Стендаль
«Красное и черное (Le Rouge et le Noir). 2 часть.»

"Красное и черное (Le Rouge et le Noir). 2 часть."

"Он, конечно, - сказал себе господин де Реналь, - едет давать ответ Вально; он мне ничего не обещал, но надо дать остыть этой горячей голове".

Жюльен быстро исчез и пошел большим лесом, ведущим из Вержи в Верьер. Ему вовсе не хотелось тотчас являться к господину Шелану. Ему не хотелось вновь принуждать себя к лицемерию, ему надо было разобраться в своей душе и прислушаться к обуревавшим его чувствам.

"Я выиграл сражение,- сказал он себе, лишь только очутился в лесу, вдали от людских взглядов. - Итак, я выиграл сражение!.."

Эти слова представили ему все его положение в розовом свете и вернули ему некоторое спокойствие.

"Теперь я буду получать пятьдесят франков жалованья в месяц, значит, господин де Реналь очень испугался. Но чего же?"

Это размышление о том, что могло напугать счастливого и влиятельного человека, против которого час тому назад он был преисполнен гнева, вполне успокоило Жюльена. Он почти поддался очарованию восхитительного леса, по которому шел. Огромные глыбы скал когда-то свалились в глубину леса, оторвавшись от горы. Мощные вязы возвышались почти наравне с этими скалами, и тень их придавала чудесную прохладу тем местам, где в трех шагах невозможно было оставаться из-за палящих солнечных лучей.

Жюльен на минуту остановился в тени этих скал и затем продолжил путь в горы. Вскоре узенькая, едва заметная тропинка, по которой ходят пастухи, привела его на вершину огромного утеса, где он, наверное, уже не встретил бы человека. Это положение заставило его улыбнуться, оно как бы символизировало то положение, которое он так безумно желал занять в обществе. Чистый горный воздух настроил его спокойно и даже радостно. Верьерский мэр продолжал ему казаться олицетворением богатых и наглых людей всего мира, но Жюльен чувствовал, что его ненависть, несмотря на свою силу, не имела ничего личного. Если бы он перестал видеть господина де Реналя, он забыл бы о нем за неделю, - о нем, и о его замке, и о собаках, и о детях, обо всем семействе. "Не знаю, как я его заставил принести такую жертву. Как! более пятидесяти экю в год? Минутою раньше я избежал огромной опасности. Вот две победы в один день; вторая не заслужена, следовало бы разгадать ее причины. Но - до завтра все тягостные расследования!"

Жюльен, стоя на вершине утеса, смотрел на небо, пылавшее в лучах августовского солнца. Стрекозы распевали на лугу у подошвы утеса; когда они умолкли, вокруг него воцарилось безмолвие. У ног его виднелась окрестность на двадцать лье. Ястреб, слетевший со скал над его головою, описывал молчаливо огромные круги; Жюльен заметил его. Взгляд Жюльена машинально следил за хищником. Его поразили его спокойные и мощные движения; он завидовал этому одиночеству.

Такова была судьба Наполеона; быть может - со временем и его?

XI

Вечер

Yet Juli as very coldnes still waskind,

And tremulously gentle her small hand

Withdrew itself from his, but left behind

A little pressure, thrilling, and so bland

And slight, so very slight that to the mind,

Twas but a doubt.

Don Juan, С 1, st. 711

1 Была в ней даже холодность мила.

Вдруг вздрогнула хорошенькая ручка

И выскользнула из его руки,

Пожатьем нежным бегло подарив.

Столь незаметным, столь неуловимым,

Что он, вздохнув, подумал - быть не может.

Байрон. Дон Жуан, п. 1, ст. 71.

Однако же, надо было показаться в Верьере. Выходя от священника, Жюльен удачно столкнулся с господином Вально, которому он не замедлил сообщить о прибавке жалованья.

Вернувшись в Вержи, Жюльен сошел в сад только глубоким вечером. Душа его была утомлена множеством сильных ощущений, волновавших его в течение дня. "Что я им скажу? - думал он, с беспокойством вспомнив о дамах. Он был далек от того, чтобы осознать, что душа его была именно на уровне тех мелких событий, которые обычно поглощают все интересы женщин. Часто Жюльен бывал непонятен госпоже Дервиль и даже ее подруге и, в свою очередь, понимал только половину того, что они ему говорили. Таково было действие силы и, если я смею так выразиться, величия страстей, волновавших душу этого юного честолюбца. Ежедневно происходили бури в этом странном существе.

Входя вечером в сад, Жюльен был расположен поболтать с хорошенькими кузинами. Они ожидали его с нетерпением. Он занял свое обычное место рядом с госпожою де Реналь. Вскоре наступил полный мрак. Ему захотелось взять белую ручку, которую он уже давно видел близ себя на спинке стула. Сначала ему уступили, но затем отняли у него руку, выражая этим досаду. Жюльен готов был остановиться на этом и продолжал весело болтовню, но в это время он услышал шаги господина де Реналя.

У Жюльена еще звучали в ушах грубые слова этого утра. "Не лучше ли всего,- сказал он себе,- посмеяться над этим существом, так щедро одаренным судьбою, взяв в его присутствии руку его жены? Да, я это сделаю, - я, которому он выразил столько презрения".

С этого момента спокойствие, столь несвойственное характеру Жюльена, быстро улетучилось; он страстно захотел и уже не мог ни о чем другом думать, как о том, чтобы госпожа де Реналь дала ему снова руку.

Господин де Реналь с возмущением говорил о политике: два-три фабриканта в Верьере разбогатели больше его и собирались досадить ему на выборах. Госпожа Дервиль слушала его. Жюльен, раздраженный этими рассказами, придвинул свой стул к стулу госпожи де Реналь. Темнота скрывала все движения. Он осмелился положить свою руку очень близко к хорошенькой обнаженной ручке. Он был взволнован, мысли его мешались; он наклонился к прелестной ручке и дерзнул прикоснуться к ней губами.

Госпожа де Реналь вздрогнула. Муж ее был в четырех шагах; она поспешила дать Жюльену руку и в то же время слегка оттолкнула его. Тогда как господин де Реналь продолжал громить мошенников и богатеющих якобинцев, Жюльен осыпал протянутую ему руку страстными, или, по крайней мере, казавшимися таковыми госпоже де Реналь, поцелуями. А между тем несчастная женщина в этот же роковой день держала в своих руках доказательство, что человек, которого она обожала, не смея сам в том признаться, любил другую! Пока Жюльена не было, она чувствовала себя такой безмерно несчастной, что должна была задуматься.

"Как! я - люблю? - спрашивала она себя. - Я влюблена? Я, замужняя женщина, могу влюбляться? Но, - говорила она себе, - я никогда не чувствовала к моему мужу этого безумного чувства, которое приковывает все мои мысли к Жюльену. В сущности, ведь это почти ребенок, преисполненный уважения ко мне! Это безумие пройдет. Какое дело моему мужу до чувств, которые я питаю к этому юноше? Господин де Реналь нашел бы скучными мои разговоры с Жюльеном. Он думает только о своих делах. Я ничего у него не отнимаю ради Жюльена".

Никакое лицемерие не омрачило чистоты этой наивной души, введенной в заблуждение никогда не испытанной страстью. Она была бессознательно обманута, а между тем ее природная добродетель была встревожена. Таковы были волновавшие ее сомнения, когда Жюльен появился в саду. Она услышала его голос; почти в ту же минуту она увидела, как он садится рядом с нею. Ее душа была словно подхвачена упоением счастья, которое в течение двух последних недель больше удивляло ее, чем прельщало. Все было для нее неожиданно. Однако спустя несколько минут она сказала себе: "Значит, достаточно Жюльену появиться, и я все ему прощаю?" - Она испугалась, и тогда-то она и отняла у него руку.

Страстные поцелуи, каких она еще никогда не испытала, заставили ее вдруг позабыть, что, быть может, он любит другую женщину. Вскоре он уже не казался ей виноватым. Мучительное страдание, рожденное подозрением, исчезло, а ощущение счастья, о котором она даже никогда не грезила, погрузили ее в любовный восторг и безумную веселость. Этот вечер показался очаровательным всем, кроме верьерского мэра, который не мог забыть своих разбогатевших фабрикантов. Жюльен уже не думал больше ни о своем мрачном честолюбии, ни о своих столь трудно осуществимых намерениях. В первый раз в жизни он поддался обаянию красоты. Впав в какую-то сладкую мечтательность, столь ему несвойственную, он нежно сжимал ручку, казавшуюся ему верхом изящества, и слушал шелест листьев липы, колыхаемых легким ночным ветерком, и лай собак, доносившийся с мельницы на берегу Ду.

Но это было ощущение только удовольствия, а не страсти. Вернувшись в свою комнату, он мечтал только об одном - снова приняться за свою любимую книгу в двадцать лет мысль о возможности покорить свет зат мевает все остальное.

Однако вскоре он отложил книгу. Размышляя на, победами Наполеона, он заметил что-то новое в себе "Да, я выиграл сражение, - сказал он, - надо этим вое пользоваться; надо сломить надменность этого чванливого дворянина, пока он отступает. Это вполне по-наполеоновски. Мне надо взять отпуск на три дня, чтоб повидаться с моим другом Фуке. Если господин де Реналь мне в этом откажет, я опять заставлю его торговаться, но он уступит".

Госпожа де Реналь не могла сомкнуть глаз. Ей казалось, что она не жила до сих пор. Она не могла ни о чем думать, как о блаженстве, которое испытала, когд Жюльен покрывал ее руку пылкими поцелуями.

Вдруг ей представилось ужасное слово: "адюльтер! Все, что самый гнусный разврат может придать в виде чувственной любви, представилось ее воображению. Эти представления стремились омрачить нежный и дивный образ, - ее мечты о Жюльене и счастье любви. Будущее рисовалось ей в ужасных красках. Она видела себя всеми презираемой.

Эти мгновения были ужасны. Душа ее переживала неведомое. Накануне она вкусила неизведанное блаженство; теперь она вдруг погрузилась в ужасные муки. Она не имела никакого представления о подобных страданиях, они взволновали ее разум. Был момент, когда ей пришло в голову сознаться мужу, что она боится полюбить Жюльена. Пришлось бы говорить о нем. К счастью, она вспомнила совет, данный когда-то ей теткой накануне ее свадьбы. Она говорила ей об опасности признаний мужчин, который, в конце концов, все-таки ее господин. В полном отчаянии она ломала руки.

Воображение ее осаждали самые противоречивые и мучительные образы. То она боялась не быть любимой, то ужасная мысль о преступлении терзала ее, точно завтра ее выставят к позорному столбу на Верьерской площади с надписью, объявляющей всем об ее прелюбодеянии.

У госпожи де Реналь не было никакого жизненного опыта; даже в полном рассудке, она не находила никакой разницы между тем, чтобы сделаться предметом шумных выражений публичного презрения или считать себя виновною перед Богом.

Когда ужасная мысль об адюльтере и о позоре, который, по ее мнению, следует за этим преступлением, оставила ее в покое и она начала думать о блаженстве жить с Жюльеном безгрешно, как было в прошлом, ее начала терзать другая ужасная мысль, - что Жюльен любит другую. Она еще видела, как он побледнел, боясь потерять портрет или скомпрометировать избранницу своего сердца, если кто-то увидит. В первый раз она видела выражение страха на этом спокойном и благородном лице. Никогда он не волновался так из-за нее или детей. Этот новый повод для мучений превысил меру страданий, отпущенную человеческой душе. Госпожа де Реналь невольно вскрикнула, и это разбудило горничную. Внезапно она увидала возле своей кровати свет и узнала Элизу.

- Это вас он любит? - воскликнула она точно в бреду.

Горничная, пораженная ужасным волнением, в котором находилась ее госпожа, к счастью, не придала никакого значения этим странным словам. Госпожа де Реналь поняла всю свою неосторожность.

- У меня жар, - сказала она, - и, кажется, бред; останьтесь со мною.

Вынужденная овладеть собою, она окончательно пришла в себя и почувствовала себя менее несчастной; ум ее прояснился, оправившись от полусна. Чтобы избавиться от пристального взгляда горничной, она приказала ей читать газету и под монотонный голос девушки, читавшей нескончаемую статью "Ежедневника", госпожа де Реналь приняла добродетельное решение обращаться с Жюльеном при новой встрече как можно холоднее.

XII

Путешествие

On trouve a Paris gens elegants, il peut y avoir en province des gens a caractere.

Sieyes1

1 В Париже можно встретить хорошо одетых людей, в провинции попадаются люди с характером. Сьейес.

На следующий день, в пять часов утра, раньше, чем госпожа де Реналь вышла из своей спальни, Жюльен получил уже от ее мужа отпуск на три дня. Против своего ожидания, Жюльену вдруг захотелось увидать ее; ему вспомнилась ее изящная рука. Он сошел в сад; госпожа де Реналь заставила себя долго ждать. Но если бы Жюльен любил, то увидал бы ее за полузакрытыми ставнями первого этажа, она стояла, прислонившись к окну. Она смотрела на него. Наконец, вопреки своим решениям, она сошла в сад. Обычная ее бледность сменилась ярким румянцем. Эта наивная женщина была, видимо, взволнована; какая-то принужденность и даже раздражение омрачили выражение невозмутимой ясности, как бы отринувшей все пошлые мирские заботы, выражение, придававшее такую прелесть этому очаровательному лицу.

Жюльен поспешил к ней приблизиться; он любовался ее прекрасными руками, видневшимися из-под поспешно наброшенной шали. Утренняя свежесть, казалось, еще увеличивала яркость ее лица, которому волнения ночи только придали большую выразительность. Эта скромная трогательная красота, притом такая одухотворенная, что не часто встречается среди низших классов, казалось, пробудила в Жюльене способность души, о которой он и не подозревал. В восхищении ее красотою, которую он пожирал глазами, Жюльен нисколько не думал о дружеском приеме, на который рассчитывал. Тем более он был удивлен подчеркнутой холодностью, в которой он усмотрел желание поставить его на место.

Счастливая улыбка замерла на его губах; он вспомнил о своем положении в обществе, в особенности в глазах богатой и знатной наследницы. Моментально с лица его исчезло все, кроме выражения высокомерия и злости на самого себя. Он страшно досадовал на то, что отложил свой отъезд на целый час ради такого унизительного приема.

"Только дурак, - говорил он себе, - может сердиться на других: камень падает вследствие своей тяжести. Неужели я навсегда останусь таким ребенком? Когда же наконец я приучусь давать этим людям ровно столько, сколько они мне платят? Если я хочу, чтобы они меня уважали и чтобы я уважал самого себя, надо им показать, что это моя бедность заставляет меня торговаться с их богатством, но что мое сердце неизмеримо выше их наглости, - так высоко, что его не могут задеть жалкие выражения их благосклонности или презрения".

В то время как эти чувства теснились в душе юного учителя, его подвижное лицо приняло выражение оскорбленной гордости и жестокости. Госпожа де Реналь окончательно смутилась. Добродетельная холодность, которую она старалась проявить при встрече с ним, уступила место выражению участия, - участия, усиленного удивлением при виде столь внезапной перемены. Пустые слова, которыми обмениваются утром насчет здоровья или погоды, вдруг замерли у обоих на устах. Жюльен, рассудок которого не был омрачен страстью, быстро нашел способ показать госпоже де Реналь, насколько он мало считал их отношения дружескими; он ничего не сказал ей о своем отъезде, поклонился и ушел.

Она еще смотрела ему вслед, пораженная мрачной надменностью его взгляда, столь приветливого накануне, когда ее старший сын, прибежавший из сада, сказал ей, обнимая ее:

- У нас каникулы - господин Жюльен уезжает в отпуск.

При этих словах госпожа де Реналь почувствовала смертельный холод; она была несчастлива в своей добродетели, но еще несчастнее в своей слабости.

Это новое событие заняло все ее воображение; она унеслась далеко от благоразумных решений, принятых ею в течение ужасной прошлой ночи. Теперь дело шло не о сопротивлении дорогому возлюбленному, но о возможности навсегда его лишиться.

К завтраку ей пришлось выйти. К довершению несчастья, господин де Реналь и госпожа Дервиль только и говорили, что об отъезде Жюльена. Верьерский мэр подметил что-то странное в его тоне, когда он просил об отпуске.

- У этого мужлана, наверное, имеются какие-нибудь предложения со стороны. Но от кого бы они ни исходили, хотя бы от господина Вально, всякий призадумается над суммой в шестьсот франков, которую придется ежегодно на него расходовать. Вчера в Верьере, вероятно, попросили три дня на размышление, - а сегодня утром, чтобы не быть вынужденным давать мне ответ, мальчик отправился в горы. Быть обязанным считаться с каким-то жалким работником, который еще и дерзит нам, - вот, однако, до чего мы дошли!

"Если мой муж, совершенно не подозревающий, как глубоко он оскорбил Жюльена, думает, что он уйдет от нас, то что остается мне думать? - сказала себе госпожа де Реналь.- Ах! все кончено!"

Чтобы иметь возможность по крайней мере выплакаться на свободе и не отвечать на вопросы госпожи Дервиль, она сослалась на ужасную головную боль и легла в постель.

- Вот каковы женщины, - повторял господин де Реналь, - вечно что-то расстраивается в их сложном организме. - И ушел, посмеиваясь.

В то время как госпожа де Реналь терзалась муками жестокой страсти, так неожиданно охватившей ее, Жюльен весело совершал свой путь среди самых красивых видов, какие может представить горный пейзаж. Ему надо было пересечь большую цепь к северу от Вержи. Тропинка, по которой он шел, поднималась через большой буковый лес, образуя бесчисленные повороты на склоне высокой горы, замыкающей на севере долину Ду. Вскоре взгляды путника перенеслись с менее высоких холмов, по которым Ду течет на юг, на плодородные равнины Бургундии и Божолэ. Как ни была нечувствительна душа этого юного честолюбца к красотам природы, он не мог временами не останавливаться, чтобы взглядывать на эту внушительную, широкую панораму.

Наконец он достиг вершины высокой горы, возле которой начиналась дорога к уединенной долине, где жил Фуке, молодой лесоторговец, его друг. Жюльен не торопился увидать ни его, ни вообще какое-либо человеческое существо. Притаившись, подобно хищной птице среди голых утесов, венчающих высокую гору, он мог издали заметить всякого приближающегося к нему человека. Он нашел маленький грот на склоне одной из почти вертикальных скал. Он направился туда и вскоре занял это убежище. "Здесь,- сказал он, сверкая радостно глазами, - люди не смогут причинить мне зла". Ему вздумалось изложить здесь письменно свои мысли, что было так опасно в другом месте... Квадратный камень заменил ему стол. Перо его летало - он не видел ничего вокруг. Наконец он заметил, что солнце садится за далекими горами Божолэ.

"Почему бы мне не переночевать здесь, - сказал он себе, - у меня есть хлеб, и я свободен! При звуке этого великого слова душа его загорелась, притворство его не позволяло ему быть самим собою даже у Фуке. Подперши голову руками, Жюльен сидел в гроте такой счастливый, как еще никогда в жизни, отдавшись своим мечтам о счастье.. свободы. Машинально он видел, как потухали один за другим все лучи сумерек. Среди наступившего мрака его душа предалась созерцанию того, что он рассчитывал когда-либо встретить в Париже. Прежде всего - женщину, гораздо более прекрасную, с более возвышенным умом, чем все, что он мог видеть в провинции. Он любил ее страстно, и его любили. Если он разлучался с нею на несколько минут, то только для того, чтобы приобрести славу и заслужить еще большую любовь.

Холодная ирония отрезвила бы в этом месте романа юношу, воспитанного среди печальной действительности парижского общества, хотя бы он и обладал воображением Жюльена; великие подвиги исчезли бы вместе с надеждою их совершить, уступая место столь известному правилу: когда ты покидаешь свою возлюбленную, то - увы! - рискуешь быть обманутым два-три раза в день. Молодой крестьянин, однако, не находил никаких препятствий к самым героическим подвигам, кроме недостатка случая.

Глубокая ночь сменила день, а ему оставалось еще два лье до деревушки, где жил Фуке. Но прежде чем покинуть грот, Жюльен зажег огонь и тщательно сжег все, что написал.

Он очень удивил своего друга, постучавшись к нему в час ночи. Он застал Фуке погруженным в свои счета. Это был высокий молодой человек, довольно нескладный, с грубыми чертами лица, предлинным носом, но чрезвычайно добродушный при своей отталкивающей внешности.

- Ты, должно быть, разругался со своим господином де Реналем, что явился так неожиданно?

Жюльен рассказал ему, как находил нужным, события вчерашнего дня.

- Оставайся со мною, - сказал ему Фуке, - я вижу, что ты знаешь господина де Реналя, господина Вально, супрефекта Можерона, священника Шелана; ты понял все тонкости характеров этих господ; теперь ты можешь присутствовать на торгах. Ты знаешь арифметику лучше меня, ты будешь вести мои счета; я много зарабатываю своей торговлей. Невозможно все делать самому, да и боюсь налететь на мошенника, если возьму компаньона, это мешает мне совершать превосходные сделки. Менее месяца тому назад я дал заработать шесть тысяч франков Мишо де Сент-Аману, которого не видел шесть лет и случайно встретил на торгах в Понтарлье. Отчего бы не заработать тебе эти шесть тысяч франков или, по крайней мере, хоть три? Ибо, если бы в этот день ты был со мною, я бы накинул на эту порубку и никто бы за мной не угнался. Будь моим компаньоном.

Это предложение раздосадовало Жюльена; оно нарушало его безумные мечты; во время ужина, который друзья приготовляли сами, подобно героям Гомера, ибо Фуке жил один, он показал свои счета Жюльену и доказывал ему, сколько выгод представляет его торговля лесом. У Фуке было самое высокое мнение об уме и характере Жюльена.

Наконец, очутившись один в своей комнатушке из еловых бревен, Жюльен сказал себе: "Правда, я могу здесь заработать несколько тысяч франков, а затем поступить в солдаты или в священники, смотря по тому, что тогда будет в моде во Франции. Сбережения, которые у меня будут к тому времени, устранят все мелкие затруднения. В этих горах я устранил бы свое невежество относительно многих вещей, занимающих светских людей. Но Фуке не хочет жениться, хотя и говорит, что одиночество делает его несчастным. Очевидно, беря компаньона без всяких вкладов в дело, он питает надежду, что этот компаньон никогда его не оставит. Неужели я обману своего друга?" - воскликнул Жюльен с негодованием. Он, считавший лицемерие и холодность обычными средствами спасения, на этот раз не мог вынести мысли о малейшим неделикатности по отношению к любившему его человеку.

Внезапно Жюльен обрадовался; он нашел предлог для отказа. "Как! потерять семь или восемь лет! ведь мне тогда будет двадцать восемь! Да в этом возрасте Бонапарт уже совершил свои самые великие подвиги! Кто поручится, что я сохраню священное пламя, которое прославляет людей, приводит к славе, если буду бегать по торгам и искать расположения разных плутов?"

На следующее утро Жюльен хладнокровно объявил добряку Фуке, считавшему это дело уже решенным, что его призвание к священному служению церкви не позволяет ему согласиться. Фуке очень удивился.

- Подумай, - говорил он ему, - я принимаю тебя в компаньоны или, лучше сказать, даю тебе четыре тысячи франков в год! А ты хочешь вернуться к своему господину де Реналю, презирающему тебя, как грязь своих сапог! Когда у тебя будет двести луидоров в кармане, кто тебе помешает поступить в семинарию! Я тебе скажу больше, я беру на себя доставить тебе лучший приход в округе, ибо, - прибавил Фуке, понизив голос, - я поставляю дрова г.., г.., г... Я им поставляю лучший дуб, за который они мне платят, как за сосну, но лучше поместить деньги невозможно.

Ничто не могло поколебать намерения Жюльена. В конце концов Фуке начал считать его слегка помешанным. На третий день рано утром Жюльен простился со своим другом, желая провести день среди утесов в горах. Он отыскал свой грот, но спокойствие покинуло его; предложения друга нарушили его душевный мир. Подобно Геркулесу, он очутился, но не между пороками и добродетелью, а между посредственностью и связанным с нею благополучием и всеми героическими мечтами своей юности. "Значит, у меня нет настоящей твердости характера, - говорил он себе; и это сомнение больше всего мучило его. - Значит, я не из того теста, из которого рождаются великие люди, если боюсь, что восемь лет, потраченных на зарабатывание денег, отнимут у меня ту великую энергию, которая заставляет творить необычайное".

XIII

Ажурные чулки

Un roman, c'est un miroir qu'on promene le long d'un chemin...

Saint-Real1

1 Роман - это зеркало, с которым идешь по большой дороге. Сен-Реаль.

Когда показались живописные развалины старинной церкви Вержи, Жюльен вспомнил, что с третьего дня он ни разу не подумал о госпоже де Реналь. "В день отъезда эта женщина напомнила мне о бесконечно разделяющем нас расстоянии; она обошлась со мною, как с сыном ремесленника. Без сомнения, она хотела выразить этим свое раскаяние в том, что накануне предоставила мне руку... А как хороша эта ручка! Что за очарование! Какое благородство светится во взгляде этой женщины!"

Возможность разбогатеть при помощи Фуке придала некоторое легкомыслие рассуждениям Жюльена; их уже не омрачало так часто раздражение и осознание своей бедности и ничтожества в глазах света. Теперь он мог судить как бы с некоторой высоты о крайней бедности и достатке, который он все еще называл богатством. Он еще не смотрел на свое положение философски, но был достаточно проницателен, чтобы почувствовать себя другим после этого маленького путешествия в горы.

Он был поражен тем чрезвычайным волнением, с которым госпожа де Реналь выслушала его рассказ о путешествии, которое он ей описал по ее просьбе.

Фуке неудачно влюблялся, собирался жениться; его долгие признания на этот счет составляли предмет разговора обоих друзей. Слишком рано предавшись любовным утехам, Фуке заметил, что любят не его одного. Все эти рассказы удивили Жюльена; он узнал много нового. Его уединенная жизнь, полная мечтательности и недоверия, отдалила его от всякого жизненного опыта.

Во время его отсутствия госпожа де Реналь не жила, а невыносимо мучилась; она не на шутку разболелась.

- В особенности, - сказала ей госпожа Дервиль, увидав возвратившегося Жюльена, - в твоем состоянии ты должна остерегаться и не ходить вечером в сад, сырость повредит тебе.

Госпожа Дервиль с удивлением заметила, что ее подруга, постоянно навлекавшая на себя неудовольствие господина де Реналя своей чересчур простой манерой одеваться, начала носить прозрачные чулки и очаровательные туфельки, присланные из Парижа. В течение трех дней единственное развлечение госпожи де Реналь заключалось в том, что она кроила и торопила Элизу шить ей летнее платье из красивой, легкой, очень модной материи. Платье было готово спустя несколько минут по прибытии Жюльена; госпожа де Реналь его тотчас надела. Ее приятельница уже больше не сомневалась... "Несчастная; она любит его!" - сказала себе госпожа Дервиль. И поняла все странные признаки ее болезни.

Она смотрела на нее, когда та говорила с Жюльеном. Лицо ее поминутно то краснело, то бледнело. Тревога выражалась в глазах, прикованных к глазам молодого наставника. Госпожа де Реналь ждала каждую минуту, что он начнет объясняться и сообщит, оставляет ли он их дом или остается. Жюльен, разумеется, ничего не говорил об этом, да и не думал. После ужасной внутренней борьбы госпожа де Реналь наконец решилась спросить его дрожащим голосом, в котором отражалась вся ее страсть:

- Намерены ли вы покинуть ваших учеников, чтобы устроиться в другом месте?

Жюльен был поражен трепетным голосом и взглядом госпожи де Реналь. "Эта женщина меня любит, - сказал он себе, - но, оправившись от этой мимолетной слабости, в которой она раскается, лишь только перестанет опасаться моего отъезда, к ней снова вернется ее высокомерие". Этот взгляд на положение вещей мелькнул в голове Жюльена быстро, словно молния; он отвечал нерешительно:

- Мне будет очень жаль расстаться с такими милыми детьми из порядочной семьи, но, может быть, придется... Существуют обязанности ведь и по отношению к самому себе...

Произнеся слово порядочные (этот термин Жюльен усвоил себе еще очень недавно), он почувствовал зашевелившуюся в душе глубокую антипатию.

"В глазах этой женщины я, - подумал он, - непорядочного происхождения".

Госпожа де Реналь, слушая его, любовалась его умом, его красотою, сердце ее сжималось при мысли о возможности отъезда, на который он намекнул. Все ее верьерские друзья, приезжавшие пообедать в Вержи во время отсутствия Жюльена, словно сговорились расхваливать на все лады удивительного человека, которого посчастливилось откопать ее мужу. Собственно, в успехах детей никто ничего не понимал. Знание наизусть Библии, да еще по-латыни, так поразило обитателей Верьера, что этого восхищения могло хватить на целый век.

Жюльен не говорил ни с кем и ничего об этом не знал. Если бы госпожа де Реналь умела владеть собою, она бы поздравила его с приобретенной им репутацией, и гордость Жюльена была бы удовлетворена; он сделался бы с нею кроток и любезен, тем более что ее новое платье казалось ему очаровательным. Госпожа де Реналь, в свою очередь довольная своим нарядным платьем и тем, что говорил ей о нем Жюльен, захотела пройти по саду; вскоре она призналась, что не в состоянии идти. Она взяла руку путешественника, но, вместо того чтобы поддержать ее, прикосновение руки окончательно лишило ее сил.

Было темно; едва успели они сесть, как Жюльен, пользуясь своей прежней привилегией, осмелился приблизить губы к руке прекрасной соседки и взять ее за руку. Он вспоминал, как смело вел себя Фуке со своими возлюбленными, и не думал о госпоже де Реналь; слово порядочный все еще тяготело над его душой. Рука ответила ему пожатием, но это нисколько его не порадовало. Он был далек от того, чтобы гордиться, или хотя бы испытывать признательность ей за чувство, которое она выражала в этот вечер так очевидно, и даже ее красота, изящество почти не трогали его. Душевная чистота, отсутствие всяких злобных чувств, без сомнения, сохраняют моложавость. В большинстве случаев у хорошеньких женщин скорее всего стареет лицо.

Жюльен оставался угрюмым весь вечер; до сих пор его гнев вызывали только случайности общественного устройства; с тех пор как Фуке предложил ему низкое средство достичь благополучия, он начал досадовать на самого себя. Поглощенный своими мыслями, хотя и обращаясь время от времени к дамам, Жюльен наконец, сам того не замечая, выпустил руку госпожи де Реналь. Это глубоко потрясло душу несчастной женщины; в этом она увидала проявление своей судьбы.

Если бы она была уверена в привязанности Жюльена, быть может, ее добродетель сумела бы оказать ему сопротивление. Но, опасаясь потерять его навсегда, она до того дошла в своей страсти, что сама взяла руку Жюльена, которую он рассеянно положил на спинку стула. Этот поступок словно пробудил юного честолюбца. Ему захотелось, чтобы его увидели сейчас все эти спесивые, знатные люди, которые за столом, где он сидел на самом краю с детьми, смотрели на него со снисходительной усмешкою. "Эта женщина не может меня презирать; в таком случае, - сказал он себе, - я должен поддаться чарам ее красоты; я обязан перед самим собою сделаться ее возлюбленным". Подобная мысль не пришла бы ему в голову до того, как он наслушался наивных рассказов своего друга.

Внезапное решение, принятое им, приятно рассеяло его мысли. Он сказал себе: "Я должен обладать одною из этих двух женщин" - и заметил, что, пожалуй, было бы интереснее ухаживать за госпожою Дервиль, не потому, что она казалась ему привлекательнее, но потому, что она видела его всегда в качестве уважаемого наставника, а не простым плотником с шерстяной курткой под мышкой, каким он явился к госпоже де Реналь.

Но госпожа де Реналь особенно любила представлять его себе именно юным рабочим, который краснел до корней волос, стоя у входа в дом и не решаясь позвонить.

Продолжая рассматривать свое положение, Жюльен понял, что о победе над госпожою Дервиль не стоит и думать, ибо, несомненно, она заметила склонность, которую госпожа де Реналь проявляла к нему. Пришлось вернуться к мысли о последней: "Что я знаю о характере этой женщины? - спросил себя Жюльен. - Только одно: до моего путешествия я брал у нее руку, и она ее отнимала; теперь я отнимаю свою руку, а она берет ее и пожимает. Прекрасный случай отплатить ей за все ее презрение ко мне. Бог весть, сколько у нее было возлюбленных! Быть может, она склоняется в мою сторону только из-за легкости встреч".

Увы! в этом беда чрезмерной цивилизации. В двадцать лет душа юноши, хоть сколько-нибудь образованного, уже страшно далека от непосредственности, без которой любовь часто представляется одною из самых докучных обязанностей.

"Я потому еще должен добиться успеха у этой женщины, - продолжало нашептывать тщеславие Жюльена, - что, если когда-либо сделаю карьеру и кто-нибудь упрекнет меня за низкое ремесло наставника, я могу дать понять, что любовь толкнула меня на это".

Жюльен снова отдалил свою руку от руки госпожи де Реналь, затем опять взял ее руку и сжал ее. Когда около полуночи они входили в дом, госпожа де Реналь спросила его тихо:

- Вы оставите нас, уедете?

Жюльен отвечал со вздохом:

- Мне надо уехать, ибо я люблю вас страстно; это грех... - да еще какой грех для молодого священника.

Госпожа де Реналь оперлась на его руку в таком самозабвении, что коснулась щекой пылающей щеки Жюльена.

Ночь эти два существа провели совершенно по-разному. Госпожа де Реналь отдалась восторгу самого возвышенного духовного наслаждения. Молодая кокетливая девушка, влюбляющаяся рано, привыкает к волнениям любви; в возрасте, когда наступает настоящая страсть, ей уже не хватает прелести новизны... Но так как госпожа де Реналь никогда не читала романов, то все оттенки счастья были для нее новы. Ее не омрачала никакая печальная истина, ни даже призрак будущего... Ей казалось, что и через десять лет она будет так же счастлива, как сейчас. Мысль о добродетели и верности, в которой она поклялась господину де Реналю, мучившая ее несколько дней тому назад, теперь тщетно старалась ею овладеть; она отделывалась от нее, как от докучного гостя. "Жюльен никогда ничего от меня не добьется,- думала госпожа де Реналь, - мы всегда будем жить так же, как живем теперь. Он будет моим другом".

XIV

Английские ножницы

Une jeune fille de seize ans avait un teint de roze, et elle mettait du rouee...1

1 Шестнадцатилетняя девушка, щечки как розаны - и все-таки румянится. Полидори.

Что касается Жюльена, предложение Фуке действительно лишило его всякой радости; он не мог ни на чем остановиться.

"Увы! Быть может, у меня не хватает характера; я был бы плохим воином у Наполеона. По крайней мере, - прибавил он, - маленькая интрижка с хозяйкою дома хоть немножко меня развлечет".

К счастью для него, даже в этом незначительном инциденте состояние его души мало соответствовало его развязной манере говорить. Госпожа де Реналь напугала его своим прекрасным платьем. Это платье казалось Жюльену каким-то преддверием Парижа. Его гордость не хотела отнести ничего на счет случайности и вдохновения минуты. Основываясь на признаниях Фуке и тому немногому, что он читал о любви в Библии, он составил себе весьма подробный план кампании. Так как он был чрезвычайно взволнован, почти того не сознавая, он записал этот план на бумаге.

На другой день утром госпожа де Реналь на минуту очутилась с ним в гостиной наедине.

- У вас нет никакого другого имени, кроме Жюльена? - спросила она его.

На этот столь соблазнительный вопрос наш герой не знал, что ответить. Это обстоятельство не предвиделось в его плане. Не будь у него этого дурацкого плана, живой ум Жюльена выручил бы его, - неожиданность только увеличивала его остроумие.

Он не нашелся, отчего его замешательство только возросло. Госпожа де Реналь, впрочем, скоро простила его. Она увидела в этом проявление очаровательного простодушия. А именно простодушия недоставало этому человеку, которого все находили таким умным.

- Твой юный наставник внушает мне большое недоверие, - говорила ей иногда госпожа Дервиль. - Я нахожу, что у него всегда что-то на уме и поступает он всегда с расчетом. Это расчетливый тихоня.

Жюльен чувствовал себя униженным оттого, что не нашелся, как ответить госпоже де Реналь.

"Такой человек, как он, обязан исправить этот промах!" И, улучив момент, когда переходили из одной комнаты в другую, он счел своим долгом поцеловать госпожу де Реналь.

Ничто не могло быть менее уместным, менее приятным и для него, и для нее и более неосторожным. Их едва не заметили. Госпожа де Реналь сочла его сумасшедшим. Она была напугана и возмущена. Эта глупая выходка напомнила ей господина Вально.

"Что бы случилось со мною, если бы я осталась с ним наедине?" Вся ее добродетель вернулась к ней, ибо любовь омрачилась.

Она постаралась так устроить, чтобы постоянно при ней оставался кто-нибудь из детей.

День тянулся скучно для Жюльена. Он провел его стараясь осуществить, и весьма неуклюже, свой план обольщения. Каждый раз, как он смотрел на госпожу де Реналь, его взгляд был многозначителен; однако он не был настолько глуп, чтобы не заметить, что ему совершенно не удавалось быть любезным, а еще менее - обольстительным.

Госпожа де Реналь не могла прийти в себя от изумления, увидав его таким неловким и вместе с тем таким дерзким. "Это любовная застенчивость умного человека! - сказала она себе наконец с неизъяснимой радостью.- Возможно ли, что он никогда не был любим моей соперницею?"

После завтрака госпожа де Реналь отправилась в гостиную - принять господина Шарко де Можирона, супрефекта в Брэ. Она вышивала что-то на пяльцах. Госпожа Дервиль сидела рядом с нею. В таком положении, средь белого дня, наш герой нашел уместным придвинуть свой сапог и пожать хорошенькую ножку госпожи де Реналь, ажурные чулочки и парижские туфельки которой заметно привлекали взоры галантного супрефекта. Госпожа де Реналь безумно испугалась; она уронила ножницы, моток шерсти, иголки, и движение Жюльена могло сойти за неловкую попытку помешать падению ножниц, соскользнувших на его глазах. К счастью, маленькие стальные ножницы сломались, и госпожа де Реналь не поскупилась на сожаления по поводу того, что Жюльен не оказался ближе к ней.

- Вы заметили прежде меня их падение, вы могли их удержать, вместо того ваше усердие повело только к тому, что вы меня сильно толкнули ногою.

Все это обмануло супрефекта, но не госпожу Дервиль. "У этого милого юноши весьма глупые замашки!" - подумала она. Провинциальная мораль не прощает подобных промахов. Госпожа де Реналь улучила момент и шепнула Жюльену:

- Будьте осторожны, я вам это приказываю.

Жюльен сознавал свою неловкость; ему стало досадно. Он долго раздумывал, следует ли ему рассердиться на слова: "я вам это приказываю". Он был настолько глуп, что подумал: "Она могла бы мне сказать: "я приказываю", если бы дело шло о чем-нибудь касающемся воспитания детей; но, отвечая на мою любовь, она должна была предполагать равенство отношений. Любить нельзя без равенства; и он напрягал весь свой ум, стараясь припомнить общие места о равенстве. Он повторял со злостью стих Корнеля, которому его научила несколько дней тому назад госпожа Дервиль:

". . .L'amour

Fait les egalites et ne les cherche pas".

Жюльен, упорствуя в своей роли Дон-Жуана, несмотря на то, что никогда не имел возлюбленной, вел себя весь день невероятно глупо. У него явилась только одна разумная мысль; он так надоел самому себе и так ему надоела госпожа де Реналь, что с ужасом думал о приближении вечера, когда ему придется сидеть рядом с нею во мраке сада. Он заявил господину де Реналю, что отправится в Верьер повидаться со священником, и, уйдя тотчас после обеда, вернулся только к ночи.

В Верьере Жюльен застал господина Шелана занятым переездом: его наконец сместили, викарий Малон занял его место. Жюльен помог доброму священнику, и ему пришло в голову написать Фуке, что непреодолимое влечение к духовному сану помешало ему принять сначала его любезное предложение, но что он только что был свидетелем такого примера несправедливости, что, пожалуй, для спасения души будет более выгодно не вступать в священнослужители. Жюльен пришел в восторг от своей хитрости - извлечь пользу из смещения верьерского священника для того, чтобы оставить себе лазейку и заняться торговлей, если прискорбное благоразумие одержит в нем верх над героизмом.

XV

Пение петуха

Amour en latin faict amor;

Or donc provient d'amour la mort.

Et, par avant, soulcy qui mord.

Deuil, plours, pieges, forfaitz, remord.

Blason d'Amour1

1 Любовь - амор по-латыни;

От любви бывает мор,

Море слез, тоски пустыня,

Мрак, морока и позор.

Гербовник любви.

Если бы Жюльен обладал хоть небольшой долей хитрости, которую он в себе напрасно предполагал, он мог бы поздравить себя на следующий день с эффектом, произведенным его путешествием в Верьер. Его отсутствие заставило позабыть все его промахи. Весь этот день он был довольно угрюм; к вечеру у него явилась нелепая мысль, и он сообщил ее госпоже де Реналь с редкой отвагою.

Едва они уселись в саду, как, не дожидаясь наступления темноты, Жюльен приблизил губы к уху госпожи де Реналь и, рискуя ее страшно скомпрометировать, прошептал:

- Сударыня, сегодня ночью в два часа я приду к вам в комнату, мне нужно вам что-то сказать.

Жюльен боялся, что она согласится; роль обольстителя была ему так тягостна, что он - если бы это только было возможно - заперся бы на несколько дней в своей комнате, чтобы не видать этих дам. Он понимал, что своим невозможным поведением вчера он испортил все прекрасные завоевания предшествующего дня, и теперь не знал, что ему делать.

Госпожа де Реналь ответила с неподдельным возмущением, нисколько не преувеличенным, на дерзкое заявление, которое Жюльен осмелился ей сделать. Ему почудилось презрение в ее лаконическом ответе. В этом ответе, произнесенном очень тихо, он различил, однако, слова: "Это еще что такое"? Под предлогом, будто ему надо что-то сказать детям, Жюльен отправился в их комнату и, вернувшись, сел возле госпожи Дервиль, далеко от госпожи де Реналь. Таким образом он отнял у себя всякую возможность взять ее руку. Разговор принял серьезный оборот, и Жюльен поддерживал его с честью, подыскивая ответы в моменты молчания. "Как это я не могу придумать способа, - думал он, - чтобы заставить госпожу де Реналь снова выказывать мне недвусмысленное расположение, заставившее меня три дня тому назад поверить ее любви!"

Жюльен был чрезвычайно смущен почти безнадежным положением своих дел. Однако успех затруднил бы его еще в большей степени.

Когда около полуночи все разошлись, его мрачное настроение заставило его заподозрить, что госпожа Дервиль питает к нему презрение, да и госпожа де Реналь, вероятно, не лучшего о нем мнения.

Сильно раздосадованный и униженный, Жюльен не мог заснуть. Но он был далек от мысли бросить всякое притворство, весь свой план и жить изо дня в день возле госпожи де Реналь, довольствуясь, как дитя, счастьем, которое приносит каждый новый день.

Он ломал себе голову, придумывая искусные маневры; через минуту он уже находил их нелепыми; словом, он был очень несчастен, когда услышал, как на стенных часах пробило два часа.

Звук часов пробудил его, подобно тому как пение петуха заставило очнуться святого Петра. Он почувствовал, что наступила самая тягостная минута. Он не думал о своем дерзком предложении с той минуты, как его сделал; ведь его так плохо приняли!

"Я сказал ей, что приду в два часа, - подумал он, вставая. - Я могу быть неопытен и груб, как и подобает сыну крестьянина, госпожа Дервиль достаточно давала мне это понять, но, по крайней мере, я не покажу себя трусом".

Жюльен имел право восхищаться своим мужеством: никогда еще он не подвергал себя более тягостному принуждению. Открывая дверь, он так дрожал, что колени его подгибались и он вынужден был прислониться к стене.

Он был без сапог. Подойдя к двери господина де Реналя, он услыхал его храпение. Это повергло его в отчаяние. Значит, не оставалось никакого предлога, чтобы не идти к ней. Но, великий Боже! что он там будет делать? У него не было никакого плана, да если бы и был таковой, крайнее волнение помешало бы ему его выполнить.

Наконец, страдая в тысячу раз больше, чем если бы его вели на казнь, он вошел в маленький коридор, ведущий к комнате госпожи де Реналь. Он открыл дверь дрожащею рукою, страшно при этом нашумев.

В комнате был свет: близ камина горел ночник; Жюльен не ожидал этого нового несчастья. Увидя его входящим, госпожа де Реналь поспешно вскочила с постели.

- Несчастный! - воскликнула она.

Произошло смятение. Жюльен забыл свои тщеславные планы и вернулся к своей естественной роли; ему показалось самым большим несчастьем не понравиться столь очаровательной женщине. Он ответил на ее упреки тем, что бросился к ее ногам и обнял ее колени. Она упрекала его чрезвычайно сурово, и в ответ на это он залился слезами.

Когда через несколько часов Жюльен вышел из комнаты госпожи де Реналь, можно было сказать, как пишут в романах, что ему не оставалось ничего больше желать. Действительно, любовь, которую он себе внушил, и неожиданное впечатление, произведенное на него чарами красоты, принесли ему победу, к которой не привела бы никогда его неуклюжая хитрость.

Но в самые сладкие минуты он поддался снова своей нелепой гордости и снова пытался играть роль человека, привыкшего побеждать женщин: он делал невероятные усилия, чтобы испортить все, что было в нем привлекательного. Вместо того чтобы прислушиваться к вызванным им самим восторгам и к раскаянию, еще увеличивавшему их силу, он ни на мгновение не выпускал идею долга из головы. Он боялся, что будет безумно раскаиваться и навсегда останется смешным, если отклонится от идеала, которому намеревался следовать. Словом, то, что делало из Жюльена существо высшее, как раз и мешало ему наслаждаться случайным счастьем. Так шестнадцатилетняя девушка с очаровательным цветом лица, румянится, отправляясь на бал.

Смертельно напуганная появлением Жюльена, госпожа де Реналь вскоре предалась самой жестокой тревоге. Слезы и отчаяние Жюльена ее чрезвычайно взволновали.

Даже когда ей уже не в чем было отказывать, она отталкивала Жюльена от себя с неподдельным негодованием, а затем бросалась сама в его объятия. Во всем ее поведении не заметно было никакого плана. Она считала себя безвозвратно потерянной и старалась избавиться от зрелища ада, осыпая Жюльена самыми безумными ласками. Словом, счастье нашего героя было бы полно, тем более что в женщине, которою он обладал, он нашел пламенную страстность, если бы он умел этим наслаждаться. Жульен ушел, а она все еще переживала страстное волнение и терзалась муками раскаяния.

"Боже мой! быть счастливым, быть любимым, но это - только то?" - такова была первая мысль Жюльена по возвращении его в комнату. Он находился в том состоянии удивления и беспокойства, которое охватывает душу, получившую то, к чему она долго стремилась. Она привыкла желать - и вот не знает больше, чего ей желать, и в то же время не обладает еще воспоминаниями. Подобно солдату после смотра, Жюльен внимательно припомнил все подробности своего поведения: "Не допустил ли я чего-нибудь из того, что должен? Хорошо ли я сыграл свою роль?"

И какую роль! Роль человека, привыкшего блистать среди женщин.

XVI

Следующий день

He turn'd his lip to hers, and with his hand.

Gall'd hack the tangles of her wandering hair.

Don Juan. C. 1, st. 1701

1 К ее устам приник он, прядь волос

Рукою бережной с чела ее откинул.

Байрон. Дон Жуан, п. 1, ст. 170.

К счастью для славы Жюльена, госпожа де Реналь была слишком взволнована, слишком изумлена, чтобы заметить глупость человека, который в один момент сделался для нее всем на свете.

Прося его уйти на рассвете, она сказала:

- О Господи! если мой муж услышал шум, я погибла.

Жюльен, у которого хватало времени на составление фраз, припомнил следующую:

- Вам было бы жаль жизни?

- Ах! в этот момент очень! но никогда не пожалела бы о том, что узнала вас.

Жюльен нашел приличествующим выйти от нее нарочно засветло и без всякой осторожности.

Постоянное внимание, с которым он относился ко всем своим поступкам в своем безумном желании показаться опытным человеком, имело лишь одну выгоду: когда он снова увидел госпожу де Реналь за завтраком, поведение его было образцом осторожности.

Что касается ее, она не могла на него смотреть не краснея до корней волос, но и не могла отвести от него глаз ни на мгновение; она сама замечала свое волнение и, стараясь скрыть его, смущалась еще больше. Жюльен только раз поднял на нее глаза. Сначала госпожа де Реналь восхитилась его осторожностью. Но вскоре, заметив, что этот единственный взгляд больше не повторяется, она встревожилась; "Разве он больше меня не любит? - сказала она себе. - Увы! - я слишком стара для него; я на десять лет старше".

Переходя из столовой в сад, она пожала руку Жюльену. Изумленный этим необыкновенным выражением любви, он поглядел на нее страстно, ибо она показалась ему очень хорошенькой за завтраком; и хотя он опускал глаза, но думал все время обо всех ее прелестях. Этот взгляд утешил госпожу де Реналь; он не уничтожил ее тревог, но эти тревоги почти заглушили ее раскаяние по отношению к мужу.

За завтраком этот муж не заметил ничего; не то было с госпожою Дервиль; ей показалось, что госпожа де Реналь готова сдаться. В продолжение всего дня ее непоколебимая дружба побуждала ее не скупиться на намеки, обрисовывавшие ее подруге в самых отталкивающих красках опасности, которым она подвергается.

Госпожа де Реналь сгорала от нетерпения очутиться наедине с Жюльеном; ей хотелось спросить его, любит ли он ее еще. Несмотря на неистощимую кротость своего характера, она несколько раз едва не дала понять своей подруге, как та ей докучает.

Вечером в саду госпожа Дервиль устроилась так, что поместилась между госпожою де Реналь и Жюльеном. Госпожа де Реналь, мечтавшая о восхитительном наслаждении - пожать руку Жюльена и поднести ее к губам, не могла ему сказать даже слова.

Эта помеха усилила ее волнение. Одна мысль терзала ее. Она так упрекала Жюльена за неосторожный приход прошлой ночью, что боялась, как бы он не отказался теперь от мысли прийти. Она ушла из сада рано и расположилась в своей комнате. Но, не сдержав своего нетерпения, она пошла послушать к двери Жюльена. Несмотря на неуверенность и на пожиравшую ее страсть, она не осмелилась войти. Этот поступок казался ей последнею низостью, ибо дает пищу для провинциальных острот.

Слуги еще не улеглись. Осторожность заставила ее вернуться к себе. Два часа ожидания показались ей двумя веками терзаний.

Но Жюльен был слишком верен тому, что он называл долгом, чтобы не исполнить в точности всего им намеченного.

Когда пробил час, он тихонько выскользнул из своей комнаты и, убедившись, что хозяин дома крепко спит, явился к госпоже де Реналь. На этот раз он чувствовал себя счастливее у своей возлюбленной, ибо менее неотступно думал о своей роли. У него оказались глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. То, что госпожа Реналь говорила ему о своем возрасте, придало ему некоторую уверенность.

- Увы! я десятью годами старше вас! как вы можете меня любить? - повторяла она ему без всякого умысла, только потому, что эта мысль ее терзала.

Жюльен не понимал ее горя, но видел, что оно искренне, и почти забыл свой страх показаться смешным.

Нелепая мысль, что на него будут смотреть свысока по причине его низкого происхождения, тоже исчезла. По мере того, как пылкость Жюльена ободряла его робкую возлюбленную, она становилась способной наслаждаться счастьем и судить о своем любовнике. К счастью, в этот день он почти не принимал того притворного вида, который накануне превратил их свидание в его победу, но не в упоение. Если бы она заметила его старание играть роль, это печальное открытие навсегда лишило бы ее всякой радости. Она бы увидела в этом только печальное следствие неравенства их лет.

Хотя госпожа де Реналь никогда не размышляла над теориями любви, но разница лет, после разницы состояний, служила постоянно общим местом для провинциальных острот, лишь только дело касалось любви.

Через несколько дней Жюльен, со свойственной его возрасту пламенностью, был безумно влюблен.

"Нужно сознаться,- говорил он себе,- что она добра, как ангел, а красивее быть невозможно".

Он почти позабыл о своем намерении играть роль. В минуту забвения он ей признался во всех своих тревогах. Это признание довело внушенную им страсть до апогея. "Значит, у меня не было соперницы", - говорила себе госпожа де Реналь в восхищении. Она решилась спросить его о портрете, столь интересовавшем ее, Жюльен поклялся ей, что это был портрет мужчины.

Когда у госпожи де Реналь оставалось достаточно хладнокровия, чтобы размышлять, она не могла прийти в себя от изумления, что существует подобное счастье и что никогда она о нем не подозревала.

"Ах! - думала она, - если бы я познакомилась с Жюльеном десять лет тому назад, когда я еще считалась хорошенькою".

Жюльен был очень далек от этих мыслей. Его любовь была все же тщеславна; его радовало, что он, злосчастный и презираемый бедняк, обладает такой красавицей. Его обожание, его восторги при виде ее прелестей наконец немного успокоили ее насчет разницы лет. Если бы она обладала хоть немного той опытностью, которая присуща всякой тридцатилетней женщине в более цивилизованной среде, она бы опасалась за продолжительность любви, казалось основанной только на неожиданности и восторженном самолюбии.

Когда Жюльен забывал о своем честолюбии, он восторгался даже шляпками, даже платьями госпожи де Реналь. Он не мог вдоволь насладиться их благоуханием. Он открывал ее зеркальный шкаф и целыми часами любовался красотою и порядком всего в нем находившегося. Его возлюбленная, прислонясь к нему, смотрела на него; а он рассматривал ее драгоценности, ее наряды, наполнявшие накануне ее свадьбы свадебную корзину.

"И я могла бы выйти за такого человека! - думала иногда госпожа де Реналь. - Что за пламенная душа! что за восхитительная жизнь была бы с ним!"

Что касается Жюльена, никогда он еще не находился так близко от этих грозных доспехов женского вооружения. "Невозможно,- думал он,- чтобы в Париже могло существовать что-либо прекраснее!" В такие минуты он не находил никаких возражений своему счастью. Часто искреннее восхищение и восторги его возлюбленной заставляли его забывать глупую теорию, сделавшую его таким неловким и почти смешным в первые моменты их сближения. Бывали минуты, когда, несмотря на свою привычку лицемерить, он находил необычайную усладу, признаваясь восхищавшейся им знатной даме в своем незнании множества житейских правил. Госпожа де Реналь в свою очередь находила необычайное наслаждение обучать множеству мелочей этого гениального юношу, на которого все смотрели как на человека, которому предстоит блестящее будущее. Даже супрефект и господин Вально не могли не восхищаться им; от этого они казались ей менее глупыми. Что касается госпожи Дервиль, она была очень далека от выказывания подобных чувств; то, чего она опасалась, видя, что ее благоразумные советы невыносимы женщине, буквально потерявшей голову, приводило ее в отчаяние, и она уехала из Вержи без всяких объяснений, которых, впрочем, у нее предусмотрительно не потребовали. Госпожа де Реналь пролила по этому поводу несколько слез, но вскоре ей показалось, что ее блаженство увеличилось. Благодаря этому отъезду, она проводила почти весь день наедине со своим возлюбленным.

Жюльен охотно разделял приятное общество своей подруги, ибо, как только он долго оставался наедине, роковое предложение Фуке снова начинало его смущать. В первые дни этой новой жизни случались минуты, когда он, до сих пор никем не любимый и никогда не любивший, находил такое наслаждение в искренности, что готов был сознаться госпоже де Реналь в честолюбии, бывшем до сих пор основою его существования. Ему бы хотелось посоветоваться с нею о странном искушении, которое возбудило в нем предложение Фуке; но одно маленькое событие помешало всяким откровениям.

XVII

Первый помощник мэра

О, how this pring of love ressembleth

The uncertain glory ofan April day;

Which now shows all the beauty of the sun;

And by and by a cloud takes ail away!

Two gentlemen of Verona1

1 Весна любви напоминает нам

Апрельский день, изменчивый, неверный.

То весь он блещет солнечным теплом,

То вдруг нахмурится сердитой тучей.

Шекспир. Два веронца, д. I, явл. 3.

Однажды вечером, на закате солнца, он сидел возле своей возлюбленной посреди фруктового сада в глубокой задумчивости. "Столь сладкие мгновения, - думал он, - будут ли они длиться вечно?" Душа его была погружена в трудность выбора жизненного пути; он скорбел об этом несчастье, которым заканчивается детство и омрачаются первые годы необеспеченной молодости.

- Ах! - воскликнул он, - Наполеона сам Бог послал молодым французам! Кто заменит его? Что станется без него с несчастными, даже более богатыми, чем я, у которых ровно столько средств, чтобы получить образование, но недостаточно, чтобы в двадцать лет подкупить нужного человека и пробить себе дорогу! Что бы ни было, - прибавил он, глубоко вздохнув, - это роковое воспоминание навсегда помешает нам быть счастливыми!

Вдруг он заметил, что госпожа де Реналь нахмурила брови и приняла холодный и презрительный вид; подобный образ мыслей казался ей приличествующим лакею. Ей, воспитанной в сознании своего крупного богатства, казалось, будто Жюльен тоже богат. Она любила его в тысячу раз больше жизни, не придавая никакого значения деньгам.

Жюльен не подозревал ее мыслей. Нахмуренные брови вернули его на землю. У него хватило находчивости перетолковать свою фразу и дать понять знатной даме, сидящей так близко от него на дерновой скамье, что сказанные слова он услыхал во время своего путешествия к приятелю лесотоорговцу. Это, конечно, рассуждения нечестивцев.

- Ну! и не водитесь больше с этими людьми, - сказала госпожа де Реналь, все еще сохраняя свой холодный вид, внезапно сменивший выражение самой пылкой нежности.

Эти нахмуренные брови или, вернее, раскаяние в своей неосторожности нанесли первый удар иллюзиям Жюльена. Он сказал себе: "Она добра и кротка, ее привязанность ко мне велика, но она воспитана в неприятельском лагере. Они особенно боятся того класса людей, которые, получив хорошее воспитание, не обладают достаточными средствами для начала карьеры. Что сталось бы с этими дворянами, если бы нам привелось сражаться равным оружием! Например, я, будь я мэром Верьера, с добрыми намерениями, честным, каков в сущности господин де Реналь, как бы я разоблачил викария, господина Вально и все их плутни! Как восторжествовала бы справедливость в Верьере! Все их таланты не помешали бы мне в этом... Они словно наощупь ходят".

В этот день счастье Жюльена было на пути к упрочению... Нашему герою не хватало смелости быть искренним. Надо было иметь мужество начать сражение, но немедленно; госпожа де Реналь была удивлена словами Жюльена, ибо люди ее общества постоянно твердили, что возвращение Робеспьера было возможно именно благодаря молодым людям низшего сословия, получившим хорошее воспитание. Холодность госпожи де Реналь длилась довольно долго и показалась Жюльену знаменательной. Дело же объяснялось тем, что за отвращением к дурным словам, сказанным им, последовала боязнь - не сказала ли она косвенно ему чего-либо неприятного. Это огорчение живо отразилось в чертах ее столь наивного и чистого лица, сохранявшего это выражение, когда она радовалась, удаляясь от докучных лиц...

Жюльен не осмеливался больше мечтать вслух. Успокоенный и уже менее влюбленный, он нашел, что с его стороны неосторожно навещать госпожу де Реналь в ее комнате. Лучше было бы, если бы она приходила к нему; если кто-нибудь из слуг увидит ее расхаживающей по дому, двадцать различных причин послужат объяснением этого обхода.

Но это положение дел имело также свои неудобства. Жюльен получал от Фуке книги, которых он, воспитанный на теологии, никогда бы не смог получить из библиотеки. Он решался читать их только ночью. Часто ему очень хотелось, чтобы это не прерывалось посещениями, ожидание которых, еще накануне сцены в фруктовом саду, не позволяло ему прочесть ни строки.

Госпоже де Реналь он был обязан тем, что начал понимать книги совершенно по-новому. Он осмеливался задавать ей вопросы о множестве различных вещей, незнание которых препятствует развитию молодого человека, родившегося вне общества, какой бы великий ум в нем не предполагали.

Для него было счастьем это любовное воспитание, исходившее от абсолютно невежественной женщины. Жюльен увидал общество непосредственно таким, каково оно в настоящее время. Ум его не был засорен рассказами о том, каким оно было прежде, две тысячи лет тому назад или всего шестьдесят лет тому назад, во времена Вольтера и Людовика XV. К его неописуемой радости, с глаз его упала пелена; он понял наконец ход вещей в Верьере.

На первый план выдвинулись чрезвычайно сложные интриги, завязавшиеся два года тому назад вокруг безансонского префекта. Они опирались на письма из Парижа, написанные весьма знаменитыми людьми. Дело шло о том, чтобы сделать господина де Муаро, самого набожного человека в округе, первым, а не вторым помощником верьерского мэра.

Конкурентом его являлся очень богатый фабрикант, которого необходимо было оттеснить на место второго помощника.

Жюльен понял наконец намеки, которые долетали до него, когда высшее местное общество собиралось на обед к господину де Реналю. Это привилегированное общество было чрезвычайно занято выбором первого помощника, о возможности появления которого даже не подозревали остальные горожане, и в особенности либералы. Значительность вопроса состояла в том, что, как всем было известно, восточная часть главной верьерской улицы должна будет расшириться более чем на девять футов, ибо эта улица сделается королевским путем.

Если же господин де Муаро, владевший тремя домами, принадлежащими сносу в черте расширения, сделается первым помощником, а затем и мэром, в случае, если господин де Реналь будет выбран в депутаты, он будет, когда надо закрывать глаза и, возможно, будет незаметно подправлять дома, выходящие на общественную дорогу, и таким образом они еще простоят лет сто. Несмотря на высокую набожность и признанную честность господина де Муаро, все были уверены в его сговорчивости, ибо он был обременен детьми. Среди домов, подлежащих сноске, девять принадлежали важным лицам в Верьере.

На взгляд Жюльена, эта интрига была гораздо важнее истории битвы при Фонтенуа, название которой он впервые встретил в одной из книг, посланных ему Фуке. Многие вещи изумляли Жюльена в течение пяти лет, когда он ходил по вечерам к священнику. Но так как скромность и смиренность ума считались первыми свойствами ученика богословия, невозможно было задавать вопросы.

Однажды госпожа де Реналь давала приказание лакею своего мужа, врагу Жюльена.

- Но, сударыня, ведь сегодня последняя пятница месяца, - отвечал тот многозначительно.

- Ступайте, - сказала госпожа де Реналь.

- Итак, - сказал Жюльен, - он отправился в это странное учреждение, когда-то бывшее церковью и недавно возвращенное духовенству; но для чего? Вот одна из тайн, которую я не могу разгадать.

- Это очень полезное, но очень странное учреждение, - сказала госпожа де Реналь. - Женщин туда не пускают, все, что я об этом знаю, это то, что все там говорят друг другу "ты". Например, лакей встретится там с господином Вально, и этот человек, столь надменный и глупый, нисколько не рассердится, когда Жан будет говорить ему "ты", и сам будет ему отвечать так же. Если вам интересно узнать, что там делается, я расспрошу подробно господина де Можирона и господина Вально.

Время летело. Воспоминание о прелестях возлюбленной отвлекало Жюльена от его мрачного честолюбия. Необходимость воздерживаться от глубокомысленных разговоров, раз они принадлежали к противным партиям, усиливала его блаженство и ее власть над ним.

В минуты, когда присутствие слишком развитых детей заставляло их говорить лишь на языке холодного разума, Жюльен чрезвычайно внимательно слушал ее житейские рассказы, глядя на нее глазами, горящими любовью. Часто, рассказывая о каком-нибудь искусном мошенничестве по случаю прокладки дороги или поставки, госпожа де Реналь удалялась от своего сюжета, предаваясь мечтам; Жюльену приходилось сдерживать ее, она позволяла себе в обращении с ним ту же непринужденность, что и с детьми, ибо случались дни, когда ей казалось, что она любит его, как своего сына. Да разве ей не приходилось беспрестанно отвечать на его наивные вопросы о тысяче простейших вещей, известных каждому ребенку из порядочной семьи в пятнадцать лет? Минуту спустя она уже восхищалась им как своим повелителем. Его ум иногда даже пугал ее; с каждым днем ей казалось, что она все яснее видит будущего великого человека в этом юном аббате. Она воображала его Папой, первым министром, подобно Ришелье. "Доживу ли я до того, чтобы увидать тебя во всей твоей славе? - говорила она Жюльену. - Все дороги открыты великому человеку; монархия, религия нуждаются в нем".

XVIII

Король в Верьере

N'etes-vous bons qu'a jeter lа comme un cadavre de peuple, sans ame, et dont les veines n'ont plus de sang.

Disc. de l'Eveque, a la chapelle de Saint-Clement1

1 Или вы годны на то лишь, чтобы выкинуть вас словно падаль, - народ, души лишенный, у кого кровь в жилах остановилась. Проповедь епископа в часовне св. Климента.

3 сентября, в десять часов вечера, жандарм, промчавшийся галопом по Большой улице Верьера, разбудил все население; он привез известие, что его величество король *** прибудет в следующее воскресенье, - это же было во вторник. Префект разрешил, говоря иначе, потребовал образования почетной гвардии; следовало устроить все как можно торжественнее. В Вержи была послана эстафета. Господин де Реналь прибыл ночью и нашел весь город в смятении. Каждый имел свои претензии; наименее занятые нанимали балконы, чтобы посмотреть въезд короля.

Кто возьмет на себя командование почетной охраной? Господин де Реналь тотчас сообразил, как важно в интересах домов, подлежащих сносу, чтобы это командование получил господин де Муаро. Это давало бы ему право на место первого помощника. Против набожности господина де Муаро нечего было возразить: она превышала всякие сравнения, но он никогда не сидел на лошади. Это был человек лет тридцати шести, чрезвычайно застенчивый, одинаково боявшийся и упасть, и показаться смешным.

Мэр призвал его к себе в пять часов утра.

- Вы видите, сударь, что я прибегаю к вашему совету, словно вы уже занимаете пост, к которому предназначают вас все честные люди. В этом несчастном городе процветает промышленность, либералы становятся миллионерами, стремятся к власти и умеют все обращать в свою пользу. Позаботимся об интересах короля, об интересах монархии и прежде всего об интересах святой нашей религии. Кому, полагаете вы, сударь, возможно поручить командование почетной охраной?

Несмотря на ужасную боязнь лошадей, господин де Муаро наконец с видом жертвы согласился принять эту почесть. "Я сумею прилично держаться", - сказал он мэру. Едва хватило времени привести в порядок мундиры, служившие семь лет тому назад при проезде какого-то принца крови.

В семь часов госпожа де Реналь прибыла из Вержи с Жюльеном и с детьми. Свою гостиную она нашла переполненной дамами-либералками, предлагавшими объединение партий и явившимися умолять ее склонить своего мужа предоставить место их мужьям в почетной охране. Одна из них уверяла, что, если ее мужа не выберут, он от огорчения обанкротится. Госпожа де Реналь быстро выпроводила весь этот народ. Она казалась страшно озабоченной.

Жюльен был удивлен и еще более раздосадован тем, что она делала тайну из причины своего волнения. "Я это предвидел, - говорил он себе с горечью, - ее любовь померкла перед счастьем принимать короля в своем доме. Вся эта суета ослепляет. Она снова меня полюбит, когда кастовые идеи перестанут ее волновать".

Как это ни странно, его любовь к ней лишь возросла.

Дом стал наполняться обойщиками; долго и тщетно искал Жюльен случая сказать ей два слова. Наконец он встретил ее, когда она выходила из его комнаты и несла его одежду. Они были одни. Он хотел с ней заговорить. Она скрылась, отказавшись его выслушать. "Какой я болван, что люблю подобную женщину, - честолюбие так же сводит ее с ума, как и ее мужа".

Она зашла еще дальше: одно из ее самых сильных желаний, в котором она не осмелилась признаться Жюльену из боязни его шокировать, заключалось в том, чтобы заставить его хотя бы на один день сбросить мрачное черное одеяние. С хитростью, изумительной в столь простодушной женщине, она добилась сначала от господина де Муаро, а затем от господина супрефекта де Можирона, чтобы Жюльена назначили в почетную охрану, хотя на это место претендовали еще пять-шесть молодых людей, все сыновья состоятельных фабрикантов, и по меньшей мере двое из них отличались образцовой набожностью. Господин Вально, рассчитывавший предоставить свою коляску самым красивым дамам города и тем выставить на показ своих прекрасных нормандок, согласился одолжить одну из своих лошадей Жюльену - самому ненавистному для него существу. Но у всех охранников были свои собственные или взятые на прокат красивые небесно-голубые мундиры с двумя серебряными эполетами, блиставшие семь лет тому назад. Госпожа де Реналь хотела достать новый мундир, а оставалось всего четыре дня, чтобы послать в Безансон и привезти оттуда мундир, шляпу, шпагу - словом, все, что необходимо почетному гвардейцу. Забавнее всего было то, что она считала неосторожным заказать мундир для Жюльена в Верьере. Она хотела поразить его - и его, и весь город.

Когда почетная охрана была сформирована и общественное мнение подготовлено, мэр занялся организацией большой религиозной процессии: король *** непременно желал поклониться в Верьере знаменитым мощам святого Климента, покоившимся в Бре-ле-О, на расстоянии менее одного лье от города. Желательно было собрать многочисленное духовенство, но это казалось всего труднее устроить: господин Малон непременно пожелал устранить присутствие господина Шелана. Тщетно господин де Реналь представлял ему всю неосторожность такого образа действий. Господин маркиз де Ла Моль, предки которого так долго управляли этой провинцией, был назначен в свиту короля ***. Он знал аббата Шелана в течение тридцати лет. Разумеется, он пожелает иметь о нем известия, прибыв в Верьер; и, если найдет его в немилости, он способен отправиться разыскивать его в сопровождении целой свиты в маленький домик, куда тот удалился. Вот это будет всем пощечина.

- Я буду опозорен здесь и в Безансоне, - отвечал аббат Малон, - если он появится среди моего духовенства. Ведь это янсенист, великий Боже!

- Что бы вы там ни говорили, дорогой аббат, - возразил господин де Реналь, - я не могу подвергнуть администрацию Верьера оскорблениям господина де ла Моля. Вы его не знаете - при дворе он себе на уме; но здесь, в провинции, - это злой насмешник, только и думающий, как бы всех поставить в неловкое положение. Он способен исключительно ради забавы выставить нас на осмеяние либералов.

Только в ночь с субботы на воскресенье, после трехдневных переговоров, гордость аббата Малона склонилась перед трусостью мэра, превратившейся в отвагу. Пришлось написать льстивое письмо аббату Шелану, прося его присутствовать на церемонии у мощей в Бре-ле-О, если ему позволят это его преклонный возраст и недуги... Господин Шелан попросил и получил пригласительный билет для Жюльена, который должен был его сопровождать в качестве служки.

С утра воскресенья тысячи крестьян, прибывших с окрестных гор, наводнили улицы Верьера. Был дивный солнечный день. Наконец около трех часов дня в толпе началось движение; на утесе в двух лье от Верьера показался огонь... Это был сигнал, возвещавший, что король вступил на территорию департамента. Тотчас колокольный звон и выстрелы старой испанской пушки, принадлежавшей городу, выразили ликование по поводу этого великого события. Половина населения взобралась на крыши. Все женщины высыпали на балконы. Почетная охрана двинулась. Восхищались блестящими мундирами, каждый узнавал родственника, приятеля. Смеялись над трусостью господина де Муаро, который ежеминутно готов был схватиться из предосторожности за луку седла. Но чье-то замечание заставило позабыть все: первый всадник девятого ряда был красивый стройный юноша, которого сначала никто не узнал. Но вскоре крики возмущения одних, удивленное молчание других выразили общее настроение. В молодом человеке, гарцующем на одной из нормандок господина Вально, узнали молодого Сореля, сына плотника. Поднялся единодушный протест против мэра, в особенности среди либералов. Как! только потому, что этот работник, нарядившийся аббатом, стал наставником его детей, он осмелился назначить его в почетную стражу, предпочтя таким-то и таким-то богатым фабрикантам?

- Эти господа, - говорила одна банкирша, - должны были бы проучить этого нахала, выросшего в грязи...

- Он - тихоня и взялся за саблю, - ответил сосед, - он способен пырнуть их в физиономию.

Замечания высшего общества были более ядовиты. Дамы спрашивали себя: один ли мэр был повинен в этом высоко неприличном поступке? В общем его оправдали, зная о его презрении к людям низкого происхождения.

Сделавшись предметом стольких обсуждений, Жюльен чувствовал себя счастливейшим из людей. От природы смелый, он сидел на лошади лучше большинства молодых людей этой горной местности. По глазам женщин он видел, что речь шла о нем.

Его новые эполеты сверкали ярче всех. Его лошадь поминутно становилась на дыбы; он был на седьмом небе от радости.

Его счастью не было пределов, когда, во время проезда мимо старых укреплений, выстрел маленькой пушки заставил его лошадь выскочить из ряда. Благодаря случайности он не упал; начиная с этого момента он почувствовал себя героем. Он воображал себя адьютантом Наполеона, атакующим батарею.

Одна особа была еще счастливее его. Сначала она из окон мэрии видела, как он проезжает; затем, быстро вскочив в коляску и сделав большой крюк, она прибыла вовремя, чтобы затрепетать, когда лошадь вынесла его из строя. Наконец, ее коляска выехала крупным галопом через другие городские ворота на дорогу, по которой должен был проехать король, и последовала за почетной охраной в двадцати шагах в облаках благородной пыли. Десять тысяч крестьян кричали: "Да здравствует король!" - когда мэр удостоился чести приветствовать его величество. Час спустя, когда король, прослушав все речи, въезжал в город, маленькая пушка снова начала стрелять почти беспрестанно. Здесь произошло несчастье, но не с канонирами, показавшими себя при Лейпциге и Монмирайе, а с будущим первым помощником мэра, господином де Муаро. Его лошадь бережно опустила его в единственную лужу на большой дороге, и это произвело переполох, ибо пришлось его вытаскивать, чтобы королевская карета могла проехать.

Его величество сошел у прекрасной новой церкви, которая ради этого дня была разукрашена пунцовыми драпировками. Король должен был обедать, а после - тотчас ехать поклониться знаменитым мощам святого Климента. Едва король вошел в церковь, как Жюльен понесся галопом к дому господина де Реналя. Там он со вздохом снял свой прекрасный лазоревый мундир, саблю, эполеты и надел свою поношенную черную одежду. Он снова вскочил на лошадь и через несколько минут очутился в Бре-ле-О, занимающем вершину прекрасного холма. "Энтузиазм увеличил число этих крестьян, - подумал Жюльен. - В Верьере толпы, нельзя пошевельнуться, и здесь собралось тысяч десять у старинного аббатства". Наполовину разрушенное вандалами-революционерами, это аббатство было великолепно восстановлено при Реставрации, и уже поговаривали о чудесах... Жюльен присоединился к аббату Шелану, крепко выбранившему его и снабдившему сутаной и стихарем. Он поспешно оделся и последовал за господином Шеланом, направившимся к молодому епископу Агды. Это был племянник господина де Ла Моля, недавно назначенный; на него был возложен показ реликвий королю. Но епископа трудно было разыскать.

Духовенство изнывало от нетерпения. Оно ожидало своего главу в мрачном готическом монастыре старинного аббатства. Собралось двадцать четыре священника, чтобы представить старинный капитул Бре-ле-О, состоявший до 1789 года из двадцати четырех каноников. Посетовав целые три четверти часа на молодость епископа, священники решили, что следовало бы их главе отправиться к монсиньору уведомить его, что король скоро прибудет и что пора отправляться в церковь. Преклонный возраст господина Шелана заставил выбрать его главой; несмотря на то, что он злился на Жюльена, он знаком велел ему следовать за собою. Жюльен отлично носил свой стихарь. При посредстве не знаю каких экклезиастических ухищрений туалета, он превратил свою пышную шевелюру в гладкую; но по оплошности, увеличившей гнев господина Шелана, из-под длинных складок его сутаны виднелись шпоры почетного гвардейца.

Когда они явились в комнаты епископа, высокомерные лакеи в золотых галунах едва удостоили ответить старому священнику, что монсиньора нельзя видеть. И стали смеяться над ним, когда он попытался им объяснить, что в качестве старейшины благородного капитула Бре-ле-О он пользовался правом быть принятым во всякое время епископом.

Надменность Жюльена была задета наглостью лакеев. Он принялся бегать по дортуарам старинного аббатства, пытаясь проникнуть во все попадавшиеся двери. Одна маленькая дверь уступила его натиску, и он очутился в келье, окруженный лакеями монсиньора в черных фраках и с цепями на шее. По его озабоченному виду они приняли его за вызванного епископом и пропустили. Сделав несколько шагов, он очутился в огромной готической зале, крайне мрачной, обшитой черным дубом; за исключением лишь одного, все стрельчатые окна были заложены кирпичами. Ничем не прикрытые, эти окна составляли печальный контраст со старинным великолепием деревянных панелей. Две стены этой залы, известные бургундским антиквариям и построенные Карлом Смелым около 1470 года в искупление какого-то греха, были уставлены деревянными резными скамьями. Они были украшены богатою резьбою из дерева различных цветов, изображавшей тайны Апокалипсиса.

Это грустное великолепие, обезображенное видом голых кирпичей и белой извести, поразило Жюльена. Он молча остановился. На другом конце залы возле единственного окна, сквозь которое проникал свет, он увидел висячее зеркало в раме из красного дерева. Молодой человек в фиолетовой рясе и кружевном стихаре, с непокрытою головою, стоял в трех шагах от зеркала. Последнее казалось таким странным здесь и, без сомнения, было привезено из города. Жюльен нашел, что у молодого человека был сердитый вид; правой рукой он важно посылал благословения по направлению к зеркалу.

"Что это может означать? - подумал он. - Должно быть, этот молодой священник готовится к церемонии? Быть может, это секретарь епископа... Вероятно, он так же дерзок, как и лакеи... Ну все равно! попытаемся".

Он приблизился и медленно прошел вдоль залы, не сводя глаз с единственного окна, следя за молодым человеком, продолжавшим медленно воссылать бесконечные благословения, не останавливаясь ни на минуту.

Приближаясь к нему, Жюльен убедился, что он весьма разгневан. Пышность кружевного стихаря невольно остановила Жюльена в нескольких шагах от великолепного зеркала.

"Я обязан заговорить", - подумал он наконец; но красота залы поразила его, и он заранее был смущен жесткими словами, которые ему скажут.

Молодой человек увидал его в зеркале, обернулся и, вдруг изменив сердитый вид, спросил его кротким голосом:

- Ну, сударь, наконец готово?

Жюльен остановился в изумлении. Молодой человек повернулся к нему, и он увидел на груди его крест: это был епископ Агды. "Такой молодой, - подумал Жюльен, - самое большее на шесть или восемь лет старше меня".

Ему стало стыдно за свои шпоры.

- Монсиньор, - ответил он робко, - меня прислал глава капитула господин Шелан.

- А! мне очень рекомендовали его, - сказал епископ любезным тоном, удвоившим восхищение Жюльена. - Извините меня, сударь, я принял вас за лицо, которое должно мне принести митру. Ее плохо уложили в Париже; парча сильно попортилась сверху. Это произведет дурное впечатление, - прибавил молодой епископ печально, - да еще заставляют меня ждать!

- Монсиньор, я схожу за митрой, если ваше преосвященство разрешит.

Прекрасные глаза Жюльена произвели эффект.

- Сходите, сударь, - ответил епископ с очаровательной учтивостью, - мне она нужна тотчас. Я в отчаянии, что заставлю ожидать господ членов капитула.

Когда Жюльен был уже на середине залы, он обернулся и увидел, что епископ снова раздает благословения. "Что бы это такое могло значить? - спросил себя Жюльен.- Без сомнения, это приготовления для предстоящей церемонии". Войдя в келью, где находились лакеи, он увидал у них в руках митру. Эти господа невольно подчинились его повелительному взгляду и передали ему митру епископа.

Он нес ее с гордостью; проходя через залу, шел медленно, почтительно держал ее в руках. Епископ сидел перед зеркалом; время от времени его правая рука, хотя и утомленная, все еще посылала благословения. Жюльен помог ему надеть митру. Епископ потряс головою.

- Ну! она кажется будет держаться, - сказал он Жюльену с довольным видом. - Могу я попросить вас немного отойти?

Епископ быстро вышел на середину залы, затем, медленно приближаясь к зеркалу, снова принял сердитый вид и стал важно раздавать благословения.

Жюльен оцепенел от изумления; он пытался понять, но не осмеливался... Епископ остановился и, глядя на него, мгновенно утратил всю свою важность:

- Что вы скажете, сударь, о моей митре, хорошо ли она держится?

- Отлично, монсиньор.

- Она не слишком съезжает назад? Это придало бы мне вид глупый, но также не следует ее надвигать на глаза, точно офицерский кивер.

- Мне кажется, что она сидит отлично.

- Король *** привык видеть духовенство почтенное и, разумеется, весьма серьезное. Мне бы не хотелось, особенно из-за моего возраста, иметь легкомысленный вид.

Епископ снова принялся расхаживать и рассылать благословения.

Через несколько минут епископ заявил:

- Я готов. Ступайте, сударь, предупредите господина главу капитула и его членов.

Вскоре господин Шелан, в сопровождении двух старейших священников, вошел через большую, украшенную великолепной резьбой дверь, которую Жюльен не заметил. Но на этот раз он очутился по своему положению позади всех и мог наблюдать епископа только из-за плеч священников, толпившихся у двери.

Епископ медленно шел по зале; когда он достиг порога, священники образовали процессию. После минутного замешательства процессия двинулась с пением псалма. Епископ шел последним, между господином Шеланом и другим очень старым священником. Жюльен проскользнул совсем близко к епископу в качестве сопровождающего аббата Шелана. Проходили по длинным коридорам аббатства; несмотря на яркое солнце, в коридорах было мрачно и сыро. Наконец дошли до портика монастыря. Жюльен был поражен великолепием этой прекрасной церемонии. Честолюбие, возбужденное в нем молодостью епископа, любезность и восхитительная учтивость этого прелата волновали его душу. Эта учтивость была совсем иного рода, чем учтивость господина де Реналя, даже в его лучшие дни. "Чем ближе приближаешься к высшему слою общества, - думал Жюльен, - тем чаще встречаешь это очаровательное обращение".

В церковь вошли через боковую дверь; внезапно страшный шум сотряс ее древние своды; Жюльен подумал, что они рушатся. Это снова палила маленькая пушка; ее доставили на восьмерке лошадей галопом, и лейпцигские канониры тотчас ее зарядили, и она палила пять раз в минуту, словно сами пруссаки стояли перед ней.

Но этот изумительный шум уже больше не удивлял Жюльена, он уже не думал ни о Наполеоне, ни о военной славе. "Такой молодой, - думал он - и уже епископ Агдский! но где же Агда? а какой у него доход? Двести или триста тысяч франков, пожалуй?"

Лакеи монсиньора внесли великолепный балдахин; господин Шелан взял одну из подпорок, но, в сущности, нес ее Жюльен. Епископ встал под балдахин. Ему удалось в самом деле выглядеть старым; восхищению нашего героя не было пределов. "Чего только не достигнешь ловкостью?" - подумал он.

Появился король. Жюльену повезло увидать его очень близко. Епископ приветствовал его, не забыв придать своему голосу волнение, лестное его величеству. Не станем повторять описаний всех церемоний в Бре-ле-О; в течение двух недель ими были наполнены столбцы всех местных газет. Из речи епископа Жюльен узнал, что король происходил из рода Карла Смелого.

Впоследствии Жюльену пришлось проверить счета - во что обошлась эта церемония. Господин де Ла Моль, получивший епископство для своего племянника, возымел любезность принять на свой счет все расходы. Одна только церемония в аббатстве обошлась в три тысячи восемьсот франков.

После речи епископа и ответа короля его величество встал под балдахин; затем он очень набожно преклонил колени на подушке пред алтарем. Хор был окружен стульями, а стулья возвышались на две ступеньки над полом. На последней из этих ступенек сидел Жюльен у ног господина Шелана, словно шлейфоносец возле своего кардинала в Сикстинской капелле в Риме. Затем служили молебен в облаках ладана, под бесконечные залпы артиллерии и мушкетеров; крестьяне опьянели от радости и почтения. Подобный день сводит на нет труд сотен выпусков якобинских газет.

Жюльен стоял в шести шагах от короля, молившегося поистине с усердием. В первый раз он заметил маленького господина с умным взглядом, одетого во фрак почти без всяких нашивок. Но поверх этого скромного фрака была надета небесно-голубая лента. Он стоял ближе к королю, чем многие другие сановники, одежды которых были до того расшиты золотом, что, по выражению Жюльена, совсем не было видно сукна. Спустя несколько минут он узнал, что это был господин де Ла Моль. Он показался ему высокомерным и заносчивым.

Этот маркиз, должно быть, не так вежлив, как мой прекрасный епископ, подумал он. Ах! духовное звание делает кротким и мудрым. Но король приехал поклониться реликвии, а я ее не вижу.

Маленький причетник, стоявший рядом с ним, сообщил ему, что мощи находятся в верхнем этаже, в пылающей капелле.

"Что это за пылающая капелла?" - подумал Жюльен. Но он не хотел спрашивать объяснения. Он удвоил внимание.

При посещении коронованной особы этикет требует, чтобы каноники не сопровождали епископа. Но, направляясь в часовню, епископ подозвал аббата Шелана. Жюльен решился за ним последовать.

Длинная лестница вела к маленькой двери, готический наличник которой был весь великолепно раззолочен. Казалось, что это сделано только накануне.

Перед дверью стояли на коленях двадцать четыре молодые девушки, принадлежащие к самым знатным семьям Верьера. Прежде чем отворить дверь, епископ опустился на колени среди этих юных прекрасных девиц. В то время как он громко читал молитву, они, казалось, не могли налюбоваться его прекрасными кружевами, его грацией, его лицом, таким молодым и кротким. Это зрелище заставило нашего героя утратить остаток разума. В эту минуту он пошел бы драться за инквизицию и сделал бы это совершенно искренно. Внезапно дверь растворилась. Маленькая часовня была вся залита светом. На алтаре виднелось более тысячи свечей, они были установлены в восемь рядов, разделенных букетами цветов. Сладкий запах чистейшего ладана несся клубами из дверей святилища. Часовня, вызолоченная заново, была мала, но очень высока. Жюльен заметил на алтаре свечи, возвышавшиеся на пятнадцать футов высоты. Молодые девушки не могли удержаться от восторженного восклицания. В маленький вестибюль часовни пропустили только девушек, двух священников и Жюльена.

Вскоре прибыл король в сопровождении только господина де Ла Моля и главного камергера. Даже охранники оставались снаружи, коленопреклоненные, с оружием в руках.

Его величество скорее бросился, чем опустился на налой. Только тогда Жюльен, притиснутый к золоченой двери, увидал из-за обнаженной руки одной из девушек в костюме молодого римского воина очаровательную статую святого Климента. Статуя была помещена под алтарем, на шее у него была большая рана, откуда, казалось, сочилась кровь. Художник превзошел самого себя. Глаза умирающего, полные кротости, были полузакрыты. Едва пробивающиеся усы обрамляли прелестный рот, полузакрытые губы которого, казалось, шептали молитву. При виде этого девушка, стоявшая рядом с Жюльеном, разразилась слезами; одна из ее слезинок упала на руку Жюльена.

После минутной молитвы в глубоком безмолвии, прерываемом лишь отдаленным звоном колоколов всех окружных деревень, епископ Агды попросил у короля разрешения говорить. Он закончил свою маленькую, но трогательную речь простыми словами, которые тем не менее произвели наилучшее впечатление.

- Не забывайте никогда, юные христианки, что вы видели одного из величайших земных королей на коленях перед служителями всемогущего и грозного Бога. Эти слуги Господни слабы, гонимы, приемлют смерть здесь, на земле, как вы видите, кровоточащей по сей день ране святого Климента, но торжествуют на небе. Не правда ли, юные христианки, вы никогда не забудете этого дня, вы будете ненавидеть нечестие? Всегда останетесь верными Господу столь великому, столь грозному, но и столь милостивому?

С этими словами епископ величественно поднялся.

- Обещаете вы мне это? - сказал он, подымая руку вдохновенным жестом.

- Обещаем, - отвечали молодые девушки, заливаясь слезами.

- Принимаю ваш обет во имя грозного Бога! - закончил епископ громовым голосом. Церемония окончилась.

Сам король плакал. Только спустя много времени Жюльен настолько оправился от волнения, чтобы спросить, где находились кости святого, присланные из Рима Филиппу Доброму, герцогу Бургундскому. Ему сказали, что они были спрятаны в восхитительной восковой статуе.

Его Величество соизволил разрешить девушкам, сопровождавшим его в часовню, носить красную ленту с вышитыми словами: "Ненависть к нечестию, вечное обожание".

Господин де Ла Моль велел раздать крестьянам десять тысяч бутылок вина. Вечером в Верьере либералы сумели устроить иллюминацию во сто раз лучше, чем роялисты. До отъезда король сделал визит господину де Муаро.

XIX

Думы вызывают страдания

Le grotesque des evenements de tous les jours vous cache le vrai malheur des passions.

Barnave1

1 Необыденное в рутине повседневных событий заслоняет подлинное несчастье страстей. Барнав.

Приводя в порядок комнату, которую занимал господин де Ла Моль, Жюльен нашел лист толстой бумаги, сложенной вчетверо. Внизу первой страницы он прочитал:

"Его Превосходительству, маркизу де Ла Молю, пэру Франции, кавалеру королевских орденов и т.д. и т.д."

Это было прошение, написанное грубым почерком кухарки:

"Господин маркиз!

Всю мою жизнь я был религиозен. Был в Лионе под обстрелом во время осады в проклятом 93 году. Я причащаюсь, каждое воскресенье бываю у обедни в приходской церкви. Никогда не пропускал Пасхальной службы, даже в гнусном 93 году. Кухарка,- до революции у меня были слуги,- кухарка моя блюдет посты по пятницам. Я пользуюсь в Верьере общим уважением, смею думать заслуженным. В процессиях я иду под балдахином, рядом с господином кюре и господином мэром. В исключительных случаях я несу большую свечу, купленную на собственный счет. Все отзывы обо мне находятся в Париже в министерстве финансов. Я прошу у господина маркиза лотерейную контору в Верьере, которая вскоре останется так или иначе без начальника, ибо он очень болен, к тому же подает голос на выборах не как следует и пр.

Де Шолэн".

На полях этого прошения была приписка де Муаро, начинавшаяся следующими словами:

"Я имел честь говорить вчерась о верноподданном, обращающемся с этою просьбою и так далее".

"Итак, даже болван де Шолэн указывает мне путь, которым надо следовать", - сказал себе Жюльен.

Неделю спустя после посещения королем Верьера распространились бесчисленные сплетни, глупейшие рассказы, комичные споры и т. п., предметом которых являлись по очереди король, епископ Агды, маркиз де Ла Моль, десять тысяч бутылок вина, бедняга Муаро, упавший с лошади и не выходивший из дому после этого целый месяц в ожидании ордена, все еще говорили о чрезвычайном неприличии неожиданного назначения в почетную охрану Жюльена Сореля, сына плотника. На этот счет надо было послушать рассуждения богатых мануфактурщиков, которые с утра до вечера надрывались в кафе, проповедуя равенство. Эта надменная дама, госпожа де Реналь, придумала такую гнусность. Причина? Прекрасные глаза и румяные щеки юного аббата Сореля.

Вскоре после возвращения в Вержи Станислав-Ксавье, младший из детей, заболел; внезапно госпожа де Реналь предалась страшному раскаянию. В первый раз она стала упрекать себя за свою любовь с некоторою последовательностью; она словно чудом прозрела, поняла, в какое громадное заблуждение позволила себя вовлечь; несмотря на свою искреннюю религиозность, до сих пор она не думала о громадности своего преступления перед Богом.

Когда-то в монастыре она страстно любила Бога; теперь она так же страстно боялась его. Сомнения, раздиравшие ее душу, были тем ужаснее, что в страхе ее отсутствовала всякая рассудительность. Жюльен заметил, что малейшее рассуждение раздражало ее, нисколько не успокаивая; она видела в этом внушение сатаны, но так как Жюльен сам очень любил маленького Станислава, то она выслушивала его, раз дело шло о болезни; а она приняла вскоре опасный оборот. Тогда постоянные угрызения совести лишили госпожу де Реналь сна; она впала в какое-то мрачное оцепенение; и если бы заговорила, то только для того, чтобы признаться Богу и людям в своем преступлении.

- Заклинаю вас, - говорил ей Жюльен, лишь только они оставались одни, - не говорите ни с кем; пусть я буду единственным посвященным в ваши страдания. Если вы меня любите, не говорите ничего; ваши слова не вылечат нашего Станислава.

Но его уговоры не оказывали никакого действия; он не знал, что госпожа де Реналь вбила себе в голову, что, для того чтобы умилостивить ревнивого Господа, надо возненавидеть Жюльена или принять смерть сына. И она чувствовала себя такой несчастной, сознавая, что не в состоянии возненавидеть своего возлюбленного.

- Бегите от меня, - сказала она однажды Жюльену, - ради Бога, оставьте этот дом: ваше присутствие здесь убивает моего сына. Господь карает меня, - прибавила она тихо. - Он справедлив; я преклоняюсь перед его правосудием; преступление мое ужасно, и я жила не раскаиваясь! Это был первый признак того, что я забыла о Господе - я должна быть наказана вдвойне.

Жюльен был глубоко растроган. Он не мог видеть в этом ни лицемерия, ни преувеличения. "Она считает, что, любя меня, теряет сына, и в то же время несчастная любит меня больше, чем сына. Без сомнения, ее убивает раскаяние; какое величие чувств. Но как мог я внушить такую любовь, - я, такой бедный, так плохо воспитанный, такой невежественный, иногда такой грубый в обращении?"

Однажды ночью ребенку стало очень плохо. Около двух часов ночи господин де Реналь зашел взглянуть на него. Ребенок, красный от жара, не узнал своего отца. Вдруг госпожа де Реналь бросилась к ногам своего мужа; Жюльен видел, что она сейчас во всем признается и погубит себя навеки.

К счастью, этот странный жест рассердил господина де Реналя.

- Прощай, - сказал он, выходя.

- Нет, выслушай меня, - воскликнула жена, стоя перед ним на коленях и стараясь его удержать. - Узнай всю правду. Это я убиваю своего сына. Я дала ему жизнь, и я же ее отнимаю. Небо карает меня в глазах Бога, я виновна в убийстве. Я должна сама себя унизить и погубить; быть может, эта жертва умилостивит Господа.

Если бы господин де Реналь был человек с воображением, он понял бы все.

- Романтические бредни, - воскликнул он, отстраняя жену, старавшуюся обнять его колени. - Все это одни романтические бредни! Жюльен, велите позвать доктора рано утром. - И он пошел спать.

Госпожа де Реналь упала на колени почти без чувств, судорожно отталкивая Жюльена, бросившегося ей помочь.

Жюльен был поражен.

"Вот что значит адюльтер! - подумал он. - Возможно ли, что эти столь лукавые священники... правы? Они так много сами грешат, что знают истинную сущность греха? Какая странность!"

Спустя двадцать минут после ухода господина де Реналя Жюльен все еще видел, как любимая им женщина, склонившись головою к постельке ребенка, застыла неподвижно, почти лишившись чувств. "Вот женщина, столь умная, доведена до полного отчаяния только потому, что познала меня, - думал он. - Часы летят быстро... Что могу я сделать для нее? Надо решиться. Теперь дело идет уже не обо мне. Что мне до людей и до их глупых кривляний? Что могу я сделать для нее? Оставить ее? Но ведь я оставлю ее на растерзание ужасным мукам. От этого истукана-мужа больше вреда, чем пользы. Он способен грубо с ней обойтись; она может помешаться, выброситься из окна.

Если я ее оставлю, если перестану за нею наблюдать, она признается ему во всем. И кто знает, быть может, несмотря на наследство, которое она должна ему принести, он поднимет скандал. Она может все сказать, Господи! этому... аббату Малону, который под предлогом болезни шестилетнего ребенка постоянно торчит в доме, и неспроста. В своем горе и страхе перед Богом она забывает, что он за человек; видит в нем только священника".

- Уходи, - сказала ему вдруг госпожа де Реналь, открывая глаза.

- Я бы тысячу раз пожертвовал жизнью, если бы знал, что это тебе поможет, - ответил Жюльен. - Никогда я еще тебя так не любил, мой дорогой ангел, или, вернее, только с этой минуты я начинаю обожать тебя так, как ты этого заслуживаешь. Что станется со мною вдали от тебя, если я буду думать, что ты несчастна из-за меня! Но не будем говорить о моих страданиях. Я уеду, да, любовь моя. Но если я тебя оставлю, если перестану наблюдать за тобою, беспрестанно находясь между тобой и твоим мужем, ты ему скажешь все и погубишь себя. Подумай, он с позором выгонит тебя из дому; весь Верьер, весь Безансон будут говорить об этом скандале. Тебя сочтут во всем виновною; ты никогда не оправишься от этого позора...

- Этого-то я и хочу, - воскликнула она, вставая. - Я буду страдать, тем лучше.

- Но ведь этим ужасным скандалом ты опозоришь и его!

- Но я унижу сама себя, я брошусь в грязь; и, быть может, этим я спасу сына. Это унижение на глазах у всех, быть может, послужит публичным покаянием. Насколько я могу судить, это самая большая жертва, какую я могу принести Богу... Быть может, он удостоит принять мое унижение и сохранить мне сына! Укажи мне еще более тяжелое покаяние, я устремлюсь к нему.

- Позволь мне наказать себя. Ведь я также виновен. Хочешь, я отправлюсь к траппистам? Суровость их жизни может умилостивить твоего Бога. О Господи! Почему я не могу взять на себя болезнь Станислава.

- О, как ты его любишь, - сказала госпожа де Реналь, бросаясь в его объятия.

В то же мгновение она оттолкнула его в ужасе.

- О, мой единственный друг! - воскликнула она, снова упав на колени, - почему ты не отец Станислава! Тогда бы не было страшного греха - любить тебя больше сына.

- Позволь мне остаться здесь и любить тебя отныне, как брат? Это единственное разумное искупление; оно может умилостивить гнев Всевышнего.

- А я, - воскликнула она, поднимаясь, схватив голову Жюльена руками и держа ее перед своим лицом. - А я разве могу любить тебя, как брата? В моей ли власти любить тебя, как брата?

Жюльен разразился слезами.

- Я послушаюсь тебя, - сказал он, падая к ее ногам, - я послушаюсь тебя, что бы ты мне ни приказала. Это все, что мне остается делать. Мой разум поразила слепота; я не знаю, что мне делать. Если я тебя оставлю, ты все скажешь мужу; погубишь и себя, и его. Никогда после такого скандала его не выберут в депутаты. Если я останусь, ты будешь считать меня причиною смерти твоего сына и сама умрешь с горя. Хочешь, я попробую уехать? Если хочешь, я накажу себя за наш грех, расставшись с тобою на неделю. Я проведу эту неделю, где ты хочешь. Например, в аббатстве Бре-ле-О; но поклянись мне, что во время моего отсутствия ты ни в чем не признаешься мужу. Помни, что я не смогу вернуться, если ты признаешься.

Она обещала, он уехал. Но через два дня был снова призван.

- Я не могу без тебя сдержать своего обещания. Я признаюсь мужу, если ты не будешь постоянно приказывать мне взглядами молчать. Каждый час этой ужасной жизни кажется мне целым днем.

Наконец Небо сжалилось над несчастной матерью. Понемногу Станислав стал поправляться. Но лед был сломан; она поняла всю значительность своего прегрешения и не могла вернуться к прежнему спокойствию. Оставались муки совести и их воздействие на столь искреннее сердце. Жизнь ее становилась попеременно то раем, то адом: адом, когда она не видала Жюльена, раем, когда была у его ног.

- Я не строила никаких иллюзий, - говорила она ему даже в те моменты, когда осмеливалась всецело отдаваться любви, - я проклята, безвозвратно проклята. Ты молод, ты поддался моим чарам, Небо может тебя простить; но я осуждена. Я в этом убеждена. Мне страшно: кому бы не было страшно при виде ада? Но в глубине души я не раскаиваюсь. Я снова совершила бы этот грех, если бы пришлось его совершать. Только бы Небо не покарало меня в этой жизни и через моих детей, и я получу больше, чем заслуживаю. Но ты, по крайней мере, мой Жюльен, - восклицала она в другие моменты, - счастлив ли ты, чувствуешь ли, как я люблю тебя?

Недоверчивость и болезненная гордость Жюльена, больше всего нуждавшегося в жертвенной любви, сдались при виде этой жертвы, столь великой, столь несомненной, столь длительной. Он стал обожать госпожу де Реналь. "Хотя она знатного рода, а я - сын работника, все же она любит меня... Я для нее - не простой лакей, исполняющий роль любовника". Расставшись с этими опасениями, Жюльен предался всем безумствам любви с ее мучительными сомнениями.

- По крайней мере, - восклицала она, видя, что он сомневается в ее любви, - пусть я дам тебе счастье в те немногие дни, которые нам остается провести вместе! Не будем терять времени; быть может, уже завтра я больше не буду твоею. Если Небо поразит меня в моих детях, напрасно буду я стараться жить только ради тебя, закрывая глаза на то, что мое преступление - причина их гибели. Я не переживу такого удара. Если бы я и хотела, то не смогу, я сойду с ума.

- Ах! если б я могла взять на себя твой грех, как ты великодушно предлагал мне взять на себя болезнь Станислава!

Это огромное испытание изменило характер чувств, которые Жюльен питал к своей возлюбленной. Его любовь уже не была одним только восхищением ее красотою, гордостью обладания...

С этих пор счастье их сделалось гораздо возвышеннее; сжигавшее их пламя усилилось. Порывы их восторгов доходили до безумия. Со стороны казалось, что они теперь гораздо счастливее. Но они утратили восхитительную ясность, безоблачное блаженство, безмятежное счастье первых дней их любви, когда единственное опасение госпожи де Реналь состояло в том, что Жюльен ее недостаточно любит... Теперь в их счастье словно было что-то преступное...

В самые счастливые и, по-видимому, безмятежные минуты госпожа де Реналь вдруг восклицала, судорожно сжимая руку Жюльена:

- Ах! великий Боже! я вижу ад! Что за ужасные терзания! Я их вполне заслужила. - И она обнимала его, прижималась к нему, словно плющ к стене.

Жюльен тщетно старался успокоить эту разволновавшуюся душу. Она брала у него руку, осыпала ее поцелуями. Затем, погружаясь в мрачную задумчивость, говорила:

- Ад, ад был бы для меня милостью; я могла бы провести на земле еще несколько дней с тобою, но муки ада в этой жизни, смерть моих детей... Впрочем, такой ценой, быть может, простится мое преступление... Ах! великий Боже! не посылай мне прощения этой ценой. Мои бедные дети не грешили пред тобою; я, одна я единственно виновна: я люблю человека, который мне не муж.

После этого Жюльен видел, что на госпожу де Реналь нисходило видимое успокоение. Она старалась овладеть собою; старалась не отравлять жизнь любимого. Среди этих чередований любви, раскаяний и наслаждений время летело для них с быстротою молнии. Жюльен потерял привычку размышлять.

Девица Элиза отправилась в Верьер по своему делу... Она застала господина Вально чрезвычайно настроенным против Жюльена. Она ненавидела наставника и часто о нем говорила с господином Вально.

- Вы можете меня погубить, сударь, но я вам открою истину!.. - сказала она однажды господину Вально. - Господа все заодно в некоторых важных вещах... Бедным слугам никогда не прощают некоторых признаний...

После этих банальных фраз, которые нетерпеливое любопытство господина Вально быстро сократило, он узнал вещи совершенно невыносимые для его самолюбия.

Эта женщина, самая изысканная в округе, которую шесть лет он окружал таким вниманием, - к сожалению, на глазах у всех, - эта женщина, столь гордая, надменность которой столько раз заставляла его краснеть, взяла себе в любовники жалкого работника, пожалованного в наставники. В довершение великой досады господина директора дома призрения, госпожа де Реналь обожала этого любовника.

- И, - прибавляла горничная со вздохом, - господин Жюльен нисколько не добивался этой победы, обращался с барыней со своей обычной холодностью.

Элиза убедилась в этом только на даче, но полагала, что интрига началась значительно раньше. "Без сомнения, - прибавляла она с горечью, - это ему и помешало жениться на мне. А я, дура, ходила советоваться с госпожою де Реналь, просила ее поговорить с ним!"

В этот же вечер господин де Реналь получил из города вместе с газетою пространное анонимное письмо, сообщавшее ему во всех подробностях все, что происходило у него дома. Жюльен видел, как он побледнел, читая письмо, написанное на голубоватой бумаге, и бросил на него злобный взгляд. Весь вечер мэр не мог прийти в себя от волнения; и тщетно Жюльен заискивал перед ним, расспрашивая его о генеалогии знатнейших бургундских семей.

XX

Анонимные письма

Do not give dalliance

Too amuch the rein; the strongest oaths are straw

То the fire I'the blood.

Tempest1

1 Обуздывай себя - иль клятвы эти

В пылающей крови сгорят, как порох.

Шекспир. Буря.

Когда около полуночи расходились из гостиной, Жюльен улучил минутку и шепнул своей возлюбленной:

- Сегодня мы не будем видеться, ваш муж нас подозревает; держу пари, что длинное письмо, которое он читал, вздыхая, - анонимное письмо.

К счастью, Жюльен имел обыкновение запираться на ключ в своей комнате. Госпожа де Реналь решила, что опасения Жюльена были предлогом не видеться с нею. Она окончательно потеряла голову и в обычный час подошла к его двери. Жюльен, услыхав шаги в коридоре, моментально потушил лампу. Кто-то старался отворить его дверь; была ли это госпожа де Реналь или ревнивец муж?

На другой день рано кухарка, покровительствовавшая Жюльену, принесла ему книгу, на обложке которой он прочел по-итальянски: "Guardate alla pagina 130" (Посмотрите на страницу 130.).

Жюльен бросило в дрожь от этой неосторожности, он отыскал 130 страницу и нашел там письмо, приколотое булавкой, написанное наскоро, залитое слезами, без всяких признаков орфографии. Обычно госпожа де Реналь тщательно ее соблюдала, это тронуло его, и он даже забыл о ее страшной неосторожности.

"Ты не захотел видеть меня сегодня ночью? Бывают минуты, когда мне кажется, что я никогда не заглядывала в глубину твоей души. Порою твои взгляды пугают меня. Я боюсь тебя. Великий Боже! Неужели ты никогда не любил меня? В таком случае пусть мой муж узнает о нашей любви и запрет меня навеки в деревне, вдали от моих детей. Быть может, Господу это угодно. Я скоро умру; но ты будешь чудовищем.

Неужели ты не любишь меня? Тебя утомили мои безумства, мои угрызения, безбожник? Хочешь погубить меня? Я тебе указываю легкий способ. Ступай - покажи это письмо всему Верьеру или, лучше, одному только господину Вально. Скажи ему, что я тебя люблю, нет, не произноси такого богохульства; скажи ему, что я тебя обожаю, что я увидела жизнь только с того дня, как увидала тебя; что в самые безумные минуты юности я даже не мечтала о том счастье, которое ты мне дал; что я пожертвовала тебе жизнью и жертвую душою. Ты знаешь, что я жертвую тебе и большим.

Но разве этот человек понимает, что значит жертва? Скажи ему, скажи, чтобы привести в ярость, что я презираю всех злюк и что на свете для меня только одно несчастье - видеть перемену в единственном человеке, привязывающем меня к жизни. Какое счастье было бы для меня лишиться жизни, принести ее в жертву, не бояться более за детей!

Не сомневайтесь, дорогой друг, что, если существует анонимное письмо, оно послано этим гнусным существом, которое в продолжение шести лет надоедало мне своим грубым голосом, рассказами о своей верховой езде, своим фатовством и постоянным восхвалением своих достоинств.

Было ли анонимное письмо? Злюка, вот о чем я хотела поговорить с тобою; но нет, ты поступил умно. Сжимая тебя в объятиях, быть может, в последний раз, я бы никогда не могла рассуждать хладнокровно, как я рассуждаю, оставшись одна. Теперь наше счастье не будет уже таким безоблачным. Вызовет ли это у вас досаду? Да, в те дни, когда вы не получите от господина Фуке какой-нибудь занимательной книги. Жертва принесена; завтра - есть ли анонимное письмо или нет его - я сама скажу мужу, что получила анонимное письмо и что следует немедленно удалить тебя под приличным предлогом, отправить тотчас к твоим родным.

Увы! милый друг, мы расстанемся на две недели, быть может, на целый месяц! Слушай, я буду справедлива, знаю, что ты будешь страдать не менее меня. Но, в конце концов, это единственное средство противодействовать этому анонимному письму; это уже не первое, полученное моим мужем, и все по поводу меня. Увы! сколько раз я смеялась над этим!

У меня одна цель - заставить мужа подумать, что письмо написано господином Вально; а я не сомневаюсь, что он его автор. Если ты уедешь от нас, поселись непременно в Верьере; я устрою так, что мой муж захочет там провести две недели, чтобы доказать глупцам, что мы с ним не поссорились... Устроившись в Верьере, постарайся подружиться со всеми, даже с либералами. Я уверена, что все дамы будут от тебя в восторге.

Стендаль - Красное и черное (Le Rouge et le Noir). 2 часть., читать текст

См. также Стендаль (Stendhal) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Красное и черное (Le Rouge et le Noir). 3 часть.
Не вздумай ни ссориться с господином Вально, ни отрезать ему ушей, как...

Красное и черное (Le Rouge et le Noir). 4 часть.
Жюльен наблюдал с интересом, близким к зависти, самых неотесанных крес...