Уильям Мейкпис Теккерей
«Базар житейской суеты (Vanity Fair). 5 часть.»

"Базар житейской суеты (Vanity Fair). 5 часть."

- Entrez, откликнулся светлый и чистый голосок, когда мистер Осборн постучался в дверь.

Увидев нашего приятеля лицом к лицу, Ребекка привстала со стула, всплеслула руками, и потом грациозно протянула свой пальчики мистеру Джорджу: так она рада была увлдеть его в своей ложе. Генерал устремил суровый взгляд на нового пришельца.

- Милый, дорогой капитан Джордж! вочкликнула Ребекка, уносимая восторгом; как это любезно с вашей стороны прйдти в нашу ложу! Генерал и я ужасию здесь скучаем tete-a-tete; генерал, позвольте представить вам капитана Джорджа, о котором я вам говоряла.

- Очень рад, сказал генерал, делая небрежный поклон. В каком полку служит капитан Джордж?

Осборн, скрепя сердце, назвал свой полк, душевно сожалея, что это был не кавалерийский.

- Трильйонный полк, если не ошибаюсь, воротился недавно из Вест-Индиии сказал генерал совершенно равнодушным тоном. Он еще немного был в деле. Здесь на квартирах, капитан Джордж?

- Что вы, генерал? перебила Ребекка; я вам назвала капитана Осборна.

Все это время сэр Тюфто посматривал весьма угрюмо на обоих своих собеседников, и был очевидно недоволен ими.

- Капитан Осборн... да, так точно. Вы не в родстве ли с лордами Осборн?

- У нас один и тот же герб, сказал Джордж.

И он не солгал. Лет за пятнадцать назад, мистер Осборн-старший, сооружая новую карету, принялся рыться в фамильной книге британсквх пэров, где, наконец, удалось ему напасть на старинную фамилию лордов Осборн. Герб однофамильцев послужил украшением его собственной кареты.

Не сделав никаких возражений на этот ответ, генерал взял лорнет, (двухствольные трубки тогда еще не были изобретены) и сделал вид, будто смотрит на партер; но Ребекка подметила в его глазат убийственные взоры, брошенные на нее и Джорджа. Это обстоятельство заставило ее удвоить свое радушие к капитану Осборну.

- Как здоровье моей милой подруги? сказала она - но, кажется, об этом нечего снрашивать: Амелия здорова и счастлива. Я вижу это по её глазам. А что это за дама подле нея? Ваша прежняя любовь, мистер Джордж? О, мужчины пренепостоянный народ! И вот, если не ошибаюсь, мистер Седли кушает мороженое: ах, как он счастлив! Отчего у нас нет мороженого, сэр?

- Вам угодно, чтобы я сходил за мороженым? сказал сэр Тюфто, пылая благородным гневом.

- Предоставьте это поручение мне, генерал, умоляю вас, проговорил Джордж.

- Нет, я пойду лучше в ложу вашей супруги, сказала Ребекка. Дайте мне руку, капитан Джордж.

И с этими словами, мистрисс Кроли, слегка поклонившись генералу, вышла в галлерею. Дорогой она бросила на капитана пристальный и чрезвычайно многозначительный взгляд, который мог быть переведен на живой язык таким образом:

- Понимаешь ли ты, в каком положении мои дела? Ведь я могу из него сделать все, что мне угодно.

Но мистер Осборн, казалось, ничего не понимал. Он был погружен в свои собственные планы, и воображал с неизъяснимой отрадой, что никакая красавица во вселенной не устоит против его победительного искуства нравиться и прельщать.

Слова, произнесенные втихомолку милордом Тюфто вслед за Ребеккой и её достойным победителем, были самого энергического свойства. Сэр Тюфто был раздражен до глубины души, и ревность просверлила насквозь его мужественное сердце.

Нежные глазки Амелии были тоже с великим беспокойством устремлены на молодых людей, растревоживших своим поведением ревнивого сэра Тюфто, но когда Ребекка вошла в ложу, Амелия, не обращая внимания на публику, встретила свою приятельницу со всеми признаками душевного восторга. Она бросилась в объятия милаго дружка в присутствии всего театра и перед глазами генерала, который навел теперь свой лорнет на ложу Осборнов. Мистрисс Родон приветствовала Джоя с пылким увлечением, любовалась на стеклярусную брошку мистрисс Одауд, на её ирландские брильянты, и верить не хотела, что это сокровище вывезено не из Голконды. Она шумела, хлопотала, юлила, суетилась, улыбалась одному, весело шутила с другим, и не обращая, повидимому, ни малейшего внимания на ревнивый лорнет из противоположной ложи. И когда, после оперы, наступило время балета (какая мимика могла сравниться с её собственными гримасами, и какой комедиянт мог превзойдти ее в искустве дурачить своих ближних?), Ребекка пошла в свою собственную ложу, опираясь на этот раз на плечо капитана Доббина... Нет, нет, услуги Джорджа нк нужны ей, как это можно? Джордж должен остаться с своей милой, очаровательной, несравненной Эмми.

- Ох, какая шарлатанка эта женщина! заметил честный Вилльям другу своему Джорджу, по возвращении из ребеккиной ложи, куда он проводил ее в глубоком молчании, угрюмый и мрачный, как могильщик: она вьется и кружится, как змея. Заметил ли ты, Джордж, как она все это время старалась, говоря с нами, бесить этого милорда?

- Фи! что это у тебя за понятия, Вилльям! Вздумал видеть шарлатанку в женщине, которая без сомнегия будет служить лучшим укршением всякого благородного круга! отвечал с негодованием Джордж Осборн, выставляя на показ свои белоснежные зубы, и закручивая свои надушенные усы. Ты не жил в свете, Доббин, и ничего не смыслишь в этих делах. Посмотри вот, как она весело теперь разговаривает с этим Тюфто! Смотри, смотри, он покатывастся со смеху. Какая шейка, какие чудные плечики! Эмми, отчего у тебя нет букета? Здесь у всех букеты.

- Отчего жь вы сами, голубчик, не догадались купить ей букет? сказала брюзгливым тоном мистрисс майорша Одауд.

Мистрисс Эмми и честный Вилльям Доббин поблагодарили ее от чистого сердца за это простодушное замечание, сказанное во-время и кстати. Но с этой минуты, обе леди, повидимому, потеряли веселое расположение духа. Амелия уничтожилась под влиянием пышности, блеска и светской болтовни её блистательной соперницы, и даже мистрисс Одауд, пораженная этим внезапным появлением великосветской леди, утратила способность изливать свои чувства в красноречивой беседе. Во весь остальной вечер она не проговорила уже ни одного слова насчет редкостей и чудес в своей родимой стороне.

-

- Когда ты перестанешь играть в карты, Джордж? сказал мистер Доббин своему другу через несколько дней после замечательного вечера в Оперном театре,- ведь ты мне обещал больше сотни раз...

- А когда ты перестанешь давать мне свои отеческие наставления? сказал мистер Джордж Осборн; неужели ты еще думаешь по сю пору, что я могу иметь в них нужду?

- Да, я воображал, что дружба дает мне право предостерегать тебя, Джордж, по крайней мере в тех случаях, которые могут подвергать опасности твой кошелек.

- Кто жь тебе сказал, что я сам менее тебя забочусь о своем кошельке? Мы играем по маленькой, и вчера я выиграл. Неужели ты считаешь мистера Кроли способным к бессовестному обману? При честной игре, проигрыш всегда прочти равен выигрышу в конце года.

- Однакожь, я не думаю, что Кроли всостоянии платить свой проигрыш, возразил честный Вилльям Доббин.

Нет никакой надобности распространяться, что дружеские советы теперь, как и всегда, имели один и тот же успех. Осборн и Кроли были почти неразлучны. Милорд Тюфто весьма редко обедал дома. Джордж всегда радушно был принят в комнатах (смежных с квартирой сэра Тюфто), занимаемых в гостиннице Родоном и его женой.

Когда Джордж и его супруга навестили первый раз молодых Кроли в их квартире, обращение мистрисс Эмми приняло характер такого рода, что милые супруги даже побранились по возвращении домой, то-есть, другими словами: мистер Джордж сделал строжайший выговор своей жене за высокомерный и надменный тон, какой она позволила принять себе в отношении к своей бывшей подруге, несравненной мистрисс Кроли. Амелия не извинялась, не оправдывалась, и даже ничего не проговорила в ответ раздраженному супругу; но когда они отправились во второй раз к своим приятелям в гостинницу, поведение её сделалось еще страннее, и она как-будто совершенно растерялась, вообразив, конечно, ни с того, ни с сего, что Ребекка смеется ей в глаза.

Этого совсем не было. Напротив, мистрисс Бекки удвоила нежные ласки к своей подруге, и решительно не обращала никакого внимания на её холодность.

- Знаете ли что? сказала мистрисс Бекки на ухо Осборну. Эмми кажется ужасно загордилась, банкр... то-есть, я хочу сказать, несчастия мистера Седли увеличили гордость бедной моей подруги.

Мистер Джордж нахмурил брови.

- Когда мы были в Брайтоне, продолжала Ребекка сладеньким голосом,- Амелия, мне казалось, удостоивала меня чести ревновать к вам; но теперь, и уверена, мистрисс Эмми находит неприличным, что Родон, генерал и я живем вместе. Elle est scandalisee de ma conduite, chere petite! Посудите, однакожь, можем ли мы жить одни, не разделяя расходов с своими друзьями? И думаете ли вы, что Родон не всостоянии защищать мою честь? Впрочем, я благодарна вашей супруге, заключила мистрисс Родон.

- Все это от ревности, поверьте, мистрисс Кроли, сказал Джордж. Все женщины ревнивы.

- Так же, вероятно, как все мужчины. Разве недавно, в театре, вы не ревновали меня к милорду Тюфто, так же как и он к вам? Вы оба были через-чур смешны и забавны. Милорд хотел, казалось, съесть меня, когда я вышла с вами навестить эту малютку Эмми, как-будто в самом деле нужда мне заботиться о вас или о нем! заключила мистрисс Родон, величаво забросив свою головку назад. Хотите вы обедать у меня? Мой муж сегодня у главнокомандующаго. Получены военные новости. Говорят, что Французы перешли границу. Мы можем обедать с большим комфортом.

Джордж охотно согласился на приглашение, хотя его жена страдала головною болью. Прошло только шесть недель со времени их свадьбы. Посторонняя жеицина смеялась и шутила над ней в присутствии мужа, и муж не думал сердиться. Он даже не сердился на самого себя, по незреченной доброте своего мягкого сердца.

- Оно, если признаться, немножко стыдно перед совестью, рассуждал он сам с собою, да что прикажете делать, если тут на дороге попадается хорошенькая женщина, предмет зависти и соревнования для всякого мужчины со вкусом? Я ведь не деревянный.

- Вообще, господа, я позволяю себе много свободы в обращении с прекрасным полом, говорил он в дружеской беседе Стобблю и Спуни, когда они обедали за общим столом. Зато могу похвастать, что и женщины ко мне довольно благосклонны.

И этого было довольно, чтоб заслужить уважение всех без изъятия господ Спуни и Стоббль. Кому не известно, что, после бранных подвигов, любовные победы составляют главнейший источник гордости для светских героев на базаре житейской суеты? Ведь еще в школе ребятишки хвастают амурными проделками, и не даром дон-Жуан, отвратительнейшее и гнуснейшее создание безнравственного мира, приобрел такую громкую известность на рынке житейских треволнений.

Таким-образом, мистер Джордж, глубоко убежденный в своей душе, что ему предназначено выигрывать блистательные победы над женскими сердцами, не только не думал идти наперекор своей судьбе, но даже покорился ей с поэтическим наслаждением человека, проникнутого сознанием своих собственных достоинств. Мистрисс Эмми сделалась, конечно, несчастнешим созданием в мире, но она тосковала втихомолку, и не думала в присутствии супруга жаловаться на свою горемычную долю. Поэтому Джордж, не чувствуя лишней тяжести на своей душе, заблагоразсудил вообразить, что глупенькая его жена совершенно не подозревает сокровенных вещей, известных впрочем всем его знакомым, и не догадывается, что он волочится неутомимо за мистрисс Кроли. Он ездил с нею за город и на все публичные гулянья, расказывая Амелии, что служебные дела поглощают все его время от раннего утра до поздней ночи; Амелия знала все, и молчала: ей ли мучить своего Джорджа бесполезным выражением ревнивого чувства? И оставляя свою жену беседовать наедине с братцем Джозом, мистер Осборн проводил все вечера в обществе Родона Кроли, проигрывая ему свои деньги, и обольщая себя пленительною уверенностью, что Ребекка умирает от любви к нему. Думать надобно, что между этими достойными супругами никргда не происходило консультации в роде следующей: "любезничать жене с молодым джентльменом, и мужу наповал обыгрывать его в карты"; но они в совершенстве понимали друг друга без всяких предварительных консультаций, и на этом основании Родон Кроли принимал и провожал мистера Осборна, как одного из самых задушевных друзей.

При таких обстоятельствах, честный Вилльям Доббин уже редко имел случай видеть своего друга. Джордж, посвятивший все время своим новым знакомцам, тщательно избегал его в публичных местах, потому что, как мы видели, он терпеть не мог принимать от кого бы то ни было нравоучения и советы. Само-собою разумеется, что кептен Доббин был чрезвычайно недоволен поведением мистера Джорджа; но мог ли он образумить этого юного джентльмена? С какой стати вздумал бы он доказывать, что мистер Джордж был легкомыслен и зелен как беспутный мальчишка, еще не оставивший школьной скамейки? Можно ли было уверять, что он играет для Родона несчастную роль глупейшей жертвы, и что он бросит его с презрением, как-скоро вытянет последний шиллинг из его кармана? Джордж, нет сомнения, не стал бы слушать всех этих наговоров, хотя знал он и сам, что мистер Кроли обыграл уже многих молодых людей. Таким-образом, между старинными друзьями уже не происходило больше неприятных и бесполезных объяснений, хотя Доббин продолжал каждый день навещать мистрисс Осборн, скучавшую в обществе брата. Мистер Джордж, между тем, не связанный ничем, летел, очертя голову, по широкому раздолью житейских треволнений.

-

Никогда, со времен Дария, исторический мир не видел и, быть-может, не увидит такой блестящей свиты, какая в тысячу восем-сот-пятнадцатом году следовала в Нидерланды за войском герцога Веллингтона. Праздники и увеселения, сопровождаемые танцами, игрою, продолжались беспрерывно, на самом краю битвы, если позволено так выразиться скромному романисту, известный бал, данный в Брюсселе благородною герцогинею пятнадцатого июня выше упомянутого года, заслуживает быть историческим в строжайшем смысле слова. Столица Бельгии была в состоянии неописанного восторга, и многия дамы, бывшие тогда в Брюсселе, уверяли меня лично, что весь прекрасный пол интересовался судьбою этого бала гораздо более, чем судьбою будущего сражения, которое, так сказать, у всех висело на носу. Происки, интриги и просьбы достать билеты, имели самый шумный, бурный, энергический характер, свойственный только английским леди, которые, в известном случае, хотят во что бы ни стало, втереться в общество великих людей своей знаменитой отчизны.

Джоз и мистрисс Одауд, пламеневшие желанием быть на бале, тщетно употребляли все возможные усилия достать вожделенный билет, но другие наши приятели были, в этом отношении, счастливее Джоза и майорши. Так, благодаря могущественному ходатайству лорда Барикриса, помнившего сытный обед в ресторане, Джордж Осборн получил пригласительную карточку для себя и своей супруги, что, естественным образом, польстило как нельзя больше его джентльменским чувствам. Вилльям Доббин, пользовавшийся особенным расположением дивизионного генерала, пришел однажды к мистрисс Осборн, и, улыбаясь, представил её вниманию свой пригласительный билет, что, естественным, образом пробудило сильнейшее чувство зависти в сердце мистера Джоза, между-тем как Джордж не мог надивиться, какими судьбами неуклюжий его приятель попал в высший круг. Наконец, ужь само-собою разумеется, были также приглашены мистер и мистрисс Родон, как приятели генерала, командовавшего кавалерийской дивизией.

В назначенный вечер, мистер Джордж, заказавший новые наряды и украшения всякого рода для своей супруги, отправился на знаменитый бал, где Амелия буквально не знала ни одной души. Леди Барикрис не удостоила и взглядом мистрисс Осборн, как будто не видала её ни разу в своей жизни. Усадив свою супругу на скамье, Джордж немедленно оставил ее на произвол судьбы, в добычу собственных размышлений, воображая, что сделал все с своей стороны, если купил для неё новое платье, и привез ее на бал, где она могла веселиться как ей было угодно. Размышления мистрисс Эмми приняли самый печальный характер, и никто в этой огромной зале, кроме мистера Доббина, не потрудился развлечь и утешить бедную леди, вздумавшую так некстати появиться в кругу неизвестных ей людей. Будь она брошена одна в дремучем лесу, положение её едва-ли могло быть хуже.

И между-тем как она, к великому бешенству озадаченного супруга, сидела пригорюнившись и с поникнувшей головой на своей скамейке, мистрисс Родон Кроли выступала блистательно в своей первой роли на торжественной ярмарке житейской суеты. Она приехала очень поздно. Ея лицо сияло радужным блеском, и вся её фигура, украшенная с величайшим изяществом всеми изобретениями последней европейской моды, казалась верхом совершенства среди всех этих особ, собравшихся здесь выставить свой физические и нравственные достоинства на парадном рынке житейских треволнений. Все лорнеты устремились на это новое чудо, еще невиданное в большом свете. Ребекка была холодна, спокойна, сосредоточена в себе, точь-в-точь как встарину, в пансионе у старухи Пинкертон, когда ей приходилось, в качестве титулярной гувернантки, сопровождать молодых девиц на гулянье или в церковь. Она знала уже множество мужчин, и блистательные денди подобострастно увивались вокруг мистрисс Кроли. Между знатными леди, с быстротою вдохновенной мысли, сочинилась на её счет интересная история весьма поэтического свойства, и в короткое время всем было известно, что капитан Родон увез из какого-то замка свою невесту, и что Ребекка состояла в родственной связи с фамилией Монморанси. Французский язык, которым она владела в совершенстве, служил подтверждением этой молвы. Все без исключения, каждый и каждая, согласились единодушно, qu'elle a un air distingue, и что её манеры превосходны в великосветском смысле слова. Пятьдесят отборных кавалеров столпились вокруг нея, добиваясь наперерыв завидной чести танцовать с мистрисс Кроли. Ребекка объявила всем и каждому, что ее ангажировали, и, на этом основании, сделав крутой поворот, она отправилась прямо к-тому месту, где сидела бедная Эмми, незамеченная никем и волнуемая печальной мыслью. Довершить её страдания было, для нашей героини, делом одной минуты. Мистрисс Родон приветствовала свою милую подругу с величайшим радушием, и немедленно вызвалась покровительствовать ее на этом базаре житейской суеты. Оказалось, по её мнению, что платье сидит на ней мешком, что sa coiffure ne lui va pas, и что непостижимо, наконец, отчего она si mal chaussee. В довершение эффекта, мистрисс Бекки обещала прислать ей на другой день свою corsetоere. Она уверяла, что бал очарователен, что здесь сгруппировалась вся лондонская знать, и что во всей зале весьма немного ничтожныхь лиц, неизвестных большому свету. Всех она знала, и все, повидимому, знали мистрисс Родон Кроли. Не больше как в четырнадцать дней, эта молодая особа, после трех обедов в большом свете, изучила все оттенки светской болтовни с таким совершенством, как-будто она родилась и выросла в блистательной семье какого-нибудь ларда Бумбумбум. Один только французский язык мог еще, в некоторой степени, служить обличительным признаком, что мистрисс Бекки не принадлежала к британской аристократии, которая, как всему миру известно, объясняется прескверно на европейских диалектах.

Джордж, оставивший свою Эмми на скамейке при самом входе в бальную залу, поспешил к ней воротиться, как-скоро увидел, что Ребекка заняла место подле своей милой подруги. Бекки, между-тем, в назидание мистрисс Осборн, расказывала с большим одушевлением о неисправимых шалостях её супруга.

- Ради Бога, ma chere, говорила мистрисс Кроли, удержите его от игры, или он совсем разорится. Он и Родон играют в карты каждый вечер, а вы знаете, что муж ваш очень бедем; если вы его не остановите, легко станется, что Родон выиграет у него последний шиллинг. Отчего бы вам не уговорить его быть поосторожнее в обществе друзей? Удивляюсь, как вы беспечны, мой ангел. Почему бы вам не навещать нас по вечерам, вместо того, чтобы сидеть дома и скучать с этим капитаном Доббином? Может-быть он очень мил и любезен, но, согласитесь, можно ли любить неуклюжаго мужчину с такими огромными ногами? Совсем другое дело - ножки вашего мужа... да вот он идет. Где вы пропадали, жестокий человек? Малютка Эмми выплакала из-за вас все свои глазки. Что, вы пришли звать меня на кадриль? Идем.

И мистрисс Кроли, бросив свою шаль и букет подле Амелии, понеслась танцовать с Джорджем. Женщины только умеют низвергать своих ближних с таким утонченным искуством. Их маленькие стрелы всегда пропитаны ядом, который поражает в тысячу раз сильнее, чем тупое оружие мужчины. Бедняжка Эмми, не знавшая никогда что такое мстить и ненавидеть, была бессильна в руках своего безжалостного врага.

Джордж танцовал с Ребеккой два... три... неизвестно сколько раз, потому-что Амелия потеряла счет. Она сидела одиноко в своем углу, и никто её не замечал. Раз только Родон Кроли перебросил с нею несколько бессвязных слов, да еще, под-конец вечера, кептен Доббин принес ей порцию мороженого, и осмелился присесть подле нея. Кептен Доббин не любил и не хотел распрашивать, о чем грустит мистрисс Осборн; но желая чем-нибудь объяснить причину своих слез, Амелия сказала, что ее слишком растревожило известие о привязанности Джорджа к картежной игре.

- Удивительная вещь, сказал мистер Доббин, в виде общего замечания касательно странностей человеческой природы,- стоит толька получить пристрастие к игре, и вас будет без церемонии обманывать всякий негодяй.

- Вот что! откликнулас мистрисс Эмми.

И больше ничего. Другия мысли, поважнее бесполезной траты денегь, были у неё на уме.

Мистер Джордж воротился, наконец, за шалью и цветами Ребекки. Она уезжала и, перед отъездом, не считала даже нужным сказать своей подруге прощальное слово. Джордж пришел, повернулся, взял что нужно и ушел опять. Амелия склонила свою голову на грудь, и в глазах её опять заструились слезы. Доббин был отозван и шептался о чем-то в стороне с дивизионным генералом. Он был свидетелем этой последней разлуки. Джордж, между-тем, выпорхнул с букетом на парадную лестницу, и когда он отдавал его по принадлежности, в букете была записка, обвивавшаеся змейкой между цветами. Опытный взор Ребекки мгновенно открыл эту вещицу. Ей уже не первый раз приходилось получать записочки мистического свойства. Она протянула руку и взяла букет. Джордж увидел по глазам, что она понимала, чего должно ей искать. Родон Кроли, углубленный в свои собственные мысли, казалось, не хотел обращать внимания на то, что происходило в эту минуту между приятелел и женой. Впрочем - ничего особеннаго. Бросив таинственный взгляд, Ребекка еще раз подала мистеру Джорджу свою миньятюрную ручку, сделала книксен и ушла. Мистер Кроли сделал какое-то замечание; но Джордж неслыхал ни чего: упоенный своим триумфом, он раскланялся с друзьями и молча пошел в залу.

Амелия видела хорошо последнюю часть букетной сцены. Было в порядке вещей, если Джордж, по просьбе мистрисс Кроли, отправился за её шарфом и цветами - это он делал тысячу раз впродолжение последимх двух недель; но теперь услужливость его решительно выступила из границ, и Амелия не выдержала.

- Вилльям... Вилльям, сказала она, вдруг ухватившись за руку Доббина, который стоял подле - вы всегда... вы всегда были так добры ко мне и... и... у меня болит голова. Я не здорова. Отведите меня домой.

Встревоженная и отуманенная происшествиями этоro вечера, она не знала и не помнила, что назвала его по-дружески, просто Вилльямом, как это обыкновенно делал Джордж.

Мистер Доббин взял ее под руку и поспешно вышел из залы. Ея квартира была недалеко. Вилльям и Амелия не без труда протеснились через уличную толпу, которая тут, подле иллюминованного дома, волновалась и шумела чуть-ли еще не больше, чем веселые гости на бале.

Джордж, по обыкновению, сердился всякий раз, когда, по возвращении домой из гостей, находил, что жена его не спит. Поэтому мистрисс Эмми, дойдя до своей квартиры, разделась на скорую руку и легла. Но нечего и говорить, что сон бежал от её глаз. Крик, толкотня и топот лошадей перед окнами спальни мистрисс Осборн не умолкали ни на одну минуту; но Амелия не слыхала этого шума. Были другия обстоятельства, поважнее уличной суматохи, которые не давали ей уснуть.

Осборн между-тем, совершенно опьяненный от восторженных впечатиений, побежал к карточному столу и принялся играть очертя голову. На этот раз он выигрывал беспрестанно.

- О-го! вот как везет мне в этот вечер! говорил мистер Осборн, продолжая закладывать огромные суммы,- есть отчего потерять голову.

И действительно, голова его была потеряна. Сосчитав свой выигрыш, и положив в карман, он бросился в буфет и выпил сряду несколько стаканов вина.

Здесь-то, когда он кричал на окружающую толпу, и смеялся, и кривлялся как сумасшедший, нашел его мистер Вилльям Доббин, искавший его сначала у карточных столов. Доббин был угрюм, мрачен и суров, представляя, во всех отношениях, разительную противоположность с своим товарищем, беспечным и необузданно-веселым.

- Ты ли это, друг? Давай пьянствовать, старичина. Чудесное вино! Эй, человек! Пару стаканов мадеры!

И он протянул дрожащую руку, чтобы принять свой стакан.

- Джордж, остановись! сказал мистер Доббин весьна серьёзным тоном. Не пей!

- А почему, старый др-р-руг? Все трын-трава, кроме хорошего вина. Увидишь сам, если выпьешь. Чокнемся и царапнем вместе. Ну, Добб!

Доббин подошел к нему ближе и шепнул что-то на ухо. Джордж отпрянул назад, закричал "ура", бросил порожний стакан со всего размаха и поспешно вышел из буфета, опираясь на плечо своего друга.

- Неприятель перешел Самбр, сказал мистер Доббин,- и наш левый фланг уже в деле. Ступай покамест домой. Через три часа мы выступаем.

-

Быстро пошел Джордж в свою квартиру, и еще быстрее зароились мысли в его голове, пробужденной к деятельности роковою вестью о встрече с неприятелем, которого, впрочем, и без того ожидали с часу на час, давным-давно. Кчему он волочился, и что теперь значила вся эта интрига? Тысячи разнородных предметов, один за другим, мелькали в его разгоряченном мозгу. Кчему он жил до сих пор, и какая судьба ожидала его впереди? Вот у него жена, молодая и прекрасная, младенец, может-быть, которого не суждено ему увидеть никогда, никогда!.. О, как-бы он желал воротить назад гибельные события этой несчастной ночи! Как бы хотел он с чистою совестью сказать последнсе прости этому нежному и невинному созданию, которому он так дурно отплатил за его беспредельную любов!

Его мысли сосредоточились, наконец, исключительно над его супружескою жизнью. В эти три недели он страшно проматывал свое материнское наследство. Как он был ветрен, безумен и беспечен! Случись теперь роковое несчастие - что может он оставить своей бедной Эмми? О, как он был теперь недостоин в её глазах!.. Да и зачем он женился на ней? Он неспособен к супружеской жизни. Зачем он не послушал своего отца, который всегда был к нему, более или менее, великодушен? Надежда, угрызенин, честолюбие, нежность и своекорыстные расчеты попеременго наполняли его сердце.

Джордж Осборн сел за стол и написал письмо к своему отцу. Уже светало, и заря прокрадывалась через опущенные сторы, когда он положил перо. Он запечатал конверт и набожно поцаловал сделанную надпись. Ему пришли в голову тысячи трогательных и нежных сцен, происходивших некогда между ним и отцом, и он с огорчением припомнил свой последний разрыв с мистером Осборном-старшим.

Кончив письмо, Джордж заглянул и вошел в спальню своей жены. Амелия лежала спокойно, с закрытыми глазами, и он был рад, что она спит. По возвращении с бала домой, он увидел, что его деньщик уже делает приготовления к отъезду: деньщик понял сделанный ему сигнал - быть как можно осторожнее, и продолжал все эти приготовления с таинственною важностью, быстро, тихо и безмолвно.

- Что жь теперь? думал мистер Джордж, разбудить ли Амелию, или ограничиться запиской к её брату, который поутру известит ее о моем отъезде.

Задав себе этот вопрос, он приотворил дверь спальни, взглянул на жену, и потом, воротившись в свой кабинет, написал письмо. Но теперь он опять был в спальне.

Амелия не спала, когда он первый раз вошел в её комнату, но она смежила свои глаза из опасения, чтобы муж не рассердился. Но когда он воротился в другой раз, её робкое сердце успокоилось мало-по-малу, и она осмелилась поворотиться к нему лицом, притворяясь на всякой случай, что делает это во сне. Джордж на цыпочках подошел к постели, и, притаив дыханье, начал пристально наблюдать её кроткое, нежное и бледное лицо, при слабом мерцании ночной лампы. Ея темные, густые ресницы сомкнулись, и одна рука, белая и нежная, выставилась из-под одеяла.

Великий Боже! Как она была невинна, чиста, пленительна, нежна, благородна, и какою бесприютною казалась она в этом мире! А он? Праведное небо! Он был неблагодарен, низок, пуст и глуп!

Пораженный стыдом и угрызениями совести, Джордж Осборн стоял у изголовья постели и смотрел на спящую жену. Ему ли, зачерствелому эгоисту, молиться об этом невинном создании? Он не смел и думать о молитве; однакожь, уста его невольно шевелились и, казалось, он произносил: "Благослови ее Бог! Благослови ее Бог!" Он подвинулся еще ближе и молча склонился над её бледным лицом.

И когда он нагнулся таким-образом, две нежные ручки тихо обвились вокруг его шеи.

- Я не сплю, Джордж, пролепетала бедная женщина, давая теперь полную волю слезам, от которых надрывалось её собственное сердце.

Отчего же ты не спала, беззащитное дитя? Кому и для чего понадобилось твое безвременное пробуждеиие?

Звуки военной трубы огласили брюссельскую площадь перед ратушей, и быстро распространились от неё по всем концам. Загудел пронзительный шотландский рожок, барабаны загремели и весь город встрепенулся.

ГЛАВА XXIX.

"Ура! товарищи, в поход!

Прощай, красотка молодая!"

Военная песня.

Читатель жестоко ошибется, если вздумает включить нас в число военных романистов. Мы не имеем никаких притязаний на этот титул, и наше место среди мирных граждан. Как-скоро палуба опустела, мы смиренно спускаемся в трюм и терпеливо ждем развязки. Мы не пойдем за Трильйонным полком далее городских ворот, и в ту пору, как майор Одауд вступает на свою действительную службу, мы отретируемся назад к его супруге и другим прелестным дамам, оставшимся в обозе.

Не удостоившись чести быть приглашенным на бал, описанный нами в предъидущей главе, господин майор Одауд мог привольно наслаждаться тем естественным и здоровым покоем, которого не суждено было в эту ночь вкусить его товарищам, любителям светских удовольствий.

- Послушай, Пегги, друг ты мой любезный, ласково сказал майор своей супруге, нахлобучиваясь колпаком на сон грядущий, через день или через два, я полагаю, зададут нам такого рода бал с музыкой и выпляской, какого еще не видывали многие из этих господ.

И в заключение этой сентенции, он выпил стакан грога, предпочитая это скромное удовольствие шумным наслаждениям легкомысленного света. Мистрисс Пегги сначала сердечно сокрушалась, что жестокая судьба лишила ее удовольствия отрекомендовать почтенной публике свой тюрбан и райскую птицу; то в скором времени, известие, полученное от супруга, сообщило другое, более серьёзное направление её мыслям.

- Вот что, Пегги, душа ты моя, сказал майор своей супруге, тебе бы не мешало этак разбудить меня минут за тридцать до барабанной тревоги. Ты ужь потрудись приготовить мои вещи, и потом, как будет половина второго, толкни меня в бок. Легко станется, душа моя, что к завтраку ужь я не ворочусь.

С этими словами, предвещавшими неизбежное наступление похода, господин майор Одауд перестал говорить, и погрузился в сладкий сон.

Мистрисс майорша Одауд, как добрая жена и расторопная супруга, приняла теперь к сведению, что ей следует держать ухо востро. Оставаясь н юбке, папильйотках и кофте, она решиила не спать всю ночь.

- Что и говорить, какой теперь сон! подумала мистрисс Пегги в глубине души,- выспаться успею завтра и после завтра, когда не будет больше доброго моего Мика.

И она принялась укладывать его дорожный чемоданчик, весьма удобный для помещения в малом объеме многих, совершенно необходимых вещей. Затем она вычистила его шинель, фуражку, походный мундир и другия статьи военного туалета. Само-собою разумеется, что в глубокие карманы шинели она не забыла поместить многия прохладительные снадобья, со включением увесистой плетёной фляжки коньяку, до которого майор был особенно охотник в дороге, потому-что коньяк, в самом деле, превосходный напиток. Кончив все эти приготовления, майорша села и задумалась, устремив свой неподвижный взор на часы с репетицией, лежавшие перед нею на столе. И лишь-только эта чудная машина, равная, по своей аккуратности, неизменно-верным часам кафедрального собора, пробила две четверти второго, мистрисс майорша Одауд мгновенно разбудила своего супруга, и поднесла к его устам превосходную чашку кофе, какую когда-либо видел город Брюссель.

Кто из смертных будет сомневаться, что все эти распоряжения достойной леди отнюдь не уступают истерическим припадкам и слезам, которыми обыкновенно чувствительные женщины выражают свою любовь к нежным друзьям сердца? Я, с своей стороны, убежден душевно, что этот чудный кофе, который Одауды кушали вместе при звуках труб и барабанов, раздававшихся во всех улицат и переулках бельгийской столицы, был, в своей сущности, гораздо полезнее и сообразнее с разумной целью, чем все эти разительные излияния высокопарных чувств. Ближайшим следствием вкусного завтрака было то, что майор Одауд явился на парад веселым, свежим, здоровым и проворным, и когда он сел на своего коня, можно было залюбоваться, как он приступил к команде своим полком. Все офицеры весело салютовали майоршу Одауд, когда полк проходил мимо балкона, где стояла эта храбрая и достоййая леди, размахивая направо и налево своим белым батистовым платком; храбрость мистрисс Пегги, в самом деле, не подлежала ни малейшему сомнению, и одно только чувство женской деликатности могло удержать ее от личной команды Трильйонным полком, выступавшим на поле чести и славы.

По воскресеньям, и в некоторые другие торжественные дни, мистрисс Одауд постоянно читала, с великою важностью, какую-то большую книгу с золотым обрезом, сочиненную её дядей, достопочтенным деканом. Еще не так давно, в этом только чтении она находила для себя единственное утешение и отраду, когда, при возвращении из Вест-Индии на родину, сидела на палубе корабля, качаемого сильными ветрами. И теперь, когда Трильйонный полк уже скрылся из виду, и барабаны перестали оглашать пробужденный город, мистрисс Пегги снова обратилась к этому волюму, в надежде погрузить на его страницах свою душевную печаль. Но на этот раз её мысли бродили далеко, и она, казалось, ничего не понимала из своей любимой книги. Проект успокоения на подушке, где еще лежал колпак её супруга, был теперь оставлен без всякого внимания, несмотря на тревожную ночь, цроведенную без сна. Было ясно, что почтенная майорша углубилась в созерцание треволнений жизни. Так и все идет на свете. "Прощай, красотка молодая!" говорит какой-нибудь Джек или Дональд, и весело, с ружьем на илече, идет вперед под звуки военного марша. А красотка молодая сидит между тем одиноко в своей комнате, и горюет, и крушится, и рыдает, потому что нет с ней милаго дружка, и потому в особенности, что у ней слишком много времени и досуга для излияния сердечных ощущений. Нет, однакожь, правила без исключений.

Понимая в совершенстве, что сердечные сокрушения, в подобных случаях, содействуют только к увеличению скорби любимых особ, мистрисс Бекки решилась подавить в себе всякий восторженный порыв, и на этом благоразумном основании она переносила внезапную разлуку с удивительным спокойствием и хладнокровием древней Спартанки. Сам капитан Родон был в эти минуты растроган гораздо больше, чем его решительная сунруга, с которой он прощался, быть-может, навсегда. Она вполне покорила эту суровую натуру, и побежденный Геркулес возлюбил свою жену всеми силами и способностями своей души. Во всю жизнь никогда он не был столько счастлив, как в последние месяцы, оживленные присутствием любимого существа. Все трактирные похождения холостой жизни, карты, конские скачки, бильярд, волокитство за модистками, актрисами и другия более или менее легкие победы, все это оказалось, на-поверку, глупым и совершенно пошлым в сравнении с тем, чем он пользовался, обладая Ребеккой. Изобретательная на выдумки, Ребекка находила средства забавлять его во всякое время, и теперь свой собственный дом казался ему в тысячу раз приятнее, чем все другия места или общества, которые он посещал холостяком. Он проклинал свой прошедшие глупости, и особенно оплакивал свои огромные долги, которые, как он думал, могли навсегда служить для его жены непреоборимым препятствием к возвышению и блистательным успехам на поприще светской жизни. Он часто, в глубокую полночь, рассуждал об этом предмете наедине с Ребеккой, хотя, к несчастью, все эти долговые обязательства ничуть не беспокоили его, когда он был холостяком. Это был своего рода нравственный феномен, необъяснимый для него самого.

- Ведь вот оно, говорил мистер Кроли, уснащивая свою речь простонародными поговорками, каких было очень много в его вседневном словаре,- до женитьбы я проматывал, зажмуря глаза, последний шиллинг, и подписывал векселя напропалую; не заботясь о процентах. Дать заемное письмо какому-нибудь жиду, для меня не значило ровно ничего, и я жил припеваючи со дня на день. Теперь не то. Уверяю тебя честным словом, Бекки, что со времени женитьбы рука моя не дотрогивалась до гербовой бумаги, кроме разве тех случаев, когда нужно было возобновить отсрочку старым векселям.

Ребекка владела всегда могущественными средствами разгонять в своем супруге все эти меланхолические припадки, вызванные воспоминаниями протекших лет.

- Стоит ли тужить об этих мелочах? говорила она своему супругу,- разве ужь пропала надежда на тётушку Матильду?... Ну, а если пропадет, все еще беды не будет никакой. Во-первых, ты человек военный, и, стало-быть, можешь расчитывать на выслугу, особенно теперь, когда война разгарается со всех сторон. Во-вторых, после смерти брата Питта (умереть он должен непременно), ты полный и независимый владелец "Королевиной усадьбы". В третьих... знаешь ли что? Родон?

- Что?

- Припишись к какой-нибудь сходке "Кувыркателе". Это превыгодное ремесло. Я буду писать за тебя сочинения, и ты отличишься на-славу между этнаи глупцами. Ума тут не нужно никакого. Чем больше будешь кричать, тем лучше, а тебя на это хватит, голос у тебя богатырский.

При этой внезапной мысли, возникшей в изобретательном мозгу мистрисс Бекки, Родон разразился самым диким и отчаянным смехом, так-что переполошил всю гостинницу, уже спавшую крепким сном в этот полночный час. Милорд Тюфто, квартировавший над нашими героями, во втором этаже, послал своего деньщика осведомиться, ужь не спятил ли с ума его адъютант. Поутру, на другой день, за чашкой кофе, Ребекка объяснила всю эту сцену, к великому наслаждению милорда, который и сам покатился со смеху, когда выслушал первую импровизированную речь, произнесенную Ребеккой в мнимом обществе "Кувыркателей", к которым со временем будет принадлежать её супруг.

Но прошли, наконец, все эти веселые дни, речи и беседы. С роковою вестью о походе и открытии кампании, Родон Кроли вдруг сделался угрюм и мрачен в такой степени, что Ребекка позволила себе сделать на его счет несколько весьма колких замечаний. Это оскорбило капитана.

- Надеюсь, мистрисс Бекки, вы не считаете меня трусом; сударыня, сказал он голосом, дрожащим от внутреннего волнения,- я готов умереть во всякое время, и грудь моя открыта для неприятельских пуль; но что будет с тобою, Бекки... а может и еще с кем-нибудь... с двумя, то-есть бесприютными и беззащитными особами, которые останутся после моей смерти? Над этим нечего смеяться, я полагаю.

Тысячи нежных слов и выражений готовы были, во всяком данном случае, смягчить и успокоить раздраженного супруга. Сатирический дух Ребекки, тесно соединенный с её природным темпераментом, живым и юрким, проходил в одно мгновение ока, и физиономия ея, переставая выражать неугомонную веселость, быстро омрачалась самым печальным колоритом. К таким артистическим видоизменениям она приучила себя еще в лондонском предместьи Сого, под скромной кровлей родитедьской квартиры.

- Милый друг! воскликнула она, неужели ты думаешь, что я ничего не чувствую?

И в доказательство чувствительности, румяные её щеки оросились крупными слезами, способными размягчить самое черствоё сердце.

- Ну, полно, полно, Бекки, сказал растроенный супруг, посмотрим-ка вот лучше, что у тебя может остаться, в случае моей смерти. В последнее время мне особенно везло, и вот тут наличными ровно двести тридцать фунтов. В кармане у меня десять наполеондоров; этого, авось, хватит на весь поход. Больше для меня не нужно. За стол и за квартиру не плати, потому-что генерал Тюфто расплатился за нас и за себя. Если меня убьют, помни, Бекки, что я не должен содержателю. гостинницы ни одного шиллинга. Не плачь, мой друг, оно, может-быть, и лучше, если убьют, потому-что... как знать? чего бы ты натерпелась со мной. Своих лошадей я не беру; оно будет дешевле, если поеду на генеральском гнедке. Я ужь сказал генералу, что моя лошадь захромала. Ну, так если оно... того, Бекки, лошадей-то, знаешь, можно будеть продать. За кобылу вчера Григг давал мне девяносто гиней, только я имел глупость заартачиться и не уступал меньше сотни, так-как еще нам не была объявлена эта внезапная новость. Бульфинчь нигде не потеряет своей цены, а все-таки лучше продать его в этой стороне, потому-что в Лондоне его, пожалуй, отнимут у тебя за долги. Эту маленькую лошадку, что подарил тебе сэр Тюфто, тоже не мешает продать здесь, потому-что, друг мой, Бекки, воздух лондонских конюшен будет нездоров для нея, прибавил улыбаясь мистер Родон. Вот эта дорожная шкатулка стоила мне двести фунтов... то-есть, я еще не заплатил за нее, не плати и ты, а полтораста фунтов тебе всякий за нее даст. За продажу моего гардероба тоже можно выручить порядочную сумму. Здесь вот, к вашим услугам, мои булавки, кольца, часы с золотой цепочкой, и другой довольно ценный хлам. Все это спусти при первом удобном случае. За эти часы и цепочку, тётушка Матильда, помнится, заплатила сотню фунтов. Золотые флакончики могут быть проданы отдельно от шкатулки фунтов за тридцать. Как жаль, право, что у того же купца я не озаботился взять золотой сервиз!.. Но ужь делать нечего, Бекки, надобно хорошенько воспользоваться и тем, что есть.

Делая таким-образом эти последния распоряжения, мистер Кроли, бывший отчаянным эгоистом до самой женитьбы, когда бескорыстная любовь, нежная и пламенная, пересоздала его грубую натуру, перебирал, одну за другою, все статьи своего движимого имущества, стараясь определить приблизителыиую цену каждой вещи. Он был серьёзен и задумчив, потому-что занимался устройством судьбы своей будущей вдовы. Вооруженный карандашом, он взял лист бумаги, и составил школьным почерком длинный реэстр всех своих вещей, с отметкою приблизительной цены каждой. Вот образчик этого замечательного реэстра:

"Двухствольное мортоновское ружье - сорок гиней. Походная шинель на собольем меху - пятьдесят фунтов. Две пары пистолетов в футляре из розового дерева (пригодные особенно для дуэлей) - двадцать фунтов. Три новых седла и три попоны,- сорок фунтов."

И так далее. Все это имущество должно было, в известном случае, поступить в полное распоряжение будущей вдовы.

Верный своему экономическосу плану, капитан Кроли надел самый старый, изношенный мундир, оставив новое платье под присмотр и опеку мистрисс Кроли. И этот знаменитый денди Гайд-Парка и Виндзора, отправляясь теперь на поле битвы, был скорее похож на скромного сержанта, чем на капитана, и уста его произносили что-то в роде молитвы за женщину, которую он собирался оставить. Ребекка, в свою очередь, приведенная в трогательное умиление, стала на колени и устремила свои глазки в потолок. Родон Кроли поднял неутешную супругу, заключил ее в свои объятия, и плотно прижал к своему сильно бьющемуся сердцу. Лицо его покрылось пурпуровоий краской, и глаза потускнели, когда он усадил ее на стул, и вышел из дверей. Он ехал рядом с генералом и молча курил сигару, когда они догоняли бригаду, выступившую раньше их за несколько минут. Брюссель уже исчез из вида давным-давно, и войска виднелдсь впереди, когда капитан Кроли перестал крутить усы и вступил в разговор с милордом Тюфто.

Ребекка между тем, как мы уже сказалв, благоразумно решилась подавить в себе всякий восторженный порыв бесполезной сантиментальности. Когда супруг её вышел из комнаты, она остановилась у окна, и увидев его на улице, махнула несколько раз своим беленьким платочком, в знак последнего прощанья. Здесь она простояла неподвижно до тех пор, пока мистер Кроли повернул за угол переулка.

Кафедральные башни и шпицы на остроконечных кровлях старинных брюссельских домов уже начинали окрашиваться золотым светом под влиянием солнечных лучей. Ребекка не спала всю мочь. На ней еще красовалось бальное платье, приведенное в живописный беспорядок. Ея черные, густые локоны в таком же беспорядке растрепались по её плечам. Синие круги под глазами свидетельствовали о её бессоннице и усталости, произведенной тяжелыми впечатлениями после бала.

- Ах, какая я страшная! воскликнула мистрисс Бекки; осматривая в зеркале свою фигуру. Эти розовые тряпки удивительно как увеличивают мою бледность.

И она поспешила сбросить свое бальное платье, при чем из её корсажа выпала записка, полученная от мистера Джорджа. Она подняла ее, прочитала, улыбнулась и заперла в свою шкатулку. Затем, опустив свой бальный букет в стакан воды; мистрисс Бекки ушла в свою спальню и заснула сладчайшим, в высшей степени успокоительным сном, столько для неё необходимым после всех этих душевных беспокойств.

В городе уже все было тихо и спокойно, когда она проснулас в десять часов утра. Наблюдения перед зеркалом сообщили теперь самый успокоительный результат. Для окончательного возстановления сил, мистрисс Бекки приказала подать себе кофе.

Кончив завтрак, она взяла реэстр, изготовленный для неё честным Родоном, и принялась внимательным взором всматриваться в свое новое положение. По соображении всех обстоятельств, оказалось, к великому утешению, что дела ея, в известном случае, пойдут недурно. Хорошо даже пойдут, если распорядиться с уменьем. В добавок к вещам, имеющим быть полученными в наследство после мужа, были у ней свой собственные безделки и свой trousseau. Мы уже имели случай описать и похвалить достойным образом великодушие Родона, обнаруженное им немедленно после свадьбы. Ктому же была у ней собственная лошадка, хорошая лошадка, подаренная милордом Тюфто, который, сверх-того, купил для неё дюжину кашмировых шалей на аукционе, где продавался гардероб одной богатой Француженки, промотавшейся на наряды. Множество безделок, приобретенных в магазине брюссельского ювелира, свидетельствовали также, в равной степени, об изящном вкусе и огромном богатстве милорда Тюфто, обожателя Ребекки. Карманных часов, или "погремушек", как называл их Родон Кроли, было у неё вдоволь, так-что, в этом отношении, будуар Ребекиий походил на часовой магазин. Однажды как-то, вскоре после свадьбы, Ребекка заметила, что её англниские часы, получеимые в подарок от жениха, имели довольно неуклюжую форму и несколько забегали имеред каждые сутки; следствием этого замечания, высказанного, разумеется, без всякой задней мысли, было то, что на другое утро появились у неё прекрасные французские часики работы Деруа, с цепочкой и прелестной бирюзовой крышкой, а потом, еще через день, нежный супруг повергнул к её стопам миньятюрные брегетовские часики; величимою никак не больше полкроны. Милорд Тюфто купил для ней превосходные часы женевской работы, и такие же, через несколько времени, подарил ей мистер Джордж Осборн. У Амелии не было часов, хотя, разумеется, нет ни малейшего сомнения, Джордж сделал бы ей чудесный подарок в этом роде, еслиб она попросила. Супруга милорда Тюфто, постоянно жившая в Лондоне; пробавлялась, в этом отношении, старинным инструментом, полученным ею от матери.

Как это жаль, милостивые государи, что наши первостатейные магазинщики, ювелиры и модистки, не заведут до сих пор подробного реэстра всем покупателям, которым они продают свой bijoux! Это могло бы послужить прекрасным статистическим материялом, имтересным для многих фамилий. И еслиб все эти украшения поступили, по принадлежности, к дочерям и женам, какая блистательная выставка драгоценных изделий могла бы открыться на прилавках шумного базара житейской суеты!

Сообразив и вычислив все эти драгоценности, Ребекка сделала весьма радостное открытие, что у ней, в известном случае; может несомненно образоваться наличный капитал в шесть или семь сот фунтов стерлингов британской монеты. Этого, конечно, при её светлом и сметливом уме, было слишком довольно для первоначального обзаведения на рынке житейских треволнений. Все утро было посвящено у ней обозрению и приведению в порядок разнообразных статей этого движимого имения. В карманной книге Родона, между разным хламом, отыскала она вексель в двадцать фунтов, на имя осборнова банкира. Это обстоятельство напомнило ей мистрисс Осборн.

- Пойду прежде к банкиру и разменяю этот вексель, сказала она, а потом не мешает навестить бедняжку Эмми.

Если в романе нашем нет героя, зато читатель найдет, по крайней мере, героиню. Едва ли кто мог, в критических случаях, обнаруживать столько решимости и хладнокровия, как наша неукротимая мистрисс Бекки, достойная супруга неустрашимого адъютанта.

Есть у нас еще приятель, не герой, но вообще малый очень добрый, который остался в обозе, в числе мирных граждан. Это, вы угадали, отставной сборщик податей и пошлин при Богла-Уолла. Джозеф Седли, как и все жители бельгийской столицы, рано в этот день поднялся с своей постели, при звуке труб и литавр. Имея, однакожь, превосходный организм, способный, в своем летаргическом оцепенении, устоять против всяких труб, литавр, рожков и барабанов, мистер Джой, нет сомнения, опочил бы на своем мягком ложе вплоть до двенадцати часов, несмотря на бранную тревогу; еслиб - к несчастью, а может быть и к счастью,- покой его не был нарушен постороннею силой: Джоя разбудили, но вы ошибетесь, если подумаете, что разбудил его мистер Джордж, живший с ним в одной квартире. Занятый своими собственными делами, и взволнованный мыслью о печальной разлуке с неутешною женой, Джордж совсем не думал о своем шурине и, вероятно, позабыл, что существует на свете такой человек. Кто же растревожил сладкий сон мистера Джоя? капитан Доббин.

Покончив свой домашния распоряжения, капитан Доббин, уже совсем готовый к походу, растолкал неучтивою рукой индийского набоба; и сказал учтивым тоном, что желает иметь счастье сказать ему прощальное приветствие перед разлукой.

"А чорт бы тебя побрал с этим приветствием!" подумал Джой, протирая свои заспанные глаза. Очень вам благодарен, капитан, сказал он потом, протягивая свою руку. А скоро вы идете?

- Сейчас. Мне... мне... вы понимаете, мистер Седли, мне бы не хотелось пуститься в этот путь, не повидавшись с вами, проговорил мистер Доббин нерешительным и дрожащим голосом. Легко станется, что некоторые из нас, быть-может, не воротятся назад и мне бы хотелось удостовериться, все ли у вас пойдет тут хорошо... ну, и все такое... вы понимаете.

- Что вы под этим разумеете? спросил Джоз, стараясь удержаться от зевоты.

Капитан не слыхал этого вопроса, и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на этого жирного толстяка в ночном колпаке, пробудившего, как он говорил, такое нежное участие в его сердце. Лицемер с ног до головы, он прислушивался обоими ушами к движениям, происходившим на половине Джорджа, вышагивал по комнате, опрокидывая стулья, барабанил по стене и обнаруживал другие признаки великого внутреннего волнения.

Мистер Джой, никогда не уважавший капитана, был теперь решительно убежден, что он трусит.

- Что жь я могу сделать для вас, Доббин? спросил он саркастическим тоном.

- А вот что, сказал капитан, подходя ближе к его постели. Через четверть часа мы выступаем, Седли, и весьма легко может статься, что я, или Джордж, не воротимся назад. Слушайте же, что я вам скажу: вы не сделаете шагу из этого города, пока не удостоверитесь наперед, как идут дела. Оставайтесь здесь, чтоб иметь неусыпный надзор за своей сестрою. Утешайте ее, развлекайте и примите все возможные меры, чтоб она была спокойна. Помните, Джозеф, что с этой минуты, вы - единственный её защитник. Если - чего Боже сохрани! Джордж не воротится назад, мистрисс Эмми не имеет других покровителей в мире, кроме вас, мистер Седли. В случае решительного поражения нашей армии, вы обязываетесь отвезти ее в Англию, и вы дадите мне честное слово - не оставлять никогда своей сестры. Так ли, мистер Джозеф?

- Ужь это само-собою разумеется, отвечал Джой, озадаченный этим торжественным тоном.

- Я так и думал, продолжал капитан, потому что вы честный человек, мистер Седли. Что жь касается до денег, вы можете на этот счет быть совершенно откровенны со мной.

- В каком смысле я должен понимать это?

- Я хочу спросить: довольно ли у вас денег, мистер Седли? то-есть, можете ли вы, в случае предполагаемого несчастия, свободно воротиться в Англию?

- Милостивый государь, сказал Джой величествеимым тоном,- если нужны мне деньги, я знаю, где искать их. Что жь касается до сестры, вы едва ли не напрасно принимаете на себя труд предлагать советы, как я должен вести себя в отношении к ней,

- Вы говорите с большим достоинством, мистер Седли, и это мне очень нравится, отвечал добродушный Доббин,- я рад, что друг мой Джордж оставляет сваю жену в таких надежных руках, стало-быть, я могу дать ему, от вашего имени, честное слово, что вслучае крайности вы будете защищать и покровительствовать мистрисс Осборн?

- Конечно, конечно, отвечал мистер Джоз, довольный тем, что оценили по достоинству его финансовое великодушие.

- И вы безопасно отвезете ее на родину, вслучае поражения нашей армии?

- Что за вздор О... о каком поражении тут речь? заговорил испуганный герой; привскакивая на своей постели. Вы хотите запугать меня; но я не робкого десятка, было бы вам это известно, мистер Доббин. Поражение невозможно там, где командует герцог Веллингтон.

Доббин не возражал. Он был слишком счастлив и доволен тою решительностью, с какой Джой говорил о своем поведении в отношении к сестре.

"Можно теперь положиться на волю Божию, думал капитан Доббин,- если нас и не станет, отступление её будет, по крайней мере, прикрыто надежною рукой".

Нам неизвестно, думал ли капитан Доббин извлечь для себя собственно личную выгоду, взглянув в последний раз на мистрисс Эмми перед выступлением в поход, но если была у него такая своекорыстная цель, эгоизм его; как и следовало ожидать, был наказан жесточайшим образом. Дверь джозовой спальни выходила в общую гостняую, за которой открывалась комната Амелии. Барабаны разбудили всякую живую душу в бельгийской столице, и не было уже никакой надобности скрывать сущность дела. Деньщик Джорджа укладывал в гостиной вещи своего господина, тогда-как сам мистер Осборн беспрестанно входил и выходил из смежной комнаты, давая наставления, как и что взять для дороги. И скоро капитан Доббин удовлетворил пламенному желанию своего сердца: он увидел еще раз мистрисс Эмми; но какое лицо - Боже мой! - какое лицо было у мистрисс Эмми! Бледная и пораженная диким отчаянием, Амелия могла служить олицетворением страшного призрака, и этот призрак долго преследовал встревоженную душу капитана, когда он впоследствии припоминал подробности всей этой сцецы.

Она была в белом утреннем платье. Волосы её растрепались по плечам, и большие чорные глаза, лишенные жизненного света, дико блуждали вокруг, не останавливаясь ни на каком определенном предмете. Под предлогом приготовлений к отъезду, и желая показать, что она тоже, с своей стороны, может быть полезною в эту критическую минуту; несчастная взяла из коммода один из шарфов своего мужа, и бессознательно носилась с ним взад и вперед, продолжая смотреть с безмолвным отчаянием как Джордж и его деньщик укладывали вещи. Она ходила, останавливалась, спотыкалась, и, наконец, прислонившись к стене, крепко прижала шарф к своему сердцу, и эта малиновая сеть казалась на её груди огромным кровавым пятном.

Один взгляд на страдалицу поразил чувствительную душу капитана невыразимой пыткой сожаления и скорби, как-будто был он преступником, заслужившим страшную казнь.

- Великий Боже! воскликнул Вилльям Доббин, и я осмелился быть праздньга зрителем этих страданий!

Но тут была бессильна человеческая помощь, и никакой гений в мире не приискал бы средств ослабить эту безмолвную тоску. Проникнутый болезненным сознанием своего жалкого бессилия, капитан Доббин стоял, молчал и наблюдал, как отец наблюдает в роковую минуту свое умирающее дитя...

Наконец, мистер Джордж Осборн взял за руку свою супругу, и отвел ее в спальню, откуда, через несколько минут, он воротился уже один. Прощанье кончилось, и он шел к месту своего назначения.

- Слава Богу! слава Богу, что все кончилось! думал Джордж, спускаясь с лестницы, со шпагою под мышкой. Уф!

И он быстро побежал на площадь, где формировался его полк, и куда, под военную тревогу, сбегались со всех сторон вооруженные офицеры и солдаты. Пульс его бился сильнее и сильнее, щеки пылали, грудь волновалась... наступала великая игра на жизнь и смерть, и он сам готовился быть здесь одним из действующих лиц. Что может сильнее возбуждать в человеческой груди чувства сомнения, надежды, удовольствия и страха? Где еще могут быть такие ужасные шансы на выигрыш и проигрыш? Что значили все прошедшие игры в сравнении с этим великим делом жизни? Во всех состязаниях и во всяком подвиге, требовавшем мужества и атлетической силы, молодой человек привык отличаться с детских лет до возраста цветущей юности, беззаботной и отважной. Богатырь и в школе и в полку, он всюду и всегда был сопровождаем храбрейшими из своих товарищей, исполненных удивления к его мужеству и отваге. Сотни триумфов выигрывал он, от детского криккета до военных скачек, и где бы он ни появлялся, женщины и мужчины всюду удивлялись и завидовали его славе, иначе и быть не может. Физическая крепость, деятельность, сила и отвага - такие качества, которые всегда и прежде всего встречаются дружными рукоплесканиями на широкой дороге жизни. И все эти свойства с незапамятных времен служили постоянной темой для рапсодов и бардов. От разорения Трои до настоящего дня, поэзия всегда выбирала богатырей для своих героев.

Таким-образом, послушный звукам военной трубы и барабана, Джордж вырвался из нежных объятий, чувствуя некоторое угрызение.и стыд, что дозволил себе оставаться в них слишком долго, хотя на этот раз объятия супруги были слишком слабы. Таким же чувством соревнования и одушевления пылали сердца всех его товарищей Трильйонного полка, от храброго майора, уже вступившего в команду, до юного прапорщика Стоббля, удостоенного чести нести знамя в этот день.

Солнце уже взошло довольно высоко, когда стройные ряды полка двинулись к своей высокой цели. Зрелище открылось великолепное. Труппа музыкантов, впереди колонны, играла полковой марш. За ними, на прекраснейшем коне, выступал майор Одауд, заставляя своего Пирама выделывать удивительдые курбеты. За майором шли гренадеры-усачи, предводительствуемые своим капитаном, и в центре колоины, старший и младший прапорщики держали полковые знамена. Затем, впереди своей роты, шел капитан Осборн. Поровнявшись с своей бывшей квартирой, он взглянул и улыбнулся Амелии, стоявшей неподвижно у окна. Торжественные звуки музыки постепенно смолкли, и в бельгийской столице не осталось больше ни одного воина из Трильйонного полка.

ГЛАВА XXX.

Джой Седли принимает на попечение свою сестру.

Когда, таким-образом, все высшие офицеры были призваны к своим обязанностям на открытом поле, мистер Джозеф Седли остался в Брюсселе один командовать над маленькою колониею, где Амелия была инвалидом, и где весь гарнизон составляли только: Исидор, бельгийский каммердинер мистера Джоза, и la bonne, то-есть, особа женского пола, принявши под свое ведение все тяжелые и легкие работы колонистов. Растревоженный неожиданным визитом Вилльяма Доббина и внезапными событиями этого утра, мистер Джозеф, бодрствующий теперь и телом и душою, пробыл, однакожь, на своей постели до тех пор, пока не наступил для него обычный час свиданья. Солнце сияло великолепно на высоком горизонте, и Трильйонный полк промаршировал уже несколько миль, когда Джоз явился к завтраку в своем цветном халате.

Никак нельзя сказать, чтобы отсутствие Джорджа могло сколько-нибудь обезпокоить его шурина. Джоз, напротив, чувствовал некоторую усладу в своем сердце при мысли, что теперь он - главное лицо в квартире, потому-что в присутствии зятя он играл всегда слишком ничтожную роль, и Осборн без церемоний обнаруживал свое презрение к этому неповоротливому толстяку. Но мистрисс Эмми всегда была к нему внимательна и добра. Она смотрела за его домашним комфортом, приказывала подавать к столу любимые им блюда, гуляла и выезжала вместе с ним (часто, даже очень часто, потому-что Джордж, как мы видели, всегда был занят своими собствеными делами), и нежное её личико постоянно изглаживало в его сердце неприятные впечатления, произведенные на него горделивым презрением зятя. Несколько раз мистрисс Эмми, преодолевая свою робость, пыталась ходатайствовать перед Джорджем в пользу своего брата; но мистер Джордж, как джентльмен решительный и твердый, всегда был нем и глух к просьбам своей жены.

- Я человек честный, говорил мистер Джордж,- и привык обнаруживать свой мнения открыто, как честный человек. Посуди сама, мой друг, могу ли я сколько-нибудь уважать такого болвана, как твой брат?

Следовательно, Джозеф Седли был очень доволен отсутствием своего зятя. Взглянув на его шляпу и перчатки на буфете, и сообразив с необыкновенной быстротою, что владелец их исчез. Джоз почувствовал в глубине своей души какое-то особенное, пронзительное удовольствие, невыразимое словами. "Сегодня, по крайней мере", подумал Джой, "он не будет тревожить меня своим бесстыдным и нахальным видом".

- Эй, Исидор! потрудись отнести в переднюю шляпу и перчатки господина капитана, сказал Джой своему слуге.

- Еще неизвестно, сэр, будет ли капитан иметь нужду в какой бы то ни было шляпе, отвечал Исидор, бросая на своего господина многозначительный взгляд.

Monsieur Isidor тоже позволил себе ненавидеть Джорджа, так-как мистер Джордж обходился с ним очень надменно, как истый британский джентльмен.

- И ступай, спроси, прийдет ли madame к завтраку, продолжал мистер Джой с величественною важностью, считая унизительным входить в объяснения с лакеем по поводу своих отношений к Джорджу, хотя мы заподлинно знаем, что уже несколько раз он бранил перед этим же слугою своего заносчивого зятя.

Увы! Madame не прийдет к завтраку. Madame потрудилась только нарезать тартинки, любимые Джозефом. Madame больна, и находится в ужасном состоянии с тех пор; как уехал Monsieur. Так доложила её bonne. Джозеф поспешил выразить свое соболезнование тем, что приготовил для неё огромную чашку чаю. Другими способами он не был всостоянии определить свою симпатию. Впрочем, он не только послал завтрак к своей сестре, но и припомнил вместе с тем, какими лакомствами она любит угощать себя за обедом.

Исидор, каммердинер, казался мрачным и угрюмым в ту пору, как деньщик мистера Осборна распоряжался господским багажем перед отъездом капитана; потому-что, во-первых, Исидор ненавидел мистера Осборна за его высокомерный тон и надменность, а во-вторых, он был сердит и терзался внутренним негодованием, что все эти драгоценности неминуемо ускользвуть от него, и попадут в чужия руки, когда будет поражено английское войско. Насчет этого поражения, как он, monsieur Isidor, так и другия замечательные лица бельгийской столицы, не имели в своей душе ни малейшего сомнения. Повсюду распространилось верование, что Наполеон, разделив неприятельские армии, прусскую и английскую, уничтожит их одну за другою, и через три дня торжественно вступит в Брюссель, где все движимое имущество его настоящих господ, которые будут убиты, обращены в бегство, ранены и взяты в плен, должно обратиться в собственность мосьё Исидора.

Помогая мистеру Джозу довершать свой трудный и многосложный ежедневный туалет, верный слуга производил умственные вычисления относительно того, что станет он делать с разнообразными и разноценными статьями, которыми украшал он теперь особу своего господина. Серебряные флакончики с духами и некоторые туалетные безделки подарит он одной молоденькой девушке, в которую влюблен; но английские бритвы и большую рубиновую булавку он удержит для собственного употребления. Эффект будет превосходный, если он наденет одну из этих батистовых рубашек с великолепными брыжжами, и приколет к своей груди рубиновую булавку. Фуражка с золотой кокардой и военный сюртук тоже могут быть весьма удобно приспособлены к его собственному употреблению, если отнять кокарду, и снять излишния украшения на сюртуке. Большое кольцо, украшенное рубинами, может послужить материялом для пары превосходных серег, которые, ужь само-собою разумеется, он подарит mademoiselle Stupide.

- И как она будет изумлена, когда увидит меня в этом джентльменском наряде! думал мосьё Исидор. Желал бы я знать, устоит ли женское сердце против всех этих красот? Палка с золотым набалдашником тоже перейдет в мои руки, так же как и эти рубашечные пуговицы, размышлял верный каммердинер, прикалывая эти орнаменты к рукавчикам мистера Седли. Чудо, что за пуговицы! таких, я знаю, не отыскать в целом Париже. Если, в добавок, надеть еще капитанские сапожки с медными шпорами, что стоят в передней комнате - corbleu morbleu! - какой франт превзойдет меня, примером сказать, в Булонском лесу, или на Елисейских полях.

И когда monsieur Isidor держал пальцами нос своего госнодина, и брил его нижнюю губу, намыленную душистым мылом, умственный его взор уносился далеко за пределы бельгийской столицы, и он, изукрашенный всеми произведениями изящной моды, гулял подруку с своей mademoiselle Stupide, показывая ей разнообразные чудеса искуства и натуры, и кушая с нею мороженное на скамейке подле питейного дома.

Но мистер Джозеф Седли, к счастию для своего душевного спокойствия, отнюдь не подозревал, что было на уме его слуги, так же как я и читатели не знаем, вероятно, и не догадываемся, что думают о нас Иван да Марья, которые живут на жалованьи в нашем доме. В самом деле, что думают об нас каши слуги? Хорошо, что ответ на этот вопрос скрывается во мраке. Было бы слишком дурно жить на свете, если бы мы в совершенстве знали мнения о себе всех наших друзей и родственников, преданных, повидимому, нам всем своим сердцем... таким-образом, мосьё Исидор отмечал свою жертву с таким же хладнокровием, се каким известный поваренок на Леденголльской улице украшает бессознательную черепаху билетиком с надписью: "Суп на завтра".

Но служанка Амелии, к счастию, не была пропитана таким эгоистическим духом. Мы должны впрочем заметить, что все её подчиненные, почти без всяких исключений, питали к ней искренюю привязанность, редкую в лакейских сердцах. И это факт довольно замечательный, что mademoiselle Pauline, кухарка ремеслом, утешала мистрисс Эмми гораздо более, чем все другия особы, приходившие с нею в соприкосновение в это несчастное утро. Последние штыки боевой колонны уже давным-давно исчезли из вида, а героиня наша все еще стояла у окна, безмолвная, неподвижная, с отуманенными и бессознательными глазами. Здесьто нашла ее mademoiselle Pauline. Честная девушка взяла ее за руку, и сказала:

- Tenez, madame, est ce qu'il n'est pas aussi а l'armee, mon homme а moi?

И с этими словами, слезы градом полились из её глаз: Амелия бросилась в её объятия, и оне зарыдали вместе, соболезнуя друг о друге..

Несколько раз перед обедом, господин Исидор выбегал из своей квартиры в город к воротам гостиниц, трактиров и постоялых дворов, где бродила всякая сволочь, любившая на-досуге рассуждать о политических делах. Здесь-то, вступая в дружеский разговор с каммердимерами, лакеями и кучерами, monsieur Isidor собрал обильные материялы для составления политического бюллетеня, который и был в скором времени предетавлен на рассмотрение мистера Джоза. Почти все эти господа были втайне преданы Наполеону, и держались своих собственных мнений относительно вероятных последствий этой войны. Наполеоновская прокламация уже достигла Брюсселя в числе нескольких тысячь экземпляров, и каждый мог читать ее, сколько душе угодно. Вот она:

"Солдаты! Сегодня годовщина наших триумфов при Маренго и Фридланде, где дважды решена была судьба Европы. Тогда, как и после битвы Аустерлицкой и после Ваграма, мы были великодушны. Встретимся с неприятелями еще раз. Мы и они, разве не такие же теперь, как тогда? Солдаты, на каждого из вас при Иене было трое Пруссаков, и шесть при Монтмирале. Те из вас, которые были в плену у Англичан, могут расказать своим товарищам, каким страшным мукам подвергались они на их кораблях. Безумцы! Минутный успех ослепил их глаза, и они вступают на французскую почву, чтоб найдти в ней свою могилу!"

На этом основании, все приверженцы Французов предсказывали неизбежную гибель союзническому войску, и было между ними решено, что Англичане могут воротиться в Брюссель не иначе, как пленниками, в арриергарде победоносной армии Наполеона.

Все эти мнения, с различными истолкованиями, достигли благовременно до ушей мистери Седли. Ему сказали, что герцог Веллингтон обращен уже в бегство, и что передовые его отряды были разбиты и рассеяны еще прошлую ночь.

- Вздор! вздор! вскричал Джой, чувствовакший всегда удивительный припадок храбрости за рюмкой водки,- герцог разобьет Наполеона, также как прежде он разбил по одиначке всех его генералов.

- Бумаги Веллингтона сожжены, вещи все увезены, и его квартира очищается для герцога Далматского, возразил неумолимый Исидор. Я слышал это своими ушами от его собственного метрдотеля. Веллингтоновские люди укладываются в дорогу. Веллингтон убежал, и герцогиня дожидается только, пока уложат её серебро, чтобы ехать немедленно в Ост-Энде, для соединения с французским королем.

- Какой вздор! французский король теперь в Генте; сказал Джоз, притворяясь, будто ничему не верит.

- Нет, милорд, вы ошибаетесь: скоро; говорят, его не будет и в Ост-Энде. Герцог Беррийский взят в плен. Все спешат теперь же убраться по добру по здорову, потому-что завтра будет уже поздно...

- Отчего? спросил испуганный Джой.

- Да оттого, милорд, что завтра, говорят, откроются все шлюзы и плотины: как же тут бежать, когда вся страна будет под водою?

- Все это вздор, любезнейший, и ты не понимаешь дела. Одних Англичан в открытом поле втрое больше против бонапартовой силы, возразил мистер Седли. Ктому же, Австрийцы и Русские спешат на помощь к герцогу Веллингтону. Бонапарт будет разбит, должен быть разбит! заключил Джой, ударив со всего размаха по столу.

- При Иене, милорд, трое Немцов приходилось на одного Француза, и, однакожь, император разбил, рассеял их войско. При Монтмирале, шестеро выходили на одного, но Французы всех разогнали, как овец. Один только Русский Император может быть победителем Наполеона; но из Москвы до Брюсселя не слишком близко, милорд, и Русских здесь никто не ждет. Я вас предупреждаю, милорд, что Англичанам не дадуг никакой пощады, и Наполеон хочет наказать их достойным образом за их жестокие поступки с французскими солдатами. Не угодно ли вам взглянуть на эту вещицу? Это, милорд, прокламация Императора Французов, заключил Исидор, вынимая документ из кармана, при чем глаза его с жадностию переходили с одного предмета на другой, и было ясно, что monsieur Isidor смотрит на вещи мистера Джоза, как на свою добычу.

Никак нельзя сказать, чтобы Джой был теперь решительяо испуган; однакожь, тем не менее, он почувствовал, что сердце его забило довольно сильную тревогу.

- Дай мне сюртук и фуражку, сказал он, и следуй за мной. Пойду сам, и разузнаю подробнее сущность всех этих слухов.

Исидор был крайне недоволен, что Джою вздумалось надевать парадный сюртук.

- Позвольте вам заметить, милорд, сказал он, что ходить в военном платье теперь очень опасно, Французы поклялись не давать пощады ни одному британскому солдату.

- Делай, что тебе приказывают! сказал Джой с решительным видом.

И когда каммердинер подал сюртук, мистер Джозеф, презирая всякую опасность, засунул свою руку в один из рукавов этого страшного наряда. В ту минуту вошла в комнату мистрисс Родон Кроли, сделавшаеся таким-образом свидетельиицею его геройского поступка. Она вошла без доклада, с тем, чтобы, не останавливаясь в гостиной, пройдти в комнату Амелии.

Мистрисс Кроли, теперь, как и всегда, одета была чисто и опрятно. Сладкий и спокойный сон, после прощанья с мужем, освежил ее совершенно, и нельзя было без особенного удовольствия слотреть на её розовые, улыбающиеся щечки в таком городе и в такое время, когда все мужские и женские физиономии имели чрезвычайно озабоченный вид. Она засмеялась при взгляде на мистера Джоза, который делал отчаянные усилия, чтобы поскорее коичить свой воинственный туалет.

- Неужели и вы хотите присоединиться к войску, мистер Джозеф? сказала мистрисс Кроли. Кто же будет здесь покровительствовать нам, бедным женщинам?

Джой между-тем окончил туалет, выступил вперед, и пробормотал, заикаясь, несколько бессвязных слов перед своей прекрасной гостьей. Мосьё Исидор, с халатом под мышкой, скрылся в спальне своего господина.

- Как вы себя чувствуете, мистрисс Кроли, после нынешимх беспокойств... после усталости на вчерашнем бале? спросил Джоз.

- Очень вам благодарна за участие, мистер Джозеф, сказала Ребекка, крепко пожимая его руку своими обеими руками. Какую твердость и спокойствие я читаю на вашем лице в это ужасное время, когда все почти обезумели от страха! Это приятно видеть. В каком положении теперь наша малиотка Эмми? Разлука, вероятно, была ужасная.

- Страшная, подтвердил Джоз.

- Вы, мужчины, привыкли смотреть равнодушно на все вещи в мире, продолжала мистрисс Кроли. Разлука или опасность для вас нипочом. Признайтесь теперь, что вы намерены были присоединиться к войску и оставить нас, бедных женщин, на произвол судьбы. Я в этом уверена... внутренний голос убеждает меня в этом. Я ужасно испугалась, когда эта мысль пришла мне в голову (потому что повременам, оставаясь одна, я думаю о вас, мистер Джозеф!), и вот, как видите, я пришла просить и умолять, чтобы вы не покидали нас, милостивый государь.

Вся эта речь, в переводе на ясный язык, могла заключать в себе смысл такого рода: "Легко станется, что английская армия потерпит поражение, и отступление сделается необходимым: в таком случае, любезный друг, у тебя есть превосходная коляска, где мы удобно можем сидеть рядом." Так или не так мистер Джой понял эти слова, я не могу ручаться; но он был глубоко огорчен решительным невниманием к нему этой леди, во все время пребывания их в бельгийской столнце. Его никогда не представляли знаменитым приятелям Родона Кроли, и он даже не получал приглашений на вечера Ребекки, потому-что был слишком робок в карточной игре, и присутствие его могло наскучить и Родону, и Джорджу. Никто из них не желал в нем иметь свидетеля своих вечерних удовольствий.

"Э-ге!" думал Джоз, "теперь она вздумала заискивать меня, когда понадобилась нужда в посторонней защите. Пришлось, видно, припомнить и Джозефа Седли, когда наступил чорный денёк."

При всем том, мистер Джой чувствовал некоторое удовольствие при мысли, что Ребекка имеет высокое мнение о его геройстве. Он даже покраснел от этого чувства, и старался, по возможности, принять мужественную осанку.

- Мне, действительно, хотелось взглянут, как сражаются наши войска, сказал мистер Джозеф,- желание, свойственное, конечно, всякому порядочному человеку, если он не трус. Военная служна мне знакома отчасти по некоторым походам в Индии, но до сих пор я не видел ничего в таком огромном размере.

- Вы, мужчины, способны все принести в жертву собственному удовольствию, отвечала Ребекка. Капитан Кроли оставил меня сегодня поутру в таком веселом расположении духа, как-будто он собирался на охоту. Какая ему нужда? И кому из вас приходит в голову заботиться о страданиях несчастной, покинутой женщины? Я даже сомневаюсь, точно ли он пошел на войну, этот ленивый и прожорливый мой супруг. Добрый мистер Седли, я к вам пришла искать утешения и покровительства. Все этго утро я простояла на коленях. Я вся дрожу, воображая, какой страшной опасности подвергаются в эту минуту наши мужья, друзья, все наши храбрые воины и союзные войска. На вас только оставалась вся надежда, как на единственного оставшагося для меня друга, и что же? Вы сами готовы лететь на место страшной сцены!

Мистер Джой умилился душевно и разнежился сердечно.

- Сударыня... мистрисс Кроли, сказал он, успокойтесь, прошу вас, умоляю. Я сказал только, что мне хотелось бы присоединиться к действующей армии... какой Британец не горить этим желанием в настоящую минуту? Но обязанности другаго рода удерживают меня здесь: я не могу оставить без покровительства это бедное создание, что горюет теперь здесь под одной со мною кровлей.

И он указал на дверь другой комнаты, где была мистрисс Эмми.

- Добрый, великодушный брать! воскликнула Ребекка, приставляя к своим глазам платок, надушенный одеколоном. Я была к вам несправедлива, мистер Седли, воображая вас человеком без сердца.

- Ох, да, как это можно! откликнулся Джоз, ухватившись прямо за свое сердце, и как будто желая показать, что оно еще не. выпрыгнуло из под его груди. Вы несправедливы ко мне, мистрисс Кроли, клянусь честью.

- Вы питаете нежную привязанность к своей сестре; это делает вам честь, мистер Джозеф; но помните ли, как вы, за два года перед этим, поступили со мной? сказала Ребекка, мгновенно устремив на него свой взор, и потом отворотившись к окну.

Джозеф раскраснелся и смешался ужасно. Тот орган чувствительности, в существовании которого Ребекка обнаружила решительное сомнение, забарабанил под его жилетом ужасную тревогу, Джой припомнил несчастные дни своего бегства от обманутой красавицы, воспламенившей его сердце, те дни, когда она ездила с ним в одной колеснице, когда она вязала для него зеленый кошелек, и когда он, сожигаемый нежной страстью, сидел подле нея, и с упоениен любовался на её светлые глаза и белые руки.

- Я знаю, вы считаете меня неблагодарною, продолжала Ребекка тихим и дрожащим голосом, отступая от окна, и.бросая на Джоза искрометный взор,- да, я знаю это, мистер Джозеф. Ваша холодность и совершенное равнодушие при встрече со мной, ваше слишком церемонное обращение и, эти взоры, которые всегда отвращаются от меня, даже теперь, когда я говорю с вами: все утверждает меня в этой мысли. Но разве нет причин, заставляющих меня избегать вас, мистер Седли? Думаете ли вы, что супруг мой слшком расположен принимать вас? Раз только он позволил себе неприятные слова в отношении ко мне (я должна отдать справедливость капитану Кроли), и эта слова, жестокие, оскорбительные, были сказаны из-за вас, милостивый государь.

- Ах, Боже мой! Что жь я сделал? вскричал Джой, обуреваемый порывами внутреннего восторга. Что жь я сделал... вам... или... как это, мистрисс Кроли?

- Разве ревность ничего не значит, думаете вы? сказала Ребекка. Он уже не раз попрекал мне вами, и, Боже мой! как попрекал! Одно только это обстоятельство отравляет благополучие моей жизни. Но какие бы ни были мой чувства в прошедшем, сердце мое принадлежит исключительно моему супругу. Я невинна теперь. Не так ли, мистер Седли?

- Ах, можно ли в этом сомневаться? сказал мистер Седли.

Восторженные чувства радости и удовольствия сильно забились в груди молодого человека, когда он принялся теперь обозревать проницательньми глазами несчастную жертву своих прелестей и очарований. Еще два, три ласковых слова, сказанных с необыкновенною любезностью, и сердце его опять запылало нежной страстью, и все его подозрения исчезли в одну минуту. Что прикажете делать? Это ужь так заведено от начала мира, и не одному Сарданапалу суждено было погибнуть в сетях, расставленных женским котетством.

- Будь теперь, что будет, думала Бекки,- я поеду в коляске этого дурака, если отступление сделается необходимым.

Никто сказать не в состоянии, до каких напастей довели бы молодого человека его бурные, огневые страсти, еслиб в эту минуту не вошел в комнату Исидор, каммердинер, для исправления своих хозяйственных обязанностей, поглощавших его деятельность каждое утро. Уже признание совсем готово было излететь из красноречивых уст мистера Джоя, и теперь - он чуть не задохся от внутреннего волнения, которое принужден был подавить. Ребекка припомнила в свою очередь, что ей давно пора навестить свою милую подругу.

- Au revoir, сказала она; поцаловав на прощаньи свою собственную ладонь, из особенной благосклонности к мистеру Джозефу.

И затем она слегка отворила дверь в спальню его сестры. Когда она скрылась и затворила дверь, мистер Джой погрузился в кресла, вытаращил глаза, и тяжелые вздохи, один за другим, начали вылетать из его груди.

- Милорд, этот сюртук для вас очень узок: наденьте лучше свое статское платье, сказал Исидор, бросая жадный взгляд на плетеные снурки и пуговицы военного костюма.

Но молодой человек не слышал ничего. Мысли его витали в областях воздушных, и он сгарал эротическим огнем, рассматривая умственными очами прелести Ребекки. Сладкие видения омрачались только представлением Родона Кроли, с его беспардонными усами и заряженными ппстолетами, направленными на открытый лоб мистера Джозефа Седли.

Вид Ребекки поразил Амелию величайшим страхом и заставил ее отпрянуть назад. Это появление возобновило в её памяти вчерашний день, и обратило её мысли на житейские дела. Пораженная роковыми событиями утра, она совсем забыла и Ребекку, и вчерашний бал, и ревность; все забыла, кроме опаспостей, которым подвергался её супруг.

И мы тоже совсем забыли войдти в эту печальную комнату до настоящей минуты, когда светская женщина нарушлла покой этого убежища своим визитом.

Страх и ужас оцепенили мистрисс Эмми на несколько мгновений, когда Ребекка, свежая, розовая и блистательная в своем утреннем наряде, устремила на нее свои зеленые глазки, и приготовилась подойдти к ней с распростертыми объятиями. Скоро, однакожь, чувство гнева, пробужденного этим появлением, заглушило в её душе все другия чувства. Ея щеки, за минуту бледные как полотно, покрылись яркой краской. Отступив на несколько шагов, она выдержала взор соперницы с такою твердостью, которая совершенно озадачила Ребекку.

- Вы нездоровы, Амелия, очень нездоровы, сказала посетительница, протягивая свою руку, чтоб пожать руку Амелии. Что с вами? Я не могу быть спокойной, не узнав напереду как вы себя чувствуете.

Амелия отступила еще на один шаг и отдернула свою руку. Первый раз в своей жизни, от младенчества до цветущей юности, она отказывалась верить искренности дружеского участия, которое хотели принять в ней. И так она отняла свою руку, и судорожный трепет пробежал по всему её телу.

- Зачел вы здесь, Ребекка? сказала она, продолжая смотреть на нее с какою-то торжественностью своими большими глазами.

Эти взоры привели в смущение Ребекку. "Должно быть, она видела, как он отдавал мне записку на вчерашнем бале", подумала соперница.

- Что вы так взволнованы, милая Амелия, сказала она, опуская глаза в землю, я - пришла только навестать вас, и осведомиться, здоровы ли вы.

- Здоровы ли вы сами? сказала Амелия. Совершенно здоровы, нечего и спрашивать об этом. Вы не любите своего мужа. Вы бы не были здесь, еслиб любили. Скажите, Ребекка, что я вам сделала?

Мистрисс Кроли стояла молча с потупленными глазами.

- Что я вам сделала, Ребекка? Не всегда ли я была к вам ласкова и добра?

- Всегда, Амелия, всегда, отвечала мистрисс Кроли, все еще не смея приподнят свою голову.

- Не я ли первая утешала и ласкала вас, когда вы были совершенно бедны? Не была ли я для вас сестрою? Вы видели наши счастливые дни, прежде чем я вышла замуж. Тогда я была единственным сокровищем для своего жениха, иначе, как бы он отказался от своего богатства, от всех своих родственников, чтобы только осчастливить меня? Зачем же вы; Ребекка, вздумали стать между ним и моею любовью? Кто внушил вам мысль разделить сердца, соединенные самим Богом? За что хотите вы отторгнуть от меня моего супруга? Неужели вам кажется, что вы способны любить его, так же как я? Его любовь была для меня всем на свете. Вы знали это, и хотели отнять у меня это единственное сокровище моей жизни. Стыдитесь, Ребекка! Вы дурная женщина, фальшивый друг и фальшивая супруга. Вы неспособны любить, Ребекка.

- Клянусь вам Богом, Амелия, что я невинна перед своим мужем, сказала Ребекка, отворотив от неё свой глаза. Я поступала с ним благородно и честно.

- Но так ли поступили вы со мной, Ребекка? Вы не успели, вам не удалось, но ваши умыслы были слишком явны. Спросите об этом свою собственную совесть.

"Она ничего не знает", подумала Ребекка.

- Он воротился ко мне. Иначе и быть не могло, я знала это. Я была уверена, что никакое притворство, никакая лесть, никакой обман не всостоянии отдалить его от меня, по крайней мере на долгое время. Я знала, что он будет мой. Я молилась, чтобы он был моим.

Несчастная произносила все эти слова скороговоркой и с таким одушевлением, какого Ребекка никогда в ней не замечала. Мистрисс Кроли продолжала стоять молча, с потупленным взором.

- За что жь вы хотели отнять у меня моего мужа? продолжала Амелия плачевным тоном. Что я вам сделала, Ребекка? Он был моим только шесть недель. Не совестно ли вам было возмущать спокойствие молодых супругов? Вы решились преследовать меня с первого дня, нашей свадьбы; неужели мое счастье растревожило ваше завистливое сердце? И теперь, когда нет его со мной, неужели пршили вы любоваться, как я несчастна без него? Много, слишком много зла натерпелась я от вас в прошедшие две недели: хотите ли вы и теперь увеличить своим присутствием моио душевную пытку?

- Я... я пришла сюда вовсе не с такою целью... проговорила мистрисс Кроли.

- Зачем же иначе вы могли прийдти? Вам хотелось вырвать его из моих объятий, перебила Амелия дико-взволнованным тоном. Вы опоздали, Ребекка, его нет со мной. Мы простились с ним, Ребекка. Вот, сегодня поутру, он здесь сидел, на этой софе. Не прикасайтесь к ней, Ребекка. Мы сидели и разговаривали вместе. Я была у него на коленях, мой руки обвивались вокруг его шеи, и мы вместе произносили с ним одну и ту же молитву. Да, он был здесь, Ребекка. Его взяли, его вырвали из моих объятий; но он дал мне обещание возвратиться назад.

- И он воротится, мой друг, будьте уверены, проговорила Ребекка, чувствуя невольное сострадание к несчастной.

- Посмотрите сюда, Ребекка, это ведь его шарф... шарф моего Джорджа... как он вам нравится? Прекрасный цвет... неправда ли?

И она принялась цаловать шолковые нити малиновой ткани. Этот шарф перепоясывал её талию с самого утра. Она забыла теперь свой гнев, свою ревность, самое присутствие соперницы. Еще минута, и несчастная женщина, с улыбной на устах, молча подошла к постели и начала разглаживать подушку своего Джорджа.

Ребекка вышла из её комнаты.

- Ну, что, как Амелия? спросил Джой, неизменно сохранивший в креслах свою позу.

- Кто-нибудь должен быть с ней, сказала Ребекка; она очень нездорова.

И мистрисс Кроли с лицом задумчивым и печальным пошла домой. Напрасно мистер Седли упрашивал ее остаться и принять участие в раннем обеде, который он нарочно заказал для нея: мистрисс Кроли ушла, не обратив ни малейшего внимания на просьбу Джоза.

Ребекка была от природы совсем не зла, и справедливость требует заметить, что она питала некоторую привязанность к мистрисс Эмми. Само-собою разумеется, что теперь ей не за что было сердиться на свою подругу. Упреки Амелии, при всей своей жестокости, были однакожь для неё очень лестны, потому-что мистрисс Кроли видела в них бессильную жалобу соперницы, оплакивающей свое поражение и горе. Желая помочь ей чем-нибудь, Ребекка отправилась в городской парк и встретила там мистрисс майоршу Одауд, которая уже гуляла несколько часов после бесполезного чтения эстетически-умозрительных сочинений достопочтенного Декана, не доставившего ей на этот раз ни малейшей пользы. Ребекка подошла к ней и раскланялась очень учтиво, к великому изумлению майорши, не привыкшей к этим обнаружениям вежливости и внимания со стороны мистрисс Родон Кроли.

- Знаете ли вы что-нибудь о приятельнице вашей, мистрисс Осборн! сказала Ребекка.

- А что? Нет, ничего не знаю, отвъчала майорша.

- Она совсем убита после разлуки с мужем и, кажется, сойдет с ума.

- Неуж-то?!

- Вы бы очень хорошо сделали, мистрисс Одауд, если бы потрудились навестить ее.

-У меня, признаться, и у самой голова идет кругом, и я думала, что бедная Амелия не нуждается сегодня в дружеских визитах, сказала с важностью мистрисс Одауд, но если она точно в безотрадном положении, как вы говорите, и если вы сами, несмотря на давнишнюю дружбу, не можете быть полезны для нея; то без всяких ваших хлопот, мистрисс Кроли, я пойду к ней. Желаю вам счастливо оставаться, сударыня.

С этими словами, мистрисс Одауд, забросив голову, поспешила оставить госпожу Ребекку Родон Кроли, так-как она никогда не добивалась чести быть коротко знакомой с этой леди.

Ребекка с улыбкой наблюдала отступление майорши, так-как вообще в природном её характере было много юмора. Веселость её возстановилась соверошенейшим образом, когда майорша, сделав несколько шагов, оглянулась через плечо и проговорила что-то сквозь зубы. Мы, однакожь, знаем, что она проговорила:

- Смейтесь на здоровье, светская красотка: я очень рада, что вам весело. Нет, мать моя, ты верно не будешь кручиниться вместе с нами - не таковская!

И быстро продолжая свой путь, мистрисс Пегги была уже через несколько минут в квартире мистрисс Осборн.

Амелия все еще стояла у постели, где оставила ее Ребекка, и глаза её выражали отчаянную грусть. Наделенная от природы необыкновенною крепостию духа, майорша всеми зависящими от неё средствами старалась доставить утешение своему юному другу.

- Вам никак не следует убивать себя, мой друг, говорила сердобольная Пегги. На что это будеть похоже, если вы захвораете, когда он пришлет за вами после победы? Будьте рассудительны и хладнокровны, Амелия. Вы не единственная женщина, вручившая на этот день свою судьбу Господу Богу.

- О, я знаю это! что жь мне делать? Я слаба и малодушна, сказала Амелия,

В самом деле, она хорошо знала свою собственную слабость; но присутствие другого существа, умевшего обуздывать свои чувства, значительно подкрепило её силы, и она приободрилась в обществе мистрисс Пегги. Так оне просидели и прогоревали вместе до двух часов за полдень; их сердца поминутно следовали за боевой колонной вперед и вперед, на кровавое поле. Страх, сомнение, тоска и пламенные молитвы провожали Трильйонный полк. В этом собственно и состоит необходимая подать, которую война собирает с женщин. Мужчины расплачиваются кровью, женщины слезами.

В половине третьяго наступило событие, важное в ежедневном быту Джоя: обед поспел и аппетит его изострился. Пусть храбрые воины дерутся и гибнут на поле битвы: Джой должен обедать. Он вошел в комнату Амелии, в надежде соблазнить ее смачными яствами, поданными на стол.

- Ну... Эмми... право, сказал он,- суп очень хорош. Попробуй, Эмми... хоть немножко... право.

И он поцаловал её руку. За исключением свадьбы, когда ему надлежало приветствовать новобрачную в качестве шафера и брата, Джой никогда почти не цаловал свою сестру.

- Благодарю тебя, Джозеф, сказала она,- ты очень добр и нежен; но уж позволь мне остатъся в моей комнате.

Запах супа произвел, однакожь, приятное впечатление на ноздри мистрисс Одауд, и она без труда согласилась разделить с мистером Седли его трапезу. Они оставили Амелию и сели за стол вдвоем.

Майорша думала о честном Михаиле, своем супруге, ехавшем впереди своего полка. Дурной обед сегодня будет у наших молодцов, сказала она с глубоким вздохом, наливая суп в тарелку Джоя.

Вскоре мистер Джой повеселел и, казалось, веселость его значительно увеличивалась с каждым блюдом. Перед супом, он выпил вообще за здоровье всего британского воинства, и потом, через минуту, выпил в частности стакан шампанского за здоровье Трильйонного полка.

- А теперь, мистрисс Одауд, сказал он еще через минуту,- я считаю священной обязанностью пить за здоровье вашего супруга, храброго майора Одауда. Бокал шампанскаго! Эй, Исидор! Бокал шампанского для мистрисс Одауд.

Но вдруг мосье Исидор остановился, вздрогнул и выпучил глаза, майорша положила свою ложку и вилку. Окна комнаты, обращенной к югу, были открыты. Глухой, отдаленный шум с южной стороны, замирая постепенно, пронесся через кровли, освещенные солнцем.

- Это что такое? сказал Джой. Отчего ты не подаешь вина, Исидор?

- C'est le feu! откликнулся Исидор, выбегая на балкоиь.

- Это пушечная пальба! воскликнула мистрисс Одауд, выбегая из-за стола к открытому окну. Тысячи бледных и встревоженных лиц уже смотрели из окон всех других домов и, через несколько минут, все народонаселение Брюеселя толпами хлынуло на улицы.

ГЛАВА XXXI.

О том, где, когда, как, зачем, по какому поводу и вследствие чего, мистер Джой купил двух рысаков, и сколько он заплатил за оных.

Нам, мирным жителям спокойного города, никогда не приходилось, и дай Бог, чтобы никогда не пришлось вперед быть свидетелями такой бурной суматохи, какая произошла в бельгийской столице в тот самый день, когда мистер Джозеф Седли, угощая госпожу майоршу Одауд, кушал шампанское за здравие Трильйонного полка. Безпорядочные толпы хлынули к Намурским воротам, откуда происходил глухой, отдаленный шум, и многие выбежали за городскую заставу, чтобы узнать поскорее какую-нибудь новость из действуиощих армий. Каждый толкал и спрашивал своего соседа, и даже знаменитые английские лорды с своими супругами благосклонно вступали в разговор с такими джентльменами, которых они совсем не знали. Приверженцы французов, угорелые от необузданного восторга, метались во все стороны и предсказывали триумф Наполеона. Купцы запирали свой лавки и выступали на улицу, чтобы увеличить своим присутствием общий хор тревоги и демонского гвалта. Глухой пушечный гул перекатывался чаще и чаще, с холма на хоим, от одного здания к другому. Скоро появились экипажи с путешественниками, спешившими оставить город. Они ехали по дороге в Гент, обгоняя один другого. Предсказания наполеоновых друзей переходили мало-по-малу в действительные факты.

"Наполеон раздробил неприятельские армии, гласила молва. Он идет скорым маршем прямо на Брюссель. Он уничтожит Англичан, и будет ночью здесь".

- Он уничтожит Аигличан, кричал мосье Исидор в назидание своему господину,- и будет к ночи здесь.

Расторопный слуга выбегал ежемиутно из квартиры на улицу, и возвращался всегда с новыми вестями опустошительного свойства. мистер Джой становился бледнее и бледнее. Тревога овладела совершенно мягким сердцем толстого джентьмена. Напрасно он пил шампанское полными стаканами: благородный напиток утратил для него живительную силу. К солнечному закату, нервозность Джоя достигла до крайнего предела, так-что приятель его, Исидор, возрадовался и сердцем и душою, не имея больше никаких сомнений, что фуражка с золотой кокардой и военный сюртук с плетеными снурками перейдут к нему по-праву наполеоновского триумфа.

Женщины покинули нашего героя на все это время. Заслышав канонаду, неустрашимая Одауд тотчас же вспомнила о своей юной подруге в другой комнате и побежала к ней, чтобы подкрепить и, если возможно, утешить мистрисс Эмми. Мысль, что на руках её осталось слабое и беспомощное создание, придавала особенную силу природному мужеству этой честной ирландки. Пять часов сряду провела она подле Амелии, изобретая различные способы утишить её взволнованные чувства, и стараясь по временам настроить её мысли на веселый лад своею красноречивою беседой. "И пока продолжалась канонада, то-есть, до глубоких сумерек, я ни разу не выпускала её руки", расказывала после мистрисс майорша Одауд, припоминая разнообразные подробности этого замечательного дня.

Когда смолк, наконец, страшный гул пушечной пальбы, мистрисс Одауд вышла из амелииной спальни в смежную комнату, где заседал мистер Джой подле опорожненых бутылок, в которых на этот раз не удалось ему почерпнуть ни малейшей отваги. Раз или два он забегал в комнату сестры, и как-будто собирался что-то сказать ей, причем на лице его изображалась неописанная тревога. Но тут майорская жена храбро удерживала свой пост, и он уходил назад, не выгрузив ни одного звука из своей заготовленной речи. Ему стыдно было известить ее, что он собирался бежать.

Но когда майорша явилась в столовую, где он, прикрытый мраком ночи, сидел в безотрадном обществе опорожненных бутылок, мистер Джой решился открыть уста, чтобы поведать храброй женщине тайну своей души.

- Мистрисс Одауд, сказал он,- не лучше ли вам приготовить Амелию в дорогу?

- Зачем? Вы разве хотите взять ее с собою гулять? сказала майорша,- но Амелия так слаба, что не может сделать шага.

- Я.. я приказал выдвинуть из конюшни коляску, сказал Джой,- сейчас приведут почтовых лошадей. Исидор побежал за ними.

- Что жь вам за охота выезжать по ночам? отвечала недогадливая леди. Сестре вашей всего лучше отдохнуть. Я уговорила ее лечь в постель.

- Так я прошу вас разбудить ее, сказал Джой,- разбудить сейчас же, сию минуту. И при этом он энергически притопнул ногою. Говорю вам, что закладывают мою коляску... да... и сейчас приведут почтовых лошадей. Все уже кончено и... и...

- И что? спросила мистрисс Одауд.

- Я уезжаю в Гент, отвечал Джоз. Все уезжают; в коляске будет место и для вас. Мы должны ускакать через полчама.

Майорша взглянула на него с выражениен бесконечного презрения.

- Я не двинусь с места, пока Одауд не даст мне маршрута, сказала она. Вы можете ехать куда вам угодно, мистер Седли; но ужь прошу извинить: Амелия и я остаемся здесь.

- Она поедет, закричал Джой, топая теперь обеими ногами,- она должна ехать!

Мистрисс Одауд подперла бока своими обеими руками, и заслонила собою дверь спальни.

- А разве вы хотите отвезти ее к матери? сказала она,- или, ужь не хотите ли вы сами укрыться под крылышком у своей мамаши, мистер Седли? Доброго вам утра, сэр, и приятной дороги. Bon voyage, как говорят Французы, и вот вам на прощанье мой совет: сбрейте свой усы, мистер Седли, иначе как-раз вы попадете в беду.

- Пр-р-роклятие! заревел Джоз, терзаемый страхом, яростию и отчаянием.

В эту минуту вбежал Исидор, разражаясь такими же проклятиями на своем собственном диалекте.

- Pas de chevaux, sacrebleu! кричал взбешенный каммердинер. Все лошади в разгоне!

Дело в том. что не один мистер Джой был снедаем паническим страхом в этот несчастный день. Прежде, однакожь, чим кончилась роковая ночь, судьбе угодно было увеличить опасения Джоя до неимоверной высоты.

Mademoiselle Pauline, la bonne, имела также son homme a elle в рядах действующей армии, выступившей навстречу императору Наполеону. Этот юноша, брюссельский урожденец, служил гусаром в одном из бельгийских полков. Между-тем как Русские и Англичане оказывали чудеса храбрости при столкновении с наполеоновскими войсками, известно всему миру, что Бельгищы отличились в этой войне таким подвигом, который не имел ни малейшей связи с чувством мужества или отваги и молодой фан-Кутеум, обожатель Полины, ничуть не отстал от своих товарищей, которымь скомандовали в рассыпную. Проживая до открытия кампании в брюссельском гарнизоне, фан-Кутеум проводил с великим комфортом большую часть своих досугов на кухне у Полины, и когда он простился, наконец, с нежным другом своего сердца, чтобы отправиться в поход, мамзель Полина набила его карманы редкими и чрезвычайно вкусными произведениями своего очага.

Кампания уже совсем окончилась для его полка, составлявшего часть весьма красивой дивизии.

Выступив против союзных войск, Ней занимал одну познцию за другою до той минуты, когда прибытие из Брюсселя отдельного британского корпуса не сообщило другого направления этой битве. Эскадроны, между которыми рисовался обожатель Полины, обнаружили величайшую деятельность при отступлении от французской армии, и были мало-по-малу сбиты со всех пунктов с удивительной быстротою. Их движения перепутались еще более при столкновении с британским авангардом. Очутившись внезапно между двумя огнями, дружеским и неприятельским, они ударились в рассыпную через английские полки, и мгновенно рассеялись по всем возможным направлениям. Гусарский бельгийский полк не существовал более. Он быль везде и нигде, без определенной позиции и без главной квартиры. Приятель наш, фан-Кутеум, скакал очертя голову, совершенно один, за несколько миль от поля битвы, и где жь он мог найдти приют для себя и радушное убежище, как не в той самой кухне, где мамзель Полина встречала его так часто с распростертыми объятиями?

Около десяти часов вечера можно было, с удовлетворительною ясностью, расслышать звук сабли на лестничных ступепях дома, где Осборны занимали верхний этаж. Вслед затем послышался стук в кухонную дверь, и бедная Полина, только что воротившаеся домой, чуть не упала в обморок, встретив на пороге своего милаго гусара. Молодой человек был бледен и страшен, как полночный драгун, возмутивший спокойствие Леоноры. Мамзель Полина готова была взвизгнуть, но к счастию припомнила, что её крик может пробудить внимание соседей и открыть её милаго дружка. Поэтому она удержалась очень кстати, и немедденно отвела своего героя в кухню, где явились к его услугам две бутылки пива и отборные кушанья от обеда, к которому не смел прикоснуться мистер Джой. Гусар обнаружил в одно мгновение ока, что он отнюдь не был выходцем с того света, бескровным и бесплотным; набивая свой рот говядиной и пирогами, он подробно расказал плачевную повесть о несчастии, постигшем бельгийский полк.

Бельгийцы, говорил он, обнаружили непостижимое геройство, и несколько времени удерживали с успехом отчаянгый натиск всего французского войска. Но наконец их одолели, так же как и Англичан. Маршал Ней зверским образом уничтожал один полк за другим. Бельгийцы выбивались из всех сил, чтобы остановить резню Англичан. Ничто не могло спасти их. Брауншвейгцы были выбиты из позиции, рассеяны и выгнаны. Герцог их убит. Генералы убиты. Полковники убиты. Словом, это была всеобщая резня. Молодой человек старался потопить свою горесть и отчаяние в потоках пива.

Исидор, завернувший на кухню, выслушал всю эту повесть, и опрометью бросился с вожделенным известием к своему господину.

- Все кончено! закричал он с неистовым одушевлением. Милорд Веллингтон в плену. Герцог брауншвейгский убит. Британская армия разбежалась. Бельгийцы истреблены. Остался в живых только один человек, и он сидит у нас на кухне. Ступайте и выслушайте его.

Подернутый судорожною дрожью, несчастный Джой побежал в ту храмину, где сидел за бутылкой пива храбрый бельгийский воитель. Призвав на помощь все свое искусство в практическом употреблении французского диалекта, Джой упросил гусара повторить печальную повесть. Бедствия увеличивались по мере того, как расказ подвигался вперед. Фан-Кутеум был единственный человек, уцелевший от всеобщей резни. Он видел собственными глазами; как герцог брауншвейгский пал, и как Шотландцы падали целыми колоннами при каждом выстреле из неприятельской пушки.

- А Трильйонный полк? спросил Джой.

- Изрезан в куски, отвечал гусар.

- Бедная, бедная, бедная барыня! О, ma bonne petite dame! заголосила сострадательная мамзель Полина, и в одно мгновение весь дом наполнился её отчаянным воплем.

Встревоженный и оторопелый от испуга, мистер Джозеф Седли не знал, где и как искать успокоения для души и безопасности для своего тучного тела. Он побежал из кухни в гостиную, и бросил тревожный взгляд на дверь амелииной спальни, которую майорша затворила и заперла перед его носом. Он вспомнил, каким презрением наградила его неустрашимая Одауд, и молча, с бьющимся сердцем, стоял у двери, не смея прикоснуться к замку. Наконец, махнув рукою, он решился выйдти на улицу, первый раз в этот день. Схватив свечу, он начал искать фуражку с золотой кокардой, и нашел ее в передней комнате на столике перед зеркалом, где обыкновенно мистер Джой охорашивался всякий раз, когда собирался выставить себя перед публикой на общественном гуляньи. И такова сила привычки, что даже тепорь, едва не оцепенелый от ужаса, мистер Джой начинал машинально лелеять свои локоны, и поправлять кокарду на фуражке. Потом он с изумлением взглянул на бледное лицо, отражавшееся в зеркале, и внимание его остановилось на усах, пустивших богатейший рост впродолжение последних семи недель, с той поры, как они в первый раз произошли на свет. По усам сочтут меня за военного человека, подумал Джой, припомнив весьма кстати предсказания Исидора касательно неминуемого истребления, на которое обречены все английские солдаты. И отступив назад в свою спальню, он судорожно дернул за сонетку, призывая своего верного слугу.

Исидор бросился молнией на этот призыв. Джозеф рвал на себе манжеты, галстух, расстегивал пуговицы жилета, и сидел в креслах перед зеркалол, подняв обе руки к своему горлу.

- Coupez moi, Isidor, закричал Джозеф. Vite! Vite! Coupez moi!

Исидор подумал в первую минуту, что господин его сошел с ума, и просит, чтобы ему перерезали горло.

- Les moustaches! продолжал задыхаясь мистер Джой. Les moustaches... coupez... rasez. Vite!

Джозеф умел, при случае, объясняться довольно бегло на французском диалекте; но никак нельзя сказать, чтобы речь его была слишком замечательна в граматическом смысле.

Первый раз в жизни бритва мосьё Исидора прикасалась к джентльменским усам, которые теперь он счистил с неимоверной быстротой. Освободившись от этого опасного украшения, Джозеф, к величайшему наслаждению Исидора, приказал подать себе статскую шляпу и статский сюртук.

- Не порти плю милитер абит, сказал Джой, не годится, донни аву, пренни дегор... pour vous.

Таким-образом, фуражка и сюртук уже перешли в законную собственность Исидора. Сделав этот подарок, Джой выбрал из своего партикулярного туалета простой чорный фрак и шолковый жилет. Затем он надел широкий белый галстух и пуховую шляпу. еслиб у него была высокая шляпа с широкими полями, какую носят квакеры, он бы нахлобучился ею, не задумавшись ни на минуту.

- Venez maintenant, продолжал Джозеф, суи вей муа... алон... партон dans la rue.

И проговорив эти слова, он быстро спустился с лестницы, и очутился на улице.

Хотя молодой фан-Кутсум уверял клятвенно, что он только один спасся из всей армии союзников, изрубленных в куски саблями и штыками солдат маршала Нея, однакожь, оказалось, что его показание было не совсем справедливо, и через несколько времени в городе появилось значительное количество мнимых жертв, уцелевших от всеобщей резни. Десятки товарищей Кутсума, воротившихся с поля битвы, объявили единогласно, что они спасаются бегством. Поражение союзников сделалось теперь несомненным фактом для всей бельгийской столицы. Французов ожидали ежечасно; панический страх усиливался, и повсюду обнаруживались приготовления к бегству. "Нет лошадей"! думал Джоз, томимый отчаянной тоской. Он заставлял Исидора наведываться у каждого встречного и поперечного, не продает ли кто, или, не отдает ли внаймы какую-нибудь клячу, и сердце его обливалось кровью, когда отвсюду слышался один и тот же отрицательный ответ. Не бежать ли ему пешком, куда глаза глядят? Но и самый страх не мог сообщить приличной деятельности этому полновесному организму.

Почти все гостинницы, занятые Англичанами в бельгийской столице, были сгруппированы около городского парка, и Джой бродил нерешительными шагами около этого квартала, сталкиваясь с народными толпами, привлеченными сюда любопытством и страхом. Некоторым фамилиям посчастливилось отыскать лошадей, и Джой смотрел завистливыми глазами, как оне катили по улице мимо него; другие, так же как он, бродили с понурыми головами; потеряв всякую надежду запастись необходимыми средствами к побегу. Между будущими беглецами, Джой заметил лсди Барикрис и Бланку, её дочь, сидевших уже в карете перед отворенными воротами гостинницы, где оне квартировали. Их вещи были упакованы, империал экипажа навьючен сундуками, и было только одно препятствие к побегу -недостаток двигательной силы.

Комнаты Ребекки Кроли находились в этой же самой гостиннице, и она, до этого времени, имела несколько враждебных встречь с дамами из фамилии Барикрис. Так, миледи Барикрис толкнула неосторожно мистрисс Кроли, когда оне случайно встретились на лестнице. Ребекка знала также, что во всех местах, где только произносилось её имя, миледи отзывалась о ней очень дурно. Ея фамильярное обращение с милордом Тюфто особенно не нравилось этой даме. Леди Бланка, с своей стороны, постоянно избегала мистрисс Кроли, как-будто она была зачумлена. Один только лорд Барикрис добивался её знакомства в ту пору, когда дамы не могли наблюдать за его поведением.

Само-собою разумеется, что Ребекка воспользовалась первым удобным случаем отмстить своим врагам. В гостиннице знали, что лошади капитана Кроли остались дома. Миледи Барикрис, при всеобщем господстве панического страха, отправила свою горничную к супруге капитана с поклоном от своей особы и желанием узнать цену лошадей мистрисс Крили. Благодаря за поклог, Ребекка приказала сказать, что она не привыкла вести переговоры о цене с горничными знатных леди.

Этот лаконический ответ привел в апартаменты мистрисс Бекки самого лорда Барикриса; но и его посредничество не имело никакого успеха.

- Послать ко мне свою горничную... да с чего это она взяла, позвольте спросить? кричала мистрисс Кроли в припадке сильнейшего гнева. Отчего еще миледи Барикрис не приказала мне самой оседлать лошадей для её чести? Одного только этого недоставало. И кто хочет бежать отсюда на моих лошадях? миледи Барикрис, или, её femme de chambre?

Вот и все, что милорд Барикрис принужден был отнести в ответ своей супруге. Больше он ничего не добился от мистрисс Родон Кроли.

Но чего не делает необходимость? Миледи Барикрис, приведенная в отчаяние неудачным посольством, решилась сама, скрепя сердце, сделать визит мистрисс Ребекке Кроли. Она покорнейше просила ее назачить какую угодно цену, и даже вызвалась пригласить ее в столичный чертог Барикрисов, если только мистрисс Бекки доставит ей средства благополучно возвратитья в эту резиденцию. Ребекка расхохоталась.

- Неужьто вы думаете, сказала она, что я добиваюсь чести быть среди ливрейных констеблей вашего лондонского чертога?! Едва ли впрочем вы успеете воротиться туда, по крайней мере вместе и в одно время с вашими брильянтами. Вы отдадите их Французам. Они будут здесь через два часа, и я проеду этим временем полдороги в Гент. Я не намерена продавать вам лошадей - да, хотя бы вы предложили за них те два огромные брильянта, которыми вы изволили гордиться на балу у герцогини.

Леди Барикрис затрепетала от ужаса и гнева. Брильяиты были зашиты в подкладку одного из её капотов, и запрятаны в самом потаенном месте.

- Женщина! Мои брильянты у банкира, и лошади у меня будут, сказала миледи Барикрис.

Ребекка засмеялась ей в лицо. Взбешенная миледи сошла вниз, и уселась в своей карете. Ея горничная, жокей, кучер и её супруг - все были разосланы по разным частям города отыскать двух или трех скотов - и горе было бы тем, которые, после бесполезных поисков, воротились слишком поздно! Миледи решилась ускакать в ту же секунду, как приведут лошадей, не обращая внимания, подоспеет или нет к тому времени милорд.

Мистрисс Кроли имела удовольствие видеть, как миледи Барикрис заседала в своей карете без лошадей. Она вышла на балкон, и устремив на нее свои зеленые глазки, принялась громогласно оплакивать её бедственную участь.

- Не найдти лошадей, тогда как все брильянты зашиты в подушках экипажа -какая ужасная история! восклицала мистрисс Кроли. Какую драгоценную добычу найдут Французы... не в миледи, разумеется, а в её брильянтах и карете!

Ребекка сообщила это известие содержателю гостинницы, всем слугам, всем гостям и безчисленному множеству ротозеев, собравшихся на дворе. Леди Барикрис готова была выстрелить в нее из окна своей кареты.

Наслаждаясь таким-образом уничижением своего врага, Ребекка уловила взгляд мистера Джоя, который прямо пошел к ней, лишь-только заметил ее.

Его бледное, запуганное, обезсмысленное лицо ясно обнаруживало роковую тайну, которая щемила его сердце. И Джой, как миледи Барикрис, отыскивал средства к побегу.

"Он купит моих лошадей, подумала Ребекка. У меня еще остается лошадка Тюфто".

Джой быстро подошел к своей приятельнице, и предложил вопрос, повторенный им больше сотни раз впродолжение одного часа:

- Не знаете ли вы, где и как достать лошадей?

- Неужели и вы хотите бежать? сказала Ребекка улыбаясь. А я думала, что вы будете рыцарем наших дам, мистер Седли.

- Я... я не военный человек, заметил Джой.

- Как же останется Амелия? Кто будет без вас покровительствовать бедную вашу сестрицу? спросила Ребекка. Вы, конечно, ие оставите ее.

- Могу ли и быть полезным для сестры вслучае... вслучае, если прийдеть неприятель в этоть город? отвечал Джозеф. Женщин они пощадят, конечно, но каммердинер мне сказывал, что эти подлые трусы поклялись торжественно не давать никакой пощады нашему брату.

- Это ужасно! воскликнула Ребекка, любуясь на его томительное отчаяние.

- Ктому же, вы угадали, мистрисс Кроли, я не намерен оставлять сестру, продолжал великодушный брат. В моей коляске найдется место для нея... да и для вас, если только вам угодно. Вся беда лишь в том, что лошадей до сих пор я никак не могу найдти, заключил Джой с глубоким вздохом.

- Я могу продать двут лошадей...

Джой от радости чуть не бросился к её ногам.

- Живей коляску, Исидор! закричал мистер Седли. Лошади найдены, любезный, найдены, найдены!

- Но моих лошадей нельзя впрягать в экипаж, продолжала мистрисс Кроли, Бульфинч разобьет вдребезги вашу коляску.

- Но удобен ли он для верховой езды?

- Он смирен, как ягненок, и прыток, как заяц, отвечала Ребекка.

- Подыметь ли он меня? спросил Джой.

Он уже скакал, в своем воображении, по открытому полю, нисколько не думая о своей бедной сестре. Какой бы, впрочем, гиппофил устоял, на его месте, против такого соблазна?

Вместо ответа, Ребекка попросила его войдти в комнату, куда Джой последовал за ней, сгарая нетерпеливым желанием окончить поскорее торг. Еще ни разу мистер Джой не сорил так много денег, как теперь, не более как в полчаса своей жизни. Соразмеряя ценность товара с горячностью покупщика и чрезмерною редкостью продаваемой статьи, Ребекка запросила за своих рысаков такую чудовищно-огромную цену, что статский джентльмен невольно попятился назад и даже в изумлении всплеснул руками. "Если хотите покупать, так покупайте обоих коней, или я не продаю ни одного", сказала Ребекка энергически-решительным тоном. Родон строго запретил ей уступать меньше той цены, которую она теперь назначила Джозефу.

- Лорд Барикрис, если угодно, даст мне еще больше; но мне бы хотелось услужить собственно вам, мистер Седли, говорила Ребекка, так-как я очень хорошо помню все ваши благодеяния и притом люблю вашу сестру.

Словом, никто в мире не обнаруживал столько нежной привязанности, и вместе такой непреклонности воли, истинно-железной, как мистрисс Ребекка Кроли.

Джозеф, как и следовало ожидать от него, согласился на предложенное условие беспрекословно, прося, однакожь, некоторой отсрочки для платы; так-как сумма, вырученная Ребеккой, была слишком огромна - огромна до такой степени, что из неё мог даже составиться маленький капиталец для мистрисс Кроли. Присоединяя умственно к этой сумме выручку от распродажи вещей после смерти Родона, и вдобавок еще вдовий пенсион от казны, Ребекка быстро расчитала, что она будет совершенно независима в этом мире, и, стало-быть, ей можно бесстрашно смотреть на будущую перспективу.

Мысль о бегстве из Брюсселя тоже прнходила ей в голову раз или два впродолжение этого дня; но светлый и проницательный рассудок внушил ей лучшие советы.

- "Ну, пусть Французы прийдут, думала Ребекка, какое зло могут они сделать вдове бедного офицера? Фи! Времена грабежей и заточений прошли давным-давно для прекрасного и нежного пола. Нас преспокойно отошлют домой, или пожалуй, я могу, с некоторым комфортом, жить и за границей при своем маленьком доходе".

Между-тем, Джозсф и достойный его каммердинер, мосье Исидор, отправились в конюшню обозревать новоприобретенных коней. Джоз приказал оседлать немедленно обоих рысаков. Он хотел ехать в эту же ночь, в этот самый час. И, оставив каммердинера возиться с лошадьми, он пошел домой готовиться к отъезду. Все это должно быть сделано втайне. Он пройдет в свою комнату через чорную лестницу в боковую дверь. Сборы будут не продолжительны, и только один содержатель гостинницы узнает об его отъезде. Он не хотел прощаться ни с Амелией, ни с мистрисс Одауд: пусть себе остаются и живут как умеют. Своя рубашка ближе к телу.

В ту пору как Джой торговался с Ребеккой, и обозревал дорогих животных, время шло своим чередом и рассвет быстро приближался. Но хотя полночь прошла уже давно, город, повидимому, не думал отдыхать от вечерней тревоги. Во всех окнах светились огни, толпы женщин и мужчин стояли в дверях и у ворот, и по улицам все еще бродил народ. Молва с разнообразными оттенками переходила из уст в уста: одни говорили, что прусская армия истреблена в конец; другие, что Англичане потерпели решительное поражение; но были и такие, которые утверждали, что Веллингтон устоял крепко на занятой позиции. Этот последний слух, распространяясь постепенно, приобретал большую вероятность и силу. В городе, с поля битвы, еще не появлялся ни один Француз. Несколько бродяг, воротившихся из армии, принесли довольно благоприятные вести. Наконец, к общему удовольствию, прискакал в Брюссель адъютант с депешами от главнокомандующего к городскому коменданту, и скоро, в разных частях столицы появились оффицияльные объявления об успехе союзников при Quatre-Bras, и о совершенном отражении Французов, сражавшихся шесть часов под командою маршала Нея. Адъютант приехал, вероятно, в ту пору; когда Джоз и Ребекка производили свой торгь, или, когда Джоз уже осматривал в конюшне купленных лошадей. Возвращаясь домой, он ясно расслышал, как у ворот гостинницы рассуждали о свежих новостях, уже не подлежавших никакому сомнению. Он пошел сообщить их женщинам, состоявщим под его опекой. Джоз не считал нужным доводить до их сведения, как он собирался расстаться с ними, каким образом купил двух рысаков, и какую груду злата отвалил за оных.

Но успех или поражение не составляют слишком большой важности для женщин, так-как оне думают прежде всего о безопасности особ, близких к их сердцу. Известие о победе еще больше увеличило душевную тревогу мистрисс Эмми. Ей захотелось немедленно ехать в действующую армию. Она со слезами принялась упрашивать брата, чтобы он отвез ее туда. Ея страх и сомнения достигли до совершеннейшего пароксизма, и несчастная етрадалица, бывшая в оцепенении почти целый день, впала теперь в истерическое безумие, и забегала взад и вперед. Жалкое зрелище! никакой мужчина, томимый даже предсмертной мукой на кровавом поле, где, после упорной борьбы, лежали сотни храбрых воинов - никакой мужчина не мог испытывать страданий ужаснее тех, каким подвергалась эта бедная, беззащитная жертва. Чувствительное сердце Джоза не могло перенести этого страшного зрелища. Он оставил сестру под опекой её великодушной собеседницы, и сошел вниз, к воротам, где еще продолжали рассуждать о военных делах, и дожидались новых вестей.

Разсвет между тем постепенно переходил в ясный день, когда Джоз и его собеседники стояли у ворот. Из армии начали приходить свежия вести, привозимые людьми, которые сами были действующими лицами в кровавой драме. Фуры и длинные крестьянские телеги, нагруженные ранеными, заскрипели в разных местах; страшные стоны слышались внутри их, и болезненные лица грустно выглядывали из-под соломы. Джозеф Седли смотрел с печальным любопытством на эти колесницы; стоны раненных были ужасны; усталые кони с трудом подвигались вперед.

- Стой! стой! простонал слабый голос из-под соломы.

И телега остановилась перед квартирой мистера Седли.

- Это Джордж! вскричала Амелия. Это Джордж, я знаю.

Она выбежала на балкон с своим бледным лицом и растрепанными волосами. Но это был не Джордж. Пришла только весть о Джордже и слава Богу!

Это был бедный Том Стоббль, выступивший из Брюсселя за двадцать-четыре часа перед этим, с полковым знаменем в руках, которое он так храбро защищал на поле чести и славы. Французский улан ранил в ногу молодого прапорщика, и он упал, продолжая держать в руках святыню Трильйонного полка. После сражения, отыскалось порожнее место для бедного юноши в телеге, и его повезли назад, в Брюссель.

- Мистер Седли! мистер Седли! вскричал слабым голосом молодой человек.

Испуганный Джой подошел к телеге. Он не угадал сначала, кто его звал.

Юный Том Стоббль протянул свою горячую и слабую руку.

- Я должен остановиться здесь, сказал он. Осборн... и... и Доббин сказали, что здесь... возьмут меня... и, и вы дайте ямщику два наполеондора, и... и мать моя заплатит вам.

Мысли бедного юноши, впродолжение длинных лихорадочных часов, проведенных в телеге, постоянно переносились в родной приют, под кровлю родительского дома, оставленного им лишь за несколько месяцев перед открытием войны. В этом сладком бреду он забывал повременам свою физическую боль.

Гостинница была велика, и сострадательные жильцы её взяли всех пассажиров крестьянской телеги, и разместили их по разным углам. Молодой прапорщик был перенесен наверх, в квартиру Осборнов. Амелия и мистрисс Одауд выбежали к нему навстречу, лишь-только завидели его с балкона. Вообразите, если можете, чувства этих двух женщин, когда им сказали, что день кончился благополучно для их мужей. С каким восторгом Амелия бросилась на шею своей доброй подруги, и с каким жаром, становясь на колени, молилась она всемогущей силе, сохранившей в этот день её супруга!

Ни один доктор в мире не мог для нашей героини, страдавшей целый день истерическими припадками, предписать рецепта надежнее и спасительнее того, который был теперь ниспослан для неё сострадательною судьбою. Она и мистрисс Одауд бодрствовали беспрестанно при постели раненого юноши, терпевшего жесточайшую боль. Занятая исполнением этой обязанности, столько свойственной женскому сердцу, Амелия не имела досуга задумываться над своей собственной грустью, и томить себя бесполезным страхом и предчувствиями, возникавшими в её разгорячснной голове. Молодой пациент расказал свою простую и трогательную поветь о событиях этого дня, и о подвигах наших друзей, принадлежавших к Трильйонному полку. Дело было жаркое. Трильйонный полк лишился многих офицеров и солдат. Под майором убили лошадь, и все думали сначала, что сам майор убит, и начальство перейдет к Доббину, но когда огонь прекратился, оказалось, что майор сидит на спине своего бедного Пирама, и потягивает коньяк из плетёной бутылки. То был капитан Осборн, что поразил наповал французского улана, который ранил прапорщика. Услышав это, Амелия сделалась так бледна, что юный Стоббль, no внушению мистрисс Одауд, должен был прекратить на-время свой расказ. И то был капитан Доббин, что, после сражения, несмотря на собственную рану, взял на руки молодого человека, и отнес его к полковому хирургу, а оттуда в телегу, которая должна была привезти его в Брюссел. Капитан Доббин обещал ямщику два луидора, если он довезет телегу в город, до гостинницы мистера Седли. Он велел сказать капитанше Осборн, что сражение кончилось, и что муж её жив и невредим.

- Скажите, пожалуйста, какое у него доброе сердце, у этого Вилльяма Доббина! заметила мистрисс Одауд. А я все сердилась, что он смеялся надо мной. Как часто наружность бывает обманчива!

Юный Стоббль положительно уверял, что нет в целой армии офицера великодушнее и добрее капитана Доббина. Он принялся с живейшим красноречием выхвалять его скромность, снисходительность, храбрость и удивительное хладнокровие на поле битвы. Амелия обращала весьма рассеянное внимание на эту часть разговора: мысли её были заняты Джорджем, и она слушала внимательно только тогда, когда упомимналось в речи его имя.

Ухаживая за больным, и вдумываясь в удивительные события, происходившие накануне, Амелия провела следующий день с удовлетворительным спокойствием. Во всей армии был для неё только один человек, и как-скоро он жив, все другия приключения, должно признаться, интересовали весьма мало мистрисс Эмми. Донесения, приносимые Джоем с улицы, производили весьма неопределенное впечатление на её слух, хотя сам мистер Джой имел совершенно достаточные причины для внутренней тревоги, которую вместе с ним разделяли и другие обитатели бельгийской столицы. Французы были окончательно отражены союзными войсками, но это произошло вследствие чрезвычайно упорной битвы, и притом дело было кончено только с одной дивизией Французов. Наполеон с главным корпусом стоял при Линьи, где он в-конец разбил прусскую армию, и собирался теперь двинуть на союзников все свои силы. Герцог Веллингтон отступал к Брюсселю, и было очень вероятно, что перед стенами этой столицы произойдет великая битва. Надежда на успех была более чем сомнительна. Герцог Веллингтон мог совершенно положиться только на двадцать тысячь английского войска; потому-что Бельгийцы были довольно равнодушны к общему делу. И с этой горстью, Веллингтон должен был выдержать напор ста-пятидесяти тысячь человек, предводительствуемых Наполеоном - самим Наполеоном! Какой полководец, при всей своей опытности, мог с неравными силами устоять против такого гиганта?

Джой приходил в отчаяние и дрожал как в лихорадке, когда размышлял обо всех этих вещах. Все народонаселение Брюсселя разделяло эти опасения, и каждый человек с политическим тактом был убежден, что вчерашнее сражение было только прелюдией для великой битвы, которая, так-сказать, висела на носу. Одна из армий, противопоставленных Наполеону, была уже уничтожена в-конец. Малочисленные Англичане, которых еще могут вывести против него, погибнут неминуемо на своих постах, и победитель через трупы неприятелей войдет в столицу. Горе несчастным, которых он найдет в ней! Горе мистеру Джою! Уже тайком изготовлялись адресы победоносному вождю, очищались квартиры и фабриковались трехцветные знамена для торжественной встречи императора Французов.

Эммиграция продолжалась с неутомимою деятельностью, и все бежало, что только могло найдти средства к побегу. Когда Джой, перед обедом, семнадцатого июня, зашел навестить Ребекку, карета Барикрисов покатилась, наконец, от ворот гостинницы, где жила мистрисс Родон Кроли. Милорд Барикрис, неизвестно какими судьбами, успел, наконец, добыть пару лошадей, и поехал с своим семействон по дороге в Гент, где сгруппировались теперь все политические и дипломатические лща. С ними был и Лудовик, преследуемый с таким ожесточением беспощадною судьбою.

Джой почувствовал, что вчерашняя отсрочка была только кратковременною передышкой, и что он скоро будет иметь нужду в своих дорогих рысаках. Весь этот день он сокрушался невыразимою тоской. Пока Англичане стояли между Брюсселем и Наполеоном, Джой не видел еще повода к немедленному бегетву, но на всякий случай, он перевел своих лошадей из отдаленного стойла в конюшню той гостинницы, где была его квартира, так, чтобы иметь их беспрестанно перед глазами и, если понадобится, защитить их от насильственного похищения. Для этой цели, Исидору поручено было стоять в дверях конюшни, и держать ухо востро. Лошади были оседланы. Мосье Исидор с нетерпением дожидался вожделенной минуты бегства.

После вчерашнего приема, Ребекка уже не хотела более видеть свою милую подругу. Она обстригла букет, подаренный ей Джорджем, подбавила свежей воды к цветам, и прочитала еще раз записку Джорджа.

- Бедная женщина! сказала она, перебирая между своими пальцами измятый клочок раздушевной бумаги. Что бы она почувствовала, если бы мне вздумалось показать ей эту вещицу!... И сердце её сокрушается из-за этого негодяя... глупца... фанфарона, который нисколько не заботится о ней! Нет, мой добрый Родон достойнее в тысячу раз этого человека.

И потом она углубилась в размышление относительно того, что ей делать на белом свете, как-скоро не станет доброго Родона. Как это хорошо, что он догадался оставить своих лошадей!

Впродолжение этого дня, мистрисс Кроли, видевшая не без досады, как покатилась от ворот карета Барикрисов, припомнила благоразумную предосторожность этой фамилии относительно брильянтов и подражая миледи Барикрис, решилась сама взяться за иголку. Работа её пошла очень быстро и, менее чем в час, мистрисс Кроли укрыла в безопаснейшее место все свой драгоценнлсти, со включением векселей и банковых билетов. Устроив это дело, она приготовилась на все: бежать, если потребует необходимость, или остаться в Брюсселе и истретить торжествующего победителя, будь он Англичанин или Француз. И я никак не могу поручиться, что в эту ночь не грезился ей приятный сон, в котором мистрисс Кроли видела себя герцогиней или Madame Marechale; но нам достоверно известно, что бедный Родон, окутанный в офицерскую шинель, провел на бивуаке под дождем весьма тревожную ночь, думая постояно о своей маленькой жене, оставленной почти без всякого покровительства и защиты.

Следующим днем было воскресенье. Мистрисс майорша Одауд, возстав от сна, имела удовольсгвие видеть, что оба её пациента значительно поправились в здоровье и оживились духом, после отдыха предшествующей ночи. Сама майорша вздремнула немножко в креслах подле амелииной кровати. Она и не раздевалась, чтобы удобнее, при первой необходимости, явиться на помощь к прапорщику, или к своей молодой подруге. С наступлением утра неустрашимая мистрисс Одауд пошла в свою собственную квартиру, чтобы заняться многотрудным и блистательным туалетом, приличным праздничному дню. Здесь, в скромной спальне, еще так недавно оживляемой присутствием её супруга, лежала на подушке его фуражка и стояла в углу палка в том виде, как он ее оставил. Долго пробыла майорша в этой комнате.

По возвращении в гостинницу, она принесла с собой эстетически-умозрительно-практически-назидательные произведения своего собственного родственника, достопочтенного декана, которые она неукоснительно читала каждый субботний день, не понимая, к счастию, всех этих слов, длинных, запутанных и чрезвычайно хитрых, так-как достойный декан был муж ученый и великий латинист. Вообще, мистрисс Одауд читала очень хорошо, не пропуская даже латинских цитат, произносимых ею на британский манер. С каким, бывало, усердным вниманием слушал ее Михаил Одауд, когда, впродолжение морского путешествия, она заседала наверху каюты! Маиорша предложила возобновить это чтение теперь, в назидание. Амелии и раненого прапорщика. Открылась картина умилительная: майорша читала, Амелия слушала, юный Стоббль думал о своей мамаше... В этот день и в этот же самый час, мильйоны британских женщин и мужчин молились в двадцати тысячах церквей...

Они не слышали страшного шума, возмутившего спокойствие наших брюссельских друзей. То был гул ватерлооских орудий.

Услышав этот страшный рев, Джой уже не мог больше отделываться одним страхом, и решился бежать. Он бросился в комнату больного прапорщика, где сидели наши женщины, и с азартом обратился к мистрисс Эмми.

- Не могу больше терпеть, сказал он,- пора убираться всем отсюда подобру поздорову. Я еду. Эмми, и ты должна ехать со мной. Я купил дли тебя лошадь - нет нужды за какую цену: одевайся и поедем. Ты сядешь на одну лошадь с Исидором.

- Что это значит? воскликнула мистрисс Одауд, закрывая свою книгу,- я должна сказать, что вы трус, мистер Седли.

- Едем, Амелия, скорее, мой друг, продолжал оторопелый Джой. Нечего смотреть на эту женщину: она сама не знает что говорит. Разве дожидаться здесь, чтобы пришли Французы, и всех нас изрезали в куски? едемь, Эмми.

- Вы забываете Трильйонный полк, любезный друг, сказал юный Стоббль. раненный герой, лежавший на своей постели,- вы по крайней мере, не оставите меня, мистрисс Одауд?

- Нет, сын мой, сказала майорша, подходя к постели и цалуя молодого человека: никто не посмеет дотронуться до тебя пальцем, пока я твердо стою на своем посту. Я не сделаю отсюда шагу, пока не получу паспорта от своего Мика. Да и как мне ехать? Разве вместе с этим сухопарым детиной, позади его седла? Хороша была бы фигура, нечего сказать.

Молодой человек захохотал, воображая таких всадников, как майорша Одауд и мистер Джой; эта картина заставила даже улыбнуться мистрисс Эмми.

- Я не прошу ее, кричал мистер Джой,- какое мне дело до этой ирландки? Пусть остается, если хочет. Поедем Амелия. Хочешь ли, Эмми?

- Ехать с тобой, Джозеф... без мужа? Нет, Джозеф, проговорила Амелия, бросая изумленный взгляд на своего брата.

И она подала руку неустрашимой майорше. Терпение Джоза истощилось.

- Ну, так прощайте, сказал он, неистово отворяя дверь сжатым кулаком.

На этот раз он уже действительно сделал все распоряжения к походу и, выбежав из дому, тотчас же взгромоздился на одного из своих скакунов. Мистрисс Одауд услышала конский топот и, подойдя к окну, сделала несколько презрительных замечаний насчет бедного Джозефа, который между-тем уже выехал на улицу, сопровождаемый своим верным Исидором, щеголявшим в фуражке с золотой кокардой. Бойкие кони, долго стоявшие в конюшне без употребления, обнаруживали теперь необыкновенную живость, и выделывали среди улицы прехитрые курбеты. Мистер Джой, всадник робкий и неуклюжий, представлял из себя довольно странную фигуру на конском седле.

- Посмотри-ка на него, Амелия, говорила мистрисс Одауд, выставляясь из окна гостиной, такой куклы мне еще ни разу не приходилось видеть.

Скоро всадники исчезли за углом улицы, выходившей на гентскую дорогу. Мистрисс Одауд провожала их саркастическими залпами, пока они совсем не скрылись от её глаз.

Весь этот день, с самого утра до солнечного заката, канонада не умолкала ни на минуту. В глубокие сумерки рев пушек внезапно прекратился.

Мы все читали и знаем хорошо, что случилось в этот промежуток. Ватерлооская повесть вертится на языке у каждого Британца. И вы, и я, бывшие детьми в ту пору, когда великая баталия была выиграна и потеряна, никогда не уставали слушать, повторять и пересказывать историю знаменитой битвы гигантов. Воспоминание о ней до сих пор кружит головы соотечественникам храбрых воинов, потерявших этот день. Они пламенеют неукротимым желанием отмстит, рано или поздно, за свое уничижение при Ватерлоо, и как знать! наступит, вероятно, вожделенный час, когда в летописях французского и английского мира появятся новые страницы, славные для Франции, позорные для Англии, и наоборот, и прочая, и прочая, и прочая, и так далее, до скончания веков...

Все наши приятели принимали весьма деятельное участие в этой великой битве. Между-тем как женщины молились и плакали в десяти милях от боевого поля, колонны неустрашимой английской пехоты принимали и отражали неистовый натиск французской кавалерии. Ружейные залпы, слышанные в Брюсселе, вспахивали, бороздили и боронили их ряды: храбрые товарищи падали, и места их немедленно заступались пережившими храбрецами. К вечеру, французская аттака, встреченная с таким мужеством, ослабела в своей силе и переменила направление. Были у Французов другие враги, и они начали делать приготовления к окончательному приступу. Роковая минута наступила: колонны наполеоновской гвардии двинулись на холм Сен-Жана, чтобы окончательно стереть Англичан с этой высоты, где они продержались целый день. Презирая смертоносные залпы, посылаемые навстречу британской артиллерией, благородные гвардейцы стройным маршем шли вперед, по направлению к холму. Уже перевес готов был, казалось, склониться на их сторону, как вдруг колонны начали расстроиваться и волноваться. Потом оне остановились, все еще продолжая стоять, грудью против неприятельского огня. Наконец, английские полки стремительно бросились с своего поста, откуда не могла сбить их никакая сила впродолжение дня, и остатки наполеоновской гвардии обратились в бегство.

Преследование неприятеля продолжалось на несколько миль. В Брюсселе не слыхали больше ружейных залпов. Ночной мрак обложил и город, и боевое поле. Амелия молилась за своего Джорджа, который плавал в собственной крови, убитый наповал неприятельскою пулей.

Джой ускакал, и с его бегством кампания кончилась.

ГЛАВА XXXIII.

Безпокойства и душевные тревоги добрых родственниц мисс Матильды Кроли.

Между-тем как победоносная армия, после своего блистательного подвига, марширует к границам Франции, для занятия тамошних крепостей, благосклонный читатель, не во гнев ему будь сказано, обязан припомнить, что у нас остались в Англии многия миролюбивые и весьма интересные особы, без которых мы никак не можем продолжать своих похождений по базару житейской суеты. Во все это время опасностей и битв, старая девица. Матильда Кроли, проживала в Брайтоне тихо и спокойно, принимая весьма слабое участие в делах, происходивших на европейском континенте. Вследствие всех этих великих событий, английские журналы и газеты сделались чрезвычайно интересными, и компаньйонка Бриггс должна была каждое утро читать для своей благодетельницы военную газету, где изображалась судьба британских героев. Имя Родона Кроли упоминалось с честью: он произведен был в подполковники.

- Как это жаль, что молодой человек сделал такую неисправимую ошибку! говорила мисс Матильда Кроли. Он мог бы, с этим чином и отличиями, жениться на дочери какого-нибудь пивовара (в роде мисс Гренс) с мильйоном приданого, или вступить в родственную связь с лучшими фамилиями в королевстве. Мои деньги также, рано или поздно, перешли бы к нему, или к его детям, потому-что... видишь ли ты, мисс Бриггс, я еще не слишком тороплюсь отправиться на тот свет, хотя бы всем вам хотелось меня спровадить поскорее... и вот, вместо всего этого, он горемычный бедняк, женат на дочери оперной танцовщицы.

- Но неужели вы никогда не сжалитесь над храбрым воимом, над героем, сударыня, которого имя включено в летописи отечественной славы? сказала мисс Бриггс, восторженная ватерлооскими подвигами, и любившая при удобном случае выражаться на романтический лад. Разве капитан или полковник, как следует называть его теперь, не прославил своим геройством фамилию Кроли?

- Бриггс, ты глупа, моя милая, сказала мисс Кроли,- полковник Кроли затоптал в грязь свою фамилию, мисс Бриггс. Жениться на дочери рисовального учителя... фи!... жениться на компаньйонке... ведь она была при мне dame de compagnie - то же что ты, Бриггс, только моложе, в тысячу раз красивее, да в мильйон раз умнее тебя, Бриггс. Ужь не была ли ты сообщницей этой несчастной твари, погубившей моего племянника? Не даром же ты вздумала вступаться за нее. Да, мисс Бриггс, вы были её сообщницей, смею сказать. Только я вам предсказываю, вы жестоко ошибаетесь, если расчитываете на мое завещание: там не будет вашего имени, мисс Бриггс... Потрудитесь, если вам угодно, написать записку к моему душеприкащику, мистеру Уэкси, и скажите, чтобы он пришел ко мне сию минуту.

Мисс Кроли, с некоторого времени, получила привычку посылать за своим душеприкащиком каждый Божий день, потому-что она беспрестанно изменяла свои планы насчет окончательного распоряжения своей собственностью, и жестоко неудомевала, кому и как приличнее отказать свой капитал.

Здоровье старой девственницы очевидно поправлялось, что доказывали, между-прочим, её беспрестанные сарказмы, брань и злые насмешки над мисс Бриггс. Все эти нападения бедная компаньонка переносила терпеливо, с безусловным самоотвержением и с тем нравственным унижением, на которое, по большей части, бывают обречены жеищины с её положением в свете. Кому не случалось видеть, как женщина бранит женщину? Что значит нравственное беспокойство - беспокойство мужчины, в сравнении с теми ежедневно бросаемыми стрелами, которые падают на грудь какой-нибудь dame de compagnie? Бедные жертвы!.. Но мы удалились от предмета. Дело в том, что сварливость мисс Кроли возрастала постепенно, по мере возстановления её физических сил, и это было в порядке вещей: чем ближе рана к заживлению, тем она зудит сильнее и мучительнее.

Мисс Бриггс была таким-образом единственною жертвой, обреченною наслаждаться лицезрением выздоравливающей старушки, но и другия нежные особы, жившие вдалеке, не забывали мисс Матильду. Ежедневные письма, подарки и другия более или менее нежные послания свидетельствовали очевиднейшим образом, что есть у ней добрые родственники и родственницы, которые всегда помнят и соболезнуют о ней.

Припомним прежде всего почтительного племянниника мисс Матильды, Родона Кроли. Через несколько недель после знаменитой битвы при Ватерлоо, когда военная газета известила о мужествснном подвиге и повышении этого храброго офицера, почта из Диеппа привезла в Брайтон на имя Матильды Кроли красивую шкатулочку с подарками и почтительным письмом от племянника ея, полковника Родона. В шкатулочке находились французские эполеты, орден почетного легиона и эфес от шпаги, добытый на поле битвы. Письмо написано было в юмористическом духе и в нем расказывалось, между-прочим, каким образом один офицер французской гвардии, давший клятву, что "гвардия скорее умрет, чем положит оружие", был тотчас же взят в плен английским солдатом, который переломил его шпагу прикладом своего ружья. Изуродованная шпага перешла во владение к Родону. Эполеты и орден почетного легиона принадлежали французскому кавалерийскому полковнику, павшему в битве от собственной руки адъютанта генерала Тюфто. Родон Кроли думал, что сделает самое лучшее употребление из этой добычи, если перешлет ее к своей возлюбленной, безценной тетушке в Брайтон. Должен ли он продолжать свою корреспонденцию из Парижа, куда теперь маршируют английские полки? Он может, конечно, сообщить ей интересные известия из этой столицы, где, вероятно, найдст он старых друзей мисс Кроли, французских эмигрантов, к которым она была так великодушна и добра впродолжение их горестного пребывания на британской территории.

Старушка поручила своей комнаньйонке написать к полковнику Родону ласковое и дружеское письмо, и поощрить его к продолжению своей корреспонденции. Его первое письмо было так забавно и оживлено таким чудным юмором, что мисс Кроли с удовольствием воображала себе перспективу последующих посланий из Парижа.

- Разумеется, я знаю, объясняла она своей компаньйонке, что Родон не всостоянии сам написать такого чудесного письма... он так же глуп, как ты, моя милая... и я понимаю, что эта негодная Ребекка диктует ему каждое слово, но из этого еще вовсе не следует, что племянник не обязан забавлять свою тетку. Скажите ему, Бриггс, что я с удовольствием ожидаю будущих писем из Парижа.

Письмо, действительно, сочинено было Ребеккой: по старушке не могло прийдти в голову, что и военные трофеи, присланные к ней, составляли неотъемлемую собственность мистрисс Родон: она купила их, за несколько франков, у одного из безчисленных пройдох, которые начали торговать этими вещами немедленно после прекращения военных действий. Романисту, знающему все на свете, известно также и это обстоятельство. Как бы то ни было, ласковый ответ мисс Матильды значительно ободрил наших юных друзей, Родона и его супругу, оживленных теперь почти несомненною надеждой на совершеннейшую благосклонность возлюбленной тетки. Они решились и приняли заранее действительные меры утешать ее самыми веселыми письмами из Парижа, куда, по словам Родона, они спешили по следам победоносного войска.

На жену пастора, отправившуюся на "Королевину усадьбу" лечить переломленную ключицу своего супруга, не распространялось более благоволение мисс Матильды Кроли. Мистрисс Бьют - эта живая, юркая, расторонная, самовластная женщина, имела неосторожность провиниться неисправимым образом перед своей золовкой. Впродолжение пребывания своего в Лондоне и Брайтоне, она не только забрала в свой руки всю хозяйственную часть, не только стеснила пациентку суровыми распоряжениями, но и наскучила ей как нельзя больше, Если бы мисс Бриггс была женщина с проницательным умом, ей, нет сомнения, было бы в высшей степени приятно исполнить поручение своей благодетельницы относительно письма на "Королевину усадьбу". Матильда приказала написать, что, так-как её здоровье быстро начало поправляться немедленно после отъезда мистрисс Бьют, то она покорнейше просит добрую посторшу не приезжать к ней в другой раз ни по какому поводу, ни под каким предлогом, и не бросать из-за неё собственной семьи на "Королевиной усадьбе". Такой триумф над женщиной, позволявшей себе гордое и заносчивое обхождение в отношении мисс Бриггс, мог бы, конечно, обрадовать всякую дальновидную леди, но мисс Бриггс, кроткая и смиренная, не принадлежала к разряду этих леди, и сердце её почувствовало даже сострадание к своему врагу, как-скоро отняли у него средства вредить ей.

- Как я была глупа! думала мистрисс Бьют, обвиняя себя в поступке, который в самом деле был очень глуп. Зачем мне было в этом дурацком письме, которое мы отправили к ней вместе с мною откормленными цесарками, намекать, что я приеду! Мне бы следовало, не говоря дурного слова, прямо приехать к мисс Кроли и вырвать ее из рук этой плаксивой Бриггс и этой негодницы, femme de chambre. Приехать бы, да и только... Ах; Бьют, Бьют! Зачем тебе вздумалос так некстати переломить свою ключицу?

Ужь именно некстати. Мы видели, как мистрисс Бьют, прибрав игру к своим рукам, заранее разочла все выходы и взятки так, чтобы не промахнуться ни одной картой. Но она промахнулась с другой стороны. Ея хитрое, безошибочное искуство оттолкнуло от неё всех партнеров так-что уже никто не решался возобновить с нею опасную игру. При всем том, мистрисс Бьют и её возлюбленные детки были убеждены душевно, что она сделалась в этом случае несчастной жертвой ужаснейшего эгоизма, и что её самопожертвование в пользу мисс Матильды Кроли сопрововдалось самою чорною неблагодарностью. Повышение Родона и почетный отзыв о нем на столбцах военной газеты чрезвычайно растревожили её чувствительную душу. Чего тут ожидать? Легко станется, что тетка простит своего храброго племянннка, полковника и кавалера, и эта ненавистная Ребекка опять овладеет сердцем легкомысленной Матильды. Что тут станешь делать? Мистрисс Бьют написала для своего супруга весьма красноречивое сочинение о суетности мирской славы, и о том, как судьба бывает иной раз слепа в раздаянии своих благ. Достойный супруг не понимал тут ни одного слова, но тем не менее, сочинение при первой же сходке было им произнесено превосходно, с чувством, толком и даже с проблеском возвышенного пафоса. Единственными его слушателями были: мистер Питт, старший брат Родона, Роза и Фиалка, дочери покойной леди Кроли. Сэр Питт уже давно не посещал собраний, где произносились патетические речи.

Поведение старика становилось хуже и хуже, с месяца на месяц, со дня на день. С отъездом Бекки Шарп, он дал полную волю и разгул своим грязным привычкам, к великому соблазну всего графства и к величайшему ужасу своего старшего сына. Ленты у буфетчиковой дочки, мисс Горрокс, заблистали самыми яркими цветами. Благородные фамилии Гемпшира не заглядывали больше на "Королевину усадьбу" и с презрением говорили о владелъце этого древнего поместья. Сэр Питт бражничал каждый день в домах своих фермеров, и нередко ездил в Модбери промачивать свое горло ямайским ромом. Кучера, барышники и браконьеры сделались его закадычными друзьями, и он пировал с ними на всех окрестных базарах. Мисс Горрокс решительно торжествовала. Она ездила с ним на четверке вороных в Соутамптон, заседая внутри фамильной кареты. Никто в целом графстве не сомневался, что вот, того и гляди, на следующей неделе будет свадьба, и провипцияльная газета известит о ней к стыду и соблазну целаго мира.

Не сомневался в этом и мистер Питт, истомленный сердечно и душевно несчастным поведением отца. Методические сходки продолжались, но уже далеко не с таким блистательным успехом, как в былое время. Мистер Питт даже усовершенствовался в искустве сочинять и произносить блистательные речи, но уже никто не думал больше апплодировать ему, и когда оканчивалась сходка, он слышал собственными ушами, как говорили:

- Оглянись прежде на себя, любезный друг, и потом учи других. Отец твой верно пьянствует в эту минуту в каком-нибудь кабаке или харчевне.

Однажды он с удивительным красноречием рассуждал о некоем мухаммедансклм бандите, окружившем себя толпами женщин, вовлеченных им в безвыходную тьму нравственных и умственных заблуждений. Уже фигуры и аллегорические изображения полились потоком из уст одушевленного оратора, как вдруг из толпы раздался грубый голос:

- А сосчитал ли ты, приятель, сколько у вас таких женщин на "Королевиной усадьбе"?

Все собрание оторопело от этой выходки, и мистер Питт принужден был окончить свою речь. Нет надобности распространяться, что сцены в этом роде совершенно отравляли его жизнь.

Роза и Фиалка, с отъездом гувернантки, тоже были брошены на произвол судьбы, так-как сэр Питт произнес торжественную клятву, что с этой поры никакая ученая девица не переступит больше через порог его дома. Участь бедных сироток, нет сомнения, была бы достойна великого сожаления, еслиб мистер Питт силою своего энергического красноречия не уговорил отца отослать их в учебное заведение для окончательного усовершенствования в искуствах, науках и ремеслах.

Но каковы бы ни были взаимные отношения членов знаменитой фамилии, все они были согласны в одном - в единодушной любви к мисс Кроли, и обожаемая старушка беспрестанно получала вещественные знаки привязанности от свомх племянников и племянниц. Так мистрисс Бьют препровождала к ней пулярдок и некоторые весьма замечательные специменты цветной капусты, со включением хорошенького кошелька или булавочной подушечки от имени прелестных дочек, которые также, с своей стороны, сгарали желанием приобресть для себя хотя маленький уголок в памяти милой тетушки. Мистер Питт посылал ей корзины с персиками, виноградом и дичью. Соутамптонский дилижанс каждонедельно отвозил в Брайтон все эти подарки, служившие выражением родственной любви, и туда же, повременам, в этом экипаже, ездил сам мистер Питт, усердный методист и красноречивый оратор. Поведение отца заставляло его довольно часто отлучаться из "Королевиной усадьбы", и, сверх-того, был для него в Брайтоне особый предмет, требовавший его личного присутствия. Мы уже имели случай намекнуть в этой истории об отношениях мистера Питта к леди Дженни Шипкенс, которая теперь вместе с матерью и сестрами проживала в Брайтоне с гигиеническою целью. Матушку леди Дженни, графиню Саутдаун, женщину с характером решительным и твердым, знал в ту пору весь методистский мир.

Об этой благородной фамилии мы тоже обязаны сказать несколько слов, так-как она скоро будет скреплена теснейшими узами с домом Кроли. Представитель ея, Клемент Вилльям Саутдаун, вступил в парламент под покровительством мистера Уильберфорса, и там несколько времени считали его весьма степенным молодым человеком, вполне оправдавшим рекомендацию своего политического патрона. Больше о нем нечего и говорить. Но словами невозможно изобразить чувствований превосходной матери, когда она, вскоре после смерти своего супруга, узнала с сокрушением сердечным, что сын её сделался членом многих светских клубов и проигрывал большие куши в "Кокосовом Дереве", что он уже успел надавать множество векселей, проматывая отцовское наследство, что он покровительствовал скачкам, держал сумасбродные заклады, ездил беспрестанно в оперный театр, и, вообще, проводил время в обществе холостяков, не отличавшихся строгими правилами жизни. Его имя произносилось не иначе, как с воздыханиями в фамильном кругу вдовствующей леди Саутдаун.

Леди Эмилия, старшая сестрица этого джентльмена, прославилась в методистском мире несколькими восхитительными трактатами эстетически-умозрительно-практически-элегического содержания, обращенного преимущественно к филантропическим целям. Как дева зрелая и даже перезрелая, она имела весьма слабую идею о супружеской жизни, и сердце её стремилось к предметам отвлеченным. С некоторого времени она вела постоянпую корреспонденцию с ост-индскими философами, и носился слух, будто леди Эмилия питала тайное расположение к достопочтенному Мельхиседеку Горнблауэру, который позволил себя татуировать на Зеландских островах.

Что касается до леди Дженни, к которой, как мы сказали, мистер Питт Кроли чувсгвовал сердечное влечение, она была робка, кротка, стыдлива, молчалива и в высшей степеми мягкосердечна. Нередко она проливала слезы о своем брате, хотя был он пропащий человек, и со стыдом приздавалась, что еще любит его до сих пор. Повременам она посылала к нему письма, и сама тайком относила их на почту. Единственный страшный секрет, тяготевший над её жизнью, состоял в том, что однажды, в лунную ночь, леди Дженни и старая ключница отправились на тайный визит в холостую квартиру лорда Саутдауна, и застали его - о, неисправимый и жалкий повеса! - среди комнаты с сигарою во рту и с бутылкою кюрасо, стоявшей перед ним на столе. Она почитала свою старшую сестру, благоговела перед матерью, и считала мистера Кроли совершегнейшим и достойнейшим из всех мужчин, после, однакожь, своего брата, лорда Саутдауна, этого падшего Люцифера. Зато мать и сестра, принадлежавшие к разряду женщин высокого полета, делали для скромной девицы всякие уступки, и вообще смотрели на нее с тем покровительственным великодушием, которое обыкновенно мы любим оказывать существам низшего разряда. Добрая мама заказывала для неё платья, покупала ей книги, ленты, шляпки, и выкраивала для её миньятюрной голозы представления, идеи и суждения, сообразные с её возрастом, полом и обстоятельствами жизни. Смотря по тому, как желала и приказывала леди Саутдаун, Дженни ездила верхом на своей маленькой лошадке, играла на фортепьяно, рисовала, или пользовалась каким-нибудь другим медикаментом, который должен был содействовать к развитию в ней физических и душевных совершенств. Вдовствующая леди заставляла свою дочку ходить в панталончиках и с передником до тех пор, пока ей не стукнуло двадцать-шесть лет. По поводу первого своего представления в Букингеме, леди Дженни получила раз навсегда приказание освободиться от этих орнаментов.

Когда все эти леди переехали в свой брайтонский дом, мистер Питт тотчас же поспешил сделать им свой визит, не надеясь в ту пору вступить в непосредственное соприкосновение с тетушкой Матильдой. Он ограничился только тем, что оставил свою карточку в дверях мисс Кроли, и осведомился от мистера Баульса, или его помощника, о здоровьи пациентки. Встретив однажды мисс Бриггс на её возвратном пути домой из киижной лавки, откуда она шла с новейшими романами под мышкой, мистер Питт раскраснелся необыкновенным образом, когда принужден был сделать шаг вперед и подать руку компаньйонке мисс Кроли. Он гулял тогда с леди Шипшенкс; и компаньйонка была ей представлена таким-образом:

- Леди Дженни; сказал мистер Питт,- позвольте рекомендовать вам искреннего друга моей тетушки, её преданную собеседницу, мисс Бригтс, которую вы знаете под другим именем, как сочинительницу превосходных "Лирических восторгов сердца". Вы уже имели случай несколько раз восхищаться этим поэтическим созданием мисс Бриггс.

Леди Дженни также раскраснелась, протягивая свою миньятюрную ручку мисс Бриггс, и проговорила что-то очень учтиво и бессвязно насчет своей мама, обнаруживая искреннее желание познакомиться с мисс Кроли, и свидетельствуя нелицемерную радость при встрече со всеми друзьями и родственниками мистера Питта. В заключение, когда оне расставались, леди Дженни бросила голубиный взгляд на мисс Бриггс, и слегка кивнула ей головой, тогда-как мистер Питт отвесил ей глубочайший поклон, один из тех, к которым он привык еще в некоем германском городе, где состоял на дипломатической службе.

О хитрый, лукавый дипломат, достойнейший ученик и сподвижник лорда Бинки! Он сам, собственными руками, представлл леди Дженпи экземпляр стихотворений мисс Бриггс, которые она в ранней своей молодости посвятила покойной супруге его отца. Мистер Питт отрыл этот томик между разным хламом на "Королевиной усадьбе", и привез его в Брайтон, озаботившись наперед перелистовать его дорогой в дилижансе, и сделать карандашом отметки в назидание леди Джеяни Шипшенкс.

С таким же дипломатическим искуством, мистер Питт представил умственному взору леди Саутдаун великие выгоды, которые могли современем произойдти от короткого знакомства её фамилии с мисс Кроли. Выгоды этого рода имели двойной характер - мирской и духовный. Мисс Кроли, говорил дипломат, была теперь совершенно одна. Чудовищный разврат и странная женитьба младшего брата, Родона, отстранили его окончательно от старой тётушки. Непомерное самовластие и жадность мистрисс Бьют Кроли заставили старушку принять против этой женщины строжайшие меры, и она не хочет более видеть ненасытную пасторшу. И хотя сам он, руководимый чувством гордости, быть-может неуместной, постоянно уклонялся от дружеских связей с мисс Кроли, однакожь теперь он думает, что необходимо воспользоваться всеми приличными средствами, как для того, чтоб обратить старую тётку на путь истины, так и для того, чтоб благовременно завладеть её имением, на которое он имеет полное право, как будущий представитель фамилии Кроли.

Глубокомысленная леди Саутдаун согласилась беспрекословно на оба эти предложения, и решилась немедленно приступять к делу...

- Кто доктор у вашей тетушки? спросила леди Саутдаун у своего будущего зятя.

Мистер Питт назвал фамилию господина Кримера.

- О, это шарлатан и невежда, милый мой Питт. Надобно удалить его. Мне уже, слава Богу, удалось благовременно прогнать его из многих домов, хотя в одном или двух случаях я не подоспела. Так, при всем усердии, я не могла спасти генерала Гландерса, который умер от микстур этого шарлатана - умер, мой друг. Немного, правда, он оправился от поджеровых пилюль, которые я ему предписала; но увы! это было уже слишком поздно. Хорошо по крайней мере то, что генерал Гландерс умер спокойно, без всякой душевной тревоги. Стало-быть это дело решеное: Кример оставит вашу тётушку.

Мистер Питт выразил свое совершеннейшее успокоение.

Надлежало теперь устроить другой пункт - обратить мисс Кроли на истинный путь. Леди Саутдаун взялась за это с величайшим удовольствием. С той поры, как розы увяли на её щеках, и синия дуги впервые появились вокруг её глаз, леди Саутдаун, отрешившись от шумных удовольствий большого света, погрузилась всей душой в созерцательные умозрения эстетически-философического свойства, и все её занятия приняли аскетический характер. Покойный её супруг, милорд Саутдаун, человек больной, слабый и простодушный, безмолвно ободрял поведение своей Матильды, и аскетическая её деятельность, возрастая постепенно; обнаружилась в скором времени в обширнейших размерах. Известно всему миру, что Англия, любезное наше отечество, столько гордое своим умственным развитием, представляет классическую почву для всех сумасбродных мнений и предразсудков, принимающих форму разнообразных доктрин с притязаниями на непогрешительность. Дух средневекового фанатизма парит еще во всей своей силе над атмосферой туманного Альбиона. Честолюбцы, обманутые в своих ожиданиях на поприще ученой или политической деятельности, узколобые педанты, волнуемые жаждой какой бы то ни было известности, все люди без призвания, без таланта, без светлой мысли в голове, найдут и прозелитов, и приличную для себя деятельность на всех пунктах Трех Соединенных Королевств. Дом леди Саутдаун еще при жизяи её мужа сделался истинным притоном всех этих пройдох и беспокойных искателей приключений. Методисты, квакеры, кувыркатели, накатчики, анабаптисты, попеременно появлялись в её блестящем салоне, смотря потому, как изменялись вкус и наклонности хозяйки. Так она принимала достопочтенного Сандерса Менитра из Шотландии, достопочтенного Луку Уатерса, Джильса Джаульса, и прочая, и прочая. Обе её дочери и вся домашняя челядь обязаны были с напряженным вниманием слушать и прилагать к сердцу туманные беседы всех этих господ. Впродолжение этих коггрегаций, старику Саутдауну позволялось дремать в своей спальне, пить глинтвейн и читать газету. Леди Дженни была любимою дочерью милорда, и в ней одной, казалось, он находил для себя утешение и отраду. Старшая дочь, усвоившая вполне характер и привычки своей матери, оттолкнула от себя отцовское сердце своим страшным ригоризмом. Такой порядок дел продолжался и после смерти милорда.

Мистер Питт, как послушный сын, вполне подчинялся прихотям и распоряжепиям своей будущей тёщи. Он должен был по её приказанию принимать Сандерса Менитра, Луку Уатерса, Джильса Джаульса, поджеровы пилюли, роджеровы порошки, эликсир мистера Поки, и так далее. При выходе из дома, леди Саутдаун всегда нагружала его и сочинениями, и медицинскими рецептами своих любимых докторов теологии и медицины.

Кто из вас; милостивые государи, не страдал, так-сказать, под игом этих прелестных самозванок-докторов, принимающих на себя произвольную обязаныость врачевать ваши душевные и физические недуги? Вы можете говорить сколько угодно: "Благодарю вас, сударыня,- в прошлом году я принимал, по вашему рецепту, поджеровы пилюли, и опытом изведал их целительное свойство; зачем же теперь я должен променять их на роджеровы порошки?" Это не поможет: беспардонная прозелитка, теряя надежду образумить вас словесными аргументами, начинает проливать горьчайшие слезы, и вы, для успокоения ея, глотаете по неволе роджеровский порошок.

- Что жь касается до её душевного состояния, прододжала леди Саутдаун,- мы, разумеется, должны немедленно взять свои меры. Если оставить при ней Кримера, она умрет непременно, и притом в ужаснейшем состоянии. Я пошлю к ней достопочтенного мистера Айронса. Дженни, нашими от меня заимску, в третьем лице, к достопочтенному Бартоломею Айронсу, и скажи, что я сегодня ожидаю его к чаю, в половине седьмого. О, это самый деятельный муж! Он должен увидеть мисс Кроли сегодня ночью, прежде чем она ляжет спать. Эмилия, друг мой, приготовь пачку книг для мисс Кроли. Не забудь положить: "Обращенного Каннтбала" и "Звучную Трубу".

- Не прикажете ли еще "Слепую Прачку", мама! сказала леди Эмилия,-для начала это было бы очень хорошо. А там можно будет послать "Восторгнутые Класы".

- Позвольте, mesdames, сказал мистер Питт,- уважая вполне всякие мнения возлюбленной леди Саутдаун, я думаю, однакожь, что было бы не совсем благоразумно приступать с такими важными предметами к мисс Кроли. Прошу вас обратить внимание на то, что до сих пор она еще никогда не углублялась в созерцательные истины, имевшие прямое отношение к её преклонным летам. Должно действовать исподоволь, не торопясь.

- Но в этих случаях торопливость совершенно необходима, мистер Питт, заметила леди Эмилия, успевшая между-тем выбрать шесть маленьких книжек из своей библиотеки.

- Это будет слишком опрометчиво с вашей стороны, и я знаю, что вы только напугаете мою тётку, продолжал отставной дипломат,- привычки света и легкомысленные мнения слишком глубоко запали в её душу. Опрометчивый способ действования неудобен во всех отношениях. Мисс Кроли, по всей вероятности, выбросит за окно все эти книги и откажется от всякого знакомства с теми, кто прислал их.

- Вы такой же мирянин, как ваша тётка, мистер Питт, сказала леди Эмилия, выходя из комнаты с своими книгами под мышкой.

- И я не имею надобности доказывать вам, леди Саутдаун, продолжал мистер Питт, понизив голос, и не обращая никакого внимания на перерыв,- не имею надобности доказывать и пояснять, в какой степени опрометчивость этого рода может повредить нашим надеждам относительно мирских стяжаний моей тетушки. Вспомните, что у ней семьдесят тысячь фунтов, и обратите внимание на её преклонный возраст. Я знаю, что она уничтожила завещание, сделанное прежде в пользу моего брата, полковника Кроли. Мы должны исподоволь, мерами кроткими и едва заметными, обращать ее на истинный путь, и вы, я полагаю, согласитесь со мной, леди Саутдаун, что... что...

- Конечно, конечно, заметила скороговоркой леди Саутдаун. Дженни, моя милая, не отсылай этой записки к мистеру Айронсу, и если он придет, сказать, что дома нет. Если здоровье вашей тетушки не терпит отвлеченных рассуждений, мы охотно будем дожидаться её выздоровления. Время еще не ушло. Завтра я сделаю визит мисс Кроли.

- И если я вправе советовать в этом случае, заключил мистер Питт ласковым тоном,- вам никак не следует брать с собою нашу прекрасную Эмилию, так как характер её слишком жив и пылок. Напротив, будет очень хорошо, если вместе с нами отправится к моей тётушке милая наша леди Дженни.

- Ну да, ваша правда, Эмилия испортит все дело, сказала леди Саутдаун.

И на этот раз, леди Саутдаун, убежденная доказательствами дипломата, отказалась от своей обычной тактики действовать зажигательными трактатами против всякого ближнего, которого надлежало обратить на путь правды. Принимая в уважение здоровье пациентки, тревожное состояние духа и семьдесят тысячь фунтов, ей принадлежащих, леди Саутдаун первый раз в своей жизни решилась прибегнуть к средствам медленным и верным.

На другой день, большая фамильыая карета лордов Саутдаунов с фамильными гербами подкатила к подъезду отеля мисс Кроли, и осанистый лакей в блестящей ливрее передал мистеру Баульсу, от имени леди Саутдаун, визитную карточку для мисс Кроли; и такую же дли мисс Бриггс. Для первого знакомства, леди Эмилия прислала ученой компаньйонке один экземпляр своих собственных сочинений и несколько теологических трактатов для поучительного чтения мисс Бриггс. В лакейскую мисс Кроли поступило, от её имени: "Прозрачное Зерцало" - сочинение весьма замечательное по своей краткости, ясности и вразумительности.

ГЛАВА XXXIII.

Джемс Кроли курит.

Любезность мистера Питта и ласковое обращение его спутницы в высшей степени разнежили чувствительную Бриггс, и уполномочили ее высказать весьма лестный отзыв насчет леди Дженни, после того как визитные карточки благородной фамилии были представлены мисс Кроли. Карточка леди Саутдаун, оставленная лично для мисс Бриггс, произвели весьма благодетельное влияние на сердце бедной компаньйонки.

- Кчему это ей вздумалось оставить карточку для вас, мисс Бриггс? спросила с изумлением мисс Кроли,- придет же ведь такая фантазия!

- Тут, мне кажется, нечему удивляться, скромно заметила мисс Бриггс,- знатная леди нисколько не унизит своего достоинства, если обратит внимание на бедную дворянку.

И она положила эту карточку в свою рабочую шкатулку между предметами, драгоценными для её сердца. Затем, мисс Бриггс объяснила, как она встретила вчерашний день мистера Кроли с его невестой, и какое чудное сокровище была эта невеста. она расказывала, как одета была леди Дженни, и подробно, с женскою аккуратностию, описала все части её туалета, от соломенной шляпки до башмаков. Оказалось, что костюм леди Дженни был очень прост и очень мил.

Мисс Кроли дала полную волю компаньйонке распространяться обо всех этих вещах, и слушала ее внимательно, без перерыва. Здоровье старой девы поправилось совершенно, и она скучала без общества, к которому привыкла. Мистер Кример, её доктор, не хотел и слышать о возвращении своей пациентки в Лондон. Скучавшая старуха была рада познакомиться в Брайтоне с кем бы то ни было, и потому, возвращая на другой день свой собственные карточки, приказала сказать, что мистер Питт Кроли доставит ей большое удовольствие своим визитом. Он пришел, и с ним пришли - леди Саутдаун и младшая её дочь, невеста. Вдовствующая леди воздержалась от всяких эстетически-созерцательных умозрений; но говорила очень много о погоде, о войне, о низвержении Бонапарта, о докторах вообще, и в частности о редких достоинствах мистера Поджерса; которому в ту пору она покровительствовала.

Впродолжение этого визита, мистер Питт обнаружил дивную черту дипломатического искусства, одну из тех, которые свидетельствовали неоспоримым образом, что, не будь его карьера испорчена в ранней молодости, он ушел бы далеко на политической дороге. Когда леди Саутдаун заговорила о корсиканском выходце и, подражая современной моде, принялась доказывать, что это был в человеческом роде изверг, обагренный всеми преступлениями, чудовще, недостойное жизни, Питт Кроли вдруг поднял свою булаву на защиту этого Человека Судьбы. Описал, как он видел Первого Консула в Париже, во время амиенского мира, когда он, Питт Кроли, имел удовольствие в первый раз познакомиться с великим оратором Великобритании. Это был господин Фокс, который, как известно, всегда имел высокое мнение о императоре Наполеоне. Питт Кроли вполне разделял мнение Фокса, хотя во многих других случаях был с ним не согласен. Изгнание Наполеона считал ои великою несправедливостию и доказывал весьма убедительно, что Французы сделали огромную ошибку, подчинившись влиянию папы.

Последняя выходка спасла Питта Кроли в глазах леди Саутдаун, между-тем, как благоговение к Фоксу и Наполеону возвысило его неизмеримо в мнении мисс Кроли. Мы уже имели случай намекнуть впродолжение этой истории, что мисс Кроли стояла некогда на короткой ноге с покойным Фоксом. Мисс Кроли, принадлежавшая в политическом смысле к партии вигов, всегда стояла за Наполеона, и хотя никак нельзя сказать, чтоб падение этого гиганта возмутило её душевный покой, и подействовало неприятным образом на её желудок, однакожь панегирик Питта, прославивший обоих её идолов, был в высшей степени приятен для её сердца, и Питт Кроли, как мы сказали, вдруг поднялся на необозримую высоту в её глазах.

- А вы как об этом думаете, моя милая? спросила мисс Кроли молодую леди, которая, повидимому, понравилась ей с первого взгляда. С хорошеньшш личиком нетрудно было приобресть благосклонность мисс Матильды Кроли, хотя надобно признаться, что её любовь возникала и простывала с одинаковой быстротою.

Леди Дженни покраснела как роза, и сказала, что она не понимает политики, и не принимает никакого участия в политических вопросах. Нет сомнения, что её мама рассуждает основательно, хотя правда и то, что мистер Питт говорит превосходно.

И когда обе леди собрались домой, мисс Кроли сказала в заключение визита:

- Надеюсь, вы будете так добры, леди Саутдаун, что станете повременам присылать ко мне леди Дженни, если только ей не скучно будет в обществе одинокой, больной старухи.

Обещание дано было с величайшим удовольствием, и благородные леди расстались самым дружеским образом.

- Питт, не приводи ко мне никогда эту леди Саутдаун, сказала старушка,- она глупа и надута, как все эти родственники твоей матери, которых я терпеть не могла. Но эта хорошенькая куколка, леди Дженни, может првходить сколько ей угодно. Распорядись так, чтоб она навещала меня как можно чаще.

Питт обещал сделать такое распоряжение. Он не считал нужным объяснять своей тёще, какое мнение составила о ней мисс Кроли, и леди Саутдаун осталась в совершеннейшем убеждеяии, что она произвела великолепное впечатление на свою новую знакомку.

Общество больной старухи не испугало леди Дженни. Быть-может, ей приятно было отлучаться повременам из родительского дома, где весьма часто президентствовал достопочтенный Бартоломей Айронс и многие другие неуклюжие и скучные педанты, собиравшиеся в гостиной леди Саутдаун. Как бы то ни было, невеста дипломата сделалась постоянной гостьей мисс Кроли, выезжала с нею на гулянья, и утешала ее по вечерам, Леди Дженги была добродушна и ласкова со всеми, так что даже горничная Фиркин не думала ревновать ее к своей госпоже. Чувствительная Бриггс заметила в скором времени, что благодетельница никогда не бранила ее в присутствии леди Дженни. Мисс Кроли обращалась с своей гостьей очаровательным образом. Она расказывала ей множество восхитительных анекдотов, почерпнутых из воспоминаний детских лет, и способ её выражения был совсем не тот, какой прежде употребляла она в обращении с начитанной Ребеккой; детская невинность леди Дженни отстраняла всякую возможность легкомысленной беседы, и мисс Кроли щадила деликатность чувств этой неопытной девицы. Леди Дженни в свою очередь была в восторге от доброй старушки, и старалась забавлять ее всеми зависящими от неё средствами. Покойный отец, пропащий брат и мисс Кроли были единственными особами, от которых молодая девушка слышала выражения искренней привязанности и дружбы.

Таким-образом в длинные осенние вечера (когда Ребекка торжествовала свои победы в веселом Париже, а мистрисс Эмми,- убитая душевной скорбью Эмми... ах! где-то она теперь?) леди Дженни сидела в гостиной мисс Кроли, и окруженная поэтическими сумерками, пела для неё свой простенькие песни и гимны, между-тем как солнце закатывалось, и море выбрасывало на берет свои ревущия волны. Старая девственница, дремавшая в своих креслах, просыпалась с прекращением мелодических звуков и просила свою гостью продолжать без перерыва. Чтожь касается до сантиментальной Бриггс, проливавшей радостные слезы в ту пору, когда она сидела за иголкой, и смотрела в окно на ревущий океан и на звездное небо, где вращались, в своем торжественном величии грандиозные миры... да что тут толковать? кто в состоянии изобразить, определить или измерить душевную усладу и чувствительность мисс Бриггс?

Питт между-тем, с политическим памфлетом в руках и с диссертацией о Хлебных Законах, наслаждался в столовой тем приятным отдохновением, которое в равной степени приличествует после обеда веякому смертному, будь его натура романтическая, или даже совершенно неромантическая. Он потягивал мадеру, и строил в воздухе грандиозные замки, считая себя гением первостатейным. Ему казалось, что он влюблен теперь в свою невесту в тысячу раз более, чем когда-либо впродолжение этих семи лет, считая с того дня, когда впервые началась эта нежная связь, скрепляемая постепенно, с приличною медленностию и дипломатическою предусмотрительностию. Снедаемый пылкой страстью, он сидел, мечтал, дремал и спал - сладко спал. Когда наступал час пить кофе, Баульс шумно входвл в комнату с чашкой для мистера Питта, сквайра; продолжавшего деятельно заниматься своим политическим памфлетом.

- Мне бы хотелось, мой милый, поиграть с кем-нибудь в пикет, сказала мисс Кроли однажды вечером, когда этот заслуженный каммердинер явился в гостиную с подносом и свечами,- бедняжка Бржггс играет не лучше какой-нибудь совы - так она глупа.

Должно заметить, что старая девственница пользовалась всяким удобным случаем, чтоб побранить свою кампаньйонку в присутствии прислуги.

- После пикета я всегда сплю гораздо спокойнее, заключила мисс Кроли.

При этом леди Дженни раскраснелась до крайней верхушки своих ушей и до последней оконечности своих миньятюрных пальцев. Когда Баульс оставил комнату, и затворил за собою дверь, молодая девушка сказала:

- Мисс Кроли, я умею играть в пикет... немножко. Папенька бывало игрывал со мною.

- Поцалуйте меня, мой ангел, сейчас-же поцалуйте, с восторгом вскричала обрадованная старуха.

И в этом живописном занятии с мисс Кроли, мистер Питт застал свою невесту, когда воротился из столовой с своим политическим памфлетом. Как она краснела и стыдилась весь этот вечер, бедная леди Дженни!

Читатель ошибется, если подумает, что хитрые затеи мистера Питта Кроли ускользнули от внимания его возлюбленной родни в пасторате на "Королевиной усадьбе". Гемпшир и Суссекс лежат весьма далеко один от другаго, и однакожь в Суссекском графстве было у мистрисс Бьют множество друзей, которые извещали ее обо всем - даже более нежели обо всем - что происходило в брайтонском доме мисс Матильды Кроли. Питт ездил туда чаще и чаще. По целым месяцам он не заглядывал в свой фамильный замок, где несчастный отец пировал беспросыпу в обществе беспутной семьи буфетчика Горрокса. Успех мистера Питта озлоблял и огорчал как нельзя больше пасторскую семью, и особенно мистрисс Бьют, понявшую тевер, в чем состояла неисправимая опрометчивость её поступков. Зачем она так часто оскорбляла компаньйонку Бриггс, и вела себя так гордо в отношении к Баульсу и Фиркин? Вот, когда настал чорный денёк, во всем доме мисс Кроли не оказалось ми одной особы, приверженной к мистрисс Бьют. Нехорошо, очень нехорошо.

- А во всем виновата проклятая ключица, упорно доказывала мистрисс Бьют, не будь она переломлена, я никогда бы не оставила старухи. И кчему было таскаться по полям, чтоб травить этих негодных зайцев?.. Я тебе говорю, Бьют.

- Можешь говорить сколько угодно, только зайцы тут ни на-волос не виноваты, моя милая, отвечал осужденный супруг,- ты сама напугала ее, Барбара.

- А чем это, если смею спросить?

- Как чем? Дело известное. Ты умна, конечно, спора нет, но характер у тебя дьявольский, и ты просто помешалась на этих деньгах.

- Помешалась! Да ты бы ужь сидел в тюрьме давным-давно, еслиб я не сберегла твоих денегь. Бьют.

- И сидел бы, я не спорю, моя милая, отвечал уклоичивый сожитель,- ты умнее меня, я знаю, да только ужь черезчур пересаливаешь там, где нужно было бы подсдобить и подмаслить.

И он подсдобил себя стаканчиком портвейна.

- Какого дъявола найдет она в этом болване, желал бы я знать? продолжал достопочтенный Бьют Кроли;- ведь он до сих пор такой молокосос, что всякая гусыня заклюет его и ощиплет. Вот брат его, Родон; молодец так молодец, хоть ты знаешь, что его давно бы пора на виселицу. Я помню, как бывало он гоняет Питта по конюшне с плетью в руках, а Питт кричит изо всей мочи, и бежит потом жаловаться своей матери. Это была потеха, и мы все покатывались со смеху. Да мне сдается, что и теперь любой из моих ребят употчивает его одной рукой. Джемс еще помнит, как в Оксфорде дразнили его девчонкой.

- Послушай, Барбара, продолжал достопочтенный Бьют после кратковременной паузы.

- Что? сказала Барбара, кусая свои ногти и барабаня на столу.

- Я думаю, почему бы нам не отправить Джемса в Брайтон на поклон к этой старухе? Ведь пожалуй из этого что-нибудь и выйдет. Джимми, ты знаешь, скоро должен будет получить ученую степень. Он оборвался (1) всего только два раза - что за беда? обрывался и я, но все-таки он жил в Оксфорде и обучался в университете. Он боксирует недурно и знаком со многими ребятами из высшего круга. Мне случалось видеть самому, как они там разъезжают в праздник на лодках, и распевают серенады. Джимми не последний между ними. Пусть же он едет к нашей старухе, и задаст тумака этому Питту Кроли, если тот вздумает наскочить на него. Как ты думаешь об этом, Барбара?

-Чего тут думать! Джемс, разумеется, должен ехать и увидеться с нею, отвечала решительным тоном мистрисс Бьют, и потом прибавила со вздохом: не мешало бы спровадить к ней хоть одну из наших дочерей; но ведь та беда, что она терпеть их не может. Надобно же было им уродиться такими дурнушками!

Но эти дурнуршки были впрочем совершенно благовоспитанные девицы, и в ту пору, когда мать их произносила эти слова, оне вызванивали очень бойко самые трудные пьесы на фортепьяно, стоявшем в соседней комнате. Музыку вообще знали оне хорошо, и притом упражнялись каждый день в истории, географии, на гитаре и на пяльцах, но кчему все эти таланты пригодны на базаре житейской суеты для несчастных девиц, низкорослых, бедных и дурных лицом? Вечно сидеть им в девках, думала мистрисс Бьют, если не подвернутся какие-нибудь молодые баккалавры, будущие товарищи её мужа, и эту мысль с приличным красноречием она выразила мистеру Бьюту, но разговор супругов обратился на другие предметы, когда они увидели перед окном мистера Джемса. Молодой студент выходил в эту минуту из конюшни с трубкою в зубах и в клеенчатой фуражке на голове.

Сказать правду, мистрисс Бьют не ожидала слишком великолепных результатов от посланничества своего сына Джемса, и смотрела с печальными предчувствиями на его отъезд. Сам молодой человек вовсе не расчитывал на блистательный успех, когда ему сказали, в чем должна состоять окончательная цель его поездки, но его утешала надежда получить от старой тетки значительную долю вещественного воспоминания, что поможет ему расплатиться с нетерпящими отлагательства долгами при начале учебного семестра в Оксфорде. Поэтому он с удовольствием взял себе место в саутамптонском дилижансе, который вечером в тот же день благополучно представил его в Брайтон вместе с огромною корзиной, наполненной различными произведениями сада и фермы, предназначенными в подарок для мисс Кроли. Кроме этих произведений, бульдог Таузер и чемодан были единственными спутниками молодого студента. Принимая в соображение поздний чась ночи, мистер Джемс не решился тотчас же беспокоить свою тётку и, остановившись в трактире, сделал ей визит уже на другой день перед обедом.

Джемс Кроли, в ту пору, когда тётка видела его в последний раз, был довольно неуклюжий детина, достигший того невыгодного возраста, когда голос беспрестанно меняется между пронзительным дискантом и нестройным басом, когда мальчики подстригают украдкой пушок на бороде ножницами своих сестер, и когда вид молодых женщин производит на них весьма неприятное ощущение застенчивости и страха; когда их присутствие после обеда пугает и девиц, перешептывающихся между собою в гостиной, и светских джентльменов; принужденных, по их милости, воздерживаться от сантиментальных любезностей и остроумных замечаний; когда, после первой бутылки кларета, папеньки говорят с беспокойством: "послушай-ка, мой милый, посмотри ступай, хороша ли погода" - и бедный недоросль, скрепя сердце, уходит до окончания банкета наслаждаться вечернею погодой. И так Джемс был недорослем в ту пору, когда мисс Кроли видела его на "Королевиной усадьбе"; но теперь он молодой человек с университетским образованием и вышлифованными манерами, которые приобретаются воздержною жизнью в коллегии и уменьем наживать долги. Он кутил, учился, обрывался и был, что называется, молодец на все руки.

Словом, он был прекрасный юноша, и таким нашла его мисс Кроли в первое свидание. Благовидная наружность всегда могла служить патентом на благосклонность этой леди. Застенчивость и неловкость Джемса не уронили его в глазах тётки: она любовалась с видимым удовольствием этими признаками невинности молодого человека.

- Я приехал сюда дня на два, сказал Джемс,- повидаться с одним из университетскях товарищей, и... и засвидетельствовать свое почтение вам, сударыня. Мои родители кланяются вам, и надеются, что вы совершенно здоровы.

Питт был в комнате мисс Кроли, когда доложили о прибытии Джемса, и было заметно по всему, что это имя произвело не совсем приятное впечатление на дипломата. Его смущение настроило старушку на веселый лад, и она принялась с большим участием распрашивать о своих родственниках в пасторате, которым, по её словам, она уже давно собиралась сделать свой личный визит. Она хвалила в глаза молодого человека, восхищалась его мужественною красотою и обнаружила искреннее сожаление, что сестры так мало похожи на него. Узнав, наконец, что мистер Джемс остановился в гостиннице, мисс Кроли приказала каммердинеру немедленно послать за его вещами.

- Как это можно! сказала мисс Кроли. Вы должны были остановиться у меня, мой друг. Послушай, Баульс, прибавила она с грациозной улыбкой,- ты примешь на себя труд расплатиться там за мистера Джемса Кроли.

И она бросила на Питта торжествующий взгляд, возбудивший страшную зависть в его сердце. Как ни старался он заискивать благосклонность своей тётки, она еще ни разу не приглашала его на жительство под свою кровлю, а этот ветрогон между-тем с первого свиданья попал в милость.

- Прошу извинить, сэр, сказал Баульс, додходя с низким поклоном к господину Джемсу,- в какую гостинницу наш кучер должен ехать за вашими вещами?

- О, ехать совсем ненужпо, сказал молодой человек, с беспокойством повертываясь на стуле. Я пойду сам.

- Куда? спросила мисс Кроли.

- В трактир Тома Крибба, отвечал Джемс, покраснев до ушей.

Мисс Кроли захохотала; мистер Баульс, как доверепное лицо в господском доме, позволил себе фыркнуть; дипломат только улыбнулся.

- Я... я не знал лучшего места, сказал Джемс, опустив глаза в землю. Я еще никогда не был в Брайтоне. Кучер сказал, что это хорошая гостинница.

И соврал - не кучер, а мистер Джемс. Дело в том, что молодой человек познакомплся в саутамптонском дилижанее с одним отчаянным боксёром, который ехал в Брайтон померяться своими силами с известнейшим бойцом. Очарованный беседой господина Тотбери Пета (так назывался боксёр), мистер Джемс провел весьма приятный вечер в обществе этого ученого мужа и его друзей. стоявших в трактире Тома Крибба.

- Позвольте, я ужь сам побегу и расплачусь, мисс Кроли, продолжал мистер Джемс. Я никак не думал беспокоить вас, сударыня, прибавил он великодушно.

Тетка расхохоталась еще больше.

- Ступай же, Баульс, сказала она? махнув рукою, и принеси мне его счет.

Бедная леди, вы не знаете, что делаете. Что вам за охота смотреть на счет молодого студента?

- У меня там собака... бульдог, сударыня, сказал Джемс, боязливо озираясь вокруг, как провинившийся школьник. Я ужь сам пойду за нею. Собака презлая... искусает икры вашему человеку.

При этом описании захохотала вся компания, не исключая мисс Бриггс и леди Дженни, которые сидели безмолвно впродолжение всех этих перегеворов между племянником и теткой. Мистер Баульсь молча вышел из гостиной.

Имея в виду наказать хорошенько своего старшего племянника, мисс Кроли продолжала обнаруживать свое благоволение к молодому оксфордскому студенту. Ея ласковость, по обыкновению, не имела никаких гранщ, как скоро кто понравился ей с первого взгляда. Пригласив Питта на обед, она выехала с младшим племянником на гулянье, показывала его повсюду, и мистер Джемс рисовался в фамильной коляске мисс Кроли. Впродолжение этой прогулки, она разговаривала с ним с удивительною благосклонностью, и блистала редкою ученостью, делая беспрестанно цитаты из итальянских и французских поэтов, что в высшей степени озадачило молодого студента, совершенно не предполагавшего такой свежей эрудиции в старой тетке. Мисс Кроли нисколько не сомневалась в его собственной учености, и была уверена, что мистер Джемс получит золотую медаль, и непременно выйдет из университета старшим диспутантом (2).

- Ха, ха; ха! откликнулся Джемс, ободренный комплиментами мисс Кроли. С чего это вы взяли, мисс Кроли? Старший диспутант сидит за другим прилавком.

- Что это за другой прилавок, мой милый?

- Старшие диспутанты плодятся в Кембридже, сударыня, а не в Оксфорде, заметил ученый юноша тоном знатока.

И он вероятно сообщил бы ей интереснейшие сведения насчет университетских обычаев Кембриджа и Оксфорда, еслиб в эту самую минуту не повстречалась с ними таратайка, запряженная в одну лошадь. В таратайке сидели приятели машего героя, Тотбери Пет и четверо других джентльменов, с которыми он пировал в трактире Тома Крибба. Увидев Джемса в щегольском экипаже, они поспешили снять свой клеенчатые фуражки и раскланялись с ним очень учтиво. Это событие совершенно расстроило молодого человека, и ужь во всю дорогу мисс Кроли не могла от него добиться ни да, ни нет.

По возвращении домой он нашел приготовленную для себя комнату и чемодан, принесенный из трактира. Мистер Баульс встретил и проводил его с видом чрезвычайно задумчивым и степенным, но студент не обратил никакого внимания на мистера Баульса и не заметил, что тот бросал на него сострадательные взоры. Другия мысли, беспокойные и тяжелые, роились в голове мистера Джемса. Он оплакивал свое страшное положение среди джентльменского дома, наполненного старухами, которые говорят по французски, по итальянски, и рассуждают с ним о современных поэтах. "Ведь этак будешь между ними столб столбом!" думал скромный юноша, который не мог смотреть прямо даже на кроткую и нежную мисс Бриггс, когда она начинала говорить с ним. Таков ли был он в обществе боксёров и на дружеских пирушках?

С обеду мистер Джемс явился в белом туго-накрахмаленном галстухе, и ему досталась честь вести в столовую миледи Дженни, тогда-как Бриггс и мистер Питт шли позади, ведя под руки мисс Кроли с её многосложными аппаратами шалей, ридикюлей и подушек. Половину своего времени за столом, мисс Бриггс обыкновенно употребляла для надзора за комфортом больной старушки, и для угощения её жирной болонки, которую надлежало кормить жареным цыпленком, разрезав его правильным образом на равные части. Джемс говорил не слишком много; но зато усердно подчивал дам вином и еще усерднее угощал самого себя шампанским, истребив большую часть бутылки, которую приказали принести нарочно для него.

Когда леди вышла из столовой, оставив наедине двух двоюродных братцев, мистер Питт, отставной дипломат, поспешил вступить в дружелюбные сношения с молодым студентом. Он распрашивал с большим участием об университетских успехах Джемса, интересовался его планами, его будущею каррьерою, и выразил лестную уверенность, что мистер Джемс уйдет далеко. Чем больше они говорили, тем больше мистер Питт казался откровенным и любезным. Дмемс, в свою очередь одушевленный портвейном, расказал предупредительному кузену всю подноготную из своей жизни от каникул, проводимых в родительском доме, до веселых пирушек в Оксфорде между университетсюми друзьями. Он даже сообщил по секрету, сколько раз приходилось ему возиться с заимодавцами, и сколько было на нем долгов, причем мистер Джемс весело наливал опорожненные стаканы, быстро переходя от портвейна к мадере, и наоборот.

- Главнейшее удовольствие тетушки Кроли состоит в том, сказал мистер Питт, наливая стакан своему кузену, что гости могут делать в её доме все что им угодно. Дом её - domicilium libertatis, Джемс, и если вы хотите приобресть благосклонность мисс Кроли, я советую вам не церемониться. Делайте, что вам нравится, и требуйте смело всего, что захотите. Я знаю, в деревне все вы смеялись надо мной, как над тори. Мисс Кроли, как видите, терпит всякие мнения, хотя сама придерживается совершенно противоположных правил. Аристократическая порода в её глазах ничего не значит.

- Зачем вы хотите жениться на графской дочери? заметил Джемс.

- Как зачем? Вспомните, любезный друг, что бедняжка Дженни нисколько не виновата, что родилась дочерью лорда, отвечал мистер Питт ласковым и вкрадчивым тоном. Происхождение, разуместся, не могло зависеть от нея. Ктому же, я тори, вы это знаете.

- О, что касается до этого пункта, я скажу вам, Питт, что старинная кровь не безделица, мой друг... да, сэр, не безделица. Будь вы тори или виг, мве это все-равно... мне даже, чорт вас побери, но я знаю, что такое быть истинным джентльменом, сэр. Посмотрите на этих ребят, что плывут впереди всех на водяных скачках, кто они? джентльмены, сэр, древнейшей и чистейшей крови. А чья это собака давит крыс с такою демонскою ловкостию, и выигрывает первый приз? Ну; дело известное, сэр... да что ты сопишь, любезный Баульс? Сбегай-ка еще за портвейном, покуда вот я дотягиваю здесь эту бутылку. О чем, бишь, я говорил?

- Вы, кажется, хотели расказать, как собаки убивают крыс, подсказал мистер Питт, наливая новый стакан своему кузену.

- Эге! так вот оно куда пошло? Послушайте, Питт, любите ли вы охоту? Желаете ли вы видеть, сэр, как собака убивает крысу? Если желаете, я советую вам отправиться со мной к Тому Кордерою, и тот покажет вам такие штуки, что...

- Фи, какой же я пентюх! вскричал Джемс, разражаясь залпом пронзительного смеха на собственную свою глупость,- как-будто вы заботитесь о наших собаках или крысах? Все вздор. Будь я скотина, если вы понимаете разницу между собакой и уткой.

- Да, кстати, продолжал Питт с возрастающею любезностью,- вот новая бутылка.

- Не о ней шла речь, сказал Джемс, глотая рубиновую влагу. Вот еще не так давно, в прошедший семестр, вскоре после того, как я вылинял... то-есть, вылечился от кори, сэр, ха, ха, ха! но ведь это презабавная история! Сидели мы, сэр, в погребке, я, то-есть, и Роберт Рингвуд, сын лорда Сенкбара... так вот оно, откуда ни возьмись бенберийский лодочник, да и вызывает на драку, его или меня, на порцию пунша. Я не мог. Рука у меня была перевязана... не поднял бы и щепки... кобыла, на которой я ехал, упала со мной в канаву, и ужь я думал, что совсем переломил руку. И выходит, сэр, что я принужден был спасовать, но Роберт Рингвуд снял свой сюртук, засучил рукава, постоял минуты три, да и ну тузить его на право и на лево. Повихнулся сэр, да еще как!

- Вы не пьете, Диемс, сказал дипломат, наливая ему полный стакан.

- Э, шутите, любезный друг, сказал Джемс, приставляя руку к своему носу, и поглядывая на кузена своими пьяными глазами,- шутите, старый товаварищ. Вы хотите свалить меня с ног.... эксперимента ради; но это негодится, сэр. In vino Veritas, приятель. Mars, Bacchus, Аpollo virorum - э?.. А нехудо; еслибы тётушка послала этак дюжины две этой влаги моему родителю на усадьбу.

- Что жь? вы можете спросить у ней, продолжал Макиавель, а покамест старайтесь теперь делать лучшее употребление из своего досуга. Припомните, что сказал поэт:

"Nunc vino pellite curas -

Cras ingens iterabimus aequor."

И кончив эту вакхическую цитату, пронзнесенную с важностью парламентского оратора, мистер Питт проглотил несколько капель вина, и поставил свою рюмку на стол с гремучим эфектом.

В пасторате, когда после обеда откупоривали бутылку портвейна, молодые леди выпивали только по одной рюмке домашней смородиновки из особой бутылки. Мистрисс Бьют наливала для себя одну рюмку портвейна, и честный Джемс обыкновенно ограничивался двумя рюмками, потому-что отец его всегда начинал сердиться, как-скоро он позволял себе производить дальнейшие нападения на бутылку. Не желая огорчить мистера Бьюта, молодой человек утолял свою жажду смородиновкой, или уходил в конюшню наслаждаться джином и водою в обществе кучера и своей трубки. В Оксфорде количество вина не ограничивалось предписанными постановлениями, зато качество было всегда низшего разряда; но когда количество и качество соединялись вместе, как теперь, в доме богатой тётки, Джемс умел отдать полную справедливость превосходному напитку, и братец Питт едва ли имел нужду распространяться в убедительных доказательствах относительно необходимости осушить до дна вторую бутылку, принесенную мистером Баульсом.

Но когда подали кофе, и кузены должны были воротиться к дамам, веселость молодого человека вдруг исчезла, и он впал в глубочайшее раздумье. Во весь вечер он говорил толька да или нет, посматривал искоса на леди Дженни, и взаключение опрокинул одну чашку.

Не вдаваясь ни в какие рассуждения, мистер Джемс зевал беспрестанно самым плачевным образом, и его присутствие парализировало в некоторой степени вечерния упражнения женщин. Мисс Кроли и леди Дженни играли в пикет, мисс Бриггс сидела за иголкой, и все оне чувствовали, что глаза молодого человека были устремлены на имх с каким-то диким выражением пьяного любопытства, от которого становимсь им очень неловко.

- Какой он молчаливый, робкий и застенчивый! сказала мисс Кроли мистеру Питту.

- С мужчинами он разговорчивее, чем с дамами, сухо отвечал Макиавель, огорченный вероятно тем, что портвейн не развязал языка его кузену.

Проснувшись с первыми лучами утреннего солнца, мистер Джемс принялся за письмо к своей матери, и представил ей блистательный отчет о приеме, который сделали ему в доме мисс Кроли. Но увы! молодой человек не подозревал, какое зло угрожало ему в этот самый день. Случилось в трактире Тома Крибба обстоятельство мелочное и до такой степени пустое, что мистер Джемс даже забыл о нем. Накануне своего визита к тётке, молодой человек, великодушный и щедрый по природе, угощал в этом трактире мистера Пета и троих его друзей, требуя беспрестанно воды и джина, который оказался главнейшим предметом этого утощения. Впродолжение вечера, вытребовано было восьмнадцать стаканов джина по восьми пенсов за каждый: так по крайней мере значилось в счете, приготовленном для господина Джемса Кроли. Вот это самое обстоятельство сопровождалось роковыми последствиями для молодого студента. Деньги тут не значили ровно ничего, но количество употребленной водки вопияло сильнейшим образом против характера бедного Джемса, когда буфетчик Баульс, по приказанию своей госпожи, пошел расплачиваться за молодого джентльмена. Трактирщик, опасаясь за несостоятельность своего должника, поклялся торжественно, что Джемс сам, собственным ртом, без всякого постороннего участия, выпил все эти восьмнадцать стаканов джина, и что с него не берут лишнего ни одного фарсинга. Заплатив деньги, Баульс, по возвращении домой, показал трактирный счет мистрисс Фиркин, которая пришла в ужас от такого страшного потребления водки. Немедленно роковой счет был представлен компаньйонке Бриггс, заведывавшей финансовой частью, и уже от неё обо всех подробностях узнала мисс Кроли.

Еслибы мистер Джемс выпил дюжину бутылок кларета, старая тётка извинила бы его великодушно. Мистер Фокс и мистер Шеридан тоже пили кларет. Все джентльмены пьот кларет. Но восьмнадцать стаканов джина, употребленных с боксёрами б грязной харчевне - нет! этого преступления мисс Кроли не простит никогда. Все, казалось, опрокинулось на бедного юношу: он пришел домой, пропитанный запахом кошошни, куда он ходил навестить Тоузера, свою любимую собаку. Встретив мисс Кроли с её болонкой, злой бульдог чуть не загрыз кроткую болонку, да и загрыз бы, еслиб она с пронзительным визгом не бросилась под защиту мисс Бриггс, между-тем как безжалостный хозяин бульдога с хохотом смотрел на эту поразительную сцену.

В этот ден исчезла также и скромность несчастного Джемса. Он был за обедом необыкновенно жив, весел и забавен, и выпустил две, три остроумные шуточки насчет мистера Питта Кроли. Сегодня, как и вчера, он выпил огромное количество вина, и храбро отправился в гостиную забавлять почтенных леди веселыми расказами о похожденияхь в Оксфорде. Он описал им в юмористическом духе атлетические свойства многих знаменитых боксёров, и в довершение эффекта, изъявил готовность сразиться один-на-один с мистером Питтом, в перчатках или без перчаток - все-равно.

- И ты должен гордиться этим предложением, любезный друг, сказал он с громким смехом, ударив своего кузена по плечу. Таких молодцов, как я, немного наберется в вашем околотке. Отец мой сказал, что он будет за меня держать заклад какой угодно. Ха, ха, ха! Ну, сразимся, любезный!

Говоря это, он подмигнул на бедную мисс Бриггс, и храбро завертел своим кулаком над головою Питта Кроли.

Быть-может, все эти шутки не совсем нравились мистеру Питту; однакожь, он ничем не обнаружил своей внутренной досады. Остроумие Джемса истощилось. Когда мисс Кроли пошла в свою комнату, он схватил со стола свечу и, остановившись среди гостиной, расшаркнулся перед старушкой самым джентльменским манером, причем восхитительная улыбка озарила его лицо. отправившись вслед за тем в свою собственную спальню, он с удовольствием обозрел все происшествия этого дня, и в душе его водворилась несомнеиная уверенность, что старухины денежки перейдут в его собственный карман, независимо от мистера Бьюта и других членов пасторского семейства.

Можно было бы подумать, что теперь, с уходом в спальню, окончились все глупости молодого человека; однако-жь, на поверку вышло не то. Луна сияла великолепно над безбрежным морем, и мистер Джемс, привлеченный к окну романтической перспективой океана и звездного неба, расчитал весьма основательно, что он может наслаждаться этим видом, куря трубку. Никто, конечно, думал он, не услышит табачного запаха, если осторожно отворить окно и выставить свою голову с трубкой на свежий воздух. Так он и сделал. Но проникнутый поэтическим восторгом, бедный юноша забыл, что дверь из его спальни была отворена все это время, отчего образовался сквозной ветер, распространявшийся по всему дому. При содействии этого ветерка, облака табачного дыма, сохраняя всю силу благовонной пахучести, немедленно донеслись до ноздрей мисс Кроли и мисс Бриггс.

С этой трубкой табаку окончились похождения нашего героя, и Бьюты Кроли на "Королевнной усадьбе" никогда не узнали, сколько тысячь фунтов прокурил за один раз их благородный сочлен. Мистрисс Фиркин бросилась со всех ног к мистеру Баульсу, который читал в эту минуту громким и торжественным голосом "Прозрачное Зерцало", в назидание своего помощника, младшего буфетчика, состоявшего под его непосредственной командой. Увидев почтенную ключницу, бледную и растрепанную, Баульс и его помощник подумали с первого раза, что в джентльменский дом забрались разбойники, которых ноги мистрисс Фиркин заметила, вероятно, в господской спальне под кроватью мисс Кроли. Но узнав в чем дело, мистер Баульс в одно мгновение ока перебежал лестницу третьяго этажа и ринулся в спальню Джемса.

- Мистер Джемс! Мистер Джемс! закричал он, задыхаясь от ужасной тревоги. Перестаньте курить, сэр, ради-Бога!

Молодой человек выпучил глаза.

- О, мистер Джемс! Что вы наделали? продолжал Баульс глубоко-патетическим голосом, выбрасывая трубку из окна. Что вы наделали, сэр? Барыни терпеть этого не могут.

- А им какая нужда? сказал Джемс с неуместным хохотом. Я курю для собственного удовольствия.

И он думал, что все это дело приймет шуточный оборот; но по-утру на другой день его мысли изменились, когда помощник Баульса, чистивший сапоги мистера Джемса, принес ему полотенцо и теплую воду для бритья. Вместе с полотенцом, слуга вручил молодому джентльмену записку, написанную рукою мисс Бриггс. Записка была следугощего содержания:

"Милостивый государь, тётушка ваша провела чрезвычайно беспокойную ночь; благодаря дерзкому безразсудству, с каким вам угодно было осквернить сей дом облаками табачного дыма. Мисс Кроли поручает мне выразить её сожаление, что она, по нездоровью, никак не может вас видеть перед вашим отъездом. Вместе с тем она крайне сожалеет, что имела неосторожность переместить вас из харчевни, где, без сомнения, вам приятнее будет провести остальное время пребывания вашего в Брайтоне."

И этим кончилось кандидатство Джемса на благосклонность богатой тётки. В сущности дела, он выполнил, сам не зная как, свою угрозу сразиться с мистером Питтом. Он сразился с ним в перчатках.

-

Где же был, между-тем, первый любимец старой девственницы, питавший неизменную преданность к её кошельку? Бекки и Родон, как мы видели, соединились после ватерлооской битвы, и проводили с торжественным великолепием зиму 1815 года в Париже. Ребекка была превосходная хозяйка, и они могли с большим комфортом пробавляться, по крайней мере один год, теми денежками, которые она выручила за двух рысаков, проданных бедному Джою. Не представлялось никакого случая обратить в наличные деньги пистолеты Родона, золотой погребец и его шинель на собольем меху. Бекки сделала из шинели прекрасную шубу для собственного употребления, и щеголяла в ней на публичном гуляньи в Булонском лесу. Интересно было видеть восхитительную сцену, открывшуюся между нею и супругом, когда они, после победы, соединились первый раз в Камбрэ, и когда Ребекка принялась выгружать из-под своей подкладки карманные часики, брильянты, банковые билеты, золотые цепочки и другия безделки, которые она скрыла таким-образом, на случай бегства из бельгийской столицы. Милорд Тюфто был в очаровании, и Родон Кроли, заливаясь восторженным смехом, клялся, что супруга его драгоценнее всех сокровищь в мире. Ребекка расказала все подробности своей торговли с Джоем, и при этом остроумие её доходило до самой крайней степени совершенства.

Успех её в Париже был замечателен. Француженки были от неё в восторге и превозносили ее до небес. Она говорила на их языке в совершепстве, и вдруг усвоила их грациозность, живость, их изящные манеры. Муж её был глуп, но это не беда: скучный муж в Париже - лучшая рекомендация для его жены. Родон был наследником богатой и умнейшей мисс Кроли, которой дом, в последнюю эмиграцию, был открыт для французского дворянства. Всюду и всегда принимали супругу подполковника Родона, и одна знатная Француженка, бывшая в коротких сношениях с мисс Кроли, писала ей между-прочим:

"Почему бы вам, незабвенная мисс, не приехать к нам в Париж, где теперь мы имеем удовольствие видеть вашего племянника и прекрасную племянницу? Светская молодежь без ума от очаровательной мистрисс Кроли. Мы все любуемся на её замечательную красоту; и остроумие прелестной Ребекки живо напоминает нам несравненную мисс Кроли. Monsieur imbecile вчера обратил на нее внимание в Тюильри, и все наши красавицы завидуют её блистательным успехам. Еслиб вы видели бешенство и досаду какой-то глупой миледи Барикрис (ея ток, тюрбан и павлиньи перья красуются на всех собраниях), когда герцогиня ангулемская, подойдя к мистрисс Кроли, как вашей protegee и милой дочери, благодарила ее, именем Фравции, за вашу благосклонность ко всем нашим несчастным эмигрантам! Она бывает во всех обществах, на всех балах - на балах, да, но не танцует - и как интересна эта юная красавица, окруженная мужчинами, и которая уже скоро должна быть матерью! Как умилительно говорит она о вас, о своей матери и покровителънице! Слезы невольно прорываются из глаз, когда слушаешь ее в эти минуты. О, еслиб вы знали, как она любит вас!.. Но мы все любим нашу милую, добрую, незабвенную мисс Кроли."

Должно, однакожь, думат, что это письмо знатной Парижанки не слишком увеличило благосклонность обожаемой родственницы к нашей героине. Совсем напротив: старая девственница рассвирепела до неимоверной степени, когда узнала о настоящем положении Ребекки, и об этой отчаянной дерзости, с какой она воспользовалась её именем, чтобы войдти в высший парижский круг. Душевное волнение и физическая слабость не позволили ей самой сочинить для своего корреспондента французское письмо, и она продиктовала мисс Бриггс неистовый ответ на своем собственном диалекте, отказываясь торжественно от мистрисс Родон Кроли, и предостерегая французскую публику на счет этой страшной и бесстыдной интригантки. Но так как Madame la comtesse, жившая в Англии лет двадцать назад, не понимала теперь ни одного слова, то при встрече с Ребеккой она ограничилась лишь тем, что уведодомила ее в общих выражениях о получении очаровательнало письма от мисс Кроли, наполненного, но её словам, самыми лестными отзывами о мистрисс Родон Кроли. Такая радостная весть должна была естественым образом оживить надежды нашей героини, и Ребекка была убеждена, что тётушка переменила, наконец, свой гнев на милость.

Между тем, она веселилась на славу, и в маленьком её салоне собирались всякие знаменитости с противоположных концов Европы. Прославленные воины сопровождали её карету в Булонском лесу, и беспрерывно толпились в её театральной ложе. Родон был наверху блаженства. Кредиторы еще не тревожили его в Париже; он играл, и ему везло почти всегда. Милорд Тюфто был несколько мрачен и суров. К нему, совсем без приглашения, пожаловала мистрисс Тюфто, и притом десятки сильных львов окружали всегда стул Ребекки, так что к её услугам являлись дюжины букетов, когда она ехала в театр. Леди Барикрис и другия представительницы английского общества терзались страшнейшим негодованием и завистью при виде блистательных успехов Ребекки; но все мужчины были решительно на её стороне. Ребекка с удивительною храбростию поражала женщин ядовитыми насмешками, и оне должны были отмалчиваться, или выражат свое негодование на таком языке, которого никто не понимал.

Так прошла зима 1815-16 года, ознаменованная для Ребекки перспективой беспрерывных удовольствий. Она применилась в совершенстве к нравам и обычаям великосветской жизни, как-будто предки её за целые столетия внесли свою фамилию в аристократический список. Природные таланты, остроумие, редкая находчивость и удивительная стойкость характера, доставили ей почетное место на базаре житейской суеты. Весною тысяча восемьсот-шестнадцатого года; в одной из французских газет появилось следующее известие: "28 марта, леди подполковница Кроли благополучно разрешилась от бремени сыном и наследником."

Это событие немедленно было перенесено на столбцы английских газет, и мисс Бриггс прочитала роковые строки в назидание мисс Кроли, когда она кушала в Брайтоне свой завтрак. Вслед затем произошел окончательный кризис в делах знаменитой фамилии Кроли. Взбешенная газетным известием, престарелая девственница немедленно послала за Питтом, своим племянником, и за леди Саутдаун. Когда они пришли, мисс Кроли настоятельно потребовала, чтобы наконец приступлено было к совершению бракосочетания, которое так долго откладывалось между обеими фамилиями. Она объявила, что новобрачные получат от неё в подарок тысячу фунтов годового дохода при её жизни, и когда она умрет, все её имение, вследствие законного завещания, будет примадлежать племяннику и прекрасной её племяннице, леди Дженни Кроли. Мистер Уэкси скрепил духовную старухи; лорд Саутдаун, в качестве посаженного отца, вручил свою сестру её жениху; бракосочетание совершил епископ aнгликанской церкви - к великой досаде достопочтенного Бартоломея Аиронса, которого совсем не пригласили на свадьбу.

После свадьбы, мистер Питт, по принятому обычаю, хотел совершить путешествие с своей юной супругой, но привязанность старушки к леди Джении усилилась до такой степени, что она не хотела и слышать о разлуке с новобрачной. Питт и его жена принуждены были остаться, и с этой поры они всегда жили с мисс Кроли. Вскоре после медового месяца, мистер Питт с огорчением увидел, что дальнеиший путь его жизни отнюдь не будет сопровождаем тихими и спокойными наслаждениями, так-как он принужден был, с одной стороны, подчиняться бесконечным капризам своей тётки, с другой - самовластной команде своей тещи. Леди Саудаун, из своего соседнего дома, беспрестанно препровождала строжайшие предписания, с которыми в своих поступках, должны были сообразоваться и мистер Питт, и леди Дженни, и мисс Кроли, и Бриггс, и Фиркин, и Баульс, и все без исключения. Она безжалостно мучила всю семью и учеными трактатами, и новоизобретенными порошками своит модных докторов. Она отстранила Кримера, водворила Роджерса, и скоро отняла у мисс Кроли даже тень какой бы то ни было власти в её собственном доме. Бедная старуха присмирела, и упала духом до такой степени, что не смела даже бранить свою робкую компаньйонку. С каждым днем, она больше и больше влюблялась в свою племянницу, которая теперь служила для неё единственным утешением и отрадой.

Мир тебе, умная и пошлая, добрая и эгоистическая, тщеславная и великодушная старуха! Больше мы не увидимся с тобою. Станем надеяться, что кроткая леди Дженни усладит последние твои дни, и спокойно выпроводит тебя на вечную квартиру от шумной борьбы и треволнений на базаре житейской суеты.

ГЛАВА XXXIV.

Вдова и мать.

Известие о двух великих битвах при Quatre-Bras и Ватерлоо достигло Англии в одно и то же время. Военная Газета сначала объявила общий результат битв, и при этом достославном объявлении вся Великобритания затрепетала от восторга. Затем следовали дальнейшие подробности, и после красноречивого описания побед, на столбцах газеты появился длинный список раненых и убитых. Кто может изобразить тревожные чувства, с какими тогда развертывали и читали этот окончательный приговор судьбы! Победные клики отозвались из Фландрии на всех пунктах Трех Соединенных Королевств, от раззолоченых чертогов первого лорда, до последней хижины убогаго фермера; но вообразите, если можете, последующее состояние британских душ и сердец, когда списки полковых потерь расходились по рукам из одной хижины в другую, и всюду приведено было в известность, жив или нет такой-то друг, родственник или знакомый. Если вы примете на себя труд развернуть и перелистовать огромные пачки тогдашних газет, вы неизбежно почувствуете даже теперь, несмотря на отдаленность времени, сильную тревогу ожидания и страха, и, быть-может, остановитесь в раздумье на середине этой истории, как-будто предчувствуя продолжение её сегодня или завтра. Представьте же, на сколько крат могли быть сильнее и живее эти чувства, когда газетные листики только-что выходили из типографских станков! И если такой интерес мог быть ими возбужден на великобританской почве, по поводу битвы, где сражалось всего только двадцать тысячь Англичан... подумайте о состоянии Европы за тридцать слишком лет назад, когда цивилизованные народы выставляли на кровавые поля не тысячи, а мильйоны солдат, из которых каждый, поражая своего врага, наносил в то же время ужасную рану какому-нибудь невинному созданию, живущему вдалеке от места битвы!

Одна строка, напечатанная в этой газете, нанесла страшнешний удар мистеру Осборну-старшему и всему его почтенному семейству. Молодые девицы необузданно предавались порывам своей грусти. Угрюмый старик-отец страдал безмолвно, сражонный лютою тоской. Суд Божий совершился над непослушным сыном, думал сначала мистер Осборн-старший, но строгость этого приговора пугала его самого, и он не смел признаться, что исполнение суда последовало слишком скоро за проклятием, которое он произнес. Повременам, панический страх проникал до самых костей мистера Осборна, как-будто сам он был исключительною причиной кары, разразившейся над его сыном. Что теперь делать? Прежде еще, так или иначе, можно было расчитывать на мировую. Жена Джорджа могла умереть; сам он мог опамятоваться, прийдти к отцу и сказать: "провинился я перед тобою: прости, отец великодушный!" Но теперь не было никакой надежды впереди. Сын стоял по другую сторону непроходимой бездны, бросая на отца грустные взоры. Осборн помнил эти взоры в одну из критических минут, когда Джордж, томимый пароксизмом томительной горячки, лежал на болезненном одре, без языка, без памяти, бессознательно устремив на отца свои тусклые глаза. Великий Боже! С каким страшным беспокойством несчастный отец следил в ту пору за движениями доктора, не отходившего от постели своего пациента, и какое бремя сокрушительной тоски отлегло от его сердца, когда сын, после лихорадочного кризиса, был снова призван к жизни, и когда в глазах его, обращенных на отца, заискрился луч человеческого сознания! Но теперь, увы! теперь все погибло, разом и навсегда. Нет более надежды ни на выздоровление, ни на примирение, и не прийдет несчастный сын с повинной головою вымаливать прощение у оскорбленного отца, и уже ничто не приведет в правильный порядок отравленной гневом крови мистера Осборна... Трудно, впрочем, сказать, чем больше мучилось и терзалось сердце гордого Британца: тем-ли, что сын его отправился на тот свет, не получив великодушного прощенья, или тем, что он лишился наслаждения увидеть со временем уничижение и покорность молодого человека.

Но каков бы ни был характер этих ощущений, мистер Осборн-старший, гордый и суровый, не поверял их никому. Он не произнес перед семейством имени своего сына, но приказал старшей дочери распорядиться, чтоб все женщины в его доме облеклись в глубокий траур, и чтоб все слуги, без исключения, носили чорное платье с крепом. Вечерния собрания, обеды и балы прекратились надолго. Свадьба младшей дочери отложена на неопределенное время. Жених, правда, не получил никаких изустных сведений, но довольно было взглянуть на лицо мистера Осборна, чтоб не делать ему никаких распросов на этот счет. Господин Фредерик Буллок, сметливый, вежливый и деликатный, вел себя таким-образом, как-будто и не думали назначать день свадьбы. Он и молодые девицы перешептывались иногда относительно этого предмета в гостиной наверху, куда старик-отец не приходил никогда. Мистер Осборн постоянно сидел в своем собственном кабинете, и с наступлением общего траура, окна передней части дома были закрыты наглухо.

Недели через три, после восьмнадцатого июня, пришел на Россель-Сквер старинный знакомый мистера Осборна, сэр Вилльям Доббин, отец майора Доббина, взволнованный и бледный. Объявив, что ему непременно нужно видеть мистера Осборла, он вошел в его кабинет и произнес, ради приветствия, несколько бессвязных слов, которых смысл остался сфинксовой загадкой и для хозяина, и для гостя. Затем, после этой прелюдии, сэр Вилльям Доббин вынул из бумажника письмо, запечатанное большою красною псчатью.

- Мой сын, майор Доббин, сказал альдермен нерешительным и дрожащим голосом, прислал мне письмо с одним из офицеров Трильйонного полка, прибывшим сегодня в Лондон. В его конверте есть письмо и к вам, Осборн. Вот оно.

Альдермен положил письмо на стол. Минуту или две Осборн смотрел на своего гостя, не говоря ни слова. Испуганный выражением на лице убитого горестию старика, сэр Вилльям Доббин взял шляпу, поклонился и ушел.

Адрес был написан рукою Джорджа. Старик хорошо знал смелый его почерк. То было письмо, которое мистер Осборн-младший написал на заре шестнадцатого июня, за несколько минут до вечной разлуки с Амелиеи. Большая красная печать изображала фамильный герб с девизом: "рах in bello". Герб этот принадлежал собственно старинному джентльменскому дому, с которым старик Осборн имел слабость воображать себя в родстве. Рука, подписавшая письмо, уже не будет больше держать ни пера, ни шпаги. Самая печать, запечатавшая письмо, была похищена у Джорджа, когда он бездыханным лежал на поле битвы. Отец не знал этого. Он сидел безмолвно, устремив на конверт блуждающие взоры. Ему сделалось почти дурно, когда, наконец, он решился сломать печать.

Случалось ли вам ссориться с другом, милым для вашего сердца? Если случалось, так вы знаете, что письма, полученные от него в период взаимной любви и доверенности, становятся для вас страшным укором. Какой печальный траур вы носите в своей душе, когда останавливаетесь на этих сильных протестах исчахшей привязанности, и какими эпитафиями становятся эти письма на трупе умершей любви! Какой жалкий комментарий слышится вам в них на жизнь и суету людскую! У многих из нас хранятся, вероятно, целые ящики документов этого рода, но едва ли кто имеет охоту заглядывать в них. Это - скелеты в нашей кладовой: мы храним их, и тщательно избегаем их. Долго трепетал мистер Осборн перед письмом своего сына.

Уильям Мейкпис Теккерей - Базар житейской суеты (Vanity Fair). 5 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Базар житейской суеты (Vanity Fair). 6 часть.
Молодой человек писал немного. Гордость не позволила ему излить вполне...

Базар житейской суеты (Vanity Fair). 7 часть.
- Нравится ли вам этот паштет? сказала она. Я испекла его для вас, сэр...