Уильям Мейкпис Теккерей
«Виргинцы. 5 часть.»

"Виргинцы. 5 часть."

- Скушал ужин и пошел на боковую, - заявляет миссис Бетти, после чего все захохотали уже открыто, то есть все, кроме мистера Уильяма, который удалился, изрытая, так сказать, черные клубы проклятий из жерла своего рта.

Приходится сознаться, что охота шутить не прошла у мистера Уорингтона и на следующее утро. Он послал мистеру Уиллу записочку, осведомляясь, не собирается ли он в "столицу или куда-нибудь еще". Если он намерен посетить Лондон, то насмерть перепугает "разбойников" на Хаунслоу-хит, а в

"Щиколадной никто, конечно, не будет так разукрашен", как он. Боюсь, что мистер Уилл с обычной своей грубостью послал автора письма куда-то значительно дальше, чем в Хаунслоу-хит.

Однако дело не ограничивается перепиской только между Уиллом и Гарри: у двери мистера Уорингтона появляется хихикающая девица, и Гамбо приближается к своему господину с белым треугольником в черных пальцах.

Гарри немедленно догадывается, что это такое.

- Записочка! - стонет он.

Молинда приветствует своего Энрико, и т. д., и т. д., и т. д. В эту ночь она не смежила глаз, и прочее, и прочее, и прочее. Хорошо ли спалось Энрико в родовом замке его предков? Und so weiter, und so weiter (И так далее, и так далее (нем.).). Пусть он больше никогда не "сорится" и не будет

"таким злым". Kai ta Loipa (И прочее (древнегреч.).). Нет, я не стану цитировать это письмо дальше. А таблички, некогда золотые, что вы теперь, как не увядшие листья? Где фокусник, который преображал вас, и почему исчез ваш блеск?

Достоинство мистера Уорингтона не позволяло ему оставаться в Каслвуде после его легкого недоразумения с кузеном Уиллом, и он написал величественное письмо милорду, объясняя, что произошло. Так как он призвал преподобного Сэмпсона просмотреть эту эпистолу, она, вероятно, не содержала ни одного из тех капризов правописания, которыми столь изобиловала его обычная корреспонденция в тот период. Он объяснил бедняжке Марии, что подбив глаз и расквасив нос столь близкому родственнику хозяина дома, он никак не может дольше оставаться под его кровом, и она была вынуждена согласиться, что при подобных обстоятельствах ему все-таки лучше уехать. Разумеется, прощаясь c ним, она проливала обильные слезы. Он поедет в Лондон и увидит там более юных красавиц, но не найдет ни одной, - ни одной! - которая бы любила его так, как Мария, его Мария. Боюсь, что, расставшись с ней, он не испытал особого горя. Более того, он очень повеселел, едва каслвудский мост остался позади, и пустил своих лошадей такой резвой рысью, что они делали не меньше девяти миль в час. Всю дорогу он пел, кивал хорошеньким девушкам у обочины, потрепал миленькую служанку по щеке, - нет, неутешная тоска его не терзала. По правде говоря, ему не терпелось вернуться в Лондон, блистать в Сент-Джеймском дворце или в Ньюмаркете, - словом, там, где собиралась золотая молодежь. Он уже вкусил от радостей лондонской жизни, и танбриджское общество, сплетничающие дамы и их карточные вечера теперь его совсем не прельщали.

К тому времени, когда он вновь добрался до Лондона, от сорока четырех фунтов, которые, как мы знаем, были у него в Танбридже, не осталось почти ничего, и нужно было изыскать средства на дальнейшие расходы. Но это его не смущало. Ведь в его распоряжении были две суммы по пять тысяч фунтов каждая, положенные на его имя и на имя его брата. Он возьмет сколько будет надо -

достаточно только полосы везенья в игре, и он все возместит. Но он должен жить, как приличествует его положению, и необходимо втолковать госпоже Эсмонд, что джентльмен его ранга не может поддерживать знакомства с равными себе и блистать в обществе на жалкие двести фунтов в год.

Мистер Уорингтон снова поселился в "Бедфорде", но ненадолго. Он начал подыскивать достойное жилище неподалеку от королевского дворца и избрал квартиру на Бонд-стрит, где и обосновался с Гамбо, лошадей же поставил в конюшню неподалеку. Затем ему потребовались услуги портных, торговцев материями и башмачников. Не без некоторых угрызений он снял траур и надел шляпу с галунами и расшитый золотом камзол. Гамбо уже постиг столичные тонкости парикмахерского искусства, и припудренные светлые локоны мистера Уорингтона выглядели столь же модно, как у самого изысканного щеголя на Пэл-

Мэл. Он появился на Кругу в Хайд-парке в собственном фаэтоне. Слухи о его сказочном богатстве достигли Лондона задолго до него самого, и баловень судьбы из Виргинии возбуждал немалое любопытство.

В ожидании того времени, когда ему можно будет баллотироваться по всем правилам, лорд Марч записал нашего юного друга в клуб в кофейне Уайта как знатного джентльмена из Америки. Свет еще не начал съезжаться в Лондон, но молодому человеку двадцати одного года от роду, с карманами, набитыми деньгами, не обязательно ждать начала сезона, чтобы жить в свое удовольствие, а Гарри твердо решил наслаждаться жизнью.

И он распорядился, чтобы мистер Дрейпер продал на пятьсот фунтов его ценных бумаг. Что бы сказала его бедная мать, знай она, что молодой расточитель уже начал проматывать отцовское наследство? Он обедал в ресторации, он ужинал в клубе, где Джек Моррис, не скупясь на самые жаркие хвалы, познакомил, его с джентльменами, находившимися тогда в столице. Он вкушал от жизни, от молодости, от наслаждений - чаша была полна до краев, и пылкий юноша жадно припал к ней. Видите ли вы далеко-далеко на западе благочестивую вдову, молящуюся за сына? Под деревьями Окхерста нежное сердечко тоже, может быть, бьется для него. Когда Блудный Сын предавался буйному веселью, разве его не ждали любовь и прощение?

Среди неизданных писем покойного лорда Орфорда есть одно, которое нынешний их издатель, мистер Питер Каннингем, не включил в сборник, -

возможно, усомнившись в его подлинности. Я и сам видел среди уорингтоновских бумаг только его копию, сделанную аккуратным почерком госпожи Эсмонд с пометкой: "Рассказ мистера X. Уолпола о пребывании моего сына Генри в Лондоне и о баронессе Тэшер. Написано ген. Конвею".

"Арлингтон-стрит, вечером в пятницу.

Я на день-другой, мой милый, прервал свои молитвы богородице Строберрийской. Разве не простоял я перед ней на коленях все три последние недели и разве мои бедные суставы не терзает ревматизм? Мне пришла охота побывать в Лондоне, посетить Воксхолл и Раниле, quoi (Ну и что? (франц.).)?

Ведь могу же и я немножко поиграть, как другие престарелые младенцы?

Предположим, после столь долгого пребывания на стезе добродетели меня потянуло на пироги с пивом, ужли ваше преподобие скажет мне - "нет"? Джордж Селвин, Тони Сторер и ваш покорный слуга сели под вечер в Вестминстере в лодку... во вторник? Нет, во вторник я был у их светлостей герцога и герцогини Норфолкских, только что прибывших из Танбриджа. Так в среду.

Откуда мне знать? Разве не упился я до бесчувствия у Уайта целой пинтой лимонада?

Норфолки развлекали меня во вторник рассказами о юном дикаре - ирокезе, чоктау или виргинце, который наделал последнее время некоторого шуму в нашем уголке земного шара. Это отпрыск бесславного семейства Эсмондов-Каслвудов, в котором все мужчины - игроки и моты, а все женщины... ну, я не стану писать этого слова из опасения, что леди Эйлсбери заглядывает через твое плечо. Я слышал от отца, что оба покойных лорда состояли у него на жалованье, и последний из них, красавчик времен королевы Анны, был возведен из виконтов в графы благодаря заслугам и ходатайству его прославленной старой сестрицы, Бернштейн, ранее Тэшер, урожденной Эсмонд - так* же в свое время знаменитой красавицы и фаворитки старого Претендента. Она продала его тайны моему папеньке, который уплатил ей за них, и, забыв о своей любви к Стюартам, перешла на сторону августейшего Ганноверского дома, ныне над нами царствующего. "Неужели Хоресу Уолполу не надоест сплетничать?" - говорит твоя жена из-за твоего плеча. Целую ручки вашей милости. Я нем. Бернштейн -

воплощение добродетели. У нее не было никаких веских причин выходить за капеллана своего отца. Ведь столько знатных особ отлично обходилось без брака. Она не стыдилась быть миссис Тэшер и взяла себе во вторые мужья немецкого барончика, которого никто за пределами Ганновера не видел. Ярмут не питает к ней злобы. Есфирь и Астинь - добрые подруги и все лето в Танбридже по мере сил обманывали друг друга за карточным столом.

"Но при чем тут ирокез?" - спрашивает ваша милость. Ирокез тоже был в Танбридже и играл в карты, возможно, не передергивая, но без конца выигрывая. Говорят, что он обчистил лорда Марча не на одну тысячу - лорда Марча, который пролил столько крови, рассорился со всеми, дрался со всеми, охотился со всеми, влюблял в себя всех чужих жен, исключая жену мистера Конвея и не исключая ее нынешнего величества, графини Англии, Шотландии, Франции и Ирландии, королевы Вальмодена и Ярмута, да хранит ее небо на радость нам.

Ты знаешь этого плюгавого мерзавца de par le monde (Неведомо откуда взявшегося (франц.).), некоего Джека Морриса, который шныряет по всем лондонским домам. Когда мы были в Воксхолле, мистер Джек кивнул нам из-под подбородка миловидного юнца, на руку которого он опирался и которого соблазны сада, по-видимому, приводили в неистовый восторг. Господи, как упоенно он глазел на фейерверк! Боги, как он рукоплескал гнуснейшей накрашенной певичке, чей визг немилосердно терзал мои уши. Грошовая нитка бус и яркая тряпка в земле ирокезов - великие сокровища, и наш дикарь был совсем ослеплен таким великолепием.

Кругом зашептались, что это тот самый Счастливчик. Накануне у Уайта он самым благородным образом выиграл у Рокингема и моего драгоценного племянника триста гиней, а теперь вопил и бесновался, очарованный музыкой, так что смотреть было приятно. Я не люблю кукольных представлений, но я очень люблю водить на них детей, мисс Конвей! Шлю вашей милости нижайший поклон и, надеюсь, мы как-нибудь вместе отправимся посмотреть Кукол.

Когда певичка сошла со своего трона, Джек Моррис во что бы то ни стало возжелал представить ей моего виргинца. Я увидел, как он покраснел до ушей и отвесил ей весьма изящный поклон, какого я никак не ждал от обитателя вигвама, а засим, как мне кажется, дикарь и дикаресса удалились вместе.

Всего за три часа до этого мои спутники съели и выпили так много, что в Воксхолле они непременно пожелали скушать цыплят с пуншем, после чего Джордж уснул, а мне за мои грехи вздумалось рассказать Тони Стореру wo, что я знал о милом семействе виргинца, и, в частности, кое-какие подробности о бершнтейновских похождениях, а также историю еще одной пожилой красотки, ее племянницы, некоей леди Марии, которая была au mieux (В наилучших отношениях

(франц.).) с покойным принцем Уэльским. Что я сказал? Да меньше половины того, что мне было известно, и, разумеется, не больше десятой доли того, что я намеревался сказать, но кто тут бросается на нас, как не наш дикарь, на этот раз совсем уж багровый и в полной боевой раскраске! Оказывается, он пил огненную воду в соседней ложе!

Дикарь сдвигает шляпу на затылок, хватается за рукоятку шпаги и осведомляется, кто из джентльменов чернил его родных. Так что я вынужден был попросить его не поднимать такого шума и не будить моего друга мистера Джорджа Селвина. И я добавил: "Уверяю вас, сэр, я понятия не имел, что вы находитесь неподалеку, и приношу вам самые искренние извинения".

Вняв этим миролюбивым словам, гурон выпустил томагавк, не без изящества отвесил поклон и сказал, что, разумеется, ничего, кроме извинения, он от джентльмена моего возраста (merci, Monsieur (Благодарю вас, сударь

(франц.).)) требовать не может. Услышав же фамилию мистера Селвина, он еще раз поклонился а сообщил, что имел к нему письмо от лорда Марча, которое, к несчастью, потерял. Выяснилось, что Джордж вкупе с Марчем предложил его в члены клуба, и, без сомнения, эти три агнца остригут друг друга наголо. А тем временем мой умиротворенный дикарь сел за наш стол и утопил томагавк в еще одной чаше пунша, которую эти господа обязательно пожелали заказать.

Помилуй бог! Уже одиннадцать, и вот идет Бенсон с моей овсяной кашкой.

X. Уолпол.

Высокородному Г. С. Конвею".

Глава XLI

Карьера мота

Во времена Гарри Уорингтона люди все еще усердно старались определить соотношение литературных достоинств древних и новых авторов (не то чтобы наш юный джентльмен особенно интересовался этим спорой), и ученые мужи, а вслед за ними и свет, почти все отдавали предпочтение первым. Новые авторы тех дней стали древними в наши, и мы сегодня рассуждаем о них так же, как наши внуки через сто лет будут судить о нас. Что же до вашей книжной премудрости, о почтенные предки (хотя, бесспорно, среди вас вы можете числить могучего Гиббона), то, мне кажется, вы признаете себя побежденными - я мог бы указать на двух-трех профессоров в Кембридже и Глазго, которые лучше осведомлены в греческом языке, чем все университеты в ваше время, включая и афинский, если такой тогда имелся. В естественных же науках вы продвинулись немногим дальше тех язычников, которых в литературе признавали выше себя. А нравы -

общественные и частные? Какой год лучше - нынешний 1858-й или его предшественник сто лет назад? Господа, заседающие в дизраэлевской палате общин, есть ли У каждого из вас своя цена, как в дни Уолпола и Ньюкасла? Или же (это весьма щекотливый вопрос!) почти все вы ее уже получили? Дамы, я не скажу, что ваше общество - это общество весталок, но хроники столетней давности содержат такое количество скандальнейших историй, что вам надо благодарить небо, судившее вам жить в не столь опасные времена. Нет, я искренне верю, что и мужчины и женщины стали теперь лучше. И не только Сусанны встречаются чаще, но старцы далеко не так порочны. Приходилось ли вам слышать о таких книгах, как "Кларисса", "Том Джонс", "Родерик Рэндом", -

о полотнах, изображающих людей, жизнь а общество, современные их авторам?

Предположим, мы описали бы поступки таких мужчин и женщин, как мистер Ловлас, леди Белластон или та поразительная "знатная леди", которая одолжила свои мемуары автору "Перегрина Пикля". О, целомудренная матрона, имя которой

- Девятнадцатый Век, как она возмутилась бы, как покраснела! С какими возгласами негодования выбежала бы из комнаты, приказав барышням удалиться, и потоп попросила бы мистера Мьюди больше ни поя каким видом не присылать ей книг этого ужасного сочинителя!

Вам пятьдесят восемь лет, сударыня, может быть, вы так мнительны, что кричите, когда вам еще никто не причинил боли, когда никто даже не думал оскорбить вашу милость. И ведь может быть также, что искусство романиста терпит ущерб из-за узды, которую на него налагают, подобно тому как многие честные и безобидные статуи в соборе Святого Петра и в Ватикане обезображены мишурными одеяниями, под которые старухи в сутанах упрятали их прекрасные мраморные члены. Но в вашем жеманстве есть резон. Как и в государственной цензуре. Страница может содержать нечто опасное для bonos mores (Добрых нравов (лат.).). Бери же ножницы, цензор, и вырежь крамольный абзац! Нам остается только смириться. Деспот Общество издал свой августейший указ. Нам может казаться, что статуя выглядела бы куда прекраснее без одеяния, мы можем доказывать, что мораль только выиграла бы, будь нам позволено продекламировать всю басню. Прочь его - и ни слова! Мне не доводилось видеть в Соединенных Штатах фортепиано в панталончиках из плоеного муслина на ножках, но не сомневайтесь: муслин скрывал не только красное дерево, но и звуки, приглушал музыку, пианист переставал играть.

К чему подводит нас эта прелюдия? Я думаю о Гарри Уорингтоне, эсквайре, в его лондонской квартире на Бонд-стрит, и о жизни, которую он и многие светские повесы вели в те времена, и о том, что так же не могу познакомить с ними мою очаровательную юную читательницу, как не может леди Чопоринг повезти свою дочь в Креморнский сад в обычный вечер. Дражайшая мисс Диана!

(Пф! Я знаю, вам тридцать восемь лет, хотя вы так дивно робки и стараетесь внушить нам, будто только-только перестали обедать в детской и носить переднички.) Когда ваш дедушка был молодым человеком, членом клуба, собиравшегося у Уайта, обедал у Понтака, вкушал яства Браунда и Лебека, ездил в Ньюмаркет с Марчем и Рокингемом и поднимал бокал за первых красавиц Англии вместе с Гилли Уильямсом и Джорджем Селвином (и не понимал шуток Джорджа, которые, впрочем, заметно выдохлись после укупорки) - почтенный старец вел тогда жизнь, о которой ваша благородная тетушка (чье перо начертало "Легенды Чопоринга, или Прекрасные плоды фамильного древа") не обмолвилась ни словом.

Это было до того, как ваша бабушка обзавелась теми серьезными взглядами, которыми славилась, когда доживала свой век в Бате, до того как она остепенилась, а полковник Тибболт женился на мисс Лай, дочери богатого мыловара. Когда ее милость была молода, она кружилась в том же вихре удовольствий, что и весь высший свет. В ее доме на Хилл-стрит по вечерам в среду и воскресенье ставилось не менее десяти карточных столов (исключая то недолгое время, когда двери Раниле были открыты и в воскресенье). Каждый вечер она играла в карты по восемь, девять, десять часов. Как и весь свет.

Она проигрывала, она выигрывала, она мошенничала, она закладывала свои драгоценности - и кто знает, чего бы еще она ни заложила, лишь бы найти средства продолжать игру. А дуэль после ужина в "Голове Шекспира" в Ковент-Гардене между вашим дедом и полковником Тибболтом, когда они обнажили шпаги и скрестили их без свидетелей, если не считать сэра Джона Скруби, который валялся под столом мертвецки пьяный? Их поединок прервали люди мистера Джона Фильдинга, и вашего деда, раненого, отнесли домой на Хилл-стрит в портшезе. Поверьте мне, эти напудренные джентльмены в кружевных манжетах, столь изящно выворачивающие носки своих туфель с пряжками, вели себя ужасно. Шпаги обнажались ежеминутно, бутылки осушались одна за другой, ругательства и божба обильно уснащали беседу. Эти искатели удовольствий, еле держась на ногах, для потехи кололи шпагами и калечили трактирных служителей и городских сторожей, избивали носильщиков портшезов, оскорбляли мирных обывателей. Вы, разумеется, бывали в Креморне с надлежащими "поручителями"?

А вы помните, какими были наши столичные театры тридцать лет назад? Вы были слишком добродетельны, чтобы присутствовать на спектаклях. Ну, так вы и понятия не имеете, что делалось в театральных залах, что делалось в зеленых ложах, перед которыми играли Гаррик и миссис Причард! И я, думая о моих детях, исполняюсь благодарности к удалившемуся на покой великому актеру, который первым очистил театр от этого позора. Нет, сударыня, вы ошибаетесь: я не чванюсь своей высокой нравственностью. Я не утверждаю, что вы от природы выше и лучше своей бабушки в дни ее буйно нарумяненной, азартной, бессонной, головокружительной юности или даже бедняжки Полли Фогл, которую только что арестовали за кражу в лавке, - сто лет назад ее за это повесили бы. Нет, я лишь полон смиренной благодарности, что меня в нынешнем веке окружает меньше соблазнов, хотя мне и этих более чем достаточно.

А потому, если Гарри Уорингтон ездит в Ньюмаркет на октябрьские скачки и проигрывает там свои деньги или приумножает их, если он пирует с друзьями в "Голове Шекспира" или в "Голове Бедфорда", если он обедает у Уайта, а потом играет в макао или ландскнехт, если он дерется на кулаках с ночным сторожем и попадает на съезжую, если он на краткое время превращается в повесу и шалопая, я, зная слабость человеческую, ничуть не удивляюсь и, памятуя о собственных недостатках, не собираюсь быть неумолимо строгим к недостаткам ближнего моего. В отличие от мистера Сэмпсона: тот в своей часовне в Лонг-Акре свирепо бичевал порок, не давал пощады Греху, яростно поносил Божбу в самых крепких выражениях, повергал Пьянство ниц и попирал ногой бесчувственную скотину, валяющуюся в канаве, обличал Супружескую Неверность и побивал ее камнями нескончаемой риторики - а после службы шел обедать в "Звезду и Подвязку", варил пунш для Гарри и его приятелей в

"Голове Бедфорда" или садился играть в вист на квартире у мистера Уорингтона, а может быть, у лорда Марча, - короче говоря, там, где мог найти ужин и избранное общество.

Однако мне часто кажется, что на лондонскую жизнь мистера Уорингтона я, возможно, смотрю с той суровостью и придирчивостью, с какой вообще отношусь к нему, - ведь его поведение не вырвало у меня ни единого слова добродетельного негодования, а если оно не было предосудительным, то я, бесспорно, слишком уж к нему строг. О Правдивость, о Красота, о Скромность, о Благожелательность, о Чистота, о Нравы, о Краснеющая Стыдливость, о Слащавость - с больших, только с больших букв пишу я ваши славные наименования! О Чопорность, о Жеманство! Как посмею я сказать, что молодой человек был молодым человеком?

Несомненно, милая барышня, я черню мистера Уорингтона в свойственной мне бессердечной манере. И в доказательство - вот письмо из уорингтоновского архива от Гарри его матушке, в котором нет ни единого слова, позволяющего заподозрить, будто он вел тогда бурную жизнь. А подобное письмо от единственного сына любящей и образцовой родительнице, конечно же, содержит одну только правду.

"Бонд-стрит, Лондон,

25 октября 1756 года.

Милостивая государыня!

Я беру перо, дабы сообщить, что ваше досточтимое послание, прибывшее 10

июля с виргинским пакетботом, было переслано сюда нашим бристольским агентом и благополучно получено, и я восхищен, что виды на урожай столь хороши.

Туллий говорит, что сельское хозяйство есть благороднейшее из занятий, и как прекрасно, когда оно еще и прибыльно.

Со времени моего последнего письма с Танбриджских вод случились одно-два прившествия (* Это слово раза два подскабливалось перочинным ножичком, но оставлено в таком виде, несомненно, к полному удовлетворению его творца. (Прим. автора.)), о которых мне следует известить мою досточтимую матушку. Наше общество разъехалось оттуда в конце августа, с началом охоты на куропаток. Баронесса Бернштейн, чья доброта ко мне оставалась неизменной, отбыла в Бат, где обычно она проводит зиму, сделав мне весьма приятный подарок, банкноту в пятьдесят фунтов. Я поехал обратно в Каслвуд верхом с преп. мистером Сэмпсоном, чьи наставления нахожу безценишими, и моей кузиной леди Марией (** Не диктовал ли преподобный Сэмпсон эту часть письма? (Прим. автора.)). По дороге я посетил моих добрых друзей, полковника Ламберта и его супругу в Окхерст-Хаусе, и они посылают моей досточтимой матушке сирдешные поклоны. С грустью узнал, что младшая мисс Ламберт хворает и ее родители очень встревожены.

В Каслвуде, как ни печально, пребывание мое было кратким из-за ссоры с кузеном Уильямом. Этот молодой человек наделен необузданными страстьями и, увы, привержен горячительным напиткам, и уж тогда совсем перестает сдерживаться. Мы поспорили по пустякам, из-за лошади, разгорячились, и он хотел нанести мне удар, чего внук моего деда и сын моей досточтимой матушки снести не мог. Я тоже ударил, и он повалился на пол, и его почти бесчувств отнесли в спальню. Утром я послал справиться о его здоровье, но, не получив от него больше никаких известий, отправился в Лондон, где и нахожусь с тех пор почти безотлучно.

Зная, что вам будет приятно, если я побываю в Кембриджском унирсете, где учился мой дорогой дедушка, я недавно отправился туда в обществе некоторых моих друзей. Мы ехали через Хартфоршир, и я спал в Уэре на знаменитой кровати. В Кембридже как раз начинались занятия. Я видел студентов в мантьях и шапочках и съездил посмотреть знаменитое Ньюмаркетское поле, где как раз устраивались скачки - лошадь моего друга лорда Марча Ключица от Резака пришла первой и выиграла большой приз. День был очень интересный - жоккеи, лошади и все прочее. Нам дома такое и не снилось. Парри заключались направо и налево, и богатейшие вельможи тут якшаются со всяким сбородом и все бьются об заклад друг с другом. Кембридж мне очень нравится, и особенно часовня в Кинг-Колледже с ее пышной, но изячной готтикой.

Я выезжал в свет и был избран членом клуба у Уайта, где познакомился с самыми знатными джентльменами. Среди моих друзей назову Рокингема, Карлейля, Орфорда, Болинброка и Ковентри - они все лорды, и меня с ними познакомил милорд Марч, про которого я уже писал раньше. Леди Ковентри очень красивая женщина, но худая. Все дамы тут красятся, и старые и молодые, так что если вы с Маунтин и Фанни хотите быть совсем по моде, мне надо будет прислать вам румяна. И тут все играют в карты - в каждом доме на каждом званом вечере ставится восемь, а то и десять карточных столов. Плохо только, что не все играют честно, а иные так и не расплачиваются честно. Ну, и мне тоже приходилось садиться за карты, и я своими глазами видел, как некоторые дамы без всякого стеснения забирали все мои фишки!

Как-то на днях мой друг мистер Вулф, когда его полк, двадцатый полк, был на смотру в Сент-Джеймском парке, сделал мне честь представить меня его королевскому высочеству главнокомандующему, и он был со мной очень милостив.

Такой толстый веселый принц, простите мне мою вольность, а его манера держаться напомнила мне злосчастного генерала Брэддока, с которым, на свое горе, мы познакомились в прошлом году. Когда ему назвали мою фамилию и сообщили, что милый Джордж участвовал в злополучном походе Брэддока и пал на поле брани, он долго со мной разговаривал - спрашивал, почему такой молодой человек, как я, не служит. И еще, почему я не поехал к прусскому королю, великому полководцу, чтобы принять участие в одной-двух кампаниях: ведь это же было бы лучше, чем шляться в Лондоне по раутам и карточным вечерам. Я сказал, что с радостью поехал бы, но что я теперь единственный сын и, хотя матушка на время меня отпустила, мое место с ней в нашем виргинском поместье. Генерал Брэддок, сказал его высочество, писал сюда о преданности госпожи Эсмонд, и он будет рад быть мне полезным. Потом мы с мистером Вулфом были приняты его высочеством в его резиденции на Пэл-Мэл. Мистер Вулф, хотя он еще совсем молод, служил во время шотландской кампании под командой его высочества, которого мистер Демпстер у нас дома так горячо любит. Да, конечно, он был излишне суров, если только можно быть излишне суровым с мятежниками.

Мистер Дрейпер перевел половину ценных бумаг, принадлежавших моему покойному папеньке, на мое имя. Вторая же половина должна оставаться в ведении душеприказчиков, пока вне всяких сомнений не подтвердится наша горькая потеря, а я бы правую руку отдал, лишь бы она не подтвердилась. Ах, милая матушка! Не проходит дня и даже часа, когда бы я не вспоминал о нем. Я часто сожалею, что его тут нет со мной. Мне кажется, что я становлюсь лучше, когда думаю о нем, и был бы счастлив, ради чести нашей семьи, если бы ее здесь представлял он, а не ваш, милостивая государыня, послушный и любящий сын

Генри Эсмонд-Уорингтон.

P. S. Я похож на ваш прекрасный пол, который, как говорят, всегда о самом главном пишет в поскритуме. Мне следует рассказать вам об особе, которой отдано мое сердце. Я напишу об этом после, спешить ведь некуда. А пока скажу только, что она самого благородного происхождения и ее семья не уступает в знатности нашей".

"Кларджес-стрит, Лондон,

23 октября 1756 года.

Мне кажется, любезная сестра, что хоть родство между нами и близкое, мы всегда были далеки друг от друга, если вспомнить поэта, которого так любил ваш незабвенный отец. Когда вы увидели свет в наших Западных Владениях, моя мать была, конечно, много моложе матери Исаака, но я-то уже годилась вам чуть ли не в бабушки. И хотя она отдала вам все, что у нее было, включая и ту малую толику любви, которая должна была бы принадлежать мне, все же мы можем обойтись и без любви, если положимся на доброжелательность друг друга, а я ведь имею некоторое право на ваши добрые чувства, как ради вашего сына, так и ради вашего отца, которого я любила и ставила выше всех мужчин, каких мне довелось знать в этом мире, - он превосходил почти всех, хотя и не нашел в нем славы. Но среди тех, кто нашел ее, - а я видела таких немало, - почти никто, поверьте, не мог сравниться с мистером Эсмондом умом и сердцем.

Будь мы с вами ближе, я могла бы вам кое-что посоветовать касательно знакомства вашего юного джентльмена с Европой, а вы бы последовали моим советам или пропустили бы их мимо ушей, как делается в этом мире. Но, во всяком случае, вы могли бы сказать потом: "А она советовала правильно, и послушай Гарри госпожу Беатрису, ему было бы лучше". Любезная сестра, вы не могли знать, а я, кому вы никогда не писали, не могла вас предостеречь, но, приехав в Англию, в Каслвуд, ваш сын нашел там только дурных друзей, если не считать старой тетки, о которой уже пятьдесят лет говорят и рассказывают всякие скверности - и, возможно, не без основания.

Я должна сказать матери Гарри то, что ее, без сомнения не удивит: он нравится почти всем, с кем его сводит судьба. Он воздержан на язык, щедр, смел как лев и держится с гордым достоинством, которое очень ему идет. Вы сами знаете, красив он или нет, и я люблю его нисколько не меньше оттого, что он не острослов и не умник, - мне никогда не были по душе господа, которые звезды с неба хватают, настолько они умнее своих ближних.

Прославленный друг вашего отца мистер Аддисон мне казался поверхностным педантом, а его прихвостень сэр Дик Стиль был противен и пьяный и трезвый. А ваш мистер Гарри (revenons a lui (Вернемся к нему (франц.).)) звезд с неба, несомненно, не хватает. В книжной премудрости он осведомлен не больше любого английского лорда и нисколько от этого в моем мнении не теряет. Если небеса не скроили его по этой мерке, то ничего ведь не поделаешь.

Памятуя, какое положение он займет в колонии по своем возвращении, а также знатность его рода, должна сказать вам, что его средств недостаточно для того, чтобы жить как ему подобает, а из-за ограниченности своих доходов он может наделать больше долгов, не находя иных возможностей и начав мотать, что от природы ему не свойственно. Но он не хочет отставать от своих приятелей, а между нами говоря, вращается он сейчас в обществе избраннейших повес Европы. Он боится уронить честь своего рода и требует жареных жаворонков и шампанского, тогда как с удовольствием пообедал бы говядиной и пивом. И судя по тому, что он мне рассказывал, - он ведь очень naif

(Безыскусствен (франц.).), как говорят французы, - дух этот и высокое о себе мнение укрепляла в нем его маменька. Мы, женщины, любим, чтобы наши близкие блистали, хотя нам и не нравится платить за это. Хотите ли вы, чтобы ваш сын занял видное место в лондонском обществе? Тогда, по крайней мере, утройте его содержание, а его тетка Бернштейн (с соизволения его достопочтенной матушки) также кое-что добавит к назначенной вами сумме. Иначе он растратит то небольшое состояние, которым, как я узнала, он располагает сам, а ведь стоит мальчику начать manger (Есть (франц.).), и от булки скоро не останется ни крошки. С божьего соизволения, я смогу кое-что оставить внуку Генри Эсмонда после моей смерти, но сбережения мои невелики, а пенсия, пожалованная мне моим милостивым монархом, кончается с моей смертью. Что до feu (Покойного (франц.).) мосье де Бернштейна, то он не оставил после себя ничего, кроме долгов, - придворные чины ганноверского двора его величества получают весьма скудное жалованье.

Дама, которая в настоящее время пользуется большим доверием его величества, весьма расположена к вашему мальчику и не преминет обратить на него милостивое внимание нашего государя. Его высочеству герцогу он уже был представлен. Если уж ему суждено жить в Америке, то почему бы мистеру Эсмонду-Уорингтону не возвратиться туда губернатором Виргинии и с титулом?

Надеюсь, что так оно и будет.

А пока я должна быть с вами откровенной и сообщить, что он, боюсь, связал себя очень глупым обещанием жениться. Брак со старухой даже ради ее денег - глупость едва ли простительная, игра ne valant queres la chandelle

(Не стоящая свеч (франц.).), как не раз заверял меня господин Бернштейн, пока еще был жив, и я верю ему, бедняге! Но жениться на старухе без денег только потому, что ты дал слово, - это, на мой взгляд, безумие, на которое способны только желторотые юнцы, и, боюсь, мистер Уорингтон входит в их число. Не знаю, каким образом и ради чего, но моя племянница Мария Эсмонд escamote (Заполучила (франц.).) у Гарри обещание. Он ничего не знает о ее antecedens (Прошлом (франц.).), но мне известно все. За последние двадцать лет она пыталась поймать в мужья двадцать человек. Мне все равно, как она выманила у него обещание, но стыд и позор, что женщина сорока с лишком лет играет на чести мальчика и отказывается вернуть ему слово. Она совсем не такая, какой представляется. Ни один лошадиный барышник (так он говорит) его не проведет... но вот женщина!

Я сообщаю вам эту неприятную новость не просто так. Быть может, вы решите приехать в Англию, но я бы на вашем месте была очень осторожной, а главное, очень мягкой, - попытка обуздать его строгостью только раздражит его пылкий нрав. Боюсь, что имение ваше - майорат, и угроза лишить его наследства Марию не испугает. Иначе при ее корыстолюбии она (хотя такой красавчик и очень ей по вкусу) и слышать о нем не захотела бы, окажись он бедняком. Я сделала все, что могла, и даже больше, чем допустимо, лишь бы расстроить этот брак. А что именно, я предпочту не доверять бумаге, но ради Генри Эсмонда я остаюсь искренним другом его внука и, сударыня, вашей преданной сестрой. Беатрисой, баронессой де Бернштейн.

Миссис Эсмонд-Уорингтон. Каслвуд. Виргиния".

На обороте этого письма почерком госпожи Эсмонд написано:

"Письмо моей сестры Бернштейн, полученное вместе с письмом Генри 24

декабря, по получении какового было решено, что мой сын должен немедля возвратиться домой".

Глава XLII

Fortunatus nimium (Чрезмерно богатый (лат.).)

Хотя Гарри Уорингтон был исполнен решимости сдержать злополучное обещание, которое вырвала у него кузина, мы льстим себя надеждой, что благосклонный читатель не составит о нем совсем уж дурного мнения, вообразив, будто молодой человек радовался этой помолвке и не расторгнул бы ее с восторгом, если бы мог. Весьма вероятно, что и беднягу Уилла он проучил не без задней мысли, рассуждая примерно так: "Семья теперь, конечно, со мной рассорится. В этой ссоре Мария, возможно, станет на сторону брата. Я, разумеется, откажусь принести извинения или как-либо иначе загладить случившееся. Тогда Уилл, пожалуй, пошлет мне вызов, а ведь он мне не противник. Вражда ожесточится, наша помолвка будет расторгнута, и я вновь стану свободным человеком".

Вот так наш простодушный Гарри заложил свою мину и поджег фитиль.

Однако вскоре выяснилось, что взрыв никакого вреда не причинил, если не считать того, что Уильям Эсмонд неделю ходил с распухшим носом и синяком под глазом. Вызова своему кузену Гарри Уорингтону он не послал, а потому не убил Гарри и не был им убит. Уилл полетел на пол и поднялся с пола. Да и сколько людей поступило бы иначе, будь у них возможность свести счеты втихомолку, так, чтобы не посвящать в это посторонних? Мария отнюдь не встала в ссоре на сторону семьи, а высказалась в пользу своего кузена, как, впрочем, и граф, когда он узнал об этой стычке. Драку начал Уилл, сказал лорд Каслвуд. Это подтверждает капеллан, да и Уилл не первый и не десятый раз, напившись, затевает ссору. Мистер Уорингтон только ответил подобающим образом на оскорбление, и извиняться должен не он, а Уилл.

Гарри заявил, что не примет извинений до тех пор, пока ему не будет возвращена его лошадь или не будет уплачено пари. Про то, как в конце концов разрешился вопрос о пари, в бумагах, которые были в распоряжении автора настоящей хроники, не говорилось ничего, но известно одно: кузены после этого встречались в домах общих знакомых неоднократно и без членовредительства.

Вначале старший брат Марии был очень не прочь, чтобы его сестра, остававшаяся незамужней столько лет, в течение которых грязь и репьи, прорехи и пятна, естественно, все больше лишали ее одежды былой белизны, вступила наконец в брак, каким бы ни был жених. А если он окажется джентльменом из Виргинии - тем лучше. Она удалится в его лесной вигвам - и конец всем заботам. Согласно с естественным ходом вещей Гарри переживет свою далеко не молодую невесту и после ее кончины утешится или нет - это уж как он пожелает.

Но, приехав в Лондон и побеседовав с тетушкой Бернштейн, его сиятельство переменил мнение и даже попробовал отговорить Марию от брака, испытывая жалость к юноше, который обречен влачить горестную жизнь из-за глупого обещания, данного в двадцать один год.

Горестную! Но почему? Мария отказывалась понять, почему его жизнь должна стать горестной. Жалость, как бы не так! Что-то в Каслвуде его сиятельство жалость не мучила. Попросту ее братец добывал у тетушки Бернштейн, и тетушка Бернштейн обещала ему кругленькую сумму, если этот брак не состоится. О, она прекрасно понимает милорда, но мистер Уорингтон -

человек чести, и она ему верит. Засим милорд удаляется в кофейню Уайта или в какое-либо еще из своих излюбленных заведений. Возможно, его сестра слишком точно угадала, о чем беседовала с ним госпожа Бернштейн.

"Итак, - размышляет он, - моя добродетель привела лишь к тому, что юный могок станет добычей других, и я щадил его совершенно напрасно. "Quem Deus vult..." (Начало латинской поговорки: "Кого бог хочет погубить, у того он отнимает разум".), как там выражался школьный учитель? Не я, так еще кто-нибудь, это ясно, как божий день. Мой брат уже заполучил кусок, милая сестрица намерена проглотить его целиком. А я-то, я-то оберегал у себя в доме его юность и простодушие, играл по маленькой и разыгрывал из себя его ментора и опекуна. Глупец! Я лишь откармливал гуся, чтобы ели его другие! Не так уж много творил я добрых дел на своем веку, и вот - доброе дело, но кому от него польза? Другим! Вот, говорят, раскаяние. Да клянусь всеми огнями и фуриями, я раскаиваюсь только в том, что мог бы сделать и не сделал! Зачем я пощадил Лукрецию? Она только возненавидела меня, а ее муж все равно изведал уготованную ему судьбу. Зачем я отпустил этого мальчика? Чтобы его общипали Марч и прочие, которым это и не нужно вовсе! И это у меня скверная репутация! Это на меня кивают люди и называют распутным лордом! Это со мной умоляют матери своих сыновей не водить знакомства! Pardieu (Черт побери

(франц.).), я ничем не хуже моих ближних, только везет мне меньше, и величайший мой враг - моя же собственная слабость!" Автор этой хроники, приводя тут в виде связной речи то, что граф лишь думал, бесспорно, мог истощить свой кредит у терпеливого читателя, и тому дано полное право не платить доверчивостью по этому чеку. Но разве Тит Ливий с Фукидидом и десяток других историков не влагали в уста своих героев речи, которые, как нам прекрасно известно, те и не думали произносить? Так насколько больше оснований имеем мы, досконально зная характер милорда Каслвуда, рассказывать о мыслях, мелькавших в его мозгу, и запечатлеть их на бумаге! Как? Целая стая волков готова наброситься на ягненка и пообедать им, а голодный матерый охотник будет стоять в стороне и не поживится хотя бы котлеткой? Кого не привела в восторг благородная речь лорда Клайва, которому после его возвращения из Индии поставили в вину несколько вольное обращение с джегирами, лакхами, золотыми мугурами, алмазами, жемчугами и прочим?

"Честное слово! - воскликнул герой Плесси. - Когда я вспоминаю, какие у меня были возможности, я не могу понять, почему я взял так мало!"

Чувствительным натурам всегда бывает неприятно рассказывать неблаговидные истории о джентльмене, и делаешь это лишь по принуждению. Вот почему, хотя еще до того, как была написана первая страница этой хроники, я знал, что представлял собой лорд Каслвуд и какого мнения придерживались о нем его современники, я умалчивал о весьма многом и лишь давал понять доверчивому читателю, что этот аристократ не заслуживает наших симпатий.

Бесспорно, лорд Марч и другие джентльмены, на которых он сетовал, с такой же легкостью побились бы об заклад с мистером Уорингтонрм на его последний шиллинг и забрали бы этот шиллинг, с какой обглодали бы косточку цыпленка.

Да, они использовали бы каждое преимущество, которое давало бы более тонкое знание игры или конфиденциальные сведения о лошадях на скачках. Но ведь так поступают все джентльмены. Зато, играя, они не передергивали, а проигрывая, платили проигрыш.

Госпоже Бернштейн очень не хотелось рассказывать своему виргинскому племяннику подробности, которые не делали чести его родне. Ее даже тронуло то, как граф щадил Гарри, пека юноша гостил в замке, и она была весьма довольна его сиятельством, столь скрупулезно исполнившим ее желания в этом отношении. Однако, когда она разговаривала со своим племянником Каслвудом о намерениях Марии касательно Гарри, граф высказал свое мнение с обычным цинизмом, назвал себя дураком за то, что щадил мальчишку, которого, щади не щади, все равно от разорения не убережешь, напомнил о неоспоримой расточительности юного виргинца, о его приятелях-мотах, о его ночах за карточным столом, о его поездках в Ньюмаркет и осведомился, почему он один не должен ничем попользоваться. Тщетно госпожа Бернштейн говорила о бедности Гарри. Вздор! Ведь он же наследник княжеского имения, которое по праву должно было бы принадлежать ему, Каслвуду, и могло бы поправить дела их разоренной семьи. (По правде говоря, госпоже Бернштейн виргинские владения мистера Уорингтона представлялись куда более обширными, чем они были на самом деле.) Да разве в городе нет ростовщиков, которые будут рады одолжить ему любые суммы под его наследство? Это Каслвуд знал по собственному печальному опыту: он воспользовался их услугами при жизни отца, и проклятая шайка пожирала две трети его жалких доходов. Он говорил с такой беспощадной откровенностью и злобой, что госпожа Бернштейн испугалась за своего любимца и решила предупредить его при первом удобном случае.

В тот же вечер она села писать письмо мистеру Уорингтону, но всю свою жизнь она плохо владела пером и не любила брать его в руки. "Какой толк писать плохо, - говаривала она, - когда столько умных людей делает это хорошо? Но даже в этом случае лучше не писать вовсе". А потому она послала лакея на квартиру Гарри с приглашением выпить у нее чашку чая на следующий день, предполагая тогда же предостеречь его.

Однако наутро она прихворнула и, когда мистер Гарри явился, не смогла его принять. Она провела в затворничестве два дня, а на третий был большой прием. На четвертый же мистер Гарри, в свою очередь, оказался занят. В вихре лондонской жизни какой человек успевает повидать соседа, брат - сестру, школьный товарищ - школьного товарища? И прошло много дней, прежде чем тетушка мистера Уорингтона смогла потолковать с ним по душам, как ей этого хотелось.

Сперва она мягко попеняла ему за расточительность и проказы (хотя на самом деле они казались ей очаровательными), а он ответил, что молодым людям положено перебеситься, и к тому же с большинством своих нынешних приятелей он познакомился, когда сопровождал тетушку, как подобает почтительному племяннику. Затем она после некоторого вступления принялась предостерегать его против его кузена, лорда Каслвуда, а он засмеялся горьким смехом и сказал, что благожелательный свет уже достаточно нарассказал ему про лорда Каслвуда.

- Советовать "не садись играть с ним", когда речь идет о человеке с положением его сиятельства, да и вообще о любом джентльмене, очень неприятно, - продолжала баронесса, - и все же...

- Договаривайте, договаривайте, тетушка! - воскликнул Гарри, и с губ его сорвалось не слишком вежливое словцо.

- Так ты уже играл со своим кузеном? - осведомилась у молодого человека его искушенная в делах света покровительница.

- И проигрывал, и выигрывал, сударыня, - решительно ответил Гарри. - Не мне об этом говорить. Когда мы в Виргинии померимся силами с соседом за бутылкой, колодой карт или на зеленой лужайке, мы не спешим домой рассказывать об этом нашим маменькам. Простите, тетушка, я не это хотел сказать, - и, покраснев до ушей, юноша поспешил поцеловать старую даму. В новом расшитом золотом бархатном костюме, с пышным кружевным жабо, которое очень шло к его свежему лицу и белокурым волосам, он выглядел очень мужественным и красивым. Покидая тетушкин дом, он, как всегда, не поскупился на чаевые ее слугам, толпой высыпавшим в переднюю. День выдался холодный и дождливый, и потому наш юный джентльмен, сберегая белые шелковые чулки, прибыл в портшезе.

- К Уайту! - приказал он, а носильщики рысцой поспешили к заведению, где он проводил теперь почти все свое время.

Наши виргинские друзья вряд ли одобрили бы усердие, с каким он посещал этот приют веселого безделья, но надо отдать должное мистеру Уорингтону: раз начав игру, он сражался как герой. Удача не приводила его в лихорадочное возбуждение, и он сохранял полное хладнокровие, когда ему не везло. Фортуна заведомо склонна изменять игрокам, но сколько людей изменяют Фортуне? В страхе бегут от ее улыбки и покидают ее, хотя она, возможно, и сохранила бы им верность, если бы не их собственное малодушие.

- Черт возьми, мистер Уорингтон! - воскликнул мистер Селвин одобрительно, что с ним бывало очень редко. - Вы заслуживаете выигрыша! Вы смотрите на свою удачу, как истинный джентльмен, и пока она ворожит вам, вы отменно с ней учтивы. Si celares quatit pennas... (Если же быстрыми взмахнет крылами... (лат.).) вы ведь знаете остальное? Ах, нет? Ну, потеря невелика... Вы потребуете карету ее милости и отвесите ей любезный поклон на прощание. А посмотрите, как лорд Каслвуд отдает стаканчик. Кто еще стал бы так сыпать проклятиями, проиграв пять-шесть золотых? Нет, Фортуна поистине непотребная тварь, если собирается расточать свои милости такой скаредной каналье!

- В нашей семье нет каналий, сэр, - замечает мистер Уорингтон. - А милорд Каслвуд принадлежит к ней.

- Я забыл, совсем забыл. Прошу извинить мепя. И поздравляю вас со столь лестным родством, как милорд и мистер Уилл Эсмонд, его братец, - говорит сосед Гарри, беря стаканчик. - Кидаю пять! Одно очко и два! Мое обычное везенье. Virtute mea me involvo (Я облекусь моею добродетелью (лат.).). - И он уныло откидывается на спинку кресла.

В этот ли раз мистер Гарри выиграл пятнадцать раз подряд, о чем упоминается в одном из тех писем мистера Уолпола, которые не попали в руки его нынешнего ученого издателя, мне неизвестно, но, во всяком случае, в первые пять-шесть вечеров, которые Гарри провел у Уайта, ему непрерывно везло, и он более чем оправдал свою репутацию Счастливчика. Пятьсот фунтов, забранные из отцовского наследства, умножились в тысячи. Он пополнил свой гардероб, купил великолепных лошадей, давал пышные приемы, делал дорогие подарки, - словом, жил на такую ногу, словно был богаче сэра Джеймса Лоутера и его светлости герцога Бедфордского, и все же пять тысяч фунтов как будто нисколько не убывали. Не удивительно, что он давал, когда давать было так легко, не удивительно, что он был щедр, чувствуя в своем кармане кошелек Фортунатуса. Я говорю "не удивительно", потому что такова была его натура.

Другие Фортунаты затягивают завязки своего неистощимого кошеля как можно туже, пьют жидкое пиво и отходят ко сну при свете сального огарка.

Пока удача продолжала улыбаться мистеру Гарри, он не нашел ничего лучше, как узнать у леди Марии, сколько она должна, и уплатил все ее долги до последнего шиллинга. Ее мачехе и сводной сестре, которые терпеть ее не могли, он преподносил великолепные подарки.

- Может быть, тебе стоит постараться и поскорее угодить в тюрьму за долги, а, Уилл? - насмешливо спросил милорд у брата. - Хоть ты и надул его с лошадкой, могок, без сомнения, поторопится тебя выкупить.

И тут мистер Уилл ощутил глубокое раскаяние, - правда, не совсем такое, какое заставило Блудного Сына пасть на колени.

- Черт побери! - простонал он. - Только подумать, что я дал ему вырваться за какие-то жалкие сорок фунтов! Да у него тысячу можно было выдоить, не меньше!

Что до Марии, то эта чистая душа с благодарностью приняла все дары, которые послала ей добрая судьба, и была готова принять их сколько угодно еще. Расплатившись с многочисленными модистками, торговцами и поставщиками, она тут же вновь начала брать в долг. Миссис Бетти, камеристка ее сиятельства, сообщила владельцам модных лавок, что ее госпожа вступает в брак со сказочно богатым молодым джентльменом, а потому они могут открыть миледи неограниченный кредит. Такую историю они слышали уже не в первый раз и, возможно, не слишком ей поверили, но ведь их счета были оплачены! Миледи не помнила зла и милостиво сделала новые заказы даже миссис Пинкотт из Кенсингтона, а когда она объездила магазин шелковых тканей, галантерейную лавку и ювелира и в карете с ней, кроме камеристки, сидел и мистер Уорингтон, указанные торговцы решили, что судьба и правда ей улыбнулась и она прибрала к рукам Счастливчика, хотя, возможно, их несколько удивил вкус жениха, избравшего столь пожилую красавицу. Мистер Блеск с Тэвисток-стрит близ Ковент-Гардена взял на себя смелость лично доставить на квартиру мистера Уорингтона на Бонд-стрит жемчужное ожерелье и золотой игольник, которые тот накануне купил в обществе леди Марии, и спросил, должен ли он, Блеск, оставить их у его чести или послать ее сиятельству с поклоном от его чести. Гарри добавил к ожерелью и игольнику еще кольцо из образчиков, случайно захваченных ювелиром с собой, небрежно распорядился, чтобы счет был прислан ему, и величественно отослал мистера Блеска, который не замедлил удалиться, отвешивая почтительные поклоны не только его чести, но и Гамбо.

Однако и это еще не было концом. Мистер Блеск так угодил юноше, что не прошло и двух-трех дней, как тот подкатил в своем фаэтоне к лавке почтенного ювелира и купил две безделушки для двух молодых барышень, чьих родителей, которые были к нему очень добры, он искренне любил и почитал. "Ах, почему, -

думал он, - нет у меня ума и поэтического дара, как у моего бедного Джорджа!

Тогда бы к этим подаркам я приложил хорошенькие стишки в честь Тео и Этти.

Если бы желание и искренняя привязанность могли превратить меня в поэта, то я, конечно, начал бы рифмовать с большой легкостью".

Но поскольку этого не произошло, он призвал на помощь преподобного Сэмпсона и состряпал препроводительную записку вместе с ним.

Глава XLIII, в которой Гарри возносится очень высоко

Итак, мистер Гарри Уорингтон из Виргинии проживал на Бонд-стрит

(Лондон, Англия), ни в чем себе не отказывал и распивал лучшие тамошние вина корзину за корзиной. Его титул "Счастливчик" был всеми признан. Свет раскрыл объятия молодому человеку - богатому, красивому, удачливому. И, дорогие мои братья, не следует нам слишком уж громко сетовать на эгоизм света, который ласков с молодыми, красивыми и удачливыми, но хмурится на вас и на меня, кто

(предположим это для доказательства нашей мысли) стар, безобразен и самый большой неудачник под солнцем. Если у меня есть право выбирать знакомых и -

ну, например, в клубе - предпочитать общество остроумного, красивого, хорошо одетого молодого человека с изящными манерами, который меня забавляет, обществу неряшливого, неумытого, мизантропического брюзги или пустоголового болтливого хлыща, то неужели такого права нет у света, то есть у многократно умноженных вас и меня? Гарри пользовался общими симпатиями, потому что он был симпатичен, потому что он был богат, красив, добродушен, благовоспитан, храбр и происходил из хорошей семьи; потому что с веселыми кутилами он пел забористые песни и пил равно забористое вино; потому что с заядлыми охотниками он готов был стрелять и травить любую дичь; потому что с дамами он держался скромно и робко, вспыхивая застенчивым румянцем, а это всегда делает юношу интересным; потому что с людьми более низкого положения он неизменно бывал щедр и старался не доставлять им лишних затруднений. О, разумеется, наш виргинец был очень горд, надменен и величествен, но в те времена, когда различия сословий еще сохраняли полную силу, надменность и холодность с низшими не ставилась джентльмену в упрек. Вспомните, что в те дни государственный секретарь всегда преклонял колени, входя утром к королю с депешами, а помощник государственного секретаря не осмеливался сесть в присутствии своего начальника. Будь я государственным секретарем (а со времен Аддисона среди литераторов это случалось), мне вовсе не понравилось бы падать на колени всякий раз, когда я являлся бы с депешами на аудиенцию.

А будь я помощником государственного секретаря, мне вряд ли было бы приятно стоять, пока достопочтенный Бенджамин или достопочтенный сэр Эдвард проглядывают бумаги. Но есть modus in rebus (Мера всему (лат.).), и всему есть границы: сам я не испытываю особого удовольствия, когда Боб Хроникер, пописывающий лишь при содействии полицейских Икса и Игрека, или Том Помоинг, главный поставщик сплетен для "Хлевских новостей", обходятся со мной как с собратом-литератором, хлопают меня по спине и называют по имени или

"стариной".

Все удовольствия, какие только предоставляла столица в зимний сезон

1756/57 года, мистер Уорингтон мог вкушать невозбранно. В моде были оперы, доставлявшие ему лишь умеренное наслаждение. (Эти итальянские оперы служили излюбленной мишенью сатирикам, их объявляли нелепыми, папистскими, бабскими, бессмысленными, а публика тем не менее валила на них валом.) Гостеприимно распахивали свои двери театры - в одном играл Гаррик и миссис Причард, в другом блистала миссис Клайв. В собрания на маскарады и ридотто съезжался весь высший свет, знатные дамы и господа устраивали ассамблеи и званые вечера, которые, впрочем, начинались и кончались картами, но мистер Уорингтон предпочитал им игру у Уайта, потому что игра за клубными столами велась честнее, а ставки были выше, В один прекрасный день его родич лорд Каслвуд отвез Гарри во дворец и представил его величеству, прибывшему в столицу из Кенсингтона. Но всемилостивейший монарх то ли был недоволен тем, кто представил Гарри, то ли пребывал в дурном настроении по другим причинам. Во всяком случае, король сказал только:

- А! Слышал о вас от леди Ярмут. Лорд Каслвуд (тут он посмотрел на графа и заговорил по-немецки) должен сказать ему, что он слишком много играет. - И с этими словами Защитник Веры повернулся к ним августейшей спиной.

Лорд Каслвуд попятился, напуганный холодностью своего государя.

- Что он сказал? - осведомился Гарри.

- Его величество считает, что ставки у Уайта слишком высоки, и недоволен, - шепнул граф.

- Если мы ему не правимся, так не надо больше здесь бывать, - спокойно заметил Гарри. - Я как-то никогда не считал этого немца истинным королем Англии.

- Тшш! Ради всего святого придержите свой проклятый колониальный язык!

- воскликнул милорд. - Здесь и у стен есть уши.

- Ну и что? - спросил Гарри. - Только поглядите на этих людишек!

Забавно, черт побери. Минуту назад они все жали мне руку, отвешивали поклоны, сыпали комплиментами, а сейчас шарахаются от меня, как от чумы.

- Дай-ка пожать твою руку, племянник, - сказал широколицый, широкоплечий джентльмен в обшитом красным галуном кафтане и в пышном старинном парике. - Я слышал, что ты говорил. У меня ведь, как и у стен, есть уши. Ну, если другие люди не желают тебе кланяться, дай-ка пожать твою руку. - И незнакомый джентльмен схватил руку Гарри загорелой лапищей. -

Глаза и нос у тебя совсем как у покойного брата. Только, как погляжу, вы на вашем острове растете худыми и поджарыми. Я твой дядя, мой мальчик. Сэр Майлз Уорингтон. Милорд меня знает.

Лицо милорда выразило испуг и как-то все пожелтело.

- Да, милый Гарри. Это ваш дядя по отцу сэр Майлз Уорингтон.

- Мог бы навестить нас в Норфолке, чем болтаться в Танбридже и валять дурака, э, мистер Уорингтон? Или ты называешь себя мистером Эсмондом? -

говорил баронет. - Старушка ведь называет себя госпожой Эсмонд, верно?

- Моя мать не стыдится имени своего отца, как и я, дядюшка, - гордо ответствовал мистер Гарри.

- Хорошо сказано, мой мальчик. Приходи-ка съесть кусочек жареной баранины у леди Уорингтои на Хилл-стрит в три часа... то есть если можешь обойтись разок без своих подвигов у Уайта. Милорд Каслвуд, не делайте таких испуганных глаз! Я не сплетник.

- Я... я не сомневаюсь, что сэр Майлз Уорингтон всегда поступает как джентльмен! - ответил милорд в большом смущении.

- Вот именно, - проворчал баронет, поворачиваясь на каблуках. - Ну, молодой человек, ровно в три, и помни - хорошее баранье жаркое никого не ждет. Ну, вылитый отец! Господи помилуй, как мы с ним тузили друг друга! Он был поменьше меня, ну и, конечно, помоложе, а верх надо мной брал не раз и не два. Только как будто угодил под башмак, когда женился, и госпожа Эсмонд хорошо его вышколила у себя на острове. Ведь Виргиния - остров? Разве она не остров?

Гарри засмеялся и ответил:

- Нет.

На что баронет заявил добродушно:

- Ну, остров, не остров, а ты приходи и потолкуй об этом с леди Уорингтон. Уж она-то знает, что остров, а что нет.

- Дорогой мистер Уорингтон, - сказал милорд умоляюще, едва баронет отошел. - Мне незачем объяснять вам, что в столице у каждого человека есть враги, а сплетников и клеветников тут еще больше. Я никогда ничего не говорил вам про сэра Майлза Уорингтона именно потому, что знаком с ним и между нами произошло некоторое недоразумение. Если он позволит себе какие-нибудь нелестные замечания по моему адресу, выслушивайте их cum grano

(Начало латинской поговорки: "Cum grano salis" (букв.: "с крупицей соли"),

"с сомнением".) и помните, что они исходят от врага.

Затем лорд Каслвуд и Гарри покинули королевские апартаменты и вышли на Сент-Джеймс-стрит. Явившись к Уайту, последний обнаружил, что новости о холодном приеме, оказанном ему при дворе, его опередили. Король повернулся спиной к Гарри. Король недоволен его фавором у фаворитки. Гарри au mieux с леди Ярмут. Десяток джентльменов поспешили поздравить его с новым завоеванием. К полуночи эта победа уже твердо значилась на счету Счастливчика.

Сэр Майлз сообщил об этом своей супруге и Гарри, когда молодой человек в назначенный час явился к обеду, и принялся подшучивать над ним на свой простой деревенский манер. Леди Уорингтон держалась сначала с ледяным величием, но когда они познакомились поближе, объяснила ему, что в свете о нем рассказывают ужасные вещи, а потому она и приняла его столь холодно.

Юные девицы, дочери сэра Майлза, встретили молодого виргинца чопорными реверансами, проронили только "как поживаете, кузен?" и "нет, благодарю вас, кузен" и точно так же простились с ним. За столом сидел под надзором гувернера и юный наследник баронета. Когда дамы удалились, мальчик, получив из рук папеньки свой стаканчик портвейна, дал волю невинному детскому любопытству и засыпал кузена вопросами. Под конец простодушный ребенок вперил взгляд в лицо Гарри и спросил:

- А вы очень дурной человек, кузен Гарри? Вы не похожи на дурных людей.

- Мистер Майлз! Мистер Майлз! - укоризненно воскликнул гувернер, покраснев до ушей.

- Но ведь вы сами говорили, что он дурной человек! - воскликнул мальчик.

- Мы все жалкие грешники, Майли, - объясняет папенька. - Разве ты не слышал, как священник говорит про это каждое воскресенье?

- Да, но не такие дурные, как кузен Гарри. Это правда, кузен, что вы играете в карты и кости, пьете всю ночь напролет с дурными друзьями и бываете у дурных женщин? Вы же сами так говорили, мистер Уокер! И мама говорила, что леди Ярмут - дурная женщина,

- А ты негодный болтунишка! - восклицает папенька. - Моя жена, племянник Гарри, якобитка до мозга костей, но из-за этого ты о ней хуже думать не будешь. Уведите Майлза к его сестрам, мистер Уокер, а Тошпем отправится с тобой в парк, чтобы ты покатался на пони, мой мальчик.

Упоминание о пони утешило маленького Майлза, который, едва отец велел ему идти к сестрам, заплакал горькими слезами и, всхлипывая, повторял, что хочет остаться со своим дурным кузеном.

- Ну, племянничек, создали они тебе репутацию! - заметил простецкий баронет. - Моя жена, видишь ли, в последние годы, после смерти нашего бедного старшего сына, пристрастилась к... э... к Тотнем-Корт-роуд и к проповедям мистера Уитфилда, и к нам вхож некий Уорд, приятель мистера Уокера, который нарассказал всяких историй про тебя и твоего брата - как вы вели себя дома.

- Обо мне пусть говорит что хочет, сэр Майлз! - вскричал Гарри, разгоряченный портвейном. - Но я все кости переломаю тому, кто хоть слово посмеет сказать против моего брата! Да этот негодяй недостоин был бы башмаки чистить Джорджу! И если я узнаю, что он тут повторяет то, что посмел сказать у нас дома в Виргинии, не миновать ему еще одной трепки.

- А ты, как погляжу, умеешь постоять за друзей, племянник Гарри, -

сказал баронет. - Налей-ка себе еще, мой мальчик. Нет, ты совсем не так плох, как тебя малюют. Я так всегда и говорил миледи. Пью за здоровье госпожи Эсмонд-Уорингтон! Смотри, чтобы в твоей рюмке ни капли не осталось.

Гарри осушил рюмку до дна, как положено, снова ее налил и провозгласил тост за здоровье леди Уорингтон и маленького Майлза.

- А ведь умри он, ты бы унаследовал четыре тысячи акров в Норфолке, -

заметил баронет.

- Не дай бог, сэр! У меня и своих акров в Виргинии хватает! - ответил мистер Уорингтон.

Вскоре он удалился в гостиную пить кофе с леди Уорингтон и беседовать с барышнями. Он держался непринужденно, мило и естественно. Одна из них показалась ему похожей на Фанни Маунтин, и он был к ней особенно внимателен.

Когда он ушел, все они согласились, что их дурной кузен оказался далеко не так дурен, как они полагали, - во всяком случае, миледи считала, что ей удастся спасти его и наставить на путь истинный. В этот же вечер, когда Гарри был у Уайта, она послала ему душеспасительную книгу с ласковой запиской в надежде, что "Призыв" Лоу может оказаться ему полезен. Засим она и ее дочери отбыли на раут к супруге министра. Однако Гарри по дороге к Уайту завернул на Тэвисток-стрит к своему другу мистеру Блеску и накупил новых безделушек для своих кузин. "От их тетушки в Виргинии", - сказал он.

Видите ли, его переполняла доброта - богатство делало его лишь щедрее и великодушнее. Но столь благотворное влияние оказывает оно далеко не на всех.

Низкие сердца богатство ожесточает, тех, кто был скареден и угодлив, оно делает скаредными и чванными. Если богам будет угодно испытать меня десятью тысячами годового дохода, я, разумеется, смиренно склонюсь перед их волей, но буду молить их ниспослать мне силы, дабы я выдержал испытание. Девицы на Хилл-стрит очень обрадовались подаркам от виргинской тетушки Уорингтон и отправили ей общее благодарственное письмо, которое немало удивило почтенную даму, получившую его весной, когда она с Маунтин и Фанни приехала в покинутый угрюмый Каслвуд, где снег уже сошел и тысячи персиковых деревьев оделись бело-розовыми цветами.

- Бедный мальчик! - думала вслух его мать. - Конечно, это он послал своим кузинам от моего имени в дни своего благосостояния... ах, нет, в дни расточительства и мотовства. Как быстро исчезло его богатство! Но он всегда сострадал бедным, Маунтин, и мы не должны забывать его в дни нужды. Нам следует быть еще бережливее, любезные мои!

И, вероятно, они обогревались одним поленом, ели обед из одного блюда и работали при одной свече. Но боюсь, что слуги вдовицы по мере того, как она становилась все более прижимистой, лгали ей, крали и обманывали ее все больше и больше, а потому сбереженное тут раскрадывалось там.

Как-то после полудня мистер Гарри сидел у себя на Бонд-стрит в халате и попивал шоколад, - окруженный роскошью, облаченный в атлас и все же томимый заботами. Незадолго перед этим, когда удача ему улыбалась, он, рассыпая щедроты направо и налево, по-царски приказал преподобному Сэмпсону составить список его, Сэмпсона, долгов, которые он, мистер Уорингтон, уплатит. Сэмпсон взялся за работу и составил список своих долгов, - правда, не всех (этого ни один человек не сделает), но тем не менее перечисление, достойное того, чтобы представить его пред очи мистера Уорингтона во время завтрака, накрытого на столе, возле которого капеллан смиренно дожидался, когда его чести будет угодно приступить к утренней трапезе.

Наконец появился Гарри - очень бледный, томный, с волосами в папильотках, и принялся без всякого аппетита ковырять в тарелке. Капеллан, сжимая в кармане свой каталог, смиренно предположил, что его чести плохо спалось. Да, его чести очень плохо спалось! Двое носильщиков доставили его домой от Уайта в пять часов утра, а он схватил дьявольский насморк, потому что одно окошко в портшезе никак не закрывалось и внутрь сыпался мокрый снег. Короче говоря, он был в таком скверном расположении духа, что ни одна шутка Сэмпсона не вызвала на его губах даже подобия улыбки.

Правда, под конец мистер Уорингтон разразился громким хохотом.

Произошло это в тот миг, когда бедняга капеллан, в достаточной мере обсудив булочки, яичницу, чай, последние сплетни, театральные интриги и все прочее, извлек из кармана бумагу и жалобным тоном произнес:

- Вот список долгов, составленный по приказанию вашей чести. Двести сорок три фунта - все, что я кому-нибудь должен, слава всевышнему! То есть... гм-гм... все, что мне было бы затруднительно заплатить самому... и мне незачем говорить моему дражайшему покровителю, что я буду чтить его, как моего спасителя и благодетеля!

Вот тут-то Гарри, взяв бумагу и бросив на капеллана довольно-таки хмурый взгляд, и рассмеялся, но только отнюдь не веселым смехом. За этим взрывом хохота последовали гневные проклятия, и злосчастный капеллан почувствовал, что бумага его была представлена в неподходящую минуту.

- Черт побери, почему вы не принесли эту бумажку в понедельник? -

спросил Гарри.

"Черт меня подери, почему я не принес ее в понедельник?" - отозвалась робкая душа преподобного Сэмпсона.

- Такая уж моя звезда, моя злополучная звезда. Вам не шла карта, мистер Уорингтон?

- Да, черт побери. И в понедельник и вчера мне дьявольски не везло. Не пугайтесь, капеллан, денег в сундуках еще хватит. Но мне надо отправиться за ними в Сити.

- Как, сэр, продавать бумаги? - спрашивает его преподобие, чей голос, несмотря на его старания, выражает не тревогу, а облегчение.

- Продавать, сэр? Вот именно. Я вчера вечером занял у Макрета сотню фишками и должен к обеду с ним расплатиться. Но я тем не менее все для вас сделаю, можете не опасаться, милый мой мистер Сэмпсон. Приходите завтра к завтраку, и мы попробуем спасти ваше преподобие от филистимлян.

Однако, хотя Гарри смеялся и старался сделать вид, будто все это пустяки, едва капеллан ушел, он склонил голову на грудь и принялся мешать уголь в камине, отрывисто бормоча не слишком изысканные слова, которые свидетельствовали о смятении его духа, хотя и не приносили ему облегчения.

От этого занятия его отвлек приход друга, чье появление в любой другой день и даже в этот, когда он мучился угрызениями совести, было мистеру Уорингтону очень приятно. Это был не кто иной, как полковник Ламберт в военном мундире и в плаще - он приехал в столицу на заре, побывал на утреннем приеме у его высочества, а оттуда направился к своему юному другу на Бонд-стрит.

Гарри показалось было, что полковник поздоровался с ним довольно холодно, но, занятый своими мыслями, он тут же перестал об этом думать. Как поживает миссис Ламберт и барышни? И как себя чувствует мисс Этти, которая хворала, когда он осенью заезжал в Окхерст? Прекрасно? Мистер Уорингтон искренне рад это слышать. Они скоро приедут в Лондон погостить у их друга лорда Ротема? Мистер Гарри в восторге это слышать... Но надо признаться, лицо его при этих новостях не выразило особенного удовольствия.

- А вы, значит, живете у Уайта, водитесь с вельможами, каждый день пируете, представляетесь ко двору и строите куры на раутах леди Ярмут и на всех вечерах в фешенебельной части города? - спрашивает полковник.

- Дорогой полковник, я веду себя, как все другие люди! - отвечает Гарри с некоторой надменностью.

- Другие люди богаче иных людей, милый мой мальчик.

- Сударь! - восклицает мистер Уорингтон. - Прошу вас верить, что у меня нет долга, который я не мог бы уплатить немедленно.

- Я не позволил бы себе говорить о ваших делах, - замечает полковник, -

если бы вы сами не рассказали мне о них. Я наслушался всяческих историй про Счастливчика. Не далее как нынче утром на приеме у его высочества шли разговоры о том, как вы богаты, и я не стал никого разубеждать... -.,: Л

- Полковник Ламберт! Я не могу помешать людям сплетничать обо мне! -

восклицает Гарри, все больше теряя терпение.

- ...и о ваших колоссальных выигрышах. Тысячу восемьсот фунтов за один вечер, две тысячи за другой, а всего не то шесть, не то восемь тысяч. О, поверьте, на приеме были и завсегдатаи Уайта, а господа военные умеют бросать кости не хуже вас, штатских!

- Лучше бы они занимались своими делами, - говорит Гарри, сердито глядя на своего старого друга.

- И я вместе с ними, не так ли? Вы это хотели сказать, судя по вашему взгляду. Нет, мой милый, это мое дело, и вы должны позволить отцу Тео, отцу Этти и старому другу отца Гарри Уорингтона объяснить, почему это мое дело. -

С этими словами полковник вытащил из кармана сверток. - Послушайте, Гарри.

Эти побрякушки, которые вы в порыве самых лучших чувств послали тем, кто вас любит и готов отрубить свои маленькие ручки, лишь бы избавить вас от ненужных страданий, эти побрякушки не по карману молодому человеку с двумя-тремя стами фунтов годового дохода. Купить такие вещи мог бы вельможа или богатый банкир из Сити для... ну, скажем, для своих дочерей.

- Сэр, вы сами сказали, что чувства у меня были самые лучшие, - говорит Гарри, заливаясь жгучим румянцем.

- Но вы их моим девчушкам дарить не должны, Гарри. Прошу у вас прощения, но Эстер и Теодозия Ламберт не могут украшать себя карточными выигрышами. Мне тяжело возвращать эти подарки. Миссис Ламберт оставила свой, потому что он недорогой. Она шлет вам привет и просит бога благословить вас... И я скажу то же самое, Гарри Уорингтон, от всего сердца. - Тут голос благородного полковника прервался, он покраснел и, прежде чем протянуть руку молодому человеку, утер глаза.

Но дух упрямства был силен в мистере Уорингтоне. Он вскочил, словно не заметив протянутой руки. - Разрешите мне сказать полковнику Ламберту, -

начал он, - что я получаю от него слишком много советов. Вы вечно мне их предлагаете, сэр, когда я в них не нуждаюсь. Вы разузнаете о моих выигрышах и обществе, в котором я вращаюсь, словно это ваше дело. Какое право вы имеете надзирать за моими развлечениями и моими знакомствами? Я пытаюсь выразить мою благодарность за вашу доброту и посылаю вашей супруге и дочерям скромные подарки, а вы швыряете... вы возвращаете их мне.

- Иначе я поступить не мог, мистер Уорингтон, - говорит полковник грустно.

- Возможно, здесь подобное оскорбление ничего не значит, сэр, но у меня на родине оно равносильно вызову! - восклицает мистер Уорингтон. - Боже упаси, чтобы я обнажил шпагу на супруга и отца тех, кто были мне как мать и сестры, но вы ранили меня в самое сердце, полковник Ламберт! Вы... я не скажу - оскорбили, но унизили меня, а этого я не стерплю ни от кого. Мои слуги проводят вас, сэр!

Мистер Уорингтон умолк и, шурша парчовым халатом, весьма величественно удалился к себе в спальню.

Глава XLIV

содержит то, чего, пожалуй, следовало ожидать

Отвергнув предложение мира, с коим к нему явился полковник Ламберт, наш юный американский вождь вышел на тропу войны в великом гневе не только на самого полковника, но и на всех его близких. "Он унизил меня перед своими дочерьми! - размышлял молодой человек. - Он и мистер Вулф все время читали мне наставления с таким видом, будто они лучше меня и заботятся о моем благе, а сами выставили меня перед миссис Ламберт и девушками мотом и вертопрахом. Они такие добродетельные, что даже руки мне пожать не желают, а когда я хочу выразить им самую обычную благодарность, швыряют мои подарки мне в лицо!"

- Но эти вещицы, сэр, наверное, стоят целого состояния! - говорит преподобный Сэмпсон, бросая алчущий взгляд на две сафьяновые коробочки, в которых на белых атласных подушечках покоятся золотые изделия мистера Блеска.

- Да, они кое-чего стоят, Сэмпсон, - говорит молодой человек. - Хотя для тех, кто был со мной добр, я и вдесятеро больших денег не пожалел бы.

- Да уж, само собой разумеется, ваша честь! Как будто я не знаю вас! -

вставляет Сэмпсон, который никогда не упускал случая похвалить своего патрона в глаза.

- Мне говорили, что часики достались мне очень выгодно, что в Париже они стоили бы сто фунтов. Малютка мисс Этти как-то сказала, что ей хотелось бы иметь часы с репетицией.

- Что за прелесть! - восклицает капеллан. - Жемчужный ободок на задней крышке и бриллиантовая кнопочка! Какая женщина отказалась бы от подобных часиков!

- Вон идет торговка яблоками, так я ей швырну их в корзину! - свирепо заявляет мистер Уорингтон.

Когда Гарри отправился по делам в Сити, а затем в Темпл, его прихлебатель покинул его на Стрэнде, признавшись, что Чансери-лейн, ее обитатели и вся эта округа внушают ему неодолимый ужас. Мистер Уорингтон отправился к своему маклеру, и они вместе пошли в банк, где совершили некоторые пустяковые операции, в заключение каковых Гарри, кое-где расписавшись, удалился восвояси с пачкой новых хрустящих банкнот в кармане.

Маклер повел мистера Уорингтона в одну из тех роскошных рестораций, которыми Лондон славился уже тогда, а затем показал мистеру Уорингтону "Виргинский ряд" на бирже, и Гарри прошел по нему весьма смущенно. Что бы сказала некая дама в Виргинии, думал он, если бы она знала, что в бездонных карманах игрока он уносит большую часть отцовского наследства? Это все виргинские купцы, думал он, и они толкуют между собой обо мне, и говорят: "Вот молодой Эсмонд из Каслвуда на Потомаке, сын госпожи Эсмонд, он проигрался в пух и прах и продал ценных бумаг на столько-то, и на столько-то, и на столько-то".

Он несколько воспрянул духом, только когда прошел под головами изменников на Темпл-Баре и оказался далеко за пределами Сити. Со Стрэнда Гарри направился к себе домой, правда, заглянув по дороге на Сент-Джеймс-стрит, но в кофейне никого не было, так как общество собиралось там в более поздние часы.

Дома мистер Гарри вытаскивает пачку банкнот, заворачивает три из них в листок бумаги, который и запечатывает, предварительно написав внутри:

"Желаю, чтобы они пошли вам на пользу. Г. Э. -У." Пакет этот он адресует

"Преподобному мистеру Сэмпсону" и оставляет за зеркалом на каминной полке, распорядившись, чтобы слуги отдали его капеллану, когда тот явится.

А теперь к подъезду подают фаэтон его милости, и мистер Уорингтон садится в него, думая покататься по парку, но то ли собирается дождь, то ли дует восточный ветер, то ли находится какая-либо другая причина - только его честь поворачивает лошадей на Сент-Джеймс-стрит и вновь заглядывает к Уайту в три часа. Кофейня по-прежнему пуста. Это час обеда. Однако кузен Каслвуд лениво проглядывает газеты - он только что сменился с дежурства во дворце, до которого отсюда рукой подать.

Лорд Каслвуд позевывает над газетой. Чем бы им заняться? Может быть, сыграть в пикет? Гарри не прочь, но только недолго.

- Часок, не больше, - говорит лорд Каслвуд. - В четыре я обедаю на Арлингтон-стрит.

- Часок, не больше, - говорит мистер Уорингтон, и они требуют карты.

- А не пойти ли нам наверх? - предлагает милорд. - Подальше от шума?

- Да, подальше от шума будет приятнее, - соглашается Гарри.

В пять часов несколько джентльменов, отобедав, явились в кофейню и теперь играют в карты, пьют кофе и просто беседуют. В обеденной зале господа еще не встали из-за стола. Там завсегдатаи Уайта нередко засиживаются заполночь.

Одна зубочистка указывает на улицу за жалюзи кофейни.

- Чей это фаэтон? - осведомляется зубочистка Э 1 у зубочистки Э 2.

- Счастливчика, - отвечает Э 2.

- Не таким уж он был счастливчиком последние три вечера. Ему дьявольски не везло. Вчера вечером он проиграл банку тысячу триста фунтов. Джон! Мистер Уорингтон был здесь сегодня?

- Мистер Уорингтон и сейчас здесь, сударь. В чайном кабинете. Они с лордом Каслвудом играют там в пикет с трех часов, - отвечает Джон.

- Какое удовольствие для Каслвуда! - замечает Э 1, пожимая плечами.

Второй джентльмен бормочет ругательство.

- Будь он проклят! - говорит он. - Ему не место в этом клубе. Он не платит проигрыши. Джентльменам не следует садиться играть с ним. Сэр Майлз Уорингтон рассказывал мне недавно на дворцовом приеме, что Каслвуд три года назад проиграл ему пари и все еще не отдал проигрыша.

- Каслвуд, - говорит Э 1, - не проигрывает, когда играет с глазу на глаз. Видите ли, большое общество отвлекает его, вот почему он не садится за общий стол. - И остроумный джентльмен, осклабившись, показывает все свои отлично вычищенные зубы.

- Пойдемте наверх и прекратим это, - хмуро предлагает Э 1.

- С какой стати? - осведомляется его собеседник. - Давайте лучше смотреть в окно. Фонарщик забирается по лестнице - отличное занятие.

Поглядите-ка на этого старикашку в портшезе. Вы когда-нибудь видели подобную образину? А кто это вышел из двери? Да это же Фортунат! Он как будто позабыл, что его фаэтон так все время и стоял тут. Держу пари два к одному, что он проиграл Каслвуду.

- Джек, вы, кажется, считаете меня дураком? - вопрошает второй джентльмен. - А недурные лошадки у этого молодца. Как он их нахлестывает!

Они смотрят вслед мистеру Уорингтону, который мчится по улице, так что кучера и носильщики портшезов еле успевают дать ему дорогу. Затем из дверей выходит лорд Каслвуд, садится в портшез и отбывает восвояси.

Гарри подъезжает к своему дому. До него совсем близко, а бедные лошади все это время переминались на булыжнике под дождем. Мистер Гамбо на пороге беседует с девушкой деревенского вида, которая поспешно приседает. Гамбо всегда можно видеть в обществе красотки - то одной, то другой.

- Гамбо, мистер Сэмпсон заходил? - спрашивает с козел хозяин Гамбо.

- Нет, хозяин. Мистер Сэмпсон не заходил, - отвечает камердинер, и Гарри приказывает ему сбегать наверх и принести письмо, адресованное мистеру Сэмпсону.

- Адресованное мистеру Сэмпсону? Слушаю, хозяин, - отвечает мистер Гамбо, который не уМеет читать.

- Запечатанное письмо, болван! На камине, за зеркалом, - говорит Гарри, и Гамбо неторопливо удаляется исполнить поручение. Схватив письмо, Гарри поворачивает лошадей в сторону Сент-Джеймс-стрит, и два джентльмена, все еще позевывающие в окне кофейни, спустя какие-нибудь две-три минуты вновь видят Счастливчика.

Выходя из чайного кабинета, где он играл в пикет с лордом Каслвудом, мистер Уорингтон заметил, что в зале уже сидело несколько джентльменов и шла игра. Некоторые приступили к делу серьезно и облачились в особые игорные кафтаны, которые хранили в клубе, чтобы надевать, когда собирались играть всю ночь напролет.

Мистер Уорингтон подходит к конторке служителя, уплачивает ему должок за прошлую ночь и, садясь к столу, требует фишек. Последняя неделя была для Счастливчика поистине злополучной, и в этот вечер ему везет не больше. Он требует новых фишек, потом еще. Он несколько бледен и молчалив, но когда с ним заговаривают, отвечает непринужденно и учтиво. Но ему не удается выиграть. Наконец он встает.

- А, черт побери! Оставайтесь и переломите свое невезение! - говорит лорд Марч, его сосед, перед которым лежит груда белых и зеленых фишек. -

Возьмите сотню моих и ставьте дальше!

- С меня на сегодня достаточно, милорд, - отвечает Гарри.

Он встает, выходит в кофейню, съедает котлетку и около полуночи пешком отправляется домой. После катастрофы люди обычно спят крепко. Пробуждение поутру - вот что оказывается болезненным и тягостным. Вчера вечером вы сделали предложение мисс Браун, вы поссорились за стаканом вина с капитаном Джонсом и доблестно дернули его за нос, вы играли в карты с полковником Робинсоном и выдали ему... о, множество, множество векселей. Эти мысли в сопровождении головной боли начинают одолевать вас в утреннюю стражу. Какая унылая, мрачная пропасть отделяет вчерашний день от нынешнего! Вы словно постарели на десять лет. Нельзя ли прыгнуть на ту сторону бездны? Не окажется ли вчерашний день всего лишь сном? Вы лежите у себя в постели. За окном еще не брезжит свет. Натяните ночной колпак на глаза, одеяло на нос, и пусть сон развеет роковое Вчера. Уф! Это тебе лишь пригрезилось! Но нет, нет! Сон не смежает вежды. Ночной сторож выкрикивает час... но какой? Гарри вспоминает, что у него под подушкой лежат часы с репетицией, которые он купил в подарок Эстер. Динь-динь-динь! - шесть раз отзванивают часики в темноте и добавляют переливчатую ноту, которая означает полчаса. Бедная милая маленькая Эстер! Такая живая, такая веселая, такая невинная! Ему было бы так приятно, что у нее есть эти часы. А что скажет Мария? (У, старуха Мария! Каким бременем она становится, думает он.) А что скажет госпожа Эсмонд, когда узнает, что он проиграл все свои наличные деньги - все отцовское наследство? Весь свой выигрыш и еще пять тысяч фунтов за три ночи!

А не передергивал ли Каслвуд? Нет. Милорд играет в пикет лучше Гарри, он ни за что не стал бы нечестно обыгрывать собственного кузена. Нет, нет! Гарри рад, что его родственник получил деньги, в которых нуждался, И ведь в долг он не играл - ни на один шиллинг. Как только он подсчитал, что его проигрыш поглотит все остатки отцовского наследства, он сразу отдал стаканчик и встал из-за стола. Но да будет проклято дурное общество! Вот плоды мотовства и легкомыслия! Какое унижение, какое раскаяние! "Простит ли меня матушка? -

думает молодой повеса. - Ах, если бы я был сейчас дома! Если бы я никуда оттуда не уезжал!

Наконец сквозь ставни и занавески проглядывает унылая лондонская заря.

Входит горничная, чтобы затопить камин его чести и впустить в его окна тусклый утренний свет. Ее сменяет мистер Гамбо, греет у огня халат хозяина, раскладывает его бритвенный прибор и белье. Засим прибывает парикмахер, чтобы завить и напудрить его честь, пока его честь проглядывает утреннюю почту, а к завтраку является неизбежный Сэмпсон, оживленный и угодливый, готовый к услугам. Его преподобию следовало зайти накануне, как они и уговорились, но какие-то веселые приятели зазвали его отобедать в Сент-Олбани, и, надо признаться, они лихо провели ночку.

- Ах, Сэмпсон, - грустно говорит Гарри, - такой злосчастной ночи вам еще не выпадало! Вот поглядите, сэр!

- Я вижу листок со сломанной печатью, на котором написано: "Желато, чтобы они пошли вам на пользу", - говорит капеллан.

- А вы посмотрите снаружи, сэр! - восклицает мистер Уорингтон. - Листок был адресован вам.

На лице капеллана отражается великая тревога.

- Его кто-нибудь вскрыл, сэр? - спрашивает он.

- Да, вскрыл. Я его вскрыл, Сэмпсон. Если бы вы зашли сюда вчера днем, как собирались, то нашли бы в конверте банкноты. Но вы не пришли, и все они были проиграны вчера вечером.

- Как! Все? - говорит Сэмпсон.

- Да, все, и все деньги, которые я взял в Сити, и вся наличность, какая только у меня была. Днем я играл в пикет с ку... с одним джентльменом у Уайта, и он выиграл все деньги, какие у меня были с собой. Я вспомнил, что тут еще осталась пара сотен, если вы их не забрали, вернулся за ними домой, а потом спустил вместе с последним моим шиллингом, и... Сэмпсон! Да что это с вами?

- Это моя звезда, моя злосчастная звезда, - восклицает бедный капеллан и разражается слезами.

- Да неужто вы хнычете, как малый ребенок, из-за каких-то двух сотен фунтов? - сердито кричит мистер Уорингтон, яростно хмурясь. - Убирайся вон, Гамбо! Черт бы тебя побрал, почему ты вечно суешь свою курчавую башку в дверь?

- Внизу кто-то с маленьким счетцем спрашивает хозяина, - говорит мистер Гамбо.

- Скажи ему, чтобы проваливал в тартарары! - рявкает мистер Уорингтон.

- Я не желаю никого видеть. В этот час утра меня нет дома ни для кого!

С лестничной площадки доносятся приглушенные голоса, какая-то возня, и наконец там воцаряется тишина. Эти пререкания не утишили ни гнева мистера Уорингтона, ни его презрения. Он яростно набрасывается на злополучного Сэмпсона, который сидит, уронив голову на грудь.

- Не лучше ли вам выпить рюмку коньяку, мистер Сэмпсон? - спрашивает он. - Ну что вы распустили нюни, точно женщина?

- Дело не во мне, - говорит Сэмпсон, поднимая голову. - Я-то к этому привык, сэр.

- Не в вас? Так в ком же? Вы что, плачете, потому что страдает кто-то другой? - спрашивает мистер Уорингтон.

- Да, сэр, - отвечает капеллан с нежданной твердостью. - Потому что страдает кто-то другой, и по моей вине. Я много лет квартирую в Лондоне у сапожника, очень честного и хорошего человека, и вот несколько дней назад, твердо рассчитывая на... на одного друга, который обещал предоставить мне взаймы кое-какую сумму, я занял у моего квартирного хозяина шестьдесят фунтов, которые он должен был уплатить домовладельцу. Мне негде раздобыть эти деньги. Инструменты и товар моего бедного сапожника отберут в счет платы за квартиру, его жену и маленьких детишек выгонят на улицу, и эта честная семья разорится и погибнет по моей вине. Но, как вы справедливо заметили, мистер Уорингтон, мне не следует распускать нюни, точно я женщина. Я не забываю, что однажды вы мне помогли, и пожелаю вам, сэр, всего хорошего.

И, взяв свою широкополую шляпу, преподобный Сэмпсон вышел из комнаты.

Должен с сожалением сказать, что при этом нежданном уходе капеллана с уст Гарри сорвались ругательства и злобный смех. Он был в таком бешенстве на себя, на обстоятельства, на всех вокруг, что сам не понимал, что делает и что говорит. Сэмпсон расслышал злобный смех, а потом до него с верха лестницы донесся голос Гарри:

- Сэмпсон! Сэмпсон! Да вернитесь же! Вы не так поняли. Извините меня!

Но капеллан был оскорблен до глубины души и не замедлил шага. Гарри услышал, как Он захлопнул за собой уличную дверь. Этот звук словно ударил его в грудь. Он вернулся в спальню и опустился в свое роскошное кресло. Он был Блудный Сын среди свиней - своих омерзительных поступков, они сбили его с ног, вываляли в грязи. Игра, мотовство, пьянство, распущенность, приятели-кутилы, опасные женщины - все они ринулись на него стадом и топтали распростертого юного грешника.

Тем не менее Блудный Сын не был совсем уж сокрушен, и в нем сохранились силы для борьбы. Раскидав грязных, наглых животных, то есть, так сказать, пинками прогнав тягостные воспоминания, мистер Уорингтон схватил стакан той огненной воды, которую рекомендовал испить бедному униженному капеллану, и, сбросив халат из дамасского шелка, позвонил Гамбо и велел подать себе кафтан.

- Не этот! - рычит он, когда Гамбо приносит щегольской зеленый кафтан с серебряными пуговицами и золотым галуном. - Что-нибудь простое. Чем проще, тем лучше!

И Гамбо приносит домашнее платье, которое его господин не надевал уже несколько месяцев.

Затем мистер Гарри берет: 1) свои прекрасные новые золотые часы, 2)

свой репетир (то есть тот, который он купил для Этти) и кладет его во второй кармашек, 3) свою кружевную шаль, которую он купил для Тео, 4) свои перстни

- а их у нашего джентльмена имелся чуть ли не десяток (все, кроме старинного перстня с печатью, который принадлежал его деду, - его он целует и кладет обратно на подушечку), 5) три свои запасные табакерки и 6) кошелек, связанный его матерью, в котором лежат три шиллинга, шестипенсовик и золотой

"на счастье", который он привез из Виргинии. Затем он надевает шляпу и выходит.

На площадке его ждет мистер Рафф, его домохозяин, который заискивающе кланяется и вкладывает в руку его милости полоску бумаги в ярд длиной. Он будет весьма обязан, если мистер Уорингтон расплатится. У миссис Рафф сегодня платежный день. Миссис Рафф - модистка, а мистер Рафф служит в кофейне Уайта и пользуется доверием мистера Макрета, ее владельца. При виде домохозяина лицо жильца не проясняется.

- Может быть, ваша честь соизволит уплатить по этому счетцу? -

спрашивает мистер Рафф.

- Разумеется, уплачу, - говорит Гарри, останавливаясь на ступеньках и угрюмо глядя поверх головы мистера Раффа.

- Может быть, мистер Уорингтон уплатит сейчас?

- Нет, сударь, не сейчас! - отвечает мистер Уорингтон и устремляется вниз.

- Мне очень... очень нужны деньги, сэр, - умоляюще произносит голос с нижнего марша лестницы. - Миссис Рафф...

- Дайте дорогу, сударь! - свирепо восклицает мистер Уорингтон, и, оттолкнув мистера Раффа к стене, так что тот чуть было не полетел кувырком по собственной лестничной площадке, он гневно спускается вниз и уходит на Бонд-стрит.

В Кинг-Мьюз у Чаринг-Кросс шли гвардейские учения, и Гарри, услышав барабаны и флейты, заглянул в ворота. "Во всяком случае, я могу пойти в солдаты", - угрюмо размышлял он, продолжая путь. Пройдя Сент-Мартинс-лейн

(где он успешно завершил кое-какие дела), мистер Уорингтон направился в Лонг-Акр, к дому сапожника, у которого квартирует его друг мистер Сэмпсон.

Хозяйка сказала, что мистера Сэмпсона нет дома, но что он обещал вернуться до часу. Она знала мистера Уорингтона, а потому пригласила его подняться в апартаменты его преподобия, где Гарри остался ждать и, за неимением другого развлечения, взял было почитать неоконченную проповедь, над которой трудился капеллан.

Но скоро он оставил чтение, ибо темой была притча о Блудном Сыне.

Вскоре он услышал на лестнице визгливый голос хозяйки, преследовавшей кого-то, кто торопливо взбегал по ступенькам, затем в комнату влетел Сэмпсон, а за ним - рыдающая хозяйка.

Увидев Гарри, Сэмпсон попятился, а женщина остановилась как вкопанная.

Удрученная собственными заботами, она, несомненно, забыла про то, что ее постояльца ждет посетитель.

- Говорю же вам, что в доме всего тринадцать фунтов, а он придет в час!

- выкрикивала она, преследуя свою жертву.

- Тише, тише, милая моя! - восклицает запыхавшийся капеллан и указывает на Гарри, который встал с сиденья у окна. - Разве вы не видите мистера Уорингтона? У меня к нему дело... крайне важное дело. Все будет хорошо, поверьте мне! - И он учтиво выпроводил из комнаты квартирную хозяйку, за чьи юбки цеплялась куча перепуганных ребятишек.

- Сэмпсон, я пришел еще раз попросить у вас прощения, - говорит мистер Уорингтон, подходя к капеллану. - То, что я сказал вам сегодня, было грубо, несправедливо и недостойно джентльмена.

- Ни слова более, сэр, - печально отвечает Сэмпсон с холодным поклоном, лишь слегка пожав руку, которую протянул ему Гарри.

- Я вижу, вы все еще на меня сердитесь, - продолжает Гарри.

- Что вы, сэр! Извинение - это извинение. Человек моего положения не может требовать большего от джентльмена вроде вас. Без сомнения, вы не хотели меня обидеть. А даже если бы и хотели? Вы не первый в вашей семье. -

И он жалобно смотрит вокруг себя. - Мне было бы лучше, если бы я никогда в жизни не слышал имени Эсмонд или Каслвуд и не видел бы замка, изображенного вон на той картине над камином, где я похоронил себя на долгие-долгие годы.

Милорд ваш кузен захотел взять меня в капелланы, обещал обеспечить мое будущее, держал меня при себе, пока для меня не закрылись все другие возможности, а теперь не отдает того, что мне причитается.

- Что вам причитается, мистер Сэмпсон? О чем вы говорите? - спрашивает Гарри.

- Я говорю о жалованье за три года как капеллану Каслвуда, которое он мне должен. Узнав, что вы не можете дать мне денег, я с утра отправился к его сиятельству. Я просил его, сэр, на коленях просил. Но у его сиятельства денег не было. Он, правда, не скупился на учтивые слова (прошу у вас прощения, мистер Уорингтон!), но денег не дал... то есть дал пять гиней и сказал, что больше у него нет ни гроша. Но что такое пять гиней, когда их нужно сотню? Бедные малютки, бедные, бедные малютки!

- Лорд Каслвуд сказал, что у него нет ни гроша? - восклицает Гарри. -

Да он же вчера выиграл у меня в пикет тысячу сто фунтов, которые я уплатил ему вот из этого самого бумажника.

- Возможно, сэр, возможно. Ни одному слову его сиятельства верить нельзя, - говорит мистер Сэмпсон. - Но я думаю о том, что завтра у этих бедных людей не будет крова над головой.

- Этого не случится, - говорит мистер Уориштон. - Вот восемьдесят гиней, Сэмпсон. Они ваши. А больше у меня нет. От всей души я дал бы, сколько обещал, но вы не пришли вовремя, а теперь я - бедняк, пока не получу денег из Виргинии.

Капеллан растерялся от удивления и побелел как полотно. Потом он бросился на колени и схватил руку молодого человека.

- Боже великий, сэр! - восклицает он. - Не ангел ли вы хранитель, которого мне послало небо? Утром вы пеняли мне за слезы, мистер Уорингтон.

Но я не могу их сдержать. Это слезы благодарного сердца, сэр! Даже камень пролил бы их, сэр, растроганный такой добротой. Да будет над вами всегда благословенье божье, да ниспошлет вам небо счастье и благополучие. Да будут услышаны мои недостойные молитвы о вас, мой друг, мой благодетель...

- Нет, нет! Встаньте, мой друг... Встаньте, Сэмпсон! - восклицает Гарри, которому хвалы и пышные фразы капеллана только досаждают. - Я рад, что мог оказать вам услугу... искренне рад. Ну... ну! Да не стойте же передо мной на коленях!

- Не перед вами, сэр, а перед небом, ниспославшим мне вас, - восклицает капеллан. - Миссис Уэстон! Миссис Уэстон!

- Вы меня звали, сэр? - тут же осведомляется хозяйка, которая все это время стояла под дверьми.

- Мы спасены, миссис Уэстон, мы спасены! - вопиет капеллан. - На колени, женщина! И возблагодарите своего благодетеля! Дети, своими невинными голосками призовите на него божье благословение!

И под водительством капеллана вокруг Гарри зазвучал хор благословений и хныканья. Молодой виргинец стоял среди благодарной паствы, смущенно улыбаясь и очень довольный. Он ведь ничего не мог с ними поделать! Одна девочка не поняла, что надо упасть на колени, и осталась стоять, но мать тотчас закатила ей оплеуху с криком:

- Чтоб тебе, Джейн! Становись на колени и благословляй джентльмена, кому говорят!

Мы оставим их свершать это благодарственное служение. Гарри ушел из Лонг-Акра, почти совсем позабыв о горестях последних дней, ободренный приятным сознанием, что он совершил доброе дело.

Девушка, с которой Гамбо беседовал в тот вечер, когда Гарри заехал от Уайта к себе за деньгами, была миссис Молли, окхерстская горничная, прислуживавшая барышням. Где бы ни гостил неотразимый Гамбо, повсюду на людской половине у него оставались друзья и поклонницы. Мне кажется, мы упоминали, что они с Молли вместе погуляли по городу в среду вечером и как раз обменивались любезностями, положенными при прощанье, когда хозяин Гамбо, подъехав, прервал их нежный шепот и все прочее.

Час за часом в среду, в четверг, в пятницу бледненькая девушка сидела у окна в доме лорда Ротема на Хилл-стрит, а ее мать и сестра с грустью поглядывали на нее. Она отказывалась выходить из дома. Они знали, кого она поджидает. Один раз он прошел мимо, и, быть может, она решила, что он сейчас войдет, но он не вошел. Он исчез в дверях соседнего дома. Папа ничего не сказал девочкам о подарках, которые прислал Гарри, а о своей ссоре с виргинцем шепнул их матери два-три слова.

Вечером в субботу давалась опера мистера Генделя, и папа вернулся домой с билетами на галерею. Этти решила поехать. Ей полезно развлечься, думала Тео, и... и, может быть, среди блестящей публики там будет и Кто-то. Но Кого-то там не было, и чудная музыка мистера Генделя пропала для бедной девочки втуне. Если бы оркестр вдруг заиграл творения синьора Бонончини, она едва ли заметила бы разницу.

Возвратившись домой, барышни раздеваются, готовясь ко сну. Они снимают новые атласные платья, в которых щеголяли в Опере, где выглядели такими свежими и милыми среди нарумяненных и набеленных горожанок, и тут Тео замечает, что миссис Молли, их горничная, украдкой трет заплаканные глаза.

Тео всегда тревожится, когда у кого-нибудь рядом случается беда, чего нельзя сказать об Этти, которая теперь страдает, бедняжка, одним из самых эгоистических недугов, какие только могут поразить смертного. Вам когда-нибудь приходилось бывать среди безумцев и замечать, как они никогда ни о ком не думают, кроме себя?

- Что случилось, Молли? - спрашивает добросердечная Тео.

Молли же не терпелось поскорее рассказать своим барышням все.

- Ах, мисс Тео! Ах, мисс Этти! - восклицает она. - Как вам и сказать-то? Сюда приходил мистер Гамбо, черный камердинер мистера Уорингтона, мисс, и он говорит, что нынче вечером мистера Уорингтона забрали два бейлифа, когда он выходил от сэра Майлза Уорингтона, который проживает через три дома отсюда.

- Замолчи! - строго приказывает Тео. Кто это трижды вскрикнул? Миссис Молли. Она вскрикивает, потому что мисс Этти в обмороке падает со стула на пол.

Глава ХLV, в которой Гарри обретает двух заботливых опекунов

Мы все, без сомнения, недурно знаем свет, и перед нашими глазами прошло множество самых разных типов, но, признаюсь, существует одна людская порода

- постоянный объект сатиры в романах и пьесах, с образчиком которой мне не довелось встретиться, сколько я ни общался с грешным человечеством. Я имею в виду набожных лицемеров, которые вечно проповедуют и не верят ни слову в собственных проповедях, язычников в широкополых шляпах и черных облачениях, которые провозглашают доктрины, обличают, угрожают, благословляют, не веря в свой рай, не страшась своих громов. Поглядите на простодушные толпы, которые, стуча толстыми подошвами по булыжнику, стекаются в церковь под вечер в воскресенье - на этих шуршащих разнаряженных служанок и подмастерьев, следующих за ними, на эти роты чистеньких школьников, на этих скромных молоденьких девушек и величественных матрон, шествующих с глянцевыми молитвенниками в руках (и, вполне возможно, проходящих мимо молельни, где под пылающими газовыми рожками уже собралась паства с зонтиками, в огромных чепцах и в деревянных калошках). Поглядите на них все!

Много ли среди них лицемеров, как вы полагаете? Весьма возможно, что служанка думает о своем дружке, а бакалейщик прикидывает, удастся ли ему купить этот ящик сахара и сколько еще его векселей примет Городской банк.

Первый ученик сочиняет латинские стихи, заданные к понедельнику, юный лоботряс размышляет о том, что после службы и проповеди его дома ждут еще отеческие нотации, но зато к ужину будет пирог. У причетника, выкликающего номер псалма, дочь попала в беду, и он бормочет положенные слова, не замечая их смысла, а священник в ту самую минуту, когда он склоняет голову, возможно, вспоминает счета, по которым надо платить в понедельник. Эти люди не осенены небесной благодатью, они принадлежат миру, суетным мирским заботам, и еще не воспарили над ними духом, и тем не менее, знаете ли, они не лицемеры. Обычные люди хранят свою веру в каком-то удобном умственном ящичке, словно полезное снадобье, которое следует принимать, захворавши, рекомендуют собственные снадобья ближним, предлагая страдальцу лекарство, проверенное на собственном опыте. "Милостивая государыня! У вас спазмы? Эти капли вам чудодейственно помогут!" "Вы пили слишком много вина, сударь? Эта пилюля предохранит вас от всех дурных последствий злоупотребления горячительными напитками, и вы можете, ничего не опасаясь, как и прежде, выпивать свою бутылку портвейна в день". А кто, как не женщины, наиболее рьяно ищут и предлагают целебные средства для духа и плоти? Нам известно, что в нашей стране сто лет назад у каждой дамы имелась своя аптечка с собственными пилюлями, порошками и микстурами, которыми она пользовала окрестных жителей.

Леди Уорингтон блюла чистоту совести и хорошее пищеварение арендаторов и домочадцев своего супруга. Вера и здоровье людской находились в ее ведении. Одному небу известно, правильно ли она врачевала их недуги, но и пилюли и доктрины преподносились им с таким непоколебимым убеждением в собственной правоте, что они покорно глотали и то и другое. Она считала себя одной из самых добродетельных, самоотверженных, мудрых и ученых женщин в мире и, непрерывно вдалбливая это всем, кто ее окружал, сумела обратить в свою веру немалое число людей.

Обеденный стол сэра Майлза ломился под тяжестью дорогой посуды, а гостям прислуживало множество лакеев, и требовалось большое присутствие духа, чтобы заметить, что пиво, которое дворецкий разливал из великолепного кувшина, было на редкость жидким, а на огромном серебряном блюде покоилось баранье жаркое весьма скромных размеров. Когда сэр Майлз провозглашал здоровье короля и по-простецки причмокивал над вином, он смотрел свою рюмку на свет и оглядывал общество так, словно потчевал их амброзией. Он спросил у Гарри Уорингтона, есть ли у них в Виргинии подобный портвейн. Он сказал, что даже это вино не идет ни в какое сравнение с тем, которым он угостил бы Гарри в Норфолке. Он так расхваливал вино, что Гарри чуть было не поверил, будто оно и впрямь хорошее, и долго вглядывался в собственную рюмку, тщась уловить хоть часть достоинств, которые замечал его дядя в этом рубиновом нектаре.

Так же, как мы наблюдаем во многих образцовых семействах в нынешнем веке, Уорингтоны взлелеяли два совершенства. Из двух взрослых дочерей одна отличалась такой дивной красотой, а вторая была таким гением и ангелом, что никакая другая юная девица в мире не шла с ними ни в какое сравнение, о чем леди Уорингтон не замедлила сообщить Гарри. Старшая (Красавица) была помолвлена с милейшим Томом Клейпулом - это любящая маменька также доверительно шепнула кузену Гарри. Но вторая дочь - Гений и Ангел - усердно занималась нашим юным другом, стараясь развить в нем ум и высокую нравственность. Она пела ему за клавикордами - несколько фальшиво для ангела, решил про себя Гарри; у нее всегда были наготове советы, наставления, поучительные темы для беседы - слишком уж много советов и наставлений, думал Гарри, который от души предпочел бы общество той своей молоденькой кузины, которая показалась ему похожей на Фанни Маунтин. Но эта юная девица после обеда сразу же удалялась в детскую. У Красавицы были свои занятия, маменьку ждали ее бедняки или неоконченное многостраничное письмо, папа дремал в креслах, и развлекать молодого родственника предоставлялось Гению.

Тихое спокойствие этого дома чем-то нравилось юноше, и он с удовольствием искал там отдыха от разгульного веселья, которому обычно предавался. И, бесспорно, встречали его тут со всей возможной ласковостью.

Двери были открыты для него в любой час. Если Флоры не оказывалось дома, его принимала Дора. В первые же дни знакомства Гарри обещал своему маленькому кузену Майлзу как-нибудь поскакать с ним в Хайд-парке наперегонки и с обычной своей добротой и щедростью намеревался купить для мальчика лошадку получше теперешней, но тут обстоятельства переменились, и нашему бедному Гарри стало уже пе до экипажей и лошадей.

Хотя сэр Майлз и воображал, будто Виргиния - остров, его супруга и дочки были более осведомлены в географии и с любопытством расспрашивали Гарри про его дом и родные края. А он всегда был готов поговорить на эту тему. Он описывал им размеры своего поместья, сообщил, на каких реках оно расположено и что в нем выращивается. Когда он был мальчиком, один его друг преподал ему начала землемерного дела, и он набросал для них карту своего графства и нанес на нее несколько процветающих городков, которые на самом деле представляли собой кучки бревенчатых хижин (но ради чести своей страны он постарался представить их в наивыгоднейшем свете). Вот это - Потомак, а это - река Джеймс, вот тут расположена пристань, откуда корабли его матушки уходят в море с грузом табака. По правде говоря, поместье по величине не уступает графству. И он ничуть не хвастал. Когда этот красавец юноша в бархатном костюме с серебряным галуном набрасывал карту, отмечая то городок, то лес, то гору, его можно было принять за путешествующего принца, который описывает владения королевы, своей матери. И порой ему самому начинало мерещиться что-то подобное. Английские джентльмены мерили свои угодья на акры, а он - на мили. И внимала ему не только Дора. Пленительная Флора наклоняла прелестную головку и также слушала его со вниманием. Какое могло быть сравнение между юным Томом Клейпулом, сыном еще одного норфолкского баронета - зычноголосым Томом Клейпулом в огромных сапогах, наследником жалких пяти тысяч акров - и этим американским принцем, чарующим и таинственным? Хотя Дора и была Ангелом, тут никакого ангельского терпения не хватило бы, и не удивительно, что она все чаще упрекала Флору в кокетстве.

Клейпулу в его скромном красном кафтане оставалось только молчать, когда блистательный Гарри, весь в кружевах и галунах, болтал о Марче, Честерфилде, Селвине, Болинброке и прочих макарони. Маменька все больше и больше начинала любить Гарри, как сына. Ее очень заботило духовное благополучие бедненьких виргинских негров. Чем могла бы она помочь дражайшей госпоже Эсмонд (о, замечательной женщине!) в ее добрых делах? Ее дворецкий и экономка, на чью степенность и благочестие можно положиться, просто в восторге от благонравия и музыкальных дарований Гамбо.

- Ах, Гарри, Гарри! Гадкий вы мальчик! Почему вы, сэр, не навестили нас раньше вместо того, чтобы проводить время среди расточителей в суете света?

Но еще не поздно. Мы должны вернуть тебя на путь истинный, милый Гарри! Не так ли, сэр Майлз? Не так ли, Дора? Не так ли, Флора?

Маменька и девицы возводят глаза к потолку. Да, они вернут на путь истинный милого заблудшего повесу. Вот только чья лепта будет больше? Дора сидит в сторонке и не спускает глаз с Флоры. Маменька же в отсутствие девиц беседует с ним все более серьезно, все более нежно. Она будет ему матерью, пока он в разлуке со своей превосходной родительницей. Она дарит ему молитвенник. Она целует его в лоб. Ею движет чистейшая любовь, религиозная ревностность, родственная нежность к ее милому, неразумному, очаровательному шалопаю-племяннику.

Однако следует полагать, что мистер Уорингтон, как ни были трогательны эти сцены, предпочитал помалкивать о своих делах, которые, как мы успели убедиться, были в самом скверном состоянии. Фортуна, чьим любимцем он так долго был, вдруг его покинула, и двух-трех дней оказалось достаточно для того, чтобы спустить все прежние выигрыши. Станем ли мы утверждать, что лорд Каслвуд, его родственник, был нечист на руку и, раз-другой сев играть с молодым виргинцем наедине, его ограбил? Мы не позволим себе столь чернящего намека по адресу его сиятельства, но тем не менее он выиграл у Гарри все его наличные деньги до последнего шиллинга и продолжал бы играть на будущие его доходы, если бы юноша, когда он увидел, как велик его проигрыш, не встал из-за стола и не сказал, что продолжать игру не может. Вспомнив, что разбитый корабль, так сказать, еще сохранил одну мачту - деньги, которые он отложил для бедняги Сэмпсона, - Гарри поставил и их, но они также последовали путем его недавнего богатства, и Фортуна унеслась на крыльях бури, покинув злополучного искателя приключений почти нагим на морском берегу.

Если человек молод, бескорыстен и мужествен, денежные потери его мало огорчают. Что же, Гарри продаст лошадей, а также и экипажи и будет жить не на столь широкую ногу. А если ему понадобятся наличные, так разве тетушка Бернштейн откажется стать его банкиром? Или кузен, который столько у него выиграл? Или добрейший дядя Уорингтон и леди Уорингтон, которые столько говорят о добродетели и о помощи ближним, а его любят, как сына? Когда понадобится, он обратится к ним всем или почтит своей просьбой кого-нибудь одного, а тем временем рассказ Сэмпсона о беде, грозящей его квартирной хозяйке, растрогал юного джентльмена, и, торопясь выручить его преподобие, он снес все свои дорогие безделки некому закладчику в Сент-Мартинс-лейн.

Закладчик же этот был не то родственником, не то компаньоном того самого мистера Блеска, у которого Гарри купил... нет, не купил, а взял хорошенькие безделушки для подарка своим окхерстским друзьям, и надо же случиться, что он зашел навестить своего друга вскоре после того, как в лавке этого последнего побывал молодой виргинец. Ювелир тотчас узнал отделанные эмалью часики с бриллиантовой кнопкой, которые продал Счастливчику, и разразился по адресу Гарри выражениями, коих я приводить тут не стану, памятуя, что меня уже упрекали за излишнюю прямоту речи.

Джентльмен, водящий дружбу с закладчиком, уж конечно, насчитывает в числе своих знакомых одного-двух бейлифов, а у бейлифов имеются служители, которые по велению нелицеприятного Закона готовы коснуться беспристрастной рукой и эполета самого воинственного капитана, и плеча изящнейшего из макарони. Те самые джентльмены, которые пленили леди Марию в Танбридже, отправились на поиски ее кузена в Лондоне. Они без труда выведали у словоохотливого Гамбо, что его хозяин поехал с визитом к сэру Майлзу на Хилл-стрит, и пока чернокожий слуга строил куры горничной миссис Ламберт в доме по соседству, мистер Костиган и его помощник терпеливо ждали в засаде беднягу Гарри, который наслаждался обществом добродетельного семейства, собравшегося вокруг стола его тетушки. Еще никогда дядя Майлз не был столь сердечен, а тетушка Уорингтон - столь снисходительна, добра и ласкова. Флора выглядела обворожительней, чем когда-либо, а Дора превзошла себя дружеским вниманием.

Когда они прощались, миледи дала ему обе руки и призвала на него благословение с потолка. Папа же сказал с самым простецким своим добродушием:

- Ну, племянничек! В твои годы я бы уж не упустил случая поцеловать таких красоток, как До и Фло, да еще родственниц к тому же! Да-да, миледи Уорингтон, не упустил бы! Эге! А покраснел-то наш молодец, а не эти проказницы. Уж наверное... пожалуй, им это не внове. Хе-хе!

- Папенька! - восклицают девы.

- Сэр Майлз! - произносит величественно маменька.

- Ну-ну, - говорит папа, - велика беда поцелуйчик. Влепил его, и молчок, а, племянник?

По-видимому, пока шел обмен вышеуказанными короткими фразами, безобидная поцелуйная операция была все-таки произведена и краснеющий кузен Гарри прикоснулся губами к атласным щечкам кузины Флоры и кузины Доры. Он в сопровождении дяди спускается вниз, а маменька тем временем, по обыкновению возводя очи к потолку, увещевает девочек:

- Какими бесценными качествами наделен ваш бедный милый кузен! Какая острота ума в соединении с простодушием, и какие прекрасные манеры, хотя я и невысоко ставлю суетную светскость! Как грустно было бы думать, что подобный сосуд может безвозвратно погибнуть! Мы должны спасти его, голубки мои. Мы должны отвадить его от дурных друзей и этих ужасных Каслвудов... но я не стану говорить плохо о моих ближних. Однако я буду уповать, я буду молиться о его освобождении из тенет зла! - И леди Уорингтон решительно вперяет взгляд в лепной карниз, а девицы тем временем печально смотрят на дверь, за которой только что скрылся их интересный кузен.

Дядя во что бы то ни стало хочет проводить его до самого низа лестницы.

Он с теплейшей любовью восклицает:

- Да благословит тебя бог, мой мальчик!

Он жмет Гарри руку и повторяет свое полезное пожелание у самого порога.

Дверь за Гарри закрывается, по свет из прихожей успел озарить лицо мистера Уорингтона, и два джентльмена, стоявшие на тротуаре напротив, быстро переходят улицу. Один из них достает из кармана лист бумаги, кладет ладонь на плечо мистера Уорингтона и объявляет, что он арестован. Вблизи поджидает извозчичий экипаж, и бедный Гарри отправляется ночевать на Чансери-лейн.

Только подумать, что виргинского принца хлопнул по спине оборванный служитель бейлифа, что сын госпожи Эсмонд очутился в каталажке на Кэрситор-стрит! Я не хотел бы в эту ночь поменяться местом с молодым повесой! Не пощадим же его теперь, когда он сбит с ног, мои возлюбленные юные друзья. Представим себе муки раскаяния, не дающие ему сомкнуть глаз на жалкой подушке, гнусные шуточки других, закоснелых обитателей этого места, которые в соседней каморке предаются пьянству, его ярость, жгучий стыд и растерянность. И повторяю, мои любезные юные джентльмены, не жалейте его -

ведь вы-то никогда не сорили деньгами, не позволяли себе никаких шалостей и проказ, не расплачивались за них стыдом и раскаянием.

Глава XLVI

Цепи и неволя

Да, когда Гарри оказался под замком в этой жалкой кутузке, он искрение сожалел о своем беспутстве и легкомыслии и преисполнялся неистовым гневом при мысли об унизительном аресте, которому его подвергли, но он не сомневался, что томиться тут ему придется недолго. Ведь у него столько друзей, и трудность заключается лишь в том, к кому из них обратиться. Мистер Дрейпер, агент его матушки, всегда столь угодливый и предупредительный, добрый дядюшка баронет, любящий его, как сына, просивший, чтобы он считал его дом своим родным домом, кузен Каслвуд, выигравший у него столько денег, благородные друзья, с которыми он провел столько приятных часов в кофейне

-Уайта, добрейшая тетушка Бернштейн, - Гарри не сомневался, что каждый из них поспешит к нему на помощь, хотя родственники, конечно, не преминут пожурить его за легкомыслие. Главным было другое - проделать все без излишнего шума, ибо мистер Уорингтон хотел, чтобы как можно меньше людей знало о том, что столь важная особа, как он, была подвергнута такой унизительной и вульгарной процедуре, как арест.

"Какой шум, несомненно, наделал мой арест в клубе! - размышлял Гарри. -

Уж конечно, мистер Селвин не поскупится на шуточки по поводу моей беды, чтоб ему пусто было! За столом только об этом и будут говорить! Марч расстроится из-за нашего с ним пари. И то сказать, если я проиграю, то уплатить будет нелегко. Все они так и взвоют от радости, что Дикарь, как они меня прозвали, попал под арест. Как я опять смогу появиться в свете? Кого мне попросить о помощи? Нет, - решил он со свойственной ему простодушной проницательностью,

- я пока не стану посылать ни к родным, ни к моим благородным друзьям к Уайту, а посоветуюсь прежде с Сэмпсоном. Он много раз попадал в такие переделки и сумеет дать мне дельный совет".

И вот, когда наконец занялась невыносимо кедленная заря (Гарри казалось, что солнце в это утро попросту забыло заглянуть на Кэрситор-стрит)

и обитатели узилища начали пробуждаться, мистер Уорингтон отправил гонца в Лонг-Акр к своему другу, оповещая капеллана о том, что с ним произошло, и взывая к его преподобию о совете и утешении.

Разумеется, мистер Уорингтон не подозревал, что его послание к капеллану было равносильно просьбе: "Я упал в львиный ров. Милый друг, сойди ко мне туда". Гарри, вероятно, полагал, что Сэмпсон уже вышел из затруднительного положения, или же - что еще более вероятно - он был настолько поглощен своими собственными делами и бедами, что уже не мог думать о положении других людей. После ухода посланца узник почувствовал некоторое облегчение и даже потребовал завтрак, который и был ему незамедлительно подан. Слуга, принесший ему утреннюю трапезу, осведомился, закажет ли он обед или не сядет за стол супруги бейлифа с другими джентльменами. Нет. Мистер Уорингтон не пожелал заказывать себе обеда, не сомневаясь, что покинет это место задолго до обеденного часа, о чем и сообщил мажордому, который прислуживал ему в этой угрюмой харчевне. Тот удалился, без сомнения, думая про себя, что мало кто из молодых джентльменов, попавших сюда, не утверждал того же.

- Ну, если ваша честь все ж таки останется тут, так в два часа будет неплохая говядина с морковью, - сказал этот скептик и закрыл дверь, оставив мистера Гарри наедине с его тягостными размышлениями.

Посланец Гарри вернулся с ответом мистера Сэмпсона, заверявшего своего патрона, что он явится к нему, как только будет возможно. Но пробило десять часов, затем одиннадцать, наступил полдень, а Сэмпсона все не было. Сэмпсон все не шел, но в двенадцать Гамбо принес в саквояже одежду своего господина и с горестными воплями бросился к ногам Гарри, заверяя его в своей верности.

Он хоть сейчас умрет, снова продаст себя в рабство, ну, что угодно сделает, лишь бы выручить своего возлюбленного массу Гарри из этой беды. Гарри был растроган такими изъявлениями преданности и приказал Гамбо встать, потому что тот все еще валялся на полу, обнимая колени хозяина.

- Ну, будет, будет! Подай мне одеться да держи язык за зубами. Никому ни слова о том, что со мной случилось, понял? - строго приказал мистер Уорингтон.

- Да, никому, никогда, хозяин! - торжественно произнес Гамбо и занялся туалетом молодого человека, который очень в этом нуждался после своего внезапного пленения и тягостной ночи. И вот Гамбо напудрил волосы мистера Уорингтона и помог ему одеться с таким тщанием, словно он собирался тотчас сесть в портшез и отбыть на прием во дворец.

Бесспорно, мистер Гамбо сделал все, на что только способны любовь и услужливость, ибо он благоговел перед хозяином и был к нему нежно привязан.

Но во власти Гамбо было далеко не все. Он не мог изменить того, что уже произошло, и не мог не лгать и не оправдываться, когда речь заходила о вещах ему неприятных.

По правде говоря, мистер Гамбо, хотя и клялся молчать об аресте своего господина, никак не мог бы сдержать такую клятву. Хотя его сердце разрывалось от горя, он был не в силах удержать свой язык, привыкший без устали болтать, хвастать, шутить и лгать, и уже успел оповестить о прискорбном происшествии большое число своих знакомых, главным образом джентльменов в ливреях со шнуром и галунами. Мы были свидетелями того, как он сообщил горестную новость слугам полковника Ламберта и лорда Ротема, и он известил о ней в своем лакейском клубе, который посещали служители самых важных вельмож. Затем он снизошел до кружечки эля в комнате дворецкого сэра Майлза Уорингтона, где повторил и приукрасил свою повесть. После чего отправился к слугам госпожи Бернштейн, среди которых у него было немало приятелей, и поведал им о своем горе, а поскольку в этот вечер ему не надо было исполнять своих обычных обязанностей, он заглянул еще в дом лорда Каслвуда и рассказал домочадцам его сиятельства о том, что случилось раньше вечером. Вот почему, когда Гамбо в ответ на приказание хозяина прижимает руку к сердцу и, проливая потоки слез, клятвенно заверяет его: "Нет, хозяин, никогда, никому!" - мы располагаем достаточным количеством фактов, чтобы оценить, в какой мере возможно полагаться на правдивость этого преданного слуги.

Гамбо давно покончил с туалетом хозяина, унылый завтрак был съеден, -

как бы медленно ни тянулись часы для узника, они все-таки проходили, но вопреки данному утром обещанию Сэмпсон все не появлялся. Наконец, когда время перевалило далеко за полдень, от него пришло заклеенное влажной облаткой послание, чернила которого едва высохли. Письмо злополучного капеллана гласило:

"Ах, сэр! Дражайший сэр! Я сделал все, что может сделать человек по приказанию своего патрона и благодетеля! Вы ведь не знали, сэр, на что обрекали меня? Иначе, если уж мне суждено было попасть в тюрьму, почему я не разделяю вашего заточения и нахожусь в каталажке за три дома от вашей?

Да. Таковы факты. Когда я поспешил к вам, отдавая себе полный отчет в опасности, которой подвергался, - но по призыву такого благодетеля, каким был для меня мистер Уорингтон, я готов ринуться навстречу любым опасностям!

- меня схватили два негодяя с предписанием о моем аресте и отвели меня к Нейботу, так что я нахожусь совсем рядом с вашей милостью, и мы могли бы даже перекликаться через садовые стены наших темниц.

У меня есть важные известия касательно ваших дел, но я не решаюсь доверить их бумаге. Да пойдут они у вас на лад! Да наступит перемена к лучшему и в моей злополучной доле, о чем и возносит молитву вашей чести несчастный капеллан Т. С."

А теперь, раз мистер Сэмпсон опасается писать, мы возьмем на себя обязанность познакомить читателя с известиями, которые бедняга капеллан побоялся изложить на бумаге.

Словоохотливые излияния мистера Гамбо не достигли Лонг-Акра, и мистер Сэмпсон узнал, какое несчастье постигло его патрона, только из письма Гарри и от его вестника. Капеллан все еще испытывал жаркую благодарность к мистеру Уорингтону за недавнее его благодеяние и рад был бы изыскать средство, чтобы выручить молодого виргинца. Он знал, какую значительную сумму выиграл лорд Каслвуд у своего юного родственника, он обедал накануне в обществе лорда Каслвуда и теперь побежал к его сиятельству в надежде пробудить в нем жалость к мистеру Уорингтону. Сэмпсон весьма красноречиво и трогательно описал лорду Каслвуду бедственное положение его кузена и говорил с искренним волнением и душевностью, что, впрочем, графа нисколько не растрогало.

Милорд недовольно и зло оборвал мольбы капеллана.

- Разве я не сказал вам два дня назад, когда вы приходили за деньгами, что я нищ? - объявил граф. - И разве я с тех пор получил наследство? Грошей, которые я выиграл у моего кузена, я тотчас лишился. Я не только ничем не могу помочь мистеру Уорингтону, но не далее, как сегодня утром, я, не зная о его беде, отправил ему письмо с просьбой помочь мне!

И действительно, такое письмо было переслано мистеру Уорингтону с его квартиры, куда его доставила почта.

- Я должен раздобыть для него денег, милорд. Ведь у него совсем ничего не осталось после того, как он меня выручил. Он должен получить деньги, даже если мне придется для этого заложить свое облачение! - воскликнул капеллан.

- Аминь. Ну, так идите закладывайте свое облачение. Такие чувства делают вам честь, - сказал милорд и вновь занялся чтением газеты, а бедный Сэмпсон удалился в глубочайшем унынии.

Тем временем леди Мария узнала, что у ее брата находится капеллан, и догадалась, о чем они могли беседовать. Она встретила мистера Сэмпсона за дверью библиотеки и увела его в столовую. Лицо ее изображало сильнейшее огорчение и сочувствие.

- Скажите мне, что случилось с мистером Уорингтоном? - спросила она.

- Так вашему сиятельству известно об этом? - сказал капеллан.

- Я совсем истерзалась с прошлого вечера, когда его слуга явился сюда со своим ужасным известием, - ответила леди Мария. - Мы услышали про это, вернувшись из Оперы, - мы сидели в ложе леди Ярмут - милорд, леди Каслвуд и я.

- Так его сиятельство все знал? - продолжал Сэмпсон.

- Мы услышали об этом от Бенсона за чаем после театра, - повторила леди Мария.

Подобное лицемерие вывело капеллана из себя.

- Это уж слишком! - воскликнул он с ругательством и сообщил леди Марии свой недавний разговор с лордом Каслвудом и отказ его сиятельства помочь кузену, которого он же обыграл. С большим чувством и красноречием Сэмпсон описал великодушие и благородство, с каким мистер Уорингтон пришел на помощь ему самому.

Тут леди Мария произнесла множество слов по адресу своей семьи, и слова эти отнюдь не были лестными для ее плоти и крови. Поистине удивительно, сколько горьких истин способны высказать друг про друга члены некоторых семей, обычно вовсе не склонные говорить правду, стоит им рассориться.

Обливаясь слезами, прибегая к выражениям настолько крепким, что подумать страшно, леди Мария разразилась бурной тирадой, в которой так или иначе коснулась истории жизни почти всех своих высокородных родичей. Она осыпала и мужчин и дам одинаковыми комплиментами. Она вопияла, спрашивая небеса, зачем они сотворили таких... (впрочем, неважно, как именно она называла своих братьев, сестер, дядей, теток и родителей), а затем, осмелев от ярости, она кинулась к двери библиотеки с такими пронзительными воплями и с такой яростью в очах, что капеллан в предвиденье семейной сцены поспешил убраться восвояси.

Милорд, оторвавшись от книги - или какого-то иного занятия, - с некоторым удивлением поглядел на взбешенную женщину и подобрал проклятие покрепче, чтобы, так сказать, швырнуть в нее и осадить ее на всем скаку.

Но мы уже видели, какой мужественной бывала Мария в гневе. Хотя обычно она побаивалась брата, в эту минуту его брань и сарказмы не внушали ей ни малейшего страха.

- Ах, вот как, милорд! - закричала она. - Вы садитесь играть с ним с глазу на глаз, передергиваете и обираете его! Вы обчистили бедного мальчика до последнего шиллинга, а теперь отказываетесь помочь ему из его же денег!

- А, так этот чертов капеллан успел насплетничать! - замечает милорд.

- Ну, выгоните его! Уплатите ему жалованье и вышвырните его вон - он только рад будет, - кричит Мария.

- Я держу его на случай, если одной из моих сестер понадобится спешно выйти замуж, - говорит Каслвуд, свирепо уставившись на нее.

- А чего можно ждать от женщин в семье, где такие мужчины? - спрашивает миледи.

- Effectivement (И в самом деле (франц.).), - говорит милорд, пожимая плечами.

- А что же нам делать, если у нас такие отцы и братья? Может быть, мы и плохи, но вы-то каковы? У вас ведь нет ни мужества... да-да, ни чести, ни простой порядочности. Такие, как вы, не садятся играть с вами, милорд Каслвуд, и вот вы втягиваете в игру бедного мальчика из Виргинии, своего родственника, и бессовестно его обчищаете! Какой позор, какой позор!

- Мы ведь все ведем какую-то игру. Разве ты, Мария, не начала и не выиграла свою партию? Отчего это вдруг такие угрызения из-за бедного мальчика из Виргинии? Или мистер Гарри пошел на попятный? А может быть, вашему сиятельству сделали более выгодное предложение? - восклицает милорд.

- Да если ты и не выйдешь за него замуж, так его приберет к рукам одна из уорингтонских барышень, помяни мое слово, - старая святоша на Хилл-стрит отдаст за него любую, лишь бы взял. Или ты совсем дура, Мария Эсмонд? То есть даже больше дура, чем я думал?

- Я была бы дурой, Юджин, если бы верила, будто мои братья способны поступать, как честные люди! - сказала Мария. - Только дура может надеяться, что ты поступишь вопреки своей натуре, что ты поможешь родственнику в беде, что ты не обчистишь простака, если он попадется на твою удочку.

- Обчищу! Вздор! Какие глупости ты говоришь! Мальчик вел такую жизнь, что даже ты могла бы предвидеть, чем это кончится. Он бы все равно проиграл свои деньги, не мне - так другому. Я не осуждал тебя за твои милые планы в отношении него. Так почему же ты сердишься, если я протянул руку за тем, что он предлагал всему свету? Я тебя урезониваю, а для чего, собственно? Ты в таком возрасте, что могла бы и сама взглянуть правде в глаза. Ты считаешь, что эти деньги по праву принадлежали леди Марии Уорингтон и ее детям? Так я повторяю, через три месяца они все были бы спущены за игорными столами у Уайта, и много лучше, что они пошли в уплату моих долгов. Вот чего стоит гнев вашего сиятельства, рыдания, угрозы и гадкие выражения. А я, как добрый брат, отвечаю ласково и разумно.

- Мой добрый брат мог бы предложить что-нибудь посущественнее ласковых слов бедному мальчику, у которого он только что забрал тысячи, - возразила сестра этого любящего брата.

- Боже великий, Мария! Как ты не понимаешь, что умная женщина даже это неприятное происшествие может обратить в свою пользу! - восклицает милорд.

Мария ответила, что не понимает, о чем он говорит.

- А вот о чем. Обойдемся без имен. Я в чужие дела не мешаюсь, у меня хватает своих, черт бы их побрал. Но предположим, мне известен случай в другой семье, который приложим к нашим обстоятельствам. А именно. Желторотый юнец, наследник приличного состояния, приезжает из деревенской глуши погостить у своих друзей в городе - неважно откуда, неважно в какой город.

Пожилая родственница, влачившая свое девичество уже... - ну, сколько, к примеру, лет? - вырывает у юного джентльмена обещание жениться, неважно, на каких условиях.

- Милорд, вам мало обездолить вашего кузена, вы еще оскорбляете собственную сестру? - спрашивает Мария.

- Мое милое дитя, я хоть словом заикнулся о передергивании, обирании или обдирании? И разве я взбесился, когда ты оскорбляла меня? Я знаю, твоя вспыльчивость и свойственное всему вашему полу неразумие имеют право на снисходительность. И я был с тобой учтив и ласков. Итак, я продолжаю.

Пожилая родственница вырывает обещание жениться у юнца, которому вовсе не хочется его исполнять. И он ищет способа нарушить свою клятву. Пожилая родственница ему опротивела, и он будет ссылаться на несогласие своей матушки, он пойдет на что угодно, лишь бы освободиться от обещания.

- О, разумеется, будь он из нас, из Эсмондов! Но мы, милорд, говорим о человеке чести! - восклицает Мария, которая, я полагаю, восхищалась прямодушием в других, хотя в собственной семье ей его и не приходилось наблюдать.

- Я не стану возражать ни на первое, ни на второе восклицание моей дражайшей сестрицы. Любой из нас, не задумываясь, отказался бы от такого обещания, особенно если бы оно не было запечатлено письменно.

- Милорд! - охает Мария.

- Ха! Я знаю все. Тетушка Бернштейн устроила в Танбридже очень ловкую штучку. Мужчинам в нашем семействе далеко до старушки. Тебя арестовали, а потом обыскали твои шкатулки и баулы. Когда ты вышла на свободу, оказалось, что письмо могока к тебе исчезло, но ты, как иногда с тобой случается, была благоразумна и промолчала. Ты все еще имеешь виды на своего чероки. Soit

(Пусть будет так (франц.).). Женщина с твоим зрелым опытом знает, чего стоит муж. Так имеет ли смысл обращать внимание на такой пустяк, как двести -

триста фунтов?

- Всего только триста фунтов, милорд? - перебивает Мария.

- Ну, сотней больше, сотней меньше - какая разница? Что такое этот карточный проигрыш? Безделица! Ставка, которую пробуешь выиграть ты, - это княжество! Тебе нужно твое виргинское королевство, и поверь мне, переделка, в которую попал твой милый, - большая для тебя удача.

- Я вас не понимаю, милорд.

- C'est possible (Возможно (франц.).). Но сядь, и я объясню так, что даже тебе все станет ясно.

И вот Мария Эсмонд, ворвавшаяся к брату разъяренной львицей, села у его ног кроткой овечкой.

Госпожа Бернштейн была немало огорчена известием об аресте своего племянника, которое мистер Гамбо доставил на Кларджес-стрит в роковой вечер.

Она хотела сама расспросить чернокожего слугу о подробностях постигшей Гарри беды, но мистер Гамбо, торопясь сообщить печальную новость еще многим другим, удалился прежде, чем ее милость послала за ним. Это обстоятельство не улучшило расположения ее духа, как и бессонная ночь, которую она затем провела. Я не завидую ни компаньонке, которая играла с ней в карты, ни горничной, спавшей в ее опочивальне. Арест за долги был весьма заурядным событием, и баронесса, как светская женщина, прекрасно это знала. Что натворил ее шалопай-племянник? Сколько ей придется уплатить за него? Неужели он промотал все свои деньги? Она намеревалась помочь ему, если, конечно, сумма не окажется чрезмерной. Ей нравились даже его расточительность и проказы. В первый раз за долгие-долгие годы нашлось человеческое существо, которое пробудило в этой очерствевшей душе теплые чувства. И потому она, как и сам Гарри, не сомкнула глаз, а рано поутру посланцы, которых они отправили по одному и тому же делу, возможно, встретились в пути.

Госпожа Бернштейн послала слугу к своему поверенному мистеру Дрейперу с распоряжением, чтобы мистер Д. узнал сумму долга, за который арестовали мистера Уорингтона, и незамедлительно явился к баронессе. Эмиссары Дрейпера без особого труда установили, что мистер Уорингтон содержится совсем рядом, а также выяснили сумму предъявленного ему покуда иска. Но если у него есть другие кредиторы, в чем сомневаться не приходится, они, конечно, поспешат представить его счета ко взысканию, как только услышат про его арест.

Мистеру Блеску, ювелиру, за злосчастные подарки - столько-то, хозяину квартиры на Бонд-стрит за стол, дрова и проживание - столько-то. Мистер Дрейпер установил, что все пока исчерпывается этими двумя исками. И он ждал только распоряжения баронессы, чтобы уладить дело. В первую очередь необходимо уплатить ювелиру, так как мистер Гарри легкомысленно заложил золотые вещи, которые взял у мистера Блеска в кредит. Вероятно, ему срочно потребовались наличные, но он рассчитывал выкупить заклад в самое ближайшее время и, разумеется, ни о чем бесчестном не помышлял. Однако его поступок, стань он достоянием гласности, может быть истолкован весьма неблаговидно, а потому лучше было бы уплатить ювелиру без промедления.

- Какая-то тысяча фунтов не может затруднить джентльмена с положением и с состоянием мистера Уорингтона, - заметила госпожа де Бернштейн.

О, ничуть! Ее милости известно, что мистеру Уорингтону принадлежит капитал, под который можно немедленно произвести заем, если ее милость даст свое поручительство.

Так не лучше ли ему сию же минуту отправиться к мистеру Амосу? Тогда мистер Гарри сможет уже в два часа отобедать у ее милости и разочаровать публику в клубах, которая, конечно, злорадствует по поводу его несчастья, сказал сострадательный мистер Дрейпер.

Но у баронессы были другие планы.

- Мне кажется, любезный мистер Дрейпер, - сказала она, - наш юный джентльмен достаточно нашалил, и мне хотелось бы, чтобы он вышел из тюрьмы свободным от всяких обязательств. А ведь все его долги вам неизвестны.

- Сударыня, ни один джентльмен никогда во всех своих долгах не признается, - говорит мистер Дрейпер. - Во всяком случае, я такого еще не встречал.

- Глупый мальчишка принял на себя обязательство, от которого его необходимо освободить, мистер Дрейпер. Вы помните некое происшествие в Танбридж-Уэлзе осенью? То, по поводу которого я присылала к вам моего дворецкого Кейса?

- Раз вашей милости было угодно упомянуть о нем, то я что-то припоминаю, но так оно изгладилось из моей памяти, - заявляет мистер Дрейпер с поклоном. - Стряпчий должен быть подобен папистскому исповеднику: то, что ему доверено, навеки остается тайной от всех.

А потому мы ни словом не обмолвимся о тайне, которую госпожа Бернштейн доверила мистеру Дрейперу, но, быть может, читатель разгадает ее, узнав о том, как вел себя стряпчий дальше.

Мистер Дрейпер был уверен, что юный узник Кэрситор-стрит не замедлит призвать его к себе, и решил подождать этого приглашения. Ждать ему пришлось тридцать шесть часов, которыми завершились самые тягостные двое суток в жизни Гарри.

По обыкновению, все помещения в обители бейлифа были полны, и мистер Уорингтон не мог бы пожаловаться на одиночество, однако он предпочитал унылое уединение в своей комнате тому обществу, которое собиралось за столом его хозяйки, и лишь на второй день своего пребывания под арестом, когда необходимость платить за стол и кров по тамошним непомерным ценам совсем опустошила его кошелек, он наконец решил обратиться к мистеру Дрейперу. В письме, которое он отправил стряпчему в Темпл, он сообщал ему о своих затруднениях, а в постскриптуме настойчиво требовал, чтобы мистер Дрейпер не вздумал сообщить о случившемся его тетке госпоже де Бернштейн.

Он не желал тревожить баронессу и думал воззвать к ней только в случае крайней необходимости. Она была с ним так ласкова и заботлива, что ему претила даже мысль о том, чтобы злоупотребить ее добротой, и он все еще тешился надеждой, что сумеет обрести свободу прежде, чем она узнает о постигшей его беде. Ему казалось унизительным просить денег у женщины. Нет!

Сначала он обратится к своим друзьям-мужчинам, - ведь любой из них может его выручить, если захочет. Собственно, он рассчитывал послать к кому-нибудь из них Сэмпсона в качестве посредника, но бедняга, поспешив на помощь другу, сам попал в тюрьму.

Теперь Гарри мог полагаться только на своего чернокожего слугу, и мистер Гамбо целый день сновал с письмами своего несчастного хозяина между Темпл-Баром и аристократическими кварталами. Сначала Гарри отправил конфиденциальное письмо своему родственнику, его сиятельству графу Каслвуду в собственные руки, описывая, как он попал в тюрьму, и прося одолжить ему деиег для расчета с кредиторами. "Пожалуйста, сохраните мою просьбу и причину, ее вызвавшую, в тайне от моих дорогих родственниц", - писал бедный Гарри.

"Можно ли вообразить себе более неудачное стечение обстоятельств? -

отвечал ему лорд Каслвуд. - Вероятно, вы не получили моего вчерашнего письма? Должно быть, оно лежит у вас на квартире, куда - от души надеюсь -

вы незамедлительно возвратитесь. Дражайший мистер Уорингтон, полагая, что вы богаты, как Крез, - иначе я, разумеется, ни под каким видом не стал бы с вами играть, - я написал вам вчера письмо, умоляя одолжить мне деньги, чтобы я мог умиротворить некоторых из наиболее алчных моих заимодавцев. Мой бедный друг! Все ваши деньги до последнего шиллинга сразу же перекочевали в их сундуки, и если бы не мое звание пэра, я, вероятно, делил бы с вами вашу темницу. О вашем скорейшем из нее освобождении и возносит молитву искренне ваш Каслвуд".

Таков был результат первой просьбы о помощи, и мы можем без труда представить себе, что мистер Гарри читал этот ответ на свои мольбы с недоумением и растерянностью. Но ничего! Ведь у него есть дядя - добрый, простецкий баронет Уорингтон. Не далее как вчера тетушка целовала его и любила, как сына. А дядя призвал на него благословение небес и объявил о своих отеческих к нему чувствах. Застенчивость и благовоспитанность не позволили Гарри, когда он пребывал в лоне этого добродетельного семейства, хотя бы словом заикнуться о пари, скаковых лошадях, игре и прочих своих проказах. Теперь наступила пора открыть все. Ему придется признаться, что он мот и грешник, и попросить у них прощения и помощи. Итак, Блудный Сын сел и сочинил покаянное письмо дяде Уорингтону, открыл ему свои грустные обстоятельства и умолял спасти его. Так нашему надменному виргинцу пришлось проглотить довольно-таки горькую пилюлю. Гарри посвятил этому письму не один час терзаний и мучительных размышлений: много листов дорогой бумаги мистера Амоса (шесть пенсов лист) разорвал он, прежде чем послание было завершено и всхлипывающий Гамбо (которого служители и прихлебатели бейлифа осыпали бранью, ибо, по их мнению, он отнимал у них положенный им заработок)

отправился доставить его по адресу.

Вечером верный негр вернулся с толстым пакетом, надписанным рукой тетушки Уорингтон. Гарри вскрыл его дрожащими пальцами. Он думал извлечь из него пачечку банкнот. Увы! Пакет содержал проповедь мистера Уитфилда (Даниил во рву львином) и письмо от леди Уорингтон, объясняющее, что в отсутствие сэра Майлза, который уехал из Лондона, его письма вскрывает она и таким образом вынуждена была узнать то, о чем сожалеет до глубины души, а именно, что ее племянник Уорингтон жил не по средствам и запутался в долгах.

Разумеется, в отсутствие сэра Майлза ей негде найти столь большую сумму, о которой пишет мистер Уорингтон, но она будет горячо за него молиться, от всей души сострадает ему и посылает духовные наставления милейшего мистера Уитфилда, которые принесут ему утешение в несчастье, постигшем его, увы, как она опасается, не незаслуженно. Далее следовали обильные ссылки на те главы Священного писания, которые могут принести ему пользу. Если, продолжала она, в такую минуту ей будет позволено упомянуть о делах светских, то она хотела бы намекнуть мистеру Уорингтону, что орфография его письма оставляет желать много лучшего. Она всемерно постарается исполнить его желание, чтобы его дорогие кузины ничего не узнали об этом прискорбнейшем обстоятельстве, и, желая ему наилучшего удела, как здесь, так и там, остается его любящей теткой Маргарет Уорингтон.

Бедный Гарри зажал лицо в ладонях и некоторое время сидел, упершись локтями в грязный стол, и тупо глядел на огонек свечи. Служанка бейлифа, тронутая его красотой и молодостью, предложила принести его чести кружечку пива, но Гарри не мог ни пить, ни есть поставленный перед ним ужин. Зато Гамбо оказался вполне на это способен: горе не лишило его аппетита, и, продолжая всхлипывать, он выпил все пиво и уписал все мясо и весь хлеб до последнего кусочка. Тем временем Гарри закончил еще одно послание, вручил его своему верному гонцу, и Гамбо вновь отправился в путь.

Однако ему не пришлось бежать дальше кофейни Уайта, с которой, по приказанию хозяина, он должен был начать поиски того, кому было адресовано письмо. Даже узник, для которого время тянулось невыносимо медленно, был удивлен быстрым возвращением своего чернокожего слуги. Впрочем, письмо, которого ждал. Гарри, не отняло у писавшего много времени.

- Милорд написал его за конторкой привратника, а я стоял рядом с мистером Моррисом, - объяснил Гамбо.

Говорилось же в письме следующее:

"Милостивый государь.

К сожалению, я не могу исполнить ваше желание, так как в настоящую минуту стеснен в средствах после того, как уплатил крупные суммы вам и другим джентльменам.

Остаюсь вашим покорным слугой Марч и Р.

Гарри Уорингтону, эсквайру",

- Лорд Марч что-нибудь сказал? - осведомился мистер Уорингтон, побелев как полотно.

- Он сказал, что у всякой наглости должен быть предел. И мистер Моррис сказал то же самое. Он показал ему ваше письмо, масса Гарри, а мистер Моррис и говорит: "Дьявольское бесстыдство!" - добавил Гамбо.

Гарри разразился таким оглушительным хохотом, что встревожил своего гостеприимного хозяина, и тот прибежал к нему в уверенности, что он получил приятные известия и намерен тотчас его покинуть. Но бедный Гарри уже перестал смеяться и, упав в кресло, печально смотрел на огонь.

- Мне... мне хотелось бы выкурить трубочку виргинского табака, -

вздохнул он.

Гамбо залился слезами, упал к ногам Гарри и принялся целовать его руки и колени.

- Хозяин, дорогой хозяин! Что скажут у нас дома? - рыдая, проговорил он.

Горькие слезы и верность чернокожего слуги и бледное лицо Гарри, который склонился в кресле, сокрушенный своим несчастьем, тронули сердце тюремщика.

- Вы второй день ничего не едите, ваша честь, - сказал он, и в его грубом голосе слышалась жалость. - Да не сокрушайтесь вы так. Вы ведь не первый джентльмен, кому пришлось побывать в тюрьме за долги. Давайте-ка я лучше принесу вам стакан пуншу и ужин.

- Мой добрый друг, - сказал Гарри, и на его бледном лице мелькнула жалкая улыбка, - тут ведь принято за все платить наличными, не правда ли?

Ну, так у меня не осталось на ужин даже шиллинга. Все свои деньги я потратил на бумагу.

- Ах, хозяин, милый хозяин! - закричал Гамбо. - Вы поглядите сюда, мистер Гарри! Вот сколько денег! Вот двадцать три гинеи. И золотой на счастье из Виргинии. А вот... нет, это не то, это мне девушки на память подарили. Берите все, все! Завтра утром я пойду продам себя, а на сегодня вам хватит, хозяин!

- Да благословит тебя бог, Гамбо! - произнес Гарри, положив руку на курчавую голову. - Я в тюрьме, но ты свободен, и, конечно, я не откажусь от помощи такого друга, как ты. Принеси мне поужинать и еще трубку... Трубку, смотри, не забудь!

Гарри с большим удовольствием поужинал, а когда Гамбо уходил, сторожа и служители бейлифа пожали ему на прощанье руку и с этих пор стали относиться к нему с уважением.

Глава XLVII

Посетители в масках

Искренняя любовь и благородство Гамбо смягчили ожесточение его хозяина, так что вторая ночь в тюрьме оказалась для Гарри легче первой. Во всяком случае, кто-то сочувствовал ему и старался помочь. Но об остальном мире он думал с гневом и гордостью. Они себялюбивы и неблагородны, решил он. Его благочестивая тетушка Уорингтон, его знатный друг лорд Марч, его многоопытный кузен Каслвуд - все они не выдержали испытания делом. Пусть он проведет в заточении хоть двадцать лет, но уж больше не унизится до того, чтобы обратиться за помощью к ним! Каким глупцом он был, когда верил их обещаниям и полагался на их дружбу! В этой проклятой, бессердечной, себялюбивой стране дружбы не существует! Он больше не станет доверять англичанам - и знатным и незнатным. Он уедет отсюда. Отправится в Германию и будет воевать под знаменами прусского короля или вернется домой, в Виргинию, укроется там в лесах и будет охотиться с утра до ночи. А то станет доверенным своей матери, ее управляющим, женится на Полли Бродбент или на Фанни Маунтин, станет настоящим фермером, табачным плантатором - да он что угодно сделает, лишь бы не оставаться среди этих лощеных английских джентльменов. Вот так, хотя пробудился он словно бы веселым, в душе у него бушевал гнев, а рано поутру в комнату к нему вошел верный Гамбо, - он принес мистеру Гарри письма, доставленные на Бонд-стрит.

- Я хотел захватить смену одежды, - добавил честный Гамбо, - но мистер Рафф не позволил мне ничего брать.

Гарри не хотелось смотреть письма. Он вскрыл первое, второе, третье -

это были счета. Четвертое оказалось от мистера Рафф а, который сообщал, что не даст больше выносить вещи мистера Уорингтона из дома и, если по его счету не будет уплачено, он продаст эти вещи и сам себе заплатит, а чернокожий мистера Уорингтона пусть ночует где хочет, только не в его доме. Он еле-еле согласился отдать Гамбо его ливрею и саквояж. Гамбо объяснил, что он уже нашел себе приют - у своих друзей в доме лорда Ротема.

- У слуг полковника Ламберта, - говорит мистер Гамбо и пристально смотрит на хозяина. - А мисс Этти в обморок упала, когда услышала про ваш арест. А мистер Ламберт, хороший он человек, так он мне сказал нынче утром:

"Гамбо, скажи своему господину, чтобы он прислал за мной, если захочет меня видеть. Я, говорит, приду".

Гарри был растроган, услышав, что Этти приняла к сердцу его несчастье.

Рассказу Гамбо про обморок он не поверил, привыкнув к обычным преувеличениям своего чернокожего слуги. Но едва Гамбо упомянул про полковника Ламберта, как молодой виргинец снова помрачнел. "Чтобы я послал за Ламбертом! За человеком, который меня оскорбил и швырнул мне в лицо мои подарки, - подумал он скрежеща зубами. - Да умирай я с голоду, я бы не попросил у него черствой корки!"

Затем, одевшись, мистер Уорингтон спросил завтрак, а Гамбо отправил с короткой запиской в Темпл к мистеру Дрейперу - с просьбой поскорее явиться к нему.

- Записка такая наглая, словно он пишет какому-нибудь своему негру, а не свободнорожденному английскому джентльмену, - заметил мистер Дрейпер, с которым Гарри, бесспорно, всегда обходился донельзя пренебрежительно. - Если чванится знатный джентльмен, куда ни шло, но чтоб арестант! Да провались он!

- говорит Дрейпер. - Я еще подумаю, идти ли мне.

Тем не менее мистер Дрейпер пошел и убедился, что мистер Уорингтон в беде стал куда надменнее, чем в дни своего благополучия. Мистер У. сидел на кровати, точно лорд - напудренный, в парчовом халате. Он велел своему чернокожему подать стул.

- Простите меня, сударыня, но я не привык терпеть такое обхождение, -

сказал негодующий стряпчий.

- Возьмите стул и продолжайте свой рассказ, мой добрый мистер Дрейпер,

- сказала, посмеиваясь, госпожа де Бернштейн, к которой он явился доложить о результатах этого свидания. Гнев стряпчего ее забавлял. Ей нравилось, что ее племянник ведет себя в несчастье столь высокомерно.

Баронесса и ее поверенный накануне уговорились, как будет он держаться в разговоре с Гарри. Дрейпер хорошо знал свое дело и обычно умел услужить клиенту, но на этот раз он потерпел неудачу, потому что обиделся и рассердился, а вернее, потому, что не сумел понять джентльмена, с которым имел дело. Я полагаю, что эту страницу сейчас пробегают глазами благороднейшие читатели. Так не приходилось ли вам, истинному джентльмену, любезнейший сэр, замечать, что вы, без всякого на то желания, обижаете и задеваете своим обращением тех, кто не джентльмен? Точно так же неджентльмен оскорбляет вас тысячами способов, сам того не подозревая, бедняга. Он говорит или делает что-то, что у вас вызывает презрение. Он замечает ваше презрение (потому что, стесняясь себя и своих манер, он постоянно ожидает чего-либо подобного) и приходит в бешенство. Вы говорите с ним непринужденно, а он воображает, что вы ставите его на место. Вы к нему безразличны, а он вас ненавидит, и тем сильнее, чем вам это все равно.

- Гамбо, стул для мистера Дрейпера! - говорит мистер Уорингтон, садясь на кровати и прикрывая ноги полами парчового халата. - Будьте добры, садитесь, и поговорим о моем деле. Весьма обязан, что вы пришли так скоро.

Вы уже слышали об этой моей неприятности?

Да, мистер Дрейпер слышал.

- Дурные вести разносятся быстро, мистер Уорингтон, - говорит он. - И я готов был предложить вам мои смиренные услуги, едва вы пожелаете к ним прибегнуть. Ваших друзей, ваших родных очень огорчит, что такой джентльмен, как вы, оказался в подобном положении.

- Я был очень неблагоразумен, мистер Дрейпер. Я жил не по средствам

(мистер Дрейпер наклонил голову). Я играл в обществе джентльменов богаче меня, и мне дьявольски не везло. Я проиграл всю свою наличность и остался с неоплаченными счетами на пятьсот с чем-то фунтов.

- Иск к вам предъявлен на пятьсот фунтов, - говорит мистер Дрейпер.

- Ну, это такой пустяк, что вчера мне казалось, достаточно будет обратиться к кому-нибудь из моих друзей, и я, тут же уплатив этот долг, спокойно вернусь домой. Но я ошибся и буду очень вам благодарен, если вы любезно укажете мне, каким образом я мог бы в ближайшее время достать необходимую сумму.

Мистер Дрейпер сказал "гм!" и сделал весьма серьезную и печальную мину.

- Но, сударь, это же возможно! - говорит мистер Уорингтон, с недоумением глядя на стряпчего.

Это не только возможно, но мистер Дрейпер накануне просил у госпожи Бернштейн разрешения тотчас уплатить эти деньги и освободить мистера Уорингтона. Баронесса давно уже объявила, что думает сделать этого молодого джентльмена своим наследником. К тому же Дрейпер, как и весь свет, верил, что родовое имение Гарри в Виргинии замечательно не только своей величиной, но и богатством. Необходимая сумма была при нем, и по распоряжению госпожи Бернштейн он должен был уплатить ее при соблюдении некоторых условий. Тем не менее, когда Гарри воскликнул: "Это же возможно!" - мистер Дрейпер сделал печальную мину и ответил:

- Да, сэр, но на это нужно время, и время немалое. Чтобы распорядиться той долей вашего английского наследства, которая перешла к вам ввиду смерти мистера Джорджа Уорингтона, нам необходимо доказать эту смерть и снять опеку, а кто может это сделать? Леди Эсмонд-Уорингтон, разумеется, не допустит, чтобы ее сын оставался в тюрьме, но она в Виргинии, и ее ответ мы получим не ранее чем через полгода. Или ваш бристольский агент уполномочен оплачивать ваши чеки?

- Он уполномочен только выдавать мне двести фунтов в год, - говорит мистер Уорингтон. - По-видимому, у меня остается только один выход: обратиться за помощью к госпоже де Бернштейн. Она за меня поручится.

- Ее милость все для вас сделает, сэр. Она сама мне это сказала, -

замечает стряпчий. - Достаточно одного ее слова, и вы можете тотчас покинуть это место,

- Так пойдите к ней от меня, мистер Дрейпер. Мне не хотелось беспокоить моих родственников, но уж лучше я обращусь к ней, чем и дальше буду бессмысленно томиться в заключении. Расскажите ей, где я нахожусь и что со мной случилось. Ничего не скрывайте! И скажите ей, что я полагаюсь на ее добрые чувства ко мне и верю, что она избавит меня от этого... этого позора.

- Голос мистера Уорингтона дрогнул, и он провел рукой по глазам.

- Сэр, - говорит мистер Дрейпер, внимательно глядя на юношу. - Я был у ее милости вчера, и мы обсуждали с ней этот злополучный (я не стану употреблять слова "позорный") этот злополучный случай.

- О чем вы, сударь? Разве госпоже Бернштейн известно о моей беде?

- Ей известны все обстоятельства - и то, как вы заложили часы, и все прочее.

Гарри вспыхнул до корней волос.

- Закладывать часы и другие вещи, за которые вы не уплатили, никак не следовало, - продолжал стряпчий и поспешно добавил, когда молодой человек гневно привстал с кровати. - Это может привести к судебному разбирательству и ко всяким неприятным словопрениям. Адвокаты ведь ничего не уважают, и когда начинают вести допрос...

- Боже великий! Неужели вы думаете, сударь, что джентльмен вроде меня способен взять часы в кредит, намереваясь обмануть торговца? - восклицает Гарри вне себя от волнения.

- Ну конечно, ваши намерения были самыми благородными, но закон-то может взглянуть на это иначе, - говорит мистер Дрейпер, подмигивая.

("Пробрало-таки наглеца!") - Ваша тетушка говорит, что не слыхивала о подобном легкомыслии, если не назвать это чем-нибудь похуже.

- А вы сами это ничем похуже не называете, мистер Дрейпер? -

осведомляется Гарри, выговаривая слова очень медленно и, видимо, прилагая большие усилия, чтобы сдержаться.

Мистеру Дрейперу не понравилось выражение его лица.

- Боже сохрани, чтобы я позволил себе сказать что-нибудь подобное, как джентльмен джентльмену, но моему клиенту я обязан сказать: "Сэр, вы попали в весьма неприятное положение", - как врач говорит пациенту: "Сэр, ваша болезнь опасна".

- И вы не собираетесь помочь мне уплатить этот долг, а пришли только для того, чтобы сказать мне, что меня могут обвинить в мошенничестве? -

говорит Гарри.

- В приобретении товара обманным путем? Да, разумеется. И я тут ни при чем, сэр. Не смотрите на меня так, словно хотите ударить. ("Допек я его, черт побери!") Молодой человек, получающий от матери содержание в двести пятьдесят фунтов в год, забирает у ювелира часы и бриллианты, а потом несет их к закладчику. Вы спрашиваете меня, что об этом подумают люди. И я вам отвечаю прямо и честно. Так зачем же сердиться на меня, мистер Уорингтон?

- Продолжайте, сударь, - говорит Гарри со стоном. Стряпчий решил, что победа осталась за ним.

- Но вы спрашиваете, могу ли я помочь вам уплатить этот долг? Я отвечаю: да! Если вы пожелаете, сэр, мне достаточно будет вынуть деньги из кармана - не мои, но моей досточтимой доверительницы, вашей тетеньки, сэр, леди Бершнтейн. Однако она имеет право поставить условия, и я готов их вам сообщить.

- Я слушаю, сударь, - говорит Гарри.

- Они не тяжелы и имеют в виду лишь ваше благо. Если вы согласитесь, мы можем тотчас взять экипаж и поехать вместе на Кларджес-стрит, где я обещал побывать с вами или без вас. Мистер Уорингтон, я предпочту обойтись без имен, но между вами и некой особой был разговор о браке.

- А! - произнес Гарри, и его тон стал чуть веселее.

- Моя высокородная доверительница баронесса решительно против этого брака - она прочит вам совсем другую судьбу, и она считает, что вы погубите себя, женившись на особе хотя и знатной по рождению, но, простите меня, не самой безупречной репутации и много вас старше. Вы дали этой особе необдуманное обещание.

- Да, и она мне его не вернула, - говорит мистер Уорингтон.

- Его у нее уже нет, сэр. Она случайно его потеряла в Танбридже, -

говорит мистер Дрейпер. - Так сообщила мне моя доверительница. Ее милость даже показывала мне это обязательство. Оно написано кро...

- Довольно, сударь! - восклицает Гарри, становясь почти таким же красным, как те чернила, которыми он начертал нелепую клятву. Сколько раз с тех пор воспоминание об этой глупости обжигало его стыдом!

- Тогда же были найдены письма, написанные вам и компрометирующие благородное семейство, - продолжал стряпчий. - Вы потеряли их, но не по своей вине. Вы уже уехали, когда их удалось найти. Поверьте, этому благородному семейству и вам самому выпало редкое счастье - далеко не у каждого молодого человека найдется такой заботливый друг. Ну-с, сэр, вас теперь не связывают никакие обещания, - разве что пустые слова, сказанные за бутылкой вина, о чем любой джентльмен вправе забыть. Скажите, что вы перестанете помышлять об этом браке, дайте мне и моей высокородной доверительнице слово чести. Послушайте меня, мистер Уорингтон! Бросьте валять дурака! Прошу прощения, но неужто вы женитесь на старухе, которая в свое время бросила десяток женихов! Скажите одно только слово, и я спущусь в контору, заплачу ваши долги до последнего шиллинга, а потом посажу вас в мою карету и отвезу к тетеньке или, если пожелаете, к Уайту, вручив вам сотню-другую фунтов. Скажите "да" и протяните мне на этом руку! Что за смысл сидеть до ночи за решеткой?

До этой минуты все преимущества были на стороне мистера Дрейпера. Гарри сам жаждал избавиться от обязательства, от которого его хотела освободить тетушка. Его глупая страсть к Марии Эсмонд давно угасла. Если бы она вернула ему слово, как он был бы счастлив!

- Ну, протяните же мне руку и скажите: "Согласен!" - убеждает стряпчий, хитро подмигивая. - Зачем медлить, сэр? Эх, мистер Уорингтон! Да если бы я женился на всех, кому давал обещания, так у меня сейчас было бы жен не меньше, чем у турецкого султана или у капитана Макхита в пьесе.

Фамильярность стряпчего была противна Гарри, и он отстранился от мистера Дрейпера, сам того не заметив. Запахнувшись в халат, он попятился от протянутой руки со словами:

- Дайте мне время подумать, мистер Дрейпер. Будьте любезны, вернитесь через час.

- Отлично, сэр, отлично! - говорит стряпчий, кусая губы, багровея и беря шляпу. - Мало кому потребовался бы час, чтобы раздумывать над предложением, которое я вам сделал, но раз уж мое время в вашем распоряжении, я вернусь и узнаю, хотите ли вы остаться тут или поехать со мной. А пока разрешите откланяться, сэр!

"Не захотел пожать мне руку, вот как? Ответит через час! Чтоб ему пусто было, наглецу! Я ему покажу, что такое час!"

Мистер Дрейпер отправился к себе в контору в самом черном расположении духа. Он разбранил писца и послал сказать баронессе, что он побывал у юного джентльмена и тот попросил немного времени на размышления, - несомненно, чтобы успокоить свою гордость. Затем стряпчий занялся делами других клиентов, после чего неторопливо пообедал и лишь тогда направил свои стопы на Кэрситор-стрит, до которой было рукой подать.

"Чванная скотина, уж конечно, я его застану дома", - с усмешкой думает Дрейпер.

- Счастливчик у себя в комнате? - осведомился стряпчий у помощника бейлифа, который распахнул перед ним тяжелые двери.

- Мистер Уорингтон у себя, - ответил этот джентльмен, - да только... -

Тут он подмигнул стряпчему и прижал палец к ноздре.

- Что "только", мистер Падди из Корка? - спросил стряпчий.

- Моя фамилия Костиган, я из благородного рода, а свет увидел в ирландской столице, мистер Полтора Шиллинга, - сообщил привратник, свирепо глядя на Дрейпера. Узкое пространство между дверями, где происходил разговор, заполнилось благоуханием, словно от очень крепких напитков.

- Дай пройти, чтоб тебя черт побрал! - взревел мистер Дрейпер.

- Я тебя, Полтора Шиллинга, очень даже хорошо слышу, только вот в приличном обществе таких слов не услышишь. И дозвольте вас попросить, милостивый государь, не посылать меня к черту, не то мои пальцы и ваш нос сведут более бли-ик-изкое знакомство! Хотите войти, сударь? Так извольте наперед быть учтивее с теми, кто выше вас по рождению и по воспитанию, хоть, может, временно и не занимает подобающего места. Черт бы побрал этот ключ!

Входите же, сударь, кому говорю!.. Сударыня, примите уверения в совершеннейшем моем почтении.

Дама, прятавшая в носовом платке лицо, и без того укрытое капюшоном, вскрикнув, точно от испуга, торопливо спустилась по лестнице и проскользнула мимо стряпчего. Он было шагнул за ней, чтобы рассмотреть ее получше - мистер Дрейпер всегда был чрезвычайно галантен с дамами, но привратник выставил перед ним ногу, сказав угрожающе:

- Стойте где стоите! Сюда, сударыня, сюда! Я сразу узнал ваше сия... -

Тут он захлопнул дверь перед носом у Дрейпера, предоставив стряпчему подниматься наверх без провожатых.

В шесть часов вечера в тот же день старая баронесса Бернштейн, опираясь на трость, расхаживала по гостиной, ковыляя к окну всякий раз, когда на улице раздавался шум подъезжающего экипажа. Она все откладывала и откладывала свой обед - а ведь обыкновенно стоило повару замешкаться хоть на пять минут, ему устраивался хороший нагоняй! Она распорядилась накрыть стол на два прибора и заказала несколько лакомых блюд, словно для праздника.

Пробило четыре часа, затем пять, а в шесть она снова выглянула из окна и увидела, что карета на этот раз остановилась у ее дверей.

- Мистер Дрейпер! - доложил лакей, и тотчас с глубоким поклоном вошел стряпчий.

Старуха пошатнулась и крепче оперлась на трость.

- Где он? - нетерпеливо сказала она. - Я приказала вам, сударь, привезти его! Как вы посмели явиться сюда один?

- Я не виноват, сударыня, что мистер Уорингтон не пожелал приехать.

И Дрейпер изложил свою версию разговора, который произошел между ним и молодым виргинцем.

Глава XLVIII

Привидение

Когда рассерженный мистер Дрейпер выходил после своего утреннего разговора с Гарри, ему почудилось, что юный узник его окликнул. И действительно, Гарри привстал, чтобы позвать стряпчего, Но он был горд, а стряпчий обижен - Гарри оборвал свое восклицание, а Дрейпер не соблаговолил остановиться. Гордость юноши была уязвлена: ему было неприятно, что стряпчий видит его униженным, что у него вырывают согласие, пользуясь его бедственным положением. "Пусть подождет час!" - решил Гарри и угрюмо улегся на кровать.

Да, он не любит Марию Эсмонд. Да, ему стыдно, что он так глупо попался в ловушку и дал ей слово. Хитрая, опытная женщина воспользовалась его мальчишеской пылкостью и наивностью. Она обвела его вокруг пальца, как ее брат, когда они сели играть в карты. Они же его родственники и должны были бы пощадить его. А они смотрели на него как на добычу и думали только о своих эгоистических целях. Он размышлял о том, как они пренебрегли законами гостеприимства, как они хищно накинулись на молодого родственника, который доверчиво постучал в их дверь. Его сердцу была нанесена тяжкая рана. Он зарылся лицом в подушку. "Если бы они приехали в Виргинию, я бы принял их по-другому", - думал он.

Из этого уныния его вывело появление Гамбо, который, ухмыляясь во весь рот, доложил, что к мистеру Гарри пришла дама, вслед за чем в комнату вошла дама в плаще с капюшоном, о котором мы недавно упоминали. Гарри сел на кровати, бледный, излтученный. И дама, не дожидаясь, чтобы слуга ушел, с рыданием подбежала к молодому узнику, обняла его с истинным чувством и материнской нежностью, принялась целовать его, обливаясь слезами и всхлипывая.

- Ах, мой Гарри! - вскрикнула она. - Думала ли я увидеть тебя в таком месте!

Он попятился, словно испугавшись ее появления здесь, но она опустилась на пол возле кровати, схватила его лихорадочно горячую руку, обняла его колени. Она питала к нему искреннюю привязанность и нежность. Когда она увидела его в этой убогой комнатушке, увидела, как он побледнел и осунулся, ее сердце исполнилось подлинной любви и жалости.

- Я... я думал, что никто из вас не придет! - грустно сказал бедный Гарри.

Вновь слезы, вновь на горячую юную руку сыплются поцелуи, вновь нежные объятия, - некоторое время дама не находит в себе сил заговорить.

- Мой милый, мой милый, - вырывается у нее с рыданием, - Мне невыносимо думать о твоем несчастье!

Как ни очерствело это сердце, оно не стало совсем каменным - эта бесплодная жизнь не была одной лишь пустыней. Даже мать Гарри не могла бы быть нежнее и говорить ласковее, чем эта его родственница, стоящая перед ним на коленях.

- Боюсь, что в этих долгах повинно и мое мотовство, - сказала она (и была совершенно права). - Ты покупал драгоценности и безделушки, чтобы доставить мне удовольствие. О, как я их сейчас ненавижу! Прежде я бы никогда не поверила, что они могут мне опротиветь. Вот - я принесла их все. И еще кое-какие украшения. Вот - и вот! И все деньги, какие у меня есть.

И она высыпала на кровать рядом с Гарри броши, кольца, часики и десятка два золотых. При виде них у юноши странно сжалось сердце. Он был тронут до глубины души.

- Милая, добрая кузина! - сказал он с рыданием. Больше никаких слов его губы не произнесли, но они, несомненно, продолжали выражать его благодарность, его нежность, его волнение.

Вскоре он совсем ободрился и, с улыбкой отложив в сторону украшения, которые подарил Марии, рассказал ей, в какое опасное положение он попал, заложив такие же безделки, купленные в кредит, и как стряпчий совсем недавно оскорбил его, коснувшись этой темы. Деньги своей милой Марии он не возьмет -

пока у него денег достаточно, более чем достаточно, но он ценит ее двадцать гиней так, словно их двадцать тысяч. Он никогда не забудет ее любви и доброты - никогда, и клянется в этом всем, что для него свято. Его матушке станет известно ее бескорыстное благородство. Она придала ему новые силы в ту минуту, когда он совсем пал духом под тяжестью стыда и позора. Да благословит ее за это небо! Пересказывать беседу кузена и кузины дальше нет надобности. После визита Марии мрачный день словно посветлел, и даже сносить заключение стало легче. Свет вовсе не такой уж себялюбивый и холодный. Вот нежное существо, которое истинно его любит. Даже Каслвуд оказался не так плох, как он было подумал. Он был чрезвычайно огорчен, что не в состоянии помочь своему родственнику. Но он весь в долгах. А денег, которые он выиграл у Гарри, он лишился на следующий же день. Но он сделает все, что в его силах. В самое ближайшее время он навестит мистера Уорингтона. Сегодня же он дежурит во дворце и не может распоряжаться собой, почти как Гарри. Вот так они мило и нежно болтали, пока не начало смеркаться, а тогда Мария, вздохнув, попрощалась с Гарри.

Дверь, только-только закрывшаяся за ней, вновь растворилась, и в комнату вошел Дрейпер.

- Ваш покорный слуга, сэр, - сказал стряпчий.

Его голос, как и самое его присутствие, были Гарри крайне неприятны.

- Я ждал вас, сударь, три часа назад, - ответил он резко.

- Стряпчий не всегда волен распоряжаться своим временем, - сказал мистер Дрейпер, который только что кончил совещаться с бутылкой портвейна в ресторации. - Но ничего. Теперь я в полном вашем распоряжении. Надо полагать, вы согласны, мистер Уорингтон. Собрали свой саквояж? Как! Вы еще в халате? С вашего разрешения я спущусь в контору и все улажу, а вы позовите своего черного лакея и принарядитесь. Карета ждет у дверей и единым духом помчит вас обедать к баронессе.

- Вы обедаете у баронессы де Бернштейн?

- Не я. Где уж мне удостоиться такой чести! Но вы же будете обедать у тетушки, я полагаю?

- Мистер Дрейпер, вы слишком много позволяете себе полагать, - говорит мистер Уорингтон, который кутается в халат и выглядит очень внушительно и свирепо.

- Помилуйте, сэр! О чем вы?

- А вот о чем, милостивый государь: я обдумал все и решил, что было бы недостойно взять назад слово, которое я дал благородной и верной женщине.

- Что за дьявольщина, сэр! - вопит стряпчий. - Говорю же вам, она потеряла эту бумагу! Вас ничто не связывает! Ничто! Да ведь она годится вам в...

- Довольно, милостивый государь! - говорит мистер Уорингтон, топнув ногой. - По-видимому, вам кажется, что вы разговариваете с еще одним крючкотвором. Насколько я понимаю, мистер Дрейпер, вы не привыкли иметь дело с людьми чести.

- Ах, с крючкотвором! - в ярости восклицает мистер Дрейпер. - Ах, люди чести! Так позвольте вам сказать, мистер Уорингтон, что я человек чести не хуже вас. Возможно, я не числю среди своих знакомых игроков и жокеев. И я не спускал в карты отцовского наследства и не жил как вельможа, располагая только двумястами пятьюдесятью фунтами в год. Я не покупал часов в кредит и не закладывал... только посмейте меня тронуть, сэр! - И стряпчий отскочил к двери.

- Туда, туда, - говорит Гарри. - В окно я вас выбросить не могу, потому что на нем решетка.

- Так, значит, я сообщу своей доверительнице, что вы ответили "нет"! -

выкрикивает Дрейпер.

Гарри шагнул вперед, сжимая кулаки.

- Если вы скажете еще хоть слово, я... - произнес он, но тут дверь поспешно захлопнулась, фраза осталась незаконченной, Дрейпер в ярости отправился к госпоже де Бернштейн, которая, хотя он постарался представить все в наивыгоднейшем для себя свете, выбранила его еще более свирепо, чем даже мистер Уорингтон.

- Как! Она мне верит, а я ее покину? - говорит Гарри, расхаживая по комнате и шурша парчой. - Милая, преданная, великодушная женщина! Я останусь ей верен, даже если буду заточен на долгие годы!

Отослав стряпчего после бурных объяснений, безутешная старуха села за обед, который надеялась разделить с племянником. Перед ней стоял пустой стул, предназначавшийся для него, блестело серебро его прибора, сверкали пустые рюмки. Дворецкий безмолвно подавал ей одно блюдо за другим, она пробовала и отталкивала их. Наконец верный слуга попытался уговорить свою госпожу.

- Уже восемь часов, - сказал он, - а вы весь день ничего в рот не брали. Вам надо подкрепиться.

Но она не стала есть. И спросила кофе. Пусть Кейс подаст ей кофе. Лакеи убрали со стола. Их госпожа, как и раньше, сидела перед пустым стулом.

Затем вернулся старый слуга - без кофе - и странным испуганным голосом доложил:

- Мистер Уорингтон!

Старуха вскрикнула, поднялась с кресла, но тут же вновь упала в него, вся дрожа.

- Так вы все-таки явились, сударь, - произнесла она ласково. - Подайте снова... Ай! - вдруг вскрикнула она. - Боже великий, кто это?

Ее глаза остекленели, лицо под слоем румян стало свинцово-бледным. Она вцепилась в ручки кресла и как завороженная смотрела на подходящего к ней гостя.

Вслед за слугой в комнату вошел джентльмен, лицом и фигурой совершенно похожий на Гарри Уорингтона, и низко поклонился баронессе. Его голос, когда он заговорил, также был голосом Гарри.

- Вы ожидали моего брата, сударыня? - сказал он. - Я только что прибыл в Лондон. Я побывал у него на квартире и у ваших дверей встретил его слугу, который нес вам вот это письмо. Я решил передать его вашей милости, прежде чем отправиться к брату. - И незнакомец положил перед баронессой Бернштейн письмо.

- Так вы... - с трудом заговорила баронесса, - так вы мой племянник, которого мы считали,..

- Погибшим, но который остался жив. Я - Джордж Уорингтон, сударыня, и спрашиваю его родственников: что вы сделали с моим братом?

- Послушайте, Джордж! - растерянно сказала старуха. - Я ждала его сегодня ко мне. Вот стул, который поставлен для него. Я ждала его, сэр, до самой этой минуты... пока совсем не ослабела... Я не люблю... Я не люблю быть одна. Останьтесь поужинать со мной.

- Прошу извинить меня, сударыня. С божьего соизволения я буду ужинать сегодня с Гарри!

- Так приведите его сюда! Приведите его сюда на любых условиях! Ведь дело всего в пятистах фунтах. Вот деньги, сэр, если они вам нужны!

- Я не нуждаюсь в них, сударыня. У меня с собой достаточно денег, а можно ли найти для них лучшее употребление, чем выручить брата?

- Но вы привезете его сюда, сэр? Обещайте, что привезете его ко мне.

Вместо ответа мистер Уорингтон отвесил церемонный поклон и удалился. Он прошел мимо пораженных удивлением слуг баронессы и властно приказал Гамбо следовать за собой.

Разве мистер Гарри не получал писем из дома? Масса Гарри последние два дня не вскрывал своих писем. А разве он не получал письма, сообщавшего, что его брату удалось бежать из французских владений и вернуться в Виргинию?

Нет-нет! Такого письма не приходило, не то масса Гарри обязательно рассказал бы Гамбо. Мчитесь, лошади! Мчитесь по Стрэнду к Темпл-Бару! Вот темница, но в нее уже входит избавитель!

Глава XLIX

Друзья приходят на помощь в беде

Вперед, наемные рысаки, стремите свой бег по Стрэнду и Флит-стрит -

Джордж Уорингтон спешит на помощь томящемуся в заключении брату! Всякий, кто помнит лондонскую улицу и лондонского извозчика тех времен, увековеченного Хогартом, легко может представить себе, сколь томительно тянулось время и сколь долгим казался путь. Вокруг ни огонька, разве что пробежит мальчишка-провожатый с фонариком, и в этой тьме - извозчичьи кебы с провисшими рессорами, разбитые тротуары, огромные выбоины на мостовой и топкая, вязкая зимняя грязь в неизмеримом количестве! Продвижение от Пикадилли до Флит-стрит показалось нашему молодому герою почти столь же долгим, как путешествие из Мальборо в Лондон, совершенное утром.

Джордж отправил письмо Гарри, оповещая о своем прибытии в Бристоль. Он писал ему и раньше, и великая весть о том, что брат жив и возвращается из плена, уже должна была бы долететь до Гарри, но Англия вела войну с Францией, французские каперы охотились за английскими торговыми судами и нередко задерживали их чуть ли не у входа в порт. Письмо, оповещавшее о возвращении Джорджа, легко могло оказаться на борту одного из американских кораблей, захваченных французами. Письмо же, в котором Джордж давал знать о своем прибытии в Англию, не было вскрыто беднягой Гарри. Оно осталось лежать нераспечатанным в его квартире, куда было доставлено на третьи сутки после того, как Гарри взяли под стражу, и разгневанный мистер Рафф положил не выдавать никому ни единой вещицы, принадлежавшей его постояльцу.

Прибыв в Лондон, Джордж отправился прямо к брату на квартиру и осведомился о нем. Служанка, отворившая ему дверь, испуганно взвизгнула, пораженная его сходством с Гарри, и опрометью бросилась к хозяйке. Хозяйка, не желая открывать истины, а быть может, и признаваться в том, что бедняга Гарри попал в заключение по жалобе ее мужа, заявила: мистер Уорингтон съехал с квартиры, а где он теперь обретается, ей неведомо. Джордж знал, что Кларджес-стрит расположена неподалеку от Бонд-стрит. Ведь не раз и не два разглядывал он карту Лондона. Тетушка Бернштейн, наверное, сможет сообщить ему о местопребывании Гарри. Вполне возможно, что в эту самую минуту он даже находится у нее. Гарри писал домой о том, как была добра к нему госпожа Бернштейн. Даже госпожа Эсмонд смягчилась, услышав об этом. (Особенно же растрогана была она письмом баронессы - тем самым письмом, которое, в сущности, и вызвало столь поспешный отъезд Джорджа в Европу.) Она от всей души надеялась и верила, что Беатриса имела возможность раскаяться в прежнем своем грешном поведении. В ее возрасте это было бы самое время. Видит бог, ей-то нужно замолить немало грехов! Мне не раз приходилось наблюдать, как безупречно нравственные дамы из секты фарисеев, суровейшей из всех сект, и по сей день продолжают бичевать и забрасывать камнями одну безобидную старушку восьмидесяти лет за маленькую оплошность, совершенную еще в прошлом веке, когда ей не сравнялось и двадцати. Рэйчел Эсмонд никогда не упоминала имени своей старшей дочери. Госпожа Эсмонд-Уорингтон никогда не упоминала имени своей сестры. Никогда. Невзирая на завет отпущения грехов, невзирая на слова, начертанные на полу Иерусалимского храма, существует одно преступление, которому нет и не будет прощения в глазах некоторых из нас, и особую непреклонность при этом проявляют женщины, славящиеся своей добродетелью.

Надо полагать, что поверенный наших виргинцев в Бристоле преподнес Джорджу страшную историю различных приключений и злоключений его брата, а в прихожей своей тетушки Джордж сразу же столкнулся с Гамбо, и тот, как только ему удалось оправиться от потрясения при столь неожиданном появлении хозяина, которого он считал мертвым, успел шепнуть два-три словечка о местонахождении младшего хозяина и о тяжком его положении, чем и объяснялось несколько натянутое поведение мистера Джорджа, когда он предстал перед старой дамой. Ему казалось естественным и не подлежащим сомнению, что родственники должны были немедленно вызволить его брата из беды. О Джордж, сколь же плохо знаешь ты Лондон и лондонские обычаи! Разве мало встречалось тебе в твоих скитаниях по белу свету бедных и обездоленных: да ведь если какой-нибудь благодетель вздумал бы их спасать, ему бы не хватило природных богатств всех английских колоний в Америке.

Однако старая дама проявила такое волнение и сочувствие, что сердце племянника было тронуто, и, пробираясь по темным улицам к месту заключения брата, Джордж размышлял над поведением тетушки. "Все же она явно соболезнует моему бедному Гарри в его беде, - думал он. - Я слишком поспешно осудил ее".

Снова и снова мистеру Джорджу, как всегда, приходилось упрекать себя в постоянном своем грехе - излишней поспешности. Да и кто из нас не повинен в нем. Однако, увы, когда зло сотворено, никаким раскаянием его не исправишь.

Поспешай же, извозчик! Мы снова плетемся почти столь же медленно, как плелись от Кларджес-стрит до Темпла. Бедняге Гамбо слишком хорошо известен путь к дому бейлифа. Снова звенит дверной колокольчик. Наружная дверь распахивается перед Джорджем и его слугой, затем она предусмотрительно запирается за ними, и они остаются в узком коридоре в обществе мальчишки-привратника. Но вот отворяется вторая дверь, и они входят в дом.

Мальчишка-привратник замирает на месте, разинув рот, когда при свете мерцающего светильника видит перед собой второго мистера Уорингтона. Вы пришли повидаться с этим джентльменом? Да. Однако обождите секунду. Это брат мистера Уорингтона, прибывший из Америки. Гамбо должен сначала подготовить своего хозяина к такой неожиданности. В таком случае пройдите сюда. Тут уже есть один господин, прибывший по делу мистера Уорингтона, сообщает привратник, а еще один находится там, у него наверху. Этим посетителям нет конца.

Небольшое помещение, в которое был проведен Джордж, именовалось конторой мистера Амоса; там какой-то солидный господин в плаще и шляпе с позументом разговаривал с бейлифом при свете оплывающей свечи. Мистер Джордж вошел, предшествуемый молодым привратником, несшим светильник, и теперь в комнате стало довольно светло.

- Мы больше не сердимся на тебя, Гарри! - добродушно произнес солидный джентльмен и, встав со стула, шагнул навстречу вошедшему, протягивая ему руку. - Возблагодарим небо, мой мальчик! Вот мистер Амос говорит, что мы с Джеймсом без всяких затруднений можем взять тебя на поруки, и, значит, утром, еще до завтрака, оборудуем это дельце... Что это? Да кто вы такой? -

С этим восклицанием он неожиданно попятился назад, когда вошедший схватил протянутую ему руку.

Но незнакомец только сжал ее еще крепче.

- Бог да благословит вас, сэр, - сказал он. - Я-то знаю, кто вы.

Думается мне, что вы полковник Ламберт, о сердечной доброте которого писал мне мой бедный Гарри. А я - его брат, и вы тоже слышали обо мне, сэр. Меня сочли убитым, когда войска мистера Брэддока покидали поле брани, а я возвратился к жизни, проведя восемнадцать месяцев в плену у французов. И вот, как видите, я жив и могу возблагодарить за это бога, а вас, сэр, - за ваше доброе попечение о моем Гарри. - И при этих словах голос юноши дрогнул.

- Джеймс! Джеймс! Слышите? Вот это новость! - вскричал мистер Ламберт, адресуясь к джентльмену в красном мундире, который в эту минуту вошел в комнату. - Здесь воскресший из мертвых! Это брат нашего повесы Гарри, он жив и здоров, и с него даже не сняли скальпа! - (Джордж, заметим, стоял на самою свету без шляпы). - А это мой сопоручитель за вашего брата, мистер Уорингтон! Полковник Джеймс Вулф, к вашим услугам. Должен вам заметить, мистер Джордж, что у нас с Гарри произошла небольшая размолвка. Ну, он теперь утихомирился, Джеймс?

- Он преисполнен благодарности, - сказал мистер Вулф, отвесив поклон мистеру Уоринттону.

- Гарри писал и о мистере Вулфе тоже. - сказал молодой человек. - И я надеюсь, что друзья моего брата окажут мне честь быть и моими друзьями,

- Я бы хотел, чтобы у него не было других друзей, кроме нас, мистер Уорингтон. Высокопоставленные родственники бедного Гарри так о нем пеклись, что в конце концов упекли его сюда.

- Я, ваши благородия, делал все, что мог, чтобы молодой человек чувствовал себя здесь, как дома. И поскольку я имею честь быть знакомым с вашим благородием еще с тех пор, когда вы приходили брать на поруки капитана Уоткинса, и знаю, что ваше поручительство вполне, так сказать, надежно, я, если ваше благородие пожелает, могу освободить молодого человека сегодня же, а поутру уладить все это со стряпчим, - сказал хозяин долгового дома, хорошо осведомленный о том, какое положение занимают два почтенных джентльмена, пришедших взять его молодого узника на поруки.

- Он задолжал пятьсот с чем-то фунтов, как я понимаю? - сказал мистер Уорингтон. - Я горячо признателен этим джентльменам, но могу уплатить указанную сумму кому следует с получением надлежащей расписки. Тем не менее я никогда не забуду, господа, то, как вы пришли на помощь моему брату в нужде, и да благословит вас за это бог! Позвольте поблагодарить вас от лица моей матери и от своего.

Гамбо тем временем поднялся наверх к своему хозяину, который при других обстоятельствах, вероятно, отругал бы его за это, но сейчас был слишком растроган беседой с покинувшим его минуту назад другом. Он сидел, меланхолично потягивая свою трубку, ибо даже нежная привязанность и доброта, только что проявленные по отношению к нему Марией, не могли вполне утешить его, и он не без тревоги раздумывал о возможных последствиях этой преданности и доброты и налагаемых на него тем самым обязательствах, когда увидел перед собой добродушную физиономию и сердечно протянутую ему руку мистера Вулфа, явившегося подбодрить узника и сообщить ему, по какому делу прибыл он сюда вместе с мистером Ламбертом, находящимся сейчас внизу. Как ни крепился мистер Ламберт, как ни гневался, он не мог оставить Гарри в беде.

Невзирая на вспыльчивость Гарри и его излишнюю подозрительность, этот добрый человек решил помочь ему, если удастся, - помочь вопреки резонам, приводимым против этого мистером Вулфом, о чем последний, не таясь, сам сообщил Гарри.

- Ибо вы были неправы, мистер Уорингтон, - сказал полковник, - но никак не хотели этого признать. Вы, молодой еще человек, позволили себе резкие слова и грубое поведение по отношению к человеку, который не только старше вас годами, но к тому же еще - один из благороднейших людей на земле. А знаете ли вы, сэр, каков был его ответ на ваше вызывающее поведение? В состоянии ли вы выслушать откровенное дружеское слово? Мартин Ламберт поступил в этом случае так, как он поступает всегда, то есть как истый христианин, как подлинный друг и как самый добрый и великодушный из людей. И если вам потребно еще одно доказательство его доброты, вот оно: хотя я был -

и не намерен этого скрывать - очень зол на вас за то, что вы с ним так обошлись, он убедил меня и буквально приволок сюда, чтобы взять вас на поруки. Ну а теперь, Гарри, давайте крикнем в один голос: "Peccavimus!"

(Грешны! (лат.).) - и пожмем руку нашему другу! Он сидит внизу и не поднимется наверх до тех пор, пока не будет оповещен, что вы хотите его принять.

- Я вижу, что он очень добрый человек! - с раскаянием воскликнул Гарри.

- Я был страшно зол, я был просто вне себя, когда мы с ним встретились в последний раз, полковник Вулф. Да, вероятно, он был прав, прислав обратно эти безделушки, хотя меня это крепко обидело. Будьте так добры, спуститесь к нему, сэр, и скажите, что я очень обо всем сожалею и прошу у него прощения и... и да вознаградит его господь за его великодушие. - При этих словах молодой человек отвернулся и утер набежавшую слезу.

- Скажите это ему сами, Гарри! - воскликнул полковник, схватив юношу за руку. - Из чужих уст это никогда не прозвучит столь же хорошо. Пойдемте со мной.

- Вы пройдите вперед, а я... я сейчас последую за вами... Даю вам слово. Вы видите, я еще в халате! Я приведу себя в порядок и спущусь к нему.

А вы передайте ему, что я сейчас буду. Вы просто... просто предупредите его,

- сказал бедняга Гарри, понимая, что ему не отвертеться, хотя предстоящее самоуничижение было ему не слишком по душе.

Вулф вышел, улыбаясь, - вероятно, нерешительность молодого человека была ему понятна. Когда он отворил дверь, навстречу ему шагнул мистер Гамбо.

Неизменно учтивый в обычных обстоятельствах, на этот раз он едва не забыл поклониться полковнику; он выпучил глаза, он ухмылялся во весь свой огромный рот и пребывал в таком возбуждении и восторге, что это, конечно, не укрылось от его хозяина.

- Что случилось, Гамбо? Что с тобой такое? Ты завел себе новую подружку?

- Нет, хозяин, у Гамбо нет новой подружки.

- Подай мне мой кафтан. Почему ты вернулся?

Гамбо продолжал ухмыляться.

- Я видел привидение, хозяин! - сказал он.

- Привидение? Что же это было за привидение и где ты его видел?

- Где? Я видел его в доме госпожи Бернштейн и приехал вместе с ним сюда на извозчике! А сейчас оно внизу разговаривает с полковником Ламбертом! -

Произнося эти слова и подавая хозяину кафтан, Гамбо при этом дико вращал глазами, вертел во все стороны головой и продолжал ухмыляться, а руки у него тряслись от волнения.

- Привидение? Ты говоришь, привидение? - повторил Гарри, которому передалось странное волнение Гамбо. - Может, кто-нибудь... Может быть, приехала моя матушка?

- Нет, сэр! Нет, хозяин! - Казалось, голова Гамбо вот-вот отлетит прочь, столь бешено затряс он ею из стороны в сторону. Гарри бросил на него недоуменный взгляд, распахнул дверь и начал быстро спускаться по лестнице.

Он уже стал на последнюю ступеньку, когда из полуотворенной двери маленькой конторы до него донесся чей-то голос: "И да благословит вас за это бог. Позвольте поблагодарить вас от лица моей матери и от своего".

- Кто это там? - воскликнул Гарри и сам не узнал своего голоса.

- Это оно - это привидение, хозяин! - произнес Гамбо у него за спиной, и Гарри бросился в контору, на пороге которой, с вашего позволения, мы задержимся на секунду, прежде чем туда войти. Двое находившихся там джентльменов почли своим долгом отвернуться. Потерянный был снова обретен.

Мертвый воскрес. Блудный сын упал на грудь своего брата, сердце его разрывалось от любви, благодарности, раскаяния.

- Пойдемте, Джеймс! Думается мне, мы здесь сейчас лишние, - сказал полковник. - Доброй ночи, мальчики. Кое-какие особы женского пола, проживающие на Хилл-стрит, могут сегодня лишиться сна при столь поразительном известии. А может, вы отужинаете с ними и изложите им вашу историю?

Нет, премного благодарны! Сегодня мальчики не пойдут никуда ужинать. У них есть что порассказать друг другу.

- Живее, Гамбо, бери чемоданы! Прощайте, мистер Амос! - Покидая этот приют, Гарри едва не взгрустнул.

Глава L, в которой преподается немало уроков высокой морали

Когда мы впервые имели честь быть представленными сэру Майлзу Уорингтону в королевских покоях в Сент-Джеймском дворце, я, признаться, глядя на его приятное, округлое лицо, на его просторный жилет над округлым брюшком, на его простецкие, добросердечные манеры сельского аристократа, решил: вот наконец и мне удалось завязать знакомство с весьма достойным господином, и уже готов был сойтись поближе с этим благородным представителем рода человеческого, воспетым в стихах и в песнях, - с добрым старым английским помещиком. И в самом деле, являть собою доброго старого английского помещика - не значит ли это быть почти равным богам и достичь вершины земного блаженства: иметь хороший доход с имения, не обремененного закладными, и арендную плату, аккуратно вносимую фермерами, обожающими своего помещика и неустанно благословляющими свой счастливый жребий, даровавший им такого хозяина, как его милость; не иметь арендаторов, которые запаздывали бы с выплатой денег, за исключением разве что какого-нибудь одного, который поступает так с единственной целью - дать Доброму Старому Английскому Помещику возможность проявить высокое благородство и безграничную широту своей натуры; трижды в неделю ездить с собаками на травлю; превыше всего на свете любить охоту; обладать превосходным здоровьем; а следовательно, и прекрасным аппетитом, однако, помимо отменного аппетита, иметь еще и отличный обед; сидеть в церкви в окружении поселян, хором благословляющих хозяина, быть первым лицом в приходе и благодетелем оного прихода и с сознанием своих бесспорных заслуг произносить: "Господи, помилуй нас, жалких грешников", - произносить, само собой разумеется, лишь потому, что так оно положено и так написано в молитвеннике, а также для примера другим, ибо, судите сами: Д.С.А.П. и вдруг жалкий грешник! Такой цветущий, такой богатый, такой веселый! Столь уважаемый священником, столь почитаемый арендаторами, столь любимый и даже обожаемый своим семейством, у всех членов которого его рассказ о куропатке, залетевшей в комнаты, где хранятся охотничьи ружья, всякий раз неизменно вызывает неистовый хохот)- да разве может подобное совершенство быть жалким грешником!

Allons donc! (Полноте! (франц.!).) Наградите любого человека хорошим характером и отменным здоровьем, пятью тысячами годового дохода, восторженным отношением прихожан, любовью и обожанием его семейства и попробуйте-ка пробудить в нем такое внутреннее недовольство самим собой, чтобы он почел себя чем-то жалким. Если вас именуют Ваше Королевское Высочество и вы, в превосходном самочувствии, всячески ублаготворенный, отправляетесь в церковь, где священник ждет появления Вашего Королевского Высочества, дабы начать службу, можете ли вы помыслить о себе как о чем-то жалком? Вот если вы в одиночестве изнываете от приступа подагры, и страх смерти туманит вам взор, и доктор уже отлучил вас от вашей бутылки кларета и прописал кашку и немного хереса, - вот тогда еще вы, может быть, почувствуете себя чем-то презренным и осознаете свои недостатки, а также бренность и тщету всего земного. Но при отменном здоровье, бодром духе и ярком солнышке слово "жалкий" прозвучит в ваших устах как пустая формальность. В глубине души вы никак не считаете, что вас действительно следует жалеть. Если уж вы - жалкий, так что же тогда сказать о каком-нибудь пахаре, с его малярией, семью ребятишками, восемью шиллингами заработка в неделю и двумя фунтами стерлингов арендной платы, которую он должен ежегодно отдавать за свой домишко? Нет, здоровый, богатый, веселый сельский джентльмен если и жалок, то отнюдь этого не ощущает, а если он грешник, то мало кто решится ему об этом сказать.

Может статься, что он с годами становится несколько себялюбив, но, по крайней мере, он вполне доволен собой. За исключением милорда, хозяина замка, на много, много миль в округе не найдется никого, кто был бы столь же добр или столь же уважаем.

Высокочтимая супруга печется о нем, как и обо всем приходе; его дети покорны ему; приходский священник перед ним благоговеет; на судебных сессиях все считаются с его мнением; его имя приводит в трепет браконьеров; на рынке все шапки поспешно слетают с голов при его появлении, и перед его вместительным экипажем, где восседают его непорочные дочки и величественная супруга, раболепно склоняются, обнажив голову, все лоточники, а жены фермеров приседают в бесчисленных реверансах. Благородные дамы благосклонно взирают на простой народ с высоты своих подушек и улыбаются. Покупая ярд ленты, они приветливы; они снисходительно приобретают унцию нюхательной соли или пакетик цветочных семян; они могут даже соизволить поторговаться, покупая гуся; их процессия похожа на королевский кортеж; предполагается, что осчастливленный ими народ должен тесниться вокруг их экипажа, вознося их хвалы. Торговцы кланяются, фермерши неуклюже приседают, уличные мальчишки размахивают драными шляпами, приветствуя краснорожего кучера, погоняющего откормленных гнедых, и вопят:

- Да здравствует сэр Майлз! Пожалуйте мне полпенни, миледи!

Однако предположим, что торговка на базарной площади, завидев экипаж сэра Майлза, спрячет своего жирного гуся, боясь, как бы миледи, заприметив птицу, не забрала ее за полцены. Предположим, что ни единый медяк ни разу не был брошен из окна королевской кареты. Предположим, что сэр Майлз потчует своих арендаторов заведомо разбавленным пивом, а своих бедняков на редкость жидкой похлебкой. Может ведь статься, что таков нрав нашего благородного старого английского джентльмена. В Англии наберется немало благородных господ и дам такого сорта; они благодетельствуют беднякам, не оказывая им, по сути дела, никакой помощи; в церкви они возглашают "аминь" громче, нежели псаломщик; они так набожны и благочестивы, что исполняют все обряды и неуклонно следуют всем предписаниям этикета старого английского дворянства;

короче, они приобретают добродетель по дешевке, да еще ставят себе это в заслугу. Бедняга Гарри в своей беде обратился за помощью к родственникам. Ее тетка послала ему благочестивый трактат и свое благословение. Его дядюшка отлучился из города по делам и потому, само собой разумеется, должен был оставить его просьбу без внимания. Вы думаете, что такие вещи не случаются на каждом шагу в повседневной жизни нашего уважаемого общества? Допустим, что лорд и леди Макбет, задумав убийство и совершив его, а затем сойдясь вместе, ощущают некоторую неловкость. Но когда лорд и леди Скупе держат совет в своей спальне - протянуть ли им руку помощи незадачливому племяннику, и решают этого не делать, а затем сходят вниз на семейное молебствие, смотрят в глаза своим детям и домочадцам, толкуют перед ними о добродетели и, наконец, остаются наедине, - что, как вы полагаете, должны они думать друг о друге и о своем бедном родственнике, попавшем в компанию воров и напрасно взывающем о помощи? Как удается им хранить этот вид незапятнанной добродетели? Как решаются они смотреть друг другу в глаза?

Как решаются? Вы думаете, они понимают, что поступили дурно? Вы думаете, господина Скупса мучит мысль о тех, кто напрасно взывал к нему о помощи, или о голодных, которые ни с чем ушли от его порога? Как бы не так.

Он горит негодованием оттого, что этот повеса оказался таким дураком, а то, что сам он оказался скрягой, ни в коей мере его не смущает. Ну посудите сами! Молодой человек, обладая такими возможностями, бросает их на ветер!

Целое состояние проматывается с шулерами и всяким сбродом! Чудовищно, чудовищно! Пусть недостойное поведение этого несчастного и тяжкие последствия его безумного расточительства послужат тебе предостережением, дитя мое! По законам великой и незыблемой религии фарисеев нам открывается превосходная возможность для высоконравственной проповеди и возвеличения добродетели.

- И подумать только, как мы обманулись в нем! - восклицает леди Уорингтон.

- Печально, очень печально, моя дорогая! - подтверждает сэр Майлз, покачивая головой.

- Трудно вообразить себе, чтобы в одном молодом существе могло вмещаться столько пороков! - продолжает восклицать леди Уорингтон. - Карты, пари, пирушки в кабаках, непомерные траты, верховые лошади и выезды, и все это в компании богатых повес одного с ним пола и, страшно сказать, - самых безнравственных особ нашего пола.

- Ш-ш-ш, леди Уорингтон! - останавливает ее супруг, искоса поглядывая на безупречно добродетельных Дору и Флору, залившихся румянцем и опустивших глазки при упоминании об этих гадких особах.

- Я нисколько не удивляюсь тому, что мои бедные девочки не знают, куда глаза девать, - продолжает маменька. - Ах, мои дорогие, как бы я хотела, чтобы вы даже не подозревали о том, что на свете существуют такие твари!

- Однако же достаточно им побывать в опере или в парке, чтобы эти твари попались им на глаза, - говорит сэр Майлз.

- И подумать только, что мы приняли этого змееныша в лоно нашей семьи!

И даже оставляли его в обществе нашего драгоценного невинного агнца! -

продолжает маменька, указуя на Майлза-младшего.

- О каком это змееныше вы говорите? - вопрошает сей юнец. - То вы говорили, что кузен Гарри дурной человек: потом он стал хороший. А теперь он опять дурной. Так какой же он, сэр Майлз?

- У него есть недостатки, как у всех нас, Майли, мой мальчик. Твой кузен вел себя беспутно, и это должно послужить тебе уроком.

- А разве мой старший брат, тот, что умер... мой гадкий брат, - разве он не вел себя беспутно? Он не был добр ко мне, когда я был маленьким. Ни разу не дал мне ни единой монетки, ни единой игрушки и не ездил со мной верхом и не... Почему вы плачете, маменька? Я ведь очень хорошо помню, как вы вечно бранились с Хью...

- Замолчите, сэр! - в один голос восклицают папа и дочки. - Разве вы не знаете, что не должны никогда упоминать это имя!

- Я знаю только, что люблю Гарри и никогда не любил Хью, - заявляет упрямый маленький бунтовщик. - И если кузен Гарри в тюрьме, я отдам ему свою монетку в полгинеи, которую подарил мне мой крестный, да я отдам ему все, что у меня есть... да, все, ну разве что... разве что оставлю себе мою маленькую лошадку... и мою шитую серебром жилетку... и моих Снежка и Сластену... и... Ну да, и еще заварной крем, когда он будет на сладкое. -

Последнее было добавлено после небольшой подсказки со стороны сестрицы Доры.

- Немножко я с ним поделюсь, - помолчав, решает Майлз.

- Перестань болтать, малыш, и займись своим делам, - говорит папа, которого все это забавляет. Сэра Майлза Уорннгтона нельзя упрекнуть в недостатке юмора.

- Кто бы мог подумать, что он станет так повесничать? - продолжает маменька.

- Как сказать. Молодость - это пора увлечений, моя дорогая.

- А мы-то как обманулись в нем! - вздыхают дочки.

- И даже позволяли целовать себя! - подшучивает папенька.

- Сэр Майлз Уорингтон! Я не терплю таких вульгарных шуток! - заявляет величественная матрона.

- За которой из вас он вчера больше волочился, девочки? - не унимается папаша.

- Еще чего выдумаете! Я все время твердила ему, что обручена с моим дорогим Томом... Да, твердила... Дора, будь добра, объясни, почему ты фыркаешь? - вопрошает красивая дочка.

- Ну, Дора, надо отдать ей справедливость, делала то же самое, -

говорит папенька.

- Только потому, что Флора временами была рада забыть, что она обручена с ее дорогим Томом, - замечает сестрица.

- Никогда, никогда! И в мыслях у меня не было порывать с Томом! Это гадко так говорить, Дора! Это ты всегда насмехалась над ним и завидовала мне, потому что я... потому что джентльменам кажется, что я недурна собой, и они отдают мне предпочтение перед некоторыми другими особами, невзирая на их ученость и остроумие! - воскликнула Флора, поглядывая через плечо в зеркало.

- Почему ты вечно смотришься в зеркало, сестрица? - вопрошает бесхитростный сэр Майлз-младший. - Что, ты своего лица не знаешь, что ли?

- Некоторые особы смотрятся в зеркало ничуть не реже, дитя мое, хотя и не имеют столь же веских к тому оснований, - галантно замечает папенька.

- Благодарю вас, сэр Майлз, вы, должно быть, намекаете на меня, -

восклицает Дора. - Небу было угодно наградить меня таким лицом, какое у меня есть, и получила я его от моих маменьки и папеньки. Не моя вина, если я больше пошла в папенькину родню. Если у меня скромная внешность, то, по крайней мере, в голове есть кое-какие мозги. Подумать только, чтобы я стала завидовать Флоре оттого, что этот бедняга Том Клейпул обратил на нее внимание! Эдак, пожалуй, можно гордиться, поймав в свои сети какого-нибудь деревенского парня!

- Может, ты скажешь, что твой мистер Гарри из Виргинии много умнее Тома Клейпула? А ты бы бросилась ему на шею, помани он тебя пальцем! - восклицает Флора.

- А вы бы не бросились, мисс? И живо выставили бы своего Тома Клейпула за дверь! - восклицает Дора. - Вот уж нет!

- Вот уж да!

- Вот уж нет! - И опять все сначала. Сестры фехтуют, ловко нанося и отбивая яростные удары.

- О дети, как можно! Вы должны жить в мире и согласии! - восклицает добродетельная маменька, откладывая в сторону вышивание. - Какой пример подаете вы этому невинному агнцу.

- А мне нравится, как они сцепились, миледи! - ликует невинный агнец, потирая руки.

- Так ее, Флора! Не давай ей спуску, Дора! А ну, еще, еще, ах вы, плутовки! - подстрекает их шутник-папенька. - Недурная забава, а? Что ты скажешь, Майли?

- О сэр Майлз, о дети! Подобные ссоры вам вовсе не к лицу. Они разрывают мое материнское сердце, - заявляет маменька, величественно указуя на свою истерзанную грудь, однако сохраняя при этом завидное самообладание.

- Возблагодарите лучше небо за то, что ваши бдительные родители своевременно воспрепятствовали возникновению каких-либо неуместных уз между вами и вашим беспутным кузеном. Если мы заблуждались в нем, то по милости божьей обнаружили свою ошибку вовремя. Если кто-нибудь из вас испытывал к нему некоторую симпатию, то ваш превосходный здравый смысл, мои дорогие, поможет вам преодолеть и вырвать с корнем это суетное чувство. А то, что мы были добры и заботливы к нему, - это никогда не станет для нас источником сожаления. Это служит лишь доказательством нашей доброты. Вот о чем нам действительно приходится, к несчастью, сожалеть, - так это о том, что ваш кузен оказался недостойным нашей доброты и, вращаясь в обществе игроков, актеров и тому подобных субъектов, посмел внести заразу в нашу чистую семью и, боюсь сказать, чуть не осквернил ее!

- Ну, пошли маменькины проповеди! - заявляет Флора, в то время как миледи продолжает свою речь, вступительную часть которой мы привели здесь.

Папенька тем временем, тихонько насвистывая, на цыпочках удаляется из комнаты, а бесхитростный Майлз-младший запускает волчок прямо под юбки своих сестриц. Волчок жужжит, затем начинает пошатываться и, повалившись, точно пьяный, на бок, замирает задолго до того, как проповедь леди Уорингтон приходит к концу.

- Ты внимательно слушал меня, дитя мое? - спрашивает миледи, кладя руку на голову своего драгоценного сыночка.

- Да, маменька, - отвечает тот, держа во рту веревку и снова приводя в действие свою игрушку. - Вы сказали, что Гарри очень беден теперь и мы не должны помогать ему. Так ведь вы сказали, верно, маменька?

- Ты научишься лучше понимать меня, когда подрастешь, сыночек, -

говорит маменька, возводя глаза к потолку, где она постоянно черпает опору.

- Убирайся отсюда, паршивец! - восклицает сестрица Дора, ибо простодушный ребенок норовит запустить теперь волчок у нее на ступне и радостно хохочет, видя, как он ей досадил.

Но что случилось? Кто идет сюда? Почему сэр Майлз возвращается в гостиную и почему у Тома Клейпула, который шагает следом за баронетом, такое растерянное выражение лица?

- Ну и дела творятся на свете, миледи, - говорит сэр Майлз. - Вот уж, девочки, поистине чудо из чудес.

- Благоволите сообщить, что произошло, господа? - вопрошает добродетельная матрона.

- Весь город только об этом и говорит, миледи! - заявляет Том Клейпул, с трудом переводя дыхание.

- Том видел его сам, - продолжает сэр Майлз.

- Обоих их видел, миледи. Вчера вечером они были в саду Раниле, и за ними увязалась целая толпа. А уж до чего ж похожи - если бы ленты у них не были разных цветов, нипочем бы не отличить одного от другого. Один был в синем, другой в коричневом. Только сдается мне, что он уже надевал оба кафтана, когда появлялся здесь.

- Какие оба кафтана?

- Кто этот один и кто этот другой? - спрашивают в один голос сестрицы.

- Да этот ваш юный счастливец, кто же больше.

- Наш драгоценный виргинец и наследник всех поместий! - восклицает сэр Майлз.

- Значит, мой племянник уже освобожден из заключения? - спрашивает миледи. - И он уже снова погрузился в водоворот развле...

- А, чтоб ему пусто было! - рычит баронет. Впрочем, боюсь, что он выразился даже крепче. - Что вы скажете, миледи, если этот наш драгоценный племянничек окажется самозванцем, да, черт возьми, самым настоящим авантюристом?

- Внутренний голос все время говорил мне что-то в этом духе! -

восклицает миледи. - Но я гнала от себя недостойные подозрения. Говорите же, сэр Майлз, сообщите нам свои новости, мы сгораем от нетерпения.

- Я заговорю, любовь моя, когда замолчите вы, - произносит сэр Майлз. -

Так что вы скажете об этом господине, который приходит ко мне в дом, обедает за моим столом, считается как бы членом моей семьи, целует моих... - Что такое? - спрашивает Том Клейпул, мгновенно воспламеняясь, и щеки его пылают ярче его красного жилета.

- ...Хм! Целует ручку моей жене и встречает самый ласковый прием, черт побери! Что вы скажете о таком малом, который толкует о своих владениях и наследстве, будь он проклят, а на поверку оказывается жалким нищим, просто Младшим Сыном. Да, нищим, миледи, чтоб ему...

- Сэр Майлз Уорингтон, воздержитесь от сквернословия в присутствии этих драгоценных созданий! Я совершенно сражена столь непостижимым лицемерием.

Подумать только, что я доверяла тебя, мой мальчик, мое сокровище, обманщику, что я разрешала тебе, мое невинное дитя, находиться в обществе этого шарлатана! - выкрикивает матрона, прижимая к себе сыночка.

- Кто же этот шарлатан, миледи? - спрашивает невинный ребенок.

- Да этот распроклятый молодой проходимец Гарри Уорингтон, - рычит папенька, в ответ на что малыш Майлз сначала в недоумении таращит на него глаза, а затем под воздействием каких-то неведомых нам чувств разражается слезами.

Любящая маменька хочет прижать его к сердцу, но он отвергает ее чистую ласку, ревет еще пуще и, отчаянно брыкаясь, старается высвободиться из материнских объятий. И в эту минуту в дверях появляется дворецкий и докладывает:

- Мистер Джордж Уорингтон и мистер Генри Уорингтон!

Майлз выпущен на свободу и валится на пол с материнских колен. Лицо сэра Майлза тоже начинает бросать вызов жилету мистера Клейпула. Молодые люди входят в гостиную, и все три дамы поднимаются и делают три ледяных реверанса.

Малыш Майлз бросается навстречу гостям. Протягивает ручонку.

- О Гарри! Нет! Кто же из вас Гарри? Вы мой Гарри! - И на этот раз он не ошибается. - Мой дорогой Гарри! Я так рад, что ты пришел, а они тебя тут так ругали!

- Я явился сюда, чтобы засвидетельствовать свое почтение дядюшке, -

говорит темноволосый мистер Уорингтон, - и поблагодарить за радушный прием, оказанный им моему брату Генри.

- Так это мой племянник Джордж? Да это ж вылитый мой покойный брат, это его глаза! Мальчики, я в восторге, что вижу вас обоих! - восклицает дядюшка, с чувством пожимая руку обоим братьям, и его честное лицо сияет от радости.

Уильям Мейкпис Теккерей - Виргинцы. 5 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Виргинцы. 6 часть.
- Вот воистину самое таинственное и самое счастливое воскрешение из ме...

Виргинцы. 7 часть.
- Видишь, Тео, дело просто в том, что женщины не так умны, как мужчины...