Уильям Джон Локк
«Триумф Клементины (The Glory of Clementina Wing). 2 часть.»

"Триумф Клементины (The Glory of Clementina Wing). 2 часть."

- Во всяком случае, - возвратился он к своей теме, - вы совсем не похожи на других людей. Вы совершенно иначе смотрите на вещи. Многие сказали бы, что я поступил отвратительно. Адмирал Канконнон вышвырнет меня из дому, когда я приду просить руки его дочери. Есть, кажется, баллада на такую тему, - засмеялся он. - Я думаю, лучше пока не иметь дела с адмиралом.

- Я этого не думаю, но считаю, что пока лучше расстаться.

Этот же совет она дала и Этте, когда та пришла перед сном поделиться с ней чудесной новостью. Та больше всего удивлялась, как могло такое чудо из мужчин, как Томми, обратить на нее внимание.

- Мы завтра покидаем Париж, - застегивая перчатки, заявила на другой день Клементина. - Я должна работать, и Томми должен работать, а Этте нужно научиться готовить, шить и мыть кастрюли. Каникулы кончились. - Сообщение было встречено одобрением.

- Нельзя ли отложить еще на день, - попросила Этта.

- Вам же необходим лишний день, чтобы собраться, - поддержал ее Томми.

- Мы уезжаем завтра, - непреклонно повторила Клементина.

Этта посмотрела на Томми и печально слизнула с кончиков пальцев приставший к ним крем от эклера. Они пили чай в "Коломбине", что всегда доставляло Этте большое удовольствие. Она любила и полную народа комнату, и прилавок, и ряд служанок, и чай, и шоколад, и пирожные. Но больше всего она любила, как вся женская молодежь, расстраивать свой аппетит перед обедом. Она смотрела на Томми и, как изящная кошечка, слизывала со своих рук крем; но глаза Томми были устремлены на входную дверь, он привстал со своего стула.

- Всемогущий, разве это не дядя Эфраим?!

- Где? - крикнула Клементина.

Он указал, и Клементина, обернувшись, увидела Квистуса в компании двух женщин и мужчины, пробиравшегося за служанкой к свободному столику.

Они нашли его недалеко от них. Квистус сел спиной к Клементине.

- Удивляюсь, с кем это он, - сказал Томми.

- Она ужасно красива, - рассмотрев г-жу Фонтэн, решила Этта.

- Так себе, - заявил Томми, - я не люблю женщин, похожих на монахинь.

- Она совсем не похожа на монахиню, - протестовала Этта. - Она смеется и разговаривает, как все.

Клементина молча изучала лицо незнакомки. В ней проснулся инстинкт художника-портретиста. Она хотела бы иметь ее моделью, интересно, что бы получилось на холсте. Незнакомка была хозяйкой положения. Она заказывала блюда, отдавала приказания и вела разговор. Компания была, кажется, между собой близко знакома.

- Нужно сознаться, что он недурно проводит время, - заметил Томми. - Это не совсем обычно для моего дяди.

- Наверное, это потому, что он сумасшедший, - решила Этта.

- Наверное, - согласился Томми. - Я думаю, что судя по происходящему, ему теперь гораздо хуже.

- Пожалуй, - подтвердила Клементина, не отводя глаз от спутницы Квистуса.

- Может быть, разум вернется к нему, если он увидит Этту, - мальчишески расхохотался Томми. - Я пойду представлю ему ее.

- Вы этого не сделаете, - остановила его Клементина.

Но Клементина плохо рассчитала. Когда они выходили, то столы оказались сдвинутыми так, что им пришлось очутиться сзади Хьюкаби, лицом к Квистусу. Трио остановилось как раз перед квартетом.

Томми радушно протянул руку.

- Хэлло, дядя Ефраим! Что вы тут делаете?

Квистус встал, пожал протянутую руку, но ответа на вопрос не дал.

- Как поживаете, Томми? Надеюсь, хорошо? - Только сейчас, заметив Клементину, он вежливо раскланялся с ней.

- Я должен представить вас мисс Этте Канконнон, - сказал Томми. - Это мой дядя - д-р Квистус. Мы с Клементиной путешествовали в автомобиле по всей Франции. Великолепно провели время.

Клементина опять взглянула на женщину с лицом монахини и глазами вакханки; та в это время посмотрела на нее. Между ними произошла какая-то быстрая игра глазами. Затем миссис Фонтэн расхохоталась.

- Познакомьте меня, д-р Квистус, - сказала она. - Надеюсь, вы еще долго останетесь в Париже, - осведомилась она после обоюдных представлений.

- Мы уезжаем завтра, - заявила Клементина, - а вы? - обратилась она к Квистусу.

Он сделал какой-то неопределенный жест. Прошла целая неделя с тех пор, как он гулял первый раз с миссис Фонтэн по улицам Парижа, и эта неделя была полна для него болезненного интереса. Он не только не приводил в исполнение своих дьявольских планов, но искренно наслаждался своим новым времяпрепровождением. Так как Лена Фонтэн не высказывала пока желания покинуть Париж, то и он отложил свой отъезд.

- Я еще останусь здесь на некоторое время, - ответил он.

- В интересах доисторического человека?

Вопрос попал в цель. Два красных пятнышка загорелись на щеках миссис Фонтэн. Она возненавидела это непричесанное остроглазое существо, с грубым голосом, в комической шляпе. У нее был готов ответ о сходстве самой Клементины с доисторической женщиной. Но это значило открыто вступить во враждебные отношения. Она засмеялась.

- Мы все помогаем д-ру Квистусу изучать доисторического человека. Его сейчас ждут на антропологическом съезде.

- Умф! - сделала Клементина.

- Где вы остановились, дядя Ефраим? - спросил Томми.

- В отеле "Континенталь".

- Я навещу вас сегодня вечером или завтра утром.

Почему ему не поступить так, как поступают с жестокими дядюшками в книгах? Почему им не взяться с Эттой за руки, упасть перед ним на колени, рассказать свою трагическую историю и попросить его благословения и поддержки. Разве он устоит перед Эттой? Но Квистус немедленно окатил его пылкую фантазию холодной водой.

- Мне очень жаль, но и сегодня вечером, и завтра утром я занят.

- Тогда я, по вашем приезде, зайду к вам в Лондоне, - капитулировал Томми.

Проход к входной двери освободился. Клементина распростилась с Квистусом и его друзьями и торжественно, с двумя своими цыплятами впереди, направилась к выходу.

- Он выглядит не очень страшно, - сказала Этта, когда они вышли на улицу. - Удивляюсь, что это с ним... Как благородно с вашей стороны, Томми, что вы так кротко с ним обращаетесь.

Томми улыбнулся, как будто он был вообще преисполнен только хорошими качествами.

- Я его благословляю, - шепнул он ей на ухо, - если бы не его сумасшествие, я бы никогда не был здесь с вами.

Клементина молчала, пока они дошли до своего отеля. Тогда она сказала:

- Мне не нравятся ни ваш дядя, ни его друзья. Мне очень жаль, что мы наткнулись на них. Если бы мы остались в Париже, мы бы встречались с ними каждый день. Я очень рада, что мы завтра уезжаем.

ГЛАВА XV

Клементина сидела в вестибюле отеля и читала телеграмму. Она была из Марселя переправлена через Лондон. Содержание было следующее:

"Доктора говорят, что я умру. Приезжайте сюда немедленно. Отель "Лувр". Вопрос жизни и смерти. Уведомил и Квистуса. Ради Бога, приезжайте оба. Вилль Хаммерслэй".

Это было неожиданным ударом. Его письмо подготовило ее к его близкому приезду; но мысль о смерти не приходила ей в голову. Вилль Хаммерслэй одиноко умирал в отеле Марселя, умирал в таинственной атмосфере, желая видеть ее и Квистуса. Он настоятельно требовал их присутствия.

- Я надеюсь, что это не дурные новости, Клементина? - закричала Этта.

Клементина протянула Томми телеграмму.

- Это от того больного, который написал поэтическое письмо об Англии.

- Бедняга, - мягко сказал Томми. - Бедняга. Я хорошо его помню. Красивый парень. - В нем заговорил художник. - И подумать только, что такой человек умрет. Что вы намерены предпринять?

- Как вы думаете?

- Отправиться ночным поездом в Марсель.

- Зачем же вы тогда спрашиваете?

- Что же мы будем делать? - воскликнула Этта.

- Вы и Томми останетесь здесь, пока я не вернусь.

Этта сделалась пунцовой.

- Это было бы очень хорошо... но... я не думаю, чтобы это было удобно...

- О, Боже, - закричала Клементина. - Я совсем забыла усложняющие все дело обстоятельства. Я не могу теперь отослать вас вдвоем с Томми в автомобиле... Кажется, мне не придется ехать сегодня ночью, потому что я не могу допустить, чтобы вы отправились вдвоем в Лондон. Для чего только существуют на свете молодые женщины? Они доставляют больше хлопот, чем сами того стоят. Если я оставлю Томми здесь, а вас возьму с собой в Марсель - это будет хуже, чем ехать с самым обременительным багажом. Я не знаю, что с вами делать!..

Этта заявила, что ее могут до возвращения Клементины приютить Джексоны. Они даже приглашали ее остановиться у них.

- Пойдите, протелефонируйте им, - сказала Клементина.

- Вы будете иметь спутником дядю Ефраима, - заметил Томми.

- Боже избави! Это еще хуже, чем Этта, - ужаснулась Клементина.

- Бедняжка Клементина, - пожалел он и пошел помогать своей возлюбленной говорить по телефону.

Клементина вскочила. По всей вероятности, Квистус еще не получил телеграммы, ее обязанностью было сообщить ему печальную новость. Обыкновенная женщина просто послала бы к нему телеграмму с Томми. Клементине, привыкшей все делать самой, это не пришло даже в голову. Она вышла из отеля и отправилась обратно в "Коломбину".

Толпа поредела, но Квистус со своими друзьями еще не ушел. Миссис Фонтэн, положив щеку на ладонь своей руки, вела с ним серьезный разговор. Леди Луиза с наслаждением ела пирожное и пила шоколад, а Хьюкаби, руки в карманах, с видом Мефистофеля, следил за окружающим. Он давно уже исчерпал все темы разговора со своей Мартой, и она начала ему надоедать.

Вообще оказывалось гораздо легче вести приличную жизнь и воздерживаться от виски, чем впутаться в эту историю с миссис Фонтэн. К тому же он сегодня получил от Биллитера письмо, в котором тот укорял его в молчании, желал знать, как идут дела, уверял, что он уже должен получить дивиденд и высказал явную уверенность в бездействии своего компаньона.

Грязная оберточная бумага оскорбила эстетичное чувство Хьюкаби. Вульгарность Биллитера всегда возмущала его. Прошла неделя, а Фонтэн ничем не давала понять, что она приводит свое дело к концу. Он не смел ее расспрашивать. Но сегодня он решил сказать ей:

- Я только что получил письмо от Биллитера.

Она вспыхнула и ее большие глаза зловеще сверкнули.

- Я бы хотела никогда больше не встречаться с этим негодяем.

- А я бы хотел никогда больше не иметь подобного дела.

Она проницательно-испытующе посмотрела на него, молча повернулась и пошла. Что это значило? Хьюкаби остался в недоумении. Неделя пролетела незаметно. Даже насильственная любезность с Мартой не портила дела. Миссис Фонтэн до сих пор не уведомила своих друзей о своем пребывании в Париже, и неделя была сплошным праздником. Они ездили в Шантилль, Фонтебло и Севр (где м-р Сарбанель показал им свою знаменитую коллекцию), на острова, во все дачные местности. Очевидно, это времяпрепровождение нравилось Квистусу, потому что он ни слова не говорил о возвращении в Лондон. Под обаянием очаровательницы он стал совершенным воском в ее руках.

Хьюкаби не имел никакого понятия об его враждебных поползновениях. Ему казалось, что миссис Фонтэн совершенно покорила его патрона, но для него было загадкой, почему она не приступала к дальнейшему исполнению плана, намеченного заговором. По всей вероятности и она начала чувствовать к нему отвращение. Это доказывалось и фразой, которую она сказала по поводу Биллитера. Все это было очень сложно. И теперь они с Квистусом увлеклись разговором. Леди Луиза поглощала шоколад, а он, Хьюкаби, смертельно скучал. Что будет дальше?

Дальше ворвалась Клементина. Она направилась прямо к их столу и, не обращая внимания на удивление окружающих, протянула Квистусу телеграмму.

- Прочтите. Может быть, вы еще не получили. Я решила лучше принести вам ее.

Миссис Фонтэн сняла локти со стола и с вежливой дерзостью разглядывала Клементину. Леди Луиза кончала шоколад. Квистус прочел телеграмму, его лицо побледнело, руки слегка затряслись. Хьюкаби встал и предложил Клементине стул. Она вежливо отклонила его. Квистус посмотрел на нее.

- Это ужасно... Вилль Хаммерслэй умирает...

Он хотел встать, но Клементина положила ему руку на плечо.

- Не вставайте. Я ухожу.

В Квистусе вдруг произошла внезапная перемена.

- Подождите, - сказал он, - я вам очень благодарен, что вы принесли телеграмму, но это не имеет ко мне никакого отношения.

- Не имеет к вам отношения?

Она изумленно посмотрела на него.

- Умирает ваш единственный друг и зовет вас к себе, а вы говорите, что это не имеет к вам никакого отношения?

- Он был негодяй, низкий негодяй... - с трясущимися губами произнес Квистус.

- Вздор и клевета, - негодующе крикнула Клементина.

Неужели он окончательно рехнулся?

- Я знаю, что я говорю, - мрачно сказал он, - он не был мне другом.

- И он требует вашего присутствия у своего смертного одра? - вмешалась миссис Фонтэн. - Как это тяжело...

- Лучше было бы, если бы вы выбили свои сумасшедшие мысли из головы и отправились с ночным поездом в Марсель, - резко заметила Клементина.

Квистус приложил палец ко рту и уставился на стоявший перед ним поднос. Оркестр заиграл какой-то легкий, игривый мотив.

- Едете вы? - спросила Клементина.

- Зачем д-р Квистус, - вмешалась Фонтэн, - поедет в Марсель присутствовать при смерти человека, к которому он не чувствует расположения? Я думаю, что неблагоразумно задавать даже такой вопрос.

- Да, да... - подтвердил Квистус, - это не благоразумно.

- И это расстроит нашу маленькую приятную компанию, - добавила леди Луиза.

- Расстроит вашу компанию! - вызывая удивление леди Луизы, воскликнула Клементина. - Он должен прежде всего исполнить долг человеколюбия.

- Он был моим врагом, - тихо сказал Квистус.

- В таком случае нужно поехать и насладиться его смертью, - брякнула леди Луиза.

- А? Что? Что? - встрепенулся Квистус.

- Кажется, мы христиане, а не дьяволы, - возмущалась Клементина.

- Нет, нет, не дьяволы, конечно, не дьяволы, - поспешно забормотал Квистус.

Клементина схватила его за рукав.

- Я не могу стоять здесь целый день, разговаривая с вами. Если даже человек и обидел вас, вы должны теперь забыть это и примириться с ним перед смертью. Едете вы или нет?

Квистус беспомощно посматривал то на ту, то на другую женщину.

- Это будет настоящим донкихотством, дорогой д-р Квистус, - заявила г-жа Фонтэн. - Я не вижу никакой причины ехать.

- А я вижу эту причину, - взбесилась Клементина. - Я настою на том, что он поедет. Я сейчас достану билеты, возьму таксомотор и заеду за вами.

Квистус встал и протянул Клементине руку.

- Я поеду... Даю вам слово, - сказал он со своей обычной вежливостью. - Вам нет необходимости брать мне билеты и заезжать за мной.

Он проводил ее до двери и, прощаясь, сказал с улыбкой: - У меня свои причины ехать, причины, которые никто не поймет.

Возвратившись к Лене Фонтэн, с досады кусавшей губы, он повторил с той же лукавой улыбкой те же слова. У него свои причины.

- В конце концов, - сказала Маргарита Фаусту, направляясь к отелю "Континенталь", - я не смею осуждать вас. Это дело милосердия. Возможно, что он хочет покаяться в том, в чем был виноват перед вами. Ваш вспыльчивый друг права. Это благородный поступок.

- У меня свои причины, - повторил Квистус.

- Мы стали с вами такими друзьями, - продолжала она, - что мне будет очень недоставать вас. У меня так мало друзей...

- Я очень польщен, если вы меня считаете таковым.

- Мы увидимся по вашем возвращении в Париж?

- Вы еще здесь остаетесь?

- Если вы обещаете, что вернетесь.

Он встретился с ее многообещающими глазами. Несмотря на все свое лукавство, он все-таки был мужчиной, и мужчиной, впервые попавшим в руки обольстительницы; дрожь пробежала по его телу.

- Я обещаю вернуться и остаться здесь, сколько вы пожелаете, - сказал он, переводя дыхание.

- Вы, значит, хотите еще со мной увидеться?

- Вы сами должны это знать, - был ответ.

- По каким признакам?

- По признакам, которые должна уметь прочесть каждая женщина.

Она засмеялась.

- У каждого мужчины - свой метод. Ваш мне по вкусу. Это не Чинквиченто, не Луи XV и не Директория. Он подходит к Джейн Остин, но, во всяком случае, это настоящий Квистус.

Ничто не может так польстить мужчине, как заявление, что у него свой оригинальный метод флирта. Квистус вспыхнул. Он, как и все люди, охотнее всего шел на удочку лести.

- Вы можете рассчитывать на мое быстрое возвращение, - сказал он. - Я даже рискну повторить обычные в таких случаях слова, что буду считать часы.

- Все лучшее на свете повторяется, - сентиментально возразила она.

Ее последние слова заглушила сирена проезжавшего мотора.

Он попросил повторить и нагнулся к ней. Ее дыхание обожгло ему лицо и заставило пульс забиться чаще.

- У меня есть план, - объявила она, входя в отель. - Давайте пообедаем вдвоем? Ваш поезд отходит и девять тридцать пять. Как видите, я хорошо осведомлена в расписаниях и не хуже в ресторанах.

- Ничего не может быть восхитительнее, - согласился Квистус.

Только когда он остался один у себя в комнате, его тронувшийся разум вполне оценил выпавшее ему любовное приключение. Он невозмутимо расхохотался. Он держал в своих руках сердце женщины. Каждую минуту он может выбросить его на мостовую Парижа, где лежало так много разбитых женских сердец. Каждую минуту он может совершить большую подлость. Но не сегодня. Сегодня он еще сильнее заберет это сердце под свою власть. Он будет действовать с осторожной хитростью. Ему предстоит целая оргия удовольствий. Разве его не ждут в Марселе? Там надо действовать скорее. Обстоятельства складывались так удачно, что его дьявольские проекты остаются тайной для Хьюкаби и его товарищей. Они все болтливы. Хотя Хьюкаби нет, но Хьюкаби уже не раз высказал желание переменить свой образ жизни.

Однако что же будет с Хьюкаби во время его поездки в Марсель? Он теперь бесполезен. Почему его не отослать в Лондон.

Он позвал Хьюкаби и, укладываясь, предложил ему этот вопрос.

- Ради Бога, не надо, - ужаснулся Хьюкаби.

- Почему?

- Я не могу возвратиться, - сказал он, теребя бороду. - Я не могу вернуться опять к нищете и пьянству. Я не могу. Вы вывели меня на прямую дорогу и вы видите, что я не уклоняюсь от нее. Я никогда не злоупотреблял в прошлом вашей добротой, я не злоупотребляю ею и теперь. Вы имеете возможность дать мне другое положение. Швырнуть меня обратно, откуда я пришел, будет дьявольской подлостью.

- Вы совершенно правы, - торжественно согласился Квистус, играя парой брюк, которые он собирался уложить в свой саквояж. - Я великолепно представляю себе ваше положение, но вы, кажется, знаете, что теперь целью моей жизни является как раз совершение дьявольских подлостей.

Он уложил свои брюки и принялся в мрачном раздумье расхаживать по комнате. Отправить Хьюкаби туда, откуда он пришел, будет восхитительным негодяйством. Оно может быть приведено в исполнение каждую секунду. Но, как всегда в критические моменты, у него происходил разлад между разумом и волей. Есть возможность совершить над Хьюкаби еще большую подлость, чем вернуть его в прежнюю среду. Надо понемногу овладеть его душой и развращать ее своим влиянием. Это будет утонченной местью, достойной его любимого дьявола Макатиэля. Он улыбнулся и хлопнул Хьюкаби по плечу.

- Ну, хорошо, - сказал он прежним кротким тоном, который так часто заставлял Хьюкаби мучиться угрызениями совести. - Я дам возможность устроиться. Вы были всегда хорошим со мной. Пока оставайтесь с дамами в Париже, мы поговорим по моем возвращении.

Хьюкаби схватил руку.

- Благодарю вас, Квистус. Я бы хотел быть в состоянии все вам рассказать... - он запнулся, - я был все время в союзе с дьяволом, и я не знаю, кто из нас двоих преступнее.

- Я убежден, - сказал Квистус с улыбкой, которую он считал мефистофельской, - я совершенно убежден, дорогой Хьюкаби, в вашем превосходстве.

В предвкушении тройной подлости Квистус обедал с миссис Фонтэн в подавленном настроении духа. Виной этому был не обед, которому отдавала должную честь г-жа Фонтэн, и не маленький ресторан в пассаже Джонфрой, и не очаровательная дама. Далеко в глубине души зашевелилась жалость, которую его мозг не мог победить. Вылилось это в тихую меланхолию. Фонтэн это сейчас заметила и переменила тему разговора. Она уже научилась угадывать его пессимистические настроения, которые шли из того же источника, как желание разбить сердце женщины, вдохновившее заговор. Она узнала его исключительную доброту, его нежность, вежливость, безобидность. Ее роль все более и более становилась ей не по сердцу.

В таком настроении она встретилась по возвращении в "Континенталь" с Хьюкаби, Квистус поднялся по лифту к себе в комнату и оставил их вдвоем.

- Я не могу этого сделать, - объявила она, - пусть Биллитер и вся ваша компания убирается к черту. Я не в состоянии... С человеком, который может защищаться - сколько угодно... у меня нет предрассудков. Но этот совершенно беспомощен. Он как слепой нищий. Это возмущает меня. Я кончаю с этим.

- Поверите вы мне, - ответил Хьюкаби, - если я вам скажу, что это больше, чем я мог надеяться? Я - честен. Для меня все это противно. Пусть Биллитер убирается к черту.

Она, как раньше, долго и испытующе посмотрела на него и ее темные глаза смягчились.

- Да, я верю вам.

Хьюкаби поклонился.

- Благодарю вас, миссис Фонтэн, и так как мы коснулись этой неприятной темы, я хочу быть откровенным с вами. Вы знаете, как все это случилось? Я принялся за это дело, как за шутку, за дикую выходку, чтобы позабавить его. К тому же самая мысль о Квистусе, разбивающем женское сердце, комична. Но это развилось - Бог знает как - в наш заговор. Главное в том, что если вы думаете, что вы его дурачили, то вы ошибаетесь... Он также не отказался от своей сердечной экспедиции. Вы видите, как все это глубоко отвратительно - лучше об этом больше не вспоминать.

- Хорошо, - спросила Фонтэн, - что же это значит?

- Это значит, - ответил Хьюкаби, - что вам удалось покорить его для его собственного спасения.

Она глубоко вздохнула:

- Слава Богу, теперь этот кошмарный фарс кончился.

- Я думаю, что вы можете теперь вернуться в Лондон, - сказал Хьюкаби.

Она смотрела куда-то вдаль, бессознательно сжав одну свою руку другой; ее грудь высоко поднималась. В темной душе этой женщины начала расти какая-то надежда. Хьюкаби, закуривая папиросу, не обратил внимания на ее состояние.

- Нет, я не поеду в Лондон, - ответила она наконец. - Я останусь в Париже, я устрою себе каникулы.

Через десять минут вышел Квистус. Они посмотрели, как скрылся за аркой уносивший его на Лионский вокзал автомобиль, и прошли в салон. Лена Фонтэн опустилась в изнеможении в кресло.

- Боже, как я устала, - прошептала она.

Хьюкаби предложил ей лечь. Она пожала плечами. У нее устало не тело, а то странное, что люди называют душой. Смертельная усталость... Он стоял перед ней и удивлялся ее откровенности. Она взглянула на него:

- Что заставило вас опуститься, женщины?

- Вино, - был лаконичный ответ.

- У меня нет даже этого извинения, - горько рассмеялась Лена Фонтэн. - Хотели бы вы быть хорошим?

Он сел рядом с ней.

- Почему нам не постараться сделаться лучше?

- Потому, мой друг, что мир не воскресная школа.

Хьюкаби осмелился дотронуться до ее руки кончиком пальцев.

- Попробуем, - сказал он.

Она слегка иронически засмеялась.

- Попробуем, - ответила она.

Они замолчали и долго-долго сидели рядом, как будто, как другие пары, наблюдая жизнь большого отеля, а на самом деле далекие от всего этого, чувствуя себя как две грешные души, ускользнувшие из чистилища и бредущие во мраке неизвестно куда.

ГЛАВА XVI

Длинный поезд несся через самое сердце Франции. Квистус и Клементина были в разных концах его. Они увиделись на платформе на одну секунду, вполне достаточную, чтобы она заметила на его лице странное выражение. Он сказал несколько вежливых фраз; осведомился у провожающих Томми и Этты, как они устроились, на что Клементина обстоятельно объяснила, что Этта поселилась у своих парижских друзей, а Томми устроился у товарища-художника в Барбизоне; выразил надежду, что она не откажется воспользоваться его услугами в Марселе и, раскланявшись, отправился в свое купе.

Этта обняла Клементину за шею.

- О, Клементина, дорогая, приезжайте скорее обратно. Джексоны очень милые, но такие глупые. И Томми поедет в Барбизон, и я его не увижу; если вы скоро не вернетесь, он совсем меня забудет.

Томми обнял ее и поцеловал.

- До свиданья, дорогая. Бог на помощь. Возвращайтесь скорее. Мы совсем не можем жить без вас.

Клементина остановилась на первой ступеньке вагона и крикнула:

- До свиданья, вы, дорогие, глупые, противные, любимые дети.

И никто на свете не мог бы угадать, что она хотела этим сказать.

Длинный поезд несся по стране, по которой месяц тому назад Клементина проезжала вместе с Томми - Дижон, Макон, Лион... Многое с тех пор переменилось. Ее посетили сладкие воспоминания: здесь она наслаждалась сознанием быть леди. Названия городов, где имелись остановки, имевшие тогда для нее особое значение, теперь были пустым звуком.

...Скоро должен быть Вьен. Воспоминание о трагикомедии в Вьене даже не вызвало у нее улыбки. Она была теперь другой Клементиной. Клементиной, кричавшей "до свиданья" своим детям. Да, многое изменилось с тех пор. Она снова была прежняя Клементина, одинокая, нетерпеливая, жестокая и требовательная; снова не леди, а женщина-маляр, готовая писать чьи угодно брюки...

Она кивнула и засмеялась. Хорошие были времена...

В девять часов утра поезд остановился в Марселе. Квистус подошел к ней на платформе и предложил свои услуги. Он выразил надежду, что она хорошо спала.

- Ни на минуту не заснула, - ответила Клементина, - а вы?

Квистус сознался в том же самом. Необычайность путешествия не давала ему уснуть.

- Вы выглядите сегодня совсем больным, - сказала, взглянув на него, Клементина, - что с вами?

Он имел лихорадочный вид и в глазах появился какой-то неестественный блеск. Клементина не подозревала, до какой степени близость возможности совершить подлость, пугала добряка. До сих пор его дьявольские поступки были только теорией, но на этот раз чувство мести требовало выхода. Он был похож на труса, хвастающего, что он живьем съест льва и при одном звуке львиного рева падающего на колени. Всю ночь он терзался, как грешник в аду.

- Что-нибудь случилось? Что такое? - спросила Клементина.

Он давал неопределенные ответы. Этот зов встревожил его. Его посетили далекие воспоминания. Он вспомнил, как в детстве Хаммерслэй звал его однажды посмотреть на бабочку, умирающую на розовом кусте. Желтые крылышки медленно двигались; затем все тише и тише; последняя судорога... она потеряла равновесие и, мертвая, упала на землю.

- Как желает, месье, поступить со своим багажом? - осведомился дожидавшийся с вещами носильщик, невозмутимо прослушавший всю трагическую историю.

Квистус провел рукой по лбу и посмотрел на носильщика, как бы только что проснувшись.

- Как хотите, - сказал он.

Он выглядел таким беспомощным и растерянным, что сердце Клементины дрогнуло от жалости. Она вспомнила фразу, сказанную судьей на процессе Миррабля: "Таких людей, как вы, нельзя держать на свободе". Скорее из материнского инстинкта, чем из чувства своего превосходства, она решила взять все хлопоты на себя.

- Омнибус в отель "Лувр", - потребовала она и, взяв Квистуса под руку, как ребенка, повела его к выходу.

- Входите, - сказала она, тихонько толкая его к ступеням омнибуса. Но он отодвинулся, предлагая ей пройти вперед.

- Глупо, - заявила Клементина, входя в экипаж.

Она уже больше не разыгрывала леди. Квистус последовал за ней, и омнибус помчался по шумным улицам, искусно лавируя между трамваями. Утреннее солнце грело нестерпимо. Мостовые накалились. Солнечные лучи ослепляли глаза, и тенты над магазинами и окнами, казалось, еще более усиливали жару. Где-то вдали в конце "Каннбьер" как стальная полоса виднелось море.

- Уф, - прошипела Клементина, - какая жара!

- Я нахожу, что довольно свежо, - заявил Квистус. Она посмотрела на него, вытирая влажный лоб. Что с ним такое?

В вестибюле отеля их встретил управляющий и указал им их комнаты. Они осведомились о Хаммерслэе.

- Увы! - сказал управляющий. - Он очень болен. Сейчас у него доктор.

К ним подошел пожилой человек в легком летнем костюме, игравший до тех пор в углу с шестилетним ребенком.

- Вы те друзья м-ра Хаммерслэя, которым он телеграфировал? Мисс Винг и д-р Квистус? Моя фамилия - Пойнтер. Я случайный спутник м-ра Хаммерслэя на "Моронии". Он уже был болен, когда уезжал, во время пути ему стало хуже. Совсем невозможно жить в Бриндизи. Уехать отсюда он уже был не в состоянии. И я решил остаться с ним до тех пор, пока не приедет кто-нибудь из его друзей. Я же и разослал телеграммы.

- Вы очень добры, - сказала Клементина.

Квистус поклонился, но не сказал ни слова. Его губы были совершенно белые. Он крепко зажал в руке край своего жакета. Голос Пойнтера звучал для него где-то издалека. Он не давал себе отчета в его словах. Ему казалось, что у него вместо мозга в голове динамо-машина.

- Он умирает? - спросила Клементина.

М-р Пойнтер сделал выразительный жест:

- Боюсь, что да. Сегодня ночью он совсем задыхался, так что нужно было дать ему кислород. Вчера он страшно хотел видеть вас обоих.

- Можно сейчас пройти к нему?

- Вы можете это узнать. Я вам укажу дорогу к его комнате.

Он повел их к лифту. Они вошли. Для Квистуса его спутники не существовали. Ему хотелось только пройти к умирающему; а динамо в голове гудело и гудело. Во время подъема Клементина спросила у Пойнтера:

- Вы давно не были на родине?

- Двадцать пять лет, - угрюмо улыбнулся он, - и уже десять лет, как я только об этом и мечтаю.

- И вы остаетесь здесь ради незнакомого человека? Вы очень хороший.

- Вы бы сделали то же самое.

- Только не я.

Он снова улыбнулся и посмотрел на нее своими спокойными, уверенными глазами:

- Жизнь на востоке не проходит для человека даром. Я убежден, что вы поступили бы точно так же. Сюда, - сказал он, когда дверь лифта отворилась. Он повел их через коридор. Квистус шел, как в трансе, сзади.

Наконец, настал ужасный, желанный момент. Момент, который казался таким далеким и в "Коламбине", и в отеле, и в ресторане во время обеда, и в вагоне. Он всю ночь приближался и приближался и теперь пришел со всем своим ужасом. Он был в его руках. Наконец, настало время исполнить свое дьявольское предназначение. Его враг умирал, его душа трепетала, как крылья бабочки. Сейчас они войдут в его комнату. Он увидит умирающего. Он проклянет его и пошлет страждущую, непрощенную душу в вечность. Динамо в его голове и стук его сердца заставляли его воображать, что они идут под заглушенные звуки барабана. Ближе и ближе. Это реально и близко. Он - дьявол, шествующий под заглушенные звуки барабана. Пойнтер и Клементина остановились перед дверью.

Квистус весь затрясся, полный необъяснимого ужаса.

- Вот его комната, - сказал Пойнтер, берясь за ручку двери.

Квистус вскрикнул и, подавшись вперед, конвульсивно схватил Пойнтера за руку. Его глаза были полны ужаса.

- Подождите... подождите! Я не могу, я не могу это сделать! Это чудовищно!

Он прислонился к стене и закрыл глаза.

- Расстроенные нервы, - прошептал Пойнтер.

К счастью, вблизи оказалась скамья. Клементина усадила его на нее.

- Я думаю, что вы сейчас не в состоянии его видеть, - заметила она.

Он покачал головой.

- Нет. Не сейчас... Я чувствую себя нехорошо. Это смерть. Я не привык к смерти... Войдите к нему. Передайте ему мою любовь. Я зайду позднее... Только передайте ему мою любовь...

- Хорошо, - сказала Клементина.

Она тихонько постучала в дверь. Она открылась, и вышла сестра милосердия в белом чепце.

Она печально посмотрела на гостей.

- Конец, - прошептала она.

Квистус вскочил на ноги.

- Умер?

- Да, сэр!

Пот выступил огромными каплями на его лбу.

- Умер, - повторил он.

- Вы можете войти, если есть желание, - сказала сестра.

Квистус не мог оправиться от удара. Пойнтер не дал ему упасть и подвел к скамье. Долго-долго было темно... Динамо-машина вдруг остановилась... Какая-то нитка, казалось, оборвалась в его мозгу. Он чувствовал слабость и головокружение. Сестра быстро исчезла в комнату и вернулась с брэнди. Остальные тревожно смотрели на него. Алкоголь произвел свое действие и помог ему собраться с силами.

- Мне теперь лучше. Войдем.

- Лучше не надо, - сказала Клементина, не подозревая всего смысла случившегося.

Квистус запротестовал.

- Уверяю вас, что сейчас нет причины, чтобы я не мог войти.

- Ну как угодно, - согласилась Клементина, - но вы все еще шатаетесь.

Она взяла его под руку. Пойнтер пошел с другой стороны и, таким образом, они все втроем вошли в комнату усопшего. Окна были открыты, но жалюзи спущены и потому в комнате царил прохладный полумрак. Человек в сюртуке и узком белом галстуке - доктор помогал своему ассистенту укладывать аппараты. На постели лежало то, что осталось от Хаммерслэя. Только и остались знакомыми белокурые волосы и борода, теперь тронутая сединой. Смеющиеся глаза, очаровывавшие мужчин и женщин, навсегда закрылись веками. Рука Клементины полумашинально опустилась и пожала руку Квистуса, который вернул пожатие. Так рука об руку они и стояли у постели усопшего. Наконец, Клементина прошептала:

- Если между вами и было недоразумение, теперь все прошло. Да простятся ему его грехи.

- Аминь, - сказал Квистус.

Слезы катились из глаз Клементины. Усопший принадлежал к ее юности. Он принес в ее жизнь немного смеха, немного шуток, много силы и заботы, и все так просто и так мило. Сперва она отшатнулась от него и оттолкнула его дружбу. Но он был из тех, которые угадывают женскую натуру и повелевают ей; он улыбался на ее отказы его предложениям, зная, что она хотела их, и своим постоянством добился, что она сдалась и пошла навстречу его мужской помощи. Великодушный джентльмен, честный друг, верная подмога в горе, он лежал теперь мертвый в расцвете своей мужской красоты. Слезы падали, пока не ослепили ее.

Дрожащий, неуверенный голос прошептал ей на ухо:

- Я ведь просил вас передать ему мою любовь?

Она кивнула и сжала руку Квистуса.

Доктор стоял, ожидая, когда рассеется первое впечатление смерти. Клементина первая повернулась к нему и стала расспрашивать. Доктор передал ей все в нескольких словах. Он умер за пять минут до того, как они вошли в комнату.

- Кто из вас, мадам, возьмет на себя дальнейшие хлопоты?

- Я. Не правда ли, Ефраим?

Квистус наклонил голову.

- Я послал ему свою любовь, - пробормотал он.

- Теперь, - вмешалась сестра милосердия, - нужно приняться за печальный туалет. Будьте добры удалиться.

Она печально улыбнулась и открыла дверь.

- В столе есть пакет для этой леди и джентльмена, - сказал стоявший в коридоре Пойнтер.

- Хорошо, - ответила сестра. Она прошла в комнату и вернулась с пакетом, который протянула Клементине. Он был запечатан и надписан: "Ефраиму Квистусу и Клементине Винг. Вскрыть после моей смерти". Клементина спрятала его в карман.

- Мы потом вскроем его вместе. Теперь нужно пойти отдохнуть и подкрепиться. Безумие оставаться с голодным желудком. Какой ваш номер? Я вам пришлю кофе и бисквиты.

Он сонно поблагодарил ее. Они обсудили, когда встретиться, чтобы вскрыть пакет. Пойнтер сопровождал их. Он предложил им ехать сегодня же ночью в Париж и дальше, на родину. Во всяком случае, он к их услугам.

- Я бы хотела, чтобы вы сегодня же отправились к себе, - заметила Клементина.

- Мне нужно в Девоншир, - ответил он.

Они подошли к лифту.

- Во всяком случае, вы были для нас добрым гением, - сказала Клементина с влажными глазами. - До свидания.

Она протянула ему руку. Он взял ее, раздумывая, задержал в своей. На лице его виднелось замешательство.

- Вы теперь идете в свою комнату?

- Да, - ответила Клементина.

- Простите мою навязчивость, - сказал он, - но... но... может быть вы взглянете на ребенка?

- Ребенок, - закричала Клементина, - какой ребенок?

- Как... м-ра Хаммерслэя... разве вы не знаете? Она здесь...

- Здесь?

- Вы, наверное, видели в вестибюле маленькую девочку, с которой я играл, и няньку-китаянку?

- Господи помилуй! - воскликнула Клементина. - Вы слышите, Ефраим?

- Да, я слышу, - бесстрастно ответил Квистус. Борьба между Митрой и Ариманом не мешала ему слышать окружающее. - У Хаммерслэя есть маленькая дочь. Я не знал этого... Удивляюсь, откуда она у него. Наверное, у нее есть где-нибудь мать...

- Мать умерла, - ответил Пойнтер. - Насколько я мог понять из слов Хаммерслэя, ребенок - круглый сирота. Наверное, поэтому он с таким нетерпением ждал вашего приезда.

Клементина наморщила свою физиономию, как она делала это, рассматривая натуру.

- Я ни разу в жизни не слыхала ничего более странного. - Она хлопнула себя по карману. - А этот запечатанный конверт? Может быть, вы и о нем что-нибудь знаете?

- Да, - сказал Пойнтер, - он содержит письмо и завещание. Я то и другое писал десять дней тому назад под его диктовку. Завещание - просто документ, назначающий вас обоих его душеприказчиками и опекунами маленькой девочки. Славная девчурка, - мягко добавил он, - вы ее полюбите.

- Боже! - лихорадочно взвизгнула Клементина. - Но что будут делать с ребенком такая старая дева, как я, и старый холостяк, как он!..

И в то время, как она это говорила, перед ее глазами пронеслась картинка ее студии и китайской няньки с ребенком среди подушек, как модели.

Квистус убрал со лба волосы.

- Я понимаю, - кротко заявил он. - Я понимаю, что я опекун дочери Хаммерслэя... Я не подозревал этого... Я думаю, что вы меня простите, если я вас оставлю? Я чувствую себя не совсем хорошо сегодня... Я пойду прилечь...

Он вошел в лифт. Клементина позвала мальчика.

За Квистусом нужно было следить. Она вернулась к Пойнтеру.

- Пойдите, добрая душа, - заявила она в своей обычной манере, - к ребенку и подготовьте ее к такой неудобной приемной матери, как я. Я приду через несколько минут. Какой ваш номер, Ефраим?

Он показал ей билет.

- Двести семидесятый?

- На третьем этаже, мадам.

Лифт поднялся. Они остановились перед целым рядом дверей. Горничная показала им номер двести семидесятый. Клементина забрала бразды правления в свои руки. Меньше чем в две минуты окна были открыты, жалюзи опущены, лакею заказан кофе, слуга распаковывал вещи Квистуса, а горничная приготовила постель. Когда Клементина была леди, она была самой беспомощной особой, беззащитной дамой. Но когда она была Клементиной, она заставила бы дьявола быть своим лакеем и надрала бы уши каждому архангелу, осмелившемуся ей противоречить.

Квистус, не ожидавший такого внимания от Клементины, на которую он смотрел скорее как на врага, изумленно сидел на краю дивана. Усталый и разбитый он был доволен, что о нем заботятся.

- Раздевайтесь и ложитесь, - скомандовала Клементина, остановившись перед ним, руки в боки. - Или я сама вас раздену и уложу, как ребенка.

Он слабо улыбнулся.

- Я очень благодарен за вашу любезность. По всей вероятности, отдых даст мне успокоение. Мне кажется, что я в нем нуждаюсь.

Он сидел, смотрел прямо перед собой и повторял те же слова.

Клементина прошлась по комнате.

- Ефраим, - сказала она, - мне кажется, что, если бы мы с вами были эти годы больше дружны, вы бы не нуждались в успокоении. Это моя вина. Я очень жалею. Но теперь, когда на нашей ответственности ребенок - я буду следить за вами. Бедняга, - нежно погладила она его по руке, - вы были так одиноки.

Она достала ему пижаму и положила около него на диване.

- Теперь, ради Бога, переодевайтесь и ложитесь.

Пойнтер ждал ее внизу в вестибюле с девочкой на коленях. Китаянка, как языческий идол, сидела поодаль.

- Вот, твоя новая тетя, - сказал Пойнтер, при приближении Клементины.

Ребенок соскользнул с его колен и серьезно посмотрел на нее.

У нее были темные волосы и прозрачная бледность детей востока; вообще, это было хрупкое, изящное создание. Клементина заметила, что у нее были открытые газельи глаза ее отца.

Ребенок протянул ей руку.

- Доброе утро, тетя, - сказала она странным мягким контральто.

Клементина притянула ее к себе.

- Ты поцелуешь меня?

- Конечно.

Она протянула свои маленькие губки. Женщина не устояла. Она прижала ребенка к своей груди, целовала его и давала тысячи ласкательных названий. Когда этот порыв прошел так же внезапно, как и налетел, девочка сказала:

- Мне это нравится. Я хочу еще...

- Бог благословит тебя, дорогая. Я могу это делать целый день.

Одной рукой она придерживала ребенка, а другой - полезла в карман за платком. Найдя его, она шумно высморкалась и взглянула на Пойнтера, который улыбался на них своей серьезной улыбкой.

- Я уверена, что вы ничего не имеете против, если я сейчас безумствую, - заявила она.

- Я ничего не имею против этого.

ГЛАВА XVII

Все время в течение дня, свободное от печальных хлопот, сопровождающих смерть человека, Клементина отдавала девочке. Она изголодалась по любви и, как котенок, выпрашивала ласки. Понемногу на коленях у Клементины она рассказала свою историю. Ее звали Шейла, и она очень любила своего больного отца. Он был так болен, что она только один раз и видела его с тех пор, как они сошли с парохода. Это было вчера и она очень испугалась, потому что он сказал, что уходит к мамми. Ну, а мамми ушла на небо и людей, уходящих на небо, уже больше нельзя увидеть.

Клементина с тоской спросила у нее, помнит ли она, как мамми ушла на небо. О, да. Это было очень давно, когда она была маленькой... Дадди плакал, плакал, плакал... Она также будет плакать, если дадди уйдет на небо... Клементина решила лучше подождать и постепенно приучить ребенка к мысли о вечной разлуке, чем теперь сообщить печальную новость. Сердце ее разрывалось. Иногда Шейла возмущалась и требовала видеть отца; но она немедленно же успокаивалась и обещала быть послушной. У нее постоянно была в руке очень грязная белая плюшевая кошка, ее неразлучная спутница... Они жили в Шанхае, в большом доме, где было много слуг. Но ее отец распустил их, продал всю мебель, и они поехали навсегда, навсегда в Англию. Англия - это такое место, где много зеленых деревьев, травы, коров и цветов. Клементина знает Англию?

- Предположим, что дадди уйдет на небо, поедешь ты жить ко мне? - спросила Клементина.

Шейла серьезно ответила, что она пойдет лучше к ней, чем останется с На. Эта На - новая. Старая На осталась в Шанхае. Ее муж не позволил ей ехать в Англию. Только Клементина должна, как дадди, приласкать ее перед сном. На никогда ее не приласкает. Она наверное не умеет. Дадди, повторила она, как попугай, говорит, что хуже всего иметь няньку, которая не имела своих детей. Она всегда неопытна. Клементина согласилась и, обняв ее, спросила:

- А ты не боишься, Шейла, что я не сумею тебя приласкать?

- О, вы... вы так ласковы, - прошептала Шейла.

Кто была ее мать? Клементина не имела никакого понятия. Хаммерслэй никогда не сообщал ей о своей женитьбе. Последний раз она видела его шесть лет тому назад. Ребенок был, приблизительно, лет пяти с половиной. Хаммерслэй, по-видимому, женился как раз перед отъездом из Англии. Он никому не сказал об этом ни слова. Но Вилль Хаммерслэй поступал так всю свою жизнь. Он принадлежал к тем людям, которые только дают, но сами ничего не требуют; он был поверенным всех, кто только его знал, а тайну радостей и печалей своей жизни скрывал за своими смеющимися глазами.

Одна из его тайн - изящная тайна, лежавшая на ее руках - появилась на свет, облеклась в плоть и кровь, и она с Квистусом отвечала за нее. Судьба свела здесь их жизни. Благодаря лежащему там холодному, застывшему человеку, комизм положения оказывался слишком трагичным, чтобы улыбаться. Она решила обратиться к Пойнтеру. Он поможет ей своим разумным советом и своим знанием людей, как помогал в хлопотах о погребении. Но Квистус! Он был такой же ребенок. Боясь, что Шейла чересчур расположится в его пользу, она все же описала ей в лучших красках нового дядю.

- Он ваш муж? - спросила Шейла.

- Боже избави, нет! - оскорбилась Клементина нелепым предположениям. - Почему это пришло тебе в голову, дитя?

Оказалось, что ее маленькая приятельница в Шанхае Дора Смит имела дядю и тетку, которые были мужем и женой. Она решила, что все дяди и тети между собой женаты.

- Как вы думаете, понравится ему мое платье? - спросила Шейла.

Клементина в первый раз за весь день расхохоталась над этим проявлением женского тщеславия.

- Как ты думаешь, а мое ему понравится?

Шейла критически посмотрела на грязноватую, скверно сшитую блузу и старую синюю юбку и покраснела. Она минуту помолчала.

- Он наверное скажет, что ему нравится, - уклончиво ответила она.

Клементина заметила лукавую искорку в глазах Пойнтера.

- Восточная дипломатия, - заметила она.

Он покачал головой.

- Вы ошибаетесь. Смотрите глубже.

Клементина спутала длинные волосы ребенка.

- Боюсь, что мне придется еще многому поучиться.

- В самой восхитительной школе на свете, - добавил Пойнтер.

Квистус вышел в четыре часа бледный и разбитый из своей комнаты и нашел Клементину в душной и темной библиотеке. Полчаса тому назад она уложила ребенка спать, приставила к ней плюшевую кошку и китайскую няньку, и села писать Томми письмо. По вине ли скверных перьев отеля или по своей художественной привычке, но лиловая полоса чернил уже тянулась по ее щеке. Она написала Томми:

"Я думаю, что вы хотите знать, что случилось. Я нашла своего бедного друга уже мертвым. По всей вероятности, Елисейские поля не кажутся ему такими прекрасными, как английские луга, по которым тосковала его душа. К моему удивлению, он оставил на попечение мое и вашего дяди - ребенка. Ваш дядя болен и сам нуждается в заботах. Совершенно себе не представляю, что будет со всеми вами, беспомощными цыплятами, пока я буду писать чьи-нибудь брюки... Когда-то я была художником, теперь я - наседка. Ваша Клементина". Она написала в том же духе Этте и, когда вышел Квистус, - надписывала конверты. Она повернулась.

- Лучше?

- Благодарю вас. Мне ужасно стыдно, что я до сих пор спал.

- Великолепно, что вы спали, - возразила она. - Иначе вы бы слегли; вы были недалеки от этого.

- Могу я вам теперь помочь в печальных хлопотах, необходимых при данных обстоятельствах?

- Уже все сделано, - заявила Клементина. - Садитесь.

Квистус немедленно повиновался. У него был очень утомленный вид, как будто он только что встал после долгой болезни.

Он провел рукой по глазам:

- Насколько я помню, там был запечатанный конверт и ребенок. Мне кажется, теперь можно познакомиться с содержанием пакета?

- Вы в состоянии его прочесть? - спросила она, тоном смягчая резкость вопроса.

- Я хочу сделать это как можно скорее, - ответил он, улыбаясь.

Клементина вскрыла конверт и прочла вслух оба документа - и завещание, и письмо. Они в точности соответствовали тому, что сказал Пойнтер. Хаммерслэй поручал им свою девочку, как своим самым старым, самым любимым и верным друзьям. Он просил их быть ее родителями и защитниками, так как она была круглая сирота. Он оставлял ей небольшую, но солидную сумму, которая должна быть выдана ей при выходе замуж или по достижении двадцати пяти лет. Никакого упоминания о своей умершей жене, - ее личность оставалась тайной. Квистус тоже ничего не слыхал о его женитьбе, и не мог себе представить ни одной женщины, на которой он мог шесть лет тому назад жениться. Но шесть лет тому назад... Квистус закрыл лицо руками и вздрогнул. Неужели этот человек изменил даже жене обманутого друга?

Вдруг он вскочил с громким криком и отчаянной жестикуляцией.

- Я свободен! Я свободен! Я тонул в сыпучих песках! Я потерял чувство жизни. Я был в стране теней, где все движется, но все не реально. Человеческий мозг не может их воспринять. Они сделали меня безумным, безумным!!! - кричал он, стуча кулаками по голове. - А я теперь снова здоров, знаете ли вы, что можно быть до такой степени здоровым, что ваша душа страдает от этого здоровья? О, Боже!!...

Весь дрожа, он прошелся по комнате. Клементина с удивлением смотрела на него. Это был какой-то новый, незнакомый Квистус, человек, прошедший через страдание.

- Расскажите, что у вас на душе, - спокойно сказала она. - Это вас облегчит.

- Нет, - остановился он перед ней. - Никогда, даже в свой смертный час... Есть вещи, которые нужно хранить только про себя. Я жалею, что приехал сюда.

- Вы приехали сюда из жалости и до сих пор вы не раскаивались в этом.

- Я приехал сюда с ненавистью в сердце, я это говорил вам. Я приехал сюда из дьявольского побуждения. Только у его двери я ослабел и послал ему свою любовь. И, затем, я вошел и увидел его мертвым.

- И вы простили его, - напомнила Клементина.

- Нет, я просил, чтобы Бог простил его.

Он повернулся и пошел. Клементина вскочила и последовала за ним.

- Что было между вами и Виллем Хаммерслэем?

В первый момент у него было побуждение рассказать ей все, - она смотрела так открыто и честно. Но он сейчас же спохватился. Откровенность была невозможна. Стыд той смерти покроет эту смерть. Он указал на лежавшие на столе документы.

- Он думал, что я никогда ничего не знал... ничего не знал...

- Сомневаюсь, - сказала Клементина.

Его осенила какая-то мысль. Его брови нахмурились. Глаза были печальны и ясны.

- Вы не имеете никакого понятия о случившемся?

- Видит Бог, никакого, - нетерпеливо перебила она его. - Неужели я бы стала тогда вас расспрашивать? Я хочу только помочь вам.

Он опустился в кресло и положил голову на руки.

- Я стал опытнее в последнее время, - сказал он. - Я научился никому не верить. Как могу я знать, что вы искренни, говоря, что хотите мне помочь?

Клементина сморщила лицо.

- Что это такое? Я, которая всегда была с вами в натянутых отношениях, протягиваю вам руку, говорю - обнимемся и будем друзьями в ту минуту, когда вы нуждаетесь в друзьях, и вы спрашиваете, искренна ли я? Боже милостивый! Видали ли вы, чтобы я была вежлива с людьми, с которыми не желаю иметь дела?

Клементина негодовала. Слабая тень улыбки пробежала по лицу Квистуса.

- Вы не всегда были вежливы со мной, Клементина. Эта перемена в обращении меня и удивляет. Timeo Danaos et dona ferentes (Боюсь данайцев, дары приносящих - лат.). Что значит...

- Кажется, вы воображаете, что вы единственное лицо, знающее латинский язык, - фыркнула она и расхохоталась в своей резкой манере. - Не будем ссориться. Мы с вами приобрели ребенка. Я надеюсь, что вы это учтете. Если бы мы были ему настоящими отцом и матерью, мы могли бы безнаказанно ссориться. Но теперь ни в каком случае. Что нам делить?

Квистус глубоко и надолго задумался. Его натура восставала от возложенной на него обязанности. Если он ее примет, он до конца дней будет одурачен усопшим.

- Вы видели девочку? - спросил он наконец.

- Да. Провела с ней почти весь день.

- Она вам понравилась?

Клементина посмотрела на него с лукавым сожалением.

- Да, очень! - ответила она.

- Почему вам не взять ее себе? Я не желаю связывать себя исполнением желания Хаммерслэя. Я откажусь от опекунства.

Сердце Клементины бурно забилось. Иметь Шейлу только для себя без этого невозможного соопекуна!!.. Она вся взволновалась от сладкого чувства неизбытого материнства.

- Если вы хотите, я откажусь от опекунства, - повторил Квистус.

Клементина отклонила искушение. Строить свое счастье на болезни другого? Нет. Она будет открыто бороться с жизнью. Женский инстинкт подсказывал ей, что дитя поможет его выздоровлению. Она атаковала его с удвоенной энергией.

- Какое вы имеете право отказываться от ответственности? Вы всегда так поступаете, а затем со стороны наблюдаете, что из этого выйдет. Я не возьмусь за это одна. Это трусость с вашей стороны, которой я не потерплю.

- Наверное, я заслужил ваши упреки, - кротко ответил Квистус, - но данные обстоятельства так тяжелы...

- Тяжелы... - перебила она. - Боже, что же такое, что они тяжелы. Неужели вы думаете, что я прожила тридцать шесть лет и не знала ничего тяжелого? У меня, как у художника и как у женщины, было много горя, женского горя, и я все перенесла. Это для вас новость? Вы никогда не видели меня ноющей? Мы родились в свет для страдания и почему вы, Ефраим Квистус, должны быть от него избавлены?

Она вытащила из кармана табак и бумагу и стала свертывать папиросу. Квистус молча сидел и крутил усы.

- Это дитя, - продолжала она, - это пятилетнее дитя осуждено на страдание. Вся любовь в мире не может этого предотвратить. Это - закон жизни. Но некоторым дано это. Это также, благодарение Богу, закон жизни. Мы можем избавить других от страдания, беря их на себя. За это мы должны быть благодарны Иисусу Христу. Возможно, судьба отдала это нежное существо в наши руки, потому что мы с вами перетерпели много горя. И оттолкнуть его - достойно труса, а не человека.

Она, со своей жизненной философией, в грязной блузе, с растрепанными волосами, с папиросой в выпачканных никотином пальцах, показалась прекрасной слушавшему ее мужчине.

Дрожащими пальцами она закурила папиросу и с лихорадочной поспешностью затянулась.

- Что же мы будем делать?

Квистус тяжело дышал и пристально всматривался куда-то вдаль. После некоторого умственного расстройства тяжело сразу возвратиться к нормальному состоянию. Она затронула в нем те глубокие струны, которые остались не затронутыми его безумием.

- Вы правы, Клементина, - тихо сказал он наконец. - Я разделяю с вами эту великую ответственность.

Она затянулась:

- Я думаю, что мы не поседеем от забот. Зубы у ребенка уже прорезались, так что нам не придется сидеть ночи над "Советами матерям", и у нас хватит достаточно здравого смысла, чтобы не пичкать ее pate de foie grass (Паштет из жирной печени (франц.)). Когда она заболеет, мы пошлем за доктором, а на время наших занятий возьмем ей няньку. Мне кажется, Ефраим, что, имея другие интересы, кроме челюстей умерших людей, нам удастся сделать много хорошего.

- Вы хотите и мне сделать добро? - чуть шутливо спросил он.

Клементина, как она сама позднее сознавалась, почувствовала такой прилив альтруизма и самоотречения, что фигурально открыла навстречу ему всю свою душу. Она отбросила папироску, подошла к нему и положила руку ему на плечо.

- Дорогой Ефраим, - сказала она, - я все бы отдала, чтобы видеть вас снова счастливым человеком.

Затем, по своей привычке, резко переменила разговор, посоветовав ему выйти на воздух. Она дала ему шляпу и палку.

- А вы что будете делать, Клементина?

- Тысячу вещей. Прежде всего я должна спуститься к ребенку. Я боюсь доверить ее этой языческой дуре.

- В таком случае, до свидания, - сказал Квистус.

- Приходите скорее обратно, чтобы познакомиться с ребенком, - кинула она ему вдогонку.

Он остановился и нерешительно посмотрел на нее. На него нападал ужас при мысли о встрече с девочкой.

Он прошел по залитым солнцем улицам, по Каннбьеру, по набережной вернулся обратно и задумчиво сел около кафе. Прошел час. С большим усилием воли он поднялся и пошел к отелю.

Клементина, Пойнтер и ребенок были в вестибюле.

Взрослые сидели в плетеных креслах, ребенок играл с отельной собакой у их ног. Квистус остановился перед ними. Девочка подняла на него свое нежное личико.

- Это... - начал он.

- Это - Шейла, - сказала Клементина, - встань, дитя мое, и поздоровайся с новым дядей...

Она пугливо протянула ему свою руку - он был такой большой и худой.

- Как вы поживаете, дядя... дядя? - обернулась она к Клементине.

- Ефраим, - добавила та.

- Дядя Ефраим...

- Немудрено, если бедняжка и не запомнит такого имени, - сказала Клементина.

Он наклонился, торжественно взял нежную ручку и, не зная, что с нею делать, выпустил ее.

- Вы знакомы с Бимбо?

- Нет, - сказал Квистус.

- Бимбо - лапу.

Собака протянула лапу.

- Вы должны обменяться с ним рукопожатием и тогда вы будете с ним знакомы, - серьезно сказала она.

Квистус наклонился и со строгим лицом пожал лапу собаки.

- И Пинки...

Она протянула грязную плюшевую кошку. В замешательстве он дотронулся и до ее передней лапы. Шейла повернулась к Клементине.

- Теперь он со всеми знаком.

Клементина поцеловала ее и поднялась с кресла.

Пойнтер последовал ее примеру.

- Если я тебя оставлю на минуту с дядей Ефраимом - ты будешь хорошей девочкой?

- Дорогая Клементина, - испугался Квистус, - что вы хотите этим сказать?

В ее глазах мелькнул лукавый огонек.

- Я также хочу пройтись, а м-р Пойнтер обещал угостить меня абсентом. До свиданья. Я не буду долго, Шейла, дорогая.

Они направились с Пойнтером к двери:

- Но, Клементина...

- Если она начнет кусаться, вы только позовите эту небесную идиотку, - указала она на угол, где во все лицо улыбалась китаянка. - Вас охраняют. Да, - продолжала она шепотом, - она не знает, что ее отец умер. Я сама сообщу ей об этом.

Они ушли. Квистус в замешательстве опустился в одно из кресел. "Нехорошо со стороны Клементины, - думал он, - что она поставила его в такое неудобное положение. Теперь поздно спасаться бегством". Он сидел и смотрел своими кроткими голубыми глазами на Шейлу, спокойно вернувшуюся к Бимбо. Он сидел на задних лапах, вытянув перед собой передние. Она уселась на корточки, стараясь подражать ему, и усадила рядом с собой Пинки. В конце концов взглянула на нового дядю.

- Вы так же сядьте. Тогда мы будем все одинаковы...

- Боже, благослови мою душу, - сказал он, окончательно ошеломленный. - Я... я - не могу...

- Почему?

- Потому что я слишком стар для этого.

Она, казалось, удовлетворилась ответом и продолжала игру. Полаяв, Бимбо высунул язык и завилял хвостом. Шейла комично высунула свой маленький красный язычок.

- Не виляй хвостом, Бимбо. Это нехорошо, потому что у меня нет хвоста. Почему у меня нет хвоста, дядя Еф... Еф... Ефим?

- Потому что вы девочка, а не собака.

В это время плюшевая кошка закачалась и упала.

- Боже, благослови мою душу, - воскликнул маленький попугай, - вы слишком стары для этого, Пинки.

- Шейла, - со страхом, сознавая возложенный на него ответственный пост, сказал Квистус, - пойдите сюда.

Она покорно встала и положила ему руку на колено. Освобожденный Бимбо принялся разыскивать у себя блох...

- Вы не должны говорить: "Боже, благослови мою душу", дорогая.

- Почему? Вы же так сказали.

Как у детей существуют определенные вопросы, так и у взрослых определенные ответы.

- Маленькие девочки не могут говорить того, что говорят старые люди, ведь старики и ложатся позднее, чем маленькие девочки.

Она серьезно посмотрела на него.

- Я знаю. Дадди говорил "проклятие". А я не смела этого говорить. Я никогда, никогда не говорила. А когда однажды Пинки сказала это, я поставила ее в темный-темный угол на двадцать миллионов лет. Вы, конечно, понимаете, что это только для Пинки было двадцать миллионов лет, а на самом деле это было десять минут.

- Она наверное очень испугалась, - невольно спросил Квистус, и сам удивился, как странно прозвучали для него эти слова.

- Она страшно побледнела, - ответила Шейла. - Она до сих пор не может прийти в себя, посмотрите, - подняла она игрушку.

- Она также потеряла тогда один ус, - продолжал Квистус, рассматривая животное, которое держали за нос.

- О, нет, - возразила она, удобно устраиваясь между его коленями, - Пинки - волшебная принцесса, а когда-нибудь она снова получит свою корону, и красную мантию, и скипетр. Злой колдун обратил ее в кошку. Однажды сам он обратился в огромную крысу, больше, чем миллион, биллион, хиллион домов, и откусил ей один ус. Это Дадди мне рассказал.

Квистус не имел понятия о подобных сказках. Но ответ он должен был дать, так как она выжидающе смотрела на него. К своему удивлению, он нашелся, что сказать:

- Наверное красоте Пинки при ее превращении опять в принцессу немного повредит отсутствие уса.

На что Шейла возразила:

- У принцесс не бывает усов; вот если бы злой колдун в образе огромной крысы пожелал откусить бы ей нос, то, конечно, ее красота была бы в опасности. Но Пинки защищала добрая фея, и когда колдун хотел откусить ей нос, то добрая фея бросила перцу, колдун чихнул и мог откусить только ус.

- Это было очень счастливо для Пинки, - согласился Квистус.

- Очень, - подтвердила Шейла. Она прижалась к его колену и приумолкла. Он не мог ничего изобрести. В его голову приходили самые идиотские замечания, но он отбрасывал их, как негодные для пятилетнего ребенка. Его пальцы машинально играли ее мягкими волосами. Вдруг она обратилась к нему с обычной детской просьбой:

- Расскажите мне сказку...

- Боже милостивый, - испугался он, - кажется, ни одной не знаю.

- Вы должны знать "Красную Шапочку", - чуть раздражаясь, настаивала она.

- Кажется, знаю... - удивился Квистус. - Но зачем я буду вам ее рассказывать, если вы ее уже знаете? - ухватился он за соломинку.

Она вскочила, схватила брошенную кошку и снова удобно примостилась на его коленях. Оставленный без внимания Бимбо поворчал, свернулся клубком и задремал.

- Расскажите ее Пинки... Она глупая и очень скоро забывает сказки. Начинайте...

Квистус покряхтел, помычал и начал:

- Однажды жил волк, который съел бабушку Красной Шапочки...

- Нет, не так! - закричала Шейла. - Однажды жила со своей бабушкой хорошенькая маленькая девочка... Вот как начинается.

Квистус смутился. Попробуйте рассказать сказку, когда вы их никогда не рассказывали и двадцать пять лет как не слыхали. Если бы это была какая-нибудь легенда или поверье, то это было бы другое дело. Наконец, кое-как, с ее помощью, он добрел до конца. Пинки мирно зевала, не разобрав ни начала, ни конца.

- Пинки говорит "благодарю вас", - вежливо заметила Шейла.

- А вы что скажете? - осведомился он. Но оказалось ее благодарность было труднее заслужить. Тем более, что половину сказки рассказала она. Она дипломатично вышла из затруднительного положения - ее глаза наполнились слезами.

- Боже, - в ужасе зашептал Квистус, - она, кажется, собирается заплакать... Что мне делать?!...

Его мозг лихорадочно заработал. Он вспомнил последнее заседание по народоведению в Антропологическом обществе.

- Я думаю, моя дорогая, что история о папуасах заинтересует вас.

Ее глаза просияли. Она прислонилась к нему.

- Расскажите...

Квистус начал о змеях и тиграх и медно окрашенных детях и, будучи хорошо знаком с предметом, оказался занимательным рассказчиком. Рассказ следовал за рассказом. Он забыл про себя и свои неудачи и приложил все старания, чтобы заинтересовать свою слушательницу и лучше объяснить ей религиозные обряды. Это оставило ее абсолютно равнодушной, она воодушевлялась только тогда, когда дело шло об обожаемых ею кровожадных тиграх.

- Вот, - засмеялся он, дойдя до конца, - как вы это находите?

- Чудесно, - закричала она, встала на его колени и протянула ему губки для поцелуя. В этой трогательной позе и застали их Клементина и Пойнтер. Они обменялись многозначительным взглядом.

- Мудрая женщина, - прошептал Пойнтер.

- Недалека от безумия, - добавила она и подошла к сидящим. - Чувствуете себя значительно лучше?

Квистус вспыхнул от смущения. Шейла слезла с его колен и подбежала к Клементине.

- О, тетя, дядя Ефраим рассказывал мне такие чудесные сказки!

- Господи помилуй! - повернулась она к нему. - Откуда вы знаете сказки?

- Это были папуасские народные предания, - скромно сознался он.

- А что вы еще делали?

Квистус сделал один из своих старомодных поклонов.

- Я влюбился...

- Подождите, что будет дальше, - заметила Клементина.

ГЛАВА XVIII

Представьте себе хорошего интеллигентного человека, подпавшего, как многие, под власть алкоголя. Предположим, что он опускался под влиянием своего порока все ниже и ниже и предавался всевозможным эксцессам, пока delirium tremens (Белая горячка - лат.) не положил им конец. Предположим, что под чьим-то плодотворным влиянием ему удалось выздороветь от своей болезни. Его ум светел, поступки разумны, он снова здоровый человек. Он с ужасом оглядывается на свое прошлое. Это не то, что он был как бы в периоде безумия, когда память слаба и неясна. Нет, он все помнит, все объятия, все свои постыдные поступки, все переживания своей души. Его душа была свободна, а воля скована. Теперь они снова стали заодно. Он не был безумен, потому что он был ответственен за свои действия, но он был безумен, оскверняя свою бессмертную душу.

- Я был безумен, - шепчет он и содрогается от отвращения.

В таком же состоянии был Квистус, освободившись, наконец, от державшей его несколько месяцев в своей власти навязчивой идее. Он вспомнил, как это случилось. Было много ударов: бегство Маррабля, открытие измены Анджелы и Хаммерслэя; вероломство его трех пенсионеров, циничная шутка его дяди. Он вспомнил, что при виде пьяной экономки идея вскочила на его плечи и завладела им. Каждый факт, каждая мысль этого странного периода были свежи в его памяти. Он не мог быть безумным и все-таки он был им. По аналогии с пьянством ночной кошмар в поезде и ужас следующего утра был для него его delirium tremens. Но дальше аналогия прерывается. Пьяница с трудом выздоравливает от своего порока и только медленно, постепенно возвращается к жизни нормального человека. Одного потрясения для него недостаточно. Квистус же перенес двойное потрясение - собственное состояние и внезапное столкновение с тем, что для всех людей единственно вечное и неизбежное, и тогда висевшая над ним пелена спала с него и он увидел смерть глазами здорового человека.

И теперь глазами здорового человека он оглянулся на свое вчерашнее состояние. Он содрогнулся от отвращения. Он был безумен... Размышление нашло на него. Он, действительно, много пережил; ни один человек после Иова не был так обездолен; открытие человеческой низости и измены убило его детскую веру в людей. Но почему потеря веры сделала его безумным? Что сделал его мозг для переработки полученного впечатления? Он пришел к заключению, что он не терял этой веры ни во время своей сумасшедшей ночной прогулки по Лондону, ни во время своей ужасной ночи в вагоне. Теперь у него не было желания совершать подлости. Мысль о дьяволе, ради него самого, стала отталкивающей. Его "я", которое было чисто и которое он привык уважать, было загрязнено. Где же найти очищение?

Был он безумен? Если да, как он мог верить своей памяти? К счастью, все его попытки совершить подлость остались бесплодными. Даже Томми не пострадал, потому что не исполнил его желания и приобрел на свой счет две тысячи фунтов. Но возможно, что он совершал подлости и забыл о них? Может быть, таковые были совершены через его трех агентов? Он тщетно ломал себе голову.

Время в Марселе проходило уныло. Добрый самаритянин Пойнтер отправился в Девоншир успокоить свою тоскующую душу видом английских полей. Клементина и Квистус проводили его и вместе отправились по шумным улицам обратно. Следующий день Квистус был предоставлен сам себе, потому что Клементина сообщила девочке о смерти отца и не отходила от нее. Он одиноко бродил по городу, ища тени и купаясь в собственной меланхолии. Он нашел на следующий день Шейлу очень подавленной. Она поняла, что ее отец ушел к матери на небо. Она поняла, что больше никогда его не увидит.

Клементина сообщила Квистусу о горе ребенка. Как она плакала, звала отца и в конце концов уснула... Проснулась она более спокойной. Чтобы немного рассеять ее, они взяли таксомотор. Она свободно поместилась между ними и, казалось, что их присутствие успокаивало ее. Пинки также доставляла ей большое облегчение. Пинки была глупой, говорила она, и разговаривать не умела, но она была волшебной принцессой, а они всегда дружественны к людям.

- Раньше вы катались когда-нибудь в таксомоторе? - спросил Квистус.

- О, да. Конечно, - ответила она своим звонким голоском. - У дадди был в Шанхае автомобиль и он часто брал меня с собой.

Ее губы задрожали, слезы брызнули из глаз и, задыхаясь от плача, она прижалась к Клементине.

- О, дадди!.. Я хочу дадди!..

Клементина возмутилась.

- Зачем вы ей напомнили об отце, расспрашивая об автомобиле?

- Мне очень жаль, - оправдывался Квистус, - но откуда же я мог знать?

- Совсем мужчина, - кипятилась она, - ни на грош здравого смысла...

За обедом она извинилась в своей обычной резкой манере.

- Я была неправа насчет автомобиля. В самом деле, откуда вы могли знать? Вы могли заговорить о паровом котле, и он мог также оказаться у ее дадди. Бедная крошка...

- Да, бедная крошка, - задумчиво согласился Квистус, - не знаю, что из нее выйдет.

- Это будет нашим делом, - значительно возразила она, - вы, кажется, этого до сих пор не учитываете?

- Не совсем... Я еще должен привыкнуть к этой мысли...

- Вчера, - заметила Клементина, - вы заявили, что влюбились в нее.

- Многие мужчины, - слабо усмехнулся Квистус, - влюблялись в особ вашего пола, но не знали, что с ними делать.

Лицо Клементины смягчилось.

- Вы, кажется, становитесь более человеколюбивым. Кстати, у нас есть еще один вопрос, который нужно разрешить. Скажите, пожалуйста, думаете ли вы все продолжать свои дьявольские намерения по отношению к Томми Бургрэву?

Этот вопрос висел у нее на языке уже двадцать четыре часа - с тех пор, как он казался выздоровевшим. С большим самообладанием она выжидала удобного случая. Теперь он как раз представился, и Клементина была не из тех, которые легко выпускают его из рук. Квистус положил ножик и вилку и откинулся на спинку стула. Зная ее привязанность к юноше, он уже давно поджидал с ее стороны намеков по этому поводу. Но ее прямая атака смутила его. Не должен ли он давать отчет в своих дьявольских начинаниях? Это до сих пор не приходило ему в голову. Он намеревался, лишив его наследства, написать ему об этом, попутно сообщая о положенных на его имя выигранных на скачках деньгах. Но мысль о плагиате заставила его отказаться от этого намерения, а затем он и совершенно забыл об этом до сегодняшнего дня.

- Прежде всего, - начал он, смотря в тарелку, - я не лишил Томми наследства; я не прекратил ему выдач и положил на его текущий счет большую сумму.

Клементина подняла брови и уставилась на него. Он, кажется, рехнулся более чем когда-либо! Лжет он или нет? Томми ей ни слова не говорил ни о чем подобном. Томми был воплощенная искренность.

- У мальчика нет ни пенни, кроме пятидесяти фунтов, оставленных ему матерью.

Он спокойно встретился с ее пронизывающими черными глазами.

- Я сообщаю вам действительные факты. Он мог быть не уведомлен об увеличении его капитала. - Он провел рукой по лбу, вспоминая о миновавшем, странном периоде.

Очевидно, он говорил истину. Все это было очень загадочно.

- Для чего же, во имя Бедлама, сыграли вы с ним всю эту комедию?

- Это другой вопрос, - сказал он, избегая ее взгляда. - Я хотел подвергнуть испытанию его любовь к искусству.

- Вы можете утверждать это сколько хотите, но я вам не верю.

- Я попрошу у вас, Клементина, - ответил он, - как большого одолжения, предать все это забвению.

- Что ж, хорошо, - согласилась Клементина.

Они продолжали свой обед. Внезапно ему в голову пришла следующая мысль. Он старался выяснить себе все, что произошло во время периода его безумия.

- Если у Томми нет ни одного пенни, - осведомился он, - на какие же средства он путешествовал по Франции?

- Знаете что, поговорим о чем-нибудь другом, - перебила она. - Меня уже тошнит от Томми.

Она мысленно видела радость Томми и Этты, узнавших счастливую новость. Она слыхала, как он говорил, что она может надеть теперь померанцевые цветы и идти венчаться. Она слыхала, как Этта кричит ей:

- Дорогая Клементина, бегите скорей и купите мне флер-д'оранж.

Были минуты, когда она не знала, прижать ли их к груди или посадить обоих в один мешок и бросить в Сену.

- Меня тошнит от Томми, - заявила она.

Но здоровый мозг интеллигентного человека уже начал соображать.

- Клементина, - сказал Квистус, - вы платили издержки Томми.

- Хорошо, предположим, что это так, - вызывающе сказала она и быстро добавила по женской привычке предупреждая возражение: - Он - ребенок, а я старая женщина. Я еле-еле заставила его согласиться. Я не могла ехать одна во Францию... то есть я бы могла поехать одна даже в геенну, но мне было бы скучно. Он для моего удовольствия пожертвовал своей гордостью. Что вы имеете сказать против этого?

Волна стыда залила лицо Квистуса. Это было ужасно, что его родственник - сын его сестры - жил на счет женщины. В этом нужно было обвинять только его.

- Клементина, - начал он, - это очень щекотливая тема и я надеюсь, что вы поймете меня... так как ваше великодушие было основано на несчастном стечении обстоятельств...

- Ефраим Квистус, - поняв, куда он клонит, перебила его она, - кончайте обедать и не будьте сумасшедшим.

Квистусу ничего не оставалось, как продолжать свой обед.

- Вот что я вам скажу, - через несколько секунд снова вернулась она к Томми, - когда вы встретились с Томми в Париже, он ничего не знал из того, что вы мне сказали. Он продолжал считать, что вы поступили с ним зло и несправедливо... и тем не менее он поздоровался с вами так искренно и любовно, как будто ничего не случилось...

- Это верно, - подтвердил Квистус.

- Это еще раз доказывает, какой Томми хороший малый.

- Да, - сказал Квистус. - И что же?

- Это все, - ответила Клементина. - Он мог быть в данном случае совсем другим.

Квистус ничего не возразил. Да тут и не могло быть ответа, кроме разъяснения его эксцентричных поступков; но к этому он сейчас был совершенно не расположен. Резкие слова Клементины глубоко запали ему в душу. По обычной расценке его отношение к Томми было в высшей степени несправедливо, а Томми к нему - очень похвально. Не является ли случай с Томми следствием естественной человеческой неиспорченности? Его мрачная уверенность в данном случае потерпела крушение. Он выздоровел, но остатки прежнего еще не совсем исчезли.

После обеда она отпустила его. Он должен пойти в кафе, повидать людей. Она посмотрит за ребенком и напишет письма. Квистус вышел на улицу. Каннбьер был полон шумящей зажиточной публики. Солидные буржуа шли под руку со своими женами. Девушки и юноши пересмеивались. Рабочие в раскрытых рубашках, показывающих их волосатую грудь, принаряженные работницы, солдаты, нашептывающие любовные слова подругам, - все пело, смеялось, шутило, любило. Уже темнело, а со всех сторон - от кафе, окон магазинов, уличных фонарей, трамваев и автомобилей лились потоки света. Кроме того, с небес смотрела луна. Квистус и луна были, казалось, единственными одинокими на Каннбьере. Он уныло бродил по набережной. Он чувствовал себя потерянным, одиноким, среди охватившего все человечество счастья; он завидовал весело болтавшему солдату и его подруге, тесно прижавшимся друг к другу у окна ювелирного магазина. В нем неожиданно проснулась настоятельная, непреодолимая потребность в человеческом обществе. Машинально он побрел обратно к отелю, не сознавая, зачем идет, пока не увидел в вестибюле Клементину. Она уже пришпилила свою нелепую шляпу и надевала нитяные перчатки, очевидно, готовая выйти.

- Хэлло! Уже обратно?

- Я пришел просить у вас одолжения, Клементина, - сказал он. - Вас не затруднит выйти со мно... доставить мне удовольствие вашим обществом...

- Это меня нисколько не затруднит, - возразила Клементина. - Но для чего, объясните, я вам понадобилась?

- Я вам скажу, если вы не будете надо мной смеяться.

- Я смеюсь над вами, как вы говорите, когда вы действуете по-идиотски. Сейчас же ни в каком случае. В чем дело?

Он колебался. Она заметила, что ее резкость смутила его. Она решила исправить ошибку и положила свою руку на рукав ему.

- Мы постараемся быть друзьями, Ефраим, хотя бы ради ребенка. Говорите...

- Дело только в том, что я никогда не чувствовал себя таким отчаянно одиноким, как сейчас на этой людной улице.

- И вы вернулись за мной?

- И я вернулся за вами, - улыбнулся он.

- Пойдем, - решила она, беря его под руку, и они пошли таким образом, как сотни других пар по улицам Марселя.

- Так лучше? - с шутливой лаской осведомилась она, полная жалости к этому чувствительному, непонятому человеку.

Необычный для нее тон глубоко тронул его.

- Я никогда не предполагал, что вы можете быть такой милой, Клементина. И вчера утром мне очень нездоровилось и, хотя я все смутно помню, но я чувствую, что вы были очень добры ко мне.

- Я не всегда бываю носорогом, - возразила Клементина, - но что же особенно хорошее я сделала сейчас?

- Вот это, - прижал он к себе ее руку.

Клементина осознавала, что мелочи имеют гораздо больше значения, чем великие дела. Они прошлись вдоль набережной, полюбовались на мрачный, залитый луной Замок Иф, повернули по Римской улице и вышли опять на Каннбьер. Тут их прельстил только что освободившийся в углу террасы кафе столик. Они заняли его и заказали кофе. Маленькая сентиментальная прогулка под руку значительно расположила их друг к другу. Квистус был благодарен за ее грубоватую, хотя и смягчающуюся симпатию, Клементина, в свою очередь, более правильно оценила его. Впервые с приездом в Марсель они говорили на общие темы и впервые говорили не раздражаясь. До сих пор она не выносила его педантизма, он - ее насмешек. Она выходила из себя от его квиэтизма, он нервничал от ее грубости. Теперь отношения выяснились. Она решила оставить насмешки при себе, Квистус - влезать на своего конька только в случаях самозащиты. Они разговаривали о музыке, так как в кафе оказался оркестр. Их вкусы сошлись на Бахе. Мало-помалу разговор перешел на современную оперу. Квистус подметил в "Гансе-игроке" какой-то повторяющийся мотив.

- Этот, - напевая его, закричала Клементина. - Вы единственный англичанин, который это заметил.

Они переменили тему и заговорили о путешествиях. Ее странствование по Франции было еще свежо в ее памяти. Как художник, она восхищалась ее архитектурой. Оказалось, что Квистус был знаком со всеми местами, где она останавливалась. К ее большому удивлению, он во многом сходился с ней по вкусам.

- Бесценнейшие сокровища Франции, - сказал он, - в остатках умирающей готики и раннего Ренессанса. Образцом являются всем известный Дворец правосудия в Руане и западный фасад собора в Вандоме.

- Но я же была в Вандоме! - воскликнула Клементина. - Дивное стрельчатое окно, все в пламени.

- Последнее слово готики, - сказал Квистус, - погребальный костер готики - пламя. Вандом всегда казался мне концом эпохи викингов. Они погребали героев на пылающем в море корабле.

Даже "Ришелье", построенный великим кардиналом для своего отдыха, был знаком Квистусу.

- Но это поразительно, - кричала Клементина, - а я думала, что мы его открыли.

Он засмеялся.

- Я был такого же мнения. И мне думается, что каждый, кто там побывает, считает себя маленьким Колумбом.

- Что вам там больше всего нравится?

- Старина, кавалькады свиты Ришелье в костюмах Людовика XIII... шум оружия проезжающих воинов... Там легко писать на старинные сюжеты.

- Томми это сделал, - добавила Клементина, - он сделал великолепный эскиз кардинала, входящего в свою карету, окруженную телохранителями.

Это перевело их разговор на картины. Оказалось, что он был знаком со всеми галереями Европы, и с большинством современных произведений. Она и не подозревала, что он имеет такие познания в искусстве. Он ненавидел то, что он называл "кошмаром техники" ультрасовременной школы.

Клементина придерживалась того же мнения.

- Все великие произведения отличаются простотой. Поставьте пейзаж Хоббема и св. Михаила Рафаэля рядом с истерическими произведениями салона независимых и вы увидите, что стены закричат от этого хаоса.

- Это напоминает мне, - продолжал он, - небольшой эпизод на первой международной художественной выставке в Лондоне. Париж, Бельгия и Голландия выставили свои ужасы, к которым многие были непривычны. Там были женщины с оранжевыми лицами и зелеными волосами, сидящие в пурпуровых кафе; отвратительные ню, с вырисованными мускулами; портреты до того плоские, что они казались прикрепленными булавками к стене насекомыми. Я помню, что ровно ничего из этого не понял. А в середине же всего этого лихорадочного бреда висел маленький шедевр, такой законченный, простой, здоровый и в то же время полный выражения, что я остановился перед ним и стоял до тех пор, пока мне не стало лучше; затем я отправился домой. Это было удивительное ощущение прикосновения холодной руки во время горячечного бреда. У меня не было каталога, так что я до сих пор не знаю имени автора.

- Какой сюжет этой картины? - осведомилась Клементина.

- Ребенок в белом платье с голубым поясом, и даже не особенно хорошенький ребенок. Но это было восхитительное произведение.

- Не помните ли вы, - спросила она, - слева от девочки на маленьком столике перламутрового ларчика?

- Да, - вспомнил Квистус, - был такой... Вы знаете эту картину?

Клементина улыбнулась. Она так улыбнулась, что стали видны ее белые здоровые зубы. Квистус никогда не видел зубов Клементины.

- Я ее написала, - вытянув обе руки, торжественно сказала она.

Одна из ее рук наткнулась на стакан с кофе и опрокинула его. Квистус инстинктивно отскочил вместе со стулом, но большая струя кофе залила его жилет.

Торжествующая, благодарная и тронутая Клементина, не дожидаясь лакея с салфеткой, схватила свои перчатки и насухо вытерла его ими.

- Ваши перчатки! Ваши перчатки! - протестовал он.

Она, смеясь, выбросила их на улицу, где они сейчас же были подняты проходящим мальчишкой, потому что во Франции ничего не пропадает.

- Я бы вытерла вас чем угодно, за то, что вы вспомнили мою картину.

- Но, - возразил он, - комплимент, хотя был и искренен, но лично к вам не относился.

Подошедший лакей восстановил нарушенный ею порядок.

- Станем достойными осуждения, - в наилучшем настроении воскликнула Клементина, - и спросим зеленого шартреза.

- С удовольствием, - улыбнулся Квистус.

Ложась в постель, Клементина удивлялась, почему она до сих пор терпеть не могла Квистуса.

ГЛАВА XIX

Клементина легла в постель, чувствуя себя бесконечно счастливой. Не доверяя китаянке, она велела поставить кроватку Шейлы в свою комнату. Ребенок крепко заснул, прижимая к себе в самой неудобной позе безответную Пинки. Сердце Клементины забилось, когда она склонилась над ней. Все, за что она боролась и чего достигла, - совершенства в искусстве, славы и богатства, - все это было ничем в сравнении с этим божественным даром. Она вспомнила сказанную ею однажды Томми брезгливую фразу: "У женщины разум забит ее полом". Теперь она познала истину этой фразы и поблагодарила Бога за нее. Она неслышно разделась и босая ходила по комнате, боясь разбудить ребенка.

Она была кроме того счастлива своим примирением с Квистусом; впервые у нее появилось желание ближе узнать его и добиться его дружбы; в ней росло решение внести больше оживления в его жизнь. Как хорошая хозяйка, которая, входя в дом одинокого человека, моет и выставляет окна, натирает полы, снимает паутину и приносит с собой свет и радость, так и Клементина решила освежить и обновить одинокое сердце Квистуса. Он богато одарен. Во всяком случае, человек, помнивший столько лет ее картину, чего-нибудь да стоит. Они с Шейлой обратят его в ангела. Улыбаясь при этой мысли, она и заснула.

Клементина не выносила дураков. Поэтому, считая Квистуса дураком, она столько лет не признавала его. Поэтому же она не выносила постоянно безмятежно улыбающейся няньки-китаянки.

- Я видеть не могу, как она умывает ребенка, - объявила она, - я стану кусаться, если она еще сейчас здесь останется.

В результате, посоветовавшись с Квистусом и с консулом, Клементина отправила няньку с первым пароходом в Шанхай. В Лондоне для девочки будет нанята настоящая христианская нянька, которая научит ее молитвам и опрятности; и во всяком случае, она сама будет наблюдать за развитием Шейлы.

- Я не желаю сделать из нее легкомысленную юную девицу, - заметила она, - я смогу держать ее в руках, не в пример вам.

- Каким образом может это меня касаться? - осведомился Квистус.

- Но вы же будете ответственны за нее, пока она будет в Руссель-сквере.

- В Руссель-сквере? - повторил он.

- Да. Она будет жить частью со мной, частью с вами. Поочередно, по три месяца с каждым из нас. Где же, вы думали, ребенок будет жить?

- Честное слово, - сказал он, - я об этом совсем не думал... хорошо... хорошо...

Он зашагал по вестибюлю, обдумывая это новое неожиданное предложение. Что он будет делать с пятилетней девочкой в мрачном неприветливом доме? Это нарушит все его привычки. Клементина искоса следила за ним.

- Вы, кажется, хотели все заботы взвалить на меня?

- Нет, нет... - поспешно возразил он. - Конечно, нет. Я великолепно понимаю, что мы должны нести ответственность пополам. Но, мне кажется, ей будет очень тоскливо жить со мною...

- Вы можете приобрести кошек, собак и лошадей и устраивать детские рауты.

Шейла, погруженная в расследование парижского туалета, купленной ей Клементиной дорогой куклы, подняла головку.

- Тетя говорит, что я буду жить с вами... я буду у вас хозяйкой дома.

- Как так? - осведомился Квистус.

- Я буду настоящей леди, сидеть на конце стола и занимать гостей.

- Кажется, она ничего не имеет против меня, - улыбнулся он.

- Конечно, - подтвердила Клементина, сознавая, что он никогда не поймет той жертвы, которую она приносит.

Настал день погребения Вилля Хаммерслэя на маленьком протестантском кладбище. Служил капеллан, состоявший при консульстве. На панихиде присутствовали только взрослые, так как сочли этот обряд слишком мрачным для ребенка. Клементина так плакала, как будто хоронила свою юность. Квистус стоял с печальным лицом и влажными глазами. Теперь он был здоров. Теперь он мог жить спокойно. Но он знал, что воспоминание об умершем будет для него всегда исполнено горечи. Разум не мог побороть его. Лучше было все забыть... предоставить мертвецам погребать своих мертвецов. Ребенка он возьмет ради него самого на свое попечение. Если же она, сделавшись взрослой, отвернется от него и отплатит ему изменой и неблагодарностью, то это присуще всем. Он во всяком случае останется верен своему слову. После панихиды он несколько времени молча смотрел на могилу. Клементина прижалась к нему и указала на гроб.

- Он, может быть, и обманул вас, но он верил вам, - тихо сказала она.

- Это верно, - ответил Квистус. И когда они печально возвращались обратно, он несколько раз повторял про себя: - Он обманул меня, но он верил мне.

В тот же вечер они выехали в Париж.

Клементина не дала знать Этте и Томми о своем приезде, а Квистус не предупредил Хьюкаби, не желая, чтобы они пришли встречать их в половине восьмого утра. Они одиноко стояли на Лионском вокзале, пока носильщики сносили их багаж в кэбы. Взрослые чувствовали настоятельную необходимость расстаться, хотя бы на несколько часов, потому что они решили завтракать вместе. Шейла расплакалась. Она прочно сжилась с дядей Ефраимом, и эта разлука поразила ее. На его обещание часто видеться она обняла его и поцеловала. Он уехал, унося с собой ощущение прикосновения свежих детских губок.

Он должен был распутать теперь завязанные им в Париже отношения. Глубокий стыд овладел им. Что скажет он теперь Хьюкаби, которому из преступных, злых побуждений обещал дальнейшую приличную жизнь? Как он посмотрит в глаза безупречной кроткой м-с Фонтэн, дружбы которой он добивался с таким злостным намерением? Она так доверчиво и открыто пошла ему навстречу! Обмануть ее было то же самое, что обмануть только что поцеловавшего его ребенка. Она имела полное право требовать от него удовлетворения. Неудавшееся оскорбление все же им остается, а он, Квистус, оскорбил женщину. Он должен дать ей удовлетворение, хотя бы для того, чтобы восстановить собственную честь. Но каким образом? Бескорыстной и верной услугой.

Я думаю, что когда он пришел к этому заключению, не один ангел плакал и в то же время хотел искусить его.

Он вспомнил и о Вандермере и о Биллитере.

Он содрогнулся, как при мысли о чем-то нечистом. Он выбрал этих людей, как слуг зла. Он сделал их поверенными своего безумия. И они эксплуатировали его. Он вспомнил их предложение... Слава Богу, что из этого ничего не вышло. Биллитер, Вандермер и Хьюкаби были единственными, знавшими его плачевную тайну. Он готов был громко кричать: "грязь! грязь!"

И теперь, когда его душа содрогнулась от ужаса, поцелуй ребенка казался ему символом очищения. - Прежде всего нужно расстаться с Хьюкаби. Дружба с подобным человеком была невозможна. Через час после ванны и завтрака он сидел с Хьюкаби в гостиной. Хорошо одетый, опрятный, трезвый Хьюкаби сообщал ему новости. М-с Фонтэн ввела его в общество своих французских друзей. Она чувствовала себя хорошо и изобретала новые развлечения, чтобы остаться подольше в Париже. Леди Луиза нашла себе кавалера в лице пожилого французского маркиза, обладавшего большими гастрономическими познаниями.

- Леди Луиза, - облегченно вздохнул он, - очаровательная леди, но не особенно развитая в умственном отношении спутница.

- Вы, на самом деле, ищете умственно развитых людей, Хьюкаби? - осведомился Квистус.

Хьюкаби закусил губу.

- Вы помните наш последний разговор? - выговорил он наконец.

- Помню, - ответил Квистус.

- Я просил вашего содействия. Вы обещали, я говорил серьезно...

- А я нет... - сказал Квистус.

Хьюкаби схватился за ручки кресла, он не знал, что ему возразить.

- Я хотел сообщить вам, - перебил его Квистус, - о происшедших с тех пор переменах. Я уехал из Парижа больным, а вернулся здоровым. Я хотел бы, чтобы вы учли все значение моих слов... Я повторю их.

Он повторил. Хьюкаби зорко посмотрел на патрона, который с улыбкой выдержал испытание.

- Мне кажется, что я понимаю, - медленно начал он, - значит, Вандермер и Биллитер...

- Я навсегда выбрасываю Вандермера и Биллитера из своей жизни, конечно, предварительно обеспечив их.

- Без сомнения у них аппетиты гораздо больше, чем вы можете им дать, - возразил Хьюкаби, мозг которого лихорадочно работал. - Вы должны поставить им свои условия.

- Я не думаю этого, - сказал Квистус.

- Только вор знает вора, - с горечью возразил Хьюкаби. - Я говорю для вашей же пользы.

Он закрыл глаза рукой, как бы прячась от их ненавистных лиц. Они замолкли. Хьюкаби провел языком по пересохшим губам.

- Как же я? - спросил он наконец.

Квистус молча махнул рукой.

- Мне кажется, что вы правы, не выделяя меня, - продолжал Хьюкаби. - Бог видит, что я не смею их судить. Я был все время заодно с ними. - Квистус кивнул. - Но я не могу вернуться к ним.

- Вам не будет надобности возвращаться к ним, получая от меня, как и они, пенсию.

Хьюкаби весь затрепетал в своем кресле.

- Если только существует Бог на небе, я не хочу иметь ни одного пенни от вас на таких основаниях.

- Почему?

- Потому что мне не нужны ваши деньги. Я хочу быть в состоянии добывать их лично честным трудом. Я хочу от вас только помощи и сочувствия... Я хочу, чтобы вы помогли мне жить честно и трезво. Вы не можете сказать, что я не исполнил данного вам при отъезде обещания. Я до сих пор не имел ни капли алкоголя во рту, и если вы поможете, я клянусь, что никогда не дотронусь больше до него. Чем могу я вам доказать, - ломая себе руки, воскликнул он, - что я говорю серьезно?

Квистус размышлял. Вдруг на его лице появилась улыбка, та самая полунасмешливая, милая улыбка, которой Хьюкаби не видал у него с последнего печального обеда, и которая доказала ему, что перед ним прежний Квистус.

- В последние дни, - сказал Квистус, - я заключил дружбу со своим прежним заклятым врагом, художницей мисс Клементиной Винг, которую вы видели в "Коломбине". Я хочу, чтобы вы с ней встретились. Я не хочу обидеть вас, дорогой Хьюкаби, но случившиеся со мною в последнее время странные вещи поневоле заставляют меня не доверять собственному суждению. Я надеюсь, что вы меня понимаете?

- Не совсем. Вы хотите рассказать...

Квистус вспыхнул и смутился.

- Неужели после двадцатилетнего знакомства вы так мало меня знаете?

- Извините, - смиренно сказал Хьюкаби.

Квистус снова улыбнулся, вспоминая Клементину.

- Во всяком случае, дружище, - продолжал он, - если вы даже не заслуживаете ее одобрения, она сделает вам массу добра.

Сердце Хьюкаби благодарно забилось при виде этой улыбки. Но его душа наполнилась сомнением при воспоминании о Клементине, ворвавшейся в "Коломбину" как французский революционный генерал. Но тут уже ничего не поделаешь, нужно надеяться на свое счастье...

Немного позднее Квистус встретился с оскорбленной им безупречной женщиной... Она приветствовала его радостно, протянув обе ручки. Без него Париж был для нее пустыней. Почему он не написал, хотя бы одну маленькую строчку? А! Она понимает. Было слишком тяжело. Но это ничего, она надеется, что Париж будет для него противоядием. Квистус согласился с этим на условии принимать его в умеренных дозах. Одетая с изысканной простотой, она делала ему честь своим присутствием. Квистус был счастлив, что теперь он может встречаться с ней как честный джентльмен, а не коварный служитель зла.

- Расскажите мне про себя, - сказала она, направляясь с ним к дивану. Ее дружеский и интимный тон окончательно околдовал терзающегося раскаянием антрополога.

Он рассказал вкратце марсельские события, сообщил о своем опекунстве, о Шейле, о ее милых выходках, о своем ужасе, когда Клементина впервые оставила его с ней наедине.

М-с Фонтэн сочувственно улыбалась и с невольной нежностью заметила:

- Заботы совершенно переменили вас. Вы вернулись совсем другим человеком.

- В каком смысле?

- Я не могу определить этого...

- Постарайтесь.

Она встретила его серьезный вопросительный взгляд и опустила глаза.

- Я бы сказала, что вы стали более человеколюбивым.

Веки Квистуса затрепетали. Клементина сказала то же самое. Не крылось ли здесь причины превращения безумного Квистуса в нормального? Он вспомнил поцелуй ребенка.

- Наверное, это произошло благодаря моим новым обязанностям, - улыбнулся он.

- Я бы очень хотела увидеть ее, только это едва ли случится, - сказала Лена Фонтэн.

- Она придет сюда вместе с мисс Винг завтракать, - возразил Квистус, стремясь, чтобы его хорошие друзья лучше познакомились и оценили друг друга. - Хотите вместе с леди Луизой присоединиться к нам?

- С наслаждением, - заявила Фонтэн. - Я бы очень хотела поближе узнать мисс Клементину Винг.

Квистус не заметил никакой задней мысли в ее словах.

В означенное время в дверях залы появились Клементина и Шейла в сопровождении Томми и Этты. Квистус вскочил им навстречу. Схватил подбежавшую Шейлу на руки и поцеловал ее.

- Вы этих детей не приглашали к завтраку, но я захватила их.

- Очень рад им, - улыбнулся Квистус.

Сияющий радостью Томми пожимал ему руку.

- Я вам говорил, что мы увидимся в "Континентале". Клянусь Юпитером, я очень рад видеть вас! Я был страшным ослом. Я думал...

- Ш-ш-ш, - остановил его Квистус, - очень рад вас видеть, дорогая мисс Конканнон.

- Она больше известна под именем Этты, - с гордостью произнес Томми.

Клементина указала на них своим большим пальцем.

- Помолвлены. Молодые идиоты!

- Дорогая мисс Этта, - беря руку покрасневшей девушки, сказал Квистус, - мой друг Томми - необыкновенно счастливый парень! Вы уже подружились? - кивнул он на Шейлу.

- Она - дорогуша! - восторженно воскликнула Этта.

- Вы плут, Клементина, - объявил Томми, - зачем вы нас выдали?

- Вы сами себя, дурачки, выдали. Вся публика улыбается с тех пор, как вы здесь.

Ее взгляд упал на троих друзей Квистуса.

- Боже, опять эти люди.

- Это мои очень хорошие друзья, - сказал Квистус. - Я хотел, чтобы вы встретились с ними в более нормальных условиях.

Он умоляюще посмотрел на нее; губы Клементины скривились в улыбку.

- Все нормально, - заявила она. - Не бойтесь. Я буду вежлива.

Таким образом произошло, что обе женщины снова встретились. Лена Фонтэн - само изящество - в изысканном отделанном мехом костюме и большой черной со страусовыми перьями шляпе, красиво оттенявшей нежные очертания лица; Клементина, грубоватая, неопрятная в своей скверно сшитой коричневой юбке и жакете и тяжелых ботинках; снова как две рапиры скрестились их взгляды. И как только они отвернулись друг от друга - Клементина повернулась к леди Луизе, - она почувствовала, что взгляд другой скользит по ней с ног до головы. Иногда ревность дает женщине глаза на спине. Она быстро обернулась и подметила тень подозреваемой улыбки. Впервые она почувствовала себя неказистой. Она колебалась, но немедленно мысленно умыла себе руки. Что ей до этой женщины и этой женщине до нее?

Когда представления были закончены, Квистус повел все общество к ресторану.

- Клементина, - сказал он, - могу я просить вас уступить почетное место моей нежданной, но тем не менее желанной и приветствуемой гостье?

Он указал на краснеющую Этту, которой Томми объяснял в это время на ухо, что его дядя имеет привычку говорить книжным языком.

- Дорогой друг, - возразила Клементина, - суньте меня куда хотите, но только рядом с ребенком, чтобы никто не накормил ее анчоусами и устрицами.

Она великолепно поняла в чем дело. Второе почетное место было предоставлено Лене Фонтэн. Она смущала г-жу Фонтэн. Ну и что?

Они заняли круглый стол. Справа от Квистуса поместилась Этта, слева Лена Фонтэн, затем Шейла с Пинкой для придания себе мужества; затем Клементина с Хьюкаби с левой стороны; дальше леди Луиза и Томми рядом с Эттой. Клементина сдержала свое слово и была очень вежлива со всеми. Томми, к величайшему облегчению Хьюкаби, занимал леди Луизу, что дало ему возможность завязать с ней горячую беседу по поводу выставленной ею в Салоне и возбудившей всеобщее внимание картины. Он не сказал ей, что для возобновления памяти он сегодня же утром побывал в "Гранд-паласе". Он хвалил технику. У нее та Веласкесовская манера, которой тщетно добиваются многие художники. Это ей понравилось. Веласкес был для нее богом. Одним из лучших воспоминаний ее молодости было ее восхищение Веласкесом в Мадриде.

- Я также пытался над ним работать, - сказал Хьюкаби, - я писал для одной фирмы монографии, - просто компиляции великих художников.

Этого было достаточно, чтобы расположить Клементину в его пользу. Она узнала, что он был когда-то членом Колледжа Тела Христова в Кембридже. Найдя в ней не злоязычную бой-бабу, против которой он уже был предубежден, а откровенную интеллигентную женщину, он забыл свое намерение во что бы то ни стало понравиться и говорил естественно, как образованный человек.

В результате он заслужил полное одобрение, о чем она и сообщила Квистусу на следующий день.

По отношению к м-с Фонтэн ей было труднее сдержать свое обещание. Во время завтрака ее неудовольствие возрастало. Она ничего не имела против и было вполне естественно, что Квистус оказывал Этте, как невесте Томми, маленькие знаки внимания, но было совершенно недопустимым, что он относился точно так же к Фонтэн, да еще с легким оттенком интимности. Клементина подметила в ней замашки собственника с торжествующим сознанием могущества своего очарования. Она постоянно отвлекала внимание Квистуса на себя, как только он обращался к Клементине с каким-нибудь замечанием. Ее обхождение давало понять Клементине, что хотя художник-портретист и играет большую, главную роль в студии, но в свете он должен уступить пальму первенства обаятельной женщине. Между тем Клементина была женщиной, характер которой не отличался уступчивостью. Она с трудом заставляла себя быть вежливой с м-с Фонтэн. Все же не обошлось без извержения вулкана.

Клементина потребовала у метрдотеля подушку, потому что Шейле было слишком низко сидеть. Затем, увлекшись разговором с Хьюкаби, она не заметила, как лакей принес подушку; когда она обернулась, то м-с Фонтэн уже поднимала Шейлу со стула. Не выдержав, грубым движением она вырвала из рук соперницы ребенка и сама усадила его на подушку. Ей было безразлично, что Квистус и остальные подумали о ней. Она не дозволит этой чужой женщине касаться ее ребенка. Она не могла помешать ее флирту с Квистусом, но ни одна женщина не позволит кому-нибудь стать между ней и ее приемышем.

Инцидент прошел почти незамеченным. Завтрак окончился благополучно. Кроме двух женщин, все остальные были довольны вновь приобретенным знакомством. Этта нашла Квистуса самым лучшим человеком, после своего отца. Клементина в знак особой милости разрешила Хьюкаби вход в свою студию. На Шейлу ее новые друзья произвели огромное впечатление. Квистус потирал себе руки при мысли об удачном завтраке. Казавшиеся непримиримыми, видимо, примирились, все затруднения были устранены, все опять рисовалось ему в розовом свете.

Но Томми заметил историю с Шейлой.

- Этта, - сказал он, - я был близко знаком с Клементиной много лет и, оказывается, я ее все-таки недостаточно хорошо знал.

- В чем дело? - спросила девушка.

- Сегодня я впервые сделал открытие, - сказал он, - что милая старушка ревнива, как кошка.

ГЛАВА XX

- Мои дорогие дети, я вам говорю, что мы поедем поездом, - заявила, топнув ногой, Клементина. - Я вовсе не намерена ради удобства шофера трястись столько времени обратно в Лондон.

Она уже достаточно насладилась удобствами тридцатипятисильного мотора и горела желанием скорее доставить Шейлу в Ромнэй-Плейс.

- Что касается вас, - добавила она, - то вы и так чересчур долго наслаждались обществом друг друга...

Единственное, что ее удерживало в Париже - это желание узнать, как далеко зашла дружба между Квистусом и ненравившейся ей леди. Разговор с недалекой леди Луизой скоро дал ей понять, что это было из новых симпатий. Клементина тщетно искала разгадки такой поражающей интимности. Она считала, что Квистус, как бы находящийся под ее покровительством, не сможет долго ей противостоять. Леди могла быть в высшей степени обаятельна, вращаться в высших кругах, но Клементина не доверяла ей; она была лукава и неискренна. Ее беседа выдавала скорее хорошую память, чем ум; у нее была еле заметная вульгарность, тщательно скрываемая хорошим воспитанием; она была недопустимым компаньоном для чувствительного и высокообразованного Квистуса. В ней было еще что-то, что сбивало Клементину с толку и в высшей степени возбуждало ее любопытство.

Клементина далеко не обладала совершенством и не искала его в мире. Как художник она требовала света и теней.

- Я вам не напишу портрета ангела, - говорила она, - за пятьдесят тысяч фунтов. Если же он придет ко мне пить чай, я прежде всего собью ему его крылья.

Оказывалось, что в Лене Фонтэн нельзя было отрицать присутствия света и теней. Но существует возмущающий и оскорбляющий художника фальшивый ракурс. Лена Фонтэн возмущала и оскорбляла чутье Клементины.

Клементина оглянулась на свое сердце. В нем было занято мало комнат, но в занятых жилец оставался навсегда. И теперь получилось такое ужасное положение. Она впустила его в самую лучшую комнату для гостей, а он вместо того, чтобы наслаждаться своим преимуществом, почти весь высунулся из окна, прислушиваясь к словам какой-то негодяйки. Разве мог кто-нибудь осудить ее, если она чувствовала непреоборимое желание тянуть его за фалды обратно.

Но так как никакого подходящего предлога не оказалось, она принуждена была на следующий день отправиться на Северный вокзал, чтобы продолжить свой путь в Лондон.

Квистус явился на вокзал с полными руками пакетов. Благодаря им он даже не мог снять шляпу и только улыбался, по уверению Томми, как рождественский дед.

Тут был большой букет орхидей для Клементины (удивительно необходимый для поездки из Парижа в Лондон), огромная бонбоньерка конфет для Этты; шерстяной баран, открывающий рот и поющий арию о драгоценностях из Фауста, для Шейлы и золотые часы для Томми.

Поющий баран доставил много удовольствия, как Шейле, так и станционным служащим. Целая толпа собралась посмотреть на имевшего вид ученого англичанина, показывающего барана открывшей ротик, похожей на цветок, девчурке. Даже носильщики забыли свои "Attention!" ("Внимание!" (франц., англ.)) и останавливались с багажом перед невиданным зрелищем. Квистус только тогда заметил собравшихся зрителей, когда баран пропел свою последнюю ноту.

- Боже милостивый! - воскликнул он.

- Сделайте еще раз, - заставив улыбнуться окружающих, попросила своим звонким контральто Шейла.

- Ни за что на свете, моя дорогая. Томми, возьмите скорей от меня эту чертовщину. Дорогая, - продолжал он, беря Шейлу на руки, - я слишком хорошо знаю Томми, чтобы не предсказать, что следующие семь часов он будет не переставая заводить эту штуку.

Она успокоилась, рассматривая оставленное для них купе. За ними следовали Томми с бараном, Клементина и Этта.

- Этот младенец - настоящее чудо, - заявил Томми, - она завоюет чье угодно сердце.

Клементина, к которой он обратился с этим заявлением, пройдя молча несколько шагов, возразила:

- Я надеру вам уши, Томми, если еще раз услышу что-нибудь подобное.

Он был ошеломлен. Он отдал должную дань восхищения горячо любимому ею ребенку. Чего она еще хотела? Она прошла вперед, предоставив ему решать этот вопрос с Эттой, согласившейся, что Клементина последние два дня была в очень повышенном настроении духа. Как они не могли догадаться, что причина влажных глаз Клементины не имела ничего общего с увлечением Шейлы поющим бараном и ее желанием, чтобы ее нес Квистус? Они не могли даже представить себе действительную причину, одно предположение которой заставило бы их разразиться неудержимым хохотом. И как мог Томми догадаться, что эта фраза заставила ее переселить его из сказочной страны на землю? Что мог об этом знать Томми? Что знаем мы, мужчины, вообще о женщинах? Часто, воображая, что мы ходим по твердой земле, мы и не подозреваем, что на самом деле гуляем по краю пропасти. Мы ничего не знаем об их переживаниях и тайнах... Кто может разгадать Джиоконду? Во всяком случае, Леонардо да Винчи будет последним из них. Мы всегда знаем, как поступить в данном случае мужчине, но никогда нельзя предугадать то же самое со стороны женщины. Поэтому мы должны простить Томми, что его ошеломило заявление Клементины. Он решил искать защиты у Этты, возможно, попав из Сциллы в Харибду... Но пока что Харибда сидела и улыбалась, как самое невинное существо на свете.

Клементина и Квистус прогуливались по платформе, оставив всех своих троих детей в купе.

- Я надеюсь, что вы скоро вернетесь в Лондон? - заметила Клементина.

- Я думаю, - согласился Квистус. - После розыгрыша Гран-при Париж быстро опустеет.

- Попугай, - негодуя на утешительницу, подумала она, но ласково осведомилась: - Не все ли вам равно, пуст Париж или нет?

Он добродушно улыбнулся.

- Искренне говоря, абсолютно безразлично... Да... Мне нужно ехать домой.

- Конечно, вам придется приводить в порядок дела Хаммерслэя, но я надеюсь, что вы займете еще чем-нибудь свой ум.

- Я хочу приняться за систематический труд, - ответил он.

- Какого рода?

- Я думаю развить, - начал он каким-то оправдывающим тоном, - свою маленькую книгу "Домашнее искусство в эпоху неолита", в обширный научный трактат. Я годами собирал для этого материал и горю нетерпением начать.

- Начинайте завтра же, - посоветовала Клементина, - и когда вы почувствуете себя одиноким, приходите почитать его мне и Шейле.

Таким образом произошел неожиданный, непредвиденный союз между Клементиной и доисторическим человеком. Челюсти мертвецов бывают иногда хоть для чего-нибудь полезны.

- Все в вагон, - крикнул кондуктор.

- До свидания, дорогая Клементина, - сказал Квистус, - у нас была на этот раз памятная встреча.

- Да, это верно. Вы провожаете сейчас троих очень счастливых людей.

- Почему не четверых?

Но она криво усмехнулась и сказала:

- До свидания. Бог благословит вас и сохранит от зла, - добавила она, влезая в вагон.

Поезд тронулся под звуки арии о драгоценностях из Фауста, и Шейла посылала ему воздушные поцелуи. Он отвечал ей, пока ее бледное маленькое личико не исчезло. Затем он вернулся мыслями к Клементине.

- Самая лучшая, но и самая загадочная женщина в мире, - решил он.

Это являлось очень странным замечанием для человека, привыкшего к научной точности.

Не имея никакого понятия о загадочности, он отправился к оскорбленной им женщине, которая пригласила его завтракать вместе. Она радостно приветствовала его. Эта рыбная торговка, как она назвала в интимной беседе с леди Луизой Клементину, начала действовать ей на нервы. Даже теперь, когда она уехала, Квистус все еще оставался под ее влиянием. Ребенок был связующим звеном, и ей нужно было пустить в ход все свое обаяние, чтобы разорвать эти цепи.

После завтрака она имела серьезный разговор с Хьюкаби. Завтракавшая публика рассеялась группами по залам ресторана в Булонском лесу, и они оказались предоставленными друг другу. Их разговор в день отъезда Квистуса в Марсель имел большое влияние на их обоюдные отношения. Во время отсутствия Квистуса они стали друзьями и обменивались откровенностями. Хьюкаби убедил ее в своем намерении исправиться. Он рассказал ей свою жизнь. Он никогда не отказывался от работы, но она как-то странно бежала от алкоголика; он был учителем, журналистом, компилятором в Британском музее; он бросался всюду; он не имел предрассудков в финансовом отношении. Его знал голод. Лена Фонтэн содрогалась при мысли об ужасах, через которые он прошел. Теперь он добивался только чистоты душевной, телесной и окружающей среды. Она поняла. Она всегда имела материальную чистоту; но так же, как и он, должна была стремиться к чистоте своей жизни. Для него, для мужчины с природным стремлением к честному труду, это не представляло труда. Но какие горизонты могли открыться для нее, усталой женщины с разбитой душой? Она в свою очередь передала ему инциденты своей жизни, от которых он содрогнулся.

- Забудьте их, забудьте их... - посоветовал он.

Она горько улыбнулась.

- Что может быть хорошего для хищной птицы, решившей принять вид голубя?

- Она может, пока еще не поздно, выйти замуж, - возразил он.

- Выйти замуж! За кого? - Она не посмела доверить ему свои тайные надежды. Она не передала ему бывший у нее с Квистусом многознаменательный разговор. Но она была рада приезду Квистуса гораздо больше, чем предполагал Хьюкаби. И она была бесконечно счастлива, что может встретиться теперь с ним при нормальных условиях. Они прошли в сад, где нашли маленькую скамейку под деревьями.

- Сядем здесь, - сказала она. - Тут так прохладно и спокойно. Эта жизнь а ля кабаре начинает мне действовать на нервы. Я смертельно устала от всего этого...

Хьюкаби засмеялся.

- Эта новость мне нравится.

Она взяла у него сигаретку. Некоторое время оба молча курили.

- Как ваши дела? - спросила она.

- Огромными скачками идут вперед. Я становлюсь писакой. Я - виртуоз. Я счастлив. Труд - добродетель. Для меня настоящая добродетель отдаться труду.

- Какому труду?

- Я сотрудничаю вместе с нашим другом в его новой книге, - с легким оттенком хвастовства ответил Хьюкаби. - Отсюда мне может открыться возможность стать секретарем антропологического общества.

- Вам везет, - сказала Лена Фонтэн.

- А как ваши дела?

- Как всегда... Никто не нуждается в добродетели женщины...

- Кроме мужа, что я вам уже не раз предлагал.

- Кого же вы имеете на примете?

Он посмотрел на нее любующимся взглядом, она могла быть предметом желания любого мужчины.

- Ваш покорный собеседник не имеет никаких шансов? - шутливо осведомился он.

- Никаких, - засмеялась она.

- Вы простите мою дерзость, но, будучи галантным, я все-таки должен был предложить себя.

- Нет, - добродушно возразила она. - Вы не должны были этого делать. Если бы вы имели пять тысяч ежегодного дохода, я бы еще подумала, потому что вы мне не противны. Но так как вы их не имеете, то я в вас не нуждаюсь, как в муже, конечно.

Они засмеялись над ее шуткой. Внезапно она замолкла и нахмурилась.

- Евстас Хьюкаби, друг вы мне или нет? - спросила она, наклонившись к нему через стол.

Она хотела быть совершенно искренней с этим человеком, искания которого она только что оттолкнула. Но она забыла про великолепную красоту своих глаз и близость своего лица к его.

- Друг ли? - воскликнул он, кладя свою руку на ее. - Как вы могли усомниться в этом?

- Я могу поклясться!

- Догадываетесь вы, зачем я здесь остаюсь, как будто только теряю время?

- У меня были некоторые предположения, но мне самому они показались абсурдом.

- Какой абсурд?

- Квистус - муж?

- Да. Почему нет?

Он оставил ее руку и откинулся на стуле, теребя бороду.

- Он вам нравится?

- Да. Отчасти. И вполне искренно. Конечно, если вы предположите, что я безнадежно в него влюблена, то этого нет. Это было бы, действительно, абсурдом, и не в моем духе.

- Что вы этим приобретете?

Она сделала нетерпеливый жест.

- Дом... Мир... Счастье... Он состоятелен и даст мне необходимый комфорт. Я не могу жить в бедности. И затем, он будет хорошо со мной обращаться.

- А он, извините за грубость моего вопроса, что он приобретет?

- Я, прежде всего, все-таки леди, - возразила она, - и сумею вести солидно дом и, кроме того, я привлекательна, как женщина. Я пойду прямым путем, не уклоняясь в сторону...

- А если появится какой-нибудь дух прошлого?

- Мне везет. Я всегда выхожу сухой из воды.

Хьюкаби закурил новую папиросу.

- Он смотрит на вас, как на безупречного ангела чистоты, - сказал он. - Если он женится на вас с этим убеждением и впоследствии ему придется разочароваться, то заварится дьявольская каша. У него уже был такой случай... Я бы не хотел подвергнуть его второй раз подобному испытанию. Я его на вашем месте хотя бы немного просветил...

Она нервно подняла обе руки:

- О, нет, нет. Никогда женщина не должна этого делать. Из этого ничего не выйдет. Я останусь для него такой, какой он меня представляет, и постараюсь держаться на этой высоте. Поверьте мне, что это будет самым правильным. Единственной помехой будете вы.

- Я?

- Конечно. Вы сможете в любой момент выдать меня, вот почему я и спрашиваю, друг ли вы мне.

Хьюкаби в глубокой задумчивости дергал свою бороду. Он решил со времени своего возрождения быть честным по отношению к Квистусу. Но имел ли он право в данном случае препятствовать спасению женщины? Он терялся в решении этой задачи. Лена Фонтэн протянула ему через стол свою руку.

- Говорите, - сказала она.

Он взял ее руку и пожал.

- Я останусь вашим другом.

Она глазами поблагодарила его и встала.

- Нужно присоединиться к остальной компании, а то подумают, что у нас невероятный флирт.

Она заметила, что обращение с ней Квистуса в последующем значительно изменилось. Он стал еще предупредительнее по отношению к ней; выражал еще больше восхищения ее красотой и отдавал еще усиленнее дань ее изяществу. До его отъезда в Марсель ей легко было вызывать в нем безумие, сидящее в каждом мужчине. Достаточно было легкого изменения в голосе и выражения глаз, чтобы сделать его еще влюбленнее. Теперь это было труднее. Он не так легко поддавался ее кокетству. Он стал духовнее, идеальнее. Она должна была сложить свое оружие для другого, переменить разговор на более высокие темы.

На самом деле в Квистусе говорили угрызения совести за нанесенное оскорбление; он содрогался при мысли о своем желании влюбить в себя это восхитительное создание. Он не обратил внимания на то, что леди, казалось, с большой охотой поднимала брошенный платок. Решив не вводить ее больше в заблуждение, он тщательно следил за каждым своим словом и поступком.

Погода испортилась. Начались проливные дожди.

Метеоролог, сообщая о циклонах с Атлантического океана, предсказывал еще на некоторое время скверную погоду. Лена Фонтэн начала раздумывать. Париж летом, да еще в дождь - неподходящее место для флирта даже высшей пробы.

Приходится довольствоваться отелями и ресторанами для бесед на высокие темы. Но она великолепно знала элементарную аксиому отношений между полами, что надоевшая мужчине женщина - пропала. Высокие темы хороши, когда на них смотришь со стороны, а на деле мужчину нужно развлекать чем-нибудь иным. Она объявила свой ближайший отъезд из Парижа.

- Может быть, вы доставите мне и Хьюкаби честь сопровождать вас, - заметил Квистус, - хотя по всей вероятности мы окажемся лишними...

Она засмеялась.

- Когда вы слыхали, дорогой друг, что мужчина может быть лишним при путешествующей женщине? Одинокая женщина никогда так не одинока, как en voyage (В поездке (франц.)). Все сопровождаемые мужчинами женщины смотрят на нее с оттенком снисходительной жалости, как будто они говорят: "бедняжка, она не могла приобрести себе ни одного мужчины, чтобы позаботиться о себе". И тогда хочется царапаться...

- Действительно? - улыбнулся Квистус.

- Да, - засмеялась она. - У одинокой женщины есть с чем бороться, и особенно со злыми языками...

- Дорогая м-с Фонтэн, - удивился он, - неужели есть настолько злые языки, что говорят дурно даже о вас?

- Таких тысячи на этом свете. Кто знает, какие толки возбудила наша хотя бы невинная маленькая дружба?

Квистус вспыхнул.

- Я не сварлив по природе, - заявил он, - но изобью всякого, от кого услышу что-нибудь подобное.

- Вам придется, по всей вероятности, иметь дело с женщиной.

- В таком случае мне, наверное, удастся без насильственных мер убедить ее, что она позорит свой пол.

- Во всяком случае, я бы хотела иметь вас своим защитником, - взглянув на него, произнесла она.

- Я, вообще, понимаю слово "джентльмен" - возразил Квистус, - как защитник беспомощной женщины.

- Я хотела сказать - моим защитником, д-р Квистус, - увидев, что он не желает понять, сделала она ударение, - и, пожалуйста, не возражайте, иначе я упаду на пол.

Но он был слишком серьезен, чтобы улыбнуться на ее кокетство.

- М-с Фонтэн, - повторил он, - никто не осмелится сказать о вас что-нибудь дурное в моем присутствии.

Она встала.

- Благодарю вас, - впадая в его тон, серьезно сказала она, - благодарю вас. Я поеду с легким сердцем в Лондон.

И как мудрая женщина, она оборвала разговор и отправилась переодеваться к обеду.

ГЛАВА XXI

Июль принес с собой тихие счастливые дни. Особенно счастливыми они были для Клементины. Нужно было закончить заброшенные портреты, писать новые; опять для нее началась полная переживаний и сутолоки жизнь студии. Только художник может понять все наслаждение подыскивания световых эффектов и подбора красочных тонов. Многие, возвращаясь к труду, вспоминают об ушедших праздниках. Художник, возвращаясь к кисти, сейчас же о них забывает. Клементина всем существом погрузилась в работу. Вопреки своему обыкновению ей удалось совместить ее вместе с вновь приобретенными многочисленными заботами. Ее дни были заняты до позднего часа, и она была счастлива. Она наняла для Шейлы няньку, тихую, работящую вдову.

Постоянным местопребыванием ребенка была студия, где она мирно играла в уголке, наблюдая иногда удивленными глазами работу Клементины. Она могла иногда часами следить за ней, прижав к груди Пинки. Томми принес ей однажды ящик с красками, маленький мольберт и пачку нераскрашенных картинок из модного журнала. После первого же сеанса Шейла пристрастилась к рисованию гак, что часто заказчики заставали их обеих за работой. Клементина делала мазки, отходила и подходила к холсту, и изящный ребенок подражал ей, раскрашивая своих модных дам.

Довольно сложно было получить утверждение завещания Хаммерслэя. К счастью, он совершенно закончил все свои дела в Шанхае, так что нужно было иметь дело только с лондонской фирмой, которая дала свое согласие утвердить Клементину и Квистуса душеприказчиками. Но во всяком случае нужно было иметь дело с нотариусом, повидать массу народа, читать всевозможные бумаги, подписывать их, давать показания под присягой и тому подобные дела, которые брали много времени.

Томми и Этта также переживали счастливые дни. Первоначально адмирал посулил выбросить Томми в окно. Но в дело вмешался Квистус, и тогда Томми был приглашен к обеду, за которым был подан великолепный старый портвейн. Затем адмирал решил повидаться с Клементиной, с которой он после ее возвращения не видался. Он застал Клементину в разгаре сеанса и, привыкший к порядку своего дома и палубы корабля, адмирал окончательно потерял голову от царившего у нее в студии хаоса.

- Я совершенно не понимаю твоего друга, - сказал он Этте, - если бы я раньше видел ее, я не разрешил бы тебе знакомство с ней. Она более похожа на профессионального маляра, чем на леди. И потом, прежде, чем сесть, я должен был очистить себе место от ужасного блюда с остатками холодной свинины. Она противоречила мне во всем, даже в том, что касалось моей родной дочери, как будто я тебя не знаю, и давала мне советы.

- Разве это нехорошо с ее стороны?

- Нет, совет всегда хорош, но он не всегда полезен, как в данном случае. И затем она переменила разговор и говорила неслыханные вещи о женщинах... И затем... я сам не знаю... как это случилось... Ты же знаешь, что я никогда не говорю о мореходстве...

- Конечно, дорогой, никогда, - согласилась Этта.

- Конечно, но мы как-то перешли на эту тему и у нее оказались огромные познания в морских делах. Что касается до паровых насосов...

- А что еще она говорила? - с нетерпением узнать, что говорила о ней Клементина, осведомилась Этта. - Она, наверное, говорила что-нибудь обо мне?

- О тебе? Я уже сказал тебе, - он взял ее за подбородок.

- Вы не все сказали мне, родной!

- Она сообщила мне, что выбрала для вас гораздо более подходящего мужа, чем я, и затем пришла та маленькая девочка, о которой ты мне рассказывала, маляр обратился в обыкновенную женщину и предложил мне играть с ребенком на полу.

- Как, вы играли, дед? Когда я была маленькая, вы делали вид, что проглатываете вилку. Вы и теперь проглатывали ее?

Суровое лицо распустилось в улыбку.

- Конечно, причем это была вилка из-под холодной свинины, вытертая газетой и, как ты думаешь, что она в конце концов сказала?

- Никто никогда не может предугадать, что может прийти Клементине в голову.

- Она попросила меня позировать для эскиза карандашом. Мое лицо показалось ей с художественной стороны интересным. Кому на свете могла еще понадобиться моя безобразная, старая рожа.

- Но, дорогой, по-моему, у вас прекрасная рожа, - воскликнула Этта. - Я говорю прекрасная не в том смысле, как это говорят фотографы, но в смысле характерности и выразительности; настоящее лицо для художника...

- Я уверена, - она бросилась к столику и поднесла ему зеркало. - Взгляните.

Он взглянул и инстинктивно пригладил вьющиеся седые волосы на висках.

- Ты - глупый ребенок, - сказал он.

Она поцеловала его.

- А теперь сознайтесь, что вы никогда не проводили время лучше, чем сегодня у Клементины?

- Я не отрицаю, - заявил адмирал, - что она в высшей степени интеллигентная женщина.

Таким образом дочери Евы проводят всех сыновей Адама и, между прочим, английских адмиралов.

Счастливые дни начались и для Квистуса, для которого Лондон возымел новую прелесть после Парижа. Все здесь улыбалось ему, начиная с большого задуманного им труда. Он хотел дать полную картину жизни древнего человека до открытия железа. Это не должен был быть мертвый каталог древностей. Древности и найденные факты должны были служить только основой для труда, о котором он столько мечтал и к которому только теперь решил приступить. Его коллеги и знакомые поздравили его с возвращением. Наука послужила ему на пользу. Он выглядел на десять лет моложе. Удивительное место - Париж. Он живо интересовался своими новыми обязанностями и ему удалось, к удовольствию Клементины, благополучно ликвидировать дела Хаммерслэя. Он снова начал находить удовольствие в обществе Томми и интересовался как его любовью, так и живописью. Он рассказал о нем Даукинсу, тому самому, который поднял вопрос о его портрете. Даукинс посетил студию Томми и купил у него несколько картин за такую высокую цену, что Томми принял его за доброго крестного отца из сказок. Квистус пригласил Томми и Этту на завтрак в Карльтон, куда приехала и м-с Фонтэн.

- Лучше было бы, - узнав об этом инциденте, заявила Клементина, - лучше было, если бы это обошлось без миссис Фонтэн.

На что Томми незаметно многозначительно кивнул Этте.

Квистус продолжал свою дружбу с оскорбленной им женщиной. Он пил чай и был раза два на вечерних приемах в ее маленьком, великолепно обставленном доме на Понт-стрит, где был представлен многим ее знакомым людям с неоспоримым положением в свете. Она ловко ввела его в свой круг, как несомненного претендента на ее руку. Многие, зная Лену Фонтэн, смотрели на него, как на дурака, но, цинично пожимая плечами, с интересом, не вмешиваясь, следили за интригой. Наиболее развращенные удивлялись, что если она желала поразить их, то, скорее, выбрала бы епископа. Но все эти замечания не доходили до ушей Квистуса. Он был представлен как известный ученый, всем было безразлично, по какой специальности и, как таковой, внушал к себе некоторое уважение. Лесть этой золотой молодежи доставляла ему удовольствие, и многие играли на этой слабости добряка.

Он находил знакомых м-с Фонтэн очень славными, хотя не особенно развитыми людьми, и, сам не зная для чего, втягивался в их общество. Он получал по почте приглашение от какой-нибудь леди X., которую видел всего один раз.

Прежде, чем он успевал, следуя первому побуждению, отказаться, как раздавался звонок по телефону от Лены Фонтэн.

- Вы поедете в пятницу к леди X.?

- Не думаю.

- Я знаю, что она вас пригласила. Я еду.

- О!

- Приезжайте! Леди X. говорила, что вы найдете у нее интересное для вас общество; я буду очень несчастна, если не встречу вас у нее.

Разве он мог заставить ее быть несчастной! И он появлялся перед интересным обществом как последняя и самая трудная победа Лены Фонтэн.

Обсуждались планы на август. Она собиралась в Динор. Что предполагает предпринять Квистус? Он еще не думал об этом. Он рассчитывал остаться в Лондоне работать. Она всплеснула руками. Лондон в августе? Как можно в нем жить в такую жару?

Он должен хорошенько отдохнуть.

- Сказать правду, я не знаю, куда поехать, - сознался он.

Она предложила Динор. Он, по обыкновению нерешительно, протестовал. Динор для него слишком людное и легкомысленное место.

- Я буду там, как ворона между павлинами, - заметил он.

- Почему вы будете вороной? Отчего вам не стать на некоторое время павлином? Вам необходимо немного скрасить свою жизнь. А я позабочусь о вашем оперении.

Он улыбнулся при мысли попасть в общество таких веселых птиц. Он не мог ей отказать, это было бы чересчур невежливо. Он дал нерешительный ответ, который она не пыталась сделать более определенным. Довольная успехом, она решила предоставить остальное времени.

Квистусу необходимо было осмыслить оставшееся у него скептическое отношение к людям. Шейла заняла большое место в его жизни. Иногда он отправлялся в Ромнэй-плейс, когда Клементина приводила к нему ребенка или, если она была занята, ребенка приводила нянька. Он освободил в конце дома большую комнату для Шейлы. Он решил заново отделать и меблировать ее по вкусу Шейлы. Поэтому в один прекрасный день он взял ее в магазин обоев, чтобы она могла сама выбрать их. Шейла торжественно сидела рядом с ним на диване, разглядывая развертываемые приказчиком образцы, наконец, она сделала выбор. На фоне зеленых деревьев с пунцовыми розами порхало бесчисленное множество красных попугаев с синими хвостами. Квистус был в нерешительности, но Шейла настояла на своем. Она взяла с собой образчики, чтобы примерить их на стенах. Клементина, узнав от Шейлы об этом происшествии, ворвалась на другой день на Руссель-сквер и остолбенела перед новыми обоями.

- Только вы и способны, Ефраим, предоставить пятилетнему ребенку выбирать обои!

- Я сознаюсь, что они ужасны, - согласился он, - но она так хотела их.

- Вы оба - дети. Кажется, придется мне самой устраивать детскую. - Она с сожалением посмотрела на него. Что может мужчина понимать в детской комнате?

- Ты слышишь, что сказала тетя, - спросил он у сидящей у него на коленях Шейлы. - Мы в немилости.

- Если вы в немилости, встаньте в угол, - заявила Шейла.

- Ну, пойдем в угол.

- Только держите меня там крепче.

Но Клементина простила их, поцеловав маленькое личико, выглядывающее из-за плеча Квистуса.

- Я делаюсь добрее, видя вас вместе с ней, - с резкой откровенностью заявила она.

Это была правда. Она ревновала Шейлу к Томми и Этте. Но ее ласковость с Квистусом нравилась ей. Вы скажете, что в Клементине говорило чувство справедливости, так как Шейла принадлежала им обоим. Но чувство справедливости не было то глупое романтическое женское чувство, которое она сама себе не могла объяснить и которое заставляло увлажняться ее глаза при виде их вместе.

Она погладила девочку по голове.

- Ты любишь дядю Ефраима?

- Я обожаю его, - ответила Шейла.

- Дядя отвечает тебе тем же, дорогая, - инстинктивно поднимая руку к ее головке, заметил Квистус.

Руки опекунов встретились. Клементина отдернула свою и быстро отвернулась, чтобы он не мог видеть ее вспыхнувшее лицо.

- Нам нужно идти домой, родная, - сказала она. - Тетя теряет даром дневной свет.

Он провожал их по лестнице.

- Дорогая Клементина, - произнес он, - вы не можете себе представить, как вы оба освещаете этот мрачный дом.

Она недоверчиво фыркнула.

- Я освещаю?

- Вы... - улыбнулся он.

Она пристально посмотрела на него и пошла дальше.

В следующий раз они встретились через несколько дней. Она была утомлена после целого дня работы и по-старому принялась издеваться над ним. Он был удивлен и опечален. Она смутилась.

- Простите меня, Ефраим, - сказала она, - но я имею несчастье быть женщиной. Ни один мужчина не знает, что это за чертовщина.

Он улыбнулся.

- Вы не должны переутомляться. Женщины не так сильны, как мужчины.

- Вы восхитительны, - заявила она.

Но она снова стала с ним мила и так устроила детскую, что оба ребенка с наслаждением в ней пребывали.

В связи с покойной совестью начались счастливые дни и для Хьюкаби. Он принял на себя обязанности ассистента Квистуса по подбору материала для его капитального труда "Домашнее искусство эпохи неолита". Нужно было переписать тысячи цитат, сотни ученых трактатов, подобрать тысячи заметок Квистуса, тысячи рисунков и фотографий.

Впервые попав в лабораторию труда своего патрона, он удивился количеству собранного им материала, свидетельствующего о терпеливой работе многих лет. Он чувствовал новое уважение к Квистусу, на которого до сих пор смотрел как на дилетанта. Конечно, он знал, что у Квистуса европейское имя, но не принимал это серьезно. Он, как и Клементина, подтрунивал над доисторическим человеком. Теперь он понял, что можно иметь европейское имя и не придавать этому никакого значения. Теперь он не удивлялся, что французские коллеги называли Квистуса "дорогой мэтр", и прислушивались к его мнению. Квистус был большим человеком, и только теперь, в его кабинете, Хьюкаби признал его. Его надежды стать секретарем Антропологического общества пока еще были очень зыбки. Прежде эта должность была почетной и неоплачиваемой. Теперь же, когда общество разрослось, эта обязанность, будучи бесплатной, отнимала слишком много времени, и явилась необходимость в наемном труде. Секретарь, который мог бы подписываться как магистр изящных наук и член гильдии и т. д., был бы очень желателен для ученого общества. Но кандидатом был выставлен еще один член, и шансы Хьюкаби были очень невелики.

Он был счастлив, когда мог собрать свои книги и пожитки из своего жилища, недалеко от Руссель-сквера. Он в последний раз осмотрел комнату, свидетельницу стольких падений, отчаяний и угрызений совести. Теперь все это было уже в прошлом. Он оглянулся на окружающую грязь, содрогнулся, хлопнул дверью и бросился вон. Никогда. Бог видит, что никогда!

Немного позднее он устраивался в своем новом помещении, и опрятная служанка принесла ему на подносе чай. Когда она вышла, он долго смотрел на окружающий его комфорт, сознавая, что с этих пор он будет для него постоянным. Он взял с тарелки маленький сандвич и вместо того, чтобы съесть его, опять смотрел на него, и слезы катились по его лицу. В конце июля безоблачное небо покрылось для него однажды тучами. Он закончил свою дневную работу и тихо направлялся к своему дому, у дверей которого внезапно заметил мрачные фигуры Вандермера и Биллитера.

- Хелло, старый дружище! - пьяным голосом приветствовал его Биллитер. - Наконец-то мы набрели на ваш след. Мы были на вашей старой квартире и узнали, что вы съехали, не оставив адреса. Вы просто хотели от нас улизнуть...

Он был в костюме, который Квистус приобрел ему для скачек, но от постоянного употребления он уже износился. Он стал еще более отталкивающим. Вандермер, по-прежнему грубый и хитрый, подозрительно рассматривал Хьюкаби.

- Мне думается, что вы сами понимаете, что вели очень низкую игру?..

- Ничего не понимаю, - возразил Хьюкаби.

- О, да, конечно, - вставил Биллитер. - Посмотрите на себя и на нас. Но нам нужно поговорить с вами наедине и потому впустите-ка нас к себе.

Он в сопровождении Вандермера направился к двери. Но возмущенный Хьюкаби оттолкнул их. Его прошлая жизнь не должна осквернить святость его нового дома. Он не пустил их переступить даже через порог.

- Нет, - сказал он, - то, что мы имеем сказать друг другу, может быть сказано здесь.

- Ну, хорошо, - согласился Вандермер, - здесь на углу есть трактир.

- Я бросил трактиры, - ответил Хьюкаби.

- Пойдем, - уговаривал Биллитер, - во всяком случае, опрокинем пару рюмок.

- Я бросил пить, - отказался Хьюкаби. - Я дал клятву. Я, пока жив, не дотронусь даже до капли ликера и вам советую сделать то же самое.

Они прыснули со смеху, стали просить у него билеты на его следующую лекцию о нравственности и затем стали издеваться над ним.

- Вы можете продолжать теперь дальше свой путь, - вышел, наконец, из терпения Хьюкаби.

- Мы никуда не пойдем, - крикнул Биллитер, - нам нужны наши деньги.

- Какие деньги? Разве я не писал вам, что все расстроилось. Ни она, ни я ничего не добились, и Квистус не дал ни одного пенни.

- Посмотрим, что еще леди скажет по этому поводу, - проворчал Биллитер.

- Вы оставьте эту леди навсегда в покое! - не допускающим возражения тоном заявил Хьюкаби.

Они фыркнули. С каких пор Хьюкаби решал за дам? Биллитер, тем не менее, настаивал на своем. Разве план принадлежал не ему? Вандермер напомнил ему, что он с самого начала сомневался в честности Хьюкаби. Он здорово провел их, но они отказывались верить в измену Лены Фонтэн. Хьюкаби потерял терпение.

- Разве вы не получили письмо от нотариуса Квистуса? Разве вы не подписали свое согласие за известное вознаграждение не докучать ему? Так, клянусь вам, что тревожа ее, вы затронете и его. Я бы хотел это видеть. Как только она мне что-нибудь скажет, я скажу ему, и до свидания ваши месячные выдачи.

Мозг Вандермера заработал.

- Тревожа ее, мы потревожим и Квистуса? Ого! Она выходит за него, э?

- Если даже и да, какое вам до этого дело? - свирепо закричал Хьюкаби. - Оставьте эту женщину в покое! Вы получили от Квистуса больше, чем вы могли когда-либо рассчитывать, и вы должны удовлетвориться этим.

- Принимая в расчет, что мы для него сделали, - заметил Биллитер, - мы можем получить гораздо больше.

- Ничего вы не получите, - воскликнул Хьюкаби и, заметив, что они рассматривают Квистуса как источник дальнейшей эксплуатации, добавил: - Я сообщу вам несколько фактов, которые прояснят вам положение вещей. Пройдемся по улице.

Во время прогулки он рассказал им о смерти Хаммерслэя, о поездке в Марсель и о возвращении Квистуса здоровым человеком, с Клементиной и ребенком. Он уже больше не был безумцем, толковавшим о подлости. Он уже больше не нуждался в них, как в гениях зла. Лучше, если они с благодарностью примут предложенное и исчезнут с его горизонта. Каждое действие, направленное против Квистуса или Лены Фонтэн, лишит их курицы с золотыми яйцами. В конце концов он убедил их, но они расстались с ним с чувством какой-то неудачи.

Лена Фонтэн и Квистус не выходили у них из головы. Они хлопотали, писали, изобретали, - все это выскользнуло у них из рук.

- Итак, она выйдет за него, - сказал Вандермер.

- Хьюкаби не говорил этого, - заметил Биллитер.

- Но он и не отрицал. Она выйдет за него, а этот сукин сын получит за комиссию.

- Хорошо, но что же мы можем сделать? - осведомился Биллитер.

- Хм, - неопределенно ответил Вандермер.

Счастливый сознанием победы, Хьюкаби в наилучшем настроении направился домой.

Дня через два после этого приключения Квистус сообщил Клементине свое желание дать в честь обручения Томми и Этты обед. Она одобрила его, настаивая на небольшом обществе.

- Боюсь, что я затеял большую историю, - оправдывался он. - Я пригласил около двадцати человек.

- Боже избави, - воскликнула Клементина. - Откуда вы столько выкопали?

Он вытянул свои длинные, тонкие ноги.

Она сидела на скамейке в одном из садов на Руссель-сквере, между тем как Шейла, в сопровождении няньки, делала в нем разведку.

- Есть люди, которым я обязан оказанным мне гостеприимством, - улыбнулся он. - И, кроме того, формальность требует присутствия адмирала Канконнона.

- Пусть это так, - согласилась Клементина. - Кто же будет?

- Адмирал, вы, Томми и Этта, лорд и леди Радфильд, генерал и м-с Бернез, сэр Эдвард и леди Квин, новеллист Дурли, м-с Фонтэн и леди Луиза Моллинг.

Клементина замерла. Вся кровь отхлынула у нее от сердца.

- Для чего м-с Фонтэн?

- Почему нет?

- Для чего на обручении Этты должна присутствовать м-с Фонтэн?

- Она - очаровательная женщина, - заметил Квистус.

- Пустая светская дама, - ответила Клементина, которой Квистус не поверил своих похождений в свете не из скрытности, а потому, что решил, что это не представит для нее интереса.

- Боюсь, вы несправедливы к ней, - мягко заметил он. - Она - богато одаренная женщина. Мне очень жаль, что мы расходимся в этом вопросе, дорогая Клементина. Но она должна быть приглашена. Хотя бы потому, что она и предложила этот обед.

Клементина открыла рот, чтобы возразить, и с треском захлопнула его. Ей удалось скрыть свое раздражение и ревность.

- В таком случае, дорогой Ефраим, - кротко сказала она, - тут не может быть никакого сомнения, конечно, она должна быть в числе приглашенных.

- Конечно, - обрадовался он.

- Кто еще будет?

Он прочел ей список приглашенных. Одних из гостей она знала лично, других по имени, о тех, которых она не знала, она кротко осведомлялась и, таким образом, ей удалось заставить Квистуса забыть свою вспышку...

- Вы уже давно не давали обедов?

- Да, уже много лет. Конечно, у меня обедали иногда мужчины, мои коллеги по антропологическому обществу. Но это совсем иное.

- Желаю успеха, - сказала она. - Единственным диссонансом буду я. О, да, дорогой Квистус! - перебивая его, продолжала она. - Я не гожусь для подобных людных выставок. Я - дикарка и хороша в своей студии, но не в гостиной. Вы должны избавить меня от присутствия на вашем обеде.

Квистус повернулся и всплеснул руками.

- Что вы такое говорите, дражайший друг?! Вы обязательно должны прийти!

- Дражайший друг, - угрюмо усмехнулась она, - я не приду.

Этим она и покончила. Она мирно с ним простилась и отправилась домой, терзаемая таким количеством демонов, которое никогда и не снилось Квистусу.

ГЛАВА XXII

Ромнэй-плейс дремал в лучах заката. Большинство жалюзи на домах были спущены. Персидский кот разгуливал по улице, остановился по середине и занялся своим туалетом. Тележка с молоком путешествовала от двери к двери, и торговец наделял всех молоком. Когда он исчез за поворотом, улица совсем опустела. Потом появился человечек с лисьей физиономией и медленно пошел по тротуару.

Это был Вандермер, горящий местью и в то же время боявшийся привести ее в исполнение. Около двери он задумался. Прежний визит к этому молодому человеку не оставил у него приятных воспоминаний. Манера Томми была скорее вызывающе, чем учтива. Выслушает ли он Вандермера или вышвырнет его за дверь? Достигнув места своего назначения, Вандермер был в крайней нерешительности. Вылететь за дверь, не говоря уже о нравственном потрясении, было очень незавидно. Пока он в задумчивости снял даже шляпу, открылась какая-то входная дверь, и вышла маленькая девочка в сопровождении няньки. Она прошла мимо него. Он посмотрел ей вслед и вдруг на него нашло вдохновение. Мисс Клементина Винг также жила в Ромнэй-плейс. Это, наверное, и был ребенок, о котором говорил Хьюкаби. Было, конечно, гораздо лучше рассказать все Клементине Винг, которая теперь была в очень дружественных отношениях с Квистусом. Женщин вообще гораздо легче заинтересовать и зайти к ним, они уже ни в каком случае не вышвырнут вас за дверь. Тем более, что Клементина уже раз обошлась с ним по-дружески. Как он раньше об ней не подумал? Он смело отправился к ее двери, позвонил.

Клементина писала какое-то серое шелковое платье все в складках. Материя ей не удавалась: чем больше она старалась, тем хуже выходил шелк. Ничего не удавалось... Каждый мазок был неудачен... Со вчерашнего разговора с Квистусом все было полно неудач. Она не могла писать... Но все-таки она должна добиться своего. Она должна показать той женщине, что она ничто перед ее дарованием. Она должна сама себе доказать, что она талант, и что у нее разум не покорен ее полом. Если Квистус такой дурак, что возится с м-с Фонтэн, - Бог с ним... У нее есть свое дело. И она будет его делать в отместку всем пустым светским болтушкам; платье, которое она писала, стало походить на залитое кофе одеяло. Пусть он дает свой обед. Тут нет ничего особенного. Но почему его предложила эта чертовка? Как далеко зашло у них? Она готова свернуть ей шею. Платье на холсте приняло вид облака.

- Проклятая штука! - замазывая всю работу, завопила Клементина. - Нужна вечность, чтобы написать это!!

Ее чай на маленьком столике оставался нетронутым. Волосы распустились и падали беспорядочными прядями на лицо. Раздался звонок, и вскоре за ним в галерее появилась служанка.

- Вас желает видеть какой-то джентльмен.

- Я никого не могу видеть. Я не могу. Скажите, чтобы он ушел!

Служанка остановилась в нерешительности.

- Я ему сказала, что вы никого не принимаете, но он настаивает. У него была карточка, он вот здесь написал свое имя. - Она протянула клочок бумаги:

"М-р Вандермер будет очень счастлив видеть мисс Винг по очень важному делу", - прочла Клементина.

- Скажите ему, что я не могу его принять.

Служанка направилась к двери.

Вандермер? Вандермер? Где она слыхала эту фамилию? Она вспомнила...

- Хорошо. Приведите его сюда, - крикнула она вдогонку уходящей служанке.

Может быть, ей станет от этого лучше. Может быть, ее ум займется его очень важным делом. Она вытерла палитру и кисти и вымыла руки. Куда она идет? Пять месяцев тому назад все Вандермеры вместе со своими делами могли повеситься в то время, как она писала. Почему теперь такая разница? Почему? Трясущимися руками она пыталась хоть как-нибудь привести в порядок свою голову.

Ее прервало появление Вандермера. Она приняла его, руки назад, недалеко от двери.

- Я должен извиниться перед вами, мисс Винг, за свое вторжение, - начал он, - но вы наверное помните...

- Да, да, - перебила она, - колбасная, которую превратили в ресторан... и затем еще м-р Бургрэв... что вам угодно? Я очень занята!

Жалкая фигура, держащая обеими руками перед собой свою шапку, нисколько не улучшила прежнего впечатления.

- Д-ру Квистусу грозит большая опасность, - начал он, - я не могу предупредить его лично и обратился к вам, как к его другу.

- Опасность? - насторожилась Клементина. - Какая опасность?

- Вы это поймете, когда я вам все расскажу. Но предварительно вы должны дать некоторое обещание молчать!

- Я не люблю тайн, - возразила Клементина.

- Вы можете поступать, как желаете, - поспешно произнес он. - Вы, конечно, будете действовать в его интересах. Я хотел только иметь ваше слово, что вы меня не скомпрометируете. Уверяю вас, что вы сами это поймете, когда выслушаете всю историю.

Клементина задумалась. Квистус подвергался опасности. Она могла быть значительной. Приходится считаться с этим хорьком.

- Ну что же, - сказала она. - Я даю слово. Начинайте!

Она взяла табак и бумагу и села в кресло, свертывая папиросу.

- Садитесь. Можете курить, если желаете. Можете пить чай... Я не хочу.

Вандермер налил себе чаю и отрезал огромный кусок кексу.

- Я должен предупредить вас, - начал он, придвигая свой стул ближе к ней, - что мой рассказ будет долог. Я начну с самого начала.

- Ради Бога, начинайте скорей.

Вандермер был достаточно хитер, чтобы сообразить, что начать непосредственно с м-с Фонтэн, значит, сразу восстановить ее против себя.

- Я начну с того, что существовали три человека: Джон Биллитер, Евстав Хьюкаби и я.

- Хьюкаби? - изумилась Клементина. - Что он имеет общего с вами?

- Самый большой негодяй из нас троих, - заявил Вандермер.

Клементина вся обратилась во внимание.

- Продолжайте, - произнесла она.

Вандермер с точностью, потому что истина в данном случае была более потрясающа, чем любая выдумка, обрисовал ей историю их отношений с Квистусом во времена их благосостояния, т.е. когда он был корреспондентом, Хьюкаби - наставником в Кембридже, а Биллитер не прокутил еще своего состояния. Он рассказал про их постепенное падение, помощь Квистуса и еженедельные обеды.

- Никто кроме вас троих не знал об этом? - дрожащим голосом осведомилась Клементина.

- Насколько мне известно, ни одна душа.

Он рассказал, как они у него напились; о гневе Квистуса; о прекращении свиданий; о необыкновенном вечере, когда Квистус возвел их в своих гениев зла; об его безумии; об его идее совершать подлости; о своем собственном предложении относительно Томми.

- Вы... - отвратительные черти, - сквозь зубы прошипела Клементина. Даже в самых своих невероятных предположениях она не представляла себе подобной жалкой и в то же время чудовищной истории. Она сидела совершенно подавленная и бледная с папиросой между пальцев.

Вандермер не обратил внимания на ее восклицание. Он продолжал свою историю. Рассказал о Биллитере и ипподроме, о Хьюкаби и его сердечной экспедиции.

- Боже мой! - воскликнула Клементина. - Боже мой!

Он рассказал о встрече их троих в таверне. Об их голоде и нужде. О заговоре отправить в Париж женщину, которая сумела бы вытянуть у Квистуса три тысячи фунтов.

- Ее имя!.. - в страшном напряжении крикнула она.

- Лена Фонтэн, - был ответ.

Клементина побледнела как полотно и откинулась в кресле. Она потеряла сознание. Она с раннего утра много работала и волновалась. Вандермер вскочил.

- Чем могу я вам помочь? Воды или, может быть, чаю?

- Ничего, - коротко отказалась она. Одна мысль принять что-нибудь из его отталкивающих рук внушала ей отвращение. - Мне лучше... Продолжайте... Расскажите все, что вы о ней знаете...

Он передал известные ему от Биллитера незавидные подробности, добавляя, что они идут из вторых рук. В результате он уведомил ее о последнем сообщении Хьюкаби, сообщил собственные воззрения на поведение Хьюкаби и обрисовал положение свое и Биллитера.

- Теперь вы видите, - произнес он, - почему мне была важна тайна.

- На что же вы рассчитывали, рассказывая мне все это?

Вандермер встал.

- Только на удовлетворение своей мести.

Клементина вздрогнула и закрыла в ужасе лицо руками. Затем она подняла обе ладони.

- Уходите! Уходите! - прошептала она сдавленным голосом.

Взгляд Вандермера упал на стол рядом с Клементиной. На нем лежал отрезанный и несъеденный, благодаря рассказу, большой кусок кекса. Она не смотрела... Он положил кекс в карман и направился к двери. Но Клементина видела. Она вскрикнула:

- О, Боже! Неужели вы так голодны? В этом ящике есть деньги, возьмите сколько хотите и купите себе пищи, только уходите... Только уходите!

Вандермер открыл ящик, взял пятифунтовый билет и исчез.

Клементина спустилась, чтобы освежиться, в садик. Она думала, что знала самые низы жизни, и оказалось, что она ничего не знала. Ничего не знала о волчьем инстинкте голодного человека. Ничего не знала о том падении, к которому ведет его вино. Боже! Как хорош воздух даже в этом лондонском садике после душной атмосферы этого хищного животного.

Квистус! Все ее сердце было полно к нему любовью и жалостью. Великодушный, добрый человек оставлен на произвол этим волкам. Она все ходила и ходила в маленьком садике. Теперь многое стало для нее ясным. Но многое еще было покрыто глубоким мраком неизвестности. Что вывело любимого человека из равновесия? Одним из факторов мог быть процесс Маррабля. Но достаточно ли этого было? Что еще случилось?

Положение было в тысячу раз хуже, чем она представляла себе в своей ревности. А если он женится, чем это окончится?

А Шейла? Кровь застыла у нее при мысли, что этот ребенок будет иметь близкое отношение к той женщине. Прежде чем действовать, нужно все обсудить. Ни одного промаха, ни одного ложного движения. Единственно, кто мог пролить на все это свет, был Хьюкаби - доверенный друг Квистуса. Чем больше она думала о нем, тем больше возмущалась. Это был негодяй, открыто предложивший Квистусу невероятную фантастическую подлость - и теперь он был его секретарем и сотрудником. С внезапным решением она отправилась в студию и потребовала соединить ее с номером телефона Квистуса. Его голос немедленно осведомился, кто говорит.

- Это я, Клементина. М-р Хьюкаби еще у вас?

- Хьюкаби ушел полчаса тому назад.

- Можете вы дать мне его адрес? Мне хочется, чтобы он зашел ко мне, хочу пригласить его к чаю. Вы же знаете, что он мне очень нравится.

Квистус сообщил его адрес и осведомился о Шейле. Клементина дала отбой. Все это было не без лжи и обмана, но как же иначе могла поступить женщина?

Клементина влетела в свою спальню, надела пальто и шляпу с растрепанной розой и вышла. На Кинг-роуд она нашла таксомотор, на котором через четверть часа была у Хьюкаби.

Он наслаждался тишиной и отдыхом, и был крайне удивлен вторжением Клементины.

- Дорогая мисс Винг!

- Негодяй, - был ответ.

Хьюкаби отшатнулся. На такое приветствие затруднительно отвечать обычными фразами гостеприимства.

- Может быть, вы сядете и объяснитесь... - пробормотал он.

Он подвинул к открытому окну кресло, в которое она немедленно шлепнулась.

- Мне кажется, что это вам нужно объясниться, - заявила она.

- Предугадываю, - сказал Хьюкаби, - что до ваших ушей дошло что-нибудь из моей прежней жизни. Сознаюсь, что многое в ней было не безупречно. Но теперь моя совесть чиста.

Клементина фыркнула.

- У вас, наверное, очень удобная совесть. А что такое между д-ром Квистусом и м-с Фонтэн?

- Что же такое?

- Вы, зная, что такое из себя представляет м-с Фонтэн, познакомили ее с ним и теперь помогаете ей окрутить его! О, пожалуйста, не отрицайте. Я знаю всю историю от начала до конца.

Хьюкаби с трудом перевел дыхание.

- Эти скоты Вандермер и Биллитер выдали вам ее. Мерзавцы! - стиснул он кулак.

- Я не знаю никаких Ван... как его дальше, ни другого. Я знаю только одно. Этот брак не состоится. Я хотела сперва сразу пойти к д-ру Квистусу, но потом решила, что лучше сперва повидать вас. Мне бы хотелось выяснить еще кое-что.

Хьюкаби посмотрел на энергичное лицо женщины, оглядел окружающую его обстановку, и его сердце сжалось от страха. Квистус никогда не простит, если узнает правду относительно Фонтэн. Он поставит его на одну доску с теми двумя, и тогда прощай все. Конечно, как он, так и м-с Фонтэн могут все отрицать. Но чему это поможет? Квистус сопоставит это с прежним вероломством и с настоятельным советом ехать в Париж. А его собеседница настоит на том, чтобы все нити были порваны. Он побледнел.

- Я в вашей власти, - смиренно сознался он. - Когда-то я был ученым и джентльменом. Затем настали годы падения. Теперь благодаря Квистусу я снова нашел себя. Если вы меня выдадите, я снова опущусь. Не делайте этого, хотя бы из одной жалости.

- Скажите мне все, что вы знаете, - угрюмо возразила Клементина.

- Я не знаю, каковы чувства Квистуса по отношению к миссис Фонтэн. Мы с ним ни разу не говорили на эту тему. Но по всей вероятности, он восхищается ею, как очаровательной, хорошо воспитанной женщиной.

- Умф, - сделала Клементина.

- Предположите, - продолжал Хьюкаби, - что мы составили заговор. Предположите, что мы заколебались, когда дело дошло до его выполнения. Предположите, что она искренно полюбила Квистуса. Предположите, что мы стали раскаиваться в своей прежней жизни...

- Как бы не так, - вставила Клементина.

- Уверяю вас, что это правда, - серьезно заметил он. - Во всяком случае, предположим это. Предположим, что она видела свое спасение в браке с хорошим человеком. Предположим, что она решила быть хорошей женой. Предположим, что я вполне поверил ей. Как же я мог, добиваясь того же, что и она, поступить иначе, чем я поступил?

- Вы пожертвовали вашими обязанностями по отношению к вашему благодетелю, предполагаемым долгом по отношению к этому падшему созданию.

- Это женская точка зрения, - махнул рукой Хьюкаби.

- Я думаю, что вы правы. Всегда, когда высказывается правильный взгляд на жизнь, утверждают, что это женская точка зрения. Предположим, что я верю всему, что вы сказали. Что же дальше?

- Я не знаю, - сказал он. - Мы оба в вашей власти.

- Умф. - Клементина взглянула, как он сидел у окна, нервно играя пальцами, и смотрел на улицу.

- Расскажите мне откровенно всю вашу историю с д-ром Квистусом, начиная с процесса Маррабля. Все детали, которые вы помните. Мне это необходимо.

Хьюкаби повиновался. Он был, как он говорил, в ее власти. Он повторил рассказ Вандермера, только сделал это правдивее и глубже, проливая больше света на темные места. Она только теперь узнала, что Квистус был лишен наследства; она осведомилась, не знает ли он чего-нибудь про Вилля Хаммерслэя.

Его сообщение схваченного на лету полупризнания Квистуса многое открыло ей.

Клементина вскочила. Ей никогда в голову не приходил подобный ужас... Хаммерслэй и Анджела... Это было невероятно, невозможно... Наверное, это была какая-нибудь страшная галлюцинация. Хаммерслэй, рыцарь без страха и упрека, и тихая святая Анджела не могли совершить подобного поступка.

Это было чудовищно, невероятно, невозможно. Но для Квистуса это показалось возможным. Он поверил. Это было поводом к безумию. Даже теперь, здоровый, он продолжал быть в этом уверенным.

- Боже! Как он страдал!

- И тем не менее, - добавил Хьюкаби, - он так относится к маленькой дочери Хаммерслэя, как будто она была его собственной.

Клементина подошла к нему.

- Спасибо за это, - сказала она, - у вас все-таки есть сердце.

Она снова села.

- Как вы думаете, когда закралось в него подозрение?

Он серьезно и долго обдумывал это. Наконец, справившись с воспоминаниями, Хьюкаби указал на день обеда без хозяина. Квистус послал сказать, что он болен. Это извинение было вымышленное. Очевидно, он был чем-то потрясен. Что-то тогда случилось. Хьюкаби смутно помнил, что когда он входил в музей, Квистус поспешно спрятал какое-то письмо. Возможно, это было то самое, которое выдало преступную пару.

Было ли это предположение ложно или нет, но, во всяком случае, у Клементины был теперь ключ к помешательству Квистуса. На него падал удар за ударом. Его обманули все, кому он верил. Он потерял веру в людей. Но его натура не могла этого перенести, и он помешался на совершении подлостей. Она коротко рассмеялась.

- И не мог совершить ни одной подлости.

В комнату заползли сумерки. Оба молчали. Клементина сидела неподвижно, как сфинкс, вся под влиянием странных чувств и мыслей, заставлявших ее учащеннее дышать. У нее стал проясняться смелый фантастический план, заставлявший ее кровь быстрее обращаться.

Наконец, она пошевелилась.

- Темнеет. Который час? Мне нужно домой.

Она встала.

- Но прежде чем я уйду, нам нужно прийти к какому-нибудь решению относительно м-с Фонтэн.

- Да, - прошептал Хьюкаби, - только я попрошу вас насколько возможно щадить ее.

- Прежде всего, мы должны думать о Квистусе, - сухо перебила она. - Нам нужно постараться вернуть ему его прежнюю веру в людей, а не уничтожать те небольшие остатки, которые он теперь имеет. Поняли?

Хьюкаби с новой надеждой посмотрел на нее.

- Вы хотите сказать, что он ничего не должен знать о ней?

- Или о вас.

- Бог благословит вас, - прошептал Хьюкаби.

- Тем не менее, не может быть и разговору об этом замечательном браке. Я думаю, что и вы с этим согласны.

Хьюкаби не мог выдержать ее взгляда. Он опустил голову.

- Мне кажется, что вы хотите возложить на меня обязанность сообщить ей, что ее игра проиграна.

- Ничего подобного, - фыркнула она. - Теперь будьте внимательны. Если вы будете мне повиноваться, я останусь вашим другом, а я могу быть хорошим другом, в противном случае, да поможет вам Бог. Сегодня я дала клятву не выдавать тайны и, как женщина, нарушила ее. Вы должны сдержать ее за меня. Обещайте, что вы заставите тех двух негодяев пострадать из-за меня.

- Обещаю, - сказал Хьюкаби.

- Затем, вы ни слова не скажете м-с Фонтэн. Лучше старайтесь не встречаться с ней. Я сама с ней поговорю. Даю вам слово, что я сделаю это осторожно. По рукам?

- Да, - согласился Хьюкаби.

Она протянула ему руку.

- До свидания.

Он проводил ее до входной двери.

- Позвать вам таксомотор?

- Боже, нет. Вы это сделаете, когда я буду леди. Теперь я пойду пешком до тех пор, пока не встречу кого-нибудь.

Клементина вернулась на Ромнэй-плейс с сияющими глазами и улыбкой на губах. Первым делом она побежала к телефону.

- Это вы, Ефраим?

- Да, - был ответ.

- Я переменила свое решение и приму участие в вашем обеде.

- Очень рад, дорогая Клементина.

- До свидания.

Она помчалась к Шейле, которая дожидалась ее в постели.

- Интересно, будет ли и дядя вас так баловать в Руссель-Сквере?

- Приходите и вы туда, - вкрадчиво ответила Шейла, - тогда вы будете вдвоем баловать меня.

- Боже избави, - крикнула Клементина. - Какой это будет скандал в Руссель-Сквере.

Около десяти часов появился Томми. Он вменил себе в священную обязанность ежедневно осведомляться о ее настроении и здоровье. Но вскоре студия закрылась для него и его визиты перенеслись на вечер. По ее желанию он оставался на более или менее продолжительное время или уходил. Он приобрел новую привычку, здороваясь и прощаясь, целовать ее.

Ей это нравилось, так как доказывало, что юноша любил ее. И она также любила его всем сердцем, как хорошая тетка.

- Могу я остаться?

Она кивнула; он сел.

- Что вы сегодня делали?

Он начал длинную историю. Какая-нибудь картина удалась. Дядя угостил его и Этту завтраком в "Савойе".

- Представьте, он собирается в августе ехать в Динор! Как раз подходящее для него место!

Клементина подавила в себе интерес к этому сообщению. Но ее пульс забился учащеннее.

- Мне кажется, он может ехать куда хочет, - фыркнула она, - какой у вас был завтрак?

Томми сообщил меню. Оно было по его выбору. Он дал старику несколько уроков по гастрономии. Удивительно, как мало он сведущ в таких важных вещах. Но зато в чем другом, он знаток. Они были в июле на выставке новых футуристов, и он великолепно был о них осведомлен. Клементина, развалясь в кресле, следила за кольцами выпускаемого ею дыма, и улыбка Джиоконды блуждала на ее губах.

- Но, Клементина, - в негодовании вскричал он, - вы не обращаете на меня никакого внимания!

- Ничего, Томми, - возразила она, - продолжайте говорить. Это помогает мне думать. У меня настает страдная пора, самая важная в моей жизни...

- Что вы будете делать?

- Ничего, Томми... Ничего... Какая я была дура, не подумав об этом раньше...

ГЛАВА XXIII

На следующее утро Клементина отставила мольберт в сторону и без всяких предупреждений отправилась в Руссель-Сквер.

- Я насчет вашего обеда, - заявила она Квистусу, - я телефонировала вам вчера, что я приду.

- А я ответил, дорогая Клементина, что буду очень рад.

- Я отказалась под влиянием дурного настроения, - откровенно объяснила она. - Затем мне удалось это побороть и стать благоразумной женщиной. Теперь вы, наверное, разрешите благоразумной женщине принять на себя хлопоты о вашем обеде? О, я знаю, что вы думаете, - торопливо продолжала она, не дав ему возразить, - я не собираюсь предложить гостям печенку, свиную грудинку и вареного картофеля. Я лучше вас знаю, как нужно поступать в подобных случаях.

- Боюсь, что я совершенно неопытен в подобных приемах, - улыбнулся Квистус, - это дело Сприггса.

- Мы со Сприггсом поставим все вверх дном, - объявила Клементина. - Мне хочется, чтобы у вас был великолепный обед. Как вы декорируете стол?

Призвали Сприггса. Он уставил обеденный стол в столовой фамильным фарфором, вазами и хрусталем. Его гордостью было старинное блюдо с фруктами, занявшее середину стола.

Клементина отложила в сторону несколько серебряных вещей, а остальное, включая и блюдо, с ужасом отвергла.

- Вы сделаете мне удовольствие, Ефраим, - заявила она, - украсив стол, главным образом, цветами. Я сделаю вам подарок, и сама их достану. Я все-таки художница, как вам известно, и все будет хорошо.

- Какое может быть сомнение, - согласился Квистус. - Я буду вам очень обязан, Клементина.

- Женщина может быть иногда полезной. Я палец о палец не ударила до сих пор для вас и теперь, кажется, настало это время. Вам ведь нужна хозяйка?

- Бог мой! - растерялся Квистус. - Я совсем об этом не подумал.

- Я буду хозяйкой, - заявила Клементина. - Я что-то вроде тетки для Томми и Этты, которых вы чествуете обедом. Я ваша знакомая и, кроме того, мы с вами являемся отцом и матерью для Шейлы. Значит, это будет вполне прилично. Дайте мне ваш список гостей и можете больше ни о чем не беспокоиться.

Клементина была непреклонна. Квистус мог только благодарить ее. С ее стороны было очень великодушно, что она взяла на себя все хлопоты. С каждым днем вырисовывались новые черты ее характера. В ней была только одна темная сторона - ее непонятная нелюбовь к м-с Фонтэн. Но скоро исчез и этот недостаток.

- Я беру назад свои слова насчет м-с Фонтэн, - внезапно заявила она. - Я была в дурном расположении духа. Она очаровательная женщина и с блестящими светскими качествами.

Квистус просиял, несмотря на возвратившееся дурное расположение, Клементина также просияла, с кротостью, которая побила бы самое м-с Фонтэн. Клементина после долгих переговоров со сперва оскорбленным и негодующим, а затем сдавшимся Сприггсом посвятила целые дни приготовлениям к обеду. Она потеряла массу времени в магазинах старинных вещей и художественных рукоделий, в поисках необходимых ей хрусталя и вышивок. Она заказала самые редкие цветы. Все свои вечера она употребила на эскиз акварелью декорированного обеденного стола и рисовку карточек для меню и именных карточек.

- Это будет обед, который долго будут помнить, - сказала она Этте.

- Все наверное будет великолепно, - ответила Этта. - Вы подумали обо всем, дорогая, кроме одной вещи - самой необходимой.

- Какой, дитя?

- Что вы наденете?

- Надену? - изумилась Клементина. - А мое черное платье?

Этта возмутилась.

- Это старье, в котором вы путешествовали в автомобиле?

- Конечно. Разве оно для вас недостаточно хорошо?

- Это не для меня, - вспыхнула Этта, - я во всяком платье люблю вас. Но это необходимо для других. Сделайте себе хорошенький туалет. Еще есть время. Я не хотела вам говорить это раньше, дорогая, но черное платье сзади лопнуло... - Она сделала драматическую паузу. - Ужасно лопнуло...

- Боже, пусть себе лопнуло, - закричала Клементина, - не надоедайте мне.

Но Этта продолжала надоедать, и с некоторым успехом. Клементина наотрез отказалась купить новой материи, но согласилась позвать мисс Пюгалей, маленькую портниху, чтобы исправить и обновить старое платье. Этта провела много тревожных часов с мисс Пюгалей и заставила не раз для примерки раздеться ворчавшую Клементину, пока, наконец, платье не приобрело некоторый вид.

- Во всяком случае, теперь оно не разорвано и застегивается как следует, - заявила Этта, печально следя за последней примеркой.

- Умф, - рассматривая себя в зеркале, усмехнулась Клементина. - Кажется, я теперь похожа на леди. Надеюсь, что вы удовлетворены.

Несмотря на все хлопоты, она еще находила время писать. Являющийся по вечерам Томми замирал в восхищении перед портретом леди в сером платье.

- Изумительно, - кричал он. - Изумительно. Откуда у вас такая техника? Это целая тайна! Все это, - он водил по холсту пальцем, - все это настоящее чудо.

Он обернулся к ней с полными слез глазами. - Бог мой, как велик ваш талант!

Художник был польщен в ней; женщина искренно смеялась. Она с рвением принялась за дело, и как по волшебству вещь удалась на диво. Она жила эти дни полной жизнью. Неудивительно, что она не могла много работать.

Несколько дней спустя Клементина пригласила Томми и Этту сопровождать ее. Томми, довольный отдыхом, блестяще исполнил возложенное на него поручение, - нанять таксомотор и остановился у ее двери в роскошном автомобиле. Вскоре прибыла Этта, и вся компания, вместе с Шейлой, отправилась. Куда они едут? Клементина объяснила, что она не хочет держать Шейлу в августе в Лондоне и решила нанять дачу. Ей рекомендовали одну в местечке на Темзе, и она хотела совместно с ними осмотреть ее, автомобиль летел мимо желтеющих полей, веселых, окруженных зеленью домиков, таинственно шумевших лесов и остановился перед воротами красной кирпичной усадьбы.

- Это коттедж? - спросил Томми.

- А вы думали водопад? - возразила Клементина.

Они вышли из автомобиля. Сторож просмотрел данный им пропуск и повел их осматривать дом. Чем больше Томми видел, тем больше удивлялся. Там был парк, сад, оранжерея для роз, площадка для тенниса, луг, спускающийся к реке. Дом был роскошно меблирован, с бесчисленным количеством комнат: четырьмя или пятью гостиными, большой столовой, биллиардной, бесчисленными спальнями, великолепной студией и второй студией позади.

- Я возьму его, - сказала Клементина.

- Но, дорогая, - пробормотал Томми, - обдумали ли вы? Я не хочу быть дерзким, но аренда только этого дома стоит, наверно, тысячу фунтов.

Она отвела его в сторону.

- Мой милый мальчик, - сказала она, - я всю свою жизнь жила очень скромно. И только недавно я пришла к заключению, что я очень богатая женщина и могу делать все, что мне захочется. Я возьму это имение на август и сентябрь, найму автомобиль, приедете вы с Эттой, можете пригласить сколько угодно товарищей и подруг; я буду писать, и вы будете писать. Шейла будет бегать по саду, и мы все будем наслаждаться жизнью.

Томми заложил руки в карманы и объявил, что она - настоящее чудо. После завтрака в "Черном Юноше" они отправились обратно.

Следующие дни пролетели с необычайной быстротой. Все ее внимание было занято обедом. Она несколько раз отсылала печатать именные карточки и меню, пока не осталась совсем довольной. Тогда она показала их Квистусу. Он остался в восхищении.

- Но зачем, Клементина, вы взяли на себя все эти хлопоты?

Она рассмеялась и потребовала для каких-то объяснений Сприггса. За день или два до торжественного дня, предложившая обед Фонтэн, вдруг спохватилась о нем. Небольшая записка приглашала Квистуса к чаю.

- Я удивляюсь, дорогой д-р Квистус, - томно сказала она, узнав о приглашении интересных для нее людей, - мы, кажется, с вами достаточно хорошие друзья, чтобы я была немного смелее.

Он поспешил уверить ее.

- Если я принесу вам немного цветов для стола, вы примете их? И вы позволите мне убрать ими стол? Это будет для меня таким удовольствием. Даже лучшие слуги не могут это сделать так, как женщина.

Квистус вспыхнул. Было очень трудно отказать этой очаровательной женщине, но кто же виноват, что очаровательная женщина опоздала со своим предложением. Желая увильнуть от решительного отказа, он объяснил, что ему помогают его друзья-художники - мисс Винг и Томми Бургрэв.

- Почему вы не послали за мной? Вы не подумали обо мне?

- Я не смел...

- А я думала, что мы с вами друзья. - Она многозначительно посмотрела на него. - Кто не рискует - не выигрывает.

Но Квистус, простая душа, не понял ее.

Кроме того, Клементина весьма мудро показала ему свои акварельные меню и карточки. Он великолепно сознавал, что м-с Фонтэн со своим изяществом спасует перед чутьем и поэтическим воображением художника.

- Я никогда не предполагал, что вас могут заинтересовать такие будничные, домашние хлопоты, - сказал он.

- О людях судят по мелочам.

Впервые, разговаривая с ней, он чувствовал себя неловко. Леди обвиняла его в недостаточном внимании к себе. Почему же, если она так заинтересовалась этим проклятым обедом, она не поинтересовалась им раньше. Невольно он сравнивал ее безделье с неустанной энергией Клементины. Он ответил ей, улыбаясь:

- Я в этом не убежден. У нас, юристов, есть аксиома: "De minimus non curat lex".

- Сжальтесь над бедной женщиной. Что это значит?

- Закон - одно, а человеческое чувство - другое, - перевел он. Настала пауза, во время которой она налила ему второй стакан чаю.

- Мисс Винг так близка мне во всех отношениях, что я не мог не посоветоваться с ней.

М-с Фонтэн наклонилась к нему с кусочком сахару и щипцами.

- Конечно, я понимаю вас, дорогой д-р Квистус. Она будет присутствовать на обеде?

- Почему нет?

- Она немного... не подходит. Мне кажется, что она никогда не вращалась в обществе.

- Она делает мне честь, принимая мое приглашение, - немного резко возразил Квистус.

- Я очень рада слышать это, - кротко возразила она, в то же время негодуя на вмешательство Клементины.

В день обеда Клементина послала за Томми. Он нашел ее, как всегда, за работой. Она положила кисть и протянула ему акварельный рисунок.

- Я сегодня слишком занята, чтобы возиться с этими глупыми пустяками. Я не могу больше тратить на это время. Вы можете справиться с этим так же хорошо, как и я. Вы все здесь найдете. Что вы скажете?

Томми ничего не сказал. Он был в восторге от поручения. Он, как художник, любил иметь дело с красивыми вещами и изысканными тонами.

- Я должен позаботиться о винах?

- Все уже готово. Я проверяла вчера. Теперь убирайтесь. Я занята. И, слушайте, - крикнула она ему вдогонку, - чтобы я вас с Эттой тут не видала. Я буду писать до последнего момента.

Она продолжала писать. Через несколько минут принесли от Этты записку и сверток. Она вытащила из него пару длинных белых перчаток. Она бросила их служанке Элизе.

- Что с ними делать, мадам?

- Спрячьте их на свои похороны, - был ответ.

За несколько минут до восьми Квистус в ожидании гостей стоял в гостиной. Первыми пришли пунктуальный адмирал Канканнон и Этта с Томми, который, бросив последний взгляд на стол, встретил ее на лестнице. Затем явились леди Луиза Мэллинг и м-с Фонтэн в бледно-сиреневом платье. За ним лорд и леди Радфильд, он - высокий и горделивый, с белыми усами и бородкою, она гораздо моложе, тонкая, в дорогом туалете. Затем пришли один за другим генерал и леди Бернез, Гриффиртс с женой (коллега Квистуса по Антропологическому обществу), Джон Новерсфут (академик), м-р и м-с Вильмур, Джоксон - друзья м-с Фонтэн. Собравшееся общество наполнило комнату гудением многочисленных голосов. Квистус, улучив минуту, поймал Томми. Что сталось с Клементиной, которая обещала заменить хозяйку? Томми не мог дать никаких объяснений. Единственное, что он мог сказать, что он остановился перед ее домом, чтобы предложить ей место в своем автомобиле, но Элиза вернулась с сообщением, что он может ехать дальше, так как мисс Винг не нуждается в его автомобиле. Томми был того мнения, что Клементина в одном из своих бурных настроений. Возможно, что она совсем не явится. Этта отозвала Томми в сторону.

- Я убеждена, что старое черное платье снова сзади лопнуло и Элиза зашивает его.

Ждали только Квинсов и Клементину. Через десять минут приехали Квинсы. Стрелки часов показывали четверть девятого. Клементины - нет. Квистус начал беспокоиться. Что случилось? Лена Фонтэн шепнула на ухо лорду Радфильд:

- Она забыла надеть ботинки и вернулась за ними с полдороги.

В дверях появился Сприггс и объявил:

- Мисс Клементина Винг.

И Клементина вошла в гостиную. В первый раз в жизни Квистус лишился своей обычной учтивости. Мгновение он стоял в остолбенении с раскрытым ртом. Он никогда не видал такою Клементину, да и никто не знал ее такой. Это была Клементина в безумно дорогом платье из золотистого шелка, покрытого сероватой сеткой; Клементина в хорошем корсете, великолепно обрисовывавшем ее стройную, хорошо сложенную фигуру; Клементина со смуглым, матовым лицом, художественно причесанными черными волосами, сдерживаемыми большим бриллиантовым гребнем; Клементина с бриллиантами на шее, великолепными перчатками и веером из страусовых перьев; Клементина, гордая, улыбающаяся, с энергичным лицом, освещенным ее живыми глазами; Клементина, настоящая леди и красивая женщина. Все, знавшие ее, остолбенели, подобно Квистусу; незнакомые одобрительно разглядывали ее. Она прошла в гостиную навстречу Квистусу.

- Прошу извинить, что запоздала и не зашла днем. Я по уши была занята работой. Надеюсь, что Томми оказался удовлетворительным заместителем.

- Он добросовестно выполнил ваши инструкции, - ответил, приходя в себя, Квистус.

Клементина улыбнулась м-с Фонтэн.

- Здравствуйте. Очень рада вас видеть сегодня. Но вы выглядите бледной и утомленной... Надеюсь, что ничего не случилось?

Она отошла от немой от изумления и негодования Лены Фонтэн к не менее удивленному адмиралу. Неужели эта царственная женщина была тот самый маляр в юбке, с которым он разговаривал в студии? Он пробормотал что-то неясное.

- Как вы, мои дорогие?

Томми и Этта стояли, как парализованные, вроде деревенских ребятишек, к которым на школьном празднике обращается какая-нибудь высокопоставленная дама.

- Ущипните меня. Ущипните меня крепче... - шептал Томми, в то время как Клементина повернулась навстречу к лорду Радфильд, которого представлял ей Квистус.

- Я надеюсь иметь удовольствие вести вас к столу, - сказал лорд Радфильд.

- Я здесь в роли хозяйки... И кажется, скверной, судя по тому, как я опоздала...

Сприггс известил, что обед подан. Шествие открыл Квистус с леди Радфильд, заключила его Клементина с лордом Радфильд. Все общество заняло свои места в столовой. На одном конце сидел Квистус между леди Радфильд и леди Луизой; на другом - Клементина между лордом Радфильд и генералом Бернез. Лена Фонтэн помешалась совсем близко от нее между лордом Радфильдом и Гриффиртсом. Клементина заранее наметила этот план.

Украшение стола было слишком выдающееся по своей красоте, чтобы не вызвать всеобщего восхищения и обсуждения. Оно было в полуварварском стиле. Богатые золотые китайские вышивки на камчатой ткани; черные, лакированные с золотом урны, черные, лакированные с золотом плато. В венецианских вазах черные ирисы с золотыми язычками; темные орхидеи мелькали на золотом и черном фоне. Тут и там сквозь зелень мелькали золотистые плоды, и холодный блеск ваз серой амбры, хрусталь, серебро, и Камчатка; черная, золотая и серая амбра... смелое, вызывающее... И в то же время невольно ласкающее глаз своей гармонией.

Квистус и Томми выдали автора. Все глаза обратились к Клементине. Общее внимание заняли именные карточки и меню. Лорд Радфильд положил свою именную карточку в карман.

- Не каждый день можно получить за обедом драгоценное произведение искусства.

Клементина наслаждалась своим маленьким триумфом, который отразился румянцем на ее смуглом лице. С этим румянцем и в своем туалете она выглядела неотразимой. Ее позднее появление произвело драматический эффект; общее внимание, устремившееся на ее произведения, сразу сделало ее центральной фигурой в столовой, и она сидела, как хозяйка, в конце стола, сама симфония черной, золотой и серой амбры. Как женщина, она была во всеоружии своей красоты.

- Можно подумать, что она сделала все это с намерением, - прошептал догадливый Томми.

- Что? - осведомилась Этта.

- Подобрала украшение стола к своему туалету. Разве вы не видите, как все это идет к ней... Клянусь Юпитером, идет к ее глазам и бриллиантам в волосах. И разве это не уничтожает совершенно м-с Фонтэн?

Томми был прав. Леди Фонтэн со своим бледным лицом и светлыми волосами совсем терялась среди этой оргии красок. Бледно-сиреневый цвет ее туалета был убит. Она стала незаметной.

Чувствуя неудачу, негодуя на себя на этот бледно-сиреневый цвет, она в то же время размышляла, какой из ее костюмов мог в данном случае подойти, и отдавала должную дань художнице.

Клементина - рыбная торговка и Клементина - принцесса, были две различные вещи. С одной она могла соперничать, но как стала бы она соперничать со второй? Она задрожала от ярости, поймав полный иронии взгляд Клементины, она почувствовала себя во власти ее распоряжений. Около нее сидел Гриффиртс, сообщавший ей статистику железнодорожных несчастий. Она делала вид, что слушает, злясь, что Квистус посадил ее с таким скучным субъектом. Гриффиртс, возмущенный ее невниманием, обратился к ее соседу с другой стороны. Лена Фонтэн хотела попробовать счастье с лордом Радфильд. Но он весь был занят Клементиной, которой удалось вовлечь в разговор другого своего соседа генерала Бернеза.

Вместе со своей внешней оболочкой Клементина изменила и свое обращение и манеру говорить. Это была в высшей степени интеллигентная женщина, много знавшая и наблюдавшая. Она обладала умом и воображением и ярко воспользовалась ими в этот вечер. Успех заставлял усиленнее биться ее сердце. Для опыта перед ней были двое мужчин, которые отдавали ей дань как умной обаятельной женщине, а не как художнику-портретисту. Разговор перешел скоро в легкую, полную намеков изящную игру слов и, когда лорд Радфильд обратился, наконец, к Лене Фонтэн, та могла только повторить несколько общих мест. Клементина быстро втянула их в свой кружок, и Лена Фонтэн с огорчением увидела, как его старое лицо снова осветилось интересом. Несколько времени, пытаясь бороться, она поддерживала разговор, но через несколько минут должна была позорно уступить поле битвы. Другая женщина восторжествовала.

Томми, забыв Этту и свою соседку слева, не мог отвести глаз от Клементины. Его внимание привлекли, наконец, ее ногти. Сдавленным голосом он шепнул Этте:

- Маникюр.

- Кушайте, - сказала Этта, - и не глазейте, Томми. Это невоспитанно.

- Она должна была нас предупредить, - проворчал Томми, - мы слишком молоды, чтобы устоять.

Великолепно приготовленный и сервированный обед продолжался. Клементина всецело положилась на приглашенного ею французского шефа, которому предложила не стесняться издержками. Джон Новерсфут, скульптор, посаженный рядом с леди Луизой, крикнул хозяину:

- Это не те обеды, которые вы нам давали, Квистус, это - поэма!

Леди Луиза была слишком поглощена своим ощущением, чтобы выразить какую-нибудь мысль.

Квистус улыбнулся.

- Я ни при чем. Устроительница пиршества на другом конце стола.

Новерсфут, который знал прежнюю Клементину, протянул к ней руки жестом, которому он выучился в студии искусств и которым гордился.

- Самая замечательная женщина века.

- Мне кажется, что вы правы, - согласился Квистус.

Он взглянул на другой конец стола и обменялся с ней улыбкой. Теперь, привыкнув к происшедшей в Клементине перемене, он явно любовался ею. Он негодовал на то, что был вынужден сидеть далеко от нее, заслоненный вазами с орхидеями. В нем росла зависть к говорившим с ней мужчинам. Она смеялась, показывая им свои белые зубы, как однажды она показала их ему. Он чувствовал непреодолимое желание сбежать от томной леди Радфильд и присоединиться к группе на том конце стола. Иногда его глаза останавливались на Лене Фонтэн, но она оставалась совершенно в тени.

В конце обеда он открыл дамам дверь. Клементина, сопровождаемая Эттой, шепнула ему, что пора кончать с обедом. Дверь закрылась. Этта обняла Клементину за талию.

- О, дорогая, я не могу сказать, как вы великолепны. Но почему вы мне ничего не сказали? Зачем вы сделали из меня дуру с этим черным платьем?

Клементина ласково отвела руку девушки.

- Дитя мое, - сказала она, - я завоплю если мне придется кроме всего, что на мне надето, выдерживать ваши объятия. Я испытываю муки осужденного.

- О, бедняжка...

- Даже хуже...

Триумф ее возрос, когда к ним присоединились мужчины. Мужчины и женщины сгруппировались около нее, прислушиваясь к ее словам. Искуплены были все годами переносимые насмешки, неприятности, одиночество. Стоявший сзади Новерсфут изумлялся чистоте линий ее рук, изяществу ее плеч и шеи. Квистус занялся Фонтэн. В гостиной она снова приобрела свою индивидуальность. Приняв свой прежний уверенный вид, она села на диван и указала Квистусу место около нее. Он повиновался.

- Я думала, что вы совсем позабудете сегодня обо мне.

Он протестовал. Завязался разговор. Через некоторое время подошел вылощенный, прилизанный, с моноклем в глазу Вильмур Джонсон, и Квистус с поспешностью, которая заставила м-с Фонтэн закусить губу, уступил ему место и подошел к группе, окружавшей Клементину. Он вспыхнул от радости, когда она приветливо взглянула на него. Он смотрел на нее, как зачарованный, из нее исходило что-то гипнотизирующее, женственное, что заставляло его терять голову. Впервые за все годы их знакомства, она действовала на него подобным образом. Почему прятала она свои безукоризненные руки и шею и очаровательную фигуру за безобразной одеждой? Почему она никогда не показывала во всей красоте великолепие своих волос? Почему ее суровый лоб и тонкие губы были всегда без той улыбки, которая озаряла их теперь? Однажды он видел ее лицо преображенным, это было в Марселе, но тогда ее воодушевили благородные, великодушные чувства, и он забыл ее безобразную оболочку. Но теперь она имела вид королевы, и зачарованные мужчины томились около нее.

В конце концов, леди Радфильд удалось завладеть своим лордом и уехать. Остальные последовали их примеру. В промежутке между прощанием Квистус и Клементина встретились лицом к лицу.

- Ну, - спросила она, - довольны вы?

- Доволен?.. Что за слово! Я поражен... Я был слеп и прозрел... Я совсем не знал вас!

- Потому что я прилично одета? Но я не могла быть у вас сегодня иначе.

- Потому что я не знал, какая вы красивая женщина.

Кровь бросилась ей в лицо. Она коснулась его руки и посмотрела на него.

- Вы действительно думаете, что я хорошо выгляжу?

Готовому сорваться у него ответу помешали подошедшие прощаться Квинсы; Клементина прочла его у него на лице. Комнаты пустели. Подошла Лена Фонтэн.

- Уже поздно. Нужно найти леди Луизу и ехать. Ваш обед имел огромный успех, д-р Квистус.

- Очень рада, - сказала Клементина, - тем более, что я узнала, что инициатива идет от вас. Очень мило с вашей стороны, что вы подумали о нашей молодежи. Не уходите еще. Леди Луиза совершенно счастлива с Гриффиртсом. Он ее хорошо занимает. Давайте лучше сядем и поболтаем несколько минут.

Она подошла к дивану, села и предложила сесть м-с Фонтэн. Та готова была рычать. Квистус опустился в кресло.

- Я сделала отчаянную вещь, - начала Клементина, - я взяла на август и сентябрь старую усадьбу в Молхэме на Темзе, дом велик, как отель, и вместит массу народа. Есть даже студия для желающих (я буду писать каждое утро) и библиотека. Шейла уже предназначила библиотеку вам, Ефраим, уверенная, что вы приедете. Иначе вы разобьете ее сердце, тем более, что найдется комната и для м-ра Хьюкаби. Конечно, будут Томми и Этта, и даже адмирал обещал приехать на одну или две недели. И я буду совсем счастлива, если вы согласитесь приехать на август, дорогая м-с Фонтэн.

Лена Фонтэн минуту колебалась. Затем явилось искушение поймать соперницу на слове и начать борьбу; но, взглянув на нее и заметив иронию и насмешку в ее блестящих глазах, она потеряла мужество. Ее смущала эта энергичная личность, пугала ее неожиданная, неподозреваемая сила. Попасть под кров этой женщины было немыслимо.

- Мне очень жаль, что я не могу воспользоваться таким милым приглашением, - сказала она, - но я уже сговорилась с несколькими друзьями ехать в Динар.

- О, вы все-таки едете в Динар? - вскричала Клементина.

- Что вы хотите сказать этим "все-таки"? - осведомилась м-с Фонтэн.

- Я слыхала, что будто бы др-р Квистус также туда собирается. Это было бы так глупо, что я не обратила даже на сообщение большого внимания. Вы, действительно, едете туда, Ефраим?

Это было ловко расставленной западней. Это было вызовом. Она протянула свою обнаженную руку и положила ему на плечо. Другая женщина побледнела, ее глаза потеряли присущую им томность и посмотрели на него с ненавистью.

- Вы обещали...

Она произнесла эти слова прежде, чем выяснила себе их значение. Секундой позднее она готова была исколоть себя булавками за совершенную глупость. Этих слов было достаточно, чтобы Квистус ясно сознал, что он никогда не будет в Динаре. Он вежливо улыбнулся.

Pardon, дорогая м-с Фонтэн. Я ничего не обещал. Вы, наверное, еще помните мое маленькое... маленькое сравнение вороны с павлинами.

Удовлетворенная Клементина сняла свою руку.

- Конечно, дорогой Ефраим, если вы предпочитаете ехать с м-с Фонтэн в Динар...

Лена Фонтэн встала:

- Д-р Квистус вполне свободен в своих поступках. Я бы хотела, чтобы вы избавили меня от подобных разговоров.

Клементина также поднялась и протянула свою руку.

- С удовольствием, дорогая м-с Фонтэн, - кротко сказала она, - если только это будет возможно. До свидания. Очень была рада видеть вас.

Вскоре уехали и последние гости. Остались только адмирал, Томми и Этта. Они прошли в кабинет Квистуса и оставались там, пока адмирал не сообщил Этте, что лошади дожидаются уже целый час.

Томми проводил их до экипажа. Квистус и Клементина остались вдвоем.

- Я могу сказать завтра Шейле, что вы поедете в Молхэм?

- Я думаю, что да... Я думаю, что вы свободно можете ей это сказать.

- Мне очень жаль, что м-с Фонтэн не может к нам присоединиться.

- Но почему же? - не подозревая ловушки, осведомился он.

- Потому что у нее такие блестящие светские качества, - возразила Клементина.

Они замолчали. Клементина закурила турецкую папиросу и бросила ее в пепельницу.

- Ради Бога, дайте мне моего табаку, я оставила его здесь вчера.

Квистус подал ей ее табак, она свернула папиросу и закурила. Вошел Томми.

- Хотите вы позавтракать завтра со мной и детьми в Карльтоне?

- С удовольствием, - ответил Квистус.

- Знаете, - заметила она, - я там никогда не была. Это будет для меня целым приключением.

Домой она возвращалась вместе с Томми в таксомоторе. Юноша мало говорил. Он был совершенно подавлен этой новой Клементиной. Она также не была расположена к беседе. Томми был для нее теперь только маленьким пятнышком на горизонте... Мотор подъехал к ее дому на Ромнэй-Плес, и здесь произошло нечто многознаменательное. Томми протянул ей руку:

- До свидания, Клементина.

Она рассмеялась:

- Куда делись ваши манеры, Томми, почему вы меня не целуете?

Он минуту поколебался и затем поцеловал ее.

Сияющая от радости, она влетела в свою квартиру и причиной ее ликования был не его поцелуй, совсем даже нет, а то, что он колебался перед ним. Между Клементиной - рыбной торговкой и Клементиной - принцессой лежала огромная пропасть. Она знала это и ликовала. Она легла, но не могла заснуть. У нее кружилась голова. Кружилась голова от радости и счастья.

ГЛАВА XXIV

Томми, позвонив на следующее утро у двери Клементины, был встречен не Элизой, а какой-то изящной барышней в черном платье, белом переднике и белом чепце на голове. На его вопрос, является ли она новой служанкой у леди, она ответила: "Qui, monsieur" (Да, господин (франц.)), и ввела его в гостиную. Он смиренно сел и стал ждать Клементину. Она вскоре вошла каким-то очаровательным видением, великолепно одетая, прекрасно причесанная, с руками, полными колец. Она повернулась перед ним:

- Нравится?

Томми взмолился:

- Клементина, дорогая, объясните мне, что значит вся эта игра, или я совсем сойду с ума.

- Я же вам говорила, что в один прекрасный день я стану леди. Этот день настал. Похожа я на леди?

- В том-то и чертовщина, - засмеялся он, - что вы похожи на эрцгерцогиню.

Они зашли за Эттой и встретились с Квистусом в Карльтоне. Завтракали они в большом веселом кабинете. Молодежь, удивленная переменой, происшедшей с Клементиной, совершенно растаяла. Она осталась великодушной, доброй Клементиной, но к ней прибавилось еще смеющееся, блестящее, радостное создание, о существовании которого они не подозревали. Квистус вернулся домой в полном восторге и окончательно сбитый с толку. Ни разу в жизни он еще не проводил два таких радостных часа.

С этих пор началось торжество Клементины Винг. С каждым днем это торжество возрастало.

Фейерверк - яркий блеск и затем тьма, был не в ее натуре. Она сожгла феникса с темным оперением, и из его пепла возник второй феникс ярких красок. Страдала она, как сама выразилась адски; во-первых, уже потому, что вновь оперившемуся фениксу нужно было иметь очень нежную чистую кожу. Она ворчала, но терпела для торжества не только одной Клементины, но и своего пола, и тех, кого она любила, и справедливости.

Она победила соперницу ее же оружием. Она, Клементина, избегаемая мужчинами, противопоставила себя профессиональной обольстительнице и выиграла битву. Она заставила противника бежать с поля сражения. Горячая, почти животная любовь к ребенку, бесконечная жалость к ставшему для нее дорогим человеку, пробудившаяся женственность, - были ее главным оружием. Было гораздо легче выдать ее с головой Квистусу. Но это очень скверно повлияло бы на него. Лучше было иметь свое знание постоянным оружием против нее и заставить ее уйти с дороги. В чем состоял триумф? В чем была слава? В том, что, несмотря на свою осведомленность, она, не прибегнув к ней, достигла результатов.

Торжество победы окрыляло все ее существо. То, что зародилось у Клементины-девушки, пробудилось затем, когда она купила красные тюльпаны, еще раз дало о себе знать в лунную ночь в Вьене и теперь могло свободно показать себя всему свету. К черту искусство! Что было искусство в сравнении с этой новой славой.

Это сделало ее на десять лет моложе. Это помолодило мужчину, для которого она начала всю игру. У нее была двойная победа - изгнание женщины и завоевание мужчины. Все у нее служило предлогом, чтобы не выпускать его из своего влияния. Шейла, поклонники, новый его портрет. Все, чем владели раньше в его сердце и мыслях другие, теперь она старалась заменить собой, чтобы на случай, если он встретится с м-с Фонтэн, ее влияние было бы талисманом для него. Дважды она еще выезжала в свет, чтобы открыто сразиться с соперницей.

Между этими двумя выездами у нее был разговор с Хьюкаби. Хьюкаби, старавшийся остаться лояльным по отношению к обеим сторонам, чувствовал себя неважно в нравственном отношении, он был в курсе дела благодаря хозяйничанью Клементины в доме Квистуса и откровенности отчаявшейся Лены Фонтэн. Его сердце истекало кровью за Лену Фонтэн. Она приходила к нему за сочувствием. Ни с кем в мире, кроме него, она не могла говорить откровенно. Она была в отчаянии. Эта ужасная женщина оскорбляла ее, издевалась над ней, восстановила против нее Квистуса. Он внезапно переменился к ней, избегал ее и, находясь в ее обществе, был, как всегда, вежлив и учтив, но избегал каких бы то ни было щекотливых тем.

О Динаре, на который она так рассчитывала, нечего было и думать. Он на ее глазах был приглашен в какой-то дом для сумасшедших, чтобы быть под постоянным надзором. Что ей делать? Сперва она хотела поговорить с ним, поставить ему на вид его поведение, упрекнуть в недостаточном внимании по отношению к ней. Затем испугалась, возможно, что это навсегда оттолкнет его от нее. Она горько плакала, как несчастная, обиженная женщина, а Хьюкаби стоял перед ней с носовым платком и зеркалом, чтобы можно было уничтожить следы слез.

Однажды Хьюкаби и Клементина встретились в передней дома на Руссель-Сквере.

- Вы виделись с тех пор с м-с Фонтэн? - осведомилась она.

Он ответил утвердительно.

- Ей, наверное, скверно приходится, - угрюмо заметила она.

- Она очень несчастна. Я же говорил вам, что для нее это было все - это было ее спасение.

Клементина подметила нотку глубокой жалости в его тоне и внимательно посмотрела на него своими проницательными глазами.

- Вас самих, кажется, очень заботит участь этой леди.

Хьюкаби в замешательстве посмотрел на нее и пожал плечами. Клементина была из тех женщин, которые считали искренность выше всего. Он сообщил ей свою тайну.

- Я люблю ее... Я сильно люблю ее... Я знаю, что это безумие, но ничего не могу поделать с собой...

- Имеете вы какие-нибудь сведения о финансовом положении леди... сколько она имеет ежегодно честным путем?

- Четыреста фунтов в год.

- А вы?

- Когда я получу назначение в Антропологическое общество, я буду иметь пятьсот фунтов.

- Девятьсот фунтов... Скажите, имеете вы понятие о минимуме ежегодного дохода, за который она согласилась бы быть спасенной?

- Нет, - ответил ошеломленный Хьюкаби.

- В таком случае сделайте это, - был ответ, - до свидания.

Ее второй выезд был к Квинсам. Леди Квинс уже на обеде у Квистуса просила ее быть у нее и прислала ей пригласительное письмо. Она держала свое приглашение в секрете, зная, что Квистус также приглашен и что весьма вероятен и приезд соперницы. Окруженная, приветствуемая, засыпанная комплиментами, она не сразу нашла м-с Фонтэн в большом красивом саду.

Наконец, она заметила ее рядом с Квистусом, на скамейке, полускрытой густым кустарником. Клементина немедленно постаралась избавить их от соседства друг с другом и с улыбкой направилась к ним. Квистус вскочил и глубоко вздохнул, как человек, открывший окно спальной в первый день своего пребывания в горах.

- Клементина! Я не подозревал, что вы приедете! Как чудесно! - он посмотрел на нее, стоявшую перед ним с летним зонтиком на плече. - Клементина и летний зонтик! Простите мою дерзость, - начал он, - но у вас самое хорошее платье, которое я когда-либо видел.

Это была баснословная вещь - разрисованный от руки муслин. Она засмеялась и повернулась к Фонтэн, старавшейся принять равнодушный вид в своем обыкновенном костюме.

- Он совершенствуется. Слыхали ли вы от него когда-нибудь раньше комплименты по поводу туалетов?

- Много раз, - солгала м-с Фонтэн.

- Очевидно тут сказывается ваше благотворное влияние, - возразила Клементина. Она обратилась к Квистусу: - Я сегодня утром видела Хьюкаби и сделала распоряжения для отправки книг и вещей в Молхэм. Он сделает все великолепно и вы будете избавлены от хлопот. Он великолепный малый.

- И незаменимый ассистент.

- Д-р Квистус сказал мне, что он ваш старый друг, м-с Фонтэн, - заметила Клементина. - Как жаль, что вас нельзя уговорить ехать в Молхэм.

- Вам нужен будет тогда еще один кавалер.

- Я приглашу еще одного драгуна, если вы сделаете мне честь приехать. Мне же достаточно будет и адмирала английского флота.

Подошедшая хозяйка увлекла с собой Квистуса. Обе женщины остались с глазу на глаз. Лена Фонтэн резко повернулась, раздраженная с побелевшими губами.

- С меня довольно! Я не намерена больше это терпеть. Я не позволю так над собой издеваться.

- Что же вы сделаете?

Лена Фонтэн сжала свои маленькие ручки. Что она могла сделать!

- Пойдемте, пойдемте, - сказала Клементина, - давайте говорить открыто, как рассудительные женщины, забыв личные счеты. Садитесь, между нами только один повод к вражде. Вы не можете отрицать, что великолепно его знаете. Отойдите. Бросьте об этом всякую мысль, и я оставлю вас в покое. Забудьте об этом! Вы видите, что я все равно вам этого не позволю!

- Вы меня оскорбляете! - полуистерически крикнула другая.

- Я знаю, - холодно возразила Клементина. - Я жестокая женщина. Всю жизнь была такой. Но делать жестокости все-таки иногда необходимо. Поэтому я повторяю: отойдите.

Лена взглянула на энергичное лицо и бросавшие искры глаза и ничего не сказала. Она знала, что не многого стоила для этого сурового существа. Она была совершенно подавлена. Торговка рыбой стала большой леди, диктовавшей свои условия и заставляла подчиниться. Она была даже не женщина, а какая-то непреоборимая сила.

Впервые Лена Фонтэн почувствовала себя побежденной. Ее лицо побледнело. Томность в глазах заменилась страхом. Ничего не говоря, она нервно мяла перчатку. Она была во власти победителя. Молчание продолжалось несколько минут. Затем сердце Клементины смягчилось. Обидеть ее, то же, что обидеть бабочку очень глупенькую, испуганную, пустую маленькую бабочку. Только бабочку!

- Дорогая, - кротко сказала она в конце концов, - я знаю, как тяжела жизнь одинокой, беззащитной женщины. Я знаю, что вы имеете основание ненавидеть меня за то, что я не хочу позволить вам сделать эту жизнь лучше и слаще. Но я думаю, что вскоре вы перестанете меня так ненавидеть. Я чертовка, как вы меня называете, а когда мне мешают, я становлюсь дьяволом. Но на самом деле я не очень скверная женщина. Я не оскорбляю вас, сделав такую глупость, как предложив нам быть друзьями, когда у вас явное желание убить меня. Но я прошу вас помнить, я слишком много страдала, чтобы говорить на ветер серьезные вещи, я прошу вас помнить, что если вы будете нуждаться в женщине-друге, вы всегда можете рассчитывать на меня. Я гораздо старше вас, - великодушно добавила она. - Мне тридцать шесть лет.

- О, Боже, - ударилась другая в слезы. - Мне тридцать семь.

- Не может быть, - возразила озадаченная Клементина, - вам никто не даст этих лет. - Она встала и дотронулась до плеча плачущей. - Во всяком случае, - добавила она, - у меня достаточно здравый смысл, чтобы быть вам полезной.

После чаю Клементина пошла проститься с хозяйкой и отправилась домой.

Враг был окончательно уничтожен; признание в своих летах - признание своего поражения. Победа досталась гораздо легче, чем она предполагала. Вернувшись домой, она с улыбкой взглянула на один из гардеробов, которым она принуждена была ввиду большого количества новых платьев заставить свою спальню. Для чего все эти безумные траты, лихорадочные приготовления, потраченные часы у лучших портных, у парикмахеров, массажистов... Для чего перемена всех привычек, образа жизни и речи... Для чего, когда конец оказывается таким простым. Стоило ли того? Клементина посмотрелась в зеркало. Она увидела счастливую женщину и засмеялась. Да, это стоило... Она выиграла гораздо больше, чем победу над бедной сестрой. В комнату вбежала Шейла.

- О, какая тетя красивая!

Она подозвала ребенка и обняла.

Все формальности, касающиеся дел Вилля Хаммерслэя, были закончены; личность матери Шейлы осталась загадкой. Ни в Лондоне, ни в Шанхае не нашли никаких документов о браке Хаммерслэя. В его бумагах не осталось никаких упоминаний о жене.

Наконец, за несколько дней до отъезда в Молхэм, Клементина сделала открытие.

От Хаммерслэя остался целый ассортимент костюмов, из какого-то кармана выпала пачка перевязанных тесьмой писем. Почерк был женский. Из нескольких замеченных слов она сейчас же заключила, что то были любовные письма. Клементина села на ящик и взвесила сверток на руке. Это была священная вещь, принадлежащая сердцу усопшего. Имела ли она право прочесть их? Но вскоре, по женской интуиции, она сообразила, что они могут заключать что-либо важное для их дальнейшей жизни. Она развязала пачку, принялась читать старые пожелтевшие страницы, и трагедия, роман, старый, как мир, развернулся перед ее глазами. Письма были написаны семь лет тому назад. Они были от одной неудачно вышедшей замуж женщины Норы Дуглод, безумно любившей Вилля Хаммерслэя. Клементина прочла одно из них. Вдруг она вскрикнула и вскочила. Она нашла в нем приписку к посвященной в эту тайну Анджеле Квистус. Чем дальше, тем чаще упоминалось имя Анджелы... Автор, как большинство женщин, не был в состоянии уничтожить любовные письма, держать же их дома он не мог; Анджела держала их в ящике своего бюро...

Клементина протелефонировала Квистусу с просьбой немедленно прийти.

Он явился через двадцать минут в тревоге.

- Случилось что-нибудь с Шейлой?

- Я нашла, кто ее мать, - ответила Клементина.

- Кто? - поспешно спросил он.

Она усадила его в кресло. Они были в гостиной.

- Некая Нора Дуглад... Я ее не помню.

Квистус, как бы отгоняя свои мысли, провел рукой по лицу.

- М-с Дуглад... - озабоченно повторил он. - М-с Дуглад...

- Подруга Анджелы, - добавила Клементина.

- Да. Школьная подруга. Они редко встречались. Я видел ее раз или два. Я не подозревал, что Хаммерслэй ее знает... Ее муж был негодяем... Он, кажется, даже бил ее... Я слыхал, что она бросила его...

- Для Вилля Хаммерслэя.

- Он давно умер... Спился... О-о-о! - он содрогнулся и закрыл лицо руками.

- Прочтите эти страницы, - сказала Клементина и вышла.

Она вернулась через десять минут. Он вскочил с кресла и схватил ее за руки. Его глаза были влажны и губы дрожали.

- Я нашел письмо Хаммерслэя в ящике Анджелы... Оно застряло внизу. Оно было для другой женщины, дорогая...

Его голос задрожал. Оно было для другой женщины... Она подвела его к дивану, села рядом с ним и взяла его за руку. Она была счастлива, что темное подозрение было снято с его совести.

С тех пор, как он ушел от нее с новой верой в человечество, связь между ними стала неразрывной. Квистус знал, что найдет в ней не только сочувствующую слушательницу, но и мудрый совет и понимание всех его начинаний, мыслей, надежд и трудов. Она была искренна. И он, как озябший, в теплой комнате грелся около личности Клементины, зная, что она сильна и постоянна, как греющий огонь. Он все чаще и чаще чувствовал необходимость в ней. В ней было то, чего не хватало в бесцветной, бесстрастной Анджеле. С выздоровлением новые впечатления заполнили его мозг и главным между ними было сознание, что Клементина и физически была прекрасна и желанна.

В продолжение всей летней идиллии в Молхэме Клементина продолжала носить оперение возродившегося феникса. Даже во время работы вместо прежних растрепанных причесок на ней был подаренный ей Томми красный шелковый платок. С переменой в хозяйке переменилось и отношение к ней окружающих, и присутствие Квистуса, Хьюкаби, адмирала, Пойнтера и Томми с товарищами делало жизнь разнообразнее и веселее.

Иногда происходили такие сценки:

К работающей Клементине являлась экономка:

- Пожалуйста, мадам, у нас скоро не будет вина.

Она с трудом отрывается от холста:

- Что же из этого?

- Джентльмены, мадам...

- Дайте им пива.

- Хорошо, мадам.

Немедленно она со смехом бросает кисть и идет в свой винный погреб. Для нее было удовольствием устроить как можно удобнее жизнь гостящих у нее мужчин. Этта и ее юные подруги как женщины могли сами о себе позаботиться. Но мужчины были совершенно беспомощны, особенно адмирал; почему-то она прежде всего жалела адмирала. Предметом особенных забот для нее был их стол. Она старалась угодить всем вкусам. Иногда она призывала Томми на совет. Но когда он придумывал для дяди какое-то невероятное кушанье, она заявляла ему, что он устраивает шутку из серьезных вещей и больше не спрашивала его советов.

Ее искусство, конечно, страдало, но Клементина не обращала на это внимания. Счастье доверившихся ей окружающих было важнее самого удачного накладывания красок на холст. Иногда, сидя во главе стола, она грезила, что они все ее дети, и ее губы складывались в новую улыбку. Ее счастливыми часами были те, которые она проводила наедине с Шейлой и Квистусом.

С тех пор, как подозрение исчезло, он любил ребенка с новой нежностью. Клементина знала это и оберегала от посторонних его отношения к девочке. Она любила делить с ним любовь ребенка. Вечерние часы посвящались Шейле. Клементина сидела рядом с ними на траве под кедром и слушала бесчисленные истории, рассказываемые Квистусом ребенку. В большинстве случаев они имели своим источником фольклор.

Но иногда Клементина подозревала и собственный вымысел автора.

- Вы их сами сочиняете, Ефраим?

Он сознавался с видом уличенного школьника.

- Мне все-таки страшно, что вы так обращаетесь с фольклором, - священной наукой. Это, по меньшей мере, безнравственно с вашей стороны.

Квистус провел рукой по мягким локонам.

- Что, - сказал он, - значат все науки в мире в сравнении с этой маленькой головкой?

Клементина приумолкла. Затем резко спросила:

- Вы тоже так думаете?

Он кивнул и мечтательно склонился над кудрявой головкой.

- Но что же случилось с принцессой и человеком Джу-Джу? - спросила Шейла, и Квистус принялся доканчивать свое безнравственное занятие.

Август сменился сентябрем, и сентябрь подходил к концу. Адмирал Канконнон с Эттой, все девушки и молодые люди, исключая Томми, уехали. Хьюкаби укладывал книги и вещи. Погода переменилась. Деревья были мокры от дождя, и листья начали падать. С реки подымался туман и закрывал все голубоватой прозрачной дымкой. Цветы в саду с умирающей грацией поникли головками. Птицы, даже дрозды, умолкли. Вместо кедра пришлось собираться в сумерках у камина. Идиллия кончилась... Звал Лондон...

Она долго сидела молча перед камином в гостиной, Шейла играла на полу между ними, занятая целой армией кукол. Никто из троих не заметил, как в комнату заползла ночь.

- Послезавтра, - нарушая тишину, сказала Клементина, следя за пламенем.

- Да, - повторил Квистус, - послезавтра.

- Вы найдете для Шейлы все приготовленным. Аткинс знает свое дело. - Аткинс была нянька. - Я уже видела каминную решетку в детской, которую переделывали... Вы не должны позволять Аткинс надоедать вам, она выбьется из рук... Как быстро пролетели эти три месяца...

- Я бы не взял ее к себе, - сказал Квистус, - если бы вы на этом не настаивали. Вы будете ужасно скучать по ней.

- То же будет с вами, когда настанет моя очередь, - возразила Клементина. - Зачем говорить вздор?

Она опять замолчала. Он взглянул на нее и при свете пламени, бросавшем светлые блики на ее лицо, увидел, что ее веки были опущены, губы горько сжаты и что-то упало, скользнув по щеке. И каждый раз, как он на нее взглядывал, он каждый раз видел катящиеся по лицу капли.

- Дядя Ефраим, - сказала, вставая и устраиваясь между его коленями, Шейла. - М-с Браун хочет купить спичек, а у меня их нет.

Он дал ей свою серебряную спичечницу, и Шейла спокойно вернулась к своей игре.

Клементина подавила рыданье.

- Дорогая, - сказал он наконец.

- Да?

- Почему нам не иметь ее постоянно с нами?

- То есть?.. - осведомилась после некоторой паузы Клементина, продолжая смотреть в огонь.

- Даже с ней я не могу наполнить свой пустой одинокий дом, свое пустое одинокое существование. Дорогая, - продолжал он, придвигая к ней свое кресло, - я не могу пережить ни одной мысли, ни одного впечатления, не подумав о вас. Вы стали необходимой частью моей жизни. Я знаю, что с моей стороны дерзко и предосудительно делать вам такого рода предложение.

- Вы еще никакого не сделали, - возразила Клементина.

- Дело в том, что я имею честь просить вашей руки...

Снова настало молчание. Впервые в жизни она боялась говорить, боялась выдать свое волнение. Она любила его. Она не отрицала этого факта. Это не была пылкая, романтическая страсть. Ее чувство было глубже и сильнее. Он был глубоко в ее сердце, как дитя, о котором она заботится, как мужчина, которого она любит. Когда она начала любить его? Она сама не знала. По всей вероятности, это началось в Марселе, когда он вернулся за ней, и они рука об руку гуляли по городу. Она знала, что он искренне нуждался в ней. Но он не сказал нужных слов, тех маленьких словечек, которые все объясняют.

- Достаточно ли вы любите меня, чтобы жениться на мне? - спросила она, наконец.

Он взглянул на Шейлу, раскладывавшую спички в ряды. Довольно затруднительно вести любовную беседу в присутствии третьего лица, будь то даже пятилетняя девочка.

- Очень, очень сильно, - тихо сказал он.

Клементина встала.

- Собирай свои игрушки, дорогая, пора идти спать.

Затем она встала сзади Квистуса и положила ему руку на плечо. Он поцеловал ее.

- Ну, - взглянул он на нее.

- Я вам сегодня же скажу, - ответила она, проведя рукой по его щеке.

Квистус быстро оделся и стал ждать ее. Клементина вскоре появилась в красном платье, которое она давно уже купила, но считала слишком ярким для себя. В волосах у нее были красные далии. Квистус взял обе ее руки, положил на свои плечи. Она стояла напротив него на расстоянии только своих обнаженных стройных рук и улыбалась ему.

- Ваш ответ, - сказал он.

- Скажите мне, - возразила она, - зачем я вам нужна?

- Ради вас самой, - крикнул он, тесно привлек к себе и поцеловал.

- Если бы вы этого не сказали, - немного погодя заметила она, - еще не знаю, какой я дала бы вам ответ. Во всяком случае, - добавила она, - он не был бы так поспешен.

Все его лицо просияло.

- Неужели вы думаете, дорогая, - сказал он, - что я не могу желать вас ради вас самой, ради вашей великой, чудесной души?

Она отвернулась в сторону и тихо сказала:

- Это желание всех женщин, Ефраим!

- Какое?

- Быть желаемой, - ответила Клементина.

Они сообщили Томми эту новость на следующий день. Они пошли с ним гулять и сказали ему ее без всяких подготовлений. Но он уже был подготовлен. Этта предсказывала это давно. Он пробормотал полагающиеся поздравления.

- А ваша живопись? немного погодя спросил он.

- К черту, - ответила Клементина. Она расхохоталась над его ужасом. - Искусство существует для семейных мужчин и холостых женщин. Мужчина может вкладывать душу в свои картины и в то же время принадлежать жене и семье. Женщина этого не может. Она должна выбирать между искусством, с одной стороны, и мужем с детьми - с другой. Это я говорю вам в поучение; я выбрала, как всякая женщина, имеющая кровь в венах, мужа и детей. Имейте в виду, что только женщины без крови выбирают искусство - не ошибитесь в этом. Иногда некоторые становятся на сторону мужа, но, не имея детей, снова отдаются искусству, и тогда муж получает суп с плавающей щетиной от кистей и холст вместо скатерти... Брр...

Она фыркнула по старой привычке, но Томми настаивал.

- Но вы же природный живописец, Клементина, большой художник... Это будет ужасной жертвой.

- Современная молодежь страшно надоедает мне, - возразила она. - Вы все думаете, что жареные жаворонки сами посыпятся вам в рот. Нет ни одной вещи в мире, которая не требовала бы жертвы. Великие люди, сделавши великие дела, заплатили за них большой ценой.

- Я не понимаю, к чему вы это мне говорите, - ответил Томми. - Несколько времени тому назад я не задумался пожертвовать земными благами ради искусства. Я не хочу хвалиться, но во всяком случае, это так.

- Я это знаю, - смягчилась Клементина, - иначе я с вами бы теперь не говорила. Вы художник, Томми, и вы понимаете, что я не могу жить без писания. Это в моей крови. Без кисти я не могу жить, как без зубной щетки. Все это будет теперь на втором плане. Я буду любительницей. Клементина Винг - портретистка - умерла. Вы можете перефразировать эпитафию: здесь лежит Клементина Винг - замужняя женщина. И, дорогой Томми, - кончила она растроганно, - вы можете добавить sic itur ad astra (Так идут к звездам - лат.).

- Я буду надеяться, что вы будете счастливы, - сказал Томми.

На обратном пути она встретила почтальона. Она взяла у него письма. Томми получил свою драгоценную записочку от Этты. Хьюкаби явился за корреспонденцией своего патрона и поздравил ее со вступлением в брак. Она поблагодарила его и протянула ему письмо со штемпелем из Динара.

- Я указала вам путь, - сказала она. - Идите и творите так же.

Хьюкаби засмеялся.

- На днях.

Идиллия, которая, казалось, приходила к концу, на самом деле только началась. Они вернулись в Лондон. Шейла осталась пока у Клементины. Она спешно кончала оставшуюся у нее работу, а Квистус с ее помощью переделывал дом на Руссель-Сквэре. Стол из биллиардной был убран, и обширная светлая комната была обращена в студию. Томми, снабженный полномочиями от Клементины, принялся за столовую и вместо мрачной угрюмой комнаты превратил ее в восхитительный уголок.

В конце октября необычная пара обвенчалась, и Клементина вошла в дом своего мужа. Ребенок был усыновлен ими и своим щебетаньем наполнял радостью весь дом.

Однажды, ранней весной, Квистус вошел с письмом в руке в студию. Он был избран почетным членом Французской Академии, - высшая честь, которая может только пасть на ученого всего цивилизованного мира. Он пришел к ней поделиться радостью.

Он увидел задрапированный торс женщины без головы, держащей в руках с одной стороны Шейлу, с другой - одно из тех очаровательных кудрявых созданий, которыми прославился Мурильо. Увидев его, она сейчас сняла лист с мольберта и немного вызывающе посмотрела на него. Он подошел и, заметно тронутый, обнял ее.

- Дорогая, - сказал он, - я видел. Вы единственная женщина в мире, которая могла это сделать. Покажите мне. Я хочу также принять в этом участие, дорогая.

Она сдалась. Ей было бесконечно дорого его ласковое, деликатное отношение. Она снова поставила рисунок на мольберт. Он пододвинул стул, сел рядом с ней и забыл свое торжество ученого.

- Шейла ничего вышла?

Она поцеловала его.

- А другой?

- Точный портрет... Будет такой...

Она рассмеялась и сказала:

- Я думала недавно о Св. Павле. Он много говорил про славу. Помните? О славе небесных и земных творений. Ина слава солнцу, ина слава луне, ина слава звездам. Но есть одна слава, о которой он не упомянул.

- Какая, дорогая? - осведомился Квистус.

- Слава быть женщиной, - ответила Клементина.

Уильям Джон Локк - Триумф Клементины (The Glory of Clementina Wing). 2 часть., читать текст

См. также Уильям Джон Локк (William John Locke) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :

Триумф Клементины (The Glory of Clementina Wing). 1 часть.
ГЛАВА I Трудно предположить, что после нескольких поворотов вы окажете...

Сумерки жизни
Пер. с англ. С.О. Цедербаума I. Одинокие женщины. Фелиция Гревс недоум...