Оливия Уэдсли
«Песок (Sand). 1 часть.»

"Песок (Sand). 1 часть."

Перевод с англ. В. и Л. Шполянских.

ГЛАВА I

- Я знал, что объяснения неизбежны, - сказал Клэвленд.

Он помолчал минуту, обдумывая дальнейшие слова.

Легкий вызов прозвучал в его прекрасном голосе.

- Во всяком случае, я знал, что женщине такие объяснения покажутся необходимыми.

Если он надеялся услышать ответ на свое вызывающее замечание, он ошибся. Каро сидела совершенно неподвижно в венецианском кресле с высокой спинкой, опершись своей стройной рукой на темную резьбу деревянной ручки и откинув голову назад.

Внизу, под окнами, прозвучал рожок автомобиля. Где-то оркестр играл какой-то красивый мотив.

"Вероятно, в Грин-парке", - подумал Клэвленд.

Стоило ли затевать ссору в такой прекрасный летний день? Начинать такой ненужный разговор? Ведь так легко все можно было уладить. Он увидел свое отражение в зеркале и аккуратно поправил свой галстук.

Скучающий взор его снова остановился на Каро. Время проходило, а она все еще ничего не говорила.

- Ну? - спросил он.

Она посмотрела на него со странным выражением, и Клэвленд невольно подумал о том, какие красивые глаза у Каро. Он вспомнил, что всегда любовался ее "необыкновенными глазами". Они были действительно необыкновенные: глубокие, прозрачные и зеленоватые, с ясным, почти детским выражением.

- Джон, - мягко сказала Каро, - о чем ты думаешь?

Мальчишеская улыбка озарила лицо Клэвленда, придавая ему какое-то странное очарование. Он подошел к Каро и остановился около нее.

- О твоих глазах, - сказал он. - Знаешь, дорогая, они... они такие замечательные.

Несмотря на улыбку, он был настороже и, заметив странное выражение ее ясных глаз, внезапно нахмурился, отошел и быстро произнес сквозь зубы:

- Боже! Неужели мы не перестанем думать об этой проклятой истории! Неужели ты не можешь понять меня! Я не знаю, как объяснить тебе, но, видишь ли, мужчина может увлекаться другой женщиной и это совершенно не влияет на жизнь, на его любовь, на его настоящую любовь к жене.

- Я могу этому поверить, - сказала Каро, - я могу даже с этим согласиться.

- В таком случае, дорогая, если ты можешь понять, то почему же не забыть обо всем раз навсегда и продолжать нашу прежнюю жизнь? Если ты все понимаешь, то зачем мы спорим о пустяках?

- Мы не спорим о пустяках, - прервала его Каро, - мы вообще не спорим, мы стараемся обсудить вопрос о твоей и моей совместной жизни.

- Опять все сначала, - с раздражением заметил Клэвленд.

С резким движением он отошел от нее.

- Мы еще ни разу не обсуждали этого вопроса, - ответила Каро.

Она встала и подошла к Джону, который стоял у окна, сердито глядя на улицу. Она молча посмотрела на него, изучая его лицо.

Он с некоторым удовлетворением почувствовал ее пристальный взгляд, так как гордился своей наружностью. Его внешность во многом помогала ему в жизни, особенно в отношении женщин.

Каро решительно прервала его размышления. Его красивая наружность давно перестала нравиться Каро.

- Джон, - произнесла она очень спокойно, - наша совместная жизнь не может больше продолжаться.

Он обернулся к ней резко, с низко наклоненной головой, словно дикий зверь, готовый к прыжку. Его гневный взгляд был устремлен на нее.

Каро побледнела. Джон дрожал от бешенства. Несвязные слова срывались с его уст.

- И, - продолжала Каро ясным, но тихим голосом, - я ухожу от тебя. По крайней мере, на некоторое время. Я уезжаю завтра.

- Неужели? - спросил Джон хрипло. - Ты уезжаешь? Я не допущу этого. Ты думаешь, что я позволю тебе поступить таким образом и сделать меня всеобщим посмешищем? Ты так много говорила о долге, чести, сдержанности, совести и тому подобной чепухе. Может быть, ты повторишь все это себе самой? Я поступил глупо - я ничего не отрицаю, - и сознался тебе, что жалею о случившемся, я сделал все, что мог. Разве твоя собственная совесть безукоризненно чиста, не правда ли?!

- Да, чиста, - сказала Каро страстно, обернувшись к нему при его последних словах. - Ты это знаешь, в глубине души ты никогда не сомневался, что я и Чарлз были лишь друзьями. Да, я нуждалась в друге в то ужасное, тягостное время, когда ты был влюблен в Сильвию Беннет, когда тебе было безразлично, что все знали, говорили об этом и что я так страдала.

Джон стоял неподвижно, то бледнея, то краснея, с вызовом во взоре и гневной улыбкой.

- Мы решили не говорить о прошлом. По крайней мере, я был уверен, что все забыто. Но теперь я убеждаюсь, что все твои уверения о прощении - лишь пустые слова. Но, во всяком случае, ты могла бы не напоминать мне каждый раз об этом прошедшем эпизоде, из-за которого ты оставляешь меня.

- Нет, - ответила Каро тем же ровным, холодным голосом. - Я не настолько безрассудна и несправедлива. Я ухожу от тебя из-за того, что ты не сдержал своего слова, которое ты дал мне.

- Каким образом? - спросил он резко.

Каро снова посмотрела на него с тем странным выражением, которое он прежде заметил в ее глазах, когда стоял около нее.

- Каким образом? - повторил он враждебно.

- Три месяца тому назад, когда мы ужасно поссорились, - сказала она, - ты обвинил меня, что я люблю Чарлза Форсайта. Ты выразился более грубо, более низко. Потом ты просил у меня прощения, клялся мне, что сам не верил в свое обвинение. Ты знал, что был не прав тогда, а сегодня, после всего, ты опять намекаешь на это. Я никогда не прощу тебе. Это так низко, подло и достойно презрения! Ты знал, что Чарлз защищал тебя всегда, так как был твоим другом и хотел предотвратить трагическую развязку, предвидя, чем должен кончиться такой брак, как наш. Ты знал, с какой чуткостью и благородством Чарлз делал все для нас, и ты оскорбляешь его и меня таким обвинением, желая унизить меня и оправдать свою собственную измену.

Густая краска залила лицо Джона.

- Это подло с твоей стороны все время напоминать о том же! - крикнул он вне себя. - Я уже говорил тебе и снова говорю то же самое - я жалею, что Сильвия Беннет не умерла. Я ненавижу ее, ненавижу одно напоминание о ней!

- О Джон! - прервала Каро с презрением. - Мы не должны разговаривать таким образом - я не допущу этого. Я должна была сказать тебе раньше и жалею, что не сказала. Я знаю всю правду, знаю, что ты вернулся к Сильвии, даже знаю, сколько раз ты виделся с ней за последние месяцы. А ты ведь по собственной воле поклялся мне никогда больше не встречаться с ней.

Резкое восклицание сорвалось с уст Джона. Он закусил губу, и тонкая полоска крови показалась на ней под рядом белых зубов. Лицо его побледнело и выглядело испуганным и смущенным.

Каро не могла видеть его смущения. Она услыхала сдавленный, беззвучный голос Джона:

- Кто сказал тебе, черт возьми? Если я узнаю, я разделаюсь с ним. Кто сказал тебе, я спрашиваю?

Он схватил Каро за плечи и грубым движением притянул к себе.

Не стыд и унижение от сознания собственной вины и измены заговорили в нем, а лишь дикая вспышка безвольной натуры, которая боится нести ответственность за собственные поступки.

Каро вначале надеялась, что Джон сознается во всем, поступит по отношению к ней так же честно, как она поступила по отношению к нему.

Но вместо этого она услыхала слова:

- Кто сказал тебе, черт возьми?

Она ответила ледяным голосом:

- Это совершенно безразлично, как я узнала. Я знаю и поэтому ухожу от тебя.

- Проклятие! - воскликнул Джон. - Разве я не сказал тебе, что ненавижу эту женщину? Неужели ты не хочешь понять, что я говорю правду?

Его слова вызвали в Каро негодование.

- Как ты смеешь! Как ты смеешь! - сказала она гневно. - Ведь ты же помнишь... ты... ведь ты любил эту женщину.

- О, любовь! - прервал он презрительно. - Женщины всегда говорят о любви. Я увлекся ею. Мы, мужчины, все таковы. Может быть, ты и права, но такие вещи не имеют для нас никакого значения. Ты, наверно, сочтешь мои слова ложью, если я скажу тебе, что значение Сильвии в моей жизни было ничтожно. Мое чувство к ней было страстью, вот и все.

- Не говори о любви или страсти, ты недостоин этого, - устало произнесла Каро.

Взор Джона остановился на ее лице. Усталость в ее голосе показалась ему нежностью. Он смягчился и подошел к ней.

- Слушай, Каро. Все произошло таким образом. У Сильвии были мои письма, я должен был вернуть их. Она поклялась, что отдаст их только мне лично. Мне пришлось отправиться за ними. Это было после того, как я дал тебе слово, понимаешь? Она лгала, конечно. Такие женщины всегда лгут. Неужели ты не хочешь понять? Но, Каро, видишь ли, я не хотел идти...

- О Джон, не лги больше. Не лги, не лги!.. Я не спрашиваю тебя ни о чем, ты ничего не должен говорить мне или, по крайней мерю, не говори неправду. Ведь я все знаю, знаю, почему ты вернулся к Сильвии. Я знаю все о твоих письмах, которые ты написал ей в течение последних трех месяцев. Она сама прислала их мне.

- Эти письма у тебя? Ты... ты читала их? - пробормотал Джон.

Инстинктивно он поднял руки, словно желая закрыть ими лицо, но остановился и сжал руки в кулаки. Затем он быстро повернулся к ней спиной, и она увидела, как темная краска стыда залила его шею. Ей показалось, что стыд давит его, и, несмотря на ее безразличие к нему, возникшее за последние месяцы, она страдала за Джона. Она разделяла его унижение. Каро снова заговорила, стараясь словами заглушить неприятное чувство, но охрипший, бормочущий голос Джона прервал ее:

- Ради Бога, не говори больше!

Она поняла его мольбу, но не поддалась состраданию. Нужно было покончить раз навсегда.

- Джон, мы должны поговорить об этом, - сказала она неуверенно. - Неужели ты не видишь, что мы не можем продолжать нашу жизнь, словно ничего не случилось? Я могла бы, по крайней мере я думаю, что смогла бы, простить обыкновенную измену. Ведь ты сам говоришь, что для мужчины это так мало означает. Я поборола бы себя, но твоя измена была глубже, ужаснее, я никогда не прощу тебя.

- Боже! Как подлы некоторые люди, - произнес Джон. - Сохранить мои письма и послать тебе... Каро!

Он быстро обернулся к ней с протянутыми руками.

- Если бы только ты знала! Тысячу раз я проклинал себя за то, что упоминал о тебе и Чарлзе в этих письмах. Это было низко, несказанно подло с моей стороны. Я не знаю, как я мог... я, вероятно, потерял голову, так как ревновал тебя, а ты была так холодна ко мне после первой ссоры. О, ты старалась скрыть свои чувства, но ты стала иной.

- Как все могло остаться по-прежнему? - резко спросила Каро. - Ведь мы любили друг друга, во всяком случае думали, что любим. Для многих людей любовь кажется тем, чем они хотят изобразить ее. Я любила тебя, я думала и даже теперь думаю, что ты отвечал мне тем же, поскольку ты вообще способен любить.

- Я обожаю тебя, Каро. Клянусь тебе!

Он подошел к ней, и на его бледном лице, преображенном на мгновение, засверкали глаза с тем выражением обожания и страсти, которое она когда-то любила в нем.

- Перестань! - сказала она. - О Джон, не стоит больше говорить, все кончено. У нас есть единственный выход: остаться друзьями. Я могу быть твоим другом, Джон.

- Другом! - сказал он хрипло. - Боже, и это жена предлагает своему мужу!

- Да, и это все, - сказала Каро дрожащим шепотом.

С уст Джона сорвался сдавленный звук - не то смех, не то рыдание. Каро подняла глаза и увидела его искаженное лицо, на нем не было ни малейшего следа нежности и сдержанности. Вид его снова вернул ей спокойствие.

- Ты думаешь, - начал Джон, - что я соглашусь с твоим глупым предложением? Мы будем друзьями! Но ведь ты - моя жена. Это твои проклятые холодность и сдержанность заставили меня уйти к другой. Ты говорила, что простила меня, но была так холодна со мной. Ты говорила мне нежные слова, но обращалась со мной черство и презрительно. Вот как ты поступила. Я не стараюсь казаться святым. А ты все время изображала святую и продолжала встречаться с Чарлзом, пока я не потерял голову. А теперь, после всего, ты обвиняешь меня и грозишь уйти от меня. Что бы я ни сделал, ты виновата во всем! Ты заставила меня...

"Снова та же вспышка слабой и подлой натуры, которая во всем находит себе оправдание", - подумала Каро.

"Ты заставила меня" - было припевом и подействовало успокаивающе на уставшие нервы Каро. Она сказала спокойно:

- Это твой ответ и оправдание. По-твоему, я совершила преступление и толкнула тебя на низкую измену, когда ты предавал все наши лучшие чувства. К несчастью, этот факт, который ты для себя считаешь оправданием, с другой точки зрения может показаться достаточным основанием для того, чтобы я оставила тебя. Ты говоришь, что моя холодность, мое неумение прощать заставили тебя поступить так. Теперь снова ты хочешь, чтобы я простила. Но в таком случае мое прощение опять было бы таким же холодным и неполным, и это для тебя послужит основанием искать развлечений, считая, что я являюсь виной твоих поступков. Таким образом, наша совместная жизнь превратится в беспрерывные измены с твоей стороны (виной которых буду я, конечно), а с моей стороны в притворное прощение. Разве тебя прельщает такая жизнь?

Джон сделал резкое движение гнева и раздражения.

- Подходящий разговор для супругов, - произнес он.

- Да, ты прав, - коротко ответила Каро, - поэтому окончим его, Джон. Я уезжаю завтра. Я буду путешествовать целый год. Нашей семье ты можешь дать какие угодно объяснения. Я ни в чем не буду возражать тебе. Я повидаюсь с моим отцом перед отъездом и ему одному скажу всю правду.

- Ты, кажется, подумала обо всем, - горько рассмеялся Джон.

Она сделала рукой легкое, беспомощное движение; это напомнило ему всю беспомощность и нежность, которую он так любил в ней когда-то и которая теперь только раздражала его.

- А, хорошо. Ты уезжаешь и предоставляешь мне объясняться со всеми, - сказал он вне себя от гнева. - Прекрасное развлечение для меня!

- Джон, - воскликнула Каро, - мы расстанемся скоро, очень скоро... Мы были женаты четыре года. Мне двадцать три, а тебе двадцать семь. Жизнь сулила нам так много прекрасного, и ничего не сбылось из всех ожиданий. Эти годы прошли бесследно. Ты изменял мне, а я была холодна к тебе, не могла простить твоих поступков - по нашей вине мы дожили до этого объяснения сегодня. Мы не можем продолжать...

- Я могу... я мог бы... - начал он.

- А я не могу. У меня не осталось никаких чувств к тебе, никакой любви. Дай мне уйти от тебя мирно, расстанемся друзьями.

Ее слова "дай мне уйти" тронули Джона, разбудили в нем воспоминания. Он остановился около нее, тяжело дыша, и она заметила, что он дрожал.

- Каро, - сказал он очень тихо, - Каро, моя дорогая, маленькая Каро.

Она отпрянула от него.

- Молчи, молчи, я не могу этого перенести.

- Ты должна выслушать меня. Я хочу, чтобы ты выслушала меня. Я люблю, я буду любить тебя новой любовью. Я ведь так обожал тебя, Каро!

Каро посмотрела на Джона сквозь слезы, покачав головой, и слова ее падали вместе со слезами:

- Оставь меня... дай мне уйти... я не могу вынести этого. Все прошло: любовь, гордость, вера.

И он внезапно понял, что прошлого не вернуть, что он взывал о том, чего уже не было.

Он отошел от Каро, готовый расплакаться.

- Хорошо, - проговорил он с усилием, - может быть, я виноват, но я получил по заслугам. Я уйду, я не могу видеть, как ты уезжаешь! Прощай!

Она старалась произнести что-то и не могла; она почувствовала, как Джон взял ее руку, затем услыхала, как захлопнулась дверь.

Он ушел.

ГЛАВА II

На лестнице Джон встретился со своим тестем.

Они поздоровались: сэр Джорж - с улыбкой, Джон - с мрачным лицом.

Джон никогда не любил старика, так как был жертвой его остроумных насмешек, и, как всякий тщеславный человек, не умел смеяться над собственными недостатками. Насмешки своего тестя он считал глупыми.

Сэр Джорж был поражен странным поведением своего зятя. Сэр Джорж женился на матери Каро, потому что она была очень красивой. После двух лет замужества она умерла при рождении дочери. Жена надоела ему в первую неделю совместной жизни, и после ее смерти ему никогда не приходила в голову мысль о возможности вторичной женитьбы.

До семилетнего возраста дочери он не обращал на нее внимания, пока он не явился однажды в детскую и не сделал при этом случайного открытия, что девочка была худенькой и очень хорошенькой. И он занялся ее воспитанием, путешествовал с ней, следил за ее образованием.

Когда Каро исполнилось девятнадцать лет, она влюбилась в обаятельного и красивого Джона Клэвленда. Сэр Джорж был в отчаянии, но дал свое согласие. Джон был прекрасной партией и наследником титула. Каро очень любила его, и он отвечал ей взаимностью. Было бы безумием противиться их браку, а сэр Джорж никогда не противился неизбежному. Но он знал Джона и предугадывал будущее, понимая, что и Каро скоро обнаружит истину. Он жалел ее, так как был уверен, что это неизбежно случится, и относился к Джону с некоторым предубеждением. Но Джон отчасти нравился ему: он был таким красивым, легкомысленным, физически сильным и так безмерно любовался самим собой.

Сэр Джорж был высокого роста, со светлыми волосами песочного цвета, которые так медленно седеют, переходя в светлое серебро, с загорелым лицом, тонкими губами, прелестной улыбкой и голубыми глазами. Он одевался моложаво и был прекрасным спортсменом. Обладал большим состоянием и дал Каро крупное приданое после ее свадьбы. Гордость, остроумие, любознательность, спокойная вежливость были отличительными чертами его характера. Он провел бурную, интересную жизнь и был большим эгоистом.

Медленно поднимаясь по лестнице в комнату Каро, он почувствовал волнение за дочь и был оскорблен за нее.

Окна были открыты, и лучи заходящего июньского солнца розовыми полосами ложились на маленький письменный стол из черного дерева и широкую кушетку с большими мягкими подушками. Маленькая собачка побежала ему навстречу. Он поднял ее, погладил и затем спустил на пол.

- Славная собачка. Откуда она у тебя? - приветствуя дочь, спросил сэр Джорж.

- Джон подарил ее мне.

Сэр Джорж сел и снова погладил собаку, все время думая: "Как я начну говорить с Каро?"

Каро сама помогла ему, начав разговор.

Она подошла к кушетке, села около него и сказала:

- Папа, завтра я оставляю Джона.

Сэр Джорж все еще продолжал гладить голову собаки.

- Ты уверена, что имеешь основание поступать таким образом? - спросил он, не глядя на нее.

- Да, я уверена. Ты, наверно, слышал о миссис Беннет?

- Конечно. Но это неважно, ведь такая связь будет продолжаться недолго.

- Это продолжалось уже слишком долго, и то обстоятельство, что она не имела особого значения для Джона, еще больше унижает меня.

Сэр Джорж посмотрел в темные золотистые глаза собачки, которая уставилась на него.

- Я думал, - сказал он, наконец, - что ты однажды уже обсуждала с ним этот вопрос и что Джон разошелся с миссис Беннет, но, видно, я ошибся.

Каро рассмеялась тихим, невеселым смехом.

- Ты, наверное, знаешь лучше меня все подробности этой маленькой скандальной истории, но конца ты, видно, не знаешь. Джон разошелся с ней, и я помирилась с ним; но на прошлой неделе миссис Беннет прислала мне письма, которые она получала от Джона в течение последних трех месяцев.

- Такие женщины, дорогая моя, всегда способны на подлость, - мягко сказал сэр Джорж.

В глубине души он испытывал к Джону презрение, смешанное с жалостью.

Спокойным голосом Каро продолжала объяснять отцу:

- Надеюсь, ты поверишь моим словам. Даже после получения писем я старалась беспристрастно обсудить этот вопрос. Не только из-за того, что Джон не сдержал своего слова и изменял мне, но потому, что я узнала, как он низок, я не могу оставаться. Я просила, чтобы в наших отношениях никогда не было лжи, но все оказалось лишь ложью и обманом!

- Надеюсь, ты не поступила опрометчиво? - спросил сэр Джорж. - Очень трудно прощать, моя дорогая, но еще труднее сознавать, что ты недостоин прощения. Знаешь, Каро, при примирении женщина требует, чтобы жизнь продолжалась по-старому, и глубоко оскорблена, когда недостойный супруг снова поступает так, как свойственно его натуре. Она не хочет понять, что он не может поступить иначе, что она сама скоро разочаровалась бы в нем, если бы он изменился! Что думает Джон по этому поводу?

- О, кроме критики Чарлза Форсайта, его собственного друга, бескорыстно защищавшего его, он не нашел других возражений.

"Его любовь просто прошла", - подумал сэр Джорж, а вслух сказал:

- Критика Чарлза? В чем она, собственно, заключалась? Относилась ли его критика к тебе также?

- Если бы это не было так смешно, я могла бы принять его обвинения за оскорбление.

- Оскорбление, которое ты не можешь простить? Но ты, наверно, часто встречалась с Форсайтом после примирения с Джоном?

- Да, я часто виделась с ним.

- И Джон, самолюбивый и тщеславный, посчитал себя оскорбленным. Это понятно. Ведь на его глазах его жена была любезна с его другом.

Каро устало вздохнула и печально сказала:

- Не стоит снова и снова возвращаться к этому. Много раз я старалась привести разные доводы для его оправдания и не могу простить ему того, что он предал меня в своих письмах. Не стоит продолжать жизнь с человеком, которому нельзя простить и нельзя верить. Для нас обоих остается лишь один исход: сознаться без горечи, что наш брак был ошибкой.

Я пыталась, - с жестом отчаяния она поднесла руку к губам, - я пыталась быть великодушной...

Она хотела продолжать, но не могла, быстро встала и подошла к окну, глядя отсутствующим взором на багровый свет заката.

После длительной паузы сэр Джорж спросил:

- Что ты хотела сказать словами, что Джон предал тебя в своих письмах к миссис Беннет?

Каро ничего не ответила.

Он оглянулся и заметил, что она старалась сохранить спокойствие. Он нагнулся к собачке и погладил ее темное тельце.

Тихий, почти беззвучный голос Каро прервал молчание:

- Я думаю, что многое можно простить любимому человеку, но никогда нельзя простить ему, если знаешь, что многие подробности совместной жизни известны третьему лицу. Некоторые привычки, ласковые слова, веселые шутки стали дорогими для влюбленных. Но если они теряют свою интимную прелесть и становятся достоянием посторонних, они просто смешны и лишены всякого смысла. Каждое нежное слово, которое я говорила Джону и которое он говорил мне, каждая малейшая привычка, укоренившаяся за годы совместной жизни, - все было известно миссис Беннет, служило ей поводом для насмешек.

Супруги прежде всего должны уважать друг друга, - продолжала она после паузы, - а у Джона больше не было уважения ко мне. Если женщина, ее привычки, разговоры и даже образ мыслей становятся объектом насмешек для мужчины, то это лучшее доказательство, что он не только не любит, но даже никогда не любил ее, может быть, просто некоторое время увлекался ею. Нельзя издеваться над тем, кого любишь. Можно сердиться, можно даже оскорблять любимого человека, но нельзя предавать каждое слово, каждое воспоминание о том, что было между влюбленными. Нельзя примириться с таким оскорблением, даже если можно примириться с изменой. Такое слабоволие было бы достойно презрения, а презрение убивает любовь. Такая жизнь была бы трагедией для нас обоих. Я не знаю, почему обыкновенная измена кажется мне не такой ужасной, как подобное предательство. Слова любви, нежные ласки - все это должно быть неотъемлемой тайной супругов. Я могла бы простить Джону, что он забыл и разлюбил меня, но я не могу простить, что он осквернил все мои лучшие воспоминания.

Наступило долгое молчание.

На улицах Лондона кипела шумная жизнь. В темнеющем воздухе загорались фонари, и легкий ветерок раскачивал золотые точки их огней. Сэр Джорж терпеливо ждал.

Наконец, сэр Джорж поднялся и подошел к Каро. Когда он взял ее руку в свои, она обернулась к нему и ответила на его невысказанный вопрос:

- Это все, отец.

Он кивнул головой: "Да".

И печально посмотрел на нее, словно глядел в будущее; оно казалось неясным и угрожающим.

- Конечно, это избитая фраза, - медленно начал он, - но, моя дорогая, время исцеляет все и смягчает многое, как тебе известно.

- Да, но только не такое разочарование. Я не смогу, никогда не смогу примириться с таким оскорблением! Я не могу говорить об этом страдании, я хочу уйти от него, забыть его и поэтому уезжаю.

- Я понимаю, - сказал сэр Джорж. - Но когда ты вернешься - что тогда? - внезапно добавил он.

- О, я думаю, полная свобода. Мы разойдемся без шума, без скандала, надеюсь, не оскорбив при этом семью Джона. Он может им сказать, что хочет. Через год мы оба не будем думать друг о друге с такой горечью и сможем спокойно все обсудить.

- Ты, кажется, обо всем подумала заранее, - сухо заметил сэр Джорж.

Он увидел, как дрогнуло лицо Каро, и она показалась ему беспомощным ребенком с большими напуганными глазами и дрожащими губами. В следующее мгновение он понял, что ее спокойные рассуждения о будущем, ее философские замечания - все было лишь словами, лишь ненадежной защитой, при помощи которой она старалась сохранить спокойствие, восстановить утраченное душевное равновесие, чтобы наладить свою будущую жизнь. Под маской этого притворного мужества и спокойной независимости скрывалось горькое разочарование разбитой мечты ее жизни.

Он взял ее руки в свои и нежно сказал:

- Слушай, моя дорогая, маленькая Каро. Пойди и переоденься. Мы пойдем обедать. Я поговорю с Джоном вместо тебя и улажу все.

Он помолчал и затем добавил:

- Лучше кончить все сразу, лучше страдать, чем согласиться на компромисс.

Он нежно погладил ее руку.

- Я приеду за тобой через полчаса.

Каро только кивнула головой в ответ.

- Через полчаса в таком случае, - повторил он и вышел из комнаты.

Золотистые сумерки летнего дня наполняли комнату. Через открытые окна вливался беспрерывный шум города. Находившиеся напротив деревья с нежно-зеленой листвой темной массой выделялись на оранжевом, прозрачном фоне неба, где серебристые звезды загорались первыми бледными искрами.

Бесконечная печаль, еще усугубленная благоухающей прелестью летнего вечера, наполняла душу Каро при мысли о горе, постигшем ее. Слабый свет угасавшего дня походил на ее печальные мысли об ушедшем счастье и утраченных надеждах.

Невольно она вспомнила о том, что все окружающее осталось таким же, что ничто не изменилось вокруг, в то время, как она сама испытывала такую тоску и разочарование. Знакомая комната, в которой она находилась, приобрела для нее какую-то прелесть теперь, когда она должна была покинуть родной дом. С какой любовью она и Джон устраивали свое жилище перед свадьбой. Для этой комнаты она выбирала мебель сама и обставила ее и свою спальню по собственному вкусу, так как Джон предоставил ей полную свободу в выборе. Дом и весь инвентарь некогда принадлежали семье Джона, но обстановку этих комнат Джон с любовью подарил Каро. В этот час ее комната напоминала ей безвозвратно ушедшее счастье, словно видения прошлого смотрели на Каро из всех углов.

Как много значила сила привычки! Кушетка, на которой она отдыхала, когда Джон так часто подходил к ней и целовал ее; большой камин, перед огнем которого они сидели вдвоем; портрет Джона над камином, перед которым Джон останавливался иногда, распевая забавную, глупую песенку:

Высоко почтенный,

Такой разумный,

Такой красивый

Молодой человек!

Вспомнив эти слова, она снова увидела красивое, смеющееся лицо Джона, поющего слова из модной оперетты. Это было в первый год после их женитьбы.

Самая большая трагедия любви заключается в том, что любовь проходит и остаются лишь одни воспоминания о пережитом счастье и магической силе прошедшей страсти. Каро старалась спокойно думать о Джоне, каким он был теперь, но воспоминания о прошлом возбудили в ней такую горечь, что она была близка к слезам.

Она стояла в надвигающейся мягкой темноте, освещенная слабым отблеском уличных фонарей, захлестнутая волной печальных воспоминаний.

ГЛАВА III

Наверху в большой, прохладной спальне горничная Каро складывала ее вещи. На кровати лежала целая гора платьев, завернутых в белую пену папиросной бумаги. Весь пол был уставлен коробками, картонками и чемоданами различных размеров.

Нагнувшись над коробкой, в которую она укладывала туфли, Сариа наблюдала исподтишка за своей госпожой. Сариа всегда была безупречно одета, безупречно вежлива и спокойна. Ее шелковистые волосы отливали медью. Она была очень привязана к Каро и прекрасно знала цену ее мужу.

Бросив пытливый взгляд на Каро, она поднялась с пола, подвинула стул к зеркалу и предложила ей сесть. Когда Сариа начала расчесывать темные, блестящие волны ее волос, Каро нагнулась к зеркалу, разглядывая свое отражение. При мягком свете горящих свечей почти не было видно следов слез на ее лице.

Рассеянно Каро неожиданно произнесла:

- Как приятен свет от свечей.

- Да, конечно, но свечи устарели, - согласилась Сариа. - Если их все же употребляют, несмотря на прогресс, на изобретение электричества, это только доказывает, что многим приятен их свет и что многие хотят отдохнуть от всего нового и вернуться к старому, хотя это иногда невозможно.

Она внезапно остановилась, словно боясь сделать какой-нибудь вывод из своих слов, и быстро добавила:

- Заколоть волосы бриллиантовыми шпильками?

- Нет! - почти резко ответила Каро.

Она не хотела носить те украшения, которые ей подарил Джон.

Когда Сариа помогала ей надеть платье, Каро незаметно сняла все свои кольца и быстро спрятала их в ящик...

Обед в Савой-отеле прошел очень удачно. Ни Каро, ни ее отец не вспоминали больше о Джоне. Они говорили о знакомых, живущих в различных городах, в которых Каро должна была останавливаться во время своего путешествия.

Протанцевав до одиннадцати часов, они покинули отель и решили отправиться в гости к Рите.

- Я рад, что она свободна и может сопровождать тебя, - сказал сэр Джорж, - но я бы не мог путешествовать с ней. Ее голос! Я думаю, что многим ее голос нравится, но я предпочел бы, чтобы он был более ясным и звонким. Иногда мне кажется, что только благодаря ее голосу Тэмпест стал исследователем таких дальних стран.

- Он стал им еще до того, как узнал Риту, - ответила Каро.

- Насколько я знаю, он продолжает путешествовать, - сказал сэр Джорж.

Их провели в гостиную, которая была вся уставлена сиренью и цветами миндаля. Миссис Тэмпест пела у рояля.

Несмотря на то, что ее голос многим не нравился, она пела очень хорошо. Она с восторгом встретила сэра Джоржа и Каро.

Они попросили ее, чтобы она окончила свою песнь, и Рита исполнила их просьбу. Затем она встала и подошла к камину, украшенному цветами.

Рита была маленького роста, стройная и темноволосая. У нее были красивые глаза и умное лицо, которое так прекрасно поддается фотографии и в жизни кажется более красивым, чем многие хорошенькие лица. У нее был мальчишеский вид, придававший ей больше очарования, и она носила великолепные украшения.

Рита была дочерью канадского миллионера, и ее замужество с бедным исследователем вызвало много толков, особенно то обстоятельство, что Барри Тэмпест продолжал путешествовать и после женитьбы. Когда ее жалели по поводу долгого отсутствия мужа, Рита выслушивала дружеские соболезнования и в душе смеялась над ними. Она вышла замуж после тридцати лет, потому что заранее нарисовала себе идеал мужа, которого она хотела бы иметь. В таком муже она могла быть уверенной и сумела бы хранить ему неизменную верность.

В Барри Тэмпесте она нашла свой идеал. Это был человек необычайной доброты и кротости, не замечавший ее слабостей, не мешавший ее затеям и совершенно не заинтересованный в ее богатстве. Он был необыкновенно честен по натуре, совершенно чужд мелочности и тщеславия и считал Риту непогрешимой. Во всем он видел прекрасное и возвышенное. У него была необыкновенно красивая наружность, и он считался одним из лучших ученых по естествоведению. Его любили все: женщины, дети и даже животные. Сын их учился в университете. Они оба обожали его. От матери сын унаследовал ум, от отца - наружность.

Когда Каро попросила Риту сопровождать ее во время ее путешествия, Рита тотчас же согласилась.

- Конечно, я поеду с вами во Францию, Италию, Египет и даже дальше. Если же Барри вернется во время моего отсутствия, он поедет за нами и привезет с собой Тима, у которого начинаются каникулы.

Она не спросила даже, какая причина побуждает Каро оставить свой дом на неопределенное, долгое время как раз в начале сезона; она также не поинтересовалась, что по этому поводу думает Джон. Рита многое знала о Джоне и о многом догадывалась. В этот вечер она говорила обо всем, только не упомянула о дне отъезда. Хотя сэр Джорж и находил, что у нее неприятный голос, но, по мнению Каро, она, очевидно, нравилась ему, потому что он продолжал сидеть с ней, смеясь и разговаривая. В действительности голос миссис Тэмпест не был неприятным, а скорее странным - низким и тихим.

Было уже поздно, когда Каро, наконец, вернулась домой, но она только была рада этому. Она отворила дверь ключом - слуги уже спали и в доме царила мертвая тишина.

Ей казалось странным, что она возвращается так поздно. Раньше она всегда ожидала Джона. О, как это случилось? Почему Джон увлекся Сильвией Беннет? Почему? Как жестока жизнь!

Она заперла входную дверь и с болью в сердце поднялась по лестнице в свою комнату. Завтра она будет в Париже, и эти стены, окружающие ее, и все эти предметы и привычки, заполняющие ее жизнь, исчезнут навсегда.

Прохладный ветер раздувал мягкие занавеси на окнах ее комнаты. Маленькая лампа под темным абажуром горела около ее кровати. В прохладном воздухе носился запах духов и пудры. Она сняла платье, накинула легкий капот и распустила волосы.

Последняя ночь... на целый год. Где был Джон? Словно откликнувшись на ее зов, он появился около нее. В неясном освещении она увидела его глаза, гневные и умоляющие, полные любви и страдания.

Он обвил ее руками, прежде чем она успела произнести слово, и его губы искали ее рта. Прерывистые слова, произнесенные шепотом, достигли ее слуха:

- Моя... ты моя... ты не можешь забыть... клянусь тебе... я сдержу свою клятву. Вернись ко мне, Каро, Каро!..

Однажды он уже звал ее так, после первой ссоры.

Как далекое эхо, в ней проснулось воспоминание о прошедших годах, разрывавшее ей сердце. Невольно она смягчилась, и с интуицией влюбленного Джон понял ее минутную слабость. Униженное смущение, испытанное им раньше, сменилось чувством торжества.

- Я люблю тебя... я люблю тебя... - прошептал он.

Звук его голоса, такой знакомый и родной, звал Каро, словно манил во сне, далекий, еле слышный. Но ее душа на этот раз осталась холодной.

Она высвободилась из его объятий быстрым движением.

- Джон, пожалуйста, пожалуйста, уходи.

- Уйти?.. - повторил он.

И подлинная его натура проявилась в следующих словах:

- Было бы смешно, если бы я это сделал.

Он снова пытался обнять ее, но она его оттолкнула:

- Не трогай меня, я не потерплю этого.

Затем слова ее полились быстрым потоком:

- Джон, будь великодушным хоть раз. Ведь наступил конец. Дай мне уйти, дай мне унести светлую память о тебе на всю жизнь. Если бы я могла, я бы все начала сначала. Но я не могу. Моя душа разбита. Может быть, я недостаточна добра, чтобы все простить. Может быть, я могла бы простить, но забыть - никогда! Воспоминания останутся в моей душе и не дадут мне покоя. Дай мне уйти, дай мне свободу. О Джон, будь добр ко мне, не забывай меня...

Джон схватил ее за руку.

- Перестань, - начал он, - ради Бога, перестань. Хорошо, ты уедешь. Я это заслужил. Я знал, что ты никогда не поймешь. Можно изменять, но сохранить любовь в своем сердце. Ты думаешь, что это не так? Тебе непонятны мои слова. Иногда я думаю, хочу думать, что неизменная любовь, наполняющая сердце человека, и есть наивысшее проявление верности. Мои воспоминания о тебе останутся навсегда прекрасными и незапятнанными. Вот и все. Может быть, это и глупо... Прощай!

Он подождал мгновение, затем вышел.

Входная дверь захлопнулась за ним внизу, и вслед за тем раздался звук отъезжающего автомобиля.

ГЛАВА IV

Переезд по Каналу был спокойным. В Кале пришлось долго ждать, и остаток пути до Парижа был необыкновенно скучным.

Раньше Каро всегда думала, что путешествие является лучшим развлечением, отвлекающим от воспоминаний и тягостных мыслей. Теперь же оно ей показалось нескончаемым.

Под конец жаркого, пыльного дня в розовом закате показался Париж, чарующий, шумный и яркий.

- Каждый раз, когда я подъезжаю к Парижу, мне кажется, что это мое первое посещение, и в то же самое время я рада, что знаю Париж так хорошо, - сказала Рита.

Очутившись одна в большой комнате отеля, Каро устало начала ходить взад и вперед. Теперь только она поняла, что она свободна, что все осталось позади, и чувство безграничного одиночества овладело ею. Она села на диванчик в стиле Рекамье, покрытый кружевным чехлом, и взяла свою собачку на руки. Появившаяся Сариа с мягкой улыбкой объявила, что ванна готова. Каро встала, обрадовавшись ванне, что вполне естественно после пятичасового путешествия в летней пыли.

Когда Каро оделась, Рита вошла из соседней комнаты:

- Мы отправимся пообедать к Фуке, на террасу. Сегодня чудная ночь.

Автомобиль быстро повез их по шумным улицам, и Каро перестала себя чувствовать такой одинокой. Но ресторан оказался переполненным, и они поехали в другой, где их повели к столику, стоявшему около плетеных перил террасы, с которой открывался вид на Булонский лес, темную феерию переплетающихся теней, мягких, мигающих огней города и далеких звезд.

Рита заказала обед с умением распоряжаться, свойственным ей. Как большинство женщин, много путешествовавших в своей жизни, она прекрасно знала обычаи чужих стран и всюду имела много знакомых. И теперь она раскланялась с некоторыми дамами и заговорила с молодым человеком, вскочившим с места, когда она и Каро прошли мимо его столика.

Козимо Лиар низко поклонился и подошел к ним. Рита знала его давно. Он был дипломатом, типичным представителем этого круга: ленивый и вежливый, очень легкомысленный и довольно красивый, с безупречными, любезными манерами.

- Куда вы отправляетесь сегодня? - спросила миссис Тэмпест.

- Я еще не знаю. Думаю, в какое-нибудь место для увеселений, но не по собственному желанию, а по долгу службы.

- Вы слишком много работаете, - улыбнулась Рита. - Вы выглядите усталым, Козимо мио.

Светлые, красивые глаза Лиара искрились смехом.

- Смейтесь надо мной сколько угодно, но эту неделю я действительно много работаю. Я должен развлекать его светлость, Гамида эль-Алима; это очень трудная задача, поверьте мне. Он силен, как Геркулес, и любопытен, как мальчишка.

- Где он? - спросила Рита с интересом.

- Вот там, за моим столом, господин с темными волосами. Привести его к вам? Можно?

- Конечно, но расскажите нам прежде, кто он.

- Кто и что? Его светлость, представитель молодого Египта. Он учился в Итоне, и в нем соединяется восточная лень с энергией европейца. Он путешествует по свету, желая ознакомиться с ним. Он хитер, умен и очень интересная личность. Я приведу его.

Лиар ушел и скоро вернулся с очень высоким, необыкновенно красивым человеком. Египтянин был еще молод, но казался уже вполне зрелым. Его загорелая кожа золотистого цвета казалась еще темнее из-за прозрачных голубых глаз под густыми черными ресницами, которые придавали его взгляду странное выражение. Словно утомленный всем, он резко выделялся среди всей окружающей обстановки. У него был красивый, смеющийся рот с прекрасными зубами и стройные, тонкие руки, которые, несмотря на холеные, блестящие ногти, казалось, таили в себе огромную нервную силу. На его левой руке блестел золотой браслет, и обращали внимание жемчужные запонки большой ценности. Говорил он с живостью, подчеркивая свои слова легкими движениями руки. Красота его придавала очарование всем его движениям. Он смотрел на Каро, почти не отрывая глаз, пока Рита разговаривала с Лиаром, и Каро чувствовала на себе его тяжелый, пристальный взгляд, заметив с некоторой долей раздражения, что она невольно покраснела. Гамид увидел это и сейчас же сказал откровенно, не отводя взора от ее лица:

- Смотреть на вас - словно видеть цветок, солнечный закат, драгоценный камень или что-нибудь другое совершенное и прекрасное.

Она быстро спросила:

- Как долго вы предполагаете оставаться в Париже, ваша светлость?

Гамид пожал плечами:

- Пока не начну скучать. Оставаться после этого безрассудно, не правда ли?

Выражение презрительного разочарования обострилось в его глазах. В этот момент он показался ей типичным представителем Востока, усталым фаталистом, разочарованным во всем.

Внезапно лицо его изменилось и посветлело. Быстрым движением он наклонился вперед:

- Вы, наверно, ездите верхом? Не хотите ли со мной завтра покататься? У меня прекрасные лошади. Я предоставлю вам одну из них завтра утром. Хорошо? Рано утром, в восемь часов. Начинающийся день так прекрасен, так молод, так чист. Асфальтовые улицы города умыты, на деревьях блестит роса, и все так красиво кругом. Вы поедете со мной. Не правда ли?

Он просил, как ребенок, и весело рассмеялся:

- Скажите, вы поедете?

- Я думаю, что поехала бы охотно. Посмотрим! Миссис Тэмпест и я останемся здесь недолго. Видите ли, я скоро уезжаю в Италию и оттуда в Египет.

Гамид развел руками, а затем сложил их.

- Это судьба, конечно, - сказал он серьезно. - Вы уезжаете в Египет, в мою страну, куда еду и я очень скоро, - задумчиво продолжал он. - Мы встретимся там, и я покажу вам многое. Конечно, это судьба, что мы познакомились с вами сегодня. Что будет дальше, кто знает? Я покажу вам Египет.

Он посмотрел на Каро, прищурив глаза.

- Вы читали о нем так много. Не правда ли? О, конечно, читали, я знаю. И слышали много? Об очаровании пустыни, о горящем костре каравана, о громкой молитве туземцев, воспевающих славу Аллаху, молящихся солнцу и вечно просящих милостыню. Я знаю, что вам все известно. Вы слышали о ярко-голубой дали неба, о золотых звездах, об ослепительных потоках жаркого солнца, о широком Ниле, сверкающем между песчаных берегов. Это тот Египет, о котором вы слышали, который вы видите, глядя из окон Шепхэрд-отеля или из автомобилей Кука. Кроме этого Египта, описанного туристами и случайными путешественниками, такого Египта, каким его себе представляет большинство приезжих (то же самое, если вообразить себе, что Темза, Вестминстерское аббатство и Вест-Энд представляют собой всю Англию), я покажу вам Египет настоящий, Египет романтический и странный, с его горячей золотой пылью, выжженными солнцем пустынями и плодоносными полями.

Он умолк внезапно, когда Лиар обернулся к нему, вопросительно взглянув на него.

- Поедем куда-нибудь танцевать, - предложил он.

Он увел их из этого укромного уголка, перила которого были обвиты белой и розовой геранью, и с головокружительной быстротой повез их в своем автомобиле по Булонскому лесу.

- Я люблю быстроту, - сказал он Каро, сидевшей около него, - люблю силу!

Он ускорил ход, и машина покатилась бесшумно со скоростью шестидесяти километров в час.

- В такие ночи в Египте все кажется огромным, величественным, здесь же все игрушечное, словно не хватает места, - проговорил он...

Танцевал он прекрасно, совершенно не уставая, как большинство крупных людей. Он совершенно не разговаривал во время танцев.

Рита очень устала, когда они вернулись в отель.

- Его светлость Гамид эль-Алим очень красивое молодое животное, - заметила Рита, зевая и докуривая последнюю папиросу. - Он вам нравится? Козимо смеется над ним.

- Не знаю! Принц - оригинальный тип. Мне нравится его наружность, его молодость.

- Ему около тридцати лет, - сухо заметила Рита. - По крайней мере, двадцать семь.

- Он собирается показать нам настоящий Египет.

- Неужели? - воскликнула Рита. - Каро, вот так удача!

Она направилась к двери и дружески кивнула ей головой:

- Спокойной ночи, моя дорогая.

Когда она ушла, Каро начала медленно раздеваться. Сариа спала уже давно. Раздевшись, она потушила свет и подошла к открытому окну, через которое вливался прохладный ночной воздух.

Вандомская площадь лежала перед ней, широкая, строгая и красивая. Каро подумала о том, как Гамид жаловался, что здесь в Париже мало места. Ей самой казалось, что кругом было мало простора. Неясная тоска давила ее. Она не могла уйти от своих мыслей, своих воспоминаний о Джоне, уйти от себя самой. Противоречивые мысли приходили ей в голову. Отец ее был прав: когда пройдет этот год, что будет тогда?

Полная свобода? Но даст ли ей свобода то счастье, которое она не могла найти в любви?

Она снова вспомнила о Гамиде, который, по словам Козимо Лиара, не знал преграды в своих желаниях и был свободен во всех своих действиях.

На вид Гамид не отличался от большинства молодых людей. Он одевался у лучших лондонских портных, прекрасно владел иностранными языками, был очень богат и пользовался всеми благами жизни. Но в нем было что-то странное, не совсем обычное, что поразило ее.

Легкий шум заставил ее вздрогнуть. Она быстро обернулась.

У входа стояла Рита.

- Я не могла уснуть и снова пришла, - сказала она и медленно прошла по большой неосвещенной комнате.

Ее шелковый халат светло-лимонного цвета в неясном отблеске фонарей казался совершенно белым. Она была стриженой и очень худенькой, что придавало ей еще более мальчишеский вид.

- Собственно говоря, вам давно пора спать, - сказала она, усаживаясь в большое кресло. - Почему вы не спите?

Не дождавшись ответа, она продолжала своим тихим, странным голосом:

- Я не жду от вас признаний. И не хочу их. Я знаю, какая тайная враждебность возникает между друзьями после таких откровенностей. Странно слышать об ошибках другого и порицать его за это. Часто женщины под влиянием порыва делают излишние признания. Как долго вы думаете оставаться в Париже?

Эта быстрая перемена тона не удивила Каро. Она привыкла к изменчивым настроениям Риты.

- Не знаю, - сказала Каро медленно. - Остаться ли здесь, чтобы посмотреть спектакли во всех театрах, или поехать в Женеву, а оттуда через Альпы в Италию автомобилем? Мне хочется продлить наше путешествие.

- Хорошо, - согласилась Рита.

Она встала и неслышно заходила взад и вперед, тихо напевая, от времени до времени поглядывая на подоконник, на котором сидела стройная белая фигура, глядевшая в бархатную темноту неба.

Рита запела громче, желая своим пением разбудить Каро от глубокого, печального раздумья.

"Боже мой, как низки мужчины", - подумала Рита невольно.

Она запела слова из стихотворения Прюдома:

Здесь на земле все люди страдают

из-за любви и дружбы...

Каро повернула к ней голову.

Очарование теплого, тихого голоса Риты подействовало на нее.

"Она еще так молода", - мысленно продолжала Рита и пропела слова:

Мне снятся поцелуи, не забываемые никогда.

Каро спустилась с подоконника и слушала молча, с болью в сердце. На глаза навернулись слезы, скрытые темнотой. Такие невыплаканные слезы только усугубляют горе.

Словно почувствовав это, Рита оборвала песнь и начала напевать какую-то веселую английскую песенку о деревьях и ручейках, и ее голос невольно напомнил Каро о свежести серебряных струй и утешил ее в ее одиночестве, словно нежная ласка.

ГЛАВА V

Радостное оживление наполняло Каро, когда она на следующий день спустилась по лестнице отеля.

Было дивное летнее утро. По оживленным улицам проезжали коляски, запряженные прекрасными лошадьми, тянулись вереницы блестящих автомобилей. Серая линия домов ярко выделялась на синем фоне неба.

Каро гуляла одна.

- Вы, конечно, собираетесь купить шляпу, - раздался голос позади нее.

Каро оглянулась и увидела Гамида эль-Алима, такого же сияющего, как солнечное утро. В петличке его изящного костюма красовалась роза; шляпа была сдвинута на затылок и открывала его смеющееся лицо.

"На него приятно смотреть", - невольно подумала Каро, разглядывая его в ярком солнечном освещении и невольно восхищаясь его красивой внешностью, изяществом его движений и темной синевой его глаз.

- Разрешите мне сопровождать вас, - попросил он. - Я умею выбирать шляпы, уверяю вас.

- Я верю вам и так, - ответила Каро.

Они весело болтали, направляясь к магазину, где Каро всегда покупала шляпы.

Владелица магазина, мадемуазель Жанна, любезно встретила Каро. Гамид присутствовал при том, как Каро примеряла шляпы. Несмотря на его безразличный вид и восточную лень в движениях, от его проницательного взора не ускользала ни малейшая подробность. Ему очень нравилось следить за Каро, когда она примеряла шляпы. У нее были прекрасные волосы, густые и блестящие, украшавшие ее лицо, к которому шли все шляпы. Когда Каро вышла из магазина, на ней была маленькая черная шляпа, украшенная ярко-изумрудной пряжкой.

- Вам так идет зеленый цвет из-за ваших прекрасных глаз с зеленоватым отливом, - заметил он спокойно.

Из-под опущенных ресниц она бросила быстрый взгляд на лицо Гамида. Оно не выражало ничего, кроме обычного ленивого безразличия, с которым он наблюдал за шумной уличной жизнью столицы.

Последовавшее за этим замечание поразило ее:

- Я не знал, что вы замужем.

- Конечно, я замужем, - ответила Каро.

- Ваш муж не сопровождает вас?

- Так же, как не сопровождает нас Барри Тэмпест.

- О, он часто отсутствует, ведь он исследователь и вообще странный тип. Но мистер Клэвленд не занимается исследованиями, и все-таки вы одна.

- Как видите.

В ее тоне прозвучала холодная сдержанность, что заставило Гамида переменить разговор, и он снова заговорил о Египте.

- Вы все поймете, - сказал он, окончив свое описание.

- Почему вы так думаете? - спросила Каро. - Я могу не оправдать ваших надежд. Никогда нельзя предсказать, какое впечатление произведет незнакомая страна. Я очень часто встречала людей, обожавших Париж, но часто сталкивалась и с такими, которые ненавидели его.

- Конечно, - спокойно согласился Гамид. - Люди с мелкой душой и узким кругозором видят в Египте все его недостатки, его отрицательные стороны. Такие люди во всем видят только плохое, где бы они ни находились; они знают Египет по описанию Кука и покупают скверные фотографии пирамид и сфинкса. Они уносят с собой впечатление, что все гостиницы очень дороги, а страна переполнена нищими. Но есть люди, которые поймут тайну Египта, величие его тысячелетней истории, красоту Нила, на берегах которого зародилась цивилизация.

Когда Гамид замолк, Каро заметила, что они остановились перед витриной магазина. Его красочные, страстные слова, которыми он описывал свою родину, заинтересовали ее.

Голос Риты, раздавшийся неожиданно рядом, прервал мысли Каро. Рита поздоровалась с ними, и Каро почувствовала облегчение, что разговор с Гамидом кончился.

- Вот вы где! - сказала Рита с живостью. - Вы долго гуляли? По-видимому, вы не очень устали. А, новая шляпа, и прекрасная к тому же.

- Не правда ли? - спросил Гамид. - Особенно пряжка.

Его блестящие, улыбающиеся глаза не отрываясь смотрели на Каро.

- Мы позавтракаем в кафе "Де Пари", - сказала Рита очень оживленно, - я очень голодна. Каро, вы, вероятно, встали рано?

Она весело болтала по дороге в ресторан, но, несмотря на ее внешнее оживление, она была смущена мыслью, пришедшей ей в голову.

За завтраком она незаметно наблюдала за Гамидом. Хотя она должна была сознаться, что он очень красив и обладает каким-то странным очарованием, он не нравился ей. Его беззаботность, веселье, его милые мальчишеские манеры и безукоризненная внешность не могли вызвать в ней симпатию к нему.

"Лучше поговорить о Джоне", - внезапно решила Рита.

Когда Гамид велел подать кофе, она сказала:

- Миссис Клэвленд говорила вам, что мы собираемся поехать вместе в Египет, ваша светлость. Вы так любезно обещали показать нам все достопримечательности вашей страны. Мой муж тоже приедет туда. Вы никогда не встречались с ним?

- Я очень много слышал о мистере Тэмпесте, - почтительно ответил Гамид.

- Да, Барри знают почти все, - сказала Рита. - Он будет очень рад ознакомиться с Египтом под вашим руководством. Какая удача!

- Для меня, - любезно заметил Гамид.

- Для обоих. Я не хочу хвастать, но уверена, что мой муж - очень незаурядная личность. Между прочим, ваша светлость, вы любите спорт? Мистер Клэвленд - один из лучших спортсменов. Он получил в текущем году первый приз по атлетике.

- Неужели? Это замечательно, - любезно сказал Гамид, - я никогда не слыхал о мистере Клэвленде как о спортсмене.

Вскоре после этого он поднялся и простился с ними.

- Интересная личность, - сказала Рита, зажигая папиросу.

Каро ответила с легким смехом:

- Он умеет заказывать прекрасный кофе.

Большую часть дня они провели в магазинах, делая разные покупки.

Вечером Рита предложила отправиться в театр, и Каро согласилась сопровождать ее. Хотя она очень устала, она была рада всякому развлечению, чтобы уйти от самой себя.

Рита получила большое количество писем, Каро ни одного. Направляясь по коридору гостиницы в свою комнату, она снова почувствовала себя ужасно одинокой.

Когда она открыла дверь, она остановилась в изумлении.

Комната была украшена бледно-розовыми и золотистыми орхидеями. Сариа стояла там, любуясь цветами.

- Вот карточка, - сказала она, протягивая запечатанный конверт.

Каро распечатала письмо.

Над именем Гамид эль-Алим было написано: "Я выбрал эти цветы, хотя они недостаточно красивы для вас".

- Я никогда еще не видала таких орхидей, - сказала Сариа почтительно. - Они необыкновенно красивы.

ГЛАВА VI

Гамид лежал на низкой кушетке. Темноволосая голова его покоилась на оранжевой шелковой подушке, а ноги в кожаных красных туфлях - на другой. На нем был халат из темного, очень тонкого шелка с разводами. Он рассеянно слушал ритмические звуки фокстротов, которые наигрывал граммофон, но лицо его было мрачным и задумчивым.

Слуга его, молодой араб, принес кипу бумаг и с легкой усмешкой положил их на маленький столик около кушетки.

Гамид перелистал их, пока не нашел того, что искал. Он достал газету "Таймс" и просмотрел ее. Затем он поднял голову с подушки и обратился к своему секретарю, стройному молодому греку:

- Дайте мне календарь.

Ксавье Цахилинос, служивший уже несколько лет у Гамида и получавший большое жалованье, безмолвно исполнил приказание и быстро принес с письменного стола календарь в серебряной оправе. Гамид поднялся и бросил недокуренную папиросу в пепельницу, которую подал слуга. Просмотрев календарь, он записал что-то на одном из листов и отдал его секретарю.

- Где я должен быть сегодня? - спросил он коротко.

- Вы обедаете у господина де Рон в восемь часов, ужинаете после театра с мадемуазель Габи, кроме того, вы должны быть сегодня в английском посольстве.

- Знаю. Позвоните Рабун Бею и спросите его, не сможет ли он повидаться со мной в одиннадцать часов вечера. Впрочем, подождите! Позвоните ему, а я сам поговорю с ним.

Повесив телефонную трубку после разговора, он кивнул Ксавье:

- Вы можете идти. Отправьте письма. Что вы собираетесь делать сегодня вечером? У меня есть для вас два билета в театр. Это все.

- До свидания!

Ксавье вышел из комнаты.

Гамид зевнул, потянулся так, что халат распахнулся на его широкой груди, затем он вдруг рассмеялся, произнеся несколько слов по-арабски.

Слуга его, Азра, снял с него халат, и Гамид отправился в ванную комнату, где воздух был насыщен запахом духов.

Пока он купался, Азра снова завел граммофон, внимательно следя за вращающейся пластинкой, а Гамид тихо напевал в соседней комнате какую-то арабскую песенку.

Когда Гамид вернулся из ванной, он остановил граммофон и с улыбкой зажег папиросу. Азра молча поклонился, поднеся руку ко лбу, а Гамид подошел к зеркалу и долго рассматривал свое красивое лицо, на котором появилось выражение не то скуки, не то насмешки.

ГЛАВА VII

Рабун Бей был видным ученым, достигшим известности в Лондоне и Париже. Жил он в небольшой квартире, в одном из самых скромных кварталов Парижа. Гамид поехал туда в своем автомобиле, в большом "роллс-ройсе", которым сам управлял.

В гостиную Рабун Бея Гамид вошел, когда часы пробили одиннадцать. Он весело провел вечер, хорошо пообедал и был в хорошем настроении. Рабун Бей поднялся ему навстречу. Отец Рабун Бея был турком, а мать француженкой, но внешностью он походил на истого француза. Он был маленьким, полным человеком в очках, с небольшой бородой и добродушным лицом.

- А, мой друг! - приветствовал он Гамида, пожимая ему руку.

- Как поживает мадемуазель Фари? - спросил Гамид вежливо.

Рабун Бей церемонно поклонился:

- Благодарю вас! Моя маленькая девочка живет очень хорошо.

При последних словах вошла Фари. Она была очень стройна, с черными волосами, темными глазами и бровями, и лицо ее под легким, прозрачным покрывалом нежностью красок напоминало цветок магнолии.

У нее были огромные красивые глаза, и белое покрывало придавало ей очарование скромности.

Давно уже отец Гамида, Гассейн эль-Алим, решил женить своего сына на Фари, и Гамид знал об этом решении, с которым также был согласен и Рабун Бей. Оба они хорошо знали и очень уважали друг друга. Гамид знал, что Рабун Бей был несметно богат.

Фари наливала кофе своими тонкими, изящными пальцами, исподтишка все время поглядывая на Гамида. С отцом она разговаривала по-арабски.

Рабун Бей наблюдал за Гамидом, невольно думая о предстоящем браке Гамида со своей дочерью. Он знал, что Гамид беспрекословно повиновался во всем воле своего отца. Рабун Бей не считался с желаниями дочери, но все же он хотел, чтобы Фари в своем будущем муже видела принца из сказки и чтобы она понравилась Гамиду и его отцу.

Фари получила прекрасное образование, но воспитывалась под строгим надзором, как и все восточные женщины, что очень нравилось отцу Гамида, пожилому Гассейну эль-Алиму, приверженцу всех старых обычаев и предрассудков.

Гассейн эль-Алим был типичный представитель старого Востока, фанатик и непримиримый враг всяких новшеств. Несмотря на свое богатство, он жил очень скромно, придерживаясь традиций, освященных веками, довольствуясь своим образом жизни, своим гаремом и своими делами. Он боялся за Гамида, когда тот уехал в Англию учиться, но не препятствовал ему и пошел на эту жертву, поняв, что наступают новые времена, требующие новых людей. За все время отсутствия Гамида он не переставал опасаться за сына, боясь влияния женщин Запада.

Терпеливо и непрерывно он выслеживал все действия и поступки Гамида и был непримирим в своей вражде к Западу и западной культуре.

Рабун Бей прекрасно знал Гассейна эль-Алима и заслужил его доверие, так как старику было известно, что Рабун не изменил своей религии и в душе критически относился к ненавистной Европе, хотя и преуспевал в одной из западных стран.

Гамид вдруг поднял глаза и встретился со взором Фари, улыбнувшись ей. Легкая краска залила ее лицо под тонким покрывалом, но глаза ее смеялись.

- Не сыграете ли вы что-нибудь? - попросил Гамид. - Спойте!

Она ничего не ответила и подошла к маленькому роялю.

Фари играла очень хорошо, но слишком холодно и старательно, словно желая, чтобы ее игра понравилась ему. Но затем она увлеклась игрой, и легкая музыка итальянских опер полилась из-под ее пальцев. У нее было прекрасное, низкое сопрано, и легкое покрывало трепетало над ее губами, когда она пела, словно белая бабочка над красным цветком.

Неожиданно оглянувшись и встретившись с взглядом Гамида, она внезапно взяла басовую ноту, подражая барабанному бою, и запела какую-то отрывистую восточную песнь. Она раскачивалась из стороны в сторону в такт пению, и в этом медленном, равномерном движении таилась какая-то страстная нега. Песнь продолжалась - однообразная, но возбуждающая в своей однотонности.

Гамид нагнулся вперед с блестящими глазами. Ему представились костры, горящие в пустыне, он чувствовал запах их дыма, раскаленный зной безбрежных песков. Маленькая, скромная комната с дешевой обстановкой исчезла, и перед ним возникли знакомые образы: черная глубина ночного неба, золотые языки пламени, поднимающиеся с земли, приятный запах жарившихся на огне туш, гортанные, хриплые крики нубийцев, суетящихся между верблюдами, белая палатка с ярко-красными полосами. Он увидел самого себя в этой палатке вместе с этой девушкой, которая ему пела.

Фари умолкла.

Он глубоко вздохнул. Внизу на улице громко прозвучал рожок автомобиля, прервав очарование. Гамид поднялся, по-арабски попрощался с Рабуном и подошел к Фари. Оба молча посмотрели друг на друга, и оба улыбнулись. Гамид взял ее руку, поцеловал ее и вышел.

Когда он направлялся к актрисе, он думал, что Фари будет его любимой женой. С ней он сможет говорить обо всем, с ней он не будет скучать. Он был уверен, что ограниченность восточной женщины ненадолго сможет пленить его. Он мог любить и уважать ее, но его европейское воспитание сказывалось в нем. Гамид был рад, что выбор его отца пал на эту девушку, соединявшую в себе восточную негу и европейскую утонченность. Он не был увлечен ею, но она нравилась ему. Женщины для него всегда были лишь мимолетными развлечениями.

Мадемуазель Габи встретила его поцелуями и цветами. Она носила драгоценное украшение - прекрасный рубин, который он подарил ей.

Гамид с улыбкой наблюдал за Габи, наливавшей шампанское в шербет, приготовленный для него. Она была очень живой, очень хорошенькой и очень накрашенной.

Неожиданно в памяти Гамида встала Каро. Он не мог определить того впечатления, которое она произвела на него. Каро была какой-то необычной со своими прозрачными зеленоватыми глазами, блестящими, шелковистыми волосами, стройной, гибкой фигурой. Внезапно поднявшись, он сказал, что ему нужно домой.

Очутившись на улице и почувствовав легкий прохладный ветерок, он не направился домой, а повернул на набережную. При своей физической силе он никогда не знал, что такое усталость, никогда не чувствовал утомления, привыкнув к вольной, дикой жизни в пустыне.

Уже занялась заря, когда Гамид вернулся домой. Окна его комнаты были открыты, и аромат благовоний носился в воздухе. Гамид аккуратно подсчитал оставшиеся деньги, бывшие при нем, разделся, зевая, и отправился спать.

ГЛАВА VIII

Рита пела, сидя у рояля в гостиной и исподтишка разглядывая Гамида. Она должна была сознаться, что он ей совсем не нравился.

"Как Каро может", - подумала она, хотя и не знала, действительно ли он нравился Каро. Она была с ним любезна, как женщины бывают большей частью любезны с безупречно воспитанными молодыми людьми, обладающими красивой внешностью. Рита не имела никаких оснований думать, что за этой милой любезностью могло скрываться какое-нибудь чувство. Она сама имела много друзей среди знакомых ей мужчин, но все-таки... У нее не было друга, египетского шейха. Конечно, Гамид эль-Алим был скорее европейцем, чем египтянином.

"Я очень рада, что этот красивый молодой бедуин скоро уедет на родину", - подумала она. Кроме того, Каро несвободна. Рита знала, что Гамид чувствовал ее неприязнь к нему, и она обвиняла себя в несправедливости по отношению к Гамиду, что ей было крайне неприятно.

- Когда вы уезжаете в Каир, ваша светлость? - спросила она внезапно.

- Очень скоро, миссис Тэмпест. Когда вы приедете в Египет?

- Не знаю.

Она пожала плечами, напевая про себя и подбирая мелодию на рояле.

- Наши планы еще не выяснены и меняются каждый день. Я хочу подольше пробыть в Италии, которую я очень люблю.

- Но я надеюсь, что после Италии вы приедете в Египет.

- До сих пор наше путешествие было забавным; может быть, в Египте оно станет интересным, - ответила она.

Гамид усмехнулся:

- Почему вы так думаете? Вы многого ожидаете от Египта. Надеюсь, вы не разочаруетесь в нем.

Она тоже улыбнулась. Она знала, что он угадал ее скрытую мысль, и сердилась на себя, что не умела скрыть свое неприязненное чувство к нему.

Рита перестала играть и откровенно созналась:

- Мысль о Египте интересует меня. Я была в Александрии, Каире и видела все, что полагается видеть. Но я никогда не была в пустыне, которую вы обещали показать мне и Каро.

- И Нил, - добавил Гамид мягко. - На моей парусной барке вы должны подняться по Нилу. Могильная тишина нависает над ним в полдень, когда пылает солнце, а в часы вечерней прохлады...

Легкая усмешка скользнула по губам Риты.

Словно тень упала на лицо Гамида, и он резко прервал на полуслове. Рита, по его мнению, была вульгарной и неинтересной. Несмотря на ее остроумие, живость и веселье, единственным интересом для него в Рите было ее огромное состояние. Как женщина, она не нравилась ему совершенно, и он опасался, что она могла помешать дружеским отношениям, возникшим между ним и Каро.

Гамид достал тонкий портсигар и предложил Рите папиросу. Она неизменно отказывалась от них, а он столь же неизменно предлагал их ей. Он знал, что это раздражало Риту, и поэтому дразнил ее.

Появилась Каро, вся в розовом, и Рита заметила, что пристальный взор Гамида остановился на ней с выражением, которое не понравилось Рите.

"Что в нем могло привлекать Каро! - подумала Рита. - Но, может быть, он не так уж сильно ей нравится. Она, правда, болтала с ним, смеялась и шутила, быть может, чаще, чем со многими другими мужчинами, с которыми она встречалась в обществе, бывая в театрах, на балах и в ресторанах. Но Гамид никогда не встречался с Каро наедине".

Гамид явился к завтраку, после которого он хотел повезти их в Версаль. Он обещал повести их в маленькое кафе, где подавали прекрасную гусиную печенку.

"Стоит ли для этого ехать с ним за сорок километров", - с раздражением подумала Рита. Она готова была пожаловаться на головную боль и остаться дома, чтобы вечером отправиться в театр, но, подняв глаза и заметив, что Гамид смотрит на Каро, которая не заметила его взгляда, она переменила свое решение. Гамид стоял очень близко от Риты, около открытого окна, и она заметила выражение его лица, так как он не подозревал, что за ним наблюдают. Для Риты этого было достаточно, чтобы решиться участвовать в поездке...

"Предупредить ли Каро?" - подумала она. Но как часто такое предупреждение лишь возбуждало интерес и любопытство, заставляя пренебрегать опасностью. "Я ничего не скажу. Такое предупреждение может оскорбить Каро".

Рита запела венгерскую народную песнь, зная, что веселый, беззаботный мотив не понравится Гамиду при его теперешнем настроении, жаждавшем другой музыки. Когда она кончила песенку, она встала и закрыла крышку рояля.

- Вот и все! - сказала она, подойдя к открытому балкону.

Гамид тихо рассмеялся.

Рита взглянула на него, и весь его вид - красивое лицо, блестящие черные волосы, широкие плечи и стройная фигура в изящном костюме - возбудил в Рите ненависть. Она возненавидела его в это летнее утро в Париже, когда на улицах кипела шумная жизнь столицы и золотые лучи солнца заливали комнату, украшенную цветами, - и ненавидела его потом всю жизнь.

Был чудный, яркий, сверкающий день, когда они ехали в автомобиле. Рита старалась забыть свои мысли о Гамиде, но настоящая ненависть нелегко забывается и отравляет радость жизни. Рита заставила себя думать о другом, чтобы забыть это неприятное чувство. Она стала глядеть на извилины дорога, по которой они проезжали, вспомнила о Тиме, и мысль о сыне была приятна, как прохладный ветерок в знойный день.

По субботам она всегда навещала его в университете в Гарроу. Они гуляли вместе по маленьким, извилистым улицам, сидели на террасе, куря папиросы и глядя в даль, где на горизонте вырисовывались очертания далекого Лондона. В отдалении проходили поезда, маленькие, точно игрушечные. Когда они прощались, Тим провожал мать до ее автомобиля и долго еще глядел ей вслед.

Совершенно неожиданно мысли Риты перешли к сэру Джоржу. Нельзя было рассчитывать на его вмешательство в этом вопросе. Рита ясно представила себе его холодные голубые глаза с насмешливым выражением, ясно слышала его приятный, спокойный голос: "Моя дорогая, маленькая леди, зачем беспокоиться напрасно, никто из нас не может управлять чужой судьбой, вы подумайте, как это было бы скучно. Вмешиваться в дела других людей так бесполезно".

Автомобиль остановился перед маленьким отелем с верандой, обвитой настурциями. На веранде под навесом с белыми и красными полосами стояли зеленые столики и стулья. Хозяин гостиницы, высокий человек с бледным лицом и умными глазами, встретил их и, выслушав распоряжения Гамида, поспешил удалиться, чтобы исполнить их.

В отдалении раздался его голос, прервавший царившую тишину.

Последовало долгое ожидание, и Рита чуть не заснула, сидя на стуле. Каро и Гамид прогуливались по дороге, окаймленной кустами, на которых лежала белая летняя пыль. От высоких елей против кафе падала прохладная, приятная тень. В маленькой рощице, куда они отправились, было очень тихо. Каро бросила недокуренную папиросу на землю, усыпанную опавшей хвоей. Мгновенно вспыхнуло смолистое пламя, но вскоре потухло, курясь ароматным дымком в неподвижном воздухе.

- Я люблю приятные запахи, - медленно заметила Каро, - люблю благовоние крепких духов, запах горящих костров, благоухающих смолой, аромат цветов, скошенной травы, запах пыли и сирени, который весной наполняет улицы Лондона. Удивительно, как запахи связаны с воспоминаниями. Я никогда не вдыхаю аромата черемухи, чтобы не вспомнить своего детства, когда я маленькой девочкой ожидала своего отца в большой прохладной комнате монастыря, где я воспитывалась. Тогда в большой вазе на столе благоухал букет черемухи. Я всегда вспоминаю Сару Бернар, понюхав фиалки. Мне было пятнадцать лет, когда я видела ее в первый раз. Она играла "Даму с камелиями". А, кроме запахов, как много значат звуки - тембр голоса, например. Я не забуду ее голоса. Сколько в нем было страсти и нежности! Мне было пятнадцать лет, и я в первый раз была в театре, я не спала три ночи после этого спектакля, мне все еще казалось, что я слышу ее прекрасный голос. Когда она уезжала после гастролей, я поехала на вокзал. Там на платформе я увидела ее у открытого окна вагона. Я купила огромный букет фиалок и, набравшись храбрости, подбежала к окну и протянула ей букет. Она стояла у окна, разглядывая толпу. Она была вся в зеленом, ее зеленоватые глаза смотрели на меня и улыбались. Вероятно, я показалась ей совсем ребенком. Она взяла цветы, поцеловала их и вернула мне несколько фиалок с улыбкой, сказав своим прекрасным голосом: "На добрую память!" Я была в восторге и с тех пор люблю фиалки.

Когда она обернулась, чтобы покинуть прохладную, зеленоватую тень рощи и вернуться в ресторанчик, Гамид сказал:

- Не хотите ли остаться еще немного? На террасе так жарко и миссис Тэмпест, наверно, заснула. Вот посмотрите!

Он опустился на колени, перебирая пальцами густой, мягкий покров опавшей хвои.

- Мягко и сухо, как шелк. Сядьте здесь. Подождите!

Он снял свой плащ и положил его на землю. Она оперлась о широкий ствол дерева. Он сидел напротив нее, скрестив ноги и весело улыбаясь.

- Тут очень хорошо.

- Да.

- И прохладно.

- Да.

Они оба рассмеялись.

- И тенисто.

- Да.

- Вы любите красивый тембр голоса? Я также люблю... ваш!

Он нагнулся вперед, чтобы зажечь ее папиросу. В этот момент он показался ей типичным европейцем. В его стройной фигуре, в светлом изящном костюме, в его смеющихся глазах, шаловливой мальчишеской улыбке не было ничего, что напоминало бы его восточное происхождение.

Как будто поняв ее мысли, он быстро продолжал:

- Вы, конечно, знаете, и, вероятно, уже многие говорили вам, что у вас очаровательный голос. Какая-то прелесть, словно благоухание цветка, чувствуется в нем. Такое впечатление...

Он говорил очень медленно, у него самого был низкий, бархатный голос; сдержанная сила звучала в нем. Каро чувствовала это и быстро ответила:

- Мы должны вернуться. Рита подумает, что мы заблудились.

Она посмотрела на Гамида и поднялась с улыбкой, но поскользнулась на гладком ковре хвои.

Гамид вскочил, и в следующее мгновение она почувствовала, как его руки обвились вокруг нее, как под тонким шелком его рубашки сильно и ровно билось его сердце. Она вспомнила внезапно Джона, единственного мужчину, обнимавшего ее, и поспешила мягко высвободиться из его объятий.

- Благодарю вас. Хвоя такая скользкая, - сказала она холодно, но в ее голосе звучало легкое волнение, противоречившее ее вежливым словам.

Гамид не ответил и только тихо рассмеялся. Все еще улыбаясь, он нагнулся и поднял свой плащ, а затем опустился на одно колено перед Каро, чтобы снять приставшие иглы к ее туфлям. Он низко наклонил голову, и она видела его темные блестящие волосы, чувствовала его горячие пальцы сквозь тонкую лайку туфли. У него были такие широкие плечи, обтянутые белым шелком рубахи, он был такой сильный, удивительно стройный.

Все еще стоя на коленях, он с распростертыми руками посмотрел на нее, и казалось, что в следующее мгновение он заключит ее в свои объятия, притянет ее голову к себе на грудь.

Он не сделал этого, но скрытая страсть трепетала в его взоре.

Он встал, накинул плащ и спросил:

- Идемте?

Они направились к маленькому ресторану. Вскоре подали горячее, ароматный кофе, блюдо прекрасного гусиного паштета и свежие фрукты. В это время из рощи выехал всадник, остановился перед гостиницей и медленно слез с лошади.

Рита, Каро и Гамид эль-Алим рассеянно наблюдали за ним. Всадник бросил на них быстрый взгляд, и лицо его просияло от радости при виде Риты. Он подошел к террасе, ведя лошадь за собой, и поклонился ей:

- Синьора Тэмпест!

- Джиованни! - воскликнула Рита в восторге.

С видимым удовольствием она обернулась к Каро и сказала:

- Это маркиз Сфорцо, большой друг Барри, а также и мой. Он - брат молодого исследователя Роберта Эссекса.

Она говорила быстро и оживленно. Из ее слов они оба поняли, что мать маркиза была замужем вторично, что Сфорцо сам был прекрасным спортсменом, много путешествовал с Барри и имел дворец в Венеции.

Прервав поток своей речи, она вдруг спросила маркиза:

- Каким образом вы очутились здесь?

Каро незаметно наблюдала за маркизом и увидела выражение легкой иронии в его глазах, когда он слушал Риту.

Сфорцо объяснил, что здесь поблизости находится его небольшое имение.

Каро посмотрела на него внимательней. У маркиза была прекрасная внешность, хотя его нельзя было назвать красивым. Тонкое лицо, спокойные, сдержанные манеры, и какое-то очарование сквозило в его улыбке, когда он оживлялся.

Каро должна была сознаться, что он производил впечатление незаурядного человека, и она сама не знала, почему он напомнил ей средневекового рыцаря.

"Это потому, что он похож на портрет времен Ренессанса, - решила она. - У него тяжелые веки, тонкие ноздри и странные линии вокруг узкого рта, как бывает на картинах этой эпохи. Он не такого высокого роста, как Гамид, но, вероятно, так же силен".

Сфорцо прервал ее размышления замечанием, что знает родственников Джона. Он пристально глядел на нее, когда они разговаривали, но Гамид эль-Алим принял участие в их разговоре, и беседа стала общей.

Сфорцо отличался веселым, хотя и холодным остроумием. Его тон становился сердечным, лишь когда он обращался к Рите. Он попросил у нее разрешения навестить ее и вскоре уехал. На лошади он сидел прекрасно.

Рита оживленно обернулась к Гамиду:

- Вы знаете сводного брата маркиза Роберта Эссекса?

Гамид спокойно ответил:

- Нет, но я много слышал о нем.

Рита рассказала, что Роберт происходил от второго брака маркизы Сфорцо. Она встретилась на балу с лордом Эссексом, и они влюбились друг в друга. Оба были счастливы в браке. Эссекс, упав с лошади, погиб на охоте через два года после женитьбы, и его жена ненамного пережила его. Сфорцо, которому тогда было четырнадцать лет, заботился о младшем брате, воспитал его, живя ради него большей частью в Англии. Когда Роберту исполнилось восемнадцать лет, он уехал в Египет на время каникул, но остался тем, живя в пустыне, как принц из арабской сказки. О нем много говорили: о его храбрости и неустрашимости, о его лагере в пустыне, где его окружали преданные арабы, о том, что он сам стал настоящим сыном пустыни.

Рита сказала медленно, пристально глядя на Гамида:

- Как странно, что вы не встречались с ним никогда.

- К моему величайшему сожалению, - ответил Гамид холодно.

Через несколько дней Сфорцо явился с визитом, но застал только одну Риту. Они весело и оживленно поговорили о Барри и Тиме, о различных вещах, интересующих Риту. Рита первая упомянула имя Каро.

- Она очень красивая, - серьезно сказал Сфорцо.

Рита была поражена его тоном. Хотя она и старалась смеяться над своими, ни на чем не основанными, опасениями, но не хотела, чтобы Сфорцо страдал. Ведь он не мог влюбиться в Каро! Это показалось ей полнейшим абсурдом. И все-таки в его голосе было что-то такое, что она внимательно посмотрела на него.

Сфорцо нагнулся вперед, доставая портсигар; другая его рука покоилась на ручке кресла. Кольцо с драгоценным камнем блестело на его пальце. Рита внезапно вспомнила о девизе маркизов Сфорцо - череп, украшенный венком из роз. Когда-то Барри сказал о нем, что это - воплощение странного характера Сфорцо.

"Все в роду Сфорцо были незаурядными, утонченными людьми, помешанными на всем красивом, - говорил Барри. - Они были способны пожертвовать жизнью за мечту, погибнуть из-за химеры".

Глядя на Сфорцо, Рита думала о том, не был ли и он таким, скрывая под маской кажущегося безразличия и тонкой иронии свою настоящую душу.

Она заговорила о Каро самым естественным образом, о Тиме, о сэре Джорже, намекнула на причины, заставившие Каро и ее предпринять это длительное путешествие.

- Я понимаю, - сказал Сфорцо спокойно.

И добавил:

- Я знал, что миссис Клэвленд несчастна, это видно по ее глазам.

Рита не могла удержаться от замечания:

- Джиованни, вы, кажется, слишком внимательно изучали Каро.

Сфорцо зажег папиросу. Он посмотрел на нее. В руке он держал спичку, освещавшую неправильные черты его лица и темную глубину его глаз.

- Я не мечтал бы о лучшей участи, - сказал он серьезным и спокойным тоном.

В это время вошла Каро в сопровождении Гамида. Мужчины поклонились друг другу, но вскоре после этого Сфорцо ушел.

Когда Гамид тоже оставил их, Рита сказала:

- Как они ненавидят друг друга.

- Глупости, - ответила Каро и добавила, подумав: - Сфорцо не такой человек.

Рита села к роялю и запела.

Под звуки музыки она думала: "Как было бы хорошо, если бы Каро была свободна и вышла замуж за Сфорцо. Она не могла бы мечтать о лучшем муже. Он необыкновенно умен, так много видел на своем веку и смог бы создать ей такую интересную жизнь, но... - аккорды все громче и громче полились из-под ее пальцев, - я не хотела бы, чтобы они встретились с Гамидом эль-Алимом на своем жизненном пути".

На следующий день приехал Тим, у которого начались каникулы, и Рита была слишком занята, чтобы думать о Каро и Гамиде.

Сфорцо приходил к ним часто, и его "сдержанная враждебность к Гамиду", как выразилась Рита, забавляла ее. Гамид был хитрый и остроумный, Сфорцо же отличался утонченным умом и проницательностью. Гамид отзывался с насмешкой об итальянцах, а Сфорцо никогда не говорил о Гамиде.

- Сфорцо проявляет слишком большой интерес к Каро, - заметил мудро Тим, завязывая галстук перед зеркалом в комнате матери. В этот день он старался одеться особенно тщательно, так как Сфорцо и Гамид обедали с ними. Он надел платиновые часы, подарок отца, и с гордостью, присущей юности, осмотрел себя с ног до головы в зеркале. - Думаю, и ты тоже это заметила? - продолжал он. - Есть вещи, которые трудно не заметить.

Рита уверила его, что она совершенно не думала этого, и, улыбнувшись, посмотрела ему в лицо. Он был очень высокого роста, широкоплечий и стройный, с серьезным лицом, красивыми большими глазами и смеющимся, почти детским ртом.

Она обняла его голову и притянула ее к себе.

- Поцелуй меня, - сказала она нежно.

Он обнял и поцеловал ее быстро, по-мальчишески.

- У меня хорошо завязан галстук? - озабоченно спросил он.

- Замечательно, - уверила она его, ласково улыбаясь.

Тим все еще не выпускал ее из своих объятий.

- Ты знаешь, мамочка, ты так чудно сегодня выглядишь!

- И ты также, - ответила она.

Они оба рассмеялись, он снова поцеловал ее, потом вернулся к зеркалу.

- А теперь мне надо заказать вино, как ты меня просила, - с важностью заявил молодой человек.

Тим достал шелковый носовой платок и, засунув его в манжету, последний раз полюбовался собой в зеркале. Затем он ушел.

Через минуту Рита услыхала, как он здоровался с Сфорцо, любезно и предупредительно. И его звонкий голос донесся до ее слуха:

- А, маркиз, добрый вечер. Садитесь, пожалуйста, вот сюда. Вам угодно папиросу или сигару? Простите меня на минуту, я только скажу маме, что вы пришли.

Сообщив ей об этом, он вернулся в гостиную, болтая с маркизом по-английски. Тим очень любил и уважал его, отчасти оценив его остроумие, отчасти оттого, что Сфорцо обращался с ним, как со взрослым, разговаривая с юношей о политике, спорте, о странах, по которым он путешествовал. Но Гамида эль-Алима Тим ненавидел.

"В нем слишком много хорошего, - говорил он с мальчишеской откровенностью и явным раздражением. - Он слишком красив, слишком хорошо одет, слишком весел и слишком самоуверен. Я его терпеть не могу".

Рита старалась успокоить его:

"Мой дорогой мальчик, нельзя поощрять ни на чем не основанное предубеждение".

"Он животное", - резко ответил Тим.

- Вам нравится принц эль-Алим? - обратился он к Сфорцо.

- Он очень способный человек, - ответил маркиз.

- Можно быть способным, но это не исключает того, что он животное. Кроме того, я видел, как он ударил собаку.

Это было самым веским аргументом для Тима, который видел однажды, как Гамид ударил маленькую желтую собачку.

"Скотина!" - подумал Тим тогда, а вслух сказал с раздражением:

- Попробуйте ударить кого-нибудь вашего роста.

После этого он целый день не разговаривал с Гамидом.

Сегодня Гамид особенно раздражал его всем своим видом.

"Он отвратителен", - подумал Тим.

В этот вечер Тим, наверное, избил бы его, если бы присутствовал во время игры в бридж. Обыкновенно Каро играла очень хорошо, но сегодня она была рассеянной и усталой. Поклонение Сфорцо и Гамида утомляло ее.

Как всякая женщина, предчувствовавшая надвигающееся несчастье, она говорила себе: "Что же я могу сделать?" - и успокаивала себя тем, что она ведь не искала дружбы обоих мужчин. Она никогда не поощряла их ухаживаний. Каро не могла отрицать, что Сфорцо нравился ей своей необычностью и спокойной сдержанностью - качества, имеющие особое очарование.

"Почему у женщины не может быть романтической дружбы с мужчиной?" - думала она, но в глубине души знала, что это невозможно. "Сфорцо такой милый", - размышляла она, и в ее безупречном отношении к нему сквозило теплое чувство. Каро обманывала себя, закрывала глаза на действительность и играла с огнем, предвидя смутную опасность, грозившую ей.

В это утро она получила письмо от Джона, в котором он просил ее "уладить все вопросы". Каро понимала, что это означает.

Скоро она будет свободной, свободной!..

Голос Гамида вывел ее из задумчивости:

- Вы проиграли пять фунтов.

Каро поняла, как она рассеянно играла, и постаралась сосредоточить все свое внимание на картах.

Гамид играл очень осторожно, а Сфорцо удваивал ставки. Ему везло. Каро заметила улыбку Гамида, в которой сквозила неприязнь.

- Вы снова удваиваете ставку, маркиз? - спросил Гамид.

- Совершенно верно, - кивнул Сфорцо.

Гамид рассмеялся коротким смехом.

Когда маркиз выиграл, Гамид слегка покраснел и обратился к нему:

- Иногда стоит играть в карты, не правда ли?

И он пристально посмотрел на него. Глаза маркиза холодно встретились с его взглядом. Тонкие линии около его рта углубились, словно легкая бледность покрыла его лицо.

Оба молчали, затем Сфорцо обратился к Рите:

- Мы будем продолжать? - спросил он. - Ваш ход, синьора Тэмпест.

Он снова выиграл.

- Я устала и сегодня играю отвратительно, - заявила Каро, вставая. - Боюсь, что дальше будет еще хуже.

Сфорцо открыл дверь перед ней, затем вернулся к Гамиду и Рите.

- Вы уходите, ваша светлость? - холодно спросил он.

Рита испугалась, услышав ледяной тон его голоса.

Оба попрощались и вышли вместе. Улицы были пустынны, Гамид пошел вперед, но Сфорцо нагнал его. Оба молчали. В плохо освещенном, пустынном переулке Сфорцо остановился.

- Вы разрешили себе критиковать мою игру, ваша светлость, - сказал он ледяным тоном.

Гамид рассмеялся; теперь, когда азарт игры прошел, он успокоился. Он терпеть не мог проигрывать деньги и тратил юс только на женщин.

Он сказал полуснисходительно, полудерзко:

- Мой дорогой маркиз, я даже не помню...

- Может быть, вы вспомните теперь, ваша светлость? - сказал Сфорцо тем же ледяным голосом и ударил принца по лицу. - Я пошлю вам моих секундантов.

Он остановился в ожидании.

Удар Гамида пришелся ему по груди и мог бы убить человека.

На один момент Сфорцо показалось, что он упадет в обморок. Он ясно увидел себя лежащим у ног египтянина. Усилием воли он удержался на ногах, стараясь побороть дурманящее чувство слабости. Он стоял, покачиваясь, плотно сжав губы, тяжело дыша от боли в груди. Он был высокого роста, но более худой, чем Гамид.

Гамид эль-Алим достал портсигар и, рассмеявшись, сказал:

- Спокойной ночи, маркиз, приятных сновидений.

Сверкающие огни плясали перед глазами Сфорцо.

"Убить его, убить голыми руками!"

В тот момент, когда Гамид спрятал портсигар, он бросился на него.

- Я заставлю вас драться, - сказал он, и его железный кулак опустился на Гамида.

С проклятиями Гамид начал защищаться. Изнежившись за последнее время спокойной жизни, он отвык от бокса, но этого итальянца, проявлявшего такой интерес к Каро, он хотел наказать. Он обхватил Сфорцо обеими руками, словно собираясь переломить ему кости.

Несмотря на острую боль, Сфорцо сохранил спокойствие и, подняв тяжелый кулак, ударил Гамида с размаху по лицу. Он почувствовал, что тиски, державшие его, разжались. Он покачнулся, стараясь сохранить равновесие и тяжело дыша. Только в следующую секунду он заметил, что эль-Алим лежал распростертый у его ног.

Придя несколько в себя, он нагнулся и положил руку на сердце Гамида. Оно билось медленно, но равномерно.

Сфорцо выпрямился, стараясь дышать спокойнее, и медленно направился домой, даже не оглянувшись на неподвижное тело, лежавшее на земле.

В отеле его ждал слуга, прослуживший у него уже много лет, крепкий, загорелый юноша, исполнявший у него также и роль шофера. Гостиная была слабо освещена, и Карло приготовил вино и сандвичи на столе. С улыбкой он подвинул серебряное блюдо. Но улыбка исчезла с его губ, когда он увидел лицо своего господина.

- Маркиз, - пробормотал он, - вы больны, вот коньяк!

Он подошел с бутылкой коньяку в руке, желая поддержать Сфорцо.

- Не трогайте меня, - сказал маркиз, - я ранен. Приготовьте мне горячую ванну и дайте мне сейчас же бренди.

Он опустился в одно из кресел и сидел неподвижно, опершись о ручки кресла. Не отрываясь, смотрел он в одну точку перед собой. Он не замечал мраморных стен, наполнявшей комнату прохлады, серебра и фруктов на кружевной скатерти стола. Теперь только он понял, что полюбил Каро на всю жизнь. На своем жизненном пути он встречался со многими женщинами, иногда увлекался той или иной из них, затем забывал их, поглощенный своей карьерой. Теперь все это не имело никакого значения по сравнению с женщиной, которую он полюбил на тридцать восьмом году жизни глубокой и страстной любовью.

Он был от нее в восторге. Каро была для него идеалом - умная, красивая и чуткая. Он знал, что она замужем и что не могло быть речи о разводе. Он наслаждался ее обществом, ее присутствием, старался нравиться ей, развлечь ее. Но до сих пор он не сознавал всей силы своей любви. Только Гамид эль-Алим помог ему разобраться в его настоящих чувствах.

С первого момента их встречи он знал, что Каро нравится Гамиду, и бешеная ревность проснулась в нем в эту ночь. Он мог бы притворяться и скрывать свои чувства от Каро, но он не мог скрывать их в присутствии другого мужчины. За карточным столом он глядел поочередно то на Каро, то на Гамида и инстинктом, свойственным ревности, понимал причину своей дикой ненависти к Гамиду.

"Я должен был понять, что это любовь", - думал Сфорцо, глядя на темное звездное небо.

Он был уверен в одном. Если бы не его ревность к Гамиду, он был бы счастлив одним ее присутствием, довольствовался бы ее видом, ее улыбкой, не требуя ничего другого. Но ревность сорвала повязку с его глаз, открыла ему истину о всей глубине страданий его пламенной, безнадежной любви.

Карло вернулся, заявив, что ванна готова. Сфорцо медленно поднялся. Все тело болело так, что ему было трудно дышать. Но он невольно улыбнулся при воспоминании о том, как он снова и снова бил кулаком по лицу Гамида.

Когда вскоре после ванны он лежал в своей узкой постели, глядя в мягкую темноту ночи, он почувствовал удовлетворение, что избил его.

На следующее утро его радость сменилась мрачным отчаянием, заставившим его забыть обо всем остальном. Он не мог оставаться дольше в Париже, и он понял это еще в предыдущий вечер, тем более теперь, после его стычки с Гамидом.

Он не сможет заставить себя встречаться с Каро после случившегося. Это было выше его сил. Он уедет и постарается забыть все. Но куда он отправится?

Освещенный ярким солнечным светом, держа дымящуюся трубку в зубах, он старался обдумать создавшееся положение. Его собачка, Бальди, сидела около него, глядя на него своими умными глазами янтарного цвета. Тим очень любил Бальди, но он вообще любил всех собак, а всем остальным Бальди не нравился.

Тим явился к нему после утренней прогулки верхом.

- Почему вы не катаетесь верхом, маркиз? Лень? Лучше лежать на кушетке?

Сфорцо улыбнулся.

Тим нагнулся и погладил желтую голову собаки, а Бальди ворчал от удовольствия.

- Я получил телеграмму, - внезапно сказал Сфорцо. - Мне нужно уехать в Бриндизи.

- Неужели?

Лицо Тима опечалилось.

- Как жаль. Мы будем скучать без вас. Вы скоро вернетесь, не правда ли?

Появился Карло, неся поднос с чашкой кофе и булочками.

- Здравствуйте, Карло! Как жаль, что маркиз уезжает в Бриндизи.

Умные глаза неаполитанца встретились с глазами Сфорцо, и он спокойно ответил:

- Да, синьор Тим. Очень жаль.

Он развел руками, поклонился и быстро исчез.

- Нам будет скучно без вас, маркиз, - повторил Тим.

- Мне тоже очень жаль, - мягко сказал Сфорцо и невольно подумал, как бы он был счастлив, если бы имел такого сына, как Тим, юного, неиспорченного и откровенного...

- Боюсь, что не смогу даже явиться к вам, чтобы попрощаться, - продолжал он спокойно. - Я напишу, конечно. Не можете ли вы передать мой сердечный привет?

- Когда вы уезжаете? - спросил Тим.

- В полдень.

Тим поднялся:

- Хорошо, я буду на вокзале. Аддио!

Когда он ушел, с балкона появился Карло. Его взор выражал упрек.

Сфорцо сказал ему:

- В полдень мы уезжаем в Бриндизи, а оттуда в Египет к синьору Роберту.

ГЛАВА IX

- Он уезжает в двенадцать часов, - запыхавшись, произнес Тим.

Каро еще не встала. Рита слушала рассказ Тима, причесываясь перед зеркалом и размышляя: "Что могло случиться? Была ли я права в моих опасениях вчера вечером?"

Она вошла в комнату Каро, которая еще лежала в постели и выглядела почти девочкой. В высокой вазе стояли бледно-сиреневые орхидеи.

- Какая красота! - воскликнула Рита, притронувшись к ним, и добавила: - Сфорцо уезжает в Италию двенадцатичасовым поездом. Он передал нам свой прощальный привет.

Каро задвигалась на подушках и села. Вьющиеся волосы ниспадали на белую шею и плечи. Глаза выражали разочарование.

- Сфорцо уезжает? Почему?

- Дела, по-видимому. Тим и я проводим его. Вставайте и поедем с нами.

- Но я не могу понять, - повторила Каро.

- Моя дорогая, поезд отходит в двенадцать. Я ухожу. Вы поедете?

Каро вскочила с кровати, когда Рита вышла из комнаты. Но она не начала одеваться и не позвонила Сариа.

Она остановилась в нерешительности, чувствуя обиду и раздражение. Сфорцо так нравился ей. Известие, что он уезжает, даже не попрощавшись, глубоко оскорбило и удивило ее. Последние недели прошли так весело и беззаботно; она только теперь поняла, как приятно она провела эти дни и как много значил для нее Сфорцо. Воспоминание о счастливых часах, проведенных вместе, и о ее дружеских чувствах к нему, по-видимому, для него не имело значения.

За завтраком Тим был очень расстроен. Рита рассказывала об отъезде Сфорцо.

- Он просил передать вам привет, Каро.

- Я не понимаю, почему он так внезапно уехал? - заметил Тим с сожалением.

- О, у него, вероятно, дела, - коротко ответила Рита.

- Вот едет этот египтянин, - сказал Тим, подойдя к окну, - я вижу его роскошный автомобиль. Я ухожу.

Он исчез, когда доложили о Гамиде эль-Алиме.

Гамид явился с предложением отправиться к Версальскому озеру. Рита отказалась, смеясь. Тим не показывался, только Каро согласилась после небольшого колебания.

В конце концов, почему не поехать? Гамид ведь так старался угодить ей, и она была так одинока. Весь день и весь вечер она провела с Гамидом, поклонение которого ей было приятно, льстило ей и вызывало в ней странное чувство, словно она старалась забыть оскорбившее ее невнимание Сфорцо.

Был уже поздний вечер, когда они, пообедав в маленьком ресторане, отправились, наконец, в обратный путь. Сидя рядом с ним, она глядела на огни, горевшие на берегу, к которому направлялась их маленькая моторная лодка.

- Словно золотые цветы среди темной листвы, - заметила Каро.

Всходила луна, янтарная, огромная. Им казалось, что они одни в целом свете. Единственным звуком, прерывавшим тишину, был мягкий плеск волн, разрезаемых носом лодки, скользившей вперед.

Раздался голос Гамида, тихий, едва слышный:

- Через несколько недель мы встретимся в Каире?

- Да, - ответила Каро.

Наступила пауза - напряженное молчание невысказанных слов.

Гамид спросил:

- Вы рады этому?

Его голос был не совсем уверенным.

Каро внезапно вздрогнула. В неясном, бледном свете лицо Гамида казалось еще моложе, его глаза смотрели на нее с мольбой. Ее сердце сильно забилось, и она испытывала смущение и даже беспокойство.

- Скажите, что вы рады.

Гамид отпустил колесо и, нагнувшись к ней, взял ее руку в свои. Ее рука дрожала, и она почувствовала горячее биение его крови.

- Мы должны вернуться, - сказала она неуверенно.

- Нет, останемся здесь, на этом золотом озере, еще немного...

Его слова прозвучали лаской, нежной и трепетной. Ее рука задрожала, и страсть в его голосе возросла:

- Я знаю, я слышал, что вы скоро будете свободны, я могу ждать. Разве не ждал я этого мгновения?

Каро старалась высвободить руку:

- Вы не должны говорить подобных вещей, а я не должна их слушать.

Он рассмеялся и поднес ее руку к губам.

- Не должны, не должны, - повторил он с легкой насмешкой. - Разве я сказал что-нибудь такое, что не могло быть сказано?

Его глаза искрились смехом, и, прижав губы к ее ладони, он прошептал еле слышно три слова. Затем он быстро отпустил ее руку, вернулся к колесу и повернул лодку, направляя ее к берегу.

Он вынес ее из лодки и на одно мгновение подержал в своих объятиях, не опуская на землю. Лицо его было в тени, но, казалось, он улыбался.

В его голосе прозвучала насмешка:

- Вы не забудете.

Он отвез ее домой на быстро мчавшемся автомобиле, помог ей выйти из него, низко поклонился и, стоя перед ней, сказал церемонно:

- Передайте мой привет миссис Тэмпест и ее милому сыну.

- Почему вы сами не подниметесь наверх, чтобы проститься с ними? - спросила Каро также холодно.

Он рассмеялся:

- Я, пожалуй, зайду, миссис Тэмпест будет, вероятно, рада видеть меня.

Но никого не было дома: мать и сын были в театре. Гамид вскоре ушел и, остановившись на лестнице, в последний раз простился с ней.

Каро слышала его легкие шаги на мраморных ступенях, затем шум удаляющегося автомобиля. Она прошла в свою комнату и опустилась на кушетку, стараясь определить свои чувства после разноречивых впечатлений этого дня.

Отъезд Сфорцо, часы, проведенные с Гамидом эль-Алимом.

Она постаралась честно отдать себе отчет в своих переживаниях.

"Конечно, я безразлична к нему... Мужчины так легко увлекаются... Очень легко принять мимолетное увлечение за настоящее чувство.

Я думаю, что даже женщины..." Но в душе она решила: "Мне не следует ехать в Египет", хотя знала, что поедет наверно.

Голос Тима позвал ее; она ответила, что сейчас же спустится вниз.

В гостиной раздавались звуки рояля; Рита пела романс Шумана со словами:

В предрассветных сумерках

цветут розы и горят

воспоминания о твоих

поцелуях.

Внезапно она вспомнила голос Гамида, спрашивавший в благоухающей темноте летней ночи: "Вы будете рады?"

Она глубоко вздохнула и вошла в ярко освещенную гостиную.

ГЛАВА X

На следующий день все переменилось с неожиданной быстротой, как это часто бывает в жизни.

Заболел Тим.

Каро долго еще не могла забыть то чувство, почти походившее на зависть, с которым она вошла накануне в гостиную, где пела Рита. Рита и Тим были счастливы, а она нет. Она еще больше чувствовала свое одиночество, думая об их спокойной, счастливой жизни...

- Если Тим умрет, моя жизнь окончится, - говорила Рита на второй день его болезни. - О, я знаю, останется Барри, и я люблю его. Но Тим для меня все. Он так бесконечно дорог мне и заполняет всю мою жизнь! Хотя он уже взрослый, но мне он все еще кажется ребенком, бесконечно дорогим и любимым.

Они стояли на балконе. Внизу шумела оживленная улица, переполненная экипажами и автомобилями. Торговцы фруктов проносили полные корзины с золотистыми, спелыми апельсинами.

Бирюзово-синее небо сверкало в летнем зное, и жизнь кипела под ослепительными лучами солнца.

- О, если бы мы были в Лондоне и шел дождь! - сказала Рита беззвучным голосом, почувствовав резкий контраст между окружающим оживлением и собственным горем.

Она вернулась к постели Тима и опустилась на колени около него. Больной беспокойно ворочался на подушках, терзаемый лихорадкой. Рита послала за врачом, знаменитым специалистом по горловым болезням, и он вошел в этот момент, сопровождаемый молодым врачом, который опасался, что Тим болен дифтеритом. Знаменитый врач осмотрел Тима, затем, подняв голову, взглянул своими уставшими, добрыми глазами на Риту.

Она хрипло спросила, покачав головой, словно от невыносимой боли:

- Значит, это правда?

Вошедшей Каро Рита беззвучно сообщила:

- Это дифтерит.

Каро подошла и остановилась около нее, а доктор заговорил успокаивающим тоном. Он положил руку на широкую молодую грудь Тима, одобрительно покачал головой. Тим открыл свои золотисто-карие глаза и устало попытался улыбнуться.

- Вот так лучше, вот так лучше, - сказал молодой врач.

Когда они прощались, знаменитый врач обратился к Рите:

- Будьте мужественны.

За эти недели Рита, казалось, постарела. Она сильно похудела и выглядела больной. Она старалась казаться спокойной, обедала и завтракала с Каро, одевалась так же изысканно, как всегда, и даже носила свой жемчуг, прекрасное ожерелье, и длинные серьги из белых и черных жемчужин. Тим всегда любил эти украшения на ней. Целые дни и ночи она проводила у постели Тима, несмотря на то, что у него было две сиделки, которые ухаживали за ним.

Погода стояла жаркая. Раскаленный зной навис над городом, возрастая все больше и больше.

Лицо Тима осунулось и стало прозрачно-белым. Его темные кудри разметались на подушке. Он лежал с закрытыми глазами, и его детский рот был плотно сжат, словно от невыносимой боли. Рита стояла на коленях около него, держа его руку в своих. В страхе она молилась давно забытому Богу: "Я хочу отдать ему мою жизнь. Спаси его, дай мне умереть вместо него, моего Тима, моего ребенка, моего сына".

Снова вернулся Февр - знаменитый врач, но Рита не заметила его присутствия. Она слышала, что он вошел, слышала его шаги, его голос, но все окружающее не доходило до ее сознания. Все ее помыслы, все ее существо, ее душа горели мольбой.

День проходил, но жара все возрастала. Рита все еще стояла на коленях, положив голову на исхудавшую руку Тима, которую держала в своих. Когда наступил вечер, поднялся легкий ветер, зашевелив лепестки цветов, стоявших в вазе на окне. Заходящее солнце окрасило розовым их белые лепестки, и яркие краски заката бледнели в голубеющем небе. На улицах раздавался шум кончавшегося делового дня. Откуда-то издали доносились мягкие звуки игравшего оркестра.

Рита подняла голову и увидела какую-то перемену в лице Тима. Он старался произнести что-то, но не мог говорить, и неясный звук сорвался с его губ. Его голова устало скатилась с подушки. Рита посмотрела в лицо Февра.

- Сделайте что-нибудь, ради Бога, - прошептала она вне себя.

Он покачал головой:

- Здоровая натура вашего сына должна сама побороть болезнь.

Он посмотрел на нее с бесконечным состраданием, она бессильно опустила голову.

Она вспомнила Тима, веселого, здорового, игравшего в футбол в светлое весеннее утро. Она видела его оживленное, раскрасневшееся лицо, когда он стрелой бежал по ровному полю.

Больной беспокойно задвигался на подушках, и Рита подумала: "Есть горе ужасней смерти - видеть, как мучается собственный ребенок, и не быть в состоянии помочь ему, облегчить его страдания".

Не сознавая, что говорит вслух, она обратилась к сыну:

- Мой мальчик, мой дорогой мальчик, не оставляй меня!

Тим открыл глаза и удивленно посмотрел на нее. Яркая краска залила его лицо, а затем он снова побледнел. Сдавленный, задыхающийся стон раздался в тишине. Его дыхание было почти неслышным.

За окнами шумел город. В деревьях бульвара зачирикала птичка, легкий ветерок шевелил листвой, с Сены донесся далекий звук сирен. Рита и доктор ждали с напряжением в надвигающейся тени вечера.

Когда на небе угасли розовые отблески заката, Тим устало поднял голову. Угасающий дневной свет упал на его лицо. Он посмотрел на Риту, улыбнулся и сказал хриплым, странным, детским голосом:

- Мама, ты здесь?

Февр нагнулся над ним. Рита улыбнулась ему с усилием. Тим кивнул головой, снова опустился на подушки и почти мгновенно заснул спокойным сном глубокой усталости.

- Он спасен, - проговорил Февр уверенно.

Рита поднялась с колен. Она даже не могла плакать. Она молча схватила его за руку. Доктор понял ее и кивнул в ответ, отдал сиделкам все нужные распоряжения и скоро ушел на цыпочках. Рита сидела у изголовья кровати, прислушиваясь к ровному дыханию Тима, который спал спокойным сном в первый раз за три недели.

Наступил вечер. На темном небе загорались первые звезды.

У входа появилась Каро. Она много раз в течение дня посещала больного. Она вошла и опустилась на колени около Риты, и в первый раз Рита заплакала и заговорила о Тиме.

Каро отправилась в соседнюю комнату и приготовила чай. Появилась сиделка, дежурившая ночью, и они обе начали уговаривать Риту лечь спать в эту ночь. Рита вначале возражала, но уступила, наконец, настояниям Каро и молодой сиделки.

Выйдя с Каро на балкон, Рита внезапно схватила ее за руку:

- Я будто вернулась снова к жизни, - сказала она. - Какое огромное счастье, огромное облегчение снова чувствовать себя счастливой!

ГЛАВА XI

Потухший огонь часто дремлет под пеплом.

Корнель

О поездке в Египет не могло быть и речи, по крайней мере на некоторое время.

Тим еще недостаточно окреп для такого путешествия и переезда по морю. Они все отдыхали, гуляли, читали, лениво проводили жаркие дни. Невыразимый покой наполнял души Риты и Тима, и невольно Каро поддавалась этому чувству. Она не сознавала всей прелести этих жарких летних дней, пока не пришла телеграмма от Джона:

"Выехал Каир семнадцатого. Жду в Шепхэрд-отеле. Важные дела. Джон".

Когда пришло известие, Каро была одна. Впечатление, произведенное на нее телеграммой, было сильнее, чем она могла предполагать. Она должна поехать, она хотела поехать в Каир, хотя знала, что поедет одна, так как Тэмпесты не могли сопровождать ее.

Каро посмотрела на расписание поездов. Ей нужно было завтра утром отправиться в Бриндизи. Только вечер и ночь до отъезда.

Что ожидало ее? Солнце, безбрежное море, пустыня, приключения? Конечно! Почему же нет! Ее жизнь была такой спокойной, скучной и однообразной. Еще задолго до ее знакомства с Гамидом эль-Алимом она и Рита собирались поехать в Египет, но теперь Рита не могла сопровождать ее и она поедет одна.

Спустившись вниз на террасу, где Рита и Тим сидели в низких удобных креслах, Каро села около них.

- Друзья, я уезжаю завтра в Бриндизи, - она протянула Рите телеграмму. - Я должна ехать.

- Конечно, - согласилась Рита. - Но, Каро, вы не можете оставаться там и должны вернуться в Италию, куда приедем и мы, когда Тим поправится.

- Может быть, - ответила Каро. - Трудно заранее строить планы, - продолжала Каро. - Знаете ли, как странно, я хочу ехать и в то же самое время не знаю, рада ли я этому путешествию. Когда я прочла телеграмму, я испытала какое-то радостное возбуждение, а теперь нет.

Рита улыбнулась и спросила:

- Ничто не может изменить вашего решения?

Каро рассмеялась:

- Конечно, нет. Я уезжаю.

Рита посмотрела на нее и подумала: "Она так красива".

- Каро Клэвленд уезжает в Каир по вызову ее мужа, - повторил Тим сонно, улыбаясь Каро. - Вы думаете, что встретите шейха? Его светлость Гамида эль-Алима?

Рита уже подумала об этом раньше, как только Каро объявила о своем отъезде, и невольно испытывала смутное опасение. Она внимательно прислушалась к голосу Каро, стараясь уловить в нем какую-нибудь необыкновенную ноту.

Но Каро говорила спокойно, отвечая Тиму:

- Я не знаю. Он не в Каире сейчас. Он уехал в Египет во время вашей болезни.

- Почему Джон не может приехать сюда? - спросила Рита. - Тогда вы могли бы не предпринимать этого длительного путешествия.

- Он, вероятно, выехал уже в Египет, - ответила Каро.

Они весело провели последний вечер, смеясь и болтая. Рита пела, Каро лениво слушала. Но под внешним спокойствием и веселой беззаботностью возникала неотвязчивая мысль о Египте, о Гамиде эль-Алиме.

ГЛАВА XII

Каро в сопровождении Сариа приехала в Порт-Саид, где они должны были пересесть на поезд.

Каро была разочарована первым впечатлением, находя, что все порты одинаковы, шумные и грязные. Но колорит Африки сказывался в окружающем, хотя громкие гортанные крики пестрой оживленной толпы, царящая всюду суета напоминали ей одновременно и Марсель, и Бриндизи, и Гамбург, и Гавр, и Ливерпуль. Каро не нравилась Африка по описаниям и фотографиям, и она невольно подумала, что, вопреки ожиданиям, ей все показалось обычным и неинтересным.

Сариа, бледная и усталая, пришла за ней:

- Я приготовила чай и уже наняла для вас экипаж.

- Сариа, вы сокровище, - заметила Каро.

Пока багаж сносили с парохода и грузили на поезд, Сариа принесла поднос с чашкой чаю.

- Так вот и Африка! - сказала Сариа.

Она спокойно разглядывала набережную. Один из проходивших арабов посмотрел на нее, усмехнулся и с наглым добродушием кивнул ей головой. Сариа покраснела, презрительно посмотрела на него и отвернулась.

- Принц не походил на своих соотечественников, - заметила она сердито.

Каро устала и была разочарована. Ее утомляла жара, и ничто не могло вызвать в ней интереса или понравиться ей, так как она была критически настроена. Она не ответила Сариа и была рада, когда поезд тронулся, наконец, унося их вдаль по пустынным, однообразным равнинам.

Наступили сумерки. Лампы тускло горели в вагоне. Внезапно из темноты показался Каир: блеск бесчисленных огней, шум голосов, оживленная толпа, наполняющая вокзал и улицы, переполненные залы Шепхэрд-отеля с его широкой террасой, уставленной пальмами и тропическими растениями и возвышающейся над шумной, освещенной ночной улицей.

Когда Каро поднялась по лестнице отеля, араб в белоснежном одеянии поклонился ей, второй встретил ее у входа. Ее провели в большую комнату, из окон которой открывался вид на город с светившимися квадратами домов и темными очертаниями высоких мечетей. Через открытые окна доносился отдаленный шум города, вливались странные, смешанные, благоухающие запахи.

Каро приняла ванну, переоделась и спустилась вниз пообедать на террасе. Она попросила слугу отвести ей столик, откуда она могла бы видеть темное небо с сверкающими звездами. Пообедала она очень быстро и обратилась к метрдотелю с просьбой предоставить ей проводника для небольшой прогулки.

Тот почтительно поклонился и попросил подождать минутку. Вскоре он вернулся с высоким юношей в шафранно-желтом одеянии и в тюрбане из ярко-зеленого шелка.

Он поклонился Каро и сказал, улыбаясь и показывая при этом ряд великолепных белых зубов:

- Да, я говорю по-английски. Куда миледи желает направиться?

- Погулять, - объяснила Каро. - Все равно куда, - добавила она неопределенно.

- Я понимаю. Я к услугам миледи!

Он пошел вперед, и они спустились по широкой лестнице, украшенной высокими вазами с яркими цветами. Когда они вышли на оживленную, узкую улицу, Каро показалось, что темнота сразу сомкнулась вокруг них.

Чтобы сказать что-нибудь, Каро спросила проводника:

- Как вас зовут?

- Садул, миледи.

Он снова улыбнулся и указал на высокий дом направо:

- Вот типично арабский стиль.

Оттуда доносились заглушенные звуки однообразной музыки. Садул повел ее в узкий переулок, где высокие арки соединяли громады домов и терялись в высоте, темнея на бархатном фоне ночного звездного неба.

В конце переулка неясно горел красноватый фонарь. Внезапно Каро при свете фонаря узнала во встречном Гамида эль-Алима. Он собирался подойти к одному из узких входов, когда невольное восклицание Каро, сразу узнавшей его, привлекло его внимание:

- Вы!

Почти бессознательно он повторил за ней "вы!", и они пожали друг другу руки, причем невольное чувство беспокойства и неуверенности наполнило Каро, как и при их последней встрече.

Стараясь говорить спокойным тоном, она произнесла с невольно участившимся сердцебиением:

- Как удивительно, ваша светлость, что мы встретились здесь! Я приехала сюда, чтобы увидеться с моим мужем.

Гамид спокойно произнес:

- Неужели?

Он отпустил ее руку и повторил:

- Мистер Клэвленд должен приехать?

- Да, он скоро будет здесь. Я приехала сегодня из Парижа, где после вашего отъезда мы пережили столько волнений. Тим Тэмпест чуть не умер от дифтерита.

- Какой ужас! - сказал Гамид серьезно. - Я рад, что мальчику лучше. Он здесь со своими родителями?

- Нет, я здесь одна, - ответила Каро.

- Одна? - повторил он.

- До приезда моего мужа.

- Семнадцатого?

- Как, откуда вам известно число?

Гамид рассмеялся:

- Я знаю, в какие дни приходят большие пароходы из Европы. Я не ясновидец, уверяю вас.

И быстро добавил:

- Мой автомобиль здесь, в конце улицы. Не хотите ли вы поехать со мной, я повезу вас за город показать вам пустыню. Ночь такая дивная.

Он взял ее под руку и повел направо. По извилистому переулку они вышли на главную улицу. Араб в темной ливрее ждал около автомобиля. Гамид сказал ему что-то и обратился с каким-то распоряжением к проводнику.

- Он вас будет ждать здесь, - объяснил он Каро.

Укрыв ее ноги пледом, он сказал:

- Теперь вам будет тепло.

Поспешным и легким движением он вскочил в автомобиль и сел около нее. Машина покатилась быстро и бесшумно.

- В Париже вы обещали показать мне Египет, - сказала Каро, - помните?

Гамид обернулся к ней с тем выражением на красивом лице, какое она видела в солнечный час, проведенный ими в роще, а затем в лунную ночь на озере, когда он спросил ее: "Вы будете рады?" Каро только теперь заметила, что Гамид был в феске, придававшей его лицу какое-то новое очарование.

Автомобиль ехал по пустыне. Вся дорога из Порт-Саида в Каир вела по пустыне. Но там она была населенной. Здесь же не было ни души, нигде не виднелось ни одного человеческого жилья.

- Выйдем из автомобиля, - предложил Гамид.

Он легко выпрыгнул из него и помог ей сойти, заметив при этом:

- Покажите мне ваши туфли.

Гамид осмотрел их и рассмеялся:

- Зеленые каблуки? Они очень красивы, но слишком высоки и неудобны для этой дороги, по которой я поведу вас.

Он выпрямился, взял ее под руку, и они медленно пошли неслышными шагами по мелкому песку. Навстречу им дул легкий ветер, шурша тонким песком.

- Послушайте, - сказал Гамид, внезапно останавливаясь, - прислушайтесь к ночным шорохам пустыни, к ее торжественной, глубокой тишине. Ветер несется по песчаным просторам, принося с собой далекие запахи, еле слышные шорохи. Вы видите перед собой сердце Египта.

Он говорил тихо, очень медленно, почти однообразно, и звук его голоса, очарование его слов, казалось, гипнотизировали Каро. Этот час в пустыне, присутствие Гамида - все казалось ей сном.

Летучая мышь пролетела мимо нее так близко, что задела ее крылом. Каро вздрогнула и схватила Гамида за руку. Его горячая сухая рука сомкнулась вокруг ее руки. Он посмотрел ей в лицо, кажущееся таким бледным в белом сиянии луны.

- Не бойтесь, - сказал он очень нежно и успокаивающе.

Каро нервно рассмеялась:

- Я думаю, что переутомилась, и из-за этого я так нервничаю. Уже, вероятно, поздно, ваша светлость, давно пора спать.

Гамид быстро сказал:

- Конечно, мы вернемся тотчас же, если вы желаете.

Его слова и тон, которым они были произнесены, смутили Каро, и она поняла, что чем-то оскорбила его.

С легким смехом, желая исправить ошибку, она сказала:

- Мне так нравится ваша пустыня.

Он помолчал минуту, тоже рассмеялся и сказал:

- Вы еще увидите ее. Мы вернемся сюда и выедем в пустыню далеко-далеко.

Внезапно нагнувшись к ней, он спросил:

- Вы рады, что приехали сюда?

Она смутилась еще больше и ответила коротко:

- Уже поздно. Я очень устала и думаю, что пора вернуться домой.

- Как вам угодно, - ответил Гамид.

Они молча сели в автомобиль и в полном молчании вернулись в город.

У подъезда отеля Гамид произнес:

- До свидания!

- Спокойной ночи, - ответила Каро.

Она остановилась на мгновение, но Гамид низко поклонился ей и уехал, даже не повернув головы. Каро подумала, что он был слишком чувствителен и самолюбив.

Вернувшись в свою комнату, она нашла там бледно-розовые орхидеи. Сариа уже отправилась спать. Каро остановилась около высокой вазы. Гамид знал о ее приезде и не обмолвился об этом ни словом. Он показался ей странным, непостоянным в своих настроениях, романтичным, и она вспомнила пустыню, залитую лунным светом, и страстное обожание Гамида, таящееся в его взгляде, его словах.

Каро подошла к окну. Слабые, неясные звуки, таинственные шорохи ночи доносились до ее слуха. Она находилась в Египте, в шумном Каире. За городом расстилалась пустыня, таинственная и безбрежная. Каро была рада новым впечатлениям, неизведанным приключениям, которые ожидали ее здесь...

На следующее утро пришла телеграмма от Джона, извещавшая о его прибытии в Александрию. Через несколько часов он прибыл в Каир.

Приехал он недовольный и утомленный, со скучающим видом разглядывая необычную обстановку с ее яркими красками, шумной уличной жизнью, темными лицами арабов под пестрыми тюрбанами. Джон медленно вышел из автомобиля и поднялся по лестнице навстречу Каро, нервно и рассеянно поздоровавшись с ней:

- Ну, моя дорогая, как поживаешь?

Он стоял перед ней, сняв шляпу, улыбаясь своей обычной мягкой улыбкой.

Какое-то неясное внутреннее чувство подсказало Каро, что он уже не был прежним и что-то изменилось в нем.

- Мы будем завтракать в твоей гостиной, если ты ничего не имеешь против, - предложил Джон. - Я только приму ванну и переоденусь. Я приехал с моим начальником.

Он посмотрел на нее с гордостью:

- Я теперь занимаю дипломатический пост в посольстве.

- Я очень рада, если ты этим доволен, - сказала Каро неуверенно.

- Очень доволен. Это помогло мне вначале забыть многое, а потом мне понравилось мое занятие. Я давно должен был заняться чем-нибудь, и лучше начать поздно, чем никогда.

И лицо его осветилось очаровательной улыбкой.

После завтрака Джон отправился в посольство, и, когда он уходил, Каро, провожавшая взглядом его знакомую стройную фигуру, испытала какую-то глухую, неясную печаль. Она побежала в свою комнату со слезами на глазах.

Сариа накрывала на стол. Она взяла несколько орхидей и в хрустальной вазе поставила их перед прибором Каро. За обедом Джон говорил о своей работе. Сариа прислуживала за столом.

Когда Каро осталась наедине с Джоном, он встал и начал ходить по комнате. Он остановился около Каро и зажег ей папиросу. Когда он поднес ей спичку, она увидела, что его рука слегка дрожала. Когда он подошел к окну, спрятав руки в карманы своего пиджака, она обратила внимание, что Джон выглядел очень юным, красивым, привлекательным, и Каро показалось, что он был чем-то опечален. Она сама испытывала смущение и сердилась на себя за это.

Молчание было, наконец, прервано Джоном:

- Ты знаешь, Каро, что мой дядя Ричард недолго проживет, он очень болен и сознает, что он при смерти. Поэтому я решил, что нам с тобой нужно прийти к какому-нибудь соглашению, Каро...

- Да.

Их взоры встретились, оба слегка покраснели.

- Каро, слушай. Разве ты, разве ты не... Я думаю... О, черт возьми! Разве ты не думала о том, что пора решиться на что-нибудь, пойти на примирение?

Они снова посмотрели друг на друга, и при первом взгляде Каро поняла правду.

Джон был смущен.

Она уже видела такое выражение в его глазах год тому назад. Что-то произошло, что было причиной странного поведения Джона. Она не отдавала себе ясного отчета в своих чувствах, но была близка к слезам. Любовь Джона принадлежала другой, и новое чувство было причиной такой перемены в нем.

Она сказала тихо и очень решительно:

- Нет!

Джон глубоко вздохнул и откровенно сознался:

- Я должен был предложить это, но я рад за нас обоих, услышав твой отказ. Конечно, я предвидел твой ответ. Когда ты ушла от меня, я старался забыть все. Я ненавидел тебя за те страдания, которые ты мне причинила. Наш брак, Каро, вначале был счастливым. Я...

Он умолк, затем продолжал, не глядя на нее:

- Я никогда не смогу так сильно любить, как я любил тебя тогда. Наша жизнь вначале была таким чистым и светлым счастьем. Но мы не сумели сберечь его, и оно прошло безвозвратно. Я оскорбил тебя, ты охладела ко мне, и мы стали чужими друг другу. Я...

Его светлые глаза встретились с ее глазами.

Каро улыбнулась:

- Джон, милый, кто она?

- Конечно, я знал, что ты догадаешься, - пробормотал он. - Это моя кузина, Виктория Чандос.

Нежный румянец исчез с лица Каро и снова появился на нем. Снова чувство горького разочарования наполнило ее душу. Маленькая Виктория Чандос. Ей всего восемнадцать лет. Она была такой милой и юной. Как будут рады родственники Джона, так критически относившиеся к его первому браку. Ведь после развода с Каро Джон женится на маленькой Виктории Чандос, и вся трагедия кончится к всеобщему благополучию.

Голос Джона прервал ее размышления:

- Я понимаю твои чувства, Каро. Но я... Каро, когда начнется дело о нашем разводе? Лучше по возможности скорее, не правда ли? Предоставь мне уладить все. Я извещу наших адвокатов и соглашусь со всеми их предложениями.

Он беспокойно зашагал по комнате, затем подошел к ней:

- Денежный вопрос... - начал он заглушенным голосом, - конечно, я улажу все. После смерти дяди Ричарда я буду очень богат, и наши адвокаты позаботятся о том, чтобы ты...

Каро тихо рассмеялась.

- Я знаю, что тебя не интересует этот вопрос, но надо поговорить обо всем, - поспешно добавил Джон, снова зашагав по комнате.

- Ты очень великодушен ко мне, - заметила Каро.

Он испытывал желание оставить ее, уйти из этой большой комнаты.

Он был ужасно смущен. Но все худшее было уже позади. Он сказал все необходимое.

С улицы доносился шум шагов, грохот проезжавших автомобилей и экипажей. Джон повернулся к Каро с серьезным лицом:

- Ты недолго останешься здесь? Я думал, что ты приедешь сюда с Тэмпестами. Я, вероятно, недели через две уеду в Париж.

- Думаю, что я не смогу поехать с тобой, - холодно сказала Каро с невольной горечью в голосе.

- Да, это неудобно, - согласился он тотчас же.

Из-за полуопущенных век он глядел на нее, наклонив голову. Странные, горькие чувства волновали его. Он не мог забыть свою прежнюю любовь к ней, хотя был уверен в своем чувстве к Виктории. Он хотел бы подойти к ней, обнять ее и сказать, как говорил ей когда-то: "Дорогая, не печалься. Я не могу видеть тебя огорченной".

Ему показалось странным и бессмысленным, что он теперь не имел права сделать это. Он побледнел, внезапно поняв, что в последний раз видится с Каро, что теряет ее навсегда.

- Я лучше уйду, - сказал он тихо.

Джон даже не сделал попытки взять руку Каро: он знал, что не сумеет совладать с собой, если притронется к ее руке.

Он быстро подошел к двери, открыл ее и вышел.

"Словно смерть, словно умерла часть моей души", - подумала Каро.

Она поняла, что Джон изменился, что его ждала новая жизнь, работа, любовь к светлой, чистой девушке.

Джон навсегда ушел из ее жизни. Через некоторое время она действительно будет свободна.

ГЛАВА XIII

Дом Гассейна эль-Алима находился в узком переулке, и входные ворота выходили на улицу. Из его окон, закрытых резными ставнями, открывался вид на город. Высокие стены окружали дом и цветущий сад позади него. Ворота всегда были заперты, но Гамид имел ключ и уходил и приходил, когда ему было угодно.

Гамид подъехал к дому в маленьком туземном экипаже и вошел в ворота. Яркий солнечный свет заливал двор. Гамид на минуту остановился перед тем, как войти в прохладный дом. В комнатах его ожидал слуга, который быстро помог ему переодеться в национальный костюм - белое одеяние, серебряный парчовый кафтан, вышитый красным шелком, и белый, украшенный золотом тюрбан. Из-под шелковых складок повязки его глаза глядели спокойно, с холодным фатализмом, свойственным его расе. В новой одежде он казался другим человеком. Было трудно представить себе его в европейской обстановке. Это был настоящий сын пустыни в одеянии варвара, смелый и сильный, властный и жестокий. Теперь он казался еще выше, с резкими чертами лица, со скрытой силой в движениях. Он ходил быстро и беззвучно, словно молодой, сильный зверь, выросший на свободе.

В комнатах его отца царил полумрак и носился сильный запах мускуса. Раздался шелест шелка и тихий шепот, но, когда Гамид вошел, он застал своего отца одного. Гассейн эль-Алим лежал на подушках и молча курил. Он поднял голову и пристально посмотрел на сына, любовь и гордость всей его жизни. Гамид, приложив руку ко лбу, низко поклонился отцу. Гассейн эль-Алим благословил его и пригласил его сесть. Слуга Гамида принес ему трубку и беззвучно вышел. Некоторое время оба молча курили. Где-то в отдаленных комнатах раздавалась тихая музыка. С полузакрытыми глазами Гамид погрузился в раздумье.

Гассейн медленно повернулся на подушках:

- Говорят, что Роберт Эссекс пользуется огромной популярностью среди арабов, - заметил он с холодным раздражением, взглянув на сына.

- Роберт Эссекс, молодой англичанин, ставший почти арабом? - небрежно произнес Гамид. - Он позер.

Гамид много слыхал о молодом Эссексе и, как было свойственно его натуре, никогда ни о ком хорошо не отзывался.

Снаружи раздался резкий звук, прервавший глубокую тишину. Это был голос, возвещавший благоверных о часе захода солнца.

Гамид быстро поднялся и, протянув руку, помог отцу встать. Они прошли в маленькую комнату, окна которой были обращены к Мекке. Оба опустились на ковер, и громкий, красивый голос Гассейна эль-Алима пропел слова молитвы.

Когда Гамид простился с отцом и вернулся в свою комнату, он не нашел своего слуги. Гамид не позвал его, а сам переоделся в европейский костюм, снова став европейцем. За углом его ожидал автомобиль, и он велел шоферу ехать в Шепхэрд-отель. Весь день он предвкушал этот час, все время думал о нем.

Небо пламенело в алых красках заката, на улицах царило оживление, зажигались огни, начинался час развлечений. Наступал вечер, предвестник дивной южной ночи. Поток людей, гортанный говор, шум уличного движения и блеск огней - все пьянило Гамида, возбуждало его. Он сразу заметил, что Каро не было на веранде.

Гамид поднимался по лестнице, когда она появилась наверху. К ней подошел какой-то господин, приехавший в отель одновременно с Гамидом. Гамид остановился, затем подошел к ним, по дороге раскланиваясь со знакомыми. Взор его был устремлен на Каро и на человека, который, как он знал, был ее мужем. Каро познакомила их, и Джон любезно с ним поздоровался. Как истого англичанина, его мало интересовало знакомство с экзотическими принцами. Конечно, он был очень вежлив, но и очень холоден, давая понять, что у него и Гамида эль-Алима не могло быть никаких общих интересов.

Когда они стояли вместе, разговаривая о пустяках, внизу прошел маркиз Сфорцо. Невольно Каро произнесла его имя. Он остановился, увидел ее, и его глаза напряженно остановились на ее лице. Гамида эль-Алима от него скрывала толпа, и он не мог его видеть. Сфорцо быстро взбежал по лестнице и склонился над рукой Каро. Когда их руки встретились, он посмотрел ей в глаза, словно стараясь узнать все ее тайные мысли. Подняв голову, он внезапно увидел Гамида эль-Алима.

Оба молчали, и Каро, почувствовав наступившую напряженность, поспешила познакомить Джона с Сфорцо. Они пожали друг другу руки. Джон был вежлив и очень любезен, по обыкновению. Сфорцо разговаривал с ним, пока Каро говорила с Гамидом, а затем простился, пригласив Каро и Джона пообедать с ним на следующий день.

- Если я не уеду, маркиз, - ответил Джон.

Сфорцо обменялся с ним еще несколькими фразами, попрощался и ушел.

На террасе его остановила хорошенькая женщина:

- Маркиз, маркиз! Как вы жестоки! Почему вы не хотите узнавать меня? Посидите со мной, я одна; мой бедный муж очень занят. Останьтесь и постарайтесь меня утешить.

- Мадам Дартуа, я с удовольствием останусь с вами, - сказал Сфорцо.

Ему очень нравилась маленькая, изящная мадам Дартуа, веселая и остроумная.

Она засыпала его вопросами и шутливыми замечаниями:

- Когда вы были в Париже? Вы видели египетский балет? Это чудесно, мой друг. Вы разговаривали с этой прелестной миссис Клэвленд? Вы знакомы с ней? Говорят, принц Алим безумно влюблен в нее. Об этом говорил весь Париж весной. Теперь они встретились здесь. Как романтично! Английские женщины очень смелые. Я не доверяла бы египтянину. Но, может быть, она выйдет за него замуж? Может ли англичанка выйти замуж за магометанина? Он замечательно красив, не правда ли? Как вам нравится мистер Клэвленд? Он очень симпатичный. Она, наверно, разведется с ним. Очень жаль, но иметь мужа, который любит другую женщину, это - трагедия. Я бы сошла с ума!

- Я не знал, что миссис Клэвленд хочет развестись со своим мужем, - с усилием произнес Сфорцо.

У него захватило дыхание, и он старался не глядеть на мадам Дартуа, чтобы не выдать своего волнения. Он никогда не думал, что Каро может быть свободной. Он достал портсигар и закурил папиросу.

Мадам Дартуа продолжала с легким смехом:

- О, это всем известно. Он увлекся другой женщиной, все знали о его связи. Его жена очень спокойно отнеслась ко всему, с гордостью и большим достоинством оставила его и уехала путешествовать с миссис Тэмпест. Теперь миссис Клэвленд одинока, и принц сможет утешить ее.

Сфорцо машинально слушал легкую болтовню мадам Дартуа.

Ни на чем не основанные гнев и раздражение против хорошенькой француженки росли в нем, но вскоре сменились сожалением и болью, когда он вспомнил, как Каро должна была страдать от измены мужа. Может быть, лишь в этот час он понял всю глубину своей страсти к ней.

Сфорцо сидел неподвижно, рассеянно слушая поток веселых слов, и наклонил голову так, что его длинные ресницы бросали легкую тень на его загорелые щеки. Почувствовав на себе неожиданно чей-то взгляд, он поднял глаза и встретился с глазами Гамида эль-Алима, в которых прочел выражение ненависти и торжества.

Рабун Бей подавил зевоту. Он надеялся, что старик не начнет длительных философских рассуждений, и, чтобы предупредить готовящуюся речь, мягко спросил:

- Что ваша светлость может сказать относительно моей дочери Фари?

Рассеянный взгляд Гассейна скользнул по лицу Рабун Бея. Гассейн был смущен слухами о том, что Гамид увлекается белой женщиной. Намек Рабуна заслужил его одобрение. Гамиду пора было жениться. Эта женитьба должна заставить Гамида забыть о его новом увлечении.

- Как вы думаете, друг мой, нельзя ли ускорить свадьбу вашей дочери с моим дорогим сыном?

Рабун не пытался скрыть своей радости, он даже начал заикаться от удовольствия.

Гассейн становился все любезней и заговорил о свадебных преподношениях и приданом. Оба решили, что свадьба будет отпразднована по возможности скорее.

Выслушав торжественные, напыщенные рассуждения Гассейна, Рабун Бей оставил его.

Гассейн позвал слугу и велел ему прислать Цахилиноса. Молодой секретарь побаивался старика и повиновался ему беспрекословно. Цахилинос пришел тотчас же. Он молча вглядывался в темное, суровое лицо старика.

- Что вы можете сказать мне? - спросил Гассейн эль-Алим, внимательно рассматривая грека.

- Ваша светлость, принц Гамид вчера обедал с белой женщиной на террасе Шепхэрд-отеля. Затем он уехал и вернулся на рассвете.

- Он вернулся на рассвете от англичанки? - резко прервал Гассейн.

- Нет, нет! Он провел ночь в кафе "Брижон" с танцовщицей Мерседес.

Гассейн эль-Алим издал звук, выражавший презрение:

- Вы думаете, что принц Алим увлечен англичанкой?

Цахилинос повел плечами:

- О ваша светлость, в Париже об этом говорили. Теперь она собирается развестись со своим мужем.

Гассейн сурово посмотрел на него и отрезал:

- Можете идти.

Цахилинос поклонился и ушел.

Луч света, проникавший через ставни, падал на ковер. Гассейн непрерывно глядел на золотую полоску. Гамид и раньше увлекался белыми женщинами, но его увлечения продолжались недолго. Но с этой женщиной он встречался в Париже, а теперь она приехала в Каир.

Гассейн поднялся, подошел к окну и стал глядеть на улицу сквозь резьбу ставен. С невыразимым презрением он глядел на оживленную улицу с вереницей автомобилей, сетью телеграфных проволок, высокой линией домов. Он ненавидел цивилизацию, все, что было связано с ней и что она дала миру.

Он вспомнил о своей юности... О тех днях в пустыне, проведенных на свободе в битвах или отдыхе. Он вспомнил чувство, которое он испытывал, сидя на лошади, когда он несся с громким криком по простору.

Проехал автомобиль. В нем сидел его сын, управляя машиной, и рядом с ним молодая женщина. Автомобиль замедлил ход, и Гассейн успел разглядеть ее лицо, затем машина исчезла в водовороте уличного движения.

Дикий гнев исказил резкие черты Гассейна. Его сын, такой сильный, красивый и гордый, увлекся этой белой женщиной.

- Гамид должен жениться на Фари, и чем скорей, тем лучше. Нельзя медлить! - прошептал старик.

ГЛАВА XIV

Автомобиль привез их в пустыню, представшую перед ними в знойном золотом сиянии.

Каро всегда видела пустыню лишь издали. Теперь Гамид показал ей все ее величие. Они были одни в золотом мареве, которое окружало их со всех сторон.

Гамид прервал молчание:

- Вот там, на севере, проходят большие караваны, - указал он ей.

"Большие караваны". В этих словах заключалось все очарование Востока, вся история его тысячелетий.

- Я хотела бы жить в пустыне, хоть ненадолго, - сказала Каро, - вернее, проехать по ней на верблюде, отдыхать в паланкине.

Гамид обернулся к ней с интересом. Его опущенные веки скрывали выражение его глаз.

- Почему же нет? - спросил он весело, закуривая папиросу. - Почему же нет? - повторил он. - Я легко могу устроить все. Вы можете поехать в сопровождении вашей горничной.

- Вы думаете? - спросила Каро, а затем рассмеялась: - Это было бы так чудесно! Словно сон. Но это невозможно.

- Почему же? - спросил Гамид.

Каро пожала плечами:

- К сожалению, это возможно лишь в книгах, герои которых не возвращаются. Они или остаются там, или гибнут, затерявшись в песках.

Она оглянулась со смехом:

- Они теряют даже своих проводников.

- С вами этого никогда не случится, - спокойно сказал Гамид. - Я все приготовлю и устрою.

- Такое путешествие было бы сном, - мягко сказала Каро, - чудным сном покоя и одиночества.

Гамид подошел к ней и остановился так близко от нее, что она почувствовала его горячее дыхание, его сдержанное волнение. В ней проснулось чувство невольного беспокойства, которое всегда испытывает женщина в присутствии мужчины, когда она знает, что он любит ее.

После паузы он спросил с тайным вызовом в тоне:

- Почему вы ищете покоя?

Его слова напомнили ей о Джоне, его любви к Виктории, его радости при мысли о предстоящей свободе. Она больше не видела Джона, но знала, что он должен был уехать, может быть, уже уехал.

- Почему вы ищете покоя? - повторил Гамид.

Она не ответила. Наступила пауза.

Затем он сказал, указывая хлыстом на восток:

- Слушайте!

В отдалении совершенно ясно раздавался звук возносящихся к небу вечерних молитв. Ясный свет проходящего дня падал на их лица, заливая багровыми полосами вечернее небо и золотую даль пустыни.

Гамид посмотрел на нее, и в его глазах отразилось чувство, наполнявшее его душу.

Было уже поздно, когда они вернулись в отель.

Каро отправилась в свою комнату, но по дороге, ей навстречу, поднялся Джон, сидевший в одном из удобных кресел большого вестибюля. Она подождала, чтобы он подошел к ней, и ей было странно встретиться с ним здесь как с чужим.

Он приблизился к ней, какой-то смущенный, и в голосе его звучала неловкость, когда он сказал:

- Послушай, Каро, я хотел сказать тебе... Надеюсь, ты не обидишься и правильно поймешь меня, но дело вот в чем. Ты не должна так часто встречаться с этим египтянином. Ходят слухи, которые я не могу передать тебе, но ты должна верить мне; я думал, что ты сама поймешь...

- Что? - спросила Каро с легкой улыбкой.

Джон покраснел:

- Ты знаешь, что я хочу сказать. Женщине, занимающей известное положение в обществе, не подобает так часто встречаться с египтянином, будь он даже принцем.

Под маской насмешливого безразличия Каро скрывала резкое раздражение и гнев.

- Твоя забота обо мне очень трогательна, но совершенно лишняя, - медленно произнесла она.

Джон сердито усмехнулся:

- Я мог предвидеть, какой ответ получу от тебя! Я хотел... О, я не знаю... Мне все равно. Я уезжаю завтра. Прощай!

Несмотря на гнев и раздражение, в сердце Каро слово "прощай" отозвалось болью. Прощаться с ним здесь, в отеле, таким образом, после всего, что было в прошлом!

- Прощай, - сказала она машинально.

Джон взял ее руку и смущенно произнес:

- Каро, я не хотел тебя обидеть, я хотел лишь предупредить тебя...

Он ушел и исчез в темноте звездной ночи, словно оставив позади себя все прошедшие годы и готовясь начать новую жизнь.

Каро увидела его стройную фигуру из окна своей комнаты и на короткое мгновение была готова позвать его, согласиться на примирение. Свет фонаря проехавшего мимо автомобиля упал на его лицо, и она знала, что он улыбается.

Ужасное чувство одиночества охватило ее.

ГЛАВА XV

Сфорцо обедал со своим братом в прохладном зале ресторана, переполненного изысканной публикой. На столике стояли красные цветы и лампочка под красным абажуром. Посетители ресторана поглядывали на них и тихим шепотом передавали друг другу, что высокий, стройный, темноволосый человек за изящным столиком был знаменитый Эссекс.

Роберт откинулся на спинку стула:

- Я лишь вчера вернулся из моего путешествия по пустыне, где я нашел новый оазис. Скажи, Джиованни, ты знаешь принца Гамида эль-Алима?

- Да.

- Говорят, он ухаживает за прекрасной миссис Клэвленд, которая разводится со своим мужем.

Сфорцо прервал его движением руки.

- Ты хорошо обо всем осведомлен, - холодно заметил он.

Роберт рассмеялся веселым, мальчишеским смехом:

- Я хорошо осведомлен обо всем, что творится здесь.

Бросив внимательный взгляд в залу ресторана, он быстро спросил:

- Кто эта красивая женщина, которая вошла одна?

Сфорцо знал, не оборачиваясь, что это была Каро. Он оглянулся машинально. Конечно, это вошла она.

- Боже мой, какая красавица! - продолжал Роберт. - Такая молодая и прелестная, как весна, как распустившийся цветок. Ты знаком с ней, Джиованни?

- Это миссис Клэвленд, - спокойно ответил Сфорцо.

У Роберта вырвалось восклицание удивления:

- Миссис Клэвленд, за которой ухаживает Гамид эль-Алим?

- Да, - медленно подтвердил Сфорцо.

Его сердце так сильно билось, что у него захватило дыхание.

- Говорят, что он безумно влюблен в нее. Они каждый день уезжают верхом в пустыню. Я думаю, что он хотел бы жениться на ней, но это невозможно, - продолжал младший брат, не замечая волнения старшего.

Сфорцо принудил себя к спокойствию.

- Почему? - спросил он.

Роберт посмотрел на него и рассмеялся:

- Мне кажется невозможным, чтобы такая женщина, чуткая и утонченная, могла выйти замуж за араба. Ты, кажется, знаком с ней, Джиованни?

- Да, - повторил Джиованни. - Познакомить тебя с ней?

Они подошли к столику Каро, которая посмотрела на них, улыбаясь.

"Она хорошо относится к старине Джиованни", - решил Роберт, и его предубеждение, испытываемое им по отношению к ней, сразу исчезло.

Сфорцо представил Роберта, и они решили выпить кофе вместе.

- Я очень рад видеть вас, миссис Клэвленд, - сказал Роберт любезно. - Джиованни и я начали скучать в обществе друг друга.

- Мы так часто встречаемся, - заметил Сфорцо серьезно.

Он чувствовал огромную радость при виде ее, радость, смешанную с острым страданием. Он никогда не думал о том, что Каро может стать свободной, а теперь известие о ее разводе не радовало его. Если Роберт сказал правду и она действительно была увлечена Гамидом эль-Алимом?

Под маской холодного равнодушия он испытывал такое чувство, словно палящее пламя коснулось его сердца. Оно вызывало в нем бешенство, несвойственное его натуре. При мысли о Гамиде в нем с такой силой проснулась жажда убийства, что у него пересохло в горле и сжимались руки. Огромным усилием воли он овладел собой.

Каро рассказывала о пустыне. Звук ее голоса успокаивал его, как тихое журчание серебристого ручейка. Он посмотрел на нее, любуясь ее тонкими руками. У нее были такие красивые, белые руки, такая нежная, стройная шея. Сфорцо подумал, что не видел еще ни одной женщины с такой ослепительно белой кожей, выглядевшей еще белее от черных кружев платья.

Когда он смотрел на ее нежную шею, он невольно вспомнил слова из какой-то японской поэмы: "Солнечный луч, упавший на лепестки цветка, - это словно поцелуй возлюбленного, коснувшийся уст любимой женщины".

Шея Каро была белая и нежная, как цветок. Чьи поцелуи касались ее? Ее мужа? Этого легкомысленного, самодовольного мальчишки? Или... Он не мог дальше думать об этом. Образ ненавистного лица Гамида встал перед ним, лишая его спокойствия и самообладания.

Вскоре он и Роберт проводили ее к лифту и остановились внизу в вестибюле. Каро посмотрела сквозь стеклянные двери, ведущие наружу.

- Какая дивная ночь, - сказала она, и неясная нотка тоски прозвучала в ее голосе.

Роберт быстро предложил:

- Не хотите ли отправиться с нами на прогулку? Пешком или вы предпочитаете проехаться в автомобиле?

Каро согласилась и послала слугу к Сариа, чтобы она принесла ей манто.

Сариа явилась, неся манто из светло-синего шелка, опушенного темным мехом.

После знойного дня наступил дивный, прохладный вечер.

Даже Сфорцо забыл свои мучительные мысли и поддался очарованию и тишине южной ночи. Каро шла между Робертом и Сфорцо. Он никогда не думал, что любовь может так заполнить жизнь, заставить забыть обо всем остальном, кроме любимой женщины. Целыми днями он мечтал о встрече с ней. Теперь она была здесь, около него, и ее близость, ее присутствие казались ему сном.

Роберт рассказывал о пустыне, а Каро внимательно слушала его. Он рассказывал о знойных золотых днях, проведенных среди желтых безбрежных песков, о серебристом сиянии лунных ночей, о медленном шаге караванов, идущих по пустыне.

Внезапно тон его изменился, какая-то нотка презрения прозвучала в нем, когда он упомянул о Гамиде эль-Алиме.

- Да, я слышал о нем. Он прекрасно ездит верхом, не правда ли?

После небольшой паузы он добавил:

- Вы не были в его вилле? У него чудесная вилла, парусная барка на Ниле, обставленная со всевозможной роскошью. Его отец, старый шейх Гассейн эль-Алим, предпочитает жизнь в пустыне, ненавидит все чужеземное и живет как истый мусульманин.

- Какой образ жизни ведете вы, мистер Эссекс?

Роберт рассмеялся:

- Образ жизни варвара. Я очень романтичен, миссис Клэвленд. Я - настоящий кочевник, любящий простор, вольное звездное небо и очарование пустыни.

Они шли по узкой, извилистой улице, освещенной слабым мерцанием фонарей, лишь изредка встречая прохожих.

Каро испытывала странное чувство, словно шла во сне. Ее сердце сильно билось. Молчание Сфорцо удивляло ее, какое-то необъяснимое разочарование закрадывалось в ее душу. Издали доносился шум большого города, кипевшего ночной жизнью.

У дверей отеля оба брата простились с ней, поцеловав ей руку.

Оливия Уэдсли - Песок (Sand). 1 часть., читать текст

См. также Оливия Уэдсли (Olive Wadsley) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Песок (Sand). 2 часть.
Когда Каро обернулась к Сфорцо, чтобы проститься с ним, она остановила...

Пламя (The flame). 1 часть.
Пер. с англ. А. и Л. Картужанских ГЛАВА I Есть пламя, которое пожирает...