Уильям Шекспир
«Цимбелин (Cymbeline). 4 часть.»

"Цимбелин (Cymbeline). 4 часть."

Королева. Ты говоришь, что она все плачет? Неужто она - по твоему мнению, - никогда не утешится, и рассудок никогда не займет места владеющего ею безумия? Постарайся узнать об этом и когда ты объявишь мне, что она любит моего сына, я тут-же скажу тебе: - "Ты должен подняться так-же высоко, как твой господин, стать даже выше его, потому что счастие, сраженное судьбою, безмолвствуя, лежит при последнем издыхании, и его имя изнывает в предсмертных муках. Он не может ни вернуться сюда, ни оставаться там, где находится теперь. Переменить местопребывание значило-бы только променять одно горе на другое, и с каждым наступающим днем жизнь его становится на один день беднее. Какая польза тебе возлагать упования на человека, чье положение не только колеблется, но пало уже так низко, что поднять его нет более возможности. На остающихся y него друзей расчитывать нечего; где-же им поднять его на прежнюю высоту, когда они едва в состоянии его поддерживать? (Роняет ящичек, переданный eй Корнелием; Пизаний его поднимает). Ты сам не знаешь, какую драгоценность ты поднял. Возьми за свой труд вот эту стклянку. В ней заключается составленное мною целебное средство, которое уже пять раз спасало короля от смерти; более сильно и благотворно действующего средства я не знаю... Оставь его y себя в знак моего благоволения и как задаток того, что ты еще получишь от меня впоследствии. Объясни своей госпоже, как-бы от себя, настоящее её положение. Не забывай, что ты этим открываешь себе новый путь к успеху: - ты сохранишь теперешнюю свою госпожу и кроме того приобретешь нового покровителя в лице моего сына, который о тебе и позаботится. Проси тогда чего хочешь; я сумею убедить короля, что тебя следует постоянно повышать и повышать. Я сама прошу тебя о важной услуге следовательно, считаю себя обязанной вознаградить тебя богатейшим образом. Позови моих дам и поразмысли хорошенько о том, что я говорила (Пизаний уходит). Этот негодяй себе на уме, но он вполне предан своему господину и, благодаря его советам и постоянным напоминаниям, Имоджена попрежнему останется тесно связанной с своим мужем. Но если он выпьет лекарство, которое я ему дала, нашей красавице уже не через кого будет получать любовные послания. Если-же она не сделается сговорчивее, то нет ничего невозможного, что и ей придется впоследствии отведать того-же снадобья. В этом она может быть уверена (Пизаний возвращается; за ним дамы). Превосходно! Тут все, что мне нужно: - фиалки, буковицы и примулы всяких сортов. Отнесите их в мою комнату, а ты, Пизаний, прощай и не забывай того, что я тебе говорила (Уходит вместе с дамами).

Пизаний. Конечно, не забуду. Если я изменю доброму моему господину, я надену себе петлю на шею. Вот все, что я для тебя сделаю (Уходит).

СЦЕНА VII.

Другая комната во дворце.

Входит Имоджена.

Имоджена. Кого-же я вижу около себя? - безжалостного отца, коварную мачиху и глупаго вздыхателя, ищущего руки замужней женщины, муж которой в изгнании! О безценный муж, венец моих огорчений, ты удвоиваешь мои мучения! Зачем воры не похитили и меня, как моих братьев? Как жалки те, кому высокое положение внушает честолюбивые мечты, и как счастливы простые люди, чьи помыслы находят себе полное удовлетворение в скромной доле (Входят Пизаний и Иахим). Что это еще за человек?.. Какая скука!

Пизаний. Миледи, вас желает видеть этот благородный чужестранец, только-что прибывший из Рима. Он привез вам известия от вашего супруга.

Иахим. Вы бледнеете принцесса? Благородный Леонат находится в добром здоровье и шлет вашему высочеству нежнейший свой привет (Подает ей письмо).

Имоджена. Благодарю вас, синьор. Добро пожаловать.

Иахим (Про себя). С внешней стороны она одарена великолепнейшим образом; если внутренния её качества соответствуют наружным, она сам аравийский феникс и мне придется проститься с своим закладом. Отвага будь мне другом, а ты, наглость, вооружи меня с головы до ног! Иначе, мне, как некогда Парфянам, придется драться, отступая, или даже просто бежать без боя.

Имоджена (Читает). "Он принадлежит к одной из благороднейших здешних семей и сильно привязал меня к себе своею предупредительною любезностью, поэтому обойдись с ним как можно ласковее, если тебе дорог твой преданный и верный Леонат". Эти строки я могу прочесть вслух; остальная же часть письма согревает мою душу до сокровеннейшей её глубины... Добро пожаловать, любезнейший гость! Радости своей я не в силах выразить словами, но сделаю все, что от меня зависит чтобы доказать вам ее на деле.

Иахим. Благодарю, прелестнейшая принцесса. Но что же это такое? Разве люди сошли с ума? Неужто природа затем дала нам глаза, способные видеть красоту небесного свода, все несметные сокровища земли и моря, способные безошибочно отличать пылающия в высоте светила от похожих один на другой как близнецы, голышей, которыми усеяно прибрежье, чтобы мы, обладая такими превосходными орудиями, помогающими зрению, не умели сделать разумного выбора между прекрасным и безобразным?

Имоджена. Что-же так изумляет вас?

Иахим. Это не может быть виною глаз, потому что даже крупные и мелкие обезьяны - самцы, поставленные между двумя самками, начинают ластиться к красивой, болтать с нею по своему, а безобразную отталкивают отвратительными рожами. Нельзя сваливать вину и на недостаток рассудка, так-как даже идиот, поставленный в такое счастливое положение, сумеет остановиться на надлежащем выборе, ни на отсутствие вкуса: - всякая мерзость, предложенная на выбор рядом с чистейшим совершенством, даже в пустом желудке скорее способна вызвать тошноту, чем желание вкусить такую отвратительную пищу.

Имоджена. Объясните, что хотите вы сказать?

Иахим. Только извращенный, ко всему приевшийся позыв на пищу, вечно насыщаемый и никогда не насыщающийся вполне, этот бездонный чан, из которого содержимое постоянно вытекает по мере того, как он наполняется, поглотив ягненка, способен наброситься на невымытую требуху.

Имоджена. Что-же так волнует вас? Вы, может быть, чувствуете себя несовсем хорошо?

Иахим. Благодарю вас, принцесса; я совершенно здоров (Обращаясь к Пизанию). Сделайте одолжение, скажите моему слуге, чтобы он дожидался меня там, где я его оставил. Он здесь совсем чужой и особенною сообразительностью не отличается

Пизаний. Я сам собирался отправиться к нему, чтобы ободрить его ласковым приемом (Уходит).

Имоджена. Вернемся к разговору о муже. Умоляю вас, скажите, как его здоровье?

Иахим. Превосходно.

Имоджена. А каково расположение духа? Надеюсь, он весел?

Иахим. Вполне весел; во всем Риме нет ни одного иностранца веселее, беззаботнее его, так что мы прозвали его веселым британским гулякою.

Имоджена. Находясь здесь, он нередко впадал в грустное настроение, большею частью сам не зная почему.

Иахим. Я никогда не видал его печальным. Там в числе его приятелей есть один очень знатный француз, повидимому, влюбленный в какую-то соотечественницу, оставшуюся на родине. Француз этот вздыхает по своей возлюбленной, как раздувальный мех, а веселый британец, то-есть, ваш муж, хохочет над его страстью во все горло. "Ну, как, говорит он: - не хвататься за бока, когда видишь, что человек, знающий из истории, по наслышке или по собственному опыту, что такое женщина, и чем она по своей природе должна быть неизбежно, тратит всю свою свободную жизнь на тоску по вечном рабстве?"

Имоджена. Неужто мой Леонат может говорить такие вещи?

Иахим. Да, принцесса, может, и при этом он хохочет до слез. Нет ничего забавнее его насмешек над французом... Впрочем, само небо знает, что есть люди, заслуживающие строгаго порицания.

Имоджена. Надеюсь, мой муж не из их числа?

Иахим. Конечно, нет! хотя я и должен заметить, что он мог бы с большею благодарностью относиться к небесам за все их благодеяния. Лично он одарен очень щедро, но лучшим, драгоценнейшим даром неба все-таки остаетесь вы, и я, отдавая вам должную дань восторга, не могу удержаться от чувства жалости...

Иможена. К кому?

Иахим. Мне душевно жаль двух созданий.

Имоджена. По тому выражению, с каким вы смотрите на меня, я догадываюсь, что одно из этих созданий я. Чем-же заслуживаю я ваше сострадание?

Иахим. Ужасно! поистине ужасно!.. Прятаться от лучезарных лучей солнца, чтобы находить наслаждение в тюрьме при свете смрадного огарка.

Имоджена. Прошу вас отвечать на мои вопросы прямее. Что именно возбуждает в вас ко мне чувство жалости?

Иахим. Я только хотел было сказать, что другия пользуются вашим... Но пусть боги карают за такие низости! Не мне о них рассказывать!

Имоджена. Вы, повидимому, что-то знаете, касающееся меня. Умоляю вас, откройте мне, что разом и побуждает вас, и не дает вам говорить прямо? Нередко боязнь узнать горькую истину бывает мучительнее самой горькой действительности. Если слишком поздно узнаешь о грозящей опасности, вред от неё становится непоправимым, тогда как, узнав все вовремя, можно принять надлежащия меры и тем отвратить беду. Говорите-же!

Иахим. Предположим, что я, имея право обращаться с этими щечками, как с своею собственностью, и впиваться в них губами, с этою ручкой, прикосновение к которой способно вызвать клятву в вечной верности из души каждого, кто удостоится такого блаженства, со всем этим несравненным существом, очаровавшим мои до сих пор безцельно блуждавшие взгляды и приковавшим их к себе навеки, пренебрег бы этим неоцененным правом, - о будь я проклят, если бы оказалось действительно так! - да, пренебрег-бы им, стал-бы слюнявить губы, настолько-же доступные всем, как ступени, ведущия к Капитолию, пожимать руки, загрубелые от ежечасных лживых прикосновений, от труда, или наконец, украдкою глядеться в мутные и тусклые глаза, так-же лишенные блеска, как свет коптящей плошки, поддерживаемый вонючим салом. Человек, способный на такую гнусную измену, был-бы достоин, чтобы на него разом обрушились все бичи ада.

Имоджена. Ваши слова, синьор, заставляют меня бояться, что муж мой забыл о самом существовании Британии.

Иахим. Забыл даже, что существует он сам. Не по собственному побуждению открываю я вам всю нищенскую гнусность его измены. Нет, ваша чарующая прелесть вырвала это признание из глубины моей возмущенной души.

Имоджена. Не говорите мне более ни слова!

Иахим. Бедная, огорченная душа! постигшее вас горе до того переполняет состраданием мое сердце, что мне самому становится больно! Разве не возмутительно, что чудное создание, которое, в придачу к королевству, удвоило-бы своею красотою ценность любого короля, самым позорным образом приравнено к гнусным негодницам, получающим за свои ласки плату из вашей-же казны,ик таким зараженным искательницам приключений, которые из-за денег готовы шутя подвергнуться каким угодно мерзостям, способным привить природе свою пошлость и отравить самый яд. Вы должны отомстить; иначе вы покажете, что или родившая вас мать не была королевой, или что сами вы переродились в конец.

Имоджена. Вы говорите: - мстить! Но, как-же я отомщу? У меня уже такое сердце, что оно отказывается легкомысленно верить тому, что слышат мои уши; но если то, что вы говорите, даже правда, как-же я отомщу?

Иахим. Не понимаю, как вы соглашаетесь жить подобно жрице Дианы, одиноко спать на холодной постели, тогда как ваш муж, словно назло вам и на ваш-же счет, водит самое близкое знакомство с разными безобразницами. Вы должны отомстить, и я для этого с радостью всецело отдаю себя в ваше распоряжение. Вы встретите во мне человека более благодарного, чем ваш беглец от супружеского ложа; я никогда не отрекусь от уважения к вам, буду верен и нем, как могила.

Имоджена. Пизаний, иди сюда!

Иахим. Если договор между нами заключен, позвольте мне скрепить его поцелуем на ваших устах.

