Уильям Мейкпис Теккерей
«Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 3 часть.»

"Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 3 часть."

Дед Филиппа по матери, брат лорда Рингуда, умерший полковник Филипп Рингуд, имел весьма незначительное состояние, но жена принесла ему в приданое шестьдесят тысяч фунтов стерлингов, которые были укреплены за их детьми, а опекунами выбраны - мистер Бриггс, стряпчий, и полковник Бэйнис ост-индский офицер, друг семейства мистрисс Филипп Рингуд, полковник Бэйнис был в Англии восемь лет назад и Филипп помнил доброго старика, приезжавшего к нему в школу и оставлявшего ему знаки своей щедрости. Другой опекун мистер Бриггс, юрист, довольно знаменитый в провинции, давно умер, оставив запутанные дела. Во время отсутствия опекунов и малолетства сына отец Филиппа получал дивиденд с капитала сына и щедро тратил его на мальчика. Даже мне кажется, что в университете и во время путешествия за границу мистер Филипп тратил несколько более дохода материнского наследства, получая достаточное содержание от отца, который просил его не стесняться. Доктор Фирмин был человек щедрый; он любил пышность, любил давать торжественные обеды, подписывался на разные благотворительные дела. Обеды и экипажи доктора были образцами в своем роде, и я помню с каким искренним уважением дядя мой, маиор, говорил о вкусе доктора.

- Ни одна герцогини в Лондоне, сэр, говаривал он:- не ездит на таких лошадях, как мистрисс Фирмин. Сэр Джордж Уаррендер, сэр, не мог дать лучшего обеда, как тот, за которым мы сидели вчера.

- Обедал я раз у него, сэр, с другой стороны говаривал лорд Рингуд:- самохвал, сэр, но и раболепный человек, кланялся он и льстил совершенно нелепым образом. Эти люди думают будто мы любим это, может быть. Даже в мои лета я люблю лесть - и не ту, что вы называете деликатной, а сильную, сэр. Я люблю, когда человек становится передо мной на колена и цалует мои башмаки. После я думаю о нем, как сам знаю, но я это люблю - это все любят; а Фирмин на это щедр. Но вы могли видеть, что его хозяйство было очень расточительно. Обеды его были превосходны и каждый день - не так, как ваши, моя добрая Мария, не с такими винами, как у вас, Туисден, которых я ужь никак не могу взять в рот, если не пришлю своих вин. Даже я у себя не всегда даю такие вина, наши давал Фирмин. Сам я пью лучшие, разумеется, и даю некоторым знатокам, но ужь, конечно, не дам их всякому, кто у меня бывает на охотничьих обедах, или девочкам и мальчикам, которые танцуют на моих балах.

- Да, обеды мистера Фирмина были очень хороши - да хорошо и кончились! сказала со вздохом мистрисс Туисден.

- Не в этом вопрос; я только говорю о том, что у него подавалось за столом, а это было очень хорошо. И я так думаю, что этот человек будет давать хорошие обеды где бы он ни быль.

Я имел счастье присутствовать на одном из этих пиршеств, где был также и лорд Рингуд, и где я встретил опекуна Филиппа, генерала Бэйниса, только-что приехавшего из Индии. Я помню теперь малейшие подробности маленького обеда - блеск старого серебра, которым доктор гордился, и комфорт, чтобы не сказать пышность, угощения. Генерал, кажется, очень полюбил Филиппа, дед которого был его искренним другом и товарищем по оружию. Он находил в лице Филиппа Фирмина некоторое сходство с Филиппом Рингудом.

- Не-уже-ли? заворчал лорд Рингуд.

- Вы не капельки на него не похожи, сказал прямодушный генерал.- Я никогда не видал человека с более красивым и открытым лицом, как Филипп Рингуд.

- А я не вижу ни малейшего сходства в этом молодом человеке с моим братом.

- Вот этому хересу столько же лет как этому веку, шепчет хозяин:- это той, самый, который принц-регент так любил на обедах лорда-мэра, двадцать-пят лет тому назад.

- Я не знал никогда никакого толка в винах; я всегда пью ликеры и пунш. Что вы платите за этот херес, доктор?

Доктор вздохнул.

- Пейте его, но не спрашивайте меня о цене. Мне не хочется говорить что я даю за него.

- Вам не к чему скупиться, доктор, весело вскричал генерал:- у вас только один сын, у которого свое собственное состояние, как мне известно. Вы не промотали его, мистер Филипп?

- Я боюсь, сэр, что я издерживал несколько более дохода в последние три года; но батюшка помогал мне.

- Издерживал более девятисот фунтов в год! Честное слово! Когда я был поручиком, мои родные давали мне по пятидесяти фунтов в год и я никогда не был должен ни одного шиллинга! Куда теперь стремится молодёжь?

- Если доктора пьют херес принца-регента по десяти гиней за дюжину, чего вы можете ожидать от их сыновей, генерал Бэйнис? заворчал милорд.

- Отец мой угощает вас самым лучшим своим вином, милорд, весело сказал Филипп: - если вы знаете вино еще лучше этого, он достанет его для вас. Si non his utere mecum! Пожалуйста передайте мне этот графин, Пен!

Мне показались, что милорду довольно понравилась смелость молодого человека; и теперь, как я припоминаю, наш хозяин был нам-то особенно молчалив и озабочен, он и без того уже всегда имевший такое тревожное и грустное лицо.

Знаменитый херес раза три или четыре обошол вокруг стола, когда Брэйс вошол с письмом на серебряном подносе. Мы с Филиппом лукаво переглянулись. Доктор часто получал письма, когда угощал своих друзей; его пациенты имели привычку заболевать совсем некстати.

- Великий Боже! вскричал доктор, прочтя депешу:- это была телеграфическая депеша,- Бедный герцог!

- Какой герцог? спросил угрюмый лорд Рингуд.

- Мой покровитель и друг - великий герцог Грёнингенский, заболел сегодня утром в одиннадцать часов в Поцендорфе! Он прислал за мною. Я обещал явиться к нему, когда я ни понадобился бы ему. Я должен ехать! Я могу еще поспеть на вечерний поезд. Генерал, наше посещение в Сити надо отложить до моего возвращения. Приготовьте чемодан, Брэйс; позовите извощика. Филипп займёт моих друзей. Любезный лорд, вы позволите старому доктору оставить вас для старого пациента? Я напишу из Грёнингена. Я буду там в пятницу утром. Прощайте, господа. Брэйс, еще бутылку этого хереса! Пожалуйста, не позволяйте никому вставать! Бог с тобою, Филипп, мой милый!

И с этими словами доктор встал, взял сына за руку, а другую руку ласково положил на плечо молодого человека. Потом поклонился гостям - это был один из тех грациозных поклонов, которыми он славился. Я и теперь еще вижу грустную улыбку на его лице, свет от подсвечника, стоявшего на столе, освещающий его гладкий лоб, и бросающий глубокую тень на его щоки от его густых бровей.

Отъезд был несколько неожиданный и, разумеется набросил какой-то мрак на всё общество.

- Я велел моей карете приехать в десять часов - и должен теперь сидеть здесь. Проклятую жизнь ведут доктора! должны таскаться во всякое время дня и ночи! Получают за то плату! Должны ехать! ворчал лорд Рингуд.

- Больные рады, когда могут иметь их, милорд. Мне кажется, я слышали, что когда вы были в Райде...

Милорд вздрогнул, как-будто его облили холодной водой; а потом бросил на Филиппа довольно дружелюбный взгляд.

- Он лечил меня от подагры - так. И лечил очень хорошо! сказал милорд.- Смельчак этот мальчик, прошептал он довольно слышно, а потом начал разговаривать с генералом Бэйнисом о его компаниях и о его знакомстве с своим братом, дедом Филиппа.

Генерал не любил хвастаться своими воинскими подвигами, но громко расхваливал своего старого товарища. Филиппу было приятно слышать, что о его деде говорят так хорошо. Генерал также знал отца доктора Фирмина, который служил полковником в знаменитой старой армии Веллингтона.

- Отчаянный молодец был этот человек! сказал добрый генерал. - Ваш отец очень на него похож, и вы смахиваете на него иногда. Но вы очень напоминаете мне Филиппа Рингуда, и вы не можете походить на лучшего человека.

- А! сказал милорд.

Между ним и его братом были несогласия, но он, может быть думал о тех днях, когда они были друзьями. Лорд Рингуд потом любезно спросил: в Лондоне ли останется генерал Бэйнис? Но генерал приехал только по этому делу, которое теперь надо отложить. Он был слишком беден, чтобы жить в Лондоне; он должен быль отыскать какую-нибудь деревню, где он мог бы жить дёшево с своими шестерыми детьми.

- Три мальчика у меня в школе да один в университете, мистер Филипп - вы знаете чего это должно стоить; хотя, слава Богу, мой студент не тратит по девятисот фунтов в год. Девятьсот! Куда бы нам деваться, еслибы он тратил столько?

В самом деле, дни набобов давно истекли и генерал воротился на свою родину с весьма малыми средствами для содержания большого семейства.

Когда приехала карета милорда, он отправился и другие гости тоже простились. Генерал остался и мы трое болтали за сигарами в комнате Филиппа. Этот вечер походил на сотню вечеров, проведённых мною там, а как хорошо я его помню! Мы говорили и о будущих надеждах Филиппа, и он сообщил свои намерения нам по-своему, по-барски. Практиковать в адвокатуре - нет! отвечал он в ответ на вопросы генерала Бэйниса в этом он не очень большие выгоды приобрел бы, если бы даже он был беден; но у него были свои собственные деньги и отцовские, и он удостоил сказать, что, может быть, попробует вступить в Парламент, если представится случай.

- Вот мальчик, родился с серебряной ложкой во рту, сказал генерал, когда мы ушли вместе. - Богат сам-по-себе, да получит богатство и в наследство.

Разставшись в старым генералом у его скромной квартиры, близь его клуба, я отправился домой, вовсе не думая, чтобы сигара, пепел которой я стряхнул в комнате Филиппа, была последнею сигарою, какую мне пришлось выкурить там. Табак был выкурив, вино было выпито. Когда эти дверь затворилась за мною, она затворилась в последний раз - по-крайней-мере как для гостя и друга доктора Фирмина и Филиппа. а часто прохожу теперь мимо этого дома. Моя юность возвращается ко мне; когда я гляжу на эти блестящия окна, я вижу себя мальчиком, а Филиппа ребёнком; я вижу его белокурую мать, вижу его отца, гостеприимного, меланхолического, великолепнаго. Я жалею что я не мог помочь ему; и жалею, что он не занимал у меня денег; он никогда не занимал; он часто давал мне своих денег. Я не видал его с того самого вечера когда его дверь затворилась за ним.

На другой день после отъезда доктора, когда я завтракал с своим семейством, я получил следующее письмо:

"Любезный Пенденнис,

"Еслибы я мог видеть вас наедине во вторник вечером, я может быть предупредил бы вас о несчастьи, угрожавшем моему дому. Однако для что? Для того ли, чтобы вы узнали за несколько недели, за несколько часов то, что всем будет известно завтра? Ни вы, ни я, ни тот, кого мы оба любим, не были бы счастливее, узнав о моем несчастии несколькими часами ранее. Через двадцать-четыре часа в каждом клубе в Лондоне будут говорить об отъезде знаменитого доктора Фирмина - богатого доктора Фирмина; еще несколько месяцев и (я имею серьёзные и секретные причины думать) мне достался бы наследственный титул; но сэр Джордж Фирмин был бы банкротом, а сын его сэр Филипп - нищим. Может быть мысль об этой почести была одною из причин, побудивших меня осудить себя на изгнание ране, чем я сделал бы эти в другом случае.

"Джордж Фирмин, уважаемый, богатый доктор, а сын его нищий! Я вижу, вас изумляет это известие. Вы спрашиваете себя, как при большой практике и без огромных издержек, подобное разорение могло сделаться со мною - с ним? Точно будто в последние годы судьба решилась объявить войну Джорджу Бранду Фирмину; а кто может бороться против судьбы? Меня вообще находят человеком с здравым смыслом. Я пустился на торговые спекуляции, обещавшие верный успех. Всё, до чего я прикасался, разрушалось, и почти без копейки, почти престарелый изгнанник из моей родины, я ищу другую страну, где, я не отчаяваюсь - я даже твердо верю, я буду в состоянии поправить моё состояние! Мой род никогда не имел недостатка в мужестве, и Филипп, и отец Филиппа должны употребить всё своё мужество, чтобы быть в состоянии встретить мрачная времена, угрожающия им.

"Есть один человек, я признаюсь вам, с которым я не могу, я не должен встретиться. Генёрал Бэйнис приехал из Индии с весьма небольшим состоянием, я боюсь; да и оно подвергнуто опасности его неблагоразумием и моим жестоким неожиданным несчастьем. Мне не нужно говорить вам, что всё моё состояние принадлежало бы моему сыну. Завещание моё, написанное давно, вы найдёте в черепаховом бюро, которое стоит в консультационной комнате под картиною, изображающею Авраама, приносящего в жертву Исаака. В этом завещании вы увидите, что всё, кроме пожизненной пенсии старым и достойным слугам и небольшой суммы, отказанной превосходной и верной женщине, которую я оскорбил - всё моё состояние, которое когда-то было значительно, отказано моему сыну.

"Теперь у меня менее чем ничего, и вместе с моим состоянием я разорил и Филиппово. Как человек деловой, генерал Бэйнис, старый товарищ по оружию полковника Рингуда, был виновно небрежен, а я - увы! я должен признаться в этом - я обманул его, Оставшись единственным опекуном (другой опекун имения мистрисс Филипп Рингуд был бессовестный стряпчий, давно умерший), генерал Бэйнис подписал бумагу, дававшую право, как он воображал, моим банкирам получать дивиденд Филиппа, но на самом деле дававшую мне право располагать капиталом. Клянусь честью человека, джентльмэна, отца, Пенденнис, я надеялся возвратить этот капитал! Я взял его; я употребил на на спекуляции, с которыми он исчез с моим собственным состоянием в десять раз больше этой суммы. С величайшим затруднением для меня, мой бедный мальчик получал свой дивиденд, и он по-крайней-мере никогда не знал до-сих пор что значить нужда и беспокойство. Нужда? беспокойство? Дай Бог, чтобы он никогда не испытал тоски, бессонных ночей и мучительной тревоги, которые преследовали меня! Как вы думаете, будут ли преследовать меня горе и угрызение там, куда отправляюсь я? Они не оставят меня до-тех-пор, пока я не возвращусь на родину - а я возвращусь, сердце говорит мне это - до-тех-пор, пока я не расплачусь с генералом Бэйнисом, который остается должен Филиппу по милости своей неосторожности и моей неумолимой нужди; а моё сердце - сердце заблуждающагося, но нежного отца говорит мне, что сын мой не будет разорен моим несчастием.

"Я сознаюсь, между нами, что эта болезнь Грёнингенского великого герцога была предлогом, придуманным мною. Вы скоро услышите обо мне из того места, куда я решился направить мои шаги. Я положил 100 ф. с. на имя Филиппа у его банкиров. Я взял с собою немногим больше этой суммы. Унылый, однако исполненный надежды, поступив дурно, но решившись загладить это, я клянусь, что прежде чем я умру, мой бедный сын не будет краснеть, что носить имя

"ДЖОРДЖА БРАНДА ФИРМИНА"

Прощай, милый Филипп! Твой старый друг расскажет тебе о моих несчастьях. В следующем письме я уведомлю тебя куда адресовать твои письма; и где бы ни был я, какие несчастия ни тяготили бы меня, думай обо мне всегда как о твоем нежном

"ОТЦЕ."

Едва я прочол это ужасное письмо, как Филипп Фирмин сам вошол к нам в столовую с расстроенным видом.

Глава XV.

САМАРИТЯНЕ.

Дети подбежали к своему приятелю с распростертыми ручками и с улыбкой приветствия. Филипп погладил их по голове и сел с весьма печальным лицом за наш семейный стол.

- Ах, друзья! сказал он: - вы знаете всё!

- Да, знаем, отвечала грустно Лора, которая всегда сострадала несчастьям других.

- Как! это ужь разнеслось по городу? спросил бедный Филипп,

- Мы получили письмо от вашего отца сегодня.

Мы принесли ему письмо и показали особенную, ласковую приписку к нему.

- Его последняя мысль была к вам, Филипп! вскричала Лора:- посмотрите на эти последния добрые слова!

Филипп покачал головою.

- Не все неправда, что тут написано, но не всё и правда.

И Филипп Фирмин огорчил нас известием, которое он сообщил нам. В Старую Паррскую улицу явились уже сотни кредиторов. Перед отъездом доктор забрал значительные суммы от тех опасных капиталистов, к которым он последнее время прибегал. У них было безчисленное множество недавно подписанных векселей, по которым отчаянный человек набрал денег. Он уверял, будто разделился поровну с Филиппом, но себе он взял большую часть, а Филиппу оставил двести фунтов из его собственных денег. Всё остальное исчезло. Капитал Филиппа был продан. Отец его обманом воспользовался подписью опекуна, и Филипп Фирмин, слывший таким богатым, сидел нищим в моей комнате. К счастью, у него было мало, и то ничтожных долгов. Ну, он должен работать. Молодой человек, разорившийся в двадцать-два года, с двумя стами ф. с. в кармане, вряд ли понимает, что он разорён. Он продаст лошадей - наймёт квартиру - у него есть чем прожить год. Мы даже давно не видали Филиппа в таком бодром расположении духа.

- Теперь у меня спала тягость с души, сказал нам Филипп. - Сам не понимая зачем и почему, я давно уже ждал этого. На лице моего бедного отца было написано разорение; а когда эти полицейские явились вчера в Старую Паррскую улицу, мне казалось будто я знал их прежде. Я видел во сне их птичьи клювы.

- Этот несчастный генерал Бэйнис, принимая на себя опеку над имением вашей матери, принял вместе с нею и всю ответственность. Если часовой заснёт на своим посту, он должен быть наказан, сказал очень строго мистер Пенденнис.

- Великий Боже! не-уже-ли вы хотите, чтобы я разорил старика с таким большим семейством? вскричал Филипп.

- Нет, я не думаю, чтобы Филипп это сделал, сказала моя жена и на лице её выразилось удовольствие.

- Тот, это принимает на себя обязанность, должен исполнять её, моя милая! вскричал хозяин дома.

- Так я должен заставить старика поплатиться за вину моего отца? Если я это сделаю, пусть же я умру с голода! закричал Филипп.

- Итак, эта бедная Сестрица понапрасну принесла жертву, сказала мне после со вздохом моя жена.- А отец... о Эртёр! не могу тебе сказать, как был для меня противен этот человек. В нём было что-то ужасное, а обращение его с женщинами... о!...

- Если бы дул холодный сквозной ветер, моя милая, ты не могла бы более задрожать.

- Он был препротивный; я знаю, что Филиппу теперь будет гораздо лучше, когда он уехал.

Женщины часто очень легко смотрят на разорение. Дайте им только возлюбленные предметы и - бедность кажется им ничтожным горем. А Филипп даже стал веселее, чем в прошлые годы. Побег доктора не мало возбудил толков в клубах. Теперь, когда он уехал, многие видят, что им давно было известно его разорение, что они всегда знали, что так кончиться должно. Об этом деле разговаривают, толкуют, преувеличивают, как обыкновенно бывает в подобных случаях. Это составило толков на целую неделю. Но всем было известно, что бедный Филипп самый значительный кредитор своего отца, и все смотрели на молодого человека довольно дружелюбными глазами, когда он явился в свой клуб после своей беды с пылающими щеками, с мучительным чувством стыда, воображая, что все будут избегать его как сына беглеца.

Нет, свет очень мало обратил внимания на его несчастье. Двое трое старых знакомых даже стали ласковее к нему, чем прежде. Некоторые говорят, что его разорение м необходимость работать принесут ему пользу. Только очень-очень немногие избегают его и делают вид будто не примечают, когда он приходит мимо. Между этими холодными физиономиями, вы, разумеется, узнаете лица всей Туисденской семьи. Три статуи, с мраморными глазами, не могли казаться каменнее тётушки Туисден и её двух дочерей, когда оне едут в своей величественной коляске мимо Филиппа. Мущины краснеют, когда видят его, а дяде Туисдену кажется немножко поздно начинать краснеть.

- Чорт его побери! Разумеется, он придёт за деньгами. Даукинс, помни, что меня нет дома, когда придёт молодой мистер Фирмин.

Так говорил лорд Рингуд. Ах! путешественники находят и самаритян и левитов на своём трудном жизненном пути! Филипп рассказывал нам с большим юмором о встрече своей с своим кузеном Рингудом Туисденом в клубе. Туисден забавлялся с некоторыми молодыми писарями, своими товарищами; по когда Филипп подошол, свирепо нахмурив брови и с своим победоносным видом, тот струсил и бежал. И неудивительно.

- Не-уже-ли вы думаете, говорил Туисден:- что я соглашусь сидеть в одной комнате с этим негодяем после того, как он поступил с моим семейством? Нет, сэр!

Итак, дверь в Бонашской улице уже не открывалась более для Филиппа Фирмина.

Но дверь в Бонашской улице охотно открывалась для другого джентльмэна. Великолепная лошадь, запряженная в кабриолет, подъезжает к этой двери каждый день. Пара лакированных сапог выпрыгивает из кабриолета и бежит по широкой лестнице, на верху которой кто-то ждёт с улыбкой приветствия - с тою же самою улыбкою, на том же самом диване - та же самая мама пишет письмо за своим столом. Прелестные букеты из Ковентгардена украшают комнату. Через полчаса мама выходит поговорить с ключницей, vous comprenez? Нет ничего особенно нового под луною. Захотели ли бы вы, по совести - вы, готовые считать поведение мисс Агнесы Туисден бездушным - захотели ли бы вы, чтобы она выплакала свои хорошенькие глазки о молодом человеке, который не очень её любил, которого она сама не очень любила и который теперь) сверх того, нищий с разоренным и обезславленным отцом, и сомнительного происхождения? Какая нелепость!

Когда, теснимый превосходным числом неприятеля, полководец принуждён отступить, мы любим, чтобы он выказал своё искусство, унеся с собой свои ружья, пушки, казну и лагерные принадлежности. Доктор Фирмин, побитый фортуною и принуждённый бежать, выказал превосходное искусство и хладнокровие в своём побеге и оставил весьма небольшую добычу в руках победоносного врага. Вина его славились между нашими эпикурейцами, с которыми он обедал: он любил похвастаться как достойный bon vivant, знающий цену разговора о вине после обеда, о количестве редкого вина, которое у него хранилось в запасе; но когда дело дошло до продажи его имущества, нашлись только пустые бутылки, и я боюсь что некоторые бессовестные кредиторы нашли в них скверное вино, которое выдавали публике за настоящий и заботливо набранный запас известного знатока. Известие об этом безчестном поступке дошло до доктора Фирмина в его убежище, и он высказал в своём письме великодушное и мужественное негодование на то, как кредиторы запятнали его честное имя и репутацию bon vivant. У него было дурное вино! Какой стыд! Он покупал у самых лучших виноторговцев, и платил или, лучше сказать, брал в долг за самую дорогую цену, потому что в последние годы доктор совсем не платил по счотам. Фирмин отретировался, мы не скажем, с воинскими почестями, но наивозможно менее повреждённый поражением. В доме у него не осталось ничего порядочнаго. Друг дома и Филиппа купил за несколько гиней портрет его матери, а собственный портрет доктора, я боюсь, был продан только за несколько шиллингов и среди хохота жидов. Мы говорили вполголоса, невинно думая, что дети не обращали внимания на наш разговор. Но вдруг мистер Пенденнис-младший, который всегда был приятелем Филиппа, сказал:

- Филипп, если вы ужь так очень бедны, стало быть вы голодны конечно. Возьмите же мой кусок хлеба с ветчиной. Я не хочу его, мама, прибавил он:- и ты знаешь, Филипп часто давал мне разные разности.

Филипп наклонился и поцаловал этого доброго маленького самаритянина.

- Я не голоден, Эрти, сказал он:- и я не не беден, чтобы у меня не нашлось - посмотри - славного нового шиллинга для Эрти!

- О Филипп, Филипп! кричит мама.

- Не бери денег, Эртер! кричит папа.

И мальчик с плачевным лицом, но с мужественным сердцем приготовился отдать назад монету.

- Он совсем новенький, и очень хорошенький, но я его не возьму, Филипп, благодарствуйте, сказал он очень покраснев.

- Если он не возьмёт, я клянусь, что отдам этот шиллинг извощику, сказал Филипп.

- Вы держали извощика всё это время? О Филипп, Филипп! опять закричала экономная мама.

- Потеря времени - потеря денег, милая мистрисс Пенденнис, сказал Филипп очень серьёзно. - Мне нужно быть во многих местах. Когда я разорюсь совсем, вы увидите, каким я сделаюсь скрягой! Я должен ехать к мистрисс Брандон, которая будет очень беспокоиться, бедняжка, пока не узнает всего.

- О Филипп! мне бы так хотелось поехать с вами! вскричала Лора. - Пожалуйста засвидетельствуйте ей ваше уважение.

- Merci! сказал молодой человек и схватил ручку мистрисс Пенденнис в свою большую руку. - Я передам ей ваше поручение, Лора, J'aime qu'on l'aime, savez-vous?

- Это значит, я люблю тех, кто любит её! вскричала маленькая Лора: - но я не знаю, заметила после эта маленькая особа своему родителю и поверенному: - люблю ли я, чтобы все любили мою мама, то-есть, я не люблю, чтобы она любила их, папа - только вы можете, папа, и Этель может, и Эртёр может, и, я думаю Филипп может теперь, когда он беден и совсем, совсем один - и мы буден заботиться о нём, будем? И мне кажется, я куплю ему что-нибудь на мои деньги, которые мне дала тётушка Этель.

- А я отдам ему мои деньги! закричал мальчик.

- А я дам ему мои... мои...

Но пересказывать ли всё, что нежные губки болтали в своей безискусственной доброте? Но нежные слова любви и сострадания наполнили сердце матери радостью и признательностью.

Мистрисс Пенденнис взяла с Филиппа слово приехать обедать и не брать извощика - это слово мистеру Фирмину не трудно было сдержать, потому что ему стоило сделать только несколько сот ярдов из своего клуба через парк; и я должен сказать, что моя жена, особенно позаботилась о нашем обеде в этот день, приготовив для Филиппа блюда, которые он любил.

Я уже прежде описывал нашего друга и его шумную, пылкую, великодушную натуру. Когда Филипп был растроган, он всем на свете показывал своё волнение. Когда он был сердит, все его враги были мошенники и негодяи. Он клялся, что не будет щадить их и желал, чтобы все его знакомые участвовали в его гневе. Каким образом такой откровенный сын мог иметь такого скрытного отца? Наверно вы видели, что очень хорошо воспитанные молодые люди были детьми пошлых и необразованных родителей, что хвастливый отец имел молчаливого сына; смелая мать - скромную дочь. Друг наш не Амадис и не сэр Чарльз Грандисон, и я нисколько не выставляю его человеком, которому следует подражать, но я стараюсь изобразить его верно, как природа создала его: каким природа создала его, таким он и был.

Ну, я опять должен сказать, что Филипп, кричал о своём горе, хохотал во всё горло, был расточителен на похвалы, на восторг к своим друзьям и на презрение к своим врагам; он не был справедливым человеком, но и встречал людей справедливее его, но вполовину не столь честных; конечно, он не был человеком безукоризненным, хотя я знаю людей лучше его, которые вовсе не так добры. Так, я полагаю, думает моя жена, а то зачем бы ей так любить его? Когда Филипп пришол обедать к нам в первый день своего разорения, лицо его сияло счастьем: он смеялся, прыгал, ласкал детей, то брал их на колена, то вскидывал малютку до потолка, то вскакивал на диван, то ездил верхом на стуле. Что же касается обеда, то аппетит у Филя всегда был прекрасный, но в этот день едва ли людоед мог страшнее работать вилкой и ножом.

- Я обедаю за сегодня и за завтра тоже; я не могу ожидать каждый день такого прекрасного обеда. Как хорошо это бордоское! Можно мне завернуть его в бумагу и унести домой?

Дети громко расхохоталась при этой чудесной идее унести домой вино в бумаге. И дети и благоразумные люди не всегда смеются самым острым шуткам.

Когда мы остались втроём, освободившись от слуг и детей, наш друг рассказал нам причину своей весёлости.

- Ей-богу, божился он: - стоят разориться для того, чтобы встретить таких добрых людей. Моя милая, добрая Дора - тут он вытер глаза платком - я насилу удержался утром, чтобы не сжать вас в своих объятиях, вы были так великодушны и - и так добры, так нежны, так ласковы ей-богу. Оставив вас, куда, вы думаете, и поехал?

- Мне кажется я могу угадать, Филипп, сказала Лира,

- Ну, разумеется, я поехал к ней, продолжал Филипп.- Я думаю, что лучше её у меня нет друга на свете. Старика не было дома и я рассказал ей всё, что случилось. Что, вы думаете, сделала она? Она сказала, что ждала меня и приготовила комнатку с прехорошенькой кроватью наверху; так опрятно и красиво все там убрано; и просила и умоляла, чтобы я переехал к ней. Я обещал, чтобы сделать ей удовольствие. Потом она повела меня в свою комнату, бросилась к комоду, отворила его и вынула двадцать-три фунта из... из чайницы! и сказала: "вот, Филипп!..." какой я дурак!

Тут оратор прервал свою речь.

Глава XVI.

В КОТОРОЙ ФИЛИПП ПОКАЗЫВАЕТ СВОЮ БОДРОСТЬ.

Когда бедная Сестрица предложила свою лепту, свое всё Филиппу, наверно между ними произошли разная сантиментальные объяснения, которых рассказывать не стоит. Без сомнения, она желала в эту минуту отдать ему не только золото, которое она копила на чорный день, но и ложки и мебель и все ценные вещи в доме. Сделать добрый поступок, выказать своё самопожертвование - разве это не самые драгоценные привилегии женской нежности? Филипп остановил энтузиазм своего маленького друга. Он показал ей кошелёк полный деньгами, при виде которого бедняжка несколько разочаровалась. Он преувеличил ценность своих лошадей, которые, по рассчоту Филиппа, должны были доставить ему по-крайней-мере двумя стами ф. с. более того, что было уже у него в руках, и Сестрица принуждена была сознаться, что владелец подобной суммы не имел необходимости отчаяваться. Она сама никогда в жизни не имела и половины этой суммы. Ея доброе предложение поселиться в её доме он с признательностью согласился принимать иногда. Ну, в этом было маленькое утешение. В один миг деятельная хозяйка мысленно убирала уже его комнату, цветы на камине, зеркало - отец её мог обойтись и с маленьким зеркальцом, потому-что теперь всегда его брил цирюльник - стёганое одеяло, которое сшила она сама... мало ли еще что придумала она; и я боюсь, что, при мысли видеть Филиппа своим жильцом это маленькое созданьице так же сумасбродно сделалось счастливо, как мы сейчас видели Филиппа.

Да, Филипп будет приходить к Сестрице иногда, по субботам, например, а по воскресеньям они будут ходить в церковь.

- Но знаете, сказал Филь:- теперь я должен посвятить всю свою энергию моим занятиям - рано вставать.

- Не утомляйте своих глаз, милый, заметил нежный, благоразумный друг Филиппа.

- Занятиями шутить нельзя, продолжал Филипп с ужасной серьёзностью.

В этот день Сестрица вынула даже бутылку вина из какого-то уголка, угостила Филиппа обедом, так что в этот первый день своего разорения он, вместо того, чтобы умереть с голода, даже пообедал два раза.

Каролина согласилась оставить у себя свои деньги, после торжественного обещания Филиппа, что она будет его банкиром, когда встретится надобность. Она спрятала мешочек с золотом для своего любимца. Наверно она экономничала на своих обедах, чтобы накопить побольше, и заставила капитана ворчать. Если вы не любите безотчетных привязанностей такого рода, а только желаете, чтобы женщины любили нас по заслугам, я ваш покорнейший слуга.

Филипп решил сам про-себя, что он будет жить в той квартире в Темпле, где мы встретились с ним. Ван Джон, спортсмэн, решился по особенным причинам удалиться из Лондона и мистер Фирмин занял его спальную. Меблировать спальную холостяка недорого стоит; но мистер Филипп был слишком добродушен, чтобы торговаться насчот цены кровати и шкапов Ван Джона, и великодушно записал за них вдвое. Он и мистер Кассиди разделили комнаты поровну. Ах! счастливые комнаты, светлые комнаты, комнаты близь небес, вспоминать о вас значит опять помолодеть. Мне хотелось бы сообщить вам, что когда Филипп поселился в четвертом этаже, в Темпле, биограф его был еще сравнительно молод, и в двух-трёх старинных семействах его называли "молодым Пенденнисом".

Первые два месяца после своего разорения были, по уверению Филиппа, необыкновенно приятны для него. Денег было у него вдоволь, а сознание, что, может быть, неблагоразумно нанимать извощика или выпить бутылку вина, придавало ценность этим удовольствиям, которой они не имели, когда доставались легко и каждый день. Я даже думаю, что говядина и портер за обедом казались почти также вкусны нашему молодому человеку, как и более дорогия кушанья на тех банкетах, к которым он привык. Он смеялся над притязаниями своих юношеских дней, когда он и другие торжественные юные эпикурейцы сидят, бывало, за роскошным обедом в таверне и критикуют вино, соусы и черепаховый суп.

Филипп поселился в Темпле именно в то время, когда начались вакации, которые он намеревался посвятить серьёзному изучению законов. Ничто не может быт полезнее моциона деловым людям, поэтому Филипп делал много моциона особенно на воде. После моциона естественнее всего освежиться, и мистер Фирмин, который теперь был слишком беден, чтобы покупать бордоское, выказывал большое пристрастие к пиву. После пива и телесных трудов, разумеется, необходимо отдохновение и Фирмин спал до девяти часов и сделался румян как девушка, в первый сезон её выезда. Потом такой человек, с таким сложением и здоровьем, должен иметь хороший аппетит за завтраком. Притом каждый человек, желающий успеть в адвокатуре, в сенате, в палате пэров, должен знать современную историю своей страны; поэтому, разумеется, Филипп читал газеты, Таким образом, вы видите, часы его занятий поневоле укорачивались необходимыми обязанностями, которые отвлекали его от трудов. Мы уже говорили, что товарищ по квартире мистера Фирмина был мистер Кассиди, ирландский уроженец, занимавшийся литературою в Англии. Весёлый, проницательный, молчаливый, наблюдательный, он не там, как его соотечественники, всегда умел сводить концы с концами, и из своих небольших средств успевал помогать своим старым родителям, жившим где-то в Мюнстере. Приятелем Кассиди был издатель Пэлль-Мэлльской Газеты, Кассиди был фешенэбльным корреспондентом газеты, записывавшим браки, смерти, рождение, обеды знати. Эти ирландцы знали других ирландцев, участвовавших в других газетах и составлявших маленькое литературное общество. Они собирались друг у друга и в таких клубах, где общественные удовольствия стоили недорого. Филиппа Фирмина знали многие из них до случившагося с ним несчастья, когда карманы у него были набиты золотом, а песни его всегда принимались с рукоплесканиями.

Когда Пенденнис и его друзья писали в этой газете, тон, принимаемый ими, забавлял, сердил, подстрекал, был популярен. Преемники их подражали этому тону и, разумеется, в каррикатуре. Работали они за весьма умеренное вознаграждение, но рлатили сами себе своею дерзостью и удовольствием нападать на тех, кто был выше их. Трое или четверо особ не подвергались их брани, но кто-нибудь непременно каждую неделю привязывался к столбу, и публику забавляли кривлянья этой жертвы, Писатели были неизвестные адвокаты, университетские студенты, учители, но перья их были всемогущи и они каждого учили его делу, бишопа на кафедре, министра в палате, капитана на квартердеке, портного в мастерской, жокея на седле.

Помнит ли кто-нибудь, двадцать лет тому назад, появление одной книжечки, называвшейся "Трубный Звук" - книжечки со стихотворениями, посвященными корнетом Кантероном, его товарищам-офицерам? Труба его была довольно мелодична и корнет играл на ней небольшие арийки довольно грациозно и искусно. Но этот бедный Кантертон принадлежал к лейбгвардейцам, а Филиппу Фирмину хотелось бы лишить жизни по-крайней-мере два эскадрона в этом полку. Войдя в комнату мистера Кассиди, Филипп нашол эту маленькую книжечку. Он принялся уничтожать Кантертона; он затоптал его ногами. Никогда никто не писал такой убийственной статьи. А так случилось, что Мёгфорд, издатель и редактор Пэлль-Мэлльской газеты, который всегда любит по-крайней-мере хоть одного отделать порядком, не имел в эту минуту другой жертвы. Обзор Филиппа появился в печати. Он никак не мог удержаться, чтобы не дать нам обед в Гринвиче по случаю своего усреха. О Филипп! мы жалели, что не степенный закон доставил ему его первое вознаграждение, а причудливая муза, за которой он волочился. Потому-что, по правде сказать, некоторые благоразумные старые головы мало видели достоинств в его произведении. Слог его был груб, остроты тяжелы и дики. Теперь не к чему рассуждать об этом. Он увидел своё заблуждение и развелся с музою, за которую ему совсем не следовало свататься.

Фредерик Мёгфорд, которого его короткие знакомые прозвали "его превосходительством" - кроме этого маленького недостатка в его характере, что он совершал систематические литературные убийства раз в неделю, был достойный предобродушный маленький убийца, когда-либо существовавший. Он принадлежал к старой школе прессы. Как французские маршалы, он сам проложил себе дорогу и сохранил странности и ухватки простого солдата. Он знал, что молодые люди смеялись над его странностями и не обращал ни малейшего внимания на их насмешки. Мёгфорд знал всё, что происходит в свете; и когда Кассиди принёс его превосходительству статью Филиппа, оказалось, что Мёгфорд знаком с историей Филиппа и его отца.

- Старик подцепил себе деньги молодого человека. Почти всё, до последнего шиллинга, как слышал я. Молодой джентльмен горячий, гордый, но добрый к бедным. А отец никогда не был джентльмэном со всем своим изящным видом и изящными жестами.

У Филиппа были друзья и покровители у Мёгфорда, о которых он совсем не знал. Каждый год, мистрисс Мёгфорд имела привычку прибавлять в мир нового Мёгфорда. Она была одною из самих регулярных клиентов мистрисс Брандон, и каждый год почти с первого приезда своего в Лондон Ридли живописец снимал портрет со всего этого достойного семейства. Филипп и его болезнь, Филипп и его лошади, его пышность, Филипп и его разорение составляли предмет многих интересных разговоров между мистрисс Мёфорд и Сестрицей; а так как нам известно пристрастие Каролины к этому молодому человеку, то мы можем себе представить, что его хорошие качества ничего не теряли при этом. Когда появилась статья Филиппа в Пэлль-Мэллской Газете, сиделка Брандон отправилась в омнибусе в виллу Мёгфордов и явилась к мистрисс Мёгфорд с Газетой в руках и имела длинный и восхитительный разговор с этой дамой.

- Моё мненье таково, Кассиди, говорил Мёгфорд своему подчиненному: - что Фирмину лучше заняться законами и бросить этот писательский вздор; но он лучше знает что ему делать, а герцогиня (мистер Мёгфорд имел привычку так в шутку называть свою жену) знает одну пожилую женщину, его приятельницу, и герцогиня решила, что мы должны помочь ему. Однажды, в дни своего благосостояния, Филипп вместе с Джоном Джэмсом был у мистера Мёгфорда. Живописец с своим приятелем гуляли в воскресенье, зашли в хорошенький сад и коттэдж мистера Мёгфорда и были гостеприимно угощаемы хозяевами. мистрисс Мёгфорд показалось, что она никогда не видала такого красавца; она разбирала мысленно которую из своих дочерей отдать замуж за него, и непременно хотела угостить своего гостя шампанским. Бедный Филь! между тем как он гордился своими литературными дарованиями и вообразил себя талантливым, он просто был предметом сострадания добрых людей, которые знали его историю и жалели о его несчастьи.

Мёгфорд напомнил о себе Филиппу, когда они встретились после появления первой статьи мистера Филя в Газете. Если он пойдёт когда-нибудь гулять в воскресенье по дороге в Гэмпстид, мистер Мёгфорд просил его вспомнить, что он всегда найдёт у них кусок говядины и рюмку вина. Филипп, вспомнил некрасивую комнату, некрасивую семью и добрых, достойных людей. Потом он узнал об отношениях к ним мистрисс Брандон, сердце молодого человека смягчилось и наполнилось признательностью при мысли как это доброе, кроткое создание было способно оказывать ему одолжение. Мы знаем наверно, что она не мало гордилась своим протежэ. Мне кажется, она воображала, что вся газета была написана Филиппом. Она заставила своего нежного отца читать её вслух, пока она работала.

Осенью друзья мистера Фирмина, мистер и мистрисс Пенденнис, выбрали своею резиденциею романический приморский город Булонь и пригласили мистера Филиппа навещать их, когда он будет в состоянии отрываться от литературы и юриспруденции. Он приезжал в весёлом расположении духа и забавлял нас, передразнивая и описывая мистера Мёгфорда - его промахи, его доброе сердце.

Главным нашим удовольствием в этом восхитительном городе было глядеть на приезжавшие пароходы, и в один день, когда мы смотрели на это, Филипп перепрыгнул через верёвки разделявшие нас от приезжавших пассажиров, и с криком: "как ваше здоровье, генерал?" приветствовал желтолицаго джентльмэна, который отступил назад и, по моему мнению, не очень был расположен отвечать на дружеские приветствия Филиппа. За генералом шла бледная дама, вероятно, подруга его жизни. Одна высокая молодая девушка и несколько мальчиков и девочек шли за бледной дамой, на лице которой, как мне показалось, выразился испуг, когда джентльмэн названный генералом, сообщил ей имя Филиппа.

- Так это он? сказала дама, а высокая молодая девушка обратила пару больших глаз на индивидуума, названного "он".

Генерал оказался генералом Бэйнисок; бледная дама - генеральшей Бэйнис; высокая молодая девушка - мисс Шарлоттой Бэйнис, старшей дочерью генерала, а другие шестеро остальными членами бэйниской фамилии. Я могу упомянуть теперь почему генерал испугался, увидев Филиппа, и почему генеральша нахмурилась на него. На войне один из храбрейших людей, генерал Бэйнис в обыкновенной жизни был труслив и слаб. Особенно он боялся своей генеральши, которая самовластно управляла им. Будучи опекуном Филиппа, он допустил его отца промотать деньги юноши. С ужасом узнал он, что должен отвечать за свою неосмотрительность и беспечность. Долгое время не смел он сказал своей командирше об ужасном наказании, нависшем над ним. Наконец, когда он осмелился сделать это признание, я не завидую той сцене, которая должна была произойти между ним и его начальницей. Утром после этого рокового признания, тогда дети собрались к завтраку, мистрисс Бэйнис разлила младшим овсяную кашу, а Шарлотта - старшим чай и кофе, потом мать обратилась в своему старшему сыну Октерлони:

- Ох, мой милый, генерал объявил прекрасное известие сегодня.

- Вы купили пони, сэр? спросил Оки.

- О! как весело! говорить Мойра, второй сын.

- Милый, милый папа, что с вами? вскричала Шарлотта, заглядывая за газету, которую читал отец.

Виновный человек с охотой сделал бы саван из "Morning Herald" и скрылся бы под ним от всех глаз.

- Весело то, мои милые, что ваш отец разорился - вот что весело. Кушайте свою кашицу, малютки. Может быть у вас не будет завтра каши. Ваш отец разорил нас.

И она преспокойно вытерла нос младшему ребёнку, который сидел возле нея, который был слишком мал, невинен и беспечен относительно порицания света, чтобы держат в строгой чистоте свой маленький вздёрнутый носик и пухленькие щочки.

- Мы разорились и скоро будем умирать с голоду, мои милые; и еслибы генерал купил пони - а он способен на это, когда мы умираем с голода - самое лучшее что мы можем сделать, это - съесть пони. Григор, не смейся! Умирать с голода вовсе не смешно. Когда мы были в Дундуме, мы ели лошадиное мясо. Никогда в жизни не ела ничего нежнее. Шарлотта, вынь руки Джэни из мармелада! Мы совсем разорены, мои милые. Генерал Бэйнис, по своей небрежности допустил доктора Фирмина промотать деньги, которые были отданы на сохранение генералу. Филипп наверно потребует этих денег от опекуна. Что можно ожидать от сына такого отца? Поверь, Шарлотта, сын такой же дурной как и отец; а вашего отца, бедняжечки! нельзя пускать ходить по улице без того - чтобы кто-нибудь не поддерживал его. Сейчас споткнётся. Зачем я позволила ему ехать в Лондон без меня? Мы стояли тогда в Кольчестере; я не могла ехать по болезни твоего брата, Григор. "Бэйнис, сказала я вашему отцу: "если я пущу тебя в Лондон без меня, ты попадёшь в какую-нибудь беду!" Он и попал в беду. И через его сумасбродство я с моими бедными детьми должна буду просить милостыню на улице - а это жестоко, жестоко!

Действительно, нельзя вообразить более печальной перспективы для этой достойной матери и жены, как видеть своих детей без всякого обезпечения в начале их карьеры, а своего несчастного мужа, лишонного заработков целой жизни и разорённого именно в то время, когда он был уже слишком стар, чтобы трудиться.

Что будет с ними? Теперь бедная Шарлотта начала думать с горьким угрызением, как она была ленива, как грубила своим гувернанткам, как мало она была образована, как дурно играла на фортепьяно. Не читает ли эта молодая девушка, которой надо учить свои уроки? Милая моя, положите сейчас эту книгу и отправляйтесь играть на фортепьяно целые два часа, чтобы вы были готовы содержат ваше семейство, если вам случится разориться. Я сожалею об угрызениях Шарлотты Бэйнис. Почерк у ней не совсем хороший; едва ли сумеет она отвечать на какой-нибудь учоный вопрос; игра её на фортепьяно так-себе. Если ей придётся помогать своим родным, каким образом примется она за это? Что они будут делать с мальчиками и с деньгами, отложенными для Окторлони, когда он поступит в университет, и для Мойра, которому там хочется поступить с военную службу?

"А мой малютка, мой голубоглазый Киррик, моя возлюбленная Джэни, моя Мэри, которую я почти чудом спасла от скарлатины. Да поможет им Бог, да поможет всем нам! думает бедная мать.

Не удивительно, что ночи её бессонны, а сердце бьётся с испугом при мысли об угрожающей опасности.

А отец семейства? мужественный старый генерал покончивший с сражениями и кампаниями, который воротился домой успокоить свои усталые члены, каковы должны быть его чувства при мысли, что негодяй заставил его сделать неосторожность, которая оставит детей его без копейки, а самого его обезславит и сделает нищим. Когда он узнал, что сделал доктор Фирмин и как он обманул его, он отправился с испугом к своему стряпчему, который не мог ему помочь. Опекун Филиппа обязан был отвечать на его состояние. Оно было истрачено вследствие беспечности Бэйниса, и закон обязывал его заплатить эти деньги. Я надеюсь, что мой достойный читатель не рассердится на генерала за то, что он сделал. Я знаю, любезный сэр, что вы никогда не сделали бы этого. Никакая земная власть не заставила бы вас отступить от прямого пути, или если вы сделали неосторожный поступок - уклониться от его последствий. Дело в том, что бедный Бэйнис и его жена, после тайных совещаний между собою, решились бежать и спрятаться где-нибудь - в непроницаемом сосновом лесу в Норвегии - на неприступной горе в Швейцарии. Они хотели переменить имя, отрастить усы и седые волоса, бежать с своими малютками, бежать, бежать подальше от закона и Филиппа! Вот высадились они на булонской пристани, а мистер Филипп как тут, протягивает им руку, как только они сошли с парохода. Неудивительно, что они задрожали и побледнели.

Когда они вышли из таможни, бедный Бэйнис увидал опять протянутую руку Филиппа.

- Это ваши дети, генерал, а это мистрисс Бэйнис? сказал Филипп, улыбаясь и снимая шляпу.

- О да! я генеральша Бэйнис, отвечали бедная женщина: - а это наши дети - да-да. Шарлотта, это мистер Фирмин, о котором ты слышала от нас; вот это мои сыновья, Мойра и Окторлони.

- Я имел честь встречаться с генералом Бэйнисом в Старой Паррской улице. Вы помните, сэр, говорит мистер Пенденнис чрезвычайно любезно генералу.

"Как, еще кто-то знает меня?" верно думает бедняга; и виновная жена и виновный муж размениваются страшно значительными взглядами.

- В какой гостиннице остановитесь вы?

- Hotel des Bains! Hotel du Nord! Hotel d'Angleterre! кричат двадцать комиссионеров в один голос.

- В какой гостиннице? О, да! То-есть, мы еще не решились ехать ли сегодня или остаться, говорят виновные, переглядываясь, а потом опуская глаза в землю.

- О мама, какая неправда! вдруг заревел один из детей:- вы сказали, что вы останетесь ночевать здесь; мне было так тошно на пароходе. Я не хочу больше ехать! и слёзы прервали его безыскусственную речь.

- Кто позволил вам говорить? вскричала мама, толкнув мальчика.

- Вот дорога к Hotel des Bains, говорит Филипп, делая мисс Бэйнис один из своих лучших поклонов.

А мисс Бэйнис приседает и глаза её поднимаются на красивого молодого человека, с большими, карими, честными глазами, пригожим, круглым лицом.

- Я вовсе не устала, благодарю вас, говорит Шарлотта: - я привыкла его носить.

Я забыл сказать, что на плече молодой девушки спал ребёнок, а другой держался за её платье, любуясь усами мистера Фирмина, светившимися очень ярко, подобно лучам заходящего солнца.

- Я очень ряд, что мы встретились, сэр, говорит Филипп самым дружеским образом, прощаясь с генералом. у ворот гостиницы.- Я надеюсь, что вы не уедете завтра и что я могу явиться засвидетельствовать моё уважение мистриссь Бэйнис.

Он опять, поклонился этой даме, он опять поклонился мисс Бэйнис. Она присела довольно мило, если сообразить, что на её плече спал ребёнок. Они входят в гостинницу; добрая хозяйка ведёт их в их комнаты, где некоторые из них, я не сомневаюсь, заснут очень крепко. На сколько спокойнее спал бы Бэйнис и его вена, еслибы они знали чувства Филиппа в ним!

Мы оба любовались Шарлоттой, высокой девушкой, которая несла на руках маленького брата и за платье которой цеплялись другия дети. Мы громко расхваливали мисс Шарлотту, с мистрисс Пенденнис когда сошлись с этой дамой за обедом. Очень расхваливать мистрисс Бэйнис мы не могли, кроме разве того, что она повидимому командовала всей экспедицией, включая и генерала, её мужа.

Генерал и мистрисс Бэйнис впоследствии признавались, что им никогда не приходилось проводить такой ужaсной ночи, как эту первую ночь после приезда их во Францию. Какой беглец из своей родины может убежать от самого себя? Железных дорог еще тогда не было в той части Франции. Генерал был слишком беден, чтобы нанять для побега экипажи, которых ему непременно нужно было два для девяти человек его семьи, гувернантки и двух слуг. Немедленно после прибытия в гостинницу Бэйнис с женою начали придумывать, когда им отправиться искать убежища - где - это всё равно. У генеральши Бэйнис была сестра маиорша Мак-Гиртер, и сёстры очень нежно любили друг друга, особенно в письмах, потому что, надо признаться, что оне ужасно ссорились, когда бывали вместе. Мистрисс Мак-Гиртер никак не могла перенести, чтобы младшую сестру вели к обеду прежде нея, потому что муж её был выше числом. Эти маленькие несогласия забывались, когда обе дамы бывали в разлуке. Сёстры писали друг другу предлинные письма, в которых подробно рассуждалось о домашних делах, о болезни детей, о ценах телятины, яиц, цыплят и квартир. Так-как мистрисс Бэйнис выказывала удивительное знание Тура, рыночных и квартирных цен, общества, и так-как маиор и мистрисс Мак-Гиртер находились там, я не сомневаюсь, с своей стороны, что наши беглецы вздумали отправиться в этот прекрасный город, когда случились происшествия, которые мы расскажем сейчас.

Филипп сильно интересовался всей этой семьёй. А дело в том, что все мы очень скучали в Булони. С неистовым прилежанием читали мы слабейшие лондонские газеты. Мы глядели на все приезжающие пароходы и день считался потерянным, когда мы пропускали хотя один фолькестинский или лондонский пароход. Филипп быль в Hotel des Bains очень рано на следующее утро я там он увидал генерала с плаксивым лицом, опиравшимся на свою трость и смотревшего на свою поклажу, состоявшую из тридцати-семи штук, включая рукомойник и колыбельку малютки, лежавшую в передней. На всех этих вещах приклеены были ярлыки с надписью: М. le general Baynes, officier anglais Tour, Touraine, France.

- Какая пирамида чемоданов! Не-уже-ли вы думаете ехать сегодня, генерал? сказал Филипп.

- Сегодня воскресенье, сэр, сказал генерал.

Что вы примечаете, не было ответом на вопрос, но действительно, исключая каких-нибудь весьма важных случаев, добрый генерал не поехал бы в такой день.

- Я надеюсь, что дамы хорошо спали после своего морского путешествия?

- Благодарю. Жена моя старый моряк и два раза ездила в Индию.

Тут, вы понимаете, старик опять уклонялся от вопросов своего собеседника.

- Мне хотелось бы поговорить с вами, сэр, когда Вы будете свободны, продолжал Филипп, не успев еще приметить странного обращения генерала,

- Есть другие дна, кроме воскресенья, чтобы говорить о делах, сказал старик.

Ах, совесть! совесть! Старик чувствовал, что он скорее встретился бы с двадцатью-четырьмя индийскими разбойниками, чем с неподозрительными голубыми главами Филиппа, которые, однако, сверкнули гневом, когда он отвечал:

- Ну, сэр, так-как вы не говорите о делах в воскресенье, могу я придти к вам завтра утром?

Что же выиграл бедный старик всеми этими увертками, нерешительностью и хитростью?- Отсрочку до завтрашнего дня! Еще предстоит ночь страшной бессонницы и отчаянного сознания в вине. Верно утром Филипп явится с своим счотом и скажет: "сделайте одолжение, займите мне тридцать тысяч фунтов, которые истратил мой отец и которые вы должны мне. Сделайте одолжение ступайте просить милостыню и умирать с голоду с вашей женой и детьми. Будьте так добры пожалуйте мне ваш последний рупий. Потрудитесь продать платье ваших детей и вещи вашей жены и отдать мне деньги. Я приду завтра".

Но вдруг в передней явилась высокая молодая девушка в коричневом шолковом платье и великолепных локонах, падавших на её белую шею - чудных каштановых локонах, с широким чистым лбом, и двумя правдивыми глазами, с щеками уже не бледными, как вчера, а с губами еще краснее. Она сказала:

- Папа, папа, пойдёмте пить чай. Ужь какой это будет чай, я не знаю, потому что здесь говорят... О мистер Фирмин! и она присела.

На это замечание Филипп отвечал:

- Мисс Бэйнис, я надеюсь, что вы совсем здоровы сегодня, несмотря на вчерашнюю бурную погоду.

- Я совсем здорова, благодарю вас, тотчас отвечала мисс Бэйнис.

Ответ был неостроумный, конечно, но я не знаю, могла ли она сказать что-нибудь приличнее при настоящих обстоятельствах. Эта молодая девица представляла самое приятное изображение здоровья и весёлости. Как было бледно лицо мисс Шарлотты в субботу, прямо с парохода, так оно было румяно, весело и невинно в воскресенье утром.

Булонь, середа 24 августа, 18..

"Возлюбленная Эмили,

"Страдав гораздо более, в продолжение двухчасового переезда из Фалькестона сюда, чем я страдала в четыре переезда из Англии в Индию и обратно, кроме той ужасной бури у Мыса в сентябре 1824, когда я страдала самим жестоким образом на этом ужасном военном корабле, мы приехали сюда в прошлую субботу вечером с твердым намерением немедленно отправляться далее. Теперь ты увидишь, что мы передумали. Мы находим этот город приятным, квартиры очень опрятны, удобны и гораздо дешевле, чем ты предлагала нанять для нас в Туре, где, мне сказали, сыро, так что у генерала, пожалуй, опять сделается лихорадка. Мы наняли целый дом; у нас есть комнатка для двух мальчиков, есть детская, прехорошенькая комната для Шарлотты и берлога для генерала. Я право не знаю как бы мы могли благополучно добраться до Тура. Тридцать-семь штук поклажи, а мисс Фликоби, гувернантка, выдавшая себя за француженку, ни слова не понимает, когда с нею говорят французы, и ходит по дому разинув рот. Я служу переводчицей. Бедная Шарлотта слишком робка, чтобы говорить при мне. Я припомнила всё, что знала по-французски, когда мы учились в Чисвике у мисс Пинкетрон. Мы платим за весь дом - франков в месяц. Мяса здесь вдоволь, но дорого. Мистер Блоунап в английской капелле имеет прекрасный голос и кажется превосходным пастором. Я слышала его только один раз, однако, в субботу вечером, когда я была так взволнована и растревожена, что, признаюсь, мало обращала внимания на его проповедь.

"Причину этого волнения ты знаешь: я сообщала тебе и в моих письмах, в июле, июне, мае. Мой бедный, простодушный Бэйнис был опекуном имения мистрисс Фирмин, жены этого бессовестного человека. Когда мы были в Англии в последний раз, этот ужасный человек заставил обманом моего бедного мужа подписать бумагу, которая отдавала в распоряжение доктору всё состояние его жены, между тем как Чарльз думал будто он только подписывает доверенность, по которой он может получать дивиденд сына. Доктор Фирмин, после многих гнусных обманов и преступлений разного рода, бежал за границу. Гёнт и Пиглер, наши стряпчие, уведомили нас, что генерал должен был отвечать за преступление этого злодея. Он быль так слаб, что несколько раз готов был бежать к молодому мистеру Фирмину и отдать ему всё. Только мои просьбы, мои приказания могли удержать его, и право, Эмили, это усилие почти убили его. Я беспрестанно принуждена была давать ему водки в ужасную ночь нашего приезда сюда, потому-что первый человек, которого мы встретили на пристани, был мистер Филипп Фирмин, с приятелем его, мистером Пенденнисом, который мне вовсе не правится, хотя жена его премилая женщина, в роде Эммы Флечер в конной артиллерии, не так хороша, как Эмма, одцако она очень любезна и вежлива. Шарлотта очень к ней пристрастилась - это с ней всегда бывает с новыми лицами. Представь себе наше положение, когда, только-что мы сошли с парохода, какой-то молодой человек вдруг закричал: "как ваше здоровье, генерал?" и вышло, что это мистер Фирмин. Я думала, что я лишусь Чарльза в эту ночь. Я видела его перед сражением: он был так спокоен, спал и улыбался как младенец. Я могла только поддерживать его мужество; и еслибы не моя тоска, мне кажется, он спрыгнул бы с постели и убежал к мистеру Фирману в эту же ночь и сказал: "возьмите всё, что y меня есть".

"Я признаюсь, что молодой человек поступил самым благородным образом. Он приходил к нам до завтрака в воскресенье. Бедный генерал быль так болен, что я думала, что он лишится чувств за чаем. Он был так болен, что не мог идти в церковь, куда я пошла одна с моими милыми детьми, но, признаюсь, проповедь мало успокоила меня. Но, o Эмили! представь себе, когда, воротившись, я вошла в нашу спальную, я нашла моего генерала на коленах с молитвенником в руках; он плакал, плакал как ребёнок! Ты знаешь, я бываю вспыльчива иногда, a он настоящий ангел. Вот я и говорю ему:

"- Чарльз Бэйнис, будьте мущиной и не плачьте как дитя!

"- Ах! говорит он: "Элиза, стань и ты на колена и поблагодари Бога также". А я ему на это отвечала:- что мне не нужно наставлений на счот моей религии, ни от него, ни от кого, кроме пастора, да и те-то иногда бывают плохими наставниками, как тебе известно.

"- Он был здесь, говорит Чарльз.

"- Кто такой был? говорю я.

"- Этот благородный молодой человек, говорить мой генерал:- этот благородный, благороднейший Филипп Фирмин".

"Я признаюсь, что поведение его действительно было благородно.

"- Пока ты была в церкви, он вошол сюда - вот в эту самую комнату, где и сидел, сомневаясь и отчаяваясь, держа молитвенник перед глазами и не находя в нём утешения. И он сказал мне: "генерал, мне надо поговорить с вами о завещании моего деда. Вы наверно не предполагаете, что, если мой отец обманул вас и разорил меня, то я взыщу его вину с невинных и детей?" Это были собственные слова молодого человека, и, о Элиза! какое угрызение почувствовал я, когда вспомнил, что мы говорили о нём жестоко; у него действительно обращение бывало иногда надменно и грубо, и я слышал о нём разные разности, которым теперь не верю".

"Весь понедельник мой бедный муж принуждён был лежать в постели: с ним сделался сильный припадок его лихорадки; но вчера он был опять весел и здоров, а Пенденнисы брали Шарлотту кататься и были очень вежливы. Она напоминает мне мистрисс Том Флечер из конной артиллерии; но мне кажется я упоминала об этом прежде. Весь лист исписан. Кланяюсь Мак-Гиртеру и детям и остаюсь любящей сестрой моей возлюбленной Эмили,

"ЭЛИЗОЙ БЭЙНИС"

Глава XVII.

BREVIS ESSE LABORO.

Генерал Бэйнис впоследствии уверял, что никогда лихорадка не являлась и не исчезала так приятно, как тот припадок о котором генеральша упоминала в письме к своей сестре маиорше Мак-Гиртер. Какое блаженство проснуться после страшных сновидений, в которых представлялись смерть, демоны и пытка, и увидать, что страшная мысль о разорении, в последние месяцы преследовавшая добродушного джентльмэна, исчезла навсегда! Как старший сын может поступить в университет, а второй в полк, обед и завтрак уже не будут отравляться страшными опасениями о завтрашнем дне, и старый воин опять повторял благодарственные молитвы и благословлял своего благодетеля.

Филипп думал об этом добром своём поступке только в том отношении, что ему было приятно осчастливить других людей. Он столько же был неспособен отнять всё состояние у старика и погрузить в бедность его невинную семью, сколько был неспособен украсть ложки с моего стола. Но другие люди за то ценили высоко его добродетель, а между прочим моя жена, которая положительно вздумала обожать этого молодого джентльмэна, и мне кажется позволила бы ему даже курить в своей гостиной. Богу известно, какой шум и какие грозные взгляды поднялись бы, еслибы хозяин дома вздумал выкурить сигару; но ведь я за то никогда не отказался бы предъявить свои права только потому, что это могло бы показаться неудобным для какого-нибудь старика; я так и сказал мистрисс Бэн. Но женщины смотрят на вещи не с практической точки зрения, и справедливость, если она не оттенена маленьким романизмом, не уважается ими.

Таким образом за то, что Филипп сделал этот великодушнейший, но и сумасброднейший поступок, его возвели в звание совершеннейшего preux chevalier. Самые великолепные обеды заказывались для него. Мы должны были ждать, пока он явился к чаю, а он почти всегда опаздывал. Детей посылали цаловать дядю Филиппа, как его теперь называли. Детей? Я удивляюсь как сама мать не вскакивала и не бежала также его цаловать. Elle on etait capable. А демонстрации, происходившие между мистрисс Пенденнис и её новой приятельницей, мисс Шарлотой Бэйнис, были просто смешны; две пансионерки не могли вести себя не менее; и я не знаю которая казалась моложе другой. Разговорам, встречам на укреплениях, на пристани мало ли еще где! не было конца. Слуги беспрерывно ходили взад и вперёд с письмами от возлюбленной Лоры к возлюбленной Шарлотте, от милейшей Шарлотты в милейшей мистрисс Пенденнис. Мало того, жена моя дошла даже до того, что говорила будто мать возлюбленной Шарлотты, мистрисс Бэйнис, была предостойная, преумная женщина и предобрая мат - женщина, у которой язык никогда не переставал болтать о полку, о всех офицерах и o женах всех офицеров, о которых, сказать мимоходом, она могла сообщить весьма мало хорошаго.

- Достойная мать, моя милая! она? говорю я. Но, Боже милостивый! мистрисс Бэйнис была бы страшной тёщей!

Я задрожал при мысли иметь такую пошлую, суровую, дурно-воспитанную женщину своею тещей. На это мистрисс Лора возразила совершенно брюзгливым тоном:

- О, какая это пошлость, Эртёр, со стороны человека, qui vent passer pour un homme d'esprit! Та вечно нападаешь на тёщей! Когда наши дочери выйдут замуж ты способен учить их мужей бранить, презирать их тёщу. Способен он, мои душечки? способен он, мои родные? (Это относилось в детям). Полно! я не имею терпения слышать подобный разговор.

- Ну, душа моя, мистрисс Бэйнис преприятная женщина; а когда я услышу этот рассказ о шотландцах на Мысе Доброй Надежды еще несколько раз (я не привожу его здесь, потому-что он нисколько не относится к настоящей истории), наверно он мне очень понравится.

- А! вот идёт Шарлотта. Как я рада! какая она хорошенькая! какой цвет лица! Какое милое существо!

На всё это, разумеется, я не мог противоречить, потому-что девушку свежее, красивее, с более нежным голосом, личикомь, смехом трудно было найти.

- Отчего мама любит Шарлотту больше нас? говорить наша милая и справедливо негодующая старшая дочь.

- Я не могла бы любить её больше, если бы была её свекровью, говорит Лора, подбегая в своей молоденькой приятельнице и бросая на меня взгляд через плечо.

Обе дамы принялись цаловаться. Действительно, девушка кажется необыкновенно хороша с своими розовыми щочками, светлыми глазками, с гибкими станом и в прелестной белой индийской шали, которую отец привёз ей.

В эту минуту является мистер Филипп Фирмин, который шатался на укреплениях с самого завтрака. Он говорить, что читал там законы; он нашол такое славное, тихое местечко для чтения.

- Вы должны, вы должны остаться подольше. Вы были здесь только пять дней. Шарлотта, попросите Филиппа остаться,

Все дети кричат хором:

- О, останьтесь, дядя Филипп! останьтесь подольше!

Мисс Бэйнис говорит:

- Я надеюсь, что вы останетесь, мистер Фирмин, и взглядывает на него.

- Он пробыл здесь пять дней? что ты хочешь сказать? говорю я после моей жене. - Не-уже-ли в это короткое время позволь, во сто двадцать часов, а ко-крайней мере половина из них пошла на сон и на пищу (аппетит у Филиппа всегда был прекрасный), не-уже-ли ты хочешь сказать, что в это короткое время его сердце, жестоко пронзённое чудовищем в женском виде, излечилось совсем, сделалось здорово, и опять уже ранено? Прогулки две-три по пристани, столько же визитов к Бэйнисам (где он слушает рассказ о шотландцах на Мысе Доброй Надежды с почтительным интересом), слова два о погоде, два-три взгляда, я говорю: не-уже-ли ты хочешь сказать, что этот нелепый идиот и эта круглолицая девушка, хорошенькая, конечно, но только-что из класной, ты хочешь сказать, что они... Честное слово, Лора, это ужь черезчур. Да у Филиппа нет ни копейки за душой.

- Нет, у него есть сто фунтов и он надеется продать свою лошадь по-крайней-мере за девятьсот. У него превосходные дарования. Он легко может написать три статьи в неделю в Пэлль-Мэлльскую Газету. Вот уже триста фунтов в год. Надо обратиться к лорду Рингуду: он должен дать и даст что-нибудь. Разве вы не знаете, что полковник Бэйнис стоял возле полковника Рингуда в том сражении, где он был убит, и что они были короткими друзьями? А позвольте спросить: как жили мы, желала бы я знать?

- О женщины! женщины! стонет отец семейства.- Ведь Филипп Фирмин имеет все привычки богача. Не-уже-ли ты полагаешь, что он когда-нибудь в жизни сидел в второклассном вагоне, или отказывал себе в каком бы то ни было удовольствии? Он вчера дал пять франков нищей.

- У него всегда было благородное сердце, говорит моя жена.- От отдал всё своё состояние одному семейству неделю назад; и (тут, разумеется, был вынут носовой платок) и... Господь любит тех, кто весело даёт!

- Он беспечен, он расточителен, он ленив, и я право не знаю замечательно ли он талантлив...

- О да! ведь он наш друг. Брани его, брани, Эртёр!

- А позволь спросить, когда ты узнала эту изумительную новость? спросил я.

- Когда? с самой первой минуты, когда я увидала, как Шарлотта смотрит на него. Бедняжка сказала мне только вчера: "О Лора! он наш спаситель!" И он был их спасителем.

- Да. Но у него нет и пяти фунтов за душой! вскричал я.

- Эртёр, я удивляюсь тебе. О мущины, мущины! ужасно суетны! Не-уже-ли ты думаешь, что небо не поможет ему в надлежащее время и не будет милостиво с нему, когда он столь многих спас от разорения? Не-уже-ли ты думаешь, что молитвы, благословения этого отца, этих малюток, этой милой девушки не принесут ему пользу? Что жь, если ему придется отдать год, десять лет, разве перед ними не довольно времени и разве не настанет когда-нибудь счастливый день?

Да. Так говорила женщина здравомыслящая и рассудительная, когда её предубеждения и романизм не были задеты. Описывать же романическую историю, или пересказывать любовный разговор, или описывать восторги при лунном сиянии и страстные излияния двух юных сердец и тому подобное - извините меня, s'il vous platt. Я человек светский и пожилой. Пусть молодые люди сами дополнят мой эскиз; пусть старики положат книгу на минуту и вспомнят. Они хорошо помнят это время - не правда ли? Уста не скажут теперь того, что они говорили тогда. Сегодня для счастливых, завтра для молодых, а вчера, разве не дорого вам? Я недавно был в обществе с одним пожилым господином, который не был особенно красив или здоров, или богат, или остроумен, но который, говоря о своей прошлой жизни, объявлял, что он охотно прожил бы снова каждую минуту своей жизни. Захотели бы вы, читающие это, пережить снова вашу жизнь? Что составляло её главную радость? Каковы были её удовольствия? Не-уже-ли они были так восхитительны, что вы захотели бы продолжить их навсегда? Захотели бы вы, чтобы ростбиф, который был у вас за обедом, опять был принесён на стол? Захотели бы вы опять слышать вчерашнюю проповедь? Это все равно как если бы вы сказали, что вам хочется опять, чтобы вас высекли в школе, чтобы вас приколотили тамошние забияки, что вы захотели бы отправиться к дантисту, куда ваши милые родители имели привычку вас возить, что вы хотели бы принимать английскую соль с кусочком черствого хлеба, чтобы заесть вкус лекарства, что вы захотели бы быть обманутым предметов вашей первой любви, что вы захотели бы сказать вашему отцу, что вы наделали кучу долгов, когда были в университете? Когда я соображаю, неприятности детства, тысячи разных болезней, которым подвержена наша плоть, я весело говорю, что я не желаю вечно подвергаться этим - нет. Я не хочу опять поступить в школу. Я не хочу слушать опять проповедь Тротмана. Дайте мне тотчас чашку болиголова. За ваше здоровье, мои милые. Не плачьте. Будьте весёлы. Ага! я чувствую как холод пробирает меня насквозь... Члены мои немеют, за то какое спокойствие и тишина!

Таким образом, дожив до моих лет, когда я вижу бедного молодого друга влюбленного и думающего, разумеется, о женитьбе, могу ли я не предаваться меланхолии? Как может жениться человек, неимеющий средств держать хоть самый миниатюрный экипаж, завестись хоть самым маленьким хозяйством, даже содержать себя одного, не говоря уже о жене и семействе? Боже милостивый! не богохульство ли жениться, не имея даже полтораста фунтов в год? Бедность, долги, векселя, кредиторы, преступления непременно постигнут несчастного, у которого нет полтораста - скажите ужь лучше двух тысяч в годь, потому что вы не можете жить прилично в Лондоне, не имея этого дохода. И почему вы знаете, какая выйдет жена из девушки, которую вы встретили на балах или обедах, какой у ней характер, какие окажутся у ней родные? Ну что если у ней есть бедные родные или грубые братья, которые будут вечно приходить к вам обедать? Какова её мать и будете ли вы в силах переносить, чтобы эта женщина вмешивалась в ваше хозяйство и распоряжалась в вашем доме? Генерал Бэйнис очень хорош, слабый, скромный и презентабельный старичок; но генеральша Бэйнис и эта ужасная маиорша Мак-Гиртер - а эти шалуны в скрипучих башмаках? Как человек светский, я увидал все эти ужасы, угрожавшие мужу мисс Шарлотты Бэйнис, и не мог видеть их без страха. Грациозно и легко, но остроумно и саркастически я счол моей обязанностью показать странности бэйниской семья Филиппу. Я передразнивал мальчиков, представил ужасных военных барынь очень искусно, как мне казалось, как-будто и никак не предполагал, чтобы Филипп имел какие-нибудь виды на мисс Бэйнис. Надо отдать ему справедливость: он рассмеялся раз или два; потом он очень покраснел. Его чувство юмора очень ограничено, в этом сознается даже Лора. Потом у него вырвалось сильное выражение: он сказал, что его чертовски стыдно, и вышел с своей сигарой. А когда я заметил моей жене, как он щекотлив в некоторых отношениях и как мало понимает он шутки, она пожала плечами и сказала:

- Филипп не только очень хорошо понимает то, что ты говорил, но даже еще и перескажет всё генеральше и маиорше при первом удобном случае.

Так и вышло, как мистрисс Бэйнис позаботилась сказать мне впоследствии. Она знала кто быль её враг. Она знала, кто говорил дурно о ней и о её милых малютках за глаза. О Филипп, Филипп! Как подумаешь, что ты был такой трус, что пошол и рассказал ей! Но я прощаю ему. От всего моего сердца сожалею о нём и прощаю его.

Для того шага, который он замышляет, вы можете быть уверены, что молодой человек не чувствует ни малейшей необходимости ни в прощении, ни в сострадании. Он был так сумасбродно счастлив, что бесполезно было рассуждать с ним. Не будучи вовсе поэтического настроения, негодяй писал стихи по секрету и мои слуги нашли отрывки его рукописи на тоалете в его спальной. Я не в праве привести всю поэму, которую наша горничная нашла в комнате мистера Филиппа и принесла, ухмыляясь, моей жене, которая только сказала:

- Бедняжка!

Дело в том, что это действительно был страшный вздор! какие плоские рифмы! какие старые мысли! Но Лора прибавила:

- Все влюбленные незабавны для своих знакомых; и я знаю одного человека, который писал не весьма умные любовные стихи, когда был молодь.

Нет, я не напечатаю стихов Филиппа, разве уж, когда-нибудь он смертельно оскорбит меня. Я со стыдом вспоминаю мои собственные стихи, написанные при подобных обстоятельствах, и наброшу покрывало благопристойной дружбы на сумасбродство моего друга.

А пока под этим покрывалом молодой человек совершенно доволен, даже чрезвычайно счастлив. Вся земля и природа улыбаются вокруг него.

- Любовь, сэр, говорит Филипп:- набрасывает ореол на любимую женщину, Там, где движется она, выростают розы, гиацинты и благоухание амврозии. Не говорите мне о бедности, сэр! Разве я не терпел её? Разве я теперь не так беден, как только может быть беден человек, а что жь из этого? Нуждаюсь я в чом нибудь? Разве я должен кому нибудь? Разве нет манны в пустыне для верующих? Вот ваш недостаток, Пен! в вас нет веры; малодушное у вас сердце, сэр; а если вы спасётесь, то ужь, конечно по милости вашей жены. Дайте-ка мне этого бордоскаго; оно недурно. Вы говорите мне, что для счастья женщины необходим экипаж. Я не говорю, чтобы экипаж не имел своих удобств - заметьте; но если он необходим, небо пошлёт его. Однако, сэр, чорт побери! взгляните на меня: разве я не нахожусь в самой ужасной бедности? Я спрашиваю вас: есть ли в Лондоне кто беднее меня? А после разорения моего отца, разве я нуждаюс в чом-нибудь? Нужен мне ночлег дня на два - хорошо: моя милая Сестрица охотно приютит меня. Нужны мне деньги - эта благочестивая вдова отдаст мне всё. Да благословит и вознаградит её небо! (тут по причинам, о которых не к чему и упоминать, оратор утирает кулаком глаза).- Нужна мне работа - разве вы не доставляете её мне? Надо бы вам посмотреть, как я отделал сегодня эти Путешествия. Я читал свою статью Шар... мисс... своим друзьям. Я не хочу сказать, чтобы это были очень умные люди, но вспомните Мольера и его клгачиицу.

- Под ключницей вы подразумеваете мистрисс Бэйнис? спросил я. - Обращением она похожа и образованием, кажется...

- Вы похожи на Туисденов, ей-богу похожи! Если люди не принадлежат к известному monde, вы не цените их. Вам полезно было бы испытать какое-нибудь несчастье, Пен, и я сердечно желаю этого для вас, исключая вашу милую жену и детей. Вы мерите вашу нравственность по мэй-фэрскому масштабу, и еслибы ангел явился к вам в резинковых галошах и с бумажным зонтиком, вы отвернулись бы от него. Вы никогда не отыскали бы Сестрицу. А это герцогиня - Бог да благословит её! великодушнейшее, деликатнейшее, неустрашимое создание, с тончайшим чувством юмора, но у ней произношение неправильно; а как могли бы вы простить подобное преступление? Сэр, вы остроумнее меня, способнее; но я думаю, сэр, прибавляет Филь, крутя свои рыжие усы:- я выше вас великодушием, хотя, ей-богу, старый товарищ, и мущиной и мальчиком вы всегда были добрейшим человеком на свете для Филиппа Фирмина - добрейшим великодушнейшим и дружелюбнейшим - только вы бесите меня, когда поёте в этом проклятом мэй-фэрском тоне.

Тут маленькая Нелли позвала нас к чаю.

- Папа смеялся, а дядя Филипп дёргал свою бороду, сказала маленькая посланница.

- Я дам вам славную прядку этих волос, Нелли, моя милая, говорит дядя Филипп.

- О, нет! отвечает дитя.- Я знаю кому вы отдадите их, знаю я: мама? и она отправляется к своей мамаше и шепчется.

Мисс Нелли знает? В какие лета эти маленькие свахи начинают догадываться обо всем! Эта девочка кажется кокетничала пока еще сидела у няни на руках. Прежде чем она умела говорить, она уже гордилась своими новыми красными башмачками и заставляла любоваться своим голубым кушачном.

Для кого Филипп сохранит придку этих рыжих кудрей, которые вьются около его лица? Можете вы угадать? Какого цвета волосы в этом маленьком медальоне, который этот джентльмэн носит на виду? Несколько месяцев назад, кажется, бледные льняные волосы занимали это почотное место; теперь каштановые, как я вижу, точь-в-точь такого цвета, как те, которые вьются вокруг хорошенького личика Шарлотты Бэйнис и падают локонами на её шею, Итак видите, мы меняемся: лён уступает место каштану, а каштан сменяется эбеном. Это что такое? Не-уже-ли я насмехаюсь, потому что Коридон и Филлида влюблены и счастливы? Видите, я дал себе слово не заниматься сантиментальным вздором. Описывать любовь безнравственно и нескромно - вы знаете это. Описывать её так, как она кажется вам и мне, посторонним зрителям, значило бы описывать самый скучный фарс, самую однообразную болтовню. Записывать вздохи, пожатие рук и тому подобное - прилично ли достоинству историков? Уйдём от этих сумасбродных молодых людей: мы им не нужны; и как ни скучен их фарс, как ни однообразна их болтовня, вы можете быть уверены, что они забавляют их и что они довольно счастливы и без вас. Счастливы? Может ли какое-нибудь счастье сравниться с этим, позволите спросить? Не восхитительно ли поджидать посланного, схватить записку и наградить подателя? удалиться от всех пытливых глаз и читать:

"Возлюбленный мой! Насморку мамаши лучше сегодня. Джонсиз пил у нас чай, а Джулия пела. Мне не было весело, так-кок мой дорогой друг был на этом проклятом обеде, где, я надеюсь, было ему весело. Напишите мне словечко с Бёттлесом, который отнесёт эту записку, скажите только, что вы принадлежите нашей Луизе" и проч. и проч. Вот в каких застенчивых строчках безыскусственная невинность шепчет свои обеты. Так она улыбается, там она лепечет, так она болтает. Молодые люди, занимающиеся этою милою забавою, будьте уверены, что ваши родители играли в такую же игру и помнят правила ея. Да, под широким жилетом папа находится сердце, которое сильно билось, когда стан его был тонок. Взгляните на вашу бабушку, в очках читающую проповедь: в её старом сердце есть уголок еще такой романический, как в то время, когда она читала Шотландских Начальников в дни своего девичества. А глядя на вашего деда, мои милые, вы вряд ли поверите, что этот спокойный, милый старичок был когда-то сумасброден... Под моими окнами, когда я пишу, проходит странствующий цветочник. Его розы и гераниум везёт на тележке четвероногое животное маленькое, с длинными ушами, возвышающее свой голос и распевающей по-своему. Когда я был молод, ослы ревели совершенно таким образом, и другие будут так реветь, когда мы смолкнем и уши наши не будут слышать более.

Глава XVIII.

DRUM IST'S SO WOHL MIR IN DER WELT.

Наши новые друзья жили довольно приятно в Булона, где они нашли товарищей и знакомых, собравшихся из разных областей, которые они посещали впродолжение своей военной карьеры. Мистрисс Бэйнис была командиршей генерала, заказывала ему платье, завязывала ему галстух красивым бантом, давала ему понять сколько он должен есть и пить за обедом и объясняла чрезвычайно откровенно, что это или то блюдо было нездорово для него. Если он располагал иногда съесть лишнее, она кричала громко:

- Вспомните, генерал, что вы принимали сегодня утром?

Она говорила, что зная сложение своего мужа, она знала, какие лекарства были ему необходимы и угощала его ими с чрезвычайной щедростью. Сопротивление было невозможно, как ветеран сознавался сам.

- У ней есть чудесные рецепты, говорил он мне: - в Индии она лечила весь лагерь.

Она вздумала-было взять на своё попечение семью настоящего писателя и предлагала разные лекарства для моих детей, так-что испуганная мать должна была прятать их от нея. Я не говорю, чтобы это была приятная женщина; голос её был громкий и грубый. Анекдоты, которое она вечно рассказывала, относились к военным офицерам, с которыми я не был знаком, и история которых не интересовала меня. Она очень охотно пила вино, пока занималась этой болтовнёй. Я слышал не менее глупые разговоры в более знатном обществе и знал людей, с восхищением слушавших анекдоты герцогинь и маркиз, ни чуть не интереснее тех, которые рассказывала генеральша Бэйнис. Жена моя с лукавством своего пола, передразнивала разговор мистрисс Бэйнис очень смешно, но она всегда настойчиво уверяла, что мистрисс Бэйнис нисколько не глупее многих более знатных особ.

Генеральша Бэйнис не колеблясь объявляла, что мы "спесивые люди", и с первого раза, как увидала нас, объявила, что смотрит на нас с постоянным мрачным подозрением. Мистрисс Пенденнис была, по её мнению, безвредная и безхарактерная женщина, незамечательная ничем; а этот надменный, высокомерный мистер Пенденнис с своим важным видом... желала бы она знать, не-уже-ли жена британского генерала, служившего во всех частях Земного Шара и которая встречала самых знаменитых генералов, губернаторов и жон их... не-уже-ли она не довольно хороша для, и проч и проч. Кто не встречался с этими затруднениями в жизни и кто может избегнуть их?

- Чорт меня возьми, сэр! говаривал Филипп, крутя свои рыжие усы: - я люблю, чтобы меня ненавидели некоторые люди.

И надо признаться, что желание мистера Филиппа исполнялось. Кажется, друг и биограф мистера Филиппа имел нечто похожее на это чувство. По-крайней-мере относительно этой дамы тяжело было поддерживать лицемерную вежливость. Имея в нас нужду по некоторым ей одной известным причинам она скрывала кинжал, которым охотно пронзила бы нас; но мы знали, что она сжимала его в своей худощавой руке, в своём тощем кармане. Она говорила нам самые приторные комплименты, и гнев так и сверкал из её глаз - это была завистливая, лукавая женщина, но она любила своих детей, берегла их, сжимала в своих худощавых руках с ревнивой любовью.

- Прощай, душечка! Я оставляю тебя у твоих друзей. О, как вы добры к ней, мистрисс Пенденнис! Как мне благодарить вас и мистера Пенденниса... а смотрела она так, как-будто хотела отравить обоих нас, уходя с поклонами и с приторными улыбками.

У этой дамы была искренняя приятельница, полковница Бёнч, муж которой служил в бенгальской кавалерии и был теперь в Европе с женою и детьми; они поселились в Париже для воспитания молодых людей. Сначала, как мы слышали, мистрисс Бэйнис предпочитала Тур, где жила её сестра и где квартира и съестные припасы были довольно дешевы. Но Бёнч проезжал через Булонь, отправляясь к жене в Париж, и встретившись с своим старым товарищем, так описал генералу Бэйнису дешевизну и удовольствия французской столицы, что генерал начал подумывать, как бы направить свои стопы туда. Мистрисс Бэйнис не хотела и слышать о подобном плане. Она непременно желала с своей милой сестре и в Тур; но когда в разговоре полковник описал бал в Тюильри, где он и мистрисс Бёнч были приняты с самой лестной вежливостью королевской фамилией, в мыслях мистрисс Бэйнис произошла перемена. Когда Бёнч начал утверждать, что балы у калькуттского губернатора ничто в сравнения с тюильрийскими или с балами префекта Сены, что англичане приглашаются и уважаются везде, что посланник был чрезвычайно гостеприимен, что пасторы удивительны, что в их гостиннице, которую содержала генеральша и баронесса С*. в Petit Cliuteau d'Espagne, Avenue de-Valmy, Champs Elysees, у них бывал бал два раза в месяц, преспокойная квартира, самое избранное общество и всевозможные удобства за столько-то франков в месяц - я говорю, что мистрисс Бэйнис была сильно взволнована.

- Не балы у посланника и в Тюильри прельщают меня, говорила она: - потому, что я старуха и, несмотря на ваши слова, полковник, не могу представить себе после балов у калькуттского губернатора что-нибудь великолепнее в каком бы то ни было французском дворце. Богу известно, что я говорю не о себе: но детей надо воспитывать, а мою Шарлотту надо представить в свет; о том, что вы говорили о превосходном пасторе мистере К* я думала всю ночь, а более всего о возможности дать хорошее воспитание моим малым детям.

За этим последовал восхитительный разговор и расчоты. Бёнч показал свои счоты у баронессы С*. Оба джентльмэна делали рассчоты целый вечер. Трудно было даже для мистрисс Бэйнис принудить цифры согласоваться с доходом генерала; но наконец ей удалось преодолеть арифметические затруднения, и фунты шиллинги и пенсы распростерлись перед нею. Они могут съэкономничать на этом, отказать себе в том; они должны сделать жертву для воспитания своих детей.

- Сара Бёнч с дочерьми бывает при дворе - вот как! Отчего же и моей дочери не быть там? спрашивала она.

На это генерал ей говорил:

- Ей-богу, Элиза, вот ты о чом думаешь!

На это Элиза сказала: "нет" раз двадцать, при каждом разе всё более сердясь. Она объявляла перед Богом, что она не желает бывать ни при каком дворе. Генералу стыдно говорит таким образом. И затем произошла сцена. Хотя я не был при этой семейной ссоре, но мне пересказал её мистер Фирмин, а мистер Фирмин узнал это от одной особы, которая в это время привыкла рассказывать ему всё тайны своего юного сердца, которая спрыгнула бы с плотины в море рука-об-руку с ним, еслибы он сказал; "пойдёмь", и без его руки, еслибы он сказал: "ступай", особа, которой вся жизнь изменилась - изменилась месяц тому назад - изменилась в одну минуту, в ту минуту, когда она увидала рыжие усы Филиппа и услыхала его громкий голос, приветствовавший её отца между коммисионерами на набережной перед таможней.

Тур был по-крайней-мере на полтораста миль дальше чем, Париж от... от одного города, где жил молодой джентльмэн, которым интересовалась мисс Шарлотта Бэйнис: вот отчего, я полагаю, пришла она в восторг, что её родители решились выбрать своим местопребыванием более обширный и ближайший город. Притом она признавалась по секрету моей жене, что её мама и тётушка Мак-Гиртер вечно ссорились между собой; она предпочитала жить подальше от тётушки Мак-Гиртер. У ней никогда не было такого друга, как Лора, никогда. Она никогда не была так счастлива, как в Булони, никогда. Она всегда будет любить всех в нашем доме, всегда, всегда. Обе эти женщины горели энтузиазмом "к спасителю" бэйниской фамилии, как они называли этого высокого молодца, которого я вызвался быть биографом. Ленивый плут лежит и греется в чудной теплоте и солнечном сиянии юной любви. Он клялся, что он не жил и не был счастлив до-сих-пор; объявлял, что смеётся над бедностью и презирает её; бранил издателей "Пэлль-Мэлльской" газеты за то, что они отказались напечатать любовные стихи, которые мистер Филипп теперь сочинял почти каждый день. Бедная Шарлотта! не получала ли ты эти драгоценные сочинения? не восхищалась ли ими? не запирала ли их в тайной шкатулке твоего сердца так же как и в своём маленьком столике? не вынимала ли их наедине, не цаловала ли и не благословляла ли небо за то, что оно даровало тебе такие драгоценности? Это наверно. Я могу представить себе всё это и не видавши. У Филиппа же, который был самым беспечным человеком на свете и разбрасывал своё платье и белье на полу своей спальной, в это время карман сюртука был вечно набит бумагами, которые шумели самым смешным образом. Он всегда смотрел на этот драгоценный карман и прикладывал к нему свою большую руку, как-будто оберегал его. В кармане лежали не банковые билеты - вы можете быть уверены в этом; в нем лежали документы, пояснявшие, что насморку мама лучше, что Джонсиз пил чай, Джулия пела, и проч:

Мистер Филипп оставался неделю за неделей, объявляя моей жене, что она совершенный ангел, что держит его так долго. Бёнч писал из Парижа всё более и более восторженные письма об удобствах своей квартиры. Балы были особенно великолепны в эту зиму; там было несколько старых индийских знакомых - словом, они могли составить клуб. Решили, что Бэйнис поедет осмотреть местность. Он поехал. Баронесса С*, самая изящная женщина, угостила его великолепным обедом: генерал был в восторге. Бёнч отдал своих сыновей в знаменитую школу, где они учились всем современным языкам - словом Бэйнисы отправились в Париж не задолго перед тем, как мы воротились в Лондон.

Вы, без сомнения, заметил, как в некоторых нежных обстоятельствах женщины помогают одна другой даже там, где им не следует помогать. Я сказал, что моя жена чувствовала эту нелепую симпатию к молодим людям, о которой мы сейчас только говорили. Когда день отъезда Шарлотты приближался, эта несчастная, заблуждающаеся матрона брала девушку гулять в какие-то уединенные переулки и тихия улицы, и по самому странному стечению обстоятельств большие сапоги Филиппа непременно оставляли свой следы возле маленьких женских ножек. Что скажете вы, когда я сообщу вам, что я сам, отец семейства, когда входил в свой собственный кабинет, был встречен на пороге Еленою, моей старшей дочерью, которая, протянув свои ручки перед стеклянной дверью, в которую я хотел войти, сказала мне:

- Вы не должны туда входить, папа; мама никому не приказала из нас входить туда.

- Почему, позволь спросить?

- Потому, что дядя Филипп и Шарлотта говорят там по секрету и никто не должен мешать им - никто!

Честное слово, не ужасно ли это? Позволю ли я бедному молодому человеку украсть сердце у молодой девушки, у которой нет ни копейки? Буду ли я помогать этой непростительной интриге?

- Сэр, говорит моя жена (мы воспитывались вместе с детства и я признаюсь, что я раза два сумасбродно волочился прежде чем сделался верным супругом) - сэр, говорит она:- когда вы с ума сходили о Бланш и клали письма к ней в дупло я видела эти письма, но никогда их не трогала. Эти молодые люди несколько побольше любят друг друга, чем любили вы и Бланш. Мне не хотелось бы разлучить теперь Шарлотту с Филиппом. Ужь слишком поздно, сэр. Она никогда уже не будет любить никого так, как любит его. Проживи она сто лет, она никогда его не забудет. Зачем бедняжечке не быть счастливой немножко, пока она может?

Сквозь большое окно я вижу в маленькой комнате две фигуры у стола. У одной каштановые волосы, у другой рыжие усы.

- Бедняжечки, шепчет моя жена:- они расстаются завтра. Пусть их наговорятся. Я уверена, что она выплачет все свои глаза. Бедная Шарлотта!

Пока моя жена жалела мисс Шарлотту таким патетическим образом и хотела уже прибегнуть к носовому платку, из той комнатки, где влюбленные ворковали, вдруг послышался сначала громкий хохот Филиппа, а потом серебристый смех мисс Шарлоты и эта молодая особа вышла к нам в сад, с круглым личиком вовсё неорошенным слезами, а румяным, свежим и весёлым. Шарлотта приседает передо мною, а моей жене подаёт руку и бросает на неё ласковый взгляд. Оне удаляются, обвившись руками, как виноградная лоза обвивается вокруг окна, хотя которая лоза и которая окно в этом сравнении, я не берусь решить. Оне входят в дверь балкона, проходят через гостиную и, без сомнения, выходят на улицу, а мистер Филипп вдруг высовывает голову из окна верхнего этажа с огромной трубкою во рту. Он не можег "работать" без своей трубки, говорит он, и моя жена верит ему.

Мисс Шарлотта сделала нам опять маленький визит вечером, когда мы были одни; дети легли спать. Душечки! Шарлотта должна пойти поцаловат их. Мистера Филиппа Фирмина не было дома. Она, кажется, вовсе этого не примечала и не сделала ни одного вопроса о нём. Мы были там добры к ней, так ласковы! Забудет ли она когда нибудь нашу доброту? Она была так счастлива - о! так счастлива! Она прежде не была так счастлива. Она будет писать очень часто и Лора будет писать постоянно - будет?

- Да, милое дитя! говорит моя жена.

Потом опять пошли поцалуи, а там ужь пора возвращаться домой. Какой чудный вечер! Луна сияет на пурпуровом небе, а звезды блещут мириадами.

- Прощайте, милая Шартотта; будьте счастливы!

Я схватил её руку. Я почувствовал отеческое желание поцаловать её круглое личико. Ея кротость, её безыскусственная весёлость и добродушие заставили нас всех полюбить её.

- Постойте, моя милая! вскричал я с любезностью: - я провожу вас до дома.

Надо было бы вам видеть тогда её белое, круглое личико: какое плачевное выражение разлилось по нём! Она поглядела на мою жену, а мистриссь Дора дёрнула меня за фалду.

- Что это значит, моя милая? спрашиваю а,

- Не выходи в такую ужасную погоду. Ты простудишься, говорит Лира.

- Простужусь, душа моя! говорю я. - Помилуй, в такой чудный вечер...

- О! какой же ты глупый! говорит Лора и начинает смеяться.

А мисс Шарлотта уходить-себе от нас, не говоря более ни слова.

Филипп воротился через полчаса. И знаете ли, я сильно подозреваю, что он ждал за углом. Еслибы это прежде пришло мне в голову, я, конечно, не предложил бы мисс Шарлотте проводить её домой.

Очень рано на следующее утро встала моя жена и истратила, по моему мнению, очень много бесполезного времени, хлеба, масла, холодной говядины, горчицы и соли на целую кучу сэндвичей, которые были завёрнуты в "Пэлль-Мэлльскую газету". Эта страсть приготовлять разные закуски на дорогу довольно странна в женщинах, как-будто в гостиницах и на станциях железных дорог не довольно находится съестных припасов. Я отнёс сэндвичи в контору дилижансов, откуда отправлялись наши друзья. Генеральша Бэйнис рассадила всех по местам, указала генералу его место зонтиком и fouette cocher! Прощайте хорошенькая Шарлотта, с вашим нежным личиком, нежным голоском и добрыми глазками! Но позвольте спросить, почему мистер Филипп Фирмин не пришол проститься?

Прежде чем дилижанс тронулся, мальчики Бэйнисы поссорились и подрались, кому сесть наверх, на империал, но кондуктор не пустил мальчиков туда, говоря, что оставшееся место занято одним джентльмэном, которого они должны взять на дороге. Кто же это оказался? За городом этот джентльмэн вскочил на империал; его лёгкая поклажа была уже на дилижансе и эта поклажа принадлежала Филиппу Фирмину. А! вот почему они были там веселы вчера - в день разлуки, потому что они вовсе не разлучались. Клянусь по совести, я во всю мою жизнь не слыхал о подобном неблагоразумии. Да это верная нищета для того и для другого: они умрут с голода!

- Я не люблю вмешиваться в чужия дела, сказал я моей жене:- но подобное сумасбродство выводит меня из терпения. Я жалею зачем я не говорил с генералом Бэйнисом об этом. Я напишу генералу.

- Мой милый, генерал знает, сказал, по моему мнению неблагоразумный друг Шарлотты и Филиппа: - мы говорили об этом, и как человек с здравым смыслом, генерал сказал:- молодые и останутся молодыми. Ей-богу, сударыня, когда я женился - я должен бы сказать когда мистрисс Бэйнис приказала мне жениться на ней - у ней не было ничего, а у меня только капитанское жалованье. Живут же люди как-нибудь. Молодому человеку лучше жениться и уберечь себя от праздности и разных бед; а я обещаю вам, что тот, кто женится на моей дочери, получит сокровище. Я люблю этого мальчика ради моего старого друга Филя Рингуда. Я не вижу, чтобы люди с богатыми жонами были счастливее, или чтобы мущины не должны были жениться до-тех-пор, пока они не сделаются старыми подагриками.

Итак Филипп отправился за своей очаровательницей. Бэйнисы позволили этому бедному студенту правоведения ухаживать за их дочерью и провожать их в Париж.

Вскоре после этого, в конце сентября, лондонский пароход в прекрасный солнечный осенний вечер высадил нас у таможни среди густого тумана. Ах, какое возвращение после двухнедельного отсутствия! Какая куча писем лежит в кабинете! Мы весело пьём чай утром при свечах в первые два дня после нашего возвращения, а я имел удовольствие обрезать себе подбородок, потому что слишком темно бриться в девять часов утра.

Моя жена не может быт так нечувствительна, чтобы хохотать и быть весёлой оттого, что со мной случилась беда, которая навремя обезобразила меня? Перед ней лежит письмо, от которого она совершенно в восторге. Когда она особенно довольна чем-нибудь, я могу видеть по её лицу и по особенному одушевлению и ласковости её ко всему семейству. В это утро лицо её сияло. Комната освещалась им, а может быть также и двумя свечами, которые стоят на чайном столе. Дрова в камине трещат, огонь весело пылает.

- Письмо от Шарлотты, папа! кричит одна из девочек.

- Письмо от дяди Филиппа, папа! кричит другая:- и им так нравится Париж, продолжает маленькая вестовщица.

- Вот сэр, не говорила ли я вам? кричит моя жена, подавая мне письмо.

- Мама всегда говорила вам, повторяет ребёнок, важно кивая головкой:- и я не стану удивляться, если он будет очень богат; а вы будете удивляться, мама?

Я не напечатаю письма мисс Шарлотты, потому что она не совсем правильно писала, а в письме было так много помарок, что для меня было ясно, что воспитание её было небрежно; а так-как я очень её люблю, я не желаю поднимать её на смех. А письма мистера Филиппа я напечатать не могу потому, что я не сохранил его. Кчему сохранять письма? Я говорю, что их надо жечь, жечь, жечь. Не нужно сомнений; не нужно упрёков; не нужно вчерашнего дня. Счастлив он быль или несчастен - думать об этом грустно всегда.

В письме Шарлотты заключался подробный рассказ, как Бэйнисы поместились у баронесы С*, где действительно им было очень удобно и дёшево жить. Филипп же поместился в Сен-Жерменском предместьи, в гостиннице Пуссен, которую ему рекомендовали его друзья-художники, в улице этого имени, которое лежит, как вам известно, между Мазариновой библиотекой и Музеем изящных искусств. В прежния времена мой джентльмэн жил роскошно и хлебосольно в английских гостинницах; теперь он очень прилично поместился за тридцать франков в месяц и с пятью или шестью фунтами, как он после беспрестанно говорил, он очень комфортэбельно мог прожит месяц. Я не говорю, мой юный путешественник, чтобы вы ныне могли быть так счастливы. Мы рассказываем то, что было двадцать лет назад, прежде чем локомотивы начали визжать по французским рельсам и когда Луи-Филипп был королём.

Как только мистер Филипп Фирмин разорился, нужно ему было влюбиться. Чтобы не расставаться с возлюбленным предметом, нужно ему было последовать за ним в Париж и бросить занятие юриспруденции на родине, хотя, надо отдать ему справедливость, я думаю он ничего не сделал бы хорошаго. Не пробыл он в Париже и двух недель, когда причудливая госпожа Фортуна, которая, повидимому, убежала от него, вдруг улыбнулась ему как бы говоря: "юный джентльмэн, я еще не покончила с тобою".

Не предполагайте будто Филипп вдруг выиграл двадцать тысяч ф. с. в лотерею. Не очень нуждаясь в деньгах, он вдруг получил возможность приобрести некоторую сумму довольно легко.

Во-первых, Филипп нашол мистера и мистрисс Мёгфорд в озадаченном положении в Париже, в каковом городе Мёгфорд никогда не согласился бы иметь laquais de place, оставаясь твёрдо убеждён до самой своей смерти, что он знал французский язык совершенно достаточно для разговора. Филипп, часто бывавший прежде в Париже, помог своим друзьям в двухфранковом ресторане, где он бывал ради экономии, а они потому, что им казался обид не только дёшев, но великолепен и удовлетворителен. Он служил им переводчиком, а потом угостил их в кофейной на бульваре, как говорил Мёгфорд, воротившись в Лондон и рассказывая об этом мне.

- Он не может забыть, что он был франтом, этот Фирмин, и поступает как джентльмэн. Он воротился с нами в нашу гостинницу; а кто, вы думаете, въехал на двор и вышел из кареты? Лорд Рингуд; вы знаете Лорда Рингуда, все его знают. "Как! это вы, Филипп? сказал его сиятельство, протягивая руку молодому человеку: - приходите ко мне завтракать завтра утром."

Как же это случилось, что лорд Рингуд, у которого инстинкт самосохранения был силён, который, я боюсь, был немножко эгоист и который, как мы слышали, отдал приказание не принимать Филиппа, вдруг передумал и дружелюбно приветствовал молодого человека? Во-первых, Филипп вовсе не беспокоил его сиятельство своими посещениями; во-вторых, случилось, к счастью, в самый день их встречи, его его сиятельство обедать у известного парижского жителя и bon vivant милорда виконта Трима, который был губернатором островов Саго, когда полковник Бэйнис стоял там своим полком. Генерал встретился в церкви с старым вест-индским губернатором; милорд Трим прямо попросил генерала Бэйниса к обеду, где был и лорд Рингуд с другими знатными гостями, которых теперь мы не имеем нужды называть. Уже было говорено, что Филипп Рингуд, брат милорда, и капитан Бэйнис была в молодости короткими друзьями и что полковник умер на рукав капитана. Лорд Рингуд, имевший превосходную память, когда они хотел прибегать к ней, вздумал при этом случае вспомнить генерала Бэйниса и его короткость с своим братом в былые дни. Они разговорились об этих былых днях. Я полагаю, что превосходное вино лорда Трима сделало генерала красноречивее обыкновеннаго. В разговоре генерал назвал Филиппа и, разгорячившись от вина, осыпал самыми восторженными похвалами своего молодого друга и упомянул, как благородно и бёзкорыстно поступил Филипп с ним. Может быть лорду Рингуду было приятно слышать эти похвалы внуку своего брита; может быть он думал о прежних временах, когда у него было сердце и он любил своего брата. И хотя он, может быть считал Филиппа Фирмина нелепым олухом за то, что он отказался от всяких прав, которые он мог иметь на состояние генерала Бэйниса, по-крайней-мере я не сомневаюсь, что его сиятельство подумал: "невероятно, чтобы этот мальчик просил денег у меня!" Вот почему, когда он воротился в свою гостинницу, после этого обеда и на дворе увидал этого самого Филиппа Фирмина, внука его брата: сердце старого вельможи наполнилось добрым чувством и он пригласил Филиппа к себе.

Я описывал некоторые странности Филиппа; между прочим, в наружности его произошла весьма замечательная перемена вскоре после его разорения. Может ли новый сюртук или жилет доставить удовольствие тому, чья молодость уже прошла? Я скорее думаю, что в человеке средних лет новое платье возбуждает тревожное чувство - не оттого, чтобы оно было узко, хотя и это может быть причиною, но по своему лоску и великолепию. Когда мой покойный друг мистрисс подарила мне изумрудный жилет с золотыми разводами, я тотчас надел его в Ричмонд обедать с нею, но застегнулся так, что наверно в омнибусе никто не видал, какой на мне яркий жилет. Десять лет он составлял главное украшение моего гардероба, и хотя я никогда не осмеивался надеть его во второй раз, я всегда думал с тайным удовольствием, что я обладаю таким сокровищем. Любят ли шестидесятилетния женщины красивые и модные наряды? Но это рассуждение заводит нас слишком далеко. Я желаю заметить факт, нередко случавшийся на моей опытности, что мущины, бывшие большими щоголями, часто и вдруг бросают великолепные костюмы и с большим удовольствием наряжаются в самые поношенные сюртуки и шляпы. Нет, почти все мущины не тщеславны насчот своего костюма. Например, несколько лет назад, мущины щеголяли красивыми ногами. Посмотрите, как решительно все они бросили свои хорошенькие сапожки и носят огромные толстые, безобразные спокойные сапоги!

Когда Филипп Фирмин появился в Лондоне, там были еще дэнди, еще были ослепительные бархатные и штофные жилеты, еще были булавки, пуговицы, цепочки и разная фантастическая роскошь. У него был великолепный серебряно-вызолоченный несессер, подаренный ему отцом (за который, правда, доктор позабыл заплатить, предоставив это сыну).

- Это вещь вовсе ненужная, сказал достойный доктор:- но бери её всегда с собою: в деревенском замке она имеет хороший вид на тоалете мущины. Это позирует человека - ты понимаешь. Я знал женщин, приходивших взглянуть на это. Ты может быть скажешь, что это безделица, мой милый, но к чему же пренебрегать какою бы то ни было возможностью на успех в жизни?

Когда в ним случилось несчастье, юный Филипп бросил все эти великолепные сумасбродства. И право, вряд ли человек, более странной наружности, разгуливать по мостовой лондонской или парижской. Он сам часто говорил:

- Все карпетки мои в дырах мистрисс Пенденнис, все пуговицы у рубашек оборваны, должно быть у меня дурная прачка.

Когда Сестрица ворвалась в его комнаты в его отсутствие, она говорила, что у ней чуть волосы не встали дыбом, когда она увидала в каком состоянии находился его бедный гардероб. Я полагаю, что мистрисс Брандон положила обманом белья в его комоды. Он этого не знал; он преспокойно носил свои рубашки. Куда девались чудные палевые перчатки прошлаго года? Его большие голые руки (которыми он так величественно размахивал) были теперь так смуглы, как у индийца. Он очень нам нравился в дни его великолепия; теперь в его поношеном костюме мы любили его.

Я представляю себе как молодой человек вошол в комнату, где собрались гости его сиятельства. В присутствии знатных и ничтожных Филипп всегда вел себя развязно, и он из числа тех немногих людей, каких мне случилось видеть в жизни, на которых звание не делало никакого впечатления. На этом завтраке были два-три дэнди, которых изумила вольность обращения Филиппа. Он вступил в разговор с знаменитым французским политиком, противоречил ему чрезвычайно энергически на его собственном языке; а когда политик спросил не член ли парламента monsieur, Филипп разразился громким хохотом, от которого чуть не разбились рюмки на столе, и сказал:

- Je suis journaliste, monsieur, a vos ordres!

Молодой Тимбёри, секретарь посольства, остолбенел от дерзости Филиппа, а доктор Боттс, медик его сиятельства, взглянул на него с испуганным лицом. Принесли бутылку бордоского, все присутствующие джентльмэны начали пить его, а Филипп, попробовав свою рюмку, закричал.

- Фи! как это отзывается пробкой!

- Да еще как прескверно! заворчал милорд с одним из своих обычных ругательств:- зачем же никто из вас ничего не сказал? Разве вы любите вино, отзывающееся пробкой?

За этим столом сидели такие любезные гости, которые охотно выпили бы александрийский лист, если бы его сиятельство сказал, что любит его.

- Ваша мать была добрая душа, а отец кланялся как танцмейстер. Вы не похожи на него. Я почти всегда обедаю дома. Приходите когда хотите, Филипп, сказал он.

Это сообщал нам Филипп в своём письме, а потом было нам пересказано мистером и мистрисс Мёгфорд, по возвращении их в Лондон.

- Его брали за руку знатные вельможи, говорил Мёгфорд, а я завербовал его по три гинеи в неделю писать письма в "Пэлль-Мэлльскую газету".

И вот причина радостных и торжественных слов моей жены. "Разве я тебе не говорила?" Филипп стал ногою на лестницу; а кто был способнее его взобраться на вершину? Когда счастье и нежная и любящая девушка ждали его там, не-уже-ли он лишится мужества, не употребив всех усилий, или побоится влезать? У него не было более искреннего доброжелателя как я, не было друзей, которые более любили бы его, хотя многие восхищались им более меня. Но это были женщины по большей части; а женщины становятся так нелепы, несправедливы и пристрастны к тем, кого оне любят, когда те впадают в несчастье, что я удивляюся как мистер Филипп не потерял головы в своей бедности при таких нежных льстецах и обожательницах. Не-уже-ли вы будете ставить ему в вину утешение, которое он извлекал из своего несчастья? Не одно сердце окаменело бы без воспоминаний о прошлых огорчениях, когда глаза, теперь неглядящие, может быть были полны сочувствия, а руки, теперь холодные, были готовы утешать и помогать.

Глава XIX.

КАК ХОРОШО В ДВАДЦАТЬ ЛЕТ!

Те времена, о которых мы пишем, те времена, когда Луи-Филипп был королём, так были не похожи на нынешния, что когда Филипп Фирмин отправился в Париж, там решительно было дёшево жить и Филипп жил очень хорошо по своим небольшим средствам. Филипп клянётся, что это время было самым счастливейшим в его жизни. Он рассказывал впоследствии об избранных знакомствах, которые сделал он. Он познакомился с удивительными медицинскими студентами, с художниками, которым не доставало только таланта и трудолюбия, чтобы стать во главе своей профессии, с двумя-тремя магнатами его профессии, газетными корреспондентами, дом и стол которых были открыты для него. Удивительно, какие политические тайны узнавал он и передавал в своей газете. Он преследовал политиков того времени с изумительным красноречием и пылом. Старого короля осыпал он бесподобными остротами и сарказмами. Он рассуждал о делах Европы, решал судьбу Франции, нападал на испанские бракосочетания, распоряжался папою с неутомимым красноречием.

- Полынная водка была моим напитком, сэр, рассказывал он своим друзьям. Она сообщает чудное красноречие слогу. Господи! как я отделывал этого бедного французского короля вид влиянием полынной водки в кофейной, напротив Биржи, где я обыкновенно сочинял моё письмо! Кто знает, сэр, может быть влияние этих писем ускорило падение бурбонской династии! Мы с Гиллиганом, корреспондентом Века, писали наши письма в этой кофейной и дружелюбно вели журнальную полемику.

Гиллиган корреспондент Века и Фирмин корреспондент Пэлль-Мэлльской Газеты были, однако, весьма маловажными особами среди корреспондентов лондонских газет. Старшины их в современной прессе занимали прекрасные квартиры, давали великолепные обеды, бывали принимаемы в кабинетах министров и обедали у членов Палаты депутатов. На Филиппа, совершенно довольного самим собою и светом - на Филиппа друга и родственника лорда Рингуда - смотрели его старшины и начальники милостивым оком, которое обращалось не на всех джентльмэнов его профессии. Бедного Гиллигана никогда не приглашали на обеды, которые давали эти газетные посланники, между тем как Филипп принимался гостеприимно.

- У этого Фирмина такой вид, с которым он пройдет везде! признавался товарищ Филя. - Он как-будто покровительствует посланнику, когда подходит говорить с ним.

Я не думаю, чтобы Филипп удивился, если бы министр подошол говорить с ним. Для него все люди были равны, и знатные и ничтожные; и рассказывают, что когда лорд Рингуд сделал ему визит в его квартиру, Филипп любезно предложил ею сиятельству жареного картофеля, которым с весьма обильным количеством табаку, разумеется, Филипп угощал себя и двух-трёх друзей, когда лорд Рингуд заехал к своему родственнику.

Не-уже-ли Филипп не мог отыскать для себя ничего лучше занятия в еженедельной газете? Некоткрые друзья его досадовали на то, что Филипп считал счастьем для себя. Газетный корреспондент всю жизнь остается газетным корреспондентом, а Филипп имел друзей в свете, которые, если бы он захотел, могли помочь ему проложить себе дорогу. Так мы убеждали его как будто-какие бы то ни было убеждения могли тронут этого упрямца, который привык потворствовать самому себе.

"Меня нисколько не удивляет, писал Филипп к своему биографу: "что вы думаете о деньгах. Вы имели то проклятое несчастье, которое разрушает все великодушие, порождает эгоизм - небольшое состояние. Вы получаете по третям несколько сот фунтов и это жалкое содержание портит всю вашу жизнь: оно мешает свободе мысли и поступков. Это делает скрягой человека, который не лишон великодушных побуждений, как мне известно, мой бедный, старый Гарпаган, потому что не предлагали ли вы мне своего кошелька. Говорю вам: меня тошнит при мысли о том, как люди в Лондоне, особенно добрые люди, думают о деньгах. Вы проживаете ровно столько, сколько позволяет ваш доход. Вы жалко бедны. Вы хвастаетесь и льстите себя мыслью, что вы никому не должны; но у вас есть кредиторы своего рода, такие же ненасытные, как любые ростовщики. Вы называете меня беспечным, мотом, лентяем, потому что я живу в одной комнате, работаю так мало: как только могу, и хожу в дырявых сапогах, а вы льстите себя мыслью, что вы осторожны, потому что вы занимаете целый дом, имеете ливрейного лакея и даете с полдюжины обедов в год. Несчастный человек! Вы невольник, а не человек. Вы нищий, хотя живёте в хорошем доме и носите хорошее платье. Вы так жалко благоразумны, что тратите для себя все ваши деньги. Вы боитесь нанимать извощика. Куча бесполезных слуг ваши безжалостные кредиторы, которым вы каждый день должны платить страшные проценты. Меня, с дырявыми локтями, обедающего за один шиллинг, называют сумасбродным, ленивым, беззаботным... я уже не знаю чем, между тем как вы считаете себя благоразумным. Какая жалкая обманчивая мечта! Вы бросаете кучу денег на бесполезные предметы, на бесполезных горничных, на бесполезную квартиру, на бесполезное щегольство и говорите: "бедный Филь! какой он лентяй! как он бесполезно тратит время! каким жалким, бесславным образом он живет!" Бедный Филь также, богат как и вы, потому-что ему достаточно его средств и он доволен. Бедный Филь может лениться, а вы не можете. Вы должны трудиться, чтобы содержать этого долговязаго лакея, эту поджарую кухарку, эту кучу болтливых нянек и мало ли еще чего! И если вы желаете покоряться рабству и унижению, которые неразлучны с вашим положением - пересчитывать огарки, что вы называете порядком - я сожалею о вас и не ссорюсь с вами. Но я желал бы, чтобы вы не были так нестерпимо добродетельны, не так спешили порицать меня и сожалеть обо мне. Если я счастлив, к чему не вам беспокоиться? А если я предпочитаю независимость и дырявые сапоги? лучше ли это, чем поддаваться гнёту ваших отвратительных условных приличий и быть лишену свободы действия? Я жалею о вас от всего моего сердца; и мне прискорбно думать, что эти прекрасные, честные дети - чистосердечные и откровенные пока - должны лишиться своих природных добрых качеств по милости их суетного отца. Не говорите мне о свете: я знаю его. Взгляните-ка на моих жалких родственников. Взгляните на моего отца. Я получил от него письмо, заключающее те ужасные советы, которые подают фарисеи. Еслибы не для Лоры и детей, сэр, я искренно желал бы, чтобы вы разорились как любящий вас - Ф. Ф.

P. S. О Пен! я так счастлив! Она такая милочка! Я омываюсь её невинностью, сэр! я укрепляюсь её чистотою. Я преклоняю колена перед её кроткой добротою и безвинностию. Я выхожу из моей комнаты и вижу её каждое утро до семи часов. Она любит вас и Лору. И вы любите её? И когда я подумаю, что, полгода назад, я чуть было не женился на женщине без сердца! Ну, сэр, слава Богу, что мой бедный отец истратил мои деньги и избавил меня от этой ужасной участи! Лорд Рингуд говорил, что я счастливо отделался. Он называет людей англосаксонскими именами и употребляет очень сильные выражения; и о тётушке Туисден и о дяде Туисден, о дочерях их и о сыне он говорит так, что я вижу, как верно осудил он их.

P. S. No 2. Ах, Пен! какая она милочка! Мне кажется я самый счастливый человек на свете".

Вот что вышло из разорения! Шалун, который, когда у него в кармане было много денег, был запальчив, повелителен, недоволен; теперь, когда у него нет и двух пенсов за душою, объявляет себя счастливейшим человеком на свете! Помнишь, моя милая, как он ворчал на наше бордоское и какие делал гримасы, когда за обедом у нас было только холодное мясо? Шалун теперь совершенно доволен хлебом и сыром и слабеньким пивом - даже таким дурным, какое продают в Париже.

В это время я увидался с другом Филиппа, Сестрицею. Он писал к ней время от времени. Он ей сообщил о своей любви к мисс Шарлотте, и мы с женою утешили Каролину уверением, что на этот раз сердце молодого человека было отдано достойной владычице. Я говорю утешили, потому-что это известие было печально для нея. В маленькой комнатке, которую она всегда держала наготове для него, он будет проводит бессонные ночи и думать о той, кто для него дороже сотни бедных Каролин. Она хотела придумать что-нибудь приятное для молодой девушки. На Рождество мисс Бэйнис получила чудно вышитый батистовый, носовой платок; на углу красовалась "Шарлотта". Это была лепта любви и нежности бедной вдовы.

Вы, разумеется, понимаете почему Филипп был счастливейшим человеком на свете, французы встают рано; в той маленькой гостиннице, где жил Филипп, весь дом вставал в такие часы, когда ленивые английские господа и слуги и не думали еще подниматься. Ранёхонько Филю подавалась чашка кофе с молоком и хлебом, а потом он отправлялся в Элисейские Поля; дым его сигары предшествовал ему приятным запахом. В тенистых рощах, где фонтан брызжет брилиантами к небу, Филипп встречался с одною особою, с которой иногда шли маленький брат или сестра. Румянец вспыхивал на её щепах и лицо сияло нежною улыбкой, когда она подходила здороваться с ним, потому-что едва-ли ангелы были чище этой молодой девушка, она и не помышляла об опасности. Работники шли к своим работам, дэнди спали, и принимая в соображение их лета и взаимные их отношения, я не удивляюсь, что Филипп называл это счастливейшим временем в своей жизни. Впоследствии когда, обоим пожилым джентльмэнам случились вместе быть в Париже, мистер Филипп Фирмин настойчиво потащил меня на сантиментальную прогулку в Элисейские Поля, и смотря на старый дом, на довольно ветхий старый дом в саду, сказал со вздохом:

- Вот это место: тут жила баронесса С*. Вот это окно, третье, с зелёной жалузи. Ах, сэр! как я был счастлив и несчастлив за этой зелёной сторой!

И мои друг погрозил кулаком на ветхий дом, откуда давно исчезли баронесса О* и её жильцы.

Я боюсь, что баронесса затеяла своё предприятие с недостаточным капиталом, или вела его с такою щедростью, что её барыши поглощались её жильцами. Я могу рассказать ужасные истории, оскорбляющия нравственный характер баронессы. Говорили будто она не имела права на звание баронессы и на иностранную фамилию С*. Еще живы люди, знавшие её под другим именем. Баронесса была что называется красивою женщиною, особенно за обедом, где она являлась в чорном атласном платье и с разрумяненными щеками. В утреннем же пеньоаре она вовсе не была красива. Контуры, круглые вечером, по утрам бывали угловаты и худощавы. Розы расцветали только за полчаса до обеда за щеках совершенно жолтых до пяти часов. Я нахожу, что со стороны пожилых особ, имеющих дурной цвет лица, скрывать опустошения времени и представлять глазам вашим румяное и приятное лицо, знак большой доброты. Станете ли вы ссориться с своим соседом, что он выкрасит передний фасад своего дома или выставит розы на балконе? Вы скорее будете признательны ему за это украшение. Передний фасад мадам С* украшался таким же образом к обеду.

Филипп говорил, что он уважал эту женщину и удивлялся ей. Она действительно была достойна уважения в своём роде. Она расписывала своё лицо и улыбалась, между тем вам заботы грызли ей сердце. Она должна била ласкать молочницу, смягчать продавца масла, уговаривать виноторговца, выдумывать новые предлоги для хозяина дома, мирил своих жилиц, генеральшу Бэйнис с мистрисс Больдеро, которые вечно ссорились; заботиться, чтобы обед был приготовлен хорошо, чтобы Франсоа, которому она уже несколько месяцев не отдавала жалованья, не напился или не нагрубил, чтобы Огюст, также её кредитор, вымыл чисто стаканы и приготовил лампы, а после всех этих трудов, в шесть часов разрезывать кушанье и быть любезной за столом; не слыхать ворчанья недовольных (за каким табльд'от не бывает ворчунов?) разговаривать со всеми, улыбаться мистрисс Бёнч, сделать замечание полковнику, сказать вежливую фразу генеральше и даже похвалить надутого Огюста, который как-раз перед обедом взбунтовался на счот своего жалованья.

Разве не довольно трудов для женщины вести хозяйство без достаточных средств, смеяться и шутить без малейшей веселости? принимать насмешки, брань, выговоры, дерзость с весёлым добродушием и ложиться в постель усталою и думать о цифрах?

- Мой бедный отец должен был скрывать настоящее положение своих дел, говаривал Филь, рассказывая впоследствии эти вещи: - но как? Вы знаете, у него всегда был такой вид как-будто его хотят повесить. А баронесса С* была превеселая всегда.

- Позвольте узнать, кто такой был мосьё С*, спросила одна простодушная дама, слушавшая рассказ вашего друга.

- Ах! порядочная была суматоха в доме, когда был предложен этот вопрос, сказал друг наш, смеясь.

Да и какое дело вам и мне и этой историй, кто такой был С*?

Когда Бэйнисы поселились в её доме, С* и все вокруг неё улыбалось. У ней жило много индийцев; она их обожала. N'etait ce la polygamie - индийцы были самые почтенные люди. В особенности она обожала индийские шали. Шаль генеральши была восхитительна. Общество, жившее у баронессы, было преприятное. Мистрисс Больдеро была женщина светская, жившая в лучшем кругу - это было видно сейчас. Дуэты её дочерей были поразительны. Мистер Больдеро охотился в Шотландии у своего брата, лорда Стронгитарма. Мистрисс Бэйнис не знала лэди Эстридж, посланницу? Когда Эстриджи воротятся в Шантильи, мистрисс Больдеро с радостью представит ее.

- Вашу хорошенькую дочь зовут Шарлоттой? Дочь лэди Эстридж также зовут; она почти такого же роста; - хорошенькие дочери у Эстриджей; прекрасные длинные шеи - ноги большие - но у вашей дочери, лэди Бэйнис, прехорошенькая нога. Я сказала лэди Бэйнис? Ну, вы скоро будете лэди Бэйнис. Генерал должен быть кавалером ордена Подвязки после своих услуг. Как, вы знаете лорда Трита? Он должен сделать это для вас, а то брат мой Странгитрис сделает.

Я не сомневаюсь, что мистрисс Бэйнис была в восхищении от внимательности сестры Странгитриса. Дочери мистрисс Больдеро, Минна и Бренда играли с нами на фортепиано, которое было порядочно разбито их украшениями, потому-что рука у молодых девушек были очень сильные. Баронесса говорила им "благодарю" в самой милою улыбкой; Огюсть подавал на серебряном подносе - я говорю серебряном, чтобы не оскорбить приличия; серебро краснело, что оно видело себя медью - подавал на подносе белый напиток, который заставил мальчиков Бэйнис вскричать:

- Что это за противное питьё, мама?

А баронесса с нежною улыбкой обратилась в обществу и сказала:

- Эти милые дети любят оршад! и продолжала играть в пикет с старым Бидоа, этим странным стариком в длинном коричневом сюртуке с красной лентой, который так много нюхал табаку и сморкался так часто и так громко. Минна и Бренда играли сонаты. Мистер Клжнси, из Дублина, перевёртывал ноты, а потом дамы уговорили его пропеть ирландские мелодии. Я не думаю, чтобы мисс Шарлотта Бэйнис внимательно слушала эту музыку: она слушала другую музыку, которой она занималась вместе с мистером Фирмином. О! как приятна была эта музыка! Она была довольно однообразна, но всё-таки было приятно слышать эту арию.

Пожав сперва маленькую ручку, а потом руку папа и мама, Филипп отправляется по тёмным Элисейским Полям, на свою квартиру в Сен-Жерменское предместье... Позвольте! Какой это светящийся червячок сияет у стены напротив дома баронессы, светящйся червячок, издающий ароматический запах? Мне кажется это сигара мистера Филиппа. Он смотрит, смотрит на окно, мимо которого время от времени мелькает стройная фигура. Темнота падает на маленькое окно. Нежные глаза закрылись. Звезды сияют на небе и мистер Фирмин отправляется домой, разговаривая сам с собою и махая большой палкой.

Желал бы я, чтобы бедная баронесса могла спать также хорошо, как и её видно. Но забота с холодною ногою пробирается под одеяло и говорит:

- Вот и я; вы знаете, что завтра счоту срок.

Ах, atia cura (чорная забота) не-уже-ли ты не можешь оставить бедняжку в покое? Разве y ней мало было трудов целый день?

Глава XX.

ПОТОК ИСТИННОЙ ЛЮБВИ.

Мы просим любезного читателя вспомнить, что мистер Филипп был занят в Париже только корреспонденцией в еженедельную газету, и что, следовательно, у него было очень иного свободного времени. Он мог пересматривать положение Европы, описывать последние новости из салонов сообщаемые ему, я полагаю, какими-нибудь писаками-товарищами, присутствовать во всех театрах посредством депутатов, и громить Луи-Филиппа или Гизо и Тьера в весьма красноречивых параграфах, которые стоили небольших трудов этому смелому и быстрому перу. Полезною, но унизительною мыслью должно было быть для великих и учоных публицистов, что их красноречивые проповеди годятся только для настоящего дня и что. прочтя что философы говорят во вторник или в среду, мы уже более не думаем о их вчерашних проповедях.

- Однако были мои письма, говорит впоследствии мистер Филипп:- которых, как мае казалось, свет неохотно бы забыл. Я хотел перепечатать их в одном томе, но не нашол ни одного издателя, который решился бы на этот риск. Одно любящее существо, воображающее, будто во всем, что я говорю или пишу, есть гениальность, уговаривало меня перепечатать письма, которые я писал в Пэлль-Мэлльскую Газету; но я был слишком робок, или она, может быть, была слишком снисходительна. Эти письма никогда не были перепечатаны. Пусть они забудутся.

И они были забыты. Он вздыхает, упоминая об этом обстоятельстве и, мне кажется, старается убедить себя, скорее чем других, что он непризнанный гений.

- Притом, знаете, убеждал он: - я был влюблён, сэр, и проводил все мои дни у ног Омфалы. Я не отдавал справедливости моим способностям. Если бы я писал для ежедневной газеты, я думаю, что из меня вышел бы хороший публицист: во мне были все задатки, сэр, все задатки!

А дело в том, что если бы он писал в ежедневную газету и имел в десять раз более работы, то мистер Филипп все-таки нашол бы возможность следовать своей наклонности, как он делал это всю жизнь. Кого молодой человек желает видеть, того он видит.

Филипп сделал много жертв - заметьте: много жертв, которых не все мущины имеют привычку делать. Когда лорд Рингуд был в Париже, он три раза отказался обедать с его сиятельством, пока наконец этот вельможа не догадался в чом дело, и сказал:

- Ну юноша, я полагаю, вы бываете там, где привлекательнее для вас. Когда вы доживёте лет до восьмидесяти, мой милый, вы узнаете всю суету подобных вещей и найдете, что хороший обед и лучше и дешевле лучшей из них.

Когда богатые университетские друзья встречались с Филиппом в его изгнании и приглашали его к Rocher или к Trois Freres он уклонялся от этих банкетов; а от двусмысленных собеседниц, которых молодые люди иногда приглашают на эти пиршества, Филипп отвёртывался с презрением и гневом. Он был добродетелен и громко хвастался своею добродетелью. Он надеялся, что Шарлотта оценит это и рассказывал ей о своём самоотвержении, а она верила всему, что он говорил, восхищалась всем, что он писал, списывала его статьи из Пэлль-Мэлльской газеты, хранила его поэмы в своих заветных ящиках.

По моим прежним замечаниям о мистрисс Бэйнис, читателю уже известно, что жена генерала имела также свои недостатки, как и все её ближние; я уже откровенно сообщил публике, что писатель и его семейство не пользовались расположением этой дамы, я теперь буду иметь приятную обязанность сообщить моё личное мнение о ней. Генеральша Бэйнис вставала рано. Она была женщина воздержная, любила своих детей, или лучше скажем, заботилась, чтобы им было хорошо; и тут, кажется, каталог её хороших качеств и кончается. У ней был дурной, запальчивый характер, наружность неприятная; одевалась она с самым дурным вкусом; голос имела пронзительный и обращение двух родов: почтительное и покровительственное, и оба одинаково противные. Когда она приказала Бэйнису жениться на ней, Великий Боже! зачем он не бежал? Кто осмелился первый сказать, что браки устроиваются на небесах? Мы знаем, что в них бывают не только ошибки, но и обман. Разве не каждый день случаются ошибки?

Я не думаю, чтобы бедный генерал Бэйнис сознавал свой положение или знал какое право имел он считать себя несчастным. Он бывал весел иногда, человек молчаливый, он любил поиграть в вист, любил выпить рюмку вина; это был человек очень слабый в обыдённой жизни, в чом должны были сознаться лучшие его друзья; но я слышал, что в сражении это бил настоящий тигр.

- Я знаю ваше мнение о генерале, говаривал мне Филь:- вы презираете мущин, которые не обижают своих жон; да, вы презираете, сэр! Вы считаете генерала слабым - знаю, знаю. И другие храбрые мущины бывают слабы с женщинами, наверно вы об этом слышали. Этот человек, столь слабый дома, был храбр на воине; и в его вигваме висят волосы безчисленных врагов.

Журнальные дела приводили иногда Филиппа в Лондон и, кажется, во время одного из его приездов имели мы этот разговор о генерале Бэйнис. И в то не время Филипп описывал нам дом, в котором жили Бэйнисы, жильцов, хозяйку и всё, что там происходило.

Этой боровшейся с обстоятельствами хозяйке, также как и всем страдающим женщинам, друг наш очень сочувствовал и очень любил; а она платила за доброту Филиппа ласковостью к мадмоазель Шарлотте и снисходительностью к жене генерала и другим его детям. Аппетит этих малюток был ужасен, а характер генеральши почти нестерпим, но Шарлотта была ангел, а генерал - баран настоящий баран. Ея родной отец был такой же. Храбрые часто бывают баранами дома. Я подозреваю, что хотя баронесса могла иметь мало прибили от семейства генерала, всё-таки его месячная плата очень помогала её скудному доходу.

- Ах! еслибы все мои жильцы походили на него! говорила со вздохом бедная баронесса.

Я никогда не пускал к себе жильцов, но я уверен, что с этой профессией связаны многия тягостные обязанности. Что можете вы сделать, если какая-нибудь лэди или какой-нибудь джентльмэн не платят вам? Выгнать её или его? Может быть эта лэди или этот джентльмэн именно этого и желают. A в чемоданах, удержанных вами с таким шумом и скандалом, не наидётся и на сто франков имуществ. Вы не любите поднимать шум в вашем доме. Вы спрашиваете, что я хочу этим сказать? Мне жаль называть по именам, мне жаль разглашать, что мистрисс Больдеро не платила своей хозлйке. Она всё ждала денег, которых Больдеро всё не присылал. Ужасный человек! Он охотился за оленями в замке Габерлунци у его сиятельства. А в один печальный день узнали, что Больдеро забавлялся в Гамбурге опасными увеселениями на зелёном сукне.

- Слыхали вы когда о подобном развращении? Эта женщина самая отчаянная авантюристка! Я удивляюсь, как баронесса осмеливается сажать меня, детей моих и моего генерала за один столь с подобными людьми, Филипп! кричит генеральша. - Я говорю об этой женщине, с двумя дочерьми, которая сидит напротив; оне не заплатили хозяйке ни одного шиллинга в три месяца; эта женщина должна мне пятьсот франков: она заняла их до четверка, ожидая будто денег от лорда Стронгитэрма. Она уверяла, будто коротка с посланником, хотела представить меня и ему и в Тюильри, а мне сказала будто у лэди Гаргертон оспа в доме; а когда я сказала, что у нас у всех оспа была привита и что я не боюсь, она придумала какой-то новый предлог. Я так думаю, что эта женщина обманщица. Она услышит! А мне всё равно, пусть её слышит! Какая жосткая говядина! и каждый день всё говядина и говядина, так что надоест!

По этому образцу разговора мы видим, что дружба, зародившаеся между обеими дамами, кончилась вследствие неприятных денежных споров, что отдавать квартиры со столом не может быть приятным занятием и что даже обедать за табльд'отом не очень весело, когда общество скучное и за столом сидят две старухи, готовые швырнуть блюдо в лицо одна другой. А бедная баронесса должна была улыбаться и говорить любезности то тому, то другому. Она знала какова бедность и жалела даже о мистрисс Больдеро.

- Tenez, monsieur Philippe, говорила она: - la generale слишком жестока. Другие тоже могли бы пожаловаться, а молчат.

Филипп чувствовал всё это; поведение его будущей тёщи наполняло его смущением и ужасом. Несколько времени после этих замечательных обстоятельств. Он рассказал мне, краснея, унизительную тайну:

- Знаете ли, что в эту осень я не только работал в Пэлль-Мэлльскую газету, но и Смит, корреспондент Daily Intelligence, желавший отдохнуть месяц, передал мне свою работу по десяти франков в день, и в это же самое время я встретил Редмана, который был должен мне двадцать фунтов еще с тех пор, как мы были в университете; он только что воротился из Гамбурга и заплатил мне. Ну, поклянитесь, что вы не расскажете никому! Я отправился с этими деньгами к мистрисс Больдеро. Я сказал, что если она заплатит драконше (то есть, мистрисс Бэйнис), я дам ей взаймы. И я дал ей, a она не заплатила!.. Не говорите! обещайте, что вы не скажете мистрисс Бэйнис. Я никак не ожидал получить долг от Редмана и не стал беднее.

Но как могла такая проницательная женщина, как генеральша Бэйнис, беспрестанно ослепляться званием и титулами? У баронессы часто обедал какой-то немецкий барон, с большим перстнем на грязном пальце, и на этого барона генеральша смотрела милостивым оком, a он вздумал влюбиться в её хорошенькую дочь. Молодой мистер Клэнси, ирландский поэт, также пленился прелестями этой молодой девицы и неустрашимая мать подавала надежды обоим поклонникам, к невыразимому беспокойству Филиппа Фирмина, который часто чувствовал, что пока он сидит за своей работой, эти обитатели дома баронессы С* находятся возле его очаровательницы - рядом с нею за завтраком, даже подают ей чашку чаю за утренним чаем, смотрят на неё, когда она гуляет по саду, и я думаю, что мучения ревности составляли часть тех невыразимых страданий, которые Филипп переносил в этом доме, где он ухаживал за своей возлюбленной.

Маленькая Шарлотта в письмах к своим друзьям в Лондон, кротко жаловалась на наклонность Филиппа к ревности.

"Не-уже-ли он думает, что я, зная его, могу думать об этих противных людях? спрашивала она. "Я совсем не понимаю, что бормочет мистер Кдэнси, и умеет ли кто читать стихи так, как Филипп? A немецкий барон - который даже не называет себя бароном, это мама непременно хочет так его называть - так грязно одевается и так пахнет сигарами, что я не люблю подходить к нему. Филипп тоже курит, но его сигары имеют приятный запах. Ах, милый другь! как может он думать, что таких людей можно поставить с ним наравне! Он так сердится и бранит этих бедных ладей, когда приходит вечером! Характер у него такой горячий! Скажите ему словечко - осторожно и кротко, знаете - за нежно привязанную и счастливейшую - только он делает меня несчастной иногда; но вы уговорите его?

"ШАРЛОТТА БЕЙНИС."

Я могу вообразить, как Филипп разыгрывал роль Отелло, и его бедную юную Дездемону не мало пугал его мрачный нрав. Те ощущения, какие Филипп чувствовал сильно, он выражал громогласно. Корреспондентка Шарлотты, по обыкновению, старалась смягчить эти маленькие неприятности.

"Женщинам нравится ревность, говорила она. "Это немножко скучно, но это всегда комплимент. Некоторые мужья так высоко думают о себе, что они не удостоивают ревновать."

- Да, и я говорю, женщины предпочитают иметь мужьями тиранов. Оне думают, что ревность значит внимание.

- Ужь не лучше ли тебе купить плеть, моя милая, и подарить её мне с поклоном и с комплиментом и кроткою просьбою прибить ею тебя!

- Подарить тебе плеть! экой простяк, говорит лэди, которая поощряет выговоры в других мужьях, а своему не позволяет сказать себе слова.

Оба спорившие сантиментально желали брака этого молодого человека с этой молодой женщиной. Сердце Шарлотты так стремилось к этому замужству, что, мы думали, оно непременно разобьётся, если обманется в ожидании, а поведение её матери вам казалось, судя по тому, что мы звали о характер этой женщины, подавало серьёзную причину к опасению. Если бы представилась более выгодная партия, мы боялись, что мистрисс Бэйнис бросит бедного Филиппа, а он, естественно, поссорился бы с нею и в этой ссоре у него могли бы вырваться выражения смертельно оскорбительные. Первый пыл признательности к спасителю генерала Бэйниса мог пройти и эта мать могла сказать себе: "я не могу допустить мою дочь выйти за нищаго". Для низкого поступка можно придумать прекрасную и нравственную причину. Я дрожал за любовь бедного Филиппа, за надежды Шарлотты, когда эти предположения мелькали в голове моей. Оставалась надежда на честь и признательность генерала Бэйниса. Он не бросит своего молодого друга и благодетеля. Но генерал Бэйнис был храбрый воин, но и Джон Молборо был храбрый воин, однако оба боялись своих жон.

Нам известно, кто уговорил генерала Бэйниса переехать в Париж. Когда Бэйнисы приехали, Бёнчи встретили их на лестнице. Оба старика служили большим утешением друг другу; они вместе отправлялись к Галиньяни каждый день, вместе читали там газеты. Но в достопамятной ссоре за пятьсот франков мистрисс Бёнч приняла сторону мистрисс Больдеро.

- Элиза Бейнис слишком с ней жестока. Можно ли оскорблять её при её несчастных дочерях? Эта женщина противная, пошлая, хитрая - я всегда так говорила. Но давать ей пощочины при её дочерях - это стыдно Элизе!

- Душа моя, ты лучше скажи это ей самой! заметил Бёнч сухо: - но только, пожалуйста, не при мне!

И вот в один день, когда оба старые офицера возвратились с прогулки, мистрисс Бёнч сообщила полковнику, что она отделала Элизу; а мистрисс Бэйнис с разгоревшимся лицом рассказала генералу, что она поссорилась с мистрисс Бёнч и она решила, что это в последний раз.

- По-крайней-мере до нас это не распространится, Бэйнис, мой милый! говорил своему другу полковник, который был сангвинического темперамента.

- Не будьте слишком уверены в этом, не будьте слишком уверены! отвечал со вздохом другой ветеран, который был более наклонен к унылому расположению духа, когда, после свалки за завтраком, в которой свирепо бились амазонки, оба старые воина отправились к Галиньяни.

К родным Шарлотты Филипп был почтителен по долгу, а может быть и по чувству интереса. Особенно до женитьбы мущины очень ласковы к родственникам возлюбленного предмета. Они говорят комплименты мамаше, слушают старые истории папаши и хохочут; они приносят подарки малюткам. Филипп ласково обходится с юными Бэйнисами; он водил мальчиком к Франкони и подделывался, как умел к разговору стариков. Он любил генерала, простого и достойного старика, и имел, как мы говорили, сердечное сочувствие и уважение к баронессе О*, восхищался её мужеством и добродушием при её многочисленных неприятностях. Но, как известно, мистер Фирмин мог иногда быт очень неприятным. Когда, растянувшись на диване, он разговаривал с своею очаровательницей, он не хотел встать с места, если другия дамы входили в комнату. Он хмурился на ними, если они ему не нравились. Он имел привычку вставлять в глаз лорнет, засовывать руки в карманы жилета, разговаривать и хохотать очень громко над своими собственными шуточками и остротами, а это было непочтительно к дамам и не нравилось им.

- Ваш молодой друг что говорит так громко и носит сапоги со скрипом, имеет очень mauvais ton, милая мистрисс Бэйнис, замечала мистрис Больдеро своей новой приятельнице в первом пылу их дружбы. - Родственник лорда Рингуда? Лорд Рингуд очень странный человек. Сын этого ужасного доктора Фирмина, который убежал обманувши всех? Бедный молодой человек! Не виноват он, что у него такой отец, как вы говорите, и это показывает большое великодушие, большую доброту с вашей стороны. Генерал и Филипп Рингуд были товарищами? Но, имея такого несчастного отца, как доктор Фирмин, мне кажется, мистер Фирмин должен был бы быть не так prononce - как вы думаете? Но слышать как скрипят его сапоги, видеть как он разваливается на диване и хохочет и говорит так громко, когда мои душечки поют дуэты - признаюсь, неприятно для меня. Я не привыкла к такому monde и мои душечки также. Вы очень обязаны ему: он поступил очень благородно, говорите вы? Как! этот молодой человек помолвлен с этим милым, невинным, очаровательным ребёнком, вашей дочерью? Моя милая мистрисс Бэйнис, вы пугаете меня! Сын такого отца и - извините меня - человек с такими манерами и без копейки за душою, помолвлен с мисс Бэйнис! Боже милостивый! Этого не должно быть, этого не будет, моя милая мистрисс Бэйнис. Я написала моему племяннику Гектору, любимому сыну Стронгитэрна и моему любимому племяннику, чтобы он приехал сюда. Я сообщила ему, что здесь есть премилое юное создание, которое он должен увидать. Как мила была бы эта милая девушка хозяйкой в Стронгитэрнском замке? И вы хотите отдать её этому ужасному человеку с таким громким голосом и в сапогах со скрипом - о! это невозможно!

Баронесса, без сомнения, насказала всего хорошего о своих жильцах другим своим жильцам и сама она и мистрисс Больдеро думали, что все генералы, возвращавшиеся из Индии, были очень богаты. А мысль, что её дочь может быть баронессой Стронгитэрн вскружила голову мистрис Бэйнис. Когда бедный Филипп пришол в этот вечер в своих поношеных сапогах и истёртом пальто, мистрисс Бэйнис угрюмо приняла его. Он бессознательно болтал возле своей Шарлотты, нежные глазки которой покоились на нём, а щоки горели румянцем. Он болтал; он громко смеялись, между тем как Минна и Бренда распевали свой дуэт.

- Taisez-vous donc, monsieur Philippe, кричит баронесса, прикладывая палец к губам.

Мистрисс Больдеро взглянула на свою милую мистрисс Бэйнис и пожала плечами. Бедный Филипп! смеялся ли бы он так громко (и так грубо - я в этом сознаюсь), если бы он знал что происходило в уме этих женщин? Как суха была генеральша с Филиппом! как сердита с Шарлоттой! Бедный Филипп, зная, что его очаровательница во власти своей матери, держал себя смиренно перед этим драконом и старался лестью умилостивить её. У ней был странный, сухой юмор, она любила шутки, но Филипп в тот вечер был как-то ненаходчив. Мистрисс Бэйнис отвечала на его шутки:

- О! не-уже-ли?

Ей показалось, что кто-то из детей её плачет в детской.

- Пожалуйста поди и посмотри, Шарлотта, о чом плачет этот ребенок.

И бедная Шарлотта уходит, имея еще весьма смутное предчувствие о несчастьи. Ведь мама часто бывала не в духе, и не все ли они привыкли к её брани?

А что касается полковницы Бёнч, то я с сожалением должен сказать, что Филипп не только не был её фаворитом, но что она даже терпеть его не могла. Я уже рассказывал вам о недостатках нашего друга. Он говорил громко и резко; он бывал часто груб, часто досаждал своим смехом, своим неуважением, своими ухарскими манерами. С теми, кого он любил, он был кроток как женщина и обращался с ними с чрезвычайной нежностью и с трогательным уважением. Но тем, к кому он был равнодушен, он не давал себе ни малейшего труда угождать. Если, например, они рассказывали длинные истории, он уходил или перебивал их своими собственными замечаниями совершенно о других предметах. Итак полковница Бёнчь положительно терпеть не могла этого молодого человека и, мне кажется, имела на это очень хорошие причини. А полковник Бёнч говорил Бэйнису, подмигнув:

- Хладнокровный молодец этот юноша!

А Бэйнис говорил Бёнчу:

- Странный мальчик! Прекрасный человек, как я имею причины знать очень хорошо.

Клэнси ненавидел Филиппа. Это был человек кроткий, которого Фирмин, однако, успел оскорбить.

- Этот человек, замечал бедный Клэнси: - вечно наступал мне за мозоли, а это было нестерпимо для меня!

А со всем Болдеровским кланом мистер Фирмин обращался с самою забавною дерзостью и как-будто вовсе не хотел знать о их существовании. Итак, вы видите, бедняжка в своей бедности не научился смирению, не узнал самих первоначальных правил искусства приобретать друзей. Кажется, его лучшим другом в этом доме была хозяйка, баронесса С*. Мистер Филипп обращался с нею как с равною, а этот знак любезности он не имел привычки оказывать всем. Со многими знатными и богатыми людьми он был нестерпимо смел. Ни звание, ни богатство не имели никакого влияния на этого молодого человека, как на обыкновенных смертных. Он был способен ударить бишопа по жилету и противоречить герцогу при первой встрече. Если общество надоедало ему за обедом, он просто-на-просто засыпал. У нас дома мы всегда находились в приятном беспокойстве, не от того, что он сделал или сказал, а от ожидания что он сделает или скажет. За столом баронессы С* он не засыпал, предпочитая не спускать глаз с хорошенькой Шарлотты.

"Были ли у кого такие сапфиры, как его глаза? думала она.

А её глаза? Ах! если они должны были проливать слезы, я надеюсь, что добрая судьба скоро их осушит.

Глава XXI

РАЗСКАЗЫВАЕТ О ТАНЦАХ, ОБЕДАХ, СМЕРТИ.

Старые университетские товарищи Филиппа приезжали в Париж время от времени и с удовольствием брали его к Борелю или к Trois Freres, гостеприимно угощали того, кто был гостеприимен к ним в своё время. Да, слава Богу, на этом свете есть довольно добрых самаритян, охотно помогающих несчастному. Я мог бы назвать двух-трёх джентльмэнов которые разъезжали по городу и смотрели на языки других людей и писали странные латинские слова на бумажках; они сложились и послали денег доктору Фирмину в его изгнании. Несчастный поступил очень дурно, но он не имел ни одной копейки и ни одного друга. Кажется, и доктор Гуденоф, в числе других филантропов, засунул руку в карман. Искренно ненавидя доктора Фирмина во время его благоденствия, он смягчился к бедному, несчастному изгнаннику; он даже готов был верить, что доктор Фирмин был довольно искусен в своей профессии и в практике не совсем был шарлатаном.

Старые университетские и школьные товарищи Филиппа смеялись, услышав, что он думает жениться теперь, когда он разорился. Этот план согласовался с известным благоразумием и предусмотрительностью мистера Фирмина. Но они представили возражение против этого брака, которое еще прежде поражало нас. Тесть был довольно хорош, но тёща! Великий Боже! какая тёща угрожала будущности Филиппа! Мы никогда не были слишком сострадательны к мистрисс Бэйнис; а то, что Филипп рассказывал нам о ней, не увеличивало нашего уважения.

На Рождестве мистер Фирмин приехал в Лондон по своим делам. Мы не ревновали, что он остановился у своего маленького друга в Тарнгофской улице, а Сестрица позволяла ему обедать у нас, только бы ей доставалось удовольствие приютить его под своим кровом. Как ни были мы знатны - под какою смиренной кровлей не найдет тщеславие пристанища? - но, зная добродетели мистрисс Брандон и её историю, мы удостоили бы принять её в наше общество; но маленькая лэди сама была горда и держала себя поодаль.

- Родители мои не дали мне такого образования, как ваши вам, говорила Каролина моей жене. - Я знала очень хорошо, что моё место не здесь, если только вы не занеможете, и тогда, вы увидите с какою радостью я приду. Филипп может бывать у меня: для меня видеть его - блаженство. Но не весело мне будет в вашей гостиной, да и вам также видеть меня там. Милые дети с удивлением слушают как я говорю, и неудивительно; они иногда даже смеются между собою - господь с ними! я не обижаюсь. О моём воспитании не заботились; меня почти не учили ничему: у папа не было средств, а в сорок лет ужь поздно ходить в школу. Я починила всё белье Филиппа. Желала бы я, чтобы во Франции держали его вещи в таком же порядке. Кланяйтесь от меня молодой девице. Как мне приятно слышать, что она такая добрая и кроткая! У Филиппа нрав горячий; но те, кого он любит, могут легко управлять им. Вы были его лучшими друзьями и я надеюсь, что и она тоже будет; они могут быть счастливы, хотя они очень бедны. Но они еще успеют разбогатеть - не правда ли? Не все богатые счастливы: я это вижу во многих знатных домах, где бывает сиделка Брандон, она видит всё, только не говорит.

Вот таким образом болтала сиделка Брандон, когда приходила к нам. Она обедала с нами и всегда поименно благодарила слуг, которые служили ей. Детей наших она называла "мисс" и "мистер", и мне кажется, эти юные сатиристы не часто и не зло смеялись над её странностями. Им говорили, что сиделка Брандон очень добра, что она заботилась о своем престарелом отце, что она имела большие огорчения и неприятности, что она ухаживала за дядей Филиппом, когда он был очень болен и когда многие побоялись бы подойти к нему, и что она проводила жизнь, ухаживая за больными и делая добро своим ближним.

В один день, когда Фирмин был у нас, нам случилось прочесть в газетах о приезде лорда Рингуда в Лондон. У милорда быль свой собственный большой дом, в котором он не всегда жил. Он предпочитал весёлую жизнь в гостиннице. Рингудский отель был слишком велик и слишком мрачен. Ему не захотелось одному обедать в столовой, окружонной призрачными изображениями умерших Рингудов: его покойного сына, юноши, рано скончавшагося, его покойного брата в мундире его времени, самого его, наконец, когда он был еще молодым человеком, собеседником Регента и его друзей. - А! на этого молодца я меньше всего люблю смотреть, говаривал старик, хмурясь на свой портрет, работы Лауренса с одним из тех ругательств, которые украшали разговоры в его молодости. - Этот молодец мог ездить верхом целый день, спать целую ночь или вовсе не спать; выпивал он по четыре бутылки и никогда не имел головной боли. Вот каков был этот человек, как говорил старый Молборо, смотрящий на свой собственный портрет. А теперь доктор и подагра распоряжаются им. Живу я кашей и пуддингами, как младенец. Если я выпью три рюмки хереса, мой буфетчик мне грозит. Хотя у вас, молодой человек, нет и двух пенсов в кармане, я охотно переменялся бы с вами местами. Только вы не захотите, чорт вас возьми! вы не захотите,

Подобные замечания и разговоры своего родственника Филипп пересказывал мне. Двое-трое наших знакомых в Лондоне очень хорошо передразнивали этого беззубого, ворчливого старого циника. Он жил великолепно и был скуп, имел запальчивый характер, но его легко было водить за нос; его окружали льстецы и он был совершенно одинок. Он имел старинные понятия, которые, кажется, теперь уже вышли из моды у знатных людей. Он считал унизительным ездить по железным дорогам, и почтовой экипаж его один из последних виднелся на больших дорогах. Не только он, но и передразнивавшие его умерли все и только в нынешнем году старика Джэк Мёммерс передразнивал его в кофейной Байя (где, несколько лет тому назад, его передразнивания принимались с громким хохотом). В кофейной была печальная тишина; только трое молодых людей за ближним столом сказали:

- Что этот старый дуралей ругается? Передразнивает лорда Рингуда, а кто он такой?

Так исчезают и забываются наши имена. Я не забыл милорда, также как не забыл повара в моей школе, о котором, может быть, вам слышать неинтересно. Я вижу плешивую голову милорда, его орлиный нос, косматые брови, высокий бархатный воротник, большой чорный рот, дрожащую руку и дрожащих паразитов вокруг него; могу слышать его голос, громкие ругательства и смех. Вы, нынешние паразиты, кланяетесь другим знатным людям; а этот знатный вельможа, бывший в живых еще вчера, умер как Георг IV, как Навуходоносор.

Итак, мы прочли, что благородный родственник Филиппа, лорд Рингуд, приехал в гостинницу в то время, как Филипп был у нас, и признаюсь, я посоветовал моему другу сходить к его сиятельству. Он был к нему очень добр в Париже: он очевидно полюбил Филиппа. Фирмин должён повидаться с ним. Почему знать? лорд Рингуд может быть захочет сделать что-нибудь для внука своего брата.

А именно уговаривать в этому Филиппа вряд решился бы тот, кто его знал. Заставлять его кланяться и улыбаться знатному человеку с целью заслужить его будущия милости, значило требовать невозможного от Фирмина. Конюхи королевские могут отвести королевских лошадей к водопою, но сам король не может заставить их пить. Я, признаюсь, несколько раз возвращался к этому предмету и беспрестанно уговаривал моего друга.

- Я был, сказал Филипп угрюмо: - я оставил ему карточку. Если он желает меня видеть, он может послать в No 120, на Королевский сквэр, в гостинницу Уэстминстер, где я теперь живу. Но если вы думаете, что он даст мне что-нибудь кроме обеда, вы ошибаетесь.

Мы обедали в этот день у мистера Мёгфорда, который был необыкновенно гостеприимен и особенно любезен к Филиппу. Мёгфорду нравились письма Фирмина, и вы можете быть уверены, что более строгий критик не противоречил добродушному патрону своего друга. Мы поехали в Гэмпстидскую виллу, и запах супа, баранины, лука приветствовал нас в передней и предупредил о том, какие вкусные кушанья приготовлялись для гостей. Лакеи в чорных фраках, в белых бумажных перчатках встретили нас, а мистрисс Мёгфорд, в великолепном голубом атласе и в перьях, в воланах, кружевах, драгоценных вещицах, встала принять нас с величественного дивана, где она сидела окружонная своими детьми. Они тоже были в великолепных нарядах, с расчосанными волосами. Дамы, разумеется, начали тотчас говорить о своих детях, и непритворный восторг моей жены к последнему малютке мистрисс Мёгфорд, кажется, тотчас приобрел расположение этой достойной лэди. Я сделал замечание о том, что один из мальчиков живой портрет отца, но неудачно. Я не знаю почему, но мне говорил сам её муж, что мистрисс Мёгфорд всегда думала будто я "поддразниваю" её. Один из мальчиков откровенно сообщил мне, что к обеду будет гусь, а в ближней комнате я услыхал как откупоривают бутылки, Затем мистрисс Мёгфорд сделала выговор проговорившемуся ребёнку и сказала:

- Джэмс, замолчишь ли ты?

Я никогда ни видал ни лучшего вина, ни более бутылок. Если когда-нибудь можно было сказать о столе, что он стонал, то это выражение именно можно применить к столу Мёгфорда. Тальбот Туисден накормил бы сорок человек теми кушаньями, которыми наш гостеприимный хозяин угостил нас восьмерых. Все почести угощения воздавались Парижскому корреспонденту, которого особенно просили нести к обеду мистрисс Мёгфорд. Мы, разумеется, чувствовали, что это почотное место принадлежит по праву мистеру Фирмину, как внуку графа и правнуку лорда, Как мистрисс Мёгфорд подчивала его! Она разрезывала сама - я очень рад, что она не просила Филиппа разрезывать, потому что он, пожалуй, вывалил бы гуся на колена к ней - она разрезывала, говорю я, и право, мне кажется, она отдавала ему лучшие куски; но, может быть это одна зависть с моей стороны. За обедом беспрестанно говорили о лорде Рингуде.

- Лорд Рингуд приехал в Лондон, мистер Фирмин, сказал, подмигивая, Мёгфорд.- Вы, разумеется, были у него?

Мистер Фирмин свирепо на меня взглянул и должен был признаться, что он был у лорда Рингуда. Мёгфорд так часто обращал разговор на благородного лорда, что Филипп, просто отдавил мне ноги под столом.

- Могу я предложить вам кусочек фазана, мистер Фирмин? вдруг скажет мистрисс Мёгфорд.- Ужь конечно, он не так хорош, как у лорда Рингуда, и Филипп наступит мне на ногу.

Или мистер Мёгфорд воскликнет:

- Попробуйте-на эту бутылочку, мистер Фирмин! У лорда Рингуда нет вина лучше этого.

Моя нога страшно наказывается под столом. После обеда разговор мистрисс Мёгфорд беспрестанно относилась в Рингудской фамилии и к родству Филиппа с этим благородным домом, как жена после открыла мне. О встрече старого лорда с Фирмином в Париже рассуждали с чрезвычайным интересом. Его сиятельство назвал Филиппа очень любезный. Он очень любил мистера Фирмина. Маленькая птичка сказала мистрисс Мёгфорд, что мистера Фирмина любил еще это-то другой. Она надеялась, что из этого выйдет свадьба и что его сиятельство сделает что-нибудь хорошее для своего родственника. Жена моя удивлялась что мистрисс Мёгфорд знала о делах Филиппа.

Мистрисс Мёгфорд, сказала птичка - друг обеих дам, эта милая, добрая сиделка Брандон, которая... Тут разговор коснулся таинственностей, которых я, конечно, не открою. Достаточно сказать, что мистрисс Мёгфорд была одною из самих лучших, самых добрых и самых постоянных покровительниц мистрисс Брандон.

- Да-с, мистрисс Пенденнис, прибавила мистрисс Мёгфорд:- наша приятельница, мистрисс Брандон, рассказывала мне об одном джентльмэне, которого не нужно называть. Он обращения холодного, чтобы не сказать надменнаго; он как-будто насмехается над людьми иногда - не говорите нет; он обедал у меня раза два с мистером Фирмином, но он истинный друг - так говорит мистрисс Брандон. А когда узнаешь его, то увидишь, что сердце у него доброе.

Так ли это? Один знаменитый писатель недавно сочинил комедию, в которой мораль: "мы не так дурны, как кажемся". Не-уже-ли это опять так?

Когда мы рассуждали об обеде мистера Мёгфорда на возвратном пути домой, я воспользовался этим случаем я указал Филиппу на основательность надежд, которые он мог иметь относительно помощи от своего богатого родственника, и просто поставил его обещать навестить милорда на следующий день. Но если Филипп Фирмин делал что-нибудь против воли, то он делал это нелюбезно. Когда он недоволен он не представляется счастливым, а когда мистер Фирмин не в духе, он весьма неприятный собеседник. Хотя он ни разу не упрекнул меня впоследствии за то, что случилось, я признаюсь, что меня жестоко мучила совесть. Если бы я не послал его сделать этот почтительный визит его деду, то может быть не случилось бы того, что случилось. Я действовал в лучшему, но горевал о последствиях, которые имел мой совет.

Если Филипп держал себя поодаль от лорда Рингуда в Лондоне, то за то милые родственники кузена ухаживали за его сиятельством и не пропускали случая выказывать ему своё почтительное сочувствие. Нездоровилось лорду Рингуду - мистер Туисден или мистрисс Туисдон, или их милые дочери, или брат их каждый день являлись в передней его сиятельства узнавать о его здоровьи. Они почтительно кланялись дворецкому лорда Рингуда, они дали бы ему денег, как они всегда признавались; только какую сумму могли они дать такому человеку, как Рёдж? Они пробовали было подкупить мистера Рёджа своим вином, за которым он делал ужасные гримасы; они льстили и улыбались ему всегда. Мне хотелось бы видеть эту спокойную, эту высокообразованную мистрисс Туисден, которая бросила бы свою лучшую приятельницу, если бы к ней свет повернулся спиною; я хотел бы видеть и могу ей видеть душевными глазами, как она ласкает этого лакея. Она делала дешовые подарки мистеру Рёджу, она улыбалась ему и спрашивала о его здоровьи. И, разумеется, Тальботь Туисден также льстил ему по-тальботовски: то он подмигнёт ему, то кивнёт головою, то скажет: "как поживаете?" и после надлежащих вопросов и ответов о его сиятельстве, прибавить:

- Рёдж! кажется у моей ключницы приготовлена рюмка доброго портвейна для вас, когда вам случится пройти мимо и милорду вы будете не нужны.

И я могу себе представить, как мистер Рёдж кланяется мистеру и мистрисс Туисден, благодарит и идёт в комнату мистрисс Бленкинсоп, где для него готов портвейн, и я воображаю, как мистер Рёдж и мистрисс Бленкнисоп рассуждают о характерах и особенностях хозяев,

Никто не мог снисходительнее мистера Филиппа Фирмина обращаться с слугами. В то время, когда у него в карманах бывало много денег, он давал их зачастую мистеру Рёджу, и тот помнил его щедрость; когда Филипп стал бедный, и Рёдж, также как и я, советовал Филиппу повидаться с его сиятельством.

Когда, наконец, Филипп сделал свой второй визит лорду Рингуду, мистер Рёдж сказал:

- Милорд, я думаю, примет вас, он говорил о вас. Он очень нездоров. Мне кажется у него будет припадок подагры. Я скажу ему, что вы здесь.

Воротившись в Филиппу после краткого отсутствия, с несколько расстроенным лицом, он повторил позволение войти и опять предостерёг Филиппа, говоря, что "милорд очень странен".

Действительно, как мы узнали впоследствии, милорд, услыхав, что Филипп пришол, закричал:

- Чорть его возьми! пришли его! А! это вы? сказал он, увидев Филиппа. - Вы уже давно в Лондоне? Туисден говорил мне о вас вчера.

- Я был у вас, отвечал Филипп очень спокойно.

- А я удивляюсь, как у вас достаёт духу, приходить ко мне, сэр! закричал старик, смотря на Филиппа сверкающими глазами.

Физиономия его сиятельства была желта, благородные глаза были налиты кровью и выкатились; голос, всегда жосткий и хриплый, теперь был особенно неприятен, а с губ его срывались громкие ругательства.

- Как я имею духу, милорд? сказал Филипп всё очень кротко.

- Да! Туисден был здесь вчера и рассказал мне коё-что хорошее про вас.

Филипп покраснел; он знал в чом состояли эти известия.

- Туисден говорит, что теперь, когда вы сделались нищим, когда вам осталось только разбивать камни на мостовой - вы поступили как сумасброд и дурак - помолвили такую же нищую, как вы!

Бедный Филипп из красного сделался бледным и проговорил медленно:

- Извините, милорд, вы сказали...

- Я сказал, что вы дурак, сэр! заревел старик:- разве вы не слышите?

- Я кажется член вашей фамилии, милорд, отвечал Филипп, вставая.

В ссоре он иногда выходил им себя и высказывал всё, что думал, или иногда - и тогда он бил опаснее - он казался особенно спокоен и величествен.

- Какой-нибудь авантюрист, думая, что вы получите денег от меня, подцепил вас для своей дочери - так ли?

- Я помолвил молодую девушку и я беднее её, сказал Филипп.

- Она думает, что вы получите денег от меня, продолжал его сиятельство.

- Она думает? а я не думал никогда, отвечал Филипп.

- И eй-богу не получите, если не выкинете этого вздора из головы.

- Я не выкину её из головы и обойдусь без ваших денег, сказал очень смело мистер Фирмин.

- Отправляйтесь в тартарары! закричал старик.

Филипп сказал нам, что он отвечал: "Seniores priores, милорд" и ушол.

- Итак вы видите, что если он хотел оставить мне что-нибудь, то надежда теперь исчезла, и славно же я обделал мои дела!

И я послал его туда! Мой добрый Филипп не только не выговаривал мне за это, но принял всю вину на себя,

- С тех пор, как я помолвлен, сказал он: - я сделался ужасно скуп и почти стал такой же скряга насчот денег, как эти Туисдены. Я раболепствовал перед этим стариком, я ползал у его больной ноги, Я готов ползти отсюда до сент-джэмского дворца, чтобы достать денег для моей маленькой Шарлотты.

Филипп раболепствовал и ползал! Если бы ни у кого не было спины такой гибкой, как у него, низкопоклонство сделалось бы погибшим искусством, как придворный минуэт. Но не бойтесь! Спины людские созданы на то, чтобы сгибаться, и порода паразитов еще довольно в славе.

Когда наш друг сказал нам, как кратко началось и кончилось его свидание с лордом Рингудом, кажется, тем, кто советовал Филиппу навестить его деда, сделалось несколько стыдно совета, который дали они. Мы достаточно знали нашего друга, чтобы знать также, как опасно было отправлять его кланяться в передней лордов. Не способны ли его руки разбить какой-нибудь фарфор, а ноги - наступить и разорвать какой-нибудь дамский шлейф? Итак вместо пользы мы заставили его поссориться с его патроном. Лорд Рингуд признался, что он хотел оставить Филиппу денег, а мы, отправив бедного молодого человека к больному старику, возбудили ссору между родственниками, которые расстались с взаимными угрозами и гневом.

- О Боже! стонал я в супружеском совещании: - отправим его отсюда. Теперь ему остаётся только дать пощочину Мёгфорду, сказать мистрисс Мёгфорд, что она пошлая и скучная женщина.

Он с нетерпением желал воротиться к своей возлюбленной в Париж. Мы не удерживали его. Боясь еще какого-нибудь приключения, мы даже желали, чтобы он уехал скорее. В унылом и грустном расположении духа проводил я его на булонской пароход. Он взял второе место и мужественно простился с нами. Ночь была бурная; на палубе мокро и сыро; пассажиров множество, а Филипп был между ними в тонком плаще; ветер развевал его рыжие волосы и бороду. Я теперь вижу этот пароход; я оставил его с сокрушением и стыдом. Зачем я посылал Филиппа к этому свирепому старику? Зачем принудил его к этому покорному поступку? Грубость лорда Рингуда была всем известна: это был злой, развратный циник, а мы отправили Филиппа кланяться и льстить ему! Ах mea culpa, mea culpa! Ветер дул свирепо в эту ночь, и когда я думал, как бедного Филиппа качает в холодной второй каюте, я беспокойно вертелся на своей постели.

Я зашол через день в Бэйский клуб и встретился там с обоими Туисденами. Отец цеплялся за пуговицу одного важного человека; когда я вошол, сын приехал в клуб в кабриолете капитана Улькома и вместе с этим знаменитым мулатом. Они посмотрели на меня каким-то особенным образом - я в этом уверен. Тальбот Туисден, оглушая своим громким разговором бедного лорда Лепеля, бросил на меня взгляд торжества и говорил так, чтобы я слышал. Рингуд Туисден и Ульком попивая полынную водку для возбуждения апетита, перемигивались и ухмылялись. Глаза Улькома были одного цвета с водкою, которую он пил. Я не видал, как Туисден оторвал пуговицу лорда Лепеля, но этот вельможа с расстроенной физиономией поскорее отошол от своего маленького гонителя.

- Откажитесь и приезжайте ко мне, я слышал, как сказал великодушный Туисден: - я жду Рингуда и еще кое-кого.

При этом предложении лорд Лепель с трепетом пробормотал, что он не может отказаться от данного слова и убежал из клуба.

Обеды Туисдена - вежливому читателю уже было о том сообщено - были замечательны: он постоянно хвастался, что у него обедает лорд Рингуд. Так случилось, что в этот самый вечер, лорд Рингуд, с тремя своими льстецами, обедал в Бэйском клубе, решившись посмотреть пантомиму, в которой играла очень хорошенькая молоденькая Коломбина, и кто-то шутя сказал его сиятельству:

- Ведь вы обедаете у Тальбота Туксдена. Он сейчас сказал что ждёт вас.

- Он сказал? спросил его сиятельство.- Так, стало быть, Тальтоб Туисден соврал!

И маленький Том Ивис, рассказывавший мне об этом вспомнил эти замечательные слова, потому-что почти немедленно случилось одно обстоятельство.

Через несколько дней после отъезда Филиппа, наш друг, маленькая Сестрица пришла к нам, когда мы сидели за утренним чаем, и её доброе личико выражало большое волнение и грусть. Она объяснила нам причины этой грусти, как только наши дети ушли в классную. Между друзьями мистрисс Брандон и постоянными собеседниками её отца был достойный мистер Ридли, отец знаменитого живописца, который быль слишком благороден, чтобы стыдиться своего смиренного происхождения с отцовской стороны. Отношения отца и сына не могли быть очень тесны и коротки, особенно так, как в детстве молодого Ридли отец его, ничего не понимавший в изящных искусствах, считал мальчика болезненным, полоумным ребёнком, который должен был сделаться родителям в тягость. Но когда Джон Джэмс Ридли начал достигать знаменитости в своей профессии, глаза отца раскрылись, вместо презрения, он начал глядеть на своего сына с искренним, наивным восторгом и часто со слезами рассказывал, с какою гордостью и с каким удовольствием служил он Джону Джэмсу в тот день, когда он обедал у его господина, лорда Тодмордена, Ридли старший теперь чувствовал, что он был жесток и несправедлив к своему сыну в его детстве, я с весьма трогательным смирением старик сознавался в своей прежней несправедливости и старался загладить её уважением и любовью.

Хотя нежность к сыну и удовольствие, которое он находил в обществе капитана Ганна, часто привлекали мастера Ридли в Торнгофскую улицу и в клуб Адмирала Бинга, где они оба были главными членами, Ридли старший принадлежал к другим клубам, где буфетчик лорда Тодмордена пользовался обществом буфетчиков других вельмож; и мне сказали, что в этих клубах Ридли называли "Тодморденом" долго после того, как его отношения с этому почтенному вельможе превратились.

В одном из этих клубов буфетчика лорда Тодмордена постоянно встречался с буфетчиком лорда Рингуда, когда их сиятельства находились в Лондоне. Эти джентльмены уважали друг друга, и когда встречались, сообщали один другому своё мнение об обществе и о характере благородных особ которым они служили. Рёдж знал всё о делах Филиппа Фирмина, побег доктора, великодушный поступок Филиппа. И Рёдж сравнивал благородное поведение молодого человека с поведением некоторых подлипал, которых он не хотел тогда назвать, но которые всегда говорили дурно о бедном молодом человеке заглаза и ползали перед милордом, а ужь других таких низких обманщиков найти мудрено. Конечно, о вкусах спорить нельзя, но он, Рёдж, не выдал бы свою дочь за негра.

В тот день, когда мистер Фирмин ходил к лорду Рингуду, был один из самых худших дней милорда, когда приближаться к нему было почти также опасно, как к бенгальскому тигру.

- Когда у него припадок подагры, его сиятельство проклинает и ругает всех, замечал Рёдж;- всех, даже пасторов и дам - ему всё равно. В тот самый день, когда был мистер Фирмин, милорд сказал мистеру Туисдену:

"- Вон отсюда! Не смейте приходить сюда затем, чтобы клеветать и чернить этого беднягу". И Туисден ушол, поджав хвост, и говорил мне:

"- Рёдж, милорд необыкновенно нехорош сегодня. Ну, не больше как через час является бедный Филипп, и милорд только-что выслушавший от Туисдена об этой молодой девице, напустился на бедного молодого человека и разругал его хуже чем Туисдена. Но мистер Фирмин не из таких; он не позволит никому бранить себя, и верно отплатил милорду тем же, потому-что я собственными ушами слышал как страшно милорд ругал его. Когда у милорда припадок подагры, он просто страшен, говорю я вам. Но у нас на Рождество гости приглашены в Унигэт, и мы должны быть там. Он вчера принял лекарство и сегодня так ругается и бесится на всех, словно у него белая горячка. А когда мистер и мистрисс Туисден приехали в этот день (если вы выгоните этого человека в дверь, он наверно спустится в трубу) - он не захотел их видеть. А мне закричал:

"- Если придёт Фирмин, швырни его с лестницы - слышишь?" но ругается и клянётся, что никогда больше не пустить его к себе на глаза. Но это еще не всё, Ридли. Он послал за Брадгэтом, своим стряпчим, в этот же самый день. Взял назад своё завещание, на котором я сам подписывался свидетелем - я и Уилькоксь, хозяин гостинницы - и я знаю, что он отказал что-то Фирмину. Помяните мои слово: он хочет сделать что-нибудь нехорошее этому бедному молодому человеку.

Мистер Ридли пересказал подробно весь этот разговор своей приятельнице, мистрисс Брандон, зная, какое участие принимала она в этом молодом джентльмэне; и с этими неприятными известиями мистрисс Брандон пришла посоветоваться с теми, кто - как говорила добрая сиделка - были лучшими друзьями Филиппа на свете. Мы желали бы утешить Сестрицу, но всем было известно, какой человек был лорд Рингуд, как он был самовластен, как мстителен, как жесток.

Я знал мистера Брадгэта, стряпчаго, с которым у меня были дела; я и пошол к нему более затем, чтобы говорить и делах Филиппа, чем о своих. Но Брадгэт увидал значение моих вопросов и отказался отвечать на них.

- Мы с моим клиентом не закадычные друзья, сказал Брадгэта: - но я обязан оставаться его стряпчим и не должен говорить вам, находится ли имя мистера Фирмина в завещании его сиятельства или нет. И как могу я это знать? Он может изменить своё завещание, может оставить Фирмину деньги, может и не оставить. Я надеюсь, что молодой Фирмин не рассчитывает на наследство, а если рассчитывает, он может обмануться. Я знаю десятки людей, которые имеют разные надежды и не получат ничего.

Вот весь ответ, какого я мог добиться от стряпчаго,

Я пересказал это моей жене. Разумеется, каждый послушный муж рассказывает всё послушной жене. Но хотя Брадгэт обезкуражил нас, всё-таки у нас оставалась надежда, что старый вельможа обезпечит нашего друга, потом Филипп женится на Шарлотте, потом он всё более и более будет заработывать в своей газете, потом он будет счастлив навсегда. Жена моя считала яйца не только прежде чем они были высижены, но даже прежде, чем она были снесены. Никогда не видал ни в чьём характере такого упорного упования. Я с другой стороны смотрю на вещи, с рациональной и унылой точки зрения; а если дело кончится лучше, чем я ожидал, я любезно сознаюсь, что я ошибся.

Но настал день, когда мистер Брадгэт не считал уже себя обязанным хранить молчание о намерениях своего благородного клиента. Это было за два дня до Рождества, и я, по обыкновению, зашол после полудня в клуб. Между посетителями происходило некоторое волнение. Тальбот Туисден всегда приходил в клуб десять минут пятого и спрашивал вечернюю газету таким тоном, как-будто содержание её было для него чрезвычайно важно. Возьмёт, бывало, за пуговицу своих знакомых и рассуждает с ними о передовой статье этой газеты с изумительный серьёзностью. В этот день они пришол в клуб десятью минутами позже обыкновеннаго. Вечернюю газету читали другие. Лампы на столе освещали головы плешивые, седые, в париках. В комнате слышался говор:

- Скоропостижно.

- Подагра в желудке.

- Обедал здесь только четыре дня тому назад.

- Казался совсем здоров.

- Совсем здоров? Нет! Я никогда не видал человека более болезненной наружности.

- Жолт как гинея.

- Не мог есть,

- Ругал слуг и Тома Ивиса, который обедал с ним.

- Семьдесят-шесть лета.

- Родился в одном году с герцогом йоркским.

- Сорок тысяч годового дохода.

- Сорок? Пятьдесят-восемь тысяч, говорю я вам, Он всегда быль экономен.

- Титул переходит к его кузену, сэру Джону Рингуду; он не здешний член, он член Будля.

- Не графство, а баронство.

- Они ненавидели друг друга. У старика был бешеный характер.

- Желательно бы знать, оставил ли он что-нибудь старому Туис...

Тут вошол Тальбот.

- А, полковник! как поживаете? Что новаго? Запоздал в моей конторе, сводил счоты. Еду завтра в Уипгэм провести Рождество у дяди моей жены, Ригнуда - знаете? Я всегда езжу на Рождество в Уипгэм. Он держит для вас фазанов. Я уже плохой охотник теперь!

Пока хвастун предавался своей напыщенной болтовне, он не примечал значительных взглядов, устремленных на него, а если и примечал, то может быть ему было приятно возбуждаемое им внимание. В этом клубе давно раздавались рассказы Туисдена о Рингуде, о фазанах, о том, что он уже плохой охотник, и о сумме, которую его семейство получит после смерти их благородного родственника.

- Мне кажется, я слышал от вас, что сэр Джон Рингуд наследник вашего родственника? спросил мистер Гукгэм.

- Да, баронство - только баронство. Графство принадлежит только милорду и его прямым наследникам. Почему бы ему опять не жениться? Я часто ему говорю: "Рингуд, зачем вы не женитесь, хоть бы только для того, чтобы надуть этого вига, сэра Джона. Вы свежи и здоровы, Рингуд. Вы можете еще прожить двадцать лет, даже двадцать-пять. Если вы оставите вашей племянице и её детям что-нибудь, мы не спешим получат наследство, говорю я.- Зачем вы не женитесь?

- Ах, Туисден! ему уже нельзя жениться, сказал плачевно мистер Гукгэм.

- Совсем нет. Он человек крепкий, необыкновенно сильный, здоровый человек, если бы не подагра. Я часто говорю ему: Рингуд...

- О! ради Бога, остановите его, сказал старик Тремлетт, который всегда начинал дрожать при звуке голоса, Туисдена. - Скажите ему кто-нибудь.

- Разве вы не слыхали, Туисден? Не видали? Не знаете? торжественно спросил Гукгэм.

- Слышал - видел - знаю - что? закричал тот.

- С лордом Рингудом случилось несчастье. Загляните в газету. Вот.

Туисден кинул свой золотой лорнет, взял газету и - милосердный Боже!... но я не стану описывать агонию этого благородного лица. Подобно Тиманту, живописцу, я набрасываю покрывало на этого Агамемнона.

То, что Туисден прочол в "Globe" был краткий параграф; но на следующее утро в "Times" была одна из тех панафидных статей, которым знатные вельможи должны подвергаться от таинственных некрографов этой газеты.

Глава XXII.

PULVIS ET UMBRA SUMUS.

Первый и единственный граф Рингуд покорился участи, которой должны подвергаться и пэры и простолюдины. Спеша в свои великолепный Уипгэмский замок, где он располагал угощать знатных гостей на Рождество, его сиятельство оставил Лондон только-что оправившись от подагры, которая мучила его уже несколько лет. Должно быть болезнь вдруг бросилась в желудок. В Тёррейс-Регуне, за тридцать миль от своего великолепного жилища, где он привык останавливаться, чтобы пообедать, он уже страдал ужасно, на что окружающие его не обратили такого внимания, какое должно было бы возбудить его положение, потому-что, страдая этою мучительной болезнью, он громко кричал и слова его и обращение были чрезвычайно запальчивы. Он сердито отказал послать за доктором в Тёррейсе и непременно хотел продолжать путь. Он принадлежал в людям старой школи, которые не хотят ездить по железной дороге (хотя его состояние значительно увеличилось, когда через его владения была проложена железная дорога); и его собственные лошади всегда встречали его в Попперской таверне, в ничтожной деревушке, за семнадцать миль от его великолепного парка. Приехав в эту таверну, он не сделал никакого знака, не сказал ни одного слова, так что слуги его серьёзно испугались. Когда засветили фонари у экипажа и заглянули в его карету, этот владелец тысячи десятин и, по слухам, огромного богатства, был мёртв. Путешествие он Тёррея было последнею станцией продолжительной, счастливой, если не знаменитой, то по-крайней-мере замечательной и великолепной карьеры.

"Покойный Джон Джордж граф и барон Рингуд и виконт Синкбарз вступил в публичную жизнь в опасный период, перед французской революцией, и начал свою карьеру как друг и товарищ принца Уэлльскаго. Когда его королевское высочество оставил партию вигов, лорд Рингуд также присоединился к партиямь и графство было наградою за его верность. Но когда лорд Стейн был сделан маркизом, лорд Рингуд поссорился с своим королевским покровителем и другом, считая, что услуги его несправедливо оскорблены, потому-что такое же звание не было даровано ему. В разных случаях он подавал голос за вигов. Он никогда не примирялся с покойным королём Георгом IV, с которым он имел привычку говорить с характеристическою резкостью. Приближение биля о реформе, однако, окончательно привлекло этого вельможу на сторону ториев, и он оставался с-тех-пор если не красноречивым, то по-крайней-мере ревностным их защитником. Говорят, что он был щедрым помещиком, если его арендаторы не шли наперекор его видам. Его единственный сын умер рано, и его сиятельство, если верить молве, находился в дурных отношениях с своим родственником и наследником, сэром Джоном Рингудом Эппльшо, баронетом, теперь бароном Рингудом. Баронство существует в этой древней фамилии со времён царствования Георга I, когда сэру Джону Рингуду было пожаловано дворянство, а сэр Фрэнсис, его брат, был сделан баронетом первым из наших ганноверских государей".

Эту статью мы с женою прочли утром накануне Рождества, между тем как наши дети украшали лампы и зеркала остролистником для предстоявшего торжества. Я наскоро отправил к Филиппу накануне записку с этим известием. Судьба его очень нас тревожила теперь, когда, через несколько дней, она должна была решиться. Опять мои дела, или моё любопытство, привели меня к мистеру Брадгэту, стряпчему. Разумеется, он знал всё. Он был не прочь поговорить об этом. Смерть его клиента отчасти развязала язык стряпчаго, и я должен сказать, что Брадгэт весьма нелестно отзывался о своём благородном покойном клиенте. Грубости покойного графа тяжело было сносить. В последнее их свидание его ругательство и дерзкое обращение были особенно противны. Он разругал всех своих родных; он говорил, что его наследник лицемер, методист и притворщик. Есть у него родственник (которого Брадгэт не хотел назвать) хитрый, низкий плут и паразит, вечно ползавший перед ним и с нетерпением желавший его смерти. А другой его родственник, бесстыдный сын мошенника доктора, оскорбил его за два часа перед тем в его собственном доме - нищий, а хочет распространять потомство для рабочаго дома, потому-что после его сегодняшнего поведения, он скорее очутится на дне Ахерова чем он, лорд Рингуд, даст этому негодяю хоть один пенни из своих денег.

- И его сиятельство велел мне прислать в нему обратно его завещание, прибавил мистер Брадгэт. - И он уничтожил это завещание прежде чем уехал; это он уже не первое сожигал. И я могу вам сказать теперь, когда всё кончено, что в этом завещании он отказывал внуку своего брата порядочную сумму денег, которую наш бедный друг получил бы, еслибы не быль у милорда в этот несчастный припадок подагры.

А, mea culpa! mea culpa! А кто послал Филиппа к его родственнику в этот несчастный припадок подагры? Кто был умён так светски, так по-туисденовски, чтобы советовать Филиппу лесть и покорность? Если бы не этот совет, он был бы теперь богат; он мог бы жениться на своей возлюбленной. Я чуть-было не подавился вашей рождественской индейкой, когда ел её. Свечи горели тускло, а поцалуи и смех детей нагоняли на меня меланхолию. Еслибы не мой совет, как мог бы быть счастлив мой друг! Я искал ответа в честных личиках моих детей. Что они сказали бы, еслибы знали, что отец их советовал своему другу ползать и кланяться и унижаться перед богатым, злым стариком? Я сидел безмолвно, как на похоронах; смех моих малюток терзал меня как бы угрызением. С перьями, с факелами, с парадной свитой хоронили лорда Рингуда, который сделал бы Филиппа богатым, еслибы не я.

Вся оставшаеся еще надежда скоро рушилась. В Уипгэме было найдено завещание, написанное год назад, в котором не упоминалось о бедном Филиппе Фирмине. Самая маленькая сумма - постыдно-ничтожная, как говорил Туисден - была оставлена Туисденам вместе с портретом во весь рост графа в парадном костюме, и этот портрет, я полагаю, мало принёс удовольствия родственникам покойного, потому-что пересылка этого большого портрета из Уипгэма стоила так дорого, что Тальбот заплатил с гримасами. Еслибы портрет сопровождался тридцатью, сорока или пятидесятью тысячами - почему он не оставил им пятьдесят тысяч? - как различна была бы тогда горесть Тальбота! Когда он считал обеды, которые он давал для лорда Рингуда - а они все были записаны у него в дневнике - Туисден нашол, что он истратил более на милорда, чем тот отказал ему в завещании. Но всё семейство надело траур, даже кучер и лакей Туисдена облеклись в траурную ливрею в честь знаменитого покойника. Не каждый день человек имеет возможность публично оплакивать потерю сиятельного родственника.

А как бедный Филипп перенёс своё обманутое ожидание? Он, должно быть, чувствовал его, потому-что мы сами поощряли его в надежде, что дед сделает что-нибудь для облегчения его нужды. Филипп надел креп на шляпу и отказался от всяких других наружных признаков печали. Если бы старик оставил ему денег, это было бы хорошо. Так как он не оставил - дым сигары кончает фразу, и наш философ перестаёт думать о своем разочаровании. Разве Филипп бедный не был так же независим, как и Филипп богатый? Борьба с бедностью здорова в двадцать-пять лет. Мускулы молодые укрепляются борьбою. Это для пожилых, ослабевших от расстроенного здоровья или, может быть, от продолжительного счастья, битва тяжела.

Широкая спина Фирмина могла снести тяжолую ношу, и он с радостью брал всякую работу, попадавшуюся ему. Фипзу, сотруднику "Daily Inteliigencer", нужен был помощник: Филипп с радостью продал четыре часа в день мистеру Фипзу, переводил из французских и немецких газет, заходил иногда в Палату Депутатов и сообщал о каком-нибудь важном заседании. Он положительно начал откладывать деньги. Он носил ужасно поношеное платье, потому-что Шарлотта не могла ходить к нему на квартиру и чинить его лохмотья, как делала это Сестрица; но когда мистрисс Бэйнис бранила его за это - и действительно должно было быть досадно иногда видеть, как этот человек в старом платье расхаживает в комнатах баронессы С*, говорит громко, противоречит и предписывает законы - Шарлотта защищала своего оскорбляемого Филиппа.

Уильям Мейкпис Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 3 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :