Луи Жаколио
«Берег Слоновой Кости (La Cote d'Ivoire. L'homme des deserts). 2 часть.»

"Берег Слоновой Кости (La Cote d'Ivoire. L'homme des deserts). 2 часть."

Послышавшееся хрипение напомнило и человека и зверя; горилла упала ничком; тело судорожно трепетало, и несколько минут члены сильно дрожали. Потом все стало неподвижно; смерть сделала свое дело... Я мог свободно рассмотреть громадный труп; в нем было пять футов восемь дюймов, а развитие мускулов, рук и груди обличало громадную силу".

Во время своих продолжительных странствований по лесам, Лаеннек имел несколько раз случай померяться с животными этого рода, и рассказы бывшего моряка долго отвлекали путешественников от сна.

Пирогу не оставляли ни на минуту; через шесть дней окончили работу топором, а на восьмой день, как и предвидел Лаеннек, ее спустили на воду.

Поставленная на два круглых обрубка, лодка без труда скользила до берега, а когда опустилась в воду, ее приветствовали криками "ура". Ее назвали, как было уже сказано, "Надеждой". Все относительно на этом свете, и скромный ствол дерева был в эту минуту драгоценнее для путешественников, чем самое лучшее судно во французском флоте.

Барте и Гиллуа употребляли время на охоту и изучение флоры верхнего Конго, не теряя, однако, из виду своего лагеря, потому что знали, какой опасности они подвергались.

Каждый день делали они драгоценные открытия в растительном царстве и убивали какое-нибудь животное, редкое или не совсем известное. Когда уставали идти, садились в тени какой-нибудь гигантской смоковницы и начинали мечтать о своих родных и друзьях, которые должны считать их безвозвратно погибшими.

Накануне отъезда, когда они делали последнюю экскурсию, они вспомнили о тех странных происшествиях, которые привели их в пустыню Центральной Африки, и в первый раз, с тех пор как Лаеннек избавил их от неволи, разговор зашел о двух товарищах, оставшихся на рабовладельческом корабле.

- Хотелось бы мне знать, что с ними сделалось, - заметил Гиллуа, - продолжают ли они жить в мире с капитаном корабля.

- Не тревожьтесь о них, - ответил Барте, улыбаясь, - они из Тулона - отечества хитрецов; этого для них достаточно. Они сумеют прожить, приобрести денежки, словом, устроить свои дела и на подводной скале, и на спине кита. Жилиас и Тука принадлежат к категории таких хитрецов, и вы можете быть уверены, что они сумеют устроиться везде. Но если вы тревожитесь о них, можете успокоиться: они теперь наверное нахо-дятся во Франции, восхваляя свое мужество и стараясь получить что-нибудь за это.

- Вы думаете, что Ле Ноэль возвратил им свободу?

- Гораздо вероятнее, что этот дьявол кончил ряд своих подвигов на верхушке английской мачты, и что наших двух товарищей освободил фрегат, блокировавший "Осу" при входе в Рио-дас-Мортес в тот вечер, когда Ле Ноэль, чтобы отомстить за наше покушение к побегу, выдал нас своему другу Гобби.

- Что-то говорит мне, что ваши предвидения не осуществились, любезный Барте. Помните ли, когда мы оставили "Осу", она разводила пары и приготовлялась уйти ночью. Вы знаете, как она быстра на ходу, и все заставляет думать, что ее попытка должна была иметь успех.

- В таком случае они, должно быть, продолжали свою службу, как лекарь и комиссар на "Осе", а Ле Ноэль обещал высадить их, едва только продаст свой груз живого мяса на бразильском берегу; теперь они должны быть на пути во Францию, на каком-нибудь атлантическом пакетботе и готовят тот знаменитый доклад морскому министру, который заставляет хохотать до слез капитана "Осы". Я о них не беспокоюсь, любезный друг, и вы увидите, что будущее оправдает мои слова.

Когда молодые люди вернулись в лагерь, Лаеннек показал им с законным чувством гордости "Надежду", которая с четырьмя веслами была готова к отплытию и качалась в нескольких метрах от берега, удерживаемая канатом из кокосовых волокон. Она была набита хлебными злаками, иньямом и маниоком; захватили также все, что осталось от копченого мяса бегемота.

- Вы видите, что мы ничего не потеряли в перемене. Эта пирога гораздо больше той, которую унесло У нас наводнение, и так как мы можем грести все четверо сразу, то поплывем вдвое быстрее.

- Вы сделали настоящий фокус, любезный проводник, - ответил Барте.

- Благодаря Кунье и Йомби, и их-то особенно должны вы благодарить... Теперь, господа, сядем за нашу последнюю трапезу и проведем последнюю ночь на этом берегу, который чуть было не сделался для нас столь гибелен.

На другой день, на рассвете, "Надежда" пустилась спокойно по течению Конго. Несмотря на великолепные места, путешественники не думали останавливаться нигде. Останавливались только на один час каждый день, чтобы изжарить мясо бегемота на угольях и нарвать диких ананасов.

Беглецы совершили плавание, самое любопытное и самое странное, какое только можно сделать в мире; на протяжении более трехсот миль река была окаймлена непроницаемыми девственными лесами; корни деревьев доходили даже до воды, изгибаясь причудливыми спиралями как тысячи змей; лианы, обвивавшие ветви, спускались опять к земле и висели над рекою, как снасти, обвитые цветами. На этих корнях и на этих ветвях порхали, пели, чирикали мириады птиц с разнообразными перьями, а большие пеликаны, зобастые манакины и разные голенастые, стоя на одной ноге на берегу смотрели на наших путешественников.

Время от времени по вечерам, глухой рев заставлял их вздрагивать: это было гневное приветствие какогонибудь леопарда или льва, утолявшего жажду, и спокойствие которого нарушили неизвестные запахи. Тогда Уале приподнимался в лодке и ревел от бессильной ярости, с дрожащими ноздрями; он словно вызывал на бой скрытого врага, который осмеливался таким образом дразнить его.

Через двенадцать дней после отъезда беглецы благополучно достигли устьев Банкоры, вода которой темнозеленого цвета, резко отделялась от воды Конго; последняя, благодаря большим дождям, еще несколько месяцев должна была сохранять желтоватый и грязный цвет. На двадцать миль ниже большая река, уже не окаймленная высокими берегами, орошала равнины более чем на тридцать миль, смешиваясь с громадными болотами со зловонными испарениями, которые, продолжаясь до океана, делали невозможным, по мнению Лаеннека, всякую попытку добраться сухим путем до берега. Ждать конца наводнения было еще неудобнее, потому что Конго, вернувшись в свое русло, оставила на всей земле, которую покрывала своей водой, такие остатки растительного и животного царства, что даже негров, родившихся в этой стране, несколько месяцев заражала гнилая лихорадка.

Следовательно, не было другого пути, кроме того, который Лаеннек и Кунье указывали с самого начала, и который позволял добраться до реки Огоуе, поднимаясь к экватору, целым рядом плоскогорий и гор, покрытых лесами, но относительно здоровых.

"Надежда" решительно вошла в Банкору, поднимаясь вверх. Оба берега были покрыты смоковницами.

Известно, что это дерево родом из Центральной Африки, самое драгоценное в тропических странах из высокоствольных деревьев. Наши путешественники могли восхищаться им во всей его красоте, в тех самых местах, где оно родилось. От громадного ствола идут, почти всегда в горизонтальном направлении, ветви, покрывающие большое пространство своими листьями, непроницаемыми для солнечных лучей. Под этой массой зелени легко может укрыться все население деревни. Путешественники находят там приятную стоянку, где могут подышать свежим воздухом, и утолить жажду плодами этого дерева.

Вечером путешественники приметили густой столб дыма над массой зелени, и зрелище это, указывая местность обитаемую, наполнило их радостью, еще увеличившейся от уверенности, что они проехали две трети своего пути.

- Мы подъезжаем к деревне Эмбоза, которую я посещал несколько лет тому назад, - сказал Лаеннек, - и если старый начальник Имбоко не умер, мы можем быть уверены в самом дружелюбном приеме.

Деревня Эмбоза находится почти на границе обитаемой территории, и, поднимаясь вверх по Банкоре, находишь пустыню и девственный лес, который служит убежищем нескольким племенам кумиров, или лесных наездников, всегда готовых ограбить караван и одинокого путешественника.

Это маленькое местечко, заключающее полсотни хижин, принадлежит племени мозиконджей, главное занятие которых состоит в собирании пальмового масла, которое они отправляют два раза в Малимбу. Все живут вместе, и после каждой добычи прибыль делится начальником между всеми жителями. Для того, чтобы защититься от разбойников, они содержат отряд в двадцать пять человек, хорошо вооруженных оружием, привезенным из Малимбы; отряд этот охраняет деревню в то время, когда население занимается собиранием Масла.

Лаеннек не ошибся. Начальник Имбоко, несмотря на преклонный возраст, был еще здоров, и задолго до того, как пирога подошла к берегу, отправился с частью жителей на берег реки узнать, кто были приезжие.

Пора дождей была неблагоприятна для собирания масла, и все население было в деревне,

Когда старый начальник увидал Лаеннека, он выразил большую радость. Узнав в нескольких словах о событиях, которые привели к нему его друга, он понял, что путешественники, изнуренные усталостью и лишениями, уже пять дней не имели другой пищи, кроме диких плодов, и главное нуждались в отдыхе. Он избавил их от любопытства своих подданных и отвел в свое собственное жилище, которое предоставил им на все время, пока они пожелают остаться в его деревне. Как только Имбоко ушел за провизией, Гиллуа и Барте, изнемогая от волнения, бросились на шею к Лаеннеку. Возвращение не казалось им теперь неосуществимой мечтой.

- Ах! - говорили они, - по вашей милости мы увидим Францию; каким образом можем мы когда-нибудь расквитаться с вами?

Эти трогательные выражения признательности взволновали искателя приключений до глубины сердца; целый мир воспоминаний прилил к его мозгу. Францию, Бретань, деревеньку, где он родился, и которую он не надеялся увидеть, свою мать, умершую вдали от него, - все это он увидал, как в сновидении; склонив голову на свою широкую грудь, он упал на землю и начал рыдать...

Барте и Гиллуа с уважением отнеслись к этой глубокой горести. Уале, услышав, что хозяин его плачет, начал печально визжать.

Но Лаеннек быстро оправился; это была натура железная, которую нравственные страдания не могли долго подавлять.

- Извините меня, - сказал он молодым людям, - есть часы, когда я изнемогаю, как женщина... Наши лишения и наша борьба еще не кончились, и я буду счастлив только когда увижу вас на корабле, который должен возвратить вас вашей родине... Тогда, если я мог оказать вам кое-какие услуги, я, в свою очередь, попрошу вас об одной.

- Не беспокойтесь, мы добьемся вашего помилования.

- Благодарю! Но не об этом идет дело. Там в Плуаре есть одинокая могила, к которой никто не приходит преклонить колени. Это могила моей матери, умершей от горести, когда она услыхала о моем осуждении; перед вашим отъездом я отдам вам пальмовую ветвь, которую сорвал на берегу...

Тут голос скитальца начал дрожать до такой степени, что он был вынужден остановиться. Он сделал усилие и продолжал умоляющим тоном, но так тихо, что едва можно было расслышать. - И вы отправитесь... не правда ли, господа, вы это сделаете для меня?.. Вы отправитесь положить эту ветвь на землю, где покоится бедная старушка, которой я не мог закрыть глаза...

Последние слова замерли в раздирающем рыдании.

- Довольно! - вскричал он вдруг громовым голосом, ударив себя по лбу...

И прежде чем молодые люди успели ему ответить, он выбежал из хижины как сумасшедший.

Когда он вернулся, несколько минут спустя, он был уже опять спокоен. Имбоко с торжеством следовал за ним, а двенадцать человек несли козленка, шесть жареных цыплят, маниок, маис, хлебные плоды, бананы. Всем этим можно было накормить сто человек.

Добряк воображал, что никогда не будет в состоянии накормить досыта своих гостей.

ГЛАВА III

Праздник. - Озеро Уффа

Наши путешественники отдыхали уже несколько часов, как вдруг их разбудил страшный шум, и Имбоко вошел в хижину с музыкантами и певцами, которые пришли устроить серенаду приезжим. Несмотря на желание начальника дать отдохнуть гостям, он не смел нарушить обычного этикета, потому что это в глазах его подданных не согласовалось бы с законами гостеприимства.

Лаеннек и его товарищи должны были, волей-неволей, присутствовать при странном концерте, который им подготовили.

Мозиконджи, как все другие племена в Африке, не имеют ни малейшего музыкального чутья; колотить, как глухие, в тамтам, свистеть в дудки, - словом, делать как можно больше шуму, это для них высшая степень искусства.

Теперь Имбоко превзошел самого себя: он созвал всех своих артистов, и больше двух часов на берегах Банкоры раздавалась африканская музыка.

Как почти всегда бывает у первобытных народов, начальник запевал куплет, который потом повторялся всеми певцами. Музыканты играли, как кому вздумалось, и можно себе представить, как это должно быть приятно для европейских ушей.

Разумеется, пение восхваляло, по обычаю древних, добродетели белых. Таким образом, благородные чужестранцы, удостоившие своим присутствием в эту минуту деревню Эмбоза, были сначала представлены как воины, знаменитые в своей стране, обладающие громадным количеством ружей и пороха, и поразившие великое множество врагов. Через несколько минут шум сделался так велик, а нервы его двух товарищей до того раздражены, что Лаеннек пытался прекратить музыку, но напрасно; негры начали тогда воспевать достоинство искателей пальмового масла - добродетель самая главная у них, - потом кончили, расхваливая их ловкость отыскивать яйца черепахи, убивать кайманов и заклинать духов. Они остановились только, когда не могли уже кричать, ни колотить в инструменты, и старшины деревни объявили, что никогда не видали такого прекрасного приема.

Инструменты, употребляемые в этом странном концерте, заслуживают особенного описания. Их было пять: первый, без которого не может происходить никакого празднества, походит на лютню по форме и ручке, но состоит он из очень тонкой кожи, струны сделаны из волос хвоста слона или из пальмовых волокон, натянутых от одного конца инструмента до другого, и прикрепленных к нескольким кольцам; в различных местах от этих колец висят маленькие железные и медные пластинки, издающие различные звуки. Когда дотронутся до струн, кольца шевелятся, приводят в движение пластинки, и из всех этих звуков выходит самая странная какофония, которая восхищает всех дилетантов-негров.

Второй инструмент употребляется для семейных це-заменил ром речью, в которой, расхвалив мужество и добродетели эмбозских жителей, клялся великим Марамбой, что, вернувшись сюда, привезет бочонок драгоценного напитка. Громкие крики "ура" встретили это обещание. Старый король объявил вечер законченным и пинками выгнал своих подданных. Прежде чем расстаться с друзьями, он повесил у входа леопардовую шкуру, касавшуюся ног статуи знаменитого Марамбы и имевшую дар привлекать расположение добрых гениев и удалять злых. Путешественники могли, наконец, насладиться покоем.

Все негры этой страны очень суеверны и очень привязаны к религии своих фетишей, или мокиссов. Эти божества напоминают древнюю мифологию Востока; одни имеют владычество над ветрами и громом; другие - над лесами, реками, прудами, скотом, здоровьем, счастьем, сохранением слуха, зрения, рук и ног; божества предвещают об опасностях при помощи признаков, которые ганги должны объяснить; они дают победу, поражают врагов и воскрешают мертвых. Каждый кумир обладает властью, лишь ему принадлежащей и сосредоточенной в известных границах.

Мокиссо имеют статуи; одни представляют человеческие лица, другие только палки, убранные наверху или украшенные грубой резьбой.

Негры приписывают этим мокиссо такие же страсти, как и людям, и находят, что им следует всем оказывать одинаковое поклонение, чтобы не прогневать ни одного.

Начальник добрых духов и самый могущественный из всех - Марамба; начальник злых духов - Мевуйя, но так как эти два могущественных бога постоянно враждуют между собой, Мевуйя хочет уничтожить землю и луну, а Марамба их защищает, - то выходит, что они не имеют времени слушать своих поклонников, а потому низшие мокиссо пользуются этим, чтобы привлекать к себе все молитвы; но справедливость требует сказать, что они принимают их только как посредники и передают своим начальникам молитвы смертных.

Священникам, или гангам, поручено делать и поддерживать статуи мокиссо. Для привлечения толпы, а с нею многочисленных приношений, ганги совершают суеверные обряды, сопровождаемые смешными конвульсиями и гримасами. Каждая местность имеет своего мокиссо, но некоторые пользуются большею славою, чем другие.

Ганги наперебой стараются выставить своего бога и привлекают легковерных самыми искусными штуками.

В Эмбозо был знаменитый мокиссо, который привлекал каждый год после периода дождей тысячи людей более чем за сто миль; приходили из Нижнего Конго, даже из Малимбы.

Этот мокиссо, по народному верованию, основал свое жилище в дупле старого дерева, корни которого входили в воду Банкоры; два раза в год этот мокиссо удостаивал изрекать предсказания и излечивать всех больных, приходивших к нему. Из дупла слышались странные слова, кончавшиеся всегда требованиями маниока, пальмового масла и слоновой кости. Приношения накоплялись около жилища бога, и добрые ганги набирали столько товару, что посылали караваны, приносившие им большие выгоды.

Вода в реке, протекавшая мимо этого дерева, считалась священной; она имела дар излечивать все болезни, и ганги отправляли ее повсюду в горлянках; во время поры пилигримств они не успевали раздавать воду и брали на помощь жителей деревни. Поэтому жрецы банкорского мокиссо были богачи и возбуждали зависть своих собратьев.

Бесполезно добавлять, что из дупла говорил гангачревовещатель, и что когда мокиссо удостаивал являться глазам своих поклонников, это опять ганга переодевался более или менее странным образом. Но он показывался только немногим, между которыми всегда находились два или три сообщника.

Негры Центральной Африки никогда не путешествуют без мешка с мощами, который иногда весит десять и двенадцать фунтов; это смесь самых странных предметов: кусочков дерева, камешков, зубов кайманов, старого железа; все годится для этого, только бы ганга освятил их; хотя эта тяжесть иногда истощает их силы, они не хотят сознаться, что чувствуют малейшую усталость; напротив, они уверяют, что эта драгоценная ноша делает легче ту, которую они несут.

Освящение этих предметов начинается всегда тем, что кладут мешок со священными вещами на землю; потом ганга садится на циновку, бьет себе колени ремнем из кожи бегемота, бренчит железными погремушками, которые всегда носит между пальцев, потом бьет себя в грудь, красит себе веки, лицо и другие части тела синей и красной краской, со странными движениями и гримасами, то возвышая, то понижая голос, и повторяя таинственные слова, на которые присутствующие отвечают восклицаниями.

После этого обряда, который длится довольно долго ганга приходит в исступление; надо держать ему руки чтобы охладить его пыл; но когда его опрыснут водой настоенной на некоторых растениях, этот экстаз малопомалу прекращается, ганга уверяет, что мокиссо явился ему и удостоил освятить вещи. Все это оканчивается обильными приношениями.

На другой день по прибытии Лаеннек и его товарищи были свидетелями этих странных обрядов. Король хотел вести их на охоту за кайманами и сначала велел освятить амулеты, предназначенные защищать его отряд от зверей. Волей-неволей Гиллуа, Барте и Лаеннек вынуждены были положить в карман по камешку, а к поясу привесить буйволовый рог.

Они согласились на это, чтобы не прогневать своего старого друга, который уверял, что без этого он не ручается за их безопасность.

По окончании церемонии они отправились с Имбоко и двенадцатью воинами, хорошо вооруженными, к маленькому озеру Уффа, проплыли по реке в пироге и вошли в лес. Уже несколько месяцев жители Эмбозы не делали этой экскурсии, и вследствие дождей лианы и кустарники до того заглушили маленькую тропинку, прежде проложенную, что они не могли идти, и, повернув налево, добрались до прогалины, которая могла скорее довести их до цели.

Вдруг Уале прыгнул, вытянул шею, навострил уши и, по-видимому, прислушивался к отдаленному шуму, которого охотники еще слышать не могли.

- Будьте внимательны! - сказал Лаеннек, - Уале чует хищного зверя.

Чтобы не допустить собаку броситься вперед, Лаеннек крепко держал ее на шнурке.

Скоро послышался шум раздвигаемых ветвей.

- Понго! Понго! - закричали туземцы, дрожа от страха.

- Что это? - спросили Гиллуа и Барте с некоторым беспокойством.

- Горилла, господа, - коротко ответил Лаеннек. - Готовьте ваше оружие, я выпущу Уале.

Собака бросилась в кусты.

Вдруг страшный отрывистый рев, похожий на рев льва и человеческий крик, послышался сзади охотников; горилла обошла своих врагов.

Мозиконджи не ошиблись, - это точно была горилла.

Испуганные негры все бросились наземь ничком. Лишь старый начальник и три европейца остались на ногах, прицелившись в неприятеля. В ту минуту, когда страшным прыжком перескочив через куст, горилла бросилась на маленький отряд, Уале, следовавший за ней, прыгнул и схватил ее за горло; оба врага повалились на землю, и страшная борьба, сопровождаемая свирепым воем, началась между ними.

Стрелять было нельзя из опасения попасть в собаку; Лаеннек ни за что на свете не согласился бы позволить убить своего доброго Уале на своих глазах. Собака вонзила свои могучие зубы в шею гориллы, а та старалась задушить ее, прижимая к своей груди. Бедный Уале уже с трудом переводил дух, и борьба, может быть, кончилась не в его пользу, если бы Лаеннек не бросился вперед и не вонзил свой охотничий нож в грудь гориллы.

Руки животного, пораженного в сердце, тотчас опустились, тихая жалоба сменилась болезненным криком, и, испуская последний вздох, страшное четверукое бросило на своих врагов взгляд, выразивший почти человеческое страдание и глубоко растрогавший путешественников. Они отвернулись, и даже Уале, получивший только легкие раны, оставил в покое своего врага.

Мозиконджи, напротив, выказавшие такую храбрость в час опасности, немедленно прибежали, разорвали гориллу на куски и вымазали себе тело ее кровью; народное верование приписывает крови гориллы силу делать неуязвимыми все части тела, намазанные ею.

Это приключение расстроило все планы, и хотя через несколько минут маленький отряд пришел к озеру, Лаеннек и его спутники видели по тревожным взглядам, которыми люди Имбоко осматривали кусты, что они боялись нового врага, может быть, - самки убитого. Поэтому, когда Лаеннек, не доверявший мужеству негров, предложил им воротиться в Эмбозу, они тотчас бросились по направлению к Банкоре.

Имбоко, хотя чувствовавший к горилле такой же суеверный страх, как и его люди, однако из чувства чести, не хотел оставлять своих гостей; но можно было видеть, что он далеко не был спокоен, и время от времени, чтобы внушить себе мужество, дотрагивался до амулетов, висевших на его поясе и бормотал какое-то заклинание, которому его научили ганги. Нечего было сомневаться, что его воины и он мужественно дрались бы с разбойником или с каким бы то ни было хищным зверем, слоном или носорогом; но горилла внушала им таинственный страх, который имел начало в их религиозных идеях; ганги убедили его, что в теле этого животного обитают злые духи, которые мучат тех, кто попадает в их власть.

Приготовили приманки для кайманов, но негры забыли оставить их, когда убежали; следовательно, ничего нельзя было предпринять с этой стороны, и после прогулки около озера, Имбоко и его гости вернулись к Банкоре. Не успели они еще выйти из леса, как увидели Кунье и Йомби, которых оставили в Эмбозе для приготовления к отъезду. Эти бравые люди, увидев, что негры бегут врассыпную, а главное встревоженные рассказами, которые страх внушал беглецам, взяли ружья и спешили на помощь к своим господам.

Найдя их здравыми и невредимыми, они выказали свою радость разными способами, и это доказательство привязанности и мужества еще увеличило доверие к ним Лаеннека и обоих молодых людей.

Возвращение в Эмбозу произошло торжественным образом. Все жители деревни, мужчины, женщины и дети, ждали чужестранцев и своего короля на берегу Банкоры с громкими восклицаниями, и старый Имбоко за то, что имел мужество остаться с белыми, вырос на сто локтей в глазах его подданных.

Ганги пришли поздравить их и не преминули лицемерно приписать амулетам всю заслугу их спасения.

Лаеннек не мог удержаться, чтобы не показать с улыбкой начальнику гангов свою собаку Уале и свой большой охотничий нож.

- Вот лучшие мокиссо, - сказал он.

Плут, которого никогда нельзя было застигнуть врасплох, ответил хитрым и сладеньким тоном:

- Все зависит от великого Марамбы, это он дал доброму белому храбрую собаку и большой нож.

Барте и Гиллуа, которым этот ответ был переведен, смеясь обменялись взглядом, который означал: "Не дур" но для негра Конго!.. "

Среди всеобщей радости чуть было не принялись за вчерашнюю трескотню; музыканты непременно хотели воспользоваться этим обстоятельством, чтобы дать новый образец своего таланта, и народу, который был рад позабавиться, очень понравилась эта идея.

Но путешественники решили, что отправятся в путь завтра утром, и Лаеннек употребил свое влияние на короля, чтобы ему и его друзьям дали время заняться своими делами. Им повиновались с сожалением, но ганги, никогда не пропускавшие выгодного случая, немедленно устроили религиозную церемонию, чтобы поблагодарить фетишей за чудесное спасение короля и его именитых гостей; и все негры, с музыкантами во главе, устремились к статуе Марамба; ему надавали подарков всякого сорта, к великой радости его служителей, которые набрали в этот день почти столько же, сколько во время богомолья. Ганга-чревовещатель прерывал время от времени музыку, заставляя говорить идола, который давал предсказания всем тем, кто выделялся ценностью своих подарков.

Таким образом, в Центральной Африке спекулируют на человеческой глупости. Живут трудом других и благоденствуют в ленивой и святой праздности...

В это время Кунье, Йомби и Буана заготовляли провизию и относили ее в пирогу, потому что еще пятьдесят миль предстояло проплыть по Банкоре, прежде чем отправиться сухим путем и бросить навсегда "Надежду", которая спасла им жизнь.

Трое белых, со своей стороны, чистили карабины, которые должны были доставлять им средства к жизни и защищать их от хищных зверей и людей среди громадных лугов, по которым они будут проходить. На другой день, после церемониального завтрака, на котором присутствовала вся деревня, под тенью гигантской смоковницы путешественники простились со своими хозяевами, чтобы предпринять последнее путешествие, которое, хотя менее продолжительное, чем первое, тем не менее представляло много опасностей.

Имбоко отправил шесть своих воинов проводить путешественников по лесу, наполненному разбойниками кумирами, с приказанием вернуться лишь тогда, когда белые им сами скажут, что они более не нужны. Лаеннек принял это подкрепление с большим удовольствием, потому что Йомби передал ему по секрету (он узнал это от жителей деревни), что в лесах, за пятьдесят миль от Эмбозы, видели негров странной наружности, в которых верный слуга, по описанию, узнал своих одноплеменников.

Лаеннек, задумавшись, спрашивал себя, не прислали ли и сюда лазутчиков фаны, которых они встретили на верхнем Конго, через два дня после своего отъезда из владений Гобби. Он решил, однако, ничего не говорить своим спутникам, чтобы не нарушить их спокойствия, намереваясь предупредить их только ввиду неизбежной опасности.

Когда все было готово, Лаеннек и его два спутника пожали руку старому королю с искренним чувством и заняли на "Надежде" свои обычные места. Шесть мозиконджских воинов, вооруженных с ног до головы, сели, в свою очередь, в лодку, и она отчалила.

- Прощай, Имбоко, - закричал ему в последний раз Лаеннек, - твои люди приведут тебе нашу пирогу; вот все, что мы можем предложить тебе на память; когда вернусь, я привезу тебе подарок более достойный тебя.

- Привези мне костюм белого короля, - сказал Имбоко, дрожа от радости при мысли, что может быть осуществит мечту всей своей жизни.

Все корольки Центральной Африки не имеют более горячего желания, как показаться своим изумленным подданным в костюме швейцара или английского адмирала.

Пирога быстро удалялась. Лаеннек поднес к губам обе руки и крикнул:

- Клянусь тебе головою твоих гангов, что у тебя будет самый красивый костюм во всем Конго!

Он сел, смеясь. Но он мог видеть издали, что его поняли, потому что старый король, несмотря на королевское величие, принялся плясать по берегу довольно живо для своих лет.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

РАЗБОЙНИКИ ЦЕНТРАЛЬНОЙ АФРИКИ

ГЛАВА I

Путь к Мукангаме и экватору. - Исчезновение Буаны

На другой день наши путешественники прибыли благополучно в Гамбу в Мукангаме; перед ними необозримо расстилался лес, и путешественники должны были приготовиться покинуть "Надежду". Они снова должны были проходить по неизведанным, обширным областям, руководясь только довольно смутными воспоминаниями Кунье, который в детстве бывал в этих местах со своим отцом, вожаком невольников, и инстинктом Йомби, который оказался вообще драгоценной находкой.

Шесть воинов Имбоко знали эти таинственные пустыни только по рассказам, которые слышали в своем племени, потому что оставленные со своими товарищами охранять деревню во время периода собирания масла, они никогда не ходили в лес. Сказки, которыми им набили головы во время вечеров дождевой поры, принуждавшей всех к бездействию, изображали леса, наполненные лютыми зверями, гориллами, слонами, пантерами, леопардами, боа и, что было может быть еще опаснее, кумирскими разбойниками. Рассказам эмбозских жителей придавало важность то, что каждый год, по возвращении из леса, Имбоко замечал исчезновение одного или двух своих подданных.

Прежде чем идти дальше, Лаеннек, желавший знать, может ли он положиться на преданность людей, которым старый банкорский король поручил защищать его, предложил им вернуться.

- Вы теперь находитесь в двух днях пути от Эмбозы, - сказал он им, - советую вам не идти дальше. Передайте мою признательность вашему королю и отвезите ему лодку, которую мы обещали оставить ему на память.

- Мы останемся с тобой, - ответил Нияди, начальник банкорских воинов, - Имбоко велел нам проводить вас до большой реки озер (так они называли Огоуе), и мы исполним приказание Имбоко.

- Вы не боитесь кумиров?

- Эмбозские жители храбры; они убьют кумиров.

- А горилл? - прибавил Лаеннек, который не мог удержаться от улыбки при воспоминании о приключении у озера Уффа.

Услышав имя страшного животного, Нияди немножко смутился, но ответил довольно самоуверенно:

- Мы не можем бороться со злыми духами, но ганги дали нам этот мокиссо, и нам нечего их бояться.

Произнеся эти слова, мафук - военный начальник - показал Лаеннеку ожерелье из старых зубов каймана и две куклы из перьев, которые, по его словам, имели силу обращать в бегство страшного понго.

Каждый из воинов был также снабжен большим количеством амулетов, имевших свое особое предназначение: один предохранял от укуса змей, другой - от лихорадки и так далее.

Лаеннек не настаивал; его единственной целью было узнать, как будут держать себя банкорцы с разбойниками, и теперь он был убежден, что может положиться на них.

Итак, маленький караван состоял из трех европейцев, их двух слуг и воинов Имбоко, - всего из одиннадцати человек; и с таким союзником как Уале они могли надеяться благополучно кончить свое опасное путешествие.

Спрятав лодку под тростником, чтобы по возвращении Нияди и его воины могли легко ее отыскать, решили переночевать на берегу Банкоры, чтобы войти в лес на восходе солнца.

По обыкновению был разведен большой костер.

Вечер был исполнен поэзии. Малейший шум повто-рялся могучим эхо на высоких берегах реки, со всех сторон раздавались странные звуки: крики попугаев и хищных птиц, которые проносились над головами путешественников бесчисленными стаями, и любопытство которых подстрекал свет, бросаемый костром в темноте; крики обезьян, перепрыгивающих на густых вершинах и иногда осыпавших дождем листьев и плодов путешественников, нарушавших тишину и жилища; неясное журчание Банкоры, плеск рыбы, выплывавшей на поверхность подышать воздухом, жужжание тысяч насекомых в траве и под листьями... К этим пронзительным крикам, ко всему этому шуму присоединялся рев зверей, шум, производимый тяжелыми бегемотами при погружении в воду, и стоны кайманов, прятавшихся в высокой траве на берегу. Ночные птицы прилетали к огню, потом быстро улетали со зловещим криком.

В два часа утра Уале начал глухо ворчать, выказывая признаки гнева. Лаеннек, проснувшись, заметил одного из людей Нияди, ползком направлявшегося в лес.

- Что нового? - спросил он у Нияди, который ни на минуту не переставал караулить.

- Йомби и один из моих людей пошли разузнать.

- Ты опасаешься чего-нибудь?

- Один из караульных пошел напиться у ручейка, несколько ниже впадающего в Банкору, и вернувшись сказал, что видел кумиров.

- Ты не думаешь, что от страха он принял какойнибудь ствол дерева за разбойников?

- Иненга убил больше кумиров, чем в этом мокиссо есть каймановых зубов. Иненга начальствует, когда Нияди в отсутствии, а с твоим невольником пошел он; ты можешь спокойно заснуть, - нечего опасаться, когда Иненга на ногах.

Через час оба вернулись, они не видали ничего, что могло бы оправдать подозрение; однако Иненга принес сломанную стрелу, которая по-видимому не долго лежала в высокой траве, и этот признак, достаточный для того, чтобы обнаружить присутствие человеческих существ в этом лесу, побудил путешественников действовать чрезвычайно осторожно в их опасном путешествии.

На рассвете, захватив провизию, оставшуюся в лодке, они мужественно вошли в лес. С проницательностью негра, Кунье утверждал, что надо держаться солнца с правой стороны, в продолжение четырнадцати дней; по крайней мере, так поступал караван, в котором он некогда участвовал. Через три-четыре дня они должны были прибыть в страну, населенную земледельческим племенем, которое Кунье называл ассары или ассиры и среди которых он провел три месяца, излечиваясь от раны на ноге, между тем как его спутники дошли до озера Замбы, куда ходили за невольниками.

По описанию страны и жителей, Йомби объявил, что проходил эту страну вместе со своими во время экспедиции, которая привела их к Конго, и что оттуда понадобится не более пяти или шести дней, чтобы добраться до Огоуе. С большой радостью Гиллуа и Барте узнали эти подробности и ждали конца их продолжительного и опасного путешествия.

Несмотря на опасения, пять первых дней для путешественников прошли довольно спокойно. Путники должны были только держаться постоянно с правой стороны солнца и хорошенько караулить по ночам, чтобы не быть застигнутыми разбойниками; каждый вечер они выбирали прогалину для ночлега, и закутывались в свои одеяла недалеко от костра, который каждый негр поддерживал поочередно, когда стоял на карауле.

Но ничто не могло выбить из головы Нияди, что за ними издали следуют кумиры, и наместник Имбоко приписывал то, что разбойники оставляют их в покое, сначала мокиссо, которыми он снабдил себя, потом присутствию белых, которые всегда внушают суеверный страх жителям Африки.

Уале, по-видимому, разделял его мнение, потому что часть ночи вертелся и ворчал, и хозяин не всегда умел заставить его молчать. Правда это приписывалось соседству крупных зверей, едкие испарения которых собака воспринимала, несмотря на дальность расстояния.

Как бы то ни было, Нияди зорко караулил по ночам, отдыхая часа два на закате солнца, а днем распоряжаясь путем, направление которого Лаеннек предоставил вполне ему.

Таким образом он спас тех, которые были ему поручены, от верной смерти.

Утром на шестой день они прошли уже несколько часов, когда увидали огромное болото, составлявшее как бы озеро зелени среди леса. В лесу дорога караванов, по которой они постоянно следовали, обозначалась время от времени деревьями, срубленными на восемь или десять футов от земли, но на берегу болота все следы исчезли. Путешественники решились обогнуть болото с левой стороны. Едва сделали они несколько шагов, как Нияди, шедший впереди, попятился назад и закричал громким голосом:

- Остановитесь, мы попадем в засаду! Все немедленно повиновались.

- Посмотрите, - продолжал Нияди, - там где тропинка сужается, между лесом и речкой, не видите ли вы, что трава на некотором пространстве не так густа и не так зелена, как окружающая ее? Ну, эта трава, начинающая высыхать, брошена тут не далее как час тому назад, и прикрывает ловушку для слона, может быть вырыта кумирами с тем, чтобы заставить нас попасть туда и тем легче овладеть нами.

- Почему ты предполагаешь, - перебил Лаеннек, - что эта ловушка приготовлена для нас? Мы не караван купцов, у нас нет ничего, чем бы прельстить лесных разбойников.

- У вас хорошее оружие, - ответил Нияди, - и если кумиры видели его, то они употребят все на свете, чтобы захватить его. А ловушка, находящаяся напротив нас, если не вырыта разбойниками, чтобы захватить нас безопасно, то она обнаруживает присутствие в этом лесу охотников за слонами, и тогда мы недалеко от их стана.

Произнося эти слова, Нияди, чтобы доказать свою проницательность, схватил обеими руками ствол сухого дерева, находившегося на опушке леса и бросил его вперед; ствол, падая, увлек за собой бамбук, листья и траву, покрывавшие ловушку, и путешественники увидали перед собой большую яму...

Это была ловушка для слонов!

- Я думаю, что твое последнее предположение справедливо, - сказал тогда Лаеннек, - в этих местах есть охотники за слонами. Кумиры не так глупы, чтобы расставлять нам подобные ловушки; они знают очень хорошо, что одиннадцать человек не могут идти рядом по этой тропинке, и что если бы один из нас упал в яму, то другие немедленно вытащили бы его.

В эту минуту, как бы подтверждая это мнение, глухой и болезненный, как жалоба, крик послышался впереди путешественников, которые вздрогнули и переглянулись.

- Во вторую ловушку попался слон, - сказал Йомби, которому была известна охота за этими животными.

Прежде чем путешественники опомнились от удивления, человек сто негров, совершенно голых и вооруженных копьями и стрелами, вышли из чащи по другую сторону ям и бежали к путешественникам, крича и размахивая руками. Путешественники прицелились, но, приметив, что наружность негров выражает скорее удивление, чем неприязненные намерения, стрелять не стали.

Нияди немедленно узнал в неграх жителей Уади, охотников за слонами и бегемотами и закричал, чтобы они приблизились без опасения.

Бедняки прибежали с пением и плясками: они думали, что имеют дело с купцами, а так как около двух лет тут не проходил никто, то у них накопилось громадное количество слоновой кости, которую они не знали куда девать. Приметив белых, они остановились в изумлении; некоторые даже выказывали признаки глубокого страха. Они никогда не видали людей этой расы; эта пустынная и удаленная от берега страна, имела сношения только с купцами-неграми.

- Не бойтесь, - сказал им Иненга, - эти добрые белые хотят посетить вашу страну.

Кунье, в своем путешествии, которое происходило двадцать лет назад, не мог встретить это племя, недавно пришедшее к этим болотам, где живут многочисленные стада бегемотов.

Успокоенные этими словами, добрые туземцы бросились к ногам белых и умоляли навестить их короля.

Предложение было принято. Проходя мимо второй ямы, откуда раздался стон, удививший их, Лаеннек и его спутники приметили великолепного черного слона, испускавшего последний вздох. Он был весь пронзен ядовитыми стрелами, и чтобы ускорить его кончину, жители Уади, проходя мимо, пустили в него еще тучу стрел.

Барте и Гиллуа отвернулись; вид этого умного и в сущности кроткого колосса, испускающего последний вздох, тронул их до слез.

Деревня, в которой жило племя Уади, называлась Иноа. Прибытие белых вызвало там очень большое волнение, и король такой же голый и такой же убогий по наружности, как его подданные, удостоился выйти навстречу чужестранцам.

Велико было его разочарование, когда он узнал, что имеет дело не с купцами, и что ему придется ждать другого случая, чтобы возобновить запасы рома, пороха и мелкого стеклянного товара; но, несмотря на это, он принял их хорошо и дал на другой день утром столько иньяму и маниоковой муки, сколько они могли взять с собою.

Эта остановка доставила путешественникам драгоценные сведения. Очи действительно узнали, - это делало немалую честь проницательности Нияди, - что эти места были наполнены кумирами; не проходило и дня, чтобы жители Иноа не имели дела с ними. Кроме того, прежде чем прибудут в страну Ассира, они должны встретить большую деревню фанов, которые поселились в обширных равнинах и мирно занимались земледелием.

Вечером они с обычными предосторожностями остановились на берегу ручья, и место показалось им столь очаровательно, что они прекратили путь за два часа до заката солнца.

Лаеннек воспользовался этим, чтобы пойти с Кунье убить несколько птиц для ужина, и между тем как Йомби и два солдата Нияди набирали дров для костра, Буана начала ловить раков, замеченных ею в речке. Занимаясь этим, молодая негритянка не обратила внимания на то, что неблагоразумно удалялась от тех, кто мог ее защитить, и думала только о том, чтобы приготовить своему господину его любимое блюдо.

Наполнив корзину раками, она отправилась в обратный путь. Солнце быстро склонялось к горизонту, лес принимал странные оттенки; не слыша более голосов своих товарищей, Буана бросилась бежать, чтобы скорее вернуться к ним. Вдруг четыре негра, странно татуированные, выскочили из чаши и, пригрозив убить негритянку, если она вскрикнет, потащили ее в чащу леса.

Исчезновение Буаны заметили только, когда вернулись Лаеннек и Кунье. Всякий занимался своим делом, и потому ее отсутствие осталось незамеченным.

Сначала думали, что она находится в нескольких шагах, черпает воду или собирает дикие плоды; но когда ее звали с четверть часа, не получая ответа, догадались, наконец, об ужасной истине.

- Ее похитили кумиры, - сказал Нияди, - а кумиры едят человеческое мясо...

При этих страшных словах Лаеннек не мог удер-жаться от рыдания: этот железный человек едва не лишился чувств, узнав, какая участь угрожала той, которая спасла ему жизнь в Сан-Паоло-де-Лоанда.

- Надо на все решиться, чтобы вырвать ее у похитителей, - вскричал Барте и Гиллуа.

- Благодарю, господа, - ответил Лаеннек, быстро оправившись, - я именно этого ожидал от вас... Мы помогли бы и всякому из наших ближних в подобных обстоятельствах, но Буану я спасу или умру, потому что обязан заплатить ей самый священный долг - долг признательности!

- Надо действовать быстро, - перебил Нияди, - завтра будет поздно. Как только солнце закатится, кумиры напьются пальмового сока, и Буану съедят в нынешнюю ночь.

- Располагайте нами! - воскликнули молодые люди.

Кунье и Йомби плакали, сжимая с бешенством кулаки.

Уале ворчал.

- Возьмем и собаку, - сказал Лаеннек своему негру, - она скоро понадобится нам.

ГЛАВА II

Тревожная ночь. - Мщение Уале

- Господа, - сказал Лаеннек молодым людям, - я вынужден потребовать от вас полного повиновения.

- Даем вам слово.

- Мы отправимся сейчас, но вы с нами не пойдете.

- Вы думаете, что у нас не достанет мужества бороться с этими лесными врагами? - ответили Барте и его товарищ, почти обидевшись.

- Прошу вас, господа, выслушайте меня и повинуйтесь; мы не можем терять ни одной минуты. Я слишком хорошо знаю ваше мужество, но не имею возможности принять ваше содействие, так как вы стесните нас ночью в девственном лесу. Я даю вам поручение, может быть еще опаснее.

- Какое?

- Оставаться здесь без огня, чтобы не привлечь разбойников, не имея другой защиты, кроме вашей собственной энергии, против хищных зверей, которые могут на вас напасть; вы будете охранять провизию во время нашего отсутствия.

- Хорошо, мы остаемся.

- Я подам вам совет, господа. Не удаляйтесь от этого баобаба, ветви которого касаются земли, и при малейшем шуме укройтесь в дупле дерева...

- Спасибо. Мы как-нибудь справимся с обязанностью караульных, - ответили они с оттенком иронии.

- Господа, вы огорчаете меня, вы молоды, пылки, вам кажется унизительно оставаться в бездействии... Но все же, рискуя оскорбить вас, я должен вам сказать, что вы не можете идти с нами, потому что ваша неопытность в лесной жизни навлечет на нас неминуемую смерть, а Буану мы не спасем...

Рыдание заглушило последние слова в горле Лаеннека.

- Извините нас, - сказали молодые люди, опомнившись, - уходите, мы последуем вашим предписаниям и исполним нашу обязанность.

Лаеннек дал понюхать Уале одну из вещей Буаны и пустил его. Умная собака бросилась к ручью, где нашла следы молодой негритянки, и медленно побежала по берегу, время от времени оборачиваясь посмотреть, идут ли за ним; за Уале шли Лаеннек, Кунье и Йомби с карабинами в руках; Нияди и его шесть воинов замыкали шествие.

Через четверть часа маленький отряд дошел до того места, где напали на Буану. Собака с редким чутьем тотчас повернула от берега направо в кустарник, куда ее хозяин пошел за нею со всем отрядом.

Оставшись одни, Барте и Гиллуа собрали весь багаж каравана к подножию баобаба, зарядили карабины и сели друг возле друга на огромном корне, который от ствола дерева горизонтально нагибался над землей.

Была великолепная тропическая ночь, наполненная благоуханием цветов и щебетаньем птиц. Точно все живые существа в траве, под листвой, в воде прежде чем отдохнуть от дневного зноя соединились в общем хоре, чтобы приветствовать прохладу ночи, и если бы время от времени крик леопарда или черной пантеры, отыскивавших пищу, не напоминал молодым людям положение, в котором они находились, они предались бы поэтическим грезам, которые внушала природа. Но неожиданное происшествие, развязки которого они не могли предвидеть, и которое может быть должно было остановить их путь и перевернуть все планы, немало способствовало тому, чтобы вернуть их к действительности.

Часы проходили медленно и тоскливо; напрасно прислушивались они, не услышат ли какой-нибудь звук, который мог бы объяснить, в каком положении находятся их товарищи, - ничто не нарушало величественного молчания девственного леса... Одна за другой смолкли певчие птицы, стихло жужжание насекомых в высокой траве; от света луны, медленно продвигавшейся на горизонте, каждый куст принимал таинственные очертания; лишь вершины деревьев были освещены, а стволы и нижние ветви принимали в темноте фантастические формы...

Молодые люди были храбры и готовы на все, но среди этого полного одиночества они не могли освободиться от смутного опасения, от того страха, который овладевает самым мужественным человеком, когда он чувствует себя окруженным неизвестными врагами и опасностями, которых не может определить.

Вдруг рев, гораздо ближе чем они слышали в первые часы ночи, заставил их вздрогнуть.

- Точно крик леопарда, - тихо сказал Барте. Только он произнес эти слова, как страшное животное снова огласило лес своим ревом.

- Он, кажется, приближается к нам, - сказал Гиллуа.

- Может быть, он идет пить к ручью... Послушайте... он теперь от нас не более чем в ста метрах.

- Он как будто колеблется...

- Он, должно быть, почуял нас и инстинктивно замедлил путь, чтобы отдать себе отчет, какого врага встретит.

- Вы расположены последовать совету Лаеннека?

- Не думаю, - поспешно ответил Барте, - чтобы французским офицерам с хорошими карабинами прилично было прятаться на дерево от какой бы то ни было опасности.

- В таком случае приготовим оружие, потому что через две минуты он бросится на нас...

Молодые люди стали на одно колено, чтобы лучше прицелиться, и ждали.

В двадцати шагах от них журчал ручеек в своем тинистом ложе.

- Сначала вы, - сказал Гиллуа своему товарищу, - вы стреляете лучше меня.

Только он произнес эти слова, как леопард одним скачком очутился на берегу ручья.

Очутившись лицом к лицу с молодыми людьми, зверь с минуту колебался; но это продолжалось недолго, и он прыгнул вперед, когда Барте выстрелил.

Леопард страшно заревел, хотел броситься на своих врагов; но видя, без сомнения, что силы оставляют его, вернулся в лес, побуждаемый инстинктом самосохранения.

- Он смертельно ранен, - сказал Гиллуа своему

Другу-Забыв всякое благоразумие, они побежали осмотреть место, на котором стоял зверь.

Берега речки, на которых не было никаких кустов, были освещены луной, и большая лужа крови показала молодым людям, что зверь был тяжело ранен.

- Его не надо упускать, - сказал Барте, - я уверен, что он испустит последний вздох в нескольких шагах отсюда.

Оба друга с карабинами в руках вошли в лес, соблюдая все предосторожности: они знали как ужасна ярость раненых зверей.

Сначала они шли довольно легко по следам зверя на траве, усеянной кустами; но на конце прогалины тень от больших деревьев не позволила им ничего видеть.

Они колебались войти в лес, но самолюбие Барте было задето.

- Леопард не может быть далеко, - сказал он своему товарищу, - мы не можем бросить наш трофей... Лаеннек увидит, что рука и голова у нас крепче, чем он думает.

Гиллуа сделал несколько замечаний, но видя, что его товарищ не обращает на них внимания, решился следовать за ним.

После пяти минут бесполезных поисков, чаща сдела-лась до того густая, что почти невозможно было идти, молодой флотский офицер объявил прямо своему товарищу, что он не пустит его ни шагу дальше, что преследовать хищного зверя в глубокой темноте - просто безумие, и что благоразумие предписывает им немедленно вернуться назад.

Барте уступил с сожалением, и оба друга вернулись по направлению к речке, на берегу которой остановился караван, думая что они удалились от нее не более как шагов на двести.

Каково же было их удивление, когда через несколько минут они заметили, что лес все сгущается. Они должны были остановиться перед густой завесой лиан и ползучих растений всякого рода, которые, переплетаясь с одного дерева к другому, составляли непреодолимую преграду.

- Мы заблудились... - сказал Гиллуа, задрожав.

- Это невозможно! - ответил Барте. - Мы едва отошли от берега.

- Вы видите сами, куца мы зашли.

- Прислушаемся, может быть журчание ручейка позволит нам ориентироваться...

Но они прислушивались напрасно: ничто не нарушало тишины, среди которой было бы слышно даже падение листа.

После двух или трех бесполезных попыток отыскать дорогу, они остановились, чтобы посоветоваться, на что решиться.

Рассудив, по рассчету времени, что они не могли далеко отойти от берега, они решили остаться до рассвета на этом месте, будучи уверены, что при первых лучах солнца легко отыщут дорогу.

В нескольких шагах от них находилось старое гигантское дерево; уцепившись за нижние ветви, они легко добрались до середины дерева, и расположились там поудобнее, чтобы провести ночь.

Было два часа утра, луна скоро исчезла, унеся с собою скудный свет, пробивавшийся сквозь своды леса, и оба друга скоро не могли даже различить ветви, на которой сидели.

Среди этой тишины и темноты, под влиянием различных волнений вечера, в ушах у них жужжало, и кровь приливала к мозгу; с ними сделалось головокружение, когда вдали послышался шум раздвигаемых кустов и радостный лай, раздавшийся в их ушах, как самая приятная музыка.

- Уале! - воскликнул Барте.

- Мы спасены! - ответил Гиллуа.

Они тотчас начали звать. Им ответил мужественный голос Лаеннека.

- Где вы? - кричал он. - Вот уже полчаса как мы ищем вас.

Молодые люди соскочили наземь и бросились на шею своему спасителю.

В нескольких словах сообщили они ему, что случилось.

- Вы сделали большую неосторожность, - ответил Лаеннек, - вас мог растерзать леопард, который был тем опаснее, что вы его ранили; без Уале, который нашел ваш след, вы непременно погибли бы. Только туземцы умеют находить дорогу в этих густых лесах; мы непременно пошли бы вас отыскивать, но без этой славной собаки, лишь случай мог направить нас в вашу сторону.

- А Буана? - воскликнули молодые люди.

- Спасена! Уале прямо привел нас к кумирам, и мы поспели вовремя, чтобы избавить Буану от ужасной участи, ожидавшей ее... Ниади и его солдаты делали чудеса, а собака загрызла двух разбойников. Костер был уже разведен и бедную девушку собирались зарезать, когда мы пришли. Она была привязана к дереву, полумертвая от страха. Заметив огонь, я взял Уале на привязь, и мы подходили без шума, когда Кунье испустил крик тано; услышав этот знакомый сигнал, Буана мужественно подняла голову; это была помощь, это было освобождение, и не прошло двух минут, как мы накинулись на похитителей. Половина - всех их было человек двадцать - была убита, остальные убежали. На пора вернуться в наш стан. Со мной пошли только Кунье и Йомби; мы возвращались, когда услыхали ваш выстрел, и предположили, что вы должны быть недалеко... Пойдемте, я расскажу вам дорогой подробности нашей экскурсии.

Добрые негры, услышав свои имена, поспешно подошли, и чтобы выразить свою радость, схватили руки молодых людей и приложили их к сердцу.

Через несколько минут маленький караван был опять в полном составе.

ГЛАВА III

Король Рембоко. - Прибытие к ассирам

Солнце едва позолотило вершины высоких деревьев, когда путешественники продолжали путь. Они серьезно опасались, чтобы кумиры не явились отомстить за смерть своих товарищей, а опасность была для них тем больше, что они не могли скрыть свой путь по лесу, будучи принуждены постоянно следовать по дороге караванов.

В первые пять дней они едва останавливались принять пищу, отдыхали только несколько часов, и продолжали путь с восходом луны, чтобы возможно скорее уйти от своих врагов.

Но мужество не было добродетелью лесных разбойников, путешественники ничего более не слыхали о них.

В конце седьмого дня пути путешественники поняли по различным признакам, что путь их по пустыне кончается: тропинка сделалась шире, лес не так густ; на каждом шагу попадались деревья, срубленные рукой человека, и, вероятно, предназначенные для построек туземцев. Все показывало, что скоро путники дойдут до обитаемых мест.

Действительно, на другой день в десять часов утра они вдруг увидали обширную равнину, засаженную маниоком, иньямом и бананами и орошаемую широкой, глубокой рекой, которая текла по направлению к западу.

На расстоянии двух ружейных выстрелов, группа туземцев нагружала в пироги, прикрепленные к берегу, корни маниока и плоды.

- Это люди моего племени, - сказал Йомби.

В ту же минуту негры заметили путешественников и побежали к ним навстречу с громкими криками. Когда они увидали трех белых, удивление их не знало границ, и приняв их за духов, они бросились к их ногам. Очевидно, они никогда еще не видали людей этой расы.

Йомби тотчас рассказал им, что вел посланных великим духом Майякомбо, которые захотели посетить страну фанов, и что их прибытие принесет счастье людям этого племени.

Бедняги, вне себя от восторга, предложили белым духам немедленно отвезти их к своему королю, который жил в большой деревне Эноге, немножко повыше на реке.

Предложение их было принято. Лаеннека и его спутников усадили в большую пирогу, в которой без труда могло поместиться человек пятьдесят. Все фаны поместились в другие пироги, и маленькая флотилия отправилась. В десять часов вечера остановились у маленькой деревни, и вместо того, чтобы приблизиться к берегу и выйти, держались подальше от берега, потому что эта страна повиновалась разным королям, и фаны боялись, чтобы не заставили белые остановиться здесь, прежде чем они привезут их к своему королю Рембоко.

Течение реки, насколько путешественники могли судить, шло теперь к северо-западу, почти по прямой линии, а берега были такие низкие, что трава как будто сливалась с водой.

На восходе солнца путешественники могли восхищаться редкой плодородностью проезжаемых ими мест; в первый раз заметили они древокорник между другими деревьями, составлявшими грациозные боскеты среди плантаций сорго и сахарного тростника.

На обоих берегах реки виднелись жилища; бананы, иньям, сахарный тростник обрабатывались в этих полях в широких размерах.

Кунье не мог опомниться от удивления, потому что эти места были необитаемы, необрабатываемы, когда он проходил тут первый раз.

- Вот племена фанов, - сказал Барте, - которые вместо того, чтобы идти с железом и огнем в руках, по своей привычке, сделались пастухами и земледельцами.

- В этом нет ничего необыкновенного, - ответил Гиллуа, - загляните в историю и вы увидите, что везде свойство почвы решало характер эмиграции. Кочующие арабы создали в Испании высокую культуру средних веков; норманны, моряки, прельщенные зелеными равнинами северо-западной Галлии, отказались от своих странствований, чтобы обрабатывать землю и выращивать скот, и заменили сикеру(2) сидром. Африка не избегнет этого закона, и повсюду, где мы найдем плодородную землю, мы встретим земледельческое население.

(2) - Пиво древних галлов.

Хотя большая часть прибрежных жителей имела довольно мирную наружность, фаны, взявшие на себя охрану маленького каравана, принимали величайшие предосторожности; у них всегда часовые наблюдали за берегами, стоя в лодке с копьем в одной руке, с ножом - в другой.

Утро было пасмурное и печальное, густой туман, поднявшийся после восхода солнца, вынудил туземцев остановиться до тех пор, пока он не рассеялся. Они приближались к устью другой реки, на берегу которой находилась деревня Эноге, и фаны боялись проехать ее, не заметив. Когда туман рассеялся, они могли довольно быстро войти в реку, орошавшую владения Рембоко, и в половине дня один из фанов вскрикнул, указывая на высокие деревья, бывшие еще довольно далеко:

- Вот наша страна.

Проехав низкий и плодородный остров, они скоро достигли большого болота, перерезанного маленькими каналами, и один из них, расчищенный от тростника и водяных растений, привел их к деревне Эноге. Там стояло множество судов на якоре, возле которых стали и они, и послав гонца к королю, ждали, чтобы он объявил им свою волю.

По возвращении гонца, они вышли на берег, и их отвели в хижину из желтой глины, довольно хорошо построенную и покрытую пальмовыми листьями. Перед фасадом была маленькая веранда, поддерживаемая деревянными колоннами, а на полу лежали циновки. Опрятный вид этой хижины, столь непохожий на то, что обыкновенно видишь у негров, прельстил их. За ними скоро пришел посланный от короля, вывел их за город по тропинкам к наружному двору дворца, у дверей которого стояла безобразная статуя фетиша. Они прошли первый двор и очутились на другом дворе, гораздо большем, окруженном галереями, где женщины плели циновки. Напротив входа во дворец возвышалась земляная эстрада, покрытая циновками разного цвета, и большим куском красного сукна. На каждом углу стояла на коленях маленькая фигура, сделанная из глины. Их оставили тут среди толпы вооруженных людей.

Через несколько минут король деревни Эноге явился перед нами. Это был молодой человек с выразительной физиономией, кроткое и открытое лицо и пылкий взгляд которого выражали скорее ум и живость, чем свирепость, которую путешественники ожидали встретить.

Он смотрел на них несколько минут с величайшим удивлением и вскрикнул:

- Вот белые духи, которые носят с собой гром, и о которых мой отец столько мне говорил!

Подозвав невольника, он просил путешественников поразить его громом сию же минуту.

- Белые убивают человеческое существо только ради защиты, - ответил Лаеннек через Йомби, который служил переводчиком.

Потом увидав коршуна, тяжело летавшего над двором, Лаеннек быстро прицелился из своего карабина, выстрелил, и птица упала среди стражей Рембоко.

При звуке выстрела все негры, пораженные ужасом, бросились наземь ничком, - потому что огнестрельное оружие им было неизвестно, - и увидев падающую птицу, думали, что настала их последняя минута. Хотя рассказ отца, который когда-то ездил в Габон, приготовил Рембоко к этому, король все же был более взволнован, чем хотел это выказать, и сказал серьезным голосом:

- Вы те духи, которых посещал мой отец. Вы обещали навестить его в Эноге, но слишком медлили; старый король переселился уже четыре года в страну облаков. Добро пожаловать, вы даете смерть и жизнь!..

Потом с той подвижностью ума, которая составляет отличительную черту его племени, он просил трех белых возвратить здоровье его матери, которая умирала в углу его дворца.

Лаеннек с большим трудом растолковал ему, что они не имеют никакой власти над жизнью людей.

- Твоя мать умирает вероятно от старости, - сказал он, - и ничто не может отсрочить этот час, который настает для всех.

- Нет, она умирает не от старости, - ответил Рембоко, - великий жрец фетишей объявил, что ее околдовали, и так как белые не хотят уничтожить колдовство, то сегодня же вечером виновные будут казнены.

Костюм короля фанов был престранный; шапка в виде сахарной головы была так украшена рядами кораллов и кусочками разбитого зеркала, что невозможно было узнать, из какой материи она сшита; шея и грудь также были покрыты рядами кораллов так густо, что королю трудно было дышать. Пять коралловых четок спускались до колен; костюм дополнялся куском красной материи, которой были обернуты бедра, и за которую были заткнуты сабля и четыре ножа. На руках и икрах были браслеты из старых медных пуговиц. Этот костюм возбуждал восторг подданных каждый раз, как Рембоко удостаивал показываться в нем своему народу.

Прием кончился заверением Рембоко, что его белые друзья могут поступать в его владениях, как у самих себя, и упрашивал их как можно долее остаться в Эноге.

Вечером, когда путешественники отдыхали в хижине, отведенной им королем, они услыхали громкие крики с аккомпанементом тамтама, раздававшиеся, по-видимому, с главной площади города; любопытство побудило их следовать за толпой, стекавшейся туда. О'Конда, мать Рембоко, умерла, и Куенга, великий жрец фетишей, приготавливался заставить заговорить статую великого Майякомбо, чтобы узнать тайных врагов, убивших мать короля своим колдовством. Все жители деревни, даже женщины и дети, вооружились, чтобы напасть на виновных.

Раскинув свои палатки на границе лесов Мукангама, фаны, не оставив своих воинственных нравов, приняли обычаи пастушеских народонаселении этих стран, и всем фетишам страны отдавали равную почесть. Поэтому во всей Центральной Африке нельзя было найти ни одного города, в котором было бы столько фетишей, как в Эноге.

Куенго велел принести на площадь статую великого Майякомбо и всех фетишей, составлявших свиту бога, и объявил толпе, что если приговоры неба не будут исполнены немедленно, самые великие несчастья обрушатся на деревню.

Толпа единогласно отвечала, что готова отомстить неизвестным колдунам за смерть матери короля.

Но великий жрец, находя толпу недостаточно возбужденной, обещал раздать амулеты против яда, хищных зверей и боли в животе тем, кто более отличится в преследовании преступников.

- Что они будут делать? - спросил Гиллуа Лаеннека.

- Я сто раз видел эту комедию, - ответил Лаеннек, - великий жрец Майякомбо просто хочет освободиться не только от своих личных врагов, но и от всех тех, положение которых возле короля может ему вредить, указав на них как на колдунов.

- А мы разве должны присутствовать равнодушно при этой сцене?

- Да! Если дорожите жизнью... Достаточно, чтобы один из этих лицемерных жрецов указал на нас как на околдовавших О'Конду, и нас убьют сейчас. Мы совершенно бессильны остановить убийства, которым будем свидетелями против воли.

- Кто нам мешает в таком случае вернуться в нашу хижину? Вы, вероятно, не более нас, любезный Лаеннек, чувствуете желание присутствовать при таком печальном зрелище?

- Оглянитесь и вы увидите, что невозможно пробраться сквозь окружающую нас человеческую преграду.

Против воли они вынуждены были ждать конца драмы.

Куенго, как предвидел Лаеннек, указал народной ярости на пять человек, самых могущественных своих врагов, которых он не посмел бы обвинить, если бы дело шло о смерти человека обыкновенного; но всем казалось естественно, что мать короля была убита колдовством людей, служивших при дворе. Как только они были названы, их тотчас растерзали на куски...

Обвинение в колдовстве в Центральной Африке - самое тяжкое против человека, и ничто не избавит его от ожидающей его участи. Негры живут в постоянном страхе фетишей и дурных влияний, и ганги, дудо и другие категории жрецов пользуются этим суеверием, чтобы упрочить свою власть.

Путешественники вернулись в свою хижину под тягостным впечатлением всего происшедшего перед их глазами.

- О чем вы думаете? - спросил Барте у Гиллуа.

- Я думаю, - ответил молодой человек, - о том, что не далее как одно столетие назад, даже Европа, столь гордая своей цивилизацией, сжигала заподозренных в колдовстве...

На другой день Рембоко дал большой праздник в честь белых, в котором после пения и плясок, продолжавшихся до заката солнца, велел убить пятьдесят невольников и отдал их на угощение толпе. Жители Эноге, несмотря на значительные перемены в нравах, остались людоедами, как все другие племена фанов.

Все перепились пальмовым вином, и Лаеннек со своими спутниками, вынужденные присутствовать возле короля на этом пиру, не смели, из опасения скомпрометировать себя, выказать отвращение, которое внушали им подобные поступки. При первой возможности они вернулись в свою хижину с твердым намерением оставить Эноге на другой же день; они не чувствовали себя в безопасности среди кровожадных людей, которых могла направить против них малейшая прихоть короля или главного жреца.

На другой день они с большим трудом добились от Рембоко позволения оставить его владения, и то только с условием вернуться скорее.

Король фанов дал им почетную стражу до страны ассиров, куда они пришли три дня спустя.

Как везде прибытие их возбудило величайшее удивление, потому что еще ни один белый не отваживался проникнуть в этот край. Несмотря на просьбы остаться несколько дней, они объявили, что проведут только одну ночь, потому что спешили добраться до цели своего путешествия.

По их соображениям, они находились только в пятидесяти милях от Габона, и сердце сильно билось в груди Барте и Гиллуа при мысли, что через неделю они смогут отдохнуть на французской земле. Там они найдут известия от родных, друзей, потому что Габон был местом их назначения; они также наверное узнают, что сделалось с Жилиасом и Тука, их двумя товарищами на "Осе", так же как и с Ле Ноэлем, капитаном судна, торгующего неграми, которого они оставили блокируемым английским фрегатом у устья Рио-дас-Мортес. Все эти воспоминания, на которых иногда останавливались их мысли во время продолжительных странствований по Центральной Африке, возвращались к ним теперь; они клялись самим себе отомстить смелому флибустьеру, которому обязаны были всеми своими страданиями... Тоска по цивилизованным странам давила их до такой степени, что они не видели, как горько было для Лаеннека горячее выражение их радости, и не всегда замечали, какой контраст составляли их излияния с печальным и задумчивым молчанием их проводника.

В тот вечер, однако, когда ассиры прекратили наконец пение, пляски и увеселения всякого рода, придуманные в честь белых, и путешественники могли, наконец, отдохнуть в одной из самых больших хижин деревни Акоонга, молодые люди, занявшись разговором о своем возвращении, отыскивали глазами Лаеннека, и, не найдя его, отправились по указанию Кунье на берега Рембо Ниуге, куда бывший моряк пошел погулять.

Они нашли его сидящим у реки; он рассеянно смотрел на воду, которая от лунных лучей походила на широкую серебряную ленту.

- Вы страдаете? - спросил Барте. - Зачем вы ушли в это уединенное место?

- Извините меня, господа, но часы печали и уныния неразлучны с той жизнью, которую я веду, и я не всегда имею силу противодействовать моим впечатлениям... Вы спрашиваете меня, страдаю ли я? Отвечу вам откровенно... это печально, не правда ли? Я страдаю от вашей радости.

- От нашей радости?

- Да, уже пять месяцев я так привык к вашему присутствию, что бывают минуты, когда я чувствую, что не способен более один вести ту лесную жизнь, которую прежде так любил...

Молодые люди были тронуты до слез.

- Любезный Лаеннек, - ответил Гиллуа, пожимая ему обе руки, - вы никогда не хотели серьезно поговорить с нами об этом, но настала минута сказать вам: мы положительно рассчитываем, что сначала вы поедете с нами в Габон, куда нас призывает наша служба, потом во Францию, где вас ожидает помилование, двадцать раз уже заслуженное вами!

- Не обманывайте себя пустой мечтой, - сказал бывший моряк более твердым голосом, - и будьте уверены, что я вам скажу мое последнее слово. Как ни тягостна для меня наша разлука, я вас оставлю по прибытии в Габон и вернусь в Конго. Вы знаете, я поклялся королю Гобби, а Лаеннек не изменяет своему слову. Пребывание во Франции не уменьшит сожалений о прошлом, а я давно уже потерял и привычку и любовь к цивилизованной жизни, чтобы снова разыгрывать ничтожную роль в чуждой мне среде. Может быть я обманываюсь, но мне кажется, что люди, родившиеся в моей среде в Европе, всю жизнь вынуждены трудиться, приносить себя в жертву для других, не совсем понимая общественные законы, которым они покоряются; они умирают моряками, рыбаками или каменотесами, как родились, и кажутся мне нисколько не счастливее невольников, которых я заставляю работать для себя в Конго. Я знаю, что так должно быть, что не все моряки могут быть адмиралами, не все рыбаки судохозяевами, не все каменоломы адвокатами или префектами... Но для чего хотите вы, чтобы я опять занял место на таком жизненном пути, где, я это знаю заранее, я могу только маршировать и повиноваться?.. Допустим, что приговор военного суда будет отменен, - я все-таки буду вынужден подчиняться общественным требованиям, к которым я потерял уважение, между тем как здесь я сам себе господин, и с карабином на плече, с беспредельным простором перед собою, пользуюсь воздухом, солнцем, свободой...

Барте и Гиллуа смотрели на Лаеннека с искренним изумлением; степной странник явился им совершенно в новом свете. Они не подозревали до какой степени жизнь в лесах и созерцание природы развили индивидуальность бывшего бретонского рыбака.

Задумчиво и с волнением вернулись они в свою хижину, не обменявшись ни одним словом. Но несколько раз ночью, среди странных звуков, смешавшихся с однообразным журчанием реки, молодые люди слышали, как Лаеннек вздыхал...

ГЛАВА IV

Габон. - Прощание с Лаеннеком

Два дня пути привели путешественников на берега Огоуе, несколько выше озера Овенге. Они проплыли в пироге эту величественную реку, неизвестные источники которой, вероятно, сливаются с большими озерами, которые на северо-восточных склонах порождают Нил из своих недр, и очутились среди племен фанов и бакале, поселившихся на этих берегах.

Они немедленно приняли меры, чтобы добраться до Габона сухим путем, который молодые люди предпочитали поездке по реке, чтобы дольше остаться с Лаеннеком и проститься с ним, потому что не надеялись, чтобы он переменил свое намерение даже в виду французской земли.

Готовясь прибыть на место назначения, от которого были удалены такими странными приключениями, они начали заниматься этой интересной и малоизвестной страной, в которой обязанности службы могли удержать их несколько лет. Барте, который сделал из всеобщей географии свое любимое занятие, был рад отплатить Гиллуа за уроки ботаники и естественной истории, преподанные ему во время их продолжительных странствований.

Габон, по донесению лейтенанта Пижара, был в 1839 году большим центром торговли неграми, где не думала еще поселиться ни одна нация, несмотря на многочисленные выгоды его центрального положения, как пункта снабжения провиантом эскадр и торгового пути во внутренние земли.

В феврале месяце "Малучна", шхуна под командой Буе, бросила там якорь, и договор, заключенный с Денисом, королем левого берега, дал Франции право основаться впоследствии, если она найдет нужным, на этом берегу, уже французском, по привычкам и знакомству с нашим языком.

Однако в 1840 году тот же офицер, пораженный значительной смертностью, обнаружившейся между белыми в невольничьих факториях, расположенных с этой стороны Габона, вздумал выбрать лучшую позицию.

В 1842 году был заключен договор с королем Квабен на правом берегу для приобретения местности и права поселения, и скоро блокгауз, окруженный временными укреплениями, упрочил господство Франции в этих местах.

Внутренний бассейн Габона, начинающийся у островов Кункей и Парро, суживается к востоку и, наконец, становится рекой шириною в одну милю. В этот бассейн впадает несколько притоков более или менее значительных: Коя и Воголей - на северном берегу, Комо - на восточном, Мафуга и Рамбо-Уе - на южном берегу. Эти пять притоков, судоходных на некотором расстоянии от своего устья, далее запружаются песчаными отмелями и суживаются до такой степени, что становятся непроходимыми даже для лодок.

Комо, текущий с востока, может быть судоходен очень далеко; это главная артерия бассейна, и берега ее гораздо более населены, чем другие.

Залив, или лучше сказать лиман Габона, обитаем исключительно неграми понго, племенем ленивым и хит-рым, сделавшимся посредником между торговлей европейской и внутренней.

Отвращение понго (или понгове, как говорят некоторые путешественники) к ручным работам, замечается в одинаковой степени у всех народов, живущих по берегам этой реки. Единственная причина, вызывающая их иногда из апатии, это желание достать продукты белых; для этого - одни занимаются маклерством, другие охотятся, и все трудятся некоторое время только для того, чтобы иметь возможность потом отдыхать и пить много алугу. Притом они презирают земледелие, оттого что страна удовлетворяет почти без труда их малейшим потребностям, а также и потому, что обработка земли предоставляется женщинам и невольникам.

Бананы, иньям, таро и маниок составляют их главную пищу; сюда зажиточные туземцы прибавляют сушеную рыбу, слоновое мясо, копченого кабана, которые привозят на прибрежье охотничьи племена внутренних земель.

Кочующие племена, до сих пор отдаленные от моря, почти одни ведут всю торговлю слоновой костью в Габоне через прибрежных жителей, от которых получают ружья, порох, ром и прочее. Таким образом, фаны предпочтительно обмениваются товарами с бакале, нравы которых схожи с их нравами.

Некоторые операции, правда, происходят помимо этого пути; например, разные деревни бакале остались еще верны своим древним обычаям, сами охотятся за слонами и прямо продают продукты, когда найдут случай. Но добраться до этих деревень очень затруднительно, да и столько посредников завистливо наблюдают за этим, что прямые сношения с европейскими факториями всегда производятся в ничтожных размерах.

В Габоне начинается и идет вдоль залива Гвинеи длинный берег, называемый Берегом Слоновой Кости вследствие специальной торговли этим предметом.

Замечательно, однако, что сбыт слоновой кости становится все меньше. Не только в Габоне, но и на всем пространстве Берега Слоновой Кости фактории жалуются на то, что трудно стало получить этот предмет. Действительно, по мере того как охотничьи народы верхней страны знакомятся с белыми и привыкают к их продуктам, они умудряются доставать их как можно легче и находят, как понго, посредничество менее трудным и менее опасным, чем охота.

Отсюда постоянное стремление отдаленных племен приблизиться к берегам моря. Так, булу, прежде жившие в верхней части притока Комо и бывшие неустрашимыми охотниками, были отодвинуты к западу племенем бакале; бакале, в свою очередь, оттеснены фанами, прибывшими из внутренних земель.

Этой-то склонности охотничьих народов сделаться посредниками, торговля и обязана сокращением количества слоновой кости, а вовсе не убыли слонов, которые, напротив, до такой степени многочисленны, что в верхнем Габоне их убивают ежедневно среди деревни.

Пять или шесть народов, различных по названию и языку, живущие в Габоне, почти все имеют один и тот же физический облик; единственную разницу составляют более угловатые черты и менее темная кожа, по мере того как подвигаешься во внутренние земли.

Многоженство, грубое идолопоклонство, хитрость, ловкая алчность - вот главные черты всех этих племен. Энергия и наклонность к труду уменьшаются, и нечего думать этому помочь.

Женщина, как у всех черных племен в Африке и Океании, живет в постоянном унижении, и на ней лежит вся тягость семейных трудов.

Средним числом жителей можно считать по двести человек в каждой деревне, что дает на берегах реки Комо население в тысячу двести душ, а в остальных местах - в той же пропорции. Центрального правительства нет; в каждой деревне есть свой начальник, пользующийся деспотической властью в некоторых отношениях и довольно ограниченный в других, власть его передается по наследству; словом, сколько деревень - столько республик.

Племена Конго, соседи моря, были соединены общими интересами и умным управлением своих начальников, между прочим, старым королем Денисом, другом Франции. Булу соединены между собою гораздо менее, а бакале, хотя не воюют между собой, постоянно питают взаимное недоверие.

Самая сильная ненависть существует в деревнях, лежащих у границы между двумя народами; и любопытно то, что между тем, как эти деревни постоянно ссорятся, деревни, принадлежащие тем же племенам, но живу-щие несколько дальше, поддерживают мирные торговые сношения.

Промышленность этих народов, главное занятие которых составляет война и которые постоянно передвигаются, должна была обратиться на способы жить в известном месте и защищаться там. Напрасно станут искать у тех, которые не знают белых, утонченностей культуры, найденных у диких народов Океании и Нового Света. Все отзывается большой природной леностью и примитивностью кочевого быта.

Промышленность представлена исключительно необходимыми предметами обихода, как, например, грубые пироги, сети, циновки порядочной работы, и некоторое количество оружия, фабрикуемого фанами и бакале. Можно прибавить еще изготовление глиняных сосудов, очень обыкновенных, не требующих почти никаких особенных стараний, если сообразить, что повсюду находится глина совершенно чистая, без примеси известковых частиц и быстро твердеющая на солнце.

Жители ничего не требуют у этой плодородной земли, но достаточно указать на естественные продукты, встречающиеся там и на аналогию с соседними землями, чтобы судить о результатах, каких может достигнуть культура.

Сахарный тростник растет сам по себе в большом количестве на берегах Комо, а табак обрабатывается внутренними племенами.

С другой стороны, легко установить близкую аналогию почвы Габона с почвой Принцевых островов, лежащих за сорок миль к западу, и доказать, что можно с такой же выгодой обрабатывать эту почву, если опыты над кофе и какао еще недостаточно доказали это. Разумная вырубка леса в частях, соседних к морю, сделала бы воздух здоровее, открыв большие пространства для культуры. Множество высоких плоскогорий требуют мало труда, чтобы сторицей возвратить посаженные семена.

- Пользуясь всеми наблюдениями, сделанными до сих пор в Габоне, - сказал Барте, кончив это изложение, составлявшее два дня главный предмет их разговоров, - можно бы превратить этот край в одну из богатейших колоний, но, к сожалению, это неосуществимо.

- Отчего же? - спросил Гиллуа.

- Европеец не привыкнет к климату и может про-быть там несколько лет, только постоянно принимая хинин, и считая себя еще счастливым, если дурной воздух не умертвит его в первые дни приезда.

- Пять месяцев усталостей и страданий в странах таких же нездоровых как и Габон, не сделают ли этот климат сноснее для нас, чем для вновь приезжающих?

- Непременно, но не думаю, чтобы мы там долго остались.

- Почему же? Мы не больны, и как ни желали бы увидеть Францию после стольких испытаний, немедленно должны приступить к исполнению своих обязанностей.

- Да, если не были замещены... Места, которые мы должны были занять, не могли оставаться вакантными так долго, и признаюсь, что это предложение мне приятно. После стольких волнений я не прочь отдохнуть у родных, которых мое исчезновение должно было огорчить. Я думаю, что и вы также, любезный Гиллуа...

- Меня никто не ждет, меня не оплакивал никто, - печально перебил молодой человек. - Я один на свете!

- Теперь вы не один, - горячо возразил Барте, - не сделались ли вы мне так дороги, как брат? Вас примут все мои родные... Молодые люди горячо пожали друг другу руку: они вступили в дружеский союз, который будущее должно было сделать еще теснее...

В следующие дни маленький караван прошел ряд невысоких холмов, очень лесистых и населенных слонами. Во всех деревнях фанов и бакале путешественников встречали как нельзя лучше; их везде принимали за торговцев, пришедших выбрать лучшие места для своих факторий, и повсюду их упрашивали остаться.

Иметь факторию на своей земле - самое великое счастье, какого может добиться негритянская деревня. Это значит иметь всегда под рукой не только ружья, порох, зеркала, стеклянные изделия, но и "божественный адагу", или негритянский ром, настоящий кумир во всей этой части Африки.

Холмы сменились низкими землями, перерезанными болотами, которые путешественники не могли пройти без проводника бакале. Но последний, вместо того, чтобы вести их к притоку Дамбо Уе, который в двадцать четыре часа привел бы их к лиману Габона, повел их в деревню Ганго, которой он был уроженец, и которая находится почти у источника Комо, на расстоянии четырех дней пути в лодке от Либревиля (главное место французских владений на правом берегу Габона), но они не подозревали этого обмана, который сильно раздосадовал бы их.

В ту минуту, когда они прибыли в Ганго, почти все жители деревни находились на берегу реки, где посредством железной цепи с крючком и приманкой захватили громадного крокодила, который уже несколько месяцев опустошал страну и до сих пор избегал всех расставляемых ему засад. Он пожрал или искалечил такое количество женщин, детей и рыбаков, что никто не смел ходить за водой в ту часть Комо, где он жил.

Эта поимка была настоящим событием. Убитого крокодила разорвала толпа, оспаривая друг у друга его зубы, кусочки когтей, кожи и костей для талисмана против укуса ему подобных.

Выслушав обычную просьбу и ответив обычным же образом, то есть торжественным обещанием рекомендовать деревню всем прибрежным торговцам, которые захотят основать фактории, путешественники достали в Ганго большую пирогу для поездки в Либревиль.

Они проехали мимо больших деревень Пандангои, Дуия, Могюи, Нумбе и Домбия и бросили якорь через день у живописной деревеньки Кобогои. Ни в одной из тех, которые они проходили, не встречали они такого довольства и благосостояния. Хижины были построены правильными рядами в перпендикулярном направлении к реке, а длинная плантация банановых и кокосовых деревьев, простиравшаяся за каждым рядом домов и покрывавшая их тенью, кончалась на берегу реки. Пристань имела не более восьми метров в ширину, и так густо была окаймлена кустами, что только вблизи можно было приметить деревню, первые хижины которой почти омывала река.

- Здесь мы расстанемся, - сказал Лаеннек молодым людям, которых спас и чудесами смелости довел до места назначения. - В этой деревне начинается французская земля и я не могу сопутствовать вам далее.

Произнеся эти слова, Лаеннек не старался скрывать своего волнения, но он был тверд и решителен, и Барте, и Гиллуа поняли, что было бы бесполезно уговаривать его переменить намерение, и что он решился вернуться в верхний Конго.

- Завтра вы будете в Либревиле, - продолжал Лаеннек, - а мы вернемся в лес... Так все идет на свете, и постоянно надо топтать ногами свое сердце, чтобы повиноваться требованиям жизни...

Тут голос Лаеннека начал дрожать.

- Вот пальмовый лист для могилы бедной старушки в Плоаре, которая умерла, не увидевшись со мной... Вы сдержите ваше обещание, мне будет приятно думать об этом в пустыне... и, и... - он сделал усилие над собой и кончил, пролепетав, - вы мне позволите вас обнять, если думаете, что бывший дезертир достоин сохранять о вас теплое воспоминание!..

Молодые люди бросились к нему на шею, не будучи в состоянии произнести ни слова; они задыхались от волнения...

Вдруг Лаеннек быстро вырвался из их объятий, бросил карабин на плечо и свистнул Уале.

- Прощайте, - сказал он обоим друзьям, - прощайте! Если когда-нибудь вы будете в Сан-Паоло-де-Лоандо, пришлите ко мне нарочного к Гобби, и честное слово бретонца, я приду к берегу, чтобы увидеться с вами!..

Быстрыми шагами пошел он по дороге, которая должна была привести его к берегу Огоуе. Кунье, Буана, Нияди, Иненга и мозиконджские воины последовали за своим начальником, призывая на белых друзей своих все благословения мокиссо. Проходя мимо, эти добрые люди отдавали им часть своих талисманов против лихорадки, укуса змей и опасных встреч.

Гиллуа и Барте принимали все это на память. Последний негр давно исчез в лесу, а они не могли еще отвлечь своих мыслей от тех, кто расстался с ними, и глаза их все смотрели в глубину леса.

- Какая внезапная разлука! - вдруг сказал Барте, вздохнув.

- Так лучше, - ответил Гиллуа, - этот железный человек, насмехающийся над людоедами, стихиями и лютыми зверями, чувствителен как ребенок. Он не Умеет переносить горести сердца...

Вернувшись к своей лодке, друзья с удивлением приметили Йомби, который на берегу наблюдал, как переносили в лодку плоды и пресную воду.

- Ты зачем не пошел за Момту Самбу? - спросили они у него.

- Невольник следует за своим господином, - ответил добрый фан, - а Йомби невольник.

ГЛАВА V

Либревиль. - Возвращение во Францию

С невыразимым чувством грусти оба друга проехали Комо с гребцами бакале. Они постепенно проехали деревни Атекве, Гомия, Коло, Антобия, Фассоль, островки Шолиу, Нангье и Шика, два притока Комо Мага и Ачанго, наконец въехали в лиман Габона.

Через несколько часов прибыли они в Либревиль, где вид французского флага, развевавшегося над домом губернатора и на мачте вестового судна, стоявшего в гавани, доставил им большую радость после неприятных происшествий, закинувших их в центр Африки.

Было около одиннадцати часов утра, когда они вышли на пристань; огненное солнце палило берег, и ни на военном корабле, стоявшем на рейде, ни на берегу ни одна душа не отважилась подвергнуться зною. Все - губернатор, офицеры, администраторы, моряки и солдаты отдыхали после завтрака.

Барте и его друг немедленно отправились к губернатору, и он их тотчас принял.

Достаточно было сказать, что его спрашивают двое белых, прибывших из внутренних земель в самой жалкой одежде, чтобы габонский губернатор Сервен счел своим долгом тотчас осведомиться о их национальности и их потребностях.

Это был бравый моряк, обязанный своим чином только своим собственным заслугам, немножко резкий в обращении, но уважаемый и любимый всеми товарищами за чистосердечие и честность.

Он имел только один хорошо известный недостаток, очень, впрочем, извинительный, - терпеть не мог чле-нов колониального комиссариата, который называл писаками, хищниками, мастерами путать цифры и т. п. Его споры с этим корпусом, который он справедливо обвинял в разорении всех колоний, были известны во флоте и в различных поселениях, где он был начальником, и редко бывало, чтобы комиссар-распорядитель, находившийся под его начальством, не был отправлен к министру через три месяца по приезде.

Колониальный комиссариат, который не надо смешивать с комиссариатом французского флота, имеет, как все административные корпусы, склонность совать нос во все ведомства, впутываться во всякую службу; главная цель его - уничтожать в колониях власть губернатора, который, засыпанный декретами, постановлениями, указами, становится всегда рабом своей администрации, как министры, горячо желающие реформ, становятся, через две недели по вступлении во власть, рабами своей канцелярии.

Сервен был единственный губернатор, не уставший от борьбы с бездействием, недоброжелательством или невежеством колониальных бюрократов, и он имел особенный способ кончать эту борьбу: немедленно отсылал обратно во Францию всякого администратора, который прятался за вечную стену уставов, чтобы не исполнить данного ему приказания.

Все эти господа были вынуждены приходить в назначенное время и работать. Он сажал комиссара под арест каждый раз, как не находил его в канцелярии в часы службы.

Бесполезно говорить, что его ненавидела вся администрация, и что его давно "спихнули" бы, как выражались эти господа, если бы у него не было хорошей опоры.

Никто в морском министерстве не смел его коснуться, потому что он был товарищем всех контри вице-адмиралов адмиралтейства, а они не позволили бы сделать ему ни малейшей неприятности. Когда он отсылал комиссара, ему присылали другого и больше ничего.

Не далее как неделю тому назад к нему прибыл новый начальник администрации Жильбер Пьерр Крюшар, более известный под именем Жибе Пье Кюша, потому что он не в состоянии был произнести букву р, как и все антильские креолы.

Его нарочно выбрали за его классическое ничтожест-во, (в чем он, впрочем, мало отличался от других своих товарищей) в расчете, что он не станет вступать в ссору с губернатором. Он заменил знаменитого Тука, который остался на "Осе", когда Гиллуа и Барте были выданы Гобби капитаном Ле Ноэлем. Надо сказать в похвалу ему, что он не имел еще ни малейшего несогласия со своим начальником.

Сервен был любезный и очаровательный человек, когда ему не приходилось ссориться с комиссаром, никто не имел характера приятнее и веселее. Главный штаб обожал его.

Таков был человек, к которому явились Барте и Гиллуа. Как только они назвали свое имя и чин, добрый губернатор протянул к ним обе руки и сказал:

- Как, это вы! Пять месяцев назад мне дали знать о вашем прибытии и о двух других офицерах, а последний корабль привез мне известие о вашей смерти. Он же привез и других чиновников на ваши места.

Оба друга в нескольких словах рассказали ему о своих приключениях и страданиях, и о преданности дезертира, которому они были обязаны своим освобождением.

- Вы прошли всю Центральную Африку? - спросил губернатор, который не верил своим ушам.

- Так точно.

- А как называется тот человек, который освободил вас из плена негритянского короля и проводил сюда?

- Ив Лаеннек, - это бывший моряк, который бежал в Сан-Паоло-де-Лоандо, чтобы избегнуть осуждения на смерть.

- Лаеннек... Сан-Паоло-де-Лоандо, - сказал Сервен, как бы припоминая, - что же такое сделал он?

- Он поднял руку на офицера!

- Вспомнил, - сказал губернатор, ударив себя по лбу, - это я был командиром "Тизбы", когда случилось это происшествие, мы стояли у португальской столицы Анголы... Зачем вы не привезли его сюда?.. Я немедленно засадил бы его.

- О!..

- Позвольте, я послал бы его на понтон, который служит нам тюрьмой, и выпросил бы ему помилование со следующей же почтой.

- Мы употребляли все силы, чтобы уговорить его следовать за нами, но он предпочитает жить в зарослях.

- Это его дело... Но с вами-то что будет? Я не могу оставить вас здесь. Как я уже вам сказал, на ваши места назначены другие, и потому после столь продолжительного путешествия вы должны отдохнуть во Франции.

- Тем более, что нам нечего здесь делать.

- Именно! Судно, которое ходит между Сен-Луи, Гореей и Габоном, стоит на рейде, оно уходит завтра, я отошлю вас в Горею, а оттуда вас отправят с первым случаем в Бордо или Нант.

- Наша признательность...

- Хорошо, хорошо! Вам надо сейчас же отправиться к этому дур... Жибе Пье Кюша, - продолжал Сервен, закусив себе губы, - вы скажете ему, что были у меня, что я отправляю вас завтра, и попросите приготовить необходимые бумаги. Сделав это, воротитесь ко мне, я жду вас к завтраку; вы мне расскажете подробнее о ваших любопытных странствованиях.

Молодые люди немедленно отправились в канцелярию комиссара, который принял их со всем достоинством, приличным его должности. Выслушав с величайшим вниманием рассказ Барте об их приключениях и о визите к губернатору - Гиллуа предоставил говорить своему товарищу - Жильбер Кюшар ответил тоном, исполненным административной самонадеянности:

- Все, что вы мне рассказываете очень интересно, но если вы даже действительно Барте и Гиллуа, мне до этого никакого дела нет. Ведь официально вы умерли и замещены, мне до вас нет никакого дела.

- Однако, - отважился сказать Барте, вне себя от удивления, - чиновники, замененные другими, имеют право вернуться на родину.

- Вы стало быть не понимаете, что я вам говорю, - вы официально умерли! Министерство уведомило нас об этом в своих последних депешах, а в таком случае, - прибавил Жибе Пье Кюша с улыбкой удовольствия, - никакая статья в уставе не дает мне права вас воскресить.

- Официально, - сказал Барте, начинавший терять терпение.

- Именно, и вы так умерли с административной точки зрения, что молодой человек, сопровождающий вас и который был...

- При жизни... - продолжал Барте.

- При жизни, - подтвердил Жибе Пье Кюша, - помощником комиссара избавляется вследствие своей смерти...

- Официально...

- Вы опять правы... избавляется от недельного ареста, к которому я присудил бы его за то, что он, высадившись на этот берег, не явился прямо ко мне, своему непосредственному начальнику.

- Итак, господин комиссар...

- Мне до вас нет никакого дела.

- Несмотря на приказания губернатора?

- Губернатор, несмотря на свою власть, никогда не заставит меня поступить против устава.

- Разве устав предусматривает случай, подобный нашему?

- Нет.

- Но если так, господин комиссар, если устав ничего не предусматривает в этом отношении, он значит и не запрещает ничего, и вы можете тем более принять решение, что оно уже одобрено начальником колонии.

- Милостивый государь, в администрации мы часто поступаем вопреки уставу, все зависит от ловкости и соображения, но когда устав молчит, мы также молчим.

- Стало быть, если бы устав предусмотрел такой случай, запретив, например, возвращать на родину воскресших, наше положение было бы лучше?

- Конечно. Вы существовали бы, вы были бы чемнибудь с административной точки зрения. Я отправил бы вас к министру.

- А если бы устав это запрещал?

- Вас можно было бы послать с поручением.

- А если и это...

- Эх! Довольно, милостивый государь, я здесь не затем, чтобы давать вам уроки административного права. Аудиенция, на которую я вас допустил, кончена.

Не говоря более ни слова, Гиллуа и Барте поклонились и вышли; несмотря на досаду, которая возбуждала в них это положение, ибо они не знали, чем кончится это дело, они не могли удержаться от смеха, возвращаясь к губернатору.

Узнав о происшедшем, Сервен страшно рассердился и немедленно призвал к себе комиссара.

- Итак, - сказал он ему, - вы отказываетесь сделать все, что нужно для того, чтобы отослать во Фран-цию этих молодых людей, которые прибыли к нам после пятимесячных страданий?

- Да, отказываюсь.

- Даже если я пришлю вам письменное предписание?

- Даже и тогда.

- И только потому, что вы считаете их умершими?

- Официально, да, а устав, к моему величайшему сожалению, не дает мне право исполнить ваше требование... Может быть их можно было бы отправить, как туземцев.

- Довольно, - перебил губернатор, который едва удерживал себя, чтобы не разразиться страшным гневом. - Габон колония слишком маленькая для вашего обширного ума. "Аспид" уходит завтра, вам остается двадцать четыре часа, для того чтобы собраться, отсылаю вас к министру, который сумеет найти для вас поприще, более достойное вашего просвещенного ума.

- Очень хорошо, кому я должен передать мою обязанность? - ответил Жибе Пье Кюша, рассчитывавший, что губернатор найдет сопротивление в каждом из его подчиненных.

- Никому из ваших, милостивый государь. Назначаю капитана де Серьера временным комиссаром.

Так кончилось это дело об "официально умерших", над которым долго смеялись на африканском берегу.

Временный комиссар приготовил вечером необходимые бумаги, и "Аспид" в назначенный час снялся с якоря с тремя пассажирами.

На другой день "Аспид" прошел мимо Фернандо По - острова, очень плодородного, из которого Испания, однако, ничего не умеет извлекать.

Командир "Аспида" не остановился тут. Он прошел также Старый Калабар, берег Ашанти, и бросил якорь, через десять дней после отплытия из Габона, у Большого Бассама, французской фактории, которую адмирал де Лангль занял несколько времени тому назад от имени Франции, и которую потом бросили ввиду ее бесполезности.

Оставшись тут несколько часов, чтобы обменяться депешами, "Аспид" прямо направился к Горее.

Там путешественникам посчастливилось найти суд-но, пришедшее за маслом в Дакор и отправлявшееся в Нант; с согласия начальника маленькой колонии, они пересели на другое судно, и спустя двадцать шесть дней, Барте и Гиллуа с понятным волнением приветствовали дорогие берега отчизны, которую оставили семь месяцев тому назад и не имели надежды когда-нибудь увидеть...

Высадившись в Сен-Мизере, они на скором поезде уехали в Париж.

ЭПИЛОГ

Два друга, в сопровождении Йомби, приехали в пять часов утра на станцию Сен-Лазар. Они немедленно расстались, потому что Барте спешил увидеть своих родных. У Гиллуа был только один старый дядя, эгоист и скряга, который ничего не хотел сделать для него после смерти отца, хотя имел большое состояние; поэтому Гиллуа решил было остановиться в гостинице, но через несколько минут передумал и поехал к дяде. Расставаясь, молодые люди условились в десять часов встретиться в кофейне Гельдер, обычном месте собрания всех приезжих офицеров. Уверенные, что встретят там товарищей, они захотели, прежде чем явиться в морское министерство, узнать, какое впечатление произвели их приключения и известие об их смерти. Им хотелось также узнать об участи Тука и Жилиаса, их товарищей по несчастью. В назначенный час они встретились на бульваре в нескольких шагах от кофейни, знаменитой в летописях армии и флота, и крепко пожали друг другу руки, точно не видались несколько дней.

- Ну, что? - спросил Гиллуа взволнованным голосом.

- Ах, любезный друг, - ответил Барте со слезами на глазах, - я приехал вовремя: мой старый отец и моя мать умирали от горя... Говорят иногда, что великая радость убивает, но мое появление вернуло их к жизни, а моя молоденькая сестра, очаровательная Маргерита, я думал сойдет с ума от радости. Я забыл уже все мои лишения, все страдания. Когда я переступил порог родительского дома, воспоминания хлынули к сердцу, я был так взволнован, что не мог сделать и шагу. , . Потом вдруг, не знаю каким образом, забыв всякую осторожность, я бросился как сумасшедший в дом, крича: "Я здесь! Я не умер! Я здесь... " Ко мне вышла моя мать, и я без чувств упал к ее ногам. Когда я опомнился, отец прижимал меня к сердцу, как ребенка... все трое стояли около меня, и мы плакали... Ах! Гиллуа, я задыхаюсь от счастья. Я еще не оправился, говорю вам только о себе и забыл спросить вас, как вы были приняты.

- Я приехал поздно, - ответил молодой человек серьезным голосом.

- Ваш дядя...

- Умер шесть недель тому назад, оставив мне все свое состояние, около двадцати пяти тысяч франков годового дохода.

- Перед смертью он понял свою вину перед вами?

- Нет! Он умер в ту самую минуту, когда нотариус, которого он пригласил, чтобы лишить меня наследства в пользу своей кухарки, подавал ему перо для подписи. Завещание осталось не подписанным, и я получил наследство, не по воле моего дяди, а по закону.

- Это, друг мой, для вас целое состояние.

- И возможность вернуться путешествовать по Центральной Африке, которая так прельщала нас.

- Вы еще думаете об этом?

- Да, и самое горячее мое желание...

- Иметь меня спутником... Я угадал!

Они входили в эту минуту в кофейню Гельдер. Было еще рано, и не видно было ни одного знакомого лица. Кроме пяти или шести отставных офицеров, которые имели привычку наслаждаться приятностями безика с девяти часов утра до одиннадцати часов вечера, кофейня была почти пуста.

Они сели у стола. Вдруг Гиллуа, машинально взявший газету, вскрикнул.

- Что с вами? - спросил Барте.

- Прочтите, - ответил его друг, указывая пальцем на столбец, в заголовке которого находились слова:

"Доклад Тука, помощника комиссара, и Жилиаса, хирурга второго разряда, его превосходительству морскому министру".

Оба друга весело расхохотались.

- Вот, наконец, знаменитый доклад, которым Тука постоянно угрожал капитану "Осы". Мы узнаем, каким образом наши товарищи ухитрились оставить "Осу" и что сделалось с капитаном Ле Ноэлем.

Началось чтение, прерываемое каждый раз взрывами смеха, от которого молодые люди не могли воздержаться.

Тука и Жилиас, рассказав первую часть своего путешествия на "Осе", дошли до той минуты, когда капитан Ле Ноэль, преследуемый английским фрегатом, был вынужден обнаружить свое звание капитана судна, торгующего неграми (3). Тука и Жилиас, не говоря о своих молодых товарищах Гиллуа и Барте, с этой минуты приняли на себя роль героев. По их словам, они бросились в пороховую камеру с зажженным факелом в руке, чтобы взорвать, пренебрегая своей жизнью, это логовище разбойников. Тогда вся команда бросилась на них, их заковали в кандалы и засадили в тюрьму.

(3) - См. роман "Берег черного дерева".

Тут молодые люди вынуждены были остановиться, чтобы дать волю своей веселости, они буквально задыхались.

- Я вам говорил, - сказал Барте своему другу, - что эти молодцы сумеют показать себя!

Они продолжали.

Рассказ о прибытии "Осы" в лиман Рио-дас-Мортес был еще интереснее. Тука и его Пилад рассказывали, что, сломав свои кандалы, они пытались овладеть судном, и после осады, продолжавшейся двадцать четыре часа, в каюте, где они заперлись, они были вынуждены голодом сдаться, но их энергичное поведение доставило им военные почести.

Далее молодые люди не нашли уже повода к смеху.

Жилиас и Тука горько жаловались на поведение Барте и Гиллуа, и обвиняли их в том, что они воспользовались первым случаем, чтобы бежать на берег Бенгуэлы, и бросили своих начальников на произвол пиратов "Осы"... Но им не посчастливилось, потому что они были убиты неграми по выходе на берег.

- Какая гадость! - сказал Гиллуа.

- Если они нас вынуждают, - прибавил Барте, - мы обнаружим истину.

Знаменитый доклад кончился самым фантастическим рассказом. Тука и Жилиас, прибывшие на "Осе" к бразильскому берегу, на другой день взорвали судно, воспользовавшись пьяной оргией экипажа. Избавившись от смерти чудом, они добрались до берега на обломке, а оттуда вернулись во Францию, довольные тем, что уничтожили логовище бандитов.

Жилиас Кастор, разумеется, восхвалял героизм Тука Поллукса, а последний, в свою очередь, превозносил высокие подвиги своего друга.

Затем следовал декрет, награждавший их орденом, и назначавший их с повышением в важную колонию.

Газета была уже старая, и оба друга недоумевали, почему она находилась еще в кофейне для чтения, но когда заметили, что она пришита к номеру Нью-Йоркского Вестника от вчерашнего числа, они все поняли.

В американской газете помещен был в двадцати строках ответ капитана Ле Ноэля на доклад Жилиаса и Тука, и Барте тотчас перевел этот ответ своему другу.

"Сплошная ложь, что господа Тука и Жилиас вели себя на моем судне так, как они описывают. Они сражались только за столом, и в четыре месяца выпили запас моего вина, сделанный на два года. Отказавшись от торговли неграми, я сам взорвал мое судно, продав последний груз, и эти господа тем более должны знать это, что получили часть суммы от продажи негров за услуги, которые оказали мне. Я не дал бы себе труда опровергать похвалы, которыми они взаимно осыпают друг друга, если бы они не вздумали оклеветать господ Барте и Гиллуа. Энергический и решительный характер этих молодых людей так был опасен для моего судна, что я принужден был освободиться от них и выдать их в неволю моему обычному поставщику, королю Гобби в Верхнем Конго... Торговец неграми умеет также ценить мужественных людей.

Ноэль, бывший капитан "Осы".

Когда Барте и Гиллуа явились в морское министерство, их принял помощник директора департамента и сделал им упрек в нарушении всех правил дисциплины, - как, дескать они позволяют себе оставаться в живых, несмотря на доклад своих начальников об их смерти.

Молодые люди переглянулись, улыбаясь, и не знали, как себя держать.

Но бюрократ не шутил и уверял их, что пожалуй будет организовано следствие для разъяснения, каким образом они могли еще оставаться в живых, когда их убили негры, а также выявить, по каким причинам они бросили своих товарищей в минуту опасности.

Он, однако, внимательно выслушал рассказ Барте и Гиллуа об их приключениях, но время от времени качал головой, пожимал плечами и, наконец, сказал:

- Все это очень интересно, но положительно не значит ничего... Вы ведь говорите истинную правду?

- О, конечно...

- Но против вас правда официальная, правда административная, и этим сказано все.

- Как! Истинная правда, как вы ее называете...

- Не имеет отношения к делу. Она нам, впрочем, и не нужна, это было бы против дисциплины... Истинная правда может не всегда быть на стороне начальства, между тем как правда официальная... о! В ней мы уверены, ведь, мы сами ее создаем... Послушайте, - продолжал бюрократ самодовольно, - ваша наивность трогает меня, и я, пожалуй, для пользы вашего будущего, скажу вам: величие, силу и прочность французской администрации составляет то, что все ее члены знают только официальную правду, а официальная правда - это воля начальства. Мы орудие правительства. Короли, министры исчезают, а канцелярии остаются. Вернитесь, господа, в свои семейства и ждите там приказаний министра.

- Ну, - сказал Барте своему товарищу, уходя, - чувствуете вы себя способным служить официальной правде?

- Нет, - ответил Гиллуа, - и думаю, что моя административная карьера кончена. Но надо признаться, что все это очень печально... Эти люди могут навлечь когда-нибудь на Францию самые ужасные бедствия.

В тот же день молодые люди подали в отставку.

- Мы свободны, любезный Гиллуа, - сказал Барте, - пойдем же, мои родные с нетерпением желают видеть того, о ком я им говорил, как о брате... Но что с вами? Вы задумались.

- Я думаю о Лаеннеке, о больших реках, о бесконечных горизонтах Центральной Африки... Я тоскую по девственному лесу...

Луи Жаколио - Берег Слоновой Кости (La Cote d'Ivoire. L'homme des deserts). 2 часть., читать текст

См. также Луи Жаколио (Louis Jacolliot) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Берег Черного Дерева (La Cote d'Ebene. Le dernier des negriers). 1 часть.
ПРОЛОГ НА БЕРЕГАХ ГАНГА Это было вечером на террасе моего дома в Шанде...

Берег Черного Дерева (La Cote d'Ebene. Le dernier des negriers). 2 часть.
- И прекрасно, капитан, с вами не надо по крайней мере долго томиться,...