Имоджена. Прочь! Я готова проклясть свои уши за то, что они слушали тебя так долго! Если бы ты был человеком честным, ты рассказал-бы мне все это из любви к правде и к добродетели, а не с этою дикою и тупою целью, к которой исключительно были направлены твои стремления. Ты клевещешь на человека, которому так-же чуждо то, что ты на него взводишь, как тебе самому чуждо чувство честности! Ты преследуешь своими искательствами женщину, в глазах которой ты настолько-же достоин презрения, как и сам дьявол... Иди-же сюда, Пизаний!.. Я сегодня-же извещу моего царственного родителя о твоем покушении на мою честь. Если он найдет, что поведение при его дворе бесстыжаго чужестранца, мыслимое только в каком-нибудь римском притоне разврата, прилично и не заслуживает самого строгаго порицания, значит, ему нет ровно никакого дела ни до своего двора, ни до чести дочери!.. Пизаний, скорее сюда!

Иахим. О, счастливый Леонат!.. Я могу смело воскликнуть! - Вера в тебя твоей жены так-же достойна твоего доверия, как твои редкие добродетели достойны непоколебимой её верности. Будьте долго-долго счастливы друг с другом, вы, жена доблестнейшего из мужей, которую любая страна могла-бы по всей справедливости считать своею гордостью, и он, единственный из всех людей вполне достойный обладать таким сокровищем! Удостойте меня своего прощения! Все, что я говорил, клонилось только к тому, чтобы убедиться, насколько доверие к мужу глубоко укоренилось y вас в душе, а теперь постараюсь изобразить вам вашего супруга таким, каким он есть на самом деле, чтобы снова возстановить его в ваших глазах. В нем с редкою полнотою собраны все совершенства: он какой-то безгрешный чародей, умеющий привлекать к себе в обществе все сердца. Половина каждого сердца непременно принадлежит ему.

Имоджена. Вы, как я вижу, приносите покаяние.

Иахим. Среди других людей, он кажется богом, сошедшим с небес; в его лице есть нечто такое, что ставит его неизмеримо выше всех остальных людей. Не сердитесь, могущественнейшая принцесса, что я дерзнул испытывать вас ложными сведениями. Испытание это самым блистательным образом доказало всю вашу осмотрительность при выборе мужа; выбор этот пал на такого человека. который не только не может пасть, но даже и оступиться. Проверять ваши чувства заставила меня беспредельная моя к нему привязанность, но, на его счастие, в отличие от других женщин, боги создали вас без малейшей сорной примеси. Простите-же меня! Умоляю вас.

Имоджена. Все забыто, любезный синьор. Пользуйтесь сколько угодно моим влиянием при дворе; оно всецело к вашим услугам.

Иахим. Примите всепокорнейшую мою благодарность... Совсем было забыл, что y меня есть к вам небольшая просьба, приобретающая некоторую важность тем, что она касается дела, в котором принимает участие ваш муж, так-же, как я и несколько человек моих друзей.

Имоджена. В чем-же дело?

Иахим. Человек двенадцать нас, римлян, а с нами и ваш муж, лучшее перо нашего крыла, - согласились в складчину поднесть императору подарок, по их поручению купленный мною во Франции. Подарок этот состоит из серебряной утвари великолепной работы и в изобилии осыпанной каменьями в хорошой оправе. Цена, утвари крупная и я, как иностранец, боясь за её целость, желал-бы найти для неё наиболее надежное помещение. Не будете-ли вы настолько добры, не примите-ли наше серебро на сохранение?

Имоджена. С большим удовольствием! Честью ручаюсь за сохранность вверенной мне драгоценности. Когда муж мой участвует в складчине, я поставлю серебро y себя в спальне.

Иахим. Оно упаковано в сундук и его охраняют пока мои слуги. Если вы позволите, я сегодня-же вечером велю препроводить сундук в ваши покои, так как завтра я сажусь на корабль.

Имоджена. О, нет, нет! Останьтесь y нас подолее.

Иахим. Простите, никак не могу! Согласившись побыть здесь долее, я нарушу данное слово. Из Галлии, где я находился, я нарочно переплыл море, чтобы исполнить данное обещание, то-есть, чтобы повидаться с вашим высочеством.

Имоджена. Благодарю вас за ваш труд, но отложите отъезд до другого дня.

Иахим. Не могу, принцесса! я должен уехать; поэтому, если вы желаете что-нибудь ответить вашему супругу, я попросил-бы вас приготовить письмо сегодня-же вечером. Я и так уже промешкал несколько дней, а это очень важно, потому что подарок императору должен быть поднесен вовремя.

Имоджена. Я сейчас-же отправлюсь писать письмо. Пришлите сундук; он будет здесь в сохранности и возвращен вам в целости. От души рада познакомиться с вами (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА I.

Перед дворцом Цимбелина.

Входит Клотэн и двое Придворных.

Клотэн. Случалось-ли с кем-нибудь такое несчастье?! Мой удар уже готов был коснуться цели, как вдруг налетел другой и отбил его! Я на этой ставке проиграл сто фунтов, а тут еще проклятый этот ублюдок с обезьяньим рылом обозлился на меня за то, что я стал ругаться словно я брал ругательства y него взаймы, а не мог расходовать их как мне заблагоразсудится.

1-й придворный. Что-же выиграл он этим? Только то, что вы прошибли ему шаром голову.

2-й придворный (про себя). Если-бы y него было столько-же ума, сколько y проломившего ему голову, весь этот ум вытек-бы тут-же.

Клотэн. Когда высокопоставленный человек чувствует расположение ругаться, разве кто-нибудь из присутствующих имеет право останавливать или осуждать его?

2-й придворный. Никто, ваше высочество, решительно никто! (Про себя). Как и ты не имеешь никакого права рвать другим уши.

Клотэн. Собачий ублюдок!.. И чтобы я-то дал ему удовлетворение!.. Как-бы не так!... Другое дело, если-бы он был равен мне по положению!

2-й придворный (Про себя). Тогда он был-бы равен дураку.

Клотэн. Ничто на свете не бесит меня так, как это!.. приди на него моровая язва!.. Я был-бы на этот раз очень рад стоять не так высоко!.. Никто не дерзает выходить со мною на поединок из-за того, что королева мне мать. Каждый подлаго звания проходимец может сражаться сколько душе его угодно, а мне, между тем приходится метаться туда и сюда, как петуху, не находящему себе противника.

2-й придворный (Про себя). Ты разом и петух, и каплун; петушиного в тебе только и есть - крик да гребешок.

Клотэн. Что ты говоришь?

2-й придворный. Говорю, что вашему высочеству не подобает драться со всяким, кого вы оскорбляете.

Клотэн. Конечно, нет! Я это знаю, но мне вполне подобает оскорблять каждого, кто стоит ниже меня.

2-й придворный. Да, это подобает одному только вашему высочеству.

Клотэн. То-же думаю и я.

1-й придворный. Слышали вы, принц, что сегодня вечером ко двору прибыл иностранец?

Клотэн. Как! Иностранец прибыл ко двору, и я до сих пор этого не знаю?

2-й придворный (Про себя). Мало-ли чего ты не знаешь. Например, того, что ты дурак!

1-й придворный. Да, прибыл итальянец и, как говорят, приятель Леоната.

Клотэн. Леоната? изгнанного то негодяя? Значит, сам он, кто бы он ни был, тоже негодяй. От кого слышал ты об иностранце?

1-й придворный. От одного из пажей вашего высочества.

Клотэн. Не пойти-ли взглянуть на него?... В этом нет, ведь, ничего неприличнаго; достоинства своего я не унижу и ничье мнение обо мне не изменится?

1-й придворный. Вы ни чем на свете не можете себя унизить.

Клотэн. Да, я полагаю, что это довольно трудно.

2-й придворный (Про себя). Так-как ты дурак, признанный всеми, то мнение о тебе изменилось-бы только в том случае, если-бы ты вдруг перестал говорить глупости.

Клотэн. Решено! Пойду взглянуть на итальянца. Я сегодня проигрался и намерен вернуть ночью то, что проиграл днем. Идемте.

2-й придворный. Я немедленно последую за вами (Клотэн и первый придворный уходят). Едва верится, что такая хитрая чертовка, как его мать, могла произвести на свет такого осла! Уму этой женщины доступно все, а сынок не в состоянии вычесть двух из двадцати так, чтобы получилось восемнадцать. Увы, что должна выносить ты, бедная женщина, ты, божественная Имоджена, находясь между отцом, которым управляет твоя мачиха, постоянно придумывающая все новые и новые козни, и между женихом, который тебе ненавистнее самой разлуки с любимым изгнанным мужем. Да укрепить небо ограды твоей чести против такого гнусного деяния, как замышляем развод твой с мужем, и да сохранит оно незыблемый храм прекрасной твоей души; да сохранит оно также твою жизнь, чтобы ты хоть когда-нибудь могла снова соединиться с изгнанным мужем и вступить во владение обширным этим государством (Уходит).

СЦЕНА II.

Спальня. В одном из углов стоит большой сундук.

Имоджена лежит на постели и читает; Елена.

Имоджена. Кто здесь? Ты, Елена?

Елена. Я, миледи... К вашим услугам.

Имоджена. Который теперь час?

Елена. Скоро полночь.

Имоджена. Если так, я читала целых три часа подряд. Глаза мои слипаются. Загни страницу, на которой я остановилась, и ступай спать. Свечи не уноси, а если проснешься часа в четыре, разбуди меня. Сон совсем меня одолевает (Елена уходит). Всемогущие боги, отдаюсь под ваше покровительство и, - умоляю! - охраните меня от злых фей и от ночных искусителей (Засыпает; из сундука выходит Иахим).

Иахим. Сверчки поют, а переутомленные чувства человека возстановляют себя покойным сном. Так наш Тарквиний слегка ступал по тростниковым циновкам прежде, чем разбудить целомудренное создание, которому сам же он нанес потом смертельную рану. О, Цитерея как украшаешь ты свое ложе! Свежая лилия, ты белее своих покровов... Если-бы я имел возможность прикоснуться к тебе... поцеловать тебя хоть раз, всего один только раз! Как сладко было-бы прикоснуться губами к этим несравненным рубинам! Это её дыхание наводняет комнату таким благоуханием. Пламя свечи само клонится к ней, чтобы заглянуть под её веки и увидеть таящийся под ними и задернутый теперь завесою свет, свет белый с синеватым отливом и окаймленный цветом небесной лазури... Однако я намеревался подробно осмотреть комнату и все записать для памяти (Достает записную книжку и читает). Такия-то и такия-то картины... Вот тут окно... Над кроватью полог такой-то. На стенных коврах такия-то и такия-то фигуры, изображающия то-то и то-то... Ах, если бы можно было рассмотреть какой-нибудь природный значек на её теле! Такая подробность, служа неопровержимым доказательством, была бы для моих заметок в десять тысяч раз ценнее самого подробного перечня всякой движимости. О, сон, как обезьяна, передразнивающий смерть, наляг на нее всею своею тяжестью, и пусть она лежит безчувственно и неподвижно, как мраморное изваяние на надгробном памятнике (Снимая с руки её браслет). Ну, снимайся, снимайся! Ты так-же уступчив, как некогда был неподатлив Гордиев узел. Теперь ты y меня в руках и, как внешняя улика, за одно с внутренним сознанием поможешь мне довести её мужа до умопомешательства... А вот на левой груди y неё родинка из пяти красных точек, похожих на багряные пятнышки в чашечке буковицы. Это улика такого рода, что ею удовлетворился бы самый взыскательный закон. То, что мне известна такая тайна, непременно заставит её мужа поверить, будто я сломал замок и похитил сокровище её чести... Довольно! Ничего мне более не нужно и записывать это нет надобности; оно и без того глубоко запечатлелось y меня в памяти, врезалось в нее неизгладимо... Она до поздней ночи читала повесть о Терее и лист загнут на том самом месте, где Филомела сдается... С меня довольно... Надо опять отправляться в сундук, снова приладить замок... Торопитесь, торопитесь, драконы ночи. Пусть рассвет заставит скорей прозреть сомкнутые глаза воронов!.. Ночевать здесь довольно страшно Хотя в этой комнате и покоится небесный ангел, но около него все-таки ад (Бьют часы). Час, два, три... Пора, пора! (Прячется в сундук).

СЦЕНА III.

Во дворце, около комнаты Имоджены.

Входят Клотэн и несколько придворных.

1-й придворный. Вы, ваше высочество, очень терпеливо относитесь к проигрышу; едва-ли найдется другой игрок, кто-бы так равнодушно метал кости.

Клотэн. Поневоле похолодеешь, когда проигрываешься.

1-й придворный. Но редко кто так терпеливо мирится с проигрышем, как вы, принц. Вот, когда вы выигрываете, другое дело: вы начинаете горячиться, выходите из себя...

Клотэн. Выигрыш хоть кого разгорячит... Лишь-бы мне завладеть глупою этою Имодженой! Золота y меня тогда будет достаточно... Кажется, уже рассветает... Так ведь?

1-й придворный. Совсем рассвело, ваше высочество.

Клотэн. Я желал-бы, чтобы музыканты шли скорее. Мне советовали угощать ее по утрам музыкой; говорят, будто это на нее подействует (Входят музыканты). Идите скорее и настраивайте инструменты. Если вы можете подействовать на нее, перебирая пальцами... вот так... хорошо. Если не поможет, прибегнем и к языку. Когда-же и это не подействует, пусть она остается такою, как есть, а я все-таки не отстану... Сперва сыграйте какую-нибудь ловкую забористую штучку, потом спойте изумительно сладкую песню с великолепнейше-богатейшими словами, а она пусть затем соображает про себя.

Песня.

Чу! Проснись! К вратам небес

С песней жаворонок мчится;

Феб проснулся и коней

Он ведет росы напиться,

Что под утро y цветов

В чашечках таится.

Близость утренней зари

И Зефира чуя ласки,

Золотые ноготки

Сонные открыли глазки

Так со всем, что полно красоты,

Милая, проснись и ты.

Клотэн. Будет! Убирайтесь! Если это на нее подействует, я буду о вашей музыке самого лучшего мнения если-же не подействует, значит, у неё самой в ушах есть порок, который не исправишь ни волосом, ни телячьими кишками, ни даже голосом самого несомненного евнуха (Музыканты удаляются; входят Цимбелин и королева).

2-й придворный. Вот идет король.

Клотэн. Очень рад, что не ложился до такого позднего часа, иначе мне никак-бы не быть так рано на ногах. Король непременно должен остаться отечески доволен такою бдительностью с моей стороны. Доброго утра и вашему величеству, и моей всемилостивейшей родительнице.

Цимбелин. Ты у дверей нашей непреклонной дочери ожидаешь её появления? Что-же она не выходить?

Клотэн. Я произвел на нее нападение посредством музыки, но она и признака не подает, чтобы обратила на это внимание,

Цимбелин. Изгнание её возлюбленного произошло еще так недавно, что она еще не успела его забыть. Пусть пройдет еще несколько времени, жгучесть воспоминания изгладится, и тогда она твоя.

Королева. Ты очень много обязан королю; он не пропускает ни одного случая, могущего возвысить тебя во мнении его дочери. Действуй и ты с своей стороны, пользуйся каждым удобным обстоятельством видеться с нею и ухаживай за нею тем усерднее, чем неумолимее её отказы. Поступай так, как будто само сердце внушает тебе желание понравиться ей, быть с нею любезным. Повинуйся ей во всем, кроме тех случаев, когда она будет требовать, чтобы ты удалился. В таких случаях оставайся безчувствен.

Клотэн. Я-то безчувствен? Ну, нет! (Входит Гонец).

Гонец. Позвольте доложить вам, государь: - из Рима прибыло посольство. Во главе его находится Кай Люций.

Цимбелин. Человек он вполне достойный уважения, хотя и является теперь по делу, грозящему нам неприятностью. Но это не его вина. Мы должны принять его, сообразуясь как с высоким положением пославшего его, так и с собственными его высокими качествами, с значительностью тех услуг, которые он оказывал нам не раз. Любезный сын, когда ты пожелаешь доброго утра владычице твоего сердца, приходи к нам. Я и королева будем тебя ожидать; мы дадим тебе несколько поручений относительно приема римского посла. Идемте, королева (Цимбелин, Королева, Придворные и Гонец уходят).

Клотэн. Если она встала, я с нею поговорю; если-же нет, пусть продолжает лежать и мечтать (Стучит в дверь). Эй, с вашего позволения... Я знаю, что прислужницы теперь y нея. Не подмаслить-ли как следует которую-нибудь из них? При помощи золота можно проникнуть куда угодно. Золотом нередко можно сделать все на свете. Оно заставляет лесничих Дианы нарушать свои обязанности и прямо выдавать вору желаемую им лось; оно отправляет на виселицу честного человека, чтобы спасти разбойника, а иногда и честного человека и разбойника разом. Чего оно не сделает и чего не разделает?.. Я поручу одной из прислужниц ходатайствовать за меня, потому что сам я в этом ничего не понимаю (Стучится снова). Послушайте, с вашего позволения! (Входит прислужница).

Прислужница. Кто это стучит?

Клотэн. Принц.

Прислужница. Только-то?

Клотэн. Да, принц и притом сын высокопоставленной особы.

Прислужница. Это получше. Не многие, кому портной стоит так-же дорого, как вам, могут этим похвалиться. Что-же вам угодно?

Клотэн. Видеть твою госпожу. Готова она выйти ко мне?

Прислужница. Нет, готова оставаться дома.

Клотэн. Вот тебе золото. Продай мне за него свое расположение.

Прислужница. Не понимаю, чего вы от меня хотите: - чтобы я вам продала свое честное имя или стала из расположения к вам отзываться о вас с похвалою?.. Вот идет сама принцесса (Входит Имоджена).

Клотэн. Доброго утра, несравненная! Прелестную вашу ручку, сестрица.

Имоджена. Доброго утра, принц. Вы тратите слишком много трудов на то, чтобы получать одне неприятности. Могу отблагодарить вас только признанием, что я слишком бедна благодарностью и не могу уделять её никому.

Клотэн. Тем не менее я все-таки клянусь, что люблю вас.

Имоджена. Если-бы вы сказали мне это просто, ваши слова, быть может, произвели-бы на меня впечатление; но так как вы все клянетесь, награда вам будет прежняя: - мне любви вашей не нужно.

Клотэн. Это не ответ.

Имоджена. Я совсем ничего-бы не ответила, если-бы не боялась, что вы мое молчание примите за знак согласия. Прошу, оставьте меня в покое. Величайшею своею любезностью вы с моей стороны не вызовете ничего, кроме прежней нелюбезности.

Клотэн. Допустить, чтобы вы продолжали сумасшествовать, было-бы с моей стороны грехом, и я не допущу.

Имоджена. Дураки, - вот те сума не сходят.

Клотэн. Вы называете меня дураком?

Имоджена. Я сумасшедшая, поэтому называю. Если вы будете терпеливы, мое сумасшествие пройдет, и мы оба излечимся разом. Мне, право, досадно, принц, что вы вынуждаете меня забывать приличную женщине сдержанность и говорить так прямо. Узнайте-же теперь раз навсегда, что я хорошо знаю свое сердце, поэтому и говорю вам с полною откровенностью, что не люблю вас нисколько... Мало этого: - признаюсь, я настолько жестокосерда, что даже ненавижу вас. Мне было-бы много приятнее, если-бы вы поняли это сами, не доводя меня до необходимости хвалиться таким чувством.

Клотэн. Вы грешите против послушания, которое должны оказывать отцу. Вы считаете чем-то ненарушимым брак, заключенный вами с гнусным негодяем, с мерзавцем, воспитанным при помощи подаяний, вскормленным холодными объедками и крохами, остававшимися от двора, тогда как на самом деле это совсем не брак! совсем нет! Людям низкого происхождения, - а ниже вашего мужа в этом отношении едва-ли найдется кто-либо другой, - позволительно, ради нарождения нищих ребят, связывать души какими угодно узами, но такая вольность располагать собою запрещена вам ожидающею вас короною; вы не должны омрачать её драгоценного блеска браком с гнусным рабом, с мерзавцем, созданным для ливреи, для обносков с чужаго плеча, который слишком низок даже для должности ключника.

Имоджена. Слушай, ничего не понимающий олух! Будь ты сыном самого Юпитера, оставаясь при этом тем, что ты теперь, ты мужу моему не годился-бы даже в конюхи. Если взять во внимание все твои личные достоинства, для тебя было величайшею честью, даже милостью свыше занимать в его королевстве должность последнего помощника палача. Впрочем, и тут явились-бы завистники, находящие, что такая должность дана тебе не по заслугам.

Клотэн. Да сгноят его южные испарения!

Имоджена. То, что ты смеешь произносить его имя, для него уже величайшее несчастие. Последняя тряпка от его одежды, когда-то касавшаеся его тела, для меня драгоценнее всех волос на твоей голове даже и в том случае, если-бы из каждого такого волоса вышло по целому Клотену (Входит Пизаний). Что тебе нужно, Пизаний?

Клотэн. Последняя тряпка! Это чорт знает что такое!

Имоджена. Ступай скорее к моей прислужнице Доротее.

Клотэн. Последняя тряпка!

Имоджена. Этот дурак преследует меня, пугает и сердит до последней степени. Скажи моей прислужнице, чтобы она хорошенько поискала подаренный мне мужем браслет, как-то соскользнувший с моей руки. Будь я проклята, если-бы согласилась расстаться с этою вещью за все доходы величайшего из европейских государей. Мне помнится, что я еще сегодня видела браслет y себя на руке, а что он был y меня вчера, в этом я убеждена вполне, так как перед сном еще его целовала. Надеюсь, он не отправился доносить мужу, что я целую еще кого-нибудь или что-нибудь, кроме его, моего Постума.

Пизаний. Браслет не может пропасть.

Имоджена. Ступай, поищи его (Пизаний уходит).

Клотэн. Вы жестоко меня оскорбили. Будто я хуже последней тряпки?

Имоджена. Да, я это сказала, и если вы призовете меня к суду, я тоже самое повторю при свидетелях.

Клотен. Я доведу это до сведения вашего отца.

Имоджена. Даже до сведения своей матери, если хотите. Она расположена ко мне так искренно, что непременно виновной найдет меня. Можете быть в этом уверены. За тем, милорд, я удаляюсь и оставляю вас в полном разгаре вашего неудовольствия (Уходит).

Клотэн. О, я отомщу! Я хуже последней тряпки!.. Хорошо! (Уходит).

СЦЕНА IV.

В Риме; в доме Филария.

Входят Постум и Филарий.

Постум. Не бойтесь, этого, синьор. Я был-бы очень счастлив если-бы мог так-же твердо рассчитывать на прощение короля, как твердо убежден, что честь жены останется при ней.

Филарий. На что же вы рассчитываете, чтобы умилостивить короля?

Постум. Ни на что, кроме перемен, производимых в мыслях временем. Теперь же я дрожу от холода и нетерпеливо ожидаю, чтобы для меня настали более теплые дни, чтобы расквитаться с вами за ваше участие, я рассчитываю на эти сомнительные надежды; если оне не осуществятся, мне придется умереть вашим должником.

Филарий. Ваша любезность и ваше приятное общество с лихвою вознаграждают меня за то, что я могу для вас делать. Теперь ваш король, вероятно, уже получил известие от великого Августа; Кай Люций в точности исполнит возложенное на него поручение. Я надеюсь что Цимбелин согласится платит требуемую от него дань и теперь-же вышлет недоимку; если же нет, пуст он в самом скором времени ожидает новой встречи с нашими римлянами, гнетущее воспоминание о которых до сих пор еще свежо в памяти его народа.

Постум. Что касается меня, то я хоть и не государственный муж да и не надеюсь когда-либо сделаться таким, однако, думаю, что все кончится кровопролитною войной и что до вас ранее дойдут слухи о высадке на храбрую британскую нашу землю ваших легионов, находящихся теперь в Галлии, чем известия о высылаемой дани. Мои соотечественники теперь лучше обучены военному делу, чем в те времена, когда их неопытность вызывала y Юлия Цезаря улыбку, а их отвага заставляла его хмурить брови. Теперь их мужество, соединенное с знанием дела, докажет их противникам, что британский народ тоже ни в чем не отстает от мира (Входит Иахим).

Филарий. Смотрите, вот Иахим.

Постум. Уже не мчали ли вас по суше быстроногие олени, а на море, должно-быть, попутные ветры своими поцелуями вздували ваши паруса, что вы возвратились так скоро?

Филарий. Добро пожаловать, Иахим.

Постум. Или, быть может, краткость полученного ответа так ускорила ваше возвращение?

Иахим. Я редко видал таких красивых женщин, как ваша жена.

Постум. А более верной своему долгу, вероятно, никогда не видали? Если-же нет, пусть её красота выставляется y окна для приманки предательских сердец и сама сделается предательницей!

Иахим. Вот к вам письма.

Постум. Надеюсь, содержание их приятное?

Иахим. Очень может быть.

Филарий. В то время, когда вы находились при британском дворе, Кай Люций тоже был там?

Иахим. Его ожидали, но он еще не прибыл.

Постум. До сих пор все прекрасно. Скажите, этот камень так-же блестит, как прежде? или он, может-быть, горит настолько тускло,что вы не захотите носить его?

Иахим В случае проигрыша, я должен золотом оплатить его стоимость... Я готов пуститься еще в вдвое более далекий путь, чтобы провести другую такую-же чудную быстро промчавшуюся ночь, какая выпала мне на долю в Британии. Я выиграл перстень.

Постyм. Нет, камень этот слишком тверд; но могли вы его выиграть.

Иахим. С такою сговорчивою женщиною, как ваша жена, это оказалось совсем не трудным.

Постум. Не обращайте ваш проигрыш в шутку; помните, что мы уже не можем оставаться друзьями.

Иахим. Напротив, очень можем, если вы исполните наше условие. Соглашаюсь, что наш спор мог бы идти далее, если-бы я менее коротко узнал вашу жену, но я заявляю, что выиграл заклад: и честь вашей жены поэтому, и перстень теперь мой. Я нисколько не виноват ни перед вашею женою, ни перед вами, так-как действовал с вашего соизволения и с её добровольного согласия.

Постум. Докажите, что делили ложе моей жены, и тогда и рука эта, и перстень ваши. Если-же не докажете, ваше дерзкое мнение о чести моей жены заставит меня прибегнуть к оружию. Победа останется или за вашим, или за моим мечем, или оба они останутся без хозяев; пуст тогда их подберет прохожий.

Иахим. Почти до очевидности ясные доказательства, которые я представлю вам, конечно, убедят вас. Если нужно, я готов подтвердить свои показания под присягой, но я не сомневаюсь, что вы меня от этого избавите, когда увидите всю бесполезность такого требования.

Постум. Говорите.

Иахим. Прежде всего вот описание её спальни. Сознаюсь, что я в ней не спал, но заявляю, что провел в ней время так приятно, что нисколько не жалею об отсутствии сна. Комната обтянута шелковыми коврами с серебряными узорами. На одном изображена гордая Клеопатра, отправляющаеся на встречу к своему римлянину; на другом Кидн, выходящий из берегов от избытка судов или гордости. Все это изображено так искусно и так богато, что мастерство исполнения спорит с ценностью материалов. Я был изумлен отчетливостью, законченностью работы... Все казалось словно живым.

Постум. Да, правда! но вы могли слышать об этом здесь или от меня, или от кого-нибудь другаго.

Иахим. Вам для полного убеждения нужны другия подробности?

Постум. Непременно; иначе ваша честь будет опозорена.

Иахим. Камин находится на южной стороне комнаты. На доске его стоит изображение целомудренной Дианы во время купания. Изображение богини так живо, что, кажется, она готова заговорить. Ваятель этого немого произведения явился творцом, превзошедшим самую природу. Он дал жизнь Диане, не дал ей только дыхания и движения.

Постум. Вы и это могли узнать из рассказов. О чудной Диане было так много разговоров.

Иахим. На потолке изображены выпуклые золотые купидоны, а на решотке камина, - совсем было забыл упомянуть, - еще два серебряных купидона с завязанными глазами стоять каждый на одной ноге, слегка опираясь на опущенные факелы.

Постум. Все ваши подробности нисколько еще не пятнают её чести. Допустим, что вы видели все это, и я отдаю должную справедливость вашей памяти. Однако, описание того, что находится в её спальне, еще не дает вам права на выигрыш заклада.

Иахим. Так бледнейте-же, если можете (Достает браслет, снятый с Имоджены). Вам стоит только попристальнее вглядеться в эту вещицу... Ну, давайте теперь назад; я этот браслет присовокуплю к вашему бриллианту и оставлю оба их y себя.

Постум. О, Юпитер! Дайте взглянуть, тот-ли это, что я подарил ей?

Иахим. Тот самый, друг мой, и я ей за него очень благодарен. Она сняла его с руки, - я как теперь это вижу - а затем, протягивая его мне с таким милым движением, от которого подарок становился вдвое ценнее, сказала: - "Возьми его; я им когда-то дорожила".

Постум. Может быть, она отдала его вам, чтобы вручить мне.

Иахим. Пишет она вам это? Пишет?

Постум. Нет, нет, ни слова! Все правда! Берите и его (Отдает ему перстень). Это Василиск, убивающий меня своим взглядом! Значит надо убедиться, что нечего искать добродетели там, где есть красота, правды - там, где все только на показ, любви, - где есть другой мужчина, и что y женщин так-же мало привязанности к тем, кого они в ней уверяют, как мало в них самих добродетели, то-есть, даже ни на волос! О, какое безмерное вероломство!

Филарий. Успокойся, друг! Возьми пока свой перстень назад; ты еще его не проиграл. Может быть, она потеряла браслет или подкупленная прислужница украла его!

Постум. Правда! Правда! Я предполагаю, что он именно так завладел браслетом... Возвратите мне перстень! Опишите мне какую-нибудь примету на её теле, потому что браслет был украден.

Иахим. Клянусь Юпитером, он достался мне прямо с её руки.

Постум. Слышите? - он клянется, клянется Юпитером!.. Значит, все сказанное им правда! Если так, оставьте перстень y себя!.. Да, это правда! Я убежден, что браслет не мог быть украден... Прислужницы её связаны клятвой, и женщины оне честные... Разве оне решились бы украсть его... И для кого? для чужестранца! Нет, она отдалась ему и вот доказательство её позора... Дорого-же обошлось ей имя непотребной женщины! Бери-же свою мзду, и все демоны ада пусть делят вас между собою!

Филарий. Погоди, друг! Всех этих доказательств еще недостаточно для человека, убежденного в...

Постум. Будет об этом! Он обладал ею!

Иахим. Хотите еще доказательств? У неё под грудью, под чудной грудью, к которой так и хочется прикоснуться, есть небольшое родимое пятно, которое как-будто гордится своим завидным положением. Я целовал это пятнышко, и этот поцелуй. снова возбудил во мне жажду наслаждения, хотя я и был уже сыт вполне. Помните это родимое пятнышко?

Постум. Да, оно свидетельствует о другом пятне и при том таком громадном, что для него одного весь ад будет тесен.

Иахим. Желаете слушать далее?

Постум. Избавьте меня от своей арифметики; не перечисляйте, сколько раз она мне изменила! Один раз или миллион - все равно.

Иахим. Клянусь...

Постум. Не надо клятв! Если вы поклянетесь, что ничего не было, вы солжете. Я убью вас, если вы отречетесь от того, что приставили мне рога.

Иахим. Я ни от чего не отрекаюсь.

Постум. О, если бы она была здесь и я мог разорвать на клочья её тело! Я вернусь в Британию и исполню это там, при всем дворе, при её отце, я что-нибудь да сделаю! (Уходит).

Филарий. Он совсем выведен из терпения и не в силах управлять собою. Вы выиграли. Пойдемте за ним, чтобы его изступление не обратилось против него-же самого.

Иахим. От всего сердца (Уходят).

СЦЕНА V.

В Риме. Другая комната y Филария.

Входит Постум.

Постум. Неужто люди не могут являться на свет без того, чтобы женщины не брали на себя половины труда? Все мы незаконнорожденные, и тот почтенный человек, которого я называл отцом, находился где-то в отсутствии, когда меня чеканили. Вероятно, какой-нибудь фальшивый монетчик наложил на меня свое клеймо; тем не менее моя мать слыла Дианою своего времени, как моя жена считается теперь чудом своего. О мщение, мщение! Сколько раз она старалась сдерживать мои законные желания и молила меня о воздержании, делая это с такою краснеющей скромностью, что сам старик Сатурн разогрелся бы, глядя на нее. Я-же считал ее целомудреннее снега, которого еще не озаряли солнечные лучи... О, весь сонм дьяволов! - вот этот желтолицый Иахим в какой-нибудь час времени... ведь, так?.. или может-быть скорее... с первой-же минуты?.. Может быть, он даже ничего не говорил, а ему, как до отвала сытому кабану германской породы, стоило только хрюкнуть "го!" чтобы взлезть на нее, не встретив даже ожидаемого сопротивления... Хотелось-бы мне отыскать в себе самом то, что ко мне перешло от женщины, так как в мужчине все порочные наклонности, - я это утверждаю, - непременно унаследованы от женщины. Возьмем, например, ложь: - она приобретена от женщины; льстивость - тоже от нея; вероломство - от нея-же; любострастие и похотливые мысли - от нея; мстительность - от нея. Честолюбие, алчность, причудливость, мелочное чванство, презрительность, злоязычие, непостоянство, все пороки, известные миру или даже только одному аду, все частью или целиком, нет, целиком унаследованы от женщины, потому что оне непостоянны даже в пороках. Оне беспрестанно переходят от одного порока, которому предавались за минуту перед тем, к другому на том только основании, что другой на полминуты новее... Я буду писать против них, ненавидеть их, проклинать!.. Или нет! истинной ненависти благоразумнее всего желать им поступать по своему, исполнять каждую свою прихоть; сами дьяволы не отыщут для них более утонченной пытки (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Британия. Государственный зал во дворце Цимбелина.

Цимбелин, Королева, Клотэн и придворные входят в одну дверь; в другую - Кай Люций со свитою.

Цимбелин. Говорите же теперь, чего желает от нас Август-Цезарь?

Люций. Когда Юлий Цезарь, воспоминание о котором еще живо в глазах людей и будет вечно жить y них в ушах и на языках, впервые появился в Британии и покорил ее, твой дядя Кассибелан, прославленный похвалами Цезаря не менее, чем собственными доблестными деяниями, обязался за себя и за своих будущих преемников выплачивать Риму ежегодную дань в три тысячи фунтов; но ты за последнее время уклонялся от исполнения этого обязательства.

Королева. И чтобы разом положить конец будущим удивлениям, узнай теперь-же, что так будет и далее.

Клотэн. Много еще народится разных цезарей, прежде чем появится другой такой-же, как Юлий. Британия сама по себе целый особый мир, и мы не намерены платить за то, что природа дала нам носы.

Королева. Все, что сила обстоятельств помогла Риму отобрать y нас, теперь таже сила поможет нам вернут назад. О, повелитель мой, вспомни о твоих предках-королях и о природных средствах обороны твоего острова, словно парк Нептуна, окруженного частоколом, неприступными скалами, ревущими волнами и песчаными отмелями, которые не только не допустят, чтобы по ним плавали неприятельские суда, но всосут эти суда до крайних оконечностей высочайших мачт. Правда, Цезарь сделал здесь некоторые завоевания, но не мог хвастаться, как в иных местах, будто он "пришел, увидел, победил!" Он дважды был разбит, поражен впервые во всю жизнь и отброшен от наших берегов. А корабли его, жалкие игрушки для наших бурных морей, растерянно метались по волнам и, словно яичные скорлупы, разбивались о наши скалы. Обрадованный этим наш славный Кассибелан, по воле насмешливой судьбы чуть-чуть было незавладевший мечем Цезаря, осветил потешными огнями город Луд переполнил мужеством сердца британцев.

Клотэн. Что долго толковать? Сказано, не будет больше дани и не будет. Теперь наше государство посильнее, чем было в ту пору. К тому-же, как я уже сказал, теперь нет уже такого Цезаря, как тогда. У других, может быть, и будут такие-же горбатые носы, как y того, но таких мощных рук не иметь никому.

Цимбелин. Сын, дай договорить своей матери.

Клотэн. У многих из нас и теперь кулаки такие-же здоровые, как y Кассибелана! Не говорю, чтобы сам я был из числа таких, но руки есть и y меня. С нас требуют дани! Как? За что будем мы платить дань? Вот если-бы Цезарь мог закрыть от нас солнце белым одеялом или спрятать месяц себе в карман, мы стали-бы платить дань за освещение, а теперь за что? Нечего и говорить ни о какой дани. Нет, уж за это извините.

Цимбелин. Вы должны знать, что ранее, чем дерзкие римляне вынудили нас платить им дань, мы были свободны. Честолюбие Цезаря, раздувавшееся до того, что почти наполнило собою весь мир, вопреки всякой справедливости наложило на нас это ярмо, стряхнуть которое должно быть первою заботою каждого воинственного народа, а к таким народам мы причисляем и себя. Вследствие этого, мы говорим теперь Цезарю: - Наш предок Мулмуций установил y нас законы. Меч Цезаря изувечил эти законы слишком сильно, и мы считаем доблестным для нас делом возстановить эти законы и освободиться от чужеземного ига, хотя Рим и разгневается на нас за это. Мулмуций, даровавший нам законы, первый из британцев надел на чело золотой венец и принял титул короля.

Люций. Мне очень прискорбно, Цимбелин, что я вынужден провозгласить Августа Цезаря, того Цезаря, в услугах y которого больше королей, чем y тебя слуг и домочадцев, твоим врагом. Узнай-же от меня, что я от имени цезаря объявляю тебе войну и истребление; знай, что гнев его будет беспощаден. После этого вызова, мне лично за себя остается только тебя поблагодарить.

Цимбелин. Будь нашим гостем, Кай. Твой Цезарь посвятил меня в рыцари и я большую часть молодости прослужил под его начальством. От него получил я честь, а теперь он-же хочет отнять ее y меня силой и вынуждает отстаивать ее до последней крайности. Мне за верное известно, что Панонны и Далматы возстали за свою свободу. Если-бы британцы не последовали их примеру, они оказались-бы трусами, а Цезарь такими их не найдет.

Люций. Узнаем по опыту, что будет.

Клотэн. Ты от его величества слышал, что ты y него желанный гость. Повеселись y нас день или два, а то, пожалуй, и долее. Если потом ты явишься сюда с другими намерениями, ты все-таки найдешь нас на нашем острове, опоясанном соленою водою. Если тебе удастся выгнать нас отсюда, остров твой. Если-же вас постигнет неудача, вы только послужите угощением для наших ворон. Вот и все.

Люций. Так, принц.

Цимбелин. Мне известны намерения Цезаря, а ему теперь мои. Затем, добро пожаловать, как дорогой гость (Все уходят.)

СЦЕНА II.

Другая комната во дворце.

Входит Пизаний.

Пизаний. В прелюбодеянии?.. Что такое? Зачем не пишет он, кто то чудовище, которое смеет ее обвинять. О, Леонат, о, дорогой мой господин. какой странный яд попал тебе в ухо?!. Кто тот гнусный итальянец, способный лить отраву с языка и подливать ее руками, которому удалось овладеть твоим слишком доверчивым слухом?.. Она-то не верна? Нет, она терпит теперь наказание именно за верность. Она, скорее, подобно богине, чем женщине, выносит такие нападения, которые способны сломить любую добродетель. О, господин мои, ты и душою теперь настолько-же ниже ея, насколько прежде был ниже по положению!.. Как! Именем моей привязанности и тех клятв в верности тебе и в повиновении, благодаря которым я нахожусь в твоей власти, ты требуешь, чтобы я предательски ее убил?.. Мне убить ее, пролить её кровь!.. Если это называется доброй услугой, пусть меня лучше никогда не считают услужливым!.. Каким-же человеком должен я казаться, если меня считают настолько безчеловечным, что я способен на такое дело (Читает письмо). "Убей ее: письмо к ней даст тебе возможность исполнит это по её же приказанию"... О, проклятая бумага! Ты черна, как те чернила, которыми ты исписана! Безчувственный лоскуток, как можешь ты принимать участие в таком деле и все-таки сохранять свою девственную белизну?.. Вот идет она (Входит Имоджена). Притворюсь, будто ничего не знаю об отданных мне приказаниях.

Имоджена. Что скажешь, Пизаний?

Пизаний. Миледи, вот к вам письмо от моего господина.

Имоджена. От кого? Если от твоего господина, значит, и от моего? Да, от Леоната? Всякий астроном мог-бы гордиться своею ученостью, если-бы так-же хорошо знал звезды, как я знаю мужа. Для такого астронома будущее было-бы открытой книгой. О, милостивые боги,сделайте так, чтобы все, что тут написано, говорило о любви, о том, что мой возлюбленный здоров и доволен всем, кроме только нашей разлуки... Нет, она-то пусть огорчает его! Иные огорчения служат целебными средствами. Это одно из них, потому что оно укрепляет любовь. Да, пусть он будет доволен всем, кроме нашей разлуки... Итак, с твоего позволения, добрый воск... Благословенье вам, пчелы, за то, что вы доставляете вещество, сохраняющее тайну. Влюбленные и люди связанные обязательством, предъявленным ко взысканию, смотрят на вас неодинаково. Если одним из-за вас грозит тюремное заключение, за то вы-же и сохраняете тайну юного купидона!.. О, боги, молю y вас добрых вестей (Читает). "Ни жестокий приговор, ни гнев твоего отца в том случае, если-бы меня захватили в его владениях, меня не устрашат, и я готов на все, если ты, безценная моя, позволив взглянуть на тебя, возвратишь мне этим жизнь. Узнай-же, что я в Камбрии, а именно в Мильфордской гавани, а затем поступи так, как посоветует тебе любовь. Твое счастие - вот самая горячая забота того, кто остается верен своим обетам и чья любовь ростет с каждым днем, то-есть, Леоната Постума"... О, скорее коня, крылатого коня!.. Слышишь, Пизаний, он в Мильфордской гавани?.. Прочти, а потом скажи, как далеко это отсюда? Если человек может по ничтожному делу дотащиться туда в неделю, почему мне не домчаться туда в один день? Скажи, верный мой Пизаний, ведь и ты, как я, сгораешь от нетерпения увидать твоего господина?.. Ведь сгораешь, - не будем, однако, преувеличивать, - если и сгораешь, то не так, как я... Да, разумеется, не так, как я, потому что, видишь-ли, мое желание обнять его превосходит все на свете. Говори-же, говори скорее и громче, - поверенные в любви должны-бы наполнять каждую скважину слуха до его притупления, - как далеко отсюда до желанного Мильфорда? Скажи также по дороге, как на долю Уэльса выпало такое счастие обладать этою гаванью?.. Но прежде всего, как нам украдкою уйти отсюда и чем объяснит наше отсутствие за то время, которое нам потребуется на дорогу туда и обратно? Однако, прежде всего, как нам уйти? Зачем отыскивать оправдания, ранее чем совершен самый поступок?.. Об этом успеем поговорить и после... Но теперь, прошу тебя, скажи, сколько десятков миль в день можем мы проехать верхом?

Пизаний. Миль двадцать между восходом и закатом солнца. Для вас, миледи, этого будет достаточио, даже слишком много.

Имоджена. Что такое? Да, ведь, и человек, отправляющийся на смертную казнь, не стал-бы тащиться так медленно! я слыхала о скачках, где лошади мчались несравненно скорее, чем песчинки в часах... но это пустяки!.. Ступай, скажи моей прислужнице, чтобы она притворилась больною и объявила, что она уезжает к отцу, а затем добудь мне скорее дорожное платье, не слишком, однако, богатое, но по цене доступное для родственницы дворянина-землевладельца.

Пизаний. Миледи, вам бы следовало хорошенько рассудить.

Имоджена. Нет, друг, - я могу глядеть только вперед. Всюду и направо, и налево, и сзади меня - все для мена подернуто таким туманом, что сквозь него я ничего не вижу... Ступай-же! прошу тебя, и исполни то, что я приказала, а затем более ни слова... Для меня только одна дорога и открыта - в Мидьфорд (Уходят).

СЦЕНА III.

Уэльс. Гористая местность среди скал - пещера.

Входят Бэларий, Гвидерий и Арвираг.

Бэларий. День такой прекрасный, что, право, стыдно оставаться под кровом, особенно если потолок такой низкий, как y нас. Нагнитесь-же, дети; эти ворота научат вас, как надо поклоняться небесам; вы преклоните головы как бы для утренней молитвы. Ворота y царей земных так высоки, что даже великан пройдет в них, не склоняя головы, не снимая безбожной чалмы и не посылая привета утреннему солнцу. Доброго утра тебе, милостивое небо! Мы хоть и живем в пещере, а в душе y нас более благодарности, чем y людей, стоящих высоко.

Гвидерий. Привет вам, небеса.

Арвираг. И мой привет вам тоже.

Бэларий. Теперь отправляйтесь в горы, на охоту: - вот на ту вершину. Ноги y вас молодые, а я пойду искать счастия на долине. Когда вы, глядя на меня с высоты, найдете, что я не больше вороненка, поймите, что место, на котором мы стоим, увеличивает нас или уменьшает. Припомните при этом мои рассказы о дворах, о королях и о военных хитростях, где службою считаются не действительно оказанные услуги, а только то, что принято называть услугами. Такой взгляд научает извлекать пользу из всего, что мы видим, и нередко в утешение нам оказывается, что жесткокрылый жук более обезпечен, чем ширококрылый орел. Поверьте, что вести такую жизнь, какую ведем мы, лучше, чем добиваться одного унижения; что мы богаче, чем те, кто ничего не делает, протягивает руку только за подачками; и нашею жизнью можно гордиться более, чем шелковыми одеждами, за которые деньги еще не уплачены. Перед такими шапку снимает только тот, кто поставляет эти наряды, пока счет еще не сведен окончательно. Такая жизнь не стоит нашей.

Гвидерий. Ты говоришь так по опыту, но мы, бедные бескрылые птенцы, вечно летающие только в виду родного гнезда, мы не знаем даже, какой воздух веет вдали от родного крова. Может такая жизнь самая счастливая, если счастие в полном покое; может-быть, она сладка для тебя, знавшего горечь жизни, и подходит к твоему преклонному возрасту, утратившему подвижность. Но для нас она келья неведения, путешествие в постели; она для нас тюрьма, как для неисправных должников, боящихся выйти из дому, чтобы не попасться на глаза заимодавцу.

Арвираг. Что станем мы рассказывать другим, когда и мы состаримся так-же, как теперь ты? Чем станем в нашей тесной пещере коротать пасмурные и холодные зимние дни, когда за порогом будет завывать и злиться декабрьский ветер? Мы до чих пор ровно еще ничего не видали: мы совсем животные; при ловле добычи - хитры, как лисицы, а из-за пищи - воинственны, как волки. Вся наша храбрость состоит в том, чтобы гоняться за тем, что от нас бежит. Нашу клетку мы, словно пойманные птицы, превращаем в клирос, чтобы свободно воспевать нашу неволю.

Бэларий. Что вы говорите! Если-бы вы только знали, испытав на себе, сколько лихоимства в городах, сколько козней при дворе, с которым расстаться так-же трудно, как и оставаться при нем. Путь на эту вершину так труден, что падение почти неизбежно, и при том так скользок, что один страх поскользнуться почти так-же мучителен, как и самое падение. Или если-бы вы знали тяготы войны, где все старания направлены на то, чтобы, как будто во имя славы и чести, выискивать одне опасности, а на самом деле находить во время этих поисков только смерть, так-же часто сопровождаемую позорной эпитафиею, как и хвалебным словом. На войне человек не только находит порицания за то, что поступал хорошо, но, - что еще хуже, - ему-же приходится любезно раскланиваться за несправедливые отзывы. О, юноши, эту печальную повесть свет может прочесть на мне: тело мое все испещрено рубцами от римских мечей, и по громкой славе я был чуть-ли не первым. Цимбелин меня любил, и всякий раз, когда речь заходила о храбрейших воинах, мое имя произносилось тотчас-же. В то время я был деревом, ветви которого гнулись под тяжестью плодов, но вот настала ночь когда не то буря, не то разбой, - назовите, как хотите.! обила не только все мои плоды, но даже и листья, оставив меня совсем оголенным перед непогодою.

Гвидерий. Счастие переменчиво.

Бэларий. Как я уже говорил вам не раз, никакой вины я за собою не знал, но двое мерзавцев сумели оклеветать меня. Цимбелин поверил их лживым клятвам, будто я вступил в тайный союз с римлянами. За этим последовало мое изгнание, и вот уже двадцать лет, как этот утес и это безлюдие для меня весь мир. Здесь я пользуюсь благородною свободою и за эти годы воздал небесам более благодарственных хвалений, чем во всю предыдущую мою жизнь... Однако, ступайте скорее в горы, подобные разговоры не дело охотников. Кто первый убьет дичину, тот и будет царем праздника; двое других станут ему прислуживать, и нам нечего будет бояться отравы, которую нередко подносят в хоромах сильным мира. Я встречусь с вами в долине (Гвидерий и Арвираг уходят). Как трудно подавлять вспышки природы. Эти юноши совсем не знают, что они сыновья короля, да и Цимбелин не подозревает, что они еще живы. Они воображают, будто они мои сыновья, но, хотя я и воспитал их в величайшей простоте, вот в этой пещере, где им трудно стоять во весь рост и приходится гнуться, они мысленно стремятся под высокие кровли дворцов, и в них даже при самых простых, при самых обыденных случаях является что-то величавое, царственное, чего нет в других. О, Юпитер! когда я, сидя на своей одноногой скамье, рассказываю про былые свои подвиги, как воодушевляется Полидор, наследник Цимбелина и британской. короны, которого отец когда то назвал Гвидерием, он как будто всею душою сливается с моим рассказом. Когда я говорю: - "Вот так упал на землю мой противник, а я вот так ногой наступил ему на шею", царственная кровь бросается ему в лицо, на лбу выступают капли пота, молодые мышцы его напрягаются, и он начинает телодвижениями изображать мой рассказ. Младший его брать Кадвал, называвшийся некогда Арвирагом, тоже оживляется при этих рассказах, выказывая при этом много своего собственного огня и понимания... А! вот зверь поднят. Цимбелин, небо и моя совесть знают, как ты несправедливо изгнал меня; за это я похитил обоих твоих сыновей, когда одному было три, а другому всего два года! Этим я хотел отнять y тебя наследников, как ты отнял y меня мои земли. Кормилицу свою Еврифилу они считали своею матерью и до сих пор каждый день ходят молиться на её могилу, а меня, Бэлария, зовущагося теперь Морганом, считают своим отцом... Да, зверь поднят (Уходит).

СЦЕНА IV.

Неподалеку от Мильфордской гавани.

Входят Пизаний и Имоджена.

Имоджена. Когда мы сошли с коней, ты сказал мне, что тут рукой подать до Мильфорда. Вероятно, мать не горела таким нетерпением увидать меня впервые, каким сгораю теперь я увидать его... Пизаний, скажи, где-же Постум? Что y тебя на уме? Почему смотришь ты на меня так дико? Что вырвало y тебя из груди этот тяжкий вздох? Если-бы срисовать тебя в этом виде, ты мог-бы послужить олицетворением душевной пытки. Не смотри-же так мрачно, или я, право, сойду сума!.. Что случилось? Зачем ты с таким мрачным видом подаешь мне эту бумагу? Если в письме вести светлые, улыбнись, если сумрачные, не изменяй выражения лица... Это почерк мужа... должно-быть, в Италии, где умеют составлять всякие проклятые зелья, его чем-нибудь опоили, околдовали, и он поэтому попал в беду... Отвечай-же, Пизаний! Твои слова, быть-может, смягчат силу удара, который должно нанести мне это письмо и который может оказаться для меня роковым.

Пизаний. Прочтите сами, и тогда вы увидите, что в мире нет человека, к кому судьба отнеслась бы так беспощадно, как ко мне.

Имоджена (Читает). "Твоя госпожа, Пизаний, опозорила мое ложе: y меня такие доказательства, что от них сердце обливается кровью. Я говорю не на основании ничтожных предположений; доказательства так-же сильны, как сильно мое горе, и так-же верны, как, надеюсь, будет ожидаемое мною мщение. В этом вся надежда моя на тебя, Пизаний! Мстителем за меня должен явиться ты, если ты не хочешь явиться клятвопреступником. Пусть она умрет от собственной твоей руки, и ты найдешь возможность исполнить это в Мильфордской гавани, куда я зову ее письмом. Если ты не умертвишь её и не дашь мне ясных доказательств, что дело совершено, я буду считать тебя пособником её безчестия и таким-же вероломным, как она".

Пизаний. Зачем мне обнажать меч? Это письмо и так уже перерезало ей горло. Разве жало клеветы не острее всяких мечей и язык не ядовитее всех змей, кишащих на берегах Нила? Разве её дыхание, мчащееся на крыльях ветра, не проникает в каждый уголок мира и не пятнает облыжно и королей, и королев, и сановников, и девушек и женщин? Ведь ехидный яд клеветы проникает даже в могилы и обнаруживает их тайны. Что скажете вы принцесса?

Имоджена. Я-то, я-то неверна его ложу?! Что-же значить быть неверной? Лежать без сна и думать только о нем? От боя до боя часов обливаться слезами, а если закон природы одержит верх над горем и даст заснуть, пробуждаться в испуге, потому-что пригрезился о нем зловещий сон, и вскакивать от собственного крика. Это-ли значит быть неверной его ложу? Это-ли? - отвечай!

Пизаний. Увы, добрейшая принцесса!

Имоджена. Я-то не верна! Взываю к твоей совести, Иахим. Ты обвинял его в непостоянстве, и я тогда сочла тебя чуть не извергом. Теперь я лучшего о тебе мнения. Легко может статься, что какая-нибудь размалеванная итальянка прельстила его, а я, несчастная покинутая жена, превратилась для него в старомодное платье, настолько еще богатое, что его жаль прямо повесить на стену, поэтому его надо распороть... Итак, в куски меня, в куски!.. О, клятвы мужчин, вы гибель для женщин! Твоя измена, Постум, заставляет думать, будто все кажущееся на вид хорошим - одно только лицемерие, будто оно не есть прирожденное свойство, а только нацеплено на себя, чтобы на эту удочку приманивать нас.

Пизаний. Послушайте меня, добрейшая принцесса...

Имоджена. После вероломства Энея, все на самом деле честные, искренные мужчины его времени считались вероломными. Слезы Синона заставили признать притворными много святых слез и зачастую отворачиваться от действительно сильного горя. Так и ты, Постум, своею закваской запятнаешь многих чистых людей; многие истинно честные и благородные будут по твоей вине считаться лгунами и клятвопреступниками... Ну, друг, будь честен хоть ты, исполни то, что приказывает тебе твой господин, а когда ты его увидишь, засвидетельствуй, насколько я была послушна его воле. Смотри, я сама обнажила твой меч, возьми и вонзи мне его в сердце, в это ни в чем не виновное жилище моей любви. Не бойся! - в этом сердце, кроме горя, не осталось ничего! Твоего господина, составлявшего все его богатство, там более нет. Исполни-же приказание, нанеси удар. Может-быть, при иных, более благоприятных обстоятельствах, ты способен быть очень храбрым человеком, но теперь ты кажешься мне совсем трусом.

Пизаний. Прочь от меня, гнусное оружие! Я не наложу тобою проклятия на свою руку! (Бросает меч).

Имоджена. Что ты делаешь? Я должна умереть, а если моя смерть последует не от твоей руки, ты не исполнишь воли своего господина. Небеса считают самоубийство таким непрощаемым грехом, что оно устрашает мою слабую руку; но вот тебе мое сердце!.. Однако, я чувствую, что на нем что-то лежит. Постой, постой, не нужно мне никаких лат!.. Сердце мое покорно, как твои ножны... Что это? - письма честного Леоната... Сколько в них лицемерия!.. Прочь, прочь от меня, губители моей веры! Вы более не будете служить щитом для моего сердца... Итак, лживым жрецам, как видно, не трудно обманывать глупых верующих. Однако, хотя те, кому изменяют, иногда глубоко страдают от измены, но самим изменникам порою приходится терпеть еще более жестокую пытку. А ты, Постум, заставивший меня ослушаться моего царственного отца, отказывать царственным искателям моей руки, ты впоследствии увидишь, что любовь моя была не чем-то обыденным, но встречающимся в жизни очень редко, и горько мне подумать, как тяжело будет тебе, когда разочаровавшись в той, кем ты увлекаешься теперь, ты вспомнишь обо мне... Умоляю тебя, Пизаний, скорее! Ягненок сам торопит руку мясника и спрашивает: - "где-же твой нож?.." Ты слишком долго не исполняешь приказания господина, тогда как я сама прошу тебя о смерти.

Пизаний. Добрейшая госпожа моя, с тех пор, как мне отдано это приказание, я не сомкнул глаз ни на единый миг.

Имоджена. Исполни его и ложись спать.

Пизаний. Скорее вырву себе глаза и ослепну.

Имоджена. Зачем-же приступил ты к исполнению? Зачем ложными предлогами обманывал меня на протяжении стольких миль? Зачем мы здесь? Зачем утруждал ты понапрасну и меня, и себя, и наших коней? Зачем подготовил благоприятный случай и вызвал моим исчезновением тревогу при дворе, куда мне даже немыслимо вернуться? Зачем зашел ты так далеко? Не для того-ли чтобы ослабить тетиву, когда зверь, в которого ты целил перед тобою?

Пизаний. Я хотел выиграть время, чтобы как-нибудь избавиться от ненавистного поручения, и вот что придумал. Добрейшая принцесса, выслушайте меня терпеливо.

Имоджена. Говори, труди свой язык, сколько хочешь, я уже слышала, что я непотребная женщина, а после этого ничто не может нанести мне более тяжкой раны, чем эта незаслуженная клевета; ничто и не залечит раны... Говори-же.

Пизаний. Из ваших слов я понял, что ко двору вы более не вернетесь.

Имоджена. Вполне понятно, когда ты заманил меня сюда, чтобы убить.

Пизаний. Нет, никогда, никогда! Но если окажется, что y меня и сообразительности столько-же, сколько честности, мое намерение непременно окончится добром. Я вполне убежден, что мой господин введен был в обман; иначе и быть не может. Какой-нибудь злодей, дошедший до совершенства в своем искусстве, нанес обоим вам эту жестокую обиду.

Имоджена. Какая-нибудь римская прелестница?

Пизаний. Жизнью готов покляться, что нет.. Я только уведомлю его, что вы умерли, и согласно его приказанию пошлю ему какое-нибудь кровавое доказательство вашей смерти, а ваше исчезновение из дворца только подтвердить мое известие.

Имоджена. А я-то, друг мой, что я-то стану делать все это время, где жить и чем? Кто же будет поддерживать мое существование, когда муж сочтет меня умершей?

Пизаний. Если вам угодно возвратиться ко двору...

Имоджена. Ни к двору, ни к отцу, чтобы не видать более преследований этого грубого высокорожденного и бессмысленного ничтожества, этого несносного Клотэна, который мне своею назойливою любовью противней всякой осады.

Пизаний. Если вы не желаете вернуться к двору, вам и в Британии оставаться не следует.

Имоджена. Где же мне поселиться? Впрочем, солнце светит не для одной Британии, а дни и ночи бывают разв только в ней одной? Наша Британия принадлежит ко всему миру, хотя она и не составляет с ним одного неразрывного целаго: - она гнездо лебедей среди громадного пруда. Подумай сам, живут-же люди и в других местах помимо Британии.

Пизаний. Я очень рад, что вы помышляете о жизни в других странах. Римский посол Люций будет завтра в Мильфордской гавани. Если-бы вы могли настолько затемнить перед ним свое намерение, насколько темно ваше теперешнее положение, помрачено ваше счастие; если-бы вы могли скрыть от него то, что обнаруживать теперь опасно, вы могли бы вместе с ним отправиться в путь, правда, таинственный, но который приведет вас к желанной цели. Вам, быть может, удастся приблизиться к супругу, хотя, положим, не настолько, чтобы следить за каждым его движением, но общественная молва будет все-таки доставлять вам известия о его поступках.

Имоджена. О, как-же это сделать? Говори скорее! Я готова на все, если-бы вследствие этого моей стыдливости грозила даже опасность, но, разумеется, не смерть.

Пизаний. Если так, хорошо! Вот в чем дело: - вы должны забыть, что вы женщина, и повиновением заменить привычку повелевать, а робость и нежность, этих прислужниц всех женщин или, вернее, самую сущность женственной прелести, заменить неустрашимою отвагой. Вы должны быть бойкой на язык, скорою в ответах, даже дерзкою и сварливою, как ласточка, как это ни прискорбно, но раз другого средства нет, - вам придется расстаться с драгоценным румянцем ваших щек, предоставив их грубым и жадным поцелуям Титана, а также и с изящными, хитро придуманными нарядами, в которых вы были так прекрасны, что, глядя на вас, сама великая Юнона выходила из себя от зависти.

Имоджена. Договаривай скорее. Я догадываюсь, к чему клонится твоя речь, и уже чувствую себя почти мужчиной.

Пизаний. Прежде всего вам следует по внешности сделаться похожею на мужчину. Предусматривая это, я уже заранее изготовил и привез сюда в дорожном мешке все, что вам необходимо: - камзол, шляпу, штаны и прочее. Затем, опять если это вам угодно, - переодевшись и приняв вид бойкого юноши, что вам при вашей молодости будет не трудно, явитесь к Люцию и попросите, чтобы он взял вас в услужение. Разскажите, какими способностями вы одарены, и нет никакого сомнения, что он, выслушав вас, если только y него в голове есть уши для музыки, немедленно и с радостию исполнит ваше желание. Он человек вполне почтенный и к тому-же замечательно благочестивый. Что-же касается средств для существования на чужбине, они y меня для вас есть и вы никогда не будете чувствовать в них недостатка ни первое время, ни впоследствии.

Имоджена. Ты единственное утешение, оставленное мне богами. Прошу тебя, идем, Многое еще надо обсудить, но мы все уладим так скоро, как только дозволит время. Я уже свыклась с мыслью о предстоящем мне подвиге и исполню его с царственною отвагой. Идем-же, прошу тебя

Пизаний. Извольте, принцесса. Но прощание не должно быть продолжительно. Если при дворе заметят мое отсутствие, могут заподозрить, что я содействовал вашему побегу. Вот ящичек, добрейшая принцесса. Его дала мне королева. То, что заключается в нем - очень драгоценно Возьмите его. Если вы почувствуете себя дурно на суше или на море, самого ничтожного приема будет достаточно, чтобы уничтожить болезнь. Теперь в тени этих деревьев переоденьтесь мужчиною, и да ведут вас боги к возможно лучшему исходу.

Имоджена. Аминь. Благодарю тебя (Уходят).

СЦЕНА V.

Комната во дворце Цимбелина.

Входят Цимбелин, Королева, Клотэн, Люций и придворные.

Цимбелин. Здесь мы простимся. Счастливого пути.

Люций. Благодарю вас, государь. Я получил письмо от своего императора; он пишет, чтобы я уезжал скорее, и меня крайне печалит необходимость объявить ему, что вы его враг.

Цимбелин. Наши подданные, дорогой Люций, не желают, чтобы над ними тяготело римское иго. Нам-же самим отставать от них в любви к свободе было-бы поступать не по-царски.

Люций. Затем, государь, мне остается просить y вас конвоя, который проводил-бы меня до Мильфордской гавани. Вам, королева, я желаю всякого счастия, как и вашему величеству.

Цимбелин. Вас, господа, я назначаю сопровождать римского посла; постарайтесь исполнить это добросовестно и оказывайте нашему гостю должный ему почет. Затем, благородный Люций, прощайте.

Люций. Вашу руку, принц.

Клотэн. Подаю вам ее, как друг, но действовать буду ею, как враг.

Люций. Принц, предоставляю времени провозгласить победителя. Прощайте.

Цимбелин. Друзья мои, поезжайте с благородным Люцием и не оставляйте его, пока он не переправится через Северн. Счастливого пути (Люций и часть придворных уходят).

Королева. Он уезжает с нахмуренным челом, но нам делает честь, что для этого мы подали ему повод.

Клотэн. Тем лучше. Ваши храбрые британцы только этого и желали.

Цимбелин. Люций уже успел написать императору о том, что здесь происходит, поэтому необходимо, чтобы наши обозы и наши всадники были готовы во время. Императорские войска, находящиеся в Галлии, будут скоро приведены в боевой порядок, и их тотчас переправят в Британию.

Королева. Да, теперь не время дремать; необходимо действовать быстро и непреклонно.

Цимбелин. Ожидание, что дело кончится разрывом, заставило нас заранее принять меры. Однако, любезная королева, где-же наша дочь? Она не показала римлянам глаз, а по отношению к нам не исполнила ежедневной своей обязанности. На наш взгляд она существо, в котором более сварливости, чем чувства долга. Мы давно это замечаем. Позвать ее сюда; мы до сих пор были к ней снисходительны не в меру (Один из придворных уходит).

Королева. Царственный повелитель мой, с самого изгнания Постума она постоянно искала уединения. Излечить ее может одно только время. Умоляю ваше величество избавить ее от слишком резких выговоров. Она так чувствительна к упрекам, что каждое слово для неё - удар, а каждый удар - смерть.

Придворный возвращается.

Цимбелин. Где-же она? Чем оправдывает она свою непокорность?

Придворный. Ваше величество, все её комнаты заперты, и как мы ни стучали, никто не захотел нам ответить.

Королева. Государь, в последний раз, когда я ее навещала, она просила меня извинить её затворничество. Она говорила, что за последнее время чувствует себя постоянно нездоровой, а это лишает ее возможности каждый день здороваться с вами, как это предписывает ей её долг. Она просила передать это вашему величеству, но я так захлопоталась, что память мне изменила.

Цимбелин. Двери её заперты? За последнее время её совсем не видно. Пошлите, боги, чтобы оказалось ложным, то, чего я боюсь (Уходит).

Королева. Сын, ступай за королем.

Клотэн. Вот уже два дня, как я не вижу и Пизания, старого её слуги.

Королева. Ступай, разыщи его (Клотен уходит). Ты Пизаний, вечно заступавшийся за Постума, берегись! - y тебя есть мое снадобье. Молю богов, чтобы твое отсутствие происходило оттого, что ты принял мое лекарство. Ведь ты поверил, что средство это исцеляет от всех болезней... Но Имоджена? Куда она убежала? Может-быть, ее схватило отчаяние или пыл любви придал ей крылья, и она улетела к желанному своему Постуму? На чтобы она ни пошла - на смерть или на позор, все будет содействовать моим целям. Если она умерла, я знаю, в чьих руках окажется корона Британии (Клотэн возвращается). Что скажешь, сын?

Клотэн. Она бежала, в этом нет никакого сомнения. Ступай, успокой короля! он в таком изступлении, что никто не смеет к нему подступиться.

Королева. Тем лучше. Как хорошо, если-бы эта ночь лишила его силы дожить до следующего дня (Уходит).

Клотэн. Я и люблю, и ненавижу ее, потому что она красива, и вид y неё совершенно царственный. Своими придворными качествами она наделена несравненно щедрее, чем какая-либо другая знатная особа, чем какая-либо другая женщина, чем все женщины, взятые вместе. В ней есть все, что есть лучшего в каждой другой, и она соединением этих качеств превосходит весь женский пол. Вот за это я ее люблю, но её презрительное отношение ко мне, её предпочтение, отданное ничтожному Постуму, представляют её умственные способности в таком незавидном виде, что омрачают собою все её хорошие качества. За это я ее ненавижу и мало что ненавижу, я отомщу ей, потому что иначе дураки будут... (Входит Пизаний). Кто это? А, это ты, бездельник, вздумал мошенничать... Иди сюда, милейший сводник, и говори, мерзавец, где твоя госпожа? Говори прямо; иначе я сейчас-же отправлю тебя к врагам рода человеческаго!

Пизаний. Добрейший принц...

Клотэн. Где твоя госпожа? Говори, или, - клянусь Юпитером, другого вопроса ты от меня не услышишь. Безсовестный негодяй, я вырву тайну из твоего сердца, или вырву сердце, чтобы овладеть тайной. У Постума она, у этой кучи всякой дряни, из которой не добудешь и драхмы чего-нибудь путнаго.

Пизаний. Как-же может она быть y него? Давно-ли вы её хватились, а Постум, ведь, в Риме.

Клотэн. Где-же она?.. Подойди ближе. Не увертывайся, говори сейчас-же, что с нею сталось?

Пизаний. О, высокочтимый принц...

Клотэн. А ты, высокочтимый негодяй, скажи, где твоя госпожа? отвечай разом, одним словом, без всяких "высокочтимых"! Отвечай-же или за молчание ты услышишь себе смертный приговор.

Пизаний (Подавая письмо). Из этой бумаги вы узнаете все, что известно мне о её бегстве.

Клотэн. Посмотрим. Я буду преследовать ее до самого престола Августа.

Пизаний (Про себя). Надо или решиться на это, или погибнуть. Теперь она уже достаточно далеко, и то, что он узнает из письма, заставит его пуститься в путь, но для неё это не представляет никакой опасности.

Клотэн. Гм!

Пизаний (Про себя). А к господину моему я, все-таки, напишу, что она умерла. О, Имоджена, да пошлют тебе боги счастливого пути и в Рим, и обратно.

Клотэн. Говори, бездельник, письмо не лжет?

Пизаний. Не думаю, принц, чтобы лгало.

Клотэн. Да, это почерк Постума; я его знаю. Послушай, негодяй, если-бы ты захотел перестать бездельничать и поступил ко мне в услужение, то-есть, стал-бы служить мне честно и верой, и правдой, неукоснительно и строго исполняя все поручения, какие мне случится на тебя возложить, будь они даже гнуснейшие до последней степени плутни, я, вопервых, стал-бы считать тебя порядочным человеком; вовторых, ты никогда не стал-бы нуждаться ни в средствах к обогащению из моей казны, ни в моем голосе для своего повышения.

Пнзаний. Извольте, добрейший принц.

Клотэн. Так ты согласен? Если ты до сих пор с таким терпением и с такою верностью льнул к голому счастию нищего Постума, ты уже из одной выгоды не можешь оказаться относительно меня нерадивым. Хочешь служить мне?

Пизаний. Готов, ваша светлость.

Клотэн. Давай мне руку, а вот тебе мой кошелек. Осталось y тебя какое-нибудь платье после прежнего господина?

Пизаний. Осталось, принц. У меня в комнате висит то самое, в котором он прощался с моею госпожею.

Клотэн. В виде первой услуги, принеси мне это платье. Да, это будет первою твоею услугой. Ступай.

Пизаний. Сейчас-же, принц (Уходит).

Клотэн. Я отправлюсь в Мильфордскую гавань и догоню тебя. - Забыл я спросить y него об одном, но спрошу как только он вернется... Вот туда-то, гнусный Постум, я отправлюсь теперь и убью тебя... Что он так долго не несет платье?.. Она как-то сказала, - и горечь от этих слов до сих пор сохранилась y меня на душе, - что более дорожит последнею тряпкой, принадлежавшею её мужу, чем моею светлейшею особою со всеми украшающими меня высокими качествами... Так вот теперь в этом-то платье я ее изнасилую. Начну с того, что убью его y нея-же на глазах; она увидит мою неустрашимость, и это будет наказанием за её презрение. Когда он, сраженный, будет валяться во прахе, я, излив над его трупом весь запас негодования и оскорблений, утолю алчность сладострастия, а чтобы еще более обидеть красотку, сделаю это именно в том платье, которому она придавала такую высокую цену, и ударами кулаков или пинками верну ее ко двору. Ей было приятно относиться ко мне с презрением, за то и для меня мщение будет истинною радостью (Пизаний возвращается). Это то самое платье?

Пизаний. То самое, принц.

Клотэн. Давно она отправилась в Мильфордскую гавань?

Пизаний. Так недавно, принц, что едва-ли успела добраться до места.

Клотэн. Отнеси это тряпье ко мне в комнату; вот второе, что я тебе приказываю, а третье - чтобы ты добровольно не говорил никому ни слова о моих намерениях. Будь только исполнителен, и повышение твое явится само собою... Мщение ожидает меня теперь в Мильфорде! Ах, зачем y меня нет крыльев, чтобы на них полететь туда! Будь мне верен; идем (Уходит).

Пизаний. Ты наталкиваешь меня на позор, потому что быть верным тебе значило-бы сделаться мошенником, а этим я относительно честнейшего из людей никогда не окажусь. Отправляйся в Мильфорд, но там та уже не найдешь той, за кем гонишься. О, скопляйтесь, скопляйтесь над нею благословения небес! Пусть замыслы этого безумца встретят на пути неожиданные препятствия, и пусть единственною наградою ему послужат даром потраченные труды (Уходит).

СЦЕНА VI.

Перед пещерою Бэлария.

Входит Имоджена в мужском платье.

Имоджена. Как видно, жизнь мужчин не легка. Я совсем выбилась из сил. Две ночи голая земля служила мне постелью, и я непременно бы заболела, если-бы меня не поддерживала сила воли... Когда Пизаний с вершины горы показал мне тебя, Мильфордская гавань, мне подумалось, что до тебя рукой подать, а теперь, о, Юпитер! мне кажется, будто твои здания бегут от бедняка, ожидающего найти в них приют. Двое нищих сказали мне, что сбиться с дороги нельзя. Беднякам, удрученным нуждою, лгать простительно; они знают, что их ложь или испытание, или наказание. Лгать им тем более простительно, что и богатые не говорят почти ни одного слова правды. Ложь y богатых и знатных несравненно менее извинительна, чем y подавленных нищетою, а y королей ложь много гнуснее, чем y нищих. Вот и ты, несравненный мой Постум, - тоже из не всегда говорящих правду. Вспомнила о тебе, и голод исчез, тогда как за минуту я от него готова была в бессилии упасть на землю... Это что такое? Тропинка, быть может, ведущая в убежище какого-нибудь отшельника или дикаря?.. Не позвать ли?.. Нет, лучше не звать... Звать страшно; но голод, прежде чем от него совсем обезсилит человек, придает этому человеку смелость... Мир и довольство порождают одних трусов, а нищета всегдашняя мать отваги... Эй, кто там есть? Если ты существо, способное понимать чужое страдание, откликнись! Если-же ты дикарь, верни мне жизнь, или возьми ее y меня!.. Эй, кто здесь есть?.. Ответа нет!.. Однако, я все-таки пойду вперед и на всякий случай обнажу меч. Если моему противнику меч страшен настолько-же, насколько мне, он не дерзнет на него взглянуть... О, небеса, пошлите мне именно такого противника (Уходит в пещеру).

Появляются Бэларий, Гвидерий и Арвираг.

Бэларий. Первенство в стрельбе оказалось за тобою, Полидор; значит, сегодня ты царь празднества, а я и Кадвал будем один твоим поваром, а другой твоим слугою: так было условлено заранее. Пот и кровь труда высохли бы очень скоро, если бы не имели перед собою определенной цели. Идемте; мы проголодались, а благодаря этому даже наш незатейливый обед покажется нам вкусным Усталость может заставить показаться мягким даже твердый камень, тогда-как при ленивой праздности самый нежный пух кажется жестким. Идемте-же. Мир тебе, скромное жилище, оберегающее само себя.

Гвидерий. Я страшно устал.

Арвираг. А я хоть совсем ослабел от усталости, но есть хочу очень сильно.

Гвидерий. В пещере еще есть холодное мясо; подкрепимся им, пока будет готовиться то, что мы убили сегодня

Бэларий. Стойте, не входите! Мне кажется, что наши съестные припасы исчезают при помощи какого-то волшебства.

Гвидерий. В чем дело, отец?

Появляется Имоджена.

Бэларий. Клянусь Юпитером, это или ангел, или земное чудо! Взгляните на это божество в образе юноши!

Имоджена. Добрые люди, не будьте ко мне жестоки. Прежде чем войти, я звал и думал или выпросить, или купить за деньги то, что я взял сам. Клянусь, я ничего не хотел украсть. Я не тронул-бы золота, если бы оно валялось на пороге. Вот вам деньги за то, что я съел. Утолив голод, я оставил-бы их на столе и ушел-бы, молясь за хозяев.

Гвидерий. Юноша, зачем нам деньги?

Арвираг. Пусть все серебро и золото обратится в гряз. Они имеют цену только в глазах тех, кто поклоняется грязи.

Имоджена. Я вижу, вы сердитесь. Если-бы я знал, что вы готовы убить меня за мою вину, я бы не провинился.

Бэларий. Куда-же ты идешь?

Имоджена. В Мильфордскую гавань.

Бэларий. А как тебя зовут?

Имоджена. Фидэлио. У меня есть родственник, уезжающий в Италию. Он сядет на корабль в Мильфорде. Я иду к нему, и голод так меня измучил, что я не мог удержаться от проступка.

Бэларий. Прошу тебя, красивый юноша, не считай нас невеждами и не суди о нас по бедности нашего жилища. Добро пожаловать. Ночь почти уже наступила, Прежде чем ты снова отправишься в путь, мы угостим тебя таким ужином, лучше которого мы не в состоянии тебе предложить. Если ты останешься и не откажешься от него, мы поблагодарим тебя на прощанье, Просите-же его, дети.

Гвидерий. Юноша, если бы та был женщиной, я стал бы усердно ухаживать за тобою, чтобы сделаться твоим женихом. Я оцениваю тебя, как-бы намереваясь тебя купить и стать твоим обладателем.

Арвираг. А я рад, что ты мужчина. Я буду любить тебя, как родного брата. Такой-же привет тебе, какой был-бы ему после долгой разлуки. Прошу пожаловать. Будь весел; ты среди друзей.

Имоджена. Среди друзей... (Про себя). Зачем не среди братьев!.. Будь они сыновьями моего отца, мне поубавилась-бы цена, и ты, Постум, по цене был бы мне равен.

Бэларий. Его гнетет какое-то горе.

Гбидерий. Мне хотелось бы помочь ему.

Арвираг. И мне! - каково-бы ни было это горе, и чего бы мне это ни стоило.

Бэларий. Слушайте, дети (Шепчутся между собою).

Имоджена (Про себя). Даже великие мира, y которых дворец был-бы не более этой пещеры, прислуживающие себе сами, обладающие добродетелями, признанными за ними собственною их совестью, а не пустыми похвалами переменчивой толпы, и те едва-ли могут превзойти двух этих юношей... О, боги, простите мне! Теперь, когда Постум изменил мне, я желала-бы сделаться в самом деле мужчиной, чтобы стать их товарищем.

Бэларий. Так решено; идем приготовлять ужин (Имоджене). Войди к нам, прекрасный юноша. На тощий желудок разговор клеится плохо. Когда-же ты поужинаешь, мы тебя попросим рассказать нам свою историю, - разумеется, только то, что сам ты захочешь рассказать.

Гвидерий. Прошу тебя, иди вперед.

Арвираг. Ночь не так приятна сове, а утро жаворонку, чем нам твой приход.

Имоджена. Благодарю вас, господа.

Арвираг. Идем-же (Уходят в пещеру).

СЦЕНА VII.

В Риме.

Входят два Сенатора и Трибуны.

1-й сенатор. Вот содержание императорского указа: - Так как войска из плебеев заняты теперь войною в Паннонии и в Далмации, а войско, находящееся в Галлии, слишком малочисленно для успешного усмирения возставших британцев, император обращается к патрициям с предложением принять участие в предстоящем походе. Люция он назначает проконсулом, а вам, трибуны, повелевает поспешить набором. Да здравствует Цезарь!

Трибyн. Так главным военачальником будет Люций?

2-й сенатор. Да, он.

Трибун. Теперь он в Галлии?

1-й сенатор. Да, с теми легионами, о которых я упоминал и которые вы должны усилить новым набором. В указе обозначено и число новобранцев, и время их отправления.

Трибyн. Наша обязанность будет исполнена (Уходят.)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Лес неподалеку от пещеры.

Входит Клотэн.

Клотэн. Если Пизаний верно описал мне место, где они должны встретиться, я нахожусь теперь недалеко от него. Как идет ко мне его платье и как оно мне нравится. Почему-бы мне не пристала в нем и его возлюбленная, когда она создана тем-же, кто и создал портного? К тому-же говорят, - и это не во гнев им будь сказано, - женское пристрастие не более, как прихоть, причуда. Отчего и мне не постоять за себя? Так как нет ничего предосудительного, если человек y себя в комнате разговаривает сам с собою перед зеркалом, то я сам могу сознаться себе, что линии моего тела очерчены не хуже чем y него; я так-же молод, как он, но при том сильнее. По богатству я ему не уступаю, а по положению несравненно выше, потому что я много знатнее. В делах общественных я человек способный, а в боевых не знаю себе равного, тем не менее эта упрямая бабенка, не смотря на все мои достоинства, все-таки любит его. Вот она жизнь-то человеческая! Теперь, Постум, голова твоя еще гордо держится y тебя на плечах, а через час она с них свалится. Я изнасилую твою возлюбленную, y тебя-же на глазах изрежу твой наряд, а твою Имоджену пинками препровожу к её отцу. Старик-то хотя, быть может, немного и посердится за мое грубое обращение, но моя мать, держа его своенравие в своих руках, сумеет все обратить в мою пользу. Лошадь моя привязана крепко и в надежном месте. - Ну, а ты, меч, выходи из ножен для своего грозного дела... О фортуна, отдай их мне в руки! Вот, судя по описаниям Пизания, то место, где они должны встретиться... Этот бездельник не посмел-бы меня обмануть (Уходит).

СЦЕНА II.

Перед пещерой.

Из пещеры выходят Бэларий, Гвидерий, Арвираг и Имоджена.

Бэларий (Имоджене). Тебе нездоровится. Останься y нас в пещере. Тотчас после охоты мы вернемся к тебе.

Арвираг. Останься, брат. Разве мы не братья?

Имоджена. Как всем людям следовало-бы между собою быть братьями, но и одна глина отличается качествами от другой, хотя обе оне только прах... Мне очень нездоровится.

Гвидерий. Ступайте вы оба на охоту, а я останусь с ним.

Имоджена. Хотя мне и нехорошо, но все-таки я еще не настолько болен, чтобы оставаться со мною. Я не из тех изнеженных людей, которые, как-только занемогут, уже воображают, будто умирают. Оставьте меня здесь, а сами займитесь обычным своим делом; нарушение привычки - нарушение всего течения жизни. Мне нездоровится, но ваше присутствие мне не поможет. Общество не поможет тому, кто любит уединение. Видно, я еще не особенно болен, когда могу об этом рассуждать. Я буду охранять ваше жилище; доверьте мне его; я ничего y вас не украду, кроме, быть может, самого себя; но, если я умру, потеря будет небольшая.

Гвидерий. Я. уже говорил, что полюбил тебя, полюбил так-же искренно и сильно, как люблю отца.

Бэларий. Что? Что такое?

Арвираг. Если грех это говорить, то и я присоединяю себя к проступку брата. Сам не знаю, за что полюбил я этого юношу, но, ведь, ты же мне говорил, что в любви сам не знаешь, за что любишь. Но, если-бы y входа стоял гроб, и меня спросили: - "кто должен в него лечь?" я ответил бы: "Пусть лучше ляжет отец, чем этот юноша".

Бэларий (Про себя). Какой благородный порыв! Как сильно сказалась в нем доблесть природы, царственное величие происхождения! От трусов родятся трусы, от подлецов - подлецы. У природы во всем есть зерна и мякина, мука и отбросы. Я, правда, не отец им, однако они этого не знают, но вследствие какого чуда полюбили они этого юношу более, чем меня? (Громко). Теперь уже десятый час утрa.

Арвираг (Имоджене). Прощай, брат.

Имоджена. Желаю вам успеха на охоте.

Арвираг. А мы тебе доброго здоровья (Бэларию). Идем, отец, я готов.

Имоджена (Про себя). Какие добрые люди! О, боги, сколько лжи наслушалась я на своем веку. Наши придворные уверяют, будто вдали от двора всюду одна дикость и мерзость запустения; но опыт, как сильно облачаешь ты их, и лжи. Царственные моря порождают чудовищ, а их данницы, впадающия в них реки, доставляют к нашему столу вкусную и питательную рыбу!.. Однако, мне нездоровится все больше и больше... должно-быть, оттого, что тяжело на сердце... Друг Пизаний, попробую принять твоего лекарства.

Гвидерий. Как ни старался я заставить его высказаться, он поведал мне только, что происхождения он высокого, но что его незаслуженно постигло несчастие, так-как он никакой вины за собою не знает.

Арвираг. То-же ответил он и мне, хотя и прибавил, что впоследствии я, быть может, узнаю от него более.

Бэларий. Ну, за дело, за дело! (Имоджене). Мы теперь уходим, а ты вернись в пещеру и отдохни.

Арвираг. Мы не долго пробудем в отсутствии.

Бэларии. Пожалуйста, не хворай, так-как тебе придется заменить нам хозяйку.

Имоджена. Больной или здоровый, я все-таки буду вам служить.

Бэларий. И ты наш, не правда-ли, навсегда? (Имоджена уходит в пещеру). Хотя y этого юноши, очевидно, на душе тяжелое горе, но сразу заметно, что он хорошего рода.

Арвираг. А как он поет! Точно ангел.

Гвидерий. Да и пищу приготовляет отлично. Он вырезает из кореньев разные фигуры и так приправляет нашу похлебку, словно она предназначается для больной Юноны, а сам он врач богини.

Арвираг. Как прелестно соединяются y него улыбка со вздохом, точно вздох стыдится того, что он не улыбка, а улыбка будто бы смеется над желанием вздоха вырваться из такого божественного храма, чтобы слиться потом с порывами ветра, проклинаемого мореходами.

Гвидерий. Горе и терпение, как мне кажется, пустили в нем такие глубокие корни, что самые эти корни переплелись между собою.

Арвираг. Пусть терпение ростет, а горе, эта вонючая бузина, избавит от своего корня произрастающую виноградную лозу.

Бэларий. Теперь уже не рано; за дело! Идемте... (Входит Клотэн). Это кто еще?

Клотэн. Нигде не вижу проклятых этих бродяг... Должно-быть, тот мерзавец просто посмеялся надо мною... Я просто падаю от усталости.

Беларий. О каких это бродягах он говорит? Не о нас-ли? Его лицо мне кажется знакомым. Это Клотэн, сын королевы... Боюсь, нет-ли тут какой ловушки... Много лет уже не видал я его, а между тем убежден, что это он и есть... Ведь мы вне закона. Уйдем.

Уильям Шекспир - Цимбелин (Cymbeline). 4 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Цимбелин (Cymbeline). 5 часть.
Гвидерий. Он один. Ты, отец, вместе с братом пойди взгляни, нет-ли y н...

Юлий Цезарь (Julius Caesar). 1 часть.
Перевод П. А. Каншина ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА. Юлий Цезарь. Октавий Цезарь, М...