, громко и отчетливо произнес следующие слова:

- Я, Джордж Браун, по воле моей всемилостивейшей королевы Виктории командир фрегата ее имени, имею честь принести Вашему Величеству мои почтительнейшие приветствия от имени моей повелительницы и моего!

На это Ланжале привстал, пожал руку командиру фрегата и стал ожидать, чтобы ему перевели его слова, - что Гроляр сделал подбором самых невероятных слогов без малейшего значения и смысла, в которых и сам он не мог разобраться. Выждав, когда он кончил, Ланжале ответил:

- Благодарю командира этого превосходного судна белых людей за приветствия, принесенные мне от имени его королевы и его собственного, и, со своей стороны, прошу принести и мои приветствия королеве Виктории и мои искренние пожелания ей счастья и удачи во всем.

XXIV

Представления. - Королевский этикет. - Рассуждение доктора Патерсона. - Разумный и мудрый ответ. - Космогония. - Добро и зло.

Наш парижанин, хотя и владел собой превосходно, но чуть было не разразился смехом, когда Гроляр стал лепетать бессмысленные слоги, не походившие решительно ни на какое человеческое наречие; чтобы вразумить его и напомнить ему, что в их распоряжении самым естественным образом находится настоящий язык мокиссов, которого эти иностранцы не понимают, он сам отвечал ему по-мокисски.

Это явилось как бы откровением для Гроляра, который чуть было не погубил всего своей растерянностью, так как вторичное бормотание тех же бессмысленных слогов, в которых он сам терялся и путался, наверное обратило бы на себя внимание англичан.

После того как Гроляр в точности передал по-французски слова короля, командир "Виктории" попросил разрешения короля представить ему своих офицеров и членов научной экспедиции, на что и последовало немедленное разрешение.

Не удостаивая офицеров пожатием руки, как бы желая отметить этим разницу положения между ними и командиром, Ланжале каждому из них ласково улыбался и говорил пару приветливых и любезных слов.

Когда пришла очередь ученых, то Ланжале снова стал подавать им руку, как бы желая подчеркнуть этим, что люди науки в его глазах стоят не ниже командира судна, и, в сущности, он даже с европейской точки зрения был прав, так как все эти господа обедали с командиром и стояли на равной ноге с ним. Но кто мог предполагать, что этому королю дикарей могут быть известны или понятны подобные тонкости?

Это возбуждало в европейцах всеобщее удивление и недоумение. Все ожидали, как отнесется король к двум фотографам, очередь которых быть представленными была уже недалека.

Перед ними подошел к королю художник, человек, имеющий громкое имя и пользующийся широкой известностью в Англии, и король милостиво протянул ему руку, как и другим, ученым и специалистам. Непосредственно за ним подошли один за другим оба фотографа; король благосклонно и ласково улыбнулся им и даже наклонил голову в ответ на их поклоны, но не протянул им руки.

- Это нечто невероятное! - не мог не воскликнуть командир, обращаясь к доктору Патерсону. - Где мог этот дикарь почерпнуть подобное тонкое понимание различий? Это, конечно, чисто инстинктивное понимание, так как видит он нас в первый раз, но чтобы не ошибиться, ему нужна была удивительно тонкая наблюдательность и знание людей!

- Да, в особенности последнее, - согласился доктор Патерсон. - Положим, эти дикари вообще привыкли к строжайшему порядку и строгой иерархии; кроме того, выражение лиц как у дикарей, так и у людей культурных одни и те же; таким образом, привычка повелевать или повиноваться сказывается в чертах человека как дикого, так и культурного, хотя у дикарей эта разница резче и заметнее. Взгляните хотя бы в этот момент на нашего знаменитого живописца Беннигстона и на лица наших двух фотографов; ведь разница в выражении этих лиц просто бьет в глаза. Итак, дикарь прекрасно улавливает эту разницу в выражении лиц - спокойная самоуверенность, чувство собственного достоинства у одних и тревожная, заискивающая любезность у других, желающих угодить и понравиться каждому.

Во время этого обмена мыслями представление королю закончилось. Тогда молодой король приказал принести кресло командиру и пригласил его сесть рядом с собой, после чего и началась настоящая аудиенция.

Браун начал с того, что объяснил королю в нескольких словах задачи ученой экспедиции, в распоряжение которой предоставлено судно, затем просил Его Величество соблаговолить указать им наиболее образованного и сведущего из своих приближенных, который помог бы выяснить и растолковать ученым некоторые интересующие их вопросы.

- Я сам буду отвечать на их расспросы, - сказал король, - потому что каждый из моих подданных знает только то, что необходимо для исполнения возложенных на него обязанностей, унаследованных им от его отца, а я один все знаю, потому что я король и должен все знать, чтобы все видеть, всеми управлять и стоять на страже наших исконных обычаев, чтобы они не изменялись, наших верований и преданий, чтобы они не забывались и не нарушались, и наших законов, чтобы они соблюдались.

- Превосходный и разумный ответ! - пробормотал восхищенный доктор.

- Сама мудрость и логика! - согласился с ним ученый Джереми Паддингтон. - Сколько европейских монархов могли бы показаться дикарями и невеждами в сравнении с этим дикарем!

- Теперь я полагаю, господа, - обратился Браун к своим ученым друзьям, - что не безынтересно было бы узнать мнение любезного монарха относительно происхождения мира, на что все единогласно согласились, и доктор, как этнограф, пожелал сам задать этот вопрос королю.

Собравшись с мыслями, почтенный доктор предложил свой вопрос через того же Гроляра, продолжавшего служить переводчиком, в такой форме:

- Будьте добры, попросите Его Величество ознакомить нас с преданиями и традициями мокиссов относительно происхождения всего, что мы видим и что существует в мире: земли, неба, солнца, звезд, животных и людей.

"Превосходно, - подумал Ланжале, - сейчас мы немножко позабавимся!" - И он начал следующий им самим измышленный рассказ, который Гроляр дословно переводил присутствующим.

- Вот что говорят наши старые предания о происхождении мира, - предания тем более достоверные, что они беспрерывно передавались из уст в уста, начиная от первого человека, жившего на земле, и до наших дней.

Вначале не было ровно ничего, кроме громадного, беспредельного пространства, среди которого носился Великий Дух Тэ-Атуа, имя которого означает "Тот, Кто Совершенно Один". Когда прошли тысячи и миллионы лет, Тэ-Атуа стал скучать в своем одиночестве и решил создать себе семью. Для этого он женился на своей "мысли", которой дал тело, созданное из его собственного, и которую назвал Че-На, то есть "Созданная Первой".

У них родился сын, который был назван Оро-Ату-Ина, то есть рожденный от Ату, Единого существовавшего, и Ины, верховной Божественной мысли.

Когда Оро-Ату-Ина был ребенком, отец дал ему два шара для игры, один золотой, другой серебряный. Но они скатились у ребенка в пространство и стали золотой шар - солнцем, а серебряный - луной. А Оро-Ату-Ина, когда вырос, создал землю, на которой живут люди, для того, чтобы у него было свое царство, и, создав ее, заставил солнце светить на землю днем, а луну - ночью.

- Удивительно! Невероятно! Поразительно! - шептали ученые

- Ну а звезды? - спросил кто-то.

- Звезды произошли в момент раздражения маленького бога Оро-Ату-Ина, когда тот, будучи ребенком, играл с тачкой золотого песка и, чем-то рассерженный, опрокинул ногой эту тачку. Блестящий золотой песок рассыпался тогда по небу, и каждая песчинка заблестела на небе. Оро приказал им остаться на своих местах и украшать небо в ночную пору. И так как каждая эта песчинка во много раз больше нашей земли, то люди хорошие, справедливые, честные и добрые переселяются на звезды после своей смерти и обитают там в мире и блаженстве.

- Ну, а куда же идут люди злые и дурные? - спросил доктор, едва сдерживая свой восторг.

- Злые и дурные люди, то есть их духи, носятся в пространстве без приюта и успокоения и выжидают, когда должен родиться в мире ребенок, чтобы вселиться в него и, воплотившись в нем, пережить жизнь сначала, очиститься от своих злых дел, загладить и искупить их лучшей жизнью и заслужить право переселиться в блаженные жилища золотых песков.

- Вот это философия! Право, она не хуже всякой другой! - воскликнул восхищенный доктор. - Я не ожидал услышать здесь ничего подобного.

- С того времени, - продолжал король, - добро и зло властвуют на земле; дурные помыслы и дурные поступки внушают нам бесприютные духи, тогда как благие мысли и хорошие поступки нам внушают добрые духи, переселившиеся в обители золотых песчинок!

- После этого, господа, нам остается спросить себя, дикари ли эти люди? - воскликнул Патерсон и развел руками от удивления.

XXV

Мокиссы. - Действие апельсинного вина. - Мнение его преподобия. - Людоедство. - Теща на жаркое. - Человеческое мясо. - Благая мысль. - Благодеяния мира.

Действительно, все слушали с удивлением эту красивую легенду, представляющую собой как бы смесь различных мифов человечества. - Ведь это произведет настоящую революцию в нашем Этнографическом Обществе, - сказал Патерсон, дословно записавший в свою записную книжку каждое слово Ланжале.

Затем пришла очередь членов Исторического Общества и Лондонской Академии Наук, которые обратились к королю с просьбой сообщить им кое-что из истории народа мокиссов.

- Собственно говоря, история моих предшественников является повторением одного и того же, как и жизнь одного человека повторяет собой жизнь другого, - начал находчивый Ланжале. - По крайней мере, это так по отношению к мокиссам.

- Это король-философ! - заметил своему соседу член философско-нравственного отдела академии.

- Это невероятно! Поразительно! - бормотал Иеремия Паддингтон. - Ах, если бы я мог представить подобного субъекта в Королевское Общество, какой бы это был грандиозный эффект!

Между тем Ланжале самым невозмутимым тоном продолжал:

- Происхождение народа мокиссов теряется в тумане времени, и имена царей первой династии канули в реку забвения. Что касается земных насаждений, то все предания согласуются в одном. Они гласят, что посланец Оро - Ро-Ко-Ко, упавший вместе с дождем на землю в одну темную ночь, научил мокиссов сажать бананы и изготовлять апельсинное вино. В тот день, когда первое вино было готово, он выпил его так много, что опьянел и стал говорить глупости мокисским женщинам. Такова была, конечно, Божественная воля, которая таким образом показала людям, что не следует злоупотреблять этим вкусным вином. Тогда часть населения этого острова стала смеяться над пресветлым Ро-Ко-Ко, но другие увели его в уединенную хижину и уложили в постель, напоив чаем и настойкой из апельсинового цвета, от чего этот полубог вскоре отрезвел и, вспомнив насмешки, пришел в бешенство. Разгневанный бог призвал на наш остров море, волны которого, покрыв землю, уничтожили почти всех злых людей, издевавшихся над ним; те же, кто не были сами по себе злыми и дурными, а только последовали примеру дурных людей, понесли наказание, но не столь жестокое: Ро-Ко-Ко протянул над ними руку, и они тотчас же изменили цвет кожи: одни стали белыми, другие желтыми, третьи - черными, четвертые - красными, а могучий порыв ветра подхватил их и разнес по разным концам земли. Те же из людей, которые выказали свою доброту и сострадание к полубогу, сохранили этот свой естественный цвет кожи, золотистый и приятный, каким обладал и первый человек, живший на земле, то есть первый мокисс, прародитель всего человеческого племени!

Можно себе представить, каково было восхищение и недоумение всех присутствующих, когда они слушали этот удивительный рассказ короля.

- Господа, - сказал наконец его преподобие Джосайя Ховард, священник, состоявший при экипаже "Виктории", - это доказывает вам с полной очевидностью, насколько точны наши библейские предания. Очевидно, этот остров служил местопребыванием кого-нибудь из ближайших потомков Ноя, который и передал это предание своим сынам и внукам.

Все без исключения согласились с мнением его преподобия, а Ланжале продолжал свой рассказ, стараясь всеми силами сохранить полную серьезность.

- Как я уже говорил, имена первых наших королей неизвестны, но мы знаем, что у них было в обычае поедать друг друга, чтобы завладеть властью. Сыновья поедали своих отцов, чтобы власть не ушла из их рук, затем поедали один другого, чтобы не иметь соперников; вскоре более родовитые стали следовать их примеру, а за ними и весь народ. От этого, конечно, народ мокиссов стал быстро убывать. Дело ведь доходило до того, что мокиссы стали поедать друг друга даже в своей семье, так что, например, приглашали соседа или приятеля полакомиться новорожденным, своим последним отпрыском, маленьким грудным ребеночком, вскормленным одним молоком, а гость отвечал на эту любезность приглашением, в свою очередь, отведать окорока его тещи.

Гроляр чуть не прыснул со смеха, переводя последние слова короля. Будь на месте этих господ французские офицеры и даже французские ученые, этот взрыв хохота был бы встречен дружным смехом, - и все сразу бы поняли, что этот милый дикарь просто подшутил на ними. На этом шутки бы окончились, а Ланжале стали бы поздравлять с его удачной выдумкой и веселой комедией, так хорошо разыгранной. Но англичане - дело другое: они могли вломиться в амбицию, мог произойти скандал; к счастью, все обошлось благополучно.

- Бедная женщина, - прошептал Джереми Паддингтон, подумав при этом о вдовствующей матушке своей жены и представив себе, что, быть может, и ее постигла бы та же участь, если бы она не имела счастья родиться в туманной Англии; и он невольно содрогнулся.

Ланжале, уловивший это движение, приписал его чувству самосохранения и поспешил успокоить гостя.

- Не беспокойтесь, - сказал он, - ни за себя, ни за кого бы то ни было из ваших товарищей; мы давно уже не едим ни родственников, ни друзей, ни гостей; эта участь предназначается исключительно только нашим врагам, павшим на поле битвы!

- Почему же, - позволил себе спросить Паддингтон, - вы не щадите тел ваших павших врагов, павших, как доблестные воины, в честном бою?

- Почему же давать пропадать даром такому громадному количеству превосходнейшего мяса? - с неподражаемой серьезностью возразил Ланжале.

При этом ответе все невольно переглянулись.

- Ах, господа! - воскликнул доктор Патерсон. - На это, действительно, ничего нельзя возразить; это абсолютный, чистый утилитаризм. Эти люди уже не убивают более себе подобных, чтобы поедать их, но съедают своих умерших врагов, употребляя с пользой это вкусное нежное мясо, которое иначе досталось бы в добычу воронам, шакалам. Он по-своему прав, и вы никогда не переубедите его. Кроме того, у него есть еще то оправдание, что в случае, если он падет в сражении, то будет точно так же съеден своим врагом; это, в сущности, высшая справедливость и ничего более.

- И вы оправдываете его, доктор? - с упреком заметил его преподобие.

- Нет, не оправдываю, а только объясняю его точку зрения. В сущности, какая разница между человеческим мясом и мясом другого животного? Главная основа та же, с точки зрения науки!

- Ах, эти доктора, с их неисправимым материализмом! - воскликнул его преподобие.

- Что ни говори, он чрезвычайно интересует меня, этот король; вот если бы мы могли увезти его в Лондон!

Ланжале уже второй раз слышал этот желанный возглас и внутренне поздравлял себя с успехом своей комедии. Он поспешил поделиться своей мыслью с Гроляром.

- Вот тебе и весь мой план заставить этих англичан увезти нас с собой, как бы против нашей воли, заставить во все время пути нянчиться с нами и ухаживать как за почетными гостями! Понял теперь? - спросил он его по-мокисски.

Гроляр утвердительно и почтительно наклонил голову, отдавая должное изобретательности своего друга.

Однако пора было прекратить этот частный разговор, так как и остальные ученые с нетерпением ждали своей очереди предложить свои вопросы королю дикарей.

- Вот, - продолжал Ланжале, - теперь мне остается уже немного сказать вам об истории мокиссов! После бесконечного числа войн, за которыми всегда следовали невероятно обильные пиршества, мокиссы в конце концов съели все соседние племена, одно за другим, так что из всех прежних соседей у них остались только одни атара, самое многочисленное и самое могущественное племя. В течение многих столетий они воевали друг с другом, оспаривая превосходство, но все напрасно; сколько они ни поедали друг друга, все не могли решить спорного вопроса, какой из двух народов сильнее и могущественнее, и вот, всего несколько месяцев тому назад, эти атара поднялись всем племенем и напали на мокиссов, чтобы разом и навсегда покончить со своими исконными врагами. Мокиссы ответили тем же, и на этот раз победа осталась за ними, - победа столь решительная, что в живых не осталось ни единого атара. Мертвых было так много, что после того, как весь наш народ в течение восьми дней наедался до отвала свежим мясом, их оставалось еще столько, что мясо это пришлось засаливать; да и этого соленого мяса оказалось такое обилие, что его едва только несколько дней тому назад прикончила

- А теперь, - сказал в заключение Ланжале, - когда у нас не осталось больше врагов, мы навсегда простимся с войной - этим бичом народов, и я буду стремиться направить все силы своего народа на земледелие, торговлю и производство. Я хочу, чтобы отныне у нас не было истории и чтобы мои подданные были просто счастливы, и ничего более!

XXVI

Абсолютный монарх. - Теория правления. - Роль министров. - Нечто новое. - Упражнения первого министра. - Королевские увеселения.

После этого заключения, удивившего слушателей Ланжале не менее, чем весь его рассказ, молодой король, довольный произведенным на его гостей впечатлением своей речи, обвел почтенное собрание долгим спокойным взглядом. - Превосходно говорил! - кричал доктор, усиленно жестикулируя, - полно глубокого смысла и своеобразной философии! Его необходимо показать нашей медицинской коллегии; никто в Лондоне никогда не видал ничего подобного!

На просьбу изложить основы его правления Ланжале так же, не задумываясь, принялся совершенно серьезно отвечать на отдельные вопросы, предлагаемые ему, временами делая вид, что он не совсем понимает, что у него спрашивают.

- Что вы называете основами? - спросил он.

- Основы - это то незыблемое и признанное на опыте безусловно правильным, чем руководствуетесь вы в ваших действиях по отношению к вашим подданным! - пояснил политик-моралист.

- Есть только одна такая незыблемая и безусловно правильная основа, - сказал Ланжале, - это моя воля!

- А почему?

- Потому что над ней не стоит никакой высшей воли, которая могла бы доказать ее неправильность или поколебать, или сломить ее. Так, например, если я скажу "это хорошо", а кто-нибудь осмелится сказать "нет, дурно!" - я прикажу отсечь ему голову, и мое слово все-таки останется незыблемо, и никто другой не посмеет сказать мне "нет!"

- Поразительно логично! - воскликнул доктор.

- Пусть только один мокисс получит право противиться моей воле, и тотчас пять, десять, двадцать, сто мокиссов также сочтут себя вправе противиться мне и заявлять свою волю, тогда будет столько же воль, сколько у меня подданных, и столько же королей, сколько голов. Но тогда подданные прежде всего пожрали бы меня, а потом стали бы пожирать друг друга! Напротив, когда на свете только одна воля - она священна для всех, и все повинуются ей; моя воля препятствует сильным поедать слабых, а старшим обижать младших, - и это очень важно, потому что сильные и знатные всегда будут стоять за короля, от которого они получают свою силу и могущество, а восстанавливая против себя слабых и малых, которых несравненно больше, я лишаю себя главной опоры своей власти: ведь слабые и малые представляют большинство, главную массу, с которой все большие и сильные, взятые вместе, ничего не смогут сделать, если все малые и слабые встанут за одно.

- Ну, что вы на это скажете, милейший Джосайя?! - воскликнул доктор, подпрыгивая на месте от удовольствия. - Ну-ка, докажите ему, призвав на помощь все ваши теории правлений, что он не прав!

- Но, однако, у Вашего Величества есть министры! На что же они вам, если вы не признаете никакой другой воли, кроме вашей?

- Мои министры являются только простыми исполнителями моей воли и моих приказаний; их главная обязанность заключается в том, чтобы развлекать меня и поддерживать полное равновесие в моем самочувствии. Таким образом, моя воля, являющаяся единственным законом в государстве, никогда не вырождается в прихоть или каприз, если я всегда весел и спокоен духом. Нужно остерегаться королей, мрачных духом и озабоченных; я требую поэтому, чтобы меня постоянно увеселяли, и того, кто всего лучше умеет это делать, я и назначаю первым министром.

- Ну-ка, старина, - обратился он по-мокисски к Гроляру, - покажи нам твое искусство, а главное - не ломайся, а то испортишь все дело!

- Не думайте, прошу вас, благородные чужеземцы, что мой дядя сделан первым министром из-за родства со мной; нет, он с большим трудом достиг этого звания, а родственные узы, связующие нас, заставили меня относиться к нему еще строже, чем к другому, чтобы не подать повода моим подданным думать, что я к нему пристрастен. Чтобы вы сами могли судить о его таланте, он сейчас позабавит вас своим искусством, - и это маленькое увеселение усилит наш аппетит к предстоящему пиру.

Англичане продолжали всерьез принимать все, что говорил молодой король, и с любопытство ожидали, что будет дальше.

- Не смущайся, друг мой, - обратился Ланжале по-мокисски к Гроляру, - ты же знаешь этих господ ученых, которые отправились к кругосветное плавание лишь для того, чтобы открыть что-нибудь новое там, где все давно уже открыто, и которые готовы написать целый том в пятьсот страниц об этом продырявленном булыжнике или одной полуистлевшей кости. Мы показали им здесь столько нового, что, так сказать, парализовали их способность мыслить. Ну, начинай же! Помни, что на нас смотрят.

По знаку короля слуги притащили все, что требовалось Для упражнений Гроляра, а толпа мокиссов, привычная к такого рода зрелищам и жадная до них, обступила кругом всю площадь, образовав своего рода арену, на которой свободно мог упражняться их отставной король.

Бывший сыщик и бывший король на время удалился и, сменив свою длинную тунику на более приспособленный для предстоящих упражнений костюм, вскоре снова появился перед присутствующими.

Подойдя к королю, он склонил перед ним колено, отвесил низкий поклон и, подняв над головой свою палицу, принялся вращать ею в руке с такой головокружительной быстротой, что временами казалось, будто он с ног до головы окружен сетью, а временами как бы совершенно исчезал из виду; при этом он, постепенно отступая назад, вскоре очутился в центре круга.

Тогда, по новому знаку короля, слуги принесли две громадные корзины апельсинов и лимонов и поставили их на землю, а король, сойдя с трона, первый подал пример забавной игры, состоявшей в том, что он брал из корзины плоды и бросал их изо всей силы в круг, образованный вращающейся палицей, а Гроляр, поймав их палицей, откидывал их обратно к ногам короля, приглашавшего англичан принять участие в этой игре.

Так как всякий спорт чрезвычайно увлекает англичан, то, с разрешения своего начальства, не только офицеры, но и прочие вскоре приняли участие в игре. Но никто не мог сравниться в ловкости и проворстве с молодым королем. Эта удача, по-видимому, несказанно развеселила короля, который стал громко хохотать, продолжая игру все с большим увлечением. Мало-помалу его хохот становился истеричным и наконец перешел в настоящий припадок. Но слуги знали, как поступать в подобных случаях: они принялись растирать ему желудок, поколачивать по спине, растягивать ноги и руки, как бы для восстановления дыхания, после чего он вскоре пришел в себя, спокойно вернулся на свое место и, сев на свой трон, выпил две большие чашки кокосового молока. Он скоро повеселел и казался совершенно здоровым и бодрым.

Между тем на долю Гроляра выпало немало одобрений и шумных аплодисментов. Ободренный этим успехом, старый сыщик разошелся и продолжал перед собравшимися гостями все свои трюки.

По окончании представления Ланжале пригласил командира "Виктории" и его офицеров, а также всех, кто приехал с ним на берег, к своему столу, желая угостить их в туземном вкусе.

XXVII

Свидание. - Прикованный к земле. - Исключительный случай. - Просьба. - Желанное предложение. - Затруднительные размышления. - Официальное приглашение. - Еще одно возражение.

Все случилось именно так, как ожидал и рассчитывал Ланжале: доктор, которому положительно не терпелось увезти этого удивительного дикаря в Лондон, сообщил о своем желании командиру "Виктории" и встретил поддержку как с его стороны, так и со стороны решительно всех членов ученой экспедиции, после чего он решил воспользоваться первой удобной минутой, чтобы заговорить об этом с королем.

- Не будет ли Ваше Величество так милостиво, чтобы осчастливить меня несколькими минутами конфиденциального разговора? - спросил он через Гроляра.

Король, извинившись перед гостями, пригласил Патерсона последовать за ним во дворец.

- Сир, - начал доктор, - позвольте мне выразить вам от моего имени и от имени всех нас по отношению к вашей августейшей особе.

- Продолжайте, я охотно принимаю ваши слова и могу при этом добавить, что и я, со своей стороны, также имею к вам просьбу, но с ней после!

- Я не осмелюсь изложить Вашему Величеству нашего желания прежде, чем Ваше Величество не выскажет мне своего предложения!

- Нет, нет, я вас слушаю; о том мы поговорим после, а теперь поспешите высказать ваше желание.

- Разрешите мне прежде всего узнать, Ваше Величество, случалось ли уже вам путешествовать?

- Я еще ни разу не покидал своих владений!

- Вероятно, вы не имели случая?

- Нет, напротив, - тот капитан, который в продолжение нескольких лет заходил в наш залив, не раз предлагал мне побывать на его родине!

- И это не прельщало вас?

- Даже очень, но в ту пору еще был жив король, мой отец, и он не соглашался отпустить меня!

- А после того?

- А после того капитан уже не возвращался более, но даже если бы он и вернулся, мне все равно нельзя было уехать с ним!

- Почему же?

- Потому что мокисские правители не могут покидать своей страны, не утратив своей короны; мало того, с момента, как они покинули ее, они считаются как бы несуществующими более, и престол переходит к его преемнику, равно как и его жена, дети и жилище; вернувшись, он не найдет ни жены, ни детей, ни жилища, где можно преклонить голову и отдохнуть. Мало того, если он вздумает вернуться, его преемник тотчас же поспешит приказать умертвить его, потому что он уже не король, а только призрак короля, а призраки не могут быть терпимы среди живых людей!

Услышав эти слова, доктор не мог удержаться, чтобы не скорчить многозначительной гримасы.

- В таком случае я сильно опасаюсь, что моя просьба окажется неисполнимой!

- Есть, впрочем, только один случай, когда король после некоторого отсутствия может вернуться обратно в свою страну, не утратив своих прав: это в том случае, если бы он был похищен силой, против воли; тогда бы он считался как бы захваченным в плен, и его возвращение приветствовалось бы всеобщим ликованием.

"Это несколько меняет положение дела", - подумал Патерсон и затем добавил уже вслух:

- Так вот, если позволите, я изложу Вашему Величеству нашу просьбу: командир "Виктории" послал меня сказать Вашему Величеству, что, будучи уверены в том, что наша милостивая монархиня была бы чрезвычайно рада познакомиться ближе с таким просвещенным и великодушным правителем, как Ваше Величество, - мы просим Вас принять наше предложение и совершить вместе с вашим другом дядюшкой, который состоит вашим переводчиком, переезд в Англию, со всем подобающим Вашему высокому сану почетом! Нет надобности говорить Вашему Величеству, что как только вы пожелаете вернуться к себе, - в ваше распоряжение будет предоставлен большой военный корабль, который и доставит вас обратно сюда безо всякого промедления.

- Все это прекрасно, доктор, но я не желаю лишиться своего престола ради удовлетворения простого любопытства, которое, как вы теперь сами знаете, обошлось бы мне слишком дорого.

- Но Ваше Величество только что упомянуло о возможности избежать этих неприятных последствий! - заметил доктор.

- О какой возможности говорите вы? - спросил Ланжале, делая вид, что он его не понял.

- О похищении Вашего Величества!

- Вы говорите "похищение", - продолжал король, - но забываете, что я нахожусь здесь в своей летней резиденции, под охраной четырех тысяч копий!

- Ну, с усовершенствованным оружием нам не страшны простые копья, сколько бы их ни было!

- Позвольте, - остановил его король с большим достоинством в голосе, - вы, очевидно, не думаете о том, что говорите! Неужели вы полагаете, что я позволю избивать моих подданных, моих верных слуг, когда эти честные и доблестные воины жертвуют своей жизнью, чтобы отстоять мою свободу?!

Доктор невольно закусил губу, сознавая свой промах.

- Прошу Ваше Величество великодушно извинить меня, - сказал он, - у меня, конечно, не было даже и мысли о возможности столкновения между вашими и нашими солдатами!

- Однако, если бы вы вздумали похищать меня, то, совершенно помимо вашей или моей воли, дело должно будет дойти до этого!

- Мне кажется, что есть лучшее средство, которым можно было бы воспользоваться: то, что невозможно или неудобно было бы сделать силой, можно было бы достигнуть хитростью!

- Я вас не понимаю, объяснитесь!

- Предположим, например, что дело будет обстоять так: Ваше Величество дает командиру "Виктории" и его офицерам банкет, и это обязывает сэра Джорджа Брауна, в свою очередь, ответить Вашему Величеству тем же у себя на судне!

- Что же дальше?

Ланжале прекрасно понимал, к чему клонит дело доктор, но упирался умышленно, чтобы впоследствии, если его проделка обнаружится, англичане не могли сказать, что он нарочно разыграл комедию; он хотел устроить так, чтобы иметь право жаловаться, что его сманили разными обещаниями и вырвали из среды его народа, где он был счастливее любого земного владыки.

Действуя таким образом, Ланжале доказывал, что превосходно изучил характер англичан, мягких, заискивающих, даже льстивых до тех пор, пока дело касается их интересов, но наглых и грубых, как только они убедятся, что ничего более не сумеют добиться.

Эти англичане были вполне способны высадить бывшего мокисского короля вместе с его дядюшкой на первом безлюдном острове, если бы они удостоверились, что им была подстроена ловушка, в которую они попались самым комичным образом. Французы только бы от души посмеялись и лучше прежнего стали бы относиться к ловкому актеру, так остроумно подшутившему над ними; но между французами и англичанами - огромная разница.

- Я должен сказать, - продолжал доктор, - что мне лишь поручено прозондировать этот вопрос с Вашим Величеством, чтобы узнать, будет ли Вами принято это предложение.

- Я готов принять его, так как для меня и моих приближенных будет большим удовольствием посетить судно белых людей!

- Командир будет чрезвычайно рад, получив Ваше согласие, которое я передам ему через несколько минут, и я заранее позволяю себе принести Вам нашу благодарность от его имени и от имени всех его офицеров. Но это еще не все!

- Я вас не понимаю, - снова сказал Ланжале, хотевший довести до конца свою роль дикаря, незнакомого с обычаями цивилизованного мира, - прежде всего, я не понимаю, почему Ваш командир поручил вам заручиться моим согласием, когда он сам здесь налицо и мог бы это сделать лично. С нашей точки зрения, это является нарушением всякого порядка, если военачальник, как бы высоко ни было занимаемое им положение, позволил бы себе послать одного из своих подчиненных к соседнему королю с поручением. У нас требуется, чтобы этот военачальник, если он сам не король, непременно явился бы лично к этому королю и лично передал ему свою просьбу!

Смущенный таким оборотом дела, доктор едва сумел вывернуться.

- Наши обычаи несколько иные, Ваше Величество, - сказал он, - дело в том, что на военном судне, во время заграничного плавания, командир является представителем самой королевы Англии, нашей милостивой повелительницы, а потому он никогда не делает официального приглашения, не будучи уверен, что это приглашение будет принято, чтобы не уронить достоинства своей государыни и нашего флага.

- Теперь я понимаю. Можете передать вашему командиру, что он не получит отказа на свое приглашение!

- Ваше Величество, конечно, не забыли, что я говорил об этом банкете на судне как о средстве к достижению нашего желания.

- О каком средстве говорите вы?

- О средстве предоставить Вашему Величеству возможность побывать в Англии, не утратив своего престола. По окончании обеда вооруженные матросы ворвутся в салон командира, набросятся на Ваше Величество и дядю, а ваши приближенные, видя эту западню, конечно, испугаются за свою жизнь и обратятся в бегство. Таким образом, оказавшись нашим пленником, вы не будете опасаться утраты престола!

- Ошибаетесь, - сказал король, подыскав новое возражение, весьма веское на этот раз, - мои приближенные, вместо того чтобы обратиться в бегство, как вы предполагаете, набросятся на вас и на ваших солдат и падут до последнего, отстаивая своего короля. А если бы они имели несчастье оставить меня в ваших руках и бежать, спасая свою жизнь, - то были бы тотчас же убиты своими воинами и народом!

- Это весьма неприятно, - печально произнес доктор, не видя выхода из этого положения. Он упал духом.

XXVIII

Разумные предосторожности. - Улаженные затруднения. - Переговоры. - Веские аргументы. - Опять "Регент". - Неприятные предсказания. - Взаимная привязанность и расположение.

Но если доктор не знал, как обойти последние затруднения, то Ланжале знал прекрасно, так как заранее обдумал свой план. В сущности, ему было решительно все равно, как уехать, лишь бы уехать, так как он не имел ни малейшего желания возвращаться сюда обратно, но он хотел, чтобы ни один мокисс не был убит в этом деле. Кроме того, для него было важно, чтобы инициатива в этом деле не могла быть приписана ему; он должен был до конца выдержать роль человека, которого сманили и который согласился как бы против воли.

Что же касается Гроляра, то его роль была более чем не сложна: он должен был все время протестовать и соглашаться последовать за своим мнимым племянником лишь из чувства любви и привязанности к нему.

Бедный доктор напрасно старался найти выход из этого положения, а между тем необходимо было во что бы то ни стало уговорить короля поехать с ними.

Командир, человек более решительный, на просьбы членов научной экспедиции любезно отвечал:

- Ничего не может быть легче, господа; я приглашу короля на обед, затем, в самый разгар пира: "машина вперед!" - и дело с концом!

Но от подобного решительного приема пришлось отказаться, так как в этом случае пришлось бы увезти с собой и всех остальных приглашенных; кроме того, можно было опасаться протестов и жалоб короля по прибытии в Англию.

У доктора мелькнула мысль, отчего бы в самом деле не увезти и всех гостей, чтобы высадить их в другом месте берега, предварительно связав по рукам и ногам. Таким образом, не будет ни кровопролития, ни борьбы; нужно было только склонить короля брать с собой возможно меньше свиты, чтобы меньше было возни с высадкой.

Какова же была его радость, когда король заявил ему, что возьмет с собой только одних министров, чтобы не возбудить зависть одних сановников к другим; а всех министров, кроме дядюшки, было всего только три.

"Можно подумать, что он угадал мою мысль", - подумал доктор и затем прибавил уже вслух:

- Итак, Ваше Величество согласны принять наше предложение при условии, чтобы не было кровопролития и не было опасности Вашему Величеству утратить свой престол. Повторяю еще раз, что большое военное судно будет предоставлено Вашему Величеству при первом же вашем желании вернуться на этот остров, куда он доставит вас вместе со всеми ценными дарами, которые будут поднесены Вашему Величеству нашей королевой и многими учеными обществами.

- Я ничего не принимаю и ничего не обещаю, - сказал осторожный Ланжале, - а даю вам только мое королевское слово, что не отклоню приглашения вашего командира на завтрашний День! - добавил он улыбаясь; и доктор принял это за согласие короля на его просьбу.

- Конечно, он ничего не обещал, - говорил про себя англичанин, - но кто не протестует, тот соглашается; во всяком случае, он не отказался! - И откланявшись, он поспешил сообщить приятную весть капитану и всем, кто с таким напряженным нетерпением ожидал решения короля

- Ну что, старина! - воскликнул Ланжале, когда доктор удалился. - Как видишь, завтра мы уедем отсюда, да еще с полным почетом!

- Да, но ты и поломался же вволю и даже под конец не доставил этому бедному англичанину удовольствия слышать твое ясно выраженное согласие. Я уже готов был крикнуть ему: "Да он согласен! Мы с ним только этого и желаем!"

- Ты сделал бы славную штуку, после которой тебе пришлось бы, вероятно, навсегда остаться на этом прекрасном острове, где я, в сущности, был не менее счастлив, чем в любом другом месте земного шара, и если я согласился уехать отсюда, то исключительно только ради тебя; теперь, когда Том Пауэлл бежал, я уверен, что мог бы сделать с этим народом все, что хочу. А во Франции, кто знает, что ожидает нас с тобой; так что я, право, не знаю, что мне мешает дать тебе уехать одному, а самому остаться здесь!

- Так неужели ты предпочитаешь остаться здесь и разыгрывать театрального короля... А твои эполеты, которые ожидают тебя во Франции? Ведь ты помнишь, что нам было обещано?..

- Я знаю, что каждому из нас была обещана заманчивая награда за известную услугу, которой мы, однако, не оказали!

- Как ты можешь знать, что мы не успеем вернуться вовремя, чтобы оказать им эту услугу!

- После трех месяцев отсутствия? Да в уме ли ты! С этим делом давным-давно покончено.

- Не следует никогда говорить так решительно о том, чего не знаешь: в жизни бывает столько случайностей, что их никак нельзя предвидеть.

- Это так, но тут дело идет не о предположении. Ты, конечно, помнишь, что соединенные эскадры шли к острову Иену, чтобы уничтожить мнимый притон мнимых пиратов? Ну, если циклон пощадил их, они давным-давно окончили свою миссию, и нам с тобой не остается ничего более делать; если же этот самый циклон разнес эскадры в щепки, то не нам с тобой угрожать могущественному Обществу Джонок!

- Напротив, в последнем случае выходит, что еще ничего не сделано, и там снова будут нуждаться в наших услугах!

- Ошибаешься, друг мой; именно потому, что пришлось бы все начинать снова, правительство наше ничего не предпримет: ведь гибель двух эскадр - это такая катастрофа и такой материальный урон, который, несомненно, отобьет охоту от дальнейшего преследования тех, кого я упорно называю мнимыми пиратами. Что же касается "Регента", исчезновение которого скрывают, так как его заменили превосходной подделкой, то, чтобы вернуть его Национальному Музею, нужно вступить в переговоры с Китаем, который отчасти из страха, отчасти из желания получить за комиссию один или два миллиончика, кончит тем, что заставит вернуть его, если допустить, что Ли Ванг вручил императрице-регентше поддельный камень, или же она сама вернет его музею. Во всем этом мы с тобой, милейший, будем абсолютно ни при чем. Мы должны быть довольны, если нам зачтут в заслугу перенесенное нами кораблекрушение и избавят нас от попреков за нашу деятельность. Вот все наши надежды, и я уверен, что когда мы снова войдем в свою старую колею: ты - рядовым агентом сыскной полиции, а я - рядовым солдатом в сенегальских стрелках, то оба не раз пожалеем об этом острове, маленьком королевстве и славных мокиссах, которые, в сущности, милейшие люди, когда их не мучают честолюбивые чужестранцы.

- Ну, что касается меня, то я никогда об этом не пожалею!

- Посмотрим!.. В первом порту, куда зайдет брать уголь "Виктория", мы узнаем об участи двух соединенных эскадр и тогда точно определим, на что мы можем надеяться, вернувшись на родину!

- Ну что ты каркаешь, как ворона!

- Ничуть; я просто здраво взвешиваю положение вещей, не давая воли своей фантазии до полного забвения действительности!

- Если так, то я не хочу заставлять тебя из-за меня покидать этот прекрасный остров!

- Не говори глупостей, ты отлично знаешь, что без меня тебя не увезут! На что им мнимый дядя какого-то малайского королька? Нет, им нужен я, чтобы выставить меня напоказ, как редкого зверя, - сначала королеве и ее двору, а затем и в "Хрустальном дворце", на забаву лондонским зевакам. Я еду с тобой потому, что это мой долг, и потому, что я поклялся никогда не покидать тебя, так как те, кто приставил меня к тебе, знали твою неисправимую трусость и сочли нужным приставить к тебе скорее защитника и покровителя, чем помощника. Самое важное теперь будет - отделаться от этих англичан до нашего прибытия в Лондон; но если не представится такого случая, то я добросовестно выполню свою роль короля мокиссов, и когда всеобщее любопытство несколько поуляжется, нам ничего не будет стоить смыть нашу татуировку, перерядиться в европейское платье и бежать куда глаза глядят. Постарайся только не выходить из роли моего дядюшки вплоть до самого конца.

- Хотя ты и действуешь против своего желания, тем не менее я очень благодарен тебе за все, что ты делаешь для меня.

- Я уже сказал тебе, что делаю это из чувства долга и, признаюсь, из чувства привязанности к тебе: несмотря на всё твои недочеты, ты все же славный парень!

- Благодарю, - воскликнул Гроляр, растроганный до слез. - Ты не только исполнял свой долг, но сделал гораздо больше: ты несколько раз спасал мне жизнь, рискуя своей собственной, а это никогда не забывается!

На этом друзья закончили свой разговор и вернулись к гостям, чтобы занять свои места на пиру, где их отсутствие уже начинало беспокоить собравшихся.

XXIX

Багаж. - На английском фрегате. - Почтительная и торжественная встреча. - Банкет. - Опьянение доктора. - Одобрение людоедства. - Пожирайте друг друга!

Как и было условлено, командир "Виктории" официально пригласил короля на ; следующий день на обед и, заручившись согласием Ланжале, откланялся и возвратился к себе на судно. Предусмотрительный Ланжале собрал в сундук из камфарного дерева множество различных предметов, которые ему хотелось увезти на память о своем пребывании на этом острове, уложил туда же спасательные пояса своего изобретения и неразлучный тромбон и просил доктора Патерсона прислать ночью двух матросов за его сундучком, чтобы этот маленький багаж не мог возбудить подозрения его подданных.

Можно себе представить радость Патерсона, усмотревшего в этом несомненное доказательство того, что он успел в своих стараниях и добился желанной цели!

На другой день, около шести часов вечера, Ланжале в сопровождении Гроляра и еще трех министров отправился на берег под конвоем целого леса копий и многочисленной толпы, приветствовавшей его необычный выезд громким ликованием.

Так как еще накануне всем было известно о приглашении, полученном королем, то его отъезд никого не взволновал. Мокиссы, напротив, даже гордились своим королем и радовались, что он променял свой белый цвет кожи и европейский костюм на мокисские: это весьма льстило его самолюбию.

Нельзя не сказать также, что и Ланжале, со своей стороны, был сильно взволнован, входя на паровой катер, присланный за ним командиром "Виктории". Он внутренне сознавал, что, оставшись на этом острове, мог бы сделать много полезного и хорошего. Быть может, он и не согласился бы уехать, если бы знал, что находится не на маленьком, никому не известном острове, а на одном из важнейших островов Океании, Борнео, который он мог бы благодаря своей энергии и с помощью своей армии, обученной им менее чем в три месяца, со временем подчинить своей власти. он лишь впоследствии узнал об этом из случайного разговора на фрегате.

Паровой катер в несколько минут доставил его со свитой на фрегат, где их встретил сам командир в полной парадной форме со всеми орденами и знаками отличия, а одна из батарей приветствовала короля салютом в двадцать один выстрел, к великому ужасу туземцев, которые, вообразив, что белые люди покушаются на жизнь их короля, с криком и воем потребовали, чтобы король вышел показаться им.

Ланжале тотчас же исполнил их желание и, приложив руки ко рту в виде рупора, крикнул: "Не тревожьтесь, друзья, за участь короля! Это белые люди заставляют говорить свои громы, чтобы почтить его!"

Затем был подан обед, состоящий из громадных окороков свинины, баранины, гигантских копченых лососей, целых гор вареного картофеля, словом, всех тех яств, которые особенно по вкусу грубым аппетитам дикарей.

Пиво и портер лились в изобилии; в хороших крепких винах тоже не было недостатка, причем прислуге было отдано распоряжение особенно старательно угощать дядю короля и трех министров, чтобы они под вечер утратили всякую способность понимать, что с ними происходит.

Как англичанам было известно, дядя короля был решительно против похищения молодого монарха, и поэтому доктор, будучи его соседом за столом, не переставал наполнять его рюмки и стаканы. Но ловкий и в высшей степени трезвенный Гроляр незаметно выливал все под стол, а Патерсон не переставал удивляться: "Что за губка этот старый дикарь?! Он и меня заткнет за пояс!"

И действительно, при той системе выпивания, какой пользовался Гроляр, результаты состязания для уважаемого доктора могли быть сомнительны. Он вскоре пришел в такое состояние, когда всякий контроль над мыслями и языком утрачивается, и тогда английский ученый, председатель Лондонской Королевской медицинской коллегии, разразился бесконечными бессвязными спичами и долгими хвалебными панегириками по адресу молодого короля.

- Знаете ли, господин премьер, - говорил он, - вы имеете счастье служить самому удивительному, можно сказать, "пирамидальному" государю, самому сногсшибательному! Право, можно подумать, что он прошел все степени Кембриджского университета, почетным членом которого я имею честь состоять Он одинаково осведомлен и в философии, и в психологии, и в политике.

Он является, так сказать, живым доказательством того, как утверждаем я и мой коллега Паддингтон наперекор всем, что человек родится в мире с богатейшими способностями и всегда развивается в лучшую сторону, если только не имеет перед глазами дурных примеров развращающей цивилизации. Произойдет настоящий переворот в научных теориях, когда ученые познакомятся с этим королем-философом, питающимся себе подобными ввиду ассимиляции наиболее подходящей пищи... когда услышат от него эти разумные и справедливые слова: "Зачем давать пропадать такому громадному количеству прекрасного мяса?!" Так вот, видишь ли, господин премьер, почему мы и похитим у тебя твоего прекрасного короля, чтобы показать его всей удивленной Англии; чтобы показать миру, до какой совершенной степени развития, умственного и физического, может довести питание человеческими ростбифами и окороками. Воскликнем же: "Любите друг друга и поедайте друг друга!" С этими словами почтенный доктор скатился под стол.

XXX

Предчувствия - Предосторожность сэра Джорджа Брауна. - Сон и отдых. - Княжеская меблировка. - Радостная покорность судьбе. - Министр, к которому относятся, как к королю.

Часов около одиннадцати ночи за столом не оставалось уже никого, кроме Ланжале, с удовольствием прихлебывавшего из бокала вместо шампанского лимонад, и Гроляра, довольствовавшегося чистой водой. Оба они не рассчитывали на подобный финал обеда, поставивший их в очень затруднительное положение.

- Наше дело пропало! - решил Ланжале. - Кто теперь распорядится уходом фрегата, когда весь командный состав валяется под столом вместе с мокисскими министрами, которые простодушно попались в ловушку! А если мы останемся здесь на ночь, то на рассвете фрегат будет окружен тремя-четырьмя сотнями военных пирог, и на палубу английского судна хлынет волна мокисских воинов; они потребуют возвращения своего короля, и мы вынуждены будем вернуться с ними, если не хотим Допустить страшной резни!

- Право, я готов пойти и распорядиться в кочегарке!

- Можно сделать лучше, - сказал Ланжале, - если эти скоты не проснутся, то мы сами распорядимся, отдав приказание старшему механику выходить в море.

- Но он не послушает тебя!

- Еще посмотрим! Ему, вероятно, уже известны намерения командира.

Но сэр Джордж Браун оказался человеком предусмотрительным и каждый раз, когда у него на судне устраивался обед или что-либо подобное, что должно было окончиться генеральной попойкой, он, прежде чем сесть за стол, вписывал в книгу свои распоряжения и на предстоящий вечер, и на всю ночь; вахтенному офицеру предстояло только выполнять его предписания.

В данном случае он также позаботился об этом.

Таким образом, около полуночи Ланжале, решивший выждать, что будет дальше, не без некоторого удивления увидел небольшой отряд матросов, которые накинулись на трех мокисских министров и, взвалив их на спины, без малейшего сопротивления с их стороны, унесли их. Уснувшего Гроляра они подняли и отнесли с величайшей осторожностью в одну из кают рубки, где и заперли.

- Ну, наконец-то! - вздохнул Ланжале. - Теперь и я могу отдохнуть! - И он с наслаждением растянулся на одном из диванов салона и вскоре крепко заснул. Когда он проснулся, было уже совершенно светло, но, к великому своему недоумению, он увидел, что находится не в салоне, где вчера заснул.

Очевидно, его осторожно перенесли во время сна в роскошно обставленную каюту и положили на кровать черного дерева, инкрустированную золотом и перламутром, с ножками, привинченными к полу на случай качки. Дорогой полог из тяжелого броката окружал его, стены каюты были обтянуты той же тканью, вдоль стен тянулся громадный турецкий диван с целой грудой шелковых подушек, посреди каюты находился круглый черного дерева стол, а на нем большой серебряный сосуд, нечто вроде самовара, разделенный внутренними перегородками на четыре отделения и снабженный четырьмя кранами, из которых по желанию можно было получить: из одного - шоколад, из другого - чай, из третьего - молоко и, наконец, из четвертого - превосходнейший бульон-консоме. Над каждым краном имелась надпись, а под краном - хрустальная красная чашка.

Но верхом комфорта и предупредительности являлась подвешенная над турецким диваном серебряная чаша и целый ряд кранчиков, из которых можно было получить всевозможные прохладительные напитки.

Все, путешествовавшие в тропических странах, знают, как драгоценно это удобство.

Через иллюминатор видно было море, волны которого ослепительно весело сверкали на солнце.

- Черт побери! Какая блестящая мысль пришла мне - разыграть перед ними короля! Теперь со мной обращаются, как с настоящей царствующей особой! - невольно воскликнул француз.

Но каково же было его изумление, когда через отдернутый полог он увидел целый ряд апартаментов, состоящих из раззолоченного салона, обставленного с невероятной роскошью, курительной комнаты, столовой, а подле спальни - еще превосходной уборной с роскошной ванной и всеми приспособлениями туалета.

- Вот что значит уметь взяться за дело с этими господами англичанами, - пробормотал про себя Ланжале, - и в таком положении мне суждено доплыть до Европы! Трудно мне будет привыкать к своей незавидной судьбе!

Бывший король мокиссов улыбнулся и, выпив чашку превосходного шоколада с пирожками, которые тотчас же были поданы ему китайцем, приставленным специально для услуг, снова лег спать, так как после вчерашней попойки на фрегате все еще спали, кроме матросов и вахтенного офицера.

Как было решено заранее, трех мокиссов высадили на берег в соседнем заливе; их не пришлось даже и связывать, так как достаточно было положить их на мягкий песок, где они продолжали спать как ни в чем не бывало.

Что же касается Гроляра, то его также поместили в роскошной каюте, хотя и менее великолепной, чем помещение короля мокиссов. Ланжале же жил на фрегате совершенно по-царски: кушал, когда желал, сам составлял меню своих обедов, которое Гроляр передавал по-французски офицеру, заведующему кухней. Иногда он приглашал к своему столу командира и нескольких из ученых по очереди, и последние чувствовали себя очень польщенными этими приглашениями. Словом, он продолжал по-прежнему разыгрывать роль короля дикарей, к великому удовольствию командира, считавшего себя счастливым, что ему суждено привезти в Европу столь интересную диковинку, как этот мокисский король.

Парижанин очень бы желал, чтобы эта комедия могла продолжаться вечно, но - увы! - самые лучшие вещи в мире обыкновенно всего быстрее кончаются: так случилось и с ним.

XXXI

Земля. - В Гонконге. - Письмо. - Проекты отъезда. - Желание короля. - Любезный офицер. - Купание. - Перерождение.

По прошествии восьми дней плавания марсовый матрос крикнул "Земля!" При этом известии сердце Ланжале болезненно сжалось, словно от предчувствия чего-то необыкновенного. Он остался у себя в каюте, давая волю своим размышлениям и не желая даже думать об этой земле, к которой теперь приближалась "Виктория". Он лежал и дремал на широком турецком диване, когда к нему вошел Гроляр с сияющим лицом и с большой осмотрительностью запер за собой дверь.

- Что случилось? Я уже давно не видал тебя таким радостным! - удивился Ланжале.

- Случилось то, что заставило бы меня петь, плясать, скакать и кричать от радости, если бы я только не опасался обратить на себя внимание наших тюремщиков, так как, в сущности, мы с тобой заперты в этих золотых клетках, как в тюрьме!

- Нельзя ли говорить покороче, - нетерпеливо заметил Ланжале.

- Дело в том, что мы вошли в порт, и я сейчас же увидел две эскадры: одну французскую, другую - английскую, готовящиеся к выходу в море. Судя по известиям, полученным от офицеров, обе эти эскадры так сильно пострадали от циклона, что вынуждены были зайти сюда ремонтироваться!..

- Сюда? А где мы сейчас находимся?

- В Гонконге!

- Что ты говоришь?! В Гонконге, откуда мы с тобой отправились на злополучном "Фрелоне"?!

- Да! Ты можешь сам видеть - взгляни в окно! Вот мол, форты!

- В самом деле!

- Как, неужели это тебя не радует?

- Право, не знаю... чему мне тут радоваться.

- Как это ты не знаешь! Дай мне докончить, и ты сейчас поймешь. Эти эскадры сегодня снимаются с якоря, чтобы выполнить возложенную на них миссию, и направляются к острову Иену, куда они не могли попасть до сих пор из-за циклона. Видишь, что значит случай, на который я надеялся! По-видимому, еще ничего не сделано, и мы успеем как раз вовремя, чтобы не пропали результаты двух лет труда и забот, - и это не радует тебя!

- То есть меня радует видеть тебя таким счастливым, но для меня же, собственно говоря, это совершенно безразлично.

- Какой же ты чудак! Ты поиграл в короля и не хочешь выходить из этой роли... Надеюсь, однако, что ты не станешь сидеть здесь сложа руки и как-нибудь устроишь, чтобы нам можно было бы бежать сегодня же!

- Сейчас же, если желаешь. Раз все это кончено, какой мне смысл оставаться здесь часом дольше?

- Вот это мне нравится! Таким я тебя люблю!

- Нам отнюдь незачем бежать, подобно жуликам; мы можем свободно уйти, не возбуждая ничьего подозрения. Садись и пиши:

Господин командир "Виктории"!

Можете не ожидать нашего возвращения на фрегат. Мой царственный племянник стосковался по своему острову и по своим подданным, а так как нам посчастливилось найти небольшое торговое судно, отправляющееся на Суматру и согласившееся зайти в наш залив, то мы сегодня же отправляемся на нем.

Приносим вам нашу благодарность за ваше милое отношение к нам, которым вы сумели заслужить наше расположение, и если вы когда-либо будете снова в нашей стране, то мы сумеем доказать вам свою признательность.

Гроляр, Королевский Принц мокиссов.

Это мы отправим по адресу командира сегодня вечером с нарочным. Нужно всегда расставаться прилично с людьми, от которых, в сущности, мы не видели ничего, кроме хорошего.

- Прекрасно, Ланжале! Вот ты опять стал самим собой! Что же ты думаешь теперь делать, чтобы незаметно уйти отсюда?

- Решительно ничего; мы открыто уйдем на глазах у всех!

- И ты полагаешь, что они позволят нам преспокойно уйти от них и будут смотреть на нас, засунув руки в карманы?!

- Боже мой, как ты наивен, Гроляр! Я просто-напросто сообщу командиру судна о своем желании посмотреть Гонконг и попрошу его дать нам с собой кого-нибудь из офицеров для сопровождения, а так как мы знаем город лучше любого из англичан, то нам не трудно будет посеять его где-нибудь!

- А твой сундучок? А твой тромбон?

- Об этом не беспокойся.

- Надо спешить. Ведь эскадры могут сняться с якоря без нас!

- Но ты дашь мне, надеюсь, позавтракать, а затем мы совершим свою прогулку в город. На этот раз я закажу завтрак получше и приглашу командира, а за столом я поговорю с ним о нашей прогулке.

Все случилось именно так, как предвидел Ланжале: после завтрака, когда все были очень веселы, мнимый король вдруг спросил:

- Гонконг - это английский город?

- Да, сэр, тридцать лет тому назад это была голая скала, а мои соотечественники превратили ее в цветущий город!

- Я бы очень хотел повидать первый город, встретившийся на нашем пути!

- Ваше Величество может исполнить свое желание без всякого затруднения: я откомандирую к Вам одного из офицеров, который будет сопровождать Ваше Величество и объяснит вам все, что вы пожелаете знать. Через полчаса наш паровой катер доставит Вас на берег, а я прикажу приготовить там для вас экипаж, который в продолжение всего дня будет находиться в вашем распоряжении.

- Я бы попросил вас также поместить на катер мой сундучок, который я хочу несколько усовершенствовать, приказав мастерам в городе сделать в нем несколько перегородок для более хрупких предметов.

- Желание Вашего Величества будет исполнено! - ответил командир, не подозревая во всем этом никакой хитрости со стороны короля мокиссов, не допуская даже мысли, чтобы он мог вздумать остаться в Гонконге, где он оказался бы в совершенно чужом месте.

Но Ланжале успел уже выработать подробный план действий. В то время как они осматривали площадь консулов, королю вдруг пришло желание помыться, и сопровождавший его молодой лейтенант поспешил указать ему на находящиеся на той же площади бани, которые были хорошо знакомы двум французам. Выйдя из экипажа, Ланжале и Гроляр простились с молодым офицером, предоставив экипаж в его распоряжение на час времени, а сами поднялись по лестнице купальни и скрылись в этом обширном здании.

Офицер же поехал в китайский квартал, самый интересный и самый любопытный в городе.

- Прощай, мой херувим! - послал ему вслед Ланжале, сопровождая свои слова насмешливым воздушным поцелуем. - Когда мы с тобой свидимся, то будет еще жарче, чем сейчас, хотя на этой скале и теперь можно изжариться живьем!

Едва только бывший король и его приятель вошли в баню, как первый поспешил отправить боя, то есть прислуживающего мальчика, на базар, чтобы тот принес ему подбор европейского платья, так как и Гроляр, и Ланжале потеряли весь свой гардероб во время гибели "Фрелона", деньги же и кредитные бумаги они спасли в своих спасательных поясах и потому не нуждались в презренном металле. Сами они вошли в бани и здесь скоро совершенно смыли с себя краску и стали такими же белыми людьми, какими были раньше.

Когда прибыл гардероб, каждый из них выбрал то, что ему было по вкусу, и, сделав запасы белья, обуви и платья, заняли по комнате в гостинице при банях; они имели даже удовольствие присутствовать при забавной сцене удивления молодого офицера, вернувшегося за королем мокиссов и его дядей и узнавшего, что те, не дождавшись его, уехали.

Пять раз бедняга переспрашивал все о том же и пять раз получал один и тот же ответ, после чего решился наконец вернуться на судно без доверенных его попечению дикарей, к великому своему огорчению.

XXXII

Любезности Парижанина. - Сердечная сторона. - Прекрасные дела. - Странное поведение. - Жалостливость сыщика. - Загадка. - Сомнения. - Многосложные вопросы. - Отложенное объяснение.

Да, неприятно будет ему вернуться на судно! - воскликнул Ланжале. - Мне его от души жаль, - заметил Гроляр. - Если послать наше письмо с нарочным сейчас же, то оно прибудет раньше него, и это избавит его от лишних неприятностей.

- Повернись-ка ты, голубчик, чтобы я мог на тебя посмотреть! Нет, я, право, от души рад, что мне удалось наконец понять нечто, что я до сих пор никак не мог себе объяснить... Ведь ты же безобразен, труслив, скуп, нередко глуп"

- Ну и что же? Я уже привык к твоим любезностям!

- О, я мог бы тебе добавить еще много столь же лестных эпитетов, не говоря уже о том зле, какое ты старался сделать и еще будешь стараться сделать нашим друзьям; счастье еще, что я тут и не дам тебе много воли. При всем этом ты страшный, отвратительный эгоист, - и положительно не могу взять в толк, почему я полюбил тебя, несмотря на все это.

- Полюбил! Хоть немного, да полюбил! - растроганно воскликнул старик, и глаза его засветились радостью.

- Даже и много! Так вот сейчас я понял, почему: потому что в том, что ты сказал сейчас по отношению к этому молодому офицеру, опять сказалось то, что сказывалось в тебе всегда, во всех случаях нашей совместной с тобой жизни, кроме тех, когда дело касалось твоей миссии - о, тогда ты свирепее всякой акулы! В тебе сказалось твое доброе сердце! Везде и во всем в тебе говорит прежде всего сердечная сторона. Твое первое движение - это всегда помочь горю, нужде, избавить человека от излишнего огорчения или неприятности...

- Ну, это первое движение, а второе?

- А второе и того лучше: сделать это без громких слов, без хвастовства, просто и почти незаметно. Я помню, как ты, способный экономить каждый грош, когда это касается тебя, на моих глазах отдал все, что у тебя было за душой, до последней копейки, бедному китайцу, овдовевшему и оставшемуся с шестью сиротами на руках. И ты еще боязливо оглянулся, как бы опасаясь, чтобы тебя не увидели, словно вора какого. Признаюсь, я тогда подумал, что ты рехнулся!. В другой раз я искал тебя по берегу моря в Сингапуре и вдруг увидел, как ты помогал старому рыбаку, едва державшемуся на ногах от лихорадки, причалить к берегу его лодку, как ты вытянул старательно, но неумело из лодки его сеть со всей рыбой и снастью, взвалил себе на спину и сеть, и рыбу, и весла, и понес все это, сгибаясь под тяжестью, за стариком до самого его дома, - а это было не близко, - и вернувшись, ты не сказал мне ни слова об этом. Что за старый маньяк, думал я, он всеми силами старался довести до виселицы этих несчастных, бежавших из Нумеа, потому что тут была замешана смерть одного человека в момент нашего бегства: старый каторжник Ле Люпен огрел одного из сторожей, а с другой стороны, готов самого себя отдать первому бедняку. Ввиду той отвратительной цели, которую ты преследуешь, - ты же отлично знаешь, к чему это приведет в случае твоего успеха, - то доброе, что ты делаешь, является для меня какой-то непонятной аномалией, какой-то злой пародией на человеческие чувства! Ты для меня загадка более неразрешимая, чем те таинственные сфинксы, которые мы с тобой видели в стране фараонов!. Уже дважды я видел своими глазами, что, когда ты готов был наложить руки на Бартеса и его товарищей, вместо чувства естественной в твоем положении радости все существо твое выражало несомненную муку; глаза твои наполнялись слезами, и ты весь дрожал, словно совершал какое-то страшное преступление. Это было в Сан-Франциско! В Батавии было еще хуже: я боялся, что с тобой будет обморок или истерический припадок в банкирском доме китайца Лао Тсина, когда местная полиция накрыла Бартеса, и я внутренне говорил себе: "Этот старый тигр до того рад своей удаче, что близок к обмороку от счастья!" И вместе с этим мне были омерзительны твои прекрасные поступки, отвратительна твоя сентиментальность, которые не помешали тебе принять на себя такую жестокую, такую возмутительную миссию.

Быть, с одной стороны, нервным, как женщина, чувствительным, сердобольным и, с другой, - всеми силами добиваться погибели трех или четырех человек, которых ты влечешь к виселице, - это непостижимо! Как ты мучился мыслью, что все это может совершиться без тебя! Только вспомнить, что ты готов был блуждать месяцы в открытом море, лишь бы встретить попутное судно, ты, который при малейшей опасности становишься трусливее и беззащитнее малого ребенка! И все же я, несмотря на все то, что отталкивает меня в тебе, - какими-то судьбами полюбил тебя. Если ты хочешь знать, насколько я тебя полюбил, то суди сам: банкир Лао Тсин оставил мне миллион состояния, и мне нужно лишь поспешить в Европу, чтобы вступить во владение этим громадным состоянием, а между тем я не могу решиться уехать от тебя и оставить тебя одного. Я положительно не могу разобраться в своих чувствах к тебе: бывают минуты, когда я готов уважать и боготворить тебя, как отца, так как твоя любовь ко мне, без всякого сомнения, искренна и глубока; в другую минуту я готов мучить тебя, предавать на осмеяние себе и другим, как будто в отмщение за неведомых мучеников и страдальцев. Уже много раз я говорил себе, что нам надо раз и навсегда объясниться; должен же я знать наконец, что ты такое на самом деле, какую тайную цель преследуешь ты в своей жизни, чего ты, собственно, добиваешься. Много раз я решался на это объяснение и все откладывал его. Но теперь этот пустяшный инцидент с английским офицером снова вызвал в душе моей все эти сомнения, и на этот раз я заговорил. Теперь вопрос поставлен ребром и ты должен его разрешить, чтобы я знал наконец, куда мне идти - с тобой или против тебя! Теперь я закончил и слушаю тебя.

Трудно описать, с каким невыразимым волнением слушал старик своего молодого друга; видимо, он глубоко страдал, и когда Ланжале кончил говорить, то крупные слезы катились по лицу старика.

- Я тебя огорчил! - воскликнул Парижанин, доброе сердце которого невольно дрогнуло. И он горячо сжимал в своих руках руки старого сыщика, стараясь успокоить его.

- Рано или поздно это должно было случиться, - проговорил старик дрожащим от слез и волнения голосом, - я ожидал этого момента с нетерпением и вместе с тем боялся его. В жизни моей есть великая тайна, которая разъяснит тебе все, что было непонятно до сих пор, но только не заставляй меня говорить сегодня об этом: я совершенно не в силах этого сделать теперь. К тому же эта исповедь займет много времени, а у нас есть неотложные дела! Нам необходимо сегодня же попасть на эскадру, прежде чем она успеет сняться с якоря, а она уже с утра стоит под парами. Поверь мне, Ланжале, величайшие несчастья могут произойти от этого. Те самые несчастья, которых я опасался тогда, когда уговаривал тебя блуждать в открытом море, те же страшные несчастья могут произойти и теперь, если мы с тобой не будем на месте борьбы. Несчастья, несчастья, о которых ты вечно будешь сожалеть, если окажешься единственным виновником того, что мы не успеем вовремя, чтобы отвратить их! Поспешим же на адмиральское судно, чтобы вновь представиться в качестве прежних сотрудников, и я тебе обещаю, что миссия наша будет примирительная! А как только я буду уверен, что ничего не случится помимо меня, ты можешь прийти ко мне и потребовать исполнения моего обещания, и увидишь, что я не колеблясь доверю тебе все, даже и те тайны, которые, в сущности, не принадлежат мне. После этого ты станешь иначе судить о твоем старом друге, чем до сих пор; и тогда, быть может, ты скажешь, что я имею право не только на твою любовь, но даже и на твое уважение, что несравненно более ценно!

- Будь спокоен, - сказал Ланжале, тронутый искренним тоном старика, - я смогу подождать и до завтра, а теперь займемся более неотложными делами.

XXXIII

Разочарование. - Богом ниспосланный путеводитель. - Быстрый ход. - Прием адмирала Ле Хелло. - Исповедь. - Двое новорожденных. - Замена. - Отец.

В ту же минуту наши друзья приказали подать себе экипаж и отправились в порт. - Вы как раз только успеете, господа, - сказали им в порту, - так как адмиральское судно только что дало свой прощальный залп. Вам остается не более четверти часа, чтобы успеть к началу маневрирования судов, выстраивающихся для выхода из гавани!

Однако, несмотря на все усилия возницы поспеть вовремя, они едва не опоздали: суда эскадры начали уже выстраиваться и двигаться к выходу в открытое море. Гроляр чуть было не лишился сознания от горя и отчаяния, и Ланжале, видя это, подумал:

- Нет, вероятно, я все-таки ошибся в этом человеке; это не только сыщик, приходящий в отчаяние от того, что жертва ускользает из рук! Нет, тут должна быть другая причина страдания!

- Ты не отчаивайся, - сказал он, желая успокоить старика, - мы сделаем даже невозможное, чтобы нагнать французскую эскадру. Хотя все мои капиталы я поместил в Лондонском банке, но этот банк выслал мне чековую книжку, и мы с тобой будем иметь возможность зафрахтовать здесь какой-нибудь пароход, который доставит нас по назначению, сколько бы с нас ни потребовали.

Однако друзьям не пришлось прибегать к этому громадному расходу, так как бывший тут лоцман предложил за сто долларов доставить их на судно за два часа. I

- Ветер свежий, - говорил он, - а наши суда построены так, что мы можем пользоваться малейшим ветерком. Суда эскадры не могут делать больше восьми или девяти узлов в час, тогда как мы можем при старании развить скорость в четырнадцать узлов.

- Если так, то по рукам! - сказал Ланжале, вручая ему чек на сто долларов.

- Так живо в путь! - воскликнул лоцман, приказав своему подручному отдать причал.

Наши друзья, по просьбе лоцмана, спустились в единственную маленькую каютку судна, и вскоре, укачанные неравномерным колыханием волн, измученные всеми предыдущими волнениями, оба крепко заснули. Вдруг их разбудил грубый, сиплый голос лоцмана:

- Мы подходим к судну, я уже подал обычные сигналы адмиральскому судну, все люди на палубе и готовятся нас принять.

Не дожидаясь, чтобы им спустили трап, Ланжале и Гроляр на руках подтянулись вверх и в один момент очутились на палубе

В этот момент адмиральское судно делало полуоборот, чтобы принять их, и пять минут спустя оба друга были уже на палубе большого броненосца, где их встретили, как выходцев с того света. Все считали их погибшими вместе с "Фрелоном", и им пришлось пересказать адмиралу все перипетии их спасения, их кратковременное царствование у мокиссов и забавную шутку, проделанную с англичанами.

- Я весьма счастлив, маркиз, что снова нашел вас, - сказал адмирал, - так как только что полученная мной из морского министерства депеша предписывает мне следовать во всем указаниям маркиза де Сен-Фюрси, и я был бы в самом затруднительном положении, прибыв без вас на остров Иен, который мы видели только мельком, входя в главный пролив, ведущий к его порту. Мы видели, как циклон со всей своей силой устремился на остров, и поняли, что все, что будет встречаться на его пути, обречено на безвозвратную гибель, и потому мчались перед циклоном со всей возможной для нас быстротой; мы можем считать себя счастливыми, что отделались только крупными авариями, после которых нам пришлось чиниться в порту Гонконга в течение целых трех месяцев. Именно благодаря этому обстоятельству мы теперь имеем возможность вновь встретиться. Ну а теперь, господа, вероятно, вы пожелаете отдохнуть; к ужину я прикажу вас разбудить!

Довольные оказанным им приемом наши друзья позволили проводить себя в предназначенные для них просторные каюты.

На другой день, после вечернего чая, Ланжале, провожая Гроляра до занимаемой им каюты, вошел к нему и, удобно расположившись на диване, просто сказал:

- Ну вот, теперь я буду слушать тебя!

Не пытаясь избежать тяжелого разговора и не прибегая ни к каким уловкам, Гроляр начал так:

- Я не стану повторять тебе рассказ о всех моих похождениях, которые тебе уже известны; скажу только, что, рассказывая тебе о себе, я всегда умышленно умалчивал об одном факте, так как он вынудил бы меня открыть тебе всю тайну, которая, в сущности, не моя; я никогда бы этого не сделал, если бы ты не заслужил полного права на мое безграничное доверие к тебе и безграничную привязанность. Окончив свой срок службы, я получил место управляющего в поместьях генерала Бартеса, под начальством которого я служил в Африке.

- У генерала Бартеса! - воскликнул Ланжале.

- Да. После брака у меня родился сын, а спустя несколько днем жена генерала Бартеса тоже подарила ему наследника. Но так как жена генерала была слишком слаба и малокровна, то она не могла сама кормить грудью своего ребенка, а моя жена, сильная и здоровая женщина, имела молока достаточно на двоих; она-то и сделалась кормилицей сына генерала. Вскоре пришло известие, что генерал Бартес, находившийся тогда в Африке, серьезно ранен и что на благополучный исход болезни трудно надеяться. Обезумевшая от горя супруга поспешила к мужу, а ребенка оставила на! полном нашем попечении. В замке из семьи владельцев не осталось никого, кроме брата генерала. На беду, в отсутствие супруги генерала маленький Эдмон Бартес умер в сильном приступе менингита, и мы не знали, как сообщить эту горестную весть лежавшему на одре болезни генералу и его удрученной горем, слабой и болезненной жене, - это известие могло убить их. И вот брат генерала стал умолять меня и жену подменить умершего ребенка генерала нашим живым мальчиком. Дети были почти одного возраста, оба черноволосые, румяные, и подмена могла остаться незамеченной. Мы с женой были оба молоды, и у нас могли быть и другие дети. Беспредельная жалость к моему благодетелю и его доброй супруге побудили нас с женой согласиться на эту подмену и составить свидетельство о смерти на имя младенца Густава Гроляра, тем более что ребенок оставался у нас.

- Так значит, этот Эдмон Бартес, этот ссыльный с Нумеа, настоящий глава Великого Общества Джонок, наследник Кванга - твой сын! - воскликнул Ланжале.

- Да, мой сын!

- Ах, бедный друг! Несчастный отец! Теперь я понимаю и твои колебания, и ту двуличную роль, и все твои мучения, которые ты переносил изо дня в день, ты, который лучше всякого другого знал, что он невиновен! Но теперь, когда мне все известно, знай: нас будет двое, чтобы охранять его, любить и спасти из когтей врагов!

- Да услышит тебя Бог! Впоследствии ты узнаешь все, что я сделал для него и ради него! Даже маленький голубой просвет на мрачном фоне моей жизни был бы большим облегчением моей участи, явившись только актом высшей Божеской справедливости против несправедливости суда людского!..

ЭПИЛОГ. Возмездие

I

В Шербуре. - Нет китайцев на судне. - Утомительные церемонии. - Американский разведчик. - Смелый маневр. - Посетитель. - Советы адмирала. - Последние вести о некоторых пассажирах "Лебедя".

В этот день в Шербуре царило большое оживление: сюда должна была прийти эскадра под командой адмирала Ле Хелло. Все военные, морские и гражданские власти города собрались на набережной приветствовать наших славных моряков, вернувшихся после долгой и трудной кампании на родину. Распространился слух, будто на одном из судов эскадры прибыл какой-то важный сановник Китайской Империи, уполномоченный закрепить договор, заключенный с Англией и Францией, и в то же время подготовить соглашение, которое должно было открыть громадный сбыт товарам французской промышленности. Скоро семафоры оповестили о появлении эскадры. Адмиральское судно замедлило ход, чтобы дать подойти остальным судам, вскоре после чего вся эскадра встала на рейд. С фортов их приветствовали выстрелами, а с набережной - громкими криками; на эскадре отвечали тем же.

Тотчас же начались официальные посещения с их бесконечными речами, обращениями и всеми обычными в этих случаях церемониями.

Когда адмирал Ле Хелло сошел на берег со своей свитой, чтобы отдать визиты, в публике стало заметно сильное разочарование: в свите адмирала не было ни одного китайца! И разочарование это стало еще больше, когда стало известно, что нет китайцев и на судне. Несмотря, однако, на это разочарование, торжества в честь вернувшихся моряков прошли должным порядком, и адмирал Ле Хелло, вернувшись поздно вечером на свой броненосец, вздохнул с облегчением, почувствовав себя, так сказать, в тихой пристани.

- Ну, слава Богу, кончено! - воскликнул он, обращаясь к своим офицерам. - На этот раз мы вполне заслужили свой отдых!

Спустя некоторое время командир снова вышел на палубу в своей обычной будничной форме и фуражке и, осмотрев горизонт в бинокль вахтенного офицера, спросил:

- С того момента, как мы бросили якорь, никакое судно не входило на рейд?

- Нет, адмирал!

- Если придет какое ни на есть, дайте мне знать.

- Слушаю, адмирал!

После этого адмирал удалился с озабоченным, невеселым лицом.

- Уж не случилось ли чего-нибудь? - пробормотал он сквозь зубы. - Я положительно не могу себе объяснить этого запоздания" Еще вчера оно было в поле зрения!

Прошел час времени, но вахтенные ничего не отметили на горизонте. Мимо эскадры прошло грузовое судно и небольшой голет(Голет - парусно-гребной двухмачтовый торговый или военный корабль европейских стран в конце XVIII - начале XIX в.), направляясь к входу в коммерческий порт. Предупрежденный об их проходе адмирал едва удостоил их взглядом и с недовольным видом удалился в свою каюту.

Наконец, при последних лучах заката, показался американский авизо в узком и опасном проходе, отделяющем большую дамбу от острова Пелсея.

Адмирал внимательно принялся разглядывать этот авизо, который сбавил ход, но не бросал якорей. Казалось, будто он или не решался встать на рейд, или же собирался повернуть на другой галс и идти к английским берегам.

- Право, эти янки совсем сумасшедшие, - проговорил один из офицеров, следивший за американцем. - Или они не знают, что здесь почти сплошная мель!..

- Не беспокойтесь, семафоры предупредят их об опасности, - отозвался на это де Ла Шенэ, - несколько оборотов винта - и они будут в безопасности!

Не обращая внимания на этот разговор, адмирал поднялся на верхний мостик и, подняв высоко над головой свою фуражку, помахал ею в воздухе. И тотчас, как будто на авизо только этого и ожидали, многозвездный флаг трижды поднялся и опустился в знак привета.

- Распорядитесь ответить американцам, - сказал адмирал вахтенного офицеру, - и французский флаг ответил американскому тем же приветствием.

Едва только это увидели на авизо, как он решительно двинулся вперед в узкий канал, к неописуемому ужасу офицеров и недоумению экипажа и служащих при семафорах. Искусно обойдя мели, маленькое судно прошло вдоль дамбы и наконец бросило якорь в нескольких кабельтовых от адмиральского судна.

Адмирал вдруг повеселел, и его мужественное, решительное лицо осветилось ласковой, приветливой улыбкой.

- Все благополучно! Эти люди, искавшие во мне защиты и помощи, теперь убедятся, что они открылись человеку, заслуживающему их доверие... слава Богу! - пробормотал он, весело потирая руки.

Несмотря на поздний час, с авизо спустили шлюпку, которая быстро направилась к французскому броненосцу.

После непродолжительных переговоров человек, сидевший в шлюпке, был принят на французском судне самим адмиралом Ле Хелло.

- Прежде всего позвольте мне, адмирал, поблагодарить вас, от моего имени и от имени всех моих друзей, за то участие, которое вы проявили к нам! - сказал вновь прибывший.

- Прекрасно, мы об этом поговорим после, господин Жонкьер... Теперь же сообщите ваши новости: все ли обошлось благополучно у вас на "Лебеде"?

- Плавание наше было превосходно и чрезвычайно счастливо: мы заходили в Корон и поджидали вашего прохода.

- Ах, да, я упустил из виду, что мы шли, точно черепахи, тогда как вы на своем "Лебеде" летели, как птицы. Вы, американцы, можно сказать, моряки будущего, которые много наделают горя англичанам. А теперь скажите мне, как поживает милейший капитан Уолтер Дигби?

- Превосходно... Он настоятельно просил меня передать вам свое почтение, и, если позволите, завтра он явится к вам лично!

- Я буду рад его видеть. А теперь поговорим немного о вашем друге Эдмоне Бартесе! Что, он по-прежнему настаивает на всех своих намерениях?

- Вы так же хорошо, как и я, знаете, адмирал, что выстрадал мой бедный друг, знаете, каким ужаснейшим мукам подвергся он, человек, ни в чем не повинный, само воплощение честности, благородства и порядочности... Он требует громкой, всенародной реабилитации и примерной кары и возмездия тем людям, которые старались его унизить, опозорить его честное имя, втоптать его в грязь. Он жаждет мести, и месть его будет ужасна!

- Но уверен ли он, что эта месть падет только на людей, действительно виновных и преступных?. Ведь в этом возмутительном деле есть такие таинственные стороны, которые совершенно не поддаются анализу... Понятно, я не требую снисхождения для негодяев, как бы высоко ни было занимаемое ими общественное положение, но следует остерегаться, чтобы чувство ненависти, которое часто ослепляет людей, не поразило совершенно непричастных к делу лиц!

- Эдмон Бартес знает своих врагов, и чувство справедливости не угаснет в нем даже и под влиянием ненависти!

- И ваш друг не боится ошибиться в этом вопросе справедливости? Справедливость - такое слово, которое очень легко утрачивает свой настоящий смысл и значение, как только в человеке говорит раздражение или обида. Разве не во имя этой самой справедливости пострадал ваш друг, господин Бартес? Нет, я не могу допустить мысли, чтобы господин Прево-Лемер согласился и дал осудить невиновного! Поверьте моему опыту, господин де Ла Жонкьер, снисходительность и способность прощать не унижают никого"

- Не мне спорить с вами об этих вопросах, адмирал, но я надеюсь, что вам удастся повлиять на решения Эдмона Бартеса, и если не изменить их, то хоть видоизменить отчасти!

- Я уверен, что мы в конце концов сойдемся... Я так же, как и ваш друг, горячо желаю, чтобы негодяи были наказаны, но только действительные негодяи!

- Я передам ваши слова дословно моему другу!

- Так, так! - сказал адмирал, глядя на "Лебедя", на котором в этот момент гасили огни.

- Да, а де Сен-Фюрси, что такое делается с ним? - вдруг спросил Ле Хелло своего посетителя.

- Господин де Сен-Фюрси, - ответил Гастон де Ла Жонкьер, улыбаясь, - не научился, несмотря на свои продолжительные и многократные плавания, жить в ладу с морем... Он болен и не выходит из своей каюты.

- Я так и полагал: эти господа дипломаты всегда крайне невыносливы в море!

- Но я во всяком случае уверен, что господин де Сен-Фюрси явится весьма ценным помощником для Эдмона Бартеса, которого он уважает и любит, как родного сына.

- Вы так думаете?

- Я ничуть в этом не сомневаюсь!

- В таком случае, тем лучше. А мои четверо шалопаев, научились ли они вливать побольше воды в свое вино - и побольше дрожжей в свои мозги?

- Они все те же, адмирал, то есть люди с золотым сердцем, преданные, честные, достойные состоять в рядах французского флота, во главе которого стоите вы!

Адмирал Ле Хелло, которому были известны подвиги Порника, Данео, Пюжоля и Ланжале и который искренне любил своих моряков, несмотря на то что они подчас бывали и шумливы, и буйны, не мог удержаться от улыбки при воспоминании о некоторых из проделок этих четырех героев.

- Передайте им, - сказал адмирал, - что я горячо буду ходатайствовать за них, - и мы добьемся полного помилования.

- Они очень рассчитывают на ваше заступничество и уверены, что ни один адвокат в мире не мог бы лучше постоять за них, чем вы!

- Этому немало будет содействовать и "Регент": ведь этот алмаз в ваших руках, не так ли?

- Да... и через несколько дней им снова будут любоваться в Париже!

- Превосходно!.. Вот алмаз, нашедшийся как нельзя более кстати и которому суждено в значительной мере содействовать нашему делу или, вернее, делу наших друзей!

- Я считаю себя счастливым, что мог быть хоть сколько-нибудь полезен в этом деле!

- Успех всегда приходит к людям со смелым умом и закаленной волей, - этим и объясняется то, что вы вернулись не с пустыми руками.

Гастон де Ла Жонкьер почтительно поклонился и собрался было уже совсем уходить, когда адмирал спросил его:

- Кстати, у вас есть китайцы на судне?

- Да, те, которые сопровождали старика Фо и которые обязаны состоять при Кванге.

- В таком случае и Бартес все еще состоит таинственным главой Поклонников Теней?

- Да.

- Мне казалось, что он хотел освободиться от этой власти?

- Он ждет только, когда ему можно будет стать вновь прежним Эдмоном Бартесом.

- А если это не удастся?

- Он останется Квангом!

Обменявшись дружеским рукопожатием с адмиралом Ле Хелло, Гастон де Ла Жонкьер снова сел в шлюпку и вернулся на свой авизо "Лебедь", где подробно передал свой разговор Эдмону Бартесу, который вполне одобрил все, что говорил его друг.

- Готовятся важные события, - сказал он, - и мне подобает самому руководить ими, чтобы подготовить свою месть и добиться моей полной реабилитации!

"Лебедь" в действительности был "Иен", перекрашенный в черный цвет, с оранжевой каймой, плававший теперь под американским флагом.

Но для того чтобы объяснить его принадлежность и его присутствие в Шербуре, надо вернуться немного назад и упомянуть о некоторых событиях, вызвавших это дальнее плавание.

II

Исповедь Гроляра. - Эскадра на море. - Опасения Ланжале. - Свидание с командующим эскадрой. - Недоумения адмирала. - Ланжале на острове Иен. - Пюжоль и его объяснения. - Хорошо защищенный порт.

Нетрудно себе представить, какое впечатление на Ланжале произвела исповедь Гроляра, исповедь почти невероятная, но парижанин был человек решительный. - Ну, и каковы же твои намерения? - Я буду продолжать охранять моего сына без его ведома, вплоть до того момента, когда он наконец будет отомщен и восстановлен в своих правах!

- А между тем мы теперь находимся в числе его врагов... или, по крайней мере, содействуем тем, кто травит его, как дикого зверя!

- Не забывай, что если Гроляр не имеет никакой власти, то маркиз де Сен-Фюрси пользуется большим авторитетом и снабжен такими полномочиями, которые позволяют ему при необходимости даже отдавать приказания командующему французской эскадрой!

- Прекрасно! Не следует, однако, допускать неловкости и относиться открыто неодобрительно к этой экспедиции, предпринятой, можно сказать, чуть ли не по нашему настоянию. Это может показаться адмиралу подозрительным.

- В этом-то и беда... Но я все взвешу, обдумаю и, вероятно, найду выход из этого положения для всех нас!

- Я тебе помогу в этом, а пока ответь мне откровенно: намерен ты восстановить свои родительские права по отношению к Эдмону Бартесу?

- К чему? Соглашаясь на обмен, я добровольно отказался от всех своих прав, и Эдмон привык любить и уважать как отца только генерала Бартеса, меня же он никогда не знал, я для него чужой, злодей, преследующий его, человек, которого он ненавидит и презирает, быть может... Кроме того, надо считаться еще с человеческим тщеславием: как ты думаешь - легко будет Эдмону примириться с мыслью, что он сын простого агента полиции, тогда как до сего времени он считал себя сыном славного, родовитого генерала?!

- Да, это правда, но мне кажется, что со стороны господина Бартеса было вполне естественно любить и ценить человека, который его вырастил, воспитал, направлял в жизни и который, таким образом, является его настоящим отцом.

- Ты видишь, что я не могу нарушить молчания и обнаружить тайну, которая внесла бы столько перемен в положение моего сына, последствий которых мы даже не можем предвидеть!

- Ты прав, старина, - сказал Ланжале, - но как бы то ни было, можешь быть уверен, что моя преданность твоему сыну будет неизменна. Я постоянно буду подле тебя, буду во всем помогать тебе, а двое людей с доброй волей могут сделать многое, когда в них говорит решимость сделать доброе дело.

И они крепко пожали друг другу руки.

Насколько первое плавание эскадры было трудное, настолько это второе было приятное и благополучное. Погода стояла превосходная. Суда благополучно обходили все многочисленные рифы, которыми усеяна эта часть моря, не потерпев ни малейшей аварии за все это время.

Наконец вдали показался остров Иен. Адмирал тотчас же дал распоряжение оцепить его со всех сторон и внимательно следить за всем, что происходит на острове, высадить неожиданно десант и, в случае необходимости, сразиться и уничтожить пиратов, укрывшихся в этом грозном убежище.

Командир Маэ де Ла Шенэ был назначен командовать этой экспедицией и получил строжайшие предписания.

- Если бандиты станут оказывать сопротивление, - приказал адмирал, - то не поддавайтесь никаким гуманным побуждениям, а преследуйте их, травите и убивайте всех до последнего, Без пощады, без сожаления к этим негодяям!"

Услыхав это ужасное наставление, Гроляр и Ланжале почувствовали, что силы их оставляют и кровь приливает к сердцу. Что им было делать, что предпринять при подобных условиях?

Бартес и его товарищи должны были погибнуть постыдной смертью, если не успеть предупредить их вовремя. В пылу боя кто станет разбираться, что на острове Иен находятся французы?! Ведь пули и снаряды разят, не щадя никого, без разбора.

- Ну, что же? - спросил совершенно растерявшийся Гроляр.

- Боюсь, что мы слишком много предоставили воле судьбы, - сказал Ланжале, - тебе следовало помешать адмиралу Ле Хелло прийти сюда.

- Но разве я не могу даже сейчас вмешаться в это дело на основании моих полномочий?

- Попробуй - и ты увидишь, что из этого выйдет! Уж не воображаешь ли ты, что командующий эскадрой - один из твоих агентов? Адмирал, старый морской волк, шутить не любит и, вероятно, отправит тебя ко всем чертям, если ты попробуешь сунуться. На него возложено поручение, и он выполнит его, особенно, если думает, что исполнит свой долг по отношению к короне и к морякам всех наций, очистив эту часть океана от шайки пиратов.

- Так ты думаешь, что сын мой Эдмон бесповоротно погиб?

- Если он не успеет покинуть остров!

- Но ведь он говорил, что останется на острове до тех пор, пока не получит оправдательных документов, восстанавливающих его честное имя и доказывающих его невиновность... Наверное, он еще здесь.

- Ну, так подожди меня... поди и ложись в своей каюте, притворись больным, а если тебя будут о чем-нибудь спрашивать, не отвечай никому, притворись мертвым, понимаешь?

- Что ты задумал?

- В данный момент тебе до этого нет дела; доверься мне - сын твой будет спасен!

- Я тебе покоряюсь, но помни, если тебе понадобится моя помощь, то я готов на все, чтобы только отклонить опасность, грозящую Эдмону.

- Хорошо, иди же!

Гроляр удалился, охая как бы от сильных желудочных болей; черты лица его исказились от мнимой боли, так что даже суровый буфетчик, побуждаемый состраданием, предложил ему выпить большой стакан тафии, для поддержания сил. Но бравый сыщик отказался от такого лечения, добрался до своей каюты, тотчас же лег в постель и приказал, чтобы его не беспокоили ни под каким предлогом. А Ланжале сразу же попросил разрешения поговорить с адмиралом. Адмирал, крайне удивленный этим неожиданным визитом Парижанина, тем не менее согласился его принять, попросив, однако, быть кратким.

- Прошу извинить меня, адмирал, что я, быть может, в такое неурочное время явился к вам, - начал Ланжале, - но то сообщение, которое должен был сделать вам господин де Сен-Фюрси, если бы он вдруг не захворал, настолько важно, что я не счел возможным отложить это свидание с вами до более удобного времени.

- Что такое? - спросил командующий эскадрой, несколько удивленный таким вступлением.

- Господин де Сен-Фюрси просит вас, адмирал, прекратить приготовления к сражению, так как на острове Иене нет пиратов!

- Откуда взял господин де Сен-Фюрси эти странные сведения?.. Быть может, внезапная болезнь помутила его рассудок? Замечательно, что он всегда бывает болен, как только речь заходит о какой-нибудь опасности!

- Частные сведения, полученные им, уведомляли его, что пираты скрылись и что настоящая экспедиция совершенно утеряла свой смысл.

- В самом деле? Уж не добавил ли он к этому, что и самый остров превратился в Аркадию, населенную пастушками смиреннее своих овец и безобиднее голубей? Нет, право, лихорадка его злокачественная, но, к счастью, не заразительная!

Адмирал подсмеивался, а у него насмешливое настроение всегда предшествовало твердым и бесповоротным решениям. Но это не смутило Ланжале, который совершенно спокойно добавил:

- Я также со свой стороны утверждаю, адмирал, что на острове Иене нет пиратов; мы найдем там только французов, таких же, как мы с вами!.

- Французов?

Луи Жаколио - Затерянные в океане (Perdus sur l'ocean). 8 часть., читать текст

См. также Луи Жаколио (Louis Jacolliot) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :