Уильям Мейкпис Теккерей
«Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 5 часть.»

"Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 5 часть."

Бэйнис размышлял потом, как настойчива его жена, как всю жизнь она добивалась постоянно чего хотела до того, пока, наконец, поработила его совершенно. Он будет сопротивляться день, она будет биться год, всю жизнь. Если она возненавидит кого-нибудь, это чувство вечно живёт в ней. Ея желание управлять никогда не умирает. Какую жизнь заставит она теперь вести бедную Шарлотту! Как только отец выйдет из дома, так начнутся мучения девушка - Бэйнис это знает. Он знает как его жена умеет мучить. Он притаился под одеялом; а то если она узнает, что он ни спит, настанет его очередь терпеть пытку.

"Бедное дитя! какую жизнь будет она вести у матери! думает генерал. "Она не будет иметь покоя ни днем, ни ночью, пока не выйдет за того, кого выберет её мать и грудь у ней слабая - Мартен там говорит - её нужно лелеять и успокоить, а хорошо будет успоковать её мать!"

Тут прошлое возстаёт перед тревожной памятью старика. Его Шарлотта представляется ему опять ребёнком, смеющимся на его коленах, играющим его мундиром когда он возвращается домой с парада. Он вспомнил, как она была больна горячкою и не хотела принимать лекарство ни от кого, кроме его; как, молчаливая с матерью, она с ним не умолкала болтать и болтать. Пораженный угрызениями старик, не слёзы ли струятся по твоему старому носу? Полночь. Мы видеть не можем. Я рад, если Бэйнис несчастен. Старик, старик, как смеешь ты обливать кровью нежную грудь этого ребёнка? На следующее утро лицо его, такое же злое, как у его жены. А она, прослушивая уроки детей, бранила их всё время. А когда Шарлотта вышла с красными глазами и без малейшего румянца на щеках, в выражении лица её было что-то такое, заставившее мать воздержаться от брани. Девушка целый день была в лихорадочном состоянии; из глаз её сверкало пламя.

Виновный отец, преследуемый угрызениями, рано убежал из дома и прочитал все газеты у Галиньяни, ничего не поняв в них. Безумно пренебрегая издержками, он бросился в одну из роскошнейших рестораций в Палэ-Рояле; но все роскошные блюда, поданные ему, не могли прогнать забот, или возбудить апетит. Тогда несчастный старик отправился смотреть балет. Напрасно. Розовые нимфы не имели для него ни малейшей привлекательности. Он всё видел перед собою девушку с грустными глазами - его Ифигению, которую он пронзал кинжалом. Он пил грог в кофейных на возвратном пути домой. Напрасно, напрасно, говорю я вам! Старая жена дожидалась его, удивляясь необыкновенному отсутствию своего властелина. Она не смела сделать ему выговор, когда он воротился. Он был бледен; глаза его были свирепы и налиты кровью, Когда у генерала было это особенное выражение в лице, Элиза Бэйнис трусила и молчала.

Мэк, обе сестры и полковник Бёнч играли в вист, когда вошол генерал. Мистрисс Бэйнис увидала по лицу его, что он прибегал к спиртуозным напиткам, со она не осмелилась ничего сказать. Тигр в лесу не мог быть свирепее Бэйниса иногда.

- Где Шарлотта? спросил он страшным голосом.

- Шарлотта легла спать, сказала её мать, козыряя.

- Огюст, водки! горячей воды!

Вмешалась ли Элиза Бэйнис, хотя знала, что муж пил уже довольно много? Нет, мистрисс Бэйнис после своего преступления кротка и смиренна. Она почти убила свою дочь, заставила Филиппа терпеть пытку, но она вежлива ко всем. Она ни слова не сказала полковнице Бёнч о вчерашней вспышке. Она разговаривает с своей сестрой Эмили о Париже, о модах. Она улыбается всем жильцам за столом. Она благодарит Огюста, когда он служит ей за обедом, и говорит баронессе.

- Ah, madame, que le boeuf est bon aujouidlmi, rien que j'aime comme le potolon.

О! старая лицемерка! Но я всегда eё ненавидел и говорил, что её весёлость отвратительнее ей гнева. Да, лицемерка! но за столом была еще другие лицемеры, как вы услышите сейчас.

Когда Бэйнис нашол случай поговорить незаметно, как он думал, с баронессой, несчастный преступник спросил её о здоровьи Шарлотты. Мистрисс Бэйнис покрыла козырем старшую червонку своего партнёра в эту минуту, и сделала вид будто не примечает и не слышит ничего.

- Ей лучше; она спит, сказала баронесса.- Но доктор Мартен прописал ей успокоительное лекарство.

А что, если я вам скажу, что кто-то взял от Шарлотты письмецо и заплатил маленькому савояру пятнадцать су, чтобы отнести это письмецо? Что, если я скажу вам, что тот, к кому было адресовано это письмо, тут же написал ответ, адресованный, разумеется, баронессе? Я знаю, что это очень дурно, но я полагаю, что рецепт Филиппа принёс столько же пользы, сколько и рецепт доктора Мартена, и не сердитесь на баронессу за то, что она советовалась с врачом не имевшим диплома. Не читайте мне нравоучений, сударыня, о нравственности и дурного примера молодым людям. Даже в ваших зрелых летах, и с вашими милыми дочерьми, если ваше сиятельство едете слушать "Севильского Цирюльника", кому вы сочувствуете: Бартоло или Розине?

Хотя мистрисс Бэйнис была очень почтительна к своему мужу и притворным смирением старалась успокоить его, генерал мрачно и угрюмо смотрел на подругу своей жизни; её приторные улыбки уже не были приятны для него. Он отвечал короткими: "А и О" на её замечания. Когда мистрисс Гели с сыном и с дочерью приехала во вторый раз с визитом к Бэйнисам, генерал рассердился и закричал:

- Не-уже-ли, Элиза, ты будешь принимать гостей, когда наша бедная дочь больна? Это безчеловечно!

Испуганная женщина не осмелилась возражать. Она до того была испугана, что не бранила даже младших детей. Она взяла работу и плавала украдкой. Их невинные вопросы и смех пронзали и наказывали мать.

К другим дамам, к мистрисс Мэк-Гиртер и к мистрисс Бёнч, хотя оне были против него и откровенно объявляли своё мнение в день знаменитой битвы, генерал был досадно вежлив и любезен. Вы слышали, что мистрисс Мэк имела сильное желание купить новую парижскую шляпу, чтобы явиться с надлежащим блеском на прогулке в Туре? Маиор, мистрисс Мэк и мистрисс Бёнч собирались в Палэ-Рояль (где Мэк-Гиртер заметил какия-то прелести в угловой лавке в стеклянной галерее). Бэйнис вскочил и сказал, что и он тоже пойдёт, прибавив:

- Вы знаете, Эмили, я так давно обещал вам шляпку!

Все четверо ушли, а Бэйнис не предложил жене присоединиться к обществу, хотя её лучшая шляпка находилась в ужасном состояния с раздерганными перьями, с измятыми лентами, с полинялыми цветами. Эмили, конечно, сказала сестре:

- Элиза, хочешь идти с нами? Мы сядем в омнибус на углу, он высадит нас у самых ворот.

Но при этом неудачном приглашения Эмили, на лице генерала появилось такое свирепое выражение, что Элиза Бэйнис сказала;

- Нет, благодарю, Эимили, Шарлотта всё еще нездорова, и я... я может быть понадоблюсь дома.

И общество отправилось без мистрисс Бэйнис и находилось в отсутствия необыкновенно долгое время, и Эмили Мэк-Гиртер воротилась в новой шляпке - чудной шляпке, зелёной бархатной с розовыми бутонами и с райской птицей, клевавшей великолепный букет мака, колосьев, винограда. Генеральша Бэйнис должна была встретить сестру в этой новой шляпке, согласиться, что генерал поступил очень мило, слышат как всё общество заходило к Тортони и ело мороженое, а потом уйти наверх в свою комнату и взглянуть на свою старую изношеную шляпку. Это унижение Элиза Бэйнис должна была вынести молча и даже с улыбкой ка лице.

Вследствие обстоятельств, выше изложенных, мисс Шарлотте было гораздо лучше. Когда её папа воротился из Палэ-Рояля, он нашол ее сидящею за диване в комнате баронессы, бледною, но с привычно кроткою улыбкой. Он поцаловал её и обласкал многими нежными словами. Он, кажется, даже сказал ей, что он никого на свете не любил так, как свою Шарлотту. Он никогда не захочет добровольно огорчить её, никогда! Она была счастьем всей его жизни! Получше картину представляли этот раскаявшийся старик и дочь, обнимавшая его, чем мистрисс Бэйнис, глядевшая на свою старую шляпку. В разговоре Бэйниса с дочерью ни слова не было сказано о Филиппе, но ласки и нежные слова отца внушили надежду Шарлотте.

- Когда папа уходил, говорила она после своей приятельнице: - я пошла за ним, намереваясь показать ему письмо Филиппа; но у дверей я увидала мама, сходившую с лестницы; у ней был такой страшный вид, что я испугалась и воротилась.

Я слышал, что некоторые матери не позволяют своим дочерям читать сочинения этого смиренного автора, чтобы не заимствовали "опасных идей". Милостивые государыни, давайте им читать что хотите, что считаете наиболее приспособленным к их юным понятиям, но умоляю вас быть кроткой с ними. Я никогда не видал нигде родителей в лучших отношениях с детьми, как в Соединенных Штатах. А почему? потому что детей балуют. Говорю вам, приобретите доверие ваших детей, прежде чем наступит день непослушания и независимость, после которого любовь не возвращается.

Когда мистрисс Бэйнис вошла в дочери, только-что нежно целовавшей отца, трепещущая улыбка и слёзы примирения исчезли с губ и глаз девушки. Глаза её опять сверкнули лихорадочным блеском, а сердце забилось с опасной быстротой.

- Как ты себя чувствуешь теперь? спросила мама своим густым голосом.

- Всё также, отвечала девушка, начиная дрожать.

- Оставьте её, вы волнуете её! вскричала хозяйка, входя за мистрисс Бэйнис.

Эта грустная, униженная, брошеная мать уходит от дочери повесив голову. Она надевает старую шляпку и идёт гулять в Элисейские Поля с своими младшими детьми и не закричала на мальчиков, когда они начали карабкаться на дерево, хотя сторож велел им сойти. Она накупила для них пряников. Вынув их изо рта, они указали на великолепную коляску мистрисс Гели, ехавшую из Булонского Леса в город. Огюст собирался звонить в обеду, когда мистрисс Бэйнис воротилась домой.

Между тем тётушка Мэк-Гиртер сделала визит мисс Шарлотте в повол шллике, которую генерал, отец Шарлотты, купил ей. Эта щегольская шляпка послужила поводом к приятному разговору между тёткой и племянницей, которые очень любили друг друга, и все подробности в шляпке были внимательно рассмотрены. Шарлотта помнила какое старьё было на голове у её тётки, Шарлотта помнила старую шляпку и смеялась, когда мистрисс Мэк описывала как папа, возвращаясь домой в фиакре, непременно захотел выкинут ее из окна на дорогу, где старый ветошник подцепил ее своим железным крюком, надел на свою голову и пошол дальние, ухмыляясь. При этом рассказе Шарлотта смеялась так весело и счастливо, как в прежние дни; и нет никакого сомнения, что бедная девушка и её тётка много цаловадись.

По Палэ-Роялю общество прогуливалось попарно. Маиор вёл под-руку мистрисс Бёнч (которая знала хорошо лавки в Палэ-Рояле) и генерал за ними с своей свояченицей.

В эти время между отцом и тёткою Шарлотты происходил разговор очень важный для интересов молодой девушки.

- Ах Бэйнис! как жаль милую Шарлотту! сказала со вздохом мистрисс Мэк.

- Да, жаль, Эмили, сказал генерал печальным тоном.

- Мне грустно смотреть на вас, Бэйнис, и Мэку тоже. Мы так долго разговаривали об этом вчера. Вы ужасно страдаете, и весь грог на свет не вылечит вас, Чарльз.

- Точно, сказал генерал. - Видеть как страдает этот ребенок, сердце у меня раздирается. Она была таким добрым, таким кротким, таким послушным, таким весёлым ребёнком, и...

И из глаз генерала, которыми он уже давно мигал с чрезвычайной быстротой полились слёзы.

- Мой милый Чарльз, вы всегда были так добры, сказана Эмили, гладя руку, на которой покоилась её рука. - А моя маленькая Шарлотта чудо какая милочка! Вы сами никогда не сделали бы этого! И посмотрите что вышло! Мэк только вчера рассказал мне. Ах, вы кровожадный человек! Две дуэли - и Мэк какой горячий! О Чарльз Бэйнис! я дрожу при мысли об опасности, от которой избавились мы все! Ну, если бы вас принесли домой к Элизе - или милаго Мина принесли ко мне убитого этою рукою, на которую опираюсь я? О! это ужасно, ужасно! Все мы грешники, Бэйнис!

- Смиренно прощу прощения, что я мог подумать о таком великом преступлении. Я прошу прощения, сказал торжественно генерал, очень бледный.

- Если бы вы убили Мэка, имели ли бы вы когда-нибудь покой, Чарльз?

- Нет, не думаю. Я не заслуживал бы этого, отвечал с сокрушением Бэйнис.

- У вас доброе сердце. Это не вы это сделали. Я знаю, кто это сделал. У ней всегда был ужасный характер. Я и теперь еще не могу простить ей, как она мучила эту бедную Луизу, которая умерла. Бедная страдалица! Элиза не отходила от её постели и мучила её до последнего дня. Видали вы, как она обращалась с служанками в Индии?...

- Не говорите ничего более. Мне известен характер моей жены. Богу известно, что я страдал довольно! сказал генерал, повесив голову,

- Не-уже-ли вы намерены совсем ей уступить? Я говорила Мэку вчера: "Мэк, не-уже-ли он намерен уступить ей совсем? В Военном списке лет имени человека храбрее Чарльза Бэйниса, а моя сестра Элиза совершенно управляет им". Нет, если вы захотите поставить на своём, я знаю по опытности, что Элиза уступит. Ведь вам известно, Бэйнис, что у нас много было ссор.

- Конечно, я знаю, сознался с улыбкой генерал.

- Иногда она одерживала верх, а иногда и я, Бэйнис! Но я никогда не уступала, как вы, без борьбы, никогда, Бэйнис! И мы с Мэком приходим в негодование, когда видим как вы уступаете ей.

- Полно, полно! Я думаю вы доказывали мне часто, что я под башмаком у моей жены, сказал генерал.

- И вы уступаете не только за себя, но жертвуете вашей милой дочерью, бедной страдалицей...

- Молодой человек нищий! вскричали генерал, закусив губы.

- Чем были вы, чем был Мэк, когда мы венчались? Кроме жалованья у нас было немного? Мы жили как могли, любя друг друга, слава Богу! А вот теперь мы никому ничего не должны, а у меня еще сейчас будет и новая шляпка!

- У вас доброе сердце, Эмили! сказал генерал.

- И у вас доброе сердце, Чарльз, и я намерена обратиться к нему и предлагаю...

- Что?

- Я предлагаю...

Но тут они попали в такую толпу, что нам уже никак нельзя было слышать их разговор.

Но разговор Бэйниса с его свояченицей можно угадать из того разговора, который происходил потом между Шарлоттой и её тёткой. Шарлотта не вышла к обеду: она была слишком слаба. Хороший бульон и крылышко цыплёнка подали ей в её комнату, где она лежала целый день. За десертом, однако, мистрисс Мэк-Гиртер взяла прекрасную кисть винограда и румяный персик и отнесла это к племяннице. Свидание их следует описать подробно, хотя оно происходило без свидетелей.

С того самого вечера, когда происходила ссора, Шарлотта знала, что тётка на её стороне. Взгляды мистрисс Мэк-Гиртер и выражение её доброго, пригожаго лица, говорило девушке о сочувствии. Мисс Шарлотта уже не бледнела, не бросала сердитых взглядов, а могла даже сказать шутя:

- Какой чудный виноград! Вы верно сняли его с вашей шляпки!

- Что же это не не съела твоего цыплёнка, моя милая? Какая добрая эта баронесса! Я люблю ей. Какие прекрасные обеды она даёт; не понимаю как она может за эти деньги?

- Она была очень-очень добра во мне; я люблю её всем сердцем! вскричала Шарлотта.

- Бедняжечка! у нас у всех есть свои испытания, а твои начались, душа моя!

- Да, тётушка.

- Моя милая, когда мы ходили с твоим папа покупать шляпку, мы имели большой разговор о тебе.

- Обо мне, тётушка?

- Он не хотел взять мама, он хотел идти со мной одной. Я догадываюсь, что он хочет поговорить о тебе; и как ты думаешь, что он сказал? Милая моя, ты была слишком здесь взволнована. Вы с своей мама, вероятно, будете в несогласии несколько времени. Она будет таскать тебя по балам и вечерам и представлять тебе изящных кавалеров.

- О! я их ненавижу! вскричала Шарлотта.

Бедный Гели Уальсингэм! чем он заслужил ненависть?

- Не мне говорить дочери про мать. Но ты знаешь, у твоей мама своя манера. Она захочет, чтобы ты ей повиновалась; она не даст тебе покоя; она всё будет твердить своё. Ты знаешь, как она говорит о... об одном молодом человеке? Если она увидит его, она будет с ним груба. Твоя мама может бывать иногда груба - это я должна сказать о моей родной сестре. Пока ты останешься здесь...

- О, тётушка! тётушка! не увозите меня отсюда! не увозите меня отсюда! вскричала Шарлотта.

- Милая моя, ты боишься своей старухи-тётки и твоего дядю Мэка, который так добр и всегда любил тебя? У маиора Мэк-Гиртера есть своя воля, но я, разумеется, не намекаю ни на кого. Мы знаем как удивительно поступил один человек с вашим семейством, а с этим человеком поступили самым неблагодарным образом, хотя, разумеется, я не намекаю ни на кого. Если ты отдала свое сердце величайшему благодетелю твоего отца, не-уже-ли ты думаешь, что я или дядя Мэк будем ссориться с тобою за это? Когда Элиза вышла за Бэйниса, он был бедным офицером тогда, моя милая, а у моей сестры не было ни богатства, и красоты: разве она, не поступила против желания нашего отца? Но она говорила, что она совершеннолетняя, что она может поступать как хочет, и заставила Бэйниса жениться на себе. Почему ты боишься приехать к нам, душечка? Ты здесь ближе к одному человеку, но разве ты можешь видеться с ним? Твоя мама не пустит тебя из дома, а будет следовать за тобою как тень. Ты можешь писать к нему... Не говори мне, дитя! Разве я сама не была молода; и когда у Мэка вышли неприятности с папа, разве Мэк не писал ко мне, хотя он терпеть не может писать письма. Твой бедный дедушка так на меня рассердился раз, когда нашол у меня письмо, что приколотил меня своим хлыстом - меня, взрослую уже девушку!

Шарлотта, у которой был превесёлый характер, в другое время расхохоталась бы над этим признаниемь, но теперь она была слишком взволнована приглашением тётки оставить Париж. Оставить Париж! лишиться возможности видеть своего друга, своего защитника! Если его не было с нею, то он был по-крайней-мере близь неё - да, всегда близь нея. В ту ужасную ночь, когда она была в отчаянии, разве её защитник не явился выручать её? О! милейший и храбрейший! о нежнейший и вернейший!

- Ты меня не слушаешь, бедное дитя! сказала тётушка Мэк, ласково смотря на племянницу. Послушай еще раз.

И, сев на кушетку возле Шарлотты, тётушка Эмили прежде поцаловала полненькие щочки девушки, а потом начала шептать ей на ухо,

Никогда никакое лекарство не было так действительно, как тот чудный бальзам который тётушка Эмили вливала в ухо племяннице. Какой нежный румянец выступил на щеках, и нежные губки вскричали: "О милая, милая тётушка!" а потом начала цаловать доброе лицо тётки. Когда вы едете? Завтра, тетушка, n'est ce pas? О! z совсем здорова! Я сейчас пойду укладываться, вскричала молодая девушка. - Doucement. Папа знает об этом плане. Он даже сам предложил его.

- Милый, добрый папа! воскликнула мисс Шарлотта.

- Но если ты будешь показыват большое нетерпение, мама, может быть, не согласится. Сохрани Бог, чтобы я советовала дочери притворяться, но при настоящих обстоятельствах, душенька... По-крайней-мере я признаюсь, что случилось между Миком и мной. Я не боялась хлыста папа! я знала, что он не больно прибьёт. А Бэйнис не прибьёт даже мухи! Он очень жалеет о том, что наделал он - он сказал мне это, когда мы выходили из лавки. Мы встретили одного человека возле Биржи. Как он был грустен, но и как красив. Я поклонилась ему и послала поцалуй рукою. Папа не мог пожать ему руки, потому-что нёс ною старую шляпу. Какая у него большая борода! Он походил на раненого льва. "Ах, сказала я твоему папа, "это вы ранили его, Чарльз Бэйнис". "Я знаю это, сказал твой папа, и не могу спать ночью, а все думаю об этом".

Раз в жизни Шарлотта Бэйнис была счастлива оттого, что был несчастлив её отец.

Итак, генерал не пожал руки Филиппу, но маиор Мэк-Гиртер подошол и подал раненому льву свою лапу и сказал:

- Мистер Фирмин, рад вас видеть! Если вы когда-нибудь приедете в Тур, не забудьте моей жены и меня. Прекрасный день. Больной гораздо лучше! Bon courage!

Вечером Филипп писал свое письмо в гостиннице, когда маленький слуга пришол к нему и сказал, подмигивая:

- Опять эта дама, мосьё Филипп!

- Какая дама? спросил наш умный корреспондент.

- Та старая дама, которая приходила намедни.

- C'est moi, mon ami! вскричал знакомый голос баронессы. Вот письмо, во-первых, но оно не значит ничего. Оно было написано прежде важного известия, доброго известия!

- Какого доброго известия?

- Через два дня мисс едет в Тур с дядей и тёткой. Она взяли места в дилижансе; они ваши друзья. Папа позволяет ей ехать. Вот их визитная карточка. Поезжайте и вы также: они примут вас с отверзтыми объятиями. Что с тобою, сын мой?

Филипп казался необыкновенно грустен. Несчастный джентльмэн, проживавший в Нью-Йорке, прислал на него вексель, и он отдал всё, что у него было, кроме четырёх франков, и должен был жить в доме до следующего жалованья.

- У тебя нет денег - я подумала об этом. Посмотри!

И она подала молодому человеку банковый билет.

- Tiens, il embrasse encore cette vieille! сказал маленький слуга. J'aimerai pas ea, moi, par exemple!..

Глава XXIX.

В ДЕПАРТАМЕНТАХ СЕНЫ, ЛОАРЫ И СТИКСА (НИЖНЯГО).

Наша дорогая приятельница мистрисс Бэйнис страдала от одного из тех припадков панического страха, которые иногда овладевали ею, я во время которых она оставалась послушною вассалкою своего мужа. Мы говорили, что когда физиономия Бэйниса имела известное выражение, жена его знала, что сопротивляться будет бесполезно. Я полагаю, что он имел это выражение, когда объявил об отъезде Шарлолты её матери и приказал генеральше Бэйнис сделал необходимые приготовления.

- Она может остаться несколько времени у своей тетки, говорил Бэйнис.- Перемена воздуха принесет девочке большую пользу. Приготовь же всё нужное ей для зимы, шляпку, платья и тому подобное.

- Разве Шарлотта останется так долго? спросила мистрисс Бэйнись.

- Она так была счастлива здесь, что ты хочешь удержать её, и воображаешь, что она не может быть счастлива без тебя!

Я воображаю, что генерал так угрюмо отвечал подруге своей жизни. Повесив свою старую голову, может быть даже со слезами, струившимеся по щекам ея, мистрисс Бэйнис молча повиновалась своему властелину. Гели Уальсинвгэм приезжал, она звала, что он не приедет больше, и такой прекрасный случай пристроить дочь был пропущен по милости её упрямого, самовольного мужа. Если я долее буду думать об этой несчастной Ниобее, я начну сожалеть об ней.

Генерал проводил отъезжающих до дилижанса. Шарлотта была очень бледна и грустна. Дилижанс покатился и генерал замахал рукою на прощание своим друзьям.

- Чудные лошади! отличной породы, заметил он по возвращении своей жене.

- Право? Скажи пожалуйста, на каком месте в дилижансе сидел мистер Фирмин? вдруг спросила она.

- Ни на каком! свирепо отвечал Бэйнис, вспыхнув.

Хотя эта женщина была молчалива, послушна, ходила повесив голову, однако она показала, что ей известны планы её властелина и зачем была увезена её дочь. Я думаю, она не спала ни минуты эту ночь.

"Шарлотта уехала, думала она. Да; современем он лишит меня повиновения и других моих детей и вырвет их от меня."

А он - то-есть, генерал - между тем спал. В последние дни он имел четыре ужасные битвы - с своей дочерью, с своими друзьями, с своей женой; в последней битве он остался победителем. Каждой из этих битв было достаточно, чтобы утолить ветерана.

Если мы можем заглядывать в двуспальные комнаты и в мысли, таящиеся под ночными чепцами, не можем ли мы заглянуть также в открытое окно дилижанса, в котором молодая девушка сидит возле дяди и тётки? Они может быть спят, но она не спит. Ах! она думает о другом путешествии, из Булони, когда он сидел на империале возле кондуктора. Как билось её маленькое сердечко, когда Мэк-Гиртеры приехали в контору дилижанса! Как она рассматривала другия группы на дворе! как она прислушивалась, когда клрк выкликал имена пассажиров и в каком испуге находилась она, чтобы Филипп не явился, пока она стояла, опираясь на руку отца! Но Филиппа тут не было. Папа поцаловал Шарлотту и грустно простился с нею. Добрая баронесса пришла также проститься с своей милой мисс и шепнула:

- Courage, mon enfant.

А потом прибавила:

- Я принесла вам конфет.

Оне были в маленьком свертке, Шарлотта положила свёрток в свою корзиночку, Дилижанс уехал, и Шарлотта ощупывает свой свёрток в своей корзиночке. Что в ней лежит? Еслибы Шарлотта могла читать сердцем, она увидала бы в этом свёртке - может быть сладчайшую конфетку, a может быть и горчайшую миндалину. Дилижанс ехал и ночью. Дядя Мэк спит. Мне кажется я говорил, что он храпел. Тётка молчала, a Шарлотта сидит печально с своими грустными мыслями и с своими конфетами, a мили и станции летят.

- Угодно этим дамам выйти и выкушать чашку кофе или булочку? кричит наконец трактирный слуга y дверей дилижанса, когда он останавливается в Орлеане.

- Чашку кофе непременно, говорит тётушка Мэк.

- Орлеанское вино хорошо, кричит дядя Мэк.- Выйдем.

- Сюда пожалуйте, говорить слуга.

- Шарлотта, душа моя, хочешь кофе?

- Я останусь в дилижансе. Мне не нужно ничего. Мне ничего не хочется, благодарю вас, сказала мисс Шарлотта.

Как только ушли её родственники в гостинницу Черного Льва, где останавливались дилижансы Лафитта, Кальяра и К., в ту самую минуту, что вы думаете сделала мисс Шарлотта? Она развернула этот свёрток конфет пальцами, которые дрожали - дрожали так, что я удивляюсь, как она развязала узел снурка и открыла свёрток. Она очень равнодушна к конфетам, она видит маленький лоскуток бумажки и собирается читать его при свете каретных фонарей, когда... о! отчего она так вздрогнула?

В то прежнее время два дилижанса ездили в Тур и останавливались почти на однех же станциях. Дилижанс Лафитта и Кальяра останавливались на ужин в гостиннице Чорного Льва в Орлеане, дилижанс Королевской Компании останавливался возле, в гостиннице Французского Экю.

Ну, пока пассажиры дилижанса Королевской Компании ужинали во Французском Экю, один пассажир вышел из дилижанса и подошол к дилижансу Лафитта, Кальяра и К. прямо к тому окну, где мисс Бэйнис старается разобрать свою конфетку. Он подошол - а когда свет фонаря упал на его лицо и бороду - его румяное лицо, его рыжую бороду - о! что что значит крик молодой девицы в дилижансе Лафитта, Кальяра и К.? Она уронила письмецо, которое только что собиралась прочесть. Оно упало в лужу грязи под передним колесом. А человек c рыжей бородой, с приятным счастливым смехом и с трепетом в своём густом голосе, сказал:

- Вам не надо читать. Там только было сказано то, что вы знаете теперь,

В окне дилижанса говорит:

- О, Филипп! О, мой...

Мои что? Вы ни можете слышать слова, потому что серых нормандских лошадей с таким ржанием, криками и ругательствами ямщики подводят к дилижансу, что не удивительно, если вы не расслыхали, не вам и не мне суждено дело это слышать; но может быт вы угадаете смысл слов. Может быть вы вспомните, что в старые, старые годы слышали такой шопот, в то время, когда певчия птички в вашей роще напевали эту песенку очень приятно и свободно. Но это, милостивая государыня, написано в феврале. Птички улетели, ветви голы, садовник смёл листья с аллеи и все это было прошлаго года, вы понимаете? Минуты две Филипп стоял у дилижанса и разговаривал с Шарлоттой в окно, и головы их были совершенно близки. О чом шепчутся эти губы? Ямщики мешают вам слышать, и из гостинницы Чорного Льва выходят пассажиры; тётушка Мэк еще жуёт большой кусок хлеба с маслом. Шарлотта ничего не хочет, милая тетушка благодарствуйте. Надеюсь, что она приютилась в уголок и сладко заснула. Дорогою дилижансы-близнецы проезжают мимо один другаго. Может быть, Шарлотта выглядывает иногда из окна и смотрит на другой дилижанс. Не знаю. Это было уже так давно.

Я был в Туре только в прошлом году и потому не смею распространяться о жизни мистера Фирмина к Туре, чтобы не сделать топографических ошибок. Я читал в одном романе описание Тура. Этот роман написал какой-то Вальтер Скотт, героем этого романа Квентин Дорвард, а героиней Изабелла де-Кроа. Она сидит и поёт: "Ах, граф Гай, час близок". Довольно хорошенькая баллада, но какое неведение, любезный сэр! Какое описание Тура, Литтиха в этой лживой истории! Да, лживое и безтолковое; я помню, что и сожалел, не потому, что это описание не походило на Тур, а потому что Тур не походил на описание.

Итак Квентин Фирмин остановился в гостиннице Фазан, а Изабелла Бэйнис поселилась у дяди, сира Мэка-Гиртера; и я думаю, что мистер Фирмин имел не больше денег в своём кармане, как мистер Дорвард, историю которого шотландский романист рассказывал сорок лет тому назад. Я не могу обещать, что наш молодой английский авантюрист женится на благородной наследнице обширного имения и выйдет с арденским вепрем на поединок; такой вепрь, сударыни, не является в наших современных салонных историях. Других вепрей, не диких, есть множество. Они бодают вас в клубах. Они схватывают вас и прислоняют к фонарным столбам на улицах. Они набегают на вас в парках (Тут игра слов: Boar - вепрь и Boar - скучный человек. Прим. Перев.). Я видел как они после обеда раздирают клыками, подбрасывают наверх все общество. Этих вепрей наш молодой авантюрист мог встретить, как это случается со многими рыцарями. Кто от них избавится? Я помню как один знаменитый человек говорил со мною об этих вепрях часа два сряду, О! ты глупейший знаменитый человек! Ты не знал, что у тебя самого есть клыки, грива и хвост! Мне сдаётся, что на свете есть множество таких вепрей. Я уверен, что маиор и мистрисс Мэк-Гиртер не были блестящи в разговоре. Что делали бы мы с вами, еслибы мы послушали турской болтовни? Как пастор любил играть в карты и ходил в кофейную, какие нелепо-расточительные обеды давали Попджои, как мистрисс Флайтс с этим, маиором карабинерного полка уж слишком...

- Как я мог выносить этих людей? спрашивал себя Филипп, когда говорил об этом впоследствии, а он любил об этом говорить.- Как я мог их терпеть, говорю я? Мэк человек добрый, но я знал, что он ужасно скучен. Ну, а я любила его. Я любил его старые истории. Я любил его старые дурные обеды; кстати, турское вино не дурно, сэр. Мистрисс Мак вы никогда не видали, моя добрая мистрисс Пенденис. Но будьте уверены, что она не понравилась бы вам. А мне она нравилась. Мне нравился её дом, хотя он был сыр, в сыром саду, в котором бывали скучные люди. Мне и теперь было бы приятно взглянуть на этот старый дом. Я совершенно счастлив с моей женой, но я никогда удаляюсь от нея, чтобы с наслаждением пережить опять прежние, старые дни. Не имея ничего на свете кроме жалованья, которое было ненадежно и издержано заранее; не имея никаких особенных планов на будущее время - ей-богу, сэр, как я смел быть так счастлив? Какие мы были идиоты, душа моя, будучи так счастливы! Глупы мы были, что обвенчались. Не говори! Осмелились бы мы повенчаться теперь, имея в кошельке на три месяца содержания? Нас надо бы посадить в дом сумасшедших; вот единственное место годившееся для нас. Мы были нищими, мистрисс Шарлотта, и вы знаете это очень хорошо!

- О, да! Мы поступили очень дурно, не правда ли, мои душечки! отвечает мистрисс Шарлотта и принимается цаловать двух малюток, играющих в её комнате, как будто эти малютки имеют какое-нибудь отношение к аргументу Филиппа, что тот человек, который не имеет средств содержать жену, не имеет право жениться.

Итак на берегах Лоары, когда у Филиппа было только несколько франков в кармане и он был принуждён строго ограничивать свои издержки в гостиннице Золотого фазана, он провел две недели такого счастья, какое я с своей стороны желаю всем молодым людям, читающим его правдивую историю. Хотя он был беден и ел и пил скромно в гостиннице, служанки, слуги, хозяйка Золотого Фазана были так вежливы к нему - да, так вежливы, как к старой, страдавшей подагрой маркизе Карабас, которая остановилась тут по дороге на юг, заняла большие комнаты, сердилась на свою квартиру, обед, завтрак, ругала хозяйку на плохом французском языке и заплатила по счоту не иначе, как по принуждению. Счот Филиппа был невелик, но он заплатил по нём весело. Слугам он дал немного, но он был ласков и они знали, что он беден. Он был ласков, я полагаю, потому что он был счастлив. Я знал, что этот джентльмэн бывал невежлив; я слышал как он бранил и стращал хозяина гостинницы и слуг так свирепо, как сама маркиза Карабас. Но теперь Филипп Медведь был самый кроткий из медведей, потому что его вожаком была Шарлотта.

Прочь сомнения и неприятности, глупая гордость и мрачные заботы! Филиппу достанет денег на две недели, в продолжение которых Том Глэзир обещал писать за Филиппа письма в Пэлль-Мэлльскую газету. Все умыслы Франции и Испании не доставляли этому ленивому корреспонденту ни малейшей заботы. Утром его занимала мисс Бэйнис и днем мисс Бэйнис. В шесть часов обед и Шарлотта; в девять Шарлотта и чай.

- Однако любовь не портить его аппетита, правильно заметил майор Мэк-Гиртер.

Действительно, у Филиппа был отличный аппетит; здоровье цвело на щеках мисс Шарлотты и сияло в её счастливом сердечке. Доктор Фирмин в самом пылу своей практики никогда не совершал излечения искуснее того, какое совершил доктор Фирмин младший.

- Я дошол до того, сэр, рассказывал Филипп с своей обычной энергией, описывая этот период величайшего счастья своей жизни своему биографу: - что я воротился в Париж на наружном месте дилижанса и не имел денег, чтобы пообедать на дороге. Но я купил сосиску, сэр - и доехал до моей квартиры с двумя су в кармане.

Итак Филипп и Шарлотта заключили в Туре договор. Обвенчаться без согласия папа? О, никогда! Выйти замуж за другаго, а не за Филиппа? О, никогда - никогда! Если она проживёт сто лет, и когда следовательно Филиппу будет сто-десять лет, не будет у ней другаго мужа! Тётушка Мэк, хотя может быть не очень образованная дама, была доброй и ласковой тёткой. Она заразилась в меньшей степени горячкой этих молодых людей. Она немногое могла оставить после своей смерти и родственники Мэка получат всё, что он успел сберечь, после его смерти. Но Шарлотта получит её гранаты, чайник и индийскую шаль - это она будет иметь (Я с сожалением должен сказать, что я узнал, что после смерти майорши Мэк-Гиртер нашли, что она обещала эти сокровища письменно нескольким родным её мужа, и много споров возникло вследствие того. Но нашей истории нет никакого дела до этого.). С многими благословениями эта восторженная старушка простилась с своим будущим племянником, когда он воротился в Париж. Хлопай своим бичом, ямщик! Катись скорее, дилижанс! Я рад, что мы вытащили мистера Фирмина из этого опасного места. Ничего не может быть для меня приятнее сентиментальных описаний. Я мог бы написать сотни страниц о Филиппе и Шарлотте. Но суровое чувство долга мешает. Моя скромная муза прикладывает палец к губам и шепчет: "Шш... не говорите об этом деле!" Ах, мои достойные друзья, вы не знаете, какое у этих циников доброе сердце! Еслибы вы могли нечаянно прийти к Диогену, вы наверно нашли бы его читающим сентиментальные романы и плачущим в своём бочонке. Филипп оставить свою возлюбленную и воротится в своему делу, а мы не будем ни слова больше говорить о слезах, обещаниях, восторгах, расставаньи. Но, пожалуйста, читатель, вообрази нашего молодого человека таким бедным, что когда дилижанс остановился обедать в Орлеане, он мог только купить копеечный хлеб и сосиску. Когда он доехал до гостинницы Пуссен, ему подали ужин, который он съел с таким аппетитом, что все в столовой с восторгом смотрели на него. Он был очень весел. Он нисколько не скрывал своей бедности, не скрывал, что не мог заплатить за свой обед. Многие из посетителей гостинницы Пуссен знали, что значит быть бедным. Части и часто обедали они в кредит, но хозяин гостинницы знал своих посетителей. Они были бедные, но честные люди. Они платили ему наконец и каждый мог помочь своему ближнему в нужде.

После возвращения своего в Париж, Филипп несколько времени не хотел ходить в Элисейские Поля. Они были для него Элисейскими Полями только в обществе Шарлотты. Он принялся за свою корреспонденцию в газете, что занимало один день в неделю, а остальные шесть дней, да и в седьмой также, он покрывал огромные листы почтовой бумаги замечаниями о разных предметах, адресованными к мисс Бэйнис в квартире майора Мэка. На этих листах бумаги Филипп мог говорить так долго, так громко, так пылко, так красноречиво с мисс Бэйнис, но она никогда не уставала слушать, а он продолжать. Он до завтрака начинал сообщать свои сновидения и свои утренния ощущения своей возлюбленной. В полдень он высказывал ей свое мнение об утренних газетах. Его письмо было всё исписано обыкновенно к тому часу, как отправлялась почта, так что его выражения любви и верности помещались в разных странных уголках, где, без сомнения, для мисс Бэйнис было восхитительным трудом отыскивать этих маленьких купидончиков, которых её возлюбленный посылал к ней. "Я нашол это местечко неисписанным. Вы знаете, что я в нём напишу? О! Шарлотта, я..." и проч. Моя прелестная молодая девица, вы угадаете когда-нибудь это остальное и будете получать такие милые, восхитительные, вздорные письма и отвечать на них с тем изящным приличием, которое, и не сомневаюсь мисс Бэйнис выказала в своих ответах.

После нескольких недель этой восхитительной переписки, когда в Париже настала зима и за ветвях висела сосульки, как это случилось, что прошло три дня, а почтальон не принёс письмеца хорошо знакомого почерка для мосьё, мосьё Филиппа Фирмина. Четыре дня, а письма нет. О, мучение! не-уже-ли она больна? Не-уже-ли дядя и тетка возстали против неё и запретили ей писать? О, горе, горесть, бешенство! Ревность же нашему другу неизвестна. В его великое сердце никогда не входило сомнение в любви его возлюбленной. Но прошло даже пять дней, а письма всё не было из Тура. Гостинница Пуссен была в волнении. Я сказал, что когда наш друг очень сильно чувствовал какую-нибудь страсть, то он непременно говорил о ней. Разве Дон-Кихот пропускал случаи объявлять свету, что Дульцинеё дель-Тобозо несравненнейшая из женщин? Разве Антар не закричал в битве: "я любовник Идлы"? Наш рыцарь всем в гостинниц рассказал о своих делах. Все знали о его положении - все, живописец, поэт, офицер на половинном жалованьи, трактирщик, хозяйка, даже маленький слуга, обыкновенно приходивший сказать:

- Почтальон прошол - письма нет сегодня.

Нет никакого сомнения, что политическое письмо Филиппа сделалось при подобных обстоятельствах очень печально и мрачно. Однажды, когда он сидел за своим письменным столом и грыз усы, маленький Анатоль вошол к нему и закричал:

- Опять эта дама, мосьё Филипп!

И верная, бдительная, деятельная баронесса С. опять явилась в комнату Филиппа. Он покраснел и со стыдом повесил голову.

"Неблагодарный я скот" подумал он: "Я воротился более недели тому назад и ни разу не подумал об этой доброй, ласковой душе, которая помогала мне. Я ужасный эгоист. Любовь всегда такова".

Когда он встал встретить своего друга, баронесса казалась так серьёзна, бледна, грустна, что он не мог этого не приметить.

- Боже мой! что случилось?

- Бедный генерал болен, очень болен, Филипп, сказала баронесса серьёзным голосом.

- Он был так опасно болен, прибавила она:- что выписали его дочь.

- Приехала она? спросил Филипп вздрогнув.

- Вы думаете только о ней - вы не заботитесь о бедном старике. Вы, мущины, все одинаковы. Все эгоисты - все. Полноте! Я знаю вас! Я не знала ни одного, который не был бы эгоистом.

Филипп имеет маленькие недостатки; может быть эгоизм принадлежит в числу этих недостатков. Может быть это ваш недостаток или даже мой.

- Неделя минула с прошлаго четверга, как вы здесь, а вы не написали и не послали к женщине, которая так вас любит, Это нехорошо, мосьё Филипп.

Как только Филипп увидал баронессу, он почувствовал что он был неблагодарен. И мы в этом сознавались. Но как баронесса узнала, что он воротился неделю тому назад в четверг? Его нетерпеливые глаза задавали ей этот вопрос.

- Не-уже-ли она не могла написать мне, что вы воротились? Она, может быть, знала, что вы этого не сделаете. Женское сердце рано научает её этой опытности, грустно продолжала баронесса. - Говорю вам, прибавила она: - что все вы не годитесь никуда! И я раскаяваюсь, что имела глупость сжалиться над вами!

- Я должен был получить моё жалованье в субботу и хотел тогда зайти к вам, сказал Филипп.

- О чом же я и говорю! Все вы мущины одинаковы. Глупа, глупа была я, вообразив, что наконец нашла мущину с сердцем!

Сколько раз эта бедная Ариадна верила и была обманута. Я не имею способов знать и желания разузнавать. Может быть и для вежливого читателя, который пользуется моим полным доверием, также хорошо не знать историю баронессы С. с первой страницы до последней. Я согласен, что Ариадна была брошена Тезеем, но ведь она утешилась, и она сама обманула отца, чтобы убежать с Тезеем. Я подозреваю, я подозреваю, говорю я... что эти женщины, так много обманываемые... но мы рассуждаем о прошлой жизни этой дамы, когда мы должны заниматься Шарлоттой, её возлюбленным и её родными.

- Да, вы правы, продолжала баронесса:- мисс здесь. Вот записка от нея.

Добрая посланница Филиппа опять подала ему письмо.

"Мой дорогой отец очень, очень болен. О, Филипп! я так несчастлива; а он такой добрый, кроткий, ласковый и так меня любит!"

- Это правда, продолжала баронесса:- прежде чем Шарлотта приехала, он думал только о ней. Когда жена подойдёт к нему, он отвернётся. Я не очень любила эту даму, это правда. Но посмотреть на неё теперь раздирается душа. Он не берёт от неё лекарство. Он отталкивает её. Прежде чем Шарлотта пришла, он послал за мною и говорил на сколько позволило ему его больное горло. Приезд дочери утешил его. Но он говорил: "Не нужно мне моей жены! не нужно мне моей жены!" И бедняжка уходить в смежную комнату и плачет. Он говорит, что он не был здоров после отъезда Шарлотты. Он часто выходил, обедал редко за нашим столом и всё молчал с генеральшей. На прошлой неделе у него сделалось воспаление в груди. Он лёг в постель, приехал доктор - знаете маленький доктор. Сделалась жаба, и теперь он с трудом говорит. Он болен очень опасно. Он при смерти - да, при смерти, слышите? А вы думаете о вашей девочке! Все мущины одинаковы. Чудовищи!

Филипп, как я уже сказал, любит говорить о себе и рассматривает свои недостатки с большим добродушием, сознаваясь в них без малейшего намерения исправить их.

- Какие мы эгоисты! я слышал как он говорил, смотрясь в зеркало,- Ей-богу, сэр, когда я услыхал в одно время о болезни этого бедного старика и о возвращении Шарлотты, я почувствовал, что хочу видеть её сию минуту. Я чувствовал потребность говорить с ней. Старик и его страдания не трогали меня. Унизительно признаться, что мы эгоистические животные. Но мы все таковы и больше ничего.

И он закручивает свои усы, смотрясь в зеркало. Бедная Шарлотта была так огорчена, что разумеется она желала, что бы Филипп тотчас утешил её. Нельзя было терять время. Скорее фиакр! а кучер получит на водку, если доедет скорее до аллеи Марли! Баронесса сел в фиакр и дорогою рассказала Филиппу подробнее о печальных происшествиях последних дней. Четыре дня тому назад бедный генерал так страдал жабою, что не думал выздороветь и послал на Шарлоттой. Ему стало лучше в день её приезда, но со вчерашнего дня воспаление увеличилось, он не мог глотать, не мог говорить слышно, он очень страдал и находился в опасном положении. Он отвертывался от своей жены. Несчастная генеральша обратилась к мистрисс Бёнч в слезах и в горе, жалуясь, что после двадцатилетней верности и привязанности муж отнял у неё своё уважение. Бэйнис даже свою болезнь приписывал жене; а иногда говорил, что это было справедливое наказание за то, что он нарушил слово, данное Филиппу и Шарлотте. Он должен просить прощения у своей милой дочери за то, что заставил её так страдать. Он поступил неблагодарно и дурно и к этому принудила его жена. Он молил небо простить ему. Он поступил с злой несправедливостью с Филиппом, который так великодушно поступал с его семейством. Я был негодяй, Бёнч, Мэк-Гиртер, доктор, все это сказали - и этому причиной была эта женщина.- И он указывал на свою расстроенную жену, с трудом выговаривая эти гневные слова.

- Когда а увидал что этот ребенок болен и сходит с ума, потому что я нарушил данное слово, я почувствовал, что я негодяй, Мартин. Эта женщина сделала меня негодяем; я заслуживаю смерть и я не выздоровлю, говорю вам, я нe выздоровлю.

Докторь Мартин, лечивший генерала, таким образом описывал Филиппу его последния слова.

Это доктор послал баронессу отыскать молодого человека. Филипп нашол бедную мистрисс Бэйнис с горячими, бесслёзными глазами и помертвелым лицом возле комнаты больнаго.

- Вы найдёте генерала Бэфниса очень больным, сэр, сказала она Филиппу с ужасным спокойствием и с таким взглядом, с которым ему страшно было встретиться. - Моя дочь в его комнате. Меня он не хочет видеть.

Она опять надела очки и старалась читать Библию, лежавшую на её коленах. Филипп еще не понимал смысла слов мистрисс Бэйнис. Его волновала мысль о болезни генерала, а может быть и то, что его возлюбленная так близко. Ея рука лежала в его руке черен минуту, и даже в этой печальной комнате они могли тихо пожать друг другу руку, как безмолвный знак взаимной любви и доверия.

Бедный старик соединил руки молодых людей, а свою руку положил на их руки. Казалось, его более всего огорчило страдание, которому он подвергнул свою дочь. Он благодарил небо за то, что успел приметить, что он поступил нехорошо. Он шопотом, в двух словах просил прощения у своей девочки, что заставило бедную Шарлотту упасть на колена и покрыть его лихорадочную руку поцалуями и слезами. Она простила ему от всего сердца. Она чувствовала, что отец, которого она любила и привыкла уважать, мог быть корыстолюбив и жесток. Ея чистому сердечку было больно при мысли, что её отец мог был невеликодушен, несправедлив, не добр. Мне не хочется продолжать этой последней сцены. Запрем дверь, когда дети стали на колена возле постели страдальца, старик просит прощения, а молодая девушка рыдая произносит обеты любви и нежности.

По следующему письму, которое достойный генерал написал за несколько дней до гибельного окончания своей болезни, видно, что он не имел надежды на своё выздоровление:

"Любезный Мэк, я говорю и дышу с таким трудом, пока пишу это письмо в моей постели, что я сомневаюсь, встану ли я с нея. Я не желаю сердить бедную Элизу, а в моём положении не могу даже вступать в споры, которые, как я знаю, начнутся относительно имения. Когда я оставил Англию, мне угрожало взыскание (молодого Фирмина), напрасно испугавшее меня, потому что оно должно было поглотить даже более того, что я имел. Это заставило меня сделать распоряжение, чтобы оставить всё Элизе, а после её смерти детям. Моё завещание у Смита, Томпсона, Рэймонда в Грай-Инн. Думаю что Шарлотта долго не будет счастлива с своей матерью. Разойтись с Ф., который поступил с нами самим великодушным образом, разобьёт её сердце. Не возьмёте ли вы с Эмили её к себе на время? Я дал Ф. обещание. Так как вы сказали мне, я поступил с ним дурно, в чом и сознаюсь и о чом глубоко сожалею. Если Шарлотта выйдет замужь, она должна иметь свою долю. Отец её молится, в случае если он eё не увидит, чтобы Господь благословил её. С искренней любовью к Эмили, я остаюсь, любезный Мэк, искренно вам преданный

"Чарльз Бэйнис."

Получив это письмо, Шарлотта не послушалась желания своего отца и тотчас отправилась из Тура с своим достойным дядей. Старый воин находился в комнате своего товарища, когда генерал сложил руки Шарлотты и её жениха. Он признался в своей вине, хотя трудно для тех, кто ожидает любви и уважения, признаваться в своей вине и просить прощения. Старым коленам трудно сгибаться. Брат читатель, старый или молодой, когда настанет наш последний час, дай Бог, чтобы и мы могли это сделать!

Глава XXX.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К СТАРЫМ ДРУЗЬЯМ.

Три старые товарища и Филипп составляли небольшую погребальную процессию, которая проводила генерала к его последнему месту отдохновения на Монмартрском кладбище. Церемония погребения была непродолжительна. Не было даже надгробной речи. Немногие помнят его, немногия, очень немногие скорбят по нём!.. Солнце закатывается, звезды блестят, роса падает, а наш любезный брат сошол с лица земли. Дети его ложатся спать со страхом и со слезами. Восходит солнце, которого он не видит, а дети просыпаются и их занимают их новые траурные платьица. Они играют, ссорятся, а глаза, смотревшие на них так добродушно, исчезли, исчезли. Проводы на кладбище знакомых в глубоком трауре, которые потом разойдутся но домам или клубам и будут носить по нас креп несколько дней - кто из нас может ожидать более? Эта мысль неблагородые и неутешительна, достойный сэр. А позвольте спросить, чем нам гордиться? Разве мы были так добры, так благоразумны, так велики душой, что имеем право ожидать любви, сожалений, воспоминаний? И великий Ксеркс и завоеватель Бобадил должны были узнать в последний час и в последнем убежище как они ничтожны, как одиноки и какой прах покрывает их. Скорее барабаны и трубы! Заиграйте весёлый мотив! Ударь по чорной упряжи, кучер, и скачи назад в город к свету, к делу, к долгу!

Я не сказал о генерале Бэйнисе ничего недоброго, кроме того что налагает на меня моя обязанность расскащика. Мы знаем из истории Морлборо, что самый храбрый и самый великий военный гений не всегда бывает храбр или успешен в своих битвах, с женой и что самые великие воины делали ошибки относительно слов meum и tuum. Мы не можем скрывать от себя того факта, что Бэйнис позволял водить себя за нос и имел слабости несовместные с самой высокой степенью добродетели.

Когда он узнал, что его небрежность относительно денег мистрисс Фирмин, вверенных его попечению, поставила его в зависимость от её сына, мы видели как старый генерал, для того, чтобы не давать отчота, бежал из Англии с своей семьёй и со всем своим маленьким состоянием и как он испугался при выходе на иностранный берег, очутившись лицом к лицу с своим страшным кредитором. Отречение Филина от своих прав успокоило старика чрезвычайно. Но Филипп мог передумать, так повторяла союзница Бэйниса. Жить за границей было дешевле и безопаснее. Бэйнис, его жена, семья, деньги - всё отправилось в изгнание. Сколько накопил старик, я наверно не знаю. И он и его жена этого не объясняли Филиппу, а когда генерал умер, его жена объявила, что она почти нищая. Бэйнис не мог оставить много денег, но чтоб доля Шарлотты ограничивалась суммою... которую незачем здесь выставлять, было слишком нелепо! Видите ли, мистер и мистрисс Фирмин путешествуют за границей теперь. Когда, я написал к Фирмину, спрашивая, могу ли я упоминать о состоянии его жены, он мне не отвечал, а а не люблю входить в эти рассчоты без позволения. Он горячаго характера и мог по возвращении рассердиться на друга своей юности и сказать:

- Как мы смеете, сэр, говорить о моих частных делах? и какое дело публики до состояния мистрисс Фирмин? Когда по окончании последней церемонии дядя Мэк предложил отвезти Шарлотту в Тур, мать её не сделала возражения. Вдова старалась сделать девушке такое оскорбление, что может быть последней простить было невозможно. Шарлотта любила Филиппа от всего сердца и всеми силами; ей это позволили, её на это поощряли, как мы видели. Отказать ему, потому что явился жених богаче, было изменой, от которой возмущалось её верное сердечко, и она не могла простить подстрекательнице. Вы видите в этой простой истории я не умалчиваю ни о чом. Я не желаю, чтобы вы думали, будто Гели Уальсингэм еще плачет о Шарлотте. Господь с вами! Он был влюблен в неё недели три тому назад. Он тогда не видал герцогиню Иври, за которую, если вы помните, он поссорился с Подишоном в клубе, в улице Граммон. Он и герцогиня писали поэмы други в другу каждый на языке другого. Шарлотта давно вышла из головы молодого человека. Этот мотылёк спорхнул с нашего английского розового бутона и пересел на другой пожилой цветок! Я не знаю, известно ли было мистрисс Бэйнис о неверности молодого Гели, но его визиты прекратились, она рассердилась, разочаровалась. Шарлотта с своей стороны сердилась на то, что мать принуждала её отказаться от человека, которого она же сама поощряла её любить. Мама должна была защищать Филиппа, а не изменять ему! Если я прикажу моему сыну украсть ложку, должен ли он послушаться меня? А если он послушается и украдет и будет сослан за то, станет ли он любить меня впоследствии? Мне кажется, я не мог бы требовать от него сыновней любви.

Отсюда произошло несогласие между матерью и дочерью, и гнев мистрисс Бэйнис тем сделался сильнее, что её муж, которого алчность или страх сначала заставили взять её сторону, перешол на сторону дочери. Среди этого раздора Бэйнис умер, оставив победу и право за Шарлоттой. Он не хотел говорит с женой в последния минуты. Мистрисс Бэйнис не противилась, чтобы её дочь поехала к дяде, подставила худощавое лицо губам Шарлотты и получила поцалуй, в котором, я боюсь, было мало любви. Я не завидую детям, которые остались под командой вдовы, или бедной баронессе, которая должна была сносить надменность дерзость и скупость этой угрюмой женщины. И не долго баронесса страдала от этого тиранства. В газете Галиньяни скоро появилось объявление, что баронесса отдаёт квартиру внаймы, и я помню, что я читал в Пэлль-Мэлльской газете, что щегольские квартиры, избранное общество и прекрасный стол можно найти в одном из самых модных кварталов в Париже. Спросить баронессу С., в аллее Марли, в Элисейских Полях.

Мы угадали без затруднения, как это объявление очутилось в Пэлль-Мэлльской газете; и вскоре после него друг баронессы, мистер Филипп, появился за нашим чайным столом в Лондоне. Он всегда был дорогим гостем для нас и наших детей. У него на шляпе был креп. Как только дети ушли, он рассказал свою историю и распространился о смерти, похоронах, ссорах, любви, разлуке, о которых мы рассказали. Как он мог заработать триста или четыреста фунтов в год? Вот в чом был вопрос. Прежде чем он увиделся с нами, он уже разузнавал о способах и средствах. Он остановился у нашего друга мистрисс Брандон. Она думала, что трёхсот будет достаточно. Они могли бы жить у ней во втором этаже - не даром; нет, нет, но за умеренную цену, которая для неё будет достаточна. Они могли бы готовить у ней в кухне и одна служанка исполняла бы у них все работы. Бедняжечка! Она очень молода. Eй будет девятнадцатый год, когда она выйдет замуж. Сестрица предпочитает ранние браки продолжительным отсрочкам.

- Небо помогает тем, кто сам себе помогает, сказала она.

Филипп счол это превосходным советом, а друг Филиппа, когда он спросил его мнения, спросил в свою очередь:

- Где же она? в другой комнате? Разумеется, вы уже женаты?

Филипп громко расхохотался. Нет, он не был еще женат. Разве он не сказал, что мисс Бэйнис уехала в Тур к дяде и тётке? Он желал жениться. Он не может заняться работой пока не женится, он не может быть спокоен, здоров, пока не женится на этом ангеле. На улице можно было слышать, как он произносил имя своей Шарлотты и восхвалял её ангельские прелести и доброту. Он говорил так громко и так долго об этом, что моей жене уже это немножко надоело; а моя жена всегда любит слышать как расхваливают других женщин, так по крайней мере она говорит. Но когда мущина целый час кричит о своей Дульцинее, знаете, такой разговор сделается приторен наконец; и когда Филипп ушол моя жена сказала;

- Он очень влюблён; как Ты был, гораздо прежде чем в меня, сэр; но разве любовь будет платить по счотам, позволь спросить?

- Нет, душа моя. Любовь всегда сдерживается советами других людей, всегда, говорит друг Филиппа, который, я надеюсь вы приметите, говорит иронически.

Друзья Филиппа без нетерпения выслушали разговоры Филиппа о нём самом. Почти все женщины симпатично слушают влюбленных мущин. Как бы ни были оне стары, оне помолодеют от от этого разговора. Мущины не так великодушны: Титиру надоедает слушать бесконечные речи Коридона о прелестях своей пастушки. А между тем о себе приятно говорить. Даже скучные биографии весело читать, а если их читаешь, то почему же их не слушать? Еслибы Филипп не говорил так много о себе, он не был бы таким приятным собеседником. Разве вы не можете любить человека, над которым немножко подсмеиватесь? Я предпочитаю такой открытый рот у собеседника осторожным челюстям, которые никогда не отпираются без ключа. А вход в душу Филиппа всегда открыт в обществе друга. Кроме своей любви, своих надежд в будущее, своей бедности, Филипп имел другие предметы к разговору. Его друг Сестрица составляла большой предмет к разговору, отец был также любимым предметом. Кстати, доктор писал к Сестрице. Он говорил, что надеется иметь успех в своей новой родине. Он и другой врач изобрели новое лекарство, которое должно было наделать чудеса и через несколько лет доставить им богатство. У него всегда были те или другие планы для приобретены богатства, которое никогда не являлось. Когда он давал на Филиппа векселя в небольшие суммы, письма его были исполнены надежд.

"Когда он напишет, что изобрел философский камень" говорил бедный Филипп: "я уверен, что будет постскриптум с извещением, что будет представлен в скором времени вексель на меня."

Присылал ли он векселя в последнее время? Филипп сказал нам, когда и как часто. Мы высказали ему всё наше добродетельное негодование. Глаза моей жены сверкали гневом Какой человек! какой отец! О, он был неисправим!

- Я удивляюсь, как он не женился, продолжал Филипп.- Я вздыхаю по мачихе.

- О! перестаньте, Филипп! закричала мистрисс Лора.- Будьте великодушны, незлопамятны, благородны! Не будьте циником и не подражайте, вы знаете кому!

О ком она говорила, желал бы я знать? После молнии на глазах этой дамы сверкнули слёзы. По продолжительной привычке, я могу понят её мысли, если она и не выражает их словами. Она думала об этих бедных, благородных, простодушных молодых людях и испрашивала небесного покровительства на них. Я не имею привычки расхваливать своих друзей. Слабости этого друга я описал довольно добросовестно. Но напишу также, что он также мужествен, весел в несчастьи, великодушен, прост, правдив.

Будучи пламенно влюблён, наш приятель был рад воротиться к лондонскому дыму и суматохе. Он говорил, что туман вреден для его лёгких. Он дышал гораздо свободнее в нашем большом городе, чем в той английской деревеньке в центре Парижа, в которой он жил. В своей гостиннице и в своей кофейной (где он сочинял свою красноречивую "Корреспонденцию") он имел случай говорить по-французски, но это не весьма удавалось его английскому языку.

- Вы наверно не предполагаете, чтобы мне хотелось быть принятым за француза, говорил он очень серьёзно. - Желал бы я знать, вздумал ли кто когда-нибудь быть принятым за француза?

Дом и сердце Сестрицы были всё еще к услугам молодого человека. Мы уже давно не были в Торнгоффской улице. Филипп был слишком занять своей любовью, чтобы много думать о своём любящем друге. Сестрица, между тем, продолжала свою смиренную жизнь, весело, скромно, трудолюбиво исполняла свою обязанность и готова протянуть руку помощи многим падшим путникам на дороге. У ней в доме была пустая комната, когда приехал Филипп. Комната! Разве у ней не будет пуст весь дом, если он понадобится Филиппу? Но после того, как мы видели Сестрицу в последний раз, она также должна была надеть чорное платье. Ея отец, старый капитан, отправился на вечный покой. Место его пусто в маленькой гостиной, его спальная готова для Филиппа, пока Филипп останется. Она не показывала большего огорчения о потере капитана. Она говорила о нём постоянно, сделала ужин для Филиппа и посадила его на место отца. Как она суетилась в ту ночь, когда приехал Филипп! Какой радушный приём сиял из её ласковых глаз! Ея скромные волосы теперь посеребрились, но щоки её похожи на яблоко; её стан был строен, проворен, лёгок, а голос, с своим кротким смехом и неправильным выговором всегда казался мне одним из приятнейших голосов на свете.

Очень скоро после приезда Филиппа в Лондон, мистрисс Брандон посетила жену смиренного биографа мистера Фирмина и обе женщины имели сентиментальный разговор. Все добрые женщины, знаете, сентиментальны. Влюбленные, сватовство, милая бедность нежно интересуют их. Моя жена в то время начала писать длинные письма мисс Бэйнис, на которые та скромно отвечала в выражениях признательности за участие, которое лондонская приятельница принимала в ней. Я видел по этим ответам, что брак Шарлотты с Филиппом принимался как дело решоное обоими этими дамами. Оне рассуждали о способах и средствах. Оне не говорили о экипажах, брачном контракте, городском и загородном доме, о деньгах на булавки, о приданом, и моя жена, соображая об источниках дохода, всегда указывала на состояние мисс Шарлотты, которое, хотя конечно маленькое, сделало бы довольно полезную прибавку в доходу молодых супругов.

- Пятьдесят фунтов в год немного! Позвольте мне сказать вам, сэр, что пятьдесят фунтов в год сумма очень порядочная. Еслибы Филипп только мог доставать сам триста фунтов в год, мистрисс Брандон говорит, что они могли бы жить очень хорошо,

Вы спросите, мой милый друг, возможно ли, чтобы люди могли жить четырьмя стами фунтами в год? Как могут этим жить? Они пьют, едят, одеваются, имеют крышу над головами, стёкла в окнах, и некоторые из них также добры, счастливы и хорошо образованы как их соседи, которые богаче их в десять раз. Притом, кроме денежных расчотов, эта любящая женщина твёрдо верит, что те, которые трудятся, будут всегда иметь насущный хлеб; а мущина знает что эти рассуждания ему нечего оспаривать. Моим возражениям и сомнениям жена моя противопоставляла первую любовь Филиппа в его кузине, мисс Туисден.

- Вы в то время не возражали, сэр, говаривал этот логик. - Вы тогда весело смотрели бы, как он сделался бы несчастным на всю жизнь, потому что вы думали, что денег было довольно и связи хорошия. Денег! очень счастлива мисс Ульком с своими деньгами! Большую честь принёс всем этот брак!

Мне незачем напоминать моим читателям несчастный результат этого брака. Обращение Улькома с женой было приятным предметом разговора лондонского общества и в лондонских клубах, вскоре после того как эта чета соединилась брачным союзом. Мы все помним, как Улькома обвиняли в том, что он бил жену, и как она убежала домой к отцу с подбитым глазом. Оба Туисдена так этого стыдились, что отец и сын перестали ходить к Бэйдо, где никто не сожалел о их отсутствии, кроме одного человека, которому Тальбот проиграл в вист.

Не пойдёт ли мистер Фирмин навестить тётку в её несчастьи? Кто прошлое помянет, тому глаз вон, думали некоторые советники Филиппа. Теперь, когда мистрис Туисден была несчастлива, её сердце могло смягчиться к Филиппу, которого она любила прежде. Филипп был так великодушен, что навестил её, и нашол, что карета ждёт ее у дверей. Слуга заставил Филиппа ждать в скучной, хорошо знакомой передней, дерзко улыбнулся ему в лицо и укладывал манто и равные женские принадлежности в карету в присутствии бедного брошенного племянника. Надо признаться, что этот визит был романическим усилием Лоры примирить врагов, как будто, моя душа, Туисдены пускали, когда-нибудь, к себе человека бедного или несветскаго! Они жили в постоянном страхе, чтоб Филипп не пришол занимать у них денег. Как будто они давали когда-нибудь денег взаймы нуждающимся! За то Туисдены сделали очень хорошее угощение для нового лорда Уипгэмского и Рингудского, который царствовал по смерти своего родственника. Они были так любезны, что поехали к нему провести Рождество и раболепно поклонялись перед сэром Джоном Ринудом, как кланялись перед покойным графом. Старый граф был тори в последние дни своей жизни, и Тольбот Туисден тоже был консерватором тогда. Настоящий лорд Рингуд был также вигом. Это удивительно, как либеральны сделались Туисдены после двухнедельных послеобеденных разговоров в Рингуде!

- Чорт побери, говорил потом молодой Туисден в своей конторе: - надо же следовать политике своей фамилии!

И потом хвастался обедами, винами, роскошью, поварами рингудскими, как бывало при покойном деде. Всякий содержатель собак в Лондоне знает, как собаки лают и кидаются на бедных подходящих к воротам. Туисден отец и сын были этой собачьей породы и таких собак есть целые своры везде.

Если Филипп открывал перед нами своё сердце и говорил откровенно о своих планах и надеждах, вы можете быть уверены, что он сообщал всё и мистрисс Брандон, и никто на свете не старался быть ему полезным так, как она. Пока мы говорили о том, что делать, эта женщина действовала для своего любимца. Она имела твёрдую союзницу в мистрисс Мёгфорд, жене издателя Пэлль-Мэльской газеты. Мистрисс Мёгфорд давно интересовалась Филиппом, его несчастьями, его любовью. Эти две добрые женщины сделали из него сентиментального героя. Ах! еслибы оне могли придумать какой-нибудь удобоисполнимый план, чтобы помочь ему! И такая возможность скоро представилась этим обрадовавшимся женщинам.

Почти во всех газетах на новый год явилось блестящее объявление об издании в Дублине новой газеты под названием Шэмрок. Разумеется, самые знаменитые ирландские писатели были приглашены в сотрудники. Редактором этого нового журнала был приглашон Микаэль Кассиди, помощник редактора Пэлль-Мэлльской газеты. А если Микаэль Кассиди попадет в Д?блин, то почему же Филиппу не занять его место в Пэлль-Мэльской газете? Кассиди, разумеется, сообщит о своём вакантном месте своим приятелям, которые будут рады взять его жалованье до открытия другаго более выгодного места. Но как только мистрисс Брандон узнала о вакантном месте, она решила, что его займёт Филипп. Мистрисс Мёгфорд всегда считала молодого человека очень надменным, но совершенным джентльмэном, и быстро заразилась восторженными похвалами мистрисс Брандон. Жена моя наняла карету, ваяла с собою детей, поехала к мистрисс Мёгфорд и начала восхищаться её садом, детской - всем что носило имя Мёгфорда. Любопытно было примечать, в какой восторг пришли эти женщины, какие планы составляли оне, чтобы достать это место для Филиппа. Моя жена полагала, что мистрисс Мёгфорд очень желает блистать в свете.

- Не можем ли мы пригласить кой-кого из знати вместе с Мёгфордами? сказала она мне.- Некоторые из прежних друзей Филиппа будут очень рады услужить ему, я уверена в этом. Признаюсь, мы употребили эту хитрость. Мы ласкали Мёгфордов, льстили им для Филиппа, и да простит небо хитрость мистрисс Лоре. Признаться, мы дали обед. Мы пригласили самых знатных из наших знакомых для мистера и мистрисс Мёгфорд и просили Филиппа как можно лучше обращаться со всеми гостями, приглашенными к нам. При моей жене лев Фирмин был ягнёнком. Грубый и высокомерный в обществе Филипп был самый смирный и смиренный человек с теми, кого он любил и уважал. Он никогда не уставал играть с нашими детьми и хохотал за их играми. Никто так не смеялся над моими шуточками, как Филипп Фирмин. Я думаю, что моя жена любила его за это благородное поощрение моего остроумия. На этом званом обеде я просил его быть очень вежливым со всем и не наступать на мозоли никому.

Мы пригласили Мёгфорда, издателя Пэлль-Мэлльской газеты, с женой, и Бикертона, редактора, лорда Эскота, старого университетского товарища Филиппа, и еще двух-трех мужчин. Наши приглашения дамам были не так счастливы. Некоторый были приглашены, а другия уехали в деревню на Рождество. Словом, мы были очень счастливы, что могли иметь старую лэди Гикси, которая могла считаться светской дамой, когда не было никакой другой. Моя жена сказала ей, что цель нашего обеда - познакомить нашего друга мистера Фирмина с издателем и редактором Пэлль-Мэлльской газеты, с которыми ему необходимо быть на самой дружеской ноге. О! очень хорошо! Лэди Гикси обещала быть вполне любезной с издателем газеты и его женой и сдержала своё обещание. Наша добрая мистрисс Мёгфорд приехала первая. Поставив её экипаж в соседнюю конюшню, её грум вызвался помочь нашим слугам служить за обедом. Его усердие и проворство были замечательны. Фарфоровые чашки и крышки для блюд разбились в передней. Мистрисс Мёгфорд сказала, что "Сэт опять принялся за свои прежния штуки", и хозяйка, я надеюсь показала, не она умеет владеть собою среди этого биения фарфора. Мистрисс Мёгфорд приехала ранее назначенного часа, чтоб посмотреть наших детей, говорила она.

- На лондонских поздних обедах детей никогда не видишь, заметила она.

В Гэмпстиде её дети всегда являлись за десертом и оживляли гостей своими невинными криками, прося апельсинов и ссорясь за конфеты. В детской дамы нашли нашу милую Сестрицу. Она пришла взглянуть на своих любимцев и сама была любима всеми ими; кажется, она помогала кухарке приготовить для обеда какия-то лакомства. Начался разговор о наших детях, о детях мистрисс Мёгфорд, о детях вообще. А потом хитрые женщины (хозяйка и Сестрица) разговорились о добродетелях, несчастьях, помолвке Филиппа и о той милой девушке, с которою он был помолвлен Этот разговор продолжался до-тех-пор пока послышался стук колёс и раздался звук молотка.

- Ах, какая досада! Гости едут! сказала мистрисс Мёгфорд, и поправив чепчик и воланы с помощью ловкой мисстрисс Брандон, сошла вниз, нежно простившись с детьми, которым на следующий день она прислала в подарок целую кучу рождественских книг, присланных в Пэлль-Мэлльскую газету для обозрения. Эту добрую женщину мы ласкали и привлекали на нашу сторону для Филиппа. Он по крайней мере имел её голос для места помощника редактора.

Многие из наших гостей уже приехали, когда наконец доложили о мистрисс Мёгфорд. Я должен сказать, что она имела замечательную наружность и редко можно было видеть такой великолепный наряд.

Бикертон и Филипп были представлены друг другу и разговорились о французской политике перед обедом. В этом разговоре Филипп держал себя очень осторожно и вежливо. Бикертон слышал, что о письмах Филиппа отзывались хорошо, и его дружелюбие увеличилось, когда вошол лорд Эскот и вступил с Филиппом в дружеский разговор. Бикертон удостоил сознаться, что старая лэди Гикси была в очень хорошем обществе.

- А что касается мистрисс Мёгфорд, сказал он, бросив на нее взгляд сострадания: - разумеется мне не нужно говорить вам, что она не бывает нигде - нигде.

Сказав это, Бикертон выступил вперёд, взглянул на мою жену с видом спокойного покровительства, добродушно кивнул мне головой, напомнил лорду Эскоту, что он имел удовольствие встречаться с ним в Игэме, а потом вступил с Томом Пэджем, который, я признаюсь, один из самых аристократических наших гостей, в рассуждение о каком-то политическом вопросе - я забыл о каком именно; но главное состояло в том, что он назвал двух-трёх передовых людей, с которыми он рассуждал об этом вопросе. Он назвал очень знаменитые имена и дал им понять, что с людьми, носящими эти знаменитые имена, он находился на самой короткой и дружеской ноге. С издателем Пэлль-Мэлльской газеты он находился в самих холодных отношениях, и я боюсь, что его обращение с моей женой и со мною было не совсем почтительно. Мне показалось, что лоб Филиппа морщился, когда он следил за покровительственным обращением этого человека со всеми. Обед подали довольно поздно, по причинам лучше известным в нижних областях дома,

- Мне кажется, сказал Бикертон, мигая Филиппу: - что наш добрый друг и хозяин не привык давать обеды. Хозяева очевидно находятся в волнении.

Филипп сделал такую страшную гримасу, что Бикертон сначала подумал, что он болен чем-нибудь.

- Вы долго жили с стариком Рингудон, и знаете, каков должен быть хороший обед, продолжал Бикертон.

- Всякий обед хорош, когда он сопровождается таким приёмом, какой я получаю здесь, отвечал Филипп.

- О! это очень добрые, очень добрые люди! вскричал Бикертон.

Мне не нужно говорить, что Бикертон думает, будто ему вполне удалось принять вид светского человека. Он подошол к лэди Гикси и говорил с нею о большом бале, на котором встретился с нею, а потом обернулся ко мне и заметил, что мой друг, сын доктора, человек свирепой наружности. Через пять минут ему посчастливилось возбудить к себе ненависть мистера Фирмина. Но Филипп не сказал ни одного оскорбительного слова главному редактору Пэлль-Мэлльской газеты и я начал поздравлять себя, что наш обед кончится благополучно, когда кто-то к несчастью похвалил вино.

- Очень хороший клэрет. У кого вы покупаете вино? Честное слово, этот клэрет лучше того, который я пью в Париже - как вы думаете, мистер Фермор? Где вы обыкновенно обедаете в Париже?

- Я обыкновенно обедаю ка тридцать су, а в праздники за три франка, мистер Бекертон, заворчал Филипп.

- Меня зовут Бикертон. Как пошло говорить об обедах в тридцат су! пробормотал мне Бикертон, мой сосед за обедом.- Конечно, о вкусах спорить нельзя. А когда я бываю в Париже, я обедаю у Трёх Братьев. Какое у них бургундское!

- Передовым писателям платят лучше чем бедным корреспондентам. Я был бы очень рад иметь лучший обед,

- Ничего не может быть пошлее, как вести такой лавочный разговор, сказал Бикертон довольно громко.

- Я не держу лавки, но не стыдился бы, еслиб я держал. А вы верно стыдитесь, мистер Бикертон?

Бикертон выскочил из-за стола и побледнел.

- Вы имели намерение оскорбить меня, сэр? спросил он.

- Оскорбить вас, сэр? нет. Некоторые люди оскорбляют других без всякого намерения. Это случалось с вами сегодня несколько раз.

- Я не вижу, чтоб я быль обязан выносить вещи такого рода за чьим бы то ни было обедом! кричит Бикертон.- Прощайте, лорд Эскот!

- Что такое случилось? спрашивает его сиятельство, и мы все удивляемся, что мой гость встаёт из-за стола и уходит в сильном гневе.

- По делом ему, Фирмин! говорит Мёгфорд, выпив еще рюмку.

- Разве вы не знаете? заметил Тон Пэдж.- Отец его держит мелочную лавку в Кэмбридже, а его послал в Окфордский университет, где он получил хорошую степень.

И вот что вышло из примирительного обеда - обеда, который должен был помочь Филиппу в его карьере!

- Хорошенько его еще! закричал Мёгфорд, которого вино сделало красноречивым.- Это такая скотина, я терпеть его не могу - и мистрисс Мёгфорд тоже терпеть его не мометь.

Глава XXXI.

РАЗСКАЗЫВАЕТ ЗНАМЕНИТУЮ ШУТКУ О МИСС ГРИГСБИ.

Раз в жизни нашол Филипп, что он оскорбил, не заслужив общего порицании. Мистрисс Мёгфорд уже подтвердила слова своего мужа относительно Бикермана и объявила, что он скот, и жалела, что ему еще больше не досталось от мистера Фирмина. Как различны мнения различных людей об одном и том же случае! Я узнал, что Бикертон с своей стороны утверждал, что мы задорливые и пошлые люди и что человек хоть сколько-нибудь утончонный должен избегать общества такого рода. Он серьёзно считает себя выше вас и готов прочитать нравоучение любому джэнтльмэну как он должен вести себя. Такие выскочки встречаются на каждом шагу. Кто из нас не встречал подобных наставников? Я знаю людей, которые готовы бы учить Тальони танцовать, Тома Сэйра боксировать, а Байяра быть рыцарем. Все мы знаем таких людей и время от времени пользуемся их покровительством.

Мёгфорд уехал с вашего маленького обеда, обещая, что Филипп не будет нуждаться в надлежащее время, и это надлежащее время скоро наступило. Я смеялся однажды, зайдя в контору Пэлль-Мэлльской газеты и застав там Филиппа в комнате помощника редактора с ножницами и облатками: он вырезывал параграфы то из этой газеты, то из другой, изменял, собирал, придавал заглавия, словом, находился в полной упряжи. Телят о трех головах, приз за смородину, старых дев, необыкновенно долговечных и наконец умерших - было удивительно (соображая его неопытность) как Фирмин отыскивал всё это. Он гордился хитрыми заглавиями, какие он придумывал для своих параграфов. Сам он любовался своей работою, но если друзья спрашивали его не застрелил ли он какой-нибудь особенно хорошей утки на этой неделе, лоб его хмурился, а щёки краснели. Он не любит шуток на свой счот. Не правда ли какая странная была у него антипатия?

Работа и плата Филиппа были невелики и он весело принимал и то и другое. Он копил деньги из своего небольшего жалованья. Удивительно, как экономно мог он жить с помощью и советами своей хозяйки! Он приходил к нам считать подвиги своей скупости с детским восторгом. Он любил любоваться на свои соверены, как неделя за неделей накоплялись они. Он наблюдал за продажами и время от времени покупал мёбель. Таким образом он купил фортепиано, на котором сам не умел играть, но ему сказали, что это хороший инструмент, и моя жена играла на нём однажды, когда мы посетили Филиппа, а он сидел и слушал с восторгом, уткнув руки в колена. Он думал, как однажды он увидит другие руки, играющия на этих клавишах - и инструмент и играющая исчезли в тумане перед его счастливыми глазами. Его покупки не всегда были счастливы. Например, его ужасно обманули в одном аукционе ожерельем из бус. Какие-то хитрые жиды сговорились надбавить цену гораздо дороже настоящей ценности.

- Но вы знаете, для кого это назначалось, говорила защитница Филиппа.- Если бы ей захотелось надеть на себя его десять пальцев, он отрезал бы их и прислал их в ней; но он оставляет их у себя, чтобы писать к ней письма и стихи - да еще какие прекрасные! Этот милый человек, воспитанный в роскоши и великолепии, как вам хорошо известно, не хочет теперь пить вина. Он пьёт только немного уиски и стакан пива. Он привык так хорошо одеваться - а теперь посмотрите каков он, сударыня! Конечно, он всё остался джентльмэном, а более величественной и прекрасной наружности джентльмэн никогда не входил в комнату, Но он копит деньги - вы знаете для чего, сударыня!

Мистрисс Мёгфорд это знала, знали и мистрисс Пенденнис и мистрисс Брандон. Эти три женщины чуть не довели себя до горячки, интересуясь мистером Фирмином, Мёгфорд своим грубым и шутливым тоном обыкновенно говорил:

- Я начинаю ревновать к помощнику редактора, вот оно что! Но стоит посмотреть как он лает на Бикертона, когда они встречаются в конторе, вот он что! Бикертон не будет уж с ним забиякой, обещаю вам!

Совещания и заговоры этих женщин к пользу Филиппа были бесконечны. Однажды Сестрица ушла от нас и носовым платком у глаз и в большом волнении, которое, может быть сообщилось и хозяину. Жена хозяина с своей стороны также не мало была взволнована.

- Что ты думаешь, говорит мистрисс Брандон? Филипп учится стенографии. Он говорит, что он не довольно талантлив, чтобы сделаться замечательным писателем; но он может быть стенографом и тогда вместе с местом у мистера Мёгфорда, он думает, что будет зарабатывать достаточно - о! какой он славный человек!

Женское волнение прекратило эту речь. Но когда Филипп пришол к нам обедать в этот день, хозяйка ухаживала за ним, обращалась с ним с нежным уважением и сочувствием, которые подобные женщины имеют обыкновение оказывать добрым и честным людям, находящимся в несчастьи.

Почему же мистеру Филиппу Фирмину, адвокату, не думать, что он принадлежать к профессии, которая доставила многим почести и богатство? Адвокат конечно может надеяться на такие же хорошие заработки, как и газетный стенограф. Мы все знали людей, которые, начав свою карьеру как писатели, занимали также и юридическую профессию и достигли большой знаменитости в адвокатуре.

- Моя голова не многого стоит, возражал бедный Филь:- я совсем её потеряю, если буду сидеть над законами. Я вовсе не талантлив, у меня нет честолюбия и упорной воли, которые помогли успеть людям с способностями по более моих. Например, может быть и не глупее Бикертона, но я не такой самонадеянный, как он. Предъявляя права на первое место, куда, бы он ни являлся, он часто получает его. Любезные друзья, разве вы не видите как я скромен? Неть на свете человека, который менее меня имел вероятность на успех - вы должны сознаться в этом; и я говорю вам, что мы с Шарлоттой должны ожидать бедности в жизни и квартиры во втором этаже в Пентонвилле или Айлингтоне. Я возвратил бы ей её слово, только я знаю, что она этого не захочет - бедняжечка! Она отдала своё сердце нищему - вот это правда. A я скажу, вот что я сделаю. Я серьёзно буду учиться профессии бедности и одолею её. По чом говядина самого низкого сортa? Вы не знаете? A я знаю; и где её дешевле купить. Я умею выбрать хорошую салакашку, и всю жизнь буду пить легкое пиво; я начинаю его любить и нахожу его вкусным и здоровым.

Много было правды в оценке Филиппа своих способностей и неспособностей. Без всякого сомнения, он не родился для того, чтоб сделать знаменитым своё имя. Но разве мы любим только знаменитых людей? Это было бы всё равно как сказать, что мы уважаем только тех людей, которые имеют десять тысяч фунтов стерлингов годового дохода, или рост более чем в шесть фут.

Из трёх приятельниц и советниц Филиппа, только моя жена восхищалась смирением Филиппа, мистрисс Брандон и мистрисс Мёгфорд были несколько разочарованы его недостатком бодрости духа и мыслью, что цель его так невысока. Я не скажу, чью сторону принял биограф Филиппа в этом деле. Моё ли было дело хвалить его или упрекать за такое смирение, да и с какой стати мне было советовать ему? Мои любезный читатель, сознайся, что и ты, и я, мы идём по жизненному пути по-своему. Мы едим кушанья, которые вам нравятся, потому что они нравятся нам, a не потому что они по вкусу нашему соседу. Мы встаёмь рано, или ложимся поздно, мы трудимся, ленимся, курим, делаем мало ли еще что, потому что так хочется нам, a не потому что так приказывает доктор. Филипп походил на вас и на меня. Вместо того, чтоб есть вкусную говядину, он привык довольствоваться обедом из овощей. Вместо того, чтобы бороться с бурей, он предпочитал идти под парусом вдоль берега и ждать более тихой погоды. Филипп, бывший щоголем два года назад, носил поношенный сюртук. Филипп, ездивший на красивых лошадях и любивший выставлять на показ свою лошадь и свою особу в Парке, теперь смиренно садился в омнибус и только изредка позволял себе нанять кэб. С империала омнибуса кланялся он своим друзьям с совершенной любезностью и смотрел на свою тётку, когда она проезжала в коляске. Его никак нельзя было заставить сознаться, что она с умыслом его не примечает, или он приписывал её слепоту ссоре, которую она с ним имела, а не его бедности и настоящему положению. А о кузене своём Рингуде Филипп говорил, что "этот человек готов на всякую низость".

Опасность состояла в том, чтобы наш друг не сделался в бедности более надменным и дерзким, чем был в дни своего лучшего положения, и чтоб не сошолся с людьми, которые не были ему равны. Лучше ли било для него получать презрительное обращение в модном клубе или сидеть в главе компании в таверне? Вот этой опасности мы могли бояться для Фирмина. Невозможно было не сознаться, что он хотел занимать в свете более низкое место, чем то, для которого он родился.

- Ты думаешь, что Филипп унизился, потому что обеднел, спросила одна сердитая дама, муж которой сделал это замечание - и муж и жена были очень добрыми друзьями мистера Фирмина.

- Душа моя, отвечал этот суетный муж:- предположи, что Филиппу вздумалось бы купить осла и продавать капусту. Он не будет делать ничего дурного, но нет никакого сомнения, что он унизит себя в мнении света.

- Унизит! сказала лэди, качая головой. - никто не унижает себя выбирая честную профессию. Никто!

- Очень хорошо. Вот Грёндсэлль служит у нас за обедом. Не попросить ли его сесть с нами за стол, а нам самим стать с салфеткой за стулом Грёндсэлля.

- Какой вздор!

- Очень хорошо. Грёндсэлль собеседник неприличный для нас, почему же Фплипп должен оставлять друзей своей юности, бросать клуб для таверны? Ты не можешь сказать, чтоб и мистрисс Брандон, как она ни добра, была для него приличной собеседницей?

- Если бы у него была добрая жена, он имел бы собеседницу приличную и был бы избавлен от опасностей и искушений - лучше всего для него тотчас жениться! Друг мой, мне кажется, я напишу к Шарлотте и попрошу её приехать к нам.

Против этого аргумента нельзя было устоять. Пока Шарлотта будет y нас, мы могли быть уверены, что Филинп не станет искать другого общества. Подле детской у нас была уютная комната. Жене моей было приятно украсить эту комнатку, и так как в это время дядя Мэк приехал в Лондон по делам, молодая девушка приехала к нам вместе с ним и мне хотелось бы описать встречу её с Филиппом в нашей гостиной. Это было очень поучительно. Но ни жены моей, ни меня тут не было, vous concevez. Мы только услыхали крик удивления и восторга Филиппа, когда он вошол в комнату, где ждала его молодая девушка. Мы только сказали:

- Ступайте в гостиную, Филипп. Вы найдёте там вашего старого друга маиора Мэка. Он приехал вь Лондон по делам и привёз известия о...

Не нужно было говорить далее, потому что Филипп выбежал опрометью из комнаты. Потом раздался его крик, потом вышел маиор Мэк, так смешно подмигивая! Какие хитрости употребляли мы, чтоб скрыть тайну от наших детей, которые непременно разболтали бы её! Я должен сказать, что родители приняли предосторожность против невинной болтовни и расспросов детей относительно приготовлений маленькой спальной, уверив их, что она назначается для мисс Григсби, гувернантки, прибытием которой им угрожали давно. Одна из наших девочек, когда пришол Филипп, ничего не подозревавший, сказала:

- Филипп, если вы пойдите в гостиную, мы найдёте там мисс Григсби, гувернантку.

Мы знали Шарлотту мисс Григсби во весь обед и на следующий ден и смеялись, малютка наш, который не умел еще говорить порядком, навивал её мисс Григсби и смеялся громче всех. Так было весело! Но мне кажется, что Филиппу и Шарлотте было веселее всех, хотя может быть они смеялись не так громко как мы.

Когда мистрисс Брандон навестила нас, Шарлотта покраснела и сделалась чудно прелестна, когда подошла поцаловать Сестрицу.

- Он рассказывал мне про вас! сказала она своим мягким голосом, разглаживая волосы молодой девушки.

- Знала ли бы я его, если бы не вы не спасли ли вы ему жизнь, когда он был болен? спросила мисс Бэйнис. - И не должна ли я любить всякого, кто любит его?

Мы оставили этих женщин однех на четверг часа, и в это время оне сделались самыми короткими друзьями на свете. Все наши домашние, большие и маленькие, включая няню (женщину самой ревнивой, повелительной и беспокойной верности), получили хорошее мнение о нашей кроткой и молоденькой гостье и ухаживали за мисс Григсби.

Шарлотта была не такая красавица, чтоб заставлять других женщин говорить ложь, уверяя, что она вовсе не Бог-знает как хороша. В тот период, которым занимаемся мы, она имела прелестный цвет лица, может быть, оттеняемый её чорным платьем. А когда Филипп входил в комнату, у ней всегда была готова гирлянда роз, расцветавшая на щеках её в минуту его появления. Обращение её было так просто и непринуждённо, что не могло не быть хорошо, потому что она была признательна, правдива, незанята собой, неприхотлива и принимала участие в других. Очень ли умна была она? Я никогда этого не говорил - хотя, я не сомневаюсь, она ценила ум некоторых мущин (об имени которых не кчему упоминать).

- Не великолепное ли это создание? кричал Филипп в достопамятный вечер её приезда, когда она и другия дамы ушли спать. - Чем я заслужил такое чистое сердечко? Я слишком счастлив, слишком!

Голос его прервался за его трубкой и он отёр кулаком глаза, сиявшие радостными и признательными слезами. Когда фортуна даёт такую милость человеку, мне кажется, мы не должны жалеть о том, чего она его лишает. Когда Филипп ушол в полночь (ушол? его выгнали, а то он наверно продолжал бы разговаривать до рассвета) при дожде, бившем его в лицо, и с ста фунтами в кармане, составлявшими всё его имущество, я думаю, что на свете не было человека счастливее и богаче его, потому что не обладал ли он сокровищем, которого он не мог бы купить и не захотел бы продать ни за какое богатство на свете?

Моя жена может говорить что хочет, но это она причиною приглашения мисс Бэйнис и всего что случилось потом. При намёке, что она будет дорогой гостьей в нашем доме в Лондоне, где находилось сокровище её сердца, Шарлотта Бэйнис тотчас бросила свою милую тетку в Туре, которая была так к ней добра, своего милаго дядю, свою милую мама, всех своих милых братьев, следуя тому обыкновенному закону, который повелевает, чтобы женщина, при известных обстоятельствах, оставила домашний кров, родителей, братьев, сестёр для одного человека, который делается, для неё дороже всех. Мистрисс Бэйнис, вдова, ворчала на неблагодарность дочери, но в своём согласии не отказывала. Может быть она узнала, что Гели, ветренный поклонник Шарлотты, перепорхнул на другой цветок и что гоняться за этим мотыльком было бы напрасно, или может быть она услыхала, что он проведёт весну - сезон мотыльков - в Лондоне, и надеялась, не вспорхнёт ли он опять к её дочери. Как бы то ни было, она обрадовалась, что её дочь приняла приглашение к как в дом, и созналась, что бедная девушка до-них-пор мало пользовалась удовольствиями в жизни. Скромный чемоданчик Шарлотты был уложен и бедную девушку отослала мать с весьма малым запасом карманных денег. Но эта экономная женщина сама имела мало, и из этой малости решалась дать как можно меньше.

- Мать сказала Шарлотте, что ей пришлёт денег в следующий вторник, сообщил нам маиор: - но между нами, я сомневаюсь в этом. Между нами, моя свояченица всегда обещает деньги во вторник, но и середа наступить, а она денег не даст. Я не мог не дать девочке несколько гиней, но вот увидите, во вторник деньги не придут.

Опровергнуть или подтвердить должен я слова маиора? Я скажу, что во вторник Шарлотта получила от матери письмо, уведомлявшее, что один из её братьев и младшая сестра оставались у тёти Мэк, а так как Шарлотта счастлива у своих гостеприимных и добрых друзей, то нежная, овдовевшая мат не будет мешать счастью своей милой дочери.

Было уже сказано, что три женщины составили заговор в пользу этой молодой девицы и её жениха. Через три дня после приезда Шарлотты к нам в дом, моя жена стала настойчиво уверять, что поездка за город сделает пользу девушке, наняла коляску, одела Шарлотту к лицу и уехала к мистрисс Мёгфорд в Гэмпстид. У мистрисс Мёгфорд была мистрисс Брандон, разумеется случайно, и я уверен, приятельница Шарлотты наговорила комплиментов мистрисс Мёгфорд на счот её сада, детской, завтрака, всего что принадлежало ей.

- Что же за беда? говорит мистрисс Мёгфорд, рассуждая об известном предмете.- Мы с Мёгфордом обвенчались имея два фунта в неделю, и при двух фунтах в неделю родились двое старших детей. Иногда приходилось тяжело, но мы всё-таки были счастливы; а я уверена, что если человек не рискует немного, то он не заслуживает многаго. Я знаю, что я рискнула бы, будь я мущина, жениться на такой хорошенькой девушке. Я сочла бы малодушным того молодого человека, который мешкал бы, тогда как ему стоило сказать слово, чтоб быть счастливым. Я считала мистера Фирмина храбрым, мужественным джентльмэном. Или вы хотите, чтобы я имела дурное имение о нём, мистрисс Брандон? Еще немножко этого крема, душечка. Он очень хорош. У нас был вчера обед и из города приглашали нарочно повара.

Эта речь, с приличным подражанием голосу и жестам, была повторена настоящему биографу его женой, и он начал видеть, в какую паутину заговоров эти хитрые женщины запутали предмет настоящей биографии.

Подобно мистрисс Брандон и другой матроне, мистрисс Мёгфорд заинтересовалась кротким, юным существом, ласково поцаловала ее и подарила ей аметистовую брошку.

- Она не имеет манер; признаюсь, я более ожидала от генеральской дочери воспитанной на континенте. Но мы покажем ей свет и оперу, Брандон, и она выучится очень хорошо держать себя, я в этом не сомаеваюсь.

Мистрисс Мёгфорд повезла мистрисс Бэйнис в оперу и указала ей на светских особ, собравшихся там. Шарлотта была в восторге. Я не сомневаюсь, что сзади в ложе сидел молодой джентльмэн, наш знакомый, который также был очень счастлив. В этом году жена родственника Филиппа, лэди Рингуд, имела ложу, в которой Филипп видел её с дочерьми, а маленький Рингуд Туисден так и рассыпался перед её сиятельством. Они нечаянно встретмлись у подъезда и лэди Рингуд пристально посмотрела на Филиппа и на краснеющую девушку, которую он вёл под руку. Колясочка мистрисс Мёгфорд в одну лошадь и парадная карета с гербами лэди Рингуд поехали но одной дороге. Из кареты с гербами дамы довольно благосклонно посмотрели на колясочку, в которой сидела возлюбленная Филиппа, и экипажи разъехались, а Рингуд Туисден, видя, что кузен подходит к нему, очень побледнел и скорехонько уплелся за аркаду. Но ему не следовало бояться Филиппа. Сердце Фирмина в то время было переполнено доброжелательством и мягкостью. Он думал о тех кротких, кротких глазах, которые сейчас нежно простились с ним, о той маленькой ручке, которая минуту тому назад висела на его руке, Неужели вы думаете, что в таком расположении духа он имел время думать об отвратительном пресмыкающемся, которое ползло позади его? Он был так счастлив в тот вечер, что тотчас отправился в таверну и истратил по-крайней-мере три шиллинга на ужин и напитки. Следующий день было воскресенье и мистер Фирмин в Уэстминстерском аббатстве слушал церковное пение возле той же молодой девицы, которую он провожал в оперу накануне.

Не надоело ли читателям это воркованье? Я старался описать любовные дела Филиппа в нескольких словах и в скромных фразах - выпуская восторги, страшные обеты, целые тетради корреспонденции и все обычные пошлости его положения. Однако, милостивая государыня, хотя мы с вами уже перешли за возраст воркованья, хотя ваши локоны, которые я помню каштановыми, теперь поседели, а мой лоб стал плешив, хотя мы теперь стары, мы еще не слишком стары, чтоб забыть. Из окна, у которого я пишу, мне видно, как в садике сквэра расхаживают взад и вперед молодой человек и молодая девица, мне знакомые. Этот сад кажется раем моим молодым друзьям. Еслибы им вздумалось посмотрел за решотку сквэра, они увидали бы, что у двери одного дома остановилась каретка доктора, а у окон другого дома плотник прибивает герб по случаю смерти владельца, в дверях третьяго разнощик от булочника разговаривает с горничной. Но что значат для них эти явления жизни? Рука об руку ходят они по своему эдему и разговаривают о том счастливом времени, которое теперь уже близко, и том очаровательном приюте, для которого заказана мёбель и в который, мисс, ваш старый друг и покорнейший слуга осмелится препроводить премиленький серебряный чайник. Все случаи имеют отношение для мистера Филиппа и мисс Шарлотты к тому событию, которое составляет предмет их желаний. Вот каретка доктора отъехала, Имогена говорить Алонзо:

- Как я страдала бы, еслибы ты был болен!

Плотник прибил герб.

- Ах, душа моя! если ты умрёшь, пусть уж прибьют герб для нас обоих, говорит Алонзо со вздохом.

Оба сочувствуют горничной, которая шепчется с разнощиком булочника.

Так как все силы души Филиппа и Шарлотты сосредоточились на их браке, я прошу позволения представить документ, полученный Филиппом в то время; можно вообразить, что он возбудил не мало волнения.

Эсторский дом, Нью-Йорк.

"Итак ты воротился в столицу! Твои письма очень кратки; но у меня есть корреспондент (немногие, увы! помнят изгнанника!), который сообщает мне историю моего Филиппа и говорят мни, что ты трудолюбив, что ты весел, что ты благоденствуешь. Весёлость подруги трудолюбия, благоденствие их отрасль. Чтобы благоденствие могло достигнуть полной силы - горячая мольба отсутствующего отца! Может быть и я скоро сообщу тебе, что я благоденствую. Я занимаюсь учоным открытием (медицинским и относящимся к моей профессии), результаты которого должны повести в богатству, если только фортуна не завсегда покинула Джорджа Фирмина. Итак ты связался с прессой. Она была презираема и писатель, и бедность долго считались синонимами. Но могущество и богатство прессы ежедневно развиваются и увеличатся еще более. Признаюсь, мне было бы приятию слышать, что мой Филипп занимается своей адвокатской профессией, в которой почести, даже аристократическое звание служат призами для смелых, трудолюбивых и достойных. Почему тебе еще - мне - не надеяться, что ты приобретёшь юридическую знаменитость? Отец, много страдавший, проводящий преклонные лета один и в отдалённой земле, успокоился бы в своём изгнании, если бы думал, что его сын будет способен когда-нибудь поправить расстроенное состояние его рода. Но с любовью думаю, что еще не поздно. Ты может еще заняться адвокатурой и один из её призов может достаться тебе. Признаюсь, не без огорчения узнал я из письма нашего доброго друга мистрисс Б., что ты учишься стенографии, чтобы сделаться газетным стенографом. Неужели фортуна так стала ко мне неумолима, что мои сын принуждён заняться такой профессией? Постараюсь покориться этому. Я ожидал высшего для тебя - и для меня.

"Милый сын, относительно твоей романической привязанности к мисс Бэйнис - о которой наша добрая Брандон рассказывает мне с своей особенной орфографией, но с трогательной проостотой - я поставил себе за правило не говорить ни слова. В деле привязанности к женщине ты, как сын твоего отца, поступишь по-своему и все отцы на свете не удержат тебя. В двадцати-четырёхлетнем Филиппе и узнаю его отца за тридцать лет назад. Отец мой бранил, умолял, поссорился со мною и не простил мне. Я научился быть великодушнее к моему сыну. Я могу огорчаться, но не сердиться. Если я разбогатею когда-нибудь, ты не будешь лишон моего богатства. Я сам столько перенёс от жестокого отца, что никогда не буду жесток в моему сыну.

"Так как ты надел ливрею муж, что ты скажешь на прибавку в твоему доходу, адресуя письма в моему приятелю, издателю новой газеты, называемой Газетой Верхних Десяти Тысяч. Это здесь модная газета, а твоё дарование было из таких, что твоё сотрудничество будет драгоценно. Доктор Джеральдин, издатель, кажется не родственник Лейнстерской фамилии, но человек сам проложивший себе путь, приехавший сюда несколько лет тому назад в бедности, изгнанником из своей родины. Я лечил мистрисс Джеральдим и его. Мой приятель, издатель Эмеральда, представил меня доктору Джеральдину. Страшные враги в печати, они в частной жизни добрые друзья. Доктор Джеральдин знает часть твоей истории, он знает, что ты теперь занимаешься литературой, что ты человек образованный, джентльмэн, человек светский, мужественный. Я поручился за то, что ты имеешь эти качества. Политических трактатов не так нужно, как новостей о лондонских знаменитостях, и я уверил его, что именно ты способен доставлять их ему. Ты знаешь всех, ты жил я в большом свете, и в университетском, в свете юристов, художниковь, знаком с немногими литераторами, которыми может похвалиться пресса, и можешь извлечь выгоды из этой опытности. Что если ты несколько положишься на твоё воображение при сочинении этих писем? быть поэтичным нет никакого вреда. Положим, что умный корреспондент напишет, что он встретился с гер-ц-м В-л-н-г-т-м, имел свидание с П-м-р- и там далее, кто станет опровергать его? и такого рода известия восхищают Нью-Йоркцев. Мой достойный друг, доктор Джеральдин, например (между нами его зовут Финнигэм), когда приехал в Нью-Йорк, удивил всех обилием своих анекдотов об английской аристократии, которая столько же ему известна, как пекинский двор. Он был находчив, саркастичен, забавен, нашол читателей, переходил от одного успеха к другому - и Газета Верхних Десяти Тысяч, вероятно составит состояние этого достойного человека. Ты можешь быть для него полезен и заработывать щедрое вознаграждение, которое он предлагает за еженедельное письмо. Анекдоты о светских мущинах и женщинах - чем веселее и забавнее, тем лучше. Кто первые красавицы в Лондоне? (ты знаешь, что красота имеет своё знание и моду). Кто выиграл или проиграл на скачке? Были ли дуэли? Какой последний скандал? Здоров ли добрый, старый герцог? Кончилось ли дело между герцогиней такой-то и капитаном таким-то? Вот какие известия любят наши забияки и за которые друг мой доктор Джеральдин заплатит по... доллэров за каждое письмо. Твоё имя совсем не должно быть известно. Вознаграждение верное. C'est a rendre ou a Laisser, как говорят наши весёлые соседи. Напиши прежде откровенно ко мне; на кого ты можешь положиться более, как не на твоего отца?

"Ты, разумеется, сделаешь визит твоему родственнику, новому лорду Рингуду. Для молодого человека, которого фамилия так могущественна как твоя, конечно не может был никакого унижения оказывать феодальное уважение, а кто может знать, не захочет ли лорд Рингуд помочь своему кузену? Конечно, сэр Джон виг, а твоя газета консервативная. Но ты более всего человек светский. в таком второстепенном месте, какое ты занимаешь в Пэлль-Мэлльской газете, частная политика наверно не считается ни во что. Если сэр Джон, твой родственник, найдет какой-нибудь способ помочь тебе, тем лучше, а разумеется, ты должен держаться политики твоей фамилии. Я его не знаю. Он вёл себя очень смирно в университете, где, я с сожалением должен сказать, друзья твоего отца были не совсем смирного десятка. Надеюсь, что я раскаялся. И как бы мне приятно было слышать, что мой Филипп преклонил своё гордое сердце и готов покориться нескольким обычаям света! Сделай визит сэру Джону. Мне не нужно говорить тебе, что сэр Джон виг и владелец большего поместья; он ожидает уважения от тебя. Он твой родственник, представитель доблестного и благородного рода твоего деда. Он носит имя, которое носила твоя мать. К ней мой Филипп всегда был кроток и для неё ты исполнишь желание твоего любящего отца

"Д. Ф."

"Я не сказал ни одного приветствия мисс Бэйнис. Я желаю ей столько добра, что признаюсь желал бы, чтобы она вышла за жениха богаче моего милаго сына. Позволит ли мне судьба обнять мою невестку и сажать на колена ваших детей? Вы будете говорить им ласково об их деде, будете? Я слышал, что бедный генерал Бэйнис отзывался обо мне в запальчивых и неприличных выражениях, которые я искренне прощаю. С радостью, что я никогда не сделал вреда генералу Бэйнису, с признательностью и гордостью принимаю одолжения от моего родного сына. Их коплю я как сокровища в сердце и всё еще надеюсь, что буду в состояния заплатить за них чем-нибудь посущественнее моих нежных молитв. Передай мои желания всего лучшего мисс Бэйнис и старайся научит её ласково думать об отце её Филиппа."

Мисс Шарлотта Бэйнис, сохранившая имя мисс Григсби, гувернантки, между шаловливыми детьми шутливого отца, пробыла у нас месяц, и мама её выражала большую радость при мысли, что она находится в отсутствии и нашла таких добрых друзей. Через два месяца дядя её маиор Мак-Гиртер воротился от своих родных с севера, которых он ездил навещать, и предложил отвезти племянницу во Францию. Он сделал это предложение с самым шутливым видом и так как будто его племянница вспрыгнет от радости, что возвращается к матери, но в удивлению маиора, мисс Бэйнис побледнела, побежала к своей хозяйке и бросилась к ней на шею, а та, крепко держа в объятиях мисс Бэйнис, свирепо глядела на маиора через её плечо, как-бы желая этим показать, что он не смеет увезти её из этого святилища.

- О, добрый, милый друг! ворковала Шарлотта и рыдая высказала много нежных и признательных слов.

Дело в том, что две сестры, или мать и дочь, не могли бы любить друг друга искреннее этих двух особ. Мы все любили Шарлотту. Дети начали выть при мысли расстаться с их мисс Григсби. Шарлотта учила их музыке и по-французски, а приходящая гувернантка занималась остальным их образованием.

Так проходили месяцы, а наша фаворитка всё оставалась с нами. Мама снабжала кошелёк девушки время от времени небольшими суммами и просила хозяйку Шарлотты снабдить её всеми необходимыми вещами от модистки. Впоследствии правда генеральша Бэйнис... Но зачем входить в эти неприятные семейные ссоры в главе посвящонной чувству?

Как только Филипп, получил письмо, верно нами скопированное (за исключением денежного вознаграждения, которое я не считаю себя в праве разглашать), он поспешил из Торнгофской улицы в Уэстминстер, пролетел, мимо Бёттонса, нашего слуга, не обратил никакого внимания на мою изумлённую жену в дверях гостиной, устремился во второй этаж, раскрыл настеж дверь классной, где Шарлотта учила нашу третию дочь играть на фортепиано.

- Шарлотта! Шарлотта! закричал он.

- Филипп! разве вы не видите, что мисс Григсби дает нам урок? закричали дети.

Но он не слушал шалунов и всё манил в себе Шарлотту. Эта молодая девица встала и пошла за ним к двери, а потом на лестницу, и там они прочли письмо доктора Фирмина склонившись головами друг к другу, вы понимаете?

- Еще двести фунтов в год, сказал Филипп, сердце его так билось, что он с трудом мой говорить:- твоих пятьдесят...

- О, Филипп! только могла сказать Шарлотта.

Очень милую составили они группу, которую годилось бы срисовать для художника.

Глава XXXII.

СПОСОБЫ И СРЕДСТВА.

Разумеется, всякий светский человек, обладающий приличным благоразумием, приметит, что мысль жениться, имея четыреста пятьдесят фунтов в год, была нелепа. Во-первых, нельзя жить на четыреста пятьдесят фунтов в год, хотя многие живут и меньшим. Но жизнь без экипажа, без приличного дома, без клэрета к обеду, без лакея, нельзя назвать жизнью. Доход Филиппа мог прекратиться. Он мог не понравиться американскому газетчику. Он мог поссориться с издателем Пэлль-Мэлльской газеты. И тогда что останется у него? Только пятьдесят фунтов Шарлотты! Так доказывал короткий друг Филиппа - человек светский и очень опытный. Разумеется, я не удивлялся, что Филипп не хочет следовать моему совету, хотя не ожидал, что он так рассердится, даже почти разбранить меня и употребит такие грубые выражения, когда, по его желанию, этот совет был ему подан. Если он ему не нужен, зачем было спрашивать? Этот совет мог быть для него неприятен, но зачем он говорил мне за моим собственным столом и за моим собственным клэретом, что это совет проныры и суетного человека? Мой добрый друг, этот клэрет, хотя он второго сорта и я не в состоянии покупать лучшего, стоит семьдесят-два шиллинга за дюжину. Бутылку в день, это самое меньшее, что вы можете считать, (а он в моём доме выпивал по две бутылки), и это составит сто-четыре гинеи в год, понимаете?

- Ну что-ж такое? сказал Филипп:- мы обойдёмся без клэрета. А пока я буду пить какой достану.

Он выпивает целую пинту и хохочет, как-будто сказал что-нибудь остроумное. Филипп Фирмин бывает груб и придирчив иногда, и Бикертон, придерживаясь этого мнения, не совсем неправ.

- Я буду пить клэрет, когда стану приходить к вам, говорил он ухмыллясь: - а дома буду пить уиски с водой.

- А если Шарлотте предпишут пить кларэт.

- Она может пить, говорит этот великодушный жених: - ей бутылки достанет на неделю.

- Разве вы не видите, вскричал я: - что даже бутылка в неделю стоить чего-то в роде восемнадцати фунтов в год. Восемнадцать фунтов на клэрет для Шарлотты и столько же, во-крайней-мере, на ваш уиски и ваше пиво. Вам нужно за напитки десятую часть вашего дохода! А одежда, квартира, угли, доктор, карманные деньги, поездка к морю для детей? Потрудитесь подвести итог и вы увидите, что у вас останется двадцать-девять пенсов на мясника.

- То что вы называете благоразумием, сказал Филипп; стукнув по столу и разумеется разбив рюмку: - я называю трусостью и богохульством! Неужели вы хотите меня уверить, что двое молодых людей и дети их, если небу будет угодно дать их им, не могут существовать пятьюстами в год? Оглянитесь, сэр, на мириады Божьих созданий, которые живут, любят, они счастливы и бедны, и стыдитесь нечестивого сомнения, произнесённого вами!

Он вскакивает и начинает ходить по столовой, крутя свои рыжие усы, свирепо звонит и говорит:

- Джонсон, я разбил рюмку. Принеси мне другую.

В гостиной жена моя спросила о чом мы ссоримся. А так как Шарлотта наверху рассказывает детям историйки, пока они ложатся спать или пишет к своей мама, наш приятель в выражениях еще более грубых, чем он употреблял в столовой, когда бил мои рюмки, рассказывает моей жене, что я атеист, или по-крайней-мере жалкий скептик, что я сомневаюсь в небесном милосердии и непризнателен небу за мой насущный хлеб. Бросив на молодого человека ласковый взгляд, разумеется моя жена берёт его сторону. Мисс Шарлотта сходит вниз с детьми, подходит в фортепиано и играет Бетховена "Сон св. Иеремии", что всегда успокоивает и очаровывает меня; мне представляется это Теннисовой поэмой положенной на музыку. Мисс Шарлотта кажется такой хорошенькой за фортепиано, а Филипп смотрит на неё, опираясь своими огромными руками и ногами на спинку кресла. Музыка делает нас всех счастливыми и добрыми и как-то облагороживает нас. Моя жена смотрит на молодых людей самым доброжелательным образом. Она довела себя до того мнения, что эти молодые люди должны жениться. Сомневаться в этом нечестиво по её понятиям. А я смиренно признаюсь, что в некоторых пунктах я не смею спорить с нею.

Когда женщина в доме решила что-нибудь, к чему послужит сопротивление мущин? Если мой гарем определит, что я должен носить жолтый сюртук и розовые штаны, я знаю, что не пройдёт и трёх месяцев, как я буду ходить в розовом и жолтом костюме. Эта настойчивость побеждает, ежедневное возвращение к желаемой цели. Последуйте моему совету, сэр: когда увидите, что женщины в вашем доме желают чего-нибудь, тотчас согласитесь, вы будете вести спокойную жизнь!..

Событие, которым обыкновению заканчивается третий том романа, приближалось. Я боюсь, что наши молодые люди не могли уехать после венца четверкой, и что ни один знатный родственник не мог ссудить им своего замка на медовой месяц. Что-ж! некоторые не могут доехать до счастья даже четверкой, а другие доходят и пешком. Моя почтенная муза наклоняется, развязывает с некоторым трудом свои котурны и приготовляется бросит этот старый башмак вслед за новобрачными. Скажи, почтенная муза, какие свадебные подарки получили Филипп и Шарлотта от своих друзей? Кузен Филиппа Рингуд Туисден подошол ко мне в клубе и сказал:

- Я слышал, что мой драгоценный кузен женится. Я хочу ему послать метлу, чтобы подметать улицы,

Я хотел-было сказать:

- Именно такого подарка можно было ожидать от сына вашего отца.

Но в том дело, что этот ответ пришол мне в голову, когда я уже возвращался домой и когда Туисден разумеется не мог меня слышать. Большая часть моих острот опоздали явиться в свет. Дело в том, что никто из Туисденов ничего не подарил Филиппу на свадьбу, изъявив этим ту степень уважения, какую они имели к нему.

Мистрисс Мэк-Гиртер подарила новобрачной индийскую брошку, которую когда-то она получила от генерала Бэйниса. Впоследствии, это правда, мистрисс Мэк потребовала от Шарлотты эту брошку назад, но это было когда между родственниками начались ссоры - которые описывать подробно значило бы надоедать черезчур читателям этой истории.

Мистрисс Мёгфорд подарила щегольской кофейник накладного серебра, шесть альманахов и четырнадцать богато граненых бокалов, которые годились бы для вечеров, еслибы молодые супруги были в состоянии их давать.

Мистрисс Брандон презентовала две скатерти и двенадцать салфеток и еще много нужного в хозяйстве белья.

Жена настоящего биографа подарила двенадцать чайных ложек и щипцы для сахару. Мистрисс Бэйнис, тёща Филиппа, также прислала ему щипцы, очень тонкие и скоро сломавшиеся. Он хранит одну половинку до-сих-пор и очень сатирически выражается об этом сувенире.

Вот всё приданое бедной Шарлотты. Сандрильона была почти также богата, как наша молодая приятельница. Мать Шарлотты прислала угрюмое согласие на брак своей дочери, но отказалась приехать на свадьбу. Она была нездорова. Год её вдовства только что кончился. У ней были другия дети, за которыми она должна была смотреть. Моё мнение, что мистрисс Бэйнис думала, что пока она остается за границей, она не будет во власти Филиппа и деньги, накопленные генералом не достанутся ему. Она передала свою власть друзьям Филиппа в Лондоне и прислала дочери желание счастья.

- Вы богаты в сравнении со мною, когда я выходила замуж, говорила Мистрисс Брандон своей молодой приятельнице:- у вас будет добрый муж. Я этого не имела. У вас будут добрые друзья, а я была одна, пока Богу было угодно послать мне друзей.

Не без чувства страха видели мы, как эти молодые люди начали жизненный путь, и я уверен, что из небольшого общества, провожавшего их в церковь, где они венчались, не было никого, кто не проводил бы их с добрыми желаниями и сердечными молитвами. Не велик был кошелёк, который они брали с собою на месячную поездку. Но у них было здоровье, надежды, добрые друзья. Я никогда не слыхал, чтобы жизненные испытания кончались после брака; только счастлив тот, кто разделяет их с любящей подругой. Дама, у которой Шарлотта гостила до своего замужства, пришла в состояние самой слезливой сентиментальности. Она села на постель в спальной, оставленной молодою девушкой. Слёзы её обильно текли. Она не знала почему, она не могла сказать как эта девушка обвилась вокруг её материнского сердца, И я думаю что если небо определило этой молодой девушке быть бедной, то оно послало ей в вознаграждение за то много других сокровищ,

Все почтенные мущины и женщины в Лондоне, разумеется, будут жалеть об этих молодых людях и порицать их безумный риск; однако, под влиянием и по примеру сентиментальной жены, я сам сделался так безумно сентиментален, что иногда мне воображается, что этим заблуждающимся беднякам можно позавидовать.

Они венчались в маленькой церкви возле нашего дома. Мы не украсили церковь цветами, а церковных сторожей белыми лентами. Я должен признаться, что завтрак у нас был скучный. Был очень хороший пирог, с двумя сахарными голубками на верхушке, присланный Сестрицей, и никакой другой брачной эмблемы. Наши девочки провожали невесту к венцу в новых шляпках и в новых платьях. Итак неразрывный союз совершился. Любите друг друга, милые друзья. Совершайте ваш жизненный труд. В горести успокоивайте друг друга, в болезни ухаживайте и берегите. Развлекай, нежная жена, борьбу твоего мужа, освещай его мрачные часы твоими нежными улыбками, весели его дом твоей любовью. Муж, отец, какова бы ни была твоя участь, пусть твоё сердце будет чисто, твоя жизнь честна. Ради тех, кто носит твоё имя, не допускай дурному поступку запятнать его. Когда ты смотришь на невинные личики, которые всегда нежно встречают вас, пуст и ваше лицо будет также истиннно, а ваша совесть без упрёка. Когда молодые люди стали на колена перед алтарём, подобные мысли пробегают в голове друга, присутствующего при брачном обряде. Разве всё что мы слышим в этом месте не может примениться к нам самим и служить поводом к ежедневным размышлениям?

После церемонии мы расписываемся в книге и смиренно возвращаемся к завтраку. Мистрисс Мёгфорд не скрывает своего разочарования при виде ничтожных приготовлений, сделанных для приёма новобрачных.

- Я нахожу это скупостью, Брандон, даже бантов нет. Только ваш пирог. Ни спичей, ни салату с раками не было. Вин самая малость. Я думала, что ваши друзья умеют лучше устраивать угощения! Когда моя дочь будет выходить замуж, она поедет на отличной четверке серых лошадей, какая только найдётся у извощиков. Я так думаю, что ваш молодой друг слишком пристрастился к деньгам, Брандон, я так и Мёгфорду сказала.

Но это только вопрос вкуса. Мистрисс Мёгфорд, например, нарядилась в зелёное атласное платье и в розовый тюрбан когда другия дамы были в серых платьях. Короткость между нашими семействами расстроилась тотчас после свадьбы Филиппа; я с сожалением должен сказать, что мистрисс Мёгфорд считала нас скупыми, а она терпеть не могла таких людей.

Новобрачную расцаловали. Она уехала с новобрачным; с ними не было ни лакея, ни горничной. Путь счастливой четы лежал на Кэнтербёри, Филькестон, Булонь, Амьен, Париж, а может быть и на Италию, если у них достанет денег. Пока типографщик и сам Мёгфорд взялись исполнять обязанность Филиппа по газете. Сколько было у новобрачных в кошельке на эту поездку? Это не наше дело. Но обладая молодостью, здоровьем, счастьем, любовью, наши молодые друзья, я думаю, не могут быть недовольны. Прощайте, Бог да благословит васъ) Шарлотта и Филипп! Я сказал, как я нашоль мою жену плакавшую в пустой комнатке её фаворитки. Признаюсь, я сам был несчастлив. Я не находил утешения в клубах, и последний роман не мог привлечь моего внимания. Я видел глаза Филиппа и слышал нежный голос Шарлотты.

С нетерпением ожидали мы писем от молодых. Наконец прибыло письмо и так как в нём нет секретов, то я привожу его вполне:

Амьен, пятница. Париж, суббота.

"Дорогие друзья (вы для нас дорогие друзья и будете таковыми, пока мы живы). Мы исполняем наше обещание и уведомляем, что мы здоровы и счастливы. Филипп говорит, что я не должна беспрестанно подчоркивать слова, но я никак не могу. О! как весело видеть Филиппа счастливым! Если он счастлив, счастлива и я. Я дрожу при мысли, как мы счастливы. Он сидит напротив меня и курит сигару. Какой у него благородный вид! Я люблю когда он курит. Я сходила в нашу комнату и принесла ему сигару. Он сказал: "Шарлотта, если я скажу тебе, принеси мне твою голову, то ты велишь отрезать eё". Скажите пожалуйста, не обещала ли я три дня тому назад любить его, уважать и повиноваться ему и неужели же мне нарушить это обещание? Я надеюсь, что я всю жизни буду держать моё обещание. Нам понравился Кэнтербёри столько же, как милый Уэстминстер. Мы наняли коляску и сделали великолепную поездку в Фолькестон, а на море Филипп был болен, а я нет. Он был такой смешной и ужасно не в духе; я в первый раз исполняла обязанность сиделки. Мне хотелось бы, чтоб он был немножко болен иногда, чтоб я могла ухаживать за ним. Мы были в таможне в Булони и я вспомнила, как два года назад я была тут вместе с бедным папа, а он стоял и смотрел на нас! Мы остановились в гостиннице у ванн. Гуляли по городу. Ходили в вашему дому в Верхнем городе, где а помню всё, как будто это случилось вчера. Помните, мы гуляли однажды и вы сказали мне: "Шарлотта, едет пароход". А я сказала: "Какой пароход?" "Филипп", говорите вы. "Вот он дымится". Он и подошол с трубкой во рту. Если бы вы не были добрейшей женщиной на свете, мне было бы стыдно писать к вам такой вздор!

"Подумайте: мистрисс Брандон связала мне кошелёк, который подарила мне, когда мы уехали с милаго, милаго Королевского сквэра, а когда я раскрыла кошелёк, и нашла в нём пять соверенов! Филипп произнёсь ругательство (как он всегда делает когда растрогается) и сказал, что эта женщина ангел и что мы должны сохранить эти соверены и никогда их не менять. Ах, как я рада, что у моего мужа есть такие друзья! Я буду любить всех, кто любит его - вас больше всех. Не через вас ли досталась мне это благородное сердце? Филипп говорит, что небо дало такое великое сердце мистрисс Брандон, что она должна иметь и высокий разум. Если любовь к Филиппу значит мудрость, я знаю кого-то кто будет очень мудр.

"Филипп сказал, что если я не тороплюсь видеться с мама, то мы можем провести целый день в Амьене. Мы были в соборе. О! как я молилась, чтоб небо дало мне силы посвятить Филиппу всю мою жизнь, любить его всегда, ухаживать за ним в болезни, утешать в горести. Я буду учиться, не для того, чтобы сравниться с ним умом - на это могут надеяться немногия женщины - но чтоб я могла лучше понимать его и быть для него подругой более его достойной. Желала бы я знать, много ли на свете таких талантливых мущин как наши мужья? хотя Филипп так скромен, что говорит будто он совсем не талантлив. А и знаю, что он талантлив и выше многих других. Я ничего не говорила, но я всё слушала на Королевском сквэре; и некоторые бывавшие у вас и много о себе воображавшие казались мне дерзки, суетны и ничтожны, а другие казались принцами. Мои Филипп принц. Ах, милый друг! не должна ли я думать с признательностью, что я сделалась женою настоящего джентльмэна! Добрый, храбрый, благородный Филипп! Честный и великодушный, неспособный к обману.

"Мы написали к мама и к доброй баронессе, что мы едем. Мама находит, что у мадам Валантиноа еще дороже чем у баронессы. Она говорит, что она узнала, что настоящее имя мадам Валантиноа - Корнишон, что у ней ужасная репутация и что у ней в доме плутуют в экартэ. Она хочет оставить мадам Валантиноа, как только детей, у которых корь, можно будет перевезти. Она не велела мне ездить в ней, к Валантиноа, и принесла Филиппу 12 фунтов стерл. 10 шилл. пятифранковыми монетами, которые она положила перед ним на стол и сказала, что это первая четверть моего дохода. Еще срок не настал. "Но неужели вы думаете, что я захочу быль обязана такому человеку как вы!" Филипп пожал плечами и спрятал свёрток с серебряными монетами в ящик. Он не сказал ни слова, но разумеется, я видела, что ему было неприятно. "- Что мы сделаем с твоим богатством, Шарлотта? сказал он, когда ушла мама. Мы истратили часть этих денег в ресторане Вери, куда мы взяли и добрую баронессу. Ах, как эта женщина была добра во мне! Ах, как я страдала в этом доме, когда мама хотела разлучить меня с Филиппом! Мы прошли мимо и видели окна той комнаты, где разыгралась та страшная, страшная трагедия. Филипп погрозил кулаком зелёным сторам. "- Великий Боже! сказал он: - как я тогда страдал! Я не злопамятен, я никому не хочу мстить, но я никогда не могу простить, никогда!" Часто мне представляется во сне эта ужасная трагедия, как его отнимают у меня и мне кажется, что я умираю! Когда я была у вас, я часто боялась ложиться спать, чтобы не видать этого ужасного сна, и клала его письмо под изголовье, чтобы ощупывать его ночью. А теперь! Никто не может нас разлучить - о, никто! до самой смерти!

"Он водил меня на свою прежнюю квартиру и мы подарили мальчику, натирающему полы, пять франков из моих денег. Потом мы пошли в кофейную напротив Биржи, где Филипп писал письма, а потом в Палэ-Рояль, где нас ждала баронесса, а потом в театр, а потом к Тортони есть мороженое. А потом пешком домой под сотнею миллионов блестящих звезд, по аллеям Элисейских Полей, по которым Филипп к нам приходил, мимо фонтанов, сиявших под серебристой луной. Ах, Лора! желала бы я знать была ли серебристая луна так счастлива, как ваша любящая и признательная

"Ш. Ф."

P. S. (Рукою Филиппа Фирмина).

"Мои любезные друзья.- Я там счастлив, что это походит на сновидение. Я смотрел как Шарлотта писала, писала целый час, и спрашивал себя и думал: "правда ли это?" Наконец я убедился в истине, смотря на бумагу и на подчоркиваемые ею слова. Мои любезные друзья, что я сделал в жизни, за что мне подарили ангела? Одно время сердце моё было чорно и мстительно, она явилась и спасла меня. Любовь этого создания очищает меня и... и я думаю, что это все. Я думаю, что мне только хотелось сказать, что я счастливейший человек в Европе. Когда мы к вам будем писать, куда нам адресовать к вам письма? Мы сами не знаем куда мы поедем. Нам писем не нужно. Но мы тем не менее признательны нашим милым, добрым друзьям и нас зовут

"Ф. и Ш. Ф."

Глава XXXIII.

ОПИСЫВАЕТ ПОЛОЖЕНИЕ НЕИНТЕРЕСНОЕ, НО НЕОЖИДАННОЕ.

Мы можем надеяться, что мистер и мистрисс Фирмин сделали приятную поездку; но мы не станем описывать их приключений. Филипп написал нам много шуток, озаглавленных: Париж, четверг. Женева, суббота. Монблан, понедельник. Тимбукту, середа. Пекин, пятница - с шутливыми описаниями этих мест и городов. Он писал, что в последнем городе башмаки Шарлотты износились и те, которые она купила, были узки для нея, а высокие каблуки неприятны. Он писал, что говядина т. Тимбукту не довольно изжарена на вкус Шарлотты, что внимание китайского императора в ней становится слишком заметно и так далее, между тем как в постскриптумах, Шарлотты вовсе не упоминалось о путешествиях, а просто сообщалось, что они остаются в Сен-Жермене и счастливы с утра до вечера. Увы! их кошелёк был набит не туго, наполеондоры бедного Филиппа скоро истратились и супруги чуть-было не были принуждены истратить свадебный подарок Сестрицы, но они скорее согласились бы трудиться, чем купить несколько лишних часов довольства лептой бедной вдовы.

Филипп, имея работу в двух местах, уверял, что он имеет довольно, что он даже может откладывать. В это-то время Ридли, академик, написал свою малую картину - разумеется, вы её помните: "Портрет дамы". Он романтически привязался к жилице второго этажа, не давал у себя шумных праздников, не курил, чтобы не беспокоит её. Не желает ли мистрисс Фирмин дать вечер? Его мастерская и гостиная к её услугам. Он приносил ей подарки и билеты на ложи. Он был её невольником. А она платила ему за это романические обожание снисходительным пожатием нежной, маленькой ручки и ласковым взглядом нежных глаз, чем живописец должен был оставаться доволен. Низенького роста и нескладный станом, Ридли натурально считал себя отстраненным от брака и любви и с завистью смотрел на эдем, в который ему запрещено было входить. У Шарлотты не было и двух пенсов, а был маленький двор. Друзья Филиппа имели обыкновение преклоняться перед ней. Изящные джентльмэны, знавшие его в университете и забывшие его или считавшие его грубым и самонадеянным, теперь вдруг вспомнили о нём и у его молодой жены были совершенно модные собрания за её чаем. Всем мущинам нравилась она, а женщины говорили, что мистрис Фирмин была добродушная, совершенно безвредная женщина, довольно хорошенькая, именно такая, каких любят муцины.

Да, мистрисс Фирмин имела успех. Но у ней еще ни было приятельниц, она была слишком бедна, чтоб бывать в свете; но у ней были мистрисс Пенденнис, мистрисс Брандон, мистрисс Мёгфорд, знаменитая колясочка которой беспрестанно привозила лакомства для новобрачной из Гампстида и которая восхищалась отборным обществом, которое она встречала у мистрисс Фирмин.

- Карточка лорда Тингэмбери! скажите пожалуйста, мистрисс Брандон!

Такими безыскусственными фразами мистрисс Мёгфорд выражала свой восторг в первое время, когда Шарлотта пользовалась еще её благорасположением. Я должен признаться, что наступили обстоятельства менее приятные.

- О, Лора! я дрожу при мысли как я счастлива! постоянно ворковала наша птичка. - Знаете ли, что Филипп никогда не бранит меня? Если бы он сказал хоть одно грубое слово, мне кажется, а бы умерла, между тем как мама ворчит, ворчит бывало с утра до ночи, а мне и горя мало.

Вот что выходит из несправедливой брани. Спасительное лекарство теряет своё действие. Пациент спокойно принимает лекарство, которое напугает или убьёт непривычнаго. Мистрисс Бэйнис продолжала писать бранчивые письма, и я не поручусь, что Шарлотта читала их все. Мистрисс Бэйнис вызывалась приезжать и заботиться о Филиппе, когда настанет одно интересное событие. Но мистрисс Брандон была уже приглашена на этот случай, а Шарлотта там испугалась приезда матери, что Филипп написал к мистрисс Бэйнис и коротко и положительно просил не приезжать. Вы помните картину Ридли "Колыбсль", которая доставила много гиней мистеру Ридли. Сама мать не так пристально изучала своего ребёнка, как изучал Ридли черты, позы, взгляды первенца Шарлотты и Филиппа Фирмин. Жена моя очень рассердилась на то, что я забыл, сын или дочь прежде родились у Фирминовь, и говорит, что я скоро забуду имена своих собственных детей. Кажется, помнится мне теперь, через такое долгое время, что сын у них старший, их мальчик такой высокий, гораздо выше - не мальчик? ну так стало быть...

- Утёнок, перебивает с насмешкой моя жена.

Это и знаю наверно, что молодая мать была очень мила, с розовыми щеками и сияющими глазами, когда она наклонялась над своим младенцем. Ридли говорит, что в глазах молодых матерей есть что-то небесное в это время; он даже уверяет, что тигрица в зоологическом саду кажется прекрасна и кротка, когда наклоняет свою чорную морду к своим детенышам. О, сила чувства! в какое положение привела ты мистрисс Фирмин Ридли! В глазах молодой матери был блеск, а на щеках её розы и жемчуг, которые непременно должны были очаровать живописца. Он даже снимал сапоги в своей мастерской, чтоб не беспокоить своим скрипом молодую мать. Он накупил для ребёнка разных подарков. Филлип уходил в клуб и к своей газете, как ему было приказано, но Ридли нельзя было прогнать из Тернгофской улицы, так что мистрисс Брандон смеялась над ним - просто смеялась над ним.

Но всё это время Филипп и его жена продолжали пользоваться расположением мистера и мистрисс Мегфард и были приглашены этой достойной четой вместе с их малюткой в их виллу в Гемпстиде, где перемена воздуха могла принести пользу милому малютке и его милой мама. В маленьком пространстве достойный мистер Мёгфорд умел собрать кучу разных разностей. У него был сад, зверинец, оранжерея, конюшни, корова, молочная и он не мало гордился своими сокровищами. Он любил и хвалил всё своё. Никто не восхищался так своим портвейном, как Мёгфорд, но расхваливал так своё масло и домашний хлеб. Он наслаждался своим счастьем, он ценил своё собственное достоинство. Он любил говорить о том времени, когда он был мальчишкой на лондонских улицах, а теперь...

- Попробуйте этот портвейн и скажите, есть ли лучше у лорда мэра, говаривал он своим гостям.

Постоянно думать о своём счастьи и сомневаться в нём, но значит ли это истинное счастье? Воспевать гимн самому себе, не очаровательное ли удовольствие для самого себя, и все обедавшие за столом Мёгфорда непременно слышали эту музыку. Я с сожалением должен сказать, что Филиппу эта музыка не нравилась. Он ужасно скучал в Гэмпстиде, а когда мистер Филипп скучал, то он был не совсем приятным собеседником. Он зевал вам в лицо, он прямо противоречил вам. Он говорил, что баранина жестка, что вино пить нельзя, что такого-то оратора черезчур превозносят, а такой-то политик дурак. Мёгфорд и его гость сражались после обеда, чуть не доходили до бранных слов.

- Что это, Мёгфорд? о чомь вы ссоритесь в столовой? спрашивает мистрисс Мёгфорд.

- О чом мы ссоримся? это только господин помощник редактора фыркает, говорит хозяин с раскрасневшимся лицом.- Moё вино для него нехорошо, а теперь он положи ноги на стул и заснул у меня под носом. Дерзкий он человек, мистриссь Мёгфорд, в этом спора нет.

Тут бедная Шарлотта тихо выходит от своего малютки и заиграет что-нибудь на фортепияно, успокоивая поднимающийся гнев.

Когда вы подумаете, что насущный хлеб Филиппа зависел от этих людей, вы согласитесь, что его друзья могли тревожиться за его будущность. Одно слово Мёгфорда, и Филипп с Шарлоттой и с ребёнком пошли бы по миру. С этим мистер Фирмин соглашался, рассуждая о своих делах (а он это любил) засунув руки в карманы и став спиною к огню. - Любезный друг, говорил откровенный новобрачный: - эти вещи постоянно у меня в голове. Я говорил прежде о них с Шарлоттой, а теперь не говорю. Оне тревожат её бедняжку, а сердце моё разрывается при мысли, что она огорчена. Я стараюсь делал что могу, но когда мне надоедают, я не могу не показать этого. Я не умею лицемерить. Нет, не только для двухсот фунтов выгоды, но и для двух тысяч. Мистер Мёгфорд очень добрый человек. Я этого не говорю. Добрый отец, добрый муж, щедрый хозяин и прескучнейший человек. Быть с ним любезным? Как я могу быть любезен, когда меня убивают? Он все рассказывает историю о том, кок Ли Гёнта посадили в тюрьму, а он носил ему корректуры и видел там лорда Байрона. Я не могу не засыпать во время рассказа; а если не засыпаю, то скрежещу зубами и внутренно ругаюсь, так что, я сам знаю, на меня страшно смотреть. Мистрисс Мёгфорд женщина добрая, ласковая, вспыльчивая. Я слышу, как она бранит слуг в кухне. Но как Шарлотта может быть приятельницей с такой пошлой женщиной? Я не могу быть другом с её мужем. Честию служить этому человеку одно, а быть его другом, смеяться его скучным шуткам, было бы лицемерством с моей стороны. Друзья Филиппа боялись за его будущность и Сестрица разделяла их опасения. Зная Мёгфорда и Фирмина, мы беспрестанно ожидали разрыва,

Относительно Нью-Йоркской газеты мы более были уверены в успехе Филиппа. Многие его друзья дали обещание помогать ему. Мы собирали клубные истории, выпрашивали у знакомых анекдоты модного света. Нам случалось подслушивать замечательные разговоры между самыми влиятельными публичными лицами, которые не имели от нас секретов. Мы узнавали самые тайные умыслы австрийского совета, какие виды имел папа, кто был последним фаворитом турецкого султана и тому подобное; из сведений, узнаваемых от учоных женщин, мы даже успевали сообщать последния дамские моды. Мы не сомневались, что письма Филиппа будут иметь успех в Нью-Йорке, и ожидали прибавки в его плати. В конце первого года супружеской жизни Филпппа Фирмина, мы сделали рассчот, по которому оказалось ясно, что у него остались деньги. Конечно, его издержки увеличились. В детской был малютка, но и в коммоде был кошелёк с соверенами, и бережливый молодой человек надеялся еще более прибавить к своему запасу.

Мы успокоились, узнав, что Фирмина с женой не приглашали повторить посещение в Гэмпстид. Иногда молодых супругов приглашали обедать; но Мёгфорд, человек надменный, имел на столько здравого смысла, чтобы видеть, что между ним и Фирмином не могло быть большой короткости. Я думаю, что неутомимая Сестрица мирила Мёгфорда с Филиппом, и я с сожалением должен признаться, что когда между ними началась ссора, то виноват быль бедный Филипп.

Вы знаете, что в прежния времена король и королева всегда приглашали на крестный старую волшебницу, которая бесилась, когда её не приглашали. Я с сожалением должен сказать, что мать Шарлотты так рассердилась, что её не пригласили к крестные матери к новорожденному, что не выслала денег в надлежащий срок, и с того времени не высылает до-сих-пор.

Как ни был беден Филипп, он думает, что это было самое счастливое время для него. Он какою гордостью смотрел он на спящего ребёнка и на счастливую мать! Он рано возвращался домой по вечерам, он считал своего ребенка чудом, никогда не уставал говорить в нашем доме об этом ребёнке, о его полноте, силе, изумительном уме. Он говорил, что чувствует себя новым человеком. До-сих-пор жизнь была для него игрой и шалостью. А теперь он особенно сожалел, что он ленился и пренебрегал представлявшейся возможностью. Еслибы он приготовился в адвокатуре, он мог бы теперь извлечь пользу из этой профессии. Наш друг весьма смиренно оценивал свои способности. О, счастлив тот, у кого любовь - учитель, руководитель и властелин! Куда девались самоуверенность и надменность нашего друга? Он был у ног своей жены своего ребёнка. Счастливый муж, счастливая жена! Как ни был бы беден их дом, в нём заключались неоцененные сокровища и богатства; какие бури не угрожали бы извне, домашний камелёк освещон блеском малых глаз.

Глава XXXIV.

В КОТОРОЙ Я ПРИЗНАЮСЬ, ЧТО ФИЛИПП СКАЗАЛ НЕПРАВДУ.

Шарлотта с няней и ребёнком опять появилась в нашем доме на Королевском сквэре, где хозяйка всегда была им рада. Молодая женщина была в большом восторге, а когда мне услыхала причину, то вытаращила глаза от удивления. Она объявила, что доктор Фирмин прислал вексель на сорок фунтов из Нью-Йорка. Утешительно было думать, что бедный доктор Фирмин старался загладить отчасти сделанное им зло, что он раскаявался и может-быть становился честным и добрым. Обе женщины радовались, что грешник раскаявается, кого-то обвинили в скептицизме, в цинизме и тому подобном за то, что он сомневался в справедливости этого известия. Признаюсь, я думал, что подарок сорока фунтов сыну, которому он должен тысячи, не служил еще большим доказательством исправления доктора.

О! как рассердились некоторые люди, когда настоящая история наконец обнаружилась! Не потому, что они ошибались, а я оказался прав, о, нет! но потому что этот несчастный доктор не имел никакого намерения раскаяться.

- О, Филипп! вскричала мистрисс Лора, увидев в первый раз после того Филиппа: - как мне было приятно слышать об этом векселе!

- О каком векселе? спросил Филипп.

- От вашего отца из Нью-Йорна.

- О! сказал Филипп, вспыхнув.

- Как? разве это неправда? спрашиваем мы.

- Бедная Шарлотта не понимает дел, а письма я ей не читал. Вот оно.

Он подал мне документа, и я имею позволение привести его здесь.

Нью-Йорк.

"Итак, мой малый Филипп, я могу поздравить себя с достижением дедовских почестей! Как скоро у меня явился внук! Я еще чувствую себе молодым, не смотря на удары несчастья. Что если мне надоело вдовство и я опять вступлю в супружество? Здесь есть несколько дам, которые довольно милостиво смотрят на английского джентльмэна. Я могу сказать без тщеславия, что англичанин хорошего происхождения приобретает утончонность обращения, которую не могут купить доллэры и которой может позавидовать американская миллионерка.

"Твою жену называет ангелом моя корреспондентка, которая сообщает мне более подробные сведения о моих родных, чем мой сын удостоивает мне сообщать. Я слышу, что мистрисс Филипп кротка; мистрисс Брандон говорит, что она прелестна, всегда весела. Надеюсь, что ты научил её думать не слишком дурно об отце её мужа. Я был обманут негодяями, которые завлекли меня своими планами, которые обворовали у меня заработанное трудом всей жизни, которые заставили меня ложными убеждениями до такой степени довериться им, что я отдал все состояние своё и твоё, мой милый мальчик на их предприятия. Твоя Шарлотта будет иметь либеральный, благоразумный, справедливый взгляд на это дело и скорее пожалеет чем будет осуждать мое несчастье. Таков взгляд, с радостью могу сказать, в этом городе, где есть светские люди, знающие превратности торговой карьеры и извиняющие несчастье. Быть джентльмэном значит обладать не малым преимуществом в здешнем обществе, где хорошее происхождение, уважаемое имя и образование всегда говорят в пользу человека обладающего этим. Многие люди, посещаемые ныне здесь, не имеют этих преимуществ, и я могу и в высшем обществе здешнего города указать на людей имевших денежные затруднения подобно мне, храбро возобновивших борьбу после своего падения и теперь вполне возвративших богатство и уважение света. Я был вчера у Уашинггона Уайта. Разве его убегают его соотечественники за то, что он был банкротом три раза? Я ничего не видал на этом континенте изящнее и богаче его бала. На его жене были бриллианты, которым позавидовала бы герцогиня. Самые дорогие вина, великолепный ужин и мириады уток покрывала его стол. Милая Шарлотта, мой друг капитан Кольнойз привезёт вам три парти таких уток от вашего свёкра, который надеется, что вы подадите их за вашим столом. Мы ели с ними здесь смородинное желэ, но мне лучше нравится по-английский лимон и кайенский соус.

"Кстати, милый Филипп, надеюсь, что тебя не обезпокоит маленькая финансовая операция, к которой, увы! принудила меня необходимость. Зная, что ты должен получить плату с газеты, я имел смелость попросить полковника - заплатить эти деньги мне. И здесь надо платить долги (к счастью у меня их немного); мой кредитор не соглашался на отсрочку и я быль принуждён присвоить себе заработки моего бедного Филиппа. Я даль тебе срок на девяносто дней; с твоим кредитом и богатыми друзьями, ты легко можешь передать приложенный вексель и я обещаю тебе, что когда он будит представлен ко взысканию, то по нём выплатит всегда любящий отец моего Филиппа

"Д. Ф".

"Кстати, твои письма недовольно солоны, говорят мой друг полковник. Они изящны и веселы, но здешняя публика желает более личностей, разных сканцальчиков, понимаешь? Не можешь ли ты напасть на кого-нибудь? Советую тебе приправлять перцом твоя блюда. Как для меня утешительно думать, что я доставил тебе это место и мог помочь моему сыну и его молодой семье!

"Д. Ф".

В это письмо была вложена бумажка, которую бедный Филипп сначала принял за чек, но которая оказалась векселем его отца. Этот документ представлял деньги полученные старшим Фирмином вместо сына! Глаза Филиппа встретились с глазами его друга. Филипп так был пристыжон, как-будто сам сделал этот дурной поступок.

- Потеря этих денег неприятна для вас? спрашивает друг Филиппа.

- Способ потери неприятем, отвечал Филипп:- а деньгами я не дорожу. Он не должен был брать этих денег. Он не должен был брать. Ну если бедная Шарлотта и наш малютка будут нуждаться! О, друг! это тяжело перенести, не правда ли? Я честный человек. Я это думаю и молю Бога, чтоб я мог остаться честным. В самой крайней бедности мог ли я это сделать? Он отец рекомендовал меня этим людям и верно думает, что имеет право на мои заработки.

- Не лучше ли вам написать к Нью-Йоркскому издателю и просить просто к вам пересылать деньги? спросил друг Филиппа.

- Это значило бы сказать им, что он присвоил себе мои деньги, застонал Филипп. - Я не могу сказать им, что мой отец...

- Нет, но вы можете поблагодарить их, что они передали такую-то сумму доктору, и предупредить, что вы будете писать чеки на газету. Таким образом они не будут платить доктору.

- А если он, нуждается, не должен ли я помочь ему? Как только у меня в доме будут четыре крохи, отец мои должен иметь одну. Должен ли я сердиться за то, что он старается помочи себе?

И бедняжка выпил рюмку вина с плачевной улыбкой.

Я обязан упомянуть здесь, что старший Фирмин имел обыкновение давать изящные обеды в Нью-Йорке, где они стоят гораздо дороже чем в Европе, "чтоб, говорил он, поддержать свои медицинские отношения". Мне сообщили, что доктор начинал становиться знаменитым в своём новом местопребывании, где его анекдоты о британской аристократии принимались с удовольствием в некотырых кругах.

Но Филиппу непременно следовало иметь прямо дело с американскими корреспондентами и не пользоваться услугами такого дорогого маклера. Он не мог не согласиться с этим советом. Между тем - пусть это будет предостережением для мужей, никогда не обманывать своих жон в самых малейших обстоятельствах, говорить им всё, что они желают знать, не скрывай, ничего от этих милых и превосходных созданий - надо вам знать, милостивые государыни, что когда Филиппу обещали знаменитые американские доллэры, он обещал своей жене купить малютке восхитительное белое манто обшитое чудесной тесьмой, на которое бедная Шарлотта часто смотрела жадными глазами, проходя мимо модистки на Ганэй-Ярде, где признаюсь она любила проходить. Когда Филипп сказал ей, что отец прислал сорок фунтов, обманув свою нежную жену, она прямо отправилась в свой любимый магазин, трепеща от страха, чтоб очаровательное манто не было продано, нашла его, тотчас же надела его на малютку, расцаловала крошку и обещала прислать деньги на следующий день. В этом манто малютка с Шарлоттой пошли встречать папа, когда он шол домой, по Торнгофской улице. Хотя я было забыл пол ребёнка, я потом вспомнил, что это была девочка и что её звали Лора-Каролина.

- Посмотри, посмотри, папа! кричит счастливая мать.- У ней прорезался еще зубок, какой хорошенький, посмотрите-ка, сэр, вы не примечаете ничего?

- Что такое? спрашивает Филипп.

- А вот, сэр, говорит няня Бетси, тютюшкая малютку, так что её белое манто развевается по воздуху.

- Не правда ли, какое хорошенькое? кричит мама: - а девочка в ним похожа на ангельчика. Я купила его сегодня, так как ты получил деньги из Нью-Йорка, и знаешь ли, мой друг, оно стоит только пять гиней.

- Неделя работы, сказал бедный Филипп: - и я думаю, что я не должен скупиться, чтобы доставить удовольствие Шарлотте.

- Бог да благословит вас, Филипп, говорит моя жена с глазами полными слиз: - Оне были у меня сегодня, Шарлотта, няня и малютка в новом... в новом...

Тут мистриссь Лора схватила Филиппа за руку и просто залилась слезами. Если бы она поцаловала мистера Фирмина в присутствии своего мужа, я не удивился бы.

Теперь, братии мои, посмотрите, как одно преступление порождает многия, и один двуличный поступок ведёт к целой карьере обманов. Во-первых, видите, Филипп обманул жену с похвальным желанием скрыть особенности своего отца. Еслибы отец Филиппа не обманул его, Филипп не обманул бы жену; еслибы он не обманул жену, она не дала бы пяти гиней за манто. Еслибы она не дала пяти гиней за манто, моя жена не вошла бы с тайную корреспонденцию с мистером Фирмином, которая, еслибы не кротость моего характера, породила бы ревность, недоверие и самые ужасные ссоры - даже дуэль - между главами обоих семейств. Представьте себе, что тело Филиппа вдруг очутилось бы на Гвинстидской пустоши с пулей, посланной рукою друга! Представьте себе, что к моему дому подъехал бы кэб и в глазах детей, смотрящих из окна, вынули бы из кэба окровавленное тело! Пора прекратить эту ужасную шутку! Дни через два после приключения с манто я нашол письмо, почерком Филиппа адресованное к моей жене, я думая, что эта записка относится к обеду, о котором шла между нами речь, я сорвал печать и прочол следующее:

Торнгофская улица, четверг.

"Моя добрая, милая крёстная мама, как только я буду в состоянии писать и говорить, я поблагодарю вас за вашу доброту ко мне. Мама говорит, что она очень ревнует и так как она купила манто, она не может позволить вам заплатит за него. Но она велит мне никогда не забывать вашу доброту к нам, и хотя я этого теперь не понимаю, она обещает мне сказать, когда я выросту. А пока я остаюсь вашей признательной и любящей дочерью

"Л. К. Ф.".

Филиппа уговорили его друзья просить нью-йоркских газетчиков платить жалованье ему самому, и я помню, что его родитель прислал величавое письмо, в котором говорил скорее с горестью чем с гневом об этом. Доктор указывал, что эта предосторожность набрасывала сомнение со стороны Филиппа на честь его отца, а конечно он был уже довольно несчастлив, не заслуживая недоверие своего сына. Обязанность чтить отца и мать указывалась с чувством и доктор кротко надеялся, что дети Филиппа будут иметь к нему более доверия, чем он имел к своему несчастному отцу. Нужды нет! Он не будет злопамятен, если фортуна ему улыбнётся опять, а что-то говорит ему, что это будет; он покажет Филиппу, что он умеет прощать, хотя может-быть он не будет в состоянии забыть, что в его изгнании, уединении, преклонных летах, несчастьи, сын показал к нему недоверие. Он говорил, что это был самый жестокий удар для его сердца.

Это письмо с родительскими увещаниями было вложено в письмо доктора к Сестрице, в котором он выхвалял открытие, сделанное им и другими учоными господами, одного лекарства, которое имело благотворное действие в болезнях, которыми завималась мистрисс Брандон, и он был уверен, что продажа этого лекарства поправит его расстроенное состояние. Он указывал на болезни, в которых особенно было полезно это лекарство. Он присылал его и наставление, как употреблять мистрисс Брандон, которая могла попробовать его действие на своих пациентах. Он писал, что подвигается медленно, но твёрдо в своей медицинской профессии, хотя, разумеется, он должен был страдать от зависти своих собратов. Нужды нет! Он был уверен, что для всех них настанут лучшие времена, когда его сын увидит, что какие-нибудь жалкие сорок фунтов не помешают ему заплатить все его долги. Мы все искренно желали, чтоб наступил день, когда отец Филиппа будет в состояний расплатиться со своим долгами.. А между тем издателем нью-йоркской газеты было сообщено прямо посылать деньги к их лондонскому корреспонденту.

Хотя мистер Фирмин хвалился своим вкусом, как помощник издателя Пэлль-Мэлльской газеты, я должен признаться, что его начальник часто имели причину сердиться на него. Одних хвалили в газете, на других нападали. Восхищались скучными книгами, нападали на весёлые. Одних хвалили за все, других критиковали, что бы они на делали.

- Я нахожу, говаривал Филипп:- что, особенно в критике так часто имеются частные причины для похвалы и осуждения что я с своей стороны рад, что моя обязанность состоит только в том, чтоб читать корректуры. Например Гэррок трагик отлично играет, его игра в каждой пьесе составляет его величайшее торжество. Очень хорошо. Гэррок и мой хозяин короткие друзья и обедают друг у друга, конечно Мёгфорду приятно хвалить его друга и помогать ему во всём. Но Бальдерсон тоже прекрасный актёр. Почему же наш критик не видит его достоинств, как гэррокковых? В бедном Бальдерсоне не находят никаких достоинств. О нём говорят с насмешкой или в холодным осуждением, между тем как для его соперника целью столбцы наполняются лестью.

- Какой вы странный, мистер Фирмин, прошу извинить, заметил Мёгфорд в ответ на простое возражение помощника редактора. - Как мы можем хвалить Бальдерсона, когда Гэррок наш друг! Мы с Гэрроком закадычные друзья. Наши жоны искренния приятельницы. Если я позволю хвалить Бальдерсона, я сведу с ума Гэррока. Разве вы не видите, что я не могу хвалить Бальдерсона из простой справедливости к Гэрроку!

Быль еще один актер, на которого Бикертон вечно нападал. Они были в ссоре и Бикертон метил таким образом. В ответа на возражения Филиппа Мёгфорд только смеялся.

- Они враги, и Бикертон нападает на него, как только представится случай. Это уж в природе человека, мистер Фирмин, говорил хозяин Филиппа.

- Великий Боже! заревел Фирмин: - неужели вы хотите сказать, что этот человек на столько подл, что своего частного врага поражает печатно?

- Частного врага! частного врага, мистер Фирмин! кричит хозяин Филиппа. - Если бы у меня были враги - а они у меня есть, в этом нет никакого сомнения - и разделываюсь с ними, как и когда могу. И позвольте вам сказать, мне не нравится, чтобы моё поведение называли низким. Это естественно, это справедливо. Может-быть вам приятно хвалить ваших врагов и бранит друзей? Если так, позвольте мне сказать вам, что вам не следует заниматься в газете, лучше заняться каким-нибудь другим ремеслом.

И хозяин расстался с своим подчиненным несколько разгорячившись. Мёгфорд даже говорил со мною о непокорности Филиппа.

- Что его он вздумал лишать себя куска хлеба? Поговорите с ним об этом, мистер Пенденнис, а то мы поссоримся, а мне этого не хотелось бы для его жены, такой деликатной бедняжечки.

Всякий, кто знал характер Филиппа так как знали мы, знал также, как мало советы и увещания действовали на него.

- Боже мой! сказал он мне, когда я старался убедить его принять примирительный тон с его хозяином: - или вы хотите, чтоб я сделался рабом Мёгфорда? Он, пожалуй, станет ругать меня так, как ругает наборщиков. Он иногда заглядывает ко мне в комнату, когда рассержон, и так вытаращит на меня глаза, как будто хочет схватить меня за горло, а потом скажшет слова два и уйдёть, и я слышу, как он бранит наборщиков в корридоре. Я уверен, что скоро он примется и за меня. Я говорю вам, рабство начинает остановиться ужасно. Я просыпаюсь во ночам со стоном, а бедная Шарлотта тоже проснётся и спросит: "- Что с тобою, Филипп?" А я отвечаю. "- Это ревматизм." Ревматизм!

Разумеется, друзья Филиппа обращались к нему с пошлыми утешениями. Он должен быть кроток в своём обращении. Он должен помнить, что его хозяин не родился джентльмэном, и что хотя он был груб и пошл в разговоре, сердце у него доброе.

- Нечего мне говорить, что он не джентльмэн, я это знаю, отвечал бедный Филь. - Он добр к Шарлотте и к малютке это правда, и его жена также. Но всё-таки я невольник. Он меня кормить. Он еще меня не прибил. Когда я был в Париже, я не так сильно чувствовал свои оковы. Но теперь оне невыносимы, когда я должен, видеть моего тюремщика пять раз в неделю. Моя бедная Шарлотта, зачем я вовлёк тебя в эту неволю?

- Я полагаю затем, что вам нужна была утешительница, заметила одна из советниц Филиппа.- А неужели вы думаете, что Шарлотта была бы счастливее без вас? Чей дом счастливее вашего, Филипп? Вы сами сознаётесь в этом, когда бываете в лучшем расположении духа. У кого нет своей ноши? Вы говорите иногда, что вы повелительны и запальчивы. Может-быть ваше невольничество, как вы это называете, полезно для вас.

- Я сам обрёк на него себя и её, сказал Филипп, повесив голову.

- Разве она раскаявается? спросила его советница. - Разве она не считает себя счастливейшей женой на свете? Посмотрите, Филипп, вот записка, в которой она это говорит вчера. Угодно вам знать о чом эта записка? прибавляет утешительница с улыбкой,- Она просит рецепт того кушанья, которое вам понравилось в пятницу; она и мистрисс Брандон приготовят это кушанье для вас.

- И вы знаете, говорит другой друг Филиппа:- что она сама охотно изрубила бы себя в куски и подала вам с сливочным соусом.

Это было неоспоримо справедливо. Разве друзья Филиппа не делали справедливых замечаний, когда посещали его в огорчении? Бедный Филипп не был терпелив, но еще терпение его не лопнуло. Я не стану подробно описывать эту часть его карьеры и выставлять моего друга голодным и бедным. Он теперь обезпечен, слава Богу! но он должен был пройти через трудные времена. Он никогда не выставлял себя гениальным человеком, не был и шарлатаном, которому легко прослыть гением.

Через шесть месяцев издатель нью-йоркской газеты убежал из этого города, унеся с собой тощую кассу, так что сотрудничество в этой газете не принесло нашему другу ровно ничего. Но если одна рыба поймана и съедена, разве не осталось больше рыб в море? В это самое время, когда я находился в унынии относительно дел бедного Филиппа, Трегарвану, богатому корнуэлльскому члену парламента, показалось, что Верхняя Палата пренебрегает его речами и его взглядами на иностранную политику, что жена секретаря министра иностранных дел была очень невнимательна к лэди Трегарван, и что пэрство, которого он желал так давно, следовало ему дать. Сэр Джон Трегарин обратился к литературным и политическим господам с которыми он был знакомь. Он хотел издавать Европейское Обозрение. Он хотел обнаружить умыслы какого-то тайного могущества, которое угрожало Европе. Он хотел выставить в настоящем свете министра, который пренебрегал честью своей страны и забывает свою честь, министра, надменность которого английские джентльмэны не должны более терпеть. Сэр Джон, низенький человек, с медными пуговицами, с большой головой, который любит слышать свои голос, пришол к писателю этой биографии; жена писателя была у него в кабинете, когда сэр Джон излагал свои виды довольно подробно. Она слушала его с величайшим вниманием и уважением. Она с ужасом услыхала о неблагодарности Верхней Палаты, изумилась и испугалась его изложения умыслов этого тайного могущества, интриги которого угрожали спокойствию Европы. Она глубоко заинтересовалась идеей основать Обозрение. Он, разумеется, сам будет редактором, а... а...

Тут эта дама взглянула через стол на своего мужа с странным торжеством в глазах; она знала, они оба знали, человека, который лучше всех на свете годился в помощники сэру Джону - джентльмэна воспитывавшагося в университете, человека отлично знавшего европейские языки, особенно франц?аский. Читатель наверно угадает, кто был этот человек.

Трегарван давно покоится возле своих предков, Европа давно обходится без своего Обозрения, но учреждение этого органа принесло большую пользу Филиппу Фирмину и помогало ему доставлять своей семье насущный хлеб. Когда в детской Филиппа появился второй ребёнок, он хотел переехать с квартиры в Торнгофской улице, еслибы не настойчивые просьбы Сестрицы.

Хотя у Филиппа Фирмина было очень признательное сердце, все сознавались, что он бывал неприятен иногда, запальчив в разговоре и вспыльчив в поступках, и мы теперь дошли до того периода в его истории, когда он имел ссору, в которой, я с сожалением должен сказать, он был неправ.

Я уже говорил, как давно Мёгфорд и Филипп были раздражены друг против друга.

- Если Фирмин беден как крыса, это не причина, чтоб он принимал такое обращение и так важничал с человеком, который даёт ему насущный хлеб, довольно справедливо доказывал Мёгфорд. - Какое мне дело до того что он воспитывался в университете? Чем я хуже его? Я лучше его мошенника отца, который тоже воспитывался в университете и жил в знатном обществе. Я сам сделал себе дорогу в свете и содержал себя с четырнадцати лет, да еще помогал матери и братьям, а этого не может сказал помощник моего редактора, который даже сам себя не может содержать. Я могу получи?ь пятьдесят таких помощников редактора как он, стоит только закричать из окна на улицу. Я теряю с ним всякое терпенье!

С другой стороны, и Филипп имел привычку также откровенно высказывать свои мысли.

- Какое право имеет этот человек называть меня просто Фирмин? спрашивал он.- Я Фирмин для равных мне и моих друзей. Я работник этого человека за четыре гинеи в неделю. Я ему заработываю эти деньги и каждую субботу мы квиты. Называть меня Фирмином и тыкать меня в бок! Я задыхаюсь при мысли об его проклятой фамильярности!

Эти люди не должны были сходиться и это была большая ошибка женского заговора, которая сблизила их.

- Опять приглашение от Мёгфорда. Было решено, что я более никогда у него не буду, и я не поеду, говорил Филипп своей кроткой жене. - Напиши, что мы дали слово другим, Шарлотта.

- Они зовут 18 будущего месяца, а теперь только 23, заметила Шарлотта. - Мы не можем сказать, что мы приглашены так надолго.

- У него будет большой обед, уговаривала Сестрица.- Вы не можете поссориться тогда. У него доброе сердце и у вас также. С ним вам не годится ссориться. О, Филипп! простите ему и будьте друзьями!

Филипп уступал увещаниям женщин, как мы уступаем все, и в Гэмпстид было послано письмо, что мистер и мистрисс Фирмин будут иметь честь и пр.

В качестве издателя газеты, учители музыки и оперные певцы ухаживали за Мёгфордом, и он любил угощать за своим гостеприимным столом, хвастаться своими винами, серебром, садом, богатством, добродетелями за обедом, между тем как артисты почтительно слушали его. Мистрисс Равенсуинг была вынуждена дурным поведением мужа, некоего мошенника Уокера, поступить на сцену. По смерти Уокера она вышла за Ульси, богатого портного, который оставил своё ремесло и заставил жену сойти со сцены. Нельзя найти людей более достойных, но мистрисс Ульси говорит громко, неправильно, называет мущин просто по именам, очень любит портер, садится за фортепиано и поёт очень охотно, и если вы посмотрите на её руки, когда они лежит на клавишах - ну, я не желаю сказать ничего злого, но я принуждён признаться, что эти руки не так белы как клавиши, по которым оне ударяют. Ульси с восторгом слушает жену. Мёгфорд упрашивает её выпить рюмочку, и добрая душа отвечает, что она выпьет. Она сидит и слушает с необыкновенным терпением, как маленькие Мёгфорды играют свои экзерсисы, а потом опять готова воротиться в фортепиано и еще петь и еще пить.

Я не говорю, чтоб это была женщина изящная или приличная собеседница для мистрисс Филипп, но я знаю, что мистрисс Ульси была добрая, ласковая и не глупая женщина и что Филипп грубо обошолся с нею. Он говорил, что он не имел намерения быть с нею грубым, но дело в том, что он обошолся с нею, с её мужем, с Мёгфордом и с мистрисс Мёгфорд надменно и не в духе и что это раздражило их.

Об этой бедной женщине, которая была скромна и невинна как Сусанна, Филипп слышал злые истории от злых людей в злых клубах. В обыкновенном случае Филипп и не подумал бы ни о чьей прошлой жизни и занял бы всякое место, назначенное ему за столом. Но когда мистрисс Ульси в измятом атласе и грязных кружевах явилась и была почтительно приветствуема хозяином и хозяйкой, Филипп вспомнил рассказ о прежней жизни этой бедной женщины, глаза его сверкнули гневом, а грудь забилась негодованием.

"Пригласит эту женщину вместе с моей женой? думал он и принял такой свирепый и отчаянный вид, что его робкая жена с испугом на него посмотрела, прижалась к нему и прошептала:

- Что с тобою, дружок?

Между тем, мистрисс Мёгфорд и мистрисс Ульси вели жаркий разговор о погоде, о детях и тому подобном, а Ульси и Мёгфорд дружески пожимали друг другу руки, Филипп, нахмурившись на вошедших гостей, повернувшись спиной к обществу и разговаривая с своей женой, представлял не весьма приятную фигуру для глаз хозяина.

"Чорт побери гордость этого человека" подумал Мёгфорд: "Он повёртывается спиною к моим гостям, потому что Ульси ремесленник. Честный портной лучше банкрота и мошенника доктора, как мне кажется,

- Зачем ты заставила меня опять пригласить этого человека мистрисс Мёгфорд? Разве ты не видишь, что наше общество не довольно хорошо для него?

Поведение Филиппа так раздражило Мёгфорда, что когда позвали к обеду, он подал свою руку мистрисс Ульси, имев сначала намерение оказать эту честь Шарлотте.

"Я покажу ему" думал Мёгфорд: "что жена честного ремесленника лучше жены помощника редактора, невестки банкрота и мошенника."

Хотя обед был украшен великолепной серебряной посудой и лучшим вином, он был мрачен и скучен для многих, а Филипп и Шарлотта, и наверно Мёгфорд, думали, что он никогда не кончится. Мистрисс Ульси спокойно ела и пила, а Филипп, вспоминая злые легенды о ней, сидел перед бедной ничего неподозревавшей женщиной молча, с сверкающими глазами, дерзко, неприятно, так что мистрисс Ульси сообщила мистрисс Мёгфорд своё подозрение, что этот высокий господин вероятно левой ногой встал с постели.

О карете мистрисс Ульси и кэбе мистера Фирмина доложили в одно время, и Филипп немедленно вскочил и сделал знак жене. Но разумеется карета с фонарями мистрисс Ульси была подана вперед и мистер Мёгфорд проводил её до кареты.

Он не оказал этого внимания мистрисс Фирмин. Вероятно он забыл, Может быть, он думал, что этикет не требует чтобы он оказал эту вежливость жене помощника своего редактора; во всяком случае он был не так груб, как Филипп был во весь вечер, он стоял в передней и смотрел, как его гости уезжали в кэбе. Вдруг, в внезапной вспышке гнева, Филипп вышел из кэба, подошол к своему хозяину, всё стоявшему в передней с самой дерзкой улыбкой на лице, как уверял Филипп.

- Воротились закурить сигару? Очень приятно будет для вашей жены! сказал Мёгфорд, забавляясь своей шуткой.

- Я воротился, сэр, спросить, отвечал Филипп, бросая сверкающий взгляд на Мёгфорда:- как вы смели пригласить мистрисс Фирмин вместе с этой женщиной?

Тут с своей стороны, Мёгфорд вышел из себя и с этой минуты он оказался неправ. Когда Мёгфорд был рассержен, его выражения не были отборны. Мы слышали, что когда Мёгфорд рассердится, он имел привычку просто ругать своих подчиненных. Он и теперь стал ругаться. Он сказал Филиппу, что не хочет более переносить его дерзостей, что он никто иной как сын мошенника доктора, что хотя он в университете не был, он в состоянии нанимать к себе университетских, и что если Филипп хочет пойти с ним на задний двор, он задаст ему порядком и покажет мущина он или нет. Бедная Шарлотта, воображавшая, что муж пошол закурить сигару, сидела спокойно в кэбе, предполагая, что Филипп говорит с Мёгфордом о газетных делах. Когда Мёгфорд начал снимать сюртук, она удивилась, но вовсе не поняла, что это значит. Филипп потом рассказывал, что его хозяин ходил по передней без сюртука и произнося ругательства.

Но когда, привлечонная громкими голосами, мистрисс Мёгфорд вышла из гостиной с теми детьми, которые еще не легли спать - когда, увидев, что Мёгфорд снимает сюртук, она начала кричать - когда, заглушая её голос, Мёгфорд стал ругаться и грозить кулаком Филиппу, спрашивая, как этот негодяй смеет его оскорблять в его собственном доме, тогда бедная Шарлотта в диком испуге выскочила из кэба, побежала к мужу, который весь дрожал и ноздри его раздувались от гнева. Мистрисс Мёгфорд бросилась вперед, стала перед мужем, и назвав Филиппа трусливым скотом, спросила, неужели он нападёт на этого низенького старика? Тогда Мёгфорд бросил сюртук на пол и с новыми ругательствами вызывал Филиппа на бой. Словом, история вышла самая неприятная, по милости запальчивости мистера Филиппа Фирмина.

Глава XXXV.

RES ANGUTA DOMO.

Примирить этих людей было невозможно после такой ссоры, какая была описана в последней главе. Единственная возможность к миру заключалась в том, чтобы держать этих людей врозь. Если они встретятся, они накинутся друг на друга. Мёгфорд всё уверял, что он совладает с долговязым помощником редактора, который не умел владеть кулаками. В молодости Мёгфорда драка была модным искусством и старик всё еще верил в свою ловкость.

- Но говорите мне, возражал он: - что этот человек высок, как лейб-гвардеец, я свалил бы его с ног в две минуты.

Я очень рад и для Шарлотты и для Филиппа, что он не подвергнулся этому. Он чувствовал такой гнев к своему хозяину, какой, я полагаю, чувствует лев, когда на него нападает собака. Мне не хотелось бы быть этой собакой, да мой скромный и миролюбивый характер вовсе не побуждает меня сражаться с львами.

Хорошо было мистеру Филиппу Фирмину выказывать свою гордость и лишать себя насущного хлеба, по какой филантроп подал бы ему четыре соверена и четыре шиллинга, как платил ему каждую субботу мистер Бёджойс, кассир Пэлль-Мэлльской газеты? Я скажу, что моего друга ожидадо еще большее угрызение, чем потеря денег, когда он узнал, что мистрисс Ульси, в которую он бросил камень, была самая почтенная женщина.

- Мне хотелось бы пойти и броситься её в ноги, говорил Филипп в своих энергических выражениях. - Если я увижу этого портного, я попрошу его стать мне на голову и затоптать меня своими каблуками. О, стыд! стыд! Неужели я никогда не научусь состраданию к моим ближним и вечно буду верить лжи, которую рассказывают мне люди? Когда я встречу этого негодяя Трэйля в клубе, я приколочу его; как он смел чернить репутацию честной женщины!

Друзья Филиппа упрашивали его, ради общества и спокойствия, не распространять далее этой ссоры.

- Еслибы, говорили мы: - каждая женщина, очернённая Трэйлем, имела защитника, который давал бы Трэйлю пощочины в клубе, каким пошлым, драчливым местом сделался бы этот клуб! Любезный Филипп, разве вы слышали, чтоб Трэйль сказал доброе слово о мущине или женщине?

Этими и подобными тому убеждениями мы умели сохранить мир. Да; но как найти другую Пэлл-Мэльскую газету? Еслибы у Филиппа было семь тысяч фунтов, приносящих три процента, его доход был бы не более того, который он получал из верного банка Мёгфорда. Ах, как удивительны способы и средства! Когда я подумаю, что эта самая строчка, это самое слово, которое я пишу теперь, принесёт деньги, я теряюсь в почтительном изумлении. А мой ближайший сосед, который каждый день ходить в должность с зонтиком в руках? А другой сосед, доктор? А булочник, посылающий хлеб по утрам? и всё эти кормит этих людей! Ах, слава Богу за это! Я надеюсь, друг, что ни вы, ни я не слишком горды для того, чтобы просить насущного хлеба и благодарить за него.

Бедному Филиппу не оставалось теперь ничего кроме Европейского Обозрения, основанного таинственным Трегарваном. С каким удовольствием жена моя слушала длинное и напыщенное объяснение Трегарваня. Эта хитрая женщина нисколько не показала, что ей надоел его разговор. Она расхвалила его Филиппу за глаза и не позволила сказать ни слова в осуждение ему. Как доктор щупает вашу грудь, вашу печонку, ваше сердце, ваш пульс, ослушивает ваши лёгкие, так и она аскультировала Трегарвана. Разумеется, он не имел ни малейшего понятия, что эта дама льстит ему, надувает его, а думал, что он очень сведущий, красноречивый человек, видевший и читавший многое и имевший приятную методу сообщать свои познания, и что эта дама была умная женщина, весьма естественно желавшая приобрести еще более познаний.

Нам предстояло большое затруднение - заставить Филиппа прочесть собственные статьи Трегарвана в Обозрении. Сначала он сказал, что не может помнить их, стало быть не кчему их и читать. А новый хозяин Филиппа имел привычку делать искусные намёки на свои статьи во время разговора, так что наш друг Филипп находился как на экзамене при каждом свидании с Трегарваном, мнение которого о свободной торговле, о таксе на солод, об умыслах Франции, и мало ли еще о чом, можно было принять или опровергнуть, но следовало, по-крайней-мере, знать. Мы заставили Филиппа прочесть все статьи его хозяина, мы делали Филиппу вопросы об этих статьях, а жена моя так потакала этому жалкому члену парламента, что я дрожал при мысли, с какому лицемерию способен её пол. Что если эти хитрости и притворства, которыми она опутывает других, употребит она со мною? Ужасная мысль! Нет, ангел! для других ты можешь быть ласковой лицемеркой, для меня ты олицетворенное чистосердечие! Другие мущины могут быть обманываемы другими женщинами, но я не поддамся ничему подобному.

Нам положили жалованье, как редактору. Нам кроме того платили за наши статьи. Это Обозрение доставляло нам порядочный доходец и мы желали, чтоб это продолжалось вечно. Мы могли написать роман. Мы могли доставлять статьи в ежедневную газету. Мне кажется, что жена моя даже принялась кокетничать с Кросстикским бишопом, чтобы доставить Филиппу пасторский приход, и хотя она с негодованием отвергала это обвинение, не угодно ли ей объяснить, почему проповеди бишопа так расхваливались в Обозрении?

Грубость и откровенность Филиппа нравились Трегарвану, к нашему удивлению, а мы все дрожали, чтобы Филипп и этого места не лишился, как перваго. У Трегарвана было несколько загородных домов, и в них не только его редактор был дорогим гостем, но и семья его, которую особенно полюбила жена Трегарвана. В Лондоне у лэди Мэри собиралось общество, в котором появилась наша Шарлотта, и раз шесть в сезон богатый корнуэлльский помещик угощал сотрудников Обозрения. Вино его было превосходное и старое, шуточки тоже старенькие, стол пышный, важный, обильный. Если Филипп ел хлеб зависимости, то кусок был здесь ласково приготовляем для него, и он ел его смиренно, без большего ворчания. Эта диэта нездорова для гордых желудков, но Филипп был теперь очень смиренен и признателен за доброту. Он принадлежит к числу таких людей, которым нужна помощь друзей, но которые могут принимать одолжения, не теряя своей независимости, не от всех, но от некоторых, которым он отплачивает не деньгами, а привязанностью и признательностью. Как этот человек смеялся моим остротам! Как он обожал даже землю, по которой ступала моя жена! Он сделался нашим защитником. Он ссорился с теми, кому не нравился наш характер, кто не хотел видеть наших совершенств. Мы не могли сделать ничего дурного в глазах Филиппа, и горе тому, кто с неуважением говорил о нас в его присутствии!

Однажды, за столом своего хозяина, Филипп выказал свою слабость, защищая нас против злых отзывов этого Трэйля, о котором было уже говорено. Разговор шол о характере вашего покорнейшего слуги и Трэйль не пощадил меня, как он не щадил никого. Будь вы ангел, спустившийся с небес, Трэйль постарался бы запачкать вашу одежду и всунуть чорные пёрушки в ваши крылья. А я знаю, что я вовсе не похож на ангела, и ступая по земле, не могу не запачкать моих панталон. Мистер Трэйль начал рисовать мой портрет, налегая на те мрачные тени, которые этот известный художник имеет привычну употреблять. Я быль паразит аристократизма, бездушный наушник, разбойник, пьяница и убийца, возвращонный каторжник и т. д.

Филипп опоздал к обеду; в этом проступке, и должен сознаться, он часто бывает виноват. Все сидели за столом, он взял единственное порожнее место и оно случилось рядом с Трэйлем. По другую сторону Трэйля сидел дородный человек с здоровой и румяной физиономией и в огромном белом жилете. К этому человеку Трэйль обращал свой любезный разговор и раза два назвал его сэр Джон. Мы уже видели, как Филипп ссорился за столом. Он дал обет исправиться в этом отношении. Ему это удалось, возлюбленные братья, не лучше и не хуже, чем вам и мне, признающимся в своих проступках и обещающим исправиться, и повторяющим теже проступки каждый день.

- Это самый самонадеянный человек во всём Лондоне, продолжал Трэйль: - и самый суетный. Он бросит полковника, чтоб обедать с генералом. Вас двух баронетов он может быть не оставит, чтоб обедать с лордом, но обыкновенного баронета оставит.

- Почему же не оставит нас? спрашивает Трегарван, которого забавляла эта болтовня.

- Потому-что вы не похожи на обыкновенных баронетов; потому что у вас есть большие поместья; потому-что, как автор он может бояться вашего Обозрения! кричит Трэйль с громким смехом.

- Трэйль рассуждает о вашем друге, говорит хозяин, улыбаясь пришедшему гостю.

- Это очень счастливо для моего друга, ворчит Филипп и молча ест свои суп.

- Кстати, его статья о мадам де-Севинье чистый вздор. Никакого знания того периода. Три грубые ошибки во французском языке. Тот, кто не жил во французском обществе, не может писать о нём. Что Пенденнис знает об этом обществе? Человек, делающий подобные ошибки, не может понимать французский язык. Человек, не понимающий по-французски, не может бывать во французском обществе. Следовательно он не может писать о французском обществе. Всё это довольно ясно. Его черезчур превознесли, также как и его жену. Её называли красавицей, а это просто неряха, вечно возится с детьми. В ней нет никакого стиля.

- Она более ничего, как одна из лучших женщин на свете! закричал Фирмин вспыхнув и принялся защищать нас и произнес нам похвальную речь, в которой, я надеюсь, было несколько правды. Он говорил с большим энтузиазмом и мистер Трэйль присмирел.

- Прекрасно вы делаете, что защищаете ваших друзей, Фирмин! сказал хозяин.- Позвольте мне представить вас...

- Позвольте мне самому представиться, сказал господин, сидевший по другую сторону Трэйля. - Мы с вами родственники, мистер Фирмин - я сэр Джон Рингуд.

И сэр Джон протянул Филиппу руку через стул Трэйля. Они много говорили в этот вечер, а когда Трэйль увидал, что знатный помещик был дружелюбен к Филиппу и сам выставил своё родство, его обращение с Фирмином переменилось. Он впоследствии горячо хвалил сэра Джона за доброту, с которою он признал своего несчастного родственника, и сострадательно сказал:

- Филипп может быть не похож на доктора Фирмина, он не виноват, что его отец был мошенник.

В прежнее время Трэйль ел и пил за столом этого мошенника. Но ведь правда, знаете, должна стоять выше всего, и если ваш родной брат совершил проступок, справедливость требует, чтоб вы закидали его каменьями.

В прежнее время, вскоре после смерти лорда Рингуда, Филипп оставил свою карточку у дверей этого родственника, и буфетчик сэра Джона, приехавший в коляске своего господина, оставил карточку Филиппу, которому это вовсе не понравилось и он даже употребил ругательные выражения, говоря об этом, но когда они встретились, их знакомство было довольно приятно. Сэр Джон слушал разговор своего родственника - а кажется Филипп держал себя, по обыкновению, свободно и непринужденно - с интересом и любопытством, и впоследствии признавался, что злые языки очернили характер молодого человека. Если в этом отношении Филиппу пришлось хуже своих ближних, я могу только сказать, что его ближния необыкновенно счастливы.

Черен два для после встречи кузенов спокойствие Торнгофской улицы было нарушено появлением великолепной жолтой карете с гербами с кучером в парике и с напудренным лакеем. Бетси, няня, выходившая гулять с малюткой, встретила этого гиганта на пороге двери мистрисс Брандон, а дама в карете отдала три карточки лакею, которой передал их Бетси. Бетси уверяла, что дама в карете любовалась малюткой и спрашивала сколько ей месяцев, чему мама малютки вовсе не удивлялась; через несколько времени последовало приглашение на обед и наши друзья познакомились с своими родственниками.

Филиппа, во второй его визит к сэру Джону, ввели в библиотеку, где огромное фамильное дерево висело над камином, окружонное целой галереей покойных Рингудов, которых представителем был теперь баронет. Сэр Джон сообщил Филиппу, что он уважает людей за их собственные дела, а не за то, что сделали их предки. Вот, например, покойный лорд Рингуд имел сына, который умер несколько лет тому назад жертвою своих сумасбродств и развратной жизни. А если бы он пережил отца, он заседал бы теперь в палате пэров - самый несведущий молодой человек, без всяких правил, слабого ума, самой дурной жизни. А если бы он остался жив и наследовал Рингудское имение, он был бы граф, а сэр Джон, превосходивший его нравственностью, умом и характером, равный ему по происхождению, оставаля бы просто сэр Джон. Вследствии этого сэр Джон решился смотреть на самого человека, а не уважать его за нелепые прихоти фортуны. Когда сэр Джон говорил с своим родственником, слуга вошол в комнату и шепнул, что свинцовых дел мастер принёс счот. Сэр Джон вскочил с бешенством, спросил слугу, как он смеет тревожить его, и велел сказать свинцовых дел мастеру, чтобы он убирался к чорту. Ничто не могло сравниться с дерзостью и жадностью ремесленников, сказал он, кроме разве дерзости и лености слуг. Тут он кликнул назад слугу и спросил его, как он смеет оставлять огонь в камине в таком положении, кричал и бранил слугу до талой степени, что его новый знакомый удивился, а потом, когда слуга ушол, продолжал свой прежний разговор о равенстве прав.

Проговорив с полчаса, впродолжение которого Филипп с трудом нашол возможность произнести слово, сэр Джон вынул свои часы и встал со стула. Филипп тоже встал, не жалея, что свидание кончается.

Сэр Джон проводил своего родственника в переднюю, до парадной двери, перед которой конюх водил верховую лошадь своего барина. Филипп слышал, кань баронет разругал конюха точно также, как слугу. Фландрская армия не ругалась так страшно, как этот защитник человеческих прав.

Филиппа просили назначить день, когда он и его жена захотят воспользоваться гостеприимством своего родственника. При этом случае мистрисс Фирмин держала себе так грациозно и так просто, что сэр Джон и лэди Рингуд нашли её очень приятной и благородной наружности особой, и наверно удивлялись, как женщина её звания могла приобрести такое утончонное обращение. Лэди Рингуд спросила о девочке, которую она видела, хвалила её красоту, разумеется привлекла сердце матери и тем заставила её разговориться свободнее, чем она решилась бы при первом свидании. Мистрисс Фирмин приятно играла на фортепиано и пела очаровательно. После обеда она восхитила своих слушателей. Лэди Рингуд любила хорошую музыку и сама была хорошей музыкантшей старой школы, играя Гайдна и Моцарта.

Высокий и красивый отставной пастор, занимавший у сэра Джона должность майордомо, положил свёрток в карету, когда уезжали мистер и мистрисс Фирмин, и доложил с почтительным видом, что кэб заплачем. Наши друзья, без сомнения, предпочли бы обойтись без этой церемонии, но Филипп выиграл два шиллинга по милости щедрости своего родственника.

Когда Шарлотта развернула свёрток, положенный майордомом в кэб, я боюсь, что она не обнаружила того восторга, который мы должны чувствовать, получая подарки от наших друзей. Два платьица старинного фасона, пара красных башмачков, измятые кушачки и другия тому подобные безделушки.

- Гм! сказал Филипп, не совсем довольный: - что если бы сэр Джон велел своему буфетчику положить в кэб для меня свой синий сюртук с медными пуговицами?

- Если это было сделано с добрым намерением, мы не должны сердиться, сказала жена Филиппа:- и если бы ты слышал, как она и мисс Рингуд говорят о вашей малютке, то полюбил бы их, как я.

Но мистрисс Фирмин не решилась надеть эти старые красные башмачки на свою девочку, а детские платьица делаются теперь гораздо шире, так что подарки лэди Рингуд не годились никуда.

Доброжелательство этих новых родственников Филиппа было очевидно, однако, я должен сказать, не совсем приятно. В первое время их сношений - а они, и с сожалением должен сказать, прекратились или прервались - знаки привязанности в виде произведений фермы: масла, цыплят и мяса являлись с Беркелейского сквэра в Торнгофскую улицу. Я знаю, что герцог Глостерский гораздо богаче вас; но если бы он подарил вам полкроны, я сомневаюсь было ли вам это приятно. Так и с родственниками Филиппа. Корзина, привезённая в коляске с оранжерейным виноградом и с деревенским маслом, очень хороша, но баранья нога - подарок, который немножко трудно проглотить. Мы удостоверились в этом среди громкого хохота, в один день, когда обедали у наших друзей. Не прислала ли лэди Рингуд мешка с репой также? Словом, мы ели баранину сэра Джона и смеялись над ним, и будьте уверены; что многие это делали над вами и надо мной.

Скоро большая жолтая карета с напудренным лакеем опять явилась у дверей мистрисс Брандон в Торнгофской улице, из кареты вышла лэди Рингуд с двумя дочерьми. Оне вошли к мистеру Филиппу именно в то время, как этот достойный джентльмэн сидел за обедом с своей женой. Лэди Рингуд, намеревавшаеся быть любезной, приходила в восторг от всего - чистый дом опрятная служанка, хорошенькие комнатки - и какие очаровательные картины! Многия из этих картин были работы бедного Ридли, который как мы уже говорили, писал бороду Филиппа и брови Шарлотты и малютку Фирмин тысячу раз.

- Можем мы войти? Мы вам помешали? Какой прекрасный фарфор! Какая прелестная кружка, мистер Фирмин!

Это был подарок живописца его крёстной дочери,

- Какой вкусный завтрак! Это обед? Как приятно обедать в такое время!

Эти дамы решились восхищаться всем.

- Мы едим ваших цыплят. Можем мы предложить вам и мисс Рингуд? сказал хозяин.

- Зачем вы обедаете не в столовой, а в спальной? спросил Фрэнклин Рингуд, интересный сынок барона Рингуда. - А у нас две столовых, кроме кабинета папа, в который я не должен входить. И у слуг две столовых.

- Молчи! останавливает мама.

Но Фрэнилин продолжает:

- И в Рингуде столько же и в Уипгэме. Уипгэм мне нравится гораздо больше Рингуда, потому что мой пони в Уипгэме. У вас нет пони. Вы слишком бедны.

- Фрэнклин!

- Вы сами сказали, что он беден; у вас не было бы цыплят если бы мы вам не прислали. Мама, помните, вы говорили, что они очень бедный.

Мама, покраснела, и наверно щоки и уши Филиппа тоже горели; в первый раз мистрисс Фирмин обрадовалась, услыхав, что её девочка заплакала, потому что это подало ей предлог уйти в детскую, куда и другия дамы пошли за ней.

Между тем мистер Фрэнклин продолжал свой безыскусственный разговор.

- Мистер Филипп, почему вас все называют злым? У вас лицо не злое, и у мистрисс Фирмин то же лицо не злое, она по виду очень добра.

- Кто называет меня злым? спросил Филипп у своего простодушного родственника.

- О, многие! Кузен Рингуд это говорит; Бланш это говорит; Ульком это говорить; только я его не люблю, он такой смуглый. Когда они услышат, что вы у нас обедали, Рингуд говорит: "Здесь был этот скот?" Я вовсе его не люблю. Но вас я люблю, по-крайней-мере, мне так кажется. У вас только апельсины за десертом. А у нас всегда так много за десертом. У вас нет верно потому, что у вас мало денег.

- Да, у меня очень мало, сказал Филипп.

- А у меня много. Я куплю что-нибудь для вашей жены; я лучше люблю, когда вы у нас, чем Бланш, Рингуд и этот Ульком; они никогда ничего мне не дарят. Вы не можете, конечно, потому что вы очень бедны; но мы будем часто присылать к вам разные разности. Мне хотелось бы апельсин, благодарствуйте. В нашей школе есть мальчик, его зовут Сёклинг, он съел восемнадцать апельсинов и никому не дал ни одного. Не правда ли какой жадный? Я всегда пью вино с апельсинами. Благодарю. Как это вкусно! Но у вас, верно, не часто это бывает, потому что вы так бедны.

Я рад, что девочка Филиппа не могла понять, будучи в таком нежном возрасте, комплименты, которыми осыпала её лэди Рингуд и её дочери. Комплименты восхитили мать, для которой и назначались, и не внушили тщеславия бессознательной малютке. Что сказала бы вежливая мама, и сестры, еслибы слышали болтовню несчастного Фрэнклина? Простота мальчика забавляла его высокого кузена.

- Да, сказал Филипп;- мы очень бедны, но мы очень счастливы и нам всё-равно.

- Мадмоазель, немецкая гувернантка, говорит, что она удивляется, как вы можете жить; и я не думаю, чтоб вы могли, если бы ели, сколько ест она. Вам надо бы посмотреть, как много она ест. Фред, мой брат, тот, который в университете, раз вздумал посмотреть сколько может съесть мадмоазель Вальфиш; она два раза брала супу, два раза рыбы, потом взяла жареной баранины - нет, кажется говядины, а горох она ест ножом, и еще она ела малиновый пуддинг, и пива сколько пила...

Что было бы дальше, мы не узнаем никогда, потому что, пока молодой Фрэнклин задыхался от смеха при смешном воспоминании об аппетите мистрисс Вальфиш, его мать и сёстры пришли с Шарлоттой из детской и прекратили разговор милаго мальчика. Дамы уехали в восхищении от Филиппа, Шарлотты, их малютки. Всё было так прилично. Всё было так мило. Мистрисс Фирмин была так изящна. Знатные дамы наблюдали за нею с таким любопытством, какое бробдингнагские дамы обнаруживали, когда держали на ладони маленького Гулливера и смотрели, как он кланялся, улыбался, танцовал, вынимал шпагу и снимал шляпу, точно человек.

Глава XXXVI

Уильям Мейкпис Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 5 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :