Уильям Мейкпис Теккерей
«Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 4 часть.»

"Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 4 часть."

- Вы знаете почему мосьё Филипп носит такое поношеное платье? спросила она мадам С*: - потому что он посылает деньги своему отцу в Америку.

А баронесса сказала, что мосьё Филипп был прекрасный молодой человек; а что он может одеваться как ирокезец на её вечер, он всё-таки будет принят хорошо. А мистрисс Бэйнис была груба к Филиппу в глаза и насмехалась над ним в отсутствие. И Филипп дрожал перед мистрисс Бэйнис и принимал её пощочины с большою кротостью, потому-что его Шарлотта была аманатом в руках своей матери, и разве генеральша Бэйнис не могла заставить страдать это бедное, маленькое существо?

Несколько индийских дам, знакомых мистрисс Бэйнис, проводили эту зиму в Париже; оне нанимали меблированная квартиры в предместьи Сент-Одорэ, или в Элисейских Полях, ездили в своих экипажах, с лакеем на запятках, и с презрением смотрели на мистрисс Бэйнис за то, что она нанимала квартиру со столом и не держала экипажа. Ни одна женщина не любит, чтобы её презирали другия женщины, особенно такая тварь, как мистрисс Баттерс, жена стряпчаго, из Калькутты, которая не бывала в обществе, не ездила к губернатору, а теперь разъезжала по Элисейским Полям - и важничала! Вот и докторша Мэкун с своей горничной, с своим поваром, с своей коляской и с своей каретой. (Пожалуйста читайте эти слова с самым выразительным ударением). А кто такая была мистрисс Мэкун, дозвольте спросить? ни более ни менее, как мадам Берэ, дочь французской модистки. А эта тварь брызжет грязью на тех, кто получше её и которые ходят пешком!

- Я говорю моим бедным дочерям, сказала мистрисс Бэйнис баронессе С*: - что еслибы я была дочь модистки, или отец их стряпчим, а не воином, служившим своей государыне во всех частях света, оне лучше бы одевались, бедняжки! мы могли бы нанимать прекрасную квартиру в предместьи Сент-Онорэ, а не жили бы здесь!

- А если бы я была модистка, я не пускала бы в себе жильцов! закричала С*.- Отец мой был генерал и также служил своему государю. Но как же вы хотите? Мы все должны делать неприятное и жить с неприятными людьми!

И с этими словами баронесса сделала генеральше вежливый поклон и отправилась к другим делам или гостям. Она держалась мнения многих друзей Филиппа.

- Ах, мосьё Филипп! говорила она ему:- когда вы женитесь, вы будете жить подальше от этой женщины - не правда ли?

Когда мистрисс Бэйнис услыхала, что мистрисс Баттерс едет в Тюильри, я с сомнением должен сказать, что генеральшею овладело пылкое соревнование и она не успокоилась до-тех-пор, пока не уговорила генерала отвезти ее к посланнику и во дворец короля, управлявшего тогда Францией. Издержки были не велики. Шарлотту надо же было вывести. Ея тётка Мак-Гиртер, из Тура, прислала ей в подарок денег на платье. Надо отдать справедливость мистрисс Бэйнис, она очень мало истратила на свой собственный наряд и вынула из своего чемодана костюм, украшавший её в Калькутте.

- Услыхав, что поехала мистрисс Баттерсь, я знал, что она не успокоится, сказал генерал Бэйнис со вздохом.

Жена его отправилась от этого обвинения, считая его оскорблением, говорила, что мущины всегда приписывают женщинам, самые дурные причины, между тем как Богу известны, что её желание только представить приличным образом в свет свою возлюбленную дочь, а мужа видеть на месте, приличном его званию в обществе. Шарлотта была очень мила вечером в день бала, и баронесса С* очень мило причесала волосы Шарлотте и предложила Огюста в лакеи; но тот возмутился и сказал:

- Non, merci! Я сделаю всё для генерала и мисс Шарлотты, но для генеральши нет, нет, нет!

И хотя Шарлотта была там прелестна, как розовый бутон, ей не очень была весело на бале, потому-что там не было Филиппа. И как мог он быть там, когда у него был только один сюртук и дырявые сапоги?

После солнечной осени наступает холодная зима, когда ветер нездоров для слабой груди, когда грязно для маленьких башмачков. Как могла Шарлотта выходить в восемь часов по грязи или по снегу зимнего утра, если она накануне поздно приехала с бала? Генеральша Бэйнис начала часто выезжать на парижские вечера - то-есть на наши Троянские вечера - где бывало сорок англичан, три француза и один немец, играющий на фортепиано. Шарлоттой очень восхищались. Молва о её красоте разнеслась. Маленький Гели из посольства просто сам назвался к докторше Мэкун, чтобы посмотреть эту молодую красавицу и танцовал с ней беспрестанно. Гели был самый модный кавалер; он танцовал с принцессами и бывал на всех балах в Сен-Жерменском предместьи. Он проводил Шарлотту до кареты (предрянного извощичьяго фиакра, надо признаться, но мистрисс Бэйнис сказала ему, что они имели не такой экипаж в Индии). Он сделал им визит и оставил карточку. Я могу назвать много знатных особ, которые были очарованы хорошенькой Шарлоттой. Мать её всё более и более стыдилась дрянного фиакра, в котором наша молодая девица ездила на балы, и того кавалера, который иногда помогал Шарлотте садиться в экипаж. Мать Шарлотты не пропустила мимо ушей порицательных замечаний об этом кавалере. Как? помолвлена за этого странного рыжебородого молодого человека, который наступал всем на ноги в польке? Он пишет в газетах, будто бы? Сын того доктора, который убежал обманув всех? Как это странно, что генерал Бэйнис вздумал помолвить свою дочь за этого человека!

Мистера Фирмина приглашали не во все знатные дома, где бывала его Шарлотта, да он этого и не желал, и вёл себя очень дерзко и надменно, когда бывал приглашен, опрокидывал подносы, хохотал и кстати и не кстати, расхаживал по гостиной, как-будто он Бог знает какая важная особа; право он принимал такой тон потому, что брат его деда был граф! А позвольте спросить, что сделал для него граф и какое право имел он расхохотаться, когда мисс Крокли пела немножко фальшиво? Как это мог генерал Бэнис выбрать такого мужа для такой милой, скромной девушки?

Старый генерал, спокойно играя в вист с другими британскими старичками в дальней комнате, не слыхал этих замечаний, может быть, но мистрисс Бэйнис, с своими зоркими глазами и чуткими ушами видела и знала всё. Многие говорили ей, что Филипп - дурная партия для её дочери. Она слышала, как он спокойно спорил с богачами. Мистеру Гобдэю, у которого в Лондоне собственный дон и который бывает в первейших домах в Париже, Филипп противоречил напрямки, так что мастер Гобдэй даже вспыхнул, а мистрисс Гобдэй не знала куда ей глядеть. Сэр Чарльз Шилоу из замка Пеплоу, хвалил поэмы Томлинсона и предложил прочесть их вслух мистрисс Баджер - а он читает прекрасно, хотя, может-быть, немножко в нос; а когда он собирался начать, мистер Фирмин сказал:

- Любезный Пеплоу, ради Бога не читайте этой гнили.

Гнили! Какое выражение! Разумеется, мистер Пеплоу был очень раздосадован. И это простой сотрудник газеты! Слыхал ли кто когда такую грубость! Мистрисс Туффин сказала, что она тотчас приняла свои меры, как только увидала мистера Фирмина в первый раз.

- Может быть он племянник графа, хотя мне это всё равно. Может быть он был в университете, однако он не имеет порядочных манер. Может быть он умён и я не выдаю себя на судью. Но он надменен, неуклюж, неприятен. Я не приглашу его на мои вторники и я прошу тебя, Эмма, когда он пригласит тебя таицовать, чтобы ты с ним не шла.

Вы понимаете, что бык на лугу, в стаде другах быковь благородное животное, но бык в фарфоровой лавке не на месте, таким был и Филипп на этих маленьких вечерах, где его грива, копыта, рев производили бесконечную суматоху.

Эти замечания о будущем своём зяте мистрисс Бэйнис слышала и повторяла. Она управляла Бэйнисом, но была очень осторожна и втайне боялась его. Раз или два она зашла слишком далеко в своём обращении с спокойным стариком; он возмутился, остановил её и никогда ей не простил. Далее известной точки она не смела раздражать мужа. Она говорила:

- Бэйнис, брак - лотерея, и мне кажется, что нашей бедной Шарлотте достался нехороший билет.

На это генерал отвечал ей:

- Не хуже чем другим, моя милая!

И переменял разговор. В другой раз она говорила:

- Ты слышал, как груб был Филипп Фирмин с мастером Гобдэйем?

А генерал отвечал:

- Я играл в карты, моя милая.

Опять она говорила:

- Мистрисс Туффин говорит, что она не хочет приглашать Филиппа Фирмина на свои вторники.

А генерал отвечал:

- Тем лучше для него!

- Ах! прибавила она:- он вечно обижает кого-нибудь!

- Кажется, он не очень нравится тебе, Элиза! заметил генерал.

- Да, я признаюсь, отвечала она:- и мне неприятно думать, что моё кроткое дитя будет терпеть бедность и с таким человеком.

- А ты разве думаешь, что я нахожу это очень хорошей партией? вскричал генерал и отвернувшись к стене, заснул.

Бедной же Шарлотты мать не боялась; и когда оне обе оставались вдвоем, бедная девушка знала, что мать будет её огорчат нападками на Филиппа.

- Видела ты как он одет? На жилете недостает пуговицы, на сапоге дыра.

- Мама, вскричала Шарлотта, вспыхнув:- он мог бы лучше одеваться, если бы... если бы...

- То-есть, ты хотела бы, чтобы твои отец сидел в тюрьме, мать просила милостыню, сёстры ходили в лохмотьях, братья умирали с голода, Шарлотта, чтобы заплатить Филиппу Фирмину деньги, украденные его отцом - да? вот что ты хотела сказать. Нечего тебе объясняться. Я могу очень хорошо понять тебя. Благодарствуй. Спокойной ночи. Я надеюсь, что ты будешь спать хорошо, а я не буду после этого разговора. Спокойной ночи, Шарлотта.

О поток истинной любви! всегда ли ты гладко течошь? Бедная Шарлотта помолилась за своего Филиппа, и когда она закрыла глаза на своём изголовьи, они были омочены слезами. Почему её мать вечно говорит против него? Почему её отец становится так холоден, когда упомянут о Филиппе? Может ли Шарлотта думать о ком нибудь другом? О! никогда, никогда! А в смежной комнате, старый джентльмэн не может сомкнуть глаз и всё думает:

"Моя бедная девочка помолвлена за нищаго. Все наши надежды, что он получит наследство после этого лорда, кончились. Бедное дитя! бедное дитя! что будет с нею?

Теперь перенесёмся в комнату мистера Филиппа, который был так груб и неприятен на вечере. Он не имеет ни малейшего понятия о том, что он оскорбил кого-нибудь. Он воротился домой очень довольный. Прежде чем лёг спать он стал на колена возле своей кровати и от всего своего сердца и от всей своей души поручил свою возлюбленную покровительству небесному и заснул как ребенок.

Глава XXIII.

В КОТОРОЙ МЫ ЕЩЕ БРОДИМ ОКОЛО ЭЛИСЕЙСКИХ ПОЛЕЙ.

Биограф друга моего мистера Филиппа Фирмина, не стал я ничего смягчать и, я надеюсь ничего не представил злоумышленно. Если у Филиппа были дыры на сапогах, я и писал, что у него дыры на сапогах; если у него борода рыжая, она и представлена рыжей в этой истории; я мог бы разрисовать её великолепным каштановым оттенком. С скромными людьми он всегда бывал кротов и нежен; но я должен признаться, что вообще в обществе он не всегда был приятным собеседником. Он часто бывал надменен и дерзок; он терпеть не мог ни длинных рассказов, ни пошлостей. Гарнизонные анекдоты мистрисс Бэйнис очень нетерпеливо выслушивались мистером Филиппом, хотя Шарлотта кротко увещевала его, говоря:

- Дайте же мама до конца рассказать свою историю, не отвёртывайтесь, не заговаривайте о другом, не говорите ей, что вы слышали прежде эту историю, грубиян! Если она недовольна вами, она сердится на меня и я должна страдать, когда вы уйдёте.

Шарлотта не говорила до какой степени она страдала без Филиппа, как постоянно её мать бранила его, какую грустную жизнь, вследствие своей привязанности к нему, должна была вести молодая девушка; и я боюсь, что неуклюжий Филипп, в своей эгоистической беззаботности, не очень принимал во внимание страдания, какие его поведение причиняло девушке. Видите, я признаюсь, что он был виноват с своей стороны; его, впрочем, можно бы извинить в некоторой степени, оттого что генеральша Бэйнис была гораздо более виновата перед ним. Она не любила бы Филиппа всегда; а не-уже-ли вы думаете, что она могла полюбить Филиппа за то, что была обязана ему? Любите ли вы вашего кредитора за то, что вы должны ему более, чем вы в состоянии ему заплатить? Если бы я никогда не платил моему портному, находился ли бы я с ним в хороших отношениях? Мне не правились бы ни его сукно, ни его покрой, и наверно я находил бы счоты его непомерными, хотя не платил по нам. Одолжения очень неудобоваримы; они тяжелы для очень гордых желудков.

Из экономии Бэйнисы не имели гостиной у баронессы С*, потому что нельзя же было назвать гостиной эту комнату во втором этаже, в которой стояло две кровати и в которой младшие Бэйнисы учились на фортепиано у бедной Шарлотты. Филипп должен был ухаживать за своей возлюбленной на глазах всего семейства; это было бы ужасно и почти невозможо, если бы наши друзья не прогуливались иногда в Элисейских Полях. Я не намерен секретничать относительно того, что они, наконец, обвенчались и были счастливы. Я презираю хитрости. В то время, когда была мода писать романы в три тома, не глядели ли вы всегда за конец: будут ли счастливы Луиза или граф (а может быть и молодой пастор)? Если они умрут или будут иметь какия-нибудь огорчения другого рода. Я положил бы книгу в сторону. Но эта чета обвенчалась и, надеюсь, была счастлива. До свадьбы и после, однако, они имели большие горести и неприятности. Они обвенчались? Разумеется. Не-уже-ли, вы думаете, я допустил бы Шарлотту встречаться с Филиппом в Элисейских Полях, если бы они не должны была обвенчаться потом? Они гуляли вместе, и раз, когда шли рука об руку по Элисейским Полямь, с маленьким братом Шарлотты, разумеется, кого вы думаете увидали они в щегольской коляске? молодого Туисдена и мистера и мистрисс Ульком, которым Филипп снял свою шляпу с низким поклоном, и потом громко захохотал. Ульком верно это слышал, а мистрисс Ульком слегка покраснела, что, без сомнения, еще увеличило красоту этой изящной лэди. Я не секретничаю на счот моих действующих лиц и высказываю моё мнение о них совершенно свободно. Говорят, что Ульком был ревнив, скуп, жесток, что жена его вела печальную жизнь - ну так что жь? Мне право всё равно.

- Это нищий Фирмин! закричал смуглый новобрачный, кусая своя усы.

- Безстдный и дерзкий негодяй, сказал младший Туисден.

- Не лучше ли остановить коляску и разругать его перед ним, а не при мне? томно сказала мистрисс Ульком, откидываясь на подушки.

- Ну, чорт тебя возьми! Vite! закричали джентльмэны в коляске кучеру.

- Я воображаю, как вам не хочется его видеть, продолжала мистрисс Ульком.- У него характер горячий и я не хотела бы, чтобы вы поссорились.

Ульком опять разругал кучера и счастливая чета, как говорится, покатилась в Булонский лес.

- Чему вы так смеётесь? спросила Шарлотта нежно, идя возле своего возлюбленнаго.

- Потому что я так счастлив! отвечал Филипп, прижимая к своему сердцу маленькую ручку, которая лежала на его руке.

И он думает о той женщине, которая проехала в коляске, а потом взглядывает в чистое личико кроткой девушки, которая идёт рядом с ним, и неизмеримое чувство признательности наполняет грудь молодого человека - признательности за избавление от опасности, которой он подвергается, и за чудную награду, доставшуюся ему.

Но не все прогулки мистера Филиппа были так приятны, как эта, и мы приступаем теперь к истории мокрых, скользких дорог, дурной, зимней погоды. Я могу вам обещать только, что эта мрачная часть в рассказе будет не продолжительна. Вы признаетесь, что вы скоро покончили с любовью, которую я считаю самым лёгким делом для романистов. Когда идут восторженные сцены между героем и героиней, писатель, знающий своё дело, может думать о чом-нибудь другом: о следующей главе или о том, что у него будет за обедом, или о чом вы хотите; следовательно, если мы быстро прошли восторги и радости любви, то и о горестях нечего распространяться. Если наши молодые люди должны страдать, пусть их огорчения скорее пройдут. Пожалуйста сядьте на это кресло, мисс Бэйнис, а вы, мистер Фирмин, на это. Позвольте мне посмотреть, откройте ваш рот и - вот уже и кончено! Немножко одеколона с водою. А теперь, мистер Фирмин, вы - какой огромный! Две гинеи. Благодарю доброе утро. Пожалуйте ко мне раз в год.

И я не намерен заниматься неприятными делами более чем сострадательный и проворный оператор, которому я осмелился уподобить себя. Если у моей хорошенькой Шарлотты надо выдернуть зуб, он будет выдернут чрезвычайно осторожно. Что касается до рыжебородой челюсти Филиппа, я не прочь, чтобы Филипп немножко разревелся. Однако эти раны остаются на всю жизнь. Мы все страдали, весьма вероятно, что вы, моя милая юная мисс, или мой милый юноша, читающие эту скромную страницу, будете также страдать в своё время. Вы не умрёте от операции, но она мучительна, и много лет спустя, когда рана разболится, печальная трагедия опять разыграется.

Филипп любил, чтобы его возлюбленная выезжала, танцовала смеялась, возбуждала восторг, была счастлива. Она невинно рассказывала ему о своих балах, вечерах, удовольствиях, кавалерах. В первый сезон выезда ничто не ускользает от девушки. Не слыхали ли вы как оне рассказывают о нарядах матушек, о комплиментах молодых людей, о поведении девушек и мало ли еще о чем!

Шарлотта болтала обо всём Филиппу, а Филипп хохотал во всё горло. Как мог человек недавно разорившийся, человек, только-что обманувшийся в ожидании на счот получения наследства от своего родственника-графа, человек, у которого сапоги в таком плачевном состоянии, как мог он так смеяться и быть так весел? Как смеет такой дерзкий нищий, как Рингуд Туисден, назвал своего кузена, быть счастливым! Дело в том, но этот смех, как пощёчина, заставил щоки этих трёх Туисденов покраснеть. Весёлость Филиппа прогоняла тучи с нежного личика Шарлотты. Сомнения, заставлявшие биться её сердце, исчезали. Шарлотта лицемерила, что случается иногда со всеми добрыми женщинами. У ней были огорчения, она скрывала их от Филиппа. Ея сомнения и опасения исчезали, когда она глядела в его честные голубые глаза. Она не говорила ему о тех мучительных ночах, когда её глаза бывали заплаканы и бессонны. Старуха в белой кофте, в ночном чепчике приходила по ночам в её кровати и своим угрюмым голосом лаяла против Филиппа. Костлявый палец этой старухи указывал на все недостатки Филиппа. Она вздёргивала нос, говоря о трубке бедного молодого человека, его трубке, его собеседнице и утешительнице, когда его возлюбленной не было с ним. Старуха рассуждала о вчерашних кавалерах, об очевидном внимании мущин, о вежливости их и благородном обращении.

А когда кончалась ночная битва и мать Шарлотты оставляли в покое бедную девушку, иногда баронесса С*, сидевшая за своими книгами и счотами и не спавшая от своих собственных забот, прокрадывалась к Шарлотте утешать её и приносила ей какую-нибудь тизану превосходную для нервов, и говорила с нею о...о том, что Шарлотта любила слушать более всего. И хотя С* бывала вежлива к мистриссь Бэйнис утром, как ей предписывал долг, она признавалась, что часто чувствовала желание задушить генеральшу за её поведение с этим ангельчиком, её дочерью; и всё только потому, что от мосьё Филиппа пахнет трубкой.

- Как! семейство, обязанное вам насущным хлебом, бросает вас из-за трубки! Трусы! трусы! Дочь солдата этого не боится! Послушайте, мосьё Филипп, сказала баронесса нашему другу. Когда дела дошли до крайности:- знаете, что я сделала бы на вашем месте? Французу я этого не сказала бы - это разумеется само собой - но в Англии иначе делаются эти вещи. У меня нет денег, но у меня есть кашмировая шаль. Возьмите её; и будь я на вашем месте, я сделала бы маленькую поездку в Гретна-Грин.

Теперь, если вам угодно, мы оставим Элисейские Поля, проберёмся в предместье Сент-Онарэ и войдём в ворота дома занимаемого английским посольством прямо, в канцелярию. Там мы найдём мистера Моткома, мистера Лаундиса, мистера Гакина и нашего приятеля Уальсингэма Рели, сидящих за своими стаканами среди значительных клубов дыма. Верхом на своём стуле, как на лошади, сидит юный ирландец О'Рурк. Некоторые из этих джентльмэнов списывают крупным почерком депеши на почтовой бумаге. Но работа, кажется, не весьма спешная, разговор продолжается.

- Кто давал? спрашивает Мотком.

- Разумеется, мулат. Мы не можем тягаться с таким туго набитым кошельком. Посмотрели бы вы, как он гримасничал, когда подали счот. Тридцать франков за бутылку рейнвейна. Он почти пожелтел, когда прочол итог. Он рано отослал жену. Как долго эта девушка таскалась по Лондону и, как подумаешь, что она подцепила милионера наконец! Отелло страшно скуп и дьявольски ревнует свою нему.

- Как зовут этого маленького человечка, который там напился и начал плакать о старике Рингуде?

- Туисден, брат жены. Разве вы не знаете обманщика Туисдена, отца? Юноша еще неприятнее родителя.

- Преотвратительная скотина! Непременно хотел ехать в Ламоаньону, где были танцы и ласнкнэ. Зачем вы не были, Гели?

Мистер Гели.- Я терпеть этого не могу. Эти размазанные старые актрисы противны мне. Какая мне польза выигрывать деньги у Моткома, у которого их нет? Не-уже-ли, вы думаете, мне приятно танцовать с старой Кародаль? Она напоминает мне мою бабушку, только она старше. Я удивляюсь, как вы можете там бывать!

- О'Руркь.- Там была Серизетта. Вот ужь вы не видали никогда...

Мистер Гели.- Шарлотта, Шарлотта, о!...

Мистер Лаундис.- Это та девушка, которую он встречает на вечерах, где он бывает для того, чтобы им восхищались.

Мистер Гели.- Лучше пить чай, чем так, как вы, туманить свою голову плохим шампанским. Лучше смотреть, слушать, видеть и танцовать с скромною девушкой, чем таскаться по тавернам с нарумяненными старыми ведьмами, как эта Серизетта, у которой лицо как печоное яблоко. О! Шарлотта! Шарлотта!...

Мистер Лаундис.- Гели бредит этой девушкой, у которой такая противная мать в жолтом платье и старик отец - добрый, старый воин в поношеном старом сюртуке - которая была на прошлом бале?

Мистер Мотком.- Гели точно также с ума сходил от датчанки. Знаете, Гели, вы сочинили для неё столько стихов и писали домой к матери, просила у ней позволения жениться!

О'Рурк.- Я думаю, что он довольно велик, чтобы жениться одному без позволения - только за него никто нейдёт, потому что он такой безобразный.

Мистер Гели.- Очень хорошо, О'Рурк. Очень мило и хорошо. Вы забавляете общество анекдотами. Угодно вам продолжат?

Голос за дверьми.- Доложите: мосьё Рингуд Туисден, силь-ву-пле!

Слуга.- Мосьё Туисден.

Мистер Туисден.- Мистер Лаундис, как вы поживаете?

Мистер Гели.- Лаундис необыкновенно блистателен сегодня.

Мистер Туисден.- Не утомился после вчерашняго? А вы курите? Благодарю. Я курю редко; но если вы там добры - как необыкновенно хороша мадам Серизетта! Этот табак немножко крепок, а я немножко расстроен сегодня, Кстати, кто этот Бутцов, который играл с нами в ланскнэ? Он из лифляндских или гессенских Бутцовов. Я помню, что я встречал князя Бутцова у дяди моей матери, лорда Рингуда. Вы его знали?

Мистер Лаундис.- Обедал с ним три месяца тому назад у Trois Freres.

Мистер Туисден.- А бывали в Уипгэме? Я воспитывался там. Говорили, что я буду его наследником. Он очень меня любил. Он был мой крёстный отец. Уипгэм, мистер Лаундис, лучшее место в Англии, кроме Частуорта и тому подобнаго. Его выстроил мой дед - то-есть я хочу сказать, мой прадед, потому что я ведь из Рингудской фамилии. Мать моя была родной племянницей лорда Рингуда. Мой дед был его родным братом, а я...

Мистер Лаундис.- Благодарю, я теперь вижу.

Мистер Туисден.- Эта сигара, право... я её брошу. Я говорил, что в Уипгэме, где я был воспитан, нас бывало за обедом сорок человек.

Мистер Лаунидис.- И обеды были хорошие?

Мистер Туисден. - Французский повар, два помощника, три поварёнка, кроме судомоек и разных разностей.

Мистер Лаундис.- Как здоровье мистрисс Ульком сегодня? Славным обедом угостил нас вчера Ульком!

Мистер Туисден.- У него много денег, много. Я надеюсь Лаундис, когда вы приедете в Лондон - как только приедете, помните - я угощу вас старым портвейном...

Мистер Гели.- Не-уже-ли никто не выгонит эту скотину?

Слуга.- Monsieur Chesham pent il voir М. Firmin?

Мистер Чешам.- Конечно. Войдете, Фирмин.

Мистер Туисден.- Мистер Фирмин - мистер Фир... кто? Hе-уже-ли вы принимаете этого человека?

Мистер Чешам.- Какого человека? что вы хотите этим сказать?

Мистер Туисден.- Этого негод... о! - то-есть - извините.

Мистер Фирмин входя, мистеру Чешаму.- Какие новости сегодня? Что вы говорили об этом - нельзя ли мне? (он говорит по секрету с мистером Чешамом, увидев мистера Туисдена).- Как, у вас бывает этот болван?

Мистер Лаундис.- Вы знаете мистера Туисдена, мистер Фирмин? Он только что говорил о вас.

Мистер Фирмин.- Говорил обо мне? Тем хуже для меня.

Мистер Туисден.- Сэр, вы не имеете права говорить со мною таким образом! Не заговаривайте со мною, я не буду с вами говорит, сэр! Доброе утро, мистер Лаундис! Вспомните ваше обещание обедать у нас, когда вы приедете в Лондон. И - одно слово - (он хватает за пуговицу мистера Лаундиса. Он имеет очень большое сходство с Туисденом старшим) - мы останемся здесь еще дней десять. Кажется, у лэди Эстридж что-то будет на следующей неделе. Я оставил наши карточки и...

Мистер Лаундис.- Остерегайтесь, он будет там (указывает на мистера Фирмина.)

Мистер Туисден.- Как, этот нищий? Не-уже-ли вы хотите сказать, что лэди Эстридж принимает такого... Прощайте, прощайте! (Мистер Туисден уходит.)

Мистер Фирмин.- Это мой кузен. Мы в ссоре. Я уверен, что он говорил обо мне.

Мистер Лаундис.- Ну, если уже вы догадались, то я скажу что он говорил о вас.

Мистер Фирмин.- Не верьте ему, мистер Лаундис. Это мой совет.

Мистер Гели (сочиняет за своим письменным столом). "Дева с румянцем на ланитах, о! Шарлотта, Шар...

Он кусает перо и быстро набрасывает рифмы на казённой бумаге.

Мистер Фирмин.- Что он говорит? он сказал Шарлотта...

Мистер Лаундис.- Он вечно влюблён и сочиняет поэмы; завернёт их в бумагу и влюбится в другую. Сядьте и выкурите сигару.

Мистер Фирмин.- Не могу остаться, должен писать моё письмо.

Мистер Лаундис.- Кто написал эту статью против Пиля?

Мистер Фирмин.- Не могу сказать. Секрет. Прощайте.

(Мистер Фирмин уходит.)

Мистер Чешам.- По моему мнению это самая неблагонамеренная и неумеренная статья. Эта Пэлль-Мэльская газета позволяет себе весьма бесполезные вольности.

Мистер Лаундис.- Чешам не любит называть лопату лопатой, он называет её земледельческим орудием. Перед вами обширная карьера, Чешам. Вы благоразумны и серьёзны не по летам. Нам немножко скучно с вами, но мы все уважаем вас - право уважаем. Какой был текст проповеди в прошлое воскресенье? Кстати, Гели, ах, вы злодей, и вы ходили слушать эту проповедь!

Мистер Чешам.- Нечего вам краснеть, Гели. Я не охотник до шуток, а эти шутки кажутся мне вовсе незабавными, Лаундись.

Мистер Лаундис. - Вы ходите в церковь потому, что вы хороший человек, потому-что ваша тётка была за бишопом или что-нибудь в этом роде. Но Гели ходит потому, что он лицемер, завьёт себе волосы и поёт из одной книги с хорошенькой мисс Бэйнис - экой грешник! и домой-то вы пошли вместе с ними - мои сёстры видели вас - вы проводили их до дома - ей-богу! проводили. Я расскажу вашей матери!

Мистер Чешам. - Я желал бы, чтобы вы не шумели так и дали мне заняться моим делом, Лаундис. Вы...

Тут Асмодей выводит нас из комнаты и мы теряем остальной разговор молодых людей. Но, я думаю, мы довольно слышали, чтобы знать, какое направление приняли мысли молодого Гели. С семнадцатилетнего возраста (теперь ему двадцать три года) этот романический юноша постоянно был влюблён, разумеется, в дочь своего учителя, в лавочницу, в сестру своего приятеля, в прелестную датчанку в прошлом году, а теперь, я очень боюсь, что одна наша молоденькая знакомая привлекла внимание этого пылкого Дон-Жуана. Всякий раз, как Гели влюбится, он думает, что его страсть продолжится вечно, выбирает в поверенные первого встречного, проливает обильные слёзы и сочиняет стихи. Помните, как в предыдущей главе мы говорили, что мистрисс Тёффин, она не будет приглашать Филиппа на свои soiree, и объявила его неприятным молодым человеком? Она с радостью принимала Уальсингэма Гели с его томным видом, поникшею головою, белокурыми кудрями и цветком в петлице; мистер Гели, пылко гонявшийся за высокою мисс Блэклом, бывал у мистрисс Тёффин и был принимаем там с почотом; а потом ваш мотылёк перепорхнул к мисс Бэйнис. мисс Бейнис так любила танцовать, что носилась бы и с куклой, а Гели, отличавшийся в разных Chaumieres, Mabilles (или какие публичные танцовальные места были тогда в моде), был прелюбезный и прекрасный кавалер. Шарлотта рассказала на следующий день Филиппу, какого милаго кавалера она нашла - бедному Филиппу, неприглашонному на этот вечер. А Филипп сказал, что он знает этого маленького человечка, что, кажется, он богат, что он сочиняет прехорошенькие стихи - словом, Филипп по своей львиной замашке смотрел на маленького Гели, как лев смотрит на болонку.

А этот маленький лукавец умел придумывать разные хитрости. У него была очень тонкая чувствительность и прекрасный вкус, который очень скоро прельщался невинностью и красотой. Слёзы у него являлись, я не скажу по заказу, потому-что слезы лились из его глаз против его воли. Невинность и свежесть Шарлотты наполняли его живейшим удовольствием. Bon Deiu! Что такое были эта высокая мисс Блэклок, бывшая уже на тысячи балах, в сравнении с этим, безыскусственным счастливым созданием? Он перепорхнул от мисс Блэклок к Шарлотте, как только увидал нашу молоденькую приятельницу; а Блэклоки, знавшие все и о нём и о его деньгах, и о его матери, и о его надеждах - имевшие его стихи в своих жалких альбомах и помнившие, что он каждый день скакал возле их коляски в Булонском Лесу - нахмурились, когда он бросил их и всё танцовал с этой мисс Бэйнис, которая жила в квартире со столом и приезжала на вечера в фиакре с своей противной старой матерью! Блэклоки перестали существоват для мистера Гели. Оне пригласили его обедать, а он совсем о том забыл! Он не приходил уже к ним в ложу в опере и не чувствовал ни малейших угрызений, не имел никаких воспоминаний.

Какою свежестью, какою невинностью, каким весёлым добродушием отличалась Шарлотта! Мистер Гели тронут, нежно заинтересован; её безыскусственный голос заставляет его трепетать; он дрожит, когда вальсирует с нею. Ей нечего скрывать. Она рассказала ему всё, что ему хотелось знать: это её первая зима в Париже, её первый сезон выезда. Она прежде была только на двух балах и два раза в театре. Они жили в Элисейских Полях у баронессы О*. Они были у мистрисс Даш и у мистрисс Блэнк, и она думает, что они едут к мистрисс Старс в пятницу. А бывает ли она в церкви? Разумеется в улице Агессо, и мистер Гели отправился в церковь в следующее воскресенье. А дома пел романсы собственного сочинения, акомпанируя себе на гитаре. Он пел и в гостях. У него был прехорошенький голос. Я полагаю, что все поэмы, сочиненные Гели, были внушены мисс Бэйнис. Он начал писать о ней и о себе после первого вечера, в который увидал ей. Он курил сигары и пил зелёный чай. Он был так бледен - так бледен и грустен, что ему самому было жаль себя, когда он гляделся в зеркало в своей квартире, в улице Миромекиль. Он сравнивал себя с моряком, потерпевшим крушение, и с человеком, погребённым заживо и возвращонным к жизни. И он плакал наедине сам с собою. А на следующий день он отправился к своей матери и сестре в Hotel de la Terrasse, и плакал переде ними и говорил, что на этот раз влюблён навсегда. Сестра назвала его дураком. Наплакавшись вдоволь, он пообедал с прекрасным аппетитом. И всех и каждого брал он в поверенные, как он делал всегда, когда быль влюблён; он всегда рассказывал, всегда сочинил стихи, всегда плакал. А что касается до мисс Блэклок, то труп этой любви он зарыл глубоко в океане своей души. Волны поглотили мисс Блэклок.

Мать и сестра, некрасивая, живая девушка, баловали Гэли, как женщины всегда балуют сына, брата, отца, мужа, деда - словом. всякого родственника мужского пола.

Видеть женатым этого избалованного сына было любимым желанием добродушной матери. Старший сын умер жертвою удовольствий и праздности. Вдова-мать отдала бы все на свете, чтобы спасти второго сына от той карьеры, на которой погиб старший. Молодого человека ожидало впереди такое богатство, что она знала, как будут стараться поймать его разные хитрые женщины. Её выдали за его отца, потому-что он был богат, и она помнила, как мрачен и несчастен был их союз. О! если бы она могла видеть своего сына избавленным от искушения, и мужем честной девушки! Это первый сезон молодой девушки? Тем вероятнее, что в ней нет еще суетности.

- Генерал - ты помнишь премилаго старичка - в парике - в тот день, когда мы обедали у лорда Трима и когда там был этот противный лорд Рингуд? Это был генерал Бэйнис, он с таким энтузиазмом заступился за одного бедного молодого человека - сына доктора Фирмина, который, кажется, был дурной человек. Да, в тёмном парике - я очень хорошо помню его; лорд Трим говорил, что это был замечательный офицер. И я не сомневаюсь, что его жена должна быть преприятная особа. Жоны генералов, путешествовавшие по всему свету, должны быть необыкновенно сведущи. Оне нанимают квартиру со столом? Это должно быть очень приятно и весело. Мы сейчас к ним поедем.

В этот самый день, когда Макгригор и Мойра Бэйнис играли в саду баронессы С*, мне кажется Мойра только-что собирался приколотит Макгригора, когда его братоубийственная рука была остановлена подъехавшей жолтой каретой - большой лондонской, семейной каретой.

- Ceci Madam S*? спросил напудренный лакей.

- Oui, сказал мальчик, кивая головой.

- Ici demure general Bang? продолжал лакей.

- Нет дома, отвечал по-английски мальчик.

- Кого нет? спросил слуга.

- Генерала Бэйниса, моего отца нет дома. Мы отдадим ему карточку, когда он воротится. Мистрисс Гели. О Мак! это то самое имя, которое было на карточке того щоголя, что был у нас намедни! Дома нет. Уехали с визитами. Нарочно наняли карету. Уехали с моей сестрой. Право уехали.

Филипп пришол обедать, и так-как это был не его почтовый день, он явился рано, надеясь, может-быть, прогуляться с мисс Шарлоттой, или поговорить с ней в маленькой гостиной баронесы С*. Он нашол обоих мальчиков на дворе с карточкой мистрисс Гели в руках; они рассказали ему о посещении дамы в щегольской карете, матери щоголя с цветком в петлице, который приезжал намедни на такой резвой лошади.

- Да. Он быль в воскресенье в церкви и подарил Шарлотте книгу с гимнами. И пел. Папа сказал, что он пел, как дудочник, а мама сказала, что папа злой, а это неправда, папа только шутил. Мама говорит, что вы никогда не бываете в церкви. Зачем вы не бываете?

У Филиппа не было ни капли ревности в его великодушном характере и он скорее обвинил бы Шарлотту в воровстве серебряных ложек у баронессы, чем в кокетстве с другими мущинами.

- У вас были важные гости, сказал он Шарлотте. - Я помню эту богатую мистрисс Гели, пациентку моего отца. Моя бедная мать бывала у нея.

- О! мы часто видим мистера Гели, Филипп! вскричала мисс Шарлотта, не обращая внимания на то, что мать её нахмурилась и сердито кивает ей головою.

- Вы ни разу не упомянули о нём. Он один из первых дэнди в Париже, настояший лев, заметил Филипп.

- Он? какой забавный львёнок! Я вовсе не думала о нём, просто сказала Шарлотта.

О неблагодарность! неблагодарность! А мы рассказывали, как он выплакал глаза о ней.

- Вы говорите о дудочнике? спрашивает папа.,- Я назвал его дудочником, потому-что он так хорошо... Ну, что такое, моя душа?

Мистрисс Бэйнис толкнула генерала в эту минуту. Она не желала, чтобы дудочник составлял предмет разговора.

- Мать дудочника очень богата и дудочник получит наследство после её смерти. У ней в Лондоне прекрасный дом. Она даёт прекрасные вечера; она ездит в карете. Она была у тебя верно пригласить тебя на свои балы.

Мистрисс Бэйнис была в восторге от этого посещения. И когда она говорила: "я не дорожу важными людьми, их балами, их каретами, но я желаю, чтобы моя милая дочь видела свет" - я не верю ни одному слову мистрисс Бэйнис. Она радовалась более Шарлотты при мысли посещать эту важную даму, а то зачем бы ей так льстит генералу и любезничать с ним во весь вечер? Ей хотелось нового платья. Ея жолтое платье было уже очень поношено; но Шарлотта в своём простом белом кисейном казалась так мила, что могла обойтись без помощи французской модистки. Я воображаю, как происходило совещание с баронессой С* и с мистрисс Бёнч. Я воображаю, как нанят был фиакр и как отправились к модистке на следующий день. А когда фасон платья был решон с модисткой, я воображаю, какой ужас изобразился на лице мистрисс Бэйнис, когда она увидала счот. Надо отдать ей справедливость, жена генерала тратила мало на свою непригожую особу; она выбирала себе платья не красивые, а дешовые. Столько плеч надо было приодеть в этой семье, что бережливая мать не обращала внимания на украшение своих собственных.

Глава XXIV.

NEC DULCES AMOSES SPERNE, PUER, NEQUE TU CHOREAS.

- Моя милая, сказала мистрисс Бэйнис своей дочери:- ты теперь много выезжаешь в свет. Ты будешь часто там, где бедный Филипп не может надеяться быть принятым.

- Я не хочу бывать там, где не будут принимать Филиппа! вскричала девушка.

- Ты успеешь бросить выезды, когда выйдешь за него. Но напрасно ты думаешь, что он вечно будет оставаться дома. Не все мущины такие домоседы, как твой отец; не многие любят сидеть дома так как он. Право, я могу сказать, что я умела сделать для него приятным его дом. А Филипп не может надеяться бывать там, где бываем мы. Он не в таком положении. Вспомни, отец твой генерал и скоро может сделаться кавалером ордена Подвязки, а мать твоя генеральша. Мы можем бывать везде. Я могла бы бывать, у нас, при Дворе. Лэди Биггс с радостью представила бы меня. Тётка твоя была представлена ко Двору, а она только майорша Мак-Гиртер; большую глупость сделал Мак, отпустив ей. Но она управляет им во всём, и у них нет детей. А я жертвую собою для детей. Ты не знаешь чего я лишаю себя для детей. Я сказала лэди Биггс: муж мой может представиться; у него есть свой мундир, и это ничего ему не будет стоить, кроме того, что он наймёт карету; но я не буду тратить денег на перья и бриллианты, и хотя я не уступаю в верноподданстве никому, моя государыня не хватится меня. Ея величеству есть о чом подумать кроме генеральши Бэйнис. Она сама мат и может оценить жертву матери детям.

Если я до-сих-пор не передавал вам подробно разговоров генеральши Бэйнис, и не думаю, чтобы вы, мои уважаемый читатель, очень сердились на это.

- Позволь мне предостеречь тебя, дитя, продолжала генеральша:- не много говорить Филиппу о тех местах, где ты бываешь без кого и где ему не позволяет быть его положение и жизни. Скрывать от него? О! Боже мой, нет! Это только для его же пользы, ты понимаешь. Я не всё рассказываю твоему папа, чтобы не раздосадовать его и не раздражить. Что может сделать ему удовольствие и обрадовать его, то я рассказываю ему. А Филипп - я должна сказать тебе, как мать - имеет свои недостатки. Он завистлив - не обижайся. Он много думает о себе; его избаловали, его слишком превозносили при его несчастном отце; он так горд и надменен, что забывает своё положение и думает, что он может жить в высшем обществе. Если бы лорд Рингуд оставил ему состояние, как Филипп обнадёжил нас, когда мы давали наше согласие на этот несчастный брак - потому что мысль, что наше милое дитя выйдет за нищего весьма неприятна и печальна для нас. Я не могу не говорить этого, Шарлотта; если бы я лежала на смертном одре, я не могла бы не сказать этого; и я желала бы от всего сердца, чтобы мы никогда не видали его и не слыхали о нём. Вот! пожалуйста не обижайся! Что я сказала, позволь спросить? Я сказала, что Филипп не имеет никакого положения в обществе или, лучше сказать, занимает весьма, весьма ничтожное - он просто сотрудник газеты, да еще второстепенный - в этом сознаются все. А когда он услышит от нас, что мы были на тех вечерах, где мы имеем право бывать - куда ты имеешь право ездить с твоею матерью, женою генерала - он обидится. Ему будет неприятно, что его не приглашают туда, тебе лучше вовсе не говорить с ним о том, где ты бываешь, с кем встречаешься, с кем танцуешь. У мистрисс Гели ты можешь танцовать с лордом Гэдбири, сыном посланника. А если ты скажешь Филиппу, он обидится. Он скажет, что ты этим хвастаешься. Когда я была только женою поручика в Барракноре, капитанша Кэперс ездила в Калькутту на балы к губернатору, а я нет, и я обижалась, и я говорила, что Флора Кэперс важничает и вечно хвастается своею короткостью с маркизой Гэстингс. Мы не любим, чтобы равные нам находились в лучшем положении чем мы. Помяни моё слово. Если ты будешь говорить с Филиппом о тех, кого ты встречаешь в обществе и с кем ему не позволяет знакомиться его несчастное положение, ты обидишь его. Вот почему я толкнула тебя намедни, когда ты говорила о мистере Гели. Какая нелепость! Я видела, что Филипп рассердился, начал кусать свои усы, как он всегда делает, когда сердится... вот и ты опять рассердилась, душечка! Моя ли это Шарлотта, которая, бывало, не сердилась никогда? Я знаю свет, милая, а ты не знаешь. Погляди, как я обращаюсь с твоим папа. Повторяю тебе: не говори Филиппу о том, что может оскорбить его. Поцалуй твою бедную, старую мать, которая любит тебя. Сходи наверх, вымой свои глава и приходи к обеду счастливою.

За обедом генеральша Бэйнис была необыкновенно любезна к Филиппу, а любезность её была особенно противна Филиппу, великодушная натура которого не могла выносить хитростей этой необразованной старухи.

Следуя совету матери, бедная Шарлотта почти совсем не говорила с Филиппом о тех вечерах, на которых она бывала, и об удовольствиях, которыми она пользовалась без него. Я думаю, что мистрисс Бэйнис была совершенно счастлива при мысли, что она "руководит" своею дочерью как следует. Как-будто грубая женщина, потому-что она низка, хищна, лицемерна, имеет право руководить невинною натурою в дурному! Ах, если бы многие из нас стариков поучились у детей своих, я уверен, сударыня, что это было бы очень полезно для нас. В моём примере Томми хранится такой запас здравого смысла и благородного чувства, которые поценнее всей опытности и знания света его дедушки. Знание света ни что иное, как эгоизм и притворство. Том презирает ложь, когда ему хочется персика; он кричит чтобы ему дали его. Если его мать желает ехать за вечер, она хитрить и льстит целый месяц, чтобы достигнуть своей цели; получает тысячу возражений и опять принимается за своё с улыбкою - и эта женщина вечно читает нравоучения своим дочерям и сыновьям о добродетели, честности и моральном поведении!

Маленький вечер у мистрисс Гели в Hotel de la Terrasse был очень приятен и блестящ; мисс Шарлотте было весело, хотя её возлюбленного там не было; но Филипп был рад, что его Шарлотта веселится. С удивлением смотрела она на парижских герцогинь, на американских миллионеров, на дэнди из посольств, на депутатов и французских пэров с большими звездами и в париках, как её папа. Она весело описала этот вечер Филиппу, то-есть, разумеется, описала всё, кроме своего успеха, который был несомненен. У мистрисс Гели было много красавиц, но никого не было свежее и красивее Шарлотты. Мисс Блэклок уехали очень рано и в самом дурном расположении духа. Хитрый принц не обратил ни малейшего внимания на их отъезд. Все его мысли били устремлены на Шарлотту. Мама Шарлотты видела, какое впечатление производила её дочь и преисполнилась алчною радостью. Добродушная мистрисс Гели похвалила ей её дочь.

- Слава Богу, она столько же добра, сколько хороша, сказала мать, и я уверена, что на этот раз она говорила именно что думала.

Хитрый принц почти не танцовал ни с кем, кроме ея. Он осыпал её целым потоком комплиментов. Она была так простодушна, что не поняла и десятой части из того, что он говорил ей. Он усыпал её путь розами поэзии, он увешал сантиментальными гирляндами всю дорогу из передней, с лестницы до фиакра, который отвозил её домой.

- Ей-богу, Шарлотта, ты пленила этого молодца! вскричал генерал, которого необыкновенно забавлял молодой Гели, и его восторги, его аффектация, его длинные волосы.

Бэйнис никогда не видал подобного щоголя. Офицеры в его полку говорили о собаках, лошадях, охоте. Гражданский чиновник, болтавший на двенадцати языках, раздушонный, улыбающийся, совершенно довольный и собою и светом, был новостью для старого генерала.

Настал день рождения королевы, и дай Бог, чтобы он наставал еще много лет, а вместе с ним ежегодный бал, даваемый лордом Эстриджем в честь своей государыни. Генералу, генеральше и мисс Бэйнис был послан пригласительный билет; без сомнения, это было сделано посредством мистера Уальсингэма Гели. Еще раз мундир ветерана был вынут из чемодана, с эполетами, крестом и лентой. Жена уговаривала его купить непременно новый парик - парики были дёшевы и хороши в Париже - но Бэйнис сказал, что при новом парике старый мундир покажется очень ветх, а новый мундир будет стоить слишком дорого.

Если генерал Бэйнис был в поношеном платье на бале у посланника, мне кажется, я знаю одного моего приятеля, который также имел поношенный костюм. В дни своего благоденствия мистер Филипп был parais cultor et infrequens балов, раутов и дамского общества. Может-быть Филипп до того так неглижировал всем этик, что отец его слишком дорожил его успехами в свете и сердился за его равнодушие к ним. Притворные улыбки, лицемерная вежливость старших возбуждают презрение молодых людей. Филипп презирал притворство и свет, принимавший это притворство с доброжелательством. Он тогда держался подальше от балов и вечеров; его бальной костюм служил ему надолго. Я не знаю, как стар был его фрак в то время, о котором мы говорим, и он привык уважать этот костюм, считать его новым и красивым. Вы знаете, что в Пале-Рояле вывешивают самые великолепные шлафроки, жилеты и проч.

"Нет, думал Филипп, возвращаясь с своего дешового обеда и смотря под аркадами на лавки портных, засунув руки в карман: "мой коричневый бархатный жилет, купленный мною еще в университете, гораздо изящнее, чем эти пёстрые вещи. Мой фрак, конечно, стар, но медные пуговицы очень ярко блестят, и это самый приличный, джентльменовский костюм.

Под влиянием этой обманчивой мечты честный юноша оделся в старый фрак, зажог две свечи и самодовольно погляделся в зеркало, надел пару дешовых перчаток и отправился в дом английского посольства. Целый ряд экипажей тянулся по улице и, разумеется, подъезд был великолепно освещон.

Почему Филипп не заплатил за перчатки три франка, вместо двадцати-девяти су? Мистрисс Бэйнис нашла отличную лавку с дешовыми перчатками, куда бедный Филь отравился в простоте своего сердца; теперь же, подходя к освещонному подъезду, Филипп увидал, что перчатки лопнули и руки его виднелись сквозь прорехи, красные, как сырой бифстекс. Удивительный вид имеют красные руки сквозь дыры в белых перчатках. Сюртук и жилет были узки и старинного фасона - нужды нет. Грудь широка, руки мускулисты и длинны, а лицо Филиппа было мужественно, честно и красиво. Несколько времени глаза его свирепо и тревожно обошли всю комнату от группы до группы, но теперь а! теперь они остановились: они встретили другие глаза, которые засветились радостным приветствием; юные же щоки покрылись нежным румянцем - это были щоки Шарлотты, а возле ней щоки мама приняли совершенно различный свет.

Большой палец на одной из дешовых перчаток Филиппа разорвался - ужасная беда! потому что он будет танцовать с Шарлоттой и должен давать свою руку визави.

Кто подходит улыбаясь, с развевающимися кудрями и усами, в изящных перчатках на маленьких хорошеньких руках, и с крошечными ногами? Это Гели Уальсингэм, легче всех танцующий. Генеральша Бэйнис чрезвычайно любезно встречает молодого человека. Светло и весело засияли глаза Шарлотты, когда она взглянула на своего любимого кавалера. Это верно, что бедный Филь не может надеяться танцовать так, как Гели.

- Посмотри, какие у него прекрасные ноги и руки, говорит мистрисс Бэйнис. - Comme il est bien gante'! Джентльмэн должен всегда иметь хорошие перчатки.

- Зачем вы послали меня в лавку, где перчатки продаются по двадцати девяти су? возражает бедный Филь, смотря на свой торчащий красный палец.

- О! ваши руки (тут мистрисс Бэйнис пожала своими старыми жолтыми плечами) прорвут всякие перчатки! Как наше здоровье, мистер Гели? Ваша мама здесь? Да, разумеется, она здесь. Какой восхитительный вечер дала она вам! Милая посланница, кажется, не совсем здорова. Какие у ней приятные манеры! а лорд Эстридж, какой совершеннейший джентльмэн!

- На какой танец не ангажирована мисс Бэйнис?

- На какой вам угодно! вскричала Шарлотта, которая называла Гели своим танцовальным учителем и думала о нем только как о кавалере в танцах.

- О, какое счастье! О, если бы это могло продолжаться вечно! сказал со вздохом Гели после вальса, польки, мазурки, устремив на Шарлотту весь пыл своих голубых глаз.

- Вечно! повторила Шарлотта, смеясь. - Я точно очень люблю танцовать. Вы танцуете прекрасно. Но не знаю хотела ли бы я танцовать вечно!

Прежде чем она кончила эти слова, он опять завертель её по комнате. Его маленькие ноги летали с изумительною лёгкостью; его волосы развевались. Он распространял благоухание вокруг себя. Носовой платок, которым он обмахивал свое бледное чело, походил на кисейное облако - а бедный Филипп видит с ужасом, что в его носовом платке три большие дыры: его нос и один глаз высынулись сквозь них, когда Филь отирал свой лоб. Было очень жарко. Ему было очень жарко, ему было жарче, хотя он стоял на одном месте, чем Гели, который танцовал.

- Хи-хи! поздравляю вас с такими перчатками и с таким носовым платком, сказала мистрисс Бэйнис, качая своим тюрбаном. - Вот! Благодарствуйте! Уйдите лучше в другое место, вскричала с бешенством мистрисс Бэйнис.

Нога бедного Филиппа наступила на её волан. Какой он красный! Гели и Шарлотта вертятся как оперные танцовщики! Филипп скрежещет зубами, застёгивает свой фрак. Как он ему узок! Как свирепо сверкают его глаза! Всегда ли молодые люди бывают свирепы на балах? Молодой англичанин обязан танцовать. Общество призывает его к исполнению этого долга. Но я не знаю должен ли он иметь весёлый и легкомысленный вид во время такого важного занятия. Нежное личико Шарлотты улыбалось так весело на Филиппа через плечо Гели и казалось так счастливо, что ему не могло придти на мысль сердиться на неё за её удовольствие, и счастлив был бы он этим созерцанием, смотря не на танцующих, кружившихся около него, а на неё, центр всех его радостей и удовольствий, как вдруг пронзительный голос послышался позади его:

- Прочь с дороги, чорт вас побери!

И на Филиппа наткнулся Рингуд Туисден, вертясь с мисс Флорой Тоттер, самой неустрашимой танцовщицей этого сезона в Париже. Они промчались мимо Филиппа, они оттолкнули его к колонне. Он услыхал крик, ругательство и громкий смех Туисдена.

Я говорил вам, что фрак Филиппа был очень узок. При этом сильном толчке он лопнул на спине, а на груди отскочила пуговица. Это было в те времена, когда бронзовые пуговицы еще красовались на груди некоторых отважных, и мы сказали, что простодушный Филипп еще считал свой фрак прекрасным.

Не только разорвался фрак, не только отскочила пуговица, но даже лопнул бархатный жилет Филиппа. Что делать? Отступление были необходимо. Он сказал мисс Шарлотте какой он получил толчок, и на лице её выразилось комическое выражение сострадания; он закрыл часть прорех своею шляпою и хотел пробраться через сад, разумеется, тоже иллюминованный, светлый и наполненный толпою, но не до такой степени, как залы и галереи.

Итак наш бедный раненый друг отправился в сад, на который сияла луна с самым бесстрастным равнодушием к празднеству и разноцветным фонарикам. Филипп говорил, что душа его успокоилась при виде бесстрастной луны и мерцающих звезд и что он совершенно забыл своё маленькое приключение, и разорванный фрак, и жилет. Но я сомневаюсь в справедливости этого уверения, потому что, рассказывая об этом в другой раз, мистер Филипп признавался, что он был раздосадован и взбешон.

Ну, пошол он в сад и успокоивал себя созерцанием звезд, когда у фонтана с статуею Прадье, освещонной чудным рядом фонариком, он увидал трёх джентльмэнов, разговаривавших между собой.

Громкий голос одного Филипп давно знал. Рингуд Туисден любил поговорить и угощать себя чужим вином. Он пил за здоровье государыни весьма прилежно, я полагаю, и говорить необыкновенно громко и весело. С Рингудом стоял Ульком, физиономию которого ярко освещали фонарики и глаза которого блестели при огне, а третий в группе был мистер Лаундис.

- Я терпеть его не могу, Лаундис, говорил Рингуд Туисден:- я терпеть его не могу! Чорт его возьми! И вдруг вижу он стоит. Честное слово, удержаться не мог, направил на него мисс Троттер, да и прижал его к стене. Затрещал фрак нищего, отлетели пуговицы! Не место ему здесь...

Тут речь мистера Рингуда прервалась: его кузен очутился перед ним, угрюмо кусая усы.

- Зачем вы подслушиваете мой разговор? запищал Рингуд.- Я...

Филипп протянул руку в разорванной перчатке, схватил своего родственника за ворот и швырнул его в маленький бассейн, посреди цветов, воды и фонариков.

Не знаю, сколько лишних пуговиц оторвалось от бедного старого фрака, который затрещал и лопнул от волнения гневно воздымавшейся груди. Я надеюсь, что наш художник не будет описывать мистера Фирмина в этом оборванном виде, а его распростертого врага, ревевшего в воде, посреди разбитых фонариков у его ног. Когда Сандрильона уехала с своего первого бала после того, вам часы пробили двенадцать, мы все знаем, какой она имела жалкий вид Филипп казался еще хуже ея. Не знаю, в какую боковую дверь мистер Лаундис выпустил его. Он там доброжелательно помог родственнику и противнику мистера Филиппа, мистеру Рингуду Туисдену. Руки и фалды фрака Туисдена были обожжены и запачканы маслом и обрезаны стёклами. Но хотя молодой Лаундис брал сторону Филиппа, описывая эту сцену (я боюсь, что не без смеха), его превосходительство велел вычеркнуть имя мистера Фирмина из списка его гостей, и я уверен, что ни один умный человек не будет защищать это поведение в этом случае.

Мисс Бэйнис и её родители не знали несколько времени о суматохе, случившейся в саду посольства. Шарлотта была слишком занята своими танцами; папа играл в карты с какими-то ветеранами мужского и женского рода, а мама с восторгом смотрела на свою дочь, которую молодые джентльмэны из многих посольств с восхищением выбирали своею дамою. Когда лорда Гэдбёри, сына лорда Эстриджа, представили мисс Бэйнис, мать её пришла в такой восторг, что сама была готова танцовать. Я не завидую маиорше Мак-Гиртер в Туре, получившей огромную рукопись от сестры с описанием этого бала. Вот эта прелестная, изящная образованная, всегда производящая восторг Шарлотта, о которой сходили с ума молодые и богатые вельможи, помолвлена с грубым, самонадеянным, дурно воспитанным молодым человеком, без копейки за душой - но досадно ли это? Ах бедный Филипп! Как эта кислая, жолтая будущая тёща нахмурилась на него, когда он пришол с несколько пристыжонная, видом в своей невесте на другой день бала! Мистрисс Бэйнис заставила дочь одеться нарядно, запретила бедной девушке выходить, ласкала её, нарядила в разные свои украшения, в и-виною надеждою, что лорд Гэдбёри, что жолтый испанец из посольства, прусский секретарь и Уальсингэм Гели, кавалеры Шарлотты на бале, приедут непременно; но единственный экипаж, подъезжавший к воротам дома баронессы С*, был фиакр, из которого вышли хорошо знакомые дырявые сапоги Филиппа. Такая нежная мать, как мистрисс Бэйнис, очень могла раздосадоваться.

Филипп же был необыкновенно застенчив и скромен. Он не знал, с какой точки зрения его друзья взглянут за его вчерашний поступок. Он сидел целое утро дома с одним польским полковником, который жил в одной с ним гостиннице и которого Филипп пригласил в свои секунданты на случай, если вчерашняя баталия будет иметь последствия. Он оставил полковника с табаком и пивом, а сам поскакал взглянуть на свою возлюбленную. Бэйнисы не слыхали о вчерашней баталии; они только и говорили о бале, о любезности лорда Эстриджа, о присутствии королевских принцев, удостоивших этот бал своим присутствием. Филиппа мама побранила и холодно приняла; но он привык к этому обращению и почувствовал большое облегчение, найдя, что ей неизвестно его беспорядочное поведение. Он не сказал Шарлотте о своей ссоре: это могло испугать девушку; итак раз в жизни друг наш промолчал.

Но если он имел влияние на издателя Galignani's Messenger, почему он не упросил редакторов этой превосходной газеты не упоминать о суматохе, происходившей на балу посланника? С сожалением должен я сказать, что через два дня после бала, в газете появился параграф, рассказывавший подробности баталии, и виновный Филипп нашол нумер этой газеты на столе перед мистрисс Бэйнис и генералом, когда он пришол в Элисейские Поля по своему обыкновению. За этой газетой сидел генерал-маиор Бэйнис в большом смущении, а возле него - его грозная супруга; но Шарлотты в комнате не было.

Глава XXV.

INFANDI DOLORES.

Сердце Филиппа сильно забилось при виде этой угрюмой четы и виновной газеты, лежавшей перед ними, на которую была положена худощавая рука мистрисс Бэйнис.

- Итак, сэр, закричала она:- вы еще удостоиваете нас своим обществом после того, как вы отличились третьяго дня? Вы дрались, как носильщик, на балу его превосходительства. Это отвратительно! Я не могу придумать другого слова: отвратительно!

Тут, я полагаю, она толкнула генерала, или сделала ему какой-нибудь знак, по которому он догадался, что ему пора выступить на сцену, потому что Бэйнис прямо начал стрелять в Филиппа.

- Право, сэр, о более неприличном поведении я в жизнь свою не слыхал!

- О вас говорят по всему городу, мистер Фирмин! это будет напечатано во всех газетах. Когда его сиятельство услыхал об этом, он был взбешон. Никогда, никогда не будете приняты вы у посланника после того, как вы так обезславили себя! вскричала генеральша.

- Обезславили - это настоящее слово. Безславно было ваше поведение! вскричал генерал.

- Вы не знаете, как меня раздражили, извинялся Филипп.- Когда я подошол, Туисден хвалился, что он меня ударил... и... и... насмехался надо иною.

- Красивы были вы на бале! кто мог удержаться от смеха, глядя на вас, сэр?

- Он хвастался, что оскорбил меня, а я вышел из себя и ударил его. Что сделано, того не воротишь, заворчал Филипп.

- Бить человека перед дамами - большая храбрость! вскричала генеральша.

- Мистрисс Бэйнис...

- Я называю это трусостью. В армии мы называем трусостью ссору при дамах, продолжала генеральша.

- Я ждал дома два дня, не захочет ли он чего-нибудь побольше, застонал Филипп.

- О да! Оскорбив и прибив маленького человечка, вы еще хотите убить его! И вы называете это поведение христианским, джентльмэновским?

- Это поведение злодейское! сказал генерал.

- Благоразумно было с вашей стороны выбрать такого маленького человека! продолжала мистрисс Бэйнис.- Я удивляюсь как вы еще не прибили моих детей! Не удивляешься ли ты генерал, что он еще не прибил наших бедных мальчиков? Они совсем маленькие.

- Это поведение грубо и недостойно джентльмэна! повторил генерал.

- Вы слышите что говорит этот человек, этот старик, который никогда не говорит недоброго слова - этот ветеран, который был в двадцати сражениях и никогда еще не бил человека при женщинах? Бил ты, Чарльз? Он сказал вам своё мнение. Он сказал вам имя, которое я не повторю, чтобы не осквернить своих губ, но которого вы заслуживаете. И вы полагаете, сэр, что я отдам своё возлюбленное дитя человеку, который поступил так, как вы, и был назван...- Чарльз! генерал! Я скорее лягу в могилу, чем отдам свою дочь за такого человека!

- Великий Боже! сказал Филипп и колена его подогнулись:- не-уже-ли вы изменили данному слову и...

- О! вы угрожаете на счёт денег? потому что отец ваш был обманщиком? вы хотите заставить нас страдать? закричала генеральша.- Человек, который бьёт маленького человека при дамах, наверно способен совершить всякий низкий поступок. И если вы желаете сделать нищею мою семью, потому что ваш отец был мошенник...

- Милая моя... перебил генерал.

- Разве он не был мошенник, Бэйнис? разве это можно опровергать? разве и сам не говорил этого раз сто? Прекрасная партия! Нет, мистер Фирмин, вы можете оскорблять меня сколько хотите. Вы можете бить низеньких людей при дамах, вы можете поднять вашу огромную злую руку на этого бедного старика, но я знаю материнскую любовь, материнский долг - и я желаю, чтобы вы не бывали у нас более.

- Великий Боже! вскричал Филипп:- не-уже-ли вы хотите разлучить нас, генерал? Вы дали мне слово; вы подали мне надежду. Это разобьёт моё сердце. Я стану на колена перед этим человеком, я... о! вы не сделаете этого!

И, расстроенный, рыдающий, бедный Филипп сложил свои сильные руки и обратился к генералу. Бэйнис находился на глазах своей жены.

- Я думаю, сказал он:- что ваше поведение было ужасно дурно, беспорядочно, неблагородно. Вы не будете в состоянии содержать мою дочь, если женитесь на ней. И если в вас осталась хоть одна искра чести, вы сами, мистер Фирмин, должны отказаться и избавить бедную девушку от верной нищеты. Ей-богу, сэр, может ли человек, который дерётся и ссорится на бале, иметь в свете успех? Честный человек...

- Честный, выразительно повторила генеральша.

- Шш! моя милая! Честный человек сам отказался бы от нея, сэр. Что вы можете предложить ей, кроме нищенства?

Старый воин поразил Филиппа в больное место. Кошелёк у него был пуст. Он посылал денег отцу. Несколько слуг в Старый Паррской улице не получили жалованья и он заплатил им долг. Он знал свой запальчивый характер, он имел весьма смиренное мнение о своих дарованиях и часто сомневался в своей способности иметь в свете успех. Он дрожал при мысли вовлечь в бедность и в несчастье свою возлюбленную, для которой он с радостью пожертвовал бы своею кровью, своею жизнью. Бедный Филипп едва не лишился чувств при словах Бэйниса.

- Вы позволите мне... вы позволите мне увидаться с нею? проговорил он.

- Она нездорова: она лежит в постели. Она не может выйти сегодня, вскричала мать.

- О мистрисс Бэйнис! я должен... я должен видеть её, сказал Филипп и просто зарыдал от горя.

- Вот человек, который дерётся при женщинах! сказала мистрисс Бэйнис - очень мужественно, нечего сказать.

- Ей-богу, Элиза! закричал генерал, вскочив:- это слишком дурно.

- Когда индийских пленных убивают, их жоны всегда изобретают самые жестокие муки, говорил после Филипп, описывая эту сцену своему биографу.- Надо было бы вам видеть улыбку этой злой женщины, когда она направляла свои удары в моё сердце. Не знаю чем я оскорбил её. Я старался полюбить её; я смирялся перед нею; я исполнял её поручения, я играл с нею в карты. Я сидел и слушал её противные рассказы о Барракпоре и генерал-губернаторе; я расстилался в прах перед нею, а она ненавидела меня! Я и теперь вижу её лицо, её жестокое, жолтое лицо, её острые зубы и серые глаза. Еслибы мне пришлось прожить тысячу лет, я не мог бы простить ей. Я не сделал ей никакого оскорбления, но я не могу простить ей. Ах, мой Боже, как эта женщина мучила меня!

- Мне кажется, я знаю два-три примера, сказал биограф мистера Фирмина.

- Ты всегда дурно говоришь о женщинах! сказала жена биографа мистера Фирмина.

- Нет слава Богу! возразил он:- я знаю некоторых, о ком я никогда не думал и не говорил ничего дурного. Милая моя, налей еще чаю Филиппу.

Дождь лил проливной, когда Филипп вышел на улицу. Он взглянул на окно Шарлотты, но там ничего не виднелось; там мелькал только огонь. У бедной девушки была лихорадка; она дрожала в своей комнате, плакала и рыдала на плече баронессы О*. Мать сказала ей, что она должна разойтись с Филиппом; выдумала на него разные клеветы, уверяла, что он никогда не любил Шарлотту, что у него не было правил, что он жил в дурном обществе.

- Это неправда, мама, это неправда! кричала девушка, тотчас взбунтовавшись.

Но это скоро кончилось слезами, её совершенно уничтожила мысль о своём несчастьи. К ней привели отца, которого заставили поверить некоторым выдумкам про Филиппа, и ими приказала ему убедить дочь. Бэйнис повиновался приказанию, но его расстроили и огорчили горесть и страдания дочери. Он начал-было убеждать её, но у него не достало духа. Он ретировался и стал позади жены. Она никогда не поддавалась слабости и слова её сделались еще язвительнее оттого, что союзник ей изменил. Филипп был пьяница, Филипп был мот, Филипп жил в развратном обществе - она знала это наверно. Разве мать не должна была заботиться о счастьи своей дочери?

- Не-уже-ли ты полагаешь, что твоя мать сделает что-нибудь против твоего счастья? слабо вмешался генерал.

- Не-уше-ли ты думаешь, что если бы он не был пьян, он решился бы сделать такое ужасное оскорбление на бале у посланника? И не-уже-ли ли предполагаешь, что я выдам мою дочь за пьяницу и нищаго? Твоя неблагодарность, Шарлотта, ужасна! вскричала мать.

А бедный Филипп, обвиненный в пьянстве, обедал за семнадцать су с бутылкой пива и надеялся поужинать в этот вечер вместе с своей Шарлоттой; и вместо того, пока девушка лежала на постели и рыдала, мать стояла над нею и бичевала её. Для генерала Бэйниса - доброго, прекрасного человека - должно быть было тяжело смотреть на эту пытку. Он не мог ничего есть за обедом, хотя занял своё место за столом при звуке унылаго звонка. Баронесса тоже не сидела за столом, и вы знаете, что место бедной Шарлотты тоже было пусто. Отец её пошол наверх, остановился у дверей её комнаты и прислушался; он услыхал говор и голос баронессы и закричал:

- Qui est lа?

Он вошол. Баронесса сидела на постели, голова Шарлотты лежала на её коленах. Густые каштановые косы падали на белую кофточку девушки, и она лежала почти неподвижно, тихо рыдая.

- А! это вы генерал, сказала баронесса. - Хорошее дело сделали вы!

- Мама спрашивает не хочешь ли ты скушать чего-нибудь Шарлотта? пролепетал старик.

- Лучше оставьте её в покое! сказала баронесса своим густым голосом.

Отец удалился. Когда баронесса пошла за чашкой чая, для своего друга, она встретила старика, который спросил её дрожащим голосом:

- Лучше ли ей?

Баронесса пожала плечами и взглянула на ветерана с величественным презрением.

- Vous n'etes qu'un poltron, general! сказала она и прошла вниз.

Бэйнис был убит. Он ужасно страдал; он совсем обезсилел и слёзы струились по его старым щекам. Жена его не выходила из-за стола пока продолжался обед; потом она читала газету. Детям не велела шуметь, потому что у сестры их болела голова; но потом сама опровергнула свои слова, попросив мисс Больдеро играть в четыре руки.

Желал бы я знать, ходил ли Филипп взад и вперёд перед домом эту ночь? Ах! печальна была эта ночь для всех их: горе и жестокое чувство стыда бились под бумажным колпаком Бэйниса, и я надеюсь, что не было спокойствия под старым ночным чепчиком мистрисс Бэйнис. Баронесса С* провела большую часть ночи на кресле в: комнате Шарлотты, где бедная девушка слышала всю ночь бой часов и не нашла успокоения в унылом рассвете.

Что заставало бедную Шарлотту в печальное, дождливое утро броситься на шею к баронессе и закричать: "Ah que je vous aime! ah que vous etes bonne, madame! и улыбнуться почти весело сквозь слёзы? Во-первых, баронесса, подошла к тоалету Шарлотты и взяла ножницы, потом отрезала прядку каштановых волос молодой девушки, и поцаловала её красные глаза и положила её бледные щоки на изголовье и старательно прикрыла её и велела с разными нежнми словами постараться заснуть.

- Если вы будете послушны и заснёте, он получит это через полчаса, сказала баронесса.- Я пойду вниз и велю Франсоазе сделать для вас чай, чтобы был готов, когда вы позвоните.

Обещание баронессы утешило несчастную Шарлотту. С горячими молитвами о Филиппе и с утешительною мыслью, что вот она теперь уже на половине дороги, вот теперь она с ним вот теперь он знает, что "я никогда, никогда не буду любить никого, кроме его", она заснула наконец на своём омочонном слезами изголовьи, улыбалась во сне и наверно видела во сне Филиппа, когда стук упавшей мебели разбудил ее и она проснулась и увидала свою угрюмую, старую мать в белом ночном чепчике и в белой блузе, стоящую возле нея.

Нужды нет: "она видела его теперь; она сказала ему" было первой мыслью девушки, когда она раскрыла глаза. "Он знает, что я никогда, никогда не буду думать ни о ком, кроме его". Ей показалось будто она в комнате Филиппа и сама говорит с ним, нашоптывая обеты, которые её любящия губы шептали много, много раз своему возлюбленному. Теперь он знал, что она никогда их не нарушит; она утешилась и чувствовала в себе более мужества.

- Ты немножко заснула, Шарлотта? спросила мистрисс Бэйнис.

- Да, я спала, мама.

Говоря это, она почувствовала под своим изголовьем маленький медальон - с чем? Наверно с волосами Филиппа.

- Надеюсь, что ты теперь не в таком злом расположении духа, как вчера, продолжала старуха.

- Разве любить Филиппа значит быть злою? Если так, то я еще зла, мама! вскричала дочь, привстав на постели.

И она сжала в руке волосы, спрятанные под её изголовьем.

- Какие пустяки, дитя! Вот чему ты выучилась из своих глупых романов. Говорю тебе, из не думает о тебе. Он ветреный, развратный, кутила!

- Да, не так развратен, что мы обязаны ему насущным хлебом? Он обо мне не думает?

Она замолчала, потому что в смежной комнате начали бить часы.

Теперь, подумала она: "он узнает, что я поручила ему сказать".

Улыбка засияла на лице ея. Она опустилась на изголовье, отвернувшись от матери. Она поцаловала медальон и прошептала:

- Не думает обо мне! Не-уже-ли, не-уже-ли, не думает, мой дорогой?

Она не обращала внимания на женщину, стоявшую возле нея, не слыхала её голоса. Шарлотта воображала себя в комнате Филиппа, видела, как он говорил с её посланницей, слышала его голос такой густой и такой нежный, знала, что он никогда не нарушал данного обещания.

С блестящими глазами и с разгоревшимися щеками глядела она на свою мать - на своего врага. Она держала свой талисман и прижимала его к сердцу. Нет! она не будет неверна ему! нет она никогда, никогда его не бросит! Смотря на благородное негодование, сиявшее на лице дочери, она прочла на нём возмущение, может быть победу. Кроткое дитя, всегда повиновавшееся малейшему приказанию, теперь вооружилось независимостью. Но наверно мама не откажется от начальства после одного непослушного поступка и много попыток еще сделает она, чтобы уговорить ласками или укротить силою свою мятежницу.

А между тем в это дождливое осеннее утро баронесса С* отправилась к Филиппу пешком, потому-что пяти-франковые монеты не часто водились у доброй женщины. Гостинница, в которой жил Филипп, была очень опрятна, очень дешева; там можно было иметь отличный кофе и хлеб с маслом к завтраку за пятнадцать су, отличную спальную в первом этаже за тридцать франков в месяц, обед... я забыл на сколько, и весёлый разговор за трубками и грогом после обеда - за грогом или скромною eau sucree. Тут полковник Дюткаррэ рассказывал о своих победах над обоими полами, тут Лаберм читал стихи Филиппу, который, без сомнения, в свою очереди поверял молодому французу свои надежды и свою страсть. Поздно по ночам засиживался он, говоря о своей любви, о её доброте, красоте, невинности, о её ужасной матери, добром старом отце - que sais-je? Не сказали ли мы, что когда у этого человека было что-нибудь на душе, он разглашал это всей вселенной? Филипп, в разлуке с своей возлюбленной, расхваливал её по целым часам Лабержу, пока свечи догорали, пока наставал, час отдохновения, который нельзя уже было откладывать. Потом он ложился в постель с молитвой за нея; и в ту самую минуту, как просыпался, начинал думать о ней, благословлять её и благодарить Бога за её любовь. Как ни был беден Филипп, однако, так как он обладал богатством, честью, спокойствием - и этим драгоценным, чистейшим бриллиантом - любовью девушки, я думаю, что мы не очень будем сожалеть о нём; хотя ту ночь, когда он получил отказ от мистрисс Бэйнис, он должен был провести ужасно.

Очень рано жильцы гостинницы в улице Пуссен являлись в маленькую salle-a-manger завтракать. Мосьё Мену раздавал кушанья, мадам Мену ставила дымящийся кофе на блестящую клеёнчатую скатерть. Комната была невелика, завтрак не отличный, жильцы не отличались особенно чистым бельём, но Филипп - который теперь гораздо старее чем, был в го время, когда жил в этой гостиннице - и теперь вовсе не нуждается в деньгах (и между нами сказать, сделался немножко gourmand) - уверяет, что он был очень счастлив в этой смиренной гостиннице и вздыхает о тех днях, когда он вздыхал по мисс Шарлотты.

Итак он провел мрачную и ужасную ночь. Настало утро, он завтракал когда слуга вошол, ухмыляясь, и закричал:

- Une dame pour М. Philippe.

- Une dame, сказал французский полковник, поднимая глаза с своей газеты: allez, mauvais sujet.

- Grand Dieu! что случилось? закричал Филипп, побежав в переднюю.

Он тотчас узнал высокую баронессу и увёл её в свою комнату не обращая внимания на улыбки маленького слуги, который помогал служанке делать постели и который находил, что у мосьё Филиппа очень пожилая приятельница.

Филипп запер дверь за своей гостьей, которая посмотрела на него с такою надеждою и добротою, что бедняжка ободрился прежде чем она заговорила.

- Да, вы правы, это она прислана меня, сказала баронесса - можно ли устоять против просьб этого ангела? Она провела печальную ночь, как и вы тоже не ложились, бедный молодой человек!

Действительно, Филипп только метался и стонал на постели; он пробовал читать и впоследствии с странным интересом вспоминал какую книгу он читал и ту мысль, которая билась в мозгу его во всё время, пока им читал и пока тянулись бесконечные, мучительные часы.

- Да, не отличная была ночь! сказал бедный Филипп, уныло закуривая сигару: и она тоже страдала? Господь да благословит её!

Баронесса тут рассказала ему, как милая девушка плакала всю ночь и как она не могла утешить ей до-тех-пор, пока не обещала сходить к Филиппу и сказать ему, что Шарлотта будет его навсегда, навсегда, что она никогда не будет думать ни о ком, кроме его; что он добрый, храбрый, верный Филипп, что она не верит ни одному слову из тех злых историй, которые рассказываются против него.

- Кажется, мосьё Филипп, генеральша рассказывала о вас: она больше нас не любить! вскричала С*. Мы, женщины, все убийцы, убийцы! Но генеральша зашла слишком далеко с этой бедной девушкой! Она препослушная девушка, эта милая мисс дрожит перед матерью и всегда готова уступить; но теперь дух её возмутился; она думает только о вас, о вас. Милое, кроткое дитя! И как она была мила, положив голову на моё плечо. Я отрезала прядку волос её и принесла тебе, мои бедный мальчик Обними меня. Плачь: это облегчает, Филипп. Я очень тебя люблю. Твоя возлюбленная - ангел!

Оставив Филиппу эту густую прядку каштановых волос (с головы, на которой теперь, может статься, проглядывают два-три серебристые волоска), эта самаритянка воротилась в дом свой, где её ждут собственные её заботы. Но во всю дорогу шаги баронессы были гораздо легче, потому-что она думает, как Шарлотты ждёт известий от Филиппа, и верно много было поцалуев и объятий, когда добрая женщина увиделась с страдающей девушкой и рассказала ей как Филипп вечно останется ей верен, и как истинная любовь должна иметь счастливый конец, и как она, С*, сделает всё, что от неё зависит, чтобы помочь, успокоить и утешить своих молодых друзей. Я не писатель мемуаров мистера Филиппа, никогда не старался секретничать. Я давно сказал вам, что Шарлотта и Филипп женаты и, кажется, счастливы, но они страдали ужасно в это время их жизни, и жена моя говорит, что в этот период их испытаний они как-будто выдержали какую-нибудь ужасную операцию, воспоминание о которой всегда мучительно.

Если Анатоль, маленький слуга в гостиннице Пуссен, видел как Филипп обнимался с своим добрым другом, я полагаю, что он никогда не был свидетелем более благородного великодушного и беспорочного излияния чувств. Составляй какие хочешь предположения на этот счот, маленький бесенок! Твоя мать никогда не давала тебе поцалуя нежнее того, который баронесса напечатлен на лбу Филиппа, того, который она отнесла от него и передала на бледные щоки Шарлотте. Я говорю, что свет исполнен любви и сострадания. Если бы было меньше страдания, было бы менее доброты. Я, по-крайней-мере, желал бы заболеть опять, чтобы друзья, ухаживавшие за мною, могли еще раз явиться ко мне на помощь.

Бедной, огорчонной Шарлотте наша приятельница, хозяйка квартир со столом, принесла невыразимое утешение.

- Не-уже-ли вы думаете, чтобы я когда-нибудь исполнила подобное поручение ли француженки, или стала между нею и её родителями? спросила баронесса. - Никогда! никогда! Но вы и мосьё Филипп уже обручен перед Богом и я презирала бы вас, Шарлотта, я презирала бы его, если бы который-нибудь из вас отступился.

Шарлотта успокоилась и утешилась; надежда и мужество водворились в её сердце, румянец воротился на лицо. Она могла выйти в гостиную.

- Я говорила тебе, что она никогда его не любила, сказала мистрисс Бэйнис своему мужу.

- Нет, она не могла его любить много, отвечал Бэйнис, с некоторым огорчением от легкомысленности своей дочери.

Но мы с вами, бывшие за кулисами, заглядывавшие в спальную Филиппа и за скромные занавесы бедной Шарлотты, знаем, что девушка возмутилась. Кроткая Шарлотта, никогда несопротивлявшаеся, возмутилась; честная Шарлотта, привыкшая высказывать все свои мысли, теперь скрывала их и обманывала отца и мать - да, обманывала: какое признание о молодой девице, примадонне нашей оперы! Мистрисс Бэйнис по обыкновению, пишет длинные письма к своей сестре, Мак-Гиртер, в Тур, и уведомляет супругу маиора, что она, наконец, может с удовольствием сообщить, и "самая неблагоразумная и во всех отношениях неприличная помолвка её Шарлотты с одним молодым человеком, сыном разорившагося лондонского доктора, кончилась. Поведение мистера Ф, было там сумасбродно, так грубо, беспорядочно и неблагородно, что генерал - а ты знаешь, Мария, какой кроткий характер у Бэйниса - высказал мистеру Фирмину свое мнение в весьма прямых выражениях и запретил ему продолжать свои посещения. Милая Шарлотта видела его каждый день впродолжение шести месяцев и так привыкла в это время в его странностям и к его часто грубым и противным выражениям и поведению, что не удивительно, если эта разлука была ударом для нея, хотя я всегда думала, что он не очень её любит, несмотря на то, что она невинное дитя, отдала ему всю свою привязанность. Он привык изменять женщинам; брат молодой девушки, за которой мистер Ф. ухаживал, а потом бросил (и которая после того сделала прекрасную партию) выказал своё негодование мистеру Ф. на бале у посланника, и молодой человек воспользовавшись своею превосходною силою и высоким ростом, затеял с ним драку, в которой оба они сильно пострадали. Наверно ты читала об этом в Галиньяни. Разумеется, размолвка очень огорчила Шарлотту, но генерал не хочет слышат об этом браке. Он говорит, что поведение молодого человека были слишком грубо и постыдно; а если Бэйнис рассердится, ты знаешь, что мне легче было бы сладить с тигром, чем с ним. Наша бедная Шарлотта, без сомнения, будет страдать от последствий поведения этого грубияна, но она всегда была послушным ребёнком и умела уважать своих отца и мать. Я думаю, что если бы она поехала к тебе в Тур месяца на два, ей принесла бы пользу перемена воздуха. Приезжай за нею; мы заплатим за проезд. Она жила бы в бедности и несчастьи, если бы вышла за этого запальчивого и беспутного молодого человека. Генерал кланяется Маку, а я" и проч...

Я, как правдивый биограф, не могу утверждать, чтобы это были собственные слова мистрисс Бэйнис. Я не видал этого документа, хотя имел счастье читать другие, писанные тою же рукою. Шарлотта видела это письмо несколько времени спустя, в один из тех нередких случаев, когда между сестрами, маиоршей и генеральшей, случалась ссора и упомянула о содержании этого письма моему другу, который рассказывал мне, o своих делах, особенно о любовных, по нескольку часов сряду. Как ни была хитра старуха Бэйнис, вы видите, как она ошиблась, полагаясь на послушание своей дочери. Девушка сначала с позволения матери отдала свою любовь Филиппу и, оставаясь пленницей в доме отца, не отняла своего сердца у Фирмина, несмотря на время и расстояние.

Так как мы имеем право заглядывать на письменный стол Филиппа и читать его письма, относящиеся к его истории, я прошу позволения представить документ, написанный его достойным отцом, когда тот получил известие о ссоре, описанной в последней главе этих мемуаров.

Нью-Йорк сентября 27-го.

"Любезный Филипп, я получил известия, заключающиеся в твоем последнем добром и любящем письме не совсем с полным удовольствием; но, ах! какое удовольствие в жизни не имеет своего amori aliquid! Мне приятно думать, что ты весел, трудолюбив и зарабатываешь кое-что, но не могу сказать, чтобы намерение твое жениться на бедной девушке доставило мне искреннее удовольствие. С твоей красивой наружностью, прекрасным обращением, дарованиями, ты мог надеяться составить лучшую партию, нежели с дочерью офицера на половинном жалованьи. Но бесполезно составлять предположения о том, что могло бы случиться. Почти все мы купли в руках судьбы. Нами управляет власть сильнее нас. Она лишила меня, шестидесяти лет от рода, достатка, всеобщего уважения, высокого положения в обществе и довела до бедности и изгнания. Пусть будет так! laudo manentem, как меня учит мой восхитительный старый друг и философ - si celeres quatit pennas - ты знаешь остальные. Какова бы ни была наша судьба, я надеюсь, что Филипп и его отец перенесут её с мужеством джентльмэнов.

"В газетах было сообщено о смерти дяди твоей бедной матери, лорда Рингуда, и я всё ласкал себя надеждою, что он оставит что-нибудь на намять внуку своего брата - он не оставил. Ты пишешь probam pauperiem sine dote. У тебя есть мужество, здоровье, силы и дарования. Я в твои лета находился в более стеснённом положении. Мой отец не был так снисходителен, как, я надеюсь и полагаюсь, был твой. Из долгов и зависимости я пробился до высокого положения своими собственными усилиями. Правда, после буря нагнала меня и поглотила. Но я похож на купца моего любимого поэта: я еще надеюсь - да, в 63 года! надеюсь возвратить моему милому сыну то состояние, которое должно бы принадлежать ему и которое поглощено моим кораблекрушением.

"Я согласен с тобою, что ты счастливо отделался от Агнесы Туисден и меня очень забавляет твой рассказ о её мирном innamorato! Между нами будь сказано, пристрастие Туисденов к деньгам доходило до низости. И хотя я всегда принимал Туисдена в милой Старой Паррской улице, как, я надеюсь, приличествовало джентльмэну, его общество было нестерпимо скучно для меня и его пошлая болтовня противна. Сын его также был не по моему вкусу. Право, я искренно порадовался когда узнал, что ты разошолся с этим семейством, зная их жадность в деньгам и что они искали твоего богатства, а не тебя, для Агнесы.

"Ты порадуешься, узнав, что я имею здесь довольно значительную практику. Моя репутация опередила меня здесь. На мое сочинении "О Подагре" было обращено благоприятное внимание здесь, и в Филадельфии, и в Бостоне учоными журналами этих больших городов. Люди гораздо великодушнее и сострадательнее к несчастью здесь, нежели на нашем холодном острову. Я могу назвать нескольких джентльмэнов в Нью-Йорке, которые претерпели крушение, также как и я, а теперь богаты и счастливы. Мне посчастливилось вылечить полковника Фогля, и полковник, лицо значительное здесь, не показал себя неблагодарным. Те, которые воображают, что нью-йоркские обитатели не умеют ценить и понимать обращение джентльмэна, несколько ошибаются; и человек, живший, как я, в лучшем лондонском обществе, не совсем напрасно жил в этом обществе - я льщу себя этою мыслью. Полковник издатель и редактор одной из самых распространенных газет в этом городе. Ты знаешь, что здесь часто один и тот же человек носит меч и тогу.

"Я сейчас прочол в газете полковника в "New York Emerald" о твоей баталии с твоим кузеном на бале посланника! О! ты забияка! Но молодой Туисден очень груб, очень пошл и я не сомневаюсь, что он заслужит наказание. Кстати, корреспондент Emerald'а делает смешные ошибки в своём письме насчот тебя. Здесь гласность распространена до такой степени, что доходит почти до вольности. Жена полковника проводит зиму в Париже; я желал бы, чтобы ты сделал ей визит. Муж её был очень добр во мне. Мне сказали, что мистрисс Фогль живёт в самом избранном французском обществе, и дружба этого семейства может быт полезна тебе и твоему любящему отцу.

Д. Ф.

"Адресуй письма попрежнему, пока не получишь от меня известия: доктору Брандону, в Нью-Йорк. Желал бы я знать, спрашивал ли тебя лорд Эстриджь о своём старом университетском друге? Говорили, что он и один студент, прозванный Бруммелем Фирмином, в университете одевались лучше всех. Эстридж достиг знатного знания и почота! Какую различную, какую несчастную карьеру имел его друг! изгнанник, живёт в маленькой комнатке в гостиннице, обедает за одним столом с разными грубыми людьми! Очень благодарен за твою присылку, как ни мала была она. Это показывает, что у моего Филиппа доброе сердце. Ах! зачем ты думаешь жениться, когда ты так беден? Кстати, твоё приятное уведомление о твоих обстоятельствах заставило меня дать на тебя вексель по 100 долларов. Вексель отправляется в Европу с пакетботом, который везёт это письмо и был выплачён мне моими друзьями Пластером и Шинманом, почтенными банкирами этого города. Оставь свою карточку мистрисс Фогль. Ея муж может быть полезен тебе и любящему тебя

"отцу".

Мы берем "New York Emerald" в кофейной Байя и я читаю в этой газете весьма забавный рассказ о нашем приятеле Филиппе в замысловатой корреспонденции под заглавием "Letters from an Attaches печатающейся в этой газете. Я даже списал этот параграф, чтобы показать моей жене, а пожет быть и отослать нашему другу.

"Уверяю вас, новая страна не обезславила старую на бале великобританского посланника в день рождения королевы Виктории. Жена полковника Гоггинса, из Альбани, и невеста Д. Диббеса, из нашего города, отличались богатым и изящным нарядом, и утончонной красотой. Королевские принцы не танцовали ни с кем другам, а при виде внимания одного из принцев к прелестной мисс Дяббсь, я заметил, что её королевское величество сделалась мрачна как туча. Ужин был прекрасный, шампанское так себе. Кстати, молодой человек сотрудник Пэлль-Мэлльской газеты выпил слишком много шампанского, по обыкновению, как мне сказали. Р. Туисден, из Лондона, был груб с молодым Ф. или наступил ему за ногу или... я не знаю что; молодой Ф, пошол на ним в лес, прибил его и швырнул в бассейн посреди фонариков. Этот молодой Ф. сумасброд и забияка; он уже промотал своё состояние и разорил своего бедного отца, который был принуждён переплыть море. Старик Луи-Филипп уехал рано. Он долго разговаривал с вашим министром о его путешествиях во нашей стране. Я стоял возле, но, разумеется, я не позволю себе сказать, что было говорево между наши".

Вот каким образом пишется история. И о многих других, кроме Филиппа, в английских и в американских газетах рассказывались басни.

XXVI.

ВОЕННЫЯ ХИТРОСТИ.

Кто первый распустил слух, что Филипп был мот и разорил своего отца? Мне кажется, я знал одного человека, который рад был прикрыться чем-нибудь и принести в жертву даже собственного сына для своих выгод. Мне кажется, я знал человека, который уже сделал это и, конечно, мог сделать это опять; но жена моя пришла в негодование, когда я намекнул на это, прижала своих детей в сердцу, по своей материнской привычке, спросила меня: может ли какая-нибудь власть заставить меня оклеветать их и сделала мне строгий выговор за то что я осмелился быть таким злым, безумным.

- Милая моя, гнев не ответ. Ты называешь меня бездушным циником за то, что я говорю, что люди фальшивы и злы. Разве ты никогда не слыхала до того доходят некоторые банкроты? Разве ты не читала, что некоторые путешественники, для усмирения волков, гоняющихся за ними в зимних лесах, выбрасывают из саней всю свою провизию? а когда провизии не хватит, разве ты не знаешь, что она готовы выбросить может быть сестру, может быть мать, может быть малютку, милаго, нежного, невинного младенца? Разве ты не видишь как он падает между воющей стаей, как волки терзают его, грызут на снегу!и О ужас! ужас!

Жена моя привлекает к своему сердцу всех своих малюток, когда я делаю эти злые замечания. Она обнимает их и говорить, что мне стыдно, что я чудовище и тому подобные. Стань на колена, женщина, и признаёся, что грешен человеческий род. Как давно существовал наш род прежде чем начались убийство и насилие? как стар был свет, когда брат убил брата?

Мы с женой согласились на сделку. Я мог иметь своё мнение, но нужно ли было сообщать его бедному Филиппу? Конечно, нет. Поэтому я не посылал ему выписку из "New York Emerald", хотя, разумеется, это сделал какой-нибудь другой добродушный приятель, я не думаю, чтобы мой великодушный друг обратил на это большое внимание. А предполагать, чтобы родной отец, для прикрытия своей собственной репутации, оболгал родного сына - такое лукавство было вовсе непонятно для Филиппа, который всю жизнь был не сметлив на плутовство, не примечал сколько низости и лицемерия в свете. Но как только он понимал в чом дело, когда разгадывал Тартюффа, тогда друг мой приходил в нелепое негодование и становился столько же недоверчив, сколько прежде был неподозрителен. Ах, Филипп! Тартюфф имеет множество добрых качеств. Это вы циник. Я вижу прекрасные качества в тех негодяях, которых вы презираете. Я вижу, я пожимаю плечами, я улыбаюсь, а вы называете меня циником!

Филипп долго не мог понять почему мать Шарлотты старалась заставить дочь отказаться от него.

- Я раз сто оскорблял старуху, говаривал он: - моя трубка ей неприятна, моё старое платье противно для нея, даже мой английский язык, на котором я говорю, она часто понимает не более греческого, и она столько же понимает мои фразы, сколько я то индустанское наречие, на котором она говорит с своим мужем за обедом.

- Мои милый друг, если бы у вас было десять тысячь годового дохода, она постаралась бы понять ваши фразы, отвечал я.

Я оправдываю Бэйниса в том, что мучилась. Я считаю преступницей мистрисс Бэйнис - преступницей глупой. Муж, как многие другие мущины чрезвычайно храбрые в действительной жизни, был дома робок и нерешителен. Из двух голов, лежащих рядом, на одном изголовьи тридцать лет сряду, одна должна иметь более сильную власть, более настойчивую решимость. Бэйнис вдали от жены был проницателен мужествен, весел иногда; с нею же он как-будто цепенел под властью этого высшего существа.

- Ах! когда мы вместе были подпоручиками в лагере в 1803, какой весельчак был этот Бэйнис! говаривал товарищ его, полковник Бёнч: - это было прежде чем он увидал жолтое лицо своей жены; какого невольника сделала она из него!

После рокового разговора, происходившего на другой день бала Филипп не пришол обедать к баронессе, по своему обыкновению. Мистрисс Бэйнис не рассказывала семейных историй, а полковник Бёнч, который не очень любил Филиппа не расспрашивал о нём. Прошло три дня, а Филипп всё не приходил. Наконец полковник сказал генералу, кинув лукавый взгляд на Шарлотту:

- Бэйнис, где наш молодой приятель с усами, мы не видали его уже три дня.

И он опять бросил лукавый взгляд на Шарлотту. Яркий румянец вспыхнул на бледном лице Шарлотты; она взглянула на своих родителей, потом на их старого друга.

- Мистер Фирмин не приходит, потому, что папа и мама запретили ему, сказала Шарлотта.- Он бывает только там, где его хорошо принимают.

И сказав эти смелые слова, девушка тряхнула головою и спрашивала себя во время наступившего молчания, могло ли всё общество слышать, как билось её сердце?

Баронесса с своего главного места, где она разрезывала кушанья, увидала румянец негодования на лице Шарлотты, замешательство отца и гнев мистрисс Бэйнис и догадалась, что было сказано что-нибудь ужасное.

- Un petit canard delicieux, goutez en, mesdames! кричала она.

Честный полковник Бёнч увидал как глаза девушки сверкнули гневом, как она дрожала всеми членами. Предложенная утка не сделала диверсии и полковник также постарался вставить пошленькое утешение.

- Небольшое несогласие, моя милая, сказал он вполголоса:- это случается в самых согласных семействах. Canard sauvage tres bon madame avec...

Но он не мог договорить, его прервала Шарлотта, своим звонким, дрожащим голоском:

- Что делали бы вы, полковник Бёнч, то есть, если бы вы были молодым человеком, если бы другой молодой человек оскорбил вас?

Она сказала это таким внятным и чистым голосом, что Франсоаза, горничная, что Огюст, лакей, что все гости услыхали и все ножи и вилки остановились.

- Я сам прибил бы его, моя милая, если бы мог, сказал Бёнч, а сам схватил девушку за рукав и хотел заставить её замолчать.

- Это сделал Филипп, закричала Шарлотта громко: - Мама выгнала его из нашего дома - да, из нашего дома за то, что он поступил как честный человек!

- Ступайте сейчас в вашу комнату, мисс! вскричала мама.

Красный мундир старика Бэйниса был красен не более его морщинистого лица и бьющихся висков. Он покраснел даже под париком, если бы могли заглянуть туда.

- Что это? ваша матушка высылает вас из-за моего стола? Я пойду с вами, милая Шарлотта! сказала баронесса с большим достоинством. - Подавай пирожное, Огюст! Извините меня, милостивые государыни! Я пойду с милой мисс, которая кажется нездорова.

Она встала и пошла за бедной, раскрасневшейся, плакавшей Шарлоттой, и наверно опять обняла сё, расцаловала, обласкала.

- Courage, ma fille, courage, mon enfant! Tenez! Вот вам для утешения!

И баронесса вынула из кармана письмецо и подала его девушке, которая поцаловала надпись и в избытке любви, радости, горя, бросилась на шею доброй женщине, утешавшей её в несчастьи. Чей почерк цалует Шарлотта? Можете ли вы угадать? Честное слово, баронесса, я никогда не посоветовал бы матерям брать дочерей в ваш дом. Но я вас так люблю, что никому не сказал бы про вас; но ведь вы знаете, что дом ваш заперт уже давным давно. О! годы скоротечны, могилы заросли травой; много-много радостей и горестей возникали и проходили после того для Шарлотты и Филиппа; но от этой горести еще болит их сердце иногда и печально забьётся сердце Шарлотты, когда она глядит на пожелтевшее письмецо в своей шкатулке и говорит своим детям: - Папа написал мне его прежде чем мы были обвенчаны. В этом письмеце едва-ли более десятка слов, и одно из них "вечно".

Обед, разумеется, продолжался не долго, по милости этих несчастных обстоятельств, а мущины остались одни угрюмо допивать своё вино и грог, мистрисс Бэйнис ушла в свою комнату, приколотила сыновей, таскавших остатки кушанья с блюд, сносимых со стола в комнатку у лестницы, и начала смотреть из окна. Не досадно ли, что именно в этот день молодой Гели подъехал к дому на своей щегольской лошади с цветком в петлице, в лакированных сапогах, и после различных эволюций и прыжков в саду, послал поцалуи рукою в жолтой лайковой перчатке генеральше Бэйнис, стоявшей у окна, изъявил надежду, что мистрисс Бэйнис здорова и спросил, может ли он войти на чашку чая? Шарлотта лежала на постели баронессы в комнате нижяго этажа, и услыхала нежный голос мистера Гели, спрашивавшего о её здоровьи и топот копыт его лошади на песке; она могла даже видеть его маленькую фигуру, когда лошадь его прыгала на дворе, хотя, разумеется, он не мог видеть её лежащею на постели с письмом в руке. Мистрисс Бэйнис должна была высунуть голову из окна и закричать:

- Дочь моя лежит; у ней головная боль.

А потом она должна была видеть, к величайшей своей досаде, как Гели отъехал, простившись с ней рукою. Дамы, в гостиной, видели всё это и мистрисс Бёнч обрадовалась, что модный щоголь, которым вечно хвасталась Элиза, принужден быль уехать ни с чем.

Между тем мущины сидели в столовой, по британскому обыкновению, к которому весьма бывают пристрастны подобные ветераны. Другие мущины ушли, несколько испугавшись бури, при которой Шарлотта ушла из столовой, и оставили старых воинов наслаждаться, по их послеобеденной привычке, рюмочкой "его-нибудь горячительнаго", как говорится. Вино баронессы было самое жалкое; но чего лучшего могли они ожидать за эти деньги?

Бэйнису не очень хотелось остаться глаз на глаз с Бёнчем, и я не сомневаюсь, что он покраснель, оставшись наедине с своим старым другом. Но что было делать? Генерал не смел уйти наверх в свои собственные апартаменты, где, вероятно, бедная Шарлотта плакала, а мать её сердилась. В гостиной наверно мистрисс Бёнч накинулась бы да него. С тех пор, как Бэйнисы вступили в высший свет, саркастические замечания мистрисс Бёнч о лордах, лэди, посланниках, секретарях посольств и знатных людях вообще, сыпались беспрестанно. Итак Бэйнис остался с своим другом, вечером, в большой молчаливости, уткнув свой старый нос в стакан грога.

Низенький, краснолицый, полковник Бёнч сидел напротив своего старого товарища и смотрел на него не без насмешки. У Бёнча была жена. У Бёнча были чувства - не-уже-ли вы думаете, что эти чувства не были возбуждены его женою в секретном разговоре? Не-уже-ли вы думаете, что когда две пожилые женщины жили вместе почти в одной сфере общества и вдруг одна возвысилась, попала в высший круг, говорит о своих новых друзьях, графинях, герцогинях, посланницах - не-уже-ли вы думаете, я говорю, что женщина, которая не имела того успеха в жизни, будет радоваться успеху другой? Звание вашего собственного сердца, милостивая государыня, должно сказать вам истину. Я не желаю, чтобы вы сознались как вы сердитесь на то, что ваша сестра гостила в замке герцогини Фицбаттльакс; но вы сердитесь, вы это знаете сами. Вы делали насмешливый замечания об этом вашему мужу, и я не сомневаюсь, что подобные же замечания сделала мистрисс Бёнч своему мужу о своей бедной приятельнице генеральше Бэйнис.

Мы оставили генерала уткнувшим нос в стакан грога. Он не мог же вечно держал его там. Он поднял голову и вздохнул.

- Что такое случились с бедной Шарлоттой, Бэйнис? спросил полковник.

- Семейные дела - несогласия, отвечал генерал.

- Надеюсь, что ничего не вышло дурного с нею и с молодым Фирмином?

Генералу не поправился пристальный взгляд этих глаз, устремлённых на него из-под косматых бровей.

- Ну да, Бёнч, вышло кое-что дурное и ужасно огорчило меня и мистрисс Бэйнис. Молодой человек поступил как забияка, подрался на бале посланника, всех вас сделал смешными. Он не джентльмэн. Не будем говорить об этом, Беич.

- Сообразите, как он был раздражон! вскричал полковник, не обращая внимания на просьбу своего друга. - Я слышал от него об этой истории, сегодня, у Галиньяни. Человек ругает Фирмина, хвастается, что он сбил его с ног, и Фирмин повалил его за это. Eй-богу! я думаю, что Фирмин был прав. Если бы кто-нибудь поступил так с вами или со мной, что сделали бы мы, даже в наши лета?

- Мы люди военные. Я сказал, что не желаю говорить об этом, Бёнч, сказал генерал несколько надменно.

- Вы хотите сказать, что Тому Бёнчу нечего вмешиваться не в своё дело?

- Именно, отвечал генерал коротко.

- Будем же говорить о герцогах и герцогинях, бывших на бале. Это теперь более по вашей части, сказал полковник с насмешкой.

- Что вы подразумеваете под герцогами и герцогинями? Что вы о них знаете и какое мне до них дело? спросил генерал.

- О! и это также запрещается? Ну, вам не угодишь, заворчал полковник.

- Слушайте же, Бёнч, вдруг сказал генерал: - я должен высказаться, если вы не хотите оставить меня в покое. Я несчастлив - вы можете это видеть довольно хорошо. Три ночи сряду я не имел покоя. Из этой помолвки моей дочери с мистером Фирмином не может выйти ничего хорошаго. Вы видите каков он - забияка, придирчивый, драчун: может ли моя дочь быть счастлива с таким человеком?

- Я молчу, Бэйнис. Вы не велели мне вмешиваться, заворчал полковник.

- О! если вы принимаете это таким образом, Бёнч, разумеется мне не к чему продолжать! вскричал генерал Бэйнис.- Если старый друг не хочет подать совет своему старому другу, или поддержать его, или сказать доброе слово, когда он несчастлив - мне нечего и говорить. Я знал вас сорок лет и ошибался в вас - вот и всё.

- Вам не угодишь. Вы говорите "молчите!" - я замолчал, а вы говорите: "зачем вы молчите?" - Зачем я молчу? затем, что вам не понравятся мои слова, Чарльз Бэйнис, к чему же вам говорить?

- Чорт побери! вскричал Бэйнис, стукнув стаканом во столу:- ну что вы скажете?

- Я скажу, если вы уже непременно этого хотите, вскричал полковник, сжав кулаки в своих карманах:- я скажу, что вам нужен был предлог, чтобы расстроить этот брак. Я не говорю - заметьте, чтобы это была хорошая партия, Бэйнис, но вы дали слово - ваша честь обязывает вас держать его в отношении молодого человека, которому вы обязаны...

- Чем я ему обязан? Кто рассказал вам о моих ceкретных делах? вскричал генерал, покраснев.- Это Филипп Фирмин хвалился?

- Вы сами, Бэйнис. Когда вы приехали сюда, вы говорили мне беспрестанно о том, что сделал этот молодой человек, и вы думали тогда, что он поступил как джентльмэн. Если вы хотите теперь нарушить данное слово...

- Нарушить слово! Великий Боже! знаете ли вы что говорите, Бёнч?

- Да; а вы что делаете, Бэйнис?

- Что я делаю?

- Самый постыдный поступок, если вы хотите знать. Не говорите мне. Не-уже-ли вы думаете, что Фанни - не-уже-ли вы думаете, что все не видят что делаете вы. Вы думаете, что ваша дочь может составить лучшую партию и вы с Элизой хотите отказать молодому человеку, которому была обещана её рука и который мог бы разорить вас, если бы захотел. Я говорю, что это низкий поступок!

- Полковник Бёнч, как вы смеете говорить мне такое слово? закричал генерал, вскочив.

- Еще бы не смел! Я говорю, что это дрянной поступок! закричал полковник, вставая также.

- Тише! или вы хотите растревожить дам! Разумеется, вы знаете, что значат эти выражения, полковник Бёнч? спросил генерал понижая голос и опять опускаясь на свой стул.

- Я знаю что значат мои слова и не отступаюсь от них, Бэйнис, заворчал Бёнч:- а вы не можете сказать этого о ваших.

- Я не позволю, чтобы человек, сказавший мне это, не поплатился мне за это, сказал генерал еще тише.

- Видали вы когда, чтобы я отступал, Бэйнис, от чего-нибудь в этом роде? заворчал полковник с лицом красным как рак, и с выкатившимися глазами.

- Очень хорошо, сэр, завтра, так рано как, вам только угодно. Я буду у Галиньяни от одиннадцати до часа. Я приглашу кого-нибудь с собою.

- Что такое, душа моя? партию в вист? Нет, благодарю. Я думаю, что не буду сегодня играть в карты.

Это мистрисс Бэйнис вошла в комнату во время ссоры двух джентльмэнов, и кровожадные лицемеры тотчас разгладили брови и улыбались с чрезвычайной вежливостью.

- Играть в вист! нет! Я думаю о том не послать ли нам встретить его. Он никогда не был в Париже.

- Никогда не был в Париже! сказал генерал с недоумением.

- Он будет здесь сегодня вечером. Баронесса приготовила для него комнату.

- Прекрасно! прекрасно! вскричал генерал с радостью.

А мистрисс Бэйнис, вовсё не подозревая о ссоре между старыми друзьями, сообщила полковнику Бёнчу, что маиора Макгинтера ждут в этот вечер. Тут-то полковник догадался о причине весёлости Бэйниса. У генерала нашолся секундант - именно что было ему нужно.

Мы видели, как мистрисс Бэйнис, посоветовавшись с генералом, тайно пригласила маиора; она хотела, что бы дядя Шарлотты увез её в Тур и образумил её, тогда безумная страсть Шарлотты к Филиппу прошла бы. А если бы он осмелился последовать за нею туда, то её тётка и дядя, два дракона добродетельной осторожности, будут стеречь и оберегать её. Там если мистрисс Гели не переменит своих мыслей, она и сын её легко могли занять пост в Туре, где, в отсутствие Филиппа, молодой Уальсингэм мог свободно говорит о своей страсти. Самое лучшее в этом плане была разлука влюблённых. Шарлотта опомнится - мистрисс Бэйнис была уверена в этом. Девушка не позволяла себе никаких вспышек до этого внезапного мятежа за обедом, а мать, всю жизнь распоряжавшаеся дочерью, думала, что она она еще в её власти. Она не знала, что Шарлотта уже перешла за границы её власти и возмутилась после поведения её с Филиппом.

Бёнч по взглядам и словам Бэйниса понял, что думал его противник, понял, что секундант генерала найден. Своего секунданта он уже имел в виду - старого армейского хирурга, который будет не только секундантом, но и врачом, если понадобится. Полковник хотел тотчас же идти на доктором Мартеном и проклинал Бэйниса и своё и его сумасбродство затеявшее подобную ссору. Но он знал каким кровожадным становился Бэйнис, молчаливый, находившийся под башмаком жены, когда он был раздражон; а что касалось самого его, то Джордж Том Бёнч неспособен был уступить ему!

Какая это высокая фигура бродит около дома баронессы, когда полковник Бёнч пошол отыскивать своего друга, за которой подстерегает полиция, как за подозрительным лицом, которая смотрит на окна баронессы? О! это простачок Филипп! он смотрит на первый этаж, а его возлюбленная внизу, в комнате баронессы, там, где горят лампа и бросает слабый свет на жалузи. Если бы Филипп знал, что Шарлотта тут, он захотел бы превратиться в плющ и обвиться о решотку окон. Но видите, он думал, что она в первом этаже, и его страстные взгляды направлялись не на те окна. Когда полковник Бёнч вышел быстрым маршем, Филипп вздрогнул, как-будто застигнутый на месте преступления, и спрятался за дерево.

Полковник отправился с своими убийственными намерениями. Филипп, всё продолжал смотреть на окно своей возлюбленной (не то окно). Он простоял тут еще несколько минут, как вдруг подъехал фиакр с чемоданами, в которых сидели мущина и дама.

Видите, мистрисс Мак-Гинтер подумала, что и она также может вместе с мужем взглянуть на Париж. Так как за Мака платили, то мистрисс Мак могла позволить себе маленькую издержку. А если они должны были увезти с собой Шарлотту - Шарлотту огорчонную и взволнованную - пожилая женщина тётка, будет для неё лучшей спутницей, чем маиор, как ни был бы он кроток. Итак супруги Мак-Гиртеры приехали из Тура - это было продолжительное путешествие до изобретения железных дорог - и явились вечером к баронессе.

Мальчики Бэйнисы бросились в сад при стуке колес.

- Мама! мама! это дядя Мак! кричали невинные малютки.

"Дядя Мак! зачем он приехал? О! верно меня отошлют с ним! думала бедная Шарлотта.

И она расцаловала известный медальон, еще пламеннее прежняго.

- Это дядя Мак и тётя Мак также! закричал Мойра.

- Что? вскрикнула мама вовсе не обрадованным голосом, а потом, обернувшись к столовой, где еще сидел муж, она закричала:- Генерал! Мак-Гинтер и Эмили приехали!

Мистрисс Бэйнис весьма угрюмо расцаловала сестру.

- Милая Элиза! я думала, что это такой прекрасный случай приехать, что я могу быть полезна! извинялась Эмили.

- Благодарю. Как ваше здоровье, Мак-Гинтер? сказала угрюмая генеральша.

- Рад видеть вас, Бэйнис, мой милый!

- Как вы поживаете, Эмили? Я не знал, что Эмиля тоже будет, Мак. Надеюсь, для неё найдётся место, сказал со вздохом генерал.

Маиора поразило грустное выражение лица и бледность его свояка.

- Что с вами, Бэйнис! вы желты как гинея. Здоров ли Том Бёнч?

- Пойдемте в эту комнату. Выпейте грогу, Мак. Огюст! О de vie!

- Comment! encore du grog, general? сказал Огюст и, пожав плечами, отправился за требуемым напитком.

Сестры пошли обниматься; зятья удалились в столовую, где генерал Бэйнис сидел мрачный и одинокий целые полчаса, раздумывая о ссоре с своим старым товарищем, Бёнчем. Он был с ним дружен более сорока лет. Они вместе были в сражениях, оба уважали друг друга, каждый знал, что другой упрям как осёл, и в ссоре скорее умрёт, чем уступит. Они имели ссору, из которой был только один выход. Были сказаны слова, которых ни один человек на свете не мог перенести даже от самого короткого и старого друга - не удивительно, что Бэйнис так угрюм. семейство у него большое, средства не велики. Завтра он встанет под выстрел своего старого друга. Не удивительно, говорю я, что у генерала такой торжественный вид.

- Как теперь у вас, Бэйнис? спросил маиор, после продолжительного молчания.- Что бедная Шарлотта?

- Чертовски дурно ведет себя, сказал генерал, кусая губы.

- Нехорошо! нехорошо! бедняжечка! вскричал маиор.

- Непослушный бесёнок! сказал бледный генерал, скрежеща зубами.- Мы посмотрим кто кого послушает!

- Как! у вас была ссора?

- Сегодня за столом. Она пошла наперекор матери своей и мне! и выбежала из комнаты как трагическая королева. Её надо усмирить, Мэк, или мое имя не Бэйнис.

Мэк-Гиртер давно знал своего родственника, знал, что тем этого смирного, покорного человека, если он рассердится, трудно было утишить.

- Неприятно! Надеюсь, что всё обойдется, решился сказать маиорь это пошлое утешение, но видя, что оно не произвело никакого действия, вздумал прибегнуть в их общему другу и спросил весело:- что поделывает Том Бёнч?

При этом вопросе Бэйнис там страшно захохотал, что Мак-Гинтер с удивлением устремил на него глаза.

- Полковник Бёнч совершенно здоров, сказал генерал:- по-крайней-мере он был здоров полчаса тому назад. Он сидел здесь, и он указал на ложку, лежавшую в пустой чашке.

- Что случилось, Бэйнис? спросил маиорь. - Разве что-нибудь случилось между вами и Томом?

- Полчаса тому назад, полковник Бёнч сказал мне слова, которые я не перенесу ни от одного человека на свете, и вы приехали как раз вовремя, Мэк-Гиртер, чтобы быть моим секундантом. Тише! вот грог,

- Voici messiers!

И Огюст принес наконец грог, Пока генерал говорил, испуганный Мак-Гиртер прихлёбывал intentusque ora tenebat.

Глава XXVII.

ШПАГИ ОПУСКАЮТСЯ.

Генерал Бэйнис начал рассказ, уже известный вам и мне, подробно; он рассказал по-своему. Он должен был сильно бранить Филиппа, чтобы извинить свой изменнический поступок. Он должен был показать, что он никогда не давал обещания, а если и жал, то гнусное поведение Филиппа должно было снять с него это обещание. Я не удивляюсь, что генерал быль рассержон. Такое преступление, какое он собирался совершить, нельзя было делать весело человеку, который обыкновенно был кроток, великодушен и честен. Я не говорю, чтобы люди не могли обманывать, не могли лгать, не могли мучить, не могли поступать мошеннически, не лишаясь, своего спокойствия; но эти люди фальшивы, лукавы и жестоки. Они привыкли нарушать данные обещания, обманывать своих соседей и тому подобное. Но вот обыкновенно справедливый человек нарушает свое обещание, повёртывается спиною к своему благодетелю и оправдывается тем, что клевещет на человека, которого он оскорбляет. Это случай довольно обыкновенный, мои возлюбленные братья и милые сестры-грешницы, но вы любите называть "циником" проповедника, который говорит эту печальную истину, и может статься, не хотите слышать об этом более одного раза в неделю.

Итак, чтобы оправдать себя, наш бедный, добрый генерал Бэйнис вздумал считать и выставлять Филиппа таким запальчивым, таким потерянным человеком, что с ним не следовало держать данного слова, а полковника Бёнча таким грубым и дерзким, что он Бэйнис, должен был вызвать его на дуэль. А о том, что для дочери его находится другой жених, богаче и приличнее во всех отношениях, Бэйнис вовсе не упоминал, предпочитая говорить о безнадёжной бедности Филиппа, бесславном поведении и грубом поступке.

Мэк-Гиртер, от нечего делать читал в Туре письма мистрисс Бэйнис к сестре её Эмили и помнил их. Еще недавно письма Элизы были волны похвал Филиппу, любви его к Шарлотте и о его благородном великодушии к генералу, небрежному опекуну над имением его матери. Филипп был первый жених Шарлотты; в первом пылу радости, мать её покрыла много листов бумаги комплиментами, восклицаниями, и подчеркивая некоторые слова, чем дамы любят выражать свой сарказм или восторг. Он был удивительный молодой человек - немножко сумасброден, но великодушен, красив собою и благороден! Он простил отцу тысячи и тысячи фунтов, которые доктор был ему должен - всё состояние его матери; и самым благородным образом поступил с своими опекунами - это она должна сказать, хотя бедный, слабый Бэйнис быль одним из них! Бэйнис был простодушен как дитя. Маиор с женою соглашались, что поступок Филиппа был великодушен и добр, и что не было особенной причины восхищаться тем, что племянница их выходит за молодого человека без копейки за душой; и не мало забавлялись они переменою тона в письмах Элизы, когда она начала выезжать в большой света и смотреть холодно на бедного Фирмина, бывшего героем несколько месяцев тому назад. Потом Эмили вспомнила как Элиза всегда любила знать, с какою гордостью бывала она на вечерах у губернатора. Элиза была доброю женою для Бэйниса; доброю матерью детям; и с удивительным искусством сводила концы с концами; но Эмили принуждена была сказать, что сестра на Элиза так и так и проч... А когда, наконец, пришло известие, что Филиппу отказывают, Эмили всплеснула руками и сказала своему мужу:

- Не говорила ли я этого, Мэк? Я знала, что если моя сестра будет иметь возможность подхватит знатного мужа для Шарлотты, она выгонит докторского сына из своего дома.

Тётка была уверена, что бедная девушка должна ужасно страдать. До своего соединения с Мэком Эмили сама испытала мучения разлуки. Бедной Шарлотте нужны утешение и дружеская беседа. Она сама поедет за племянницей. И хотя маиор сказал: "моя милая, тебе хочется съездить в Париж и купить новую шляпку" мистрисс Мэк-Гиртер, отвергла это обвинение и поехала в Париж собственно по чувству долга.

Итак, Бэйнис рассказал историю своих обид Мэк-Гиртеру, который удивлялся, что человек, обыкновенно такой скупой на слова и хладнокровный в обращении, был так рассержон и говорил так много. Если Бэйнис сделал дурной поступок, то по-крайней-мере он был так честен, что чувствовал себя не в духе после этаго.

- Словом, поведение молодого человека было так оскорбительно и бесславно, что я, как отец семейства, не могу согласиться, Мэк, чтобы моя дочь вышла за него. Из уважения к её счастью, долг предписывает мне взять назад слово! вскричал генерал кончив свой рассказ.

- Он формально снял с вас всякую ответственность с этого дела по опекунству? спросил маиор.

- Боже мой, Мэк! вскричал генерал, сильно покраснев:- вы знаете, что я также невинен в этом деле, как и вы!

- Невинен - только вы не заботились, как следует, о том что было вам поручено...

- Я дурно думаю о нем, сэр. Я считаю его сумасбродным, заносчивым молодым человеком, перебил поспешно генерал: - уверен, что он сделает несчастной мою дочь, но я не считаю его таким негодяем, чтобы разорить бедного старика с большим семейством, человека, проливавшего свою кровь за свою государыню. Я не думаю, чтоб Фирмин был такой негодяй, чтобы ограбит меня, и я должен сказать, Мэк-Гиртер, что я считаю не весьма благовидным с вашей стороны такой намёк!

- Если вы нарушаете данное ему слово, почему он должен деликатно обходиться с вами? спросил прямой маиор.

- Потому что было бы грешно и стыдно, закричал генерал: - чтобы старик с семерыми детьми и с расстроенным здоровьем, служивший в Индии и в равных других местах, был разорён и доведён до нищенства оттого, что мошенник доктор обманом заставил меня подписать подложную бумагу. А кажется, вы готовы посоветовать это молодому Фирмину, Джэк Мэк-Гиртер; а я скажу вам, что я считаю это весьма недружелюбным с вашей стороны; я буду вас просить не мешаться в мои дела, и я знаю кто этому причиной - ей Богу! Это ваша лучшая половина, Мэк-Гиртер - эта хитрая, самовластная, пронырливая...

- Еще что? заревел маиорь. - Ха-ха-ха! Не-уже-ли вы думаете, я не знаю, Бэйнис, кто заставил вас сделать это, что я, без малейшей нерешимости называю самым низким и мошенническим поступком - да! мошенническим ей богу! Яделикатничать не стану! Это Элиза подучила вас. А если Тон Бёнч сказал вам, что вы нарушаете данное слово и поступаете низко, Том был прав - и вы можете приискать себе другого секунданта, генерал Бэйнис, потому что я не хочу!

- Вы нарочно приехали из Тура, Мэк, чтобы оскорблять меня? спросил генерал.

- Я приехал к вам, как друг, взять в себе вашу бедную девушку, к которй вы очень жестоки, Бэйнис. Так вот какую награду я получил! Благодарю. Я не хочу больше грога, я и то уже пил слишком много.

Пока воины ссорились, до них донеслись женские голоса:

- Mais, madame! упрашивала баронесса.

- Taisez vous, madame, laissez moi tranquille, s'il vous filait! воскликнул хорошо знакомый голос генеральшаи Байнис, который, признаюсь, никогда не был приятен мне ни в гневе, ни в хорошем расположении духа.

- А ваша малютка заснула в моей комнате, опять сказала хозяйка.

- Vous n'avez pas droit d'appeler mademoiselle Baynis petite! закричала генеральша.

Бэйнис, сам ссорившийся в эту минуту, задрожал, услыхав голос жены. На его рассержонном лице появилось испуганное выражение. Он стал помышлять о средствах к побегу.

Несчастный был этот день. Между тем, как мужья ссорились в столовой за грогом, жены их бранились за чаем в гостиной. Я не знаю, где были другие жильцы, Филипп мне не говорил. Может быть они ушли, чтобы дать сестрам свободу обниматься и говорить секреты. Эмили и Элиза пили чай и ссорились, также как и их мужья.

Элиза сердилась зачем Эмили приехала без приглашения. Эмили, с своей стороны, сердилась на Элизу за то, что та сердится.

- Право, Элиза, ты говоришь об этом в третий раз с тех-пор, как мы приехали, сказала оскорблённая мистрисс Мэк-Гиртер.- Если бы ты приехала в Тур со всем твоим семейством, и Мэк и я были бы рады вам; а твои дети, кажется, делают довольно шума в доме.

- Жить в своей квартире не то, что в гостиннице, Эмили. Здесь баронесса берёт с нас в три-дорога за всякую экстренную издержку, заметила мистрисс Бэйнис.

- Я жалею, что я приехала, Элиза. Не будем более говорить он этом. Не могу же и уехать сегодня ночью.

- Как можно говорить такие неприятные слова, Эмили! Хочешь еще чаю?

- Очень неприятно, Элиза, ехать день и ночь - а я никогда не могу спать в дилижансе - спешишь к сестре, которую считаешь огорчонную, чтобы утешить её - и быть принятой так, как ты при... Ах, как я глупа!

Носовой платок осушает слёзы. Нюхательный спирт возвращает спокойствие.

- Когда ты приехала к нам в Думдум с двумя детьми в коклюше, мы с Мэком приняли тебя совсем не так...

Элиза почувствовала угрызения: она вспомнила доброту ее.

- Я не имела намерения, сестра, огорчать тебя, сказала она.- Но я очень несчастна, Эмили: поведение моей дочери делает несчастными нас всех.

- Ты имеешь самые основательные причины быть несчастною Элиза.

- О, да!

- Если какая-нибудь женщина на свете должна чувствовать угрызения, то это ты, Элиза Бэйнис. Безсонные ночи! Каковы были мои ночи в дилижансе в сравнении с теми ночами, которые должна проводить ты?

- Разумеется, как нежная мать, я чувствую, что бедная Шарлотта несчастна.

- Но кто же сделал ее несчастною, моя милая? вскричала мистрисс Мэк-Гиртер.- Неудивительно, что Шарлотта несчастна! Может ли девушка быть помолвлена и интересным, умным, образованным молодым человеком...

- Что! закричала мистрисс Бэйнис.

- Все твои письма со мною. Разве ты не писала мне этого беспрестанно? ты бредила им, так что я даже думала, что ты сама в него влюблена!

- Какое неприличное замечание! Никакая женщина, даже сестра не должна говорить этого мне!

- Сходить мне за письмами? Там беспрестанно: "милый Филипп только-что нас оставил. Милый Филипп более чем сын для меня. Он наш спаситель!" Разве ты не писала этого мне? А потому, что ты нашла жениха богаче для Шарлотты, ты выгнала из дома твоего спасителя!

- Эмили Мэк-Гиртер, я должна сидеть здесь и слушать обвинения в преступлениях от моей сестры, неприглашонной? заметь неприглашонной! Может ли жена маиора обращаться таким образом с женою генерала? Хотя ты старше меня летами я выше тебя чином. И ты приехала неприглашонная из Тура затем, чтобы оскорблять меня в собственном моём доме?

- В собственном твоём? хорош дом! он столько же принадлежит другим как и тебе.

- Каков бы он ни был, а я не приглашала тебя в него!

- О, да! ты желаешь, чтобы я уехала ночью. Мэк!

- Эмили... закричала генеральша.

- Мэк... крикнула маиорша, отворив настежь дверь гостиной:- сестра хочет, чтобы я уехала - слышишь?

- Au mou de Dieu! madame, peusez a cette pauvre petite qui souffie a cote! закричала хозяйка.

- N'appelez pas mademoiselle Bayuis petite, s'il vous plait! загремела контральто мистрисс Бэйнис.

- Maiop Мак-Гиртер! закричала Эмили, растворив настежь дверь столовой, где ссорились два джентльмэна. - Мэк-Гиртер! Моя сестра оскорбляет меня и говорит, что жена маиора...

- Как! и вы также бранитесь! вскричал генерал.

- Бэйнис, Эмили Мэк-Гиртер оскорбила меня! вскричала мистрисс Бэйнис.

- Это, кажется, было решено заранее, заревел генерал.- Маиор Мэк-Гиртер сделал то же со мною, он забыл, что он и я джентльмэны.

- Он оскорбляет тебя потому, что думает что ты, как родственник, должен перенести от него, все, сказала жена генерала.

- Я не перенесу от него ничего! заревел генерал.

Пока оба джентльмэна и жоны их ссорятся, теперь уже в передней, баронесса и служанка заглядывают в дверь, а бедная Шарлотта, забывая на-время о своём горе, удивляется о чом могут ссориться мать её и тётка, отец и дядя? Жильцы и жилицы стояли в корридорах и на площадках в различных позах, выражавших интерес и насмешки. бедная полковница Бёнч, бедняжка, не знала, что генерал с её полковником поссорились смертельно. Она воображает, что ссорятся только мистрисс Бэйнис с cecтpoй, а ей известно, что оне ссорились лет двадцать сряду.

- Tonjours comme ea, ссорятся, vous savez, а потом опять помирятся, объясняла она своей приятельнице француженке.

В самом разгаре бури полковник Бёнч воротился с своим другом и секундантом, доктором Маргеном. Он не знал, что еще две битвы были даны, после его собственного сражения.

- Как вы поживаете, Мэк-Гиртер? говорить полковник.- Друг мой, доктор Мартен...

И глаза его как-будто хотели высвочить из головы его и прострелить насквозь груд генерала.

- Милая моя, тише! Эмили Мак-Гиртерь, не лучше ли нам отложить до другого времени этот неприятную ссору? Нас слушает целый дом! шепнул генерал.- Доктор - полковник Бёнч - маиор Мэк-Гиртер, не лучше ли нам войти в столовую?

Генерал и доктор уходят первые, маиор и полковник останавливаются в дверях. Бёнч говорит Мэк-Гиртеру:

- Маиор, вы действуете как друг генерала? Как это неприятно! Бэйнис сказал мне такие вещи, каких я не могу перенести; а я знаю его слишком хорошо и не могу ожидать чтобы он извинился!

- Он сказал мне, Бёнч, такие вещи, каких я не перенесу от пятидесяти родственников! заворчал маиор.

- Так вы не будете его секундантом?

- Я хочу послать к нему моего секунданта. Пригласить меня в себе в дом - и оскорбить Эмили и меня, когда мы приехали - ей-богу у меня кровь кипит! Оскорбить нас после того, как мы целые сутки тряслись в дилижансе и говорить, что нас не приглашали! А сами прожили у нас четыре месяца в Думдуне - дети были больны чорт знает чем - они уехали в Европу, а вам пришлось заплатить доктору; а теперь...

В эту минуту дверь, у которой они стояли, отворилась - на эту площадку выходили три двери - и вышла молодая девушка очень бледная и грустная, с волосами распущенными по плечам, волосами прежде всегда висевшими в богатых локонах, но, вероятию, распустившимися от слёз.

- Это вы, дядя Мэк? Я узнала ваш голос и тётушкин, сказала девушка.

- Да, это я, Шарлотта, сказал дядя Мэк.

И, смотря на круглое личико, столь исполненное печали, дядя Мэк смягчился и обнял девушку, говоря:

- Что с тобою, моя милая?

Он совершенно забыл, что намерен завтра застрелить, её отца.

- Какие у тебя горячия руки? прибавил он.

- Дядя, дядя! сказала она быстрым лихорадочным шопотом: - я знаю, что вы приехали за мной. Я слышала, как папа говорил с вами, а мама и тётушка Эмили говорили совсем громко! Но если я и уеду... я... я никогда не буду любить никого, кроме его!

- Кого, моя милая?

- Филиппа, дядюшка.

- Да, так и следует! сказал маиор.

Бедная девушка, слышавшая с своей постели ссору сестёр, маиора, полковника, генерала, истерически вскрикнула и упала на руки дяди, смеясь и рыдая в одно и то жe время.

Это, разумеется, вызвало мущин и дам из смежной комнаты.

- Это к чему ты так себя дурачишь? заворчала мистрисс Бэйнис.

- Ей-богу, Элиза, это уже черезчур! сказал генерал совершенно побелев.

- Элиза, ты жестока! закричала мистрисс Мэк-Гиртер.

- Она такова! вскрикнула мистрисс Бёнч с верхней площадки, где собрались другия жилицы, смотревшие на эту семейную ссору.

Элиза Бэйнис догадалась, что она зашла слишком далеко. Бедная Шарлотта была почти без памяти в эту минуту и дико кричала:

- Никогда! никогда!

Вдруг молодой человек с белокурыми волосами, с рыжими усами, с свирепыми глазами является и вскрикивает:

- Что это? Я здесь, Шарлотта, Шарлотта!

Кто этот молодой человек? Мы только сейчас видели его прогуливающимся по Элисейским Полям и спрятавшимся за дерево, когда полковник Бёнч пошол за своим секундантом, потом молодой человек видит, как фиакр Мэк-Гиртера подъехал к дому, потом он ждал и ждал, смотря на то верхнее окно, за которым, как вам известно, его возлюбленная не отдыхала, потом, он видел, как приехали Бёнч и дикторь Мартен, потом он прошол в калитку сада и слышал, как ссорились мистрисс Мэк и мистрисс Бэйнис, потом из передней; где продолжалась баталия, раздался пронзительный, страшный смех и вопль бедной Шарлотты - и Филипп Фирмин, влетел, как бомба, в семейный круг сражавшихся и кричавших.

- Это что такое? Шарлотта, я здесь! закричал Филипп своим громким голосом.

Услышав его. Шарлотта вскрикнула еще пронзительнее и упала в обморок - на этот раз на плечо Филиппа.

- Как вы смеете? сказала мистрисс Бэйнис, бросая гневные взгляды на молодого человека.

- Это все ты наделала, Элиза, сказала тётушка Эмили.

- Она, она! закричала полковница Бёнч с верхней площадки.

Чарльз Бэйнис почувствовал, что он поступил как изменник и повесил голову. Он позволил дочери отдать своё сердце и она послушалась его. Увидев Филиппа, он, кажется, обрадовался, также как и маиор, хотя Филипп довольно грубо придвинул его к стене.

- Не-уже-ли этот пошлый скандал должен происходить в передней перед целым домом? проговорила, задыхаясь, мистрисс Бэйнис.

- Бёнч привёл меня прописать лекарство для этой молодой девицы, сказал маленький доктор Мартен очень вежливо.- Сударыня, не угодно ли вам взять нюхательного спирта из аптеки и окружить её спокойствием!

- Ступайте, мосьё Филипп. Довольно! вскричала баронесса, удерживая улыбку. - Ступайте в вашу комнату, милочка!

- Баронесса! вскричала мистрисс Бэйнис: - une mere...

Баронесса пожала плечами.

- Une mere, une belle mere, ma foi! сказала она.

Маиори Мэк-Гиртер совсем забыл о дуэли, когда бедная Шарлотта поцаловала его, и вовсе не рассердился, увидев что девушка ухватилась за руку Филиппа. Он смягчился при виде этого горя и этой невинности, но мистрисс Бэйнис все продолжала изливать своё бешенство и говорила:

- Если генерал не хочет защитить меня от оскорбления, то мне лучше уйти.

- Право это будет лучше! воскликнул Мак-Гиртер на это замечание.

Глаза доктора и полковника Бёнча сверкнули одобрительно.

- Allons, мосьё Филипп. Довольно - дайте мне уложить её в постель, продолжала баронесса. - Пойдёмте, милая мисс!

Какая жалость, что спальная была так близко от того места, где они стояли! Филипп чувствовал в себе довольно сил, чтобы отнести свою маленькую Шарлотту в Тюильри. Раненое сердечко, прижавшееся к его сердцу, разлучается с ним с живительным биением. Баронесса и мать уводят Шарлотту; дверь соседней комнаты запирается за нею. Грустное видение исчезает. Люди, ссорившиеся в передней, стоят молча.

- Я услышал её голос, сказал Филипп (от любви, гора, волнения, голова его шла кругом) и никак не мог удержаться, чтобы не войти сюда.

- Конечно, конечно, молодой человек! сказал маиор Мэк-Гиртер, крепко пожимая руку Филиппа.

- Тише! тише! шепчет доктор: - ей необходимо совершенное спокойствие. Она довольно уже волновалась сегодня. Более не надо сцен, молодой человек.

Филипп говорил, что когда, среди его беспокойства, горя и сомнения, он увидел руку, протянутую ему, он растрогался до такой степени, что принуждён был бежать от стариков в тёмную ночь, по проливному дождю.

Между тем, как Филипп, вне пределов баронессы читал молитвы, проливал слёзы, произносил страшные обеты, воины собрались в столовой и удивиленный Огюст должен был принести грог в третий раза, для чётырех джентльмэнов собравшихся на конгресс, полковник, доктор, маиор уселись по одну сторону стола, защищаться линией стаканов и бутылкой с водкой. За этими фортификациями ветераны ожидали своего врага, который, походив по комнате взад и вперёд, наконец занял позицию перед ними и приготовился к атаке. Генерал садится на своего cheval de bataille, но не мог заставить его нападать так свирепо, как прежде. Белый призрак Шарлотты явился между воинами. Напрасно Бэйнис старался поднять шум и придумать ругательства. Слабый, смирный, но кровожадный старый генерал увидал против себя и своего старого товарища Бёнча, своего свояка Мэк-Гиртера и доктора. Каждый заимствовался мужеством от своего соседа и каждый целился в Бэйниса. Для самолюбия ветерана не было оскорбительно уступить трём противникам и он мог решиться сказать доктору:

- Я, может-быть, поторопился обвинить Бёнча - ну, прошу у него извинения.

После этого и с Мэк-Гиртером примириться было нетрудно. Генерал был не в духе, очень расстроен событиями этого дня; он не имел дурного умысла и тому подобное. Если ужь старику пришлось глотать горькую пилюлю, его храбрые противники отвернулись, чтобы не смотреть, как он глотает, и постарались, чтобы он проглотил её как можно скорее. Один из участвовавших рассказал своей жене о возникшей ссоре, но Бэйнис ни слова не сказал своей жене.

- Уверяю вас, сэр, говаривал Филипп: - еслибы мистрисс Бэйнис узнала об этой ссоре, она согнала бы мужа с постели ночью и послала бы его опять вызвать на дуэль своего старого друга!

Но между Филиппом и мистрисс Бэйнис не было любви; а в тех, кого он ненавидит, он привык видеть мало хорошаго.

Итак шпаги воинов не были обнажены, кровь не была пролита. Но хотя старики разменялись вежливыми словами, Бёнч, Мэк-Гиртер и Бэйнис не могли переменить своего мнения, что с Филиппом поступили жестоко и что благодетель семейства генерала Бэйниса заслуживал от него лучшего обхождения.

Между-тем благодетель шол долой по дождю в полном восторг. Дождь и его собственные слёзы освежили его. Возлюбленная лежала у его сердца и трепет надежды пробегал по членам Филиппа. Старые друзья её отца протянули ему руку и велели ему не отчаяваться. Дуй ветер, лейся осенний дождь! Молодой человек беден и несчастлив, но он уносит с собой Надежду.

Глава XXIII.

В КОТОРОЙ МИСТРИСС МЭК-ГИРТЕР ПОЛУЧИЛА НОВУЮ ШЛЯПКУ.

Несчастный Филипп проспал крепко и долго, а Шарлотта покоилась сладостным и освежительным сном; отец и мать провели дурную ночь, и с своей стороны я утверждаю, что они заслуживали этого. Хотя мистрисс Бэйнис уверяла, что им не давало спать храпенье Мэк-Гиртера (он с женою занимал комнату над спальнею своих родственников) - я не говорю, чтобы сосед, имеющий привычку храпеть, был приятен - но плохой товарищ в постели дурная совесть! Под ночным чепчиком мистрисс Бэйнис угрюмые глаза не смыкались всю ночь.

"Как смел этот молодой человек думает она: "войти и все расстроить? Как будет бледна завтра Шарлотта, когда мистрисс Гели приедет с своим сыном! Когда она плакала, она становится отвратительна, веки и нос покраснеют. Пожалуй, она убежит, или скажет какую-нибудь глупость, как вчера. Лучше бы мне никогда не видать этого другого молодого человека, с его рыжей бородой и дырявыми сапогами! Если бы у меня были взрослые сыновья, он не осмелился бы врываться к нам в дом: они скоро наказали бы его за дерзость!"

Злые мысли, не давали заснуть этой старухе. А Бэйнис не спал, потому что он думал о своём постыдном поведении. Совесть, которую он всеми силами старался заглушить, наконец одержала верх. Мэк, Бёнч, доктор - все против него! он захотел нарушить слово, данное молодому человеку, который каковы бы ни были его проступки, поступил самым благородным и великодушным образом с семейством Бэйниса. Он был бы разорён, если бы не Филипп, и показал свою признательность, нарушив данное ему обещание. Он был под башмаком жены - вот в чом дело. Он позволял жене управлять собою, этой старой, безобразной, сварливой женщине, которая спит возле него. Спит? Нет. Он знал, что она не спит. Оба лежали молча, предаваясь печальным мыслям. Только Чарльз признавался, что он грешник, а Элиза, жена его, в ярости от своего последнего поражения, размышляла как бы ей продолжать и выиграть битву.

Уильям Мейкпис Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 4 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :