Оливия Уэдсли
«Пламя (The flame). 3 часть.»

"Пламя (The flame). 3 часть."

- Итак, вы рисуете?

- Да, господин Бонневар.

- Покажите мне, - раздалось, как выстрел из пистолета.

Тони вынула рисунок; случайно это оказался набросок Рицкого. Она изобразила его в виде медведя, легко танцующего в балете. Лицо было великолепно в его угрожающей нежности.

Бонневар с видом ценителя усмехнулся, протянув руку к следующему.

Ла Делос, знаменитая танцовщица, которая славилась своей жадностью. Все хорошо знали, что, когда она танцует с благотворительной целью, она требует проценты. Тони изобразила ее танцующей в детской больнице в венке из жемчуга и бриллиантов, а под этим была надпись: "Золотое сердце".

Бонневар покатился со смеху.

- Да, да, - говорил он восторженно, брызгая слюной. - Да, в одном граф прав. Вы умеете рисовать, барышня. Я возьму этот и этот - и еще тот, и также этот, и этот маленький набросок. Это сколько?

Да, шесть. Вам уплатят в конце недели. Впишите в этот лист ваше имя и адрес. Так. Доброго утра!

Юноша у конторки обратился в гуманное создание.

- Удача? - спросил он хриплым голосом. Тони ответила "да", улыбнулась ему, и он приветливо улыбнулся ей в ответ.

Очутившись на улице, она остановилась, чтобы подумать. Если Бонневар взял столько, - может быть, и другие издатели возьмут.

Конторы "Жур" и "Суар" были перед нею.

Она перешла улицу.

- Видеть редактора, если он вам не назначил? - спросил мальчик в конторе. - Как бы не так!

Он презрительно свистнул.

Тони прошла комнату, подошла к двери и открыла ее.

- Закройте эту дверь, - проревел голос. Она так и сделала, но за собой.

Двое мужчин, серьезно разговаривавшие между собой, остановились и осмотрели ее. Не ожидая ни минуты, Тони бросила перед ними рисунок.

Это был знаменитый драматург, пьеса которого была освистана на первом представлении, после чего он вызвал на дуэль несколько человек из публики.

Он был изображен, как Наполеон после большого поражения, сидя на коне. На голове маршала был легкий дурацкий колпак.

Тони повезло; и Репон, и Деконик особенно не выносили этого драматурга, и рисунок сразу нашел в них отклик.

Оставалось всего еще три рисунка. Они взяли все, и Тони заполнила другой лист, пожала им горячо руки и ушла.

Жоржетта ликовала. Она с Тони отправилась вместе в ресторан Дюваля, где хотя пища и дешева, но дают настоящую еду, а не какие-то кусочки, и пообедали там. Когда они вернулись домой, на столе лежала телеграмма для Тони. Она была от де Солна:

"Дайте знать, как ваши успехи. Надеюсь, вы не откажетесь прийти навестить меня завтра в четыре часа".

- Ты не можешь пойти в дом графа, даже если он уродлив, в таком наряде, - заметила ей Жоржетта.

- Мы пойдем и купим новый, - сразу ответила Тони. - Ни за что на свете я бы не хотела огорчить твое любящее сердце мыслью о моем поношенном платье среди графского великолепия.

- Ты теперь говоришь гораздо больше, чем раньше, - сказала ей Жоржетта.

- Разве? Я думаю, что это оттого, что я счастлива. Я уже много лет не была счастлива, ты знаешь.

- Мало что может сделать женщину счастливой, если у нее нет любви, - философствовала Жоржетта. - Что касается меня, то я думаю, что, когда есть какое-нибудь увлечение, тогда является интерес следить за своей наружностью. Скажи мне сущую правду, этот твой граф влюблен в тебя?

- О небеса, нет же, - ответила Тони, - Разумеется, нет. Начать с того, что, во-первых, он филантроп, затем друг человека, которого я любила, - это во-вторых, а, чтобы закончить, в-третьих, он помолвлен.

- Смею сказать, что факт помолвки с одной никогда еще никому не мешал влюбиться в другую. И такой род любви гораздо опаснее обычной открытой манеры, ибо так легко ошибиться, думая, что узы с одной могут удержать кого-либо и не дать разгореться его страсти к другой. Следовательно, дорогая, слишком трудно заранее предугадать, что с нами будет. Любовь похожа на все вещи, которые растут слишком быстро, если не срезывать их.

- Но графу нечего обрезывать своей дружбы ко мне, он на самом деле влюблен в мадемуазель Форуа, а кроме того, ты совершенно не права, Жоржетта, уверяю тебя.

Они купили серенькое платье с батистовым воротничком и очень экстравагантный кушак, против покупки которого Тони не устояла из-за его цвета. На платье был скромный серый кушак, низко спускавшийся, на арабский манер, вокруг всего платья и свисавший свободно на одном боку. Кушак Тони был из лилового шелка, оригинально вышитый зеленым и красным и с легким рисунком из старого золота.

- Я куплю его, - заявила она серьезно Жоржетте, которая нашла его цену преступной, и, наконец, выторговала франк. Шляпа - вторая легкомысленная трата - из серого шелка, отделанная лиловым пером.

- Сапоги? Я куплю, и перчатки тоже, вот те мягкие, цвета шампань.

- В таком виде ты не можешь идти пешком, - запротестовала Жоржетта, когда было без пяти минут четыре. - Надо взять мотор.

Тони укатила в очень приподнятом настроении. Ощущение, вполне понятное у женщины, которая вдруг после многих лет лишений покупает себе новое платье, о чем она все время мечтала.

Особняк де Солна находился на одной из широких спокойных улиц, пересекающих Елисейские поля.

Равнодушный лакей встретил ее и передал молодому гиганту, очень красиво одетому в серое с красным.

Стены вестибюля были из бледно-желтого мрамора, обвешанные через определенные промежутки прекрасными коврами, преобладающий тон которых был блекло-розовый и золотой.

Кусты белой сирени росли в больших горшках на нижней площадке лестницы.

Тони любила ощущение мягких ковров, роскошь и красоту, которые, казалось, излучал этот тихий дом.

"Аполлон" раскрыл две высокие двери и доложил о ней.

В отдаленном конце комнаты, обложенный подушками, сидел де Солн.

Он силился встать при виде ее. Она поспешила вперед.

- Очень мило с вашей стороны прийти навестить меня, - сказал он очень слабым голосом. - Я все думал, придете ли вы.

- В монастыре меня учили молиться. Кое-какие хорошие привычки остались у меня помимо моей воли. Я благодарю вас за поприще, которое вы открыли мне и которое действительно может обеспечить успех.

- Теперь я могу сделать замечание, которое так любят все люди: "Я вам говорил".

- Я не верила вам, потому что так трудно поверить в самое себя.

- Многие из вас считают эту задачу более легкой, чем оказать доверие другому. Но расскажите о Бонневаре и как все произошло?

- Я пришла к Бонневару в качестве просительницы и была немного нервна. Парень, который упорно не желает употреблять мыло "Пирс" или какое-либо другое, велел мне подождать тоном Наполеона, отдававшего приказания при Аустерлице. Я ждала, становясь более нервной и менее мягкой. Наполеон ушел через стеклянную дверь, и спустя некоторое время его голова снова высунулась по направлению ко мне, и он приказал мне войти. Я вползла. Судьба, небо, предопределение, что хотите, короче говоря, господин Бонневар быстро спросил меня, что я умею. Я протянула наброски - князь Рицкий, Перрио, де Лан. Он засмеялся, и я себя почувствовала так, как чувствовали себя маленькие богини, когда Юпитер шутил. Он засмеялся громче и сказал: "Ну да, вот этот и еще этот", быстро выбирая, указывая вытянутым толстым пальцем одной руки на рисунок, а другой рукой в это время забирая его. Будучи на седьмом небе, я вышла на улицу, имея новые заказы и контракт. На улице небо послало мне искру разума. Я пошла в другую редакцию, темную и с другим Наполеоном за пюпитром, и ворвалась в кабинет. Разговор ниже моего достоинства. Я только бросаю рисунки на стол перед двумя толстыми возмущенными мужчинами. Смех - я, волнуясь, к ним присоединяюсь, но волнение излишне, рисунки приняты, а затем - второй контракт. Я еще выше вознеслась и шествую домой к Жоржетте. Вот как обстоит дело.

- Это великолепно, в самом деле вас можно поздравить.

- И всем этим я обязана вам.

- Вашему собственному дарованию.

- Не позволите ли вы мне поблагодарить вас как следует?

- Если ваша благодарность выразится в том, что вы нальете мне чаю или, еще лучше, приготовите мне его.

Он откинулся на подушки и с довольным видом смотрел, как она чайной ложечкой достает чай из маленькой серебряной чайницы.

- Какой прекрасный дом у вас, господин де Солн.

- Вам нравится? Я так и думал. Отчасти из-за этого я хотел, чтобы вы пришли. Но вы должны прийти еще раз, когда я смогу вам все показать и рассказать историю моих вещей. Я всю свою жизнь собирал красивые вещи, вкладывал в это столько же усердия и тяжелого труда, сколько другие вкладывают в занятия на бирже или в мэрии.

Тони оглядела комнату. Она была очень высокая, и потолок был разрисован ветками яблони в цвету. Стены были обиты полосами из серо-зеленого шелка, а в промежутках между ними висели картины, изображавшие "Весну". Тут были пейзажи Коро, Мане, Ланкре, и масса других имен, являвшихся новыми для Тони.

- Это моя весенняя комната.

- Мне нравится эта мысль.

Она прошла комнату и подошла к книжной полке, которая тянулась во всю длину стены, - одна длинная целая полка из зеленого флорентийского дерева.

- Я не знала, что вам нравятся и английские книги.

- Они мне не то что нравятся, а я люблю их, - во всяком случае, некоторые.

Над большим камином висел портрет Гиацинты Форуа. Тони остановилась и смотрела на нее.

- Она очень красива.

- Я хочу, чтобы ее нарисовали, позднее, в виде картины для этой комнаты, картины весны.

- Когда вы думаете жениться?

Де Солн слегка пожал плечами.

- Кто знает? Гиацинта говорит, что в будущем году. Что касается меня, я бы хотел этим летом, я не становлюсь моложе.

Его голос звучал очень грустно.

- Гиацинта говорит, и мудро говорит, я должен признать, что если кто уже женится, то это совершившийся факт, от которого уже не уйдешь, с свободой кончено. Согласны ли вы с этой женской точкой зрения, мадемуазель Тони?

Тони закурила папироску.

- Замужество много больше связывает женщину, чем мужчину, видите ли: мужчина и после женитьбы все-таки продолжает быть самим собой, но женщина всегда становится только женой или матерью и очень редко успешно выполняет обе обязанности. С выходом замуж она, разумеется, приобретает дом, но теряет самое себя, а ведь индивидуальность чего-нибудь да стоит.

Он рассеянно кивнул головой и внезапно сказал с большим жаром:

- Ни с чем в женитьбе не следует считаться, кроме любви, ни с индивидуальностью, ни со свободой. Все это гроша не стоит по сравнению с настоящим чувством.

- Я не сказала, что это важнее любви, - возразила Тони, - мы говорили о замужестве, а не о любви. Я думаю, что если человек действительно любит, то все остальное перестает иметь значение. Я этим не хочу сказать, что человек должен тотчас же перестать интересоваться всем остальным или жизнью и отдаться всецело страсти. Я хочу сказать, что все другие доминирующие интересы, как самоанализ, развитие индивидуальности, должны быть совершенно вычеркнуты. Любовь - это совершенная способность чувствовать одинаково с другим человеком, - вот и все.

- Если бы вы имели детей, любили бы вы их больше мужа?

Тони покачала головой:

- Нет. Я бы не могла. Я могу вобрать в свою душу всецело только одного человека. Я бы любила их, и они являлись бы моим даром ему, и вообще дети такие теплые, смешные, сонные, сладкие существа; но они бы никогда не были на первом месте, я боюсь.

- Боитесь? Вы говорите так, как будто ваши мысли неправильны. Вы совершенно правы, абсолютно правы, я так думаю. Я был бы в ужасе, если бы какой-нибудь малыш Жан или Гиацинта встретил бы меня как соперника в открытом поле.

Он слегка кашлянул.

- Уже бессовестно поздно, - воскликнула вдруг Тони, когда маленькие круглые часы пробили шесть. - Я должна пойти. Сегодня я еще буду недолго рисовать в кабаре. Жюль умолял, и я согласилась.

- Вы очень красиво одеты, мадемуазель Тони.

Тони покраснела от удовольствия:

- Первый результат моего успеха. Теперь скажите "суета сует".

- Нет, не скажу. Я люблю, когда женщины тщеславны, - это признак того, что они счастливы.

- Тогда я, вероятно, утопаю в блаженстве, ибо я не только очень, но безусловно горжусь моим новым кушаком.

- Прелестный лиловый цвет.

Она пожала ему руку.

- Ну, прощайте, и спасибо вам.

- Вам спасибо, - быстро прервал он, - что пришли навестить меня. Я ненавижу сидеть в одиночестве. Вы развлекли меня. Я чувствую себя так, как будто принял целительное лекарство.

- Еще раз прощайте.

- Придете ли вы скоро навестить меня, если я не поправлюсь?

- Я охотно приду.

- В таком случае "до свидания", потому что, если я поправлюсь, я приду к вам, а если нет, то вы придете ко мне.

Лакей ждал, чтобы проводить ее вниз.

Когда большие двери закрылись за ней, она вдруг подумала об иронии жизни де Солна с его постоянным плохим здоровьем. Он имел все, что мир мог ему дать, и не имел сил пользоваться всем этим.

ГЛАВА XXVIII

Мое мрачное сердце полюбило тебя,

Полюбило и разбилось,

Разбилось, болело, истекало кровью,

Но ты всего того не замечала.

Гейне

Для того чтобы не думали, что эта книга ставит своей задачей служить хроникой знаменитой жизни, а может быть, и для того, чтобы сразу же разочаровать людей, полных надежд, следует сказать без обиняков, что Тони очень много работала в течение двух лет, раньше чем добилась достойного упоминания успеха. Только тогда об ее имени стали говорить на рынке, где создается газетный успех либо провал.

Де Гань послал за ней однажды, предложив ей место в своей газете с окладом, который год тому назад показался бы Тони огромным. Она отказалась, в спокойной уверенности, что, не связанная контрактом, она будет в состоянии выработать сумму, превосходящую предложенную. Так и было. Даже Жоржетта, только что вернувшаяся еще раз из Испании, стала смотреть на Тони с тем благоговением, которое может внушить одно только обладание чековой книжкой. "Квартира" на улице д'Альмэн к тому времени давно уже не существовала для них и была заменена двумя комнатами на улице Вольтера. И от этих двух комнат они отказались, чтобы заменить их квартирой на бульваре Готье. Квартира была не очень велика, но была определенно привлекательна и имела ванную комнату. У Тони теперь была Жоржетта, Симпсон, ванная комната и чековая книжка, а помимо того, куча людей, с которыми она была хорошо знакома.

Она скоро стала персоной.

Де Солн, путешествовавший последние шесть месяцев, познакомил ее с одним кругом людей. Другой круг сам познакомился с нею с простотой и свободой, которые существуют на всем белом свете между мужчинами и женщинами, работающими мозгом. Цветы, конфеты, книги присылались Тони временами из Каира, Лондона и даже из далекой Америки. Де Солн написал ей раз или два. Она ответила. Их дружба являлась очень приятной вещью для них обоих.

Даже Дафнэ и Фэйн навестили Тони.

Они были очень милы и отнеслись к ней слегка покровительственно. Очень рады, что ее работы имеют такой успех и что она действительно стала "как следует", - двусмысленное замечание, значение которого Тони мысленно и вполне правильно объяснила так, что "она принята в обществе".

Фэйн еще обладал стройностью, которой Дафнэ уже не хватало. Его отрицательная красота осталась той же, с прибавлением нескольких морщин и усов. Но необыкновенно нежные когда-то краски Дафнэ уступили место обычной "розовости", которая, хотя и являлась признаком здоровья, была уже недостойна ни описания, ни восхищения.

Все же Тони обрадовалась их визиту; действительно, продолжать ссоры достаточно противно, а тем более со своими родными.

На Фэйна произвел большое впечатление приход де Солна. Тони сразу заметила матримониальный блеск в его глазах, когда он подошел прощаться с нею.

- Граф твой товарищ, Тони?

- Да, - успокоила она его.

- Приличный парень. Кажется, интересуется тобой?

- Да, - ответила она снова.

Фэйн закашлял и оправил свой галстук.

- Давно его знаешь?

- Два года, он был другом Роберта.

- Знаешь, я бы на твоем месте не упоминал об этом, - неловко сказал Фэйн. - А он, он знает?

- Все. Он женится этим летом. Фэйн уныло уронил монокль на жилет.

- Ладно, я думаю, нам надо двигаться. Где жена? - Фэйн принадлежал к типу мужей, которые неизменно употребляют это звание. Эта проклятая черта в характере мужчины.

Случайно Тони встретила Гиацинту Форуа.

Она часто думала, когда, наконец, состоится свадьба. Де Солн после того единственного разговора никогда не упоминал об этом больше. Очевидно, он решил предоставить невесте идти своим собственным путем и не неволить ее. Она действительно поступала так. Во все время его пребывания за границей Рицкий, который снова появился, везде ее сопровождал.

Тони думала, что скажет де Солн, когда вернется. Через неделю он, ковыляя, явился к ней на квартиру. Он хромал сильнее обыкновенного.

- Тони, мне сегодня минуло сорок пять.

- Дорогой друг, а мне двадцать семь, даже двадцать восемь, - лучше забудем об этом.

Он выглядел очень хрупким и не лучше, чем когда уезжал. Тони подошла к его креслу.

- Жан, вы нехорошо выглядите.

- Я этого не чувствую. Между прочим, Гиацинта отказала мне.

Он вытер губы платком.

Тони опустилась на колени около его кресла:

- Это неправда, мой друг.

- Это проклятая правда, она обвенчалась с Рицким сегодня утром. Я только неделю тому назад узнал о смерти его жены. Я был в Нью-Йорке и увидел это в "Геральде". Я, пожалуй, всегда об этом думал, но о таких вещах только думаешь, а я верил Гиацинте. Когда я прочел объявление, я тотчас поехал домой. Ревность заставила меня так сделать, и я нашел сегодня утром ожидавшее меня ее письмо.

Он положил свою тонкую руку на ее. Рука его горела.

- Дорогой, я так огорчена! - прошептала Тони.

- Я вам верю, что вы огорчены, и я вам благодарен. Я чувствую себя, как человек, которому был нанесен удар из-за угла. Это было нечестно. Мне не повезло. Мне всегда не очень везло при моей уродливой физиономии и при жалком маленьком теле, но я любил ее, и она это знала.

Он сел и смотрел на качавшиеся ветки деревьев.

- Таково мое возвращение домой. Тони встала и приготовила чай.

- Вы бы лучше нарисовали карикатуру, в ответ на ту, которую вы однажды видели, и назвали бы ее "Раненое чудовище".

- Не говорите! - сказала она.

- Это то, что я теперь собой представляю. Сегодня я мог бы проклясть весь мир и смеяться, видя, как он страдает.

- Вы никогда не думали, что Гиацинта не совсем заслуживала доверия?

Он горько засмеялся.

- Разве, когда мужчина любит красивую женщину, он может предположить такие вещи? Я верил в нее, и этого было достаточно для меня. Я бы думал, что оскорбляю ее, если бы я спрашивал ее о ее друзьях или поступках. Я знал, что она капризна. Я хотел, чтобы она насладилась свободой до того, как мы поженимся. И раньше всего, наш союз был не совсем обычным. Я никогда не мечтал о том, что она меня полюбит, что она привязана. Я был доволен тем, что люблю ее. Она знала это. Она добровольно мне сказала, что любит меня. Вы не можете понять, что это для меня означало. Мне твердили, что я должен жениться. Я тоже чувствовал, что это мой долг, что владения перейдут к другой ветви нашего рода, если я умру неженатым или бездетным, а сознание, что я должен удержать владения для нашей ветви, было во мне врожденным. Я думаю, Гиацинта все это знала. Я был откровенен с нею.

Он резко прервал себя и, встав, начал ковылять взад и вперед по комнате.

Тони смотрела на него с жалостью. Один из самых тяжелых моментов в дружбе - это сознание своего бессилия помочь другу перенести страдания.

Де Солн отошел в конец комнаты, и бледное лицо его подергивалось.

- Я в клетке, - сказал он с силой, - я заперт в ней и не могу выйти на свободу. Я продолжаю страдать и биться о решетки, я безумец, что пришел сюда и говорил с вами об этом. Не знаю, почему я пришел. Какое вам до этого дело, в конце концов, если другая женщина одурачила меня? И почему это должно вас касаться? - Его жестокий взгляд встретился с ее глазами. - Я ухожу, - сказал он, повернувшись к двери.

- Жан, подождите минуту.

Она прошла комнату и схватила его руку.

- Вы были очень жестоки как по отношению ко мне, так и по отношению к себе самому, - выговорила она с трудом. - Вы знаете, вы должны знать, что ваше горе причиняет мне боль. Мы так долго уже были друзьями с вами. Не отталкивайте меня теперь, когда я вам нужна. Я нужна вам. Я, которая однажды сама страдала, говорю вам это. Жан, дорогой, жизнь еще перед вами, а Гиацинта никогда не была достойна вас. Будучи вашим другом, я давно уже это видела. Неужели вы будете оплакивать идола, который никогда не был достоин поклонения? Я могу сказать, что сейчас все мои слова дешево стоят и бесполезны для вас. Позже вы поймете, что это не так. Теперь можете идти, но вы завтра придете снова. Обещайте мне.

Он машинально направился к двери.

- Обещаете?

- Да, - сказал он сдавленным голосом и ушел.

ГЛАВА XXIX

Я хотел, чтобы ты была для меня всем, ты этим и стала, - не больше.

Р. Броунинг

Де Солн не пришел ни на завтра, ни в следующие дни, и Тони отправилась в поиски за ним.

Его лакей вышел к ней и сообщил, что де Солн болен и не может никого принять.

- А есть у него врач?

- Нет, сударыня.

- В таком случае я поднимусь к нему.

Гастон беспомощно посмотрел ей вслед и поднятием плеч выразил свое бессилие справиться с положением.

Тони постучала в дверь и, в ответ на его "войдите", спокойно вошла.

Он лежал на кровати, окруженный книгами, в голубой ночной рубашке с отложным воротничком. Он выглядел странно молодым и трогательным.

Впервые в жизни в душе Тони зашевелилось странное чувство жалости. Это был инстинкт материнства, который в ней проснулся.

Де Солн улыбнулся:

- Не могу понять, почему вы так беспокоитесь обо мне?

- Скромное создание. Я случайно интересуюсь вами.

- Я уезжаю на будущей неделе.

Она кивнула головой:

- Я так и думала. Куда вы поедете? Я буду скучать без вас.

- Египет, я думаю. Почему вы будете по мне скучать?

- Разве я могу объяснить это? Потому что я привыкла к вам, потому что вы заняли место в моей жизни и в моем сердце, потому что я понимаю вас, с тех пор как вы первый меня поняли. Достаточно доводов?

Он переменил тему разговора:

- Я вчера получил письмо от Гиацинты. Вы были правы, когда говорили, что она не была достойна доверия. Только трусливая женщина - а трусливые женщины никогда не бывают искренни - могла написать такое письмо. Самое странное во всем этом то, что и теперь, зная ее такой, какой она есть, я все так же хочу ее. Я не могу с этим совладать. Мысль о ней, ее стройная фигура, ее запах - все это мне вспоминается и мучает меня. А между тем я вижу все, как оно есть. Я еще худший дурак, чем я думал.

- Нет, вы просто человек. Раз человек любит, ему нет дела до того, такова ли любимая, какой он ее считает, или нет. Существует любовь, а все остальное не идет в счет ни в малейшей степени.

Он саркастически рассмеялся:

- Как хорошо женщина философствует о любви, когда не она ранена ею.

Яркая краска зажгла лицо и шею Тони. Де Солн заметил это и густо покраснел.

- Простите меня, - я животное. Тони, скажите мне, как ваши дела? Успеваете ли вы?

- В следующем месяце будет моя выставка.

- Я из-за этого вернусь, где бы я ни был. У вас великолепный вид.

- Я так страшно разбогатела, и, в конце концов, кроме Жоржетты и Симпсона, мне больше не на кого тратить.

- Почему вы держите около себя Жоржетту? Она совсем неподходящая подруга для вас.

- Я люблю ее.

- Так же, как вы любите Симпсона?

- Не той же любовью. Симпсон был маленький, раненый и одинокий, а Жоржетта была большая и, к сожалению, совсем не одна.

- Вы странное существо.

- Потому что я люблю собаку и другую женщину?

- И потому что вы других не любите так же.

- Я люблю мою работу.

- Работу? - он рассмеялся. - Вещь, которой женщина заглушает свое сердце, если кто-нибудь его опустошил, или пока никто не явился, чтобы заполнить его.

- Тысячу благодарностей. - Она сделала ему реверанс. - Не разрешите ли вы мне напомнить вам, что вы сами выбрали мне мою профессию?

- Тони, неужели вы никогда больше не полюбите?

Ее лицо передернулось.

- Не знаю, - сказала она очень тихо, - я чувствую так, как будто все мое сердце погребено под развалинами.

Он не ответил. Сумерки мягко нависли над ними, дрова в камине разгорались то там, то тут и освещали комнату языками пламени. Очень издалека доносился шум вечерней жизни.

- Мне нужно идти, - сказала Тони.

Она подошла к кровати.

- Итак, прощайте на некоторое время.

Руки Жана сжали ее руку.

- Я, вероятно, вовсе не уеду.

- Я думаю, что вам надо ехать. Я полагаю, что это был приступ старой болезни.

- Припадок был очень сильный.

- Бедный друг. Если вы не уедете, напишите мне, и я снова приду.

- Что вам больше хочется, чтобы я уехал или остался?

Вопрос озадачил ее. Нотка повелительного требования ответа взволновала ее немного...

- Конечно, я бы больше хотела, чтобы вы остались, - мягко ответила она.

Он нагнулся и поцеловал ей руку.

- До свидания!

ГЛАВА XXX

Мои мысли стремились и неотступно следовали за твоими, снова и снова.

Тони сидела на коврике перед камином. Симпсон сидел тут же рядом, положив покровительственно одну лапу на ее платье и мирно мигая глазами на огонь. Временами Тони почесывала ему левое ухо, и он отвечал благодарным взглядом.

В одном отношении собаки легко побивают людей: им в высшей степени свойственно чувство благодарности. Симпсон Сомарец особенно обладал этим чувством; он никогда не забывал того, что был бездомной собакой. Он обожал Тони. Единственный фокус, который он выучил из любви к ней, отнял у него год времени. Он не был проворной собакой, но все же он, наконец, научился танцевать вальс; у него уходило много времени, пока он делал круг, и нос становился влажнее обыкновенного, но все же он, наконец, это одолел. Он танцевал после чая, так как Тони была рассеянна весь день, и это, наверное, ее развлекало. Это развлекло бы кого угодно, так как это было замечательно торжественное представление.

- Ты пушистая собака большой ценности, - сказала ему Тони; он блаженно вздохнул. - И самая красивая собака в Париже, - продолжала она.

Симпсон был очень некрасив, и потому он обожал слушать такие отзывы.

- И я люблю тебя.

Он посмотрел на нее. Его два темных глаза были широко раскрыты. "И я вас люблю", - сразу ответили его глаза, хоть и не умели говорить. Жоржетта не то переделывала, не то портила шляпу. Она продолжала монолог, прерванный во время разговора Тони с собакой. Фразы стали долетать до Тони:

- Когда люди намерены дать тебе что-нибудь, они обыкновенно рассчитывают получить что-нибудь взамен, так что я сказала: "Послушай, голубчик, если я приму это предложение, то что ты хочешь взамен?"

- Кто, что, Жоржетта?

- Жюль. Он предлагает мне заведовать кабаре вместо него.

- Он хочет жениться на тебе?

- В этом-то самое худшее, такое устройство страшно связывает.

Тони начала смеяться.

- Тебе пора уже остепениться.

- Я еще не настолько подурнела.

- Нет, дитя, разумеется, нет; но твои взгляды на жизнь должны стать скромнее.

- Это должно подразумевать обедню каждое воскресенье и скромные платья. Благодарю тебя!

- Ты невозможна. Жюль - добрая душа, даже если, скажем, он кой-где и слишком оброс жиром.

- Я говорю вот что, раз ты вышла замуж, все для тебя кончено. Я всегда слышала, что англичане - толстокожая порода, но я никогда этому не верила, пока мне не сказали, что какой-то англичанин проповедовал замужество только на пять лет! А! У него был опыт, он знал, сколько времени нужно, чтобы женщине все это надоело.

- Я не думаю, чтобы мужчина, который специально это проповедовал, был бы вообще сам женат.

- Какой лицемер! - воскликнула Жоржетта. - Но тогда я должна сказать, что никогда не следует верить печатному слову. Насколько я могу судить, люди пишут книжки просто для того, чтобы высказать разного рода вещи, к которым никто никогда не прислушивается или которым он сам совершенно не верит. Скажи, Туанетта, правда, что мадемуазель Форуа уехала с Рицким?

- Правда, к несчастью.

- Подумаешь! - мило воскликнула Жоржетта. - А что граф говорит теперь? Я думаю, он совершенно убит, расстроен, а? Он не должен огорчаться, она была нехорошая. Хотя Рицкий еще хуже! Он ее будет бить со временем, как она того заслуживает. Теперь маленький граф был бы уже женатым мужем, одним из лучших, как ты всегда утверждаешь. Я думаю, не возьмется ли он теперь за тебя, Туанетта?

Тони засмеялась и потянула за ухо Симпсона.

- Мы с Симпсоном этого не думаем, - забавно заявила она.

- Сердца улавливаются таким манером, знаешь. Только неделю тому назад Жюль был отвергнут Лолоттой, а теперь он помирает, чтобы жениться на мне.

- А ты в пятьдесят раз красивее Лолотты. Жоржетта положила растерзанную шляпу и критически посмотрела на Тони.

- Тебя нельзя считать красивой, - медленно проговорила она, - ты приобрела оригинальную, привлекательную наружность. Теперь, когда ты хорошо одета, причесана, хорошо обута. И ты выглядишь очень холодной. А это большое преимущество. Много людей погибло, пытаясь открыть полярные страны. То же самое в любви. Холодность привлекает тех мужчин, которых ничто другое не затронуло бы. Он будет продолжать, и продолжать, и ждать, и выжидать, потому что он хочет превратить лед в огонь. Я знаю, что не хочу, чтобы ты вышла замуж за маленького графа. Я ему не нравлюсь. Он считает меня неприличной.

- Он никогда так не думает, - сказала Тони, - посмотри, все его друзья - это люди, которых он спас.

- О, конечно! Это разница! В самом деле, совершенно различные вещи, знать кого-нибудь, кто неприличен, но кому ты делаешь добро, и другого такого же, но которого ты узнал самым обычным образом. Тут масса благородных чувств по отношению к первому и чувство неловкости по отношению ко второму. Маленький граф хотел бы, чтобы ты была окружена более достойным влиянием. Я это вижу по его глазам. Мужчины ничего не имеют против знакомства с неприличными людьми, им даже это нравится, но они не желают, чтобы люди, которых они любят, в особенности если это женщины, чтобы и они их знали. Никоим образом.

Тони закурила папиросу и задумчиво выпустила голубое облако дыма. Симпсон закашлялся. Он не курил.

- Я совершенно уверена в том, что ты не права по отношению к графу, Жоржетта. Он совсем не такой человек, и он знает, что мы друзья.

- Он знает, что ты упряма. А с упрямыми, как с друзьями, когда приходится давать советы: не давай советов другу, не приставай с советами к упрямому, это бесполезно; де Солн знает, что если бы он сказал: "Мадемуазель Тони" - прости, просто - "Тони, Жоржетта веселая девица и неподходящая для вас подруга", ты бы ответила: "Я сама выбираю своих друзей" и посмотрела бы на него с презрением.

- Слушай, о нем никогда не говорят подобных вещей.

- Если ты выйдешь за него замуж, я выйду за Жюля.

- Итак, судьба бедного Жюля зависит от меня? Я боюсь, что тебе придется долго ждать, Жоржетта, потому что, во-первых, де Солн не хочет жениться на мне, а, во-вторых, я не желаю выходить за него замуж.

- Поживем, увидим, - загадочно сказала Жоржетта, поднявшись и примеряя шляпу.

- Мы зайдем на выставку и посмотрим, каковы там дела, а потом пойдем к "Румпельмайеру" пить чай.

- Ты думаешь, чтобы мы вместе?

- И Симпсон также.

- Туанетта, ты человек с сердцем. Жоржетта поспешила в свою комнату, чтобы одеться. Когда она надевала черную шифоновую блузу, две слезы упали на ее складки. До нее быстро доходили обычные людские сплетни. Она знала все о визите Тони к де Солну, хотя Тони с ней об этом не говорила. Она видела частые письма из Каира, и она любила Тони. Потерять Тони - это потерять вкус к жизни, но Жоржетта решила покончить с этим. Если де Солн протестует против ее проживания в квартире, а инстинктивно она чувствовала, что это так, она уйдет - она даже выйдет замуж за Жюля и не станет мешать Тони. Она ни на минуту не сомневалась, что он со временем женится на Тони. Желание Тони пойти с ней пить чай ее сильно тронуло. Она сильно сморкалась, пока закалывала желтые локоны под большую шляпу. Известность и успех нисколько не изменили Туанетту.

- Всякий другой бы изменился, - вздохнула бедная Жоржетта, - я, разумеется, танцовщица из кабаре, не совсем подходящая особа для совместной жизни с нею. Я уберусь. Я возьму старого Жюля.

На выставке была масса народу. Много людей подходили и поздравляли Тони.

У нее было ощущение, что это происходит во сне, когда она взглянула на толпу, на картины по стенам. И это она привлекла этот поток людей, она рисовала эти картины. Еще два года тому назад она делала моментальные наброски в маленьком кафе. Все это казалось таким невероятным, и все же это была правда: нацарапанная подпись "Тони" сбоку на каждом рисунке свидетельствовала о том.

К ней подошел Дюформ, знаменитый журналист. Он был румяный и рыжий нормандец.

- Ваша тонкая линия, ваша уверенная линия так необычайно хороша, - сказал он.

Тони покраснела от удовольствия.

- Я вам пришлю набросок, - продолжал большой человек, - маленький подарок артиста артисту.

- Сударь, ваши слова имеют для меня такую же ценность, как и ваш подарок, и я буду на это смотреть как на одно из самых лучших моих сокровищ.

Он посмотрел ей вслед, когда она пошла по длинной зале.

- Вот что называется соблазнительная женщина, мой друг, - сказал он рассеянно Коллину, продолжая смотреть вслед Тони.

"Румпельмайер" был оживлен и привлекателен. Они заняли маленький столик у окна, так что могли видеть всех входящих и выходящих. Тони была сущим ребенком в отношении пирожных, в особенности с каштановым кремом. Она заказала кофе и едва начала его наливать, как вошел де Солн. Он был, разумеется, в обычном городском платье, но Тони своим критическим глазом заметила, что он выглядит наряднее обыкновенного. Тони видела, как подъехал сбоку его мотор. Рядом с ним шла высокая дама с очень суровым лицом. Она тоже была чрезвычайно нарядна, но не по последней моде. Де Солн оглядел комнату, его быстрые глаза искали столик. Наконец он повернулся к столикам у окна. Он сразу заметил Тони. С легким восклицанием он кинулся к ней.

- Я сегодня утром вернулся. - Он поклонился Жоржетте, затем Тони. - Я хочу вас представить моей матери.

Итак, суровая дама была его мать! Жоржетта мгновенно поднялась, лицо ее густо покраснело.

- Я уйду, - нервно заявила она.

- Разумеется, нет, - сказала Тони очень резко, - тогда я не останусь ни одной минуты.

- Я хотел, чтобы вы пили чай с нами, - протестовал де Солн, когда они вместе пересекали комнату.

- Со мной Жоржетта.

- Дайте ей уйти.

- Мой друг, я не делаю таких вещей. Жоржетта - мой гость, и я, конечно, останусь с нею.

Он взглянул на нее.

- Как вам угодно. Я хочу, чтобы вы мне, по крайней мере, обещали на завтра. Я задумал поездку.

- Поездку?

- Вы никогда не видели замка. Я хочу свезти вас туда. Поедете?

- С удовольствием, - ответила она.

Мадам де Солн встретила ее так, как, судя по ее внешности, она должна была встретить друга своего сына.

Она была любезна, но сдержанна.

- Я много слышала от сына о вашей работе. Я постараюсь поехать посмотреть выставку.

- Вы очень любезны, - прошептала Тони.

Что-то в де Солне, его быстрое оглядывание комнаты, безупречность его костюма, несколько ее поразило. Всего-навсего он отсутствовал около трех месяцев, а выставка закрывалась через неделю. Тони перевела взгляд на графиню, которую она раньше никогда не видала. Она напрасно искала в ней сходство с Жаном. Графиня была большого роста, изящна и холодна. Даже ее глаза, хотя они тоже были синие, были не такие, как у Жана. Его глаза были того густого синего цвета, который часто описывается, но редко встречается.

- Мой сын сказал мне, что он надеется прокатить вас завтра в Венсен.

- Это будет очаровательно в такую погоду. Я люблю этот осенний привкус в воздухе и острый запах жженого дерева, который в это время года тянется из изб в деревне.

- Мадемуазель Сомарец знает времена года по их запахам, - вмешался Жан. Он улыбнулся Тони.

- Разве? - небрежно произнесла его мать.

Тони встала.

- Я жалею, что должна вернуться к моей подруге.

- К вашей подруге?

Тони посмотрела в сторону Жоржетты, которая представляла собой пышную картину в ее черном и светлом.

- У окна.

Мадам де Солн смотрела на Жоржетту, как смотрят не видя, а затем протянула Тони руку:

- Я рада, что познакомилась с вами.

Она ее отпустила чрезвычайно любезно, но на момент Тони почувствовала себя так, как много лет назад чувствовала себя в гостиной своей тетушки.

Эта женщина не нравилась ей. Ну и что же, вовсе не было необходимости, чтобы она ей нравилась. Жан был ее другом; но она не имела никакого желания включить его мать в ту же категорию.

Очень красивая дама весело окликнула Жана, когда они проходили по комнате.

- Моя кузина, - сказал он, поклонившись ей.

- У вас, кажется, тут сегодня много родственников, мой друг?

- Видите ли, имеется так много линий нашей семьи, - сказал он.

Тони испытала смутное, очень неприятное чувство неожиданности; Жан редко говорил о себе, и, хотя он брал ее на многие вечера в различные дома и, разумеется, в оперу и в другие театры, она никогда до сих пор не встречала никого из его родных. Она настолько ушла от общества за все эти годы работы в Париже, что совершенно перестала вспоминать те условности, которые она когда-то знала, и, тем не менее последнее замечание Жана дало ей как-то почувствовать, что она "вне общества".

- Считать вас счастливым или несчастливым, что вы имеете столько родственников? - спросила она шутя, продолжая нить его последнего замечания.

Они дошли до Жоржетты.

- Я очень люблю своих родных, - просто ответил он. - До свидания. Могу я заехать за вами завтра около одиннадцати?

- Я буду готова к назначенному часу, сударь, уверяю вас.

Она задумчиво смотрела ему вслед, пока он возвращался к своему столику; был разгар осеннего сезона, все уже были в городе. Снова и снова останавливался он у многих столиков, чтобы поговорить со знакомыми. Тони смотрела ему вслед и чувствовала, пока она смотрела, будто она наблюдает незнакомого человека.

До нее никогда не доходило, что де Солн ведет другую жизнь, кроме той, в которой он ее встретил, его случайную, полубогемную, полуфилантропическую жизнь. При случае она думала, что он должен отдавать часть своего времени своему кругу. Она знала из некоторых его замечаний, что он иногда это делает, что он сам следит за управлением своими огромными владениями. И все же, несмотря на все это, она никогда не представляла его себе таким, каким видела его сегодня, человеком своего круга и человеком с весом, со значением. Он был для нее очень больным, физически недоросшим, маленьким другом. А теперь он явился перед ней - Тони старалась себе описать его - как де Солн, человек, обладающий силой, имеющий свое традиционное место в кругу общества.

- И все это оттого, что "Румпельмайер" переполнен его родственниками, - сказала она громко.

Жоржетта не поняла, но вместо того спросила:

- Твой маленький граф выглядит хорошо, как никогда раньше. Что это он говорил относительно завтрашнего дня?

- Де Солн хочет меня повести в моторе в Венсен.

- Это не там, где находится замок его предков?

- Да, говорят, он прекрасен.

- А эта дама с жемчугами, в черном кружевном платье, это его мать?

- Да.

- Вот это графиня. Она выглядит немного чопорной. Не то, что он. Я не думаю, чтобы с ней легко было. Туанетта, тебе испортили чай, попробуй с каштановым кремом.

Тони попробовала, и он ей не понравился.

- Я не хочу чаю. Лучше уйдем, возьмем мотор и поедем кататься в Булонский лес.

Она заплатила по счету и, сопровождаемая Жоржеттой, вышла. Вечерний воздух был прохладен и резок, только многолюдные улицы были еще наполнены зноем.

- Я бы хотела, чтобы такого рода вечера никогда не наступали, - раздраженно сказала Тони, - они заставляют меня желать такие вещи... они так же нехороши, как весна.

- Какие желания они в тебе будят?

- Этого-то именно я и не знаю. Просто иметь то, чего у меня нет. Я думаю, что я просто глупа, Жоржетта.

- Нет, ты вовсе неглупа, - кротко ответила Жоржетта, - ты перестаешь быть глупой, вот это так.

- Что ты этим хочешь сказать? - с любопытством спросила Тони.

- Ты помнишь, когда ты была больна, когда ты болела гриппом в прошлом году? Одну ночь ты бредила и все время упоминала одно имя. Я никогда тебя не расспрашивала о твоей жизни, Туанетта, я этого не люблю, но я все же не могла не догадаться кой о чем. Я угадала, что ты старалась многое забыть, и когда ты только что сказала, что у тебя является "желание" чего-то, я почувствовала, что тебе удалось забыть. Видишь ли, нам ничего не хочется, когда мы несчастны, и только когда мы начинаем себя чувствовать лучше, в нас оживают надежды и появляются снова желания.

Тони резко схватила ее за руку.

- Если бы я могла тебе сказать, я бы это сделала, но даже если бы мне это стоило жизни, я не могу говорить о вещах, которые мне причиняют страдания. Все это так давно было, почти десять лет тому назад. Вероятно, если я даже и не забыла, рана все же зажила. О Жоржетта, я так хочу снова жить! Я думала когда-то, что все эти желания были убиты во мне навсегда, но это не так. Как будто что-то, чего нельзя убить, ожило во мне с новой силой. Я имею работу, успех, немного силы, а все время мне хочется еще чего-то.

- Потому что ты еще молода.

- Молода? Я чувствую себя молодой. Хотя я полагаю, что двадцать восемь лет - это уже не молодость. Как бы то ни было, это уже близко к тридцати.

- Ты выглядишь двадцати трех, - сказала Жоржетта, с любовью устремив свои большие глаза на Тони.

Круги бледного золота замерцали меж деревьев. В тишине, ненадолго наступившей вместе с вечером, ясно слышны были все звуки на дороге. Таксомоторы легко катились.

Тони видела людей, гуляющих вместе юношей и девушек, мужчин и женщин. Все они имели кого-нибудь. На всем свете у нее не было никого, кроме Жоржетты! Это было уродливо в своей трогательности. Чего она хочет? "Не знаю, не знаю, - говорила она себе нечленораздельно. - Но я хочу все то счастье в жизни, которого я никогда не имела".

В молчании они возвращались домой. Квартира выглядела привлекательной, пламя в камине вспыхнуло, как будто приветствуя их. Тони оглядела свою комнату, которую она так любила. Она была все та же, но все казалось таким неуютным, таким пустым.

Когда Жоржетта ушла в кабаре, она села в широкое кресло, глядя на огонь. Симпсон подошел и прижался к ней головой. Она смотрела на него и почувствовала, что она его едва видит сквозь туман слез, застилавший глаза.

ГЛАВА XXXI

Снова надежда на радость или нежное грустное воспоминание?.. выбирай.

Броунинг

Утром человеку бывает стыдно за то чувство, которое он испытывал накануне вечером. Это одна из причин, из-за которой было создано раннее утро.

Тони проснулась очень рано и почувствовала себя очень смущенной и пристыженной. Она не могла понять, откуда к ней явилось это "нелепое настроение" накануне вечером. Она с злостью бросила соль для ванны в воду. В двадцать восемь лет страдать из-за чувства, из-за которого страдаешь в восемнадцать!

День, очевидно, обещал быть хорошим. Солнце уже проглядывало из-за опалового тумана. Она выбрала самое красивое платье и расхаживала в нижней юбке почти до последнего момента, так как ей очень нравилось смотреть на свои икры в бледно-сиреневых шелковых чулках.

Она причесалась "на новый манер". У нее были черные волосы, очень густые и необыкновенно блестящие, и "новый манер" заключался в челке на лбу, на полдюйма выше ее прямых бровей, и в массе локонов на затылке.

Старая Марта вошла, чтобы помочь ей одеться.

- Вы выглядите веселой сегодня, сударыня.

- Лучше, чем выглядела вчера вечером, - пробормотала Тонн, состроив самой себе гримасу в зеркале.

Утренняя почта принесла два чека и приятное сообщение о том, что все оставшиеся на выставке карикатуры проданы.

В одиннадцать Тони была совершенно готова.

Она услышала грохот большого мотора и подбежала к окну, чтобы посмотреть, де Солн ли это. То был он. Ее двадцать восемь лет подсказали ей это.

Она накинула свое подбитое мехом пальто.

- До свидания, Жоржетта.

- До свидания, дорогая.

Де Солн стоял у дверей мотора, разговаривая со своим лакеем.

- Я сам буду править. Тони, а вы будете сидеть рядом со мной.

- Отдал ли уже Нерон все свои приказания?

Он рассмеялся.

- Кроме одного, что вы не вернетесь домой до поздней ночи. Раньше и не ждите.

Де Солн взялся за руль, и большой мотор плавно двинулся вперед.

- Ничто не может сравниться с ездой в автомобиле, - воскликнула Тони, когда они понеслись по полям и деревушкам. - У вас гораздо более здоровый вид, Жан.

- Я совершенно выздоровел.

- Совершенно выздоровели?

Он посмотрел на нее пронизывающим взглядом.

- Никогда не бываешь так счастлив или так несчастлив, как сам себе это воображаешь, - процитировал он.

Тони молча приподняла брови. Два месяца назад этот человек яростно метался у нее по комнате, проклиная весь свет потому, что женщина бросила его; теперь он ей мимоходом заявляет, что никто никогда не страдает до той степени, как он это воображает.

- Я рада, что вы теперь так относитесь к этому, - сказала она шутливо.

Никому не бывает приятно сообщение, что его сочувствие потрачено даром или что в нем не было нужды. Тони страдала за Жана еще долго после его отъезда. Очевидно, ей не следовало беспокоиться.

Она была другом Жана, но она была ведь и женщина.

- Я слышала, что мадам Рицкая пользуется в Петербурге бешеным успехом.

- Я видел их на прошлой неделе, - равнодушно заявил де Солн. - Вы поражены?

- Ни в малейшей степени, - уверила его Тони, стараясь придать голосу равнодушное выражение.

- Как вы ее нашли?

- Сияющей и великолепно одетой. Она меня очень тепло встретила; мы отнеслись друг к другу более дружески, чем когда-либо.

- Так что это было приятной переменой?

Де Солн открыто рассмеялся:

- Мой дорогой маленький друг, теперь я ничего не могу вам объяснить. Может быть, позднее это будет возможно.

- Не нужно никаких объяснений, - быстро возразила она, почувствовав в голосе де Солна какой-то тонкий намек на то, что так необходимо. - Ваши дела касаются всецело только вас. Вы не обязаны давать мне отчет о них.

- Я выбрал вас доверенной моих тайн не для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство, а чтобы завербовать ваше сочувствие.

- Но вы, наверное, перестали в нем нуждаться?

Де Солн снова посмотрел на нее.

- Вы хотите, чтобы я больше не обращался к вам?

- Не обращались бы зря. Как вы можете просить о сочувствии, когда вы сами мне сказали; что совершенно - ну, скажем, - оправились от вашей опасной раны.

- Вам доставляет удовольствие быть язвительной на мой счет.

- Я вынуждена говорить правду.

- Тогда признайте же сразу, что замок вам нравится. Он тут в конце аллеи, посмотрите, вы видите?

Тони посмотрела вдаль между рядов оголенных деревьев, на которых кое-где еще мелькали красные и желтые листья при свете октябрьского солнца.

В конце она увидела длинную серую массу строений.

- Это Венсен, - сказал де Солн тихим голосом.

- Чудесно, прекрасно! - воскликнула Тони. Они въехали в высокие ворота, а через них на замощенный двор.

Замок окружал их со всех сторон. На середине двора журчал фонтан. Де Солн, встав на ступени своего дома, приветствовал Тони.

Вестибюль был каменный, со сводами, и поднимался на высоту тридцати футов. Потолок резного дерева насчитывал четыре столетия.

С высоких стильных бра свисали знамена. Несмотря на холод каменных стен, здание выглядело красивым, уютным жильем. Цветы были повсюду; иные росли в больших медных кадках, другие стояли в вазах.

Две собаки, борзая и гончая, гордо выступили вперед. Тони стала между ними на колени и начала разговаривать с ними.

Де Солн, сидя на подоконнике, наблюдал за ней.

- Как, вы любите собак, Тони?

- В них никогда не разочаровываешься, и они меня всегда любят, - ответила она.

Де Солн за ее спиной слегка улыбнулся.

- Они более постоянны, чем люди.

- Гораздо.

- Взять с собой эти по-небесному постоянные создания к завтраку? Хотите?

Он повел ее в маленькую столовую, все стены которой были обвешаны коврами.

Из больших окон был виден парк, уходящий в голубую даль.

- У вас очень красивое поместье.

- Я его очень люблю, - спокойно ответил он.

Она кивнула головой.

- Дядя Чарльз также любил Уинчес.

- Любили ли вы когда-нибудь какой-либо дом?

- Да, Уинчес, но я думаю, что я его любила из-за дяди.

- Я люблю Венсен потому, что это часть меня самого. Кажется, Ларошфуко говорил, что единственное существо, которое мы по-настоящему любим, - это мы сами. Во всяком случае, я люблю замок такой любовью. Я помню, что, когда я был еще маленьким мальчиком, я ни одной игры так не любил, как делать открытия. Но я никогда не хотел открывать никакого другого места, кроме одного, и всегда оно оказывалось тем же самым - моим собственным домом. Я любил выкапывать старые вещи, спрятанные на чердаках под крышей. В мансардах было много больших кладовых, наполненных всяким хламом. Я нашел там несколько гобеленов Байе, одну панель и драгоценность, которую мы считали украденной. Я еще вижу себя маленьким уродливым бездельником, безумно влюбленным в серые стены, проводящим все время вместо чтения над изучением рукописей, относящихся к нашей семье.

- Почему вы не женились молодым, Жан?

Он густо покраснел.

- Я полагаю, что у меня были идеалы, а когда идеалы ушли и я хотел жениться, - вы сами видели результаты моей попытки.

Они встали из-за стола, и он предложил ей:

- Пойдем, вы должны посмотреть картинную галерею и оранжерею, комнату Марии-Антуанетты и потайную лестницу.

Он повел ее к парадной лестнице, сделанной из камня, с прекрасной балюстрадой из кованого железа. Они прошли через комнату, меблированную в стиле Людовика XVI, и вышли в очень длинный коридор, освещенный наполовину стеклянной крышей и специально устроенной системой электрических лампочек.

Де Солн указывал ей картины и рассказывал их историю.

- Джакита Орандж, - сказал он, останавливаясь перед портретом пятнадцатого века, изображавшим женщину с черными глазами и очень белым лицом. - Она вышла замуж за "хромого графа", как его называли, вот туг его портрет - следующий.

Тони посмотрела на портрет.

- Но ведь это - вы!

- Я думаю, что он очень похож на меня, его звали тоже Жаном. Он и Джакита были обвенчаны церковью. Это значит, что церковь устроила их брак. Говорят, что ненависть ее к нему перешла в обожание настолько сильное, что она покончила с собой, думая, что он любит другую. Ее считали самой красивой женщиной в Испании в то время.

- И она любила Жана?

- А между тем он был так уродлив, как, ну, скажем, как я. Женщины - удивительные существа, разве нет!

Он начал показывать другие портреты. Перед портретом своей матери, работы Мане, он остановился.

- Понравилась вам вчера моя мать?

- Я нашла, что она очаровательна.

- Вы хотите этим сказать, что считаете ее красивой женщиной, но что она вам не понравилась? Мне очень жаль.

- Вам жаль, почему?

- Потому что это очень важно для дальнейшего.

Тони пожала плечами:

- Не понимаю.

- Я хочу показать вам еще комнату, пойдем. Он открыл дверь и держал ее, чтобы дать Тони пройти.

- Почему тут тоже комната весны?

- Я обставил эти комнаты для Гиацинты.

Тони почувствовала себя очень неловко.

- Они очень красивы, - быстро проговорила она. - Мы ведь пойдем еще в парк?

- Немного погодя, Тони. Я привел вас сюда с намерением, специально в эти комнаты. Если бы я любил Гиацинту, я бы не мог так поступить, - теперь вы понимаете?

Она покачала головой. Выражение испуга появилось в ее глазах.

Де Солн подошел и стал близко около нее.

- Тони, хотите быть моей женой?

Она уставилась на него глазами, пораженная, испуганная, от полной неожиданности.

- Я люблю вас.

Она слегка отступила назад.

- Не пугайтесь, - быстро проговорил он. - Я не намерен дотронуться до вас. Я этого не сделаю никогда, пока вы сами этого не пожелаете. Выслушайте меня немного и постарайтесь поверить, что все, что я вам говорю, - это сущая правда. Я не любил Гиацинты. Я думал, что люблю, и, пока иллюзия продолжалась, казалось, что так оно и есть в действительности. Но настоящая любовь не умерла бы всецело. Человек может пережить любовь, но любовь не может умереть, если даже вырвать ее из сердца в один безумный момент. Вы сами первая сказали мне, что я не любил. Вы забыли этот вечер у вас в комнате? Впервые вы тогда стали мне близки. Я хочу этим сказать, что в этот вечер что-то в вас непосредственно взывало к каким-то струнам во мне. Затем вы пришли навестить меня, ко мне, в мою комнату. Все время, что я был в отъезде, я носил с собой воспоминание о вашем прикосновении, о вашем голосе, когда вы сказали мне "до свидания". Я поехал в Петербург, желая убедиться. Я видел Гиацинту лишь один раз и сразу же понял все. На следующий день я уехал в Париж. Я никогда в своей жизни не испытывал такого волнения. Я горел от желания вернуться - вернуться к вам, к вашим холодным ручкам, к вашему холодному смеху, к вашему умению понимать. Я вдруг понял в этот день в Петербурге, что никакая поверхностная любовь, то есть любовь к человеку за его красоту или ум, - ничего не стоит по сравнению с этим инстинктивным пониманием. Только это одно связывает людей, - и только это. Как будто бы внезапно выглянуло яркое солнышко после томительного дождя повседневных отношений. Я имею право на вас: я надеюсь, хотя вы можете этого и не знать, что и вы имеете право на меня. Я надеюсь, что, если вы только позволите, я буду в состоянии пополнить вашу жизнь. Я люблю вас, Тони, а вы, как вы думаете, можете ли и вы меня полюбить?

Он смотрел на нее с серьезным видом, она заметила, что его руки дрожат.

- Не знаю, - тихо сказала она. - Может быть, я уже люблю вас. Мне кажется, что это началось с того момента, как мы впервые, как вы выражаетесь, поняли друг друга. Жан, хорошо ли вы осознали все, что вы мне сказали? Я не красавица, даже некрасива.

- Не говорите, - резко сказал он, - что же, вы хотите, чтобы я воспевал вас? Я мог бы и это. Вы, по-видимому, не понимаете, что я не только люблю вас, но я влюблен в вас. Мне нелегко выжидать таким образом, стоя рядом с вами.

Она густо покраснела: страстная личная нотка, звучавшая в его голосе, казалась ей теплой рукой, приложенной к ее застывшему сердцу.

Вдруг она ясно поняла все то, что он ей предлагает, она вспомнила то настроение неудовлетворенности, которое испытывала накануне вечером. Она, значит, тосковала, - о чем? Ясно, что она страстно желала человеческого понимания и сочувствия. Она так долго была забыта, заброшена в своем холодном одиночестве.

Теперь любовь ждала, чтобы освободить ее. Она глазами искала глаза Жана.

- О, я не знаю, - жалобно сказала она, - не знаю.

Он улыбнулся ей.

- Я расстроил вас, а я думал устроить все так хорошо. Я так старательно обдумал этот визит и всю обстановку.

Помимо своей воли она рассмеялась в ответ. Он улыбнулся ей в лицо. Ему удалось вернуть ей ее обычное отношение к вещам.

- Вы всегда смеетесь, когда со мной, - сказал он, - разве это не признак симпатии?

Она импульсивно схватила его за рукав.

- Я питаю к вам больше, чем симпатию, - с жаром сказала она, - вы это знаете. Именно потому, что я не уверена, что означает это больше, я колеблюсь, и я это делаю ради вас. Разве вы не видите, как все, что вы мне предлагаете, искушает меня? Уже одна радость принадлежать кому-нибудь значила так много для такой женщины, как я. Это одна из причин, по которой многие из нас выходят замуж, мой дорогой, и это очень себялюбивая причина. Я выйду за вас замуж не из-за себя, а из-за вас. Жан, хотите дать мне немного времени? Позвольте мне уехать и постараться обдумать все это.

- Почему нет, разумеется, я согласен, - сказал он очень мягко. - Тони, если вы вернетесь не моей, мы все же останемся друзьями? Мы все же будем иногда встречаться?

Она притянула его немного ближе.

- Я - животное, когда прошу вас об этом, - прошептала она, - но я хочу, чтобы ваша любовь, если ей суждено осуществиться, была бы совершенством. Я бы могла выйти замуж и сейчас, я так верю вам, но я хочу, мой дорогой, дать вам столько же, сколько вы даете мне.

- Я надеюсь, что все отлично устроится. Великий покой, казалось, снизошел на их души.

Мягкий солнечный свет простирался над деревьями, как будто благословляя их, вся природа была, как в сладостном ожидании.

Де Солн сильнее сжал ее руки. Любовь реяла очень близко, ее крылья задевали сердце Тони.

После, много позже, она поняла, что, если бы в этот момент Жан взял ее, заставил бы ее отдать ему ее свободу, она бы так и сделала, и она бы всецело принадлежала ему. Но его врожденная деликатность, которая не позволяла ему даже принять ласку от любимой женщины до того, как он был уверен в ее любви, удержала его от этого. Момент взывал и к нему, но он боролся, подавляя свои желания усилием воли.

- На сколько времени вы уедете от меня?

- Не надолго. Вероятно, на месяц.

Он нахмурился, услышав срок.

- И мне нельзя писать вам?

- Это зависит от вашего собственного решения.

- Значит, можно! Тогда я буду писать каждый день.

- Я не знала, что вы такое нетерпеливое создание.

- Я не был таким, пока не любил вас.

Он выпустил ее руки, и она почувствовала, что теплая защита его любви словно была отнята у ней. Она повернулась и вместе с ним смотрела вдаль.

- Я буду такой нелепой графиней, Жан, я такая маленькая.

- Я могу сказать вам в утешение одно, Туанетта, ваш граф будет тоже иметь не очень могущественный вид.

- Я бы так боялась сделать не то, что следует.

- Вам нечего бояться, если вы это сделаете, каждый подумает, что так и следует.

- Ах, я никогда не знала, что вы умеете льстить, как придворный.

- Вы никогда не допускали меня к своему двору.

- Жан, что скажет ваша мать?

Он серьезно посмотрел ей в глаза.

- Она уже знает, что я страстно надеюсь на то, что вы будете моей женой.

- И она говорит...

- Что она будет рада моей жене.

- Ваша мать что-нибудь знает обо мне? Тень упала на ее душу - он это видел. Внезапная, страстная непреоборимая ревность к умершему наполнила его сердце; он поборол это чувство и с ясным взглядом повернулся к ней.

- Нет, - сказал он мягко, - и никогда не узнает.

Оттенок боли слышался в его голосе.

- Вы не можете забыть?

Инстинктивно он приблизился к ней. Страсть, которую ее близость вызывала в нем, казалось, захватила и ее.

- Помогите мне забыть, - прошептала она, прикованная его пристальным взглядом.

Когда они проходили по картинной галерее, он на момент остановился перед портретом "хромого Жана".

- Я бы хотел иметь его судьбу.

- Я бы очень хотела не быть принесенной в жертву. Пожалуйста, не можете ли вы постараться любить меня в другой роли?

- Я не это хотел сказать, - я думал, что я бы хотел, чтобы меня любили так же сильно, как его, даже до смерти.

Он пристально посмотрел на нее, пока она проходила через дверь.

- Это так, как я любил бы, - сказал он тихо, - как я люблю.

ГЛАВА XXXII

Единственно верное средство забыть о ком-нибудь, это - привыкнуть к воспоминанию о нем.

- Куда вы поедете? - спросил он ее, когда они возвращались домой.

- Я хочу поехать... я думаю поехать, если вы ничего не имеете против, в Озиоло.

Она почувствовала, что он в душе насторожился.

- Почему туда?

- Вы не можете догадаться? Так как я хочу быть совершенно свободной, я думаю, что только там я, наконец, забуду все. Мирно вспомнить все пережитое - только это явится моим освобождением. Я не в силах забыть, по крайней мере до сих пор так было, а я боролась с собой, но я чувствую и знаю, что, раз только я снова буду там, - я успокоюсь. Вот почему я выбрала Озиоло.

- Простите меня, Тони. Он взял ее руки в свои.

- Я хочу ехать, не откладывая, Жан. Если можно, то завтра.

- Поезжайте скорее, чтобы скорее вернуться. Они попрощались у дверей ее квартиры. На площадке было темно, и оба инстинктивно ждали. Тони сама едва ли знала, хочет ли она, чтобы он ее поцеловал, или нет. Ее неуверенность сообщилась и ему; он придал своему голосу официальный холодный тон, когда вдруг отодвинулся и сказал:

- Спокойной ночи!

- Спокойной ночи, - задумчиво как эхо повторила Тони.

Он подождал, пока не затихли в маленькой передней звуки ее шагов. Только тогда он вернулся, хромая, к мотору.

Жоржетта жарила на огне хлеб к ужину.

- Хорошо провела время в палатах предков? - она испытующе посмотрела на Тони.

- Очень. Прелестное место.

- Есть новости для меня?

Яркая краска залила лицо и шею Тони.

- А разве должны быть?

- Судя по обожанию в глазах де Солна вчера - должны быть.

- Он просил меня выйти за него замуж.

- А когда это будет?

- Не знаю. Вероятно, этого совсем не будет. С одной стороны, я этого хочу - и все-таки боюсь.

- Боишься? Чего?

- Себя самой боюсь. Я не уверена в себе, не могу быть уверенной, Жоржетта. Я завтра уезжаю. Ты следующий месяц будешь одна.

- Ты едешь туда? - с жаром вскрикнула Жоржетта. - Обратно на то место, где ты испытала счастье? Не делай этого, это безумие. Возьми де Солна теперь, пока ты увлечена им, и не выжидай, чтобы посмотреть, станет ли впечатление сильнее. В девяти случаях из десяти этого не бывает, и вы поженитесь, наконец, такие же неуверенные, как и были, тогда, как доверившись свежему увлечению и отдавшись ему, - ты со временем, естественно, полюбишь его сильнее.

- О, ты просто не понимаешь; я думаю, что никто не смог бы понять. Я должна поехать в Озиоло. Это будет честно и справедливо по отношению к де Солну.

Жоржетта проворчала:

- Он дурак, что дает тебе ехать.

Она посмотрела Тони в лицо и прибавила:

- Я возьму Жюля.

- Жоржетта, правда?

- Да, уже по одному тому, что он знает все, что нужно знать, так что с моих плеч тяжесть долой.

- Ты считаешь это достаточным доводом для замужества? - спросила Тони с любопытством.

- Почему нет? Как бы то ни было, это обеспечивает покой. Когда прошлое висит над головой женщины, это ее угнетает, а если то, что было, стало известным и ему, то со всем этим уже покончено. Пусть он начнет говорить об этом - она тоже не смолчит, и, если он умен, он перестанет. Разговоры - вещь приятная в семейной жизни, но нежелательно, чтобы они велись обеими сторонами.

Тони подошла и тоже села на коврик у камина.

- Ты будешь графиней, - заметила Жоржетта.

- Я думаю, что буду, если выйду за Жана.

- Ты, кажется, не понимаешь, что тебе предстоит. Накануне ночью ты говорила, что тебе хочется жить. Отлично, ты достигнешь этого, если выйдешь за де Солна. Нет ничего, чего он не мог бы тебе дать.

- Я не хочу, чтобы он мне все давал.

- Ты не должна огорчаться этим. Мужчина знает, что он получает взамен того, что дает. Держу пари, и де Солн в данном случае не явится исключением.

- Я не хочу, чтобы он был исключением, - возразила Тони, - отчасти потому я и уезжаю.

- Ты все еще настаиваешь на отъезде? Послушайся меня и оставайся дома. Это здоровее. И что твоя старая Жоржетта будет делать без тебя, если нельзя будет укрыть тебя в кровати, расчесать тебе волосы и смотреть за тобой? Если ты уедешь, тогда прощай наша квартира, где нам было так хорошо!

Слезы показались на ее глазах. Она быстро поднялась.

- Пойдем, перемени обувь, и дай я приготовлю тебе ужин.

Во все время еды Жоржетта была шумно весела, а после того она играла, а Симпсон танцевал вальс.

Только перед сном после того, как она вернулась из кабаре и расчесывала Тони волосы на ночь, она стала очень задумчива и молчалива. Обыкновенно она болтала, рассказывая о вечернем представлении, о публике, о сборах Жюля, о всех обычных сплетнях из кафе, но в этот вечер она почти не говорила.

Она держала мягкие волосы Тони в своих руках и очень бережно расчесывала их. Тони, посмотрев вверх, увидела ее лицо в зеркале. Грустное выражение на нем возбуждало жалость. Она повернулась:

- Жоржетта!

- Все прекрасно, дорогая, - храбро заявила Жоржетта, - мы все-таки были добрыми товарищами целых три года, и они были самым счастливым временем во всей моей жизни. Я себялюбивая свинья, если жалею о счастье, которое пришло к тебе. Я не буду, клянусь, что не буду, но мне так ужасно будет недоставать тебя. Я бы давно уже вышла замуж, если бы не ты. Я хотела смотреть за тобой. Говорят, что женщины никогда друг друга не любят. Это ложь. Я любила тебя, и я так гордилась тобой, так оберегала тебя. Смею сказать, ты этого не замечала, но я их здорово отшивала в кабаре. Если бы я не доверяла де Солну, я бы ему тоже наговорила немало теплых слов. И теперь я тебя потеряю - о Тони, Тони!

- Ты меня не потеряешь, мы снова будем друзьями. И помимо того, в чем дело, ведь я даже еще не связана с Жаном.

Она пыталась рассмеяться, но бедная Жоржетта была неутешна.

Долгое время спустя, после того как она укутала Тони, она снова тихо вернулась к ней. Тони услышала, как она открыла дверь.

- Это твоя старая Жоржетта! Я думала, не нужна ли тебе горячая бутылка к ногам!

Под предлогом этого она нагнулась и поцеловала Тони.

- Нет, мне очень тепло.

- Теперь я пойду. Да хранит тебя Бог! Это было прощание Жоржетты.

ГЛАВА XXXIII

Снова в поезде, по тому же пути, с теми же станциями - Дижон, Амберье, - и воспоминания прошлого всплыли в ее памяти. Ей представилась маленькая потерянная фигурка, едущая ночью в Париж, тщетно пытающаяся заснуть и после бесплодных усилий прижимающаяся лицом к холодному окну. Как колесо судьбы стирает следы горестной действительности! В то время она ехала в третьем классе, в маленьком деревянном, похожем на ящик, отделении, теперь она в первом классе. Рядом с ней чемодан с платьем, купе наполнено запахом множества цветов, в одном углу книги и газеты, в другом - ее широкое дорожное пальто.

Грелка прикреплена к чемодану, и нет тех удобств, которые бы ни были к ее услугам. Неужели она действительно та самая несчастная девочка, которая десять лет назад проделывала этот путь?

Самая странная вещь для нас - это оглядываться назад. Начинает казаться, что мы смутно различаем себя на расстоянии. Мы выглядим бедными и жалкими фигурами и как будто не имеем ничего общего с тем, что представляем собой теперь. Тони почувствовала внезапный прилив жалости к этой бедной крошечной путешественнице, которая столько лет назад тяжело страдала.

Каким покажется ей Озиоло после стольких лет?

Неужели она действительно осталась той девочкой, для которой единственной мыслью в жизни была любовь, проявление любви к Роберту и восприятие его любви?

Сегодня ей казалось, что она не чувствует ничего. Все ее действительные интересы сосредоточены только на работе. Все ее чувства, если так можно назвать, волнение, которое она ощущала, она отдала Жоржетте в последний их вечер.

Де Солн пришел проститься с ней на вокзал. Его руки были полны цветов и книг. Это было так мило, что он пришел, и так похоже на него. Поезд двигался быстро и плавно, и она заснула лишь ненадолго.

Когда она проснулась, поезд въезжал в Гар Корнавэн в Женеве. В течение долгой остановки она пообедала в большом ресторане. Обед и сервировка были великолепны.

Маленький призрак, который сопровождал ее небольшую часть пути, скрылся. А между тем, когда много лет назад, в Женеве, она дожидалась поезда под дождем, слезы все время текли по ее маленькому личику.

Тони купила груду английских книг и папирос и улеглась, пока не почувствовала, что ей хочется спать. В вагоне была приятная теплота, она наполнила грелку, и теплая бутылка была у нее в ногах. Она читала "Заключенных" Мэри Чолмондэли. Книжка, чудесно написанная, верная действительности до последнего слова, захватила ее.

Было почти уже утро, когда она услышала стук в дверь таможенных чиновников и поднялась. Она еще не кончила книги, а уже граница. Часа через два она будет в Озиоло.

Когда она села завтракать, солнце уже поднялось и неожиданным светом залило все кругом. Синее небо над головой, зелено-золотая земля под ногами. Почему она не могла устроить себе отдыха много раньше?

Тони, казалось, просыпалась к новой жизни. Она была одна и свободна, мир был прекрасен, и - прозаическая, но освежающая мелочь - кофе так обжигал горло!

Желание оглядываться назад, которое пробудили в ней "Заключенные", прошло. Теперь она чувствовала себя ожившей для впечатлений внешнего мира, со всей его веселостью и солнечным сиянием.

Тони прибыла во Флоренцию. Она вышла с непонятным чувством какой-то бодрости и возбуждения. Наемные автомобили теперь выстроились рядами у вокзала, а между тем, когда она приехала сюда с Робертом, их автомобиль, как редкость, привлекал всеобщее внимание.

Она наняла автомобиль в Озиоло.

- Поезжайте медленно, - сказала она шоферу, - и по Виа Валериа.

Все вокруг изменилось, как она сама. Ряды домов стояли по полям, которые она так любила. Она не знала сама, радоваться или печалиться этому, - если бы все осталось по-прежнему, это, несомненно, навеяло бы на нее большую печаль, чем вся эта новизна. Эти места не были связаны со священными для нее воспоминаниями. Ее воспоминания были зарыты глубоко в земле, над которой выросли эти дома и дешевые открытые кафе. Издали она увидела длинный холм, поднимающийся в Озиоло. Шофер сошел и нагнулся, чтобы наладить что-то в машине, и Тони скорее с отвращением прислушивалась к нескладному шуму двигателя, чем жаждала, как это было когда-то, поскорее увидеть виллу.

Она медленно проехала мимо нее, окруженной теперь высоким забором; автомобиль остановился у небольшого отеля.

Тони спросила комнату, и ей предложили единственную оставшуюся.

- Она с ванной, синьорина, - красноречиво сказала хозяйка, распахивая маленькую дверь, за которой видна была небольшая железная кадка с устроенным над ней баком.

Тони рассмеялась и взяла комнату. Она чувствовала, как дух приключений, крадучись, проникает в ее жилки. Есть люди, для которых вернуться назад все равно, что разворачивать саван мертвеца: в каждом связанном с воспоминаниями месте тени выходят им навстречу, самый запах кустов сирени несет для них с собой всю тяжесть пролитых слез. Для других вернуться - значит забыть.

Тони, которая в течение долгих лет была уверена, что она не забудет никогда, вернулась и почувствовала, что слабым следам прошлого, которое ютилось в ее сердце, нет места в ее действительной жизни, даже в той жизни, которой она когда-то жила здесь, в этом самом месте, и которой она живет теперь снова.

Она закурила папиросу, подошла к окну и взглянула вниз. С правой стороны виднелась вилла; далеко в стороне на маленьком холме, почти скрытом за кипарисами, было кладбище. Тони стояла и пристально смотрела на трепещущий свет и раскаленную землю.

Восемнадцать и двадцать восемь, - а в промежутке один раз почти голодная смерть. Смутные воспоминания теснились в ее мозгу, и маленький призрак, который недолгое время сопутствовал ей в дороге, появился снова и неотступно смотрел на нее.

"Там, в розовой вилле, ты нашла свое небо, деревья в саду слышали его слова, цветы видели его поцелуи. Темнота скрывала тебя, но они все же видели. Он каждый день спускался вниз с небольшого холма и оттуда, обернувшись, приветствовал тебя рукой. Ты взглядом следила за ним, пока он не скрывался".

Тони отошла от окна, позвонила и заказала коляску.

Она надела длинные перчатки и взяла зонтик, хотя на всех колясках имелись полосатые тенты.

- К церкви! - сказала она кучеру. Он кивнул и погнал лошадь.

Было страшно жарко, воздух казался неподвижным, тяжелое жужжание пчел было похоже на непрерывный шум далекого моря. Дорога к кладбищу шла по высокому и узкому проходу, в котором лежала глубокая тень.

Проход не изменился. Тони видела его перед собой таким же, как и в последний раз, темным, бедным, нависшим. На этот раз солнце проникло через гущи кипарисов, облило полосками пылающего золота темные ветви и набросило изумрудную сетку на их листву.

Лошадь резко остановилась.

- Вот оно, - сказал кучер, указывая кнутом на калитку.

Тони вышла и медленно направилась к маленькой железной калитке. Она была открыта. Тони пошла к асфальтовой дорожке с безобразными кирпичными краями по обеим сторонам. Почти на каждой могиле были венки в стеклянных коробках или из раскрашенной проволоки, обвитые лиловыми и белыми лентами. Она прошла к отдаленному концу кладбища. Там росла магнолия с ветвями, белыми в своем цветении, и ковром цветов под ней. Могила Роберта была вся, как под снегом.

Тони опустилась возле нее на колени.

Ей казалось когда-то, что опуститься на колени у могилы Роберта было чем-то невозможным для нее, что тяжесть воспоминаний была бы слишком велика. И она с легким удивлением почувствовала, что ее сердце совершенно пусто и свободно от волнения.

- Роберт, - сказала она вслух, - любовь моей юности, я была верна тебе.

Горячий свет солнца падал на магнолию, и она непрерывной волной изливала свое благоухание. Цветок упал на руку Тони. Стоя на коленях, она смотрела на него. То, чем она была когда-то, казалось, стало понемногу возвращаться к ней, ее прежнее существо, которое так умело радоваться, любить, скорбеть и жить.

- Роберт, ты ведь хотел бы, чтобы я была счастлива? - Вопрос этот, казалось, заключал в себе и ответ. - Прощай, мой дорогой, - сказала она нежно-нежно и, поднявшись, вышла снова на солнечный свет и направилась обратно по дорожке.

Все мы верим, что не забудем никогда, плачем при мысли о возможности забвенья и поносим его, но жизнь, действуя на наши души, оказывается более милосердной, чем мы себе представляли, и дает каждому из нас новую жизнь - еще раз возможность счастья.

- Теперь я свободна, - сказала Тони сама себе, все еще не веря, и посмотрела вокруг. Она вышла из маленького прохода, и ей казалось, что теперь свет широко простирается перед ней.

- Боже милостивый, - сказала она с дрожью в голосе, - как хорошо все на свете!

Она не думала ни о Жане, ни о Роберте, ни о ком: она просто ощутила, наконец, благословенное чувство мира и свободы.

Дома, в гостинице, ее ждало спешное письмо. Она вскрыла его.

"Вы не сказали мне, какие письма я могу писать. Поэтому я пишу, как чувствую. Нет, не смотрите на меня с презрением, изгнание имеет свои привилегии. Я - здесь, вы - там, мир между нами, и все же я очень близок к вам. Я представляю себе вас в белом платье, в белых туфельках, с вашими "маленькими ножками, такими обожаемыми и достойными обожания!" (я думаю, Туанетта, вы знаете нашего Локка?). Я не верю, что между нами будет что-нибудь неладно. Сегодня я купил кольцо, которое вы видели у ла Фаля, то единственное, про которое вы сказали, что могли бы жить без пищи, лишь бы смотреть на него! Оно - ваше, если вы хотите. Оно лежит сейчас передо мною, похищенный уголок рая, все алое и голубое и темно-сиреневое. Один месяц, Тони! Правда? Когда я услышу о вас!

Любящий вас Жан".

- "Любящий вас Жан"... Я тоже не верю, что между нами может произойти что-нибудь неладное, Жан, - прошептала она с сияющими глазами и дрожащими губами.

Жизнь вернулась снова и захватила ее в свои тиски. Все эти ужасные годы прошли навсегда. В тот же вечер она написала де Солну:

"Возможно, что я буду не в силах устоять против "похищенного уголка рая"! Вы неизменно соблазняете меня. Солнце блестит во всем своем великолепии, небо божественное, и - подумайте только - при моей комнате есть ванна. Поразительное великолепие, как выразился бы шляпный фабрикант или кто-нибудь другой. В действительности это только свинцовая ванна и бак, но кому это покажется недостаточным, когда имеешь выложенный камнем двор, который выглядит по-средневековому и на котором есть фонтан с плачущим купидоном? Я непрерывно благословляю его и воздерживаюсь от всякой критики. Да, месяц, мой друг, так я думаю. У меня такое ощущение, что я нахожу здесь ту молодость, которой у меня никогда не было. Знаете, вы по отношению ко мне добры и менее эгоистичны, чем кто-либо из тех, кого я знала в жизни. Это так. До свидания.

Тони".

Она медленно прочла написанное. Оно ни в малой степени не было тем, что она хотела написать: то было более нежным и более личным. Но, когда ее настроение должно было найти свое выражение в словах, она почувствовала, что в ней слишком много самообладания. Если бы мы сочли возможным хоть раз сказать все то, что мы действительно чувствуем, какой бесконечной мукой неловкости была бы после этого жизнь!

Свинцовая ванна, во всяком случае, была очень нужная вещь. Тони испробовала ее перед тем, как съела лучший омлет и худший чай, какие ей когда-либо довелось отведать.

Что делать после завтрака? Прогулка, чтение, катание?

Или вилла?

Она надела большую шляпу с неудачным оранжевым пером на ней и медленно направилась к вилле. Оранжевый цвет слабо отражался в ее глазах и вернул им прежний янтарный оттенок.

Калитка не была заперта, и она, толкнув, открыла ее.

Прямая дорожка между рядами гвоздики и даже клумбы цветов с их серыми стеблями - все осталось таким, как было.

Скамейка в конце террасы, под пихтой, также осталась на месте.

Тони села и открыла книгу. Но ее мысли унеслись в сторону от всего этого.

Жан с его рыцарским очарованием и привлекательностью, внезапно открывшейся для нее... Ей даже пришла в голову мысль - и она сама была слегка удивлена этим, - какую блестящую партию она сделает, если выйдет за него замуж. "Как это понравилось бы тете Гетти и Фэйну", - подумала она с горькой усмешкой.

При мысли о тете улыбка исчезла с ее лица. "Дети должны быть счастливы, - в волнении сказала она самой себе, - это их право, это долг по отношению к ним. Если бы у меня когда-либо были дети! - она сразу перестала думать о леди Сомарец. - Если бы у меня когда-либо были дети!" Есть ли на свете женщина, которая хотя бы в мечтах не видела своих детей? Детей, которые смеются, которые садятся с очаровательной детской неловкостью и сильно шлепаются при этом, детей, которые настойчиво тянутся к рукам, всегда готовым стиснуть их в объятиях, и прижимаются своими маленькими кудрявыми головками к груди. Будущая жизнь предстала перед Тони, как залитая солнцем дорога.

Она продолжала сидеть, устремив глаза на голубые холмы в отдалении. Жан был очень близок к ней. Ей никогда раньше не приходило на мысль, что представляет собой брак, какая прекрасная жизнь может быть связана с ним.

Медленно прозвучал колокол, и его мягкие удары певуче пронеслись в тихом воздухе; лист сорвался с дерева и, покачиваясь в воздухе, упал на платье Тони.

Совсем близко от нее кто-то рассмеялся.

Этот звук сразу вернул Тони к действительности. Она встала и пошла по круглой дорожке, обсаженной деревьями.

- Дальше, спойте снова, Гуго, - произнес женский голос по-английски.

- Я так ужасно говорю по-французски, и вы все смеетесь надо мной.

- Верно, но это так хорошо для нас и еще лучше для вас.

Раздался мужской смех.

- Ладно, пусть так, но при первом взрыве смеха - точка. Заранее вас предупреждаю.

Тони стала прислушиваться.

Напрасно будете вы меня убеждать, Забвенье для меня ужасно, Я вижу пред собой всегда Его прощальную улыбку.

Французское произношение было настолько плохим, что Тони сразу поняла, что поет англичанин.

Высокий куст диких роз отделял ее от певца, и через ветви она могла различить пятна белого цвета.

Голос певца звучал хорошо, несмотря на преувеличенную выразительность, с которой он пел.

Певец закончил на высокой ноте.

- Довольно хорошо для вас, старина, - заметил покровительственно женский голос.

Тони показалось самым удивительным в мире услышать снова английскую речь. В Париже она встречала так мало людей. Женский голос с звучавшей в нем молодостью заставил ее унестись мыслями ко времени пансиона. Она могла бы даже набросать портрет такой девушки - в легком белом платье, с отогнутым большим воротником, в падающей на лицо шляпе, с стройными и изящными ножками.

- Спойте снова, Гуго, - продолжала девушка.

- Ваши постоянные насмешки утомили меня, - ответил тот.

"Приятный голос", - решила Тони, которая в своей приверженности к красоте не могла не быть затронута такой редкой вещью, как прекрасно звучащий голос.

Она заметила, что с нетерпением ждет дальнейших слов, и вдруг поняла, как нехорошо с ее стороны прислушиваться к разговорам посторонних людей.

Она повернулась, чтобы уйти. Легкий шум, который она произвела при своем движении, поднял на ноги собаку с другой стороны куста, собаку, которую Тони не могла видеть. Та обежала куст и с яростным лаем бросилась на нее. На лай собаки выбежал мужчина, который стал звать ее назад.

- Мне очень неприятно, если это грубое животное испугало вас, - произнес он, несколько задыхаясь и наклонившись над собакой. Это был человек, голос которого ей так понравился.

- Я зашла погулять в сад, - сказала она, запинаясь.

Мужчина был красив, изящен и приличен на вид. Он улыбнулся на ее слова:

- Да, правда, ужасно милое местечко, не так ли?

Он пошел рядом с ней по направлению к калитке.

- Я знаю эту виллу много лет.

- Она пустовала очень долго.

- Гвоздики остались такими, как были, - и она указала зонтиком на клумбы, с которых струился сладкий аромат.

- Ужасно милая вещь, эти гвоздики, правда?

- Вы всегда любите употреблять одно и то же прилагательное?

Он посмотрел на нее с удивлением, перешедшим затем в улыбку.

- Знаете, я действительно люблю, - сказал он, продолжая улыбаться ей и заложив руки в карманы. - Но ведь это хорошее английское слово, а я, смею сказать, англичанин до глубины души и чертовски горжусь этим.

- Действительно? До свидания. Спасибо, что вы так рыцарски спасли меня от этой большой и злой собаки.

Она слегка рассмеялась и посмотрела на собаку, у которой одно черное ухо поднялось под кривым углом.

- Опусти свое ушко и будь хорошей, - обратилась она к собаке, повернувшись, чтобы спуститься с холма. Она пошла медленно, со странным ощущением, что незнакомец следит за ней глазами.

Он продолжал стоять у калитки, пока Тони не скрылась из виду.

- Кто эта изящная маленькая дама? - спросила Мериэль Дрю, когда он вернулся.

- Понятия не имею.

- Она удивительно изящна.

- Ее слова вполне соответствуют внешности.

- Да, а что она вам говорила?

- Она спросила меня, прежде всего, располагаю ли я только одним прилагательным "милый" для описательных целей.

- Она сразу, дорогой мой, заметила вашу ограниченность.

- Мне начинает казаться, что я представляю собой злополучный камень, на котором женщины сегодня оттачивают свое остроумие. Не могу понять, кто она такая. По-видимому, хорошо воспитана, и ножки у нее очаровательные.

- Удивительно, как вы, мужчины, всегда так быстро все замечаете!

Он рассмеялся:

- Вы подразумеваете ножки? Да ведь они же первый признак характера, и все зависит от покроя обуви. Ножка женщины, моя дорогая, гораздо важнее, чем ее сложение. Последнее она может скрыть, но форму и размер она изменить не в силах. Я знал заурядную женщину, которая создала себе репутацию красавицы благодаря своим ножкам.

- Вы послушайте только эту таинственную мудрость человека в двадцать один год!

Лакей пришел в сад, чтобы сообщить, что завтрак готов.

Тони, медленно одеваясь, лениво думала о том, кто этот красивый молодой человек и живет ли он в той же гостинице.

Она поехала во Флоренцию и зашла к Сиро выпить чаю. При первом взгляде на зеленую с белым комнату она увидела молодого человека, которого встретила утром. Он сидел за столиком с двумя девушками и пожилой дамой.

Выбирая себе пирожные, которые она брала маленькой двухзубчатой вилкой, она, сама не зная почему, думала о том, поздороваться с ним или нет.

Он повернулся и встретился с ней взглядом. Она выглядела еще более безукоризненно, чем утром.

- Ужасно жарко, не правда ли? - спросил он, подойдя к ней.

- Ужасно мило, скорей, - сказала она, подчеркивая слова.

Он улыбнулся детской улыбкой:

- Вы это хорошо запомнили, я вижу.

Тони кончила выбирать пирожные. Он заметил это и быстро взял у нее из рук тарелку. Этим он задержал на минуту-другую ее уход. Тони показался забавным этот маневр, его спокойствие нравилось ей.

- Сейчас вернусь, - сказал молодой человек через плечо.

У Тони мелькнула мысль, что он, как сказала бы Жоржетта, "прекрасный экземпляр".

Его густые светлые волосы были очень гладко зачесаны назад. Глаза у него были голубые, несколько близко сидящие друг к другу, но очень красивой формы, некруглый подбородок и сильный рот хорошо очерчены.

- Вы позволите мне проводить вас к вашему столику?

- Я, кажется, и не могу отказать в вашей скромной просьбе, раз мой чай у вас.

Он полетел по длинной комнате и поставил тарелку на свободный столик.

- Мне хотелось бы выпить чай вместе с вами.

- Не понимаю, зачем это?

- Я сам не знаю, может быть, это ваше пламенного цвета перо или, - и он смело посмотрел на ее ноги, - белые шведские туфельки. Пожалуйста, не смотрите на меня так строго, вы сами должны согласиться, что только большой дурак может не заметить того, что прекрасно.

Он ушел.

Тони задумчиво ела свой эклер. У этого незнакомого молодого человека был положительно дар речи. Он был из типа совершенно новых для нее людей, и она чувствовала, что он интересует ее. Она вдруг подумала, как это могло случиться, что в течение последних двух лет ее единственными друзьями были де Солн и Жоржетта. Это было так мало, если представить себе, как много должно быть на свете действительно прекрасных людей.

Раз или два девушка с другого столика бросала взгляд на нее. Когда они наконец поднялись, чтобы уйти, молодой человек намеренно обернулся и поклонился ей. Тони почувствовала, что это несколько грубо, и не ответила на поклон.

Кафе Сиро было переполнено, и все столики заняты. В комнату вошла известная актриса в сопровождении мужчины. Они остановились на виду у всех посреди комнаты и стали искать столик. Тони часто приходилось видеть в Париже "Прекрасную Сирену", и она стала присматриваться к ней. Очаровательные очертания фигуры, склад лица - все было совершенством. Великая примадонна медленно подвигалась вперед, мужчина следовал за ней. Это, совершенно явно, был англичанин.

Дама за соседним с Тони столиком сказала:

- Правда, этот сорт женщин не следовало бы пускать сюда?

Тони задумалась над вопросом и, задумавшись, вспомнила то, что ей пришлось читать в юности, переводы с греческого, которые много лет назад она читала на Гросвенор-стрит.

Ей хотелось повернуться и сказать этой даме: "Милый друг, вы очень плохо разбираетесь. Женщины, подобные Сирене, если бы им пришлось выйти замуж в общепринятых формах, опустошили бы свою душу и задохнулись бы. Она не обычная, рядовая маленькая демимонденка, жалкое существо, которое зарабатывает свой хлеб, и не более. Она из тех женщин, что управляют иногда целыми народами и уж во всяком случае всегда сердцами и мыслями больших людей. Клеопатра, Аспазия, Теодора - это все женщины этого типа, женщины того склада, в которых волна жизни бьет высоко. Вы столько же в силах сбить эту волну, как и набегающий морской прилив. Это единственная вещь, из-за которой стоит жить, настойчивая, насыщенная, полная сил жизнь, но только одна женщина из тысячи рождена для такой жизни, и только одна из миллиона находит такую жизнь в браке".

Она вдруг заметила, что апатичный лакей стоит возле ее столика и держит в руках счет. Этот элемент жизненной прозы разогнал поток ее бурных мыслей.

Стоя на улице в ожидании автомобиля, она посмеялась над самой собой.

"Вот это есть результат свободы, результат света и солнца Италии! Как могла я жить все эти годы без возбуждения, без стимулов к чувствованию?" - спрашивала она сама себя с удивлением.

Ладно, все эти годы прошли, а в Париже ее ожидает Жан.

Образ его, маленького, полного сильных чувств, встал перед ее глазами. День был слишком полон блестящих образов для того, чтобы Жан совершенно естественно занял свое место, то место, которое давно принадлежало ему в ее сердце и мыслях.

"Что за проклятье любить красоту! - с раздражением сказала Тони себе. - Мне так хотелось бы иметь здесь друзей. Я чувствую себя совершенно одинокой и все-таки не хочу уезжать обратно".

Ночь была великолепная, тихая и ясная, напоенная ароматом тысячи цветов. Ее благоухание, казалось, звало Тони к себе. Она высунулась из окна своей спальни, отдавшись мягкому дыханию ветерка, дуновение которого ложилось, как ласки, на ее уста. С внезапной быстрой решительностью она накинула на себя мягкий шелковый капот и, тихо спустившись по лестнице, вышла из дома.

"В сад виллы? Почему нет?" Она медленно пошла по направлению к нему. Быстрые страстные воспоминания поднялись в ее душе, когда она вступила в его благоуханную темноту.

Движения ее ног в белых туфлях были неслышны на мшистых тропинках. Она обошла вокруг террасы. Как часто она и Роберт лежали здесь вместе на длинных и широких креслах, перешептываясь, лицом к лицу. Как они любили здесь!

В одном из углов под нависшими ветвями жасмина и теперь стояло кресло.

Она прошла к нему, откинулась в нем и отдалась воспоминаниям. Она жаждала их теперь, она радовалась им, потому что это были больше не воспоминания о Роберте, а удивительные воспоминания о страсти.

И целых десять лет ее жизнь была пуста, лишена всякого вкуса и остроты! Она вдруг присела, крепко прижав руки к груди.

Она завтра уедет обратно в Париж, и пусть Жан женится на ней так скоро, как он захочет. За закрытыми дверьми ее ждала жизнь. Ей оставалось только открыть их, и она была бы подхвачена и поднята высоко на волнах ее полноты. Сияющие глаза Жана, казалось, смотрят в ее глаза.

Не отдавая себе отчета, она протянула вперед руки.

Странные, обжигающие мысли, которых она не знала годами, проникли в ее мозг. Завтра она уедет домой, обратно к Жану, к его ожидающей любви, и они сразу поженятся, и он возьмет ее в Италию, на их медовый месяц.

Медовый месяц, время необузданной игры страсти, и она, окруженная всякой роскошью и обожаемая человеком, который желал ее.

Ей стало казаться, что ее настоящая душа, живая чувственная душа, которая принадлежит Роберту, внезапно пробудилась к жизни: прежние желания, прежние томления, огни, которые его любовь зажгла в ней, еще тлели, ожидая только ласки, только страстного прикосновения, чтобы вспыхнуть ярким пламенем.

- Напрасно будете вы меня убеждать...

Она резко поднялась с места и слегка вскрикнула, потому что из-за ветвей большого розового куста блеснул свет фонаря.

- Напрасно будете вы меня убеждать, - продолжал певец на террасе. - Кто там? - сказал он, остановившись и подняв свой фонарь. - Неужели? Ведь это же утренняя дама.

Тони рассмеялась.

- О Соломон, ваша мудрость изумляет меня. Он опустил фонарь и, сделав несколько шагов, уселся на ступеньках террасы.

- Я действительно не обнаружил чрезвычайной мудрости, - сказал он, - я думал о вас, если вам угодно знать, в тот самый момент, когда я вас увидел.

Она наклонилась вперед.

- Что вы делаете здесь по ночам, хотела бы я знать?

- Как раз о том же хотел я спросить вас. Мой ответ очень прост: я случайно живу здесь, изволите ли видеть.

- Боже милостивый, а я как раз собиралась дать вам нагоняй за то, что вы ворвались сюда! Оказывается, вам следует наказать меня.

- Но и я не собираюсь гнать вас. Я хочу, чтобы вы остались.

Его смелые глаза блеснули при свете фонаря.

- Вы можете теперь потушить фонарь. Он так и сделал.

- Гораздо приятнее быть одному с вами в темноте.

- Скажите, где вы научились говорить глупости, господин?..

- Меня зовут Гуго Дакр, - быстро ответил он, - и я не говорю глупостей, могу вас уверить. Я сказал то, что я думал.

- Тогда, очевидно, вам не следует говорить все, что вы думаете.

- Вы не назвали мне своего имени.

- Разве я вам говорила, что собираюсь назвать его?

- Нет, но вы спросили мое имя. Играть надо честно, знаете ли. Можно мне закурить?

- Пожалуйста, и, если вы такой сторонник честной игры, то и я не прочь разделить с вами это удовольствие.

Он протянул ей портсигар и, наклонившись ближе, зажег для нее спичку. Он коснулся ее руки своей. Она отдернула ее.

- Спасибо, я закурила.

- Мне нравится, как вы причесываетесь.

- Мой милый молодой человек, я уже раз, или два, или еще больше указала вам на некоторую личную нотку, которая скользит в ваших замечаниях.

- Да, это верно, но я не думал, что ваши замечания серьезны.

Он закурил свою папироску, глядя в упор на нее. Она заметила вызов в его взгляде.

- А я думаю как раз то, что говорю.

- Я так сильно хотел видеть вас снова. Какое потрясающее счастье встретиться с вами здесь ночью!

- Мне должно быть довольно стыдно, что я проникла на вашу виллу.

- Я рад тому, что вы пришли. Я ломал себе голову, как мне познакомиться с вами.

Тони оставила без ответа его последние слова.

- А красивая девушка с рыжими волосами тоже живет на этой вилле?

- О нет! Дрю со своими живет внизу, в Виллоно. Я здесь один. Они завтра уезжают.

- Вы, верно, тоже уезжаете с ними?

Он задумался.

- H-нет, полагаю, - выговорил он медленно. Тони была уверена, что он собирался уехать, но внезапно решил остаться. Она понимала почему, но не хотела сознаться в том самой себе. Ее собственный план уехать завтра в Париж был также забыт.

- Вам не холодно? - спросил Дакр. - Вы в ужасно тонком платье, разве нет?

- Спасибо, я не страдаю. Почему вы не хотите ехать вместе с вашими друзьями?

Его папироса ярко вспыхнула.

- Не знаю. Флоренция такое милое место. Иногда случаются милые приключения - на террасе, например!

Он рассмеялся, и Тони также.

- Вот так лучше, - сказал он, устроившись около перил. - Теперь, когда вы по-настоящему засмеялись, я уже не боюсь вас.

- Боитесь меня?

- Вы выглядите такой холодной, маленькой и далекой.

- Это звучит страшно.

- Но это чертовски привлекательно, могу вас уверить.

- А у вас вид молодого человека, который говорит глупые комплименты.

- Я никогда не говорю комплиментов. Я всегда говорю правду. Повторяю, вы еще не назвали мне своего имени.

- Может быть, я и не собираюсь.

- Вы хотите сказать, что не желаете меня больше видеть? Но почему, что я такого сделал?

- Ничего, вы проявили максимум благотворительности, вы застали меня, незнакомую, на своей террасе и разрешили остаться там.

- Просил вас остаться, - было бы правильнее сказать, разве не так?

- Мне, однако, надо идти.

Она встала.

- Какие сильные духи вы употребляете. - Он понюхал с видом ценителя. - Хорошие духи. Я люблю духи у настоящих женщин, и настоящие духи, конечно.

- Я не сомневаюсь, что ваши познания в том и другом отношении глубоки.

- Это удар насмерть, не правда ли? Есть вкусы, которые, знаете ли, не приобретаются, а присущи от рождения!

- У вас макиавеллиевская манера аргументации.

- А вы по-макиавеллиевски скрытны. Ну, пожалуйста, маленькая белая душистая дама, скажите, как вас зовут? Мне необходимо это знать.

- А зачем?

- Я ведь собираюсь снова увидеться с вами.

- Ваша решительность потрясает. Меня зовут Антония Сомарец.

- Разрешите для краткости: Тони. "Тони" - что за волнующее имя и как оно идет к вам!

- Покойной ночи, господин Дакр, и спасибо за гостеприимство.

- Покойной ночи! Разрешите прийти навестить вас завтра?

- Пожалуйста, если у вас есть охота и если я буду дома.

- Нельзя ли, чтобы вы остались дома и напоили меня чаем? Вы можете надеть эту шляпу с пламенного цвета пером. Останьтесь. Я вам спою, если вы захотите. - При последних словах он откинул голову и засмеялся.

- Я слышала сегодня утром, как вы пели.

- В таком случае, самое худшее обо мне вы уже знаете, но все-таки, можно мне прийти?

- Приходите к чаю.

- Страшно вам благодарен. Я приду рано, имейте в виду.

- До четырех часов я отдыхаю, мои немолодые годы требуют этого.

- Сколько вам лет, около двадцати двух? Так вы выглядите. Покойной ночи. Я буду провожать вас глазами, пока вы не скроетесь из виду.

Один раз, в самом конце холма, Тони обернулась. Он все еще стоял и смотрел.

"Нелепое существо", - сказала сама себе Тони, почувствовав, что ей до глупости хорошо. Ведь каждой женщине, в каком бы возрасте она ни была, приятно сознание того, что она нравится.

"Какой он милый", - подумала она про себя, раздеваясь.

Письмо от де Солна лежало на ее столике. Она взяла его, повертела в руках и, не вскрывая, легла в постель и сразу погрузилась в сон без сновидений.

Назавтра, ровно в четыре часа, Гуго Дакр появился у нее в гостиной.

В руках у него был огромный букет желтых роз. Маленький бутон розы был вдет в петлицу его легкого серого костюма.

- У вас очень изящный вид, сударь.

- А вы при дневном свете выглядите еще очаровательнее, чем ночью.

Он посмотрел на нее и наклонился, чтобы положить свою соломенную шляпу. Она заметила сверкающую белизну его воротника на темной от загара шее.

- Ужасно хорошо, что вы разрешили мне прийти к чаю. Я ведь теперь совсем один. Мои друзья уехали.

- Что же, у вас была трогательная сцена прощания на вокзале?

- О нет. Только вопросы: почему?

- Что значит: почему?

- Почему я остаюсь. - Он посмотрел прямо на нее. - Я не сказал им почему.

Тони стала разливать чай. Она понимала, что ему хочется услышать от нее вопрос, почему он не объяснил друзьям, из-за чего он остался.

- Два кусочка?

- Спасибо, совсем не надо, я терпеть не могу сахара. Я покончил с ним с тех пор, как тренировался.

- Тренировались?

- Да, для гребного спорта. Я воспитывался в колледже св. Магдалины.

- О, скажите, значит, я вижу перед собой одного из тех известных всему свету героев, которые в марте месяце устремляются в Барнес Бридж и творят историю?

- Не издевайтесь над одним из участников.

Он поставил свою чашку, обошел кругом стола и сел на диван около нее.

- Там свет падает мне в глаза. Можно мне сесть здесь?

- Скажите, вы всегда имеете обыкновение просить разрешение, после того как сделали что-нибудь, вместо того чтобы просить об этом раньше?

Он улыбнулся с мальчишеским выражением на лице, заранее уверенный, что это ему простится.

- Да, обыкновенно. Это так упрощает дело. Тони знала, что он смотрит на нее, она чувствовала его взгляд на своей шее и руках.

- Знаете, вы самая маленькая женщина, какую я когда-либо видел!

- Значит, у меня хоть одно отличие есть.

- Нет, больше того, - я думаю, что никогда еще не встречал женщины, подобной вам.

Такого рода слова, несмотря на весьма почтенный возраст их употребления, никогда не бывают неприятны. Вся жизнь создана людьми, которые говорят такие и подобные вещи тем, кому они должны говориться. За ними обыкновенно следует брак, за браком - гибель иллюзий. Тони откинулась на подушки и закурила папиросу, через голубоватый дым глядя на Гуго.

Он был очень красив в своей свежести и безукоризненной чистоте. Его нога нечаянно коснулась ее. Она отдернула свою и снова столкнулась с его ногой.

Легкий румянец залил ее лицо.

- Я хочу быть с вами откровенным, - вдруг заговорил Дакр, - если вы позволите.

- Отчего же нет, и зачем эти бесконечные разрешения? Мы оба только путешественники в чужих краях. Возможно, что мы больше никогда не встретимся.

- Неужели вы так думаете?

Он заставил ее посмотреть ему в глаза. Они с жадностью смотрели на нее.

- Вы так думаете?

- А почему не думать так?

- Ночью я думал, что мы станем товарищами. - В его голосе прозвучало мальчишеское разочарование. - Я остался, чтобы познакомиться с вами поближе.

- Это очень мило с вашей стороны, но, возможно, что, когда вы меня ближе узнаете, я перестану вам нравиться.

- Перестанете нравиться? С первого момента, как я вас увидел, я понял, что вы принадлежите к тем женщинам, которые либо производят потрясающее впечатление, либо вовсе никакого. Вы обладаете тем особым магнетическим очарованием, которое мужчину лишает покоя и выбивает из колеи.

- Милый господин Дакр!

- Это так, - быстро продолжал он. - Я знал множество женщин. Весь последний год, с тех пор как я достиг совершеннолетия, я путешествую, я побывал в Америке, Париже, Берлине, повсюду. Я повторяю, я знал множество женщин, но я не встречал ни одной, которая умела бы так сразу привлекать, как вы. - Он остановился и посмотрел на нее. - Мне хочется называть вас Тони.

- Но не надо этого, мой милый мальчик, это просто неудобно.

- К черту эти неудобства. Вы пойдете завтра гулять со мной? Скажите "да".

- Завтра? Хорошо. Если вы хотите.

- Ура! Мне кажется, что я хорошо знаю вас.

- Вы обладаете такой надменной самонадеянностью, какой я еще никогда не встречала.

Он рассмеялся:

- Нет, ничего подобного. Я просто уверен, что я всегда делаю так, чтобы добиться того, чего я хочу.

- Вот как!

- Я не хочу, чтобы вы выглядели такой далекой от меня.

Он встал и начал ходить по маленькой комнате.

- Представить вам мои рекомендации, как делают кухарки? Тогда вы, быть может, отнесетесь ко мне дружественнее. Идет. Имя мое вам известно, мое местожительство - Соммерсет, очаровательный старый замок. Между прочим, родных у меня нет. Я совершенно самостоятелен с того времени, как поступил в Итон. Возраст - двадцать два. Род занятий - путешествую, как вы изволите видеть, но я уже начал серьезно задумываться над тем, чтобы осесть толком.

- Очень рада, что вы так благочестиво кончаете.

- Теперь, будьте любезны, вашу визитную карточку.

- Боюсь, что у меня ее совсем нет.

- Ерунда. Если хотите, я вам скажу. Имя: Тони, - он обезоруживающе улыбнулся ей, - Сомарец. Вы не родственница того, кому принадлежал Уинчес? Сестра. Ага! Теперь-то я добился и через пять минут буду знать все о вас. Ну, дальше, возраст - около двадцати четырех?

Тони улыбнулась, но оставила без возражений его предположение. Удивительно, что самые до мелочности честные женщины оказываются не в состоянии говорить правду, когда дело касается возраста. После двадцати возраст женщины приостанавливается, после тридцати он движется назад, после сорока он перестает существовать.

Дакр подошел и сел возле нее.

- Теперь мы знаем друг друга и можем стать друзьями, Тони.

Она весело рассмеялась. Его молодость, его заражающее настроение увлекли ее.

- Ладно, Гуго.

- Так лучше, много лучше.

- Знаете, вы совершенно невозможный человек!

- Это потому, что я зову вас по имени? У вас такое славное имя, и я же сказал, что мне хочется, чтобы мы были друзьями. Что вы поделываете всегда? Почему я не встречал вас ни в Лондоне, ни где-либо в других местах?

- Может быть, потому, что я живу в Париже?

- В Париже? Одна?

- Я живу вместе с подругой.

- Но почему в Париже?

- Я терпеть не могу Англии.

- Это, пожалуй, слишком поспешное утверждение, не правда ли?

- К сожалению, я рождена космополиткой.

- В конце концов, от женщин не приходится ждать патриотизма.

- Это совсем не по-британски! И при этом еще говорят, что англичане эмансипируют своих женщин! Это басня. Современный англичанин, если бы мог, держал бы свою жену в таких же условиях, как турок. В уме он всегда так делает, поскольку только может.

- Вы суфражистка, - укоризненно сказал Гуго.

- Я верю в женщин, работающих над тем, чтобы добиться условий, при которых они сами будут создавать законы, регулирующие их жизнь и ее условия.

- Однако вы упрямая. Не надо быть такой! На секунду он положил свою руку на ее. Она со страхом почувствовала его прикосновение.

- Это глупо с моей стороны, не правда ли? - сказала она вяло.

- Мне теперь пора уйти, Тони. У меня назначена встреча в шесть часов. У меня есть кое-что, о чем мне ужасно хочется спросить вас. - Он остановился, глядя на нее. - Посмотрите на меня.

Тони подняла голову.

- Придете вы сегодня ночью на террасу? Лицо его слегка покраснело. При этих словах легкое волнение охватило ее.

- Приходите, - очень тихо произнес Гуго. Она попробовала рассмеяться, но не могла.

- Мне хочется раньше хорошо узнать вас.

Он вдруг схватил ее за руку, как бы для того, чтобы попрощаться, и держал ее крепко. Она все еще не отвечала.

- Я буду ждать весь вечер, - сказал он, выпустив ее руку и взяв шляпу и палку. В дверях он обернулся. - Весь вечер - вы ведь не будете так жестоки, чтобы оставить меня одного в этом благоухании и лунном свете?

- Какая очаровательная фраза, и все-таки, несмотря на это, сомневаюсь, приду ли я.

Он на момент вернулся обратно.

- Слушайте, вы ведь не думаете серьезно, что я назойлив. Я не хочу этого, но что делать, когда вы сбиваете с ног человека.

Ее забавляли его слова. Они совершенно изменили ее мнение о нем. Она считала его обычным молодым человеком, для которого всякая красивая женщина - предмет игры. Внезапно серьезное выражение в его глазах открыло ей действительные чувства, которые скрываются за его молодечеством. Может быть, она только воображала так и обманывала самое себя?

"Все это глупо и смешно, - нетерпеливо говорила она себе, закурив папиросу после его ухода. - Целых десять лет ни одна жилка не дрогнула во мне, и вдруг появляется этот мальчик со своей непринужденной легкостью, заводит забавный флирт со мной - и мгновенно все проснулось во мне. О Боже мой, я почувствовала бы себя совершенно павшей, если бы все это не было так бесконечно глупо. Мне скоро тридцать, ему с небольшим двадцать, и все-таки, несмотря на свой год путешествий, он так забавно молод в некоторых отношениях".

Она отдернула занавеску и посмотрела вниз на долину.

Что есть такого в прикосновении, что заставляет чувствовать его и думать о нем так много? Руки коснулись ее руки, и ощущение привлекательности передалось ее жилкам.

- О, этот солнечный свет, окружающее благоухание... Лучше мне написать Жану и завтра же уехать. Так спокойнее, - произнесла она вслух и сама удивилась, услышав свои слова.

Надежнее? Значит, она сама смотрит на свой отъезд как на бегство? От чего бежать? От самой себя, от этого юноши с приятным голосом и выражением мужественности?

Она начала письмо:

"Друг мой!"

Взгляд ее снова обратился к тому, что за окном. Что может человек сказать, когда его мозг совершенно не в состоянии родить самую простую мысль? Что погода прекрасна, что она чувствует себя хорошо и надеется, что он также?

Она чувствовала, что должна написать ему и сказать, что ей не хватает его. Милые письма, которые она получала, какими-то особыми путями очарования говорили ей об этом ежедневно. Может быть, уехать в Париж сегодня же вечером? Она еще могла успеть. Не будет ли это слишком поспешно?

"Друг мой!"

Она отказалась от мысли писать.

Фокус, который, по пословице, верблюд не в силах исполнить, как следует быть, - нуль в сравнении с теми усилиями, которые нужны, чтобы написать любовное письмо, когда любви больше нет.

Вечерняя почта принесла пачку книг, письмо от де Солна и целую кипу вырезок об ее выставке. Тони с жадностью принялась проглатывать их. Она добилась имени в конце концов! Это казалось фантастическим и невероятным, но, свидетель Бог и ее текущий счет в банке, - все действительно так.

Ну, в конце концов, почему не разрешить себе приключение? В этом ведь нет ничего плохого. Жан не имел бы ничего против ее знакомства с этим молодым человеком, а сама она, во всяком случае на этой же неделе, вернется в Париж. Ей так нужен был отдых, и было бы глупо сразу кинуться домой.

Среди писем было одно от Жоржетты:

"Надеюсь, тебе живется хорошо. Я преподнесла Жюлю новость, что согласна выйти за него замуж. Он казался очень взволнованным. Меня лично это нисколько не волнует. Я вчера видела твоего маленького графа в автомобиле. Вид у него был веселый. Дама в черных кружевах была вместе с ним и выглядела еще более повелительно, чем всегда. Он меня узнал. Очень мило с его стороны. Я никогда не умела писать и потому кончаю это письмо. Симпсон шлет тебе свою любовь, он вчера подрался с терьером и сегодня имеет вид наказанного. Больше ничего, моя крошка.

Любящая тебя Жоржетта".

Тони долго раздумывала, какое платье ей надеть к обеду. Белое или черное? Нет, ярко-красное.

Она надела его, легкое шифоновое платье, вышитое темным золотом, и белую шляпу с пером. Надо одеться прилично, даже если не собираешься выйти после обеда. Чувство самоуважения или самооценки требует этого.

Женщина может определить точно свои чувства к мужчине по тем заботам, которые она посвящает своему костюму, когда должна встретиться с этим мужчиной. Тони выкурила несколько папирос и немного почитала за кофе.

Было почти половина одиннадцатого, когда она положила книгу и направилась к саду.

Глупо, что она пошла, но ведь, в конце концов, каждый должен иметь маленькое приключение в своей жизни.

Терраса была пуста. Чувство раздражения и унижения сразу охватило ее. Она быстро повернулась, чтобы уйти.

В одно мгновение Гуго преградил ей путь.

- Нет, вы не уйдете, - сказал он. - Раз вы пришли, вы должны остаться.

- Где вы прятались?

- Я сидел за колонной, ожидал вас. Я жду уже два часа.

- Вы думаете, я поверю этому?

- Если вы присядете, я постараюсь убедить вас. Он притащил из темноты шезлонг.

- Я поставил его сегодня вечером. Пожалуйста, прилягте.

Тони растянулась на кушетке. Дакр минуту остался стоять, затем намеренно уселся на кончике.

Лунный свет серебряными квадратиками ложился на них обоих через решетчатый переплет террасы.

- Какие у вас очаровательные ножки, - сказал он вдруг. - Я думаю, множество мужчин уже говорили вам это. Тони, почему вы не вышли замуж?

Тони слегка позабавил этот вопрос.

- Я думаю, по обычным и ясным причинам.

- Вы хотите сказать, что никогда не любили?

- Я этого не говорила.

- Значит, вы любили?

- Милый господин Дакр, вы что - инквизитор по специальности?

- Я не могу раскусить вас. На момент вы кажетесь совершенным ребенком и вслед за тем - циничной и утомленной от жизни!

- Эта комбинация звучит очень страшно, - спокойно ответила она. - Давайте не будем сейчас говорить о себе, лучше расскажите мне, что вы делали?

- Я предпочел бы говорить о вас, но, если вы склонны только слушать, извольте: я думал о вас.

- У вас, кажется, особый талант настойчивости.

- Я всегда знаю, чего я хочу, и я умею удержать то, чего раз добился, - сказал он.

- Это очень умно с вашей стороны, большинство из нас хорошо знают, чего они хотят, но не умеют удержать.

- Я полагаю, что каждый может добиться того, что хочет, если он достаточно сильно хочет и готов вывернуться наизнанку, чтобы добиться своего.

- Вы должны преуспевать в жизни, мой друг.

- Да, так было до сих пор...

- В вашем пожилом возрасте, - мягко перебила она.

- До сих пор, - продолжал он, - но теперь, так я начинаю думать, я хочу того, чего не смогу добиться. - Он наклонился вперед. Голова его выделялась на фоне лунного света. - Вы понимаете, что я хочу сказать? - спросил он с напряжением.

Тони почувствовала внезапное волнение.

- Как я могу понять?

Он встал и начал ходить взад и вперед.

- Я думаю, вы понимаете, - бросил он ей через плечо.

- Не понимаю, искренне говорю.

- Вы хотите сказать, что не понимаете, как вы притягиваете меня к себе?

- Но, милый мой мальчик...

- Не будьте глупой. В конце концов, вы на пару лет старше меня.

В его голосе прозвучала обида и странные вибрирующие нотки. Он подошел и снова сел на шезлонг.

- Вы знаете, как вы привлекательны для меня, и я уверен, что вы знали это еще вчера утром, когда я проводил вас до калитки. Ваш аромат, весь ваш вид, ваша манера смеяться - все это зажигает кровь во мне. Мне хочется быть около вас, а когда я бываю - это причиняет мне муки. Мне представляется, вы думаете, что я просто дурак, когда рассказываю вам, как я глуп. Но я не могу иначе. Я никогда еще не встречал женщины, подобной вам. Сегодня днем, сидя около вас на диване, я чувствовал нечто такое, чего во мне не вызывала ни одна женщина.

Он замолчал. Тони могла слышать его учащенное дыхание.

- Но, милый мой, - сказала она, - вы ведь даже не знаете меня!

- Мужчине не надо знать женщину для того, чтобы любить ее, - резко сказал он.

Она протянула руку и очень ласково погладила его волосы.

- Завтра вы сами будете смеяться над тем, что говорили ночью. - Она чувствовала, как его трясет при ее прикосновении. Это вызвало такое же напряженное ощущение в ней самой. - Вы скажете: "Боже, как я был глуп, я в самом деле думал, что люблю эту женщину!"

Он быстро обернулся к ней.

- Я скажу? - с силой спросил он. Ее рука скользнула по его волосам.

- Если вы будете продолжать делать так, - сказал он, - я, я...

- Что? - прошептала она.

Он глубоко вздохнул, и, раньше чем она успела произнести слово или двинуться, он схватил ее в объятия и стал безумно целовать. Его поцелуи причиняли ей боль своей силой. Она потерялась и унеслась в потоке страсти, который они изливали. Она не возвращала поцелуев и просто лежала в его объятиях.

- Если бы вы знали, как я хотел этого, - произнес он наконец. - Вы сердитесь, Тони?

- Нет, - сказала она.

- Если бы вы не прикоснулись ко мне, не провели рукой по моим волосам, я удержался бы, но после этого я не смог. - Он еще крепче сжал ее. - Я хочу почувствовать вас так сильно, как я вообще могу.

- Милый, - беспомощно выговорила она. Он снова приблизил свое лицо к ней.

- Я сто раз смеялся над людьми, которые рассказывали о любви с первого взгляда. Мне не следовало этого делать, не правда ли?

Он нежно целовал ее губы. Под влиянием его поцелуев она также целовала его. Он целовал сильнее, глубже, его поцелуи, казалось, были нескончаемы. Они терзали ее до самых глубин. Когда он отнял свои губы, она осталась лежать в его объятиях, совершенно ослабевшая и без сил.

- Тони, - прошептал он, - это правда? Скажи мне, ты должна сказать мне: ты любишь меня? Ты знаешь, что ты целовала меня? Тони, ну скажи же, дорогая... дорогая...

Она каждым нервом своим сознавала, что хочет его, его молодость, его огонь, его любовь. Ей казалось, что на протяжении лет она ждала их.

- Тони, скажите мне это.

- Да, люблю, - выговорила она чуть внятно. Она почувствовала, как конвульсивная дрожь охватила его.

- Тогда выйди за меня замуж, ты должна, ты сделаешь это. Как только я увидел тебя, я понял, что ты та женщина, которую я хочу. Я решил не уезжать еще до того, как увидел тебя у Сиро, чтобы узнать таким образом, кто ты, и познакомиться с тобой. Как только это произошло, я знал, что люблю тебя. Когда прошлой ночью ты ушла, я просто не знал, что делать. Я не мог спать и бродил, думая о тебе. Я знал, что я люблю тебя. Когда сегодня днем ты была холодна со мной, это почти довело меня до неистовства. Не знаю почему, но, когда мы говорили о браке, у меня создалось такое ощущение, словно ты ушла от меня вдаль на много, много миль. Я страдал от этого. Я почему-то думал, что ты любила кого-то, и что он умер, или что-нибудь в этом роде. Но ведь ты не любила, нет, - ты еще слишком молода!

Прежде чем она успела подумать об ответе, он поцелуями отнял у нее самую способность думать. Она осталась только женщиной, которая охвачена любовью.

- Ты выйдешь за меня замуж, выйдешь? - спрашивал он среди поцелуев.

Его слова дошли до сознания Тони. Что ей сказать? Ей нужно время, чтобы подумать. Она мягко освободилась из его объятий и встала с кушетки. Она с трудом держалась на ногах.

- Маленькая любовь моя, - шептал он нежно. - Посмотри, Тони, как высоко ты поднимешься. Я думаю, что смогу поднять тебя.

Он нагнулся и вдруг поднял ее на руки.

- Теперь я не отпущу тебя, пока ты не скажешь, когда ты выйдешь за меня замуж.

- Я скажу тебе завтра, - тихо сказала она, - милый, я так устала сейчас.

В одну минуту он был весь - раскаяние.

- Я провожу тебя домой, обопрись на меня. Мы пойдем медленно-медленно. Я истомил тебя своими поцелуями. Я буду более сдержан. Хотя я не могу. Ты жжешь меня как огнем.

Она вздрогнула от его слов.

- Я не хочу, чтобы ты сдерживал себя, - пробормотала она.

- Тогда выходи за меня замуж скоро, - воскликнул он. - Тони, чего нам ждать? Я могу написать твоему брату. Мы можем пожениться через две недели и потом сообщить всем. Мы проведем наш медовый месяц здесь - ведь это было бы блаженство! Скажи, что ты согласна.

- Мы едва знаем друг друга, - произнесла она слабым голосом.

Он весело рассмеялся:

- У нас вся жизнь впереди, дорогая, и самые лучшие возможности открыты для нас.

Они дошли до дверей отеля.

- Завтра утром я приду за тобой. Встань рано, потому что иначе я войду к тебе в спальню и буду целовать тебя. Ты будешь шокирована этим.

Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась.

ГЛАВА XXXIV

Думаешь ли ты найти хоть что-нибудь, чего судьба бы не меняла с часу на час?

Монкрествен

"Это только сон, и я проснусь", - говорила она себе самой в глубине ночи, но сладкий трепет разливался по ее жилам и жег, как не жег бы во сне.

Это была действительность. Этот вечер был, и его забыть нельзя. Де Солн? Какое ей дело до него? Даже воспоминание о нем не могло затмить ее радости. "Я ведь, собственно, не обещала", но все же у нее явилось мимолетное ощущение, что она поймана в сети и привязана там. Когда женщина влюблена - она совершенно не умеет, она просто не может рассуждать. Тони лежала без сна, стараясь обдумать все, но ее мысли, как парящие птицы, улетали обратно к Гуго, его поцелуям, объятиям, его нежности и страсти.

Она жаждала этих ласк, она нуждалась в них; ей казалось, что будто в течение многих лет она голодала и теперь, наконец, может поесть досыта. Рассвет настал, как роза в золотом венце, и залил всю комнату светом.

Разумеется, она обещала выйти за него замуж, раз он этого хотел. Это было безумно, нелепо, божественно, и они черпали радость жизни ежедневно, ежечасно и все еще не были удовлетворены. В десять Гуго придет за ней, и вместе они вернутся на виллу. Она будет лежать под магнолией, а он будет у ее ног, глядя на нее снизу вверх.

Он, разумеется, хотел знать всю ее жизнь. Тони нашла пословицу: "Ложь никогда не остается одна", очень неприятно соответствующей данному случаю. Она позволила Гуго думать, что ей только двадцать четыре года, разумеется, из одного тщеславия, и она легко могла сказать, что просто пошутила над ним. Но ей как-то не хотелось, чтобы он знал, что она на шесть лет старше его. Но, сбросив со счета четыре года, нужно было, чтобы во всем остальном было большее соответствие.

- В восемнадцать лет уже в Париже, занимаясь искусством, Тони, да неужели студенты не обожали тебя?

Снова недостойная увертка. Но он, к счастью, весело продолжал дальше.

Дни текли, наполненные счастьем. Всего одна неделя с той ночи, когда он впервые поцеловал ее.

Гуго ушел, он не мог не пойти во Флоренцию обедать, и первый раз за целую неделю Тони проводила вечер одна.

Воспоминания толпой обступили ее. В припадке дурного настроения она начала вскрывать письма де Солна, прибывшие за это время. Не написать ли ему сегодня же и сказать ему всю правду? Все это звучало так неправдоподобно:

"Я встретила человека, в которого влюбилась, и через неделю мы собираемся пожениться".

Это была правда, но она чувствовала, что не может написать этого Жану.

Требуется много нравственного мужества для того, чтобы сказать неприятную правду про себя человеку, к которому вы привязаны. Мужество Тони, казалось, оставило ее, когда она прочла все его письма за неделю. Даже ее страсть к Гуго не могла вытеснить ее старой привязанности к де Солну. В течение почти трех лет он был неразрывно связан с ее жизнью. Все лучшие жизненные дары она получила через него, и он почти ничего не требовал взамен. Она начала мысленно сравнивать этих двух мужчин, которые играли роль в ее жизни. Гуго совершенно ее удовлетворял, - но он удовлетворял ее потому, что не давал ей опомниться; де Солн затрагивал другую часть ее "я", сторону мысли и чувства, но не страсти.

Она часто думала о том, что Гуго умственно ниже ее. Он был не очень умен, но она все же обожала его наивную тупость, его счастливое невежество. Она отлично сознавала, что он никогда не будет так близок ее уму, как близок ее сердцу.

Жан всегда удовлетворял бы вторую ее сторону, но он никогда не сумел бы разбудить ее сердце так, как это сделал Гуго. Для этого нужна была его молодость, его быстрота, его неограниченное себялюбие в любви, которые требовали своего с невероятной настойчивостью. Все мужчины эгоистичны в любви. Это одна из лучших черт в них, потому что она является доказательством того, что они любят. Если мужчина в любви уступает женщине дорогу, это значит, что он либо устал от нее, либо он недостаточно мужчина, чтобы стать хозяином положения. Прекрасная мужественность Гуго поглотила Тони, как много лет назад ее покорил Роберт. В некотором роде Гуго принадлежал к тому же типу, хотя ни физически, ни умственно он не был так прекрасен, как Роберт.

Он действовал на Тони теми чарами, которыми де Солн никогда не обладал. Ощущение сильного стыда овладело Тони, когда она ночью у открытого окна ожидала возвращения Гуго. Ей казалось, что она овладела любовью Жана под ложным предлогом, хотя было ясно, что не могла же она предвидеть встречи с Гуго. Было бы честнее, если бы она прямо отказала ему и просто заявила, что уходит от него.

Она села и в отчаянии начала писать: "Я обманула вас. Через неделю я выхожу замуж. Вы..."

Дверь открылась, и вошел Гуго.

Она убрала письмо.

Он стал позади нее и, стоя так, откинул ее голову назад, нагнулся и поцеловал.

- Здравствуй, детка, пишешь письма? Ты скучала по мне?

Его прикосновение, его красота, его близость произвели на нее то впечатление, которое они всегда производили.

Она встала. Он прижал ее к себе.

- Ты скучала по мне?

- Нисколько.

- Лгунья!

Он отошел от нее и быстро потушил свет, затем, вернувшись обратно, схватил ее в объятия.

- Скажи: ты весь мир для меня.

Он неожиданно поцеловал ее в шею.

- Скажи это.

- Ты весь мир для меня!

- У меня был испорченный обед; какой-то умный субъект болтал все время о литературе.

- А мой бедный глупый мальчик не любит этого?

- Нисколько. Я могу постоять за себя при обыкновенной теме разговора, но весь этот пошлый разговор о тонкостях и все эти материи не для меня.

- Мне придется воспитывать тебя.

- Ты можешь делать со мной что тебе угодно. Кстати, я слышал сегодня кое-какие новости об этом месте, - я думаю, о вилле.

Сердце Тони сделало судорожный скачок, а затем остановилось.

- Тебе не холодно, дорогая? Почему ты вздрогнула?

- Нет, мне нисколько не холодно. Что ты слышал о вилле, кто тебе рассказывал?

- Итальянский адвокат.

- Да... да, что же он рассказывал?

- Только то, что в ней жил лорд Роберт Уайк, человек, которого одно время считали самым красивым мужчиной в Лондоне.

- И это все?

Гуго усмехнулся:

- Этого достаточно для моей любимой крошки.

- Не говори глупостей, Гуго. Что еще ты слышал?

- О, обыкновенные вещи. Какой ты милый любопытный ребенок! Тони, мы потеряли слишком много времени на разговоры сегодня вечером.

- Да, но...

Он поцеловал ее в губы, чтобы заставить ее замолчать. Даже во время поцелуев мысли, как мельница, вертелись у нее в голове. А вдруг Гуго узнал?

До этого момента она никогда не думала о том, что ее жизнь с Робертом могла бы иметь какое-нибудь отношение к ее любви к Гуго. Все это было так давно, и эта новая сильная любовь изгладила даже воспоминания об этом. Что ей было делать?

Что она могла бы сделать? Сказать ему? Никогда! Это не принесет пользы, и к тому же это было так давно, о, так, так давно!..

Ночью, когда она лежала без сна, она удивлялась самой себе. Это казалось невероятным, что она прожила всю эту неделю, не вспоминая, не задумываясь над этим. Ей это даже ни разу не приходило в голову. Она была убаюкана, захвачена страстью, которая ею сейчас владела.

Как интенсивно чувствующая женщина, она, естественно, перешла от одной крайности - не испытывать годами ничего - к другой, к полному растворению себя в новой любви.

Обычные грани ее жизни были снесены - ее чтение, ее рисование. Она о них ни разу не подумала с появлением Гуго. Назовите это безумием, нелепостью, как вам угодно. Тем не менее такая внезапная, абсолютная, поглощающая страсть существует. Такое чувство рождается, как пламя, и, как пламя, оно пожирает, разгораясь все больше и больше.

Через неделю, всего через неделю, она будет женой Гуго. Ей нужно удержать его около себя только эту неделю, не давать ему ездить во Флоренцию, и он не сможет услышать ничего.

Ей даже в голову не приходила мысль о том, что она поступает по отношению к нему нехорошо. Ее единственной мыслью, единственным желанием было только удержать его.

Когда женщина любит мужчину моложе себя, в ее чувстве всегда имеется оттенок ревности и боязни. Она ему дает не только нежность возлюбленной, но и ту острую жалость, которая так похожа на боль, жалость, которую испытывает мать к своему ребенку.

В течение последующих дней она забыла свой страх. Гуго всегда был с нею, с раннего утра до поздней ночи. Он беспрерывно говорил об их будущей совместной жизни. Он намечал изменения, которые произведет в своем поместье. Они должны были поехать туда в конце медового месяца. Он говорил о своих родных.

- Мы все женимся очень молодыми. Мой отец женился в двадцать два года. Это очень полезно для рода.

Гуго сидел на траве и курил. Внезапно он повернулся.

- Нет, подумай только, Тони, ребенок с твоими глазами, это будет прелесть. - Его взгляд был устремлен на нее, такой обожающий, страстный. - Ты бы любила его, ведь правда?

Она сверху посмотрела на него, не говоря ни слова.

- Ты не считаешь меня животным за то, что я сказал тебе такую вещь, ведь правда, нет?

Он поднялся на колени и обнял ее.

- Это только оттого, что я тебя ужасно люблю. Самое большое счастье моей жизни - это иметь ребенка, принадлежащего нам обоим, моя дорогая. Тебя не шокируют или не пугают мои слова?

- Нет, разумеется, нет, родной.

- Знаешь, у тебя был сейчас очень странный вид, совсем испуганный.

- Я этого не чувствовала, - сказала она, улыбаясь.

- Я бы хотел, чтоб мы уж завтра поженились.

- Это будет всего на два дня позже, ах ты, нетерпеливое создание.

- Кажется, тебя не очень трогает, когда это будет.

- Для меня это вопрос наименьшей важности. Он так крепко ее сжал, что она не могла дышать.

- Через два дня так уже не будет.

- Я не приготовила ни приданого, ни чего-нибудь в этом роде.

- Велика важность, ты повенчаешься в этом белом платье и в большой белой шляпе.

- Благодарю за приказание.

- А я буду венчаться в синем костюме, в том галстуке, который тебе нравится, и в носках того же цвета - сделать так?

- Ты бы мог прибавить и верхнюю рубаху.

- Я никогда не думал, что я действительно могу жениться на женщине, легкомыслие которой доходит до того, что она насмехается над свадебным одеянием жениха.

- Я купила тебе свадебный подарок.

Он поднялся, ероша свои волосы.

- Ради Юпитера, скажи что.

- Это тайна.

- Ладно, я тоже купил тебе, и я тоже не скажу, что именно.

- О Гуго!

- О Тони!

- Отлично. Я не выйду за тебя замуж, если ты мне не скажешь.

- Не выйдешь? Ты выйдешь, дорогая, я тебя силой потащу к венцу. Вот так.

Он схватил ее и, держа на руках, снова опустился с ней на траву.

- Какие у тебя очаровательные ножки!

Тони игриво помахала одной ногой в воздухе. Он нагнулся и поцеловал изящную белую туфлю.

- Я обожаю тебя, - неожиданно промолвила Тони. - О Гуго, я люблю тебя, я люблю тебя.

Она с огромным удовольствием заметила, как кровь прилила к его белому лицу, она увидела, какими жадными стали его голубые глаза.

Он нагнулся и целовал ее, пока она не взмолилась о пощаде.

- Ты совершенно не даешь мне возможности дышать, родной.

- Я так хочу... Его руки сжали ее.

- Дорогой, не смотри так свирепо.

- Не могу этому помочь, я становлюсь дикарем около тебя. Я тебя так страстно хочу, что не знаю, что мне делать.

- И все это перед завтраком! Правда, Гугик?

Он посмотрел на нее.

- Смейся надо мной... продолжай, но, дорогая, - он нагнулся к ней, - подожди!

Тони заказала завтрак на веранде.

Было около десяти, когда она вышла из своей комнаты. Она постояла немного, глядя вдаль, затем вернулась к накрытому столу и к прозе жизни. Это было накануне ее свадьбы. У нее захватило дыхание, когда она подумала об этом. Мысль казалась слишком изумительной, чтобы быть правдой. Но это была правда. Завтра в это время она и Гуго будут готовы, чтобы отправиться в канцелярию и выполнить церемонию гражданской регистрации.

Она ни разу не писала де Солну, она просто забыла о нем: она забыла все на свете, кроме своей любви к Гуго. И завтра они поженятся.

Все это казалось нереальным, вне обычной схемы: две-три недели назад она еще никогда не слыхала о Гуго, а завтра они соединятся той цепью, которая связывает людей самой тесной, самой святой интимностью.

Старый швейцар принес ей почту.

- Целая куча для синьоры, - сказал он с улыбкой, положив перед ней груду писем и газет.

Тони неторопливо кончила завтрак, затем вскрыла лежавшее сверху письмо. Оно было от де Солна.

"Загадочное существо, почему вы не пишете? Чем я вас обидел? Или вы, вероятно, думали, что обилия моих писем хватит на нас двоих? Не так ли, любимая? Не расстраивайтесь из-за этой идиотской газетной "утки", о которой вы можете услышать. Я прикончил с этим делом. Простите мне мой ужасный почерк, но я немного поранил себе руку.

Жан.

Тони, пишите".

"Утку", какую "утку"? Она свела брови, тщательно обдумывая, и, наконец, вскрыла письмо Жоржетты, чтобы посмотреть, нет ли там объяснения.

"Милая Туанетта! Хорошенькая история! Это - сущая западня, если хочешь. Твой бедный маленький граф был совсем убит, но я слышала, что он хорошо расправился с этим газетчиком. Кто выискал этот рисунок и когда ты его сделала? Я никогда не слышала, чтобы ты была раньше в Париже. Торопись домой. Мы все скучаем по тебе - твой граф, Симпсон и я.

Твоя Жоржетта".

Что это все значит? Какой рисунок? Какая газетная "утка"? Тони быстро пробежала остальные письма, счета, объявления, печатные заметки, приглашения. В чем дело? Почему де Солн был ранен, как это, очевидно, и есть? Она сорвала обертку с газеты "Матэн", посмотрела ее и нашла в столбце частных сообщений только то, что "господин де Солн хорошо себя чувствует".

"Я пойду протелеграфирую и узнаю правду", - решила она. Она сорвала обертки с других газет и мимоходом же все просмотрела; ничего, что объяснило бы необъяснимое. Последним она вскрыла еженедельный выпуск "Ла Вуа". Она быстро переворачивала страницы. Две страницы из середины выпали отдельно.

Она уставилась в лицо, которое оттуда глядело на нее, - лицо Роберта, и под рисунком ее подпись.

Ощущение болезненной слабости охватило ее. Она села, продолжая с ужасом смотреть на лицо. Завеса времени разорвалась - она видела его таким, каким видела в последний раз.

При хаотическом состоянии ее мыслей одна незначительная вещь привлекла ее внимание: муха с крылышками, усеянными блестками, ползла по бумаге и переползала по лицу. Она глазами следила за ней.

Это было реально, это существовало. Только она сама и это воспоминание о мертвом были нереальны, призрачны. Она откинула пальцем прядь волос, спустившихся на лоб.

Она лишилась всякой способности связно мыслить. Ее глаза механически прочли надпись под рисунком: "Оригинальный и интересный рисунок, изображающий лорда Роберта Уайка, сделанный мадемуазель Тони, знаменитой карикатуристкой журнала "Рир". Наш корреспондент ручается за аутентичность рисунка. Он был сделан Тони десять лет тому назад на ярмарке в Авенне. Лорд Роберт Уайк, напоминаем читателю, был убит во время несчастного случая с мотором в Озиоло, в Италии, где он жил тогда со знаменитой маленькой художницей".

Слова казались огненными точками на белой бумаге. Весь свет читал это, а она - дура такая, слепая дура! - никогда даже не представляла себе, что свет может узнать об этом.

Вот в чем заключалась "утка". И Жан дрался из-за кого? Из-за нее. С издателем, возможно. О, не все ли равно!

Она поднесла журнал близко к глазам. Слова казались ей пятнами. Нет, это не пятна, она могла их отчетливо читать. И затем вдруг, с той же смертоносной быстротой, с какой тяжелый камень падает с высоты в глубокую воду, воспоминание о Гуго пронизало ее мозг. Он узнает!

Может быть, он даже - он уже знал теперь, - но на это было непохоже, он не читал французских газет. Но он узнает. Большой рисунок ее кисти, такой, как этот, будет, вероятно, перепечатан и другими мелкими журналами, иностранными газетами.

Она отвела волосы со лба. Ее рука по сравнению с лицом была очень холодна.

И она намеревалась сделать Гуго такую вещь, намеревалась обмануть его! Она бы так и сделала, сделала бы с радостью, если бы ей не послали этот журнал. Она могла бы еще так сделать. Легко будет, наверное, убрать от него газеты - остался ведь еще только один день.

Ей никогда не казалось, что она прибегает к обману, пока она не увидела этот рисунок. Грех никогда не кажется очень большим, пока не боишься, что он будет обнаружен.

Портрет, который она сделала так много лет тому назад, казалось, смотрел на нее недоброжелательно.

"Ты ему теперь расскажешь все обо мне", - казалось, говорил он. А если она ему скажет? Что тогда?

Он бросит ее. Ее лицо посерело.

- Я не могу этого сделать, - с отчаянием произнесла она, - не могу, не могу этого сделать.

Она ушла в затемненную комнату и, расхаживая, говорила сама с собой тихим голосом. Казалось, словно она выступает в собственную защиту.

- Я нисколько не согрешила, - продолжала она, - если бы Роберт мог жениться на мне, он бы это сделал. Я его любила так же сильно, как если бы мы были женаты. Разве грех жить с человеком, которого любишь, который все равно имел бы другую женщину, если бы не имел меня? Я не женщина легкого поведения, ни один другой мужчина не коснулся меня за всю мою жизнь... Конечно, о, конечно, Гуго поймет. - Она стояла молча, она знала, даже когда говорила это, что ни один мужчина не в состоянии понять прошлое женщины, которую он любит. Она знала, что Гуго не простит. Это было не в его духе. Она знала его взгляды, взгляды, под влиянием молодости полные нетерпимости, на тему о мужчинах, девушках, о женитьбе. Она слышала, как он высказывал эти взгляды, и не сознавала, над какой пропастью она стояла.

Ее любовь к Роберту - это было столько лет тому назад. Никто, казалось, не знал об этом. Де Солн знал, и, вероятно, его отношение к этому факту бессознательно повлияло на нее в том смысле, что она стала смотреть на все это как на явление, не имеющее никакого значения.

Она с ужасом осмотрела комнату: цветы, книги, хлыст для верховой езды, фотография Гуго. Гуго, везде Гуго.

- Я не могу отказаться от него, - в волнении говорила она, - я не хочу.

Ее мысль заглядывала в будущее. Все будет в порядке, раз они обвенчаются. Она знала Гуго, она знала, что может привязать его к себе так сильно, что ничто не смогло бы разлучить их или стать меж ними. В Англии никто не будет знать, Фэйн постоит за нее. Она с ужасом сознавала, как много значит для нее Гуго. Это уже не было только то чистое счастье, которое он ей давал, это шло гораздо глубже. Она так привыкла за эти три короткие недели думать о себе как о его жене. Замужество с ним означало покой, устойчивость, удовлетворение всего ее существа. Все одиночество, пустота всех этих лет - все бы изгладилось. И он так любил ее! Может быть, он молод, неотесан, неуравновешен, но он умел любить. Она не могла отказаться от него.

- Не могу, не могу! - сказала она снова. Было несправедливо, жестоко, бесчеловечно ждать от нее, что она расскажет ему эту историю за день до их свадьбы. Никто не смог бы заставить ее. Она этого не сделает. Потом, впоследствии, может быть...

- Женщина, которая сознается, - дура, - сказала однажды Жоржетта. Это - правда. Что хорошего, какая польза сознаваться? Это никому еще не помогло.

Гуго верил ей. Разумеется, он верил. И она была бы честна по отношению к нему. Он мог бы всецело владеть ее жизнью, этой новой жизнью, которую они будут делить вместе. Ее прошлая жизнь, конечно, принадлежала только ей, и она могла поступать с ней, как ей заблагорассудится. Жан не осуждал ее. Он хотел на ней жениться, хотя он и знал.

Она ходила взад и вперед, ее маленькие ручки были крепко сжаты, глаза без слез, полные горя, растерянно оглядывались кругом.

О, жаждать чего-нибудь, жаждать с отчаянием, почти достигнуть и видеть, как это вырывают у тебя!

Она страдала так, как будто огненная пелена охватила ее.

- Я бы созналась, если бы я могла, - шептала она, - но я не могу, это свыше моих сил.

Разум, справедливость, честность моментами взывали к ней, но она отбросила все это.

Гуго вошел в комнату. Она лежала на кушетке. Он подошел и стал около нее на колени.

- Что случилось, родная, ты не больна?

Она покачала головой.

- Я думаю, что я устала.

Он поцеловал ее руки.

- Ничего не значит, зато послезавтра ты отдохнешь. Тони, знаешь ли ты, что это действительно завтра?

Она безмолвно кивнула головой.

- Посмотри сюда, дорогая. Я уверен, что ты сегодня себя плохо чувствуешь. Позволь мне позвать этого старого доктора. Я думаю, что это жара. Я не хочу, чтоб ты была завтра больна. Это было бы ужасно, если бы наша свадьба была отложена.

- Ты действительно так любишь?

- Тони, что ты этим хочешь сказать? Люблю! Я думаю, что люблю. Посмотри на меня. Я не умею говорить, что надо, и все такое. Я бы очень хотел уметь все сказать, как ты умеешь, но я не умею, дорогая. Только одно я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя, слышишь! Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была моей женой. Я не умею говорить, я знаю, что не умею. Мужчина чувствует, что язык у него связан, когда он пытается сказать женщине, что он ее любит и как он ее любит. Легко говорить об обыденных вещах. Я говорю, родная, что ты бледна. Ты чувствуешь себя усталой, сонной? Почитать тебе немного? Те прелестные стихи, которые ты так любишь?

Он быстро встал и пошел к столу.

- Я принес пачку газет, присланную мне Дрю. Я их еще не смотрел, я думал, мы их вместе посмотрим.

Он вернулся с руками, наполненными книгами и газетами.

- Подвинься, дорогое дитя.

Тони подвинулась, так что он мог сесть около нее. Она быстро положила руку на газеты.

- Какие, какие книги тут у тебя?

- Я еще не смотрел их - давай посмотрим! "Тетлер", ладно; "Симплициссимус" - ты когда-нибудь читала это? Нет? Ладно, хорошо, что не читала. "Матэн", "Рир", "Мейл", "Вуа"...

- Что ты сказал?

- Это французское тряпье - "Вуа" имеет иногда хорошие снимки. Я говорю, детка, я думаю, нет ли в одном из них твоего рисунка. Я не могу осознать, что я женюсь на знаменитой карикатуристке и что вместе с тем ты так молода. Давай быстро просмотрим их, нет ли в них чего-нибудь приличного.

- Я знаю, что там нет ничего моего, - быстро сказала она.

- Во всяком случае, мы можем их пересмотреть. Открой это, родная.

Он взял у нее "Вуа" и начал перелистывать страницы от начала. Он взглянул на нее.

- Радость моя, ты очень бледна, ты уверена, что не больна?

- Совершенно уверена, не беспокойся, Гуго.

- Ладно, я тоже не думаю, но я совершенно расстраиваюсь при мысли, что ты можешь заболеть. - Он закрыл газету, сбросил ее на пол и взял Тони в свои объятия. - Тони, ты не сердишься на меня за что-нибудь, скажи?

Она закрыла глаза так, чтобы он не мог заметить ее слез.

- Глупый человек, разве я могла бы на тебя сердиться?

- Хорошо, я не знаю, но ты какая-то другая сегодня утром, - его голос стал мягче. - Тони, ты не боишься замужества, боишься?

Она чуть не вскрикнула громко - такой ужасной насмешкой был этот вопрос.

- Я намерен быть очень хорошим по отношению к тебе, моя драгоценная маленькая любовь. Ты принадлежишь к тому роду женщин, к которым мужья сохраняют любовь. Большинство женщин любимы во время медового месяца и только терпимы впоследствии. Я вспоминаю бедного Керстерса. Я, как младший, прислуживал ему в Итоне. Он женился в прошлом году, как все думали, на совершенно очаровательной девушке, и все такое. Ладно, но после свадьбы он узнал, что она была нечестная. Вначале он чуть с ума не сошел от этого, но впоследствии, клянусь моей душой, он возненавидел ее. В чем дело, родная? Ты дрожишь? Тони, скажи, родная, не скрывай ничего из боязни встревожить меня. Ты больна, мое сердце?

Он склонился над ней, глядя на нее с волнением. С невероятным усилием она села.

- Нет, нет, разумеется нет, честное слово, не больна. - Ее нога коснулась кипы книг; они соскользнули на пол.

- Я счастлив, что женюсь на тебе. - Он взял ее за руки. - Завтра в это время...

Она освободилась.

- Мы будем уже повенчаны.

Он улыбнулся ей, когда она стала рядом с ним.

- Наконец...

- Не мог бы Керстерс, - так звали, кажется, твоего друга, - не мог бы он простить свою жену?

Гуго пристально на нее посмотрел.

- Он мог, но знаешь - женитьба слишком серьезная вещь, - понимаешь ли, детка, мужчина хочет жениться на хорошей, честной девушке, и все такое.

- Понимаю.

- Но большинство честных женщин так чертовски скучны, не как ты, которая до смерти честна и вместе с тем так очаровательна, как умеют только быть "те женщины"!

- Так что ты мне вполне веришь?

- Совершенно вполне, дорогая, я бы сказал.

- Любил ли ты когда-нибудь других женщин, кроме меня?

Он покачал головой.

- Я имел интрижки с женщинами, но никогда раньше не любил.

- Честное слово?

- Я могу тебе поклясться, если хочешь, родная, но ты должна знать, что я ни за что не мог бы говорить тебе неправду.

- О Гуго!

Она двинулась к нему, и ее платье зацепилось за один из журналов, который раскрылся на самой середине.

Гуго нагнулся, чтобы освободить ее. Полуобернувшись, она могла видеть очертания его нагнувшегося лица. Его руки держали ее. Тогда она увидела рисунок. Даже и сейчас она еще могла бы остановить его, чтобы он не видел.

- Гуго! - резко сказала она.

Он посмотрел на нее.

- Дай мне этот журнал.

Он дал ей. Она взяла его дрожащими руками.

- Что с тобой, Туанетта? Ты вся дрожишь...

Она опустилась на кушетку. Мгновенно он охватил ее руками, но даже под их давлением он мог чувствовать сильную дрожь, которая потрясала ее с ног до головы.

- Что это такое? - сказал он, и лицо его побледнело. - Ты должна мне сказать, ты должна. Тони, родная, не мучь меня так!

Она освободилась от его объятий и приподнялась, опираясь на подушки. Ее голос судорожно прерывался.

Она вырвала страницу, пытаясь открыть журнал, и, наконец, открыла.

- Смотри, - сказала она. Ее голос совсем пропал. Он нагнулся и пристально посмотрел на портрет Роберта. Он выхватил его из ее рук и встал. Он посмотрел на изображение, потом на нее.

- Я... я думала не говорить тебе, - сказала она хрипло, - но я потом нашла, что должна сказать.

Она встала и вырвала журнал из его рук.

- Не смотри на меня так, Гуго, не смотри. Я не была скверной, клянусь тебе. Я была совсем ребенком, мне было всего восемнадцать.

- Этот рисунок был сделан десять лет тому назад, и ты была здесь, в Озиоло? - Он схватил ее за руку, лицо его стало неузнаваемо от выражения жестокости. - Это правда? - спросил он хриплым голосом. - Отвечай мне, слышишь? Это правда? Она вырвалась от него.

- Ты не понимаешь, ты должен выслушать меня.

- Выслушать тебя? - сказал он. - Неужели ты думаешь, что мне нужно тебя выслушать, чтоб понять, что ты была у Уайка.

- Я была его возлюбленной! - крикнула она.

- Ты вот как это называешь! - его лицо ужасно исказилось от злости. - Я был дурак, разве нет? - гневно продолжал он. - Я хотел жениться на тебе, я собирался, и все время... все время... - он вдруг прервал речь, и его тяжелое дыхание было единственным звуком, раздававшимся в комнате.

- Гуго! - закричала Тони. - Дай мне теперь сказать. Я никогда в жизни не любила до появления Роберта. Он не мог на мне жениться. Мы любили друг друга - в этом не было ничего плохого. Даже теперь я не жалею об этом, только разве из-за тебя. Если бы у тебя было такое прошлое, я бы тебе простила. Не смотри так на меня - я не могу этого вынести!

Она быстро подошла к нему и взяла его за руку.

- Не дотрагивайтесь до меня! - крикнул он запальчиво.

Она отшатнулась.

- И все это время вы лгали мне! Я вспоминаю, когда я говорил вам, что узнал, что Уайк жил здесь, вы спросили... вы спросили меня - с кем? Вы мне говорили, что всегда жили в Париже. Господи Боже, вы лгали мне с самого начала! Я думаю, что даже ваша любовь - такая же ложь. Вы хотели выйти замуж, я явился тем дураком, которого вы выбрали. Такого сорта женщинами, как вы, полон свет. И я верил вам.

Она присела на подушку, всхлипывая без слез, закрыв лицо руками. Он смотрел на нее.

- Я бы уничтожил тебя тут же на месте! - сказал он сквозь зубы. Его лицо побагровело, вены налились кровью. - Вы смеялись надо мной, лгали мне, водили меня за нос!

Слезы стали падать меж ее пальцев. Он видел, как они лились. Он бросился к ее ногам.

- Я не знаю, что я говорю, что-то заставляет меня говорить, быть злым по отношению к тебе. Тони, я не могу отказаться от тебя. Я не могу выбросить тебя из моей жизни. Ты должна выйти за меня замуж. Мы никогда не будем говорить больше об этом. Я не могу жить без тебя. Скажи, что ты выйдешь за меня, Тони, Тони... - Он положил голову ей на грудь, и она чувствовала его слезы через кружево платья. Она обвила его руками и сидела, уставившись печальными глазами на дрожащие солнечные лучи снаружи. Наконец она заговорила:

- Я лгала вам прямо с самого начала - сперва относительно возраста. Я не хотела, чтобы вы меня считали старой. Мне на самом деле двадцать восемь лет. Потом я лгала вам относительно моей жизни - в этом я тоже лгала, но в одном я вам никогда не лгала: я любила вас. Если бы я вас не любила, я бы не могла сказать вам правду.

- Не будем никогда больше об этом вспоминать, - сказал он безжизненным голосом.

Она очень мягко отняла свои руки.

- Мы должны об этом поговорить, в том-то и дело. Я не могу выйти за вас замуж. Теперь не могу. То, что вы чувствуете ко мне, то, что вы, вернее сказать, чувствовали, - это не любовь; если бы вы любили, вы бы, вероятно, поняли не то, что было в те, прошлые годы, а поняли бы мою настоящую любовь к вам. Вы даже не поверили в нее. Я отдала вам все, что могла дать, после всего я предложила вам самое последнее - свою душу, а вы - вы швырнули мне мой дар в лицо. Из-за вас я бы вычеркнула из жизни свое прошлое, если бы я могла. Этого я не могла, но взамен прошлого я вам отдала свое будущее. Вы могли не знать всего до нашей свадьбы. Все это утро я боролась с собой, чтоб не сказать вам. Я не говорила, пока - пока вы не сказали, что любите меня так сильно. Тогда я почувствовала себя недостойной вас. И я должна была сказать.

Он встал на ноги и стоял лицом к лицу с ней.

- Вы меня обвиняете, - сказал он с горечью, - за то, что вы со мной так поступили. Чего же вы ждали? Что я вам буду признателен? Спасибо скажу?

Ее горящие глаза встретились с его глазами.

- Нет, я ждала от вас того, чего вы не в состоянии дать: понимания.

- Так что, в конце концов, я еще дурак, не правда ли? Это так, не правда ли? Ладно, я ухожу.

Он кинулся к двери.

Все, что в ее душе раньше трепетно билось для него, казалось, кричало: "Не уходи!" Ее губы произвели легкий звук.

- Вы звали?

Она покачала головой. Его глаза наполнились слезами страдания.

- Тони! - снова донеслось до нее, как шепот.

Она не подала знака. Он ушел.

ГЛАВА XXXV

Завтра еще тоже день.

Наконец, снова в Париже. Печально встретила ее пустая квартира. Жоржетта, очевидно, ушла. Старая прислуга не знала, когда она вернется, и не ждала мадам.

- Ладно, - ответила ей с равнодушным видом Тони.

Она уселась среди беспорядка неубранной гостиной. В ней было так же мрачно и неуютно, как в той комнате, которую она только что оставила. Она оставалась еще неделю в Италии после отъезда Гуго. Она была слишком измучена, чтобы сразу ехать на север.

Цветы в вазах потемнели и засохли. Она апатично вспомнила, что она - грязная с дороги и не в порядке. О, не все ли равно? Над камином висело зеркало. Она доплелась до него и с ужасом смотрела на себя. "Маленькая, постаревшая, некрасивая". Глаза тусклые, лицо вытянулось и похудело, губы побледнели. Платье было смятое и грязное, волосы покрыты пылью.

Она вернулась к креслу и снова в него села. Что вышло бы хорошего, если бы это продолжалось? Гуго в действительности никогда бы не простил ей. Их женитьба явилась бы жалкой пародией на настоящий брак с фальшивой страстью и фальшивой любовью. Это было уродливо, что они так ошиблись друг в друге. Она встала, бесцельно стала бродить по комнате, то смахивая пыль, то переставляя какое-нибудь украшение. Итак, она вернулась. Для нее оставалась еще ее работа.

Дверь открылась, и вошел де Солн. Он хромал сильнее обыкновенного.

Он принес букет цветов. Он положил их и направился к ней. Она покраснела, когда они встретились глазами.

- Итак, странница, наконец, вернулась!

- Как вы узнали, что я вернулась?

- Я не знал. Уже неделю, как я каждый вечер в это время заходил сюда справляться. Сегодня ваша старая Марта вместо вечного "нет, еще не приехала", сказала: "Ну да, вернулась". Вот таким образом я и пришел.

- Что случилось с вашей рукой? - она указала на повязку.

- Ничего. Вам ведь, верно, неуютно среди беспорядка этой неубранной комнаты?

- Мое настроение гармонирует с этим беспорядком, - с горечью ответила она.

Его темно-синие глаза упорно смотрели ей в лицо.

- Вы бы лучше рассказали мне, Тони.

- А вы не знаете?

Он слегка побледнел.

- Я немного догадывался, - сказал он очень мягко, - когда больше не было писем - после того первого, в котором было так много сказано.

- Лучше, чтобы вы все узнали, - сказала она глухим голосом. - Я обязана вам сказать. Бедный вы, с которым я так низко поступила.

- Вы не должны говорить этого, - резко ответил он.

Своими усталыми глазами она открыто смотрела ему в лицо.

- Я встретила этого человека, он был моложе меня, и я думаю, что можно было бы сказать, что мы сразу влюбились друг в друга. Он пробудил во мне то неудержимое нечто, которое имеется в каждом из нас. Мы должны были пожениться. Накануне свадьбы прибыло ваше письмо, сообщавшее мне об этой газетной "утке". Я не понимала, что вы под этим подразумевали, пока не увидела "Ла Вуа". До этого момента я никогда не думала о том, что должна рассказать Гуго о Роберте. Когда я поняла, я почувствовала, что не могу этого сделать. Я не могла потерять его. Но что-то, наконец, заставило меня решиться на это. Я сказала ему, и он ушел от меня. Вот и все.

Де Солн перестал разглаживать свою перчатку на колене, только лицо его нервно подергивалось.

- Итак, это все! - сказал он.

- Теперь вы знаете, что я за женщина. Я не писала вам, я не могла.

- Почему? - спросил он с внезапной горячностью. - Почему вы не могли написать мне?

- Отчасти потому, что мне было стыдно, - сказала она тихим голосом, - а затем я не могла решиться огорчить вас.

- Вы ко мне еще не настолько привязаны, чтобы щадить меня. - Его глаза, в которых изнутри струился какой-то особый свет, приковали ее. - Тони, что-нибудь изменилось?

- Изменилось? - Ее растерянный ум ощупью искал правдивого ответа.

- Перед вашим отъездом вы почти обещали мне выйти за меня замуж. Что же, вы теперь очень далеки от этого обещания?

- Вы смеетесь надо мной, - жалобно сказала она.

- Смеюсь над вами? Я, который отдал бы жизнь свою за вас! Неужели вы не верите больше мне только потому, что разуверились в других! Тони, хотите вы быть моей женой?

Ужасные, обезображивающие слезы потекли по ее лицу.

Он обнял ее своей перевязанной рукой.

- Не надо. Не плачьте так. Это причиняет мне так много страдания.

Она посмотрела на него:

- Я уже не очень молода. Я некрасива - вы любите красоту. Я изменила вам, если не фактически, то мысленно. Я принадлежала Роберту, а теперь вы хотите жениться на мне - вы не понимаете, что вы делаете. Вы должны жениться на девушке, которая принесет вам молодость, свежесть, совершенство. Мужчины, когда они женятся, дают гораздо больше нас, и они должны быть очень осторожны в выборе. Я прочла это на лице Гуго.

- Неужели вы думаете, что меня интересует проклятая наука, которую преподало вам это животное? Или вы думаете, что я не знаю своего собственного образа мыслей? Я был дурак, что дал вам вообще уехать. Мужчина должен взять женщину, которую он считает своей, и держать ее около себя. Лучше бы я так и сделал. Я не раз с тех пор проклинал свою слабость. Тони, мы стоим лицом к лицу с жизнью. Выслушайте меня. Я однажды уже вам сказал, что я думаю, что у нас есть права друг на друга. Я верю в это и сейчас, я хочу, чтобы мои дети были и вашими. Я хочу вас. Эта любовь, которую, вы говорите, вы чувствовали, так ли вы уверены, что это была любовь? Я говорю вам, что это была не любовь. Если бы это была любовь, вы бы не отпустили его. Я готов поклясться, что он просил вас разрешить ему вернуться к вам. Но вы отказали. Почему? Потому, что он не имел жизненных прав на вас. Вот почему, - теперь вы понимаете? Он вдруг обнял ее и второй рукой.

- Жан, - жалобно сказала она, - подумайте... ваше имя... этот скандал...

Он громко рассмеялся:

- Я чуть не убил этого человека, это жалкое маленькое животное из цирка, хама, который послал этот рисунок в газету. Мое имя, когда оно станет и вашим, приобретет в моих глазах настоящую славу.

- Я... я...

- Да, - мягко рассмеялся Жан, - я все это знаю. Вы еще не любите по-настоящему. Подождите. Я научу вас этому. - Он с грустью посмотрел на нее. - Мы два бедных, жалких, одиноких существа, каждый в отдельности. Не будет ли лучше, если мы попытаемся устроить жизнь совместно?

Она открыто посмотрела ему в лицо.

- Жан, вы даете мне все, а я - ничего. Как я могу прийти к вам с пустыми руками?

Он серьезными глазами посмотрел на нее:

- Ничего?

- Только доверие и вечную благодарность, - прошептала она.

- Последнего мне не нужно, - резко ответил он. - Доверие - это все, что мне надо от вас.

Комнату окутали сумерки, и только полоса золотистого света от зажженного через дорогу фонаря проникала в нее.

Веселый шум улицы, шум повседневной жизни и обыденных людей доносился через открытое окно.

Он кивнул головой в сторону улицы.

- Знаете, в одном мы все одинаковы, - сказал он проникновенно, - и вы, и я, и все эти люди там на улице: вера и любовь - это две основы жизни, которые мы все должны обрести. Если вы мне даете ваше доверие - я уже обрел одну из них, так как ваше доверие и моя вера связаны друг с другом, а что касается второй... - Он на момент остановился, быстрым движением привлек ее к себе, и новая боевая нотка зазвучала в его голосе: - Что касается любви, - сказал он вдохновенно, - то я отдам всю свою жизнь, чтобы внушить ее вам.

Оливия Уэдсли - Пламя (The flame). 3 часть., читать текст

См. также Оливия Уэдсли (Olive Wadsley) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